Дай мне силы

Романов Виталий Евгеньевич Дай мне силы

"Лента ночной дороги закручивалась под колеса "тойоты". Марат проверил остаток топлива в баке, уменьшил громкость радио и откинулся в кресле, разминая уставшие плечи. Инга дремала на переднем сиденье, рядом, съежившись в комочек.

Фары ослепили неожиданно. После какого-то поворота, сбоку, сзади, на пустую дорогу выскочила еще одна машина.

— Кретин! — ругнулся Марат. — Выключи дальний свет…

— Что ты сказал? — сонно пробормотала девушка, переворачиваясь на другой бок.

— Да лох какой-то… — начал Марат, но, поглядев на спутницу, замолчал.

Фары в зеркальце заднего обзора быстро приближались. Большая машина, кажется, джип. Марат прищурился: водитель шел на обгон, так и не выключив дальний свет.

"Развелось идиотов! Отморозок на отморозке.."

Удара он не ожидал. "Тойота" подпрыгнула и резко пошла вбок. Водитель, не стесняясь, матюгнулся, тщетно стараясь "поймать" тачку. "Японка", получившая повреждения, опасно виляла, стремясь нырнуть в черную ночь с плохо освещенной трассы.

— Что он делает? — выкрикнула Инга.

— Обкурился…

Второй удар, еще более сильный, пришелся в область левого заднего колеса.

Машина застонала, водопад осколков хлынул на приборную доску.

— Марат! — отчаяно крикнула девушка, цепляясь за треснувшую панель двумя руками. — Марат! Ну сделай же что-нибудь!

"Что-нибудь…", — пронеслось в голове водителя. Он лихорадочно перебирал возможные варианты. Остановиться? Газовый ствол при себе… Попробовать оторваться? Машина плохо слушалась руля, в уцелевшем при ударе боковом зеркальце были видны только слепящие фары джипа. Чужая машина напоминала призрак, вынырнувший из ночи… Огни снова приближались. Уходили в сторону. Марат вдавил педаль газа в пол, до упора, надеясь оторваться от неизвестных преследователей.

Его "тойота" шла в разгон, но джип не отставал, все так же пытаясь зайти сбоку.

Теперь стало видно — это "Гранд Чероки". От него на десятилетней "японке" не уйдешь… Марат приготовился резко крутануть баранку, в тот момент, когда внедорожник попытается нанести еще один удар, со стороны.

Водитель джипа был готов именно к этому. Видимо, ему не в первый раз приходилось играть в жестокую игру, исход которой легко просчитывался заранее.

"Чероки" прибавил ходу, поравнялся с "тойотой". Марат уже видел бритоголового водителя за рулем, еще одного "качка", сидевшего рядом. Они ухмылялись. Джип вильнул… Нет, обозначил движение. Но Марат поймался. Он резко бросил машину влево, навстречу, надеясь сбалансировать удар внедорожника. Водитель джипа дождался этого шага, поймал "тойоту" на встречном движении. Машины сцепились.

"Чероки" стал медленно отжимать легковушку обратно — вправо, к обочине.

— Чччерт! — ругнулся Марат. Только теперь он понял, что попался. Водитель давил поочередно на газ и тормоз, но мощный двигатель внедорожника тащил обе "тачки" вперед, с той скоростью, которую задавал "бритый". А скорость не уменьшалась.

Все ближе кромка асфальта, разделительные столбики. Мутная темнота за гранью освещенной редкими фонарями дороги. "Где-то я такое уже видел", — совсем не к месту подумал Марат. И тут же яркая картина ворвалась в память:

Горная дорога, "Урал", весь в пятнах защитной раскраски, и сползающая под колесами осыпь.

"Прыгай! — орет водила, рядом, прямо в ухо. Захлебывается, хрипит. Что это?

Пена на углах губ, красная пена. Паутина трещинок на лобовом стекле. — Прыгай, мать твою!"

Он еще колебался несколько мгновений, а потом, получив увесистый пинок, рванул дверцу и вывалился на сухую горячую землю, прижимая АКМ к животу…

Предохранитель… Где-то позади уже стрекотали автоматные очереди. Басовито ухнула пушка, зазвенело в ушах. "Урал" медленно заваливался на бок, и там, внутри, в кабине, остался Леха Бобрецов, с которым они прошагали до этого перевала вместе, с самого первого дня учебки… "Урал" нырнул вниз. Лехина дверь была со стороны пропасти.

Марат тряхнул головой, отбрасывая не к месту возникшую картину из прошлого.

Закричала Инга.

"И какого черта поперлись на ночь?!" — проскочила мысль. Если б не день рождения у друзей, не загородная вечеринка, на которую обязательно хотела попасть его капризная "половина"… Да еще на старой "тойоте" мотанулись в область, не захотел хорошую тачку портить…Темнота за кромкой освещенного фонарями пространства пугала сильнее, чем возможная пропасть. Ночь выдалась безлунной, что там — за границей светового коридора, по которому неслись машины — можно было только угадывать. "Жук на нитке…"

Кромка дороги, разделительные столбики, поворот. Влево… "Поворот?! Чччерт!

Вот они нас куда!"

— Держись! — успел крикнуть он.

— Мамочка! — с губ девушки сорвалось только одно слово, Инга начала выть.

Разделительные столбики все ближе… "Будто зубы исполинского дракона торчат из земли…" Легковушка наскочила на отбойник, тут же на другой, удар следовал за ударом, жалобно стонал корпус, потом — скрежет — и только шуршание днища по траве. Камни. Ветви деревьев, хлещущие по разбитым окнам… Машина нырнула вниз, в сторону от освещенного коридора, который вел в город, к привычной жизни. Такой желанной и недосягаемой. "Тойота" летела с насыпи в пугающую темноту…

— Марат! — выдохнула девушка. — Мара…

Легковушка кувыркалась. Такое ему не доводилось проходить даже на тренировках спецназа. Один поворот, удар, стекла под ногами, на голове, еще поворот, тошнота, красные круги, удар спереди — "дерево, что ли?" — еще удар, смялась крыша.

Инга больше не кричала. Марат разодрал веки, сквозь пелену красных пятен попытался найти спутницу… Ее мотало по салону, в какой-то момент окровавленная, неестественно вывернутая рука мазнула по лицу, оставляя неприятный привкус чужой крови на губах.

"Фак… — медленно и неохотно приплыла мысль, с трудом продравшись сквозь пелену боли. — Она опять не пристегнула ремень…"

Удар! Поворот, еще поворот, скрежет. Кресло оторвалось от пола, хрустнул карабин, и Марат уткнулся лицом во что-то твердое. Машина постояла на боку несколько секунд, а потом завалилась колесами вверх. Когда легковушка упала, что-то тяжелое воткнулось в спину Марата, боль пронзила ноги. Все замерло…

Противно пахло бензином, текущим из разбитого бака. Бензин был под ним, капал откуда-то сверху, стекал по лицу. Водитель попробовал пошевелиться, но боль воткнула в спину огромную раскаленную иглу, и он отключился.

— Оп! Оп! Тихонько… — Марат вздрогнул, услышав голос. Кажется, прошло не так много времени с момента аварии. Или он лежал без сознания долго? Неужели прибыла помощь?!

— Давай-давай-давай, опаньки! Аккуратнее с куклой! Не попорть раньше времени… — кто-то похотливо заржал, потом вполголоса добавил сальную шутку, которую раненый не до конца расслышал. Теперь радостно гоготали сразу несколько человек.

Марат вздрогнул. Он узнал голос. Узнал и все понял.

— Жора! — с огромным трудом прохрипел он, стараясь не потерять сознание, когда раскаленная игла снова воткнулась в позвоночник.

— Ой! — фальшиво обрадовался кто-то невидимый. — Никак жив наш бизнесмен?! А ну-ка! — раздались торопливые шаги, шелест — кто-то продирался сквозь кусты, в которых покоились остатки машины — потом ноги появились перед лицом Марата, совсем близко.

— Эк тебя, братуха, — сочувственно присвистнул Жора, — прям-в-спину…

Он присел рядом, и тогда Марат сквозь темные разводы мути смог разглядеть знакомое лицо.

— Тебя… ж… не было в "чероки", — прохрипел он, стараясь не думать о костре боли, сжигавшем его изнутри.

— А я сзади, — хохотнул Жора. — Там стеклышки тонированные… А че ты так переживаешь, был-не был.

— Жора, — голос у Марата сорвался. Он не мог найти верный тон, и дело было не в адской боли. Он не привык становиться на колени. А сейчас надо было просить, надо было унижаться перед этим подонком, когда-то считавшимся приятелем. Давно, несколько лет назад, когда они делали первые шаги в бизнесе. Но Марат ушел вверх, а у Жоры не было таланта… Или напора? Цинизма? И вот теперь надо уговаривать бывшего "кореша", просить, чтобы двое, возившиеся с другой стороны "тойоты", не тронули Ингу. Надо найти верные слова… "Если их вообще можно найти".

— Жора, — выдохнул Марат. — Все отдам. Даже то, что… на черный день…

Девчонку не трогай. Прошу.

— Прикипел, что ли? — участливо спросил Жора, недобро ухмыляясь. — Кукла как кукла… Ноги длинные, рожа смазливенькая, ну так этого ж добра навалом…

— Жора… я прошу…

— Повезло тебе, — сообщил "качок", зачем-то погладил Марата по голове. Потом сплюнул и добавил: — Ох, повезло. Убилась твоя кукла. Насмерть… А как жаль-то!

— Убилась, — эхом повторил лежащий на земле водитель. Марат еще некоторое время не мог понять смысла произнесенного слова, повторил несколько раз, внутри, прежде чем оно заполнило его всего: "Убилась!"

И что-то оборвалось внутри. Словно бы потеряло смысл, исчезло все: и деньги на счету, и бесконечный светящийся коридор в черной ночи, и даже манивший к себе еще недавно город…

Он завыл. Огромная игла в спине шевелилась из стороны в сторону, превращаясь в раскаленную кочергу, деловито поправляющую дрова в костре адской боли. Но Марат не чувствовал сумасшедшего огня. Инги больше не было.

А потом вой оборвался. На Жору смотрели горящие глаза того, кто еще недавно был человеком. "Качок" отшатнулся, увидев в них что-то такое, что потрясло его.

— Ну ты… это… — пробормотал он, поневоле отступая назад, в кусты. Ветви трещали под ногами. — Чего…

— Будьте вы прокляты! — крикнул Марат. — Будьте! Вы! Прокляты! Твари!

Откуда-то сбоку появились еще одни ноги, в модных ботинках с квадратными носами. Сильный удар раскрошил передние зубы. Марат захлебнулся кровью. Потом его голову дернули за волосы вверх.

— Не ори, — процедил тот, что раньше сидел за рулем джипа. — Поделился бы с нами и жил. Так нет же: "я — спецназ, хрен меня возьмете…" Откуда вы беретесь такие, контуженные? Сидел бы себе спокойно, копался в мелочевке, нет, на крупняк потянуло… И кто вас, отморозков, просит грязными руками в наши дела лезть?

Бизнесмен долбанный! А поднялся на чем? На просроченных продуктах! Столько народу чуть не потравил. Мать моя в больницу попала, но тебе ж все было пофиг, ты деньги делал.

— Ты, сука… — выдавил Марат, выталкивая языком изо рта кровь и разбитые зубы. — Я тебя на том свете достану.

— Ну-ну, — спокойно усмехнулся "качок". — Радуйся, что телку не отымели у тебя на глазах. Вот тогда бы порыдал.

Главарь медленно поднялся, равнодушно пнул Марата еще раз, направился в сторону насыпи, к джипу, который стоял наверху, поперек дороги, освещая фарами искореженный корпус "тойоты".

— Эй, Зубил, а с этим че делать? — крикнул Жора.

— Как чего, — нехотя процедил тот, прокладывая путь наверх и даже не оборачиваясь. — Первый раз, что ли? Что всегда. Поджигай.

— А че я?! — попытался рыпнуться "качок".

Главарь остановился. Медленно обернулся. Его глаза оставались в темноте, фары джипа светили как раз из-за спины.

— Что за гнилой базар? — не повышая голоса, поинтересовался он. — Проблемы? Спички дома забыл?

— У-у-у меня з-зажигалка, — запинаясь, выдавил Жора. В тихом голосе босса было что-то такое, заставившее его трястись.

— Ну вот и работай, — главарь выбрался к машине.

Громко хлопнула дверца "Чероки". Изнутри понеслась музыка, пассажир опустил стекло, чтобы лучше видеть все, что происходило внизу.

Еще несколько мгновений вокруг Марата была полутьма. Потом чиркнула зажигалка — раз, другой — и тут же, почти без раздумий, заполыхал разбитый корпус, насквозь пропитанный бензином. Дым набился в легкие, не давая возможности дышать.

— А-а-а! — почти неслышно выдохнул Марат и попытался прокашляться. Едкий дым жег глаза, забивал нос, от него не было спасения. Жора шумно топал в сторону "Чероки", продираясь сквозь колючий кустарник. Он даже не оглянулся. Еще раз хлопнула дверца джипа.

Раскаленная игла в спине превратилась в огненный Везувий. Марат купался в потоках лавы, подставляя лицо, спину, ладони потокам извергающегося из глубин живого огня. Он хотел смеяться от своего могущества, но непослушный рот корчился в крике. В крике? Странно. При чем здесь крик…

Кажется, джип выключил "дальний свет", меняя на "ближний". Взвыл двигатель, и машина стала разворачиваться, чтобы тронуться по светящемуся коридору в долгий путь. Марат уже не видел этого, лишь угадывал.

Мотор взревел снова, разгоняя новенький "Гранд Чероки" до ста километров в час, из окна орало радио, заглушая последними новостями все, что происходило внизу, под насыпью. И только грохот мощного взрыва прервал на миг голос диктора, бодро рассказывавшего о том, какая погода ждет завтра. Слепящая вспышка озарила дорогу под колесами внедорожника, а потом все снова утонуло в полумраке. Машина неслась вперед. Огненное облако позади окутало деревья, склонившиеся над тем, что еще недавно было "тойотой" и двумя людьми. Завтра не наступило".

Николай потер руки друг о друга и энергично поднялся из-за стола. Он был доволен "Отлично получилось, просто отлично! Подправить детали, вычитать, ошибочки почистить, а в целом…" Прошелся по комнате, разминая уставшую от долгого сидения за клавиатурой спину, озабоченно посмотрел на термометр. За несколько часов ртутный столбик сполз на пару-тройку делений вниз. Писатель направился к печке, подкинуть дров. Книги книгами, пока "идет волна" — бросать сюжет нельзя, но и про здоровье забывать тоже не следует. Еще не хватало заболеть, по собственной глупости… Скоро сдавать новый роман, времени осталось не так много, издатель ждет, подвести никак нельзя. Договор уже подписан.

Николай вспомнил рекламный постер: "Супербестселлер популярного автора…".

Усмехнулся. По правде говоря, это плохая примета. До тех пор, пока текст не ляжет на бумагу, делать громкие ходы не следовало. "Не сглазили бы…"

Писатель быстро открыл черную от копоти дверцу, огонь дыхнул ему в лицо.

Жарко… Николай отстранился, прикрывая глаза рукой. Достал из стоявшего неподалеку ведра с дровами несколько крупных полешек, одно за другим бросил в топку. Подумал, добавил еще парочку. Подправил кочергой. Закрыл дверцу. "Ну вот

, так лучше!"

Он выпрямился, поискал глазами трубку. Медленно набил ее, затянулся, с наслаждением выпуская клубы дыма. Подошел к окну. "Хороший день. Неветренный, задумчивый." Снег лежал на деревьях, на огороде толстым покрывалом. Все так, как и надо: покой, тишина. Здесь, конечно, лучше, чем в городе. Он не заперт в четыре стены, как зверь в клетке, не сбивает с нужного настроя жена, постоянными вопросами и проблемами. И, наконец, удалось на время избавиться от непонятных заморочек семнадцатилетнего сына, на которого "переходный возраст" влияет слишком плохо. Дошло до того, что Николай уже не мог находить с парнем контакт.

В результате, он, глава семьи, отправился на дачу, чтобы быстро написать новый роман, который требовалось сдавать через два месяца.

Писатель нервно взглянул на календарь, висевший на стене. Одна из дат была обведена ярким красным кружочком… "Уже полтора месяца! Вот время-то летит!" А все потому, что дома почти две недели не мог сделать хорошее вступление… Еще немного — и сорвал бы сроки. Что тогда — и подумать страшно. Это ж надо ж!

"Ну как они не понимают?! — в который раз завелся Николай. — То ведь нам деньги на жизнь! Я связан контрактом по рукам и ногам: должен писать, писать и снова писать! А их забота — помогать мне. Или уж, хотя бы, не мешать. Этого было бы достаточно, чтобы жена могла покупать шмотки, которые ей нужны, а сын — шататься по кабакам со своими девками… Так нет же, еще палки в колеса ставят!"

Он раздраженно пыхнул трубкой, глядя на улицу. За окном медленно падал легкий снежок. Понемногу Николай успокоился, его мысли переключились на новый роман.

Текст пошел легко и гладко — вот что главное. Это хорошая примета. Николай точно знал: начало романа заинтригует читателя. От книги будет трудно оторваться, как раз то, что и требуется.

В последнее время романы известного писателя Николая Светлова выходили сумасшедшими тиражами! Потребитель отрывал их с руками! Все книжные магазины были увешаны рекламными постерами: "Светлов, Светлов, Светлов". Интервью на радио и ТВ, шепот за спиной на улице: в квартале уже начали узнавать в лицо. А издатель требовал новых текстов, не хуже прежних. Николай старался. Сейчас, когда заключен такой классный контракт на серию новых книг, что… в общем… не сглазить бы. Надо продержаться еще года три, получить оговоренную сумму. Тогда они до конца жизни смогут не бедствовать. Пусть не зашикуют, но ведь и не на жалкую пенсию будут спину гнуть…

Писатель содрогнулся, вспоминая, как живут обычные люди — от и до, экономя на всем, на любых мелочах. А уж про тех, кто ушел на "заслуженный отдых" и говорить нечего! Сколько раз Николай наблюдал в магазине, как старушка подолгу стоит у витрины, прицениваясь: взять кусок дешевой колбасы или пакет молока. Иногда не выдерживал, почему-то он чувствовал себя ответственным за то, что все сложилось так. Хуже всего бывало, когда в кармане похрустывал гонорар… Он подходил и тихонько интересовался: что бы хотелось купить? На него смотрели такие глаза, что лучше не вспоминать. Ну разве Николай Светлов виноват в том, что не может купить весь магазин, разве он сделал ветеранов такими? Он доставал деньги из кармана, помогал, как получалось. Его просили о мелочах — дрожащим, срывающимся голосом. Николай покупал — несколько сот грамм колбасы, пакет кефира, маленькое пирожное. "Храни тебя Бог, сынок". Светлов сжимал зубы. Он уже знал, что уйдет из магазина с бутылкой водки.

Стать таким же? Николай видел в этих людях свое отражение — через десяток-другой лет. Он мечтал о чем угодно, только не о том, чтобы превратится в сгорбленного, униженного человека, считающего гроши. Мечтающего о пирожном, которое никогда в жизни не пробовал.

Поэтому Николай писал детективы. Ему нужно было изготовить еще пять-шесть романов, примерно за три с половиной года. Написать их так, чтобы сотни тысяч читателей покупали книги. Тогда, через несколько лет, он получит оговоренную сумму — всю, до конца. А она гораздо больше той, что прописана в контракте. К этому моменту он должен иметь полную информацию о банках, чтобы выбрать самый надежный. А лучше два. Он заведет личный сейф, куда положит половину. Чтобы лежало. Себе на старость, или детям — там видно будет. А во втором банке откроет счет, на проценты. И вот, когда у него в руках окажется хорошая, увесистая пачка "гринов", они с Машкой смогут жить спокойно… Конечно, надежный банк на примете уже есть, да и сумма в нем лежит немаленькая, но ведь этого не хватит на всю жизнь. Боже, как трудно в этой стране! На какое-то время он отвлекся, в который раз думая о том, почему нормальные люди не могут здесь жить, получая проценты от своих сбережений? Почему все разговоры о среднем классе — не более чем глупое сотрясение воздуха… Почему те, кто у кормушки, раз за разом грабят обычных граждан, и еще считают это нормой? Почему, чтобы не сдохнуть здесь — надо обязательно воровать, "кидать" других или государство? Вот жизнь! Надо больше!

Больше денег. Чтобы потом не было проблем.

"Только Мария этого не понимает!" — в который раз кольнула обидная мысль.

Жене нужно все и сейчас. И мужа, и деньги, и чтоб дома все было. Но ведь так не бывает, если ты не сын Рокфеллера.

Николай горько усмехнулся, вспоминая последнюю ссору. А ведь ему самому не столь уж много надо в жизни. Если подумать… Он не для себя подписался на все это… Николай старательно выбил трубку о полено, аккуратно положил ее на алюминиевую тарелку.

Вернулся к столу, подхватил листы, выползшие из маленького принтера. Черт возьми, как теперь удобно быть писателем! Ноутбук, компактный принтер, стол, ручка. Все! Где хочешь, там и работай. Хоть дома, хоть на даче. Главное — с тобой голова, которая способна заработать десятки тысяч "гринов". "Евров" — писатель недовольно поморщился, вспомнив о том, что пора уже привыкать к новой валюте, в которой скоро будут вестись все расчеты.

Николай пробежал текст глазами. Заложил руки в карманы, задумчиво прошелся до окна. "А может, — мелькнула гаденькая мысль. — Оставить Ингу живой?" Светлов вздрогнул и ужаснулся, невольно посмотрев по сторонам. Конечно, никто не мог подслушать его мысли. "Господи, кем ты стал…"

— А что? — вслух ответил Николай. — Так было бы страшнее. И уж точно читатель не бросил бы книгу…

Он стоял перед окном, глядя на медленно падающие с неба хлопья. На тихий заснеженный поселок опускался вечер. "Оставить или нет?" Темнело. На стекло лег призрачный силуэт — отражение Николая. Он присмотрелся и вдруг увидел, что у человека в окне другие глаза. Это были глаза старого друга — Игоря. Они не виделись тысячу лет… Когда-то давно, еще в институтские годы, были — не разлей вода, а потом жизнь раскидала по разным сторонам. Сначала — редкие встречи, потом — редкие звонки по телефону, затем — лишь память о том, что когда-то давно, в другой жизни, был человек…

И вот — неожиданная встреча, произошедшая знойным июльским днем. Оба обрадовались. Столько лет прошло! Было о чем поговорить, особенно под водку, которую без вопросов наливали в летнем кафе… Они сидели за столиком, прямо на улице, глазея друг на друга, а еще больше — на проходивших мимо девушек в мини.

Пили и вспоминали старых друзей, а также время, которое ушло навсегда. Николай больше спрашивал, Игорь охотно рассказывал, о других и о себе. Оказалось, что старое увлечение айкидо переросло в профессию. Вот тебе и строительный ВУЗ. Один стал писателем, другой — инструктором школы восточной борьбы. Посмеялись, выпили за родной институт, что готовит специалистов широкого профиля. А потом все рухнуло.

"Я читал твои романы", — сказал Игорь.

— Да? — Николай был польщен. Он давно привык к тому, что его книги читают тысячи людей. Но так сложилось, что его родным и друзьям "писульки" Светлова были неинтересны. Поначалу его это бесило, а потом стало безразлично. — Ну и как твое мнение?

Игорь помолчал, задумчиво вращая пальцами стакан. Николай терпеливо ждал.

— Ты никогда не думал о зле? — неожиданно спросил старый друг.

— Не пооонял, — протянул Николай. — Кто же в наше время не думает о зле! Вот оно — посмотри вокруг! Столько дерьма!

— Вот именно, — задумчиво рассматривая узор на скатерти, промолвил Игорь. — Вот именно. Столько дерьма. А ты пишешь жестокие романы, Ник. Ты творишь новое зло. Пусть это придуманное зло, вымышленное, его как бы нет. Но, кто знает, может, когда ты пишешь о пытках или смерти — учишь людей черному? Провоцируешь их? Ты не боишься этого, Ник? Ты учишь людей черному, а не светлому…

В тот день они расстались очень холодно — старые друзья, что не виделись много лет. Они разошлись, чтобы больше никогда уже не встретиться. Настроение Николая было сильно испорчено. Он ушел, не прощаясь. "Идиот! Чисто идиот! Вечные теории, про равновесие добра и зла! Эта популярная ныне идея, что борьба вечна, а ты лишь выбираешь сторону, на которой играть… Дурацкие пересуды о том, что можно спровоцировать человека на убийство, на "черный" путь! Да все задано сразу, еще при рождении! Ваш путь, господа моралисты, расписан от и до".

Уже столько раз ему доводилось слышать дурацкую критику, недоброжелатели на разные голоса (но под одну дудку) пели о том, что "злые и кровожадные романы Николая Светлова учат людей, как быть подонками". "Да ничего подобного! Подонок — он от рождения подонок! Что дано — того не отнимешь! А все жалобные сопли — на руку тем, кто хочет свалить Николая Светлова. Свалить и занять освободившееся место…"

В общем, вольно или невольно, Игорь наступил на больную мозоль…

Солнце медленно опускалось к горизонту. Николай раздраженно щелкнул пальцами по стеклу и увидел в стекле отражение плотного седеющего мужика, с намечающимся брюшком и смешными, торчащими немного в стороны ушами. В общем увидел то, что и положено: самого себя.

Писатель в раздражении вернулся к столу, снова взял листы в руки, принялся перечитывать с самого начала. Потом отбросил распечатку в сторону.

— Черт с тобой! — сквозь зубы процедил он, обращаясь непонятно к кому. — Умерла Инга. В машине! Умерла… Подавитесь вы своим добром…

Надо придумать что-то другое, для усиления эффекта. Сцена, в которой отморозки вытаскивают девушку из разбитой машины, несомненно, усилила бы начало романа, но… Он уже поставил крест на этой идее и больше не хотел к ней возвращаться. "Ладно, решено! Изобретаем что-то другое…"

Николай свернул из чистого листа самолетик, бросил его. Бумажная птица плавно скользнула по комнате, потом завалилась на бок, разворачиваясь в сторону печки, ткнулась носом в чугунную дверцу, упала на пол, на железную пластину, туда где тлели маленькие уголечки, выскочившие из топки. Через миг игрушка съежилась от жара, потом вспыхнула…

— Точно! — Николай даже хлопнул себя по коленям от радости. — Это будет нечто новое, боевик с элементами мистики! Такого читатели от меня не ждут…

Он лихорадочно выстраивал в голове новую конструкцию романа. "Ага, вот тут подпустим мистики. Значит так. Джип уезжает. "Тойота" взрывается. Светящийся коридор… И вдруг — неожиданность. От тела Марата отделяется дух. Он преследует убийц. Таким образом, кроме основной детективной линии, пустим вторую нить — параллельно, мистическую. Марат будет повсюду сопровождать "качков", сводя их с ума!

Стоп! Это уже было. Фильм "Привидение"… Тогда пусть герой провалится в прошлую жизнь, лишь затем вернется. Это собьет читателя с толку, параллель с фильмом будет не так заметна. Куда бы его забросить? Без проблем! Курская дуга!

Экипаж горит в танке. Ретроспекция. И в прошлой жизни, куда попадает герой — он тоже погибает в пламени. Все повторяется…"

Он бросился к столу, на ходу обдумывая мелочи, звания танкистов, имена, лихорадочно прикидывая, где в интернете можно отыскать справочник по Курской дуге, чтобы не ошибиться в названии деревень, составе танковых частей… Это чудо — загородный офис. Мобильный телефон и ноутбук. Можно решить любую задачу, добыть требуемую информацию, не сходя с места, сделать из идеи конфетку.

Пальцы быстро забегали по клавиатуре. Детали второй, параллельной линии, ложились на "бумагу", Николай рассчитывал потом — позднее — аккуратно "вшить" это в основной сюжет…

— Патрррон! — рявкнул над ухом командир танка Александр Осипов. Еще недавно — просто Сашка, весельчак и балагур, обожавший подкалывать экипаж. Как только молодому литехе доверили танк? Сашка, Сашка, когда все закончилось? Пару дней назад, после короткого письма, от которого почернело твое лицо, или за три года до того, когда война пришла к нам? Николай вдруг вспомнил, как Сашка аккуратно сложил маленький тетрадный листочек вчетверо, непослушными руками втолкнул конверт во внутренний карман, зачем-то погладил… И на негнущихся ногах пошел в сторону от позиций.

— Сашка! — крикнул вслед кто-то. Но командир не слышал. Он шел по огромному полю, спотыкаясь, как пьяный, а трава волнами ложилась ему под ноги. Он шел в сторону, подальше от людей. А потом едва различимая маленькая фигурка рухнула на землю.

Сашка так и не сказал никому, что было в письме, на половинке тетрадного листка, сложенного вчетверо. Но сегодня его тридцатьчетверка с бортовым номером "семьдесят семь" неистово, яростно рвалась навстречу немецким "тиграм". И эта слепая, животная ненависть передалась экипажу!

Николай схватился за мышку, чтобы сохранить очередной фрагмент текста. В этот миг раздался скрип шагов. Громыхнуло ведро, стоявшее недалеко от входа в дом.

Чей-то пропитый голос смачно выматерился. У Николая похолодело внутри. Ведро он поставил пару дней назад, когда была оттепель, и с крыши стало капать. Перед крыльцом собиралась лужа, которая, конечно, замерзла бы при следующих холодах, превратившись в каток. Тогда Николай и приладил старую емкость рядом с крыльцом… Но не упавшее ведро заставило сжаться сердце хозяина.

Просто он нутром почувствовал, как в его дом врывается — нагло, цинично, неумолимо — что-то чужеродное и опасное.

Загрохотали шаги в коридоре. Люди топали ногами, стряхивая снег. Николай сидел на стуле, не в силах пошевелиться. Дверь распахнулась.

— Принимай гостей, братуха! — хохотнул первый из "бритых", заваливаясь внутрь.

Вместе с ним в дом шагнул ужас. Следом в комнате появились еще двое "гостей".

Последний из нежданных пришельцев окинул комнату цепким взглядом, на миг его черные зрачки сфокусировались на топоре, стоявшем у печки. Затем глаза встретились с глазами притихшего хозяина.

— Будь здоров, прозаек! — на столе появилась неоткрытая бутылка водки.

Холодное донышко примостилось прямо на листах нового романа.

— Я не пью, — протестующе сказал писатель.

— Научим, — прозвучал резкий ответ, снимавший вопросы о настроении незнакомцев.

"Если им нужен ноутбук, — подумал Николай. — Отдам без вопросов. Надо только роман на дискету спасти…"

— Да ты, братуха, я вижу, не рад гостям?! — кулак первого из пришельцев несильно, но точно ткнул хозяина в спину, и тот мгновенно оказался на полу, скорчившись от боли.

— Слабак, — прокомментировал второй из "гостей", до времени молчавший.

— Дааа, — вздохнув, ответил тот, кто бил. — Это тебе не быканов-бизнесменов валить… Даже поразвлечься не получится.

— Что… вам… нужно? — с трудом разлепляя губы, спросил Николай.

— Вот уже пошла деловая беседа, — снова хохотнул первый из "отморозков", самый разговорчивый. — Сейчас плакать начнет, говорить, что у него и нет ничего.

Коробку свою илляхтрическую предлагать… — Он ткнул толстыми короткими пальцами в ноутбук, и новенькая "Toshiba" полетела со стола, ткнувшись в пол. Что-то хрустнуло, панель монитора заскользила в сторону, отдельно от корпуса.

"Роман!" — вихрем пронеслась страшная мысль в голове Николая. И только через миг другая, еще более страшная, заполнила все его нутро: "Что им нужно?!"

Его рывком подняли на ноги, бросили обратно на стул.

— В общем так, прозаек, — деловито сообщил тот, что ставил бутылку на стол. — У нас не особо много времени. Давай быренько потолкуем и разбегаемся. Короче, номер твоей ячейки в банке и код от нее.

Николай вздрогнул. Горячая волна прокатилась по телу, жарко ударила в голову.

"Они все знают… Но отдавать нельзя…"

— Так ведь…

Из кармана бритоголового появился нож с выкидным лезвием. Рука Николая оказалась прижатой к столу, лезвие ловко и аккуратно скользнуло по пальцам.

— Слышь, прозаек, — деловито сообщил тот, что работал с ножом. — Отрежем пальцы — писать не сможешь…

— Я… отдам… отдам… попозже… — сгорбившись, глупо пробормотал Николай.

— Ааа!

Во второй раз нажим лезвия был гораздо сильнее. Кровь залила стол.

— Это левая рука, братуха, — печально сообщил "отморозок". — И мы только начали. Не зли меня…

— Да погодите вы! — в отчаянии закричал Николай. — Через несколько лет я смогу отдать гораздо больше, чем у меня есть сейчас! Я смогу отдать!!! Это все — мелочь…

Такого смеха он еще никогда не видел. Николай смотрел на открытые рты, морщился от дурной смеси табака и алкоголя. "Гости" кудахтали, глядя на него, как на последнего придурка.

— Про-за-ииик! — почти ласково, картавя, выдавил один из "качков". - нам жрать сисяс хоцца, а не через три года. Давай номер и пароль, притомились мы…

— Ну постойте, давайте же поговорим, как разумные люди!

— Так, Дрон! Этот урод не сечет фишку. Объясним…

Николай попытался вырваться, но силы были неравны. Гудящее нутро открытой печи вдруг оказалось прямо перед его лицом.

Кажется, он кричал. Бился в руках троих амбалов, но ничего не мог сделать.

Через несколько секунд (или целую вечность?) его бросили на пол. Один из мучителей подцепил страницу с распечатанным текстом, на оборотной, чистой стороне, записывая комбинацию цифр.

Николай судорожно хватал губами раскаленный воздух, мечтая о том, чтобы потерять сознание и не чувствовать боли…

— Молоток, прозаек! — его подняли с пола, поддерживая с двух сторон. Ноги не слушались Николая. Неожиданно перед глазами оказалась бутылка водки, та самая.

Руки в перчатках скручивали пробку…

— Слышал грустную сказку, братуха? Один чмошный писатель, такой как ты, поругался с женой, забыл про супружеский долг, даже про раздолбая сына…

Короче, ваще на все забил этот чмырь. Ушел из дома, жил на даче. Жрал, что придется, грустил и надирался чуть ли не каждый день. Случайно купил в ларьке паленую водку. Перепился и сжег свою хату…. Какая мораль, прозаек? Думаешь, в том, что нехорошо уходить из дома? Неееет, братуха. Нехорошо пить водку, паленую. А ты пей! Пей!

За волосы — голову назад. Больно… В лицо ткнулось горлышко. Николай попробовал сжать зубы, но удар в солнечное сплетение заставил открыть рот.

Он пил, давясь и задыхаясь. Кашлял, отплевывался, но его снова заставляли пить. А потом пустая емкость полетела к печке… Николая бросили на пол. Он не мог двигаться. Лишь уголок гаснущего сознания успел отметить, как вновь открылась дверца печки, и огромная кочерга, размером с Млечный Путь, вывернула на пол обжигающие звезды…

Тепло, хорошо. Искрящиеся нити дрогнули, побежали по всему нутру, пронизывая существо. Он уже отвык от этого, давно забыл, а сейчас с наслаждением потянулся, сладко разминая затекшее тело. И лишь тогда понял, что тела нет. Удивленно огляделся: слева и справа росли стены огня. Вокруг бушевало пламя, жаркие, трепещущие языки вздымались до небес. В первый момент он испугался, оттолкнулся от горящего пола, скользнул вверх, сквозь крышу, инстинктивно огибая стонущие балки объятого пламенем дома. "Роман!" — ворвалась в сознание странная мысль.

Какой роман? Он недоуменно смотрел по сторонам, надеясь понять, откуда пришло к нему непонятное слово… Вокруг было почти темно, солнце уже прощально подмигивало из-за горизонта, и покрывало ночи укутало землю. Лишь здесь, прямо под ним, яркое пламя огненным фонтаном вспарывало кусочек черной зимы…

Странно, он совсем не ощущал холода. Или боли…

Что-то дрогнуло внутри, он лишь почувствовал, как свились в тугие спирали прозрачные дрожащие нити. Голос. Внутри звучал голос, ни одного слова понятно не было, но мелодия тянула обратно, вниз. Там полыхал дом. "Тело, там осталось мое тело", — пришла еще одна мысль. И тогда он вспомнил. Тот, кто недавно был Светловым, метнулся обратно, прямо в огненный шквал, но горячая стена отбросила вверх. А голос, незнакомый, чужой голос умолял вернуться… Николай снова рванулся в полыхающий дом, за своим телом, но стена огня не пустила. Он был там чужим, и теперь голос пел на незнакомом языке об этом, хотя Николай пытался не верить. Неведомая сила потянула его вверх, по светящемуся коридору, возникшему из пустоты. Он пытался противиться, но скользил все быстрее и быстрее, потом коридор опрокинулся набок, а незнакомый певучий язык с каждым мигом звучал в сознании все громче и громче…

— Патрррон! — рявкнул над ухом командир танка Александр Осипов. Еще недавно — просто Сашка, весельчак и балагур, обожавший подкалывать экипаж. Как только молодому литехе доверили танк? Сашка, Сашка, когда все закончилось? Пару дней назад, после короткого письма, от которого почернело твое лицо, или за три года до того, когда война пришла к нам? Николай вдруг вспомнил, как Сашка аккуратно сложил маленький тетрадный листочек вчетверо, непослушными руками втолкнул конверт во внутренний карман, зачем-то погладил… И на негнущихся ногах пошел в сторону от позиций.

— Сашка! — крикнул вслед кто-то. Но командир не слышал. Он шел по огромному полю, спотыкаясь, как пьяный, а трава волнами ложилась ему под ноги. Он шел в сторону, подальше от людей. А потом едва различимая маленькая фигурка рухнула на землю.

Сашка так и не сказал никому, что было в письме, на половинке тетрадного листка, сложенного вчетверо. Но сегодня его тридцатьчетверка с бортовым номером "семьдесят семь" неистово, яростно рвалась навстречу немецким "тиграм". И эта слепая, животная ненависть передалась экипажу!

— "Семь-семь", держать строй! — ворвался в наушники голос связиста.

Грохот, от которого лопаются мозги. Страшный рев Сашки:

— "Патрррон!"

Руки заряжающего работают как часовой механизм. Двадцать секунд — и танк снова готов к стрельбе. Отличный показатель, сколько пота они пролили, пока экипаж довел все действия до полного автоматизма…

— Осипов! Твою разэтак! Дерржать строй! — даже окрик командира батальона не дает результата. Сашка рвется вперед, тридцатьчетверка с бортовым "семь-семь" ломает строй, словно вызывая огонь на себя. В триплексе хорошо видны растущие коробки немецких танков. Экипаж сливается с бронированным чудовищем, превращаясь в безумное существо, несущее смерть… Грохот, рывок, гашение ствола, звенит в ушах, пороховая гарь, чертовы круги в глазах… Не пропустить бы яму… Николай крутит головой, жадно хватая ртом воздух…

— Патрррон! — ревет над ухом Осипов. Грохот… Двадцать секунд… Руки… как часы…

Черные коробки с крестами растут, приобретая все более четкие очертания.

Язычки пламени пляшут на стволах, то там, то тут… Танки ведут огонь. Но почему-то совсем не страшно. Сегодня не страшно. Так бывает? Снова грохот, звон гильзы или звон в лопнувших перепонках? Черт возьми, как этот звон может быть слышен в аду? Руки на автомате, левый фрикцион — стоп! Оба — вперед! Пороховая гарь — выдохнуть. Ничего не видно. Еще маневр…

"Тридцатьчетверка" выскакивает из плотного дыма, ныряет в балку, сбоку обходя линию движущихся вперед немецких танков. Что-то кричит командир батальона…

— Патрррон! — этот вопль заглушает все звуки. Он будет приходить потом во сне… Точно. Грохот. По колену. Больно. Гильза со звоном скачет по металлу. Не прокашляться… Дайте выдохнуть. Николай перегибается в поясе…

Из дыма выползает черная тень, вся размалеванная серыми и зелеными полосами.

Время останавливается. Николай тянет на себя рычаги, но машина замерла, как в вязком желе. Он успевает разглядеть "Пантеру" во всех деталях: медленно, очень медленно вращающиеся гусеницы, невероятно длинный ствол, огромный зрачок коробки дульного тормоза. Черный тоннель, из которого растет огненный цветок…

"Правый фрикцион — стоп!" — командует Николай Светлов себе, как на тренировках в школе механиков-водителей. И ему хочется верить, что все получится. Так было всегда. Но время оживает.

— Патрр… — и барабанные перепонки лопаются. Кажется, вместе с мозгом. Что-то липкое на лице, на руках, на глазах — под веками. Внутри. Не вздохнуть. Не посмотреть. Не закричать… Двигатель еще работает. Руки на приводах.

"Тридцатьчетверка" с бортовым "семь-семь" прорывает пелену черной копоти, тяжелый немецкий танк где-то впереди… Николай раздирает веки, ищет "Пантеру".

Но уже некому крикнуть "Патрон!" Сашка-Сашка? Чья же эта кровь на лице? Твоя ли?

Или всех, кто не доживет до конца? Руки работают на автомате, отдельно от умирающего мозга, которому уже открылся сияющий тоннель в небо. Правый фрикцион — стоп! Оба — вперед, до упора!!! Пылающий танк с мертвым экипажем врезается в борт с зелено-серыми разводами, как раз рядом с черным крестом. Пламя! Кажется, это был взрыв. Кажется, его не слышно…

Николай все быстрее и быстрее скользит по светящемуся коридору, подчиняясь голосу. Он вслушивается в мелодию незнакомого языка, бессильно пытаясь угадать слова. Их по-прежнему не разобрать, хотя он знает — еще немного и смысл станет понятен…

"Бог мой! — приходит запоздалая мысль. — Так это было на самом деле… Со мной". Он не успевает удивиться. Далеко внизу остается серая от пепла, горящая земля, коробки танков, яркие бутоны разрывов. Омут. Черный омут.

И — сразу — ослепительное солнце над головой. Совсем рядом, кажется, стоит лишь высунуть за окно руку — и можно ухватить его за тонкий луч. Жарко, как жарко… Башня огромного замка вознеслась над землей, почти доставая небо. Так высоко, что ее видно издалека и в обычные дни. А сейчас столб черного дыма заметен даже от моря, на котором так и не успела побывать девочка Села, слишком рано повзрослевшая и ставшая королевой. Черная тень башни перечеркнула пополам горящий внизу город. Оттуда уже не слышно криков. Когда-то прадедушка Селы держал маленькую девочку на руках и гордо рассказывал, что крепость — символ могущества — сохранит город от беды. Прадедушка верил, что род Селы просуществует тысячи лет. Она так любила эту сказку. Здесь, в башне, прикасающейся к солнцу, все земное теряет смысл… Ах, как давно это было. Уже нет в живых ни прадедушки, ни дедушки, ни даже отца. А Тулон не успеет вернуться… Ему останется лишь черный, залитый кровью город. И остатки сгоревшего замка.

Отсюда, сверху, все представляется другим. Даже маленькие фигурки, снующие с оружием в руках по пылающему городу, не выглядят страшными. Но Села знает, что их надо бояться. Им нужен сын, ее малыш. Будущий правитель этих земель, законный правитель. Его ищут по всему городу, кто-то пустил слух, что малыша нет в башне.

Королева Села теперь не страшна черным фигуркам. Даже преданные воины, которые умрут на лестницах, но не пропустят наверх врага, не защитят королеву от жаркого огня. Пламя уже лижет подножие башни, ползет по переходам, поднимаясь все выше.

Его не остановят мечи и арбалеты. Оно будет отнимать у воинов Селы ступеньку за ступенькой, этаж за этажом, и все, кто в башне, погибнут. А черным фигуркам всего лишь нужно знать, что маленький повелитель умрет вместе со своей матерью.

Взять приступом эту башню не удавалось никому. Кроме огня. Но Села не боится пламени. Она почти не слышит страшных криков солдат, отступающих шаг за шагом, сгорающих в огне, но пока еще удерживающих то, что предки королевы считали символом вечности. Села — у одного из окон, пристально вглядываясь в зеленую чащу. Королева ждет сигнала. Верные люди вывели ее сына из города, подземным ходом. Они спрячут малыша в надежном месте, позаботятся о нем, передадут в руки отца, если тот вернется. Или будут рядом, пока малыш не окрепнет. Воины, дававшие клятву верности королеве, расскажут потом Зуру, как умирала его мать.

Расскажут, как важно хранить великую башню, достающую пальцами до неба. Трудно дышать…

Звон стали внизу, на каменных лестницах, утихает. Там, на ступенях, почти никого в живых, ни тех, кто яростно прорывался вверх, сюда, ни тех, кто умирая, сдерживал неистовую тупую силу. Там не осталось людей, потому что башню не смог бы взять никто. Кроме огня. Как всегда — огонь. Он все ближе, он совсем рядом.

Потому так трудно дышать здесь, в верхних комнатах. Потому так ревет пламя в гигантской трубе, и кричат люди — свои, чужие, — сгорая в нестерпимом пламени…

Как трудно, Тулон, как трудно. Я хотела быть тебе любящей женой, а нашим землям — хорошей королевой. Я старалась делать твоих людей счастливыми, а славу рода — безграничной. Не получилось. Единственное, о чем мечтаю — чтобы остался жить сын. Может, ему повезет больше. Пусть мой костер будет платой за это.

Как трудно дышать… Уже не видно неба в открытых окнах — только черный дым.

Больше нет башни, достающей до солнца, Тулон. Только башня, достающая до вечной боли… Прощай!

Невидимые стены тоннеля вдруг изгибаются вниз. Скольжение превращается в стремительное падение. Стены пропадают! То, что когда-то раньше было Николаем, ныряет в пустоту. Нет, не в пустоту.

Бестелесный призрак падает на землю. На камни, крупные булыжники торговой площади. Больно. Почему больно? Разве существу без тела может быть больно?

Негромкий гул. И еще, в каждой клеточке: животный страх. Толпа вокруг, огромное количество людей, им всем страшно. И любопытно. Они ждут зрелища. И боятся… Тот, кто был Николаем, медленно поднимается на ноги, он — в толпе. Он — такой же, как все. Нет! Другой… Толпа волнуется, тихо бормочет слова на непонятном языке. Ждет. Николаю плохо видно. Он пробирается вперед, между людьми, но никто не видит его и не чувствует прикосновений. Нужно вперед, туда, к…

Огромная поленница. Сухие дрова. Столб. Это костер. Будущий костер. Молодая женщина. Она смотрит прямо перед собой и видит прозрачную тень. Женщина, прибитая к столбу железными скобами. Ведьма с безумными глазами. Какими? Безу…

Я? Прибита? Больно. Все тело… Так не бывает! Я, Николай Светлов, не могу быть прибитой к столбу женщиной, к которой обращены сотни горящих глаз… Вот сейчас… Как больно. Чего они ждут? Чего ждут. Пламени! Опять пламени, как тысячи раз до.

Животный рев. Трещат сухие ветви. Взлетает стена огня, закрывая площадь и перекошенные лица. Первый крик боли… Безумные лица, объятые страхом и страстью…

Жарко. Снова жарко. Николай резко отталкивается от стены огня, взмывает над площадью, объятой ужасом и ликованием. В пламени корчится ведьма.

И вдруг становятся понятны слова незнакомого языка, звучавшие внутри. "Ты будешь вечно гореть…" Вся толпа поет, вторя за человеком, стоящим ближе всех к костру, с крестом в руках.

Николай ловит взгляд корчащейся в пекле ведьмы. Взгляд, полный муки. И снова оказывается в огне. Как больно! Он с криком раздирает оковы, взмывая вверх.

Женщина нечеловеческим усилием вырывает руку из объятий стали. Горящую руку.

Палец обращен к Николаю.

— Зеркало! — безумный рот ведьмы корчится то ли от боли, то ли от смеха. — Ты зеркало!

— Вечно гореть!

— Зеркало!

Хохот мечущейся в пламени женщины взрывает сознание. "Зеркало". Невидимый тоннель подхватывает, сжимая со всех сторон, тянет за собой. Все сильнее и сильнее. Тащит, преодолевая сопротивление.

Внизу, все дальше и дальше, тает охваченная костром базарная площадь. Уже почти не слышно криков ведьмы… Огонь превращается в ослепительную точку. И тут же над тоннелем черной тенью нависает огромная башня. Она наклоняется, разбрызгивая искры во все стороны. Николай стремительно проносится мимо, только одна короткая мысль успевает пронзить сознание: "Зур". Башня с треском рушится вниз, на мертвый горящий город.

И сразу же — не вздохнуть. Осколки ребер застряли в легких, хочется кричать, когда огонь лижет ноги. Трудно умирать в горящем танке… Но кричать не получается. Нет воздуха. Лишь пузыри черной крови вокруг губ. Скорее бы.

Жарко. Пылает внизу маленький дачный домик, освещая черную ночь. По заснеженной дороге пробирается в сторону трассы тяжелый джип, басовито гудя мотором на пониженной передаче. Машина переваливается с колеса на колесо, медленно преодолевая ямы. Впереди уже видна дорога, слегка припорошенная снегом.

Свет мощных фар находит в темноте асфальтовую ленту. Чья-то рука внутри машины делает музыку чуть погромче.

Николай замирает, противясь воле светящегося тоннеля. На этот раз упругая сила, что тащила его вперед, послушно уступает. Прозрачная тень замирает высоко над внедорожником, прислушиваясь…

Вот рухнула позади крыша горящего дома. Столб искр взметнулся высоко вверх.

Но эти, в машине, даже не обернулись. Один из качков, роняя пепел прямо на лист бумаги, говорит вслух. Он, перевернув лист с паролем, медленно читает строки романа, который никогда не будет опубликован…

— Слышь, — отрываясь от текста, тычет пальцем в бок другого качка. — Прозаек-то про нас писал. Урод…

Прозрачная рука осторожно тянется в черноте зимней ночи к ползущей по сугробам машине. Прикасается. Яркий огонь вспыхивает на лакированной крыше джипа, мгновенно охватывает бак, мотор, колеса, ослепляя даже сквозь тонированные стекла. Трое людей с воплями ужаса вываливаются из утробы внедорожника. На их спинах пляшет огонь. Они катаются по земле, зарываются в снег, но такое пламя невозможно погасить водой.

"Вечно гореть!" — кривятся в усмешке губы ведьмы. "Вечно!" — вторит ей королева Села. "Гореть…" — едва слышно выдыхает механик-водитель Николай Светлов.

Люди в дубленках мечутся по снегу, прорывая в нем глубокие борозды. Кричат от боли, бегут и снова катаются по земле. Огонь достает до костей. Огонь, выжигающий зло.

"Зеркало", — тоннель настойчиво тянет за собой. Противиться нет сил, даже если бы хотелось остаться. Прозрачная тень в последний раз оборачивается: черные фигуры на белом снегу. Лишь яркий свет от горящего бензина, неровное, колышущееся на ветру пламя… Но тени неподвижны. "Прощай, Мария! Что мог, я сделал…"

Тоннель тащит вперед, все быстрее и быстрее. Узоры по сторонам сливаются в неразличимые цветные полосы. Он хочет повернуть голову, чтобы разглядеть, но стены сужаются, давят со всех сторон. Скорость растет! Впереди появляется слепящее белое пятно…

Карандашный рисунок. Дома, люди, кошка на окне. Собака рядом с коляской.

Высунув язык, мальчик рисует город. Он старается изо всех сил, но получается плохо. Плохо! Ластик быстро стирает все с листа, оставляя после себя лишь окатыши резины. Мальчик сдувает их с бумаги, придирчиво оглядывает страницу.

Тонкие, едва заметные линии — там где еще недавно существовала картина…

Световое пятно растекается во все стороны. Стены коридора исчезают. Но не страшно, совсем не страшно. Еще немного — и тонкая пленка порвется. И в этот миг невидимая резинка мягко прикасается к памяти, легкими движениями стирая…

"Господи! Дай мне силы родиться в мире, где не будет боли и зла".

— А-а-а!

— Спокойно, дышим глубоко и ровно!

— Оууу!

— Кислород ей! Маску, быстро! Слушаем только меня! Только меня! Вдооох!

Выыыдох! Снова: вдооох! Выыыдох! Еще раз: вдооох! Выыыдох! Лучше?

— Дааа…

— На стол ее!

— Нет! Не надо!

— Быстро!

— Мамочка! Ааа!

— Тужимся, красавица! Еще, еще! Вот-вот-вот!

— Ааа! Ооооо!

— Уа! Уа! Уа!

— Поздравляю, голубушка! У вас мальчик.