Глава 3 В мире животных

1

Здание, в котором размещался плавательный бассейн средней школы № 37, не слышало детского смеха с тех самых пор, как администрации сделалось слишком накладно оплачивать ту прорву подогретой воды, которая требовалась для ежедневного наполнения огромного резервуара. И вообще, директору было интереснее сдавать пустующие площади в аренду, чем ломать голову над тем, как их использовать и содержать в надлежащем порядке. Заключив соответствующий договор с коммерческой фирмой «Заря», он избавился от лишней головной боли и присовокупил к своей более чем скромной зарплате ежемесячную сотню долларов, которая никак не фигурировала в платежных ведомостях.

Коммерсанты отгородились от школы кирпичной кладкой и стали пользоваться черным ходом в бассейн, расположенный с тыльной стороны здания. В небольшом дворике помещалось одновременно до пяти иномарок, но установить их точное количество мешала высокая бетонная ограда, возведенная «Зарей» по согласованию со школьной администрацией. Положительное решение принесло директору дополнительную прибыль, а происходящим в арендованной пристройке он совершенно не интересовался. Кто-то возводит мосты, кто-то – стены, а лично он сеял разумное, доброе, вечное, посвящая этому все свое время, свободное от упрочения собственной материальной базы.

Впрочем, если бы однажды господину Калугину вздумалось наведаться в помещение спортивного комплекса, его вряд ли пустили бы дальше вестибюля, отделанного в лучших традициях помпезных офисов российской глубинки. Кожаные диваны с бегемотоподобными креслами, искусственная зелень, изобилие настоящего пластика и фальшивой позолоты – все это должно было убедить визитеров в том, что здесь занимаются серьезным бизнесом. Например, что-нибудь перекупают. Или же совсем наоборот – перепродают. Богатый интерьер оставлял самый широкий простор для фантазий.

На самом деле под вывеской фирмы базировалась ударная бригада Алексея Бреславцева, имевшая весьма своеобразное представление о коммерции. Дружный коллектив числом в девять стволов оккупировал пристройку для того, чтобы было где тереть базары, хранить арсенал и отсиживаться после дерзких вылазок. Поскольку Леха Бреславцев по кличке Каток снискал себе славу самого отмороженного беспредельщика в городе, кантоваться поодиночке на съемных хатах его бойцы не желали. Таких рисковых очень скоро показывали в сводках криминальной хроники – либо запоздало выуженных из водоема, либо нашпигованных свинцом под завязку. Кому такое понравится? Вот и приходилось бандитам держаться вместе, как волкам в стае. Верховодил, разумеется, Леха. Перечить ему было все равно, что бросаться под каток, за что он и получил свое прозвище. Строптивые новички убеждались в этом очень скоро. Но не все успевали сделать соответствующие выводы. Поэтому в банде наблюдалась, если так можно выразиться, текучесть кадров.

Татарин Кемаль, принятый вместо удавленного в КПЗ бойца, состоял в группировке без году неделя и пока только присматривался к пацанам и вожаку. К нему тоже присматривались – в шестнадцать глаз. Дополнительная пара, девятая, следила за каждым движением Кемаля из темного угла полуподвального помещения.

Там, на дырявом матрасе, сидела маленькая светловолосая девочка. Глаза у нее казались глубоко запавшими и лихорадочно блестевшими, будто ее сжигал внутренний жар. Слева от нее стояла миска, из которой девочку кормили, справа – ведро, заменявшее ей унитаз. На шее пленницы был затянут собачий ошейник, цепь которого крепилась к трубе парового отопления почти под самым потолком. Когда она лежала, цепь натягивалась до предела. Если бы не матрас, чуточку приподнимавший ее тельце над цементным полом, она вполне могла уснуть и не проснуться.

Кемаль перехватил устремленный на него взгляд и подмигнул девочке. Ему было скучно. Четверо пацанов отправились отлавливать наводчицу Раю, чтобы она не проболталась по дурости, кому слила информацию про фирму «Эверест». Остальные, включая Леху, дрыхли после вчерашней попойки. Кемаль зевнул и, достав пачку сигарет, спросил у девочки:

– Курить хочешь?

– Я домой хочу, – ответила она.

– Сначала пусть твои папка с мамкой денежки нам заплатят, – сказал Кемаль, с удовольствием затягиваясь сигаретным дымом.

Он сидел на старой школьной парте, и вид ее исписанной крышки воскрешал в нем детские воспоминания, настраивая его на добродушный, игривый лад. Кемаль даже ногами болтал, хотя походил вовсе не на мальчишку, а на жирного кастрированного кота. Круглая голова, поросшая свалявшимися волосами, воротник второго подбородка. Далеко не красавец, хотя ничто человеческое ему было не чуждо.

– Ты за ними небось подсматриваешь в щелочку, а? – спросил Кемаль, хитро прищурившись.

– За кем? – девочка недоуменно уставилась на него своими темными глазищами.

– За папкой с мамкой, когда они…

Правая ладонь Кемаля звучно шлепнула по левой, сложенной в кулак. Он беззвучно засмеялся.

– Вы совсем дурак, дядя?

– Что-о?

Кемаль прекратил болтать ногами и подался вперед.

– Что ты сказала, мандавошка?

– Я Аня, а никакая не мандавошка! А вы, если и не совсем дурак, то все равно глупый. Разве можно так с детьми разговаривать?

– Ты учить меня будешь, соплячка? – Когда татарин грузно спрыгнул с парты, девочке показалось, что пол под ней вздрогнул. Приближаясь к ней, Кемаль отшвырнул дымящийся окурок и заменил сигарету на нож с узким лезвием. Оно то выскакивало наружу, то снова втягивалось в рукоять, как осиное жало.

– Я тебе сейчас шкуру на ремни порежу, – пообещал он, нависая над пленницей. – Но для начала отчекрыжу твой симпатичный носик. Тебе придется носить его днем на резиночке, а по ночам держать в холодильнике, чтобы он не испортился. Нравится тебе моя задумка?

2

С той самой минуты, когда одурманенную хлороформом Анечку бросили в багажник иномарки и увезли из родного двора, ей уже ничего не могло понравиться. Похитители посадили ее на цепь, как собачку, и неотлучно дежурили в комнате, сменяя друг друга. Самым главным среди них был тот, которого остальные звали Лехой. Самым противным – толстый Кемаль. Он отказался отвернуться, когда Анечка захотела на ведро, и теперь ее мочевой пузырь был переполнен, как грелка, постоянно напоминающая о себе тяжестью внизу живота.

Представив себе, как толстый Кемаль ткнет ее своим ножичком, девочка зажмурила глаза, но не закричала, а только прикусила губу. Она уже почти желала умереть.

Дни, проведенные в полутемном подвале, походили на ночи, а ночи были бесконечно долгими, как годы. Где-то монотонно капала вода: плонк… плонк… плонк… Возле дальней стены временами затевала возню тощая рыжая крыса, угодившая в крысоловку. Ее почему-то не убивали, но и не отпускали на волю. Анечка, которая прежде боялась крыс до потери пульса, относилась к товарке по несчастью с сочувствием. Потому что ее собственное положение было ничем не лучше.

В это не хотелось верить, но внутренний голос постоянно нашептывал Анечке, что для нее все кончено. Не будет ни первого школьного звонка, ни выпускного вечера, ни подвенечного платья, фасонами которого были заполнены почти все страницы Анечкиных альбомов для рисования. Ничего не будет. И последним, что она испытает в этой жизни, станет боль от вонзившегося в грудь ножа. Или в живот? Или в горло, где все сильнее пульсируют напрягшиеся жилки?

Кемаль стоял совсем рядом – рукой подать. Три месяца назад, когда Анечка была еще совсем маленькой и глупой, у нее умер (а вовсе не сдох, как говорили взрослые) любимый кот Барсик, и она долго не позволяла маме похоронить его на задворках, несмотря на ее обещания поставить на могильном холмике настоящий сосновый крест из сосновых дощечек. Так вот, когда мертвый Барсик пролежал в картонной коробке, выложенной ватой, три дня, от него пошел такой же запах, который распространял вокруг себя Кемаль. Хороший человек ни за что не станет так пахнуть, угрожая при этом ножом девочке, которая младше его в пять раз. Это Анечка знала наверняка. Как и то, что ни в коем случае нельзя показывать врагам свой страх. Злые собаки и плохие люди нападают, когда чувствуют слабину, – так учил ее дед.

Немного шалея от собственного нахальства, Анечка открыла глаза и попросила:

– Вы не могли бы отойти подальше? От вас воняет.

– Так, значит? – угрожающе спросил Кемаль.

Вместо того чтобы ударить девочку ножом, он спрятал его в карман и, сходив в дальний угол подвала, возвратился со странной на вид штуковиной. – Знаешь, что это такое?

– Нет. – Анечка вдруг поняла, что на свете есть вещи пострашнее ножей с выкидными лезвиями.

– Это паяльная лампа, – пояснил Кемаль с невероятно гадкой улыбкой. – Она нужна, чтобы обеспечивать некоторым нашим гостям самый горячий прием. Вот смотри…

Он повозился с лампой, и неожиданно полумрак рассекла оранжевая струя огня, заставившая Анечку отпрянуть, насколько ей позволила длина цепи. Кемаль издал звук, очень похожий на шипение пламени, – это он так смеялся. Многообещающе поглядывая на пленницу, он подошел к крысе, высвободил ее из капкана и поднял за хвост, напоминая сильно раскормленного мальчишку – самого гадкого из всех, кого Анечке доводилось видеть.

Пшшшт!..

Извивающаяся крыса, опаленная струей огня, вспыхнула, как комок шерсти. Отпущенная на свободу, она попыталась улизнуть в расщелину в дальнем углу подвала, но сослепу промахнулась, ударившись в стену. Это повторилось несколько раз и продолжалось невыносимо долго. Пронзительный визг зверька стоял у Анечки в ушах даже после того, как почерневшая тушка застыла, задрав кверху все четыре лапки, похожие на горелые сучки. Тошнотворный дым тянулся над полом, забиваясь в ноздри, хотя Анечка старалась не дышать носом. А довольный Кемаль опять стоял рядом, держа паяльную лампу перед собой.

– Снимай с себя все, – велел он, ухмыляясь все шире и шире. – Сейчас разберемся, кто чем пахнет. Для начала я поджарю тебе попку до хрустящей корочки, а потом проткну ее щепкой, как буженину… Ну, раздевайся, соплячка! – Он возбужденно засмеялся: – Пх-пх-пх!

Анечка заметила, что мысок его штанов вспучился, как будто там, внутри, надулся припрятанный шарик. Но это был нехороший фокус. Совершенно отвратительный, хотя такого определения в словарном запасе девочки не было. Она не так давно перестала пользоваться словом «бяка», ведь ей только-только исполнилось пять лет. Возраст, в котором знаешь о взрослых мерзостях слишком мало.

– Ну! – взявшись рукой за цепь, Кемаль требовательно дернул ее вверх, вынуждая Анечку встать на ноги. Похоже, ему понравилось то, с какой легкостью удалось приподнять легкое тельце над матрацем, потому что он повторил рывок. – Поднимайся, соплячка!

На этот раз девочка взлетела в воздух, как невесомая былинка. Ей показалось, что грубый ошейник вот-вот оторвет ей голову, и, ощутив под ногами опору, она заплакала. Что еще оставалось делать в ее положении? Просить о пощаде человека, который умел быть одинаково жестоким с крысами и маленькими девочками? С человеком, у которого в руке паяльная лампа, а в кармане – острый нож?

– Будешь упрямиться, сделаю тебе секир-башка, – сказал он. – Знаешь, что это такое?

Я знаю. – Этот голос прозвучал за спиной Кемаля, и он, забыв о зареванной девочке, обернулся назад с проворством ужаленного человека.

Там, лениво прислонясь плечом к дверному косяку, стоял Леха Каток. По выражению его лица невозможно было определить, как он относится к увиденному. Но, когда он зевнул во весь рот, обнажив желтоватые зубы, Кемаль решил, что Лехе все по барабану, и кивнул на свою всхлипывающую жертву:

– Ты только погляди на нее. От горшка два вершка, а уже права качает.

– Да? – скучно удивился Леха. – А ты ее, значит, уму-разуму учишь?

– Что-то вроде того, – признался Кемаль и, подергав для наглядности цепь, добавил: – Она у меня по струнке будет ходить через полчасика. Уж я ее выдрессирую, сучку малолетнюю.

– Тут у нас не цирк, – заметил Леха, прикуривая сигарету. Он предпочитал длинные коричневые, с золотыми ободками. И обычно успевал сгрызть фильтр к тому времени, когда сигарета дотлевала до половины.

Так и не придумав, что ответить, Кемаль просто засмеялся в своей обычной манере – пх-пх-пх – и повернулся к пленнице.

– Ты до сих пор в штанишках? – его брови поползли вверх. – А что тебе дядя велел, забыла?

– Вы мне не дядя! – успела выкрикнуть Анечка, прежде чем цепь вновь вздернула ее над полом.

Лехина рука легла на плечо Кемаля:

– Оставь ее в покое, кентарь. Ей и без тебя тошно.

– Да отвали ты! – Кемаль попытался высвободиться, но вместо этого выпустил цепь и развернулся на сто восемьдесят градусов, хотя вовсе не собирался делать этого.

Рука у Лехи Катка оказалась тяжелой, несмотря на то что сам он не производил впечатление силача. Ничем не примечательный молодой парень с мягкой белесой порослью на скулах вместо полноценной щетины. За спиной ни почетных ходок, ни авторитетных покровителей. Голос невыразительный, взгляд тусклый, движения медлительные.

Будучи в банде новичком, Кемаль понятия не имел, насколько обманчиво это впечатление. Ему пока не доводилось видеть главаря в деле, он не знал, на что тот способен, и в его глазах Леха не пользовался особым уважением. Как рядовой боец, Кемаль, конечно, был обязан подчиняться ему беспрекословно. Но в настоящий момент он являлся не обычным, а чрезмерно возбужденным членом группировки. Мысленно он уже начал проделывать с пленницей все, что ему хотелось проделать, и вмешательство вожака завело его с пол-оборота.

– Не ломай кайф, абый, – попросил он. – Ничего с этой сучкой не случится. Все равно ее потом… – Его руки свернули шею воображаемому цыпленку.

– Закрой базар! – прошипел Леха, сделавшись внезапно похожим на дикого кота перед нападением. – И не зови меня больше Батыем.

Кемаль криво усмехнулся, запустив пальцы в карман, где хранился выкидной нож. Он был готов отдернуть руку, если вожак насторожится и выхватит оружие первым. Но Леха Каток, похоже, не чуял близкой опасности. Вот главная проблема желторотых юнцов, подумал Кемаль. Дожить до зрелого возраста им мешает собственная самоуверенность. Некоторые умирают раньше, чем у них начинает расти настоящая борода.

– Не Батый, а абый, – поправил он главаря. – Так называют у меня на родине уважаемых людей.

Леха пустил себе под ноги ниточку слюны.

– У тебя на родине, может, и свиней дрючат, а мы по своим понятиям живем. Законы ислама тут не катят.

У Кемаля от возмущения затряслись щеки:

– Ты полегче, Каток! За свиней и ответить можно!

Очередной Лехин плевок пришелся в сантиметре от ботинка подчиненного. После чего главарь процедил:

– Не вали меня понтами, жирный. Не знаю, как в Татарстане, а в Курганске ты пока что никто и звать тебя никак. Так что вот тебе мой совет: глохни, пока лишнего языком не намолотил.

– Порожняк ты гонишь, а не я, – глухо произнес Кемаль, отступая на два шажка назад. – Не по делу ты на меня наезжаешь, Каток, ох не по делу. И мне…

– Тебе – хреном по губе, шайтан нерусский, – перебил его Леха, почему-то не замечая ножа, который словно по своей воле скользнул в руку противника.

– Шайтан, говоришь?

– Ага, говорю. И под словами своими подписываюсь.

– Уж не кровью ли? – вкрадчиво осведомился Кемаль.

– Да уж не соплями! – заверил его Леха.

– А это видел? – Лезвие очертило дугу, бесшумно вспоров пространство, разделяющее обоих противников.

Съежившаяся на матраце Анечка следила за стычкой бандитов круглыми от ужаса глазами. Лишь теперь она осознала, что происходящее с ней в тысячу раз хуже любого кошмара, потому что страшные сны рано или поздно заканчиваются пробуждением, а от жуткой яви никуда не спрятаться. И если сейчас безоружный главарь по имени Леха погибнет или просто спасует перед толстым Кемалем, оставив его с Анечкой наедине, ее уже никто не спасет. Ни мама, ни отчим, ни дед. Никто-никто. Никогда.

3

– Спрячь перышко, – предложил Леха, как если бы противник показывал ему не оружие, а какой-то безобидный предмет вроде зажигалки или авторучки. Он перестал улыбаться, и его побелевшие ноздри сузились, как на морозе.

Пройдясь кончиком клинка под ногтем на своей левой руке, Кемаль наставительно произнес:

– Кем бы ты ни был, не оскорбляй наши обычаи, нашу веру. Мы, мусульмане, таких вещей не прощаем.

– Ты что же, джихад мне собираешься объявить, чурка азиатская? – скучно поинтересовался Леха.

Попади девчонка в беду где-нибудь за пределами этих стен, он, скорее всего, равнодушно проехал бы мимо. Но сейчас он был в ответе за заложницу хотя бы потому, что голова ее была оценена в полтора лимона. Кроме того, позволив борзеть одному члену своей группировки, он показал бы свою слабину всем остальным, а тут как в волчьей стае – слабого разорвут в клочья, глазом моргнуть не успеешь.

– Джихад? – переспросил Кемаль. – Хм, пусть будет джихад, ладно. Алла баерсэ. – Он сделал шаг вперед.

– Переведи-ка, – предложил Леха, не сдвинувшись с места.

Чтобы вспороть ему брюхо, достаточно было один раз взмахнуть ножом, снизу-вверх. Прикинув свои шансы, Кемаль осклабился:

– Это значит: бог даст.

– Бо-о-ог, – уважительно протянул Леха. – Он, конечно, величина авторитетная, базара нет. Только не на него ты оглядываться должен, сайгак.

Сайгак? Это еще что за хренотень такая? Не слышал Кемаль такого обращения никогда прежде, и оно ему пришлось не по вкусу. Так что он взял да и прищурился обидчиво, хотя при узком разрезе его глаз делать это было вовсе не обязательно:

– На кого же мне оглядываться, Каток?

– Иди, на ушко шепну.

Кемаль смерил долгим взглядом сначала вожака, потом его пустые руки. В правом кармане Лехиной куртки вполне мог скрываться ствол. Штука, конечно, опасная, но не волшебная – сама хозяину в руки не прыгнет. Да и взвести затвор нужно, прежде чем выстрелить. А клинок – вот он, крепко-накрепко зажат в чуть вспотевшей ладони.

– Ну? – голос подавшегося вперед Кемаля прозвучал почти требовательно.

– Ближе, – поманил его Леха скрючившимся, на манер когтя, пальцем.

– Ну? – повторил Кемаль. Он склонился к вожаку, но вооруженную руку отвел назад, чтобы ее нельзя было перехватить за запястье.

Заметив этот жест, Леха улыбнулся странной замороженной улыбкой, при которой губы растянулись в прямую розовую линию, напоминающую шрам.

– Еще ближе… Вот так… – произнес он, когда скособочившийся Кемаль приблизил к нему свою черноволосую башку, усыпанную перхотью, как головешка – пеплом. – Слушай меня, сайгак, и запоминай, потому что два раза я повторять не привык… Все мы, конечно, под богом ходим, да только он далеко, а я – вот он, рядом. Дошло до тебя, сайгак толстозадый?

Шипящие в Лехином произношении получались по-змеиному ядовитыми, а буквы «р» рокотали на манер отдаленного грома. Заподозривший неладное Кемаль хотел было отпрянуть, да не успел – его цепко ухватили за ухо хозяйские пальцы, оказавшиеся необычайно цепкими и сильными.

Вместо того чтобы нанести удар ножом, Кемаль инстинктивно дернул головой, пытаясь высвободить ее из захвата. Это было совершенно естественное, но ошибочное побуждение. Леха сгреб доверчиво подставленное ухо в кулак и сжал пальцы так, что хрящи под ними захрустели, а свободной рукой резко ударил Кемаля в висок, отбросив его от себя. Тот свалился на пол уже без ушной раковины, оставшейся в Лехином кулаке. Из-за хлынувшей крови слуховое отверстие казалось глубокой раной, но татарин был жив и находился в полном сознании, отчего испытанная им боль была совершенно непереносимой. В этот момент он ничего не видел и слышал лишь собственный голос – пронзительный, как визг покрышек резко затормозившего автомобиля.

– У-у! – голосил он, раскачиваясь на коленях в молитвенной позе. – Ё-ё!

Но аллах, как было подмечено недавно, находился в неведомых далях, а Леха – рядом. Возвышаясь над поверженным Кемалем, он держал в одной руке оторванное ухо, а в другой – снятый с предохранителя пистолет.

– Заткнись и забрось подальше свою пику, сайгак, – распорядился он. – Патрон уже в стволе, учти.

Тускло сверкнув лезвием, нож полетел в дальний угол помещения. Кемаль, прикрыв огрызок уха поднятым плечом, притих, глядя на вожака снизу вверх.

– Открой рот, – скомандовал тот.

– Зачем? – всхлипнул татарин.

– Кормить тебя буду, сайгак. С руки.

Изобразив уголками губ подобие улыбки, Леха протянул татарину его собственную ушную раковину, похожую на раздавленный вареник, сочащийся вишневым соком.

– На! – сказал он. – Прожуешь и проглотишь. Потом хлебальник мне покажешь, проверю!

– Но, Каток!..

– Хавай, я сказал! – пистолетный ствол нетерпеливо вскинулся.

«Сейчас меня стошнит», – обреченно подумала Анечка, следя за мерно двигающимися челюстями Кемаля. Она судорожно сглотнула одновременно с ним, как будто тоже перемалывала зубами неподатливые хрящи, и поразилась тому, что до сих пор не умерла от отвращения и ужаса.

– Угумк. – Глотка Кемаля просигналила о том, что с угощением покончено.

– Открой пасть, – велел Леха.

– Я проглотил, – заверил его Кемаль, даже не помышляя о том, чтобы встать с колен. – Мамой клянусь…

– Пасть!!!

– А-а-а…

При виде старательно высунутого языка, окрасившегося в малиновый цвет, Анечка отстраненно подумала, что происходящее чем-то напоминает сценку в кабинете врача. Недавно она переболела ангиной и наивно полагала тогда, что хуже этого на свете ничего быть не может. Оказалось, может, еще как может!

Ствол пистолета брезгливо оттопырил верхнюю губу Кемаля, с цокотом прошелся вдоль верхнего ряда зубов, потом неожиданно нырнул в разинутый зев и ввинтился внутрь по самую рукоятку.

– Ыгым? – встревожился Кемаль.

– Что ты сказал? – На Лехином лице возник неподдельный интерес.

– Ыгым-ыгым!

– Мычишь, как немой на паперти, – поморщился Леха. – Прощения хочешь попросить? Так проси, вместо того чтобы убогого из себя корчить!

– Ыгым-ыгым-ыгым!!!

– Ладно, прощаю тебя, сайгак. Только на хрен ты мне теперь сдался, безухий?

Прежде Анечка слышала выстрелы только по телевизору и не сразу поняла, что за глухой хлопок прозвучал в комнате. Голова Кемаля внезапно изменила форму, выплеснув наружу красный сгусток.

Анечка обязательно взвизгнула бы, если бы Лехино внимание не переключилось на нее. Опрокинувшийся на спину Кемаль еще дергался на полу и мелко сучил ногами, словно порывался куда-то идти, а Леха, не мигая, смотрел на съежившуюся пленницу, и дымящийся пистолет по-прежнему находился в его руке.

– Все кончилось, – сказал он, заметив, как дрожат ее губы. – Не бойся. Тебя здесь никто пальцем не тронет. Сейчас этого жирного ублюдка уберут, и все будет в порядке.

– С-спасибо, дядя Леша, – пролепетала Анечка.

Реакция Лехи была неожиданной и яростной:

– Какой я тебе дядя! – заорал он так, что все жилы разом вздулись на его шее. – И благодарить тебе меня не за что, дура безмозглая!

Странное дело, но вместо того чтобы испугаться, Анечка внезапно успокоилась.

– Но вы же меня спасли, правда? – напомнила она.

– Спас, ага, – буркнул Леха, хмурясь.

Прежде чем он отвернулся и вышел, Анечка успела увидеть на его лице болезненную гримасу. Как будто главаря бандитов ударили под ложечку, а он бодрился, не желая показывать свои истинные чувства.

Загрузка...