Глава пятая La Pologne et le Caucase, ce sont les deux chaut – heres de la Russie[1]

Январь 1826 года. Варшава. Царство Польское

В одном из самых красивых дворцов Варшавы, выходящих окнами прямо на Plac Zamkowa[2], в эту ночь не спали. Генерал от инфантерии князь Иосиф Зайончек принимал в кабинете нетитулованного прапорщика. Но этот офицер привез известие, которое дорогого стоило. Хотя если непосвященный человек вскроет конверт, то обнаружит там только несколько строк: «Мы приступили. Дело за вами». Можно, разумеется, трактовать эти строки как призыв к государственному перевороту, а можно решить, что один сосед сообщает другому об охоте.

Магнат, получая пакет от армейского прапорщика, привычно подумал – а не хотят ли его унизить? Но при здравом размышлении решил, что нет. Фамилия офицера была Муравьев-Апостол. Старший брат этого юноши был на сегодняшний день главнокомандующим мятежных войск в Малороссии. У генералиссимуса Тадеуша Костюшко, когда тот начинал восстание против императрицы, войск было еще меньше. Пан Иосиф пытался понять – что подвигло подполковника прислать в качестве посланника брата? Степень важности, когда можно доверять только очень надежному человеку? Уровень представительности, по которой младший представлял всю фамилию? Или же простое желание старшего брата сохранить жизнь младшего в случае неудачи? Усталый до немоты офицер не задумывался о таких тонкостях. Он за день проскакал расстояние от Василькова до Варшавы и хотел теперь одного – упасть и заснуть. Из гордости и упрямства пытался смотреть бодро и весело, но в конце концов не выдержал – задремал. Вроде бы всего лишь на несколько мгновений смежил свинцовые веки, но этого хватило, чтобы увидеть во сне нечто страшное…

…Метель. Серые солдатские шинели и фуражные шапки, подвязанные для тепла платками.

Офицеры, пытающиеся оттереть замерзшие уши тонкими лайковыми перчатками.

Без дороги, по заснеженной степи бредет Черниговский полк – единственный, кто выступил под знаменем свободы. Мешает ковыль, торчащий из снежной корки, комки промерзшей земли. Ноги солдат, сбитые многодневным маршем, кровоточат. Лошадей не осталось ни одной. Даже старший брат, возглавивший полк, идет пешком. Больные и выбившиеся из сил солдаты выходят из строя и падают на снег, умирая. А впереди враг – егеря, кавалерия и артиллерия. И все почему-то знают, что этот бой – последний.

Метель бьет в лицо, мешает идти в атаку. Но страшней метели в лицо бьет картечь. Рядом упал убитый капитан Щепило. Осколок ударил в голову брата Сергея. Кажется, брат жив, но тяжело ранен. Нужно сделать перевязку. Ипполит рвет на полосы какие-то тряпки, но их не хватает. Кровь хлещет фонтаном. Капитан Кузьмин пытается руководить боем, но в суматохе его не слушают. Солдаты отступают, а потом – просто бегут, преследуемые залпами из пушек. А вслед за ними уже спешит кавалерия. «Это конец, – подумал сквозь сон Ипполит, сжимая в руке тяжелый пистолет». К нему подскакал офицер-кавалерист. Кажется, кто-то знакомый, из Александровского гусарского полка. Вот только узнать во сне не смог. Ипполит прицелился, нажал на спусковой крючок, но оружие почему-то не стреляло! Плен? «Но я не хочу и не буду сдаваться, – закричал Ипполит шепотом и поднес к губам ствол пистолета. Ствол был мертвенно-холодным. И почему-то пистолет все-таки выстрелил…

– Заснули, пан прапорщик? – услышал Муравьев-Апостол-младший голос хозяина.

– Пшэпрашам, Ваше Высокопревосходительство, задремал, – подавляя зевоту, виновато потер глаза прапорщик.

– Ничего страшного, юноша, – улыбнулся Зайончек. – Вы проделали дальний путь.

– Простите, Ваше Сиятельство, – извинился еще раз Ипполит, обращаясь на сей раз сообразно титула, а не чина. – И времени на сон нет, да и спать теперь боюсь, – дернул плечом офицер, вспоминая весь кошмар.

– Приснилось что-то нехорошее? – с пониманием кивнул собеседник.

– Еще бы, – вздохнул прапорщик. – Приснилось, что застрелился.

– Странно, – удивился собеседник. – Сколько раз слышал от других, да и по своему опыту сужу – во сне невозможно умереть. Если, конечно, это не «де жа вю».

– А что сие значит? – заинтересовался Ипполит.

– А это значит, сударь, что вы видели те события, которые могли бы с вами произойти. Помните изречение Гераклита? Нельзя дважды войти в одну и ту же реку! Тем не менее в эту реку мы входим. Но можно войти в одном месте, а можно и в другом. Возможно, вы видели то, что могло бы произойти с вами.

– Или же может произойти…

– Нет-нет. Сны не предсказывают будущее, как не старался это внушить Мартын Задека. А его сонники годны только для провинциальных барышень. И то как лекарство от скуки. Сон – продукт работы человеческого мозга. А мозг, как вам известно, во сне отдыхает. Предсказание будущего – это слишком серьезная работа, чтобы делать ее на отдыхе.

– Да вы философ, князь, – восхитился прапорщик.

– Увы, мой юный друг, – покачал головой старый князь – Истинные философы не занимаются политикой, предпочитая наблюдать изменения со стороны.

– А как же Платон? – удивился Ипполит. – Он же считал, что государством должны управлять мудрецы.

– Опирающиеся в своем управлении на воинов, – усмехнулся князь.

Ипполит покраснел. К стыду своему, самого Платона он не читал. Слышал от кого-то из друзей брата. Догадался ли о необразованности прапорщика старый князь или нет, но виду не подал.

– Платон, друг мой, писал об идеальном государстве! – воздел Зайончек указательный палец к потолку, словно показывая – где оно, идеальное государство. – А мы с вами и не политики даже, а так, два заговорщика. Будем ли мы политиками, ведает лишь Господь наш.

– А я еще и изменник России, – печально констатировал Ипполит.

– Полноте! Разве это измена – желать счастья своей стране?

– И вести эту страну к развалу…

От бдительного ока князя не ускользнула грусть, прозвучавшая в голосе юноши:

– Следует ли считать, что вы не разделяете точку зрения вашего брата, а также его друга и соратника Бестужева-Рюмина?

– Что касается самого выступления против деспотии, то я всецело на стороне брата и его товарищей.

– Но вы не разделяете мнение подполковника Муравьева-Апостола касательно права Царства Польского на самоопределение? – настаивал князь. – Почему?

– Я считаю, что Россия должна быть единой. Но это мое частное мнение. Я подчиняюсь решению брата и как младший родственник, и как его подчиненный.

– Знаете, пан прапорщик, – задумчиво протянул Зайончек. – Давайте-ка вопросы политики отложим на потом. А пока – приглашаю вас отужинать со мной. Или уже позавтракать? Впрочем, неважно.

Князь Зайончек позвонил в крошечный медный колокольчик, на звон которого немедленно явился слуга, одетый в кунтуш. Дав хлопу наставления, обратился к гостю:

– Простите, господин Муравьев-Апостол, но мне нужно отдать ряд срочных распоряжений. А пока Збигнев проводит вас в комнату, где можно умыться и привести себя в порядок. Встретимся в обеденном зале.

Збигнев, взяв свечу, повел прапорщика в гостевую комнату, где уже ждала лохань с горячей водой и свежее нательное белье.

– Проше пана офицера снять мундир. Его немедленно приведут в порядок, – сказал слуга на хорошем русском языке. – Возьмите пока охотничий костюм Его Светлости. Не беспокойтесь, к вашему отъезду все будет готово.

– Откуда вы так хорошо знаете русский язык? – спросил прапорщик удивленно. – Учил, – коротко ответил слуга. Потом уточнил: – В плену.

После сладостных мгновений, проведенных в горячей воде, вылезать из лохани не хотелось. Но пришлось. Тем более что вода все равно стала остывать. Эх, сейчас бы в простую деревенскую баньку! Пусть даже и по-черному.

Збигнев помог офицеру обтереться полотенцем и одеться. А потом также молча повел его вперед.

Обеденный зал выглядел, как и положено быть залу магната. Длинный тяжелый стол и массивные стулья, помнившие, наверное, Сигизмунда Вазу, если не Стефана Батория. В огромном камине горели дрова. Огонь очага и свечи в многочисленных канделябрах освещали портреты предков и разнообразнейшее оружие, висящее на стенах. Над камином висел герб хозяина. Разглядывая свиную морду, которую поддерживала человеческая рука и девицу, изображенную сверху, Ипполит силился вспомнить, как будет звучать описание герба по правилам геральдической науки, но так и не вспомнил.

– Моя фамилия из рода Свинка, – услышал он горделивый голос хозяина. – Наш род известен с десятого века. А описание звучит так: «В поле червлёном обращенная вправо чёрная кабанья голова, которой нижнюю часть сломала приставленная к голове человечья рука натурального цвета, одетая в голубой рукав. Над короной видна девица в пунцовом платье; она стоит, приложив обе руки к поясу». Впрочем, пан прапорщик, вам неинтересны исторические изыскания. Прошу к столу!

А яства, расставленные на столе князя, выглядели даже скромнее, нежели яства какого-нибудь мелкопоместного шляхтича. Молочный поросенок, соленые огурцы, пироги да бигус. Вот и все. Правда, скудость стола компенсировал огромный выбор горячительного – от местного пива и медовухи до французского коньяка и испанского бренди.

– Простите за скромный стол, – извинился вышедший к гостю князь. – В последнее время в Варшаве такая мода – ставить на стол только польские закуски. А мой повар-француз наотрез отказывается изучать народную кухню. Посему – эту каналью пришлось рассчитать и вместо повара сейчас мой же денщик. Вам еще повезло. Первое время он готовил только яичницу. А так уже умеет печь пироги. Обещался к следующей неделе сготовить клецки «по-гуральски». Впрочем, давайте есть.

Тем не менее денщик у генерала оказался настоящим кудесником. Поросенок был нафарширован гречкой, сдобрен специями и зажарен до румяной хрустящей корочки. А пироги с курицей, сливами и яблоками просто таяли во рту. Правда, бигус, по мнению Ипполита, можно было бы сделать не таким жирным. Ну, так у каждого свой вкус. Малороссы, да и русские солдаты просто с ума сходили от сырого свиного сала, которое прапорщик терпеть не мог.

В молчании гость и хозяин уничтожили почти всего поросенка. Неслышные, как привидения, слуги подливали господам напитки и меняли тарелки. Муравьеву-Апостолу более всего понравилась медовуха. Чувствовалось, что варили ее с какими-то травами, из которых знакомым показалась только мята. И, в отличие от вин и коньяков, медовуха не очень шибала в голову. Если, разумеется, ее не увлекаться, иначе легко можно оказаться на полу. И хотя собак в обеденном зале не наблюдалось, как это бывало у предков князя, но падать не хотелось. Гость первым сложил «оружие», чем вызвал удивление во взоре хозяина: мол, разучилась молодежь есть.

Но все же настало время насытиться и князю. Вытирая губы белоснежной салфеткой, Иосиф Зайончек вернулся к оставленному по случаю обеда вопросу:

– Пан прапорщик, насколько я понял, вы считаете, что Россия должна быть единой. Но, заметьте, есть разница между Россией и Российской империей. И странно видеть человека, который борется за свободу своей страны, но отказывает другим народам в праве на подобную свободу.

– Ваша Светлость, свободному человеку должно быть все равно, какой он национальности и религии. В новой России все нации и народы будут считаться одним народом, русским.

– Вот как? – деланно удивился князь. – Но, скажите-ка, мой друг, а вы и ваши соратники, спросили эти нации и народы? А хотят они стать русскими? Сколько лет длится война на Кавказе? Я служил там в одна тысяча тринадцатом году. Да-да, пан прапорщик. Прошло уже двенадцать, нет – даже тринадцать лет, а конца этой войны не видно. Не думаю, что тамошние татары и черкесы хотят стать русскими. Да что татары. Поляки и русские, как вы заметили, произошли от одного корня. Но захочу ли я, потомок рода Зайончковских, стать русским? Нет и нет. Кстати, вам знакомо слово «шовинизм» или, как говорят французы – chauvinisme?

Вместо ответа Ипполит отрицательно мотнул головой, а князь продолжил:

– Так вот, во время нашего похода на Москву… Кстати, вы знаете, что я участвовал в Бородинском сражении? Нет? Только находился на другой стороне, в корпусе генерала Понятовского… Однажды мне довелось познакомиться с неким Николя Шовини. Он всегда орал о том, что самые лучшие люди в мире это французы. А все остальные – так, пыль под копытами их коней. Французские солдаты его слушали с упоением. Ну, а другие нации, их ведь в походе было немало, иногда и колачивали. Так вот, в желании сделать всех русскими мне чудится тон того самого Chauvini.

– Что вы, князь, – опешил от подобного обвинения прапорщик. – Ни у меня, ни у моих друзей и в мыслях не было думать, что русская нация – самая лучшая.

– Но все же вы гордитесь тем, что вы русский? Это прекрасно. Я горжусь тем, что я поляк. Моя любовница Тереза ужасно гордилась тем, что она венгерка. Даже цыгане, трясущие лохмотьями на базарах, гордятся своим происхождением. Но все-таки оставьте каждой нации право жить так, как она этого хочет.

– А как же «Общество объединенных славян»?

– Утопия пана Люблинского? Слышал-слышал.

– А почему же утопия? – обиделся прапорщик. – Прекрасная идея. Объединить в единое целое народы, вышедшие, так сказать, из единой утробы.

– Как вы себе представляете, чтобы Россия, Польша, Сербия, Далмация и Кроатия сосуществовали вместе, в рамках единого государства? Разный язык, разная вера. Наконец, разная культура. Да и вообще. Чтобы создать такое государство, нужно перекраивать Европу, да и Азию заодно. Захочет ли Европа перекраиваться? Кстати, у Люблинского нелады с географией и историей. Он почему-то причислил к славянским странам Венгрию с Трансильванией и Молдавию. Можно ли кого-то осчастливить насильно?

Муравьев-Апостол задумался. Почему раньше ему не пришли в голову подобные мысли? А может быть, старик прав и в его душе тоже сидит какой-нибудь Николя Шовини?

– М-да, – только и сказал прапорщик. – Я как об этом не задумывался…

– Полноте, мой друг, – успокоил его князь. – Человеку свойственно менять и себя, и свои убеждения. Вот, перед вами – живой пример. Ваш покорный слуга служил под знаменами Костюшко и под флагом Бонапарта. Воевал против России в чине дивизионного генерала, а потом принял от русского императора чин генерала от инфантерии и титул князя, сражался против турок на Кавказе. Не странные ли метаморфозы?

– Возможно, Ваше Сиятельство. Но не мне судить вас.

– Почему же не вам? Вы русский офицер. Лицо, приближенное к руководству. И если у вас и у нас все получится, то мы, будь на то воля Всевышнего, еще побеседуем. Кто знает, не пришлют ли вас опять в Польшу с какой-нибудь миссией? Вы умеете слушать собеседника – это неплохое качество. Чуть больше выдержки, чуть меньше эмоций – и из вас получится неплохой дипломат. Так вот, мне не хотелось бы, чтобы будущий посланник считал князя Зайончека… ну, скажем так, легкомысленным человеком. Я сражался с Россией за свободу Польши. Да, было. Принял от императора Александра чин генерала русской армии потому, что верил – царь даст нам свободу. И хотя я не считаю, что должен перед вами отчитываться, – несколько надменно заявил генерал, – но могу напомнить, что после создания в одна тысяча восемьсот пятнадцатом году польских корпусов звания генералов приняли и другие магнаты.

Юный прапорщик не помнил (в девять лет такими подробностями не интересуются!), но знал от братьев, что после дарования Польше Конституции, сейма, собственных министерств была создана и армия, в которой бывшие генералы Наполеона получили высокие чины. Хлопницкий стал генерал-лейтенантом, Дверницкий и Скржинецкий – генерал-майорами. Польская армия, насчитывающая в своем составе более семидесяти тысяч штыков и сабель, способна в короткий срок снести Волынский и Литовский полки, находившиеся в подчинении наместника императора Константина Павловича. Из русских офицеров никто тогда не мог понять – а зачем это нужно?

– Я посчитал, что на этом месте принесу гораздо больше пользы, нежели в Америке, куда скрылся мой друг Костюшко, – продолжал рассуждать князь. – Но, увы, свободы оказалось мало.

– Простите, а разве Польше не хватало свободы? У вас сейм, правительство, свои законы. Разве этого мало? У вас, князь, больше свободы, чем у остальной России.

– Добавьте сюда еще русского наместника, Великого князя Константина и графа Новосельцева, который, пся крев, – выругался князь, – правит Польшей, как своим имением! Мы, поляки, просили об этом? А русская армия, расквартированная в Варшаве? Ну, пусть не армия, но все же… И потом – разве свободы может быть много?

– Простите, князь. Просто я подумал о тех русских людях, которые служат в Польше. В чём они виноваты?

– Оккупанты? – уточнил князь.

– Для меня они – русские солдаты, – твердо отозвался Ипполит. – Мои братья, ставшие разменной картой у царей и королей. Не вам говорить, что русских солдат набирают из крепостных крестьян. У них нет права выбора.

– А офицеры? Вы уверены, что они мыслят так же, как братья Муравьевы-Апостолы или как генерал Трубецкой?

– Офицеры, как вы знаете, не выбирают места службы. Нам приказывают – мы подчиняемся. Мне будет жаль, если погибнут умные и хорошие люди. И, знаете, князь, возможно, там есть и такие, что мыслят так же, как мы. И вот еще. Если погибнете вы или я – мы будем знать, за что мы погибли. Когда я давал присягу Императору, то тоже знал, за что я погибну. А за что погибнут они?

Князь Зайончек задумался. Потом, пристально посмотрев в глаза собеседника, неспешно выговорил:

– Юноша, вы уже заранее считаете себя виновником гибели солдат? Рановато. Вначале все будет законопристойно. Сейм, выборы правительства. Воевать с русским корпусом нам не с руки. Лучше, если удастся решить дело миром.

– Хорошо бы, – вздохнул Муравьев-Апостол. Чтобы перейти со скользкой темы о правах и свободах на другое, он спросил: – Ваша Светлость, вы сказали, что воевали против нас. А потом упомянули, что служили на Кавказе. Как это понимать?

– О! Тут всё очень просто, – совершенно по-русски всплеснул руками Зайончек. – Я и большая часть моей дивизии – те, кто остался жив, после отступления попали в плен. Нас отправили на Север, в Архангельск. Помнится, там было очень холодно. Но это не самое страшное. Главное – там было ужасно скучно. Солдаты еще чем-то занимались – строили дороги, ремонтировали местный порт, построенный еще при императоре Петре. А нам, офицерам, там просто было нечего делать. От скуки спасались картами и водкой. А потом польским офицерам предложили ехать на Кавказ, воевать с горцами. Вначале мы хотели отказаться, а потом решили – почему нет? Нам сохраняли звания, нас никто не заставлял сражаться с императором Наполеоном, на верность которого мы присягали. А горцы – это те же татары, с которыми у Польши старые счеты. Воевал, видимо, неплохо, потому что вскоре возглавил дивизию, был пожалован званием генерала от инфантерии. А потом мне предложили вернуться в Польшу. Десять лет я ждал этого момента. Польша должна быть свободной. И она ею станет!


1204 год от эры хиджра. Тебриз. Персия.

…Этой зимой Аббас-Мирза, наследник Великого Фетх-Али-шаха и главнокомандующий армией, решил остаться в Тебризе. Гарем был недоволен. Ночью, во время бурных ласк то одна, то другая жена настойчиво убеждали своего мужа и господина в том, что лучше перебраться туда, где теплее – в Исфахан, например. А еще лучше – в Тегеран. Однако повелитель только снисходительно улыбался, не говоря ни да, ни нет. Что на него накатило, не знала даже Айна – самая молодая и любимая наложница. Красавицы пытались узнать причины у старшего евнуха, но тот лишь пожимал толстенькими плечиками, теряясь в догадках. Слуги, с которыми евнуху удавалось пообщаться, лишь цокали языком и многозначительно качали головами. Не помогали ни деньги, ни угрозы. Не подействовало даже обещание (Да простит Аллах!) показать кого-нибудь из жен. Стражники гарема казались воплощением Рустама и Сиявуша, спешивших уйти в очередной поход. Одно было ясно, что готовилась война. Иначе, зачем ставить лишние пушки на бывшей мечети Алишаха, превращенной в главную цитадель? Только с кем? Может быть, с Оттоманской империей? А может, с Россией, которая забрала себе исконные земли древнего Персидского царства?

Пока главный евнух размышлял, его владыка принимал в летнем дворце двух европейцев. Гости были разные по возрасту, росту и весу. Но в чем-то они были неуловимо схожи. Возможно, некой надменностью и высокомерием. А еще тем, что их серые сюртуки, не могли скрыть, что гостям более привычны мундиры красного цвета.

Толмач был не нужен. Аббас-Мирза прекрасно говорил на английском. А гости хоть и с трудом, но понимали фарси.

– Итак, вы утверждаете, уважаемый мистер Харрингтон, что наша армия не готова? – с вельможной ленью спросил хозяин.

– Я не говорил, что армия не готова. Она еще недостаточно готова, – выделил нужное слово тот из гостей, что был моложе.

– А ваше мнение, уважаемый Якобс? – обратился наместник ко второму, более старшему и по возрасту и, вероятно, по званию.

– Если вас интересует мое мнение, – более осторожно, нежели его молодой коллега, отозвался Якобс, – нам требуется полгода. Возможно – год. Главная проблема, что ваши сардары не умеют правильно стрелять. Мы с большим трудом научили их строиться в шеренги, научили их тактике рассыпного строя. Но когда дело доходит до стрельбы трех шеренг, передняя упорно не желает становится на колено. Ряды смешиваются. В результате – вторая и третья стреляют кучно, без прицеливания. Стрелки мешают друг другу. Во время штыковых атак не соблюдается дистанция. Вы представляете, как важно пехоте иметь правильный строй?

– Я знаю, – коротко ответил Аббас-Мирза.

Он, действительно, хорошо понимал необходимость воинской дисциплины. Пятнадцать лет назад, во время боя на реке Аракс юный Аббас-Мирза командовал одним из отрядов. Русская армия генерала Котляревского разгромила в пух и прах более многочисленные, но недисциплинированные войска, которыми командовал его старший брат. Храбрая и отчаянная кавалерия напоролась на сталь штыков русского каре. А потом второй брат не сумел удержать Ленкорань от войск того же генерала.

Гибель братьев приблизила Аббаса-Мирзу к трону, но заставила задуматься о необходимости дисциплины. А позорный Гюлистанский мир, из-за которого Персия потеряла все северные провинции, заставил его ненавидеть русских. И одновременно уважать! В армии отца находился почти трехтысячный отряд русских под воительством Самсон-хана, беглого русского вахмистра, получившего от шаха звание сартип-эввель – генерала. Это были бехадыраны – лучшие гвардейцы Персии. Терять «гвардейцам», русским дезертирам, раскольникам и государственным преступникам, было нечего. На родине их ничего хорошего их не ждало. Нет, не смертная казнь, отмененная еще при Елизавете Петровне. Однако бывших солдат можно было наказать шпицрутенами. Как показывала практика, даже самый сильный человек выдерживал не более трех тысяч ударов…

Армия Самсон-хана была расквартирована в самом трудном и опасном месте – в провинции Хой, где сходились два опасных направления – русское и турецкое. И хотя Аббас-Мирза был главнокомандующим, но бехадыраны подчинялись только самому Самсону и шаху. Будь у Аббаса-Мирзы хотя бы десять-пятнадцать (а лучше двадцать!) тысяч таких солдат, то Ермолов был бы не страшен вместе со всем корпусом. Однако в случае войны гвардейцы будут в нее втянуты. Особенно те, кто стоит на границе. Но все же ждать еще год не хотелось.

– Ваше Высочество, – как бы между прочим сказал Якобс. – Нам действительно нужен минимум год, чтобы сделать ваши войска регулярной армией. Однако, – сделал он многозначительную паузу, – в свете последних новостей, сроки можно и сократить.

– И что за новости? – насторожился Аббас-Мирза.

– Вам известны декабрьские события в русской столице?

– Ходят разные слухи, – задумчиво произнес наместник. – Но, – выделил он, – только слухи. Я не получал достоверных сведений из Петербурга с декабря прошлого года. Говорят, там был мятеж против нового царя. Но неизвестно, чем он закончился. Вероятно, как это всегда было в России: либо мятежников поймали и повесили, либо возвели на трон того, кто более приятен армии.

– На сей раз все по-другому, – улыбнулся уголками рта Якобс. – После смерти Александра должен был править Константин. Но он отрекся. Новый император Николай убит.

– Однако у императора Павла оставались еще сыновья, – показал свою осведомленность наместник.

– Императором провозглашен младший сын – Михаил. Но он в Москве. В Петербурге власть принадлежит Временному правительству.

– Временному правительству.… От кого или от чего? От какого времени? – не понял Аббас-Мирза.

– Временному – это означает, что власть захватила горстка офицеров, которые управляют страной до выборов общенародного правительства.

– Народ будет выбирать правителя? – ужаснулся персидский принц.

– И даже не одного правителя, а нескольких. Одни будут править, а другие – следить за тем, как они правят.

– Могу себе представить, что будет с такой страной, – покачал головой Аббас-Мирза. – В одной древней поэме говорится о том, что некий принц решил отдать власть народу. Выстроил город, где все должны жить счастливо. А что было дальше, господа?

– Кажется, на город напали враги и всех уничтожили, – неуверенно сказал Харрингтон.

Англичанин не читал «Шахнаме» великого Фирдоуси. Но догадаться о последствиях было несложно.

– Значит, в России началась гражданская война, – пришел к выводу мудрый Аббас-Мирза. – Но корпус Ермолова достаточно силен. Он насчитывает пятьдесят тысяч регулярной пехоты и сорок тысяч казаков.

– Кавказский корпус сейчас не настолько силен, – сказал Харрингтон. – Наши люди сообщают, что полки Ермолова разбросаны по всему Закавказью. Наш посол в Петербурге еще летом получил известие, что генерал неоднократно просил прислать подкрепление – несколько казачьих полков и пехотную дивизию. Подкрепление должно было прибыть нынешним летом.

– Новости прекрасные, – не скрыл своей радости персидский военачальник. – Вероятно, в суматохе гражданской войны подкрепления генерал не получит. Значит, если мы начнем, то…

– Не забывайте, Ваше Высочество, что если вы начнете, то за спиной у русского корпуса остается непокоренный Кавказ.

– Я помню, – кратко сказал наместник.

Англичане успели неплохо изучить Аббас-Мирзу – если тот стал говорить коротко – значит, уже что-то замышляет. Что ж, пусть замышляет. Если не хочет им что-то рассказать – не суть важно. Они и так знали, что летом прошлого года мятежный шейх Бек-Булат поднял восстание. Горцы овладели постом Амараджиюрт, пытались взять крепости Герзель и Грозную. Восстание еще продолжалось и, не исключено, что оружие для восставших поступало из Ирана. Кроме того, им было хорошо известен муштенда провинций Тебриза и Хой Мирзы-Мехты, за которым шли сотни мулл и десятки тысяч мусульман. Мечтой муштенды было отбросить русских не только из Закавказья, а загнать их за Кавказ. А потом преследовать, преследовать и преследовать неверных до тех пор, пока вся Русская империя не исчезнет с лица земли, а все гяуры не встанут под зеленое знамя ислама. Покончив с русскими можно приняться и за франков и дойти до Британских островов.

Мирзу – если тот стал говорить коротко – значит, уже что-то замышляет. Что ж, пусть замышляет. Если не хочет им что-то рассказать – не суть важно. Они и так знали, что летом прошлого года мятежный шейх Бек-Булат поднял восстание. Горцы овладели постом Амараджиюрт, пытались взять крепости Герзель и Грозную. Восстание еще продолжалось и, не исключено, что оружие для восставших поступало из Ирана. Кроме того, им было хорошо известен муштенда провинций Тебриза и Хой Мирзы-Мехты, за которым шли сотни мулл и десятки тысяч мусульман. Мечтой муштенды было отбросить русских не только из Закавказья, а загнать их за Кавказ. А потом преследовать, преследовать и преследовать неверных до тех пор, пока вся Русская империя не исчезнет с лица земли, а все гяуры не встанут под зеленое знамя ислама. Покончив с русскими можно приняться и за франков и дойти до Британских островов.

Далекие планы туземного владыки интересовали англичан мало. Но пока персы и дикие горцы могут прекрасно послужить в борьбе против соперника в Азии и на Кавказе. Потом, когда русских удастся вытеснить с Кавказа, нужно думать – как обуздать дикарей. Лучше всего найти для них нового врага.


Кавказ. Месяц спустя.

В доме Хаджи-Магомеда, самого уважаемого человека аула Алерой, собрались старейшины ближайших селений. Аксакалы неспешно вешали на деревянные колышки в стенах оружие и бурки, рассаживались на подушки вокруг длинного невысокого стола, на котором были только камгены с водой и чурек. Не от жадности Хаджи-Магомеда, нет. Хозяин мог позволить себе забить десять черных барашков, чтобы угостить гостей. Сегодня собрались не ради еды и питья. Главное, зачем собрались уважаемые люди – послушать послание, привезенные Ахмедом.

Ахмед – одноглазый посланник далекой Персии, был не простым человеком. Когда-то его звали иначе. Как именно, он уже и сам забыл. В юности он хотел стать муллой, учился в медресе. У него было три старших брата, любивших его и считавших, что младший, толковавший Коран как настоящий кади, будет не простым муэдзином, а улемом. А может, если будет на то воля Аллаха, то и имамом. Но однажды братья вместе с друзьями-джигитами отправились за Терек отбивать табуны у русских, но вместо добычи домой вернулись их кони, навьюченные трупами. Джигиты попали в засаду. И хотя они храбро сражались, но силы были неравны. Казаки, перестреляв и перерубив весь отряд, оставили в живых только старшего брата, отрубив тому правую руку. Брат отвез домой страшный груз, а потом, взяв кинжал в левую руку, ушел мстить русским.

Когда Ахмед узнал, что брат убит, так и не успев отомстить, а его тело русские солдаты бросили в зловонную яму, он покинул медресе. Вскоре юноша стал мюридом Гамзат-Бека, правой руки имама, поклявшегося, что выбьет русских с Кавказа или умрет. Тело Ахмеда покрывало множество шрамов от казачьих сабель, осколок картечи, застрявший в груди, мешал дышать. Солдатский штык выколол глаз, пройдя насквозь. А если из тела выковырять все пули, то можно стрелять целый день. Но пока жив, он будет убивать русских! Мюрид Гамзат-Бека верил, что весь его народ возьмет в руки кинжалы и ружья, а если ружья для кого-то не хватит, то пригодится и прадедовский лук.

Ахмед держал в руках письмо, хрупкое от грязи и сальное от тела. В одном месте зияла дыра от пули. Провести послание из Персии через Азербайджан, переполненный русскими войсками, было нелегко. Но он сумел.

– Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, – читал Ахмед. – К вам, братья, обращаются братья по вере из Персии. Мы объявляем джихад неверным. И если вы мужчины, то присоединитесь к нам. Вместе мы выбросим русских в море и отбросим их за Кавказский хребет. Над трупами наших врагов мы обнимем друг друга. Но если среди вас нет мужчин, то скоро ваши жены будут ходить с открытыми лицами, дочери – с голыми ногами, а сами вы будете пасти свиней. Помните, что погибшие на правой войне попадают в рай!

В сакле настала тишина. Аксакалы сидели и думали. С одной стороны – русских резать надо. С другой – уж слишком дорогой кровью дается война с неверными. Форпосты и крепости подходили прямо к аулам. Просеки, вырубленные по приказу Ермолова, мешали джигитам свободно нападать на русские обозы. А сколько селений, выказавших неповиновение, было выжжено, а их жители сосланы на равнины, под надзор солдат и казаков? Все ждали слов Хаджи-Магомета. И он их сказал:

– Если персы начнут войну против неверных, здесь останется только горстка солдат, а также верные русским ингуши и осетины. Наш аул выступит.

По сакле пронесся негромкий шепот остальных аксакалов:

– И наше селение не останется в стороне.

– И наше!

– И мы выйдем вместе со всеми!

– Но как быть с другими? – поинтересовался Хаджи-Магомед.

– Я объехал много селений, – сказал Ахмед.

– Все мужчины готовы взять в руки оружие. Через месяц вся Ичкерия и Дагестан загорятся праведным огнем джихада, от которого у гяуров будет гореть земля под ногами.

– Да будет так!

– Иншалла!

Загрузка...