Дела семейные

Глава 4

В семь утра звонок вторгся в сон Куми, и она обиженно рассталась с прелестным сновидением. Она танцевала в бальной зале отеля «Тадж», оркестр исполнял любимые старые мелодии: «Унеси меня на луну», «Чай для двоих» в латиноамериканском ритме, «Зеленая, зеленая трава родного дома». Скользя фокстротом в опытных руках партнера, она подняла глаза и увидела люстры, хрусталь, сверкающий, как драгоценные камни. Она обоняла запахи пирожных, сандвичей и кофе – в холле перед бальной залой уже накрывали столы. Но она так и не увидела лица своего партнера, только чувствовала на спине его умелую руку, которая вела ее в танце, не давая сбиться.

От звонка она застонала и повернулась на бок, отыскивая на простыне местечко попрохладней. Подождала, надеясь, что дверь откроет Джал. Но в квартире стояла тишина. Ее разорвал новый звонок.

Она резко встала с кровати под балдахином – сердце сильно стучало – и впустила прислугу, которая приходила на три часа в день.

– Начни с моей комнаты, Пхула, – распорядилась она. – У меня голова болит, я еще посплю.

Пхула оставила сандалии у двери и босиком бесшумно двинулась в глубь затемненной квартиры. Ее присутствие не ощущалось и не замечалось. Оно повсюду бросалось в глаза, только когда она не приходила по болезни: в этих случаях Пхула давала о себе знать немытыми чашками и блюдцами, пылью на мебели и скомканными простынями на неубранных кроватях.

Куми улеглась. Пхула, сутулая и морщинистая, на вид старше своих пятидесяти трех, пришла из кухни с коротенькой метелкой. Она передвигалась быстрыми мелкими шажками, колени полусогнуты, подол ядовито-зеленого сари высоко подоткнут.

Пхула присела на корточки, и Куми услышала неровное перешептывание метелки с полом. Куми приоткрыла глаза. На миг ей почудилось, будто ее сон продолжается, но все изменилось, партнер по танцу превратился в зеленую тварь наподобие лягушки, которая движется по полу, скользя и покачиваясь.

Метелка зазвучала громче, она шуршала с присвистом, особенно под кроватью, где выказывала особенное прилежание; Пхула даже пару раз головой стукнулась о край кровати. Куми понимала, что все старания предназначены для нее. Она была рада, когда Пхула перестала мести у нее и перешла в комнату Джала. Куми знала, что Джал не проснется, его похрапывание слышалось даже в ее комнате, он так и будет храпеть, пока Пхула убирает.

Куми возвратилась в мыслях к прерванному сну и к тем неясным чувствам, которые он вызвал. Ей вспомнились уроки танцев, на которые они с Джалом ходили в юности. За уроки платил папа… Он неизменно проявлял щедрость – как бы ни складывались отношения с мамой и Люси, детям папа ни в чем не отказывал. Иногда они брали с собой маленькую Рокси, ей нравилось сидеть в уголке и смотреть, как Куми и Джал учатся танцевать…

– Баи, – позвала с порога Пхула.

– Что такое, что? – Куми резко повернулась, кровать сочувственно скрипнула. – Я же сказала – закончишь работу, можешь идти!

– Работа не закончена, баи. Ее нельзя закончить.

Куми сбросила простыню и села, чтобы видеть прислугу, которая сошла с ума.

– Я не понимаю, что ты говоришь.

– Пойдемте, баи, сами увидите.

Из комнаты так и ударило зловонием, когда они открыли дверь. Нариман закрыл глаза, притворяясь спящим.

– Откуда такой запах? – прошептала Куми, обращая вопрос больше к себе, чем к Пхуле. – Джал ночью вынес горшок.

Неужели ее брат-лентяй по неряшливости оставил что-то смрадное за стульчаком? Зажав нос, она подняла крышку – горшок вымыт до сияния.

Нариман решил открыть глаза и все рассказать начистоту. И невольно улыбнулся – чистота и есть как раз то состояние, которого он больше всего желает в своих нынешних условиях.

– Прости, Куми, я думал, это газы, хотел выпустить… и…

– О господи!

Она вылетела из комнаты, сопровождаемая Пхулой, которая была явно довольна драматическим эффектом сделанного ею открытия.

– Видите, баи? Я в такой вонище работать не могу. Я же не мехтарани какая-нибудь, которой каста велит чистить сортиры и с дерьмом возиться.

– Да, Пхула, ты…

– Заплатите мне положенное, и я сразу уйду. Столько работы предлагают в соседних домах. И без вони, от которой у меня нос как помойка делается.

– Ладно, Пхула, не убирай сегодня, только перемой кастрюли и сковородки. На кухне не воняет.

– Баи, я лучше уйду. Приду за деньгами завтра.

Куми проводила Пхулу до выхода, безуспешно пытаясь смягчить ее. Закрывая за ней дверь, она не сомневалась, что открывается другая – дверь в кошмар житья без прислуги, и чувствовала себя раздавленной.

Отправилась будить Джала.

– Вставай, – трясла она его за плечо. – И посмотри, что папа натворил.

– Мне что, даже пару часов поспать не разрешается? – бормотал он, нащупывая ногой шлепанцы.

Куми, не отвечая, потащила его в комнату Наримана. Запах не требовал комментария. Джал прислонился к косяку. Плечи опущены, все безнадежно.

– Мало того, – Куми чуть не плакала, – он лежал в этом кошмаре и улыбался. Улыбался! Ему смешно!

– Нет же, Куми, ты меня неправильно поняла, – взмолился Нариман и заспешил с объяснением нечаянного каламбура и своей улыбки.

Куми была непреклонна:

– Умоляю, хватит. Что я вижу, то вижу.

Джал пришел в такое же отчаяние, как сестра. Загаженная постель была последней соломинкой. «Мое Ватерлоо», – подумал он, но собственный каламбур не позабавил его; он был настолько подавлен, что даже не произнес его вслух. Попытки шутить остались в прошлом.

Чтобы привести постель в порядок, Наримана нужно было временно пересадить на стульчак, но он жаловался на сильную боль.

– Бог с ним, с запахом, и не так уж мокро. Прошу вас, оставьте меня на кровати.

– Невозможно, папа, – убеждал его Джал. – Только хуже будет. Матрас промокнет насквозь. И одному Богу известно, что с твоей кожей будет. Готова, Куми? Ну, раз, два, три…

Нариман тихонько застонал, как незакрытая дверь на ветру.

Они унесли перепачканные простыни и обозрели результат. Куми сказала, что такого бы не было, если бы она вспомнила про клеенку.

– У нас осталась клеенка. Мне надо было подстелить ее, как мама стелила ее в кроватку, когда Роксана была маленькая.

– Матрас надо поменять, – сказал Джал. – Возьмем для него матрас из маминой комнаты.

Матрас разложили на балконных перилах, помыли его, как сумели, и оставили на солнце. Джал продолжал бурчать – это же совершенно ясно, если бы не стульчак, так хоть этой мороки бы не было.

– При чем тут стульчак?

– Папе так больно садиться на него, что он предпочел выпустить газы в постели.

– Да не верю я ему. С газами могло немножко выйти. А тут смотри, что делается…

И Куми разрыдалась: ей этого не вынести, она ума не приложит, что ей делать, как обеспечить папе уход, а теперь, без Пхулы, на ее плечи полностью свалились и все домашние хлопоты. Папа прикован к постели, а с ним и до этого было очень трудно, чего ей только ни приходилось терпеть: унитаз вечно забрызган, в раковине грязь, эти его вставные зубы каждое утро и каждый вечер скалятся на нее.

– И никто ни разу не пришел мне на помощь, ни ты, ни Роксана, ни Йезад… А теперь… я просто не знаю… такая безысходность…

Рыдания сестры напугали Джала. Опорой семьи всегда была она, это он мог рассыпаться на куски под ударом. Нужно немедленно восстановить порядок вещей.

– У тебя просто сил нет, Куми, – стал он успокаивать сестру. – Давай присядем вместе.

Он за руку подвел ее к дивану.

– Возникла новая ситуация, новая и для нас, и для папы. Но мы приспособимся к ней, и станет полегче.

Куми благодарно вслушивалась в слова утешения, они восстанавливали ее силы. Она согласилась завтра же отправить стульчак обратно в магазин.

– Взамен возьму у них судно.

Он посоветовал заехать по дороге к Ченоям и рассказать Роксане, что с отцом. Ее и Йезада необходимо поставить в известность, возможно, они смогут в чем-то помочь.

Это предложение Куми отвергла. Ничем они не помогут – будут только давать бесполезные советы и критиковать. Ей ни к чему налеты семейства Ченой – чтоб они проводили тут вечер за вечером и объясняли, как ухаживать за папой. Особенно этот Йезад. К тому же у нее и так нет сил, а тут придется играть роль гостеприимной хозяйки, предлагать им чай и прохладительные напитки в перерывах между судном и тазиком.

Джал пропустил еще одно утро на бирже. Он молил Бога, чтобы папа потерпел до возвращения Куми. А когда она вернулась, приветствовал судно и утку, будто были они сосудами спасения.

Но оптимизм, вызванный к жизни новыми посудинами, иссяк сразу после их опробования. Больше не требовалось, ломая хребет, поднимать Наримана на стульчак, но все прочее осталось во всей своей отвратительности.

«Это смешно, – говорила Куми, – весь этот технический прогресс, все эти ученые и инженеры до сих пор не изобрели ничего менее мерзкого, чем судно.

– Кому нужны мобильные телефоны, Интернет и прочая ерунда? А как насчет высокотехничного приспособления, чтобы человек сделал номер два в кровати?

Пришлось приспосабливаться. Худо-бедно, но они справлялись с физиологическими функциями отчимова тела, переходя от отвращения к жалости, от жалости к ярости, от ярости снова к отвращению. Они недоумевали и негодовали по поводу того, что человеческое тело из крови и костей, такое целесообразное, пока оно в добром здравии, может вдруг обернуться такой гадостью. Ни возраст Наримана, ни его хвори не подготовили их к этому. Иногда они воспринимали происходящее как личную обиду, как будто отчим нарочно низвел себя до нынешнего состояния назло им. К ночи атмосфера в квартире опять зарядилась напряженностью, сгустилась от высказанных и невысказанных упреков.

Они принесли на подносе ужин и подали ему вставные челюсти в стакане с водой.

– Можете сделать для меня одну вещь? – спросил Нариман.

– Мы делаем для тебя все, что можем, – ответила Куми.

– Конечно, – примирительно улыбнулся он. – Но от моих протезов пахнет. Я уже пять дней не чистил их.

Она выхватила стакан из его рук и, стискивая зубы, понесла в ванную. Вылила воду, следя, чтобы протезы не выпали из стакана, положила в стакан щепотку мыльного порошка, добавила чистой воды, поболтала, дважды ополоснула и вернулась к Нариману, довольная тем, что выполнила задачу, избежав прикосновения к протезам.

Нариман с благодарностью вставил зубы. И передернулся, ощутив вкус мыла.

– Что не так? – спросил Джал.

– Все в порядке. Спасибо за чистые протезы. Кстати, а Роксана знает про меня?

– Как ты думаешь? – озлилась Куми. – Была у меня хоть одна свободная минутка с тех пор, как ты пошел и переломал себе кости? Прошу прощения, если не угодила вашей светлости обслуживанием.

– Не сердись, Куми, – взмолился Нариман, – извини, я не подумал.

Сон еще не пришел и не смягчил боль, но он ответил молчанием на «спокойной ночи, папа» из коридора. Рука заскользила у двери, нащупывая выключатель. Свет погас.

Благословенная темнота. Нариман поерзал – липкая кожа зудела, умоляя посыпать ее тальком. Он попытался почесать спину. После его возвращения из больницы ни Джалу, ни Куми не пришло в голову сменить ему белье. Или дать ему влажное полотенце, не говоря уж о том, чтобы обтереть губкой. Сделали бы, если попросить, но руки у них такие неловкие, что лучше не рисковать.

Приподняв правое плечо, он дал потолочному вентилятору медленно обдуть спину. Он смотрел на окно, на стекла, освещенные уличными фонарями. Четкий рисунок прутьев оконной решетки странным образом давал успокоение. Старые друзья, он хорошо их изучил в те долгие часы, когда держался за них, стоя у окна в ожидании появления Люси. С них лупилась краска, иногда он ногтем сцарапывал чешуйки… как чешуйки перхоти в молодости, когда у него еще были волосы. Ногти. Пальцы. Платье Люси… Он прозвал это платье кларнетным, потому что в нем она выглядела узенькой как кларнет… Так он сказал ей… «Когда мы были юны… в дни нашей весны…»

«О прошлом тоскуя, мы вспомним о нашей весне, о, как вас люблю я, в то утро сказали вы мне… о прошлом тоскуя, мы вспомним о нашей весне…»

Он не то сам напевал, не то слышал слова песни… Их любимой песни, ставшей их с Люси песней с того воскресного вечера, когда они посмотрели «Большой вальс». Он вспомнил, как они пошли на последний сеанс в «Метро». В тот вечер он придумал название для ее желтого платья… а после картины сказал, что она красивей Милицы Корьюс. Они дошли пешком до Куперидж-майдана, отыскали себе скамейку подальше от толпы, собравшейся слушать военный оркестр, громко игравший энергичные марши. Деревья и кустарник отгородили их с Люси от эстрады.

Его пальцы прошлись вверх и вниз по крупным желтым пуговицам, осторожно нажимая каждую. «Это я играю на кларнете», – сказал он. Люси засмеялась и поддразнила его, сказав, что он не те клапаны нажимает. Он воспринял это как вызов. Они целовались, его пальцы расстегнули пуговицы, скользнули под ткань, потом в лифчик, нащупывая соски. Люси часто задышала, и он шепнул ей в ухо, что нашел нужные клапаны. «Но одними пальцами не сыграешь, нужны губы, чтобы звучал кларнет, – сказал он, – дай я покажу». И начал расстегивать лифчик на спине. «Нет, – шептала Люси, – не здесь». Его губы прошлись по всему… Полный концерт на кларнете они тогда отложили…

Мимо дома промчалась «Скорая», завывая сиреной, осыпая стены комнаты хаотическими вспышками проблескового маячка. На миг оконная решетка высветилась как днем, потом фонарь внизу опять наполнил стекла привычным мягким сиянием.

Видимо, задул ветерок, потому что он услышал шуршание листвы. На стеклах играли тени. Ветки шевелились, как лапы какого-то ночного зверя.

Его вдруг охватила дрожь. Хорошо бы выключить вентилятор, но он не решался позвать на помощь и только поплотней завернулся в простыню. В очередной раз осознал он свою беспомощность. Что же будет дальше? Он в полной зависимости от них, а ему еще лежать и лежать… Им уже сейчас опротивела возня с ним, опротивел он и то, что он жив.

Неправда, это несправедливо по отношению к ним, они стараются, как могут. Он взглянул на часы. До рассвета далеко. На оконном стекле изменился рисунок, силуэты листьев образовали разверстую пасть. Он закрыл глаза, чувствуя, как подступающее рыдание сдавило горло. Не надо им слышать…

– Убивает меня такая жизнь, спина просто не выдерживает, – сказала Куми, присоединяясь на балконе к Джалу. – Не ляжем спать, пока не решим, что делать с папой.

– Согласен, – ответил Джал. – Давай наймем сиделку.

– Невозможно. Денег нет.

– Ты всегда так говоришь.

– Смотри сам. Проверь банковскую книжку. Больничный счет съел все дивиденды, которые мы скопили.

С улицы послышались крики, топот. Они перегнулись через перила – по улице бежали люди, их с криками преследовала целая толпа. Понять ничего нельзя было.

– Похоже, за ворами гонятся, – сказала Куми, – карманников, должно быть, ловят.

– А может, просто горластая молодежь дурака валяет, – возразил Джал.

Толпа пронеслась мимо, крики затихли, улица возвратилась к нормальной деловитости.

– Что за жизнь у меня, – вздохнула Куми, – дом и рынок, рынок и дом. Даже в храм сходить не могу.

– Не только ты. Моя работа тоже страдает.

– Ты это называешь работой? Крутишься по утрам на бирже и сплетни там собираешь – это работа?

– Если бы я не следил за мамиными инвестициями, в доме и пайсы бы не осталось.

– А если бы ты нашел настоящую работу, в доме были бы деньги на сиделку. Или на санитара.

Вернулись к тому, с чего начали. В обиде и раздражении, не в силах трезво думать от усталости и безысходности, они тупо смотрели с балкона на нескончаемые потоки машин. Спор иссяк, они молча заключили перемирие.

– Я не хочу раздражаться, когда вижу, как папа, совершенно беспомощный, лежит в кровати, – сказала Куми, – но я его ненавижу и ничего с этим поделать не могу.

– Ты ненавидишь не его, – откликнулся Джал, напуганный силой этого слова. – Ты ненавидишь уход за ним. Но это наш долг, надо стараться выполнять его. Хоть и не родной отец, он всегда к нам хорошо относился, и мы не можем это забывать.

Проговорив до поздней ночи и ничего не придумав, они решили лечь спать. У двери отчима их остановил странный звук.

– Ты слышал?

– Не уверен.

Джал поправил слуховой аппарат и расслышал тихий плач. Они стояли под самой дверью и не могли ошибиться: он плакал.

– Что нам делать? – Глаза Куми наполнились слезами сочувствия.

– Зайти к нему, конечно.

Не зажигая света, они на цыпочках приблизились к кровати.

– Папа. – Куми нежно погладила его плечо. – Нам послышалось… Ты в порядке?

Нариман был рад, что в комнате темно. Он шевельнулся в ответ на прикосновение.

– Все хорошо.

– Болит? – спросил Джал. – Дать еще таблетку?

– Все в порядке. Вам нужно отдохнуть, ложитесь. – Он чмокнул, изображая поцелуй.

– Спокойной ночи, папа.

Они тоже поцеловали темноту и вышли, встревоженные новым поворотом событий.

Плач Наримана слышался несколько дней; иногда он всхлипывал во время послеобеденного сна, чаще по ночам. Было решено сообщить доктору.

Наримана удивил визит доктора Тарапоре, он усомнился в надобности тщательного осмотра.

– Мне казалось, я говорил вам в больнице, – соврал доктор, – что осмотрю вас через неделю после выписки. Чтоб удостовериться, что все идет как положено.

– И как?

– Все нормально. Лекарства снимают боль?

– Первые два дня были мучительными, – сказал Нариман, и Куми затаила дыхание – неужели пожалуется насчет стульчака? – Но это естественно, – продолжил Нариман, – тогда я принимал четыре таблетки обезболивающего в сутки. Сейчас мне достаточно одной таблетки перед сном.

– Отлично, – отозвался доктор. – Отлично.

Он не подавал вида, что обеспокоен переменой, которая произошла за неделю с профессором. Его состояние нельзя было объяснить переломом. Доктор Тарапоре провел беседу с Джалом и Куми – надо постараться поднять больному настроение.

– Депрессия – явление нередкое в период болезни, но у стариков она может принимать острую форму. Он не должен видеть, что вы встревожены его состоянием, будьте веселы и оптимистичны при нем, говорите с ним о хорошем, вспоминайте о приятном. Смех и веселое общение так же важны для него, как лекарства.

Доктор напомнил и о необходимости следить за состоянием спины, чтобы не допустить пролежней. Посоветовал ежедневно обтирать больного губкой или мокрым полотенцем, пользоваться хорошим тальком, почаще переворачивать его, усаживать в постели, подкладывая подушки под плечи. Пролежни или изъязвление тканей будут мукой для профессора, предостерег доктор, и серьезной нагрузкой для тех, кто за ним ухаживает.

…Куми сказала, что доктору Тарапоре легко рассуждать о веселом общении, ему-то не предстоит убить всю жизнь на уход за лежачим больным.

– Приятные воспоминания ему нужны. А откуда им взяться теперь?

– Можно говорить про Рокси, вспоминать ее младенческие годы, – придумал Джал. – Папа был очень счастлив тогда. Мы все были счастливы, мама тоже.

– И сколько можно говорить об одном и том же?

Джал пожал плечами.

– Меня вот что беспокоит – как бы мы ему не навредили своим уходом. Мы же ничего не знаем. Ты слышала, что доктор сказал про гигиену. Это огромная ответственность.

– От которой свободны Роксана и Йезад. Это несправедливо, и я с самого начала это говорила.

– Но как раз ты и не желаешь, чтобы мы им сообщили.

– А что толку сообщать? Пока папа у нас, они все равно помогать не будут.

Джал покачал головой, не зная, что сказать.

– Вот я вечером накричала на папу, а потом мне так было стыдно! Мне иногда жуткие мысли в голову лезут от отчаяния. Дать ему снотворного, чтоб тихо было. Или какие-нибудь таблетки для запора. Чтоб хоть на несколько дней его заперло.

Джал потер родинку под правым ухом.

– Разве не говорится, что, когда Бог насылает напасти, Он дает нам силу и мудрость, чтобы справиться с ними?

Она ответила, что сила и мудрость достаются только тем, у кого смелость есть, кто может постоять за себя.

– А мы никогда не могли, разве не так?

– Ты что имеешь в виду?

– Подумай сам – почему нет денег нанять сиделку? Потому, что мы позволили папе потратить все его сбережения на Роксану. С этого и начались наши проблемы. Слава богу, что нам от мамы достались средства. – Куми опять пылала яростью. – Была бы мама жива, не допустила бы она такую несправедливость! Как же я всех их ненавижу!

– Не надо так, она же наша сестра. А эту квартиру папа отдал нам. Теперь мы обязаны заботиться о нем.

– Ничем я папе не обязана! Он мои пеленки не менял, попку мне не мыл, и я тоже не обязана убирать его дерьмо!

– А как он мог? Тебе было одиннадцать лет, когда он женился на маме.

Джал не мог удержаться от смеха.

Куми слабо улыбнулась.

– Хорошо, все равно я не считаю, что обязана все это делать для него.

– Не в этом главная проблема. Даже если б мы с тобой превратились в парочку милосердных сестер наподобие Флоренс Найтингейл и обеспечили папе первоклассный уход, как насчет оптимизма и веселья? Их же в аптеке не купишь. А что, если он вправду умрет от депрессии?

Куми прижала палец к губам – у нее в голове формировалась идея.

– Папа всегда в хорошем настроении, когда общается с Рокси и с ее семьей. Папа и Йезад вечно перешучиваются и пересмеиваются.

– И что?

– А то, что он должен быть с ними, раз доктор назначил ему веселое общение.

– Глупости. Папа и Йезад прекрасно ладят. Но это не значит, что Йезад согласится месяц держать тестя у себя в доме, в двух тесных комнатушках.

– А Роксана что? Тоже не согласится? Если доктор говорит, что это вопрос жизни или смерти, так не Йезаду решать, как быть.

Новая идея долго обсуждалась на разные лады, пока брат и сестра не убедили себя, что Роксана без звука примет отца и даже будет им благодарна за эту возможность.

– На самом деле, – заявила Куми, – она нас отругает за то, что мы целую неделю ничего ей не говорили.

Подавая отчиму чай и тосты на завтрак, Джал сказал, что возникла идея, которую надо бы обсудить.

– Хорошо бы тебе немного погостить в «Приятной вилле», чтобы скорей восстановить силы.

Нариман кивнул и сказал, что чай несладкий.

– Я целую ложку положила.

– Все равно несладкий.

Куми добавила сахару, напомнив ему, что сахар больше по талонам не дают.

– А при рыночных ценах приходится экономить.

– Так что ты думаешь об этой идее, папа? – спросил Джал.

– Я думаю, что у Рокси тебе будет веселее, – вступила Куми. – Йезад и дети составят тебе компанию. И ты сразу начнешь поправляться – счастливое расположение духа означает здоровое тело. Время пролетит незаметно.

Они с нетерпением ждали ответа.

– Приятно видеть, что улыбки возвращаются на ваши сумрачные лица, – произнес он наконец. – А то вы стали похожи на портреты в коридоре.

– Что делать, папа, – сказал Джал, – мы тревожимся за тебя, и тут уж не до улыбок. Тяжело ведь видеть, как ты страдаешь, а мы не в силах тебе помочь.

Последовало долгое молчание.

«Допустим, – думал Нариман, – я скажу «нет» и приведу убедительные доводы – они все равно могут поступать по-своему. Допустим, я скажу: я живу в своей квартире, я перевел ее на ваше имя, потому что не хотел делать различия между вами и Роксаной. Неужели теперь, когда я беспомощен, вы меня на улицу выбросите? Скорей всего, они посмеются и скажут, что я драматизирую ситуацию».

– Мне все равно, где лежать. Но им будет трудно устроить меня в такой крохотной квартирке.

– Крохотной? По бомбейским меркам, у них огромная квартира! Ты сам знаешь, что в чаулах, в колониях, семьи по восемь, по десять человек живут в одной комнате!

Нариман еще раз всмотрелся в их напряженные лица.

– Если Роксана с Йезадом согласятся, я не возражаю. Сначала поговорите с ними.

– Что ты такое говоришь, папа? – возмутилась Куми. – Конечно, согласятся! Как, по-твоему, почему мы до сих пор не говорили Роксане о твоих переломах? Потому, что она захотела бы сама ухаживать за тобой – потребовала бы, чтобы тебя перевезли в «Приятную виллу». А мы хотели избавить ее от лишних хлопот.

Все было решено. Натужные шутки и преувеличенное внимание к мелочам помогали сохранять приличия, пока шли приготовления к переезду. Со шкафа был снят чемодан и аккуратно протерт от пыли. Куми подносила к кровати охапки белья и одежды и раскладывала на его одобрение.

Нариман, не глядя, говорил «да». «Она так оживилась, – думал он, – будто идут сборы на отдых».

Джал осведомился, собирается ли он взять с собой книги и какие именно. Он ответил, что не знает.

– Хорошо, скажешь нам потом, мы же всегда можем подвезти все, что тебе нужно.

Джал упаковал в пластиковый пакет безопасную бритву Наримана, пасту для бритья и кисточку. Вручил пакет Куми, чтобы она уложила его в чемодан.

Куми уложила пакет под рубашки.

– Тебе бороду надо отпустить, папа, и не возиться с бритьем. Ты у нас философ, тебе нужно бороду носить.

– Верно, – согласился Джал, – сократовскую бороду.

Нариман улыбнулся. Как оба стараются.

– Ничего не забыли?

Нариман покачал головой. Была бы фотография Люси, попросил бы положить в чемодан. Но Ясмин сожгла все фотографии, все до единой. На раскаленных углях в той самой серебряной кадильнице, которую разжигала для вечерней молитвы.

Может быть, оно и к лучшему. Пришлось полагаться только на память. Образ Люси невозможно сжечь.

На другое утро Куми дала ему дополнительную таблетку обезболивающего на дорогу. Она без конца проверяла, все ли собрано, не забыла ли чего.

– Джал, ты положил стакан, в котором папа держит протезы?

– Да неважно, – вмешался Нариман, – найдется у Роксаны стакан для моих тридцати двух.

– Если даже и забыли что-то, так мы отдельно привезем. – Джал испытывал неловкость от возбуждения сестры и старался унять ее.

– Лучше все проверить, а то Роксана еще скажет, что я плохо смотрю за тобой.

Куми побежала в ванную. Ненавистный стакан стоял на полочке. Она стряхнула с него капли воды и завернула стакан в оберточную бумагу.

– Ну вот, папа, теперь, кажется, все.

– «Скорая» подъехала, – возгласил Джал от окна.

«Бедные дети, – думал Нариман, – им трудно скрыть нетерпение». И он их не винил. Вина лежала на тех, кто тридцать шесть лет назад устраивал брак, на своевольных организаторах трагедии. Он так и слышал голоса родителей после бракосочетания:

«Теперь твоя жизнь налажена, и мы можем умереть спокойно».

Что они и сделали годом позже. Прожили достаточно долго, чтобы выполнить свой долг, но не дожить до результатов содеянного ими.

Двое мужчин в мешковатых белых халатах и шлепающих кожаных сандалиях внесли носилки. Водитель дал Джалу на подпись квитанцию с графой «время прибытия» и уточнил адрес.

Санитары сдвинули Наримана на край кровати, подставили носилки. Они умело перекатили его на носилки, подоткнули простыню и посоветовали держать глаза закрытыми. Понесли носилки из спальни, осторожно пройдя дверь. Куми и Джал шли позади.

В коридоре Нариман открыл глаза и увидел мрачные портреты предков на стенах. Как странно они взирали на него – будто они живые, а он мертвец.

Носилки вздымались и опускались, как лодка, колеблемая волнами, и от этого казалось, будто предки кивают ему. Кивают, сходясь во мнениях относительно его судьбы, относительно его ухода из этой квартиры.

Он думал, не в последний ли раз видит знакомые лица. Захотелось попросить санитаров пронести его по всем комнатам, дать ему все рассмотреть и запомнить, прежде чем за ним закроется дверь.