Дело №346

Глава 2

Каждому молодому человеку нравится, когда его девушка улыбается. Это любят все. Приятно, когда родное лицо встретится с вами взглядом и засияет навстречу, излучая любовь и симпатию.

Савва был не таким как все. Ему нравилось, когда девушка, лучшая девушка из всех существующих, хмурилась. Может быть, потому что у нее были необыкновенно красивые, вразлет, русые брови и огромные, как у ребенка, синие глаза и стоило ей задуматься, брови сдвигались, образуя маленькую, едва заметную морщинку. В этот момент ему казалось, что в мире нет ничего прекраснее этого нахмуренного лица. Он смотрел на эту морщинку, и у него щемило сердце.

А может, дело было в том, что он уже не помнил, как она улыбалась.

Прежде, когда она была счастлива, ее лицо светилось навстречу другому человеку, а потом жизнь навсегда стерла улыбку с ее лица, и она не улыбалась уже никому. Осталась лишь привычка часто хмурить брови.

Да и с чего бы ей, этой девушке, улыбаться Савве? Для нее он был просто приятель, с которым связано много воспоминаний, дорогих для нее, но все-таки воспоминаний. И если она считала Савву особенным, то только из-за дурацкого Дара, сигналы которого теперь были настолько слабы, что Савва спрашивал себя иногда: а действительно ли этот Дар существует или это только плод его воображения?

Очень давно, когда Савва был еще ребенком, Дар был более ощутимым, более… смелым. Он реагировал на самые разные предметы, вещи, ну и на людей, конечно. В первую очередь, на людей. Стоило Савве прикоснуться к кому-нибудь – внутри у Саввы, где-то на уровне глаз, начиналось свечение, очень красивое. Его цвет, мерцание, яркость зависели от того, что чувствовал Дар. Прикосновение к маленьким детям, к их вещам вызывало у Дара щенячий восторг, и он светился радостью, переливался разными цветами, как калейдоскоп. Море внушало Дару восторженный страх, а если поднимались большие волны, вызывало легкую панику, и Дар заливал Савву потоком синего цвета. Когда мать гладила Савву по голове, Дар излучал нежное, обвалакивающее свечение с немного неровными импульсами, должно быть потому, что она всегда была чем-то обеспокоена и часто тревожилась по пустякам.

Однажды мать, раговаривая по телефону, сказала кому-то раздраженно: «Ну извините меня, ради бога! Если бы я знала, что это случится, я непременно вас предупредила бы. Но я не знала. Я не обладаю даром предвидения.»

Савва валялся в постели с воспалением легких, ему было скучно, и он спросил, когда она подошла и потрогала его лоб прохладной рукой:

– Мам, что такое дар предвидения?

– Что? Какой дар? Ах, вот ты о чем! – мать засмеялась, вспомнив собственные слова, и уже серьезно объяснила:

– Это такие способности, когда заранее знаешь, что произойдет. Или если, скажем, какой-нибудь человек задумает тебе навредить, ты прочтешь его мысли и не позволишь ему это сделать…

– А почему «Дар»?

– Потому что такие способности – это дар свыше, понимаешь? Он дается только очень редким людям. Особенным.

– А ты бы хотела иметь дакой дар? – не отставал Савва.

– Конечно, хотела бы! Если бы у меня был такой дар, я бы ни за что не поддалась на твои уговоры и не отпустила бы тебя на каток в ту субботу. – и горестно вздохнула. – Хотя я и без всяких даров знала, что ты заболеешь. Тебе совершенно нельзя переохлажадаться. Вторая пневмония за полгода! Это просто безобразие…

Мать заставила Савву померить температуру, выпить противное лекарство и все это время сетовала на климат, на слабое Саввино здоровье, на собственное легкомыслие… А Савва уже не слушал ее. Он думал, что может быть, он особенный, раз у него есть этот подарок свыше. И с тех пор стал мысленно называть свои странные ощущения Даром.

Дар заявлял о себе очень часто, особенно когда ему что-то нравилось. Он действительно напоминал жизнерадостного щенка, очень дружелюбного и любопытного.

Но в восьмилетнем возрасте, отдыхая с матерью на море, Савва впервые столкнулся с повзрослевшим Даром.

Они сняли комнату в большом доме, почти у самого моря. Мать долго торговалась с домовладелицей, тетей Грушей, жизнерадостной, толстой старухой: мать напирала на тесноту (в доме жили еще две семьи) и отсутствие комфорта (удобства во дворе), тетя Груша – на свежий морской воздух, близость пляжа и собственное гостеприимство. Когда они, наконец, сторговались, Савва вздохнул с облегчением потому что боялся, что они никогда не договорятся, а ему не терпелось поскорей пойти купаться.

Сожители оказались людьми приветливыми, дружелюбными, и когда все завтракали за длинным столом в саду, Савве казалось, что они с матерью – члены одной большой семьи.

Кстати, именно за завтраком тетя Груша и сообщила всем, что ночью свободную комнату снял парень, студент, и теперь у них будет еще один сожитель.

Парень вышел к столу, жадно вдыхая свежий утренний воздух, смачно потянулся и объявил, что его зовут Серега. Кудрявый, рыжий, как морковка, в клетчатой рубашке и потертых джинсах, он всем понравился, особенно своей простецкой улыбкой с широким просветом между передними зубами. Веселый, по-студенчески бесшабашный, Серега быстренько со всеми перезнакомился и потом часто веселил отдыхающих разными байками и случаями из жизни, а когда погода портилась и купание отменялось, пел под гитару песни собственного сочинения. По крайней мере, так он говорил. Если кто-то сомневался в его авторстве, он неистово божился и клялся здоровьем своих родителей, что написал эту песню только что, буквально полчаса назад. Конечно, он ужасно много врал, не без того! но все относились к нему с симпатией, и мать сказала как-то: «Бывают же такие люди, легкие, беззаботные, как мотыльки. Даже завидно.» И вздохнула. Для нее беззаботность была непозволительной роскошью: она растила сына одна, на мизерную зарплату, и, чтобы раз в год вывезти его к морю, приходилось изрядно покрутиться.

Серега ходил купаться только по вечерам, говорил, что рыжие обгорают моментально и что если он пробудет на солнце хотя бы полчаса – с него слезет шкура. Пока остальные постояльцы жарились на пляже, Серега валялся в саду с книжкой или бренчал на гитаре. На фоне жирной, тенистой листвы его рыжие кудри полыхали как пышный экзотический цветок.

Савве он тоже нравился.

До тех пор, пока однажды утром Серега по-дружески не хлопнул его по плечу:

– Как дела, пацан?

Как только его крупная, в веснушках, ладонь коснулась Саввы, Дар вздрогнул и вдруг разлился омерзительным пятном ядовито-зеленого цвета, вызвав у Саввы приступ тошноты. Это было очень неожиданно и неприятно, как если бы вы склонились над красивым цветком, и вместо нежного аромата вам в нос ударил бы запах гнили. Почувствовав сильнейшее отвращение, Савва брезгливо дернул плечом и отпрянул. Серега заметил это, посмотрел на него внимательно, в прищуренных глазах промелькнуло что-то хищное, вокруг глаз собрались резкие морщины, и Савве показалось, что Серега намного старше, чем говорит. Он сел перед Саввой на корточки и спросил вкрадчиво:

– Ты чего, старичок? А? Что с тобой?

– Я…я ничего. Мне надо идти, – пробормотал Савва и понесся в комнату мимо изумленной матери, которая ждала его, чтобы идти купаться. В комнате он стал хватать руками все подряд, несколько раз умылся холодной водой, чтобы избавиться от тошнотворного ядовитого пятна внутри. Глядя на эти манипуляции, мать ничего не сказала, только покачала головой. Она привыкла к странностям сына и объясняла причуды его характера тем, что он растет без отца.

Одно только упоминание о Сереге заставляло Савву морщиться. Он не испугался. Просто Серега мог дотронуться до него еще раз, а ему не хотелось снова испытать чувство гадливости, которое вызывал у Дара этот симпатичный с виду парень.

А вечером в доме поднялся ужасный переполох. Оказалось, что пока все были на пляже, а тетя Груша уходила на почту, Серега обокрал ее и постояльцев и скрылся в неизвестном направлении. Женщины плакали и показывали друг другу раскрытые чемоданы, перечисляли пропавшие вещи, мужчины хмурились и, стоило упомянуть Серегу, матерились на чем свет стоит. Всех опрашивали люди из милиции, даже мать Саввы, а Савву никто ни о чем не спросил. Кто станет слушать восьмилетнего мальчишку? Да и что он мог сказать? Не станешь же всем подряд рассказывать о Даре! Если не считать сильное огорчение матери, Савва был доволен: здорово, что Дар видит людей насквозь!

Доверившись Дару, Савва прикасался к другим людям, к предметам и получал целую гамму чувств при этом. Одни люди нравились Дару, другие – нет. Некоторые внушали ему опасение, хотя и выглядели очень милыми. Савва улавливал тревожные сигналы и старался держаться от таких людей подальше, потому что Дар никогда не ошибался, как не ошибаются легкие, вдыхающие ядовитый газ.

С Грином все было иначе.

Грин не понравился Савве. Савве было десять, а Грину – тринадцать. Он был настроен воинственно. Ему показалось, что Савва много умничает, и за это он разбил ему нос и очки. Но, видя как Савва подслеповато щуря глаза, пытается вставить дрожащей рукой стекло в оправу, сел рядом, виновато шмыгнул носом, протянул Савве грязный платок:

– На… вытри кровь-то.

Он не любил бить слабых.

Они помирились и пожали друг другу руки. И за это рукопожатие Дар отблагодарил Савву чистым ровным сиянием, которое еще долго теплилось где-то внутри, даже когда они разошлись по домам.

Некоторые люди, шумные, яркие, необычные, по мнению Саввы, непременно должны были вызвать реакцию Дара. Савва прикасался к ним украдкой, прислушивался к себе, но Дар оставался равнодушным, даже скучал. И Савва стал относиться к нему как к разумному существу, обладающему своеобразным характером, непредсказуемым, капризным и немного обидчивым. Даже чувство юмора у него имелось. Как-то на перемене на Савву толкнули огромную старшеклассницу по прозвищу «Бульдозер», и она обрушилась на него всем своим весом. Савве показалось, что он попал под каток, и он едва очухался, а Дар послал нежные, «любовные» сигналы, мол, я в восторге! Савва понял тогда, что Дар пошутил. «Он еще и шутит!» – поморщился Савва, потирая ушибленное колено. Ему тогда уже было лет пятнадцать, и отношения между ними стали портиться.

Как всякий подросток, Савва считал, что теперь сам отлично разбирается в людях, не нуждается в предостережениях и воспринимал Дар с его советами не как подарок, а как досадное неудобство.

Дар вел себя по-хозяйски, «минусовал» людей, которых Савва считал вполне приличными, реагировал внезапно, когда ему заблагорассудится, не считаясь с правилами поведения в подростковой среде, «сигналил» посреди ответа у школьной доски, во время важного разговора, да и неважного тоже, и часто ставил своего хозяина в неловкое положение. Улавливая сигналы, Савва терял мысль, замолкал на полуслове и выглядел как придурок, поэтому за ним закрепилась репутация парня «с приветом». А ему очень хотелось быть как все. Считаться «особенным» среди подростков – очень сомнительное удовольствие.

С экрана телевизора, с газетных листов, со всевозможных сайтов смотрели провидцы, тоже обладатели даров: бледные, патлатые мужики с сумасшедшими глазами, дородные тетки с родинками по лицу перебирали карточные колоды толстыми пальцами с глянцевыми, черными ногтями: «Привороты, обереги, снятие порчи…» Савва брезгливо передергивал плечами: выставить свой Дар напоказ – все равно что раздеться прилюдно. Даже хуже. А уж брать за это деньги! Савва пришел к выводу, что в этих людях нет ничего особенного, что они просто морочат всем голову, и ему не хотелось иметь с ними ничего общего. Он никому не рассказывал про Дар, кроме самых близких. Он не хотел, чтобы его считали чокнутым и бегали к нему узнавать будущее. Да Дар ничего такого и не умел. Он просто подавал сигналы, которые можно было истолковать как угодно. Наверное, это был очень молоденький, совсем неопытный дар. И Подарком судьбы его можно было назвать с большой натяжкой. Не подарок, а так… небольшой сувенир.

В конце восьмого класса Савва увлекся биохимией, и стал объяснять все жизненные процессы с научной точки зрения. Дар не вписывался в этот подход, противоречил законам, не только науки, но и логики, и не поддавался никаким объяснениям. Савва даже проконсультировался у химика, который факультативно преподавал основы биохимии и с которым Савва часто общался после уроков. Ну как проконсультировался, сказал, что у него есть один странный приятель, который иногда испытывает необычные ощущения, описал симптомы. Химик сначала рассмеялся и назвал приятеля большим фантазером, который таким способом просто хочет привлечь к себе внимание, сказал, что в такие вещи верят только не очень умные люди и впечатлительные, романтичные барышни. Правда, внимательно посмотрев на Савву и заметив, что Савва разволновался, добавил, что пусть приятель особенно не расстраивается, что, мол, в природе есть множество разных явлений, объяснить которые с научной точки зрения пока не представляется возможным. Савва же запомнил только первую часть разговора и стал относиться к Дару пренебрежительно, игнорировал его предупреждения, пытался мысленно «глушить» сигналы, а если это не получалось – нарочно общался с теми, кто вызывал у Дара антипатию. Последний раз их мнения совпали, когда пять лет назад Савва встретился с отцом.

Отец ушел от матери, когда Савве не было двух лет, и почти сразу же женился на другой женщине, о которой мать не любила говорить. Примерно раз в два или три года, он вспоминал про первую семью и звонил матери, чтобы узнать, не нуждаются ли они в чем-нибудь и предложить деньги. Она говорила отцу, что с деньгами у нее, слава богу, проблем нет, что она прилично зарабатывает, сама может ему одолжить, если нужно и, кстати говоря, ее скоро повысят, так что денег будет еще больше. Савва слушал и изумлялся про себя: как можно так беззастенчиво врать? Сама же только что занимала у соседки. А тут на тебе! Разбогатела… И это при том, что мать ненавидела вранье. Наверное, отец ей не верил, потому что он что-то отвечал ей и она начинала раздражаться, а потом всегда бросала трубку. Савва был уверен, что она его терпеть не может.