Дело было в Педженте

Картина 17. Эх, взорвать бы! Гранат нет…Гранаты есть, но не той системы

Сначала на экране появляется кадр с тремя старцами, затем Сухов и выползающие за ним женщины, чихая и кашляя. Вдали — баркас у берега моря, бандиты занимающиеся погрузкой награбленного. Выбравшись первым из подземного хода, Сухов дает команду поднимающимся во весь рост женщинам:

— Ложись! Прижимайся!

Женщины ползком, чтобы не обнаружить себя, пробираются к одному из баков с металлическим трапом. Камера показывает, как по этому трапу последним на бак с пулеметом взбирается Сухов. Раздается его команда:

— За мной!

После этого зритель видит, как из подземного хода выбираются пешие бандиты, преследовавшие Сухова с женщинами. Остальные — конные во главе с Абдуллой с криками несутся со стороны таможни и рассыпаются между баками в поисках беглецов.

И в этот момент в кадре появляется пара верблюдов. Горби! Да, так на Западе ласково назвали чету Горбачевых, но так бы мы ласково назвали и верблюда, навьюченного чужими мыслями о том, как им обустроить Россию.

— Что в этом удивительного? — спросит недоумевающий читатель. — Верблюды — естественный фрагмент пустынных пейзажей Средней Азии и если во время съемок верблюд случайно попал в кадр, то с точки зрения оператора и режиссера нормально его там оставить, даже если верблюд не предусмотрен содержанием киноповести.

А содержанием киноповести верблюд, как и вся описанная выше сцена, действительно не предусмотрены, что еще раз подтверждает ранее высказанное предположение об эгрегориальном вмешательстве в матрицу развития событий в России при её переходе к новому качеству жизни. В 70-е годы, когда снимался фильм “Белое солнце пустыни”, супружеская пара Горбачевых уже существовала, но Михаил Сергеевич еще не получил в “цивилизованном” мире ласковое прозвище “Горби”, которое для народов бывшего Советского Союза стало символом разрушения государственности.

Для понимания второго смыслового ряда появление этого символа на экране — факт чрезвычайной значимости. Благодаря ему есть реальная возможность заглянуть в кухню знахарей, вплетающих во внелексических образах деструктивные элементы в матрицу развития России, что позволяет выявить негативные тенденции самой матрицы и через раскрытие содержательной стороны её символики погасить их. В киноповести ничего этого нет, зато есть диалог Сухова с Абдуллой через стенку бака, и эта сцена незначительно отличается от сцены в фильме. В фильме женщины сами обнаружили свое присутствие в баке — через чихание. А в киноповести…

«Банда с криками подбежала к одному из нефтяных баков и окружила его. Двое залезли наверх, попытались открыть люк. Но круглая крышка, запертая изнутри, не поддавалась.

К баку приблизился Абдулла, постучал об стенку рукояткой револьвера.

— Эй, — сказал он, — выходи. Я знаю, что ты здесь!

Ответа не было.

Двое наверху, стараясь открыть крышку, сломали саблю и дуло карабина. Но безуспешно.

— Эй! — крикнул Абдулла. — Мужчина должен встречать смерть достойно!

Бак молчал.

Абдулла несколько раз выстрелил по нему в упор.

Вслед за ним вся банда начала палить по баку из карабинов и ручных пулеметов. Но пули плющились и отлетали, оставляя на стенках слабые вмятины.

Когда шквал огня прекратился, в баке раздался громкий смех Сухова.

Бандиты оторопело уставились на Абдуллу.

— Оставь хоть один патрон, Абдулла, — посоветовал Сухов, — а то нечем будет застрелиться.

Абдулла заскрипел зубами.

— Ребята, — крикнул Сухов, — он еще в чадре? Или переоделся мужчиной?

— Эх, гранат бы! — сказал Ахмед».

В чем главное отличие сюжета киноповести от того, что показано в фильме? В киноповести четко показано, что при обстреле бака “бак молчал”, и что по баку банда палила “из карабинов и ручных пулеметов”. Ситуация же для Абдуллы и его «людей» внешне выглядела нелепой: вот они рядом, а взять и расправиться невозможно, что соответствует пословице: “Видит око, да зуб не ймет”. Но разве это не напоминает ситуацию, сложившуюся в последнее десятилетие ХХ века между западной и российской цивилизацией? Кажется убраны все препятствия для информационного воздействия на народы бывшего Советского Союза: газеты, радио, но более всего — телевидение день и ночь обрабатывает их сознание и подсознание на уровне второго и третьего приоритетов обобщенного оружия; более того народы разобщены национальными “элитами”, искусственно созданными границами и валютами, но “они”… молчат. Молчат потому, что у народа по-прежнему нет доступа к средствам массовой информации.

Важное замечание: в этом эпизоде “женщины Востока” показаны с открытыми лицами. Это кажется естественным, поскольку в баке темно, душно; они одни, со своим “новым господином” и по шариату имеют право быть без чадры. До этого без чадры они являлись Сухову только во сне:

“А когда он под утро задремал ненадолго, приснилось ему, что сидит он на зеленой лужайке в окружении своих многочисленных жен общим числом в десять человек — гарем плюс незабвенная Екатерина Матвеевна.

Жены, как полагается, одеты в нарядные платья, на головах у них цветастые платочки, и все заняты делом: кто шьет, кто прядет…

В реальном гареме богатого господина женщины не работают; они — для услаждения сексуальной похоти, а всю необходимую для их жизнеобеспечения работу делают другие. В сновидениях же Сухова — “все они заняты делом” и все без чадры с открытыми лицами, как и Екатерина Матвеевна. В этом — проявление двойственной стороны образа “свободных женщины Востока”: в ситуациях, где их лица закрыты чадрой они ведут себя как национальные “элиты”; в видениях-мечтах Сухова и в баке они — народы, временно вышедшие из-под влияния библейской концепции управления.

Бессилие адепта библейской концепции управления выражается одной фразой: “Эх, гранат бы!” Тот факт, что её высказал бандит Ахмед, а не сам Абдулла говорит о том, что первый приоритет обобщенных средств управления-оружия периферии Глобального Предиктора не доступен, а шестой и третий (сабля и дуло карабина) — сломаны.

«К бывшей таможне подскакал Семён, посланный Абдуллой. Он приказал сопровождавшему его бандиту ждать перед домом.

Из окон дома доносились звуки гитары. Верещагин пел: ”Ваше благородие, госпожа разлука…”

— Ты с ним поосторожней, — сказал бандит.

Унтер снисходительно улыбнулся, отдал ему поводья своего коня и решительно поднялся по лестнице, ведущей в дом…

Верещагин был пьян и пел лёжа. Увидев на пороге унтера, он продолжал петь: “Мы с тобой друзья давно, вот какая штука…”

— Всё поёшь? — спросил унтер, иронически улыбаясь.

Верещагин продолжает. Пьяные глаза его смотрели сквозь унтера:

“Письмецо в конверте погоди, не рви…”

— Я от Абдуллы. У нас нет гранат, а у тебя, мы знаем, запас. — Унтер строго посмотрел на Верещагина. Верещагин продолжал петь: “Не везет мне в смерти, повезет в любви…”

— Прекрати эту дурацкую песню, — категорически сказал унтер. — И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик! — рявкнул он.

Верещагин замолк, удивлённо посмотрел на унтера и начал медленно подниматься.

…Бандит, ожидавший унтера во дворе, услышал какой-то шум наверху. Он поднял голову и увидел, как унтер, выбив собственным телом раму, вылетел в окно.

Удар оземь был сильным, однако унтер резво поднялся и, не разгибаясь, побежал к своему коню.

— Ты чего? — спросил бандит.

— Да гранаты у него не той системы, — сказал он как можно непринуждённей и, взобравшись на коня, поскакал прочь.»

В этой сцене главное — последняя реплика о “гранатах не той системы”. Мы не знаем определённо — были ли действительно у Верещагина гранаты для “разгерметизации” бака, благодаря которому Сухов стал практически недосягаем для Абдуллы и его банды. Какие-то гранаты вместе с пулемётом и патронами в последних сценах фильма выбросила за борт “пацифистка” Настасья, жена Верещагина. Но зритель должен помнить, что динамит у таможни был и обладал он теми же свойствами, что и динамит, оказавшийся в распоряжении Сухова. Символика «динамита» была раскрыта в Картине 5. Если подходить к словам «динамит», «гранаты», как к словам-символам, за которыми скрыта содержательная сторона нашего мировоззренческого стандарта, в основе которого — триединство материи, информации и меры, то можно вскрыть и смысл неуклюжих оправданий Семёна по части “гранат не той системы”.

Нефтяной бак, в котором “закрылся” от бандитов Сухов с женщинами, — символ своеобразного “железного занавеса”, в котором формируется мир, выстроенной на основе триединства первичных предельных обобщений и отождествлений: материи, информации и меры. Войти в него, и уж тем более взорвать его с помощью “гранат”, имеющихся в запасе у Верещагина, в принципе невозможно. Но понимает ли это либеральная интеллигенция, живущая в России и за рубежом, символами которой являются Верещагин и посланец Абдуллы? Нет, поскольку они — по другую сторону “железного занавеса”, в котором иная мера понимания, иной мировоззренческий стандарт, а следовательно и иной мир, выстроенный на основе иных первичных, предельных обобщений и отождествлений, формирующих мировоззрение “калейдоскопа”, без которого невозможна и древняя стратегия “Разделяй и властвуй!” В этом мире нет подлинных друзей и союзников, а есть только временные попутчики; нет в нём благодетельной любви, но есть клановые интересы. И разборка Верещагина с Семёном — клановая разборка. Но “увидев” всё это, можно понять, что фраза, озвученная унтером, повысившим себя в звании до подпоручика, после удара его головы о песок, — вынужденная, хотя и точно описывает ситуацию, сложившуюся в информационном противостоянии двух мировоззрений: гранаты у «Таможни» действительно есть, но “не той системы”.

Вся сцена с нефтяным баком без раскрытия иносказаний символики фильма с позиций здравого смысла кажется просто дурацкой или специально придуманной в традициях современных “вестернов”. Ну какой реальный главарь банды, действующей в условиях исторически сложившегося ислама и стремящийся уйти от своих преследователей, станет подвергать смертельной опасности свою жизнь ради уничтожения нескольких женщин? Что касается “фанатика” Сухова (а именно таким он выглядит в глазах практичного Абдуллы, не склонного поддаваться эмоциям), то отношения его с главарем банды вообще кажутся странными.

В Картине 3 было показано, что бандиты не убили сразу же Петруху и Сухова при первом столкновении в Педженте не из приступа гуманизма, а потому что такого приказа не было от Абдуллы. Отношения между Суховым и Абдуллой можно уподобить отношениям между СССР и США времен “застоя”, — что-то вроде вооруженного нейтралитета. При таком подходе через ключи к иносказанию можно выйти на понимание более расширенного смысла осады засевших в баке, ибо его “узники” — символ общности, сформировавшейся на основе иного, отличного от библейского калейдоскопа, мировоззрения. В этом контексте “осада” засевших в баке предстает одним из этапов “холодной войны”, которая перешла из стадии вооруженного нейтралитета на трех первых приоритетах обобщенного информационного оружия, в этап активного наступления Запада на СССР на четвертом приоритете, то есть через кредитно-финансовую систему Международного Валютного Фонда.

Ныне основой мировой энергетики, обуславливающей производство во всех регионах планеты, является нефть и газ, большей частью поставляемые странами экспортерами нефти (ОПЕК); а общемировыми «деньгами» является доллар, эмитируемый США. Это означает, что США для устойчивого развития мировой экономики в течении длительного времени обязаны были поддерживать стандарт энергообеспеченности [110] своего доллара по отношению прежде всего к уровню добычи нефти странами ОПЕК. Однако они неоднократно заявляли, что печатают «доллары быстрее, чем арабы добывают нефть» [111].

Причина такого положения дел в мировой экономики состоит в том, что при функционировании доллара в качестве общемировой платежной единицы, США могут поддерживать более высокий потребительский статус своего простонародья за счет ограбления окружающего мира, нежели при поддержании энергетического стандарта в глобальных масштабах: пока за пределами США что-то производят, США легко и просто тиражируют свои фантики, признаваемые «деньгами» за их пределами, и покупают за «фантики» необходимую им продукцию в объеме большем, нежели это могло бы быть при меновой торговле «продукт — на продукт». Это позволяет сгладить в самих США межклассовые противоречия и создаёт иллюзию всеобщего благополучия в этой стране (по крайней мере потребительского), что, естественно, не вызывает желания заниматься переустройством собственной социальной системы в направлении обеспечения условий действительно свободного развития каждой личности в преемственности поколений.

Дело обстоит таким образом, что требования к функционированию мировой платежной единицы в качестве общемировой взаимно обусловлены и объективно порождают обратные связи в отношении самого государства-эмиссионера, через которые глобальная экономика его же и накажет; при этом она накажет и многих других, кто обдуманно или бездумно поддерживал эту жульническую финансовую систему.

Так как США эмитируют доллар темпами, снижающими энергетический стандарт его обеспеченности в глобальных масштабах, то в системе мировой торговли покупательная способность доллара падает. Поскольку резервы покупательной способности необходимы многим физическим и юридическим лицам, и все они заинтересованы в росте покупательной способности номиналов своих накоплений, то если есть платежная единица, чья покупательная способность растет (либо падает медленнее чем покупательная способность доллара) на протяжении достаточно длительного времени, то эта платежная единица будет замечена. За этим последует перекачка резервной платежеспособности накоплений из долларовых номиналов в номиналы платежных единиц, чья динамика покупательной способности более благоприятна.

В фильме Абдулла пытается “достать” Сухова с женщинами используя нефть, которая, наряду с другими носителями техногенной энергии и является базой прейскуранта [112]. Реально это стало возможным только во второй половине ХХ столетия, после того как период меновой торговли в истории человечества завершился и произошло разделение функции денег на инвариант прейскуранта [113] и средства платежа.

Ситуация осады народов бывшего Советского Союза нефтедолларами символически передана следующей сценой.

«Внутри бака было темно.

Шум и крики, доносившиеся снаружи, вдруг стихли. И тогда стали слышны слабые всхлипывания женщин.

Сухов зажег спичку, поднял её над собой.

Он сидел посреди бака. Вокруг сидели женщины.

— Только не реветь, — предупредил Сухов.

Женщины притихли.

Подозрительная тишина снаружи не понравилась Сухову… Спичка потухла. Сухов зажег еще одну, ободряюще улыбнулся женщинам. Тишина угнетала его.

— Абдулла! — крикнул Сухов.

Ему никто не ответил.

— Абдулла! — позвал он еще.

— Ну? — послышалось после паузы.

— Там Рахимова не видно? Он должен скоро прибыть.

— Ничего, — ответил Абдулла. — Я еще успею тебя поджарить.

Снаружи раздался скрежет лопат о стенки бака.

— Быстрей!… Быстрей!… — подгоняли помощники Абдуллы бандитов, которые по цепочке передавали ведра с нефтью от цистерны к баку, в котором сидел Сухов. Бак уже опоясывала канава. Больше чем наполовину она была заполнена нефтью. Измазанные с головы до ног бандиты опоражнивали в неё ведро за ведром, поливая нефтью стенки бака…»

Что выпало из этой сцены киноповести в фильме? Реплика Сухова о Рахимове (в фильме её нет). Почему она выпала? Потому что на уровне второго смыслового ряда иносказательно она содержит информацию о возможном в будущем столкновении троцкизма с буржуазной демократией.

Абдулла с бандитами живет в иной системе ценностей, основанной на ином мировоззренческом стандарте, в котором как в кривом зеркале зло становится добром, а добро — злом; любовь превращается в ненависть, а благодеяние оборачивается бедой. Скрытая от сознания особой системой символов притягательность фильма в том и состоит, что многие сюжеты, вызывающие спонтанный, бездумный смех у зрителя, при более глубоком размышлении и с учетом ключей к иносказанию, неожиданно обретают противоположный изначальному смысл. Объяснение этому феномену может быть лишь одно: символика, сформированная коллективным бессознательным съемочной группы (включая актеров, постановщиков, режиссеров и работников сцены), в обход сознания через подсознание, (а это возможно лишь в образной форме), уже три десятилетия несет обществу информацию, далеко выходящую за пределы возможностей индивидуального сознания, в том числе и кинорежиссера фильма “Белое солнце пустыни” и тех знахарей, которые пытались скорректировать матрицу развития событий после кризиса государственности Советского Союза. Доказательством этому может служить тот факт, что содержательный смысл реплик и монологов актеров, в основе своей взятый из киноповести, на фоне сюжетной линии, выстроенной в процессе съемок, разительно меняется на уровне второго смыслового ряда. И в этом нет ничего удивительного: лексические образы, всегда вторичны по отношению к внелексическим. Это внутренние причины. О внешних же в свое время задолго до “перестройки” в “Народной монархии” писал И.Л.Солоневич:

«Русскую “душу” никто не изучал по её конкретным поступкам, делам и деяниям. Её изучали “по образцам русской литературы”. Если из этой литературы отбросить такую — совершенную уж вопиющую ерунду — как горьковские “тараканьи странствования”, то остаётся всё-таки действительно великая русская литература — литература Пушкина, Достоевского, Тургенева, Чехова и: если уж хотите, то даже и Зощенко. Вопрос только: что именно отображали все они — от Пушкина до Зощенко? [114] «…» Таким образом, в представлении иностранцев о России создалась довольно стройная картина. Она была основана документально — со ссылкой на русские же “авторитеты”. Она была выдержана логически: из этих ссылок были сделаны совершенно логические выводы [115]. «…» Строится миф. Миф облекается в бумажные одеяния из цитат. Миф манит. Потом он сталкивается с реальностью — и от мифа остаются только клочки [116] бумаги, густо пропитанные кровью.

Настоящая реальность таинственной русской души — её доминанта — заключается в государственном инстинкте [117] русского народа, или, что почти одно и то же, в инстинкте его общежития».

«Таможня» демонстративно и даже вызывающе отказал Абдулле в помощи по «разгерметизации» бака. На уровне первого смыслового ряда фильма реакция Абдуллы на такое своеволие «Таможни» может показаться странной и нелогичной: ведь Лебедева Абдулла, особо не задумываясь, отправил в мир иной и за меньшую грубость.

Ответ можно найти только на уровне второго смыслового ряда: ну не может постсоветская либеральная интеллигенция ничего нового “предложить” по развалу государства; к тому же она еще необходима как «Таможня», не пропускающая новые знания в народ: “Гранаты не той системы!”

Семён, вернувшись к Абдулле, радостно кричит ему с обнаруженной в тупике цистерны: “Полная!”.

Сухов из цистерны: «Эй, Абдулла, ты ещё в чадре, или переоделся мужчиной? Абдулла, у тебя ласковые жёны: мне хорошо с ними».

Абдулла: «Я дарю тебе их. Когда я зажгу нефть тебе будет хорошо, совсем хорошо».

Итак, попытки “поджечь” государственность СССР, а затем России, будут два раза. На третий раз — неудача даже в попытке, не то что в результате.

«Метрах в двухстах от берега качалась на волнах лодка Верещагина. Верещагин сидел на веслах. Настасья торопливо бросала в воду гранаты, пулемётные ленты…

— Житья от них нет, — ворчала она, тяжело переводя дыхание. — Тем гранаты, этим пули, чтоб их чума унесла…

Последним был потоплен пулемёт…»

Так в фильме образно показано разоружение Таможни на уровне первого, второго и третьего приоритетов обобщенных средств управления — оружия. Процесс этот начали так называемые «шестидесятники». Уже тогда их бездумное сотрудничество с иерархией церквей имени Христа привело либеральную интеллигенцию к методологической нищете.

«Фактов мне хватает, фактами я сыт по горло, но я нищ методологически. (…) Однако мы (говорит от имени либеральной интеллигенции писатель Моисей Израилевич Меттер) вокруг этого пункта занимаем круговую оборону и отстреливаемся до последнего патрона. Последний патрон — себе» [118].

Обилие частных фактов, принадлежащих к длительным по времени разнородным объективным взаимовложенным процессам, при отсутствии осознанной методологии, ориентированной на распознавание процессов, выражается у множества методологически безграмотных людей в плюрализме недостоверных мнений об одном и том же объективном процессе. Отсюда “плюрализм мнений” методологически безграмотной толпы — закономерное явление. И в этом же признаётся один из тех, кого сегодня с полным на то основанием можно отнести к «Таможне»:

«…руководствуемся одной методологией, факты изучаем и знаем одни и те же, а к выводам приходим разным. Почему?»

И далее сам отвечает: «Это объясняется тем, что при изучении истории наряду с методологией и фактами еще существует концепция, связывающая основные этапы рассматриваемого исторического времени. Эта концепция у спорящих авторов разная, а потому одни и те же факты выглядят каждый раз в разном освещении, со своим смысловым оттенком» [119].

Другими словами, для авторитета “от философии” не существует единого объективного глобального исторического процесса, а есть лишь множество субъективных концепций, непонятно каким образом «связывающих основные этапы рассматриваемого исторического времени». Материалистический атеизм такого «философа» лишает его различения и потому он не способен понять, какая из «множества» субъективных концепций наиболее адекватно отражает объективные процессы, на управление которыми он претендует. Поэтому-то все концепции управления современных “философских авторитетов” как правило высосаны из пальца, а не являются отражением мировоззрения народа, среди которого они живут. В этом и проявляется их методологическая нищета.

Если же методологическая культура в творческом процессе присутствует, то частные факты пропускаются через призму метода, в результате чего появляется субъективная концепция объективного процесса. И первый критерий адекватности субъективной концепции объективному процессу — сходимость с реальностью прогнозов развития объективного процесса в будущем и вскрытие ранее неизвестных фактов в их причинно-следственной связи в прошлом.

Новые, ранее неизвестные факты и общественная практика с течением времени либо подтверждают правильность субъективной концепции объективного процесса, либо вынуждают авторов концепции совершенствовать её, а то и пересматривать. Поскольку один и тот же объективный процесс проявляется в многообразии частных фактов, то разным людям могут быть доступны разнородные совокупности фактов. Но, если они пытаются понять не отдельные факты, а один и тот же объективный процесс и обладают достаточно высокой методологической культурой, то с течением времени они неизбежно приходят к единой концепции одного и того же объективного процесса в силу общности свойств отображения.