Дело давнее (СИ)

На кладбище летом хорошо: тихо, кружатся пчелы над цветами, стоят скамеечки, чтобы можно было посидеть, вспомнить усопших, погрустить.

Уход за могилами — это особый ритуал в жизни русского человека. Покрасить оградку, выдернуть траву, поправить холмик, да мало ли дел? Эти хлопоты не только выражение скорби и уважения, но ещё и неосознанная попытка удержать связь с тем, кто ушёл уже настолько далеко, что ему абсолютно всё равно, какой дороговизны поставлен памятник и какие цветы посажены возле последнего пристанища.

В тот день бабушка повела Ксюшу на кладбище, чтобы в очередной раз сдернуть там траву. Когда-то семья Федоровых была большой, а потом, как водится, кто-то уехал, кому-то вечно некогда, а кто-то и сам уже отправился на погост. Вот и получилось, что Ирине Петровне и Ксюше пришлось убирать множество могил, где лежали, как близкие, так и дальние родственники.

Пятнадцатилетней Ксюше было немного не по себе среди могильных крестов, и она стремилась, как можно быстрее закончить неприятную работу. А вот Ирина Петровна чувствовала себя на кладбище не менее вольготно, чем дома.

— Давай, присядем, — предложила она, — что-то голова у меня закружилась.

— Давление? — всполошилась внучка. — Где твои лекарства?

— Не надо лекарств. Давай, на лавке в тенечке отдохнем да поговорим. Хочу тебе рассказать о тех, кто здесь похоронен. А то ведь уйду, и некому будет.

— Потом расскажешь, бабушка. Давай я сначала тебе воды принесу.

И она побежала к колонке за оградой кладбища.

Вернувшись с бутылкой воды, Ксюша придирчивым взглядом окинула холмики и железные кресты 'фамильного' угла, и тут ей бросилось в глаза захоронение неподалеку от дедовских могил. Там в зарослях ещё прошлогодней травы скрывалось бетонное надгробие с гранитным валуном вместо креста.

— Наверное, все умерли… никто не ухаживает. Может, траву сдернуть? А то как-то…

Бабушка проследила за её взглядом, и даже поперхнулась водой.

— Даже не приближайся к ней. Ведьма там лежит!

— Чего? — девушка не поверила собственным ушам. — Какая ещё ведьма? Ты чего, бабушка?

— Самая что ни на есть настоящая. Видишь, самую крайнюю к ней могилку, где памятник с красной звездочкой?

— Ну.

— Там мой дядя похоронен — Авдей Сергеевич, Царство ему Небесное. Золотой был человек. Всегда нам помогал.

Вообще-то, бабушка с внучкой только что убирали и эту могилу, но, к стыду своему, девушка никогда не интересовалась давно умершими родственниками. Однако услышав про ведьму, сразу же поспешно уселась на скамейку рядом с бабушкой.

— А какое отношение имел дед Авдей к этой ведьме?

— Жизнь она ему искалечила, — вздохнула Ирина Петровна.

— Ой, бабулечка, расскажи.

— Ладно, стрекоза, — улыбнулась старушка. — Дело давнее, конечно. Как рассказывала мне мать, началась эта история ещё до войны…

Несмотря на все тяготы коллективизации, люди в Ивановской слободе старинного городка Замостье любили жить весело. По праздникам выставляли на улицах общие столы с немудрящей снедью и гуляли от души всем миром. Но и даже в будни из конца в конец по вечерам прогуливались стайками девушки. За ними увязывались парни: смех, шутки, песни. У кого-то всегда находилась гармошка, и парочки азартно отплясывали под незамысловатый мотив, забыв про изнурительную дневную работу.

И вот как-то сошлись на такой танцульке Авдей Медунов и Груня Стрельцова. Авдей был парнем хоть куда: высокий, жилистый, синеглазый, надо лбом вился кучерявый чуб. Да и Груню никто не назвал бы дурнушкой. То да сё… дело молодое, ну и проснулись как-то вместе на сеновале.

Между тем, родители Авдея собрались его женить.

Семья Медуновых была не то, чтобы зажиточной (опасно было в ту пору демонстрировать достаток), но крепкой. Сергей Матвеевич работал извозчиком на городской бирже. В свое время Пелагея Ивановна родила ему семь сыновей. Некоторые из них погибли в гражданскую: кто от пули, а кто от тифа. Старшие сыновья были уже женаты и жили своими домами. В семье оставался только младший сын — Авдей. Как и положено матери такого огромного мужского семейства, Пелагея Ивановна была старухой грозной и властной. А вот Сергей Матвеевич слыл человеком немногословным, добрым и богобоязненным. Однако если набрасывалась его вторая половина с руганью на сыновей, Сергею Матвеевичу было достаточно тихо окликнуть: 'Пелагея!'. И женщина тут же смущенно умолкала.

Жили Медуновы дружно, хотя до свадьбы даже не были знакомы. По сговору родителей поженились. В семье ходила легенда, что когда отец Сергея поехал в соседнее село сватать юную Пелагею, то сына с собой не взял. 'Да зачем тебе? Сам всё как следует рассмотрю — обижаться не будешь. А ты пока по хозяйству управляйся!'

Вряд ли, конечно, так и было, но всё же понятно, почему родители, когда собрались женить Авдея, невесту ему выбирали, исходя из собственных соображений о подходящей кандидатуре.

— Маша Коробова, говорят, хорошая девушка: работящая, послушная, искусная швея. Да и внешне: всё при ней, сбитая как слиток, коса до пояса. И в сундуке кое-то имеется. Швейную машинку в приданое дают.

— Семья хорошая: пьяниц или воров нет. К тому же, уважительная девушка, — согласился Сергей Матвеевич, — приветливая. Дундук-то кому нужен, если даже в приданом швейная машинка.

Надо сказать, что прежде чем засылать сватов к Коробовым, родители всё же решили спросить мнение сына.

— Мы вот, Авдейка, решили, что пора тебе жениться.

Сын густо покраснел. В ту пору между родителями и детьми в порядочных крестьянских семьях всегда соблюдалась уважительная дистанция. И мнение отца и матери даже в таких интимных вопросах не только имело огромный вес, но и являлось решающим.

— Маша Коробова — хорошая девушка. И собой красивая, и рукодельная, и работящая…

— Погоди, мать, не части! Авдею с ней все-таки жить. Пусть хорошенько подумает, а потом скажет нам — засылать сватов к Коробовым или погодить? — предложил Сергей Матвеевич.

Парень торопливо кивнул головой и опрометью выскочил из избы во двор.

— Коням овса задам!

— Глянь-ка, как шмыгнул, словно кипятком на него плеснули, — улыбнулся Сергей Матвеевич.

Но Пелагея Ивановна знала гораздо больше, чем её супруг — не зря вечерами сидела с соседками на завалинке.

— Люди его с Груней Стрельцовой видели, — некоторое время спустя, заметила она.

Сергей Матвеевич только поморщился.

— Семья Стрельцовых чудная. На земле не любят работать: то охотятся, то рыбачат — ухари, одним словом. Много о них всякого говорят. Не хотелось бы родниться.

— Ещё чего, — гневно вскинулась его супруга, — не бывать этому! Грунькин отец уполномоченного по хлебозаготовкам в проруби утопил. Зачем нам убивцы в семье?

— Так ведь и сам погиб где-то в Сибири. Аграфену-то с сестрами дед вырастил.

— Да и дед тот, по слухам, с самыми отчаянными варнаками водился.

Родители оглянулись на скрип половицы, и увидели, что в избе стоит угрюмый Авдей.

— Ты чего это такой смурной? — удивился отец. — Овса-то задал?

— Задал… — и тут парень отчаянно тряхнул чубом. — Я уже подумал. Нравится мне Маша. Засылайте сватов к Коробовым!

Сватовство прошло, как говорится, без сучка и задоринки. Любая семья в Ивановской слободе была рада бы отдать дочь в дом Медуновых. Знали, что девушку там не обидят. Тем более что доли старших сыновей Медуновых были уже выделены в отдельные хозяйства, поэтому все имущество стариков должно было достаться 'кормильцу' — младшему сыну. Авдей работал трактористом в местном МТС и, в отличие от колхозников, получал зарплату.

К всеобщей радости, устроили 'запой'. Молодых посадили вместе в красном углу, и невеста подарила будущему мужу искусно вышитый кисет.

Понятно, что весть о 'запое' разнеслась по всей слободе.

На следующий день ближе к вечеру к Медуновым нагрянул старик Стрельцов. Когда-то он был здоровенным мужиком, но годы сделали своё дело: согнулся, поседел и, опираясь на клюку, едва переставлял больные ноги.

— Садитесь, Аким Степанович, — пригласила старика, насторожившаяся Пелагея Ивановна. — В ногах-то правды нет.

— Да и то…

Устроившись на лавке, он обвел тяжелым взглядом помрачневших в ожидании неприятного разговора хозяев хаты.

— Что же это вы удумали к Коробовым сватов засылать, когда ваш Авдей с моей Груней встречаются?

Пелагея Ивановна открыла было рот, чтобы дать гневную отповедь, но, повинуясь взгляду мужа, промолчала.

Дальше разговаривали только мужчины.

— Мы Авдея не принуждали, — сдержанно пояснил Сергей Матвеевич. — Жениться на Марии Коробовой предложили, но воли его не лишали.

Старик немного помолчал.

— И что же, вы не знали, что он с Груней путается?

Сергей Матвеевич лгать не стал.

— Слухи доносились. Но мало ли с кем парни на вечерках пляшут.

— Да не только на вечерках, — зло хмыкнул старик, — и на сеновале утро вместе встречали.

Медуновы хмуро переглянулись.

— И что же, Груня брюхатая?

— Нет, — после некоторой заминки ответил дед Аким, — но прикипела к вашему Авдейке всем сердцем. Не обижайте Груню — сирота она.

— Так ведь у нас с Коробовыми сговор был, — возразил Сергей Матвеевич. — Не можем мы теперь от Марьи отказаться. Ни в чем не повинной девушке позор будет.

— Знала она, что Авдей — жених Груни. Незачем было на чужой кусок рот разевать.

— Это как посмотреть…

— Не на что тут смотреть. Я вас предупредил! Откажитесь от Машки, иначе пеняйте потом на себя!

Бывало, Пелагея Ивановна так разойдется, что от души за очередную провинность какому-нибудь сыну затрещину даст, но Сергей Матвеевич никогда на детей руку не поднимал.

И вот на старости лет был вынужден за вожжи взяться. Хлестал, куда придется, вернувшегося с работы сына, пока рука не устала.

— Я тебе покажу, поганец, как девок портить!

Авдей терпел: понимал, что кругом виноват в этой истории.

Когда отец выдохся, они уселись рядом и поговорили по-мужски.

— Почему Груню не захотел в жены брать, раз такое дело между вами случилось?

Сын поежился и от боли в спине, и от вопроса.

— Не по душе она мне… какая-то настырная, прилипчивая.

— А что же ты тогда…

— Так это потом Груня настоящее лицо-то свое показала. Тяжко мне с ней.

Сергей Матвеевич тяжело вздохнул.

— Срамные времена нынче настали. Стыда совсем в людях не осталось. Церкви закрыли, иконы выкинули, отца Димитрия, люди шепчутся, в подвале НКВД расстреляли. Добрейшей был души человек. Вы на своих лихториях хоть сто раз скажите, что Бога нет, Всевышний-то всё видит. Разве это дело — сирот обижать? Теперь, даже сообща, не отмолим твой грех.

Он встал с места.

— Ну, раз тяжко тебе с полюбовницей, то и незачем хорошую девушку из-за вашего распутства обижать. Угроз я Стрельцовских не боюсь, как и всю их породу. Свадьбу сыграем, как и задумали — на Покров.

Стрельцовы, конечно, не распространялись о Грунином позоре, молчали о нём и Медуновы, но каким-то образом история всё же просочилась в народ. И в слободе принялись на все лады обсуждать любовный треугольник.

Груня преследовала соперницу: встречала угрозами, и даже драку на улице затеяла — с трудом разняли. А как-то утром встали родители Маши, а у них ворота дегтем обмазаны. Испуганный отец схватил дочь за косы, но на её крик соседка прибежала:

— Грунька Стрельцова перед рассветом у ваших ворот крутилась. Видимо, ославить Маню хотела, чтобы Медуновы отказались её брать.

Но, несмотря ни на что, две семьи всё-таки сыграли свадьбу. В ту пору она ограничивалась большим застольем, на которое собирались все родственники и соседи. Церкви были закрыты. В городской ЗАГС жители слободы если и шли оформить отношения, то по какой-то особой нужде. Это мероприятие тогда не считалось ни торжественным, ни обязательным.

Всё шло как обычно: песни, гармонь, танцы. Веселая Маша так отплясывала с женихом, что проломила половицу.

Новобрачные и гости вернулись к застолью, чтобы передохнуть и подкрепиться, и тут все увидели, что перед столом новобрачных валяется кисет, который в свое время подарила жениху новобрачная, и из него, шипя, выползает гадючка.

Переполошившиеся женщины закричали, мужчины бросились за лопатой. Вроде бы и обернулись быстро, но змея куда-то исчезла.

— Плохая примета, — сразу же зашептались старухи. — Не будет жизни молодым.

А вот новобрачную больше заинтересовал вопрос, каким образом её подарок в чьих-то недобрых руках оказался?

— Украли его третьего дня, — тихонько оправдывался Авдей. — Пиджак висел в вагончике. С утра трактор ремонтировали, а в обед решили с мужиками перекурить. Сунулся, а в кармане кисета нет. Мужиков расспрашивал — никто ничего не видел.

— Это Грунька никак не уймется, — сразу же сообразила Маша. — И где теперь эту змею искать?

Впрочем, Медуновым сейчас было не до гадюки. Когда полон дом гостей, другим голова занята. Однако прежнего настроения веселиться уже ни у кого не было, и люди потихоньку разошлись.

Молодым постелили в горнице и оставили одних.

Неприятности начались на рассвете. Пошла Пелагея Ивановна корову доить, а вымя-то пустое — несколько капель в подойник всего лишь капнуло.

Недоумевающая хозяйка погладила 'кормилицу' по бокам.

— Ты что, Зорька, заболела? Вчера чужого люда в доме было много — никак сглазили?

Она вернулась в дом.

— Чего это наша молодуха-то не встает? — и Пелагея Ивановна забарабанила в дверь горницы.

— Ты чего мать грохочешь-то? — вошел со двора Сергей Матвеевич. — Постучи потихоньку, чай не глухие.

— Да я…

Тут дверь открылась, и на пороге появился ошеломленный Авдей.

— Что случилось?

— Маша не встает.

— Померла, что ли? — оторопели старики.

— Нет, но…

Маша лежала на постели неподвижная, но с широко распахнутыми глазами.

— Что с тобой, сношенька? — спросил Сергей Матвеевич.

Но та даже не шевельнулась.

— Чегой-то лежит как колода, — шепнула мужу Пелагея Ивановна. — Как бы Коробовы нам больную девку не подсунули. Пусть назад забирают.

— Хватит, мать, напраслину-то молоть. Авдей, запрягай лошадь. В больницу повезем.

Но прежде чем телега с несчастной новобрачной двинулась в путь, выяснилось, что вдобавок исчезла вода из колодца. И вот тут-то до Медуновых дошло:

— Да ведь это колдовство!

Но прежде, чем думать, что делать с такой напастью, надо было спасать Машу.

Городская больница в своё время была земской, и встретивший Медуновых пожилой доктор лечил здесь больных ещё при царе. Понятно, что за эти годы навидался всякого.

— Ничего страшного, — успокоил он Авдея и Сергея Матвеевича. — Просто шок. В первую брачную ночь такое бывает. Вы уж будьте поласковее, молодой человек. К юным женщинам особый подход нужен.

Авдей стал бурым от стыда, но промолчал.

— Ты чего там вытворял, слепень оглашенный? — тихо укорил его отец, когда они вышли из приемного покоя во двор.

— Да всё было нормально, — жарко оправдался сын. — Она смеялась… А потом обнялись и уснули.

— Ох, грехи наши тяжкие!

Они прождали довольно долго, пока на крыльце не появилась по-прежнему бледная Маша. Но хотя она слегка покачивалась, все же ступала уверенно. Да и речь к ней вернулась.

— Везите меня к родителям, — потребовала она, — и больше ноги моей у вас в доме не будет!

— Ты чего, Машенька? — удивился Авдей.

— А ничего! — грозно свела брови молодуха. — Просыпаюсь ночью, а она у меня на груди лежит!

— Кто?

— Змея! Посмотрела мне в глаза так жутко, что сердце зашлось, и больше ничего не помню. Страшно мне…

Коробовы не обрадовались вернувшейся после краткого замужества дочери, но гнать назад к мужу не стали.

— Разбирайтесь с проделками ведьмы сами, — сказал отец Маши. — А пока она злобствует в вашем доме, я на поругание своё дитя не отдам. Отлучите её от дома, Маша вернется. А нет… на вашем Авдее свет клином не сошелся.

Медуновы даже осуждать сватов не стали. Понимали, что это Груня пустилась во все тяжкие, чтобы Авдею отомстить, и как бы соперницу вообще не угробила.

Сергей Матвеевич поговорил со знающими людьми и, отпросившись с работы, поехал в другой район. По слухам жил там могущественный лекарь, который помогал людям избавиться от козней колдунов.

На поверку, лекарь оказался хлипким древним старичком — в чем только душа держится. Жил он бобылем на отшибе большого села в покосившейся бедной хатенке.

— Ох, не ездили бы вы ко мне, — укорил он Медунова. — С меня и так лихие люди глаз не сводят, и ихний начальник давно грозился за Можай загнать. Так и сказал, дескать, я контров у себя собираю, чтобы советскую власть смести.

— Прости меня, мил человек, но не к кому больше обратиться. Ведь загубит ведьма парня. Дурак он, конечно, но ведь душа-то ему правильно подсказала…

И Сергей Матвеевич рассказал о своей беде. Старик внимательно выслушал.

— Да… глупость твой сын сотворил несусветную. Видимо в Груне-то эта черная сила всегда жила, но могла до самой смерти себя не проявить. Гнев и обида разбудили ведьму. Теперь пока не изведет Авдея, не отстанет. Они же прилипчивые, как пиявки. Сам Господь учил прощать, но ведьма, в отличие от простого человека, не может забыть обиду.

— И что же теперь делать-то?

— А ты прихватил кисет, из которого змейка-то выползла? — спросил старик после раздумья.

Сергей Матвеевич достал из котомки рогожку, в которую был завернут злополучный кисет.

— Пелагея его сжечь хотела, а тут я к тебе собрался.

— Правильно сделал: сжечь всегда успеете.

Старик покрутил кисет в руках, положил на стол, а сам, пошарив на полке, достал оттуда маленького, деревянного, почерневшего от времени истукана. Неизвестно, кого он изображал, но богобоязненному Сергею Матвеевичу стало здорово не по себе. Он хотел перекреститься, но побоялся, только мысленно прошептав охранительную молитву.

Между тем, хозяин дома зашептал скороговоркой что-то несуразное, в чем смысла вообще не было — словно на иноземном языке, и в определенный момент у Медунова даже волосы на голове зашевелились: он услышал, что хозяину дома кто-то отвечает. Вызывающий дрожь, шипящий голос заполонил комнату, и задыхающемуся Сергею Матвеевичу показалось, что вокруг угрожающе сжимаются стены. Сердце не выдержало, и он потерял сознание.

— Держись, болезный, — горестно покачал головой старик, когда он пришел в себя. — Теперь сам увидел, какое ремесло-то у меня тяжелое. Кажный разговор с этой силой, я так думаю, лет пять жизни у меня крадет. Сильно болею потом, но отказать просящим о помощи не могу. На то Всевышним и сила мне была дана, чтобы я людям в беде помогал.

— И что… он… сказал? — Медунов едва справился с охрипшим голосом.

— Умрет твой сын своей смертью, а вот что касается жены… здесь другое понадобится. Как вернешься, дом на замок закройте, а кисет киньте в печь. И чтобы не происходило, никому не открывайте. А главное, ничего нельзя давать: ни взаймы, ни просто так. Продержитесь до утра, сможет ваша сноха в дом вернуться, а если нет… — старик обескураженно развел руками. — Это всё, что я смог для вас сделать.

С тем Сергей Матвеевич и приехал домой уже под вечер.

Услышав, что требуется, Евдокия Ивановна с Авдеем затворили ставни и закрыли хату на все запоры. И лишь потом разожгли огонь в печи. Помолившись всем семейством перед образами, кинули кисет в огонь.

Четверть часа ничего не происходило, и Медуновы уже собрались укладываться спать, как раздался грохот. Это кто-то со стороны улицы изо всех сил стучал то в дверь сеней, то в ставни.

— Откройте! Немедля откройте! У вас крыша горит! Ведь весь порядок сожжете!

Крыша у Медуновых, как и у всех в слободе, была из камыша — материала на редкость горючего, и поэтому перепуганная Пелагея Ивановна сразу же метнулась к двери. Муж едва успел за телогрею ухватить.

— Куда ты? Это же женский голос. Что же, кроме этой бабы никто не видит, что крыша горит? Тут уж пол улицы собралось бы.

— Это Грунька Стрельцова кричит, — подтвердил подавленный Авдей.

— Ну, ничего… побьется, побьется да уйдет. Сидите тихо.

Но тихо не получилось. Кто бы мог подумать, что у невысокой и щуплой девицы столько силы? От её ударов сотрясались стены, да так, что пошла трещинами и осыпалась штукатурка.

Вскоре Медуновы услышали встревоженный мужской голос.

— Как бы эта оглашенная всю улицу не взбудоражила.

— Что же делать?

— Нельзя открывать.

Но Медуновым и в голову не пришло, на какие хитрости способна одержимая. Вскоре дверь затряслась уже под ударами топора.

Вся семья выбежала в сенцы в тот момент, когда лезвие уже пробило прочные доски уличной двери.

— Да что же это делается? — схватилась за ухват возмущенная Пелагея Ивановна. — Неужели на эту безобразницу и управы не найдется?

Но когда изувеченная дверь распахнулась, то на пороге оказался их сосед — Игнат Головин.

— Ты зачем, Игнат, — опешил Сергей Матвеевич, — нашу дверь сломал?

— Дык… не отзывались вы. Мы уж испугались, что угорели. А что не открывали-то?

— Спали крепко. А какое дело-то к нам было, что дверь пришлось ломать?

— Так…

И тут из-за его спины в сенцы прошмыгнула Груня. И, схватив висевшую на стене 'кошку' (приспособление для вытаскивания, утонувшего в колодце ведра), выскочила на улицу.

— Ведро у меня утонуло, — крикнула она на ходу. — Кошка была нужна.

— Да что же, кошки поближе ни у кого не нашлось? — удивился Игнат. — Ты уж прости, сосед. Мы действительно испугались, когда Аграфена сказала, что вы угорели.

— Да я тебя не виню — всё сделал правильно. Соседи должны друг другу на помощь бежать.

Полночи чинили Медуновы дверь, а наутро Сергей Иванович отправился на биржу. Там ему дали заказ от военкомата — какого-то важного чина нужно было встретить на вокзале.

По дороге Сергей Матвеевич разговорился с местным военкомом, и тот, узнав, что Авдей хорошо разбирается в устройстве тракторов, пообещал дать парню направление в танковое училище.

И хотя Пелагея Ивановна сразу же заголосила, старик Медунов был настроен решительно:

— Уезжай, Авдей! Не даст тебе эта змеюка жизни. Может, вдали отсюда встретишь какую-нибудь хорошую женщину да жизнь с ней построишь. А мы уж как-нибудь проживем.

Сказано — сделано. Уехал Авдей в Киев в танковое училище. И только он отучился, как сразу же началась война. Прошёл Авдей Сергеевич Медунов со своим полком и через окружения, и через переформирования, и в подбитых танках горел, и друзей хоронил. Закончил он войну подполковником в Праге, за четыре года кровопролитных боев не получив даже царапины.

После войны направили его в Дальневосточный военный округ, и там Медунов отслужил ещё десять лет — вплоть до 'хрущевского' сокращения в армии. Однако, несмотря на то, что мужчина он был видный, Авдею так и не удалось создать семью. Вроде бы и женщины находились неплохие, но всё время вмешивались какие-то досадные обстоятельства, вроде и не связанные друг с другом, но дольше месяца никто рядом с Авдеем не продержался. Зато, когда Медунов приезжал на родину в отпуск, вокруг него кругами ходила Аграфена, также оставшаяся незамужней.

— Я - твоя судьба, — говорила она мужчине при каждой встрече. — Да когда же до тебя это дойдет? Упрямый ты, мой любушка, но моя любовь ещё упрямее.

Но Авдей даже смотреть в её сторону не хотел — на дух не переносил назойливую женщину. После демобилизации он вернулся в Ивановскую слободу и возглавил всё ту же МТС, где раньше работал трактористом. Мужчина оставил попытки жениться, и посвятил свою жизнь уходу за престарелыми родителями и многочисленным племянникам. Умер Авдей Сергеевич от пневмонии в возрасте шестидесяти трех лет…

Закончив свое неспешное повествование, Ирина Петровна перекрестилась.

— А что же Груня? — поинтересовалась Ксюша.

— Она его ненадолго пережила, и, несмотря на наше сопротивление, сестры все равно похоронили её в нескольких шагах от Авдея Сергеевича.

— А почему захоронение такое странное?

Ирина Петровна тяжело вздохнула.

— Было много разговоров, что выходит она из гроба и плачет ночами над могилой Авдея Сергеевича. Дескать, люди видели. Ну её родня и установила такое надгробье, чтобы языками перестали молоть.

— А почему за могилкой никто не следит?

— Кто умер, кто уехал. Да и кому она нужна? Доброй памяти-то о себе не оставила.

Ксюша подошла к могиле и, несмотря на предостерегающее ворчание бабушки, раздвинула траву. На неотесанном гранитном валуне не было таблички с надписью. Ксюша смела с плиты прошлогодние листья и прочий сор. На позеленевшем от сырости и времени бетоне виднелись черные от набившейся грязи высеченные слова: 'Никому тебя не отдам, сокол мой ясный, и даже смерть не разлучит нас'.

— Ой, как же мне её жалко, — расстроилась Ксюша и выдернула траву, пробивающуюся сквозь трещины в плите. — Ведь Груня пострадала от несчастной любви. Как ни крути, но дед Авдей с ней плохо обошелся. Бросил, да ещё и на другой женился. Это же так больно, так обидно!

Ирина Петровна тоже подошла к могиле.

— В жизни всякое бывает, — строго посмотрела она на внучку. — Может, и тебя какой-нибудь ухарь по молодости да по глупости обманет. Значит, не твой это человек. Плюнь ему вслед, если тебе от этого легче станет, а лучше прости его и живи дальше. И не пытайся цепляться за парня — толку всё равно не будет. Отпусти его с миром, и вскоре увидишь: наступит новый день и придет новая любовь.

Бабушка и внучка ушли с кладбища уже во второй половине дня, тщательно оборвав траву и вокруг захоронения Аграфены Стрельцовой. Каких бы ошибок не совершил в своей жизни человек, он достоин прощения, даже если сам прощать так и не научился.