Дело «Памяти Азова»

Период между 1917 и 1921 годами был, пожалуй, самым трудным в 300–летней истории российского Балтийского флота. Первая мировая и Гражданская война не прошли даром. За это время на Балтике произошло немало драматических и трагических событий. Одним из таковых было и дело о сдаче врагу двух новейших эскадренных миноносцев. Ни до, ни после этого случая корабли под красным флагом никогда больше не сдавались врагу. Тот трагический случай явился первым и последним. При этом в плен эскадренные миноносцы сдал не кто–нибудь, а человек, фактически исполнявший в то время должность главнокомандующего военно–морскими силами страны. Подобного история мировых флотов вообще никогда не знала!

В советское время о «деле двух эсминцев» писали мало и неохотно. Понять историков можно, ибо гордиться в данном случае действительно особенно нечем. Однако, как это часто бывает в критические моменты, трусость и подлость одних соседствует с героизмом и доблестью других. История трагедии двух эсминцев не была исключением из этого правила. А потому, наверное, сегодня нам нелишне будет вспомнить еще раз эту трагическую страницу отечественной истории, вспомнить, чтобы попытаться разобраться в событиях декабря 1918 года, вспомнить, чтобы еще раз помянуть поименно тех, кто до конца остался верен своему воинскому долгу и воинской чести.

Балтика. Осень 1918 года

…Заканчивался год 1918–й. На территории России все больше и больше разгоралась беспощадная и кровавая Гражданская война. Наряду с ней ширилась и иностранная военная интервенция. Если еще вчера главной опасностью для страны являлось наступление кайзеровских армий, то к концу года все изменилось.

В результате ноябрьской революции 1918 года в Германии была свергнута монархия и немцы покинули оккупированные территории Украины и Прибалтики. Но свято место пусто не бывает! И вместо германских войск в Прибалтику вступили войска Антанты.

В ближайшей к Петрограду Эстонии сразу же после ухода немцев власть захватили местные националисты, сформировавшие для борьбы с Советской Россией «Эсти Кайтселит» (Эстонский охранный корпус).

Одновременно, воспользовавшись эвакуацией германских войск, 7–я Красная армия под лозунгом «мировой революции» в конце ноября 1918 года перешла в наступление на Нарву, занятую частями Эстонской армии.

Между тем в ноябре Морской Генеральный штаб известил командование Балтфлота о том, что «английская эскадра прошла Каттеат по пути в Балтику, предполагаемая цель — высадить десант в Ревель». Это подтвердила и агентурная разведка, а потому 18 ноября 1918 года начальник Морских сил Балтийского моря Зарубаев доложил в Москву, что начинает ставить мины на подступах к Кронштадту.

2 декабря флотские радиоразведчики перехватили шифрограмму из Ревеля следующего содержания: «Командующему союзным флотом в Балтике. Наши летчики будут встречать вас у Суропа и Оденсхольма». Об этом сразу известили Москву. Позже поймали еще несколько сообщений подобного рода. Судя по ним, на Балтику прибыло не менее 9 британских боевых кораблей. Известный историк английского флота Вильсон, в свою очередь, позже написал: «Сразу по заключении перемирия (с Германией. — В.Ш.) в Балтийское море вышли 1–я эскадра легких крейсеров и три флотилии эсминцев».

Общие силы англичан составляли пять крейсеров, девять эскадренных миноносцев и семь минных тральщиков под командованием контр–адмирала Э. Александер-Синклера.

28 ноября 1918 года с крейсера «Олег», эсминца «Меткий» и трех транспортов был высажен десант на левый берег реки Наровы. Красные моряки заняли Гунгербург (ныне Нарва-Иысту) и, соединившись с частями 7–й Красной армии, 29 ноября 1918 года освободили Нарву. В этот же день была провозглашена Эстляндская Трудовая Коммуна (Эстляндская Советская Республика). После этого войска 7–й Красной армии начали дальнейшее наступление на Ревель.

12 декабря 1918 году в Ревель, для усиления обороны, пришел отряд английских кораблей в составе двух легких крейсеров и пяти эсминцев.

На тот момент времени состояние Балтийского флота было весьма плачевным. После ледового перехода из Гельсингфорса в Кронштадт в апреле 1918 года лишь одна треть кораблей могла быть приведена в боевую готовность после сравнительно небольшого ремонта. Помимо этого тысячи моряков ушли на сухопутные фронты и на многочисленные речные флотилии. В результате, по свидетельству комиссара Балтийского флота Флеровского, к августу 1918 года «на больших кораблях почти не осталось личного состава: на броненосном крейсере „Рюрике“ — 170 человек вместо 939 моряков, на линкоре „Петропавловск“ — меньше 200 (положено 1120), на линкоре „Республика“ — около 200 (должно быть 930 моряков)».

Из характеристики Балтийского флота в 1918 году: «Полгода никаких плаваний и работ не проводилось. К ничтожным остаткам обученных матросов добавились совершенно неопытные в морском деле люди, нанявшиеся служить часто ради того, чтобы куда–то пристроиться».

По Брестскому миру, заключенному с немцами, флот должен был оставаться в портах. Начальника морских сил Балтийского моря бывшего капитана 1–го ранга Алексея Щастного, проведшего через лед из Гельсингфорса (Хельсинки) почти 200 кораблей, в мае, вызвав в Москву, арестовали, а в июле расстреляли по приговору Ревтрибунала, науськанного Львом Троцким. Конфликт начался после того, как начморси (так теперь сокращенно называлась должность командующего) довел до Советов комиссаров и флагманов «тайное ему поручение из Кремля» о подготовке групп моряков для подрыва фортов и кораблей «в случае необходимости». Главный военный начальник большевиков на заседании трибунала (он выступал единственным свидетелем) подтвердил, что взрывникам наркомат поместил вклады в банке. «За деньги революции не служат», — вынес постановление Совет комиссаров еще до суда над Щастным. Расстрел командующего и вовсе поубавил Льву Давидовичу авторитета на Балтике. Матросы и штабы начали демонстративно собирать средства семье покойного начморси. Надо было любой ценой сломить «балтийское неподчинение». А это можно было сделать, только назначив туда руководителем лично преданного Троцкому человека, причем такого, над кем бы витал ореол героя революции.

Появление английского флота в Ревеле вызвало закономерную тревогу у командования Балтийского флота. Для начала необходимо было уточнить ситуацию вокруг Ревеля, и в сложившейся ситуации лучше всего можно было бы использовать подводные лодки.

Дивизия подводного плавания (подплава) Балтийского флота к этому моменту имела в своем составе девятнадцать подводных лодок. Но по техническому состоянию большинство из них были небоеспособны. Выбор разведать Ревельский рейд пал на наиболее боеготовую в тот момент подводную лодку «Тур». Команду на нее собрали со всей дивизии.

26 ноября командир «Тура» Николай Коль и комиссар латыш Ян Гаевский были вызваны в штаб действующего отряда Балтийского флота на крейсер «Адмирал Макаров». Однако принял их не начальник Морских сил Балтийского моря, а член Реввоенсовета Республики Федор Раскольников.

Явление «Красного лорда»

В нашем повествовании Федор Раскольников — это центральная фигура, а потому остановимся на этой личности подробнее.

Настоящая фамилия Раскольникова — Ильин, а революционный псевдоним «Раскольников» он дал себе сам. Согласитесь, что псевдоним многозначительный. Считавший всю жизнь себя большим интеллектуалом Ильин взял именно такой псевдоним не случайно. Как мы помним, Раскольников Достоевского считал себя избранным, а потому с легкостью убил топором «ничтожную» старуху–процентщицу, после чего, однако, осознал содеянное и раскаялся. Что же хотел сказать миру недоучившийся студент Ильин, беря себе столь одиозный псевдоним? Скорее всего, то, что во имя своей идеи — идеи мировой революции — он готов, как и Раскольников, крушить топором стоящих на его пути ничтожных людей, не испытывая при этом, как его литературный предшественник, никаких душевных мук. Помните, как у Достоевского: «Тварь я дрожащая или право имею?» Ильин—Раскольников сам присвоил себе право взять в руки революционный топор.

Мало кто знает, но в начале своей революционной карьеры будущий Раскольников придумал себе совсем иную кличку — Немо, в честь знаменитого жюльверновского капитана. Но вскоре понял, что с кличкой ошибся. Матросы и солдаты слыхом ничего не слыхивали о литературном герое — борце за свободу Индии от английских поработителей, гениальном изобретателе и первом великом моряке–подводнике (именно так был подан образ капитана Немо Жюль Верном в его знаменитых «80 тысяч лье под водой»), к тому же само имя «Немо» ассоциировалось у окружающих с понятием «немой». Более неудачного прозвища для начинающего оратора и трибуна придумать было нельзя. Поэтому неперспективный Ильин-Немо вскоре исчез, зато появился многозначительный Ильин-Раскольников.

Жажда славы у Ильина-Раскольникова была прямо маниакальная. Псевдонима убийцы ему было явно мало. Уже после революции он неожиданно для всех объявил, что является праправнуком знаменитого лейтенанта Дмитрия Ильина — героя Чесменского сражения 1770 года и национального героя России. Увы, даже самые преданные поклонники Ильина—Раскольникова до сих пор так и не смогли найти никаких документальных подтверждений этому, что весьма странно. В дворянских генеалогических книгах (которые скрупулезно велись в каждой губернии) проследить родословную любого дворянского рода России достаточно просто. Но восходящей линии от Ильина–Чесменского к Ильину–Раскольникову никто так и не нашел. Почему? Да потому, что ее не существует в природе! Вообще, фантазии Федора Ильина удивительны. Для чего ему понадобилось выдумывать героическую родословную? Скорее всего, из непомерного тщеславия. Кроме этого, таким образом, пламенный революционер желал поднять свой авторитет среди кадровых офицеров флота.

С началом Первой мировой войны, спасаясь от фронта, студент Ильин поступает на отдельные гардемаринские классы. Расчет оказывается верным. К моменту окончания классов начинается революция, в которой Ильин– Раскольников принимает самое непосредственное участие. Раскольников редактирует газету «Голос правды», ведет пропаганду среди матросов Балтики. В июле 1917 года он возглавляет в Петрограде провокационную демонстрацию моряков, которая была обстреляна из пулеметов. До сих пор среди историков нет единого мнения относительно того, кто же стрелял в моряков. Есть предположение, что это была провокация самих организаторов демонстрации, имевшая целью озлобление матросов против существующей власти. Мало кто знает, что в момент октябрьского переворота в октябре 1917 года, когда судьба восстания и большевиков висела на волоске, Раскольников самовольно покинул Смольный и скрылся в неизвестном направлении. Впоследствии свое неучастие в этом историческом событии он оправдывал внезапной «инфлюэнцей». После Октябрьской революции Раскольников снова на коне и вместе с матросом Железняковым разгоняет Учредительное собрание. «Там действовал товарищ Раскольников, которого прекрасно знают московские и питерские рабочие по его агитации, по его партийной работе». Эти слова принадлежат Ленину.

С этого времени у Раскольникова устанавливаются особо близкие и доверительные отношения и с Львом Троцким, которого Раскольников считает своим единомышленником и наставником. Вскоре после октября 1917 года за особые заслуги в революционизации Балтфлота именно Троцкий на флотском съезде присваивает ему почетное звание лейтенанта (и это притом, что все чины к тому времени уже были отменены!) с формулировкой «за преданность народу и революции, как истинный борец и защитник прав угнетенного народа».

И Раскольников полностью оправдывает доверие Троцкого, активно участвуя в судебном фарсе с командующим флотом Щастным, первым голосует за его казнь. Сегодня доказано, что вины перед Отечеством у Щастного не было никакой, кроме той, что вопреки желанию Троцкого он спас в ледовом походе Балтийский флот и потому стал его личным врагом.

После процесса со Щастным Раскольников становится настоящим любимцем Троцкого (теперь он «избранный»!) и карьера его поэтому стремительна. Уже в сентябре 1918 года Раскольников назначается членом Реввоенсовета Республики, став там правой рукой Троцкого. В Реввоенсовете Раскольников (как большой военно–морской специалист) отвечал за морские вопросы, то есть, по существу, являлся на тот момент главным начальствующим лицом в ВМФ страны. Себя он, не без гордости, любил в это время именовать себя «красным лордом», намекая тем самым, что он, вчерашний недоучившийся мичман, ныне, волею судеб, вознесся до вершин власти лордов британского Адмиралтейства.

Впрочем, у Раскольникова был серьезный конкурент — матрос Николай Маркин. При всей расположенности Троцкого к Раскольникову, к Маркину он благоволил намного больше. Причины для этого были! Во–первых, Маркин в отличие от Раскольникова был настоящим матросом, а значит, своим в матросской среде, которая с недоверием относилась к невесть откуда появившемуся мичману–оратору. Во–вторых, Маркин не на словах, а на деле, уже доказал свою незаменимость. Он был настоящим «серым кардиналом» кронштадцев, хотя мало говорил и еще меньше кричал на митингах. Еще до октября 1917 года Маркин оказал Троцкому огромную услугу. По свидетельству самого Троцкого, Маркин, зная «секрет прямого действия», после избрания его председателем Петросовета заменил квартирную блокаду в доме, где жила семья Троцкого, на «диктатуру пролетариата». Именно он затем наладил выпуск газет в Совете «Рабочий и солдат». После октября Маркин фактически возглавил Министерство иностранных дел, прекратил саботаж чиновников МИДа и опубликовал тайные международные договоры царского правительства. Помимо этого Маркин возглавил еще и Наркомфин и некоторое время регулировал финансовые потоки новой власти. Все это подняло его популярность и авторитет на недосягаемую для Раскольникова высоту. Разумеется, что это не могло не вызвать у честолюбивого «красного мичмана» зависти и жажды реванша. Но пока с матросом Маркиным ему приходилось считаться и числиться во втором ряду любимцев Троцкого.

В ноябре 1917 года Раскольников назначается комиссаром Морского Генерального штаба. Мало кто знает, но в это время именно Раскольников спровоцировал массовые казни офицеров в Севастополе 16–17 декабря 1917 года, когда было расстреляно несколько сотен офицеров. Вслед за известным воззванием Совнаркома «Социалистическое Отечество в опасности» с призывом расстреливать всех «шпионов» на месте он послал в Севастополь разъяснение, что шпионами следует считать всю контру и расправляться с ней безжалостно. Именно Раскольников являлся автором «разъяснений» по поводу «красного террора», требуя повсеместных расстрелов представителей чуждых классов и введения института заложников.

В январе 1918 года Раскольников уже член Коллегии Народного комиссариата по морским делам. На этом посту Раскольников снова отличился, возглавив в Новороссийске уничтожение лучших кораблей Черноморского флота. Затем 25–летний Раскольников отбыл на Волгу в составе свиты Троцкого. Вместе с ним прибыла и 22–летняя Лариса Рейснер.

В 1933 году бывший пулеметчик Волжской флотилии, а впоследствии известный писатель Всеволод Вишневский сделает Ларису Рейснер прототипом своей героини в известной пьесе «Оптимистическая трагедия». Увы, реальная Рейснер не имела ничего общего с женщиной–комиссаром в кожанке и с маузером за поясом. Никаких комиссарских кожанок она не носила, предпочитая до конца жизни все дорогое и элегантное, особенно меха и бриллианты. В Свияжске Лариса становится любовницей Троцкого. Лев Давидович публично называет ее «античной богиней». После отъезда Троцкого Рейснер становится любовницей, а потом и женой Раскольникова.

В августе 1918 года Раскольников уже командующий Волжской военной флотилией. Нашлась должность при штабе и Рейснер. На посту командующего флотилией Раскольников, разумеется, ничем себя не проявил. Впрочем, под его началом было проведено похищение баржи с пленными красноармейцами и арестованными уголовниками у белых под Сарапаулом. Этот, в общем–то, заурядный случай, не имеющий никакого отношения к боевой деятельности флотилии, был разрекламирован на всю страну, как необычайная по смелости и дерзости операция. Чтобы увеличить эффект пиара, Раскольников сам писал статьи о себе, без всякого стеснения прославляя в них собственный героизм. На самом деле ничего подобного не было. Баржу с арестованными охраняли всего несколько старых солдат, которые без всякого сопротивления сами подали буксирные концы на пароход Раскольникова. Надо отдать должное, что, будучи, неплохим журналистом, Раскольников прекрасно понимал значение газетного слова (то есть рекламы) и умело этим пользовался. Пленение баржи было возведено им и Троцким в ранг блестящей оперативной операции. Награда — орден Красного Знамени — не замедлила себя ждать.

В целом же деятельность Раскольникова на Волге была, увы, совсем не столь героическая, как пишут его биографы. Помимо захвата баржи с пленными, ничего героического там не было. Весьма подозрительным выглядит и очень уж своевременная смерть главного конкурента Раскольникова, любимца Троцкого — матроса Маркина. Именно после гибели Маркина Троцкий окончательно приблизил к себе «красного мичмана» и тот начал делать быструю карьеру.

Неудачным оказался и устроенный Раскольниковым боевой поход с участием Троцкого. Миноносец с наркомвоенмором и командующим флотилией потерял управление и был снесен к казанскому берегу. Историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров пишет: «Главной причиной этой ситуации, очевидно, явился авантюризм Л. Д. Троцкого и Ф. Ф. Раскольникова, а также отсутствие квалифицированного руководства со стороны командиров из бывших офицеров, запуганных репрессиями во время перехода из Петрограда на Волгу (в частности, арестом командира дивизиона и некоторых других военспецов). Спасло горе–флотоводцев лишь случайность — белые не ожидали такого выверта от неприятельского миноносца и на берегу у них не оказалось артиллерии».

Апофеоз службы Раскольникова на Волжской флотилии вообще получился скандальным. В августе 1918 года, после падения Казани, флотилия, возглавляемая Раскольниковым, не оказав никакого сопротивления белым, самовольно покинула боевые позиции и ушла в тыл. Что касается самого Раскольникова, то он, бросив на произвол свою флотилию, вообще постыдно сбежал, да так, что его долго не мог найти ни главком Вацетис, ни штаб 5–й армии в Свияжске, ни собственная жена Лариса Рейснер, отправившаяся на поиски мужа в Казань под видом жены офицера. За трусость и бегство с поля боя Раскольнику грозил расстрел. Однако его спас Троцкий, вняв просьбам своей любовницы Ларисы Рейснер, которую он к этому времени уже пристроил замуж за Раскольникова.

Зато когда линия фронта двинулась с запада на восток и белая флотилия сама начала отходить вместе с линией фронта, Раскольников начал слать выспренные победные телеграммы, расхваливая самого себя. На деле никакого реального руководства флотилией он не осуществлял. Раскольников занимался совсем другими делами. Верный слуга Троцкого, именно он сочиняет в это время приказ о провозглашении красного террора на Восточном фронте, в котором заявляет: «Каждый по справедливости получает то, что он заслужил своей ролью в революции и контрреволюции».

Что стояло за словами «красный террор» думается, объяснять не надо: это и массовые расстрелы не только пленных, но и заложников из числа представителей чуждых классов, и знаменитые жуткие децимации Троцкого, и многое другое. Ко всему этому самое непосредственное отношение имел и Раскольников. Ведь недаром его жена Лариса Рейснер с гордостью говорила о тех днях, что «мы (т.е. она и ее супруг. — В.Ш.) расстреливали красноармейцев как собак». Хлеще, пожалуй, и не скажешь! При этом сами Раскольников и Рейснер жили во время пребывания на Волге на широкую ногу, не отказывая себе ни в чем. Писательница Васильева в своей книге «Кремлевские жены» утверждает, что они с легкостью реквизировали в свою личную пользу имущество ближайших усадеб, в том числе и наряды. Сопровождавшего их сына питерского вождя Каменева они вообще нарядили в одежду цесаревича Алексея. Перед нами самая настоящая мания величия и упивание безграничной властью.

Но и этого Раскольникову было мало. С подачи своего благодетеля Льва Троцкого, он решает обрушить красный террор уже на весь военно–морской флот. 20 августа 1918 года Раскольников телеграфирует из Нижнего Новгорода в Москву еще одному известному троцкисту, Антонову-Овсеенко: «Всех военных моряков, отказывающихся идти на Чехословацкий фронт, следует незамедлительно увольнять со службы и отправлять в Свияжск в распоряжение товарища Троцкого для предания суду Революционного трибунала».

Даже на фоне всех ужасов Гражданской войны кровавые расправы Троцкого над красноармейцами в 1918 году в Свияжске стоят на особом месте. Ни до, ни после этого в Красной армии не было таких жутких массовых казней. А потому приказ Раскольникова присылать провинившихся военных моряков к Троцкому в Свияжск на расправу был равносилен подписанию им смертного приговора.

Волга — все же далеко не Балтика, вооруженный колесный пароход «Ваня Коммунист» — не боевой корабль, а потому реальных военно–морских навыков новоиспеченный «красный лорд» получил за время пребывания на флотилии не много. Разумеется, Раскольников понимал, что его авторитет, как специалиста, даже после угона неохраняемой баржи, не слишком вырос в глазах настоящих моряков. При этом, как журналист и опытный пиарщик, он знал, что в данном случае следует предпринять, — необходим еще один подвиг, на этот раз на море, который при соответствующей рекламе создаст ему уже настоящую славу первого флотоводца революции. Того же мнения придерживался и Троцкий. Недоброжелателей у «демона революции» хватало, а потому преданных людей он не только ценил, но и окружал ими себя, упорно выдвигая их на руководящие посты. Раскольников свою преданность Троцкому уже доказал, а потому мог быть уверенным, что Лев Давидович будет делать ему карьеру и дальше.

Вообще, к этому времени Раскольников (полностью оправдывая свой псевдоним) показал себя как незаменимый специалист по самым деликатным делам: организация расстрелянной демонстрации, разгон Учредительного собрания, уничтожение Черноморского флота, незаконное осуждение и казнь командующего Балтийским флотом. Такие «спецы» нужны всегда, ибо они действительно «штучный товар». А потому председатель Реввоенсовета Республики был весьма заинтересован в том, чтобы авторитет его выдвиженца был непререкаем во флотских кругах. Приобрести же популярность там можно было, только возглавив какую–нибудь удачную морскую операцию, при этом обязательно на Балтике, где еще оставался настоящий флот.

Комиссары Балтийского флота С. Сакс и И. Флеровский телеграммой докладывали Троцкому: «Считаем необходимым доложить, что даже в наиболее надежных командах проявляется резкое недовольство частью первоначального состава Морской коллегии, чрезвычайно непопулярны Раскольников и Вахрамеев. Эта непопулярность дает великолепную возможность демагогам вести нить против Советской власти, прикрываясь тем, что они выступают лишь якобы против отдельных лиц». Комиссары однозначно дают понять Троцкому, что «чрезвычайно непопулярного» Раскольникова надо убирать подальше от флота, и чем скорее, тем лучше и для флота, и для революции. Что же Троцкий? А плевать ему на непопулярность своего любимца! Главное, что Раскольников предан лично ему, а все остальное уже не так для Троцкого и важно!

Из воспоминаний эмигранта контр–адмирала Дмитрия Вердеревского. «Раскольникова офицеры не любили, если не сказать больше. Он платил тем же. Сбежав от прямых мичманских дел, выступил одним из организаторов беспорядков, названных потом восстанием. Многие офицеры были убиты без какого–либо суда…»

Сам Раскольников в своей нашумевшей в свое время книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» писал: «Происходил отнюдь не поголовный офицерский погром, а лишь репрессии по отношению к отдельным лицам». При этом сегодня документально известно, что Балтийском флоте было убито тогда более 120 офицеров и чиновников, арестовано еще свыше 600 человек. У Раскольникова — это только «отдельные лица»; что и говорить, «революционный топор» был в надежных руках.

Тем временем Балтийский флот, собранный к концу 1918 года в Кронштадте и Петрограде, стремительно деградировал, превращаясь в ржавую груду железа из–за нехватки начальников, команд и угля. Впоследствии Раскольников дал ему свою уничижительную характеристику: «Полгода никаких плаваний и работ не проводилось. К ничтожным остаткам обученных матросов добавились совершенно неопытные в морском деле люди, нанявшиеся служить часто ради того, чтобы куда–то пристроиться». Кто же в том был виноват, как не сам Раскольников, изгонявший опытных руководителей с флота и лично подписавший смертный приговор командующему флотом Щастному!

Казнь Щастного, разумеется, не прибавила авторитета на Балтике ни Раскольникову, ни его шефу Троцкому. Матросы и штабы начали демонстративно собирать средства семье покойного начморси. В руководстве флотом оставались соратники и единомышленники казненного комфлота. Сломить «балтийское неподчинение» Троцкий и задумал, назначив туда Раскольникова, чтобы тот «почистил конюшни». Поэтому поводом для приезда Раскольникова в Кронштадт и явилась очередная перетряска руководства Балтийским флотом, затеянная в конце 1918 года Троцким. Предреввоенсовета в очередной раз избавлялся от инакомыслящих, приводя к рычагам военной власти своих приверженцев.

Почти одновременно Раскольников получает и самый большой политический пост в РККФ — председателя бюро морских комиссаров, а заодно дополнительно и еще две должности — члена РВС Балтики и помощника командующего 7–й армией по морской части.

Телеграмма Полевого штаба Реввоенсовета Республики Е. А. Беренсу о роспуске Совкомбалта и учреждении Реввоенсовета Балтийского флота: «3 декабря 1918 г. Реввоенсовет Республики 2 декабря постановил во главе Балтийского флота поставить Реввоенсовет Балтийского флота в составе начальника Морских сил Зарубаева и членов тт. Позерна и Нацаренуса. Вместе с тем Совкомбалт, как учреждение, является распущенным. Реввоенсовету флота вменяется в обязанность на каждый действующий корабль наряду с начальником его назначить одного комиссара, привлекши к этому по возможности членов нынешнего Совкомбалта. Наштареввоенсоветресп (вот это должность!) Костяев, Член Реввоенсовета Республики Аралов».

Появившись в Кронштадте, Раскольников сразу же принялся командовать всеми, по существу, отстранив начальника Морских сил Зарубаева. Для этого у него имелись все полномочия, данные ему Троцким. По приказу Троцкого новым членом Реввоенсовета флота был назначен еще один видный троцкист — Крунштейн. Затем посланец Троцкого провел митинг по случаю переименования эсминца «Капитан 1–го ранга Миклухо-Маклай» в «Спартак», заявив, что это позволит «действовать решительнее и революционнее». Почему древний гладиатор– фракиец Спартак, дравшийся со столь же древними римлянами, показался бывшему гардемарину Раскольникову ближе, чем его героически погибший в Цусиме соотечественник, я, честно говоря, не знаю. Впрочем, все, что не делается, к лучшему, а потому имя Миклухо-Маклая так и осталось незапятнанным в военно–морской истории.

В тот же день Раскольников дал пространное интервью «Петроградской правде»: «С горечью в голосе товарищ Раскольников говорит о том, что он увидел на Балтике, когда вернулся с Волги в Питер. Он выразил уверенность, что прибытие красных боевых моряков с Волжского фронта позволит оздоровить Балтийский флот». Итак, «красный лейтенант» взялся за оздоровление Балтийского флота со всей революционной решимостью.

Поход «Тура»

Как член Реввоенсовета Республики, Раскольников в данный момент олицетворял в Кронштадте высшую власть, а потому лично поставил перед командиром и комиссаром подводной лодки «Тур» боевую задачу: через 48 часов выйти в Финский залив и, не обнаруживая себя, произвести разведку до Ревеля, а если повезет, то и до Либавы.

— После ледового похода это первый выход в море! Задача не столько боевая, сколько политическая! Вы должны показать, что красные военморы могут прорывать морскую блокаду Антанты и действовать в открытом море! Товарищ Троцкий верит вам и надеется на вас! Наш поход будет мощным ударом по мировой буржуазии в лице английских империалистов! — патетически выступал член Реввоенсовета.

Ничего конкретного при этом Раскольников больше не сказал, ограничившись общими призывами и лозунгами.

Тем временем на подводной лодке «Тур» уже прогревали моторы, готовясь к выходу в море.

После общения с членом Реввоенсовета командир «Тура» Коль зашел в оперативный отдел штаба, где ему удалось немного уяснить ситуацию. А обстановка была не из легких. Штаб флота никаких сведений о противнике не имел вообще. Карта минных постановок на маршруте перехода была лишь приблизительная, к тому же ожидался шторм. От операторов Коль узнал и то, что по результатам разведки будут спланированы действия возможного десанта.

Командир «Тура» был из кадровых офицеров, окончил Морской корпус, участвовал в походах штурманом на «Тигре», затем старшим офицером на «Единороге». Как и многие офицеры, остался на Красном флоте из–за преданности своему делу, не испытывая, по известным причинам, особой любви к новой власти.

Комиссар лодки Гаевский был из батраков, бывший эсер. В октябре 1918 года, взвесив все «за» и «против», он перешел в большевики и сразу же был назначен комиссаром на «Тур».

Предписание С. В. Зарубаева командиру подводной лодки «Тур» Н. А. Колю о выходе на разведку в район Либавы: «7 декабря 1918 г. Секретно. Предлагаю вам по готовности идти в море, на разведку в Балтийское море, в район Либавы и Виндавы. Вы должны, руководствуясь навигационными материалами, данными командиром „Океана“, пройти Суропским проходом и далее следовать курсами, рекомендованными датской картой. Во все время плавания вы должны принимать все от вас зависящие меры к тому, чтобы не обнаруживать себя, поэтому предлагаю вам следовать треком в погруженном состоянии или ночью.

Вы должны осмотреть Либавский и Виндавский порты. В случае встречи с английскими военными судами — их атаковать. Ежесуточно между 0 и 2 часами вы должны радиотелеграммой кратко давать знать о себе и обо всем замеченном. Я считаю, что до Оденсхольма наши станции будут вас слышать, и полагаю, что дальнейший ваш поход (от Оденсхольма — Либава — Виндава до Оденсхольма всего около 550 миль) вы совершите в 5 суток, следовательно, через 5 суток после вашего последнего донесения от Оденсхольма я буду рассчитывать. получить новое уже при вашем возвращении. Зарубаев Член Военно–революционного Совета флота Крунштейн».

Телеграмма С. В. Зарубаева В. М. Альтфатеру о тяжелых условиях плавания в связи с ледовой обстановкой: «11 декабря 1918 г. Состояние льда и связанное с ним отсутствие предостерегательных знаков создало крайне тяжелые условия плавания. Бывший сегодня в море линкор „Андрей Первозванный“, имевший заданием уничтожить батарею на Нерве, сел на мель у Толбухина маяка и все имеемые средства направлены к его снятию. Подлодку „Тур“, идущую в разведку к Либаве, только сегодня, т.е. на третий день работы ледоколов, удалось вывести из Петрограда. „Ягуар“ и „Китобой“ затерты льдом в Морском канале. „Сухона“ затерта льдом между Шлиссельбургом и Петроградом. Более двадцати пароходов и даже ледоколов, как например „Черноморский“ № 3, затерты льдом в разных местах Невы и Морском канале. „Ермак“ будет готов через три недели, а „Трувор“ сломал себе руль и требует ввода в док. Сейчас (шедший) в Ревель переданный германцам пароход „Аркона“ взорвался и погиб за нашими минными заграждениями, что дает основание предполагать существование нового заграждения, поставленного противником, возможно, теми подлодками, о присутствии которых в наших водах сообщает агентура. При таких условиях, считаю невозможным, какое бы то ни было, оперативное задание. Наморен Зарубаев».

Вернувшись на лодку, Коль, построив экипаж, распорядился:

— Привести корабль в полную боевую готовность. Все работы должны быть закончены через 48 часов!

Штаб флота командировал на «Тур» опытного штурмана — старшего офицера с эсминца «Константин» — Юрия Шельтинга.

27 ноября, в 10 часов, «Тур» покинул Кронштадт, взял курс на запад. Утром 28 ноября «Тур» вышел на створ Екатеринентальских маяков. Здесь лодка погрузилась и в подводном положении обошла Ревельский рейд, пробыв на нем три часа. Подвсплыли под перископ. На рейде и в гавани военных кораблей обнаружено не было. Лодка повернула на обратный курс. Всплыли у траверза мыса Ревельштейн. Связались по радио с базой: доложили оперативную обстановку в районе Ревеля. Английских кораблей на Ревельском рейде с «Тура» не обнаружили, зато на берегу обнаружили сразу несколько неприятельских батарей. Впоследствии, правда, оказалось, что за береговые батареи и орудийные дворики были приняты… рыбацкие дома на берегу. После этого, отказавшись от похода к Либаве, «Тур» повернул обратно в Кронштадт.

В тот же день в Москву ушла телеграмма: «Морскому Генеральному штабу. Копия: Главкому Вацетису. Копия: Ленину. Подлодка „Тур“, высланная на разведку в Ревель, сегодня, 29 ноября, в 16 часов возвратилась в Петроград, выполнив задачу. На Ревельском рейде „Тур“ был 28 ноября с рассвета до 11 часов утра. На Ревельском рейде никаких военных судов не было. В гавани, по–видимому, больших судов тоже нет. Но выяснить присутствие там эсминцев не представилось возможным из–за высоты стенки северного больверка. Все маяки горели. 28–го утром „Тур“ у Ревельштейна видел прошедших из Ревеля в Гельсингфорс два малых парохода и яхту финляндского лоцманского ведомства „Элекен“. На обратном пути в море ничего не обнаружено. Альтфатер, Раскольников».

29 ноября «Тур» благополучно вернулся.

В эти дни 7–я армия, вытесняя деморализованных немцев, двигалась к Ревелю и нуждалась в поддержке с моря.

Начморси Сергей Зарубаев, понимая, что прямое столкновение с прибывшим на Балтику английским флотом ничего, кроме потерь, не сулит, решил просто закидать Финский залив минами, что было в той ситуации вполне логично. Отметим, что англичане сразу же начали нести серьезные потери от наших мин. Но Троцкому нужны были громкие подвиги его любимцев, а не неприметная и скрытая минная война!

Председатель Реввоенсовета Республики сразу же пишет телеграмму Раскольникову: «Адмиральские указания (имеется в виду Зарубаев. — В.Ш.) ничего общего не имеют с нашими задачами. Меняйте задачи самостоятельно. Известно, что англичане уже в Ревеле. Но нет точных сведений. Берите ревельские дела под свой контроль».

Два раза «красному лейтенанту» повторять было не надо. Он сразу же «взял дела под контроль» и начал «менять задачи».

Для начала Раскольников тут же вызвал к себе на ковер начморси и устроил ему нагоняй за неудачную разведку ревельского рейда и района Либавы «Туром»…

В своей объяснительной чрезвычайной комиссии, определенной РВС Республики для расследования обстоятельства пленения Раскольникова, Зарубаев впоследствии написал следующее: «В то же время он (Раскольников) сам прекрасно понимал, что техническое состояние „Тура“, „Пантеры“ и прочих далеко от нормального, а море быстро затягивается льдом. Операция с самого начала уповала на случайность. Вот почему Т. и П. не дошли. Опять же член РВС никаких новых разведывательных сведений, кроме тех, что я сам располагал, не представил, хотя ему подчинялся морской контроль (разведка. — В.Ш.). Сводки из ревельских газет, дошедшие до Москвы, мне еще ранее донесли из 7–й армии. Вызов закончился вопросом, какие суда сейчас в линии и какие команды могут составить разведку. Я заметил, что бросаться в омут нет смысла. Англичане хорошо воюют, все заранее изучают, а теперь следят за Финским заливом, что важно учитывать. Член РВС ответил в том смысле, что теперь он несет полную ответственность, а моя роль начальника флота состоит исключительно в подмоге ему, так как готовые решения наступательного характера уже есть. Я опять ответил, что к наступлению ничего подготовленного нет».

Тем временем командование Балтийским флотом осуществило запланированную ранее десантную операцию. 28 ноября крейсер «Олег», эсминцы «Меткий», «Автроил» и три транспорта высадили десант в устье реки Нарвы. Дальше кораблям идти было опасно, так как о местонахождении английской эскадры никакой информации по–прежнему не было. Вместе с начальником Морских сил Республики Альтфатером Раскольников поприсутствовал при высадке десанта на эстонский берег, которая прошла на редкость бестолково и неорганизованно. При этом Раскольников даже не пытался вступить в командование, хотя выдавал себя в Москве именно за специалиста по десантам, которые, он якобы великолепно организовывал на Волге. Десантирование еще раз наглядно показало, что революционность и профессионализм — суть разные вещи и первым второго никак не заменишь. Но вопрос привлечения «спецов» к планированию военно–морских операций Раскольников отложил для обсуждения на январском заседании РВС.

Несмотря на всю несуразицу, десантирование прошло успешно из–за полного отсутствия какого–либо противодействия. При этом десантники захватили три парохода, много оружия и военного имущества. В Нарве была восстановлена советская власть. Поддерживаемые артиллерией крейсера «Олег» и эсминцев, части 7–й армии повели наступление на запад.

4 декабря главком Вооруженными силами Республики Вацетис и член РВС Данишевский телеграфировали Зарубаеву, что ввиду скорого освобождения Красной армией Ревеля от немцев флоту надлежит занять находящийся неподалеку от него остров Нарген. Одновременно командование Балтфлота непрерывно подстегивал председатель РВС Троцкий, требуя «более решительных и энергичных действий». Состояние и возможности флота Троцкий особо при этом во внимание не принимал. Все, по его мнению, должен был решить революционный порыв и большевистский натиск под руководством его любимца Раскольникова.

К этому времени англичане уже заявили о своем присутствии. 15 декабря четыре британских корабля обстреляли советские войска, а 23–го с них высадили эстонских националистов в бухте Кунда. Правда, этот десант быстро сбросили в море.

Теперь стало ясно, что разведка «Тура» была проведена некачественно и на Ревель действительно базируются англичане.

Любопытно, что неудачный поход «Тура» до Великой Отечественной войны описывался в нашей военно–морской литературе как «героический и победный». Ежегодно эту дату отмечали на Балтийском флоте как самый настоящий праздник. Подвигу «Тура» посвящали передовые статьи в газетах и праздничные приказы, ветераны «Тура» постоянно выступали перед молодыми краснофлотцами, рассказывая о своих подвигах, которые с каждым годом обрастали все новыми и новыми героическими деталями. Все это, впрочем, не помешало в 1937 году арестовать и расстрелять бывшего командира «Тура», как врага народа.

Мечты и планы

А тогда, в середине декабря 1918 года, обстановка была такова, что об англичанах в Ревеле командование Балтийским флотом не знало ровным счетом ничего. Вот в таких условиях по личному указанию народного комиссара по военным и морским делам Льва Троцкого в штабе морских сил Балтийского моря и началось планирование набеговой операции на Ревель. Руководить ею Лев Давидович поручил своему любимцу.

Говорят, что когда Альтфатер якобы заикнулся Троцкому о необходимости повременить с походом отряда кораблей к Ревелю, так как следует все же провести доразведку, тот гневно его осадил:

— Мы, большевики, не боимся трудностей! Бывшие офицеры не способны вести за собой на подвиг революционных матросов, а потому их поведет настоящий большевик!

В тот же день на связь по телеграфу Раскольникова вызвала из Москвы Лариса Рейснер. На тот момент она была комиссаром Морского Генерального штаба, любовницей Троцкого и по совместительству супругой Раскольникова.

Рьяная троцкистка Рейснер чутко уловила последние настроения в «верхах» и сразу же решила оповестить о них мужа. Переговоры супругов были впоследствии подшиты в дело и потому дошли до нас. Они весьма любопытны.

«Лариса Рейснер:

— Председатель Реввоенсовета поручил передать: операция у… Ревеля помимо оперативной задачи имеет, несомненно, своей целью показать англичанам, что пребывание в Балтийском море совершенно безопасно (так на ленте). Посему представляется необходимым доказать англичанам противное, при помощи мер самого энергичного характера. Он высказал мнение, что для успешности операции ты бы должен принять в ней личное участие. Прошу ответа.

Раскольников:

— В какой же роли я должен принять участие? Очевидно, в качестве политического комиссара, имея целью поднять настроение команды, и не вмешиваясь в распоряжения оперативного характера. Так ли я понял?

Рейснер:

— Сейчас я справлюсь по телефону. Троцкий не видит причины, почему бы тебе прямо не принять на себя командование этой операцией?»

В ходе дальнейшего разговора Раскольников просит время для совета с Альтфатером. Как видим, его все же одолевали сомнения в своей компетентности. Впрочем, возможно, он просто струсил, так как никогда не был храбрецом. Через час из Москвы приходит указание Троцкого: «Прошу передать председателю РВС, что завтра на рассвете я на миноносце „Спартак“ вместе с двумя другими миноносцами отправляюсь бомбардировать Ревель и атаковать неприятельские суда, если повстречаются».

Почти как Юлий Цезарь: пришел, увидел, победил! Ну не герой ли после этого член РВС Федор Раскольников? Затем по прямому проводу свои соображения Раскольников передает в Москву, и там утверждается план набега:

«1. Три миноносца пойдут на разведку — „Азард“ (он уже в море), „Спартак“ (выйдет на рассвете 26 декабря), „Автроил“ (выйдет на уступе (!?) на поддержку). Крейсер „Олег“ выйдет к острову Готланд, линкор „Андрей Первозванный“ будет у Шепелевского маяка в качестве глубокого резерва.

2. Миноносцы обстреляют порт и гавани Ревеля, вызовут на себя неприятельские суда. При явном перевесе сил противника уйдут под прикрытие „Олега“, а если потребуется, то и под защиту „Андрея Первозванного“».

Поразительно, но Зарубаев и другие флагманы знакомятся с этим документом только поздним вечером. Думаю, от прочитанного они были далеко не в восторге. Но их мнения никто особо не спрашивал.

Из объяснения Зарубаева, написанного им впоследствии: «Увидев план, чины штаба сразу обратили членов РВС к следующим моментам. „Азард“ уже в порту, у него полностью отсутствует топливный запас. „Автроил“ еще не завершил ремонтные работы, требуется не менее суток, хотя я собрал все имеющиеся рабочие бригады, о чем рапортом докладывал Альтфатеру: Задачи командирам крейсера и линкора еще не доведены, опыта стрельбы команды ЭМ не имеют никакого, так, что при настаивании на плане легче ограничиться разведкой, если вовсе есть резон поспешно выходить на операцию». Альтфатер на следственной комиссии, кстати, подтвердил показания начальника Морских сил.

В тот же день, закончив чистку руководства Балтийского флота, Раскольников приступил к решению второй своей задачи — организации собственного подвига.

Почему был назначен именно Раскольников? Да потому, что именно он являлся одним из ближайших соратников и любимцев «злого демона революции». Верным «ленинцем» его сделают позднее историки, а пока именно Раскольников, как никто другой, ревностно исполнял указания своего кумира. Как представлялось Троцкому, операция, во главе которой он поставил своего любимца, была обречена на успех — это повышало авторитет его ставленников, а значит, и его самого.

Небольшой лихой рейд к Ревелю и перестрелка с английскими кораблями была, по их мнению, тем, чем надо.

Надо отметить, что подобная операция командованием флота действительно планировалась, но на более позднее время, когда сведения об английском флоте будут более достоверными, а корабли и команды — более подготовлены. Но Раскольников не мог долго ждать. В Москве его ждали другие дела. Того же мнения был и Троцкий. По его плану, Раскольников должен был как можно быстрее совершить свой очередной подвиг, получить за него очередной орден и заняться другими более важными для Троцкого делами. Таковой была прелюдия к последующей трагедии.

По составленному Раскольниковым с Альтфатером плану для проведения набеговой операции сформировали отряд особого назначения. Мы уже никогда не узнаем, каков был действительный вклад Раскольникова в разработку плана. Учитывая тактическую подготовку члена Реввоенсовета Республики, все разработали без его участия, а затем, как могли, втолковали общие положения, после чего Раскольников просто поставил свою подпись под планом. Согласно этому плану, линкор «Андрей Первозванный» должен был выйти к Шепелевскому маяку, а крейсер «Олег» — выдвинуться несколько западнее к острову Гогланд. Оба корабля должны были в случае необходимости поддержать огнем отходящие к ним легкие силы. Эсминцы «Спартак», «Автроил» и «Азард» должны были подойти к Ревелю, обстрелять ревельские укрепления. В случае обнаружения английских кораблей им следовало отойти под прикрытие «Олега» и, если понадобится, вместе с ним — к «Андрею Первозванному». План утвердили Троцкий и начальник Морского Генерального штаба Евгений Беренс, уточнив цель предприятия: «Выявить силы противника в Ревеле, вступить с ними в бой, уничтожить его, если окажется возможным».

Разумеется, Зарубаев с Альтфатером на Балтике, и Беренс в Москве прекрасно понимали, что решить такую задачу изношенным кораблям с неукомплектованными командами и при недостатке топлива будет не по силам. Но еще свежи были воспоминания о расправе с Щастным, который лишь пытался отстаивать свою точку зрения, а потому все промолчали. Беренс, надо полагать, пытался отменить операцию через главкома Вацетиса, но было уже поздно.

В последний момент Раскольников струсил и попросился идти в море не командиром отряда, как предполагалось ранее, а лишь комиссаром, но тут уже его не понял Троцкий. Телеграммой своему любимцу Троцкий заявил, что «не видит причины, почему бы ему (Раскольникову. — В.Ш.) не взять на себя командование операцией, взяв в помощь опытного специалиста». После этого Раскольников приступил к выполнению своего «подвига».

Вот как описывал возникшую ситуацию в своих позднейших воспоминаниях сам Раскольников: «В декабре 1918 года в Питере упорно циркулировал слух о приходе в Финский залив судов английского флота. Усиленно говорили, что в Ревель пришла английская военная эскадра. Но так как обывательские сплетни в то время вообще достигали геркулесовых столбов, то ко всем сенсациям приходилось относиться с большой осторожностью.

Толком никто ничего не знал. Командование Балтфлота несколько раз высылало в море подводные лодки, которым давалось задание пройти в Ревельскую гавань и произвести тщательную разведку. Однако плохое техническое состояние лодок мешало им справиться с этой задачей. Вследствие неисправностей механизмов подлодки возвращались с пути, не доведя дела до конца. Однажды нашей радиостанцией были перехвачены английские радиотелеграммы с требованием о присылке из Ревеля лоцманов. Передавались они открытым текстом, и потому им никто не придал значения. Истолковали как очередную провокацию „союзников“, предпринятую для запугивания нашего флота и удержания его в Кронштадтской гавани.

Вспыхнувшая 9 ноября германская революция повлекла за собой аннулирование ВЦИКом Брестского мира. Красной Армией были заняты Нарва и Псков. Немецкие солдаты оказывали слабое сопротивление. Приходилось воевать главным образом с русскими белогвардейскими офицерами.

Вот тогда–то Реввоенсовет Республики и решил провести более основательную разведывательную операцию для выяснения сил английского флота в Финском заливе. Как член Реввоенсовета Республики, я был поставлен во главе отряда особого назначения. Накануне похода, вечером 24 декабря, в кабинете начальника морских сил Балтийского моря под золоченым адмиралтейским шпицем состоялось заседание, на котором мы разработали конкретный план действий. В заседании участвовали В. М. Альтфатер, начальник морских сил Балтийского моря С. В. Зарубаев, его начальник штаба А. К. Вейс, начальник оперативной части С. П. Блинов и я.

По техническому состоянию кораблей, находившихся в зимнем ремонте, командование Балтфлота смогло выделить для операции небольшие силы. Линейный корабль „Андрей Первозванный“, крейсер „Олег“ и три миноносца — „Спартак“ (бывший „Миклухо-Маклай“), „Автроил“ и „Азард“ — вот то немногое, что поступало в мое распоряжение.

Не зная численности английского флота, ворвавшегося в балтийские воды, нам нельзя было ставить себе задачи полного уничтожения противника. Участники военно–морского совещания в Адмиралтействе пришли к выводу, что моему отряду поручается только глубокая разведка, которая может закончиться боем и уничтожением противника лишь в том случае, если выяснится наш определенный перевес над силами англичан.

По предложению тов. Альтфатера единогласно был принят следующий план операции: „Андрей Первозванный“ под командой Загуляева остается в тылу у Шепелевского маяка, сравнительно недалеко от Кронштадта, крейсер „Олег“ под командой Салтанова выдвигается к острову Гогланд, а два миноносца — „Спартак“ и „Автроил“ — проникают к Ревелю, выясняют численность английского флота и обстреливают острова Нарген и Вульф, чтобы определить, имеются ли там батареи. В случае встречи с превосходящими силами противника миноносцам надлежало отходить к Гогланду под прикрытие тяжелой артиллерии „Олега“, а при недостаточности его зашиты, всем следовало отступать на восток, к Кронштадту, заманивая противника к Шепелевскому маяку, где его поджидали 12–дюймовые орудия „Андрея“.

Весь риск операции падал на миноносцы, которые обладали таким неоценимым преимуществом, как 30–узловая скорость хода».

Известный флотский историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров пишет: «На волне революционного энтузиазма, желания показать английским кораблям, вошедшим в Финский залив, что их пребывание здесь не безопасно и, очевидно, не без расчета на поддержку эстонского пролетариата… была спланирована и проведена разведывательно–набеговая операция на Ревель».

Отметим, что решение о набеговой операции было принято лично Троцким и готовилось на месте его «протеже» Раскольниковым. Любопытно, что при этом Троцкий не поставил в известность даже главкома И. И. Вацетиса, о чем свидетельствует содержание телеграммы последнего В. М. Альтфатеру от 30 декабря 1918 года. В ней Вацетис просит сообщить, «почему об этой морской операции. не было заблаговременно донесено мне». Главком считал, что задача, поставленная отряду особого назначения, «не могла иметь места, так как. она не отвечает состоянию наших малочисленных морских сил, которые необходимы для прикрытия правого фланга наших войск, наступающих от Нарвы на Везенберг и Ревель, а также и для обороны Кронштадта». Другой документ — уже знакомая нам лента разговора по прямому проводу комиссара Морского Генерального штаба Ларисы Рейснер с Федором Раскольниковым — свидетельствует, что Троцкий всячески торопил морское командование с проведением операции и именно он приказал Раскольникову лично самому возглавить отряд особого назначения.

Начморси бывший контр–адмирал Зарубаев, понимая, что прямое столкновение с королевскими ВМС ничего, кроме потерь, не сулит, выбрал другой путь. Герой русско–японской войны, в войну с немцами командовавший бригадой крейсеров, из последних сил ввел «в первую линию без каких–либо сомнений» заградитель, несколько миноносок и тральщиков и закидал минами угрожаемые участки, чтобы обезопасить Кронштадт от внезапных набегов. Троцкому этого оказалось мало. Ему передают выдержки из ревельских газет, суть которых сводилась к следующему: 5 декабря на мине подорвался идущий на помощь эстонскому правительству легкий крейсер «Кассандра», но в целом английский отряд взял под защиту «наши берега». Председатель Реввоенсовета Республики сразу же подписывает депешу–разнос Раскольникову: «Адмиральские указания (видимо, Зарубаева) ничего общего не имеют с нашими задачами. Меняйте задачи самостоятельно. Известно, что англичане уже в Ревеле. Но нет точных сведений. Берите ревельские дела под свой контроль». Раскольников вызывает начморси и отчитывает, почему не удалась разведка ревельского рейда и района Либавы подлодками «Пантера» и «Тур». Впоследствии в объяснении чрезвычайной комиссии, определенной РВС Республики для расследования обстоятельства пленения председателя бюро морских комиссаров, Зарубаев написал: «В то же время он (Раскольников) сам прекрасно понимал, что техническое состояние „Тура“, „Пантеры“ и прочих далеко от нормального, а море быстро затягивается льдом. Операция с самого начала уповала на случайность. Вот почему „Тур“ и „Пантера“ не дошли. Опять же член РВС никаких новых разведывательных сведений, кроме тех, что я сам располагал, не представил, хотя ему подчинялся морской контроль (разведка. — В.Ш.). Сводки из ревельских газет, дошедшие до Москвы, мне еще ранее донесли из 7–й армии. Вызов закончился вопросом, какие суда сейчас в линии и какие команды могут составить разведку. Я заметил, что бросаться в омут нет смысла. Англичане хорошо воюют, все заранее изучают, а теперь следят за Финским заливом, что важно учитывать. Член РВС ответил в том смысле, что теперь он несет полную ответственность, а моя роль начальника флота состоит исключительно в подмоге ему, так как готовые решения наступательного характера уже есть. Я опять ответил, что к наступлению ничего подготовленного нет».

По техническому состоянию кораблей Действующего отряда, находившихся к тому времени в зимнем ремонте, командование Балтийским флотом смогло выделить для участия в операции весьма скромные силы: старый линейный корабль «Андрей Первозванный», еще более старый крейсер «Олег» и три новейших эсминца типа «Новик» — «Азард», «Автроил» и «Спартак» (бывший «Миклухо-Маклай»). Однако «Азард» в операцииучастия так и не принял, так как из–за сложных гидрометеоусловий отстаивался на якоре в Нарвском заливе. Участвующие в операции корабли были названы отрядом особого назначения. Увы, силы этого отряда были слишком малы для выполнения задач, на него возложенных.

Донесение С. В. Зарубаева в Морской Генеральный штаб о высадке англичанами десанта в бухте Кунда и о выходе наших кораблей в район Ревеля: «24 декабря 1918 г. Вследствие сообщения начдива–6 Иванова из Нарвы о высаженном противником десанте в Кунде высылаются в море крейсер „Олег“ и эсминцы „Азард“ и „Спартак“ с приказанием выяснить силы противника и в случае благоприятной обстановки атаковать его. Наморен Зарубаев. Член Реввоенсовета Раскольников».

На следующий день начальнику отряда особого назначения Раскольникову и командирам кораблей были вручены предписания начальника Морских сил Балтийского моря Зарубаева с указанием состава сил отряда особого назначения, задач и плана проведения операции: «Отряду, назначенному в операцию 25 декабря, в составе линейного корабля „Андрей Первозванный“, крейсера „Олег“ и ЭМЭМ „Автроил“, „Азард“ и „Спартак“ дается задание:

1. Выяснить силы противника в Ревеле.

2. Вступить с ними в бой.

3. Уничтожить силы противника, если это представляется возможным.

Для этого: эсминец „Спартак“ выходит в море в 10 часов утра с расчетом быть у входного маяка Ревельштейн с рассветом 26 декабря. К этому времени к маяку подходит эсминец „Автроил“, выходящий из Петрограда с рассветом 25 декабря.

Эсминцы выходят на Ревельский рейд и, выяснив, кто находится на рейде, обстреливают гавань и рейд; в случае же отпора и выхода против них превосходящих сил противника, отступают к Готланду, где держится „Олег“ в качестве ближнего резерва, и телеграфируют ему и „Андрею Первозванному“, держащемуся у Шепелевского маяка в качестве глубокого резерва, о силе противника и ходе операции. Судам в море иметь в виду, что на Ревельском рейде дежурит наша подводная лодка „Пантера“. Курсы надлежит выбирать таким образом, чтобы проходить по наибольшим глубинам, где менее вероятны возможные минные заграждения».

Начало операции

23 декабря для доразведки Ревельского рейда из Кронштадта вышла подводная лодка «Пантера», а 24 декабря — эсминец «Азард», вынужденный из–за тумана отстаиваться на якоре в Нарвской губе.

Ледоколы вывели «Пантеру» из Кронштадта в Финский залив. Утром следующего дня она в погруженном положении проникла на ревельский рейд, где с нею сразу же начались неприятности. То внезапно перестали поворачиваться и подниматься и опускаться перископы, то в корпусе появилась серьезная течь. Лодка вынуждена была всплыть. Ее командир А. Бахтин все же решил продолжить разведку.

«В 19 часов мы вышли на Екатеринентальский створ, выводящий на ревельский рейд, — вспоминал впоследствии командир „Пантеры“. — На одно мгновение нам приветливо блеснули огни маяков, но тотчас непроницаемая снежная стена закрыла нас. Началась пурга. Нужно было скорее выбираться из неприятельского логова. Я скомандовал „лево на борт“. Хлопья снега били нас в лицо так, что с трудом можно было смотреть. Впрочем, ничего, кроме снега и воды, не было видно».

24 декабря, всего за сутки похода, Альтфатер, Зарубаев, и начальник штаба Морских сил Балтийского флота Вейс, начальник оперативного отдела Блиш и Раскольников уточнили детали, и в тот же день Раскольников решительно доложил в Морской Генеральный штаб: «Завтра на рассвете я на миноносце „Спартак“ вместе с двумя другими миноносцами отправлюсь бомбардировать Ревель и атаковать неприятельские суда, если они повстречаются». Поразительно, но эту телеграмму Раскольников отправляет, еще не имея никаких результатов разведки! Это означает, что решение о набеговой операции Троцкого должно было состояться в любом случае и уже ничто не могло не только отменить ее проведение, но хотя бы отложить до получения результатов разведки. Маховик авантюры был уже запущен.

Разведка «Пантеры» была безрезультатной. Проникнуть к Ревелю из–за льда не удалось, а следовательно, никаких англичан Бахтин не видел. Что касается «Азарда», то он вообще даже не пытался выполнить поставленную ему задачу. Переждав непогоду в Нарвской губе, он лишь утром 25 декабря вернулся в Кронштадт и присоединился к отряду особого назначения, так никого в море и не встретив.

Таким образом, к моменту начала набеговой операции командование флота и командование отряда особого назначения не знали о противнике абсолютно ничего. В таких условиях, разумеется, следовало перенести сроки операции и еще раз доразведать ситуацию в районе Ревеля. Но Раскольников, ревностно выполняя указание своего шефа, отверг слабые попытки Зарубаева с Альтфатером отговорить его от выхода в море.

— Жребий брошен! — заявил он. — А кто против нашего революционного похода, тот контрреволюционер и саботажник! Товарищ Троцкий уже извещен о начале операции!

После таких слов приумолкли даже самые отважные.

Впоследствии Раскольников вспоминал: «Ранним утром 25 декабря Альтфатер, Зарубаев ияв холодном, нетопленном вагоне выехали в Ораниенбаум, где пересели на ледокол, идущий в Кронштадт. Разговор вращался только вокруг предстоящего похода.

— Особенно остерегайтесь английских легких крейсеров, вооруженных шестидюймовой артиллерией и обладающих 35–узловым ходом, — напутствовал меня Василий Михайлович Альтфатер.

В Кронштадте мы застали отряд кораблей, предназначенных для операции, вполне готовым к походу. Исключение составлял миноносец „Автроил“, где обнаружилась неисправность машины. Мы решили не откладывать поход и условились, что „Автроил“ в кратчайший срок закончит приготовления, нагонит нас и присоединится к нашей эскадре.

Альтфатер и Зарубаев проводили меня на миноносец „Спартак“, где я поднял свой вымпел».

Почему Раскольников избрал местом своего пребывания именно «Спартак»? Для того у него было несколько причин.

Во–первых, на «Спартаке» был достаточно опытный и грамотный командир лейтенант Павлинов. Имя Павлинова было хорошо известно на всем флоте, не только как представителя старой морской династии, но и хорошего моряка. Николай Павлинов (согласно флотской фамильной традиции Павлинов–4–й) был сыном генерал–лейтенанта. По окончании Морского корпуса служил на Балтике. Один из немногих офицеров, уцелевших во время мятежа на крейсере «Память Азова» в 1906 году. Прошел обучение в водолазной школе, закончил минный офицерский класс. Считался лучшим специалистом водолазного дела на Балтике. Во время Первой мировой войны был минным офицером эсминца «Внимательный», затем им командовал, исполнял должность флагманского минного офицера дивизии траления, участвовал в Ледовом походе. Затем был назначен командиром на вошедший в строй эсминец «Капитан 1–го ранга Миклухо-Маклай». 16 декабря 1918 года приказом по флоту Балтийского моря одновременно назначался начальником дивизиона эсминцев отряда судов особого назначения. В профессионализме Павлинова можно было не сомневаться.

Во–вторых, в отличие от других «старорежимных» названий кораблей Балтийского флота, «Спартак» имел самое революционнейшее имя из всех возможных, и не шел ни в какое сравнение, к примеру, с апостолом Андреем Первозванным или с варяжским князем Олегом. На кораблях с такими именами пылкому революционеру и находиться было, как–то не слишком прилично. Кроме этого имя «Спартаку» (бывшему еще несколько дней назад «Миклухо-Маклаем») Раскольников придумал самолично, а это придавало еще большую весомость сделанному им выбору. Наконец, после проведенного несколько дней назад на корабле митинга Раскольников пребывал в уверенности в полнейшей революционной преданности новоиспеченых «спартаковцев» как делу революции, так и ему лично. Он почему–то твердо верил, что смена названия корабля с «Капитана 1 ранга Миклухо-Маклая» на «Спартак» позволит «действовать решительнее». Увы, вскоре ему придется в этом разочароваться.

Но была, однако, у отряда и другая секретная задача, которую Раскольников, свято веруя в беспредельный революционный энтузиазм моряков и всесокрушающую силу солидарности пролетариев всех стран мира, тщательно таил от окружающих. Это была его общая тайна с другом и покровителем Троцким. Вожделенно и вот–вот, оба ожидали всемирного восстания пролетариата. Для этого свою жертву должен был принести и Балтийский флот. В свое время в сборнике статей и документов «Морская война на Балтике, 1918–1919 гг»., было высказано предположение, что целью операции флота в декабре 1918 года против Ревеля под предводительством Раскольникова было ни много ни мало, а «спровоцировать там пролетарскую революцию». Не чем иным, как печально знаменитой теорией перманентной революции, объяснить этот воспаленный бред Троцкого и его верного оруженосца Раскольникова невозможно!

Все было на редкость странно и необъяснимо в этой операции, руководимой недоучкой–мичманом и снаряженной во всем ему покорными, но втайне, видимо, надеявшимися на ее провал военспецами. Не зная или не желая знать даже о наличии запаса топлива на кораблях, назначенных в операцию, Альтфатер и Зарубаев проводили Раскольникова на «Спартак». Там он поднял свой, изготовленный специально для этого похода, вымпел. К сожалению, история не сохранила нам описания именного флага, но, думается, оформлен он был со знанием дела и должен был произвести впечатление на весь Балтийский флот.

Итак, получив донесение эсминца «Азард» о невозможности выполнения разведки, отряд особого назначения, за исключением эсминца «Автроил» (задержавшегося в Петрограде из–за мелкого ремонта машин), вышел по назначению. По другим сведениям «Автроил», при выходе из гавани при маневрировании в плотном льду, получил повреждения корпуса и вернулся для починки.

Тем временем с помощью ледокола отряд добрался до чистой воды. Узнав о поломке «Автроила», Раскольников вздумал было отменить операцию (что было бы в сложившейся ситуации вполне разумно). Он даже доложил об этом командованию флотом по радио. Однако вскоре у острова Сескар «Спартак» встретил возвращавшуюся из разведки «Пантеру». Бахтин поднялся на борт эсминца и доложил Раскольникову о результатах разведки, которые позднее повторил командиру крейсера «Олег».

В целом разведка «Пантеры», как и разведка «Тура», никаких реальных результатов не дала. Однако на Раскольникова доклад Бахтина почему–то произвел совершенно необъяснимое впечатление. Рассказ командира лодки о том, что провести разведку ему помешали льды, и никаких англичан он не видел, Раскольников, по какой–то только ему ведомой причине, воспринял как отсутствие англичан у Ревеля вообще! После этого, весьма довольный собой, он приказал продолжить поход. При этом Раскольников совершает еще один вопиющий по безграмотности поступок. Он почему–то считает излишним извещать командование флотом о том, что операция продолжается! Таким образом, в то время как Зарубаев с Альтфатером считали, что Раскольников уже отказался от набега на Ревель и отводит свои корабли к Кронштадту, тот, наплевав на всех, шел к Ревелю.

Совершенно непонятно почему, но Раскольников считал, что «Автроил» в кратчайший срок введет машину в строй и нагонит отряд на переходе к острову Готланд. Таким образом, с самого начала силы отряда особого назначения были доведены вообще до ничтожного состава. По сути дела, из трех намеченных эсминцев набег на Ревель и стоявшую там английскую эскадру должны были совершать всего два эскадренных миноносца, вместо намеченных трех. Ситуация становилась совершенно абсурдной, но Раскольникова это нисколько не смущало. Привыкший к политическим авантюрам, он, по–видимому, полагал, что и на море можно действовать так же…

У Шепелевского маяка от отряда отделился линейный корабль «Андрей Первозванный» и занял назначенную позицию, согласно плану операции, остальные корабли пошли дальше на запад, к острову Готланд.

Неожиданно эсминец «Азард» дал семафор, что он погрузил мало топлива. Раскольников вынужден был отпустить эсминец в Кронштадт на дозаправку. История с топливом «Азарда» весьма знаковая. Потрясает сам факт: на идущем в бой корабле внезапно обнаруживают, что у них, оказывается, нет топлива! Для людей, имеющих хоть какое–то представление о ВМФ, такая ситуация вообще непостижима. В истории нашего флота подобного случая просто не было.

Как же такое могло произойти на «Азарде»? Возможно, команда эсминца во главе с его командиром просто откровенно не желала участвовать в операции, а потому инсценировала недостачу топлива, в надежде, что их отстранят от участия в начавшейся авантюре. Возможно, что уровень организации и на эсминце, и в штабе отряда был таков, что донесение командира «Азарда» стало для всех настоящим откровением. В любом случае, «внезапное» обнаружение недостачи топлива явилось следствием уровня руководства операцией со стороны Раскольникова. Одно дело — изображать из себя Нельсона на ходовом мостике с биноклем на груди, и совсем другое — готовить к боевой операции вверенные тебе корабли и людей, вникая во все детали. Как можно было вообще выходить в море на боевую операцию, не имея предварительной информации о состоянии запаса топлива на вверенных тебе кораблях? Это «азы» военно–морского дела. Но «азы», которые Раскольникову были, судя по всему, неведомы. Члену Реввоенсовета было не до подобных мелочей, он торопился совершить очередной подвиг. «Революционный топор» в руках «красного Раскольникова» должен был крушить врагов направо и налево.

Тем временем неподготовленность операции снова дала о себе знать. Внезапно засемафорил крейсер «Олег», который, как оказалось, также имел недостаточный запас угля. Из–за этого он снялся с якоря с изрядным опозданием и прибыл к Готланду только вечером. Необходимый уголь к этому времени на крейсер, разумеется, не погрузили, а потому использовать «Олег» в операции можно было весьма ограниченно: при интенсивном маневрировании он бы просто остался без хода. Теперь из всего отряда помимо стоящего на тыловой позиции «Андрея Первозванного» остался лишь крейсер «Олег» с весьма ограниченным запасом угля и всего один эсминец! Ситуация становилась уже абсолютно абсурдной!

Только ночью 25 декабря крейсер «Олег» и эсминец «Спартак» подошли к Готланду, где встали на якоря, ожидая с утра 26 декабря подхода «Автроила». Успешному переходу по Финскому заливу в сложных навигационных условиях способствовало то обстоятельство, что маяки на финских островах Сескар и Лавенсаари работали, как в мирное время.

Вот как выглядело начало похода в воспоминаниях Раскольникова: «Последние рукопожатия, советы, пожелания удачи. Кронштадт весь во льду. Командир миноносца Павлинов умело руководит съемкой с якоря. Наконец якорь поднят, и под предводительством мощного ледокола мы тихо пробиваемся среди огромных, с треском ломающихся льдин, сильно ударяющих в тонкие, гибкие борта миноносца. От шума и грохота неприятно сидеть в каюте. Вместе с моим помощником по оперативной части Николаем Николаевичем Струйским я поднимаюсь на мостик. Стоит сильный мороз. На западе виден конец ледяного поля и чернеющая полоска воды. По мере нашего приближения эта полоска становится шире. Наконец скрежет за бортом прекращается: мы выходим в открытое море, свободное от ледяного покрова. Сопровождавший нас ледокол, густо дымя, возвращается в красный Кронштадт. У Шепелевского маяка мы расстаемся с „Андреем“.

„Азард“ неожиданно семафорит, что он погрузил мало топлива. С болью в сердце приходится отпустить его за нефтью в Кронштадт. Только в условиях разрухи 1918 года были возможны такие вопиющие непорядки!

Незадолго до захода солнца в открытом заливе встречается подводная лодка „Пантера“. Я приказываю ей подойти к борту. На мой запрос о результатах разведки командир „Пантеры“ сухо докладывает, что в Ревельской гавани не замечено ни одного дыма.

Сгустилась тьма. Наступил ранний декабрьский вечер. Идя с потушенными огнями, мы старались не терять из виду „Олега“. Неожиданно вдали, справа по носу, мелькнул тусклый, далекий свет. Мы пристально вгляделись и по равномерным вспышкам узнали мерцание маяка. Вскоре впереди открылся новый маяк. Мы едва не закричали „ура“. На финских островах Сескар и Лавенсаари маяки действовали, словно для нашего удобства. Эта иллюминация в сильной степени облегчила нам тяжелые условия плавания среди многочисленных островов, мелей и подводных камней Финского залива.

Поздно вечером подошли к заросшему хвойным лесом скалистому Готланду. Обойдя его вокруг и осмотрев все бухточки, мы не нашли ничего подозрительного и, решив переночевать здесь, стали на якорь у восточного берега. Комсостав миноносца спустился с палубы вниз. В уютной, залитой электрическим светом кают–компании с большим столом посредине и черным лакированным пианино в углу долго сидели за чаем и разговаривали — скромный и сдержанный командир Павлинов, неутомимый рассказчик анекдотов веселый штурман Зыбин, несколько замкнутый артиллерист Ведерников, всегда чем–то неудовлетворенный инженер–механик Нейман, умный, общительный, жизнерадостный Струйский и я. Наша беседа, как пишут репортеры, „затянулась далеко за полночь“. Наконец мы разошлись по каютам и легли спать.

Спокойно переночевав под прикрытием Готланда, с рассветом старательно принялись шарить биноклями по всем направлениям, с нетерпением ища запоздавшего „Автроила“. Но тщетно. Погода стояла ясная. Видимость была хорошей. Однако нигде в море не обнаруживалось ни одного дымка.

Вдруг из Кронштадта пришла шифровка, извещавшая нас о неготовности „Автроила“ к выходу. Его техническая неисправность оказалась значительно большей, чем можно было предполагать. Не было ни малейшей уверенности, что он присоединится к нам хотя бы на следующий день. По моему приказанию миноносец „Спартак“ снялся с якоря и одиноко направился в разведку, а крейсер „Олег“ под командой военмора Салтанова остался на месте ночной стоянки. На мостике „Спартака“ находились Струйский, командир миноносца Павлинов и я.

Стоял ясный, безоблачный зимний день. Ярко сияло солнце, но его холодные, негреющие лучи не могли умерить мороза. Дул острый, пронизывающий, ледяной ветер, заставлявший нас на мостике ежиться, поднимать воротники и потирать уши. На мне была кожаная куртка, изнутри отороченная мехом, но я все же насквозь продрог. Море было спокойно, что редко случается в этих широтах в конце декабря».

На подступах к Ревелю

…Утро 26 декабря было ясным и тихим. «Спартак» беспрепятственно обстрелял остров Вульф, чтобы проверить, есть ли там неприятель, но никто не отвечал. Потом пошли к Наргену, открыли огонь — остров молчал. Никаких батарей там не было и в помине.

Затем со «Спартака» заметили финский пароход, шедший в Ревель с грузом бумаги. Его захватили, высадили на него двух военморов и отправили в Кронштадт. Не сохранилось документов, отвечающих на вопрос, кто давал команду открывать огонь по островам. Однако гадать здесь не стоит — команду на обстрел дал Раскольников. Почему? Да потому, что уже больно не терпелось «красному лейтенанту» почувствовать себя в настоящем морском сражении. Незапланированный обстрел островов имел самые катастрофические последствия. Дело в том, что военный комендант Наргена сразу передал информацию об обстреле в Ревель по телеграфу. С этого момента скрытность операции была полностью утрачена. С этого момента англичане могли действовать на опережение, что они и не преминули сделать. Диву даешься, но Раскольников в достаточно простой обстановке нарушил самые элементарные правила проведения разведки на море!

Так случилось, что в те же минуты «эстонский флот», состоящий из трех кораблей (бывшие российская канонерская лодка и два сторожевика, брошенные в Ревеле в феврале 1918 года), высаживал свой десант. В открытом море эстонцев прикрывали англичане: два легких крейсера и миноносец. А «Спартак» всего в 20 милях от противника, непонятно для чего, ошалело палил по пустынным островам.

В 1921 году в Таллине вышли в свет мемуары адмирала И. Питке, возглавлявшего в 1918–1919 годах эстонский флот. И. Питке пишет: «Когда мы были заняты высадкой десанта, со стороны Готланда показались дымки. Появление дымков вызвало среди офицеров и матросов тревогу. Я смотрел на свое положение так: уйти со своими кораблями с 6–7 узлами хода я не смогу, этим мы только покажем себя неприятелю и привлечем его внимание. Если же продолжать высадку десанта и стоять в середине залива, то они нас и не заметят. Так и случилось. Комендант Наргена телеграфировал тип русского корабля и его курс. С берега донесение о противнике, попавшем в наши воды, отправили на крейсер „Калипсо“. Они (британцы) перекрыли русским путь к отходу». Поразительно, но Раскольников с каким–то маниакальным упорством делал все от него зависящее для краха затеянной им самим операции.

В 13 часов, когда «Спартак» приближался к Ревелю, сигнальщики заметили в порту дымы пяти кораблей. Это были те самые англичане, которых так и не обнаружили подводники. Получив информацию о появлении одинокого эсминца у Наргена, английская эскадра спешила ему на пересечку. Раскольников не рискнул «атаковать неприятельские суда» и велел отходить к Кронштадту. «Спартак» развернулся, дал полный ход в 25 узлов, хотя эсминцы типа «Новик», к которым он принадлежал, свободно выжимали 35 — именно с такой скоростью его нагоняли преследователи. Началась перестрелка.

Из воспоминаний Раскольникова: «Мы открыли по Вульфу огонь из 100–мм орудий. Наш вызов (!?) остался безответным. По–видимому, на Вульфе не было артиллерии. Это придало нам большую смелость (!?), и мы с увлечением продолжали смелую разведку. Но едва поравнялись с траверзом Ревельской бухты, как в глубине гавани показался дымок, затем другой, третий, четвертый, пятый. Мы развернулись на 180 градусов и, взяв курс на Ост, полным ходом направились в сторону Кронштадта. Но пять зловещих дымков приближались к нам с большой быстротой. Вскоре показались резкие очертания военных кораблей.

Мы без труда определили, что нас преследуют пять английских легких крейсеров, вооруженных 6–дюймовой артиллерией (152–мм) и обладающих скоростью хода, превышающей 30 узлов. Послали радио „Олегу“ с призывом о помощи. Но англичане уже сблизились с нами до пределов орудийного выстрела и первыми открыли огонь. Мы отвечали залпами всех орудий, за исключением носового, у которого предельный угол поворота не позволял стрелять по настигающим нас английским кораблям.

Боевая тревога обнаружила, что наш миноносец был совершенно разлажен. Пристрелка велась до такой степени скверно, что нам самим не было видно падения собственных снарядов. Однако и англичане стреляли не лучше. Они лишний раз подтвердили свою старую славу хороших мореплавателей, но плохих артиллеристов.

Чувствуя, что дела наши плохи, мы пустили обе турбины на самый полный ход. Машинисты и кочегары работали не за страх, а за совесть. На пробном испытании, когда миноносец принимался от завода, он дал максимальную скорость в 28 узлов, а теперь под угрозой смертельной опасности его механизмы выжали 32 узла.

Дистанция между нами и вражескими кораблями как бы стабилизировалась. На душе сразу отлегло. Значит, есть шансы благополучно вернуться в Кронштадт и привезти ценные сведения о силах английского флота».

Вышеприведенные откровения Раскольникова нуждаются в комментариях. Итак, в начале своего повествования командир отряда особого назначения описывает неискушенному читателю почти идиллическую картину своего пребывания на эсминце «Спартак». Он, стоя на мостике, любуется морем и островами. Затем Раскольников гоняет «чаи» и слушает анекдоты в течение всей ночи в кают–компании в кругу командного состава корабля (все они весьма приятные и занятные люди!), а утром внезапно для себя обнаруживает, что корабль–то «совершенно разложен».

В рассказе Раскольникова что ни строка, то перл! Если ты настоящий моряк (а Раскольников все же, худо–бедно, но закончил гардемаринские классы и имел чин лейтенанта!), то неужели ты не почувствуешь, прибыв на корабль, уровень его организации! Для опытного моряка для этого достаточно нескольких часов, атои минут. Допустим, что команда «Спартака» была действительно разложена. Но неужели об этом не знало командование флота, ведь боевых кораблей у них было всего раз–два и обчелся! Неужели об этом не знали командир корабля и комиссар? Неужели об этом не знал сам Раскольников? Если не знал, то он полный болван и идиот, а если знал? Почему тогда, вместо того чтобы гонять «чаи» и слушать скабрезности штурмана, он не приказал провести ночные ученья, не выступил хотя бы перед людьми с революционной речью, чтобы поднять их не слишком высокий боевой дух?

Не могу утверждать, но думаю, что в ту ночь на «Спартаке» происходили несколько иные события. В кают– компании, скорее всего, была организованна попойка командного состава во главе с самим Раскольниковым, которого «посвящали в боевые моряки». Что касается матросских кубриков, то там, вполне вероятно, происходило то же самое.

Итак, англичане преследуют убегающий от них «Спартак». По мнению Раскольникова, он уже выполнил свою боевую задачу (?!!). Если мы еще раз внимательно посмотрим боевое распоряжение, которое давалось командиру отряда, то сразу же поймем, что Раскольников в своих воспоминаниях нагло врет. Никакой задачи «Спартак» не выполнил. Да, он обнаружил английские корабли (вернее, они обнаружили его). Но о том, что английский флот подошел к Ревелю, знал весь мир, и для этого вовсе не надо было посылать к нему наши корабли. Операция, как мы знаем, организовывалась совершенно с другими целями. Напомним о них еще раз:

«1. Выяснить силы противника в Ревеле.

2. Вступить с ними в бой.

3. Уничтожить силы противника, если это представляется возможным».

По первому пункту: английские корабли были обнаружены вдалеке от Ревеля, а потому определить, сколько еще кораблей стоит в настоящее время в Ревеле, никакой возможности не было.

По второму пункту: в бой вступают, преследуя всегда вполне определенную цель, в данном случае в боевом распоряжении приказывалось вступить в бой с целью уничтожения сил противника. Бегство «Спартака» и стрельба по англичанам из кормового орудия — это несколько иной вид боя.

Трагедия «Спартака»

Увы, но с момента обнаружения англичанами «Спартака» вся операция была полностью провалена. Впрочем, при такой организации и руководстве было бы странно, если бы она закончилась по–другому. Теперь Раскольникову оставалось одно — спасаться бегством, ведя бой кормовыми орудиями. При большой скорости и маневренности эсминца это было возможно. Больше того, опыт боев на Балтике показывал, что при грамотном маневрировании вполне возможно завлечь противника на одну из многочисленных отмелей, и тем самым сразу же изменить соотношение сил, атои вовсе переломить ход боя. Именно так в свое время одержал победу над тремя германскими эсминцами однотипный со «Спартаком» эсминец «Новик». Но такой бой надо было планировать и готовить заранее. Секрет успеха здесь крылся в ювелирной работе штурмана и рулевого, а также в отработанности орудийных расчетов.

Думаю, что ни о чем этом «красный лорд» не имел ни малейшего представления.

Никакого боя на отходе Раскольников принимать не хотел. Все мысли начальника отряда теперь сводились к одному — как бы побыстрее удрать от англичан.

И снова предоставим слово Федору Раскольникову: «Вдруг случайный, шальной снаряд, низко пролетев над мостиком, шлепнулся в воду вблизи от нашего борта. Он слегка контузил Струйского и сильным давлением воздуха скомкал, разорвал и привел в негодность карту, по которой велась прокладка. Это временно дезорганизовало штурманскую часть. Рулевой, стоявший у штурвального колеса, начал непрестанно оборачиваться назад, следя, где ложатся неприятельские снаряды.

Раздался оглушительный треск, и наш миноносец резко подбросило кверху. Он завибрировал и внезапно остановился. Мы наскочили на подводную каменную гряду. Все лопасти винтов отлетели к черту.

Позади нас торчала высокая веха, обозначавшая опасное место.

— Да ведь это же известная банка Девельсей, я ее отлично знаю. Она имеется на любой карте. Какая безумная обида! — с горечью восклицал Струйский.

Осознав полную безвыходность нашего положения, я послал „Олегу“ радиограмму с приказанием возвращаться в Кронштадт.

Английские матросы рассказывали потом, что адмирал, находившийся на головном корабле, уже поднял сигнал к отступлению: отогнав наш миноносец от Ревеля, он считал свою миссию законченной. Но при виде нашей аварии английские суда опять пошли на сближение. Ни на минуту не прекращая огня, они не сделали ни одного попадания, хотя расстреливали нас почти в упор. Сидя на подводных камнях, наш миноносец продолжал отстреливаться из кормового орудия. Но никакого вреда неприятельскому флоту тоже не причинил.

Заметив наше беспомощное положение, английская эскадра решила захватить миноносец „живьем“. Я предложил открыть кингстоны, но это приказание не было выполнено. Инженер–механик Нейман ответил, что кингстоны не действуют».

Еще раз проанализируем эту часть воспоминаний Раскольникова. Оно того стоит! «…Вдруг случайный, шальной (это при прицельной–то в бою стрельбе? — В.Ш.) снаряд, низко пролетев над мостиком, шлепнулся в воду вблизи от нашего борта. Он слегка контузил тов. Струйского (помощника Раскольникова по оперативной части… — В.Ш.) и сильным давлением воздуха скомкал, разорвал и привел в негодность карту, по которой велась прокладка».

Увы, как ни прискорбно говорить, но Раскольников снова беспардонно врет. На самом деле в тот момент (в 13.30) произошло вот что: комендоры вздумали ввести в дело одно из носовых орудий, развернув его в корму. Чуть ли не при первом выстреле вырвавшиеся из его ствола пороховые газы пронеслись над мостиком, сметя за борт карты и контузив не Струйского, а штурмана. Короче говоря, англичане тут были совершенно ни при чем.

Несмотря на присутствие командира отряда, командира эсминца, комиссара, «случившееся, — по словам Раскольникова, — временно дезорганизовало штурманскую часть. Рулевой, стоявший у штурвального колеса, начал непрерывно оборачиваться, не столько смотря вперед, сколько следя за тем, где ложатся неприятельские снаряды». Результат не замедлил сказаться — «Спартак» с ходу вылетел на камни, сорвав гребные винты.

— Да ведь это же известная банка Девельсей, я ее отлично знаю! — изумился Струйский.

Было чему изумляться — за кормой «Спартака» раскачивалась веха, предупреждавшая мореплавателей об опасности. Никто из находившихся на эсминце просто не обратил на нее внимания.

Отметим, что среди организаторов посадки эсминца на мель мы видим всех участников ночного «чаепития». Здесь и «скромный и сдержанный» командир Павлинов, который вместе с «неутомимым рассказчиком анекдотов веселым» штурманом Зыбиным в элементарных условиях, при наличии ограждающих вех, посадил корабль на мель. Здесь и «несколько замкнутый» артиллерист Ведерников, который оказался не в состоянии организовать сколько– нибудь действенный огонь по врагу и, судя по всему, вообще не руководил артиллерией корабля. Здесь и «умный, общительный, жизнерадостный» помощник Раскольникова по оперативной части Струйский. К слову сказать, на тот момент Струйский занимал должность флагманского штурмана Балтийского флота и фактически являлся одним из лучших штурманов отечественного флота. И вдруг именно он сажал эсминец на прекрасно всем известную банку? Ну и, разумеется, сам руководитель и вдохновитель всего происходящего Федор Раскольников.

Вся эта веселая «гоп–компания» и сдала врагу новейший эсминец без всякого сопротивления. Скажу честно, что, собирая материалы по трагедии 26 декабря 1918 года, я не мог отделаться от мысли, что поведение командного состава «Спартака» было в тот день на редкость неадекватным. Только личной трусостью и нежеланием драться за новую власть его не объяснить. Причем весьма странно вели себя практически все участники ночного «чаепития». А потому у меня и сложилось твердое убеждение, что пьянка в ночь с 25 на 26 в кают–компании «Спартака» была настолько грандиозной, что даже к обеду следующего дня ее участники все еще находились под воздействием спиртных паров и мало что вообще соображали в происходящем вокруг них.

Именно поэтому предоставленные сами себе артиллеристы наводили баковое орудие прямо через ходовой мостик, а глазеющие на англичан и не ведущие наблюдение в своих секторах сигнальщики попросту «не заметили» ограждающую мель веху прямо перед своим носом.

Самое поразительное в посадке «Спартака» на мель состоит в том, что посадили его люди, которые должны были как «Отче наш» знать все местные мели, около которых плавали всю свою жизнь.

Но они умудрились посадить, в то время как англичане, плававшие на Балтике всего какую–то неделю и не изучившие к этому времени даже лоции, ни на какие мели не садились. Надо понимать, что «Спартаком», скорее всего, вообще никто не управлял. Раскольников с собутыльниками пучил бессмысленные глаза на мостике, штурман умудрился «потерять» навигационную карту, а перепуганные рулевые рулили туда, куда бог на душу положит…

После посадки «Спартака» на мель противники некоторое время обменивались безрезультатными выстрелами. Потом британцы прекратили огонь, послушно замолчал и «Спартак». Почему не получивший ни одного попадания корабль вдруг столь внезапно прекратил сопротивление? Можно было бы понять, если бы просил пощады уже тонущий эсминец с выбитой командой. Но в «Спартак» не было ни одного попадания, не было ни погибших, ни раненых! Объяснение только одно — на корабле царили полная паника и безвластие, и ни командир, ни Раскольников не владели ситуацией, а может, и сами не хотели ей владеть.

Позднее Раскольников нагло утверждал, что он якобы велел радировать на «Олег», чтобы тот уходил в Кронштадт. Этим он между строк утверждал, что до конца думал о деле и других людях, не потерял трезвости ума, а держался настоящим орлом. Во все это не слишком верится. Если бы Раскольников действительно известил в 14.00 26 декабря командование флотом о происшедшем, то вся трагедия и ограничилась бы только потерей «Спартака», и тогда, разумеется, не произошла бы еще одна трагедия. Поэтому можно утверждать, что никаких радиограмм Раскольников в тот момент никуда не отправлял. Не до того было насмерть перепуганному любимцу Троцкого.

Судя по всему, Раскольников вообще потерял рассудок из–за происходящего вокруг, и в тот момент члена Реввоенсовета Республики не волновали более никакие дела, кроме спасения своей собственной шкуры.

В одном из документов значится, что сигнал со «Спартака» якобы передавали на «Олег» флажковым семафором. Но ведь это полное вранье! Флажковый семафор можно передать лишь в пределах прямой видимости. Но в момент посадки «Спартака» на мель в пределах прямой видимости были только английские корабли. Кому же тогда семафорил своими флажками сигнальщик?

Самое интересное заключается в том, что, когда «Спартак» стал уходить, англичане действительно решили прекратить погоню, полагая, что, отогнав советский эсминец, свою задачу они выполнили. Внезапная остановка эсминца из–за посадки на мель стала для них настоящим подарком. Думаю, что не менее были удивлены англичане, когда эсминец затем прекратил огнь и сдался.

Здесь будет нелишне вспомнить, что царские офицеры, которых так поносил Раскольников со товарищи, не спускали флаги даже в куда более безнадежных ситуациях. Вспомним хотя бы трагедии эсминцев «Страшный» и «Стерегущий» у Порт-Артура, когда погибающие корабли отстреливались от врага до последнего снаряда и сражались до последнего офицера и матроса. Позор «Спартака» становится еще горше от того, что сам корабль изначально носил славное имя капитана 1–го ранга Миклухо-Маклая, командовавшего в Цусимском сражении броненосцем береговой обороны «Адмирал Ушаков». Этот корабль сражался с врагом до последнего снаряда и погиб, так и не спустив Андреевского флага, вместе со своим доблестным командиром. Увы, у членов Реввоенсовета было, по–видимому, какое–то свое понятие о воинской чести.

В своих мемуарах Раскольников пишет, что в последний момент он якобы приказал открыть кингстоны, чтобы затопить корабль, сидевший на камнях всем корпусом (!), но инженер–механик Нейман (еще один участник ночной пьянки — «всегда чем–то неудовлетворенный инженер–механик Нейман») вдруг заявил, что они не действуют.

Здесь опять явное вранье! Если корабль прочно сидел на мели, так что не смог одернуться с нее машинами, то о каких кингстонах может идти речь? Открывай их, не открывай, но корабль никак не утонет, так как сидит на мели! Для того, чтобы в руки противнику не попал боевой корабль, следовало делать совершенно иное: дать команду матросам покинуть корабль, а оставшейся на борту подрывной команде — подорвать главные машины, выбросить за борт орудийные замки, уничтожить секретную документацию, а по возможности и взорвать артиллерийский боезапас, чтобы у англичан уже не было никаких шансов ввести захваченных корабль в строй. На все это времени у Раскольникова и командира «Спартака» было предостаточно. Но ни у кого из них даже не возникло мысли об этих, казалось бы, предельно ясных любому моряку, вещах.

Честно говоря, упоминание Раскольникова о неисправных кингстонах вообще очень настораживает. Если все дело было действительно в них, то получается, что «Спартак» вовсе не садился ни на какую мель. Он просто остановился и спустил флаг. Но если Раскольников не пишет ни о каком открытом неповиновении команды эсминца в ходе перестрелки с англичанами, то получается, что «Спартак» остановили и сдали врагу сами начальники, во главе с самим Раскольниковым! А история о посадке на мель была придумана им позднее для собственного оправдания в глазах того же Троцкого.

В неповиновение матросов ивих бунт во время боя я не верю, по нескольким причинам. Во–первых, команда на эсминце была опытная, прошедшая горнило мировой войны. Несколькими неточными выстрелами запугать ее было сложно. Во–вторых, о факте матросского неповиновения молчит сам Раскольников. Нет об этом никаких, даже слабых, намеков в материалах расследования обстоятельств сдачи «Спартака». В–третьих, порукой тому, что матросы «Спартака» выполнили свой воинский и революционный долг до конца, служит их поведение в плену, о чем мы в свое время еще расскажем.

Один из отечественных историков так описывает обстоятельства сдачи «Спартака». Он пишет: «Машины „Спартака“ находились в плохом состоянии, но кочегары и механики „выжали“ из них все возможное, в результате чего расстояние до противника перестало уменьшаться. На преследовании противник вел редкий огонь, „Спартак“ отстреливался из кормовых 102–мм орудий, тем не менее попаданий не достигла ни одна из сторон. Спустя три четверти часа после начала погони англичане готовы были прервать преследование, и около 14.00 Тэсиджер (командир отряда английских кораблей. — В.Ш.) уже отдал приказ поворачивать на обратный курс, как с крейсера „Калипсо“ заметили, что „Спартак“ вдруг будто подбросило вверх, и он остановился. Оказалось, что эсминец крепко засел на мели, и причиной аварии стал сделанный около получаса назад единственный выстрел из носового орудия, который имел для корабля фатальные последствия. При выстреле носовая четырехдюймовка была направлена под слишком острым углом к корме, и от действия дульных газов были выбиты стекла в ходовой рубке, штурман Н. Струцкий контужен, а карта, по которой прокладывался курс корабля, как и ящик с остальными навигационными картами, уничтожена. На мостике, где выстрел приняли за попадание неприятельского снаряда, возникла паника. Во избежание новых попаданий рулевой изменил курс, приведший „Спартак“ на мель Девелси (сейчас Карадимуна — в дословном переводе с эстонского „дьявольские яйца“ — две скалы на глубине 5,4 и 3,4 м). В результате аварии эсминец получил повреждения рулевой машины и обшивки корпуса, лопасти гребных винтов были сломаны.

Оценив безнадежность ситуации, в которой оказался корабль, Раскольников приказал открыть кингстоны, но отменил свой приказ после того, как механик эсминца, Нейман, ознакомил комиссара с плачевным состоянием донного оборудования.

В момент аварии английские корабли находились всего в 30 кбт. Вполовину сократив расстояние, они легли в дрейф и спустили шлюпки. Прибывшая на эсминец призовая партия была поражена его запущенным состоянием не меньше, чем неопрятностью и расхлябанностью самих „красных военморов“. Еще большее удивление англичан вызвал стихийный митинг, который возник по вопросу запуска помп для осушения пробитого корпуса. Вопрос решался чуть ли не голосованием. Тем не менее собрание постановило дать пар к помпам. Затем экипаж „Спартака“ был перевезен на английские корабли. Вечером того же дня эсминец „Вендетта“ стащил „Спартака“ с мели и привел на буксире в Ревель.

Тем же вечером эстонские власти устроили роскошный банкет для победителей. Обилие блюд и напитков удивило даже видавших виды англичан, тем более, что всем было известно о недостатке продовольствия в Ревеле. Попойка продолжалась до поздней ночи, когда британским морякам пришла пора отправляться на свои корабли. По прибытии на борт крейсера „Калипсо“ коммодор Тэсиджер приказал доставить ему все бумаги, захваченные на „Спартаке“, из которых он и узнал, что неподалеку от острова Готланд должен находиться крейсер „Олег“. Немедленно был отдан приказ выйти в море крейсеру „Карадок“ и эсминцу „Вэкефул“, а остальным кораблям отряда готовиться к скорому выходу».

Из дальнейших воспоминаний Раскольникова: «…Вскоре английские крейсера окружили нас и спустили в воду шлюпки. Военморы из команды „Спартака“ увели меня в кубрик и переодели в матросский бушлат и стеганую ватную куртку. Они заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу. Я превратился в эстонца, уроженца Феллинского уезда. При моем незнании эстонского языка это было как нельзя более неудачно, но в тот момент некогда было думать. Кок миноносца — товарищ Жуковский — взял на хранение мои часы.

Не успели мы оглянуться, как на борту нашего миноносца появились английские матросы. С проворством диких кошек (!) они устремились в каюты, кубрики и другие жилые помещения и самым наглым, циничным образом на глазах у нас принялись грабить все, что попадалось под руку. Затем стали перевозить нас на свой миноносец.

Сидя в шлюпке, я прочел на ленточках надпись „Wakeful“ („Бдительный“). Обратил внимание на внешнюю интеллигентность физиономий наших.

На миноносце „Wakeful“ нас посадили в кормовой трюм. Кормили галетами и крепким чаем. Со школьной скамьи я вынес плохое знание языков и лишь с грехом пополам разбирал английскую речь. Но все же, многое мне было понятно. Матросы, приносившие нам еду, рассказывали о высадке в Риге английского десанта. Захлебываясь от шовинизма (??!), они ликовали по поводу поражения Германии: „С Германией покончено. Немецкий флот находится в английских портах“.

На следующее утро миноносец „Wakeful“, ставший для нас плавучей тюрьмой, снялся с якоря и отправился в поход. Прильнув к иллюминатору, я тщетно старался определить направление корабля».

И снова вопросы, на которые член Реввоенсовета Республики не дает ответа, а вернее, явно избегает отвечать. А вопросов немало. Кто именно отдал приказ о прекращении огня по врагу? Кто спустил с мачты красный флаг? Как происходила сдача корабля? Почему не были выведены из строя орудия и механизмы? Как, наконец, вели себя в момент сдачи командир эсминца, бывшие офицеры, матросы? Каждый из этих вопросов имеет огромное значение, ибо в ответе на них и кроется разгадка трагедии «Спартака». Получив ответ на них, многое для нас в этой истории сразу же стало бы ясным. Дать исчерпывающие ответы на все вышеперечисленные вопросы и должен был в своих воспоминаниях Раскольников, если бы он действительно являлся честным и порядочным человеком, каковым он себя всем представлял.

Так о чем же повествует нам в данном случае Раскольников? А пишет он о том, как спрятался от англичан в матросском кубрике, где, выбросив комиссарскую кожанку, напялил на себя грязный матросский бушлат и ватник.

В тот момент Раскольникова нисколько не волновала ни сдача врагу новейшего боевого корабля (которых у Советской республики было всего раз, два, и обчелся!) ни судьба своих братьев–матросов. Раскольников боялся одного — быть узнанным и нести ответственность в соответствии с занимаемой им должностью. «Они (матросы) заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу». В тот момент он более не желал быть членом Реввоенсовета Советской республики, командиром отряда кораблей и любимцем товарища Троцкого. В тот момент Раскольников желал быть кем угодно, лишь бы остаться в живых! По данным англичан, «орел Троцкого» прятался от них на камбузе за мешками с картошкой. Что и говорить, поистине легендарной храбрости был человек!

Весьма странно на этом фоне выглядит описание Раскольниковым «внешней интеллигентности» и «яркого румянца щек» англичан. Об этом ли думать командиру отряда в момент пленения его корабля врагом?

О чем жалеет Раскольников? О провале затеянной им операции? О потерянном для республики боевом корабле? О десятках загубленных из–за него человеческих судеб? Совершенно нет! Он жалеет о том, что впопыхах прикинулся эстонским матросом, совершенно не владея эстонским языком. Раскольников опять печалится исключительно о своей особе. Постыдное поведение Раскольникова, в попытке переодеться в матроса не имеет аналогов в истории отечественного флота. Так трусливо военно–морские офицеры себя никогда не вели.

За тринадцать лет до трагедии «Спартака» подобно Раскольникову в схожей ситуации повел себя лишь печально знаменитый «красный лейтенант» Петр Шмидт, который после провала мятежа на крейсере «Очаков» пытался бежать в Турцию на паровом катере. После того, как катер остановили, Шмидт переоделся в робу кочегара и вымазал себе лицо угольной пылью. Это его не спасло, и Шмидт получил по заслугам. При этом «красный лейтенант», как известно, много лет состоял на учете в психиатрической лечебнице и не раз там лечился, как шизофреник, страдающий манией величия. Вольно или невольно, но возникают определенные параллели в поведении двух «красных лейтенантов»…

И еще одна любопытная подробность. Уже после Гражданской войны, пытаясь поднять свой авторитет среди моряков, Раскольников будет утверждать, что по линии отца его родословная нисходит к знаменитому герою Чесменского сражения лейтенанту Дмитрию Ильину, сжегшему на брандере турецкий флот. Зная склонность Раскольникова к вранью и эпатажу, в родственность с одним из самых героических моряков в истории России мне верится с трудом. Мало ли однофамильцев в России, да и Ильин — далеко не самая редкая фамилия. Но даже если все обстояло действительно так, то остается констатировать, что от своего геройского предка Ильин—Раскольников не унаследовал абсолютно ничего, предав даже собственную историческую фамилию.

А вот версия эстонского историка Мати Ыуна по книге «Эсминцы „Леннук“ и „Вамбола“: история строительства, службы и продажи в Перу» (Таллин, 1997): «…для выяснения обстановки на море у Таллина был сформирован отряд из линкора „Андрей Первозванный“, крейсера „Олег“, и эсминцев „Спартак“, „Автроил“, и „Азард“. Целью операции было выяснение присутствия английских боевых кораблей в Таллине и их возможное количество. „Автроил“ не смог выйти в море в означенное время 25 декабря, поскольку занимался исправлением повреждений, полученных от плавания во льдах. На подходе к Таллину выяснилось, что на „Азарде“ заканчивается топливо и его может не хватить на обратный путь. Эсминец пришлось отпустить в Кронштадт. Линкор остался на позиции у маяка Шепелева, а „Олег“ направился к острову Суурсаар. Раскольников, не дожидаясь подхода „Автроила“, решил на „Спартаке“ произвести разведку боем. Ранним утром 26 декабря эсминец направился в сторону Таллина. Погода была ясной, видимость хорошая. Около 10 часов „Спартак“ подошел кострову Аэгна. Был задержан финский пароход, вышедший из Таллинской гавани, на него высадили двух вооруженных матросов и отправили в Кронштадт. После чего был произведен обстрел Аэгны. Ответного огня не последовало. Затем был обстрелян Найссаар с тем же результатом. Около 13: 00 „Спартак“ взял курс на Таллинский рейд и тут же были замечены английские корабли, выходящие из гавани. Эсминец тут же развернулся и лег на обратный курс. Преследователями были английские легкие крейсера „Карадок“ и „Калипсо“, а также эсминец „Уэйкефул“. Британцы шли полным ходом и довольно быстро нагоняли „Спартак“. Когда дистанция сократилась до 60 кабельтовых, крейсера открыли огонь. „Спартак“ отвечал из кормовых орудий».

Насчет дальнейших событий есть две версии. Историк Мордвинов утверждает, что во время стрельбы из носового орудия, которое приходилось разворачивать за траверз, пороховыми газами и воздушной волной была полностью приведена в негодность карта, по которой шла прокладка курса, а рулевой матрос был оглушен. Раскольников же утверждает, что примерно в 13:30 одним из близких разрывов был легко ранен его помощник по оперативной части Струйский. Это произвело сильное впечатление на рулевого, и он уже больше следил за разрывами снарядов, нежели за тем, чтобы держать эсминец на курсе. В результате «Спартак» на полном ходу вылетел на мель, повредив гребные валы и винты. Англичане подошли на 15 кабельтовых, лениво постреливая. Раскольников приказал открыть кингстоны, но инженер–механик Нейман доложил, что они неисправны. Сочтя положение безнадежным, подняли сигнал о сдаче в плен. Всю команду «Спартака» перевезли на британские корабли и отправили в Таллин. Вечером того же дня эсминец «Вендетта» сдернул «Спартак» с мели и также отбкусировал его в Таллин.

Итак, 26 декабря 1918 года новейший советский эсминец «Спартак», вопреки Морскому уставу, был сдан противнику практически без сопротивления, а Ф. Ф. Раскольникова англичане опознали, несмотря на маскарад с переодеванием.

На захваченном корабле англичане обнаружили секретные документы по замыслу и проведению разведывательной операции, бланки радиограмм. Почему могло случиться последнее? Неужели трудно уничтожить документы, когда под рукой специальный мешок–киса со свинцовым грузом, ведь выкинуть кису за борт — дело нескольких секунд? Предположим (и небезосновательно), что этому помешали бывшие офицеры, но Раскольников? Ведь он учился на гардемаринских классах и такие азы, как уничтожение секретных документов в случае опасности их захвата, должен был бы понимать! Увы, в те минуты, когда можно было уничтожать секретную документацию, Раскольников думал совсем о другом — о том, как спасти свою собственную шкуру.

Отметим, что «гордые сыны» Туманного Альбиона вели себя на «Спартаке» как банда мародеров. Они обшарили корабль, выломали и увезли приборы управления огнем, разграбили каюты и утащили обстановку. За несколько часов они ограбили «Спартак» «подчистую», не гнушаясь даже ложками и вилками! При этом в своих воспоминаниях о событиях тех дней англичане говорят об устроенном им грабеже плененного «Спартака» с гордостью! Оказывается, можно гордиться и мародерством! Лучше бы уж молчали!

Пленных военморов англичане разместили под вооруженной охраной на своих кораблях, в основном на эсминце «Вэкефул». Сам корабль был в тот же день уведен в Ревель. Последний факт говорит о том, что «Спартак» или вообще не сидел на мели, или сидел, но не столь основательно, что его нельзя было бы снять работой собственных машин «враздрай».

«Оборотни в погонах» от революции

В обстоятельствах пленения Раскольникова был один нюанс, на котором мы просто не можем остановиться, настолько он характеризует нам личность «красного лорда».

Из воспоминаний самого Раскольникова: «Наши „спартаковцы“ были выстроены на левых шканцах. Англичане вместе с белогвардейцами усиленно разыскивали меня. На все их вопросы спартаковские матросы отвечали, что в Кронштадте перед выходом миноносца в море его действительно посетил Раскольников, а затем он будто бы сошел на берег и в походе не участвовал. Однако англичане продолжали свои поиски, по–видимому, имея точные сведения о моем нахождении на борту „Спартака“.

Меня поставили во фронт — на левом фланге спартаковской команды и отобрали паспорт. Ввиду того, что по паспорту я значился эстонцем Феллинского уезда, ко мне подошел какой–то матрос боцманского вида и стал разговаривать по–эстонски. Ему не стоило большого труда уличить меня в незнании языка.

В свое оправдание я солгал, что давно обрусел и уже забыл родной язык. Но в этот момент на шканцах появилась группа белогвардейских офицеров, и среди них я тотчас узнал высокую, долговязую фигуру моего бывшего товарища по выпуску из гардемаринских классов — бывшего мичмана Феста. Оскар Фест принадлежал к прибалтийским немецким дворянам. Вместе с другими белогвардейскими настроенными офицерами он остался в Ревеле… Он сказал что–то своим белогвардейским спутникам; и меня тотчас изолировали от всей команды, раздели донага, подвергли детальному обыску.

В каюту, где проводилась эта унизительная процедура, буквально ворвался какой–то белогвардеец в форме морского офицера, взглянул на меня и, захлебываясь от радостного волнения, громко воскликнул: „Это тот самый человек“.

Очевидно, он знал меня в лицо. Увидев теперь на мне матросский бушлат, скромное белье и порванные носки (?!), издевательски произнес:

— Как ты одет! А еще морской министр!

После обыска меня вывели на палубу и заставили спуститься по трапу в моторный катер».

Я вполне понимаю «белогвардейца в форме морского офицера», который с презрением оценил переодевание Раскольникова. И как ни пытается обелить себя в мемуарах член Реввоенсовета, постыдное поведение скрыть не удается. Офицером, который опознал «красного лорда» в грязном псевдоматросе, был бывший однокашник Раскольникова мичман Оскар Фест — весьма заслуженный, в отличие от Раскольникова, офицер. К моменту их неожиданной встречи Фест успел повоевать на эсминце «Самсон» в Рижском заливе и в битве за Моонзунд, являлся активным участником Ледового похода Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт. После восстания на Минной дивизии в 1918 году был арестован ВЧК и в течение двух месяцев сидел в тюрьме. После освобождения, не испытывая больше судьбу, бежал к белым. На английскую эскадру был командирован как офицер связи.

Врет Раскольников и относительно того, как его обыскивали. Дело в том, что несколькими страницами дальше в своих мемуарах он признает, что, прибыв Англию, имел при себе определенное количество (и, видимо, не малое) царских золотых. Откуда у него появились эти деньги, Раскольников не объясняет. По–видимому, член Реввоенсовета всегда возил с собой по фронтам мешочек с золотом (просто так, на всякий случай!). Хотя, может быть, царские золотые были присвоены им из корабельной кассы перед сдачей в плен. Последнее, впрочем, маловероятно. Обстановка на Балтийском флоте была настолько тяжелая, что никакого золотого запаса на кораблях вообще быть не могло. Как бы то ни было, но, несмотря на «обыск», свое золотишко член Реввоенсовета Республики все же каким–то образом сохранил.

Вообще попытка командира корабля изменить внешность перед попаданием в плен никогда не была характерна в российском флоте. Там честно сражались с врагом, предпочитая смерть позору плена, но если уж израненными и попадали в плен, то делали так, что вызывали восхищение неприятеля. За примерами далеко ходить не будем. Во время русско–английской войны 1808 года маленький российский тендер «Опыт» под командой лейтенанта Невельского принял неравный бой с тяжелым английским фрегатом «Сальстет».

Из воспоминаний отставного генерал–майора Баранова, бывшего в этом бою на «Опыте» гардемарином: «Утром 11 июня, выйдя из Свеаборга при тихом переменном ветре, ясном небе и пасмурности по горизонту, мы увидели через несколько часов трехмачтовое судно, близь того места, где должны были найти корвет „Шарлотт“. Пасмурность лишила нас возможности отличить неприятельский фрегат большого ранга от своего корвета, бывшего прежде французским приватиром и купленного нами за его отличные качества… Припоминая опытность капитана и верность его морского взгляда, не смею утверждать, вполне ли умышленно мы приближались к ждавшему нас противнику; но когда нельзя было сомневаться, что это не корвет „Шарлотт“, а сильный неприятельский фрегат, то, сделав опознавательный сигнал и не получив на него ответа, мы, по приказанию командира, положив сигнальные флаги и книги в ящики, наполненные песком, бросили их за борт и приготовились к бою. Спустя несколько времени, неприятельский фрегат, сблизясь с нами, сделал пушечный выстрел и поднял английский флаг. Мы же медлили поднятием своего флага, и эти минуты были самыми тягостными! Фрегат повторил еще холостой выстрел и вслед за тем послал нам выстрел с ядром. На это приветствие командир приказал тотчас ответить тем же и поднять наш флаг. С тендера раздался выстрел 12–фунтовой коронады, на ноке гафеля развился русский военный флаг; томительное ожидание кончилось! Все ожило, все встрепенулось; каждый старался употребить все свои силы и способности на поражение неприятеля, хотя бой был далеко не равен».

Даже с первого взгляда было ясно, что расклад сил далеко не в пользу маленького «Опыта». Против сорока четырех тяжелых орудий «Сальстета» у Невельского было всего полтора десятка мелких пушек. Против четырехсот матросов «Сальстета» на «Опыте» не было и пятидесяти. У Невельского даже не было подчиненных офицеров. Вместо них двое мальчишек–гардемаринов, бывших в плавании практикантами.

С фрегата сигналом потребовали немедленной сдачи. Уверенные в удачном захвате посыльного судна, англичане сгрудились на палубе. Размахивая руками, они торопили. Но лейтенант Невельской выбрал бой.

Над посыльным суденышком дерзко взлетел ввысь красный стеньговый флаг. Маленький тендер бросал вызов своему грозному противнику. Даже без зрительной трубы было видно, как врассыпную бросились к орудиям английские матросы. Палуба «Сальстета» в мгновение опустела. Первым открыл огонь «Сальстет». Минуту спустя ответил и «Опыт». Неравный поединок начался. Малый ветер не уносил дыма, и вскоре противники уже только по вспышкам выстрелов определяли местонахождение противника.

Из воспоминаний участника боя Баранова: «Будучи гардемарином на тендере и в самом начале первой моей кампании, я солгал бы, если бы стал рассказывать о всех направлениях и переменах курса; знаю только, что мы изменяли его не редко. Ветер был тих и переменялся очень часто. Догнал ли нас фрегат, или мы подошли к нему, также не могу сказать утвердительно; но твердо помню, что мы сблизились, — и фрегатские ядра стали перелетать чрез наш тендер, повреждая его рангоут. Впоследствии и наши ядра стали долетать до фрегата. Мы не скупились на выстрелы и бой сделался жарким! Но ветер стих; тендер имел большие повреждения в корпусе и вооружении, и потому командир приказал прекратить стрельбы и выкинуть весла. Как теперь вижу артиллерийского бомбардира, просившего позволения наложить фитиль на коронаду, говоря, что она уже наведена на фрегат; позволение дано, выстрел раздался; но в то же мгновение неприятельское ядро раздробило ногу храброму артиллеристу гораздо выше колена. Упав, он на руках и остальной ноге дополз до фор–люка, спустился на кубрик и не доверяя операции лекарскому ученику, неопытному мальчику, сам отрезал висевшую на жилах, свою раздробленную ногу.

Действие веслами во время штиля и маловетрия дало тендеру ход до 4 узлов. Фрегат, лежащий с нами борт о борт, стал отставать и, очутившись у нас за кормой, приводил лагом, палил залпами и, наконец, ядра его не стали долетать до нас. Нарген был близок. Мы спешили на Ревельский рейд, а впоследствии даже к ближайшему берегу. Уже мечтали мы, с каким восторгом будем рассказывать о нашем деле товарищам, а те из нас, которые были свободны от дела, собравшись у гака–борта, прокричали с командою троекратное „ура“, махнувши шляпами отставшему от нас неприятельскому фрегату. Но радость наша была слишком преждевременна! Впереди тендера появилась черная туча, мгновенно налетел шквал и паруса разлетелись на части. Тендер сильно накренило; подветренные паруса забуровали; иные сломались, другие надобно было перерубить, чтобы не отнимали ходу и не препятствовали править рулем. Из 14 коронад многие были подбиты; снасти и реи избиты; тендер расстрелян; люди изнурены до крайности 4–х часовым действием. Фрегат, убрав бом–брамсели и брамсели, грот и фок, подошел к нам менее, нежели на ружейный выстрел, спустился под корму, дал два залпа из шканечных и баковых орудий, разбил штурвал, убил и изувечил несколько человек из команды, лег в дрейф близь правого нашего траверза и потребовал немедленной сдачи…»

К этому времени на «Опыте» оставалась целой единственная пушка, а в живых не более десятка человек. Самому Невельскому ядром отшибло нижнюю челюсть. Он упал, но затем, опершись рукой о палубу и замотав то, что осталось от челюсти, окровавленным шарфом, продолжил, как мог, командовать боем. Говорить Невельской уже не мог, ибо рот превратился в одну сплошную рану. Объяснялся знаками. «Приготовиться прорубить днище!» — написал он свинцовым карандашом на клочке бумаги боцману. К этому времени несколько раз ядрами уже сшибало кормовой флаг, а потому Невельской велел крепко прибить его к флагштоку гвоздями. Неравный бой продолжался в ярости и отчаянии. Наконец после очередного фрегатского залпа ядром отшибло ствол последней пушки.

Невельской выхватил саблю — сигнал к абордажу. Но англичане, видя решимость русских, вплотную не подходили, а продолжали забрасывать беспомощный тендер ядрами.

Из воспоминаний Баранова: «Подошедшие офицеры представили ему (Невельскому. — В.Ш.), что дальнейшее упорство с нашей стороны без всякой пользы, повлечет за собой неминуемую гибель остальных людей, которые храбростью своею и беспрекословным исполнением воли командира, вполне заслуживают, чтоб была спасена жизнь их. Действительно, все убеждало в бесполезности и даже невозможности дальнейшего сопротивления; тем более, что жестокая рана лишала нашего капитана возможности непосредственно участвовать в деле. Исполнив до последней минуты все, что требовал долг чести, решено было сказать фрегату, что мы прекращаем действие. Горька подобная минута! Мы сознавали, что исполнили долг свой, а между тем по лицам нашим, закопченным дымом пороха, катились слезы глубокой грусти! Нам велено было спустить флаг. Но флаг, у которого сигнальный фал перебило еще в первую перестрелку, привязан был наглухо к ноку гафеля, оставшемуся на одном дирик–фале, потому что гордень также была перебита (грот, расстрелянный ядрами и картечью, разорван был пополам нашедшим шквалом). Мы отвечали, что флага нельзя спустить; тогда потребовали, чтоб мы разостлали английский флаг по борту; что и было исполнено в 11–м часу вечера».

Впрочем, существует мнение, что Невельской преднамеренно отказался спускать Андреевский флаг и не поднял английский. Это означало, что тендер официально так и не был сдан, а захвачен с боя. Так как впоследствии вопрос о сдаче никогда и никем не поднимался, думается, все происходило именно так.

К разбитому и беспомощному «Опыту» от борта «Сальстета» уже спешили шлюпки с абордажной партией. Когда они вступили на тендер, их взгляду предстала страшная картина: вся палуба была завалена мертвыми телами. Среди павших находились несколько раненых, готовых отбиваться тесаками и отпорными крюками. У матросов не оставалось даже пуль! Впереди всех, широко расставив ноги, стоял лейтенант Невельской. С оторванной челюстью и свисающим вниз языком он был ужасен. Скрестив руки на груди, командир «Опыта» молча смотрел на своего противника. Когда раненых «опытовцев» перетаскивали на «Сальстет», те успели разглядеть десятки мертвых тел, уложенных рядами на шканцах, рваный такелаж, разбитые пушки и развороченные ядрами борта.

Из воспоминаний отставного генерал–майора Баранова: «Нельзя не вспомнить о редком бесстрашии и хладнокровии особенно отличившихся в этом деле: товарища моего по корпусу, бывшего тоже гардемарином на тендере, а ныне отставного флота капитана 1–го ранга Сухонина; штурманского помощника унтер–офицерского чина, впоследствии умершего на службе корпуса флотских штурманов капитаном, Халезова; и старшего нашего артиллериста, бывшего унтер–офицером, а ныне начальника морской артиллерии в Ревеле, полковника Федотова — старавшихся, все до сего усердно ими хранимое, бросать за борт и портить, чтоб не досталось неприятелю. Посланные с английского фрегата шлюпки с офицерами, вооруженными солдатами и матросами, у всех нас, кроме капитана, отобрали оружие; капитану же присланный с фрегата лейтенант объявил, что он не считает себя вправе взять саблю от такого храброго офицера и что только один капитан его фрегата может получить ее. Первыми были перевезены командир и раненные, а потом уже остальная команда».

Историческая хроника гласит, что героическая и отчаянная защита «Опыта» внушила англичанам столь сильное уважение к команде тендера, что все оставшиеся в живых во главе с Невельским были почти сразу освобождены от плена и переправлены на берег. При этом Невельской оказался на высоте и здесь! Он наотрез отказался давать капитану «Сальстета» Баттосу за себя и за своих подчиненных расписку о дальнейшем неучастии в боевых действиях. Англичане повозмущались, но возиться с остатками перераненной команды у капитана Баттоса охоты не было никакой. Раненых хватало и своих! А потому спустя несколько дней команда «Опыта» была высажена на берег у Либавы.

Любопытно, что, узнав о подвиге «Опыта», император Александр распорядился никогда более не назначать Невельского ни к кому в подчинение, а предоставлять ему, по излечении, только самостоятельное командование кораблями. Попадание его в плен велено было не считать препятствием к получению Георгиевского креста. Офицеры «Опыта» за совершенный подвиг получили годовой оклад жалования, а гардемаринам от «монарших щедрот» было выдано по сто рублей ассигнациями. Что касается матросов, то им было убавлено несколько лет службы, и все они были определены служить в загородные дворцы и на придворные яхты.

Что и говорить, такой сдачей в плен можно и надо гордиться! Не у каждого хватит мужества так отчаянно сражаться с противником, не имея с самого начала ни одного шанса на успех!

Увы, были в истории отечественного флота и менее героические страницы: сдача фрегата «Рафаил» туркам или эскадры Небогатова японцам. Но и там ни у кого из офицеров и в мыслях не было, чтобы, спасая свою жизнь, переодеться в грязную матросскую робу и выдать себя за какого–нибудь глухонемого кочегара. Пойти на столь постыдный для офицера шаг может только человек, у которого отсутствуют такие понятия, как личное достоинство, честь и смелость отвечать за свои дела. Именно такую характеристику мы можем дать испугавшемуся за собственную шкуру, а потому переодевшемуся перед сдачей в плен Раскольникову. Но оказывается, что на этом поприще «красный лорд» был далеко не первым! Автору известны еще два подобных случая. Причем оба они достойны того, чтобы о них вспомнить!

Первым таким «оборотнем в погонах» оказался небезызвестный масон–декабрист лейтенант Николай Бестужев.

Из воспоминаний о событиях декабристского мятежа 1825 года: «14–го числа он (Бестужев. — В.Ш.) вывел на площадь Гвардейский экипаж. В нем было несколько матросов, служивших под командой Бестужева на походе в Средиземное море. „Ребята! Знаете ли вы меня? Пойдемте же!“ И они пошли. Я видел, как экипаж, мимо конногвардейских казарм, шел бегом на площадь. Впереди бежали в расстегнутых сюртуках офицеры и что–то кричали, размахивая саблями. Я не узнал в числе их Бестужева, да и до такой степени был уверен в неучастии его, что, услыхав о делах Александра, сказал с сердечным унынием: „Бедный Николай Александрович! Как ему будет жаль брата!“

По прекращении волнения Николай Бестужев уехал на извозчичьих санях в Кронштадт; переночевав у одной знакомой старушки, он на другой день сбрил себе бакенбарды, подстриг волосы, подрисовал лицо, оделся матросом и пошел на Толбухин маяк, лежащий на западной оконечности Котлина острова. Там предъявил он командующему унтер–офицеру предписание вице–адмирала Спафарьева о принятии такого–то матроса в команду на маяк.

— Ну, а что ты умеешь делать? — спросил грозный командир.

— А что прикажете, — отвечал Бестужев, прикинувшись совершенным олухом.

— Вот картофель, очисти его.

— Слушаю, сударь, — отвечал он, взял нож и принялся за работу.

Полиция, не находя Бестужева в Петербурге, догадалась, что он в Кронштадте, и туда послано было предписание искать его. Это было поручено одному полицейскому офицеру, который, лично зная Бестужева, заключил, что он, конечно, отправился на маяк, чтоб оттуда пробраться за границу. Прискакал туда, вошел в казарму и перекликал всех людей. „Вот этот явился сегодня“, — сказал унтер–офицер. Полицейский посмотрел на Бестужева и увидел самое дурацкое лицо в мире. Все сомнения исчезли: здесь нет Бестужева, должно искать его в другом месте. Когда полицейский вышел из казарм, провожавший его денщик (бывший прежде того денщиком у Бестужева) сказал ему:

— Ведь новый–то матрос господин Бестужев: я узнал его по следам золотого кольца, которое он всегда носит на мизинце.

Полицейский воротился, подошел к мнимому матросу, который опять принялся за свою работу, ударил его слегка по плечу и сказал:

— Перестаньте притворяться, Николай Александрович, я вас узнал.

Военный губернатор отправил его в Петербург под арестом в санях на тройке. Когда приостановились перед гауптвахтой при выезде, он сказал случившимся там офицерам:

— Прощайте, братцы! Еду в Петербург: там ждут меня двенадцать пуль».

Вот такой герой! Вначале спровоцировал своих матросов на мятеж, потом бросил их под картечью, а сам пытался спрятаться под личиной придурошного матроса, а затем еще и причитал, что его, расстреляют аж 12 пулями! На самом деле масона Бестужева никто расстреливать не собирался (это он сам с перепугу придумал!), но на каторгу отправили, чтобы было время подумать.

Вторым «оборотнем в погонах» российского флота стал знаменитый «красный лейтенант» и горлан революции 1905 года Петр Шмидт. Возглавив в ноябре 1905 года в Севастополе мятеж на крейсере «Очаков», он при первых же выстрелах по крейсеру оставшимися верными царю кораблями решил, что на этом его революционная миссия завершена.

Еще до начала обстрела, предвидя неблагоприятное развитие событий, Шмидт приказал приготовить себе с тыльного борта «Очакова» миноносец № 270 с полным запасом угля и воды. Едва борт крейсера начал содрогаться от первых попаданий, Шмидт со своим шестнадцатилетним сыном, пользуясь всеобщей неразберихой, первым (и это доказано документально!) покинул обстреливаемый корабль, бросив на произвол судьбы сотни и сотни поверивших ему людей.

Дезертировав самым бесстыдным образом, Шмидт впоследствии так оправдывает свой поступок: «Мне часто думается, что Россия не позволит меня предать смертной казни… Я пойду на смерть спокойно и радостно, как спокойно (!) и радостно (!) стоял на „Очакове“ под небывалым в истории войн (!!!) градом артиллерийского огня. Я покинул „Очаков“ тогда, когда его охватил пожар, и на нем нечего было уже делать, некого было удерживать от панического страха, некого было успокаивать. Странные люди! Как они все боятся смерти (?!!) Я много говорил им, что нам смерть не страшна, потому что с нами „правда“. Но они не чувствовали этого так глубоко, как я, а потому и дали овладеть собой животным страхом смерти». Перед нами не запись, сделанная нормальным человеком, а какой–то поток сознания психически больной личности. Нормальному человеку трудно представить, как мог Шмидт столь беспардонно расхваливать себя и свое очередное бегство и при этом одновременно столь цинично отзываться о людях, пошедших за ним и погибших из–за его амбиций.

Итак, Шмидт спустился в миноносец и, бросив на произвол судьбы «Очаков» со всей его погибающей командой, на полном ходу попытался вырваться из Севастопольской бухты, держа курс в открытое море. Существует мнение, что Шмидт хотел уйти в Турцию. Едва миноносец отошел от борта горящего крейсера, как на «Ростиславе» подняли сигнал: «Следовать под корму адмирала». Таким образом, Шмидту предлагали, в какой уже раз, не подвергая более риску человеческие жизни, сдаться. Но «красный лейтенант» сигналу не внял. Миноносец дал полный ход и помчался на выход из бухты. После этого по нему прозвучало несколько точных выстрелов. Остановлен поврежденный миноносец был брандвайтенным судном напротив Приморского бульвара. Сам Шмидт на допросах утверждал, что ему надо было для чего–то попасть в Артиллерийскую бухту. Однако последнее вызывает известное сомнение. Берега Артиллерийской бухты были к этому времениуже заняты верными правительству войсками, и Шмидт об этом был прекрасно осведомлен. Если он шел туда, значит, бросив «Очаков», он шел сдаваться? Но с таким же успехом он мог сдаться и «Ростиславу»!

Если взглянуть на дислокацию кораблей в Севастопольской бухте на момент боя и маневрирования Шмидта на миноносце № 270, то «турецкий план» побега выглядит достаточно вероятным. Для этого ему надо было просто вырваться из Севастопольской бухты, причем сделать это, двигаясь именно вдоль Приморского бульвара и Артиллерийской бухты, подальше от орудий Константиновского равелина, скрываясь за дымом расстреливаемых кораблей. Выскочив из бухты, быстроходному кораблю было легко затеряться в просторах Черного моря. Там миноносец можно было искать с таким же успехом, как искать иголку в стоге сена.

Надо отдать должное Шмидту: план побега был им продуман и организован блестяще. «Красный лейтенант» не учел только меткости стрельбы черноморских артиллеристов. Думается, что у Шмидта все бы получилось, но в самый последний момент миноносец был поврежден точным выстрелом с броненосца «Ростислав» (при этом ни один человек на его борту не был даже ранен!), а затем и перехвачен брандвахтенным судном. При этом Шмидт даже не пытался сопротивляться, хотя на миноносце имелись самодвижущие мины (торпеды) и мелкокалиберные орудия. «Красный лейтенант» к этому времени вообще, видимо, утратил всякую волю и находился в полной прострации. При первичном осмотре катера Шмидта, впрочем, не нашли, но затем он был извлечен из–под металлических палубных настилов–паелов, где самым постыдным образом прятался. На неудавшемся командующем была уже матросская роба, и он пытался выдавать себя за ничего не понимающего кочегара. Однако, несмотря на эти ухищрения, Шмидт был сразу же опознан. Пленника немедленно доставили на Графскую пристань. Существует устойчивое убеждение, что там морские офицеры публично надавали ему пощечин. Но это не соответствует истине. Лейтенант Ф. Карказ лишь размахивал кулаками перед лицом Шмидта, что признает и сам «красный лейтенант». Карказа за это расстреляют в 1918 году. Дело в том, что помимо всего прочего офицеры Черноморского флота были возмущены тем, что отставной лейтенант самовольно нацепил на себя никогда ему не принадлежащие погоны капитана 2–го ранга, а кроме этого собирался поднять на своем корабле и вице–адмиральский флаг!

Что касается плененного Шмидта, то его разместили на броненосце «Ростислав». О нескольких часах своего пребывания там Шмидт оставил весьма подробные воспоминания. Читая их, просто невозможно не понять, что написаны они человеком с явно ненормальной психикой. Шмидт подробнейшим образом описывает, кто, что и когда ему говорил, какое нехорошее было выражение глаз у говоривших с ним офицеров. Шмидт сильно возмущается, что ему не дали сразу же вымыть перемазанные углем лицо и руки, не напоили сразу же горячим чаем… не пригласили отобедать в кают–компанию, не переодели в чистую одежду, отобрали папиросы и спички, не дали сыну подушку и т.д. и т.п. Только что сам вешал офицеров, а тут требует от них же себе горячий чай!

Однако Шмидт все же признает, что по его требованию с «Очакова» ему все же позднее привезли чистую одежду. Затем Шмидту разрешили и умыться, и накормили. Обо всем этом «красный лейтенант» пишет с чисто немецкой педантичностью, однако при этом ни словом не упоминает о десятках только что погибших по его воле людей, словно их никогда не существовало. Шмидт занят исключительно своей особой. Один из офицеров Черноморского флота вспоминает, что когда Шмидта привезли на броненосец «Ростислав», то матросы броненосца, взбешенные предательством «красного лейтенанта» по отношению к их собратьям, брошенным на «Очакове», хотели его расстрелять. Спасло Шмидта только вмешательство офицеров. Вот такой вот «герой»! Дальнейшая судьба Шмидта нам хорошо известна.

Вообще создается впечатление, что трусость и непорядочность — это характерная черта всех трех «оборотней в погонах». Все они были горласты и наглы, когда чувствовали себя в безопасности. Все они показали себя жидкими на расправу, когда дело приняло другой оборот и их драгоценным жизням стала угрожать реальная опасность. Таким же как его старшие товарищи по революционному делу на флоте, оказался и «красный лорд» Раскольников. Это говорит не о случайности, а о закономерности! Все провокаторы при ближайшем рассмотрении оказываются заурядными трусами.

Тайна сдачи «Спартака»

Обстоятельства сдачи «Спартака» весьма сильно разнятся, и полную картину происходившего восстановить крайне сложно. Итак, около 13 часов «Спартак» взял курс на Таллинский рейд, и тут же были замечены английские корабли, выходящие из гавани. Эсминец тут же развернулся и лег на обратный курс. Преследователями были английские легкие крейсера «Карадок» и «Калипсо», а также эсминец «Уэйкефул». Британцы шли полным ходом и довольно быстро нагоняли «Спартак». Когда дистанция сократилась до 60 кабельтовых, крейсера открыли огонь. «Спартак» отвечал из кормовых орудий. Существует мнение, что «Спартак» не мог дать полный ход, так как малочисленная машинная команда была не в состоянии обеспечить работу обеих турбин одновременно. Нагоняющие английские корабли прекратили сближение со «Спартаком», когда кильватерная струя эсминца окрасилась в желтый песчаный цвет, то есть корабль попал на мелководье.

Насчет дальнейших событий есть две версии. Раскольников утверждает, что примерно в 13 часов 30 минут одним из близких разрывов был легко ранен его помощник по оперативной части Струйский. Это произвело «сильное впечатление» на рулевого, и он уже больше следил за разрывами снарядов, нежели за тем, чтобы держать эсминец на курсе. В результате «Спартак» на полном ходу вылетел на мель, повредив гребные валы и винты. Англичане подошли на 15 кабельтовых, лениво постреливая. Раскольников приказал открыть кингстоны, но инженер–механик Нейман доложил, что они неисправны. Сочтя положение безнадежным, подняли сигнал о сдаче в плен.

По версии историка Мордвинова, во время стрельбы из носового орудия, которое приходилось разворачивать за траверз, пороховыми газами и воздушной волной была полностью приведена в негодность карта, на которой производилась прокладка курса, а рулевой матрос был оглушен.

Любители истории флота приводят относительно боя «Спартака» некоторые расчеты. Разумеется, эти расчеты не дают полностью реальной картины происходившего в тот момент, но кое–какие выводы все же сделать позволяют.

Итак, крейсера «Калипсо» и «Карадок». Скорость хода 29 узлов, вооружение — пять 152–мм орудий, дальность стрельбы максимальная — 13,3 км (72 каб.), скорострельность — 8 выстрелов в минуту.

Эсминец «Спартак» — по проекту максимальный ход около 30 узлов, но фактически на момент боя, разумеется, меньше. Вооружение — четыре 102–мм орудия, максимальная дальность стрельбы — 88 кабельтовых, скорострельность — 12 выстрелов в минуту. Обратим внимание, что более современные орудия «Спартака», несмотря на меньший калибр, обладали большей дальностью стрельбы и скорострельностью. Оба последних фактора особенно важны при скоротечном маневренном бое.

Бой начался, как нам известно, когда между английскими крейсерами и «Спартаком» было приблизительно 60 кабельтовых. Наиболее действенный огонь для орудий «Спартака» следует считать с 45 кабельтовых, у англичан соответственно еще меньше. На дистанцию в 60 кабельтовых англичане могли сблизиться при скорости 23 узла через 9,5 минут, при условии, что «Спартак» к этому времени уже стоял на мели. Итак, все эти 9 минут «Спартак» мог вести огонь по врагу из своих 4–х орудий со скорострельностью 12 выстрелов в минуту. Таким образом, теоретически со «Спартака» могло быть выпущено за это время 432 снаряда. Добавим еще полчаса преследования, когда «Спартак» убегал, — это 30 минут по 12 выстрелов в минуту из 4–х орудий. Это уже 1440 снарядов. Итого: 1440 + 432 = 1872 снаряда за сорок минут боя. Разумеется, что такой темп стрельбы на практике выполнить невозможно. К тому же носовое орудие большую часть времени просто не имело сектора стрельбы, так как эсминец уходил от преследования. Допустим, что со «Спартака» стреляли с меньшей скорострельностью в среднем не по 12,а по 6 выстрелов в минуту. Тогда 1872 : 2 = 936 снарядов. Из этого вычитаем, возможно, бездействовавшее большую часть времени носовое орудие. Пусть это будет приблизительно 230 снарядов. Тогда «спартаковцы», при нормальной подготовке артиллеристов, вполне могли теоретически выпустить по противнику около 700 снарядов. Пусть даже не 700, а хотя бы 400 или даже 200! Полный боезапас эсминца типа «Новик» составлял 810 снарядов. Таким образом, «Спартак» беглым огнем мог расстрелять весь боекомплект за полчаса преследования и за 9 минут подхода англичан с момента посадки эсминца на мель. Возможно, что боекомплект на «Спартаке» был не полным, возможно, что вместо 800 снарядов, которые могли выпустить «спартаковцы» по врагу, они выпустили намного меньше. Но ведь не было и этого! Как мы знаем, ни одного попадания в английские корабли зафиксировано не было вообще! Как известно, в годы Первой мировой войны отличным считалось поражение противника хотя бы 8 % снарядов (для нас это 64 снаряда). Допустим, артиллеристы «Спартака» стреляли в три раза хуже, тогда результат должен был составлять хотя бы около 3% попаданий, т.е. 20–25 попаданий. Но ведь на самом деле не было ни одного! Почему? Да только потому, что никто никуда вообще не стрелял! С убегавшего от англичан эсминца по противнику не было произведено ни одного выстрела, хотя кормовые орудия «новиков» и предназначались именно для того, чтобы вести артиллерийский бой на отходе. И только тогда, когда «Спартак» уже почти вылез на камни, его отцы–командиры наконец–то решили пальнуть по врагу. Но от первого же выстрела со «Спартака» сразу «унесло карту», на этом все сопротивление и закончилось! Создается впечатление, что сдать эсминец англичанам Раскольников с Павлиновым решили еще до этого единственного выстрела, да и сам выстрел был сделан, по–видимому, исключительно для будущего оправдания. Сдаться врагу, не сделав даже попытки к сопротивлению, то есть не сделав ни одного выстрела, значило сразу же попасть в разряд предателей революции. Сделав же один–единственный выстрел перед сдачей, Раскольникову можно было потом смело бить себя кулаком в грудь и требовать почтения к своей особе, как к герою революции. Именно потому весь бой этим одним–единственным выстрелом и закончился. Никто сражаться не собирался изначально. Для протокола следственной комиссии произвели выстрел (и то, чтобы не злить англичан, заведомо мимо), а потом с чистой совестью спустили красный флаг.

Отметим, что помимо артиллерии «новики» имели и мощное торпедное вооружение — 9 торпедных аппаратов. Удивительно, но о них словно забыли. Раскольников о торпедном вооружении даже не вспоминает. А зря! При умелом руководстве самоходными минами можно было воспользоваться. Отметим, что дистанция 15 кабельтовых — это 2800 метров. Дальность хода торпед «Спартака» составлял от 3000 до 6000 метров. Погоня за уходящим эсминцем проходила, как мы знаем, по достаточно узкому фарватеру, среди отмелей, то есть маневр англичан быть весьма стеснен плохими навигационными условиями. Дерзкая и своевременная торпедная атака (или даже ее имитация) могла принести определенные результаты, но никто даже не попытался этого сделать. Наконец, можно было хотя бы попытаться навести на противника торпедные аппараты, уже стоя на мели, а если и повезло, то и произвести залп… Да и как вспомнить о торпедах, когда и о собственных орудиях забыли!

Честно говоря, в историю унесенной ветром карты верится с трудом. И вот почему. Возникает вопрос: откуда вообще появился на ходовом мостике штурман со своей картой? На эсминцах типа «Новик» имелась специальная штурманская выгородка, вполне защищенная и от дождя, и от ветра. Ну, ладно, допустим, неразбериха на «Спартаке» была такой сильной, что штурман вылез на ходовой мостик с картой и навигационными инструментами, чтобы продемонстрировать члену РВС свое высокое мастерство. Однако достаточно посмотреть на фотографии эсминцев типа «Новик» периода Первой мировой и Гражданской войн, чтобы увидеть — ходовые мостики кораблей были хорошо защищены от ветра брезентовыми обвесами, так что улететь карта никуда не могла. Представим, что на «Спартаке» не было и обвеса! То ли порвался, то ли украли. Но и в этом случае профессиональный штурман всегда имеет под рукой специальные свинцовые грузики, которыми карта прижимается к прокладочному столу, чтобы она не ерзала и «не сдувалась ветрами». Выходит, что и свинцовых грузиков у штурмана при себе тоже не оказалось! Просто наваждение какое–то! Возможно, что в реальности все было гораздо проще: просто стрельнули куда попало и сразу же «задробили» стрельбу. Деморализованные начальники и такая же команда были абсолютно не готовы к боевым действиям, и никакого сопротивления нагоняющим англичанам не оказывали вообще.

Допустим, что карта все же каким–то невероятным образом упорхнула за борт. Но ведь штурман и командир прекрасно знали район и прекрасно знали о наличии в нем мели. Если они заранее правили по курсу в обход песчаной банки, то почему потом вдруг оказались на ней? Кстати, нигде в источниках не указано, что вешки, которыми обвеховываются со всех сторон мели, в данном случае отсутствовали. Остается лишь предположить, что на камни Раскольников и Павлинов сели только потому, что драпали, как обычные крестьяне — срезая углы, то есть удирая от англичан по прямой линии, а не по существующему фарватеру.

А вот мнение других участников боя. Из протокола допроса бывшего командира «Спартака» Павлинова Николая Яковлевича следователем НКВД (листы №№ 72–73 от 20 августа 1940 года): «…23 декабря 1918 года я был в Петрограде вызван для разговора по прямому проводу с из Москвы с Троцким. Троцкий спросил меня, готов ли миноносец для похода, я ответил, что миноносец готов и находится в полной исправности. После этого Троцкий мне сказал, что на миноносец приедет Раскольников. Он мне сказал, что мы должны выйти в разведку с целью установления, какие корабли находятся в Ревельском порту и свободен ли порт, для чего это нужно было, я не знаю. 26 декабря утром мы пришли на Ревельский рейд. Рейд был чистый, т.к. английские корабли стояли в Петровской гавани, и их было не видно. Мы вошли вглубь рейда, предварительно сделав несколько выстрелов по острову Вульф (ныне остров Аэгна. — В.Ш.), с целью обнаружения там береговых батарей. Через некоторое время мы обнаружили дым английских кораблей, которые стали выходить из гавани, после чего мы развернулись и пошли обратно. Когда мы уже прошли Вульф, английские корабли стали с нами сближаться и открыли по нам огонь. Миноносец „Спартак“ в это время уже полного хода не имел, так как в одну из его машин попала каким–то образом вода, и она полной мощности не давала. Подходя к банке Девельсей, миноносец „Спартак“ зацепил кормовой частью за край банки и повредил себе винты, после чего мы двигаться не могли. Англичане стали нас после этого окружать веером, и в это время кто–то из команды поднял белый флаг — я лично такого приказания не давал. Английские корабли подошли к миноносцу „Спартак“, английские матросы перешли на наш миноносец, а часть команды перевели на свои корабли, после чего взяли миноносец на буксир и повели в Ревель. Я все это время оставался на мостике корабля. Перед тем как англичане заняли миноносец, Раскольников переоделся в матросскую робу. По приходе в гавань меня спросили: где Раскольников и попросили его показать… Откуда англичане об этом узнали мне неизвестно, но я им ответил, что я ничего им про Раскольникова не скажу, и пусть они его сами ищут. Тогда англичане стали проверять документы команды. У Раскольникова были документы одного матроса, который в поход не пошел. Этот матрос по документам значился по национальности эстонцем и когда Раскольникову задали несколько вопросов на эстонском языке, то он на них не ответил и таким образом был опознан, после чего его от команды отделили и отправили, кажется, на флагманский английский корабль».

Из протокола допроса Стельмаха Павла Кононовича (бывшего старшего офицера эсминца «Спартак») следователем НКВД (лист № 17 от 5 марта 1941 года): «…Во время похода 26 декабря 1918 года, подойдя и обстреляв остров Вульф, и не обнаружив противника, мы вышли по направлению на Таллинский рейд, где через некоторое время обнаружили дым английских военных кораблей, которые стали поспешно сниматься с якоря и выходить на сближение. Мы развернулись и пошли обратно в Кронштадт на соединение с остальными судами эскадры. Англичане сразу открыли артиллерийский огонь, мы начали отвечать, во время боя, который продолжался около часа, „Спартак“ на ходу 32 узла наскочил на подводный камень (риф) Ревельштейн и, получив поломку двух винтов и одного вала, по инерции сошел с мели, но дальше в результате аварии идти своим ходом не мог. Английские корабли, продолжая стрельбу и окружение, приблизились к „Спартаку“ и, сделав холостой залп — салют, выслали с флагманского корабля вельбот с английским офицером, который обнаружил командный состав „Спартака“ и доставил командиров „Спартака“ на флагманский корабль „Кэредок“. Миноносец „Спартак“ на буксире английских кораблей был доставлен в Таллинскую гавань, команда корабля была взята в плен. До апреля 1919 года я занимался ремонтом „Спартака“, затем был мобилизован в Северо—Западную армию».

Воспоминания командира и старшего офицера «Спартака» существенно отличаются от воспоминаний Раскольникова. Если член РВС говорит о посадке на мель, то Павлинов и Стельмах упоминают только о касании отмели. А это, как известно, совершенно разные вещи. Но главное не в этом. Удивительно, но оба ни словом не упоминают ни унесенную ветром карту, ни раненого порученца Раскольникова, ни безымянного нервного рулевого. Почему? Да потому, что всего этого, скорее всего, просто не было!

Из всего сказанного следует только один вывод: Раскольников вполне преднамеренно сдал врагу новейший боевой корабль, даже не попытавшись сопротивляться. Налицо преступление перед и государством, и революцией, за которое по законам военного времени, как и по законам революции, существовала лишь одна мера наказания — смертная казнь.

Захват «Автроила»

Итак, первый акт трагедии завершился. А вечером 26 декабря 1918 года начался второй. Устранив неисправности в турбинах, эсминец «Автроил» вышел из Петрограда, чтобы принять участие в уже проваленной Раскольниковым операции. В соответствии с полученными ранее указаниями, его командир спешил в район Ревеля на соединение со «Спартаком». Мимо крейсера «Олег», стоявшего на якоре в районе острова Готланд, «Автроил» прошел к Ревелю незамеченным. Действия «Автроила» доказывают, что никакого радио Раскольников в адрес командования флота о пленении «Спартака» не давал. В противном случае операция была бы уже свернута. Ко времени подхода англичане уже прекрасно знали все детали операции. Обо всем им сообщил, скорее всего, перешедший на сторону белоэстонцев командир «Спартака» Павлинов. Впрочем, не исключено, что, боясь за свою жизнь, не держал особо язык за зубами и Раскольников, который был к этому времени уже разоблачен. Однако англичане, зная план разведывательной операции, приготовились к ответным действиям, а решили они ни много ни мало, как захватить крейсер «Олег», на котором, естественно, ничего не подозревали о позорном провале операции.

Командовал «Автроилом» Виктор Александрович Николаев (окончил Морской корпус в 1912 году, служил в 1–м Балтийском экипаже, с 1916 года лейтенант). Помощником командира (он же артиллерийский офицер) эсминца был лейтенант Виктор Николаевич Петров (на год младше Николаева выпуском из Морского корпуса и его личный друг).

Около 2–х часов ночи 27 декабря отряд английских кораблей под командованием коммодора Фезигера в составе крейсера «Кэредок» и эсминца «Вэкефул», взял курс к Готланду с намерением атаковать крейсер «Олег». Внезапно для себя англичане обнаружили идущий на запад неизвестный эсминец без огней. Эсминец был обнаружен только из–за слабого огня из ходовой рубки. Коммодор Фезигер принял решение не менять план нападения — во время ночного боя превосходство русского эсминца в количестве торпедных аппаратов могло стать решающим. Поэтому английские корабли пропустили эсминец (это был «Автроил») мимо себя и пошли дальше на восток. Но у Готланда «Олега» уже не было, он ушел в Кронштадт за полчаса до этого, так как у него подошел к концу уголь.

Командиров линкора и крейсера вообще не сочли нужным оповестить о деталях операции. В частности, на «Олеге», как выяснилось, «не имели сведений о месте предполагаемого боя „Спартака“ и „Автроила“, поэтому крейсер держался пассивно и не мог оказать миноносцам никакой помощи».

Все время операции 25–27 декабря «Олег» стоял на якоре у острова Большой Тютерс, восточнее Готланда. Радиосвязи с эсминцами он не имел, а потому, решив, что оба эсминца погибли, командир «Олега» дал радиограмму с просьбой вернуться в Кронштадт, куда и пришел 30 декабря вместе с линейным кораблем «Андрей Первозванный».

Учитывая развитие событий в те дни на море, можно с уверенностью сказать, что «Олег» спасла счастливая случайность. Судьба второй раз благоволила к старому крейсеру, уцелевшему в первый раз еще в Цусиме. Увы, в третий раз фортуна отвернется от «Олега» и он будет, спустя несколько месяцев, утоплен английскими торпедными катерами прямо в гавани Кронштадта.

Утром 27 декабря, не найдя нигде «Спартака», командир «Автроила» дал радио на «Олег», что находится в районе плавучего маяка Ревельштейн. Неожиданно эсминец «Автроил» обнаружил вышедшие из Ревеля наперерез ему два английских эсминца. Это были новейшие дистроеры «Вендетта» и «Вортиджерн». Развернувшись и отстреливаясь, «Автроил» стал отходить к острову Готланд, дав в 12.25 радио на крейсер «Олег» с просьбой о помощи.

Увеличив ход до 32 узлов, наш эсминец пытался оторваться от противника. Однако на меридиане острова Экхрольм (ныне остров Мохни) он был перехвачен английским крейсером «Кэрэдок», подошедшим со стороны Готланда. В результате скоротечного боя на «Автроиле» одним из первых английских снарядов была сбита фок– мачта (из–за чего перестала работать корабельная радиостанция). Официальная версия пленения «Автроила» гласит, что эсминец старался развить максимальный ход, запасы топлива стали быстро иссякать. Пришлось один за другим выводить котлы. Окончательно потеряв ход, экипаж поднял белый флаг. Как и «Спартак», «Автроил» достался англичанам в совершенно исправном состоянии.

Из хроники событий: «„Автроил“ никаких известий от „Спартака“ не имел, а потому в месте назначенной встречи сразу попал под огонь англичан. Мог бы и уйти, но дала сбой машина. „Олег“, получив от „Автроила“ радио о начавшемся бое, поспешил на поиск. Эсминец больше не отзывался, а у крейсера кончался… уголь. „Олег“ вернулся в базу на последних парах».

Историк пишет: «Около 2.00 ночи 27 декабря отряд кораблей Тэсиджера следовал к Готланду, когда был замечен затемненный силуэт корабля, прошедшего мимо встречным курсом. Сигнальщики крейсера „Калипсо“ идентифицировали его как однотипный с эсминцем „Спартак“, и это действительно был „Автроил“, вышедший из Кронштадта на соединение со „Спартаком“ после устранения неисправностей вечером 26 декабря. Несмотря на уговоры офицеров, Тэсиджер не захотел ввязываться в ночной бой, опасаясь торпедной атаки русского эсминца, и продолжил путь на восток. Однако не найдя у Готланда „Олега“, который, не дождавшись возвращения „Спартака“, поменял место якорной стоянки, а затем и вовсе вернулся в Кронштадт, британский коммодор решил начать охоту на единственный находившийся в западной части Финского залива корабль противника — эсминец „Автроил“, разминувшийся в темноте и со своим крейсером, и с британскими кораблями. Прежде всего, Тэсиджер приказал оставленным в Ревеле эсминцам „Вендетта“ и „Вортейджерн“ выйти на патрулирование входа в Финский залив, сам же, растянув свои три корабля в линию дозора („Кэредок“ шел на северном фланге, флагманский „Калипсо“ — на южном, эсминец „Вэкефул“ — в центре), начал поиск, двигаясь на запад. Таким образом, „Автроил“ оказался в мешке, и предстоящая встреча с превосходящими силами противника оставалась лишь вопросом времени».

И время пришло, когда ранним утром «Автроил» встретил эсминцы «Вендетта» и «Войтеджерн». Руководствуясь указаниями митингующей команды, командир эсминца Николаев, приказав дать максимальный ход, начал отход к Кронштадту вдоль южного побережья залива. Британские эсминцы, игравшие в этой охоте роль загонщиков, во время преследования особой прыти не проявили, поэтому русскому эсминцу без труда удалось оторваться от противника. Но около 12.25 к югу от острова Мохни (Экхольм) впереди по курсу был замечен крейсер «Калипсо», тогда «Автроил» отвернул к северу, однако и там были корабли противника. «Автроил» оказался зажатым между пятью британскими кораблями, и после непродолжительной перестрелки выбросил белый флаг. Нужно сказать, что во время преследования и недолгого огневого контакта британцы, очевидно, предвкушая скорую сдачу советского корабля, не ставили перед собой задачу нанесения ему серьезных повреждений, поэтому и сделали по нему всего несколько выстрелов. Тем не менее один из первых английских снарядов около 12.48 сбил на эсминце стеньгу с радиоантенной, в результате чего «Автроил» лишился радиосвязи.

Из воспоминаний Раскольникова: «Вдруг совершенно неожиданно над моей головой раздался оглушительный орудийный выстрел и послышался мягкий звук сжатия компрессора, как бывает всегда при откате пушки. Мы жадно прильнули к круглым иллюминаторам, но, так как находились глубоко в трюме, поле нашего зрения оказалось невелико. Ничего, кроме других английских миноносцев, шедших в непосредственной близости от нас, увидеть не удалось. Стрельба затихла также неожиданно, как началась. Машина внезапно перестала работать. Наступила странная тишина. Миноносец „Wakeful“ остановился. Нас вывели на прогулку на верхнюю палубу.

Тяжелое зрелище предстало здесь нашим глазам. В непосредственной близости от нас стоял миноносец „Автроил“ со сбитой набок стеньгой. Он был уже захвачен англичанами, но на нем еще развевался красный флаг. Английская эскадра обошла „Автроил“ с тыла и, отрезав от кронштадтской базы, погнала на запад, в открытое море. Английское командование приказало вывести нас на прогулку в момент капитуляции „Автроила“ для того, чтобы уязвить наше революционное самолюбие. Я намеренно прекратил прогулку и вернулся в трюм, в нашу общую камеру, где помещалось 20 пленных. Остальные моряки из команды „Спартака“ были размещены по другим кораблям. Комсостав увезли на берег».

Что говорили профессионалы

У нас есть уникальная возможность сопоставить отношение к трагедии с двумя эсминцами бывших российских морских офицеров, причем как тех, кто остался служить большевикам, так и тех, кто перешел под знамена Белого движения.

Вот как виделась история с пленением двух новейших эсминцев бывшими офицерами, находящимися на командных должностях в Красном Балтийском флоте. Из воспоминаний Г. Четверухина «Сполохи воспоминаний»: «3 декабря наморси[1] республики В. Альтфатер сообщил наморси Балтики С. Зарубаеву, что, по данным Наркоминдела, английская эскадра находится в Виндаве, ввиду чего приказал усилить разведку в море. По мнению Зарубаева, наиболее продуктивной являлась бы воздушная разведка, но от нее пришлось отказаться из–за отсутствия бензина, поэтому для разведки пришлось использовать только подводные лодки.

В конце ноября в район Ревеля выходила подводная лодка „Тур“, а в двадцатых числах декабря — „Пантера“, но английских кораблей не обнаружили. Однако в штабе на основании агентурных сведений считали, что английская эскадра еще 12 декабря вошла в Финский залив. В этих условиях возникла идея проведения набеговой операции на Ревель, исходящая якобы от председателя Реввоенсовета Республики Л. Троцкого.

В адмиралтействе замелькали фигуры прибывших из Москвы Альтфатера и Раскольникова. 24 декабря у наморси Зарубаева состоялось совещание, на котором был рассмотрен план операции. Присутствовали: наморси Альтфатер, член Реввоенсовета Республики Раскольников, член Реввоенсовбалта Пенкайтис, начальник штаба флота Вейс, начальник оперативной части штаба флота Блинов. Докладывал Альтфатер. Осуществление набеговой операции возлагалось на отряд кораблей особого назначения под командованием Раскольникова в составе линейного корабля „Андрей Первозванный“, крейсера „Олег“ и двух эсминцев — „Спартак“ и „Автроил“. Согласно плану эсминцы должны были выйти на Ревельский рейд, обстрелять гавань и выяснить, находятся ли там английские суда. В случае обнаружения превосходящих сил противника им следовало отходить к острову Гогланд под защиту артиллерии „Олега“ и затем всем вместе — к Шепелеву маяку под защиту „Андрея Первозванного“. План операции Зарубаевым и его штабом был принят, о чем сообщили в Главный морской штаб для доклада председателю Реввоенсовета Республики. Но операция оказалась плохо подготовленной и закончилась неудачей. Два эсминца — „Спартак“ и „Автроил“ — были захвачены англичанами. Раскольников попал в плен и был отправлен в Англию, а многие из пленных матросов были расстреляны белоэстонцами.

Для выяснения причин неудачного исхода операции и общего состояния флота была создана Особая комиссия под председательством Нацаренуса, в которую входили начальник Морского генерального штаба Беренс и ряд ответственных лиц аппарата Реввоенсовета Республики.

Комиссия сделала следующие выводы. Предпосылкой для неудачи операции явилось общее неблагополучное состояние флота после продолжительной „спячки“, вызванной условиями Брестского договора. Оно выражалось в плохом техническом состоянии судов, в острой нехватке топлива, в недобросовестном отношении некоторой части командного состава к своим обязанностям, в отсутствии у команд выучки, во вмешательстве судовых комитетов в распоряжения командования. Сам план набеговой операции был недостаточно глубоко разработан. В дальнейшем этот план операции был в значительной мере ухудшен действиями начальника отряда Раскольникова, который, узнав, что у „Автроила“ обнаружены неполадки в машине, доложил Зарубаеву о необходимости отсрочки выполнения операции, а затем самовольно изменил решение и вышел в море, подняв свой вымпел на „Спартаке“.

Утром 26 декабря при входе на Ревельский рейд „Спартак“ встретил отряд английских кораблей, состоявший из крейсеров и эсминцев, и, отстреливаясь, стал отходить, значительно уступая им в скорости хода, наскочил на мель и был захвачен англичанами. Такая же участь постигла и „Автроил“. Командование крейсера „Олег“ и линейного корабля „Андрей Первозванный“ не знало об изменении ситуации. Они ждали от эсминцев, как это было условлено ранее, тревожного радио, но его не получили и оставались пассивными.

Зарубаев тяжело переживал неудачу и общее неблагополучное положение дел на флоте, что вызвало резкое ухудшение его здоровья. 16 января во время заседания от нервного переутомления и общей слабости, вызванных недоеданием, с ним случился глубокий обморок, потребовавший значительного времени, чтобы привести его в чувство. В этот же день он подал рапорт, что по состоянию своего здоровья просит освободить его от обязанностей наморен. 18 января его просьба была удовлетворена. Он был прикомандирован к Морскому отделу Реввоенсовета Республики с увольнением в 2–месячный отпуск. Затем он был переведен в распоряжение Реввоенсовбалта и назначен начальником морских учебных заведений.

Январским вечером я и Н. Раленбек, как бывшие полтавцы, решили навестить своего командира, к которому питали глубокое уважение. Сергей Валерьянович принял нас в своем большом холодном кабинете в накинутом на плечи флотском пальто, худой, бледный, с запавшими глазами, вышел навстречу из–за письменного стола, подчеркивая этим, что он уже не наморен. Мы высказали свое сожаление о его отставке и пожелали скорейшего восстановления здоровья. Поблагодарив нас за добрые пожелания, он, когда мы все расселись в креслах, после небольшой паузы стал нервно говорить о том, что наболело и накопилось у него в душе. Лейтмотивом в его высказывании звучала тревога о неблагополучном состоянии дисциплины в судовых командах, без которой не может быть флота, о пороках „комитетчины“, об отсутствии контроля за исполнением принятых решений, порождающем безответственность.

Под конец своего монолога он сказал, что не может простить себе того, что у него не хватило силы воли отказаться от злосчастной набеговой операции.

По мере того, как он говорил, чувствовалось, что у него спадало внутреннее напряжение и тем самым как бы происходил процесс самоочищения. Когда он закончил свой монолог, мы перевели разговор на другие темы, с тем чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

Вместо С. Зарубаева в конце января начальником Морских сил и членом Реввоенсовета Балтийского флота был назначен бывший контр–адмирал А. Зеленой, до этого являвшийся начальником Учебного отряда и школ Балтийского флота. Членами Реввоенсовбалта стали А. Баранов, комиссар военно–морских учебных заведений, и В. Зоф, активный партийный работник, член РКП (б) с 1913 г., а в начале февраля начальником штаба Балтийского флота стал А. Домбровский, до этого начальник 1–й бригады линкоров. Вот этим людям и предстояло руководить флотом в суровые дни 1919 года».

Весьма любопытен для нас и взгляд на события вокруг пленения «Спартака» и «Автроила» со стороны белогвардейского офицерства. Весьма интересные воспоминания о том, какие слухи ходили в те дни по другую сторону фронта, как отнеслись вставшие под белые знамена флотские офицеры к позорной сдаче двух кораблей, что они думали и говорили по этому поводу, какие чувства их обуревали, оставил адмирал В. К. Пилкин в своем дневнике за 1919 год: «Вечером мы с Марусей (жена В. К. Пилкина. — В.Ш.) были у Вильсонов (капитан 2–го ранга. — В.Ш.) …Сперва шел разговор об офицерах, захваченных на миноносцах. Что с ними делать? Офицерские дружины в Ревеле единогласно постановили расстрелять всех (а команду через двух третьего). У нас голоса разделились:

Граф (капитан 1–го ранга. — В.Ш.) …был наиболее безжалостен, требуя расстрела всех офицеров, которые служат у большевиков, т.к., по его мнению, они должны были и могли бежать со службы и остались только из низкого, шкурного страха. Противоположностью ему явился Леонтьев (капитан 1–го ранга. — В.Ш.), заявивший, что, несмотря на глубокий свой консерватизм и глубокое отвращение к революции, он считает, что революция совершила одно чрезвычайное завоевание: это отмена смертной казни. Завоевание это надо сохранять во чтобы то ни стало и поэтому не следует никого расстреливать. Вилькен (капитан 1–го ранга. — В.Ш.) держался среднего мнения. Он не считает человеческую жизнь особой ценностью. Необходимо руководствоваться идеей целесообразности. Надо разбираться в каждом отдельном случае и вредных расстреливать, а безвредных отпускать. Павел Викторович (Вилькен. — В.Ш.) склонялся к мысли, что тех, кто был взят, так сказать, с оружием в руках, вроде действующих против. Против кого?.. Против нас, тех расстреливать. Я, конечно, стоял за то, что расстреливать рядовых офицеров, не руководителей, не лидеров, не следует. Я указывал и на деликатное положение, в котором мы находимся, случайно избежав большевистского плена (я метил в Графа), и на то, что необходимо дать выход рядовому офицерству, которое, будучи поставлено между молотом и наковальней, будет принуждено отчаянно защищаться. Теперь, например, Шакеев (старший лейтенант. — В.Ш.), на „Олеге“, дал неверный прицел, Павлинов выскочил на камни и т.п. В конце спора подошел Кнюпфер (капитан 1–го ранга. — В.Ш.). Остальную часть вечера он занимал нас описанием того же диспута на южном берегу. Во–первых, он рассказал нам делах наших (наших?) большевистских миноносцев.

Оказывается, никакой „Забияки“ там не было. Был „Миклухо-Маклай“, переименованный в „Спартака“ и захваченный англичанами (кажется у Готланда), им командовал Шельтинг, поставленный на пост командира прямо из тюрьмы, где он сидел несколько месяцев.

Был „Гавриил“ под командой Павлинова, вставший на Девельсей (мель в Финском заливе. — В.Ш.) и потерявший винты, распоровший дно, тоже, конечно, захваченный и теперь ремонтируемый у Ноблесснера (судоремонтный завод в Ревеле. — В.Ш.). Ремонту месяца на три. Как бы его не захватили большевики обратно. Павлинов уверяет, что он посадил „Гавриила“ умышленно. Третий миноносец, кажется, „Автроил“ ушел. В море были еще „Олег“ у Готланда и „Андрей“.

Нападение англичане проспали. Никакого наблюдения не было, дозора тоже, и снаряды начали рваться кругом англичан совершенно для них неожиданно. Они могли быть уничтожены. (Жалко, что не пострадали. Эта пощечина их, может быть, и разбудила бы.) Англичане уверяли, что наши… большевистские миноносцы развили ход до 32 узлов. Раскольников был взят на „Гаврииле“. Он успел переодеться в матросское платье и спрятаться в рундуке. Павлинов отказался его указать (общее недоумение, но, мне кажется, я понимаю Павлинова). Англичане отправляют его в Англию (Раскольникова. — В.Ш.), для чего на пароходе, на верхней палубе, построили клетку и поместили его. Так перевозят, говорят, англичане тяжких преступников. Но я считаю это издевательством над человеком. Раскольников, сам расстрелявший массу людей, провокатор и фанатик, по–видимому, не совсем нормальный человек, может быть расстрелян и должен быть расстрелян, но возить его как гориллу в клетке это безобразие. И главное, политическая ошибка: участь его возбудит сожаление, участие, симпатии, негодование и будет использована социалистами всех стран.

Остальных офицеров англичане готовы были выпустить и не выпускали, кажется, только потому, что боялись, что этот факт и может повредить остальному офицерству в Кронштадте.

Миноносцы англичане передали (временно, как они уверяют) Эстляндии, которая, т.е. правительство которой и подняло на них эстляндский флаг (какая сложится в будущем стратегическая обстановка на Балтийском море!).

Англичане в Балтийском море в очень небольших силах: всего около 8 вымпелов. Сюда пришли крейсеры.

Английские офицеры держатся очень сдержанно и холодно по отношению к русским, например Кнюпферу. Менее сдержанны были по отношению к миноносцам, которые разграбили: выломали приборы управления огнем, перерубив топором кабель, перетащили к себе с „Гавриила“ пианино и, когда Кнюпфер вошел к ним в кают– компанию, тщетно старались закрыть это пианино фалдами сюртуков, но, видя, что это не удается, спросили: не играет ли он?

.Большевиков не то 18 тысяч, не то просто несколько разбойничьих банд. Но все же они постепенно продвигаются к Ревелю. Дух у защитников Ревеля плохой. Очень и очень думают об эвакуации. Но английский адмирал сказал Кнюпферу, что он не допустит перевода войск в Финляндию, что войска должны драться. Это слова! Но англичане купили в Ревеле фирму Ротшермана (?), у которого одна хлебопекарня в Ревеле стоит пять миллионов. Это как будто бы показывает, что они не допустят взятия большевиками Ревеля. Но для этого нужна сила. Боюсь, что они легкомысленные! Ригу большевики уже взяли, так сказать, изнутри. Либава, говорят, держится только присутствием одного английского миноносца. Ревель на ниточке. Английские крейсера пришли в Гельсингфорс, чтобы перевезти на южный берег финляндских добровольцев. Они уходят завтра в 11 часов. Я уговорился с Кнюпфером, что утром сделаю визит англичанам. Пригласил с собою Вилькена, Вильямса (капитана 2–го ранга. — В.Ш.) и Ламкерта (лейтенанта. — В.Ш.), как хорошо говорящего по–английски. Мне этот визит не улыбается, но надо завязать сношения с англичанами и познакомиться с ними.

На миноносцы эстонским правительством приглашены русские офицеры рядовыми. Командный состав из эстонских подданных. Командиром „Миклухо-Маклая“ назначен кавторанг Вейгелин, командовавший в эту войну тральщиком. Смущает очень эстонский флаг, но если наши офицеры пойдут на миноносцы, если их будет много, то, может быть, в нужный момент на них и поднимут Андреевские флаги, а если оставить миноносцы только эстонцам, то над ними и контроля никакого не будет, и даже, может быть, они будут окончательно потеряны. Но все же неприятно!

11 января 1919 года. Бунин Павел Николаевич (старший лейтенант. — В.Ш.) вернулся. Он привез много интересного, но, как странно, почти все решительно противоречит рассказам Кнюпфера. Миноносцы не „Забияка“ и не „Гавриил“, а „Автроил“ и „Миклухо-Маклай“. „Автроил“, видимо, исправный, а „Миклуха“, переименованный большевиками в „Спартак“, с погнутыми валами и без винтов. „Автроил“ уже укомплектован и действует против большевиков. По словам Бунина, благодаря его огню по берегу из Папонвика удалось так продвинуться ревельским войскам. Укомплектован „Автроил“ офицерами нашими и эстляндскими прапорами. Команда — эстонские матросы. Машинная команда в числе 35 человек — автроильская, т.е. большевицкая. Но (продажные души) они радостно приветствуют поражение большевиков, радостно хохочут, когда видят, как снаряды ложатся в густых цепях их же вчерашних товарищей.

Кроме наших офицеров Гебгардта, Левицкого, Зальца (командир, уж не знаю, наш или ихний, Вигелин), занимающих командные должности, офицеры занимают еще должности специалистов. Сперва они были на положении матросов, и эстонские прапоры чуть не ставили их рассыльными, несмотря на 170 человек команды, но тогда эти специалисты устроили „митинг“ и потребовали от комсостава (?) улучшения экономического положения. Теперь они на положении инструкторов, имеют особое от команды помещение, прибираются только по своей специальности и т.д.

Бунин имел разговоры — переговоры и с Лайдонером — эстляндским главнокомандующим, и с морским министром Шиллером, нашим бывшим офицером, и его помощником Луком, тоже русским эстонцем, бывшим мичманом, инженером–механиком. В итоге этих переговоров установили условия комплектования. Пришлось, конечно, идти на компромисс: половина офицеров, половина эстонцев. Командиры по соглашению, но должны знать эстонский язык (нашлись такие: Зальца и младший Кнюпфер). Мы организуем, на тех же условиях, службу связи и две батареи, к удивлению не испорченные уходящими немцами. Одна 12–дюймовая на Вульфе, а другая 6–дюймовая на Наргене. Значит, всего потребуется несколько десятков офицеров. Жалованье инструкторам 650 рублей, потом паек, бесплатный проезд и подъемные. Обмундирования нет. Конечно, это выход все же для немногих: семья не обеспечена и даже не гарантирована ее неприкосновенность, да и выселят.

„Миклухо-Маклай“ без винтов и, по–видимому, с погнутыми валами. Ремонт одной машины — месяц, обеих к апрелю. На нем выломаны и увезены англичанами приборы управления огнем и прицелы. Подлецы все–таки „образованные мореплаватели“, и каюты тоже разграблены, утащены обстановки.

…Как взяли миноносцы? Оказывается, совсем иначе, чем передавал Кнюпфер. Ведь вот, поди ж — нет, кажется, чуть не очевидец, а верить ему нельзя. Может быть, и бунинский рассказ окажется впоследствии требующим исправления.

Ему передавали следующее: „Миклуха“ подошел утром, в десятом часу, к Вульфу и стал обстреливать остров. остров, а не город. Англичане вышли из гавани через 10 минут и пошли вдоль берега, не замеченные с „Миклухи“. Когда они, неожиданно для на его… для большевиков выскочили из–за Вульфа, „Миклуха“ кинулся уходить, отстреливаясь. Павлинова и Раскольникова не было почему–то на мостике. Они будто бы ходили ободрять команду. Старший штурман, Струйский, был контужен своим же носовым орудием, стрелявшим на корму. Очнувшись, он увидел перед собой вехи „Девельсея“, попробовал развернуться миноносцем, но было уже поздно и миноносец задел винтами камни.

Англичане нашли на „Миклухе“ указания на то, что у Гогланда находится „Олег“, и решили захватить его. Ночью они встретили идущий на W миноносец без огней (только маленький огонек светил из рубки, по нему–то они и заметили миноносец). Они его пропустили мимо себя, и пошли дальше на Ост. Но у Готланда „Олега“ уже не было, он ушел в Кронштадт за полчаса до этого. Надо было возвращаться. С рассветом увидели „Автроил“ к W от себя. Он дал полный передний ход, потом застопорил машину, дал задний ход, опять передний, опять застопорил машины (любопытно было бы услыхать, что там в то время происходило?). Когда англичане открыли огонь и первый же, или один из первых снарядов сбил фок–мачту, на нашем. тьфу! на большевицком миноносце подняли белый флаг, не сделав ни одного выстрела. Это, кажется, послужило к облегчению участи экипажа.

Бунин говорит, что все офицеры сейчас приняты на офицерские места на „Миклухе“. Это не мофоль! Конечно, они бедствовали, у них не было денег, надо им было помочь, но зачем же сейчас давать им начальствование над товарищами, против которых они дрались. Пусть, как это делается в армии Деникина, они занимают место и должности рядовых и искупают свой. может быть, невольный грех.

В бумагах миноносца найдены переговоры по прямому проводу Альтфатера с Троцким по подготовке этой авантюры против Ревеля: „Вы ли у провода действительно, товарищ Лев Давидович?“ — спрашивает Альтфатер. „Да — это я, Троцкий!“ Затем о поведении Раскольникова, который не хотел идти, указывая на свою некомпетентность, и согласился только тогда, когда ему предложили помощником. Струйского, которого он знал по. совместным действиям на Волге.

Но Струйский уверяет, что его никто ни о чем не предупреждал и что он только накануне назначен на „Миклухо–Маклай“. Кстати, „Миклуха“, потом „Спартак“, теперь „Вампала“. „Автроил“ — „Ленок“. „Бобр“, кажется, — „Какала“! Черт бы их побрал всех!»

События глазами противника

Рассматривая тот или иной боевой эпизод, всегда интересно посмотреть на его оценку противоположной стороны. Это дает возможность более объективного и полного взгляда на описываемые события.

Вот как оценивает события тех дней английская сторона в лице военно–морского историка Э. Престона: «Самыми раздраженными людьми Королевского Флота после подписания перемирия были экипажи 4–й эскадры легких крейсеров и 13–й флотилии эсминцев. Через день после сдачи германского Флота Открытого Моря победоносному Гранд Флиту адмирала Битти, тот самый крейсер, который вел германские линкоры в Ферт оф Форт, легкий крейсер „Кардифф“ вместе с 4 другими легкими крейсерами, 9 эсминцами („Валькирия“, „Верулам“, „Вестминстер“, Вендетта», «Уэйкфул», «Уэссекс», «Виндзор», «Волфхаунд», «Вулстон») и 7 тральщиками отправился на Балтику.

Им пришлось забыть про послевоенные увольнения, хотя многие не видели жен и детей несколько лет. Однако необходимость была такой острой, что пришлось пойти на жертвы. Соединение получило приказ поддержать эстонское, латвийское и литовское правительства в борьбе против агрессии большевиков. Это было результатом полной анархии, воцарившейся в Прибалтике после военного краха России в 1917 году. Ситуация не улучшилась, а скорее ухудшилась после краха Германии год спустя. Ленин отбросил в сторону связывающие его положения Брест– Литовского договора, заявив, что Прибалтику нужно освободить, а Балтийское море должно стать «советским озером».

Именно реальная угроза большевизма, а не расползание революционных доктрин всегда считалось причиной британского вмешательства на Балтике. Его Величества Правительство старательно напоминало Адмиралтейству, что морские силы посланы в Балтийское море не для войны с Советской Россией. Первоначальные приказы командиру 4 эскадры легких крейсеров контр–адмиралу Александер-Синклеру требовали «продемонстрировать британский флаг и поддержать британскую политику, как того потребуют обстоятельства». Кроме того, он должен был проследить, чтобы поставки оружия благополучно достигли Эстонии и Латвии. Однако «намерения большевистских кораблей, действующих у берегов Балтийских провинций, должны считаться враждебными».

Самой большой опасностью, однако, был не Красный флот, а колоссальное количество русских и германских мин, высыпанных в воды Балтики. Кроме того, существовали серьезные навигационные трудности. Балтика достаточно мелкое море, поэтому сочетание отмелей и недостоверно указанных минных полей оставляло британской эскадре мало пространства для маневра. Вскоре после прибытия англичане получили пугающую демонстрацию того, что их ждет. Направляясь к Эзелю, один из легких крейсеров, «Кассандра», подорвался на мине, и начал тонуть. В полной темноте эсминцы «Вендетта» и «Вестминстер» подошли к борту обреченного крейсера, чтобы снять экипаж. «Вендетта» стоял у левого борта крейсера. Вода была ледяной, сильная волна постоянно грозила ударить корабли друг о друга. Несмотря на темноту и качку, только 1 человек поскользнулся и свалился между бортами. Наконец эсминец отвалил, переполненный спасенными, чтобы позволить своим товарищам продолжить работу. Когда отвалил «Вестминстер», с борта «Вендетты» заметили еще одного человека на борту крейсера, поэтому эсминец снова пошел назад. Чтобы избежать повреждений, командир «Вендетты» приказал оставшемуся спустить шлюпку и сдрейфовать к эсминцу в одиночку. Дело закончилось благополучно, однако этого моряка сразу отдали под суд за неисполнение приказа покинуть корабль!

Гибель «Кассандры» не повлияла на цели Балтийской экспедиции, однако экипаж «Кассандры» пришлось вернуть в Розайт. После того как «Калипсо» налетел на затопленный корабль возле Либавы и получил повреждения, его тоже пришлось отправить домой. «Вестминстер» и «Верулам» столкнулись и ушли на ремонт, увезя экипаж «Кассандры».

Первое столкновение с Красным флотом было довольно курьезным. 26 декабря 1918 года офицеры и матросы находились на берегу в Ревеле, готовясь к банкету в их честь, который давали эстонские власти. Внезапно на горизонте был замечен странный корабль, а вокруг гавани начали рваться снаряды. Это был советский эсминец «Спартак» — один из новейших и сильнейших кораблей царского флота. У него на борту находился Ф. Ф. Раскольников, член советского Реввоенсовета, специально назначенный командовать операцией.

К несчастью для себя, «Спартак» лишился сопровождения, так как на эсминце «Автроил» произошла поломка в машине, на «Азарде» кончилось топливо, а крейсер «Олег» вообще никуда не пошел. Считая, что линкор «Андрей Первозванный» поддержит его, и таким образом избавит от всех опасностей, Раскольников сигналом передал, что намерен обстрелять Ревельскую гавань в одиночку. Однако его уверенность испарилась, когда он увидел, что эсминец «Уэйкфул», подняв пары всего за 15 минут, покидает гавань. Следом за ним двинулись крейсера «Калипсо» и «Кэредок». «Уэйкфул» ринулся в погоню, противник бросился наутек. Но внезапно он повернул на 16 румбов и выкинул белый флаг. Оказалось, что незадолго до этого он передал по радио: «Все пропало. Меня преследуют англичане». После этого он на полном ходу вылетел на мель и потерял руль и винты.

Советская версия гласит несколько иное: «Преследующие британские эсминцы развили скорость 35 узлов, тогда как „Спартак“ не смог дать полный ход из–за неправильных действий машинистов. Около 13.30 выстрел из носового орудия, развернутого назад до предела, разбил штурманскую рубку. При этом были уничтожены и разбросаны все карты, поврежден мостик и контужен рулевой. В результате корабль потерял управление».

Захват совершенно исправного корабля противника — явление очень редкое в современной морской войне. Какой–то хитрец из команды «Вендетты» предложил отдать «Спартак» на поток и разграбление, как законный приз. Советский корабль казался медленно тонущим, поэтому было отдано разрешение снять все, что удастся. Однако оценка была слишком пессимистической, и большое количество ювелирных изделий и серебра уволокли без проблем. В это трудно поверить, но свидетели подтверждают, что собственными глазами видели, как «Вендетта», вернувшись в Порт-Эдгар, выгрузил большое количество добычи, которая должна была бы поступить в призовой фонд.

В одном из машинных отделений «Вендетты» оказался бывший инженер–горняк, который умел обращаться с помпами. Осмотрев машинное отделение «Спартака», он сообщил приятную новость — корабль можно удержать на плаву, просто закрыв кингстоны и пустив помпы. После того, как это было сделано, трофей отбуксировали в Ревель, где банкет превратился в победное пиршество. Теперь англичане задумались, как им поймать «Олег», после того как из захваченных на «Спартаке» документов стала известна диспозиция советских кораблей. «Вендетта» и «Вортигерн» отправились искать крейсер и эсминец «Автроил». «Олег» обнаружить не удалось, но «Автроил» нарвался на 5 британских кораблей и тоже сдался, поняв, что не сможет спастись. Кроме двух современных эсминцев англичане захватили Раскольникова, который был найден на камбузе среди мешков с картошкой. Позднее его обменяли на 18 пленных англичан, попавших в лапы большевиков. Оба эсминца были переданы новорожденному эстонскому флоту, в котором они служили под именами «Вамбола» и «Леннук».

Одна из реликвий этого столкновения пережила и «Спартак», и «Автроил». Когда команда «Вендетты» обыскивала «Спартак», один из англичан прибрал корабельную рынду. Возможно, в результате нехватки цветных металлов на «Вендетте» не было нормального корабельного колокола, теперь этот недостаток был исправлен. Потом «Вендетта» был передан Королевскому австралийскому флоту, завоевал громкую славу и в конечном итоге был затоплен возле Сидней-Хедз в 1948 году. Можно лишь надеяться, что кто–нибудь сохранил этот колокол, учитывая его редкостное происхождение.

Весьма любопытно, что для англичан происшедшее со «Спартаком» — это небывалый курьез. Английский историк удивлен, так как более никогда не слышал о подобном. Итак, английский историк напрямую именует происшедшее со «Спартаком» курьезом, невероятно редким для морской войны, когда в плен попадает «совершенно исправный корабль». Удивительно, что еще не вылезши на банку, не получив ни одного попадания, Раскольников уже вопит в эфир открытым текстом: «Все пропало…» Не меньшее недоумение вызывает факт наличия на борту революционного эсминца большого количества ювелирных изделий, словно это не боевой корабль, а какая–то ювелирная лавка. Возникает законный вопрос: откуда все это золото–серебро? Часть драгоценностей наверняка имели при себе запасливые революционные матросы, хорошо поживившиеся в свое время за счет буржуев. Часть драгоценностей, думается, принадлежала самому Раскольникову. Впоследствии мы еще поговорим о неведомом золотом запасе, который внезапно оказался у пролетарского флотоводца в плену, и о патологической любви, как самого Раскольникова, так и его революционной супруги Ларисы Рейснер, к золоту и роскоши. Потрясает и уровень боевого мастерства военморов, которые первым же выстрелом снесли собственную штурманскую рубку, — вот вояки, так вояки! В целом же отношение английского историка к командованию «Спартака» более чем презрительное. Но, как говорится, что заслужили, то заслужили.

В 1925 году в Лондоне вышла в свет книга «Юрьевские дни», посвященная событиям в Прибалтике в конце 1918 — начале 1919 года. Автор ее, английский журналист Роберт Поллак, написал относительно пленения двух эсминцев: «27 декабря (1918 г.) появилась возможность передать первое серьезное сообщение из Ревеля-Таллина. Наши корабли захватили два красных эсминца, пленили большого комиссара — Раскольникова, командовавшего плаванием. Я задал вопрос адмиралу (контр–адмирал Коуэн, командующий английской эскадрой на Балтике. — В.Ш.), почему легко сдались большевики. В ответуслышал нечто неожиданное: неподготовленность экипажей, беспорядок в управлении, амбициозность флагмана, нахватавшегося чинов после революции, но никогда не выводившего в море суда. Словом, мне удалось поймать сенсацию. Говорят, когда „Таймс“ с моим посланием из Эстонии попала в руки Троцкого, он топал ногами и кричал, что такого позора еще не испытывал».

Честно говоря, очень обидно читать о нашей трагедии, которую англичане представляют, как фарс с банкетом. Но что делать, во многом они в данном случае, видимо, правы.

А вот оценка событий со стороны белогвардейцев. Из книги старшего лейтенанта Л. В. Камчатова «Русский флот на северо–западе России в 1918–1920 гг».: «…Красный флот также принимал участие в походе на Эстонию, и для него эта попытка окончилась неудачно. Первоначально для производства глубокой разведки была послана подводная лодка, которая сообщила, что рейд покрыт льдом и свободен от кораблей. Тогда была снаряжена экспедиция из миноносцев „Спартак“ (бывший „Миклухо-Маклай“) и „Автроил“ под общим командованием Раскольникова. Миноносцам была дана задача войти на Ревельский рейд и обстрелять город; в некотором отдалении за ними следовал крейсер „Олег“. Однако донесение подлодки оказалось ложным, так как за несколько дней до ее появления на рейд пришел отряд английских скаутов. При первом же появлении на горизонте миноносцев Раскольникова англичане снялись с якоря и пошли навстречу противнику, который, увидев их, немедленно повернул и стал уходить. „Спартак“, на котором находился Раскольников, взял курс на Ревельстейнский маяк, поблизости от которого перескочил через банку и снес себе винты. После нескольких выстрелов подошедших англичан он поднял белый флаг и сдался. Командиром на нем был старший лейтенант Павлинов. „Автроил“ взял курс вдоль берега, приводивший его в бухту Папонвик, в которой он и был настигнут англичанами. Командовавший миноносцем лейтенант Николаев и артиллерийский офицер лейтенант Петров сознательно проделали этот маневр, желая сдаться англичанам. По приказанию командира с него не было сделано ни одного выстрела по преследовавшим скаутам и задолго до их подхода был поднят белый флаг. На „Спартаке“, кроме Раскольникова, были захвачены: его флагманский штурман, бывший старший лейтенант Струйский, комиссар и коммунистический коллектив. Миноносец был взят на буксир и приведен в Ревель, где починен средствами бывшего русского военного порта. Через несколько дней последовал приказ английского адмирала, именем короля передававший захваченные миноносцы Эстонской республике при условии, что на них будет принята часть находившихся в Ревеле русских морских офицеров. Это было исполнено: до 20 русских моряков поступили на миноносцы, переименованные в „Lennuk“ и „Wambola“, на различные должности, частью офицерские, частью нижних чинов — инструкторов. В их числе были и офицеры, служившие на этих миноносцах, а также жившие до того в Ревеле. Командиром „Леннука“ был даже назначен старший лейтенант Вейгелин, женатый на эстонке. Все офицеры, взятые в плен, прошли через суд чести и за службу в Красном флоте все, кроме лейтенанта Николаева, подверглись известным ограничениям по службе, в зависимости от установленной судом степени нанесенного их действиями вреда Белому делу…»

Эстонский историк Мати Ыуна относительно захвата «Автроила» пишет следующее: «„Автроил“ закончил ремонт и вышел из Кронштадта на соединение с отрядом Раскольникова вечером 26 декабря. 27 декабря в 11:00 он появился в пределах видимости Таллинского порта. Из гавани тут же вышли эсминцы „Вортигерн“ и „Вендетта“. „Автроил“, не принимая боя, взял курс на ост и увеличил ход до 32 узлов. Примерно в 12: 25 прямо по курсу появились британские крейсера „Калипсо“ и „Кэредок“, ночью ходившие проверять залив Кунда и остров Суурсаар на предмет наличия там крейсера „Олег“. „Олега“ они не обнаружили и, повернув назад в Таллин, очень удачно встретили „Автроил“, отрезав ему пути отхода. „Автроил“ послал три радиограммы с призывом о помощи, но затем радиоантенну сбило снарядом. Хотя больше повреждений корабль не получил, командир корабля предпочел не продолжать бой и сдаться».

Как и при сдаче «Спартака», на «Автроил» прибыла призовая партия, а экипаж эсминца вскоре был переправлен на британские корабли. Следует отметить крайнюю бесцеремонность «просвещенных мореплавателей» в их отношении к сдавшемуся противнику. Британские моряки при обыске помещений обоих эсминцев забирали все, что им приглянулось, включая личные вещи офицеров — одежду, постельное белье, письменные принадлежности и т.д.

В офицерских каютах срывались люстры, выносилась мебель; пианино из кают–компании «Автроила» вскоре оказалось на одном из британских крейсеров. Призовая команда крейсера «Карадок», например, позднее продавала добытые «трофеи» за бесценок. Выказавшим недовольство грабежом экипажам эсминцев жестко давали понять, что их мнение никого не интересует. Самим же британцам эти события запомнились как «два боя с банкетом в перерыве между ними».

Суммируя воспоминания англичан, белогвардейцев и эстонцев, можно сделать вывод, что все они были изрядно ошарашены тем, с какой легкостью и практически без всякого сопротивления им удалось овладеть двумя целехонькими новейшими дистроерами. Одни описывают это чуть ли не как анекдот и курьез, другие — как удачу.

Но все сходятся на том, что и команды, и командир обоих эсминцев откровенно боялись сражаться.

Кто же во всем виноват?

Сдача врагу двух новейших и боеспособных кораблей — без малейшего сопротивления — дело, прямо скажем, нерядовое. Поэтому было абсолютно ясно, что за этим последует поиск виновников и их наказание.

Военно–морской историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров пишет: «Но если в военном отношении уроки провала, по сути, первой крупной операции революционного флота, были очевидны и для командного и для личного состава: надо прилагать максимум сил для возрождения военной мощи флота, то политические последствия были довольно запутанными и накаляли обстановку в целом. С одной стороны, военная причина неудачи повышала роль военспецов. С другой стороны, эта операция были ими и спланирована (во главе с начальником Морских сил страны В. М. Альтфатером). И в тех условиях причина должна была бы определиться сразу — „измена“. Но непосредственно возглавлял операцию и попал в плен стоявший вне всяких подозрений „старый большевик“ Ф. Раскольников. Его причисление к „изменникам“ могло привести только к анархизму. Хотя накануне операции он проявлял сомнение в своей способности ею руководить и обеспечить боевой успех, но Л. Д. Троцкий и военспецы в Москве подталкивали командование Балтийского флота на проведение такой операции. Сыграла роль общая обстановка левого авантюризма. Команды были довольны, что новые задачи по „экспорту революции“ достойны их славных дел в 1917 году и у них накануне операции наблюдалось подогретое разного рода слухами о восстании рабочих в Ревеле приподнятое настроение. Военспецы тоже были довольны и аннулированием „похабного мира“ (речь идет об одностороннем отказе Ленина выполнять договоренности Брестского мира в связи с началом революции в Германии. — В.Ш.) и открывающимися перспективами возвращением флота в родные базы в Прибалтике».

Но кто главный виновник? Сегодня эти личности нам известны — это не кто иные, как Троцкий и его любимец «красный лорд» Раскольников. О Раскольникове мы еще будем говорить, а пока поглядим, как же отреагировал на бесславное завершение организованной им авантюры сам товарищ Троцкий. Личных записей на этот счет он не оставил, а потому воспользуемся косвенными.

Разумеется, что себя виноватым Троцкий не считал. Не считал он виноватым и своего протеже Раскольникова, за которого тут же, на всякий случай, вступилась его жена Лариса Рейснер. Виновные были определены сразу — это, разумеется, были бывшие офицеры и адмиралы.

Что касается Роберта Поллака, то, первым известив мир о пленении «красного морского лорда» Советской России, он сделал себе в журналистском мире настоящее имя.

Сегодня совершенно очевидно, что главный виновник (помимо Троцкого) во всем случившемся — это именно «красный лорд» Раскольников. Как командир отряда, именно он нес непосредственную ответственность за все происходившее. Именно он почему–то даже не попытался перед выходом в море отобрать на «боевые» эсминцы наиболее опытных машинистов и турбинистов, не проверил фактических скоростей эсминцев, не нашел комендоров, умевших хотя бы сносно стрелять, и даже более–менее грамотных штурманов, способных ориентироваться по вехам, не снабдил корабли должным запасом топлива и не проверил их технического состояния, не дал исчерпывающих инструкций командирам кораблей. Да, он научился красиво выступать на митинге и красоваться на ходовом мостике. Но всего этого оказалось недостаточно, чтобы считаться настоящим военноморским начальником!

«Красный адмирал» заведомо обрек всю операцию, еще до ее начала, на позорный провал. С самого начала было понятно, что из раскольниковской затеи ничего путного не получится. Ведь едва пройдя Шепелевский маяк, где на свою позицию встали «Андрей Первозванный» и «Азард» (по рассказу самого же Раскольникова), последний семафором донес, что «он погрузил мало топлива». А куда же смотрел член РВС? А никуда! Виноват просто линкор «Андрей Первозванный», который не погрузил в себя необходимый уголь! А так как линейный корабль есть предмет неодушевленный, то и винить в этом вроде как и некого. Не обвинять же себя самого!

Поразительно, но Раскольников прекрасно знал о том, что у Ревеля находится целая флотилия британских легких быстроходных крейсеров. Соваться туда с двумя эсминцами, которые не могут дать ни полного хода, ни хотя бы сносно отстреливаться, было безумной авантюрой. Если уж и надо было что–то делать, то это ставить активные минные заграждения и пытаться атаковать англичан подводными лодками. Остерегаться именно крейсеров (в разговоре на ледоколе, шедшем к Кронштадту в канун операции) Ф. Ф. Раскольникову особенно советовал В. М. Альтфатер. Разумеется, опытному военспецу была понятна вся нелепость этой операции. «Андрей Первозванный», составлявший, по замыслу ее составителей, главную силу «Отряда особого назначения» и поставленный на позицию у Шепелевского маяка — соответственно под Кронштадтом, — был лишен всякой возможности взять под прицел своих двенадцатидюймовых пушек ожидавшиеся английские крейсера. Ведь от Ревеля, куда не зная броду, днем 26 декабря привел «Спартак» Раскольников, до острова Гогланд, где с совершенно непонятной задачей был оставлен «Олег», расстояние составляло почти 60 миль, а до Шепелева маяка, где держался «Андрей Первозванный», — еще более того. На этом пространстве, да еще при полном превосходстве англичан в артиллерии и скорости, наши корабли могли и не успеть добежать под защиту «Андрея Первозванного». Никто не подсказал «флотоводцу» и мысли о действенном использовании в операции подводных лодок. Единственная находившаяся в море «Пантера» из–за неисправности механизмов была к этому времени вынуждена вернуться от острова Вульф (Аэгна) и никаких сведений о кораблях в Ревель сообщить не могла. В итоге этой вопиющей по безалаберности операции свою явно бесполезную позицию должен был (из–за нехватки топлива) покинуть и «Андрей Первозванный».

Говорить о военно–морской компетенции «красного лорда» можно хотя бы такому факту. Описывая всю операцию как личное героико–романтическое приключение в занимательном историко–этнографическом рассказе «В плену у англичан», Раскольников не взял на себя труд даже справиться о вооружении «Олега». Он воспаленно пишет о «тяжелой артиллерии» «Олега», под прикрытие которого он, по плану операции, рассчитывал отходить к острову Гогланд. Увы, на самом деле никакой «тяжелой артиллерии» на «Олеге» и в помине не было. Она существовала лишь в воспаленном воображении «красного лорда». Если бы погоня продолжилась и «Спартаку» удалось бы добежать до «Олега», то судьба последнего была бы плачевной. Бой с англичанами старый изношенный легкий бронепалубный крейсер вряд ли бы выдержал. 130–мм пушки крейсера «Олега» и скорость не более 18–19 узлов вряд ли могли соперничать с современной 6–дюймовой артиллерией и 35–узловой скоростью новейших английских крейсеров.

В итоге неудачной разведывательной операции под руководством Раскольникова Морские силы Балтийского моря совершенно бездарно и позорно потеряли два новейших эскадренных миноносца типа «Новик» — «Спартак» и «Автроил», которые были переданы англичанами в состав ВМС Эстонии под названиями «Вамбола» и «Леннук» соответственно. При этом «Вамбола» был срочно поставлен в ремонт. О направленности ремонта ничего не известно.

Возможно, что в ремонте нуждалось днище корабля, поврежденное при посадке на мель. Возможно, что ремонт был необходим ввиду общей запущенности корабля. Начальник отряда особого назначения военмор Ф. Ф. Раскольников и комиссар «Автроила» матрос Я. Д. Ныник были увезены в Англию, где содержались в Брикстонской тюрьме. За такого пленника, как член Реввоенсовета Республики, англичане надеялись выменять своих соотечественников, попавших в плен на территории РСФСР, и не ошиблись в своих надеждах.

Позорный провал операции и потеря двух кораблей, разумеется, не могли остаться незамеченными. Балтийский флот бурлил негодованием в адрес Раскольникова. Но если в Кронштадте считали виновником именно давно всем осточертевшего «красного лорда», то в Москве придерживались совершенно иного мнения.

Однако властям надо было что–то ответить морякам, но что? В первом номере журнала «Морской сборник» за 1919 год появляется заметка о событиях 25–27 декабря 1918 года. Заметка знаковая по своей сути! Сегодняшние читатели не знакомы с троцкисткой риторикой. У нас есть возможность познакомить их с ней, процитировав данную заметку. Она того стоит!

«…В прессе появились сообщения об операции у Ревеля, в результате которой наши миноносцы „Спартак“ и „Автроил“, на одном из которых находился член Морского отдела Военного Революционного Совета республики Раскольников, попали в руки противника. Флот не бездействует. Флот живет. Лишь бездействие, отсутствие деятельности, отсутствие жизни — смерть. Пока есть жизнь, покуда есть деятельность, возможны неудачи — это говорит логика. Но чем возможнее, чем естественней неудачи, тем менее они должны рассматриваться как результаты ошибок и неумения, тем скорее приходится их трактовать, как результат простого соотношения сил и быть может избытка мужества и молодого задора на слабейшей, рискующей стороне».

Поразительно, но автор заметки гордится сдачей в плен двух кораблей, утверждая, что лучше их отдать врагу, чем они бы без дела стояли в Кронштадте. Патологический трус Раскольников при этом объявляется героем! Да и как иначе, когда член РВС сдался без боя врагу просто «от избытка мужества и молодого задора»! А чего стоят «многоумные» сентенции, типа «отсутствие жизни — смерть», «возможны неудачи — говорит логика».

Балтийцы требовали от троцкистов–начальников рассказать им правду о происшедшей трагедии. На это требование тоже был дан исчерпывающий и достойный ответ: «…Слишком наглядно опыт войны показывает необходимость соблюдения самой строгой тайны в ведении военно–морских операций, чтобы до наступления мира всего мира мы не могли бы узнать истину обо всех событиях борьбы».

Но о какой тайне может идти речь, когда оба корабля уже целехонькими попали в руки врага? Только о тайне для своих! Однако правду о пленении эсминцев балтийцам все же обещают рассказать, но только после «наступления мира всего мира». Понимай: после победы мировой революции!

Но расследование обстоятельств произошедшего все равно надо было проводить. Для выявления причин неудачного для Красного флота исхода операции 25–27 декабря 1918 года была создана Особая комиссия Реввоенсовета Республики под председательством члена Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря С. П. Нацарениуса. В нее вошли: начальник Морского Генерального штаба Е. А. Беренс, представитель Полевого штаба Реввоенсовета Республики Г. С. Пилсудский и другие. Отметим, что все члены комиссии были «людьми» Троцкого (он и определил состав комиссии), а потому особых сенсаций и разоблачений ждать не приходилось. Да и организованна комиссия была, скорее всего, не для выяснения настоящей сути всего происшедшего с определением и наказанием конкретных виновников, а для успокоения общественного мнения.

Однако сегодня нам все же нелишне будет ознакомиться с некоторыми документами относительно разбирательств событий 26–27 декабря 1918 года.

Набег кораблей на Ревель, проведенный 25–27 декабря, был признан неудачным. Помимо недостатков в его подготовке, отмеченных Особой комиссией, указывалось, что командующий отрядом кораблей Ф. Ф. Раскольников допустил ряд серьезных ошибок. «Главная ошибка заключалась в том, что, вопреки предписанию подойти к Ревелю двумя эсминцами, Раскольников, державший флаг на „Спартаке“, не дождавшись подхода „Автроила“, вошел в Ревельскую бухту, где оказался перед значительными силами английского флота. В неравном бою „Спартак“ был поврежден и захвачен в плен. Эсминец „Автроил“ из–за неисправностей в машине вышел из Кронштадта с большим опозданием. На подходах к Ревелю его ждал английский флот, и „Автроила“ постигла та же участь, что и „Спартака“. Многие пленные моряки эсминцев белоэстонцами были расстреляны на острове Нарген, другие подверглись издевательствам, но держались стойко и мужественно».

Особая комиссия была создана для выяснения причин неудачного исхода операции 25–27 декабря. В состав комиссии были включены начальник Морского Генерального штаба Е. А. Беренс, представитель Полевого штаба Реввоенсовета Республики Петров, начальник Морского оперативного отделения Реввоенсовета Республики Г. С. Пилсудский, комиссар оперативного отдела Полевого штаба Реввоенсовета Республики Васильев. Председателем комиссии был назначен член Реввоенсовета Балтийского флота С. П. Нацаренус. Комиссии было предложено выяснить следующие вопросы:

1) цель операции, ее организацию, данные ей инструкции и их выполнение;

2) о состоянии личного состава;

3) действия крейсера «Олег»;

4) обеспеченность операции;

5) поведение команд;

6) что было предпринято для выяснения участи посланных судов;

7) в состоянии ли флот обеспечить фланг и тыл сухопутных операций;

8) боевой состав и его готовность;

9) снабжение флота.

«Заключение комиссии и содержит ответы на вопросы, поставленные перед ней. Выводы комиссии по последним трем пунктам составляют отдельный документ и не публикуются, поскольку они не относятся непосредственно к операции 25–27 декабря».

Телеграмма главнокомандующего Вооруженными силами Республики И. И. Вацетиса В. М. Альтфатеру по поводу операции Балтийского флота 25–27 декабря. Аналогичный текст предписания был вручен командирам «Андрея Первозванного», «Олега», «Спартака», «Автроила» и «Азарда». Копия телеграммы была послана В. И. Ленину: «30 декабря 1918 г. Из донесения наморен о морской операции под Ревелем видно, что отряду из 2 миноносцев, крейсера „Олег“ и линейного корабля „Андрей Первозванный“ дана была задача выйти в море и, в случае обнаружения слабейших неприятельских судов, вступить с ними в бой. Отряд из 2 миноносцев взял на себя частную задачу: обстрелять г. Ревель и вызвать оттуда корабли противника. Подобная задача не могла иметь места, так как носит характер чисто морского набега и не имеет никакого отношения к взаимодействию с сухопутными частями. Кроме того, такая рискованная задача не отвечает состоянию наших малочисленных морских сил, которые необходимы для прикрытия правого фланга наших войск, наступающих от Нарвы на Везенберг и Ревель, а также для обороны Кронштадта. С потерей наших судов правый фланг нашей армии Ревельского направления подвержен удару десанта, против чего прошу принять меры. Кроме того, из ваших донесений видно, что крейсер „Олег“ и линейный корабль „Андрей Первозванный“ не поддержали наших миноносцев, а ушли в Кронштадт.

Прошу сообщить мне, во–первых, почему об этой морской операции и поставленной ей задаче не было заблаговременно донесено мне; во–вторых, какая преследовалась цель обстрелом Ревеля и вызовом судов противника оттуда. Вместе с тем, вновь подтверждаю, что ближайшая задача судов Балтфлота ни в коем случае не заключается в самостоятельных активных морских операциях, а состоит в прикрытии правого фланга войск, наступающих в Прибалтике, охране со стороны моря тыла войск, наступающих от Нарвы на Ревель, в комбинированных действиях флота и сухопутных войск и в производстве десанта. Эти задачи флоту были высказаны на заседании Реввоенсовета Республики 2 декабря, на котором присутствовали и вы, и с того времени стратегическая обстановка нисколько не изменила указанных флоту задач. Главком Вацетис».

До конца «копать» чрезвычайная комиссия не могла, так как все указания об операции исходили лично от Троцкого, а на Балтике их единолично претворял в жизнь его любимец Раскольников. Троцкий утверждал и безумный план набега, придуманный тем же Раскольниковым. Зарубаев и другие флагманы познакомились с документом только поздним вечером, перед самым выходом в море, и никаких изменений внести в него не имели права.

Из объяснения начморси Зарубаева: «Увидев план, чины штаба сразу обратили членов РВС к следующим моментам. „Азард“ уже в порту, у него полностью отсутствует топливный запас. „Автроил“ еще не завершил ремонтные работы, требуется не менее суток, хотя я собрал все имеющиеся рабочие бригады, о чем рапортом докладывал Альтфатеру. Задачи командирам крейсера и линкора еще не доведены, опыта стрельбы команды ЭМ не имеют никакого, так что при настаивании на плане легче ограничиться разведкой, если вовсе есть резон поспешно выходить на операцию».

Альтфатер на комиссии, кстати, подтвердил показания начморси. И что? А ничего!

Заключение Особой комиссии Реввоенсовета Республики об операции Отряда особого назначения 25–27 декабря 1918 года: «2 февраля 1919 г. Тщательно разобрав весь имеющийся налицо материал, комиссия пришла по вопросу об операции к следующему заключению.

1. Сведения, имеемые к моменту операции в штабе, определенно говорили за присутствие в Финском заливе какой–то боевой единицы, количество судов которой и характер их действий ясно указывали, что флот был не финский и не эстонский, а либо английский, либо немецкий. Флот Финляндии, как состоявший из судов, частью оставленных русскими, частью захваченных у русских финнами, по типу и вооружению не мог походить на тот, что в это время оперировал в Балтийском море. Эстонского флота быть не могло, так как его не было, а вооруженные пароходы не могли действовать так, как действовал флот в Балтике (высадка десанта, обстрел берега с большой дистанции, мелко– и глубокосидящие суда и т. д.). Присутствие же английской эскадры или немецкого отряда, переданного кому–либо (Эстляндии или Финляндии), заставляли иметь в виду при учитывании обстановки перед операцией, что эти суда, имея большой опыт в войне, хорошее вооружение, хорошее снабжение, должны представлять большую силу, что при состоянии наших кораблей являлось для нас большой угрозой, и, принимая тот или иной план операции, нельзя было не иметь вышеизложенного в виду.

2. Штаб при выработке плана операции должен был иметь в виду, что часть судов, назначенных в операцию, только что участвовала в другой и не могла в такой короткий срок пополнить всех запасов. Имея в виду, с другой стороны, трудность пополнения запасов, надо было проявить сугубую осторожность при назначении этих судов для новой операции. Создалось положение, что к началу операции суда имели запасы топлива:

а) „Андрей Первозванный“ — половину топлива (По показаниям командира линкора, угля было 500 т и топлива хватило бы на 1–1,5 суток).

б) „Олег“ — на 30 часов (На „Олеге“ было угля 400 т).

в) „Спартак“ — 150 т нефти. По показаниям свидетелей, на „Спартаке“ было 300–320 т нефти.

г) „Автроил“ — менее 150 т нефти. По показаниям свидетелей, на „Автроиле“ было 370 т нефти.

д) „Азард“ — совсем не имел нефти.

3. Организацией операции:

а) совершенно не было принято во внимание состояние северного берега Финского залива, были ли там неприятельские суда, базы и т. п.;

б) при выработке плана за основание взято то, что в известном районе нет противника;

в) не находя противника в известном районе, суда должны были уйти далеко от базы;

г) не была учтена возможность обхода с севера, невозможность в таком случае отступления;

д) суда разбиты на большое друг от друга расстояние.

Исходя из этого, приходится заключить, что организация операции не выдержана на основании тех данных, кои были в распоряжении штаба, план был недостаточно разработан и вся операция рисуется очень рискованной. План операции, который, как сказано выше, не отвечал данным, имеющимся в руках составителей его, был сильно ухудшен действиями начальника отряда тов. Раскольникова, который, отложив сначала операцию из–за опоздания „Автроила“, поставив об этом в известность наморси, неожиданно переменил свое решение и двинулся на одном „Спартаке“ для обстрела Ревеля, сообщив об этом на ходу клотиком лишь командиру „Олега“.

4. Поведение команд судов, участвовавших в операции, во время самой операции неизвестно, а о состоянии их команд до операции можно судить по ответам комиссии по вопросам об общем состоянии Балтийского флота в части личного состава.

5. Невольно бросается в глаза то важное упущение в реализации плана операции, что командиру „Олега“ совершенно не был известен весь план этой операции, что в свою очередь в дальнейшем заставило действовать его с завязанными глазами, наугад и, не имея точных руководящих данных, приспосабливаться к обстановке, исходя из первоначального задания принять на себя отступающие миноносцы. Благодаря этому, а также состоянию запасов угля и продовольствия, отсутствию связи со „Спартаком“ и „Автроилом“, наличности сведений о присутствии в Финском заливе неприятельских судов, неудовлетворительному состоянию команды и самого корабля командир „Олега“ был вынужден держаться пассивно и, не имея сведений о месте предполагаемого боя „Спартака“ и „Автроила“ с противником, не мог оказать им никакой помощи, а вынужден был, естественно, заботиться о целости корабля и о создании ему условий безопасности.

Не имея точных указаний, командир „Олега“ вел себя самостоятельно и иначе поступить не мог. Комиссия отмечает, что командир „Олега“ — опытный морской офицер и в условиях, создавшихся для действий „Олега“, другого сделать ничего не мог.

Свое заключение и весь материал, послуживший для него основанием, Особая комиссия представляет Революционному Военному Совету Республики на усмотрение. Председатель комиссии С. Нацаренус, Нагенмор Евг. Беренс».

Английский журналист Поллак в своей книге «Юрьевские дни» приводит рассказ командира английского миноносца «Уэйкфул» Р. Джекса: «Я всегда с трепетом относился к русскому флоту, считал его одним из лучших в мире… Но когда узнал, что один из его командующих плавал почти без топлива, проводил кампанию как прогулку — днем без маскировки и разведки, сразу понял, какие офицеры перекинулись к большевикам. А ведь русские миноносцы, если бы действовали скрытно, наделали бы шуму в Ревеле и спокойно убежали». Под «перекинувшимися офицерами», разумеется, подразумевается не кто иной, как Раскольников и его окружение.

В конце концов, главным виновником был «назначен» начальник Морских сил Балтийского моря бывший контр–адмирал Зарубаев, который вскоре и был арестован органами ЧК, а также оба командира попавших в плен эсминцев. Последних предполагалась аттестовать, когда представится такая возможность. И хотя чрезвычайная комиссия РВС однозначно указала на грубые промахи Раскольникова и Альтфатера, смещается с поста начальника Морских сил Балтийского моря именно военспец Зарубаев.

На допросе чрезвычайной комиссии РВС Зарубаев заявил следующее: «Правила морской деятельности восходят еще из прежних веков. И правила эти связаны с должными места морского начальника понятиями. Важнейшее из них — не спускать флаг перед неприятелем даже перед угрозой смерти!» Уж кто–кто, а он имел право так сказать. В далеком 1904 году старший артиллерийский офицер крейсера «Варяг» лейтенант Зарубаев на деле доказал верность флагу и долгу в знаменитом бою легендарного крейсера при Чемульпо. Помните:

Увы, Раскольников и «Спартак» оставили о себе совсем другую память…

Наконец–то даже Троцкому и его компании стало понятно, что ораторы–дилетанты не могут командовать флотом, даже если очень красиво кричат с трибуны. Вывод был таков: «Пора прекратить пренебрежительное отношение к старым морским кадрам, которые для войны на море готовятся долгие годы». Но Раскольникова после освобождения он все равно должностью не обидит. Пусть Раскольников бездарь, пусть он трус, но зато он лично предан Троцкому, а последнее перевешивало все остальное.

Разумеется, что Троцкий прекрасно понимал, что после неудавшейся авантюры его авторитет на Балтике сильно пошатнулся. Чтобы поправить положение, он вскоре лично посетил флот, чтобы навести порядок и показать свою силу и власть.

Из воспоминаний Г. Четверухина: «В январе 1919 года штаб Балтийского флота посетил Л. Троцкий. Я слышал отзывы о нем как о блестящем ораторе и публицисте ив тоже время как о мстительном и жестоком человеке, апологете теории „перманентной революции в мировом масштабе“. По его указанию при Реввоенсовбалте был создан Революционный трибунал, во главе которого был поставлен В. Трефолев. Троцкий выступил с кратким докладом „О положении на флоте“, и в первый и последний раз я видел и слышал его. Запомнилась пышная шевелюра, бородка кисточкой. надменное выражение лица, холодно поблескивающие глаза из–за стекол пенсне, энергичная жестикуляция, громкий голос.

Он говорил, что Балтийский флот находится не на высоте тех требований, которые предъявляются к нему Советским правительством. Дисциплина тоже не на высоте. Боевая подготовка отсутствует. Имеются факты предательства и измены со стороны командного состава, и теперь в случае чего–либо подобного кара падет и на их семьи. Нет четкого разграничения функций между командным составом и различными выборными организациями. Командиры не облечены дисциплинарными правами. Судовые комитеты, общие собрания подменяют командование и вмешиваются во все его функции. Балтийский флот, поэтому, застрял на уровне „разрушения“ старых форм. Судовые комитеты будут упразднены, а вся власть вверена командиру и определенному к нему комиссару. Тем самым оперативная власть будет у командира, а политическая — у комиссара. Но, ни тому, ни другому не будет прощения за допущенное преступление против революции, и они пойдут под суд Ревтрибунала.

Говорил он красноречиво, действительно как трибун, но, почему–то, честно говоря, мне не понравился.

Возможно, этому способствовало имевшееся у меня к нему предубеждение, возникшее под влиянием высказываний Зарудного, которому пришлось несколько раз с ним встречаться. „Троцкий имеет отталкивающую манеру задавать вопросы официальным, ледяным тоном, как на допросе, удручающе действующим на собеседника, который старался, прежде всего, не сказать чего–либо лишнего (имея печальный опыт Щастного) и был всегда рад, когда беседа заканчивалась“. После отъезда Троцкого среди сотрудников штаба происходили шумные обсуждения его доклада. Одни скептически утверждали, что это очередная „говорильня“, сколько их уже было, и все без результатов. Другие, настроенные более оптимистично, придерживались мнения, что „хотят ли этого или не хотят“, а жизнь заставит отказаться от „комитетчины“ и восстановить власть командиров, пусть при условии назначения к ним комиссаров».

Визитом Троцкого «приведение в чувство» командного состава Балтийского флота не закончилось. Вслед за ним прикатила и супруга «вероломно плененного англичанами» Раскольникова Лариса Рейснер, чтобы припугнуть бывшее флотское офицерство.

Историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров пишет: «Последствия военной неудачи конца декабря 1918 года изживались в ходе всей складывающейся внутриполитической обстановки на Балтийском флоте. В начале января на Балтийский флот прибыла Особая комиссия Реввоенсовета для выяснения причин неудачи операции. Она разработала комплекс мер по повышению боеспособности флота. Эти меры оценивались. как решающий шаг, определивший перелом на флоте в сторону повышения его боеспособности. Главными положительными решениями комиссии считались решения в области укрепления воинской дисциплины, упразднения судовых комитетов, учреждения политотдела вместо Совкомбалта и др. Вместе с тем комиссия стремилась использовать неудачу военной операции как повод для „завинчивания гаек“ на флоте. Эти решения затрагивали и демократические чувства матросов. Кроме того, комиссия, в которой важную роль играла Л. М. Рейснер, являвшаяся комиссаром Морского генерального штаба, стремилась выгородить Ф. Раскольникова, в то время как в матросских массах, и ранее не любивших его, было распространено мнение о его безусловной виновности».

Из воспоминаний Г. Четверухина: «В начале февраля 1919 года начальник штаба А. Домбровский пригласил главных специалистов к себе в кабинет и объявил, что комиссар Морского генерального штаба, прибывший из Москвы, хочет с нами побеседовать. Я знал, что комиссаром Генмора в то время являлась Лариса Михайловна Рейснер, дочь профессора, талантливый литератор, член РКП (б), обаятельная женщина, но, по имеющимся слухам, активный, напористый и до грубости прямолинейный человек.

Открылась дверь, и в сопровождении комиссара штаба Г. Галкина, постукивая каблучками своих туфель по паркету, в кабинет вошла внешне очень привлекательная молодая женщина. К моему, да, и, наверное, к общему удивлению, вместо обычной кожаной куртки, которую любили носить комиссары того времени, на ней была надета безрукавка из золотой парчи, отороченная собольим мехом, темное платье, на ногах красные с золотым тиснением сафьяновые, восточного типа туфли с загнутыми кверху носками, а на голове — парчовая плоская шапочка типа тюбетейки.

— Товарищи командиры! — Как положено при входе в помещение высокопоставленного или старшего по званию лица, обратил наше внимание Алексей Владимирович. Мы все встали.

— Здравствуйте, товарищи военморы. Садитесь! — приветствовала она нас, с любопытством и некоторой долей женского кокетства окинув взглядом, и, осознав, что ее появление произвело на присутствующих впечатление, она слегка улыбнулась. Когда все сели, Рейснер сказала, что проведет с нами краткую беседу о текущем моменте. Говорила она о том, с каким трудом корабли были выведены из ледового плена Гельсингфорса и спасены от захвата их врагами, а запертые на кабальных условиях Брестского договора в Кронштадте и Петрограде, теперь оказались брошенными на произвол судьбы и постепенно разрушаются (а то об этом слушавшие ее не знали сами! — В.Ш.). Говорила и о том, что лучшая часть революционных матросов в различных экспедиционных отрядах ушла на фронты гражданской войны или была откомандирована для участия в строительстве новой жизни на местах. Говорила об упадке дисциплины, „иванморах“, о роспуске судовых комитетов, о том, что нам, командирам, опять будет возвращена власть под контролем прикомандированных к нам комиссаров, но никому не будет прощения за преступления против революции. „Мы расстреливали и будем расстреливать предателей, контрреволюционеров!“ — когда она произносила эту фразу, в ее мелодичном голосе звучал металл. Говорила она красиво, убежденно, и просто не верилось, что с нами говорит комиссар, так как мы привыкли к речам своих комитетчиков, которые часто подменяли литературную фразу забористыми выражениями, привычными для них и, как им, очевидно, казалось, убедительными для слушателей.

Но когда она, критикуя действия комсостава, его инертность и нерешительность, бросила фразу: „…а вы словно испугались чего–то и в штаны себе наложили“, нам было как–то странно слышать это из уст изящной интеллигентной женщины. Она не сказала тогда, что, возвращая власть командному составу, с него возьмут подписку, что в случае измены к ответственности будет привлечена и семья.

Действительно, в подтверждение высказываний Троцкого в январе 1919 года и разъяснений Рейснер Реввоенсоветом Республики был дан приказ Реввоенсовбалту в недельный срок назначить на все суда комиссаров и упразднить все судовые комитеты, а в начале февраля — приказ о создании Политического отдела Реввоенсовета Балтийского флота во главе с В. Орловым.

Двадцатого апреля в Москве скоропостижно — от сердечного приступа — скончался член Реввоенсовета Республики наморси В. Альтфатер. По слухам, он тяжело переживал неудачу разработанной им набеговой операции эсминцев в декабре 1918 года».

Очередь Зарубаева настала в 1921 году. Бывший контр–адмирал был арестован чекистами. Помимо традиционного обвинения в сочувствии к контрреволюционерам и в участии в контрреволюционном заговоре ему вменялось в вину и сдача врагу двух эсминцев. Зарубаев был расстрелян.

Есть в загадочной истории «Спартака» и «Автроила» еще один поворот, причем поворот достаточно неожиданный. ИсторикВалерий Шамбаров пишет: «…На некоторых кораблях команды сговаривались при удобном случае перейти к Юденичу и Родзянко. Но когда два советских эсминца подняли якоря и после недолгого плавания прибыли в Таллин, англичане. отдали корабли Эстонии. А из команд кого расстреляли, кого загнали в концлагерь. И уж ясное дело, другие моряки повторять их опыт не стали. Нет, британцы в переманивании оказались совершенно не заинтересованы. Вместо этого они попытались сделать то, что не удалось год назад, с помощью Троцкого — уничтожить Балтийский флот, чтобы его не было ни у какой России, ни у красной, ни у белой».

По версии В. Шамбарова получается, что сдача кораблей англичанам была продумана Троцким ЗАРАНЕЕ и Раскольников только блестяще выполнил поставленную ему задачу. Сделав свое дело, он отправился в Лондон, где отдохнул, а потом вернулся, чтобы творить революцию дальше. Англичане же, приняв эстафету у Раскольникова, передали матросов–балтийцев эстонцам, те, как и было заранее оговорено, устроили показательную казнь матросов в назидание тем, кто еще только помышлял перейти от красных к белым.

С версией Валерия Шамбарова трудно спорить, так как она полностью подтверждается всем развитием событий и поведением главных участников разыгранного трагифарса.

Конец «красного лорда»

Анализируя на основании выводов комиссии и воспоминаний самого Раскольникова подготовку и ход проведения операции, нельзя не отметить, что своими действиями Раскольников не только показал свою вопиющую профессиональную некомпетентность, как морского офицера, но и совершил тяжкое воинское преступление — сдал боевой корабль врагу. Поразительно, но в своем рассказе «В плену у англичан» Раскольников ни разу даже не упомянул о судьбе своих подчиненных — моряках «Спартака» и «Автроила», а ведь их было 240 человек! И это притом, что многие из них заплатили своими жизнями за трусость и подлость члена Реввовенсовета. Я не верю в случайности, а потому твердо уверен, что простые матросы всегда были для Раскольникова и его сотоварищей лишь необходимым в нужное время революционным мясом, о котором не пристало особо и печалиться. Если кумир Раскольникова Троцкий мечтал бросить в топку мировой революции всю Россию, то его младшие подельники с таким же цинизмом бросали в ту же топку и конкретные человеческие жизни.

Вспомним еще раз поражающие своим цинизмом воспоминания Ларисы Рейснер о том, как они с мужем наводили революционный порядок в Свияжске: «Мы расстреливали красноармейцев как собак!» Как к собакам относился Раскольников и к матросам.

После захвата «Спартака» два десятка пленных моряков перевели на английские эсминцы, 28 декабря Раскольникова опознал его бывший сослуживец — мичман Фест. Позже Раскольников вспоминал, как в начале 1919 года с удовольствием (!) прочитал в английской газете, что британские моряки «захватили в плен первого лорда большевистского Адмиралтейства». Удовлетворению Раскольникова удивляться не стоит. Для человека с манией величия и крайне завышенной самооценкой такое состояние вполне естественно. Вчерашнему недоучившемуся мичману весьма приятно, что его именуют первым лордом Адмиралтейства!

Впрочем, история, рассказанная самим Раскольниковым о том, что его опознал бывший сокурсник мичман Фест, не столь однозначна. Существует по крайней мере еще одна не менее реальная версия, что «красного лорда» выдали или бывшие офицеры со «Спартака», или даже сами матросы. Об этом, в частности, пишет в своем исследовании «Матросские массы в 1917–1921 годах. От левого экстремизма к демократизму» известный флотский историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров. Он пишет: «Данные о том, кто выдал Ф. Раскольникова, противоречивы. Из одних работ следует, что это сделали бывшие офицеры (Г. К. Граф „На „Новике““). Но очевидно, что дело здесь не обошлось без матросов. Сам Ф. Раскольников в своих мемуарах представляет матросов „Спартака“ совершенно в обратном свете, как принимавших все меры для его спасения. Но это противоречит широко известной по публикациям того времени обратной версии, которую поддерживала в печати Л. Рейснер. Считал ее очевидной и главный начальник в то время на Балтийском флоте, член Реввоенсовета флота комиссар А. Баранов. Вообще, расхождение мемуаров Раскольникова, которые он публиковал большей частью на рубеже 20–30–х годов, с общеизвестными в 1919 году фактами работало на ставшую вскоре единственной на несколько десятков лет у советских историков точку зрения (которая имела хождение в матросских массах ив 1919 году) о том, что вся операция была задумана троцкистами с целью сдачи кораблей англичанам».

После опознания Раскольникова и комиссара «Автроила» Нынюка (тоже видного троцкиста) перевели на крейсер «Калипсо», после чего обоих переправили в Англию, где посадили в тюрьму. Спустя некоторое время высокопоставленных пленников поселили в гостинице, и тогда пригодились взятые Раскольниковым в боевой поход царские золоторублевики и «керенки». Вскоре ЧК по просьбе Троцкого переслало через датское посольство еще весьма солидную сумму, и узники британского капитала приоделись в модные фраки, а на головы водрузили лакированные цилиндры. Приодевшись, Раскольников зачастил в лондонские театры и музеи. Свой «революционный топор» он припрятал до лучших дней, а пока просто наслаждался проклятой буржуазной жизнью.

В мае 1919 года Раскольникова и Нынюка обменяли на арестованных за антисоветскую деятельность англичан. Вообще, в истории плена Раскольникова много загадочного. Скорее всего, спасая своего верного последователя, Троцкий просто поднял свои немалые связи за рубежом. Именно поэтому самозваный «первый лорд» мог жить в Англии в свое полное удовольствие, а когда снова понадобился Троцкому, то был сразу же доставлен к нему в Россию.

Напомним, что почти в это же время, в январе — августе 1918 года, Каменев-Розенфельд сдает свой пост председателя ВЦИК Свердлову и едет на переговоры в Брест, а потом по тайному заданию Ленина перебирается в Лондон, чтобы объяснить там смысл совершившегося переворота и намерения большевиков. Затем его якобы арестовывают, но потом внезапно освобождают и отправляют обратно в Россию. Похоже, освобождением и Раскольникова, и Каменева занимались одни те же люди.

B свое время, изучая в Военно–политической академии историю КПСС, я как–то не задумывался, на какие деньги проводились до революции партийные съезды и конференции. И лишь недавно с удивлением я узнал, что знаменитый V (Лондонский) съезд РСДРП в 1907 году удалось провести лишь после того, как А.М. Горький, пользуясь какими–то загадочными связями с английскими социалистами, ухитрился занять 1700 фунтов стерлингов не то у английского, не то американского фабриканта Л. Фелза. Отдавая деньги, тот, похоже, не надеялся получить их назад; ведь большевики обещали их вернуть после того, как захватят власть в России. Видно, поэтому он ничего не требовал и не негодовал, что они возвратили ему кредит не сразу после октября 1917 года, а много позднее. Так что связи с английским истеблишментом у Троцкого и его компании были весьма тесные и давние. А потому, когда требовала обстановка, они этими связями и пользовались, но только для исключительно нужных людей. Мировая закулиса была всемогуща во все времена…

Мало кто знает, что еще в марте 1918 года британский разведчик Локкарт заключил с Троцким «джентльменское» соглашение. Согласно ему, Англия прекращала оказывать помощь белогвардейцам, а большевики прекращали свою агитацию в Англии. Казалось бы, англичане могли просто выслать из Англии советского эмиссара Литвинова, но почему–то решили начать переговоры.

Историк Валерий Шамбаров пишет: «В декабре могучие английские крейсера появились и на Балтике. Британское командование быстро нашло общий язык с финским и эстонским националистическими правительствами, обеспечило своими кораблями перевозку в Эстонию отлично вооруженных и обученных финских частей. И они отогнали красных, уже приближавшихся к Ревелю (Таллину). Британская эскадра пришла в Ригу. Было выпущено возвание, что она поможет защитить город от большевиков, и люди успокаивались. Многие из тех, кто уже собирался бежать, распаковывали чемоданы, сдавали билеты на поезда и пароходы. Командиры русских добровольческих частей Родзянко и Дивен обратились к адмиралу Нельсону с просьбой помочь им оружием и снабжением. Но ответы получили уклончивые и неопределенные, англичане ссылались на недостаточные полномочия, просили обождать. А 2 января эскадра внезапно снялась с якоря, и только ее и видели». И данный случай не единичен! Когда впоследствии, в июне 1919 года, против советской власти восстали балтийские форты «Красная горка», «Серая лошадь» и «Обручев», то английская эскадра, находившаяся в Ревеле, даже не подумала их поддержать. Секретное соглашение Троцкого и Локкарта выполнялось безукоризненно.

Неудивительно, что и сдача врагу двух новейших кораблей, и постыдно трусливое поведение никогда никем не были поставлены Раскольникову в вину при его жизни. Любимец Троцкого был поистине неуязвим. Мало того, то, за что любого другого непременно повесили бы на первом суку, Раскольникову шло лишь на пользу. Все происшедшее было представлено Троцким как великий подвиг, а сам негодяй объявлен мучеником за дело революции и ее героем.

Историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров пишет по этому поводу: «Пик личных отношений, который наблюдался, судя по их письмам, хранившимися в архиве. Исходя из них, Л. Рейснер явно хотела видеть Ф. Раскольникова героем. Он же явно хотел перед ней отличиться, а с другой стороны, быть может, выглядеть страдальцем, посидеть в тюрьме и т.п. (тетради Раскольникова периода английского плена). В январе 1919 года Л. Рейснер, получив согласие Л. Д. Троцкого, пыталась осуществить крайне „левый“ план, предусматривающий сухопутный рейд морского отряда на Ревель для освобождения Ф. Раскольникова и матросов. Позднее она бомбардировала Л. Д. Троцкого и Г. В. Чичерина письмами о том, что Ф. Раскольников содержится в английской тюрьме „в ручных и ножных кандалах“ и т.п., хотя он находился там на положении заложника для обмена на пленных английских офицеров, вел дневники, вел переписку с женой и т.д. В апреле 1919 года обмен на 17 английских офицеров (на финской границе) состоялся».

После возвращения из плена Раскольников продолжает свое стремительное восхождение по карьерной лестнице. Его сразу же повысили, назначив командующим Волжской флотилией, а в 1920 году он становится начальником Морских сил Балтийского моря. На этом посту Раскольников еще раз показал свою полную бездарность. Именно он «проглядел» и во многом спровоцировал в феврале 1921 года знаменитый Кронштадтский мятеж, повлекший еще больше жертв.

Заметим, что командный состав Балтийского флота, основу которого составляли бывшие офицеры, бывшего мичмана Ильина, а ныне пламенного революционера Раскольникова не переносил и на дух.

Из воспоминаний командующего Балтийским флотом в 1917 году, а затем морского министра контр–адмирала Дмитрия Вердеревского: «Раскольникова офицеры не любили, если не сказать больше. Он платил тем же. Сбежав от прямых мичманских дел, выступил одним из организаторов беспорядков, названных потом восстанием. Многие офицеры были убиты без какого–либо суда». Сам Раскольников в своих воспоминаниях «Кронштадт и Питер в 1917 году» оправдывался: «Происходил отнюдь не поголовный офицерский погром, а лишь репрессии по отношению к отдельным лицам». Уже позднее будет подсчитано, что убито было более 120 человек, избито и покалечено более шести сотен. Но цифры эти приблизительные и, скорее всего, далеко не полные.

Вообще понятие добра и зла были в годы революции весьма смещены, если даже не перевернуты. Как пример, можно привести потрясающий рассказ Леонида Соболева «Таракан». Суть его такова: упившийся до белой горячки матрос страшно мучается оттого, что каждую ночь ему снилось, что его щекочет усами старший минный офицер корабля. Не выдержав мучений, матрос пошел к офицеру за правдой и потребовал, чтобы тот прекратил по ночам щекотать его усами, Разумеется, офицер возмутился и посадил пьяницу под арест. Последнее слово, однако, осталось все же за матросом. Во время революции он собственноручно убивает усатого офицера и наконец избавляется от плохих снов. Поразительно, но Леонид Соболев, сам в прошлом выпускник Морского корпуса и «без пяти минут» мичман, описывает все случившееся, как очень смешную историю. Смешнее, как говорится, некуда! Леонид Соболев знал, о чем писал, так как сам был свидетелем жестоких и безумных расправ с офицерами.

Не надо быть большим специалистом, чтобы понять, что в марте 1917 года командный состав Балтийского флота подвергся повальному избиению, в котором самым непосредственным образом участвовал и сам Раскольников. Поэтому в том, что в 1918 году бывшие офицеры не то что его «не любили», а по–настоящему ненавидели, нет ничего странного, слишком уж свежи были воспоминания об убийстве их товарищей Раскольниковым и его подельниками.

Но ладно офицеры, но, может быть, Раскольникова и его комиссаршу–жену любила революционная матросская братва? Как это ни покажется странным, но и классово родная братва столь же яростно ненавидела чету партийных функционеров, как и классово чуждые офицеры.

До сих пор старые кронштадтцы рассказывают легенды о тех безумных оргиях, которые устраивали в 1920 году вконец зарвавшиеся от неограниченной власти Раскольников с Ларисой Рейснер в голодном Кронштадте: о царских лимузинах, на которых гоняла, давя зазевавшихся пешеходов, не слишком трезвая чета революционных начальников, о ваннах с шампанским, которые любила принимать вечерами пламенная революционерка Рейснер. Ничего подобного не позволяли себе ни царские адмиралы, ни другие советские руководители. К примеру, на маскараде в «Доме искусств» Рейснер танцевала вальс в «бесценном, известном всем костюме работы художника Бакста из балета „Карнавал“». В громадной адмиральской столовой, вмещающей не менее сотни гостей, Лариса устраивала ослепительные приемы, появляясь на них в мехах и бриллиантах. Одну из вечеринок она устроила затем, чтобы… облегчить чекистам арест приглашенных к ней гостей.

Писатель Лев Никулин вспоминал: «Петербуржцы много злословили по поводу прогулок верхом на вывезенных с фронта лошадях, — эти „светские“ прогулки Ларисы Рейснер и Блока в то время, когда люди терпели лишения, были неуместны». Приобщившись к высокой поэзии, вечерами Рейснер сочиняла собственные вирши:

Не знаю уж как тут насчет таланта, но патология точно налицо!

Из дневника Александра Блока: «Рейснеры издавали в Санкт-Петербурге журнальчик „Рудин“, так называемый „пораженческий“ в полном смысле, до тошноты плюющийся злобой и грязный, но острый. Мамаша писала под псевдонимами рассказы, пропахнувшие „меблирашками“. Профессор („Барон“) писал всякие политические сатиры, Ларисса (так у Блока. — В.Ш.) — стихи и статейки». На самом деле Лариса Рейснер никогда не была идейной большевичкой, а обычной декаденткой, которая просто оказалась в нужное время в нужном месте и своего шанса на власть, славу и шикарную жизнь не упустила. Себя в разговорах она называла не иначе, как красной Клеопатрой!

Поэт В. Рождественский впоследствии рассказывал, как однажды он навестил Ларису Рейснер вместе с друзьями– поэтами Михаилом Кузьминым и Осипом Мандельштамом: «Лариса жила тогда в Адмиралтействе. Дежурный моряк повел по темным, гулким и строгим коридорам. Перед дверью в личные апартаменты Ларисы робость и неловкость овладели нами, до того церемониально было доложено о нашем прибытии. Лариса ожидала нас в небольшой комнатке, сверху донизу затянутой экзотическими тканями. На широкой и низкой тахте в изобилии валялись английские книги, соседствуя с толстенным древнегреческим словарем. На низком восточном столике сверкали и искрились хрустальные грани бесчисленных флакончиков с духами и какие–то медные, натертые до блеска, сосуды и ящички. Лариса одета была в подобие халата, прошитого тяжелыми нитями».

Историк капитан 1–го ранга М. А. Елизаров пишет: «В свете накопленного в Кронштадте революционного потенциала в среде морских партийных кругов. эта оппозиция была направлена, прежде всего, на командующего Балтийским флотом Ф. Ф. Раскольникова. Выступления партийных низов против него в известной мере можно считать первым этапом Кронштадтского восстания. Для кронштадцев актуальной уже была не борьба со старой властью, а оппозиция новой. Ф. Ф. Раскольников олицетворял новую власть в полной мере, причем попытками партийного диктата матросским массам был известен еще с 1917 года. По этой причине его большевизм, так же как приближенность Ф.Ф. Раскольникова и его жены Л. М. Рейснер к власти, были для кронштадцев уже скорее не „плюсом“, а „минусом“. Поэтому его действия сразу стали вызывать недовольство. К тому же сам Ф. Ф. Раскольников поздно осознал обстановку и допустил на старте новой должности серьезные ошибки: „перехлест“ (в тех условиях) с укреплением дисциплины, назначение начальником политотдела флота тестя М. А. Рейснер, стремление к „богемному“ образу жизни Л. М. Рейснер при ее нескрываемом влиянии на мужа и др. Недовольство Ф. Ф. Раскольниковым достигло апогея в сентябре… Дискуссия о профсоюзах сняла здесь тормоза. Ф. Ф. Раскольников являлся сторонником Л. Д. Троцкого и пытался провести его платформу на флоте. Общее собрание Кронштадтской организации РКП(б) 14 января 1921 года, на котором доклад и содоклад с разных позиций делали Н. Н. Кузьмин и Ф. Ф. Раскольников, большинством в 525 голосов против 96 отвергло платформу Л. Д. Троцкого и высказалась за проводимую докладчиком позицию Зиновьева и Ленина».

Россия уже устала от троцкизма и от таких, как Раскольников. После бегства начальственной четы из Кронштадта матросы откровенно радовались:

— Мы выгнали комфлота и его б.

Из хроники событий, предшествующих кронштадтским событиям февраля 1921 года: «Обстановка накалялась еще и тем, что основная масса матросов существовала на скудный продовольственный паек, тогда как руководство флота жило, что называется, на широкую ногу. Командующий Балтфлотом Ф. Ф. Раскольников, которого в конце жизни судьба сделала диссидентом и изгнанником, и его жена писательница Лариса Рейснер, прототип женщины– комиссара в „Оптимистической трагедии“ Всеволода Вишневского, отнюдь не были такими аскетами, какими представлены большевики в благонамеренной пьесе. Они жили в роскошном особняке, держали прислугу, ни в чем себе не отказывали. Матросов Федор Федорович считал людьми второго сорта. Даже на камбузе установил своеобразную сегрегацию. Когда Раскольников со штабом на яхтах прибывали в Кронштадт, для рядовых военморов готовили суп с селедкой или воблой. Для штаба и начальствующего состава — полный обед из трех блюд, причем суп — с мясом. Для самого же Раскольникова и особо приближенных к нему лиц готовили настоящие деликатесы. Он сменил две трети командиров и комиссаров флота, назначив людей по принципу личной преданности, а не по профессиональным качествам. На линкоре „Петропавловск“ комиссару флота Николаю Николаевичу Кузьмину моряки жаловались, что Раскольников и его окружение чаще инспектируют винные погреба, чем пороховые. Они требовали создать специальную комиссию для обследования квартир своих командиров и комиссаров, не без оснований подозревая, что там найдутся не только предметы роскоши, но и продовольственные запасы, не дошедшие до матросского котла. Однако все было напрасно. Председатель Кронштадтского отдела трибунала Балтфлота Ассар доносил в Петроград: „Кронштадтским отделом РВС Балтфлота ведется напряженная борьба по искоренению злоупотреблений должностных лиц. Но нужно отметить, что зачастую эта борьба не приводит к желанному результату. Трибунал привлекает к суду ответственного работника по степени преступления, отстраняет его от должности. А в результате получается, что через несколько дней, через посредство всяких репутаций, эти люди переводятся по ходатайству какого–либо центрального органа в другой округ, на более выгодное для него место (должность). Таким образом, вместо исправления он получает повышение и свободно творит свое дело. Масса все это видит и ропщет“. Масса роптала еще и потому, что Раскольников со товарищи жировали за их счет. Продуктовый паек морякам Кронштадта постоянно сокращался. Матросы не всегда получали положенные им продукты. Запасов рыбы, мяса, муки имелось не более чем на 20 дней. 27 января 1921 года Раскольникова временно отстранили от должности начальника Морских сил Балтийского флота и отозвали в Москву. Однако это не предотвратило стихийный взрыв возмущения месяц спустя».

Загулы знаменитой четы не были ни для кого секретом, а потому Кронштадт требовал от руководства страной не только прекращения продразверстки в деревнях, не только создания Советов без большевиков, но и привлечения к ответу перерожденцев от революции, и в первую очередь Раскольникова с Ларисой Рейснер. Разумеется, что «светская жизнь» Раскольникова с Рейснер не была причиной восстания, но она явилась одним из поводов к нему.

Любопытно, что, заварив «кронштадтскую кашу», Раскольников тут же удрал из Кронштадта, даже не попытавшись что–нибудь предпринять для разрядки накаленной обстановки. Как трус он вел себя и в дальнейшем. Когда делегаты партийного съезда с маузерами в руках лично вели по льду на кронштадтские форты красноармейцев, Раскольников предпочел наблюдать за развитием событий из Петрограда. Но и здесь Троцкий в очередной раз спас своего любимца, создав вокруг него ореол мученика.

Однако после кровавого подавления Кронштадтского мятежа всем стало наконец–то понятно, что пламенного революционера следует убрать как можно дальше от флота. Поговаривали, что старые матросы хотели его судить матросским самосудом. Именно поэтому «героя» Ревеля и Кронштадта быстренько услали на Каспий. Там летом 1921 года «красный адмирал» Федор Раскольников, выступая в персидской провинции Гилянь (прикаспийский Иран), закончил свою прощальную речь, обращенную к его матросам, «буревестникам революции», с присущей ему патетикой: «Встретимся в Лондоне!» Бедные матросы и не знали, как уже до них «встречался» в Лондоне с сотоварищами со «Спартака» и «Автроила» «красный лорд»!

Долгое время считалось, что в целом удачной десантной операцией в Энзели мы обязаны флотоводческому таланту Феди Раскольникова. Но все объяснялось проще. Никаким талантом, разумеется, Раскольников на Каспии не блеснул. Там было в достатке кадровых флотских офицеров, которые спланировали, организовали и провели эту операцию. Отметим, что после потопления в 1918 году в Новороссийске Черноморского флота Раскольников постоянно возил за собой бывшего старшего лейтенанта Кукеля, бывшего ранее командиром черноморского эсминца «Керчь», весьма способного и толкового офицера. Возил, разумеется, не просто так. Во время Энзелийской операции именно военмор Владимир Андреевич Кукель являлся начштаба Каспийской флотилии. Именно Кукель и руководил операцией, тогда как Раскольников, как всегда, ораторствовал и слал телеграммы о своем новом триумфе.

Помимо всего прочего белогвардейцы в Энзели почти не сопротивлялись. Гражданская война к этому времени подошла к своему концу, и ни о каком продолжении боевых действий не было и речи. Едва красные высадили десант, белые сразу же оставили свои корабли и просто ушли в глубь Ирана. Высадившемуся десанту осталось только посчитать трофеи.

Впрочем, это не помешало Раскольникову раздуть Энзелийский рейд чуть ли не до размеров Трафальгара и всю славу победителя беззастенчиво присвоить себе. Будущий Адмирал Флота Советского Союза И. С. Исаков, бывший в 1920 году на Каспии и имевший возможность видеть Раскольникова, как о флотоводческих талантах, так и о личных качествах «красного лорда» отзывался весьма негативно, считая его абсолютно безграмотным моряком и беспринципным человеком. Думается, все это было очевидно не одному Исакову.

Именно поэтому прямо с Каспия Раскольникова отправили вообще с глаз подальше в неблизкий Афганистан. Разумеется, разобиженный таким отношением к своей особе, Раскольников всеми силами стремится оттуда вырваться. Своему покровителю Льву Троцкому он постоянно напоминает о себе, клянется в преданности, слезно налегая при этом на их общую боевую судьбу и свои былые страдания в Англии: «… Помните наш ночной поход на миноносце под Казанью, когда остановилось сердце корабля и, пришвартовавшись к какой–то барже при свете предательски вышедшей луны, мы должны были приводить в чувство потерявший признаки жизни миноносец? Только позже, попав в плен к англичанам почти в аналогичных условиях из–за порчи жизненных частей корабля и из–за неумения управлять кораблем в боевой обстановке со стороны растерявшегося, отвыкшего от войны комсостава, я понял, какая удивительная случайность, что в 1918 году, в ночь на 30 августа, Вы, Лев Давидович, избежали гибели».

В другом письме Троцкому Раскольников пишет весьма примечательные строки: «Хотел бы узнать о флоте, о его судьбе и перспективах. но в доме повешенного не говорят о веревке». Что и говорить, любил Федор Федорович и флот, и моряков, любил!

Годы спустя Федор Раскольников напишет свою «героическую» биографию, в которой много места уделит и своим морским подвигам. Вот что он написал: «В Октябрьской революции принимал непосредственное участие в боях под Пулковом. После разгрома банд Керенского и Краснова был отправлен во главе отряда моряков на помощь красной Москве. Вскоре был вызван из Москвы и назначен комиссаром морского генерального штаба, затем членом коллегии морского комиссариата и в 1918 года заместителем наркома по морским делам. В июне 1918 года ездил с секретным поручением Совнаркома в Новороссийск для потопления Черноморского флота, чтобы не допустить его стать добычей империалистических держав. В июле 1918 года я был направлен на чехословацкий фронт в качестве члена Реввоенсовета Восточного фронта, а 22 августа состоялось мое назначение командующим Волжской военной флотилии, которая 10 сентября принимала непосредственное участие во взятии Казани, а затем, с ежедневными боями преследуя белогвардейскую флотилию, совершила поход по Каме, причем ей удалось загнать неприятельские суда в реку Белую и заставить их укрыться в Уфе. Освобождение Камы от белогвардейских банд удалось довести выше Сарапула до Гальян, где нас застал начавшийся ледоход, ввиду чего Красной Волжской флотилии пришлось срочно идти на зимовку в Нижний Новгород. После окончания кампании я вернулся в Москву, где в качестве члена Реввоенсовета республики принимал участие в его заседаниях и вместе с покойным Василием Михайловичем Альтфатером руководил морским комиссариатом. В конце декабря 1918 года на миноносце „Спартак“ я отправился в разведку к Ревелю и наткнулся на значительно превосходившую нас английскую эскадру, состоявшую из пяти легких крейсеров, вооруженных шестидюймовой артиллерией. С боем отступая по направлению к Кронштадту, наш миноносец потерпел неожиданную аварию, врезавшись в каменную банку и сломав все лопасти винтов. Таким образом, оказавшись в плену у англичан, я был отвезен ими в Лондон и посажен в Брикстонскую тюрьму. После пятимесячного плена я был освобожден в обмен на 19 английских офицеров, в свое время задержанных в Советской России. Обмен происходил в Белоострове 27 мая 1919 года. Тотчас после возвращения из Англии я был назначен командующим Каспийской флотилии. Вскоре к ней была присоединена вернувшаяся с Камы Волжская флотилия, и объединенные речные и морские силы получили наименование Волжско-Каспийской военной флотилии. Нашим судам приходилось действовать отдельными отрядами на огромном пространстве от Саратова на Волге до Лагани и Ганюшкина — на Каспии. Наиболее горячие бои флотилии пришлось вынести под Царицыном и под Черным Яром.

В обоих случаях суда флотилии подвергались почти ежедневным налетам аэропланов. Однако соединенными действиями Красной армии и Красной флотилии нам удалось отстоять советскую Астрахань, которая, находясь в белогвардейском окружении, висела на одной тонкой нитке железной дороги, соединявшей ее с Саратовом. Наконец в 1920 году занятие форта Александровского с захватом в плен остатков белого уральского казачества и изгнание англичан из Энзели завершили боевую кампанию флотилии. Во время Гражданской войны я был награжден двумя орденами Красного Знамени. В июне 1920 года я был назначен командующим Балтийским флотом. В связи с нашим наступлением на Варшаву Красный Кронштадт во всеоружии готовился принять английских гостей. Но, к огромному разочарованию моряков–балтийцев, Ллойд-Джордж не прислал в кронштадтские воды ни одного английского корабля».

Каков наглец, без боя сдал англичанам два новейших эсминца и сокрушается, что Ллойд-Джорж не прислал больше к Кронштадту еще одной своей эскадры! Тогда бы «красный лорд» уж точно сдал ему последние остатки Балтфлота!

Ну, не получилось у Раскольникова стать пролетарским Нельсоном, но может, из него получился хотя бы пролетарский Талейран? Увы, на дипломатическом поприще бывший «красный лорд» также не стяжал никаких лавров. В Афганистане, как и обычно, Раскольников провалил все, что только было можно, от него уже избавились окончательно. Отныне бывшему «красному лорду» не доверяли уже ничего, кроме редактирования литературных журналов. При этом Раскольников умудрился все же побывать руководителем Главреперткома, где с присущей ему революционной энергией руководил драматургами и театральными режиссерами всего Советского Союза.

Что касается его боевой подруги Ларисы Рейснер, то едва звезда «красного лорда» закатилась, она тоже помахала ему ручкой. Хорошо известно, что Раскольников всецело поддержал «красный террор». У историков есть достаточно веское предположение, что он сыграл далеко не последнюю роль в убийстве поэта Николая Гумилева. Причина? Элементарная зависть литератора–дилетанта к поэту–гению. Кроме этого Лариса Рейснер с юности была влюблена в Гумилева, и Раскольников не мог об этом не знать. Есть мнение, что и бросила Раскольникова «богиня Троцкого» тогда, когда узнала о его причастности к смерти поэта.

Поменяв несколько мужей, «дама–комиссар» прилепилась в конце концов к еще одному известному «интернационалисту» и борцу за мировую революцию — Карлу Радеку. При этом Рейснер передавала через него письма Троцкому, в которых просила «сделать» ей ребенка. Троцкий почему–то отказался осчастливить свою богиню. Наверное, лучше всего Рейснер подходит характеристика, данная А. С. Пушкиным одной из своих знакомых: «То ли бл…дь, то ли московская кузина». Через несколько лет, сделав неудачный аборт (уже от Радека!), Лариса Рейснер умерла. Свою роль декадентки и кровавой революционной валькирии она сыграла до конца… Впрочем, наверное, это было и к лучшему, так как с ее троцкистским прошлым пережить 1937 год шансов у нее не было никаких, а тут хоть похоронили по–человечески.

А спустя еще несколько лет всеми обиженный и забытый Раскольников вымолил у Сталина должность полномочного представителя СССР. Непонятно почему, но обычно всегда подозрительный и непреклонный Сталин проявил на этот раз не свойственную ему мягкотелость и отпустил закоренелого троцкиста в Европу. Первоначально Раскольникова отправили в Эстонию. Впрочем, скоро Сталину пришлось об этом горько пожалеть. Раскольников, поддерживая на словах курс Сталина, на самом деле остался верен идеалам мирового революционного пожара и своему кумиру Троцкому.

Современный биограф Раскольникова, журналист Владимир Урбан, пишет: «В начале 30–х годов Федор Федорович отправляется полпредом СССР в Эстонию. И бывает же совпадение: тогда же в таллинский военный музей передаются медные таблички с эсминцев „Вамбола“ и „Леннук“, проданных уже в Перу. Текст одинаков: „Захвачен в бою у большевиков в декабре 1918 г.“ Правда, в посещении этого музея посол не был замечен. Медные „указатели“ на позор Раскольникова вернулись в музей уже на закате перестройки. Так что я их видел».

Из Эстонии Раскольникова перевели в Болгарию, откуда он неожиданно для всех удрал и вскоре объявился в Париже, где и сочинил небезызвестное антисоветское «Отрытое письмо Сталину». Любопытно, что, гневно перечисляя в «Открытом письме Сталину» все его «прегрешения», Раскольников почему–то забыл упомянуть о деле невинно расстрелянного командующего морскими силами Балтийского моря Алексея Щастного, в деле которого Сталин в свое время отказался принимать участие, зато сам Раскольников был там одним из главных действующих лиц. Кстати, и в воспоминаниях о своих подвигах в годы Гражданской войны («Рассказы мичмана Ильина») бывший «красный лорд» также ни разу не упоминает о своей подлой роли в деле Щастного, как и о своей позорной сдаче совершенно боеспособного корабля противнику. Что ж, память у людей тоже имеет выборочный характер.

В ответ на публикацию письма из Москвы последовало требование вернуться на Родину и уже на месте самому изложить свои претензии. Но не на того напали! Как вспоминал бывший в то время во Франции Илья Эренбург, Раскольников страшно перепугался, «остался в Париже, заболел острым нервным расстройством и полгода спустя умер».

Существует, впрочем, еще несколько версий безвременной кончины бывшего «красного лорда». Так, по утверждению Антонова-Овсеенко (сына), Раскольников «странно умер» в палате для душевнобольных, т.е. намекается, что его залечили французские врачи–вредители. Но Антонову-Овсеенко верить особо нельзя. Во– первых, сын репрессированного троцкиста патологически ненавидел Сталина и был готов приписать ему любые гадости. Да и откуда мог знать Антонов-Овсеенко обстоятельства смерти Раскольникова во Франции, когда сам в это время жил в советском детском доме?

По другой версии, бедолага Раскольников был выброшен агентами НКВД из окна своей квартиры за свое письмо Сталину. Никаких доказательств этому, впрочем, нет, да и надо ли вообще было НКВД заниматься никому не нужным Раскольниковым? Сейчас известны уже все террористические операции НКВД за границей (устранение Троцкого, Мельника и т.п.). Имя Раскольникова там никогда не упоминается. Не та была фигура!

Кто–то утверждает, что бывший «красный лорд» сам выкинулся из окна от горестного известия, что врачи поставили ему диагноз — менингит и пневмонию. Есть версия, что это были вовсе не менингит и пневмония, а сильно запущенный сифилис. Однако на сегодняшний день все же самая распространенная (и, думаю, наиболее близкая к реальности) версия — что ветеран–троцкист выбросился из окна квартиры в Ницце, которую снимал, в приступе душевного расстройства. Мировая революция явно задерживалась, и этого ее ярый пропагандист перенести не мог.

Некогда молодой и амбициозный революционер Ильин взял себе весьма многозначительный партийный псевдоним Раскольников, чтобы переплюнуть неудачника–убийцу Достоевского. Согласимся, что действительно переплюнул! Если на счету литературного персонажа были всего две невинные жертвы, то у его реального последователя их были уже тысячи. Если выдуманный Раскольников осознал содеянное и в конце концов обрел мир в своей душе, то Раскольников реальный до своего последнего часа без устали творил зло, от чего у него и помутился разум. А потому конец этого патологического труса и негодяя вполне закономерен.

В разное время отношение официальных историков к событиям 26 декабря 1918 года было весьма разным, в зависимости от текущей политической конъюнктуры.

К примеру, в конце 30–х годов, когда шла борьба с троцкистами и Раскольников был определен, как один из них (что соответствовало правде!), то виновником сдачи кораблей вполне закономерно назначали его. Вот как выглядело данное обвинение в интерпретации историка революции А. Пухова: «26–27 декабря 1918 г. по указанию иуды Троцкого была произведена авантюристическая, предательская операция с участием так называемого отряда особого назначения Балтфлота. Враг народа Раскольников был назначен Троцким руководителем операции. Прикрываясь „левыми“ фразами „о политическом значении“ операции, авантюристы–троцкисты, используя служебное положение, нанесли Балтийскому флоту значительный ущерб, отдав в руки интервентов два эсминца. Этот отряд особого назначения (крейсер „Олег“ и два эсминца „Спартак“ и „Автроил“) должен был обстрелять Ревель и вызвать „революцию“. На самом дело эта „идея“ заключалась в том, чтобы сдать корабли отряда противнику. „Инициаторам“ и „руководителям“ операции было известно о присутствии в районе Ревеля крупных сил английского флота. План операции тщательно скрывался предателями. Конспирация была необходима троцкистам для осуществления своих преступных намерений. В результате вышедшие разновременно и не связанные друг с другом эсминцы „Спартак“ и „Автроил“ были окружены английской эскадрой и взяты в плен, а крейсер „Олег“, не имея сведений о действиях эсминцев, возвратился в Кронштадт. Так из–за предательства троцкистов были сданы врагу наши эсминцы. Значительная часть революционеров–моряков с плененных эсминцев была зверски замучена и расстреляна на острове Нарген. Эта потеря заставила балтийцев напрячь силы, чтобы ввести в строй новые корабли и привести флот в боеспособное состояние».

Если отбросить в сторону свойственную тому времени риторику, то следует отметить, что в целом оценка ситуации дана достаточно близко к реальности. Вполне обоснованно названы и главные действующие лица трагедии, ее организаторы, вдохновители и руководители.

Во времена хрущевской оттепели Раскольников снова в одночасье стал положительным персонажем отечественной истории. Никита Сергеевич Хрущев (который в молодости тоже был активным троцкистом и остался таковым до своей кончины) считал Раскольникова настоящим интернационалистом–ленинцем, а «Открытое письмо Сталину», подкинутое из города Парижа — великим революционным подвигом. Мгновенно прилавки книжных магазинов заполонили опусы о подвигах видного ленинца. Разумеется, что в тогдашних исторических трудах вся история со сдачей эсминцев сразу же была отнесена к разряду «форс–мажорных», когда стечение обстоятельств на море оказалось таково, что от конкретного человека уже ничего не зависело. Из «иуды и авантюриста»

Раскольников снова становится героем революции. Теперь все объяснялось так: храбрец был послан во главе отряда кораблей на разведку под Ревель, а когда эсминец «Спартак», на котором он находился, случайно потерпел аварию, попал в окружение английских крейсеров, он вынужден был, спасая жизни своих боевых товарищей, отдаться в руки злодеев–интервентов. В общем, герою просто не повезло!

В годы брежневского застоя о Раскольникове в научных трудах предпочитали больше помалкивать, когда же этого не получалось, то его лишь слегка журили за «излишнюю храбрость» — мол, был молод, а потому и не в меру дерзок! Ну, с кем не бывает!

В годы перестройки Раскольников был снова (уже в третий раз!) объявлен не просто истинным ленинцем, а чуть ли ни национальным героем и, прежде всего, за свое все то же пресловутое «Открытое письмо Сталину». Нимб жертвы сталинского произвола засиял над ним в конце 80–х годов XX века еще ярче, чем когда бы то ни было прежде. Что касается дела о сдаче двух эсминцев, то оно сразу же начало подаваться как беззаветное геройство Раскольникова на фоне вероломного предательства антисоветски настроенных негодяев–офицеров.

После распада СССР тон высказываний о деятельности Раскольникова снова начал меняться на более взвешенный и объективный, чем был раньше. Однако до сих пор единой оценки происшедшему в декабре 1918 года на Балтике все еще не существует.

Долгие годы нам пытались рассказывать о подвигах Раскольникова, живописуя его походы по Волге и Энзелийскую операцию, «забывая» при этом почему–то отметить самую пагубную роль «красного лорда» в деле убийства капитана 1–го ранга Алексея Щастного, в затоплении у Новороссийска кораблей Черноморского флота, в провоцировании Кронштадского мятежа в феврале 1921 года и, наконец, в преступной сдаче англичанам двух новейших эсминцев. Сегодня мы знаем и то, что его походы по Волге были, прежде всего, хорошо организованной пиар–компанией, что в Энзелийской операции Раскольников просто беззастенчиво приписал себе чужие лавры. Так что же получилось на выходе из всей бурной «флотоводческой» деятельности нашего героя? А ничего, кроме вреда государству, да и самой революции, и не получилось!

Когда–то сам Раскольников, раскручивая механизм красного террора, заявлял, что «каждый по справедливости получает то, что он заслужил своей ролью в революции и контрреволюции». Что ж, в этом он оказался прав, так как сам в конце концов получил от революции именно то, что заслужил…

Годы и судьбы

А как сложилась судьба захваченных англичанами эсминцев? Если бы что–нибудь подобное случилось в годы Первой мировой войны, можно не сомневаться, что англичане незамедлительно включили бы новейшие «новики» в состав своего флота. Но мировая война уже закончилась, и пополнять флот им было уже незачем. Поэтому «Спартак» и «Автроил» англичане отвели в Ревель и там передали эстонцам. Первый получил наименование «Леннук», а второй — «Вамбола». Правда, позже выяснилось, что независимой Эстонии совсем не по карману содержать такие серьезные корабли, как «новики». Именно поэтому в 1933 году их продали Перу. Там «Леннук» в третий раз переименовали, на этот раз в «Альмиранте Гуисе», а «Вамбо» (уже в четвертый!) — в «Альмиранте Виллар». Под этими своими последними именами они вполне благополучно прослужили латиноамериканской республике до конца 50–х годов XX века.

Все начальствующие лица, имевшие хоть какое отношение к «делу двух эсминцев», получили свое, причем далеко не всегда по реальным заслугам.

После окончания работы следственной комиссии главным виновником ревельской драмы Троцкий назначил контр–адмирала Зарубаева, хотя чрезвычайная комиссия РВСР однозначно указала на грубые промахи Раскольникова и Альтфатера, а к Зарубаеву у нее никаких претензий не было. Но что это значило для всемогущего «демона революции»! По указанию Троцкого Зарубаев смещается с поста начальника Морских сил Балтийского моря. В 1921 году Зарубаев был взят под арест, обличен как тайный контрреволюционер, передавший врагу два новейших корабля, и расстрелян.

Что касается Альтфатера, то история со «Спартаком» и «Автроилом» вылилась для него в сильнейший инфаркт. После этого Альтфатер уже не оправился и в апреле 1919 года скончался от очередного сердечного приступа.

Всего в результате захвата двух кораблей в плен к эстонцам попало около трехсот матросов (данные разнятся) и 18 офицеров. Уже 6 января 1919 года бывший «Автроил» поддержал огнем эстонские части, сражавшиеся с Красной армией. Спустя некоторое время после ремонта к нему присоединился «Вамбола» — до недавнего времени «Спартак».

Что касается судьбы членов команд двух эсминцев, то она сложилась по–разному. После пленения остались на прежних должностях командиры эсминцев Павлинов и Николаев. Оба без особых раздумий перешли на службу новым хозяевам.

Вслед за командирами вызвались продолжать службу на своих кораблях, но уже под эстонским флагом, и почти все офицеры. Вместе с ними вызвалась служить эстонцам и машинная команда эсминца «Автроил» в количестве 35 человек. Всех их оставили на своих должностях.

Остальных моряков захваченных кораблей, сохранивших верность флагу, постигла трагическая судьба. Уже спустя несколько дней после пленения 94 моряка со «Спартака» и 146 матросов с «Автроила», отказавшиеся служить врагам, были отправлены в концентрационный лагерь на остров Нарген. За них ходатайствовать перед англичанами было некому. Ставшие никому не нужными, они были теперь предоставлены своей собственной судьбе.

Журнал «Морской сборник» в 1919 году писал: «…Бежавшие из плена моряки–балтийцы команды эскадренных миноносцев „Спартак“ и „Автроил“ передают о зверствах эстонских белогвардейцев, проявленные по отношению к нашим пленным морякам. Так, 3 февраля сего года ими была расстреляна первая партия матросов со „Спартака“. Расстрелу подверглись коммунисты и не коммунисты. Казнь происходила на глазах других матросов в 20 шагах от землянок — жилья пленников на острове Нарген. Появились десятки низкорослых типов в касках с наушниками, с лицами, покрытыми белыми масками. Они отводили обреченных в сторону и почти в упор производили расстрел. Затем появлялся доктор, щупал пульс, свидетельствовал смерть, и трупы оставлялись лежать дня два. Потом рыли ямы, в которые и сбрасывали расстрелянных, рассказывали бежавшие.

В числе расстрелянных 3 февраля 15 человек спартаковцев были матросы: Блуман, Жаринов, Никитин, Кансил и комиссар „Спартака“ Павлов. В отличие от своего коллеги Ныника, Павлов не был троцкистом, а потому заступиться за него было некому.

4 февраля были расстреляны еще 12 матросов–коммунистов с „Автроила“. 5 февраля расстреляны еще трое матросов: двое за побег, а третий за хранение револьвера.

Вот фамилии расстрелянных 4 и 5 февраля автроильцев: Алексеев Арсений, Богомолов Михаил, Комаров Михаил, Рукавишников Алексей, Красотин, Золотин Петр, Ревягин Дмитрий, Молчанов, Авенев, Трепалов, Винник Иван, Лубинец, Ларионов Михаил, Нутров Константин и Спиридонов.

Краснофлотец Спиридонов не был коммунистом, он был рядовым сигнальщиком. А убили его только за то, что, несмотря на активные протесты старшего офицера Омельяновича, он перед сдачею в плен выбросил в море сигнальную книгу».

В 1963 году свои воспоминания опубликовал, наверное, один из последних оставшихся в живых «спартаковцев» бывший машинист Иван Михальков: «Нас свезли всех на остров Нарген и бросили в холодные землянки, мрачные, темные помещения без света. Нары без матрасов, сырость. Особенно ужасно был устроен карцер — железный погреб, заваленный сверху каменьями. Ледник–душегубка. В конце января 19–го года нас, моряков эсминца „Спартак“, вывели из бараков и построили в один ряд. Комендант лагеря Магер объявил, чтобы все коммунисты вышли на два шага вперед, иначе расстреляют всех. Комиссар В. Павлов вышел первым. За ним — еще пятнадцать человек команды. Третьего февраля из Таллина прибыл на остров карательный отряд с пулеметами. Комендант объявил, что коммунистов „Спартака“ отправляют на суд в город. Но все поняли, что это значит на самом деле. Твердым шагом, с гордо поднятой головой шестнадцать моряков направились в свой последний путь. Они шли к выходу за проволочное заграждение. Первым шагал комиссар Павлов. Лежал чистый нетронутый снег. Казалось невероятным, что вот сейчас, через минуту, он побагровеет от крови, которая еще пока течет в жилах товарищей. Шли спокойно, держась за руки. Комиссар Павлов запел во весь голос: „Мы жертвою пали в борьбе роковой“. Все моряки, шедшие на смерть, подхватили песню прощания. Она звучала недолго. Затрещали пулеметы. На другой день расстреляли коммунистов с „Автроила“».

Пока преданные делу революции матросы «Спартака» и «Автроила» подвергались издевательствам белоэстонцев, член Реввоенсовета Республики Федор Раскольников и комиссар «Автроила» Яков Ныник жили в одной из фешенебельных лондонских гостиниц, коротая дождливые вечера в местных театрах и кабаках.

27 мая 1919 года Раскольников и Ныник были обменены на границе с Финляндией на 17 английских офицеров, взятых в плен на территории РСФСР. По другим данным, англичан было 19. Вот как оценил крайне необходимого делу революции «красного лорда» Лев Троцкий. На родине Раскольникова встретили как героя. Никто даже не посмел заикнуться о какой–либо его вине за потерю двух новейших эсминцев и гибель десятков людей.

Только после заключения 2 февраля 1920 года в Юрьеве мирного договора между Советской Россией и Эстонией возвратились на Родину оставшиеся к тому времени в живых члены экипажей эсминцев «Спартак» и «Автроил».

В декабре 1940 года для увековечения памяти военных моряков эсминцев «Спартак» и «Автроил» останки расстрелянных моряков перевезли с острова Нарген на материк, где перезахоронили с почестями и поставили памятник.

22 декабря 1940 года под звуки траурного салюта кораблей Балтийского флота кумачовые гробы с прахом спартаковцев были доставлены на военном корабле с Наргена в Таллин. Траурная процессия под протяжные гудки фабрик и паровозов, сирены судов проследовала на Военное кладбище. Там находится могила русских матросов и доныне.

В 90–х годах XX века в Эстонии появились заметки, что эстонцы наших матросов и пальцем не трогали. Эти высказывания основываются на некоем слухе, утверждающем, что когда Эстонию в 1941 году захватили немцы, то могилы расстрелянных краснофлотцев были якобы ими эксгумированы и в гробах немцы обнаружили лишь песок. В данное «утверждение» я, честно говоря, абсолютно не верю. Во–первых, не существует никакого документального акта вскрытия братского захоронения на острове Нарген, а слухи — они и есть слухи. Во–вторых, не думаю, что немцам в 1941 году вообще было какое–то дело до событий 1918 года, к которым они не имели никакого отношения. Забот тогда у них и своих хватало. Наконец, в–третьих, имеются неопровержимые свидетельства очевидцев зверских расправ эстонцев над нашими моряками и конкретные фамилии погибших моряков. Поэтому «утку» о песке в гробах следует отнести к одному из многочисленных фактов истерической и лживой антисоветской кампании, не утихающей в странах Балтии и по сегодняшний день.

Помощника Раскольникова по оперативной части бывшего старшего лейтенанта Николая Струйского англичане арестовали, но держали отдельно от матросов и особенно не притесняли, а затем и вовсе отпустили. Сам Н.Н. Струйский, согласно архивной справке, в 1926 году излагал историю своих взаимоотношений с Ф. Ф. Раскольниковым так. Летом 1918 года он занимался подготовкой акции части кораблей Балтийского флота из Петрограда на восток, чтобы иметь возможность, при появлении необходимости, провести эсминцы через перекаты на Волгу. В начале сентября 1918 года он был вызван на Волжскую флотилию Раскольниковым и его флаг–секретарем В. Н. Варваци, с которым Струйский в 1917 году служил на линкоре «Гангут». На месте Раскольников предложил Струйскому возглавить Волжско-Камскую флотилию, но тот отказался, прекрасно понимая, что ему, как бывшему офицеру, не удастся так эффективно мобилизовать и повести за собой личный состав, как это получалось у пламенного большевика. В итоге Н. Н. Струйский стал начальником оперативного отдела флотилии и разрабатывал операции. Вместе с командующим он участвовал в прорыве в Сарапул, спасении знаменитой «баржи смерти» и т.д. В середине ноября, когда на реке встал лед, его отозвали на Балтику исполнять обязанности главного штурмана флота. Был неожиданно направлен в Кронштадт, прибыл на эсминец «Спартак» утром в день выхода, о цели похода и обстановке на море не имел четких представлений. После обнаружения английских крейсеров дал совет идти не к острову Гогланд, где ожидал крейсер «Олег», а выбрать более короткий путь — в финские шхеры, куда англичане не посмели бы сунуться. Пока штурман брал пеленги, помогал ему с картой. В это время был контужен газами от выстрела носового орудия, карта при этом была уничтожена, а он впал в полубессознательное состояние. Полагал, что офицерам в Ревеле о его деятельности на Волге не было известно. Воевать Струйский больше ни с кем не собирался и остался жить на территории Эстонии. После подписания мирного договора с Эстонией в августе 1920 года он вернулся «из плена» в РСФСР, где продолжил службу на Балтийском флоте. В 30–х годах был уволен, а затем в 1937 году репрессирован. Дальнейшая его судьба неизвестна, однако, скорее всего, он был расстрелян.

Командир «Спартака», бывший старший лейтенант Николай Павлинов 4–й, уже на следующий день после сдачи в плен вновь надел погоны и… остался командиром своего же корабля, а еще через три дня с успехом обстреливал позиции Красной армии. Затем Павлинов служил в Северо—Западной армии Юденича, воевал в составе Морского дивизиона бронепоездов, некоторый период исполнял обязанности председателя военно–полевого суда в Ямбурге. После окончания Гражданской войны остался жить в Таллине. Работал электромонтером на фанерно–мебельной фабрике Лютера, состоял в кассе взаимопомощи русских моряков. Однако в среде белоэмигрантов авторитетом не пользовался, хотя доказывал всем, что это именно благодаря его измене удалось сдать эсминец англичанам. К офицерам, хотя бы некоторое время служившим красным, белая эмиграция относилась с недоверием. Говорят, его даже вызывали на суд офицерской чести за службу большевикам. В 1940 году с установлением советской власти в Эстонии Павлинов был арестован органами НКВД, а 9 мая следующего года военным трибуналом войск НКВД Особого Прибалтийского округа приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение на следующий день после нападения Германии на СССР.

Командир «Автроила» Николаев после сдачи эсминца воевал в рядах Северо—Западной армии в танковом батальоне. В начале 1920 года был назначен старшим офицером посыльного судна «Китобой», на котором совершил знаменитый переход из Ревеля в Севастополь, а потом оттуда в Константинополь и Бизерту. В эмиграции жил во Франции, состоял членом парижского Морского собрания. Скончался в 1952 году и похоронен на кладбище Сент–Женевьев–де–Буа.

Артиллерийский офицер «Автроила» лейтенант Петров состоял в морских силах Северо—Западной армии, затем был артиллерийским офицером посыльного судна «Китобой», на котором, как и Николаев, совершил переход в Севастополь, а затем в Бизерту. Там Петров временно исполнял обязанность командира судна. Затем жил в Париже, состоял членом парижского Морского собрания. Скончался в 1953 году.

Командовавший «Спартаком» после его переименования в «Леннук» старший лейтенант Георгий Вейгелин впоследствии воевал в Северо-Западной армии, где командовал танковым батальоном. После Гражданской войны остался в Эстонии. С 1939 года в Германии. Погиб в 1945 году, воюя против Красной армии в рядах фольксштурма на польском побережье. Служивший вместе с ним минным офицером «Леннука» старший лейтенант Александр Левицкий впоследствии воевал в Северо-Западной армии. В эмиграции жил в Эстонии. В 1941 году был арестован органами НКВД и расстрелян.

Мичман Оскар Фест, опознавший Раскольникова при пленении «Спартака», весной 1919 года был назначен артиллерийским офицером Чудского озерного дивизиона канонерских лодок Белого флота. Впоследствии по собственному желанию он перешел в Северо-Западную армию генерала Юденича. За боевую деятельность в период второго наступления на Петроград Фест был удостоен ордена Святого Владимира 4–й степени с мечами и бантом. С окончанием военных действий до декабря 1920 года он оставался в Таллине, а затем выехал через Францию в Марокко. В конце 20–х годов Фест состоял на службе в одной из грузовых контор в Касабланке. В 1967 году он был еще жив. Дальнейшая судьба неизвестна.

Происшедшее со «Спартаком» и «Автроилом», разумеется, далеко не самая славная страница в истории нашего флота. Однако в ней наряду с трусостью и предательством одних был проявлен настоящий героизм другими. К счастью, последних оказалось намного больше. Согласитесь, что погибшие от пуль эстонцев моряки–балтийцы не заслуживают забвения.

Нравится нам или нет, но все описанное выше имело место в нашей истории. И потому мы обязаны знать и помнить свое прошлое именно таким, каким оно было в действительности, помнить его во имя нашего сегодня и завтра.