Дело о Бермудском треугольнике

Глава четырнадцатая

Второй день возились мужчины на «Святом Патрике», разбирая рухнувшие паруса, обрывки рангоута, бегучего и стоячего такелажа, заделывая трещины в обшивке, освобождая трюмы от груза, чтобы облегчить корабль и с помощью завезенного на глубину якоря-верпа стащить его при очередной полной воде. Приливы в Карибском море незначительны, но перед добрым штормом вода может подниматься на два-три метра.

Груз со «Святого Патрика» сняли и доставили на небольшой скалистый островок между отмелью и берегом. На самый берег высаживаться пока не решались. В первую ночь из леса, подступившего к воде, слышались непонятные звуки. Кто-то жалобно выл, дико хохотал, утробно кашлял… Эти звуки не вызывали особого желания знакомиться с тайнами густых зеленых джунглей.

Трюма каперского корабля были набиты припасами битком. Имелось здесь немало и ценных вещей, но сейчас их ценность была весьма относительна. Мешки с кофе и пряностями, сахар, мука, солонина, сушеные фрукты, копченое мясо, различные материи, выделанные кожи — все это оказалось весьма кстати для заблудившихся во Времени людей, необыкновенное путешествие которых изрядно затянулось, и конца приключениям не было пока видно.

Близилась середина третьей ночи, которую проводили в приютившей их бухте оба корабля. Часть людей перебралась на «Святой Патрик», здесь было просторнее, нежели на «Паломе», а дон Кристобаль даже уступил Нине капитанскую каюту. Когда она проснулась, то не сразу поняла, где находится. Ей приснилось студенческое общежитие в Рязани, желтокорые мещерские сосны в Солотче, тамошний монастырь на высоком берегу… Нина во сне беззаботно веселилась с подругами в сосновом бору, пела песни… Они еще звучали в ней, когда Нина отрешилась от сновидений и никак не могла вспомнить, где пребывает сейчас. Но пришла память о случившемся, и Нине стало до безумия грустно и страшно. Она поднялась с постели, оделась, накинула на плечи шелковую шаль со стеклярусом, ее нашли мужчины в грузе «Святого Патрика», и выбралась на палубу.

Ночь была тихой, безлунной. У борта тихо плескалось море. Таинственный лес уже не сливался чернотою с чуть-чуть посветлевшим, так непохожим на русское, небом, засыпанным жаркими угольками звезд. От выхода из бухты, от рифовых гряд, вставших там будто на страже, справа и слева, доносился неясный гул, но лес, так напугавший их прошлой ночью, молчал.

«Какой жуткий мир, — подумала Нина. — Жуткий… Но почему? Наверно, от того, что мы не можем разгадать его, не знаем, как попали сюда… А если нам суждено остаться здесь навсегда? Не допускать такого? А ты допусти, милая, примерь себя к этой действительности… Страшно? Может быть. А как же с теми, кто соберется лететь на звезды? Они ведь тоже обречены на иные миры. Они закончат жизнь вдали от родной планеты, никогда не увидят близких… А если и вернутся на Землю, то найдут ее совсем не такой, какой оставили когда-то. Вот и ты вообрази себя первооткрывателем, решившимся покинуть привычную тебе Землю ради новых истин. Но ведь главная-то истина в тебе самой… Одна лишь ты в состоянии перенести в этот мир новую жизнь. Если нам суждено здесь остаться… Но одна ты этого не сможешь свершить. Тогда кто?.. Господи, какие мысли приходят тебе в голову посреди ночи! А ты уверена в своем праве на выбор, а?»

Нина негромко засмеялась и вздрогнула: с берега донесся собачий лай.

«Либо я брежу, — подумала она, потирая лоб, — либо это что-то новенькое…»

Собаки лаяли совсем явственно.

«Ну вот, совсем как у нас в деревне… Попробую себя ущипнуть… Нет, не помогает. Я давно уже проснулась, стою на палубе пиратского судна и слышу, как лают на берегу собаки. И неизвестно, что мне снится: эти невидимые в ночи собаки или «Святой Патрик», в постели капитана которого мне только что виделась Солотча…»

Лай оборвался так же внезапно, как и возник.

«Почудилось, — подумала Нина. — Слуховая галлюцинация… Насмотрелась снов о прошлой жизни, вот память и вызвала звуки собачьего лая. Откуда, право, могут взяться собаки в юрскую эпоху?»

Она посмотрела на яхту. «Палома» стояла на якоре между застрявшим на отмели корветом и выходом из бухты. В кокните угадывалась темная фигура. Вот мигнул и исчез огонек сигары.

«Хуан, — с внезапно теплым чувством определила Нина, — это он сегодня на вахте… Ему скучно, пожалуй, сейчас и одиноко. И мне… Мне тоже одиноко… Крикнуть ему? Нет, разбужу остальных мужчин. Они так намаялись днем на выгрузке… Пусть спят спокойно, завтра у них трудный день».

Ей показалось, будто она слышит музыку. Нина напрягла слух. Мелодия была знакомой… и Нина со страхом поняла, что с берега доносится мелодия украинской народной песни «Реве та стогне Днипр широкий».

Нина стиснула уши ладонями. Затем отняла ладони, прислушалась. Неведомый музыкальный инструмент продолжал рождать звуки все той же песни.

«Что за чертовщина? — рассердилась молодая женщина. — Или я схожу с ума, или… Не перенеслись же мы за ночь в какой-нибудь черноморский лиман? Собаки, украинская песня… Нет, со мною что-то происходит…»

Музыка смолкла. Собаки больше не лаяли. Небо светлело. С моря потянуло прохладой.

Утром выгрузка «Святого Патрика» продолжалась. Руководивший работами дон Кристобаль сказал, что в следующий день они попытаются стянуть корвет с мели. Нина готовила обед в камбузе «Святого Патрика». Она никому не сказала о ночном бдении на палубе и о тех звуках, что приходили с берега. Но когда мужчины подкрепились и после короткого отдыха вновь принялись за работу, Нина перебралась на «Палому», надела там ласты и маску, прихватила с собой ружье для подводной охоты и поплыла к правому мысу выхода из бухты, сказав увидевшему ее приготовления де ла Гарсиа, что попытается настрелять к ужину свежей рыбы на уху.

Рыбы в бухте не было. То ли ей не полагалось существовать в этом времени, то ли место рыбе не нравилось, только разрядить ружье Нине было не в кого. Не торопясь она доплыла до берега и увидела косу, идущую параллельно берегу. Коса была покрыта обломками кораллов и всевозможными раковинами. Узрев их, Нина забыла обо всем на свете и выбралась на сушу, дрожа от нетерпения… Она любила раковины и за месяцы жизни на Кубе обзавелась такой коллекцией, что всерьез подумывала, как пристроить небольшой контейнер на каком-нибудь судне-сахаровозе, когда будет возвращаться в Россию, на самолет ее «сокровища», конечно, не возьмут.

Нина сразу подняла лежащую на крупном песке, перемешанном с коралловой крошкой, пятнистую «Скафеллу Юноны». Такая раковина у нее была, но эта отличалась большими размерами и небесно-голубой с розовыми подпалинами окраской.

Затем Нина высмотрела полуметровый «Большой Стромбус». Такой она видела только в Гаванском музее, да и то музейный, кажется, был поменьше. Она подошла к «Слоновьему уху», взялась за края вытянутого и крыловидно отогнутого входного отверстия, с трудом оторвала раковину от земли и с сожалением вернула на место, подумав, что попросит мужчин забрать эту красавицу на судно, когда они все вместе прибудут сюда.

«А если найдем раковину с живым моллюском, — подумала Нина, — они будут лакомиться отменными бифштексами…»

В ее сумке были уже несколько раковин, пара обломков красного коралла… Нашла Нина и «Варонию Тритона», в которую трубит в океане как из боевого рога Тритон, сын Посейдона и Амфитриды, но для сумки «Варония» была велика, и Нина сунула ее под мышку, придерживая левой рукой.

Внезапно ей показалось, что она видит «Черную жемчужину Карибского моря». Эта небольшая раковина давно не давала покоя Нине и вовсе не потому, что ценилась у коллекционеров в несколько тысяч долларов, уж очень она была изящна и привлекательна. Нина бросилась к ней, высоко поднимая ноги в ластах, она не сняла их, чтоб не поранить ноги об осколки раковин и кораллов. Нина заспешила, споткнулась и упала.

Едва приподняв голову, она увидела в шаге от себя смуглые человеческие ноги. Смятение охватило Нину. Она медленно поднималась, стараясь не глядеть на того, кто стоял подле нее…

Когда Нина выпрямилась, она оказалась лицом к лицу с улыбающейся молодой женщиной.