Дело о кониуме

ПЕРВОЕ ДЕЛО

Мать заведующего отделом коммунистического воспитания областной газеты (ныне гражданка Германии) Александра Исаковна Пейсова была женщиной предусмотрительной и хозяйственной. Когда общечеловеческое дело заставило ее свернуть с луговой дороги в кусты, она сразу приметила в маленьком болотце удивительную бутылку: пузатую, с закручивающейся пробкой, украшенную причудливой иностранной этикеткой, — в общем, идеальный сосуд для подсолнечного масла. Недолго думая, Александра Исаковна наступила на корягу, протянула руку к качающейся среди кувшинок посудине… Но вдруг забулькало, и из воды медленно выступило, облепленное ряской, сине-серое оплывшее лицо с тусклыми глазами. Всхлипнув, Пейсова осела на берег…

Когда Сергей Ершов был еще школьником, больше всего на свете он обожал читать книги о приключениях, путешествиях, тайнах. Результатом прочитанного стало следующее: Сережа возмечтал о трех вещах — выучить все человеческие языки, узнать все звездное небо и стать врачевателем всех болезней. Звезды Сергей изучал год, медицину отложил на будущее (сначала требовалось хотя бы закончить школу), а вот языки Ершов учил ежедневно, с шестого по десятый класс школы, в институте и даже по окончании оного.

Правда, пришлось Сереже освоить еще одно дело. Район их был шпанистым, дабы чувствовать себя полноценным человеком, мальчик обязан был уметь постоять за себя, и года три Ершов отдал тренировкам в зале боксеров.

Однако главный талант Ершова открылся лишь в тридцать лет, проявился он неожиданно, но определил всю его дальнейшую жизнь. К тому времени Ершов работал доцентом на кафедре иностранных языков университета, имел отдельную квартирку, считался преуспевающим молодым человеком, даже красавцем — крепкий, высокий, черноволосый, — короче, одним из завиднейших женихов города.

И вдруг все изменилось, это теперь, когда инженеры торгуют в палатках, врачи служат водителями, а бывшие учительницы отплясывают в варьете, разворот судьбы Сергея кажется тривиальным, но сколь необычным он выглядел тогда.

Все началось с того, что Петра Вербина арестовали на даче по обвинению в убийстве. Отец Ершова умер рано, мать много болела, и в детстве Сергей частенько гостил на даче у своего друга Петра, а потому хорошо знал всю семью Вербиных. Когда случилась беда, отец Петра плавал замполитом рыболовецкого траулера в районе Кубы, сестра жила в Болгарии, и мать одна металась по даче. Она обзвонила всех знакомых, просила об участии, помощи, в невиновности сына Вербина была уверена. Но происходило непонятное — все оказывались занятыми… Тогда-то и позвонила она Сергею. И вот в начале августа, когда до первого сентября оставалось больше трех недель, Ершов, захватив пару чистых рубашек, отправился на стоянку загородного автобуса.

Тот дачный поселочек, в котором обитали Вербины, со временем станет мозгом и штабом демократического движения, ибо проживали в нем партработники, профессора марксистских кафедр и высокопоставленные журналисты. Двухэтажные каменные дома тянулись вдоль единственной вымощенной мостовой, которая шла параллельно расположенному за полукилометровой лесополосой шоссе.

За дачами же начинался заливной луг со множеством ручейкюв, прудов и малоприметных болотец. Пользоваться лугом могли только дачники, поскольку их участки сплошной китайской стеной преграждали дорогу для посторонних. Жильцы той половины поселка, которая непосредственно примыкала к лугу, имели задние калитки, а для владельцев верхних домиков напротив комендантского здания был оставлен проход, огражденный стальной, запирающейся на ключ калиткой. Комендант жил в неказистом строении, примостившемся при въезде в поселок у выщербленной каменной арки с постоянно поднятым шлагбаумом.

Примерно месяц назад сын второго секретаря обкома Яковлева приехал в этот поселок с компанией однокурсников и исчез. Яковлева-отца в городе не было. Вернувшись через неделю, он организовал розыски сына, и вдруг неожиданно арестовали Петра Вербина.

На шоссе Ершов вылез из автобуса, свернул на съезд и вскоре подошел к знакомому саду. Тревога переполняла сердце Сергея, но что чувствовал бы он, знай, что с этого момента начинается новая часть его жизни.

Хотя сестра Пети вышла замуж за иностранца, а отец мотался по дальним морям, мать его, Валентина Михайловна, выглядела обычной крестьянкой. Даже в городе, где она носила модные платья, а уж на даче…

Она была полной, кряжистой, скуластой женщиной, курносой, рябой, окающей, с короткими толстыми пальцами, носящими на себе следы постоянного огородничества.

Валентина Михайловна встретила Ершова на пороге дома и, рыдая, кинулась в его объятия.

— Милый мальчик, Сереженька, я не знаю, что делать! Такая беда! И ни к кому не обратишься: только ты остался у нас… Помоги, родной!

Она знала, что Сергей — обычный университетский доцент, что и в обкоме, и в совете, и в милиции у него ни зятя, ни свата. Прося о помощи, Валентина Михайловна хотела лишь моральной поддержки, дружеского участия, но в голове доцента Ершова, еще наполненной мальчишеским авантюризмом, происходили непонятные реакции. Неожиданно для самого себя он заявил:

— Не волнуйтесь, я спасу Петю, а если надо, то найду настоящего убийцу.

Дом Вербиных был построен по типичному для поселка проекту. Центром кирпичного здания служила гостиная, из которой вели четыре выхода: на террасу, к главному входу, нижней спальне, оттуда же поднималась лестница на второй этаж. Раньше внизу спали старшие Вербины, одну из верхних комнат занимала Петина сестра, а в другой, Петровой, обычно, бывая в гостях, ночевал Сергей.

Но в тот день за разговором Сергей так набрался водки, что заснул прямо в гостиной на кушетке у телевизора. У дачного поселка имелась одна ахиллесова пята, зато какая… Комары! Уже часам к пяти утра кожа Сергея горела, зудела, чесалась, а уши превратились в локаторы, вращающиеся и ловящие тихий, но пронзительный писк ночных агрессоров.

Чертыхаясь, Ершов поднялся и вышел из дома. Свежий утренний ветерок отгонял ночные эскадрильи, и, усевшись в кресло-качалку, Сергей облегченно вздохнул.

Луг начинался прямо за участком — с террасы видны были кроны огромных редких дубов и ясеней. Солнце только собиралось проснуться, но край неба уже был отчеркнут ровной линией, делящей его на два поля, голубое и розовое.

Дышалось легко. Ершов потянулся и начал вспоминать то, что узнал вчера вечером. '

Месяц назад Дарье Пироговой исполнилось двадцать лет. Родители ее работали в Анголе, а Даша обитала здесь с бабушкой. Юбилей отпраздновали в городе, а на следующий день, оставив бабушку убирать квартиру, Дарья с компанией приехала на дачу. Прикатил и ее однокурсник Николай Яковлев — сын обкомовского секретаря. В ту же ночь между ним и Петей произошла ссора, разозленный Николай ушел с пироговской дачи. С тех пор никто его живым не видел. Однако обнаружилось это не сразу. Родители Николая навещали тогда заграничных друзей-марксистов, и только когда они вернулись домой, забили тревогу.

А потом в дело вмешалась погода. Если бы стояло вёдро… Как бы все обернулось? Но жара была страшная, болотца обмелели, и втиснутое под корягу тело Николая Яковлева оказалось на поверхности. Через день к Вербиным нагрянула милиция, Петра арестовали и обыскали дачу.

Ершов грустно вздохнул. Мало того, что ему хотелось помочь Петру, он даже обещал это сделать. Но если бы Сергей знал как?

Поселок еще спал. Сергей вышел на дорогу и побрел к даче Пироговых. Когда-то Ершов знал Дашу, но тогда она была совсем крошкой, а десять лет разницы представлялись непреодолимым барьером. Пироговы жили в противоположном, верхнем ряду домов. Сергей долго с улицы осматривал участок, виднеющееся за яблонями здание, а потом возвратился к Вербиным и прошел через их двор. Ключа от общей калитки у Сергея не было. Он медленно потопал к тому болотцу, где нашли тело убитого.

Сразу за забором шли две тропинки. Одна, нависая над оврагом, уходила вдоль дач направо, вторая спускалась вниз, на мостик, к которому сбегались дорожки от десятка дач. Перебравшись через овраг, Ершов зашагал по протоптанной в траве пыльной тропе. Она виляла, словно пьяная, но Сергей знал характер луга: срежешь чуть в сторону, думая укоротить путь, ан нет, уткнешься в яму, низину, топь. Вскоре он нашел, что искал. Со стороны, метров с трех, никто и не подумал бы о том, что где-то совсем рядом притаилось болотце, наоборот, почва здесь поднималась вверх, а на самой вершине предполагаемого холма тянулись к небу два старых дуба, но, приблизившись к ним вплотную, вы вдруг замечали покрытую ряской и водяными лилиями промоину метра три в диаметре. Долго стоял Ершов в задумчивости.

После завтрака Сергей еще раз расспросил Валентину Михайловну о подробностях:

— А вы не знаете, каким оружием убили Яковлева?

Валентина Михайловна вздохнула:

— Разве они о чем-то говорят, они только сами спрашивают.

— Следователи?

— Ну да. Но когда у нас был обыск, забрали обе пилы, и еще говорят, что у бедного покойного на шее страшная рана. Должно быть, его пилой зарубили, но это я могу только предполагать. Вот завтра на допрос вызывают, может, что-то выведаю. Я ведь и адвоката уже наняла, но и он мне ничего не говорит, хоть бы отец вернулся, а пока лишь на тебя надежда.

— А у вас в поселке раньше убийств не случалось?

Валентина Михайловна на мгновенье задумалась:

— Два, да нет, уже три года назад Гришу Ермолаева убили.

— Гришу? — удивился Ершов, знавший парня в детстве.

— Да. И убийц не поймали.

— Это тоже на лугу случилось?

— Нет. Возле самого шоссе. Он с девушкой по лесу гулял, а на него свора хулиганья налетела. Девушку изнасиловали, она хоть жива осталась, а его изуверы так изуродовали, что смотреть было страшно, не тело, а сплошной синяк. Вася Ермолаев — отец Гриши — тогда чуть с ума не сошел, поседел за пол года.

— А девушка?

— Петя рассказывал, — Валентина Михайловна всхлипнула, — бедняжка потом от нас совсем уехала. Она была полуеврейка. После этого случая ей сразу же визу дали.

— Валентина Михайловна, хочу посоветоваться. Как вы думаете, ничего, если я для начала навещу Дашу Пирогову и Ермолаева?

— Что ты? Возьми электрическую пробку, я ее у Васи брала. Он у нас человек незаменимый, до органов на заводе парторгом работал, и починить все может, и любая мелочь у него в запасе есть. Так ты зайди к нему и отдай от меня пробку. А Дашеньку не бойся, они… Что за напасть-то на нас… — Вербина вздохнула. — Они… Понимаешь, Сережа, мне казалось, что Петя на ней жениться собрался. Даша тоже сейчас страдает, конечно, не так, я — мать, но…

Дарья Пирогова сразу узнала Ершова, он остался для нее таким, каким она его и помнила. А вот ее преображение из семилетнего ребенка в женщину поразило Сергея: Даша оказалась высокой кареглазой барышней с легким, гибким телом.

Ее лицо было спокойно. Но Ершов чувствовал, как часто бьется сердце девушки.

— Милая Дашенька. — Ершов состроил на лице гримасу искушенного, бывалого мужика, которому и черт не страшен, ибо его — воробья стреляного — на мякине не проведешь. — Чтобы спасти Петра, придется поймать настоящего убийцу. Ты должна помочь мне.

— Если б я знала как… — Дарья залилась слезами. — Я знаю, что Петя не виноват. Да, он подрался на улице с Яшкой, — так мы Яковлева звали, — но Петя сразу ко мне вернулся. Сергей, поймите, если бы убил Петр, я бы это почувствовала. Мы потом еще три недели каждый день были вместе, разве можно такое скрыть. У Пети каждая мелочь на лице написана. А он остался таким же чистым, веселым, нежным, как всегда.

— Подожди, Даша, — Ершов задумался. — Так ты говоришь, Петя дрался с Яковлевым?

— Из-за меня. Трезвым Яшка вполне нормальный парень, немножко свихнутый на роке, тряпках, Америке, но ведь это типично. Однако стоило Яшке капельку выпить, он тут же превращался в царька. В тот день половина ребят уехали, а Яшка, Оля и Нина остались. Все шло нормально, но вдруг Яковлев просто спятил, подскочил ко мне и облапал. Петр вытащил его на улицу, избил. Яшка обиделся, ушел. Кто же знать-то мог, что его убьют? Пети всего трех минут не было. Яшка схватил меня при девочках, но вернулись мы к ним с Петей не сразу. Ах, если бы знать, если б знать… — Дарья понуро опустила голову. — Мы так долго потом целовались в саду.

— Да, — вздохнул Ершов, — а что за бес Яковлева на луг понес?

— Так ребята пошли перед дорогой искупаться, верно, Яшка их догонял.

— А они его убить не могли?

— Не могли. Они все вместе были, на глазах друг у друга.

— Верно, — согласился Ершов. — А откуда Яковлев узнал дорогу к пруду?

— Он говорил, что раньше здесь с родителями в гостях бывал.

— Давно?

— Не знаю. Я с ним в институте познакомилась. Видела и до того на просмотрах, в санаториях.

— А каковы были ваши отношения в институте?

— Просто одногруппники.

— Спасибо, Даша. К кому же конкретно приезжали сюда Яковлевы?

— Повторяю, не знаю. Знать Яшка мог здесь многих, родители же вместе служат, встречаются, а сюда все любили ездить летом. Место прекрасное, никаких случайных пришлых компаний, только свои, а какая природа…

— Понятно. Буду дальше искать. А чем Яковлева убили, не слыхала?

— Об этом весь поселок говорит. Его пилой зарубили, пол шеи выдрали.

— Даша, из той вашей команды кто-нибудь встретиться со мной не сможет?

— Каникулы… В городе только Алеша Оникин да Нина Дюлевич. Я могу позвонить им.

— Сделай милость.

Василий Ермолаев расхаживал по своему участку в заношенных синих трикотажных спортивных штанах с вытянутыми коленями и в старой, измазанной в краске гимнастерке. Лицо его покрывала полуседая клочкастая щетина, а короткие волосенки на макушке были смяты. В руках он крутил лопату. Высокий, угловатый Ермолаев воткнул штык в землю и окинул Ершова хмурым взглядом.

— Чего тебе?

— Извините, Василий Григорьевич, я друг Петра Вербина, некий Ершов. Может, помните?

— Сергей?

— Да.

— Помню, как вы тут с Гришкой моим собак гоняли. Не ты ли мне чуть гараж тогда не сжег?

— Курить учились, — потупился Ершов.

— Мордоворот. А что пришел, опять учиться курить?

— Знаете, у Вербиных беда случилась, так я сейчас у них живу. Валентина Михайловна просила вам пробку передать.

— Заходи. Хорошая она женщина. У нее беспокойство, а она о долге вспомнила. — Ермолаев говорил медленно, брезгливо сморщивая губы. — А что Петьку арестовали — не беда, арестовали — не убили, посидит да выйдет.

— А если засудят и расстреляют?

Ермолаев отмахнулся:

— Это с чего ж?

— Да мало ли таких случаев? — не унимался Ершов.

— Такого быть не должно, — задумчиво протянул Василий Григорьевич. — Он парень неплохой. Здоровался всегда. Правда, работяга неважный. Да и отец у него такой, сейчас же лето, на огороде самые дела, а он в каких-то командировках развлекается. Не понимаю, как так можно?

Мало, мало ©сталось работников, одна гнилая интеллигенция. Я вот еще мальчишкой в ФЗУ поступил, до полковников потом дослужился, пенсионер, но все равно работаю. И Гришка у меня такой рос, все делать умел, и плотничал, и слесарничал, был бы он жив, не тащил бы я все один. А дочь? За кого она вышла замуж? За паразита, ученый он, видите ли, наукой занимается, а как сюда приедет, так только спит. Мать спину от прополки разогнуть не может, а ему хоть бы хны, сидит на веранде, статейки пишет. Не понимаю. Я сколько раз ему объяснял, что дача для того, чтобы на ней работать. Но попробуй втолкуй такому мордовороту. Неправильно вас всех воспитали. Одна гулянка у вас на уме, трудиться вы не умеете, авторитет не уважаете.

Ответ так и вертелся на языке у Ершова, но он понял, что ничего у Ермолаева узнать не сможет, только разругается, и вежливо раскланялся.

Вечером Вера Михайловна рассказывала Ершову о допросе:

— Следователь смотрит на меня, как на ненормальную. Я объясняю ему, что Петя не может быть убийцей. Он кивает: «А что вы волнуетесь, раз не он убил. К чему тревожиться?.. Разберемся, отпустим». Сын в тюрьме, а мне не тревожиться. Говорю ему: «Освободите, потом разбирайтесь». Он лишь: «Ха-ха-ха». А бедный Петенька с уголовниками, на нарах, голодный, несчастный. Завтра передачу отнесу, разрешили.

— А о чем они вас спрашивали?

— И о том, как он в школе учился, и почему вышел из комсомола, и не говорил ли плохого о партии, не курил ли наркотиков, не падал ли в обмороки, не пил ли ежедневно?.. То ли они из Петеньки решили политического убийцу сделать, то ли неполноценного, сумасшедшего.

— Дело… — задумчиво произнес Ершов.

На следующее утро Сергей поехал на работу к своему новому знакомому, профессору медицины Иерихону Антоновичу Быченко.

Сейчас это трудно представить, но в описываемое время многие (а уж преподаватели вузов тем более) обязаны были заниматься так называемой «общественной работой». Случилось, что Сергей оказался членом ревизионной комиссии профсоюза. Тогда магазины стояли пустые, спекулянты и жулики, хотя уже и разбогатели, но еще боялись милиции, зато профсоюзы распределяли квартиры, машины, холодильники, телевизоры, видеомагнитофоны, одежду и продукты. Сергей Ершов не был общественником, его вынудили, но, приступив к ревизии, он допустил роковую ошибку. Сергей не был глуп, однако верил в порядочность людей, в справедливость. Вам трудно представить себе такое? К сожалению, это правда. Ершов вместо того, чтобы посчитать сумму профсоюзных взносов, а затем доложить на собрании, что она не пропита, начал, бедняга, изучать, что в профсоюз поступило, кому досталось. А государственный университет — это вам не местечковая лавочка… Если б знали вы, сколько добра в него поступало…

И вскоре темным вечером ничего не подозревавший Ершов был остановлен на улице тремя хмурыми хлопцами. Дрался Сергей весело, но пришел в себя лишь через несколько дней в реанимации клиники медицинского института, на работу же вышел через полгода, когда профсоюзная конференция уже прошла, а членами ревизионной комиссии значились совсем другие люди.

Но нет худа без добра, в больнице Ершов познакомился с профессором Быченко. В том году Иерихону Антоновичу исполнилось пятьдесят девять лет. Мальчишкой во время войны он попал на флот, после победы выучился на офицера, однако в дни хрущевской демобилизации его турнули за борт. Духом Иерихон не пал, окончил мединститут, поработал хирургом, а потом в сорок лет увлекся наукой и стал знаменитым профессором Быченко. К чести Иерихона Антоновича надо отметить, что профессор при всем том не обратился в ученого сухаря, который «не человек, а двуногое бессилие, с головой, откусанной начисто трактатом «О бородавках в Бразилии».

Однако, когда Ершов зашел в кабинет Быченко, толстый, приземистый, лысый профессор просто излучал непосредственный восторг и трепетную любовь к медицине. Завидев Сергея, Быченко выскочил из-за стола, кинулся навстречу:

— Ты посмотри, старик, посмотри!

— Ну? — удивленно протянул Ершов, вертя в руках всунутую ему Иерихоном мутную картинку, более всего напоминающую лапоть.

— Да ты погляди, что за прелесть!

— Где?

— Да вот же она, опухолюшечка-то, рачок, а я его — бах! — сфотографировал.

— Так чему радуетесь? — изумился Ершов. — Изуверство какое-то, радоваться раку.

— Темнота, поскотина! — Иерихон Антонович постучал себя по лбу. — Деревня. Вот если б я эту штучку пропустил — случилась бы беда, а сейчас ребята ее отрежут, и человек останется жить. Так-то, орясина. — Вдруг Иерихон стал серьезным. — Хотя случай был, я печень исследовал и случайно выявил рак почки в первой стадии. Клиенту мне грузовик коньяка привезти надо было бы, но он от операции отказался, теперь ему труба. Понимаешь?

— Да, — согласился Ершов.

Однако Иерихон опять повеселел и чуть не приплясывал перед Ершовым от удовольствия.

— Ну, пойдем смотреть мое чудо, такого ты не встречал.

— Пожалуйста, — из вежливости согласился Сергей.

— А это ты видел? А это? А-а! — восторженно ревел Иерихон, щелкая кнопками агрегата. — Мне на эту машинку пришлось целых семьдесят рублей истратить, представляешь? В Союзе таких еще только две есть, они по триста пятьдесят тысяч долларов стоят. Это же вещь. Мне две бутылки коньяка поставить пришлось да еще вечер в ресторане провести. А ты думаешь, такие аппараты с неба падают? За все платить приходится!

Когда собеседники вернулись в кабинет, Иерихон плотно закрыл дверь и заговорщицки посмотрел на Ершова.

— Мне нельзя, диета, жена орет, но иногда надо что-то и нарушить, и гость такой… Гудим сегодня. — Иерихон на цыпочках подошел к шкафу и, осторожно оглянувшись, вытащил коробку шоколадных конфет. — Ну, Серега, гуляем. Угощайся.

Однако к тому времени, когда коробка полностью опустела, Ершов успел взять лишь вторую конфету. Профессор же откинулся в кресле и задумчиво произнес:

— Не будь конфеты такими вредными, я бы только ими и питался. Хотя сейчас приходится себя ограничивать, а вот в молодости…

— Что в молодости? — улыбнулся Сергей.

— Ты шоколад любишь?

— Нет.

— А зря. Меня он очень возбуждает, — тихо проговорил профессор и зевнул.

— Иерихон Антонович… — Ершов решил, что пора переходить к главному. — Мой товарищ попал в беду. Ему требуется помощь…

— А чем он болен?

— Он здоров.

— Причем здесь я тогда?

— Дело очень сложное, а вы человек бывалый.

— Точнее сказать, мудрый.

— Согласен. Дело в следующем: вы, может, слышали, что у одного из секретарей обкома погиб сын.

— Об этом все наши девки трещат.

— Так в связи с этим моего товарища и арестовали.

— Дело пахнет вышкой, — глубокомысленно изрек Иерихон и надул губы.

— Но Петр не убийца.

— Почему ты так в этом уверен?

— Я давно его знаю, он мой друг. Он такого не мог сделать. Он, если бы даже в горячке, в драке нечаянно пристукнул кого, уж прятаться бы не стал, сам бы еще просил себе наказания.

— В крутых ситуациях человек непредсказуем, — покачал головой Иерихон Антонович. — Про себя расскажу. Помню, году в сорок втором отвели нас на переформировку и поставили к нам старшиной тыловую крысу. Зверь был лютый, замордовал нас, хоть в петлю лезь. Однажды я проштрафился, он меня из строя вызывает, глаза у него налиты, губа дергается, а я вдруг сам как скомандую: «Взвод! Наизготовку». Старшина опешил, а я быстро продолжаю: «Старшина оказался немецким шпионом. Он подло пытается сломать боевой дух краснофлотцев в тылу. Мытарствами, издевательствами он подрывает силу советских воинов, чем способствует подлым фашистским агрессорам. Посему, немедленно перед строем он будет расстрелян. Целься!» Ребята гримасы жуткие скорчили, винтовки вскинули. Старшина как взвоет, а я ору: «Взвести курки!» Ребята защелкали, а старшина упал на колени, побелел весь: «Простите меня, простите…» Но уже бегут капитан с особистом, забрали и старшину, и меня. Два дня потом мыкали. Но я стоял на одном, старшина — шпион, а то зачем ему защитников Родины мучить. И, знаешь, старик, все обошлось, меня в экипаж вернули, старшину перевели. Когда прижмет, такое порой выкинешь, самому странно.

— Но, Иерихон Антонович, тело покойного нашли в болоте минутах в двадцати ходьбы от дачи, на которой был мой друг, двадцать туда, двадцать сюда, а Петя всего пять минут отсутствовал. Но его арестовали. За что?

— А ты не понимаешь? — Профессор надул щеки. — Убили сына секретаря обкома! Кого-то брать надо? Надо. Тем же милицейским житья иначе не дадут. Вот твоего приятеля и взяли. Они настоящего убийцу, может, и ищут еще, найдут — отпустят Петю. Видно, он не велика шишка, переживет. Но я на его месте при таком исходе даже радовался бы, ибо, если убийцу не поймают, ему крупно не повезло. За такое преступление кому-нибудь обязательно отвечать придется.

— Но он же невиновен! А справедливость?

— Сережа, старый анекдот вспомни. Гимназист на уроке испортил воздух. Учитель его выставил в коридор. Тут как раз батюшка проходит. Гимназист подбегает к нему: «Где же справедливость, отец святой?» — «О какой справедливости вопрошаешь ты, отрок?» — «Как о какой? — отвечает шкет. — Я навонял, а они нюхают».

— Но Петр — мой друг, я должен помочь ему.

— Одно парня выручит, если они настоящего бандюгу возьмут.

— Так давайте его найдем.

— А как?

— Я поищу на дачах, с приятелями покойного встречусь, а вы, Иерихон Антонович, разведали бы, — вы же все можете, — не с родителями ли это связано? Что за этим стоять может, кто? Я даже не знаю, что еще вы можете выведать, но вы же мудрый, вы найдете какую-нибудь зацепку.

— Если она есть… — хмыкнул Быченко.

Первой, кого удалось потом найти Ершову, оказалась Нина Дюлевич. Когда Нина встретила Сергея и стояла с ним лицом к лицу, он даже удивился, что такое хрупкое, юное, маленькое создание может уже оканчивать институт. Однако, когда Нина по дороге в комнату повернулась к Ершову спиной, Сергея удивило совсем другое: «Неужели, — подумал он, — эта бабища еще студентка?» Но, присев напротив Сергея, Дюлевич опять превратилась в наивную пятнадцатилетнюю куклу.

— Мне звонила Даша. Я все вам расскажу.

— Спасибо.

— Но мне так интересно, я впервые в жизни вижу настоящего частного детектива.

— Бросьте, — отмахнулся Ершов. — Вы были на той вечеринке, что там случилось?

— Все шло спокойно, нас было восемь человек, четыре пары. Вино, музыка, природа… Все шло восхитительно, перспективно. А потом вдруг оказалось, что Маша с Игорем и Алексей приглашены в воскресенье на свадьбу, они ушли. На Игоря мы не рассчитывали, у него с Машкой старый роман, а вот Алексей нас подвел. Но оставался Яшка. Мы еще с Олей гадали, как нам быть, все же нас двое, а он один. О том, что Дашка с Петром гуляет, все знали, не скажу, что одобряли, — он все же стар — но это ее дело. А Яшка трезвый — тютя, зато когда выпьет, — нормальный мужичок. Но тогда он повел себя так, как даже я не представляла, подходит вдруг к Дарье и молча одной рукой залезает ей под блузку, а второй задницу щупает. Петр вскочил, как бешеный, схватил Яшку за грудки и на улицу. Дашка поохала, поохала, тоже потом за ними побежала.

— А когда вернулся Петр?

— Не скоро. Когда притащились, выглядели они с Дашкой, как два пьяных голубя, лизались при нас. Даже обидно, пригласила в гости, оставила без мужиков, а сама развлекается, представляете, — вздохнула Нина и заморгала длинными ресницами, пришторивающими ангельски невинные голубые глазки.

— Представляю. А раньше Петр с Яковлевым не встречался?

— Наверно, нет. Хотя, кто знает? Петр в институт за Дарьей иногда заходил, но он сразу ее хватал и утаскивал. С нами-то не познакомился, хотя мы все о нем знали. Может, и виделся он с Яшкой, но мельком.

— А что за человек был Яковлев?

— Так я говорила же. Трезвый — невыносим, болтал лишь о видюшниках, шмотках, о том, что предок ему из-за бугра привез и что там видел, не мужик, а «ни рыба ни мясо». И еще ему казалось, что все его женить на себе хотят. Но только бывало выпьет, чуть-чуть совсем, становился орлом, этаким прелестным сексуальным маньячком в хорошем смысле слова, до тех пор, пока не протрезвеет.

— А подобных историй раньше у Яковлева не случалось?

— Драк?

— Драк.

— Не помню. Наверно, нет. Петр человек устарелый, а мы современные, прогрессивные люди. Из-за этого морду бить? А вы, господин детектив, как к сексу относитесь?

— По погоде и настроению, — хмыкнул Ершов и подумал о том, сколь плохо знает он студентов. — Ниночка, а у Яковлева, кроме вас, вне института была какая-нибудь компания?

— Двоих я знаю, они еще школьниками вместе повелись, их отцы в одной системе служили, не в одной организации, но на одном уровне. А ребятки противные довольно, мне не понравились. Яшка их еще на первом курсе приводил на вечеринку, надо веселиться, общаться, а они… Амэрика, Амэрика… Больше мы их не звали.

— А кто они?

— Фамилий я не помню, но тот, у кого папа во Внешторге, — Виктор, а того, чей папа отвечает за все эти партийные санатории, бани, магазины, — его Сашей зовут, он толстый, крикливый, рыжебородый.

— Спасибо, — сказал Ершов. — Пойду дальше.

— А может, посидите, родители придут поздно. Вино? Кофе? — И глаза Ниночки стали такими бездонно голубыми, как утреннее небо в безоблачное летнее утро.

— Нет, дела, — отказался Сергей.

Когда же Нина, отпирая дверь, вновь повернулась к Ершову спиной, он еле сдержался, чтобы не продудеть: «Ну и бабища!»

Алексей Оникин долго отнекивался, но все же согласился встретиться с Ершовым в городе. Он оказался невысоким расхлистанным юношей с ранней залысиной, раздвинувшей и без того редкие сальные волосы. Оникин смотрел мимо собеседника и разговор уводил в сторону:

— Им-то что?

— Кому им? — допытывался Ершов.

— Им всем.

— Но расскажите о Яковлеве.

— А что Яковлев? Он был такой же, как они.

— Кто они?

— Да все эти с пропиской. Им только играться. А мне жениться надо.

— Почему же вы вечером ушли с дачи Пироговых, на свадьбу вы на следующий день ехали, а там две невесты оставалось.

— Эти? Да они лишь развлекаются, их замуж батьки отдадут. А я должен здесь остаться, мне нужна серьезная девушка с отдельной квартирой.

— Но когда вы ночью купаться ходили, на лугу ничего не заметили?

— Вы знаете, так трудно остаться у вас иногороднему. Что вы ко мне пристаете?

— Я о луге спрашиваю. Там вы ничего не видели, не слышали?

— Нет! Повторяю, я ничего не знаю. Да отвяжитесь вы от меня!

Оникин суетился, поглядывал на часы, потел, и Ершов не солоно хлебавши отправился на дачу Вербиных.

На веранде сидели Валентина Михайловна, Дарья и Ермолаев.

— Как дела, Сереженька? — всплеснула руками Вербина.

— Стараюсь.

— Но что-нибудь проясняется, получается? — выдохнула она. — А?

Сергей пожал плечами

— Пока я лишь собираю информацию, но чувствую, вот-вот — и во всем разберусь. Я сам не понимаю почему, что со мной происходит, но подсознательно знаю — найду убийцу и освобожу Петю. Вам может казаться это бредом, но это так.

Дарья вскочила и обняла Сергея

— Если так случится, то я просто… Я поцелую вас!

— Спасибо, — хмыкнул Ершов. — А вы как съездили?

— Мыс Валентиной Михайловной передачу возили. Это ужасно.

— Что?

— Все эти порядки, очереди, проверки, словно мы бандитки какие.

— Да, — вздохнул Сергей. — Я одну вещь забыл спросить: как ребята тогда к лугу спустились, калитка же на ключ запирается?

— Сережа, — ответила Вербина, — там теперь замок с циферками, и повернешь «два — восемь — три» — и проходи.

Сидевший в углу Ермолаев хмуро вздохнул.

— Обойдется все.

Ершов искоса взгянул на него.

— А почему вы так думаете?

— Петька парень нормальный, мордоворот, работал, конечно, мало, но раз не убивал…

— Понял, — кивнул головой Сергей. — Но вот что интересно: лето, выходные, и никто не заметил на лугу ничего странного. Не видел — понятно, темно было, но почему никто ничего не слышал?

— Моего полтора часа избивали, — вздохнул Василий Григорьевич. — Дрались, девочка визжала, но никто не помог, не остановился.

— Там шоссе, машины на подъеме гудят, а здесь тихий луг.

— Так ты в сыщика играешь? — неожиданно зло процедил Ермолаев.

— Должен я помочь Вербиным?

— Вот и помоги! Краны у них текут, навоз надо перенести, дверь поправить — вот это настоящая помощь, а не твоя возня, мордоворот. Я пошел.

Даша тоже засобиралась.

— Сережа, вы верите, что с Петей все обойдется?

— Я не сыщик, но, думаю, все будет хорошо. И еще: я связался с одним необычным человеком, который все, что сможет, для нас сделает.

— Он где работает? В какой должности? — встрепенулась Валентина Михайловна.

— А его должность роли не играет, он и беспартийный, и без погон.

— Но, тогда?.. — изумилась Вербина.

— А он знает половину города и, главное, мыслит необычно. Он наверняка что-нибудь придумает, подскажет нам.

— Дай Бог, — с сомнением покачала головой Валентина Михайловна.

— Хорошо бы, — улыбнулась Даша.

Утром следующего дня, когда Ершов брел к остановке автобуса, у арки его остановил комендант — мужчина лет шестидесяти, с мясистым носом, толстыми губами и красными оттопыренными ушами. Одет он был в полосатую ковбойку и брезентовый комбинезон. Комендант провел ладонью по торчащей ежиком седине, кашлянул в кулак:

— Простите, не вы у Вербиных проживаете?

— Я.

— Вам требуется зайти ко мне.

— Что ж, — согласился Сергей, — почему бы и нет.

Дверь в домик коменданта располагалась за углом и вела прямо на застекленную веранду. У стола сидел пожилой милиционер с одутловатым лицом, расплывшимся вокруг маленького острого носика. Лишь три маленькие звездочки треугольником блестели на его погонах, но своей значимостью он, казалось, заполнял все помещение.

— Присаживайтесь. — Старший лейтенант указал Еро-шову на стул и представился: — Участковый Белкин. Вы проживаете на даче Вербиных?

— Я.

— Почему не прописываетесь? — сказал Белкин с выражением усталости и безразличия.

— Товарищ старший лейтенент! — Ершов даже привстал. — Я живу в нашем городе. Если я раз-другой переночевал на даче у друзей, о какой прописке может идти речь?

— А документы у вас есть?

— Пожалуйста, — ответил Ершов и порадовался, что не оставил дома университетское удостоверение.

— А паспорт? — изучив корочки, осведомился участковый.

— Паспорт лежит в тумбочке, однако разве удостоверения мало? В чем дело-то?

Милиционер вздохнул, глаза его вспыхнули:

— Вы знаете, где Петр Вербин?

— Конечно.

— Знаете, что идет расследование?

— Знаю.

— А что за самодеятельность развели?

— То есть? — изумился Ершов и подумал: «Уже настучали, но кто?»

Милиционер облокотился о стол, уткнулся лбом в ладонь:

— Ухмыляться нечему, дело очень серьезное, большие чины им занимаются. Чьего сына убили, знаешь?..

— Знаю.

— Ну, так и не суйся. Такая игра идет, такие силы задействованы. А ты куда? Крылышки сожжешь, для своего же блага не рыпайся! Усек?

— Значит, — зло усмехнулся Ершов, — дело Петра — табак, а мне сопеть в тряпочку, не рыпаться, ждать, когда друг погибнет? Когда вы его засудите?

— Так нет, — вздохнул старлей. — Если что обнаружится, отдай нам. Кровь Вербина никому не нужна, но какая интрига идет, представляешь? — Участковый махнул рукой. — И меня-то держат, знаешь где? А уж с тобой такое сделают, если что… Смотри сам, я предупредил тебя. Место у меня спокойное, я им рисковать не могу, а ты уж думай о себе сам.

Оказавшись в своей квартире, Ершов первым делом отыскал паспорт и только потом сварил кофе и позвонил Иерихону. Голос профессора Быченко гремел так, что трубку можно было даже не подносить к уху.

— Сегодня вечером жду тебя у себя дома. Придешь часам к пяти, понял?

— Да.

— А теперь слушай, у начальника спецуправления позавчера вечером убили сына.

— Пилой?

— Какой пилой? У подъезда по голове ударили.

— Ну и что?

— А то, голубь мой, что пахан его со старшим Яковлевым корешил, а у сына…

— Его Сашей звали?! — вдруг осенило Ершова.

— Сашей…

— И борода у него рыжая?

— Полегче что-нибудь спроси. Дело в другом, у покойного в портфеле оказалось две тысячи долларов. Чуешь?

— Так он шпион?

— Дура, не суетись. Поговорим в пять, а пока советую встретиться с одним моим старым знакомым, он в этих делах спец.

Спец оказался долговязым пожилым мужчиной с седыми кудрявыми волосами и большими выпуклыми очами. Движения его были резкими, словно электрическими, зато веки, наоборот, мигали крайне редко. Звали спеца Виктором Александровичем. Он провел Ершова на маленькую кухоньку, в центре которой на небольшом столике высилась початая бутылка водки с приставленными к ней двумя стопками.

Виктор Александрович плеснул в рюмки.

— Вздрогнем для разговора?

— Рано еще и дел много.

— Я тебе такого расскажу, что без ста грамм не поймешь.

— Только если одну, — вздохнул Сергей.

Спец глотнул водки, сморщился, отер губы ладонью:

— Тебе только, тебя Иерихон послал, его уважаю, он стукача за версту чует. А я, знаешь, кем был?

— Нет.

— А тебе этого знать и не положено. Силой был. Теперь же и в дворники не возьмут. Хорошо, что заболел, уволили просто вчистую, но пенсию оставили, инвалидность дали. А могли в порошок стереть. Почему? Потому что расследовать стал непотребное и вляпался. Сейчас кричат об Узбекистане, Кавказе, кланы у них, мафия… Да чтобы их мафия могла без России сделать? Там детки в коротких штанишках! У нас все начинается, у нас мафиози!

— Где же они?

— А пока тихо сидят. Друг друга боятся. Но такие миллиарды без дела пропадают, что скоро начнут войну.

— То есть?

— Что, — то есть? В стране сотни миллионеров, капиталистов, им бы развернуться, а законы мешают, страшно. Традиция у нас такая, Ленина цитируем, клянемся в бедности, но ничего, сейчас начнется, перейдут на легальное положение…

— Но как? — хмыкнул Ершов.

— Очень просто, открыть границы и разрешить частную собственность.

— А органы?

— Чьи? Наши или американские? Милый, ты держал в руках хотя бы десять тысяч? А тут миллионы, миллиарды. Пропала Россия, пропала.

— Чтобы? Был же застой, Брежнев больной, столько лет страна под руководством маразматика, но сейчас начнется обновление, — искренне сказал Ершов.

Виктор Александрович кашлянул:

— Обновление? Подожди, вот последних идейных ста-риков-фронтовиков из органов уберут, и нам всем — хана. Против миллиарды рублей, долларов, а за?

— Пушкин, Лермонтов, — отвечал Ершов.

— Таких, голуба, многиели читали? Но о деле. Ты из-за смерти сынка Бесова приехал?

— Моего друга арестовали в связи с убийством сына Яковлева. Но он не убивал, а Иерихон Антонович думает, что это дело может быть связано с делом Бесова.

— Отцы в одной команде играют, точно. У нас три крупные шайки: заграничная, южная и эти.

— Так, может, в отцах вся заковыка?

— Вряд ли. Дети есть у всех. Попробуй, тронь моих… У этой игры другие правила.

— А доллары?

— Их детям не дают. Одевают, кормят, на место устраивают, но наличные… Хотя дома, знаешь, о чем партийцы говорят?

— Откуда мне…

— О тех же деньгах, о прекрасной Америке и несправедливости социализма.

— Да ведь они коммунизм строят?

— Для тебя и для меня. Но бросим отцов… И десяти лет не пройдет, сам о них все узнаешь. Так вот, ребятки просто спекулировали.

— Но зачем? У них же все было?

— Ты кто по профессии?

— Доцент.

— А ты когда-нибудь дорогих проституток покупал, лакеи тебе прислуживали?

— Нет, да и откуда их взять?

— Ты, видно, книг начитался, насмотрелся фильмов. А ты жизнь изучай, узнаешь о том, сколь многие мечтают продаться. Запомни следующее: вся эта молодая шелупонь крутилась в кафе «Птица». Там и сделки совершали, там и спускали прибыль. Но дорогу туда ищи сам, меня отпустили, оставили в покое. Однако сам я больше в справедливость не играю, забьюсь в норку и буду наблюдать, как вас, идиотов, обувают.

Преподавал Ершов в группе юристов-вечерников. Веснушчатый паренек Коля очень старался, ходил на дополнительные занятия, факультативы, а работал милиционером в отделении, в ведении которого как раз и находилось кафе «Птица».

Недолго думая, Ершов направился прямо туда.

Встреча смутила обоих. Коля в университет ходил в штатском, а сейчас, когда он был в сержантской милицей-ской форме, у него даже физиономия изменилась — любопытство, романтичность словно испарились, зато холодная твердость сковала мышцы лица, обратив его в маску самоуверенного городового. Однако и Коля опешил, узрев своего преподавателя.

Они вышли на расположенный рядом бульвар и, присев на скамью, разговорились. Ершов вкратце поведал о произошедших событиях. Выслушав его, студент вздохнул.

— Я сержант милиции, что мне сказать о «Птице». Она рядом, но ее как бы и нет, там, даже когда дерутся, нас не вызывают. Может, бэхээсэсники, комитетчики туда и вхожи, мы — нет. А об убийстве Бесова я кое-что знаю. Сначала наши туда прибыли, это потом все в комитет забрали. Так вот, парня ждали, убили не случайно, но дипломат с валютой не тронули.

— Похоже на месть? — поинтересовался Ершов.

— Похоже. — Коля почесал затылок. — Но не на посетителей «Птицы». Там могут побить мелюзгу, а такого, как Бесов, бить опасно, вдруг пожалуется, да и зачем? Взять за обиду деньгами и выгодней, и спокойней.

— Коля, я обычный доцент. — Ершов развел руками. — А откуда они доллары берут, у нас же статья о валюте?

— Для вас и для меня, — улыбнулся сержант.

— Так как все же достают доллары? — не унимался Сергей.

— А как достают миллионы? Вопрос в другом, как выловить этих жуликов?

— Конечно, — хмыкнул Ершов, вспомнивший разговор со спецом. — То ли, как нам их выловить, то ли, как им от нас избавиться?

Иерихон Быченко обитал в старинном доме, пережившем и войну, и революцию. Потолки в комнатах были высокие, как облака, коридоры узкие, а от толстых каменных стен в летний день веяло прохладой.

Профессор только вернулся, расхаживал в рубашке и галстуке.

— Заходи, Сергей.

Быченко ввел Ершова в комнату с маленькими высокими оконцами, посредине стоял стол, книжные шкафы закрывали стены, но на большой кровати в углу валялась неубранная постель. Перехватив взгляд Сергея, Иерихон Антонович потер подбородок.

— Уж извини, белье убирать не буду. Не могу создавать прецедент. Жена знает, это, ее, я постель не убираю. А сделай один раз… И начнется…

Вскоре Иерихон принес бутылку ликера и блюдо с пирожными.

— Ты говорил, что шоколад не любишь, так я чуть-чуть пирожных купил, всего по десяточку, но трех сортов: эклер-чики, орешки, наполеончики. Начинай, не стесняйся.

— А не много? — спросил Сергей.

Ликер был крепким, сладким, тягучим, пирожные — сладкими, жирными, так что Ершов сломался быстро и лишь с удивлением наблюдал, как профессор управляется с угощением. Когда осталось всего по штуке каждого образца, мельницы Божьи, которые мелют медленно, но верно, остановились, и Быченко, вздохнув, откинулся на спинку стула.

Зевнув, Иерихон Антонович произнес:

— Ну что, помог тебе, хлопчик, мой приятель?

Ерошов прыснул, ибо представил себе Быченко в виде

Тараса Бульбы.

— Чего ржешь?

— Ничего он мне нового не рассказал.

— А о том, что и у Яковлева в кармане полтораста долларов лежало, ты не ведал?

— А вы откуда узнали? — изумился Ершов.

— Я сегодня одного видного чекиста обследовал, поболтали, все к ним ушло. А у них контора солидная. Что нам с тобой остается делать, только рассуждать.

— Давайте, начнем. — Ершов взял со стола рюмку и начал вертеть ее в руках. — В течение месяца убивают двух молодых людей, близко знакомых, детей крупных партийных работников. При обоих покойниках находят доллары, а значит, преступления связаны друг с другом, но когда случилось второе, Петя уже сидел. Так?

— Так.

— А значит, он не виновен, что и требовалось доказать.

— Милый мой, поставь рюмку, молодец. Так ведь то, что Вербин уже сидел, только отягощает все дело.

— Почему?

Иерихон Антонович похлопал себя по коленям.

— В деле замешана партия, замешана валюта, вот так и впаяют Вербину за участие в деятельности целой организации.

— Но он же не виноват.

— О чем ты говоришь?

— А что же делать?

— Рассуждать дальше. — Иерихон задумался. — Бесова убили возле дома.

— Его специально там поджидали.

— А кто знал, что Яковлев с твоим другом подерется и потащится на луг?

— Верно. — Ершов хлопнул себя по лбу. — А потом, почему Яковлева пилой зарубили, какой бандит с собой пилу будет таскать?

— Это-то не странно. У нас историю края никто не изучает. До войны бандюг водилось… Вечером спокойно на улицу не выйдешь. Но было при деревообрабатывающем комбинате училище, так от этих шкетов все громилы разбегались. Эти ученики приноровились пилы с собой носить, маленькие, с сужающимся полотном, как у садовников. Они их как бритву точили, до кости мясо рвало. Хулиганье как ветром сдувало, стоило фэзэушникам появиться.

— Кому? — переспросил Сергей.

— Фэзэушникам.

Ершов вскочил на ноги:

— Все, я все понял! Я бегу!

В тот вечер Ершов так торопился, что даже взял такси. (Теперь это невозможно представить, но в то время обычный доцент мог себе такое позволить.) Остановив машину у дачи Ермолаева, Сергей расплатился и кинулся к дому. В окнах горел свет. Стукнув раз, другой, Ершов распахнул дверь и чуть не налетел на толстую рыхлую женщину — жену Ермолаева.

— Василий Григорьевич?

— А вы Ершов?

— Да.

— Так он уехал.

— Давно?

— С полчаса, но вы должны объяснить мне…

— Я?

— Да, вы?

— Что?

— Что произошло? Вася весь день писал, писал. Потом вывел «жигули». «Куда?» — спрашиваю. Он засмеялся, сказал, что вы объясните, оставил вам пакет, а потом обнял меня, поцеловал и уехал.

Ершов два раза ударил кулаком в стену, сморщился, схватил конверт и бросился на улицу, бегом помчался к домику коменданта.

Петра освободили на следующий день, а вечером Ершов сидел у Иерихона и рассказывал:

— Ермолаева успели остановить в самую последнюю минуту. Мгновение, и было бы еще два трупа, он хотел убить третьего, а потом себя. Ту девушку, которая была с Гришей в его последний день, так запугали, что в милиции она молчала. Но перед тем, как эмигрировать, сообщила все Василию Григорьевичу. Он об этой троице разузнал, но мстить не решался. Вдруг ночью на лугу Ермолаев встретил Яковлева, и не просто встретил — тот шел и приговаривал: «Сейчас ребят позову, сейчас ты, Петруша, цепочку попробуешь, и Дашка узнает, как мне отказывать». А Ермолаев с юности по ночам без пилы никуда не ходил… Не мне его осуждать. Ну, а уж убив первого, Василий Григорьевич решил не останавливаться, второго тоже успел, на третьем его взяли. Судить, я думаю, не будут. Не поднимать же дело об убийстве его сына. Объявят сумасшедшим, посадят в психушку. Да ладно, главного мы добились, Петра освободили.

— Да, — зачмокал Иерихон. — А я все же думал, что политическое окажется дело, а тут простая уголовка. Зато ты теперь — первый свободный советский сыщик, частный детектив.

— Какой к черту сыщик, — отмахнулся Ершов. — Первое сентября на носу, в колхоз со студентами ехать, потом семинары, зачеты, экзамены…

Но через три месяца со знакомыми Пироговых случилась беда. Помочь им никто не мог, и Дарья посоветовала обратиться к Ершову.