Дело о пеликанах

Глава 3

В соломенной шляпе, в чистом комбинезоне, аккуратно выглаженной рубахе-хаки и сапогах он выглядел по меньшей мере как старый фермер. Он жевал табак и выплевывал его в черную воду под пирсом. Этим он тоже напоминал фермера. Его пикап хотя и был последней моделью, но уже повидал виды на пыльных проселочных дорогах. Пикап имел номерные знаки штата Северная Каролина и стоял в нескольких десятках метров на песчаном берегу у другого конца пирса.

Была полночь. Наступил первый понедельник октября. Следующие тридцать минут он будет ждать в темной прохладе безлюдного пирса, задумчиво жуя табак и пристально вглядываясь в море. Он знал заранее, что будет находиться здесь один. Так предусматривалось планом. Пирс в этот час всегда был пустынным. Свет фар случайных машин изредка мелькал вдоль побережья, но это было обычным явлением для этих мест.

Вдали от берега виднелись красные и синие огни канала. Не поворачивая головы, он глянул на часы. Низко висели плотные тучи, и разглядеть что-либо было трудно, пока это что-то не окажется у самого пирса. Так предусматривалось планом.

Пикап, как и сам фермер, прибыли не из Северной Каролины. Номерные знаки были сняты с разбитого грузовика на свалке возле Дарема, а сам пикап был угнан из Батон-Руж. Фермер же вообще был ниоткуда и тем более не был связан с этими кражами. Он был «профи», и эти мелкие делишки обделал кто-то другой.

Прошло двадцать минут, и в море появился темный предмет, двигавшийся по направлению к пирсу. Приглушенный звук работающего двигателя становился громче. Предмет превратился в небольшой плотик с малозаметной фигурой человека, низко склонившегося над мотором. Фермер не шелохнулся. Гудение мотора прекратилось, и плотик замер в десяти метрах от пирса. Даже случайные фары автомобилей не нарушали темноту ночи.

Фермер осторожно прикурил сигарету, дважды затянулся и щелчком отбросил ее вниз к плотику.

– Какие сигареты? – спросил находившийся на воде. Он мог видеть очертания фигуры фермера у перил, но не его лицо.

– «Лаки страйк», – ответил фермер.

«Эти пароли превращают происходящее в глупую игру, – подумал он, – сколько еще черных резиновых плотов может вынырнуть из Атлантики именно в этот час и именно у этого заброшенного пирса? Глупо, но зато как значительно».

– Льюк? – донеслось с плотика.

– Сэм, – сказал фермер.

Не важно, что его звали Камель, а не Сэм. На ближайшие пять минут, пока он причалит свой плот, больше подойдет «Сэм».

Ничего не ответив, поскольку от него этого не требовалось, Камель быстро запустил двигатель и повел плотик вдоль края пирса к берегу. Льюк следовал за ним по настилу. Они сошлись у пикапа без рукопожатия. Камель поставил свою черную спортивную сумку «Адидас» на сиденье между ними, и пикап рванулся вдоль побережья.

Льюк вел автомобиль, а Камель курил. И оба они старались не замечать друг друга. Даже их глаза избегали встречи. Густая борода, темные очки и черный свитер, доходящий до подбородка, делали лицо Камеля зловещим и неузнаваемым. Льюк не имел желания рассматривать это лицо. Помимо того чтобы принять его из объятий моря, заданием предписывалось воздерживаться от разглядывания внешности прибывшего. И не случайно. Это лицо разыскивалось в девяти странах. Проезжая мост в Монтео, Льюк прикурил еще одну сигарету «Лаки страйк» и пришел к выводу, что они уже встречались. Это была короткая, точно рассчитанная по времени встреча в аэропорту Рима пять или шесть лет назад. Она происходила в комнате отдыха. Льюк, в то время американский чиновник в безупречно сшитом костюме, поставил «дипломат» из кожи нерпы у стены рядом с раковиной, где незнакомец не спеша мыл руки. Неожиданно «дипломат» исчез. Он поймал отражение мужчины, которым был Камель – сейчас он знал это точно, – в зеркале. Тридцатью минутами позднее «дипломат» взорвался между ног английского посла в Нигерии.

Осторожные разговоры в невидимом окружении Льюка часто доносили до него имя Камеля – человека-убийцы со множеством фамилий, лиц и языков, который наносил молниеносные удары и бесследно исчезал; имя убийцы, который скитался по всему свету, но которого нигде не могли схватить. Двигаясь в темноте на север, Льюк откинулся на спинку сиденья и прикрыл лицо полями шляпы, стараясь вспомнить слышанные им когда-то рассказы о своем пассажире. Поражающие воображение террористические акты. Среди них – убийство английского посла. Попавшие в ловушку на Западном берегу в 1990 году семнадцать израильских солдат были отнесены на счет Камеля. Он был единственным подозреваемым в убийстве в 1985 году богатого немецкого банкира и его семьи в результате взрыва бомбы в их автомобиле. По слухам, его гонорар за это составил три миллиона наличными. Наиболее прозорливые специалисты считали, что попытку покушения на жизнь папы римского в 1981 году организовал он. Затем Камелю стали приписывать почти все нераскрытые террористические нападения и убийства. Его легко было обвинять потому, что никто не был уверен в том, что он существовал.

Льюка охватило возбуждение. Камель был готов развернуться на американской земле. Его цели оставались неизвестными для Льюка, но он знал, что вот-вот прольется чья-то благородная кровь.

На рассвете пикап остановился на углу Тридцать первой авеню в Джорджтауне. Камель сгреб свою спортивную сумку и, ничего не сказав, вышел из машины. Пройдя несколько кварталов до отеля «Фор сизонз», он купил в холле «Пост» и с беззаботным видом поднялся на лифте на седьмой этаж. Точно в семь пятнадцать он постучал в дверь в конце коридора.

– Да? – отозвались нервно изнутри.

– Я ищу мистера Шнеллера, – медленно сказал Камель на безупречном американском наречии, закрыв пальцем глазок двери.

– Мистера Шнеллера?

– Да. Эдвина Ф. Шнеллера.

Дверная ручка не шевельнулась и не щелкнула. Дверь оставалась закрытой. Прошло несколько секунд, и из-под нее показался белый конверт. Камель поднял его.

– О’кей, – сказал он достаточно громко, чтобы Шнеллер или кто бы там ни был расслышал его.

– Это следующая дверь, – произнес Шнеллер, – я буду ждать вашего звонка.

Он говорил как американец. В отличие от Льюка он никогда не видел Камеля и не имел никакого желания делать это. Льюк видел его уже дважды и мог считать себя счастливчиком, что остался жив.

В номере Камеля стояли две кровати и маленький столик у окна. Шторы были плотно закрыты и не пропускали солнечного света. Поставив спортивную сумку на одну из кроватей рядом с двумя объемистыми чемоданами, он прошел к окну и выглянул на улицу, затем подошел к телефону.

– Это я, – сказал он в трубку Шнеллеру. – Расскажите мне про машину.

– Она стоит на улице. Белый «форд» с номерными знаками Коннектикута. Ключи на столе, – медленно сообщал Шнеллер.

– Краденый?

– Конечно, но обработанный и чистый.

– Я оставлю его в Далласе, вскоре после полуночи. Я хочу, чтобы он был уничтожен, о’кей? – Его английский был безупречен.

– Да. Я имею такие указания, – быстро и с подобострастием ответил Шнеллер.

– Это очень важно, о’кей? Я собираюсь бросить пушку в машине. Пушки оставляют после себя пули, а машины засвечиваются среди людей, поэтому важно полностью уничтожить автомобиль и все в нем находящееся. Понятно?

– Я имею такие указания, – повторил Шнеллер, не оценив эту лекцию, поскольку не был новичком в мокрых делах.

Камель сел на край кровати.

– Четыре миллиона получены неделю назад, с опозданием на один день, смею заметить. Сейчас я в Колумбии, поэтому хочу получить следующие три.

– Они будут переведены до полудня. Таков был договор.

– Да, но я сомневаюсь в этом. Вы опоздали на день, помните?

Это вызвало раздражение у Шнеллера, и поскольку наемный убийца находился в другой комнате и не собирался появляться из нее, он мог позволить этому раздражению прорваться наружу.

– Это вина банка, а не наша.

Теперь разозлился Камель.

– Прекрасно. Я хочу, чтобы вы и ваш банк перевели три миллиона на счет в Цюрихе, как только в Нью-Йорке начнется рабочий день. Это будет примерно через два часа. Я проверю.

– О’кей.

– И я не хочу иметь никаких проблем, когда работа будет закончена. Через сутки я буду в Париже и оттуда отправлюсь прямо в Цюрих. Мне бы хотелось, чтобы деньги ждали меня там.

– Они будут там, если дело будет сделано.

Камель усмехнулся про себя.

– Дело будет кончено к полуночи, мистер Шнеллер, если ваша информация верна.

– На настоящий момент она верна. И сегодня никаких изменений не предвидится. Наши люди находятся на местах. Все, что вы просили, в чемоданах: карты, схемы, расписания, инструменты и приспособления.

Камель взглянул на чемоданы позади себя и потер глаза рукой.

– Мне нужно поспать, – пробурчал он в трубку, – я не спал целые сутки.

Шнеллер не нашелся что ответить. У них было достаточно времени, и если Камель хочет поспать, он может это сделать. Несмотря на то что они платили ему десять миллионов.

– Может быть, вы хотите есть? – спросил Шнеллер неловко.

– Нет. Позвоните мне через три часа, ровно в десять тридцать.

Он положил трубку и вытянулся на кровати.

На второй день сессии суда улицы опустели и притихли. Судьи слушали бесконечные выступления адвокатов по различным делам. Большую часть их Розенберг спал. Он ненадолго возвратился к жизни только тогда, когда главный прокурор из Техаса взялся утверждать, что некий приговоренный к смертной казни заключенный должен быть вначале приведен медициной в состояние здравого рассудка, прежде чем ему сделают смертельную инъекцию.

– Если он душевнобольной, то как можно подвергать его смертной казни? – спросил Розенберг озадаченно.

– Очень просто, – сказал техасский прокурор, – его заболевание поддается лечебному воздействию, поэтому ему делают небольшой укол, чтобы привести в здравый ум, а затем делают другой укол, чтобы убить. Все прекрасно и в соответствии с конституцией.

Розенберг возмущался и куражился какое-то время, а затем стал скисать. Его маленькое кресло-коляска было гораздо ниже массивных кожаных тронов его коллег. И он в нем имел довольно жалкий вид. Когда-то он был тигром, безжалостно устрашавшим и вившим веревки даже из самых изворотливых адвокатов. Но все это было в прошлом. Теперь же он перешел на несвязное бормотание и вскоре отключился вовсе. Главный прокурор бросил на него насмешливый взгляд и продолжил свою речь.

В ходе последнего в этот день слушания по безнадежному делу о десегрегации Розенберг начал похрапывать. Главный судья Рэнниен свирепо глянул вниз, и Джейсон Клайн, старший помощник Розенберга, понял намек. Он медленно выкатил коляску из зала суда и быстро повез ее по служебному коридору.

Судья пришел в себя в своем кабинете. Он принял таблетки и сообщил своим помощникам, что хочет домой. Клайн проинформировал об этом ФБР, и через некоторое время Розенберга вкатили в его фургон, стоящий в подвале. За погрузкой наблюдали два агента ФБР. Медицинский сотрудник по имени Фредерик закрепил коляску, а сержант Фергюсон из полиции Верховного суда сел за руль. Судья не позволял агентам ФБР находиться рядом с собой, они могли следовать за ним в своем автомобиле, наблюдать за его городским домом с улицы и радоваться, что им разрешается хотя бы это. Он не доверял копам, а еще больше агентам ФБР. Ему не нужна была защита.

На Вольта-стрит в Джорджтауне фургон притормозил и чуть проехал назад по короткому подъездному пути к дому. Фредерик и Фергюсон осторожно выкатили коляску из машины. Агенты наблюдали за ними с улицы из своего черного служебного «доджа». Лужайка перед домом была крохотной, и их автомобиль находился в считанных метрах от передней двери. Было почти четыре часа дня.

Как было заведено, через несколько минут появился Фергюсон и заговорил с агентами. Неделей раньше, после предварительных долгих дебатов, Розенберг сдался и разрешил Фергюсону без какого бы то ни было шума осматривать каждую комнату наверху и внизу во время его ежедневных посещений во второй половине дня. После этого Фергюсон должен был покинуть дом и возвратиться в десять вечера, чтобы находиться у черного хода снаружи ровно до шести утра. Никто, кроме Фергюсона, не допускался к этому, и это выматывало полицейского.

– Все отлично, – сказал он агентам. – Я думаю, что к десяти вернусь.

– Он все еще жив? – Один из агентов задал ставший уже обычным вопрос.

– Боюсь, что да. – Фергюсон выглядел уставшим, когда садился в фургон.

Фредерик был рыхлым и слабым, но ему не нужна была сила, чтобы ухаживать за своим пациентом. Поправив подушки, он перенес его на диван, где Розенберг будет дремать и смотреть Си-эн-эн в течение следующих двух часов. Сделав себе бутерброд с ветчиной и взяв тарелку с печеньем, Фредерик просматривал «Нэшнл инкуайэр» за кухонным столом. Розенберг громко пробормотал что-то и переключил каналы с помощью пульта дистанционного управления.

Ровно в семь Фредерик подал ему на обед куриный бульон, вареный картофель и тушеный лук – пищу паралитиков, аккуратно расставив тарелки на столе, и подкатил к нему своего подопечного. Розенберг настаивал на приемах пищи, и это было огорчительно. Фредерик смотрел телевизор. Посудой он займется позже.

К девяти Розенберг был помыт, переодет в ночную рубашку и уложен под одеяла. Кроватью ему служила узкая светло-зеленая жесткая госпитальная койка армейского образца с подъемником и кнопочным управлением. Кровать имела откидные борта, которые были опущены по настоянию Розенберга. Она стояла в комнате, расположенной за кухней и использовавшейся в течение тридцати лет, до первого паралича, в качестве малого кабинета. Теперь кабинет был превращен в больничную палату, пропахшую карболкой и надвигающейся смертью. Рядом с кроватью стоял большой стол с госпитальной лампой и по меньшей мере двумя десятками баночек с таблетками. Толстые и тяжелые фолианты по юриспруденции были аккуратно расставлены по всей комнате. У стола, рядом с Розенбергом, сидел Фредерик, выполнявший роль сиделки, и читал ему очередное дело. Он будет совершать этот ежевечерний ритуал до тех пор, пока не услышит похрапывание. Он читал медленно и громко. Розенберг лежал без движения. Он слушал. По этому делу ему предстоит формулировать мнение большинства, поэтому он впитывал каждое слово, пока…

Через час Фредерик устал от громкого чтения, а судья начал погружаться в сон. Слегка шевельнув рукой, он с помощью кнопки на кровати уменьшил свет и закрыл глаза. В комнате стоял полумрак. Фредерик подался назад и откинул спинку кресла. Положив том дела на пол, он тоже закрыл глаза. Розенберг похрапывал. Вскоре его похрапывание прекратится.

Сразу после десяти, когда в доме царили темнота и покой, дверь туалета в спальне на втором этаже слегка приоткрылась, и из нее выскользнул Камель. Его напульсники, нейлоновая кепка и спортивные шорты были ярко-синего цвета, рубашка с длинными рукавами, носки и кроссовки – белые с золотистой отделкой. Цвета сочетались очень удачно. Камель-джоггер. Он был чисто выбрит, а его коротко подстриженные волосы под кепкой стали теперь почти белыми.

В спальне, как и в холле, было темно. Ступеньки под кроссовками слегка поскрипывали. При росте 175 см и весе менее 70 кг он был подтянут и легок, движения его отличались быстротой и бесшумностью. Ступеньки заканчивались в прихожей рядом с входной дверью. Он знал, что в автомобиле у обочины находятся два агента, которые скорее всего не смотрят сейчас за домом. Ему было известно, что Фергюсон прибыл семь минут назад. Он мог слышать похрапывание в дальней комнате. Прячась в клозете, Камель подумывал над тем, чтобы нанести удар до прибытия Фергюсона, а самого полицейского не трогать. С убийством как таковым проблем не было, просто появилась другая фигура, о которой необходимо было побеспокоиться. Однако он ошибочно предположил, что Фергюсон, возможно, заходит с проверкой в дом при заступлении на дежурство. Если это так, он обнаружит результаты побоища, и Камель потеряет несколько часов. Поэтому ему пришлось ждать до прихода полицейского.

Он беззвучно проскользнул через прихожую. В кухне слабый свет маленькой лампочки делал обстановку опасной. Камель пожалел, что не обнаружил лампочку и не выкрутил раньше. Такие мелкие ошибки были непростительны. Нырнув под окно, он выглянул на задний двор. Фергюсона не было видно. Но Камель и без того знал, что его рост 185 см, возраст 61 год и что, страдая катарактой, полицейский вряд ли мог попасть в слона из своего «магнума».

Оба они посапывали во сне. С улыбкой на лице Камель вышел и быстро достал из-за повязки на запястье автоматический пистолет 22-го калибра и глушитель к нему. Привинтив десятисантиметровую трубку к стволу, он нырнул в темноту спальни. Фредерик распластался в кресле, разбросав во сне руки и ноги. Рот его был открыт. Камель приставил обрез глушителя к его виску и трижды нажал на спуск. Руки и ноги Фредерика дернулись, но глаза остались закрытыми. Камель протянул руку с пистолетом к сморщенной и бледной голове судьи Абрахама Розенберга и вогнал в нее три пули.

Окон в спальне не было. Он наблюдал за телами и прислушивался еще минуту. Пятки Фредерика шевельнулись несколько раз и затихли. Тела были неподвижны.

Он хотел убить Фергюсона в доме. На часах было десять одиннадцать, как раз то время, когда сосед выходил перед сном на прогулку с собакой. Пробравшись в потемках к задней двери, он обнаружил полицейского, прогуливающегося вдоль деревянного забора в шести метрах от входа. Действуя инстинктивно, Камель распахнул дверь, включил свет в патио и сказал громко: «Фергюсон».

Дверь осталась открытой, а сам он спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон покорно побрел через патио в кухню. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его, после того как его честь засыпал. Они пили растворимый кофе и играли в джинрумми.

В этот раз кофе не было и Фредерик не ждал его. Камель выпустил три пули ему в затылок, и он с грохотом упал на кухонный стол.

Камель выключил свет в патио и свинтил глушитель. Он ему больше не понадобится. Засунув пистолет и глушитель за напульсник, ночной гость выглянул в окно. В машине горел свет, а сами агенты были заняты чтением. Он переступил через тело Фергюсона, запер черный ход и исчез в темноте заднего дворика. Беззвучно перепрыгнув через пару заборов, он оказался на улице и начал пробежку. Камель-джоггер.

Глен Джейнсен сидел в одиночестве на темном балконе кинотеатра «Монтроуз» и наблюдал за обнаженным и довольно активным мужчиной на экране внизу. Он ел воздушную кукурузу из большой коробки и не замечал ничего, кроме тел. Одет он был достаточно консервативно: шерстяная кофта цвета морской волны, фланелевые брюки, мокасины. Большие солнечные очки скрывали глаза, голову покрывала мягкая фетровая шляпа. Слава Богу, что он наделен незапоминающимся лицом, а в камуфляже его вообще невозможно узнать, особенно на безлюдном балконе полупустого порнотеатра в полночь. Никаких серег, цветастых платков, золотых цепочек и прочих украшений, что могло бы указывать на поиски партнера. Он хотел оставаться в тени. Эта игра в прятки с ФБР и всем остальным миром стала настоящей морокой. В этот вечер они, как всегда, расположились на стоянке у его дома. Другая пара припарковалась у черного хода. Позволив им просидеть четыре с половиной часа, он переоделся и проследовал с беззаботным видом в подвальный гараж, откуда уехал на автомобиле своего приятеля. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли засечь его. Он сочувствовал им до некоторой степени, но он должен жить своей жизнью. Если фэбээровцы не могли обнаружить его, то как сделает это убийца?

Балкон был разделен на три небольшие части по шесть рядов в каждой. Здесь было очень темно. Сюда падал лишь слабый свет от луча проектора, стоявшего сзади. Поломанные кресла и складные столики были свалены за последними рядами. Полосы вельветовой драпировки спускались со стен. Здесь можно было легко спрятаться.

Раньше он очень боялся оказаться обнаруженным. В течение нескольких месяцев после его утверждения в должности страх был парализующим. Он не мог есть свой попкорн и наслаждаться картинами. Он говорил себе, что, если его схватят или узнают, он скажет, что занимался изучением предмета в связи с предстоящим делом о непристойном поведении. Одно из таких дел всегда лежало у него на столе, и, возможно, ему поверят. Такое оправдание может сработать, твердил он себе и становился смелее. Но однажды ночью в 1990 году кинотеатр загорелся, и четверо из присутствовавших погибли. Их имена попали в газеты и вызвали большой шум. Случилось так, что судья Глен Джейнсен находился в туалете, когда поднялся шум и запахло дымом. Он бросился на улицу и скрылся. Все мертвые были обнаружены на балконе. Одного из них он знал. После этого ему на пару месяцев пришлось отказаться от фильмов, но вскоре он вернулся к этому занятию вновь, сказав себе, что ему нужны дальнейшие исследования. Да и что случится, если его поймают? Назначение было пожизненным. Избиратели отозвать его не могли.

Ему нравился «Монтроуз», потому что по вторникам фильмы в нем шли всю ночь, а посетителей было мало. Он любил попкорн, да и разливное пиво стоило здесь всего пятьдесят центов.

Два старика в центральной секции щупали и ласкали друг друга. Джейнсен время от времени поглядывал на них, одновременно внимательно следя за происходящим на экране. «Какой ужас, – думал он, – в семьдесят лет, на пороге смерти, быть вынужденным спасаться от СПИДа и искать счастье на грязном балконе».

Вскоре на балконе к ним присоединился четвертый. Взглянув на Джейнсена и двух приклеившихся друг к другу стариков, он тихо прошел со своим пивом и попкорном на верхний ряд центральной секции. Кинопроекторная находилась сразу за ним. Справа, тремя рядами ниже его, сидел Джейнсен. Прямо перед ним целовались, перешептывались и хихикали престарелые любовники, забывшие обо всем на свете.

Он был одет как подобает. Джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, серьги, темные очки в роговой оправе, аккуратно подстриженные волосы и усы, как у завсегдатая этого заведения. Камель-гомосексуалист.

Он подождал несколько минут, затем переместился вправо и сел у прохода. Какая разница, где ему сидеть?

В двадцать минут первого старики выдохлись. Они встали и, держась за руки, на цыпочках пошли к выходу, все еще перешептываясь и хихикая. Джейнсен даже не посмотрел в их сторону. Он был полностью поглощен разыгравшейся на экране массовой оргией, происходившей на яхте во время шторма. Камель по-кошачьи двинулся по проходу и сел через три ряда за судьей. Тот потягивал пиво. Они были одни. Подождав с минуту, Камель быстро сместился по ряду. Джейнсен был в двух метрах перед ним.

По мере усиления шторма оргия на экране достигла апогея. Рев ветра и крики участников заполнили маленький кинотеатр. Камель поставил пиво и попкорн на пол и вытащил из-за пояса метровый шнурок из желтого нейлона. Накрутив его концы на обе руки, он перешагнул через передний ряд кресел. Его жертва тяжело дышала. Коробка с кукурузой в ее руках тряслась.

Нападение было молниеносным и жестоким. Набросив петлю на горло, Камель сильно потянул концы шнура в разные стороны. Затем резко дернул вниз и прижал голову к спинке кресла. Шея жертвы не выдержала и сломалась. Связав шнур узлом на шее и просунув под него пятнадцатисантиметровый стальной прут, он стал накручивать его, пока из разорванной плоти не потекла кровь. Все было кончено за десять секунд.

Внезапно шторм закончился, и на экране в честь этого началась другая оргия. Тело Джейнсена сползло в кресле. Его попкорн был рассыпан у ног. Камель был не из тех, кто восхищается своими деяниями. Он спустился с балкона, прошел со скучающим видом мимо полок с журналами в холле и исчез на улице.

Доехав на стандартном белом «форде» с коннектикутскими номерами до Далласа, он переоделся в туалете и стал ждать парижский рейс.