Дело о продаже Петербурга

Глава первая. КТО ХОДИТ В ГОСТИ ПО УТРАМ…

— Ой! — только и успела в очередной раз вскрикнуть Нинина свекровь, когда здоровенная ротвейлерша Мэй Квин Лаки Стар о’Кэнел, а проще — Маша, клацнув зубами, выхватила из руки хозяйки квартиры бутерброд. — Отдай сейчас же!

Но последние слова Ирины Петровны пропали даром, потому что Маша, мгновенно проглотив грабительски похищенную еду, тут же удрала в другую комнату.

Конечно, будь в этой квартире ее хозяин или, на худой конец, его товарищ, которому на время был вверен собачий прокорм, Мэй не посмела бы так своевольничать. Но ее хозяин, руководитель частного сыскного агентства Николай Иванов, укатил со своей приятельницей в далекую Францию, а Алексей Нертов, которому и была временно доверена Маша, отправился в Питер решать какие-то проблемы. Поэтому рассчитывать на выволочку за непристойное собачье поведение не приходилось, и вкусный бутерброд послужил неплохим дополнением к съеденному недавно завтраку…

Строение в Ленинградской области, принадлежавшее родителям Алексея, несколько лет назад могло считаться достаточно престижным. Но сегодня, когда повсеместно расплодились «сиротские» домики, скорее напоминающие небольшие замки, жилище директора крупного перерабатывающего завода выглядело вполне заурядным. В нескольких просторных комнатах, спроектированных по индивидуальному проекту, коротали время Нертов-старший и его жена Ирина Петровна. Их единственный сын после окончания юрфака сначала мотался по всему Союзу, отрабатывая трудный хлеб сотрудника военной прокуратуры, а после устроился на работу, от одного упоминания которой по спине заботливой мамы пробегали мурашки.

Вообще, неизвестно, как бы Ирина Петровна дожила до этого дня, знай она о всех злоключениях сына, последние годы работавшего начальником службы безопасности сначала в банке, а затем — в крупной транспортной фирме «Транскросс». Об убийстве банкира, а потом и о смерти генерального директора «Транскросса», женщина, конечно, читала в газетах. Но, может отчасти благодаря увещеваниям сына и мужа, а может просто потому, что не хотела верить в опасность дел, которыми занимался сын, Ирина Петровна не догадывалась, что Алексей лишь чудом выпутался из всех передряг. Не было известно женщине ни о перестрелках с бандитами, в которых пришлось участвовать ее сыну, ни о покушении на него, ни о том, что большинство проблем так или иначе было связано с будущей женой Алексея — Ниной Климовой, приемной дочерью и преемницей в бизнесе покойного директора «Транскросса».

Обо всем этом мама Нертова не знала и лишь радовалась, что он наконец-то привел в дом женщину, которую полюбил, и, разумеется, внука Митю. Ирина Петровна только украдкой повздыхала, узнав, что Алексей с Ниной до сих пор не расписались как все нормальные люди, но потом махнула рукой: мол, негоже лезть в дела молодых, только невестку против себя озлобишь… В общем, когда Алексей приехал к родителям с молодой женой и малышом, сразу же протянувшим руки к бабушке и что-то радостно залопотавшим при этом, Ирина Петровна простила своему непутевому чаду и все прежние обиды, и привезенную в дом в качестве «нагрузки» псину.

К животным в семье Нертова относились хорошо. Правда, взглянув на зевнувшую Мэй, у которой в пасти над розовым языком сверкнули влажные белые клыки, хозяйка дома опасливо поинтересовалась, не укусит ли собака малыша? На это не менее счастливый от приезда внука Нертов-старший резонно заметил, что самое худшее, что может грозить Мите — быть обслюнявленным с ног до головы. После этого Юрий Алексеевич очередной раз напомнил историю из детства сына, когда тот, обиженный на собственных родителей, целый день прятался в будке под охраной злющего цепного пса.

— Вы знаете, — рассказывал свекор, повернувшись к Нине, — Леше тогда было года четыре. Мы переволновались, не зная, что и думать. Потом я вижу: из собачьей будки ножка в сандалике выглядывает… Не представляете, что со мной было! Бросаюсь к будке, а барбос этот — на меня, словно взбесился. Я-то думал: все, сожрал! Бросился к дому за ружьем и сразу же назад, а тут Лешка-негодник вылезает из будки. Весь заспанный. Уж и забыл, за что обижался. «Папа, — говорит, — а на кого ты охотишься? Мы с тобой пойдем», — а сам пса обнимает за шею…

Нина при желании тоже могла бы рассказать несколько «собачьих» историй. Хотя бы о том, как Мэй, защищая квартиру хозяина, отбилась, точнее, откусалась от трех озверевших бандитов, оставив милиции в качестве вещдоков целый комплект пальцев непрошеных гостей. Или как она, несколько позднее, чуть не съела вооруженного «бомбилу» на Скандинавской трассе, пожелавшего поживиться «транскроссовским» грузом. Или даже о том, как собака согревала своим теплом умирающую от ножевого ранения и шока русскую француженку Женевьеву, приятельницу руководителя сыскного агентства… Все это Нина благоразумно не стала пересказывать свекрови, прекрасно зная, что пока Митя находится рядом с собакой, за здоровье мальчика можно не волноваться. В этом Юрий Алексеевич, отец Леши, был абсолютно прав.

Но со следующего утра, когда Алексею пришлось уехать в Питер решать неотложные «транскроссовско»-охранные дела, — собаку словно подменили. Сначала она была уличена в том, что попыталась втихаря сожрать неосмотрительно оставленное на кухонном столе мясо. Предотвратить хищение удалось лишь Нининому охраннику, живо бросившемуся следом за подозрительно притихшей псиной. После этого, несколько часов поизображав смирение, Маша вступила в смертельную битву с огромным плюшевым медведем-пандой, невесть зачем подаренным на очередной день рождения Нертову-старшему любимыми сослуживцами. Результаты этой битвы могли напомнить лишь картинку из компьютерной игры, когда после удачного выстрела клочья очередного монстра разлетаются по всему экрану. К сожалению, дом, пусть даже загородный, не экран монитора, и Нине пришлось срочно собирать остатки панды под безутешные стенания свекрови. Последней каплей был испорченный вечер и бессовестно отнятый у Ирины Петровны бутерброд.

Нина, конечно же, не стала замечать, что незачем было задумчиво размахивать едой перед собачьим носом — все равно свекровь, какая бы она хорошая не была, не оценит подобного замечания. Тем не менее, гнев домохозяйки обрушился на ни в чем неповинную невестку.

— Ну, гости дорогие, это уж слишком! — возмущенный взгляд свекрови проследовал в направлении удаляющегося Машиного зада, напоминающего осенний кленовый лист в обрамлении черного бархата. — Пожалуйста, сейчас же позвоните Алексею и потребуйте, чтобы он забрал эту мерзость. Если он этого не сделает — я выгоню ее на улицу. В тот же миг. Позвоните, прошу вас…

Не желая портить отношения со свекровью, Нина нехотя доплелась до своей сумочки, в которой лежала «труба», набрала номер петербургской квартиры мужа, еще не зная, что и как будет объяснять ему. К счастью, к телефону никто не подошел, и Нина с чистой совестью сообщила об этом Ирине Петровне, сказав, что ее сын еще на работе. Свекровь недовольно проворчала, что завтра-то она собаку выгонит обязательно, и отправилась к холодильнику, чтобы достать компоненты для очередного бутерброда.

Но питерский телефон не отвечал совершенно не потому, что Алексей Нертов находился на работе. В этот вечер он был дома. И не один…

— Да ты можешь хоть немного посидеть спокойно и не бросаться на каждый звонок? — голос Лены, казавшийся когда-то Алексею самым нежным на свете, прозвучал хотя и в диссонанс тихой музыке, неторопливо льющейся из «комбайна», но как-то по-детски капризно. — Раз в жизни к тебе в гости пришла одноклассница… Скоро ты ее выгонишь еще лет на пятнадцать, но даже сейчас сидишь, как чужой. Кто тебе все время названивает?.. Впрочем, это не мое дело, расскажи-ка лучше, где ты столько лет пропадал?

Нертов, собравшись с духом, наконец-то сдернул душивший его галстук и расстегнул ворот рубашки. Появление Лены Михайловой было достаточно неожиданным. Когда-то, лет пятнадцать назад, приди она в гости к бывшему однокласснику, он бы, пожалуй, не смог толком связать и пары слов. Ленка была и тогда красавицей, и сейчас выглядела очень привлекательно, невесть каким образом умудряясь поддерживать прежние габариты и обаяние. В сочетании с грамотно наложенной косметикой, все это здорово молодило гостью, и ей на вид даже придирчивый ценитель прекрасного вряд ли дал бы больше двадцати пяти.

Когда-то в старших классах Алексей тайно вздыхал, разглядывая сделанные исподтишка фотографии Михайловой, представляя, как бы он смотрелся рядом с ней в ЗАГСе. Если с другими девчонками ему было общаться нетрудно, то при виде Лены он начинал запинаться, городить всякую чушь. Она же, казалось, не замечала этого и даже иногда разрешала проводить себя до дома. Алексей робел и бледнел, оказываясь рядом. Лишь однажды, после окончания десятого класса, на совместном праздновании Нового года, во время танца их губы случайно встретились. Но этим все и закончилось. В комнату ввалились другие одноклассники, выходившие перед этим покурить, и до утра загомонили… А вскоре Лена незаметно ускользнула домой.

Уже будучи на срочной службе в армии, Нертов некоторое время переписывался с Леной. Но через год узнал из письма приятеля, что Михайлова вышла замуж. Один из сослуживцев, получив письмо примерно такого же содержания, из ближайшего караула, как был, с автоматом, рванул домой — выяснять отношения. Но далеко не ушел и через несколько часов начал отстреливаться от окруживших его однополчан. Расстреляв оба магазина, бедолага пустил последнюю пулю себе под челюсть, снеся половину черепа… Позднее, уже после окончания юрфака, на службе в военной прокуратуре Нертов не раз сталкивался с трагедиями, начинавшимися из-за неосмотрительных писем. Иногда выяснялось, что чья-то девушка, и правда не дождавшись солдата, изменяла ему, иногда ошибались друзья-подружки, пересказывая злую молву, иногда невеста «просто хотела проверить» своего избранника… В общем, причин, чтобы написать гадость, бывает предостаточно, а вариантов развязки чаще всего существовало лишь два — либо военный трибунал, по нынешнему — военный суд, либо цинковый гроб. Но Нертов тогда, на срочной, выбрал третий. Он в клочья изорвал злосчастное послание, пообещав себе, что никогда больше не встретится со своей одноклассницей…

Оставив Нину и Митю у родителей, Алексей вернулся в Петербург, дабы решить несколько неотложных вопросов, связанных с охраной «Транскросса», а заодно начать зондировать возможных покупателей акций фирмы. «Нина правильно решила, — думал Алексей. — С этими злосчастными бумагами надо расставаться как можно скорее. Вполне достаточно, что из-за них я чуть не потерял и сына, и любимую женщину. Все равно эти акции удачи не принесут — пусть всякие бандиты лучше их делят между собой, глядишь, скорее перестреляют друг друга. Только без нашего участия, спасибо. Лично мне всяких “наездов” на всю жизнь хватит».

Но едва Нертов зашел в свою квартиру и, скинув полуботинки, влез в домашние тапочки, как противно затренькал звонок. Алексей, даже не спросив «кто?», распахнул дверь — и вот в результате весь вечер пошел насмарку. Теперь он под оркестр Поля Мориа, модный в семидесятых, потягивает «Кампари» с одноклассницей, которую когда-то боготворил, а та, в свою очередь, явно настроена на более тесное продолжение встречи…

Алексей, так и не добравшись до телефона, понял, что не ошибся, почувствовав тонкий запах дорогой французской косметики прямо у самого носа. Затем длинные тонкие пальцы ласково скользнули по его волосам, и он даже скорее не услышал, а почувствовал: «Нертов, пожалуйста, не прогоняй меня сегодня. Ладно?..»

Между черных стволов корабельных сосен, выстроившихся в шеренгу около дома Нертова-старшего, пробивались рыжие лучи заходящего солнца. Нина стояла на террасе, полной грудью вдыхая чистый загородный воздух и, улыбаясь, смотрела куда-то вдаль.

Все злоключения, казалось, окончились. Скоро она с мужем и малышом уедет на Лазурный берег, и навсегда позабудет кошмары, когда жизни ребенка грозил маньяк, нанятый группой московских финансистов, пытавшихся завладеть «Транскроссом». Только благодаря Алексею и его друзьям все закончилось благополучно. Но больше руководить фирмой, да и вообще слышать о ней, Нина не хотела. Она мечтала только об одном: поскорей уехать. А потом, продав злосчастные акции, к ней прилетит Алексей, и они будут втроем любоваться красотами Ниццы и Парижа. Что будет еще потом, женщина даже не загадывала. Главное — уехать. Уехать подальше и спокойно жить вместе с любимым. Все остальное как-нибудь решится. До отъезда оставалось всего несколько дней.

Подставляя лицо ласковому, не по-вечернему теплому ветерку, Нина решила, что не будет завтра звонить Алексею, а возьмет Митю и съездит с ним в город, на могилу своего отчима. Только на день. А вечером, уже вместе с Лешей, вернется к его родителям, которым, видно, трудно сразу привыкнуть к невестке.

Женщина старалась обмануть себя. На самом деле это ей было неуютно в просторном нертовском доме с его патриархальным укладом. Было неудобно откровенно говорить с Ириной Петровной, а уж, тем более, делать ей какие-то замечания. Неудобно, что Юрий Алексеевич постоянно ходил по дому в костюме, тоже, видимо, стесняясь сменить его при гостье на какой-нибудь удобный халат. И теперь, оставшись одна, Нина твердо решила: «Завтра же с утра в город».

— Ладно, Нертов, не мучай себя, — Лена решительно поднялась с широкого дивана. — И не говори ничего. Я ухожу. Но запомни: если ты все-таки надумаешь позвонить… если надумаешь…

Алексей попытался встать, но женщина жестом остановила его, решительно и вместе с тем умоляюще выпалив:

— Позвони мне! Когда сочтешь нужным. Пожалуйста, — а затем быстро направилась к дверям, уже буквально выкрикнув срывающимся голосом: — Сиди здесь. И не смей меня провожать! Я сама…

Перед носом опешившего одноклассника хлопнула дверь комнаты и почти сразу же входная, в квартиру. Нертов обескураженно опустился на диван. Он и представить себе не мог, что у Ленки так плохи дела — от хорошей жизни через пятнадцать лет бывших одноклассников не вспоминают и, тем более, не пытаются оказаться с ними в одной постели. Причем, оказаться вовсе не для того, чтобы переспать из «спортивного» интереса, а просто, как за последнюю, спасительную соломинку хватаясь за детские воспоминания о так и не расцветшей искренней любви, в которой нет места домашним склокам, бесконечным: «Где мой ужин?», «Иди, успокой ребенка!» — и прочим «прелестям» семейной жизни, из которой не знаешь, куда убежать.

Юрист начал корить себя, что не задержал гостью. Наверное, следовало попытаться мягко поговорить с ней, вернее, дать выговориться, выплакаться. Очевидно, такой возможности Лена просто не имела, почему и оказалась в тяжелое для себя время в его доме. Как бы то ни было, но Нертов чувствовал себя подлецом, что не остановил убегающую Михайлову. Тем не менее, ноги будто налились свинцом, и он так и не заставил себя выбежать за ней следом, чтобы вернуть. Неизвестно, чем бы закончилось такое возвращение. Наверняка Алексей после снова корил себя, но уже совсем по иному поводу. Но не зря древние заметили, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду…

Из оцепенения Нертова вывела новая трель квартирного звонка. Думая, что это вернулась его гостья, Алексей открыл дверь. Но на пороге стояла не Лена, а другая женщина. Даже в полутьме лестничной площадки, кое-как освещаемой двадцатипятиваттной лампочкой, было видно, что неожиданная гостья недавно пережила сильный стресс. Припухшие глаза, скорбно сжатые губы, носовой платок, который позвонившая нервно комкала в руках… Алексею показалось, что раньше он уже где-то ее видел, но он не мог сообразить, где и при каких обстоятельствах.

Хозяин квартиры чуть замешкался, и гостья, предвосхищая вопрос вроде: «Кого бы вы хотели увидеть, сударыня?» — тихо проговорила чуть дрожащим, но достаточно твердым голосом:

— Здравствуйте, Алексей. Вы меня, наверное, не помните. Я — жена Леонида Павловича Раскова. Точнее — вдова. Леню убили…

Нертов только ошарашенно смотрел на женщину, одновременно отступая в сторону и пропуская гостью в квартиру.

После ухода очередной гостьи, Алексей вернулся на кухню. Он взял стакан, залил его на две трети коньяком, надеясь, что если залпом глотнуть эту жидкость — поможет. Но, едва приподняв емкость с напитком, Нертов резко поставил ее обратно на стол и, резко повернувшись, стал искать глазами телефонную трубку, которая должна была валяться где-то поблизости…

Леонида Павловича, его наставника и старого друга, убили почти перед самой пенсией, в собственной квартире! Убили из-за блокнота, о котором не имел никакого понятия. Зато кое-что об этом предмете знал его бывший стажер.

Ибо блокнот лежал в соседней комнате.

Алексей попытался обдумать сложившуюся ситуацию. Но вместо логической цепочки, которая, казалось, должна была потихоньку сплетаться из полученной информации, в голове все звучали слова вдовы Леонида Павловича: «Убили Леню… Застрелили утром прямо в квартире… Когда приехал наряд, он был в коридоре. Пытался выползти. Умер в “скорой”… Пытали его страшно… В квартире все так и осталось. Всюду битое стекло и половина осколков, я почувствовала, в его крови…».

Усилием воли Нертов все-таки заставил себя сосредоточиться. Ситуация складывалась самая, что ни на есть, отвратительная: очевидно, убийство Палыча было связано с той самой электронной записной книжкой, которая сейчас находилась в доме Алексея. И именно из-за этой книжки, а точнее, из-за находящейся в ней информации, погиб ничего не подозревающий Расков.

Алексей прикрыл глаза и живо вспомнил тот мартовский день, когда они с начальником уголовного розыска поехали брать маньяка. Тогда…

Тогда Алексей очередной раз проклял и час пик, и городские власти, основательно занявшиеся перекапыванием дорог, и водителей-«чайников», то и дело перегораживающих задницами своих машин дорогу впереди нертовской «девятки». Ко всем неприятностям, у автомобиля лопнуло колесо и пришлось возиться с запаской… В результате прошло никак не менее сорока минут с момента, когда Женевьева вышла на связь, а в нужный район, куда ночью долететь можно минут за пятнадцать, все еще было не добраться.

Снова сработал мобильник. Звонил Александрыч. Ворчливо, в своей обычной манере, он доложил, что добрался к дому на проспекте Просвещения, но когда вернется его шеф — кто-то кого-то сожрет. Причем, скорее всего, сожран будет сам старый опер. Ивановская псина, которую он согласился покормить, нагло вырвалась из квартиры, отказалась туда возвращаться и успокоилась только, оказавшись в машине Александрыча.

— Да-да, эта тварь так и заявила: «Хочу к хозяину!» — ругался Александрыч. — Я не в состоянии больше спорить с вашим упрямым ротвейлером и не хочу быть его кормящим папашей. Давайте-ка побыстрее подъезжайте, пока я не сплавил эту суку Женьке… Кстати, она где-то затаилась. Стоп! К парадной подъехала «БМВ», номер… Ба, да там, кажется, московский гость! Он один, заходит в дом… Леха, давай быстрее! У меня псина как с цепи сорвалась!

Нертов так и не успел ответить Александрычу, что они уже проскочили станцию метро и через минуту-две доберутся до места — «труба» дала сигнал отбоя… Юрист отдал ее своему спутнику, попросив, если будут звонить, отвечать, а сам прибавил газ…

Оставив машину у дома, Алексей и Расков торопливо обошли его с другой стороны, где располагались двери парадных, и заметили неподалеку совершенно потерянного Юрия Александровича. Он только растерянно махнул рукой в сторону своего «жигуленка»:

— Я теперь не шучу. Собака явно взбесилась. Того и гляди, всю машину разнесет. Смотрите, что творится…

Но выполнить его просьбу не удалось, так как все трое услышали выстрел, донесшийся из одной из квартир на втором этаже.

— Александрыч, «держи» окна! Я — к входу! — Нертов опрометью бросился в парадную.

Следом за ним, доставая из наплечной кобуры пистолет и одновременно засовывая в карман нертовскую «трубу», рванулся Расков, который тут же далеко отстал от более проворного и молодого Алексея. Уже подбегая к квартире на втором этаже, начальник уголовного розыска услышал новый выстрел и почти одновременно с ним — какой-то грохот.

Палыч через широко распахнутую дверь ввалился в прихожую и чуть не упал, споткнувшись о чье-то тело. Вся квартира, казалось, была залита кровью, на полу неподвижно лежали еще два человека. Чуть подальше, над затравленно хрипящим мужчиной, тоже распростертом на полу, навис Нертов, удерживая того болевым приемом…

За несколько секунд до этого Алексей, влетев в квартиру, увидел прямо перед собой вооруженного пистолетом Акулаева, вокруг которого были только трупы. Выстрел из ТТ раздался одновременно с броском Алексея вперед. Но телохранитель — не рыхлый, пусть даже регулярно занимающийся теннисом бизнесмен. Атака, ТТ отлетает в дальний угол прихожей, расслабляющий удар, бросок с болевым захватом… И стрелявший скрючился на полу, хрипя от боли в жестко перехваченной руке.

Расков, быстро сориентировавшись, рявкнул:

— Стоять, уголовный розыск!

А потом, уже обращаясь к Нертову, приказал:

— Отпусти эту мразь. Я с ним справлюсь. Посмотри, может, кто еще жив?

Юрист, оставив Акулаева под присмотром Леонида Павловича, сразу же склонился над Женевьевой. В суматохе маньяк не заметил, что не убил сыщицу. Нож, ударив в спину, легко прошел между ребрами и пробил плевральную полость. Сейчас девушка дышала с трудом, на ее лбу выступили капельки пота, пульс частил, но прослушивался еле-еле.

Нертов понял: Женевьевы пневмоторакс. Значит, времени на раздумья не было. Следовало немедленно закрыть рану, прекратив доступ воздуха в плевральную полость. Задрав на Женевьеве куртку и футболку, Алексей достал из кармана верный спутник любого телохранителя — небольшой пакетик с презервативом. Надорвав фольгу, извлек из пакета презерватив и засунул его в раневой канал. Женевьева чуть вскрикнула.

— Потерпи, девочка, — шептал тем временем Нертов, прикрывая сверху рану чистым носовым платком и стараясь хоть как-то зафиксировать эту импровизированную повязку. — Все будет хорошо.

Алексей осторожно уложил девушку и прикрыл ее сверху первым попавшимся на вешалке пальто:

— Потерпи, сейчас приедет «скорая».

В это время Расков, достав из кармана «трубу», уже пытался одной рукой набрать на ней «03».

— Алло! «Скорая»?.. Проникающее ножевое… пневмоторакс, шок… адрес… Передал — начальник уголовного розыска…ского РУВД Расков. Быстрее, пожалуйста!

Акулаев попытался пошевелиться, но сотрудник ОУР негромко приказал, не опуская пистолета:

— Не рыпайся. Лежать спокойно.

То, что хозяйке квартиры и Ивченко помощь уже не нужна, было очевидно. Но Нертов, на всякий случай попытался нащупать у женщины пульс — это оказалось бесполезно. На останки Ивченко вообще лучше было не смотреть, да и знай Алексей, чье тело лежит перед ним, он ни за что не смог бы опознать московского гостя.

Все-таки юрист осторожно, чтобы не испачкаться, присел у трупа бизнесмена на корточки и дотронулся рукой до его груди. Но вместо холодеющего обмякшего тела ладонь прикоснулась к чему-то твердому. Алексей сунул руку под одежду и, нащупав во внутреннем кармане Ивченко какой-то предмет, вытащил его. Это оказался небольшой органайзер в кожаном переплете с электронной записной книжкой. Оглянувшись, Нертов увидел широкую спину Раскова, которая загораживала скрючившегося на полу Акулаева. Тогда юрист быстро спрятал органайзер в карман своей куртки и выпрямился:

— Все. Этим уже ничем не помочь.

«Ничем не помочь!» А ведь на их месте могли быть Нина и Митя. Митя и Нина…

Поднявшись, Нертов двинулся к убийце.

— Все, гад! Звездец тебе!

Но вынужден был остановиться из-за грузного Раскова, преградившего дорогу.

— Стой, Леша, ты забыл, чем мы отличаемся от бандитов? Это они могут просто так убить, а мы должны по закону…

— Да-да, — скрючившись на полу, вдруг заговорил Акулаев, все убыстряя свою речь, а к ее концу — буквально выкрикивая отдельные слова: — Ты лучше успокойся. Твой-то сынок жив! И меня убить ты не имеешь права. Я вообще никого не трогал… Это все он (кивок в сторону тела Ивченко). У меня была необходимая оборона… Я защищался… право на жизнь… и мораторий на смертную казнь!.. У меня травма головы… я лечился… Бабы сами друг друга перебили… Не жалей банкира! Необходимая оборона!.. «Собаке — собачья смерть!» «Вышка» отменена!.. Не смейте меня трогать!..

Нертов не выдержал:

— А те дети?.. Там, на Смоленке, в Таврическом, у парфюмерного магазина? Это тоже оборона, гадина?!

Но маньяк вдруг ухмыльнулся:

— А вот это доказывать придется. И психиатры, они во всем разберутся… А когда приедет «скорая» — не забудьте сказать, что еще один избитый тут находится…

Расков, поняв, что еще немного, и Нертова будет не остановить, велел Акулаеву немедленно заткнуться. Тот на миг замолчал, тяжело дыша.

— Алексей, дуй вниз, встречай «скорую» и скажи своему напарнику, чтобы перестал караулить окна. Да, кстати, вызови откуда-нибудь милицию. Только быстрее, не видишь разве, у девчонки — шок?..

При последних словах Нертов выскочил из квартиры, совсем позабыв, что его «труба» находится в руке у Раскова и вызывать милицию из телефона-автомата — явная глупость.

Едва Алексей выбежал на улицу и махнул рукой Александрычу, чтобы тот отошел от стены, как из дома раздался глухой звук третьего выстрела. Почти одновременно с ним рассыпалось стекло «жигуленка», в брызгах которого из машины выпрыгнула огромная черная собака с окровавленной мордой, понесшаяся к парадной…

«Легче остановить нападающего носорога», — вдруг не к месту пронеслось в голове Алексея, в то время как Мэй, чуть не сбив его с ног, влетела в дом.

Когда Нертов снова вбежал в квартиру, готовясь к самому худшему, то увидел только широкую спину Раскова, нависшую над неподвижным телом убийцы. Рядом с Акулаевым почему-то валялся ТТ.

«Откуда он тут взялся?» — автоматически отметил Алексей, помнивший, что раньше пистолет отлетел совсем в другой, дальний угол прихожей, к которому бы Акулаев никак не мог добраться.

Начальник уголовного розыска тяжело повернулся к двери, из проема которой уже выглядывал взволнованный Александрыч, и виновато развел руками.

— Извини, Леша, но это была необходимая оборона…

Нертов остолбенело осмотрелся по сторонам, как бы ища поддержки, но увидел только, как огромная собака, жалобно поскуливая, лижет Женевьеву в лицо, а та, приоткрыв глаза, слабо пытается улыбнуться.

Как бы издалека Алексей снова услышал голос Раскова: «…а теперь оденьте на собаку намордник, если он, конечно, имеется. И запомните: вы вбежали только после третьего выстрела, а до того просто прогуливались с ней по улице… После третьего. Ты понял, Леша?»

«Вы вбежали». «Вы!» — Нертов судорожно стал накручивать домашний номер заместителя начальника сыскного агентства Юрия Александровича. Но почему-то раздавались лишь короткие гудки. Алексей, шмякнув трубкой о неповинный аппарат, схватил с вешалки в прихожей куртку, в которой лежали права и ключи от машины, и погнал к старому сыщику домой.

По дороге Нертов просчитал еще раз сложившуюся ситуацию.

Если записи покойного коммерсанта искали у Раскова, значит бандиты, как минимум, подозревают: органайзер пропал во время последнего визита Ивченко к любовнице. Во время осмотра квартиры записную книжку не нашли. Поэтому эти твари предположили, что информацией завладел кто-то из ранее навещавших «тихую обитель». А их было немного. Женевьева не в счет — она далеко, во Франции. Маньяк мертв. Теперь мертв и Расков. Остались двое: он, Алексей Нертов, и Александрыч. Старого оперативника следовало немедленно предупредить о грозящей опасности и заодно подумать насчет поиска убийц Раскова — в этом оставшиеся в живых были крайне заинтересованы. Даже не говоря о просто человеческих отношениях, совести и солидарности — хотя бы ради собственной безопасности…

Нертов рассчитал правильно почти все. Не учел он только одного: опасность самому Алексею грозила не меньшая, чем его товарищу. В этом бы могло легко убедиться любое наружное наблюдение, выставленное у дома на улице Чайковского.

Когда Лена Михайлова, уже перестав сдерживать слезы, выскочила от бывшего одноклассника, то ей не пришлось бродить в одиночестве по питерским улицам или совершать другие глупости — из серого сумрака вынырнула не бросающаяся в глаза новизной «БМВ». Машина затормозила у тротуара неподалеку от Лены, дверца распахнулась, и властный голос требовательно позвал:

— Давай, садись быстрее. Сколько времени ты можешь трахаться?

Лена, оглянувшись на нертовскую парадную, поспешила к машине…

Вышедшая несколько позднее от Алексея вдова Раскова опустошенно постояла на улице несколько минут, пытаясь зажечь дрожащими руками зажигалку. Но это у нее не получилось, и женщина, бросив так и не раскуренную сигарету, обессиленно махнула рукой проезжавшему мимо такси. Когда «тачка» с вдовой свернула у ближайшего перекрестка к Неве, следом двинулся серый «форд», до того сиротливо ютившийся с погашенными габаритными огнями между других машин, брошенных их владельцами на ночь прямо на улице…

До дома Александрыча, в район пересечения проспекта Металлистов и Пискаревского, по засыпающему городу нертовская «девятка» долетела за десять минут. Этот микрорайон, попади кто в него первый раз, мог показаться довольно скучным: несколько «хрущеб», скрытых высоченными тополями; типовой садик в виде буквы «Н», вокруг забора которого притулились безгаражные машины жильцов соседних домов; неподалеку — скамеечка, едва держащаяся на недоломанных ножках, такая же неустойчивая, как ее постоянные обитатели, в теплое время распивающие тут всякую дрянь; редкие фонари, отбрасывающие через заслонившие их ветви деревьев причудливые тени на припозднившихся прохожих. Тишина…

Алексей, припарковав машину на остатках вытоптанного газона, потрусил к квартире Александрыча, рассчитывая поскорее оторвать не в меру говорливого сыщика от телефона и решить с ним более серьезные, чем вечерний треп, вопросы.

Свет на лестнице, как обычно, не горел — лампочки, вставляемые жильцами, регулярно исчезали. Виной тому были то ли старания местных Ромео, стесняющихся целоваться в освещенных парадняках, то ли гопники, продающие ворованное добро по дешевке тем же обитателям квартир, а затем отсыпающиеся после ударных доз сивухи под их дверьми. Поэтому, подниматься следовало достаточно осторожно, чтобы не вляпаться в темноте в какое-нибудь дерьмо и что-нибудь не переломать. По крайней мере — себе.

Плетясь к четвертому этажу, где жил старый опер, Алексей подумал, что нахождение в «хрущебе» подобно чувствам слепого, у которого недостаток зрения восполняется обостренным слухом. Так же и в этих домах с украденными лампочками — до дури тонкие стены и двери пропускали малейшие звуки происходящего в квартирах.

Как-то Нертов, впервые попав к Юрию Александровичу после длительного прозябания в своих дореволюционных хоромах, некогда принадлежавших домовладельцу, страшно удивился, зайдя в ванную и услышав кряхтение соседа, который, очевидно, расположился на унитазе в квартире этажом выше. Заночевав тогда у друга, Алексей долго не мог заснуть — ему все казалось, что в прихожей кто-то ходит, бурчит. Порой слышались вздохи, покрикивания и скрип старого дивана. «Дом с привидениями, да и только», — усмехнулся Нертов, сообразив, что все эти звуки раздаются из соседних квартир, после чего наконец заснул…

Поднявшись до второго этажа, Алексей насторожился — голоса, доносившиеся сверху, отнюдь не напоминали милую перебранку поссорившихся на ночь супругов: «…уде… говори… тварь?» Глухие удары и снова: «Буде… говорить?»

«Не успел! А соседи, гады, даже не догадались по “02” позвонить. Всем все по хрен», — промелькнуло в голове. Он на миг замер, стараясь хотя бы почувствовать присутствие на лестнице посторонних, унюхать запах свежего табака или скрип переминающихся ботинок. Затем по-кошачьи тихо и быстро преодолел оставшиеся этажи, чуть задержался у двери Александрыча, которая, к счастью, оказалась не запертой. Голоса доносились именно из-за нее. Хотя Алексей и не знал, сколько человек может находиться в квартире и как они вооружены, но медлить было нельзя — хозяин квартиры мог в любой момент отправиться вслед за Расковым, и Нертов шагнул вперед.

Он не стал освобождать себе вход ударом ноги, как это лихо делают перед телекамерами многочисленные группы захвата, а тихо отворил дверь и шагнул внутрь квартиры. Расчет оказался правильным. В прихожей, сидя на табуретке спиной к двери, обосновался поросенкообразный «браток». Этот «часовой» пренебрег уставными правилами караульной службы, обязывающими нести ее «бодро, ничем не отвлекаясь». Вместо этого он увлеченно разглядывал яркий журнал с картинками, более занимательными, чем наблюдение за трудом подельников. Нертов с ходу рубанул «братка» по шее, чуть поддержал обмякшее тело, чтоб оно не очень шумно падало, а затем, посчитав, что в темных кухне и ванной-туалете никого быть не может, рванулся в комнату.

Юрист знал, что спасение Александрыча зависит только от быстроты и решительности нападения. Профессиональная подготовка бандитов была неизвестна, поэтому бить каждого следовало не по двадцать минут, как в дурном кино, а не более чем по разу. Именно так обязан действовать любой мало-мальски уважающий себя телохранитель, именно так учили Алексея в Институте безопасности Турку, где он некогда проходил курс бодигарда…

Нертов успел заметить, что в комнате, кроме связанного и лежащего на полу Александрыча, находятся четверо. Они даже не удосужились надеть маски, что подтверждало худшие опасения о возможном исходе визита. Один из «гостей» держал в своих лапах явно не холодный утюг, собираясь погладить им старого опера. Другой был вооружен телескопической дубинкой. Что было в руках остальных, рассматривать времени не было, поэтому Нертов с ходу влепил цуки — мощный прямой удар кулаком в лоб ближайшему из «гостей», и тут же согнутым локтем другой руки — его соседу.

Не ожидавшие нападения первые двое «бычков», как их родственники на бойне, рухнули на пол. Третий, с дубинкой, попытался замахнуться, но тут же, всхрипнув от удара ногой в горло, выронил свое оружие и упал вслед за подельниками.

Последний налетчик, видимо, проходил науку убивать не только в каком-нибудь подпольном спортзале — он умудрился выхватить из-за пояса пистолет и тут же, вытягивая вперед руку с оружием, одновременно дослал патрон в патронник. Но пуля, предназначенная Алексею, расколола висевшее на стене зеркало, вылетевший из руки бандита пистолет — стекло буфета, а сам киллер с проломленной височной костью последовал за предыдущими — его достал удар ногой с разворотом.

«Черт, теперь с прокуратурой не разобраться будет!» — мельком подумал Алексей, склоняясь над Александрычем.

Сыщик был без сознания. Видно, подонки успели с ним хорошенько поработать, так как лицо лежащего напоминало сплошную синюю маску. Нертов вытащил у него изо рта скрученное полотенце («Сволочи! Вопросы задают, а сами рот заткнули!»), нащупал пульс и, убедившись, что тот бьется, попытался развязать руки потерпевшего. Он долго ничего не мог поделать с узлом веревки, потом, заметив валяющуюся на буфете безопасную бритву, взял ее и перерезал путы.

В это время Александрыч приоткрыл глаза, точнее, один глаз, так как второй был напрочь затянут гематомой, и, увидав Алексея, попытался слабо улыбнуться:

— Я знал, что ты придешь, Леша… не поверишь… Я чувствовал… Не боись, я не раскололся… Старый опер…

Александрыч не договорил и снова потерял сознание. Алексей растерянно оглянулся в поисках телефона, с которого можно было бы вызвать «скорую» и милицию. Но в этот момент грохнула входная дверь, и кто-то истошным голосом заорал:

— Лежать, сука! У…бу!

Скованный наручниками Нертов горько раскаивался, что не добил «часового». Конечно, профессиональному убийце было бы гораздо проще освобождать заложника. А Алексей, сколько б не занимался всякими боевыми искусствами и хотя имел диплом охранника, все равно подсознательно не довел первый удар до той силы, за которой только смерть. Теперь же за это приходилось жестоко расплачиваться.

— Ну что, так и будешь молчать? — громкий голос говорившего противно стучал в уши. — Народ «замочил», а отвечать не желаешь? Ну, теперь пеняй сам на себя. Звездец тебе пришел…

Юрист старался уйти от собеседника, пытаясь думать о чем-нибудь хорошем. Но мысли все равно были связаны с недавними событиями: тогда, в начале весны, в клинике оперативной хирургии уже начал зажигаться свет в окнах палат. Где-то вдалеке, скрываясь за старыми тополями больничной территории, прозвенел очередной трамвай, направляющийся вглубь Петроградской стороны.

Алексей молча сидел вместе с Александрычем на скамейке у входа в здание, а рядом, положив голову на лапы, грустно лежала большая черная собака с рыжеватыми подпалинами. Судя по тому, что в операционной не выключили бестеневые лампы, Женевьева все еще находилась там. Друзья слишком долго ожидали, когда закончится операция. Наверное, они сильно «достали» местный медперсонал, но в конце концов их заверили, что кто-нибудь выйдет и сообщит о результатах…

На дорожке, ведущей от главного корпуса медуниверситета, показалось несколько человек. Собака, лежащая у скамейки, сначала насторожилась, а затем поднялась и потрусила им навстречу. Первым шел недавно перешедший в сыскное агентство Иван Гущин, держа на перекинутом через плечо ремне переносную детскую коляску с маленьким Митей. Следом спешила Нина в сопровождении Николая Иванова, тащившего сумку, очевидно, с детскими сменными вещами.

Нертов непроизвольно поднялся со скамейки и нерешительно сделал шаг им навстречу, не зная с чего начать, как после всего происшедшего следует себя вести с Ниной. Но женщина все решила сама. Подойдя к Алексею, она обняла его и начала целовать, бессвязно шепча:

— Милый… любимый… извини, пожалуйста, я все знаю… Коля мне все рассказал… пропади пропадом эти акции… сколько трупов из-за них! Эти малыши… ты чуть не погиб… сгоревший автобус… У меня не фирма, а какой-то гроб на колесиках… Бог с ним, с «Транскроссом»… Главное — мы вместе… я дура… какая же я дура!

Нина не замечала, что у нее по щекам потекла тушь с ресниц, не видела, как присутствующие смущенно отворачиваются, делая вид, что ничего не замечают. Но в это время Александрыч, проворчав себе под нос: «Ох, чую, опять завтра передумает», — вдруг пробасил:

— Леша, Расков идет! И не один.

Нертов чуть отстранился от Нины и увидел, что по дорожке между деревьями к ним приближается не только Леонид Павлович, но и непонятно каким образом тут очутившиеся журналистка Юля со своим ухажером — молодым, но достаточно толковым опером Димой Кась-яненко.

Подойдя к ожидающим у хирургического отделения, Касьяненко тут же набросился на Нертова с упреками, лепеча что-то, вроде: «Зачем вы отправили меня в прокуратуру, а сами… У меня же отдельное поручение следователя прокуратуры по этому делу…». Но Алексей, который все еще обнимал Нину, только вопросительно смотрел на Раскова. Тот, заметив взгляд бывшего стажера, успокаивающе поднял руку с вытянутым вверх большим пальцем: мол, все нормально. Нертов облегченно улыбнулся.

Наконец до Касьяненко дошло, что сейчас не самое лучшее время для объяснений по работе, и он замолк на полуслове. Зато «включился» Александрыч. Он начал, по обыкновению, ворчать, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Кто бы мог подумать, что у молодых оперов, бывает, какие-то фантазии приключаются. Где это видано, чтобы простые граждане их куда-то, кроме как на… посылали, а сами занимались сыском…

Но Юля восприняла ворчание старого сыщика как попытку обидеть Касьяненко и решительно вступилась за него, заявив, что видела Диму в работе, он — отличный оперативник, и если бы не всякие «сыщики-любители», то все дела уже давно закончились…

Руководитель сыскного агентства Николай Иванов, которого друзья зачастую называли попросту Арчи в честь помощника великого сыщика, не слушал эту перепалку, подойдя ближе ко входу в клинику. В это время оттуда вышел человек в зеленой одежде хирурга. Он жадно закурил и, обращаясь к стоящему ближе Николаю, спросил:

— Это вы тут осаду учинили по поводу француженки?.. Можете спокойно идти спать. Завтра в справочном узнаете о здоровье. А в гости — не раньше, чем дня через три, когда в общую палату переведут… Да, кстати, среди вас есть Николай? (Арчи только выдохнул: «Да»). Так вот, передайте, что больная его любит. Она так сказала…

И хирург, бросив в урну окурок, скрылся за дверью, оставив растерянного Арчи на улице.

Юля, стоя спиной к клинике, не видела хирурга и, в отличие от других, не слышала, что говорил врач, так ее душила ненависть к мужчине, посмевшему пренебрежительно отозваться об очень хорошем человеке — Диме Касьяненко!

Александрыч не понял, чем ему может грозить недовольство журналистки. Он, то ли коротко засмеявшись, то ли закашлявшись, подлив масла в огонь проворчал, что все проблемы у этого милого оперативника (то есть, у «вашего Димы») еще только начинаются…

Сжав кулачки, девушка шагнула к Александрычу, тот отступил назад и, запнувшись о брошенную Николаем спортивную сумку, плюхнулся на свою пятую точку.

Такого развлечения Мэй упустить не могла. Она радостно запрыгала грязными лапами по растянувшемуся на песке сыщику, изображая грозное рычание с клацаньем зубами, прерываемое обслюнявливанием его физиономии.

Александрыч был не в силах подняться и только безуспешно вопил:

— Чудовище!.. Не смей наступать на меня… Ой!.. Своими грязными лапами!.. Уберите эту животную!.. Арчи, что за женщин ты себе выбираешь!.. Прекрати жрать мой плащ!..

Подбежавшему Арчи пришлось переключать собачью радость на себя, и вскоре Маша уже прыгала, как зайцеобразный бегемотик, вокруг хозяина.

Снова где-то вдалеке прозвякал трамвай. Дунул легкий ветерок. Случайная капля воды, скатившись с ветки, плюхнулась на нос Мити, пытающегося подержаться ручкой за лучик вечернего солнца, пробившийся сквозь деревья…

Как бы издалека до Алексея снова донесся противный голос, оторвав от воспоминаний:

— Так ты будешь говорить, или нет? Неужели не понимаешь: тебе же лет двадцать светит только при полной «признанке». А иначе — звездец — вышка!.. Впрочем, как знаешь. Я любую твою фигню запишу. Все равно дело не мне вести. Я сейчас поручение прокурорского «следака» выполню и спать пойду. Только потом не проси явки с повинной…

Говоривший уселся за обшарпанный стол и начал рыться в одном из его ящиков, очевидно, разыскивая бланк протокола допроса. Алексей, устав от предыдущих безуспешных попыток, все же попытался еще раз как можно миролюбивее убедить оперативника, что оказался в квартире совсем не для того, чтобы поджаривать утюгом ее хозяина.

— То, что Юрий Александрович мой друг, можно легко проверить. Я думаю, потерпевший скоро придет в себя и все подтвердит. А мужик тот не свидетель, случайно проходивший по лестнице, и тем более, не потерпевший, а один из бандитов…

— Из бандитов, говоришь? — опер, оторвавшись от поисков бланка, недобро прищурился. — Так, может, это он, едва очухавшись от твоих побоев, «замочил» одного из гостей хозяина квартиры и покалечил еще троих? Может, это он пытал раскаленным утюгом твоего, как ты говоришь, «друга»?.. Не звезди. На тебе ни царапины, а с остальными врачам да патологоанатомам разбираться… Будешь говорить правду, или сразу тебя в «клетку» отправить? Постановление о применении меры пресечения, наверное, уже везут…

Алексей понял, что влип сегодня достаточно крепко и пока Александрыча не допросят, да толком не проверят личности «потерпевших», выйти на свободу вряд ли удастся. «Хорошо еще, Нина пока думает, что я занимаюсь делами. Ей бы волнений еще недоставало»!

— А при осмотре хоть отпечатки пальцев с пистолета сняли? — безнадежно, скорее на всякий случай, переспросил он опера.

— Снимут, не беспокойся, все твои будут, — оживленно согласился тот. — Поэтому, лучше «колись» сейчас, пока не поздно.

«Все бесполезно, — с горечью подумал Нертов. — Именно сейчас-то ничего и не докажешь».

Глубоко вздохнув, как бы раздумывая, он сказал:

— Я правильно понимаю, что присутствие адвоката сейчас мне никто не обеспечит?

— Адвоката тебе? Думаешь, не найду, а ты потом на суде скажешь, что тебя, родимого, пытали тут, выколачивая показания? Не дождешься! Все равно деваться тебе некуда — взяли-то, считай, с поличным, свидетелей куча, да и потерпевшие не все перемерли. Ладно, будет тебе адвокат. А ты тогда иди-ка посиди в «аквариуме» да подумай над своей судьбой…

И действительно, едва прошел час, который Нертов провел в ИВС, ожидая своей участи, как задержанного снова «подняли» в кабинет.

На этот раз там, кроме оперативника, находился тщедушный мужчина, которому на вид было лет под пятьдесят.

— Это адвокат, — опер ткнул пальцем в его сторону, и мужчина закивал головой:

— Я Яков Львович Бернштейн. Невская коллегия адвокатов. Мне поручено защищать ваши интересы в соответствии со статьей 49 УПК. Но вы можете заключить со мной договор на защиту… У вас есть деньги?

— Я хотел бы поговорить с адвокатом наедине, — попросил Нертов оперативника. Тот сразу же, как-то чересчур легко, согласился:

— Только, дружище, не обессудь, придется тебя пристегнуть наручником к чему-нибудь, чтобы не сбежал. Минут через пятнадцать вернусь. Не возражаешь?

Алексей, естественно, не возражал. Спасибо, что хоть какого-то адвоката нашли. В былые времена, он знал это еще со времен стажировки в милиции у Раскова на пятом курсе юрфака, фиг бы кто стал бегать за адвокатом! Но сейчас времена изменились. Дело развалится в суде, если выяснится, что было нарушено право на защиту…

Оперативник, прищелкнув один из браслетов наручников к батарейной трубе, вышел из кабинета, оставив адвоката наедине с подзащитным.

Правовед сразу же заговорил. Причем, как и ожидал Нертов, главным в этом монологе был вопрос, сможет ли клиент оплатить услуги адвоката, а если да, то как быстро и в каком размере?

Нертов не очень-то рассчитывал на помощь приглашенного опером юриста, подозревая, что скорее всего это неудачник, не имеющий нормальной клиентуры, а потому не сумевший открутиться у себя в коллегии от «сорок девятой». Не исключался и другой вариант: адвокат был в приятельских отношениях с оперативником, а потому притащился на ночь глядя в отделение. В любом случае до конца рассчитывать на него не приходилось. Но о возникших проблемах следовало уведомить друзей. Те, по крайней мере, могли бы «вызвонить» нормального защитника, да и, глядишь, посодействовать, чтобы следствие поскорее отработало «потерпевших». Тогда бы все встало на свои места.

Нертов почти угадал. Хотя вызванный адвокат и не был в близких отношениях с местными операми, но по крайней мере не вредил им дурацкими ходатайствами, защиту вел, исходя из принципа «Чистосердечное признание позволяет быстрее получить деньги и следующего клиента». Что же касается клиентуры, то солидные люди почему-то предпочитали других поверенных и адвокату приходилось довольствоваться малым — нередко, теми, кого ему предлагали в отделении.

Алексей сказал адвокату, что у него есть счет в банке, услуги будут оплачены хорошо, а задаток можно получить практически сразу, если деньги, конечно, отдадут в «дежурке» (всю наличность, которая была у Нертова, изъяли при задержании вместе с бумажником и документами).

Ободренный адвокат залопотал, что постарается договориться с оперативниками.

— А пока, давайте, подпишем договор. Только вам следует вести себя разумно. Мне рассказали суть дела, и думаю, что в нашей ситуации лучше сейчас чистосердечно рассказать о случившемся…

Подзащитный попытался вкратце поведать адвокату о происшествии, в том числе и о его окончании. После того, как Алексей обезвредил бандитов, в квартиру Юрия Александровича ворвалась группа захвата, все-таки вызванная обеспокоенными соседями. Ткнув лицом в стену очнувшегося в прихожей бандита, «захватчики» направили свои «стволы» на Нертова, склонившегося с бритвой над бесчувственным окровавленным телом.

Алексею хватило ума не вставать, а самому поднять руки и плюхнуться лицом в пол. Он знал, что в подобной ситуации начинать беседу рискованно (попросят — говори, а так и сапогом по печени лишний раз заработать можно). Но ему все равно не повезло. Оценив обстановку, старший группы сначала обратился к бандиту в коридоре. Тот пролепетал: дескать, зашел в гости к хозяину, а «тут, который сейчас в комнате, вломился в дверь, долбанул меня по голове. Я потерял сознание. Очнулся, слышу, он хозяина пытает. В этот момент, слава Богу, вы приехали…».

В бандите, видно, пропал хороший артист, так как даже видавший виды старший группы поверил ему. Поэтому с Нертовым беседовать не стали, а обыскав и нацепив наручники, отправили в отделение милиции, очевидно, надеясь, что там «по горячим следам» парня «расколют по самые уши». Часть группы осталась в квартире дожидаться «скорую», передав дежурному по району: дескать, есть тяжкие телесные повреждения и злодей…

Алексей говорил и чувствовал, что адвокату абсолютно не нужен этот рассказ, сейчас он думает лишь о том, чтобы клиент побыстрее «раскололся», отправился за решетку, а сам поверенный поскорее получил гонорар. Поэтому, оборвав рассказ, Нертов пообещал защитнику, что на допросе коротко расскажет всю правду (тот облегченно вздохнул) и попросил сообщить о задержании по телефону… Алексей продиктовал номер сыскного агентства Николая-Арчи, надеясь, что любой из сыщиков все поймет правильно и предпримет должные меры. Ни одной фамилии Нертов не назвал, чтобы зря не дергать людей, если адвокат вдруг захочет поделиться информацией с оперативниками.

И в этот раз он рассчитал верно, так как после короткого допроса опер, вышедший проводить адвоката, был тут же информирован о содержании разговора с подзащитным. Заодно ему была передана одна из купюр, полученных в качестве гонорара от Нертова. Конечно, не в качестве взятки, просто дружеский знак внимания, что-то вроде «комиссионных» за клиента. Затем адвокат заспешил домой, а довольный сотрудник уголовного розыска снова «поднял» к себе в кабинет Алексея, чтобы еще раз побеседовать с ним, так сказать, в неофициальной обстановке. Без протокола…

Тщедушный защитник до своего дома добрался достаточно быстро, благо жил в десяти минутах ходьбы от отделения милиции. Только в квартиру он вошел не самостоятельно, а был буквально внесен какими-то молодцами, вдруг вынырнувшими из лестничной темноты.

Адвокат с перепугу попытался возразить, но получил тут же звонкую затрещину, затем довольно болезненный удар в живот, от которого, согнувшись, упал на колени. Завершением входа послужил пинок в копчик.

Упав ничком на пол, правовед только тихонько поскуливал в то время, как гости аккуратно запирали за собой дверь, прошипев ему, чтобы не вздумал орать или поднимать голову. Затем хозяину завязали глаза с помощью найденного в прихожей кашне, доволокли до комнаты, где, пнув еще пару раз для острастки, толкнули на стул и начали задавать вопросы.

Достаточно осведомленный о возможностях нынешних преступников, адвокат не стал запираться и добросовестно выложил гостям все, о чем узнал в милиции. Причем, особенно подробно и несколько раз пришлось пересказывать конфиденциальный разговор с подзащитным.

— Где телефон, гад? — адвокат замешкался, пролепетал:

— В кухне… — и тут же получил пару оплеух, от которых зазвенело в ушах.

— В какой, блин, кухне, козел?! — услышал он сквозь гул в голове. — Где номер «трубы», по которой тебе велено звонить?

Защитник запоздало сообразил, что именно от него хотят, и показал трясущейся рукой на нагрудный карман своего пиджака:

— Т-тут…

Чья-то рука проворно обшарила его карманы, причем не только нагрудный. Адвокат слышал, как гость довольно хмыкнул:

— У-у, и «бабки» есть…

«Только бы не мучили, только бы не убили и этот кошмар кончился поскорее!..» — эту мысль хозяин квартиры так и не успел додумать, потому что снова был сбит со стула ударом ноги. Затем тяжелый ботинок опустился ему на шею, стал вдавливать ее в пол:

— Чего ты, блин, суешься, куда не просят? Не ищи приключений на свою ж… Ты понял, блин, в натуре? Забудь сегодняшнего чувака, а то, блин, без головенки останешься. Ну?

Адвокат едва смог прохрипеть, что все понял. Тогда один из нападавших сходил на кухню, на всякий случай оборвал телефонный шнур, после чего гости быстро удалились, тяжело протопав по лестнице вниз.

Хозяин квартиры еще некоторое время пролежал на полу, потом кое-как поднялся, осторожно снял с глаз повязку, доплелся до двери, заперев ее на все замки и придвинув для верности холодильник, а затем направился в ванную, чтобы смыть кровь с разбитого носа…

После того, как опер снова «поднял» Нертова в свой кабинет, разговор с задержанным пошел не в тех тонах, что прежде.

— Слушай, парень, я тебе, конечно, верить не обязан — работа такая. Но даже если ты врешь, то довольно убедительно. Давай начистоту, ты — юрист, должен понимать: все равно прокуратура нас припашет по твоему делу, а тебе сидеть еще, по сто двадцать второй, как минимум, пару суток. Поэтому, без протокола, можешь дать свой расклад. Только подробно. При случае проверю. Ну что, поехали?..

Нертову ничего не оставалось делать, как согласиться с предложением оперативника — оно давало какой-никакой, но шанс на скорейшее освобождение.

Глава вторая. МЕРТВЫЕ ЦВЕТЫ

У Нины Климовой с детства сложилась странная примета: дождь — к отъезду. Сегодня зарядило с раннего утра, и по прогнозам следующие два дня должны были стать еще мокрее. Казалось, Питер предчувствовал близкое расставание с одной из своих жительниц, поэтому старался до последней минуты напоминать о себе. А может, город сердился на Нину за то, что она никогда специально не слушала сводку Гидрометеоцентра.

Впрочем, Нина уделяла немного внимания и остальным новостям. Последние два дня она смотрела лишь международные блоки. Ее интересовала только одно — не начала ли администрация «Эр Франс» очередную забастовку? Зная повадки родных транспортных клерков, она побаивалась, что узнает об отмене рейса, только приехав в «Пулково-2» с ребенком на руках. Cудя по отсутствию неприятной информации, французский небесный пролетариат не собирался помешать ей прибыть в Париж именно в тот день, когда она решила.

Нина очень хотела в Париж, однако не могла дать себе ответ: отправилась бы туда или нет по своей инициативе? Почему-то так получилось, что Франция стала для нее традиционным местом ссылки. В прошлом году туда ее отправил отчим Даутов. Ныне же лететь в Париж велел Нертов. Алексей не принял всерьез обещания Нины как можно скорее избавиться от акций «Транскросса», поэтому решил сделать это сам, одновременно с этим взяв на себя управление фирмой.

Нина понимала, почему в очередной раз вспомнила своего покойного отчима. Она уже давно собиралась посетить его могилу. Каждый раз находилась какая-то причина, отменявшая затею — то мелкая болезнь у Мити, то занят Алексей… Вчера она сказала ему: «Если ты не можешь, я поеду одна». Он слегка обиделся, но Нина понимала: съездить придется все равно. И непременно сегодня.

Интересно, какие дела у Алексея, обещавшего всерьез заняться «Транскроссом» после того, как Нина покинет Питер? Видно, опять занят сыскным агентством Арчи. Хозяин этой конторы Николай Иванов еще неделю назад отправился по тому же маршруту, к своей возлюбленной, французской сыщице Женевьеве. Агентство он оставил на Нертова, а тот возился с ним, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Впрочем, не надо так, звучит слишком пристрастно. Это для нее, Нины, «Транскросс» — игрушка, в которую она вдоволь наигралась нынешней весной. А вот про фирму Арчи она так же сказать не могла. С ней Алексей не играл — это была работа, которой он занимался почти всю жизнь. Ибо между охраной и розыском разница невелика. Лучший способ победить, не отбить, а предупредить нападение — узнать максимум информации о потенциальном враге.

И сейчас Нина в очередной раз задумалась о будущем. Кем же будет для нее Алексей? Год назад она была «охраняемым объектом», а он — ответственным за ее безопасность согласно поручению Даутова. Потом она унаследовала одну из самых богатых фирм Питера, помирилась с Алексеем, тот снова занялся охраной, а она стала его работодателем. Теперь Нина решила расстаться с фирмой. Кем она будет тогда для Нертова? Невенчанной женой-миллионершей с ребенком на руках? Они договорились после продажи акций, не торопясь, объехать всю Европу. Это бы восполнило так и не состоявшийся в прошлом году их «медовый месяц». Однако можно объехать весь мир. Все равно потом придется возвращаться и решить, чем заниматься дальше: мужу — профессиональному юристу и жене, ставшей профессиональной капиталисткой. Так, чтобы никому не было бы обидно…

Негромко зазвонил телефон. Нина подняла трубку. За последние полтора месяца она излечилась от «телефонофобии», когда каждый звонок ассоциировался с угрозой. Звонила Юля Громова, журналистка, из-за которой Нина недавно чуть было не поссорилась с Алексеем. Но недоразумение выяснилось, Климова поняла, что Нертов не собирался изменять ей с репортером, пусть даже весьма привлекательным, и они подружились.

— Уже одной ногой на Монмартре? — спросила Юля.

— Именно там. Ты так и не передумала? Я же там соскучусь. У меня есть хобби: делать друзьям экскурсии по Парижу. А так как друзей, которым я не доставляла этого удовольствия, почти уже не осталось, тебе пора соглашаться.

— Только не в этот раз. Боюсь, я в Питере застряла надолго. Эти выборы, черт бы их побрал!

— В ЗАГС?

— К сожалению. Я хотела бы принять участие в выборах во Дворце бракосочетаний. Чтобы, как великий корейский пророк Мун, выбирать женихов для невест и невест для женихов.

— И в чем заключается твое участие в выборах? — спросила Нина. — Агитация и пропаганда?

— Пока не предлагали. Просто мне, как журналисту, пишущему о криминале, открылось новое поле деятельности. Надо же сообщить читателю, кто создает избирательные блоки, из кого состоят списки кандидатов, наконец, сколько судимостей имел гражданин Н., обещавший в случае своей победы за год сделать Питер таким же спокойным, как Хельсинки… Извини, пожалуйста, с чего бы это заговорила о такой чепухе? Человек завтра будет в Париже, а я ему про какие-то выборы!

— Что ты, очень интересно. Просто, я в последнее время от всего этого далека. Знаешь, заезжай-ка ко мне вечерком?

— Постараюсь…

Нина повесила трубку и взглянула на часы. Уже было полвторого. Небо за окном хмурилось по-прежнему, но дождь прекратился. А она еще не решила: сделать ли то, что следовало сделать давным-давно. Надо было посетить могилу отчима, но каждый раз находился серьезный предлог, позволявший отложить поездку. Каждый раз завтра оказывалось более подходящим днем. Теперь такая отговорка не проходила: завтра вечером ее ждал аэропорт Орли.

Дождь не располагал к прогулкам. Особенно, если дело касалось столь специфичного парка, как кладбище. Она помнила, когда ее в школьном возрасте привели с экскурсией на Литераторские мостки — погода была такой же, и циничный одноклассник сказал: «На месте покойников я бы вылез, чтоб поискать место посуше». С той поры, каждый раз посещая кладбище, когда и воздух, и деревья, и цветы — все одинаково пропитано влагой, Нина вспоминала эти слова и вздрагивала. Вот если бы вместе с Алексеем… А он, такая незадача, сегодня не может. Однако тотчас же усовестилась. На кладбище съездить придется. И не потому, что дала себе обещание. Девочка, не надо забывать, почему умер Даутов! Сердце слабое — верно. Однако это сердце продержалось бы еще немало лет, не происходи время от времени казусы с приемной дочкой… Ладно, во всем, происходящем в Питере, она была не виновата. Вернее, почти не виновата. Однако, оказавшись на Лазурном берегу, она постаралась наплевать на правила безопасности по полной программе. В результате, отчим получил сообщение о ее смерти. То, что информация была ложной, на этом свете узнать ему не удалось.

Поэтому, поехать придется. Прямо сейчас, чтобы успеть вернуться к шести часам.

Шофер, он же дежурный охранник, заранее знал о поездке. Хотя телохранитель и считался просто «дежурным», его связывало с охраняемым объектом гораздо большее, чем обычная охранная рутина. Василий, как звали молодого человека, даже не значился в штатах службы безопасности «Транскросса», а работал в другой фирме, некогда оказавшей неоценимые услуги для спасения и Нины, и сына, да и самого автотранспортного предприятия. Несколько месяцев назад Василий вместе со своим шефом по единственному звонку Климовой примчался из Югославии на выручку Нины…

Митя был уже готов к путешествию. Казалось, мальчик родился в цыганском таборе: он был рад гулять в любую пору, шел ли мокрый снег или ливень. Конечно, в такую похабную погоду брать ребенка не хотелось. Но за этот год Нина привыкла не расставаться с Митей. Сын был у нее на руках даже тогда, когда она прорвалась к премьеру России, спасая «Транскросс» от расправы налоговиков.

Цветы были заблаговременно привезены с дачи, из Репино. Нине не могло придти в голову купить их на рынке. Пусть на плиту ляжет букет с клумбы, которую еще в прошлом году видел отец.

Нина вышла на балкон. Срезанные левкои можно было бы и не ставить в ведро с водой: хватало воды, лившейся сверху. Нина придирчиво осмотрела большой букет, вынула и положила на перила балкона завядший цветок. «Скончался, не доехав до кладбища, — подумала она. Впрочем, она тут же сообразила, что любой срезанный цветок уже мертв. — Значит, увядший цветок не только мертв, но и…» — сказала она про себя и содрогнулась от отвратительной мысли.

Ладно, нечего перед экскурсией на погост заряжать себя такими идеями! Нина перевязала букет, попросила няню помочь отнести его вниз, взяла на руки заулыбавшегося Митю и пошла к машине.

Неприятное происшествие, заставившее Нину вспомнить об увядшем левкое, случилось минуты через три, как они отъехали от дома. Машина остановилась перед светофором. Тотчас же к ней подскочил мальчишка и начал размахивать пачкой газет. Шофер-охранник отмахнулся от него, Нина рассмеялась, а мальчишка, не собиравшийся отставать, продолжал махать пачкой, выкрикивая названия сенсационных статей. Наконец светофор замигал, пацан отскочил в сторону, но когда машина двинулась, снова оказался на ее пути. Василий занимался своим ремеслом не один год, поэтому успел тормознуть. И все же Нина с ужасом увидела, как маленькая фигурка исчезла из виду словно поплавок, утащенный рыбкой, а отчаянный крик перекрыл чудовищный скрип покрышек об асфальт.

Василий выматерился, чего на памяти Нины еще ни разу не делал, после чего выскочил на мостовую. Несмотря на весь ужас момента, Нина — как-никак, подруга телохранителя-профессионала — чисто автоматически оценила его действия и сочла, что парень допустил серьезную ошибку. Непосредственной опасности охраняемому объекту не было, а он вышел из машины. Однако эта мысль мелькнула и погасла, ибо возопила ее совесть. Какие там объекты, человека задавили!

Митя плакал на заднем сиденье, а Нина, перегнувшись, пыталась понять, что же происходит перед машиной?

Василий поднял мальчишку.

— Ты шиз, что ли? — скорее удивленно, чем испуганно пробормотал он, рассматривая несчастного паренька.

Тот ничего не отвечал, видимо, был в шоке. Охранник оглядел его, осторожно пощупал ноги и руки, потом заставил немного пройтись. Мальчишка сделал два несмелых шажка, потом зашагал уверенней, чуть не вырвавшись из рук.

Именно в этот момент Нина почувствовала, что к машине кто-то приблизился. Она обернулась. Рядом были двое парней. На одну, ровно на одну секунду ее сердце приостановилось от ужаса: она вспомнила, как ее однажды похитили во Франции. Однако парни то ли поняли, что обнаружены, то ли разглядели охранника, тотчас скрылись.

Василий сунул голову в салон.

— Нина Анатольевна, с ним все в порядке. Даже шишек не будет. Только напуган, штаны намочил, сопляк этакий! Боится, что я его буду бить, и постоянно просит: только не надо в милицию. Я думаю, это и в наших интересах. Гаишники замучают. Дать ему пятьдесят рублей на мороженое и пусть катится?

— Хорошо. Только пятьсот, — Нина, протянула шоферу соответствующую купюру.

Тот укоризненно взглянул на нее, удивленный такой расточительностью, взял банкноту и передал мальчишке. Нина окончательно успокоилась за его судьбу, взглянув, как пацан торопливо сует бумажку в карман и вприпрыжку, почти не прихрамывая, удаляется от места происшествия.

— Пронесло, — вздохнул Василий.

К этому моменту Митя тоже успокоился, видно, почувствовал, что все окончилось хорошо. Он ползал по заднему сиденью, играя с Нининой косметичкой.

Нина оглянулась по сторонам и поняла, что больше всех от произошедшего пострадали цветы. Букет упал с сиденья на пол. «Надо же так, — подумала она, нагибаясь и поднимая букет, — ехали на кладбище, а по дороге чуть человека не угробили. Ему, наверное, таких цветочков бы не досталось. Нет, скорее в Париж! Там местные гарсоны уже не лезут под колеса даже за сто франков».

Цветы были подобраны.

«Надо будет найти воду на кладбище, обмыть их. Впрочем, учитывая такой дождь…».

И тут Нине показалось, что произошла авария. Единственная мысль, успевшая мелькнуть и погаснуть неоформленной, была такова: «Что же случилось? Ведь впереди никакой преграды нет».

«Черт, попал в историю!» — успел подумать шофер грузовика, оглушенный грохотом и ослепленный вспышкой. Он нажал на тормоз, и его «КаМАЗ» замер в пяти метрах перед легковушкой, которая еще секунду назад шла впереди, а теперь превратилась в костер…

Кафе на Каменноостровском проспекте, начиная с мая, приобретало летнее приложение — шесть стандартных «ромашек» и столики под ними. В жаркий день все, естественно, сидели на улице, однако сегодня под раскрашенным тентом пребывал лишь один посетитель. Дело заключалось не в том, что высокому мужчине лет сорока в пиджаке от Фоспа — бывшая фабрика Володарского — было слишком жарко, косой дождик не пощадил и его. Просто, договариваясь о встрече, он условился, что будет именно на улице. Мужчина не знал, является ли это обстоятельство обязательным, однако не хотел рисковать. Тот, кого он ожидал, платил ему в шесть раз больше обычной оперской зарплаты.

Дождь усилился. Посетитель чертыхнулся и подумал: не стоит ли все же допить пиво внутри? В этот миг рядом скрипнули тормоза. Из притормозившего «форда-лендровера» высунулась рука и махнула: иди скорее! Мужчина встал и быстро нырнул на заранее открытое заднее сиденье.

«Форд» сорвался с места. Минуты через три он остановился на одной из мелких улочек.

— Привет, — сказал парень в джинсовом костюме, сидевший за рулем. — Уверен, что здесь нас не засекут твои коллеги?

— Уверен, — ответил мужчина.

— Тогда к делу. Говоришь, есть новость?

— Вечером задержали одного гражданина, который может быть вам интересен. Это Алексей Нертов.

Опер не мог в полутьме как следует разглядеть лицо собеседника, поэтому не понимал, какое впечатление оказала на него эта информация. Судя по всему, впечатление наличествовало.

— На чем его взяли?

— По подозрению в совершении убийства. В чьей-то квартире. Я подробностей не знаю, вроде, там была крутая «мочиловка».

— Извини, — парень в джинсовке достал мобильник, — ты бы не мог выйти на минуту из машины?

Опер чертыхнулся, однако решил не спорить и вышел прямо под дождь. Его собеседник говорил по «трубе» минуты три. Потом дверца «форда» открылась. Оттуда высунулась рука и махнула: иди!

— Указание вот такое, — сказал он. — Надо узнать про блокнот.

— Какой блокнот?

— Пропавший у покойного депутата Ивченко. Стопроцентной уверенности, что блокнот именно у Нертова, нет. Однако надо постараться. Тебя где высадить?

«Как всегда припарковавшись возле кафе “Джой”, Чекулаев, решив прогуляться по вечернему Питеру, дошел до Банковского мостика. Неизвестно, какие ассоциации вызвал шедевр архитектуры XIX века у Тимура Фикретовича, однако именно здесь он решил задержаться на минуту. Когда сотрудники РУВД Центрального района приблизились к нему, чтобы поинтересоваться, зачем он совершает деяние, подпадающее под статью о мелком хулиганстве, Чекулаев, не застегивая ширинки, достал депутатское удостоверение. Как было далее отмечено в протоколе…».

Юля Громова призадумалась, глядя на набранный текст. На экране монитора светилось незаконченное предложение, а она уже размышляла, пропустят ли фразу «не застегивая ширинки»? Завотделом Татьяна Борисова, разумеется, посмеется, а потом предложит изменить слово. Или фразу в целом. Чтобы читатель так и не понял, чем же занимался Чекулаев: мочился на грифона, или ковырял в носу? Как всегда, возмутится корректор Лариса Константиновна, которой когда-то сам Жданов пожал руку, и она до сих пор считает это событие главным в своей жизни. И считает необходимым учить всех, кто младше ее. Кроме того, у Ларисы Константиновны странная мания: она — охотно берет под свою защиту любого представителя власти. «Что вы, Юленька, чтобы депутат писал в общественном месте? Не верю». Придется идти в корректорскую, сперва вежливо уговаривать, потом объяснять, что дело корректора — проверять ошибки, но никак не фактуру. А утром явиться в редакцию. И узнать, что статьи под названием «Я достаю из широких штанин» в номере нет. Или есть. Только без фамилии главного героя. Долгий и нудный разговор в кабинете у главного редактора Сергеева. Товарищ Жданов руку ему никогда не пожимал, только товарищ Пастухов, однако он свою сотрудницу тоже называет «Юленькой». «Юленька, я понимаю, конечно, Чекулаев — козел. Но все-таки, вторая по величине фракция в ЗакСе. Недавно он встречался с полпредом… Давай, подождем немного? А потом накроем по полной программе». Юля давно хотела напомнить ему, что и о Собчаке Сергеев давно хотел высказать все, что думает. И высказал. После выборов губернатора…

Раздался звонок. Юля задумалась было, не стоит ли объявить рабочий день оконченным, однако все же сняла трубку.

— Юля, добрый вечер, — услышала она знакомый голос, и мысли о главном редакторе, который, скорее всего, завернет материал о зассанце Чекулаеве, сразу исчезли. Звонил Дима Касьяненко, ее Парень. Они познакомились полгода назад, когда занимались расследованием одного и того же дела о маньяке, убивавшем младенцев. Молодой оперативник по утрам звонил ей, сообщая особо примечательные ночные происшествия, иногда делая любопытные комментарии к сводке ГУВД (разумеется, кроме случаев, касавшихся его дел). По вечерам он тоже звонил, но уже чтобы договориться об очередной встрече.

— Привет, Дима. Извини, мне тут надо еще кое-что докончить. А потом…

— Неприятности, — перебил Дима. Юля сразу поняла, насколько тот взволнован. Ее настроение опустилось.

— Полчаса назад на Охте взорвали машину с Ниной Климовой. Там еще был ее сын.

— Что с ними? — спокойно спросила Юля, точнее, ей показалось, что она спокойно спросила.

— Очень плохо. Тяжелейшие травмы, ожоги. Боюсь, что им не выжить.

— Куда их увезли?

— Климову на Костюшко. Ребенок в Центральной детской.

— Я еду туда.

— Извини, я с тобой не смогу. Позвони вечером.

Юля повесила трубку. Через несколько секунд она уже выключила компьютер, даже не посмотрев, запомнила ли свою писанину, и вылетела из кабинета.

Подъезжая к больнице, Юля удивилась самой идиотской мысли, которая только могла придти в голову. Она поблагодарила неотложные вечерние дела, из-за которых Дима не смог ее сопроводить. Иначе ему пришлось бы наблюдать трогательную сцену: свою любовь, обнимающую и успокаивающую Алексея Нертова. Недавно у него вышли большие проблемы с Ниной… живой? покойницей? Когда-то Алексею пришлось помочь Юле подобным образом избавиться от стресса. Похоже, все повторялось.

Но, к Юлиному удивлению, машина Нертова перед вестибюлем не стояла. Может, ее отогнали на стоянку? Выяснять времени не было. Через несколько секунд Юля уже находилась внутри.

Благодаря набору различных удостоверений, среди которых главную роль играла аккредитация при пресс-центре ГУВД, Юля без труда добралась до реанимационного отделения. Однако там ее встретила уже другая охрана. Подтянутый мужчина лет сорока в черном костюме показал удостоверение сотрудника фирмы «Кандагар», заявил, что этим вечером прием посетителей окончен. Начался нудный диалог, сопровождаемый демонстрацией многочисленных Юлиных «корочек», а также перечислением статей законов о СМИ и частной охранной деятельности. При этом Громова внимательно разглядывала привратника. Конечно, это не бандит. Нет ни малейшего страха перед словом «ГУВД», скорее даже, мелкое презрение. Видна военная выправка и немного «плывет» в юридической терминологии. И никакая сила, кроме четко выраженного приказа высшего по званию, не заставит его уйти с дороги.

— Хорошо, — согласилась Юля. — Я могу увидеть договор, заключенный с администрацией больницы на оказание охранных услуг?

— У меня такого документа нет, — ответил охранник. — Обратитесь к начальству.

— Зачем? Сейчас я пойду в соседнее отделение и найду пару сознательных граждан, которые помогут мне выполнить свой профессиональный долг. После этого я на их глазах попытаюсь войти в эту дверь, вы примените физическую силу, и я, имея двух свидетелей, подаю в суд на вашу контору, а на вас — персонально в отдел лицензирования ГУВД. Небольшой иск на тысяч на тридцать. Кстати, вы никогда не слышали, что в новый УК внесена статья о превышении полномочий частными охранниками?

— Делайте, как хотите, — равнодушно сказал он. Однако Юля поняла — такой оборот событий был бы ему крайне неприятен.

— А если вы будете бороться со мной слишком активно, один из свидетелей может занервничать и позвонить по «02». Или по номеру, который я ему дам. «Милиция, спасайте. Больницу захватила банда!» Приедут быстро. Кстати, черт с ними, с деньгами. Может, прямо так и сделать?

Охранник еще раз взглянул на Юлю. Выдержка у отставного вояки была, не отнимешь. Громова могла бы держать пари, что нехорошее слово из четырех букв, которым собаководы любители иногда заменяют слово «девочка», так и осталось у него на губах.

— Вы можете обещать, что не войдете, пока я говорю с начальством? — он отступил в глубину коридора и достал мобильник.

— Конечно, — с готовностью пообещала Юля и тоже шагнула назад, не показывая, что стремится проникнуть на охраняемую территорию.

Через минуту охранник занял прежнее место. Из глубины отделения к двери подошел его напарник.

— Вам нужно пройти?

— Да, и поговорить с врачами.

— Хорошо, — второй охранник приблизился. Он несколько секунд внимательно смотрел на девушку, и та поняла: такой профессиональный взгляд заменяет профессиональный обыск. — Идите за мной.

Юля, еще по пути обзаведшаяся белым халатом, поплелась следом. Ей было чуть-чуть стыдно и страшно, как любому здоровому человеку, идущему по реанимационному отделению.

В конце коридора, возле белых дверей без таблички — Юля так и не поняла, что это за палата — стояли медсестра и еще один охранник в черном костюме, на котором топорщился белый халат.

— Вы сделали то, что хотели, и прошли в отделение, — констатировал ее спутник, видимо, бывший старшим. — Дальше вы пройти не сможете.

— Как вы вообще здесь оказались? — проявила недовольство медсестра. — Здесь хирургическое отделение, палата интенсивной терапии, а вы даже бахилы надеть не удосужились.

Юля попробовала предъявить медсестре набор «корочек», но старший охранник прервал эту попытку.

— Шуметь здесь не рекомендуется, надеюсь, вы это отлично знаете. Тем более, нет смысла устраивать обещанный скандал. Если даже и приедет милиция, то заберут именно вас. Поэтому, я рекомендую не стоять под дверью — для вас она не откроется никогда. Возвращайтесь в редакцию. Для криминального очерка материал вы уже собрали.

— Могу я, по крайней мере, узнать о состоянии Нины Климовой?

— Только у главврача, — отрезала медсестра. — Но его сейчас нет. А когда вернется, не думаю, что захочет с вами разговаривать, узнав о вашем поведении. Это же больница, а не конференц-зал. И нечего слетаться, как мухи!

В другое время Юля ответила бы, что мухи обычно слетаются на такие предметы, какие к ведению медицины уже не принадлежат. Еще ей хотелось сказать, что за белыми дверями лежит ее подруга. Но, вспомнив неприятный разговор с охранником, не сделала этого.

Громова повернулась и пошла по коридору. Сопровождающий двинулся следом.

Выходя из отделения, ей пришлось выдержать презрительный взгляд охранника.

— Ну что, убедились? Басаев не ожил и больницу не захватил?

Лишь в вестибюле Юля сообразила, что надо бы позвонить Алексею. Она набрала все имеющиеся номера, начиная с мобильного. Безуспешно, а мобильник был отключен. В этот момент Юлю окликнули. Перед ней стояла медсестра, недавно сравнившая ее с мухой. Она тяжело дышала, видимо, после быстрого бега по лестнице.

— Можете написать в своей газете: Нина Климова скончалась, не приходя в сознание!

Медсестра, возможно, сказала бы еще что-нибудь резкое и обидное, но запнулась на полуслове, заметив, что у журналистки вдруг задрожали губы и она, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдала…

Поэтому обе женщины не заметили, как из подъехавшей «Волги» вышел пожилой мужчина с букетом цветов — недавно срезанных роз. Он не знал, что Нина не любит такие букеты, считая их мертвыми цветами. Не знал Юрий Алексеевич Нертов и то, что опоздал навестить будущую невестку.

Главврач не любил военных. Это выглядело парадоксально, однако Лев Эмильевич специально выбрал именно педиатрию, дабы минимально сталкиваться с военной кастой. Люди, носившие форму, всегда казались ему взрослыми мальчишками, так и не наигравшимися в солдатиков. А такие игры всегда приводят к очень серьезным травмам. Однако нынешний гость внушал уважение: он умел не только говорить, но и слушать. По наблюдениям главврача, этим искусством отличались немногие, большинство разговоров в этой стране происходили по схеме: «Я начальник — ты дурак», или «Ты меня уважаешь?». Кроме того, Лев Эмильевич, к собственному удивлению, понял, что видит в собеседнике такого же профессионала, как и он сам. Главврач был прекрасным хирургом, возможно, одним из лучших в городе. Ему было достаточно взглянуть на руки человека, чтобы догадаться о многом. Тот, кто сидел перед ним, умел хорошо говорить и явно неплохо командовать. Но он еще и умел работать руками. Правда, доктор не представлял специфику этой работы.

— Я сделал все, что был должен, как врач, — развел руки Лев Эмильевич. — Теперь вы хотите потребовать от меня большего.

— Попросить, — поправил собеседник. — Ведь если я заставил бы вас сделать это, то тогда исчез всякий смысл. Стоит только вам сообщить кому-нибудь о нашем разговоре, и все пойдет насмарку. Нет, вы должны выполнить мою просьбу добровольно.

— Я в медицине уже сорок лет. И меня ни разу не просили о такой услуге.

— Такие времена. Десять лет назад я тоже не предполагал, чем буду заниматься нынче. Однако наши задачи совпадают. Необходимо спасти ребенка. Вам придется поверить мне как профессионалу: если вы не согласитесь на мое предложение, то вся ваша сегодняшняя работа, с которой вам удалось справиться, может оказаться тщетной.

Лев Эмильевич задумался. Собеседник был прав. И все-таки, такие вещи в голове не укладывались.

— Даже если бы я согласился… Это очень непросто осуществить.

— Машину и людей я вам выделю. Что же касается вознаграждения…

— Вот это не надо! Тогда я почувствую себя преступником. Переведите деньги на счет больницы. Причем такие, чтобы я мог нормальные лекарства закупить. Я уже понял, что это вы можете.

— Хорошо, — согласился собеседник. — Теперь о деталях…

Юля заранее готовилась к самому худшему. Она знала, что от профессионально подготовленного взрыва уцелеть невозможно. И все-таки Нина Климова умерла для нее только в тот момент, когда об этом сказала медсестра. Поэтому, трясясь в машине, которая, прорываясь через пелену дождя, несла ее в детскую больницу, журналистка думала только о своей подруге. Теперь — бывшей.

Одна из мыслей была особенно болезненной. Не стоило долго искать причину, по которой убили Климову, причем вместе с сынишкой-наследником. Кому-то все-таки удалось оставить фирму без генерального директора. А ведь Нина уже почти отказалась от этой должности. Может, отказалась бы и еще раньше. Но некоторые подруги, в том числе и она, Юля, шутили за рюмкой коньяка: «Не торопись. Ну, кем ты будешь без “Транскросса”? Свободной художницей. А сейчас ты, как-никак, владелица одной из ведущих фирм Питера». Дошутились!

Конечно, Юля понимала, что сама она в этом не виновата. И все-таки, все-таки… А о чем думать еще? О мести? Но что она, скромная журналистка, сможет узнать о тех, кто смог заказать это преступление? Разве что поможет Алексею, когда он начнет докапываться. А начнет обязательно, в этом она была уверена. Но где же сейчас сам Алексей?

Погруженная в эти мысли, она доехала до больницы, расплатилась и вышла. Здесь в вестибюле охраны из фирмы «Кандагар» не было, однако оказался еще более надежный страж — пожилая вахтерша. Блеск разноцветных и покрытых пленкой Юлиных аккредитаций произвел на нее не больше впечатления, чем если бы ей сунули под нос ворох использованных троллейбусных билетов. Видимо, у старушки был многолетний опыт по укрощению настырных мамаш, поэтому Юля сдалась, но взялась за местный телефон и начала звонить по всем номерам. От неосмотрительной уборщицы Громова узнала, что главврач еще не уходил из больницы, поэтому она звонила в его кабинет снова и снова. Вахтерша издали неодобрительно смотрела на нее, однако документы со словами «Смольный» и «ГУВД», видимо, произвели на нее какое-то действие, поэтому она не решалась оттащить посетительницу от телефона.

Наконец, главврач не выдержал и поднял трубку. Сперва он уклонялся от ответа, в результате чего был вынужден выслушать короткую, но очень динамичную лекцию о правах журналистов и обязанностях должностных лиц. Потом коротко и просто сказал:

— Дмитрий Климов? Он умер полчаса назад. Вас еще что-нибудь интересует?

Юля заранее подготовила пару профессиональных вопросов, но тут же поняла, что не сможет их задать. Она извинилась и попрощалась.

Итак, в живых ни осталось ни Нины, ни ее мальчика, которому не исполнился и год! Юля положила трубку, понимая, что не сможет сдержать слез. И плача, направилась к выходу, желая как можно скорее выйти на улицу, где в такую погоду любой прохожий без зонта напоминает плачущего человека…

— Здравствуйте, вы Юля Громова? — окликнули ее.

— Да, — она пыталась сообразить, где встречала этого человека. Похоже, однажды видела в компании с Алексеем и Ниной. Алексей тогда ляпнул, что это, мол, наш «Главбух», но поправился, перехватив недоуменный взгляд Юли: «Это начальник охранного спецподразделения».

— Я Павел Олегович, директор фирмы «Кандагар», охранявшей «Транскросс». Нам надо поговорить.

«Доохранялись!» — подумала Юля, однако вслух этого не сказала, лишь кивнув головой.

— Тогда давайте сядем в мою машину.

Они вышли из здания и сели в черную «Вольво», припаркованную неподалеку. Павел Олегович протянул Юле пачку «Мальборо». Она поблагодарила и взяла сигарету.

— Мерзкий денек, — сухо заметил Павел Олегович.

— Я их всех знала, — снова всхлипнула Юля.

— Я тоже, — сказал Павел Олегович. Девушка подумала, что он сейчас начнет ей объяснять, как долго знал и Алексея, и Нину, однако собеседник молчал. Наконец он заговорил опять:

— У меня будут к вам две очень трудные просьбы. Я надеюсь, вы сможете их исполнить. Первая: вы должны поверить мне. Понять, что я поступаю так не просто как человек, за деньги охранявший «Транскросс», но и давно знающий Нину. И вторая: забудьте о том, что сегодня посещали больницы.

— Почему? Это действительно необходимо?

— Да, необходимо для вашей же безопасности и безопасности Нертова, — голос Павла Олеговича был сух. — Согласно вашим служебным обязанностям, вам, правда, придется написать о происшедшем. Но необходимую информацию вы найдете в сводке ГУВД.

Юля только всхлипнула в ответ, вспомнив, как недавно разговаривала с Ниной по телефону. «Главбух» расценил всхлип, как знак согласия.

— Хорошо. Так куда вас отвезти?..

Глава третья. ДВА КРЕСТА — НЕ СИФИЛИС

ИВС — изолятор временного содержания, где уже вторые сутки парился Нертов — чем-то напоминал ему давнюю военную службу и гарнизонную гауптвахту. Такое же полутемное сырое бетонное помещение, половину которого занимал обшарпанный деревянный помост, а попросту — нары, тяжелые двери с глазком, гулкие шаги охранника в коридоре… разве что на «губе» в подобную «келью» забивали человек по десять, а то и по пятнадцать служивых, а в ИВС юрист находился один. Сосед, который пытался поговорить «по душам» с сокамерником, так и не получил ожидаемой информации и сегодня утром был уведен…

Тогда, на срочной, Алексея перед очередными учениями прикомандировали к отдельному взводу, расположенному чуть ли не в ста пятидесяти километрах от части, неподалеку от норвежской границы. Командировка, скорее, напоминала ссылку. По сравнению с полным соблазнов Мурманском, где прежде служил сержант Нертов, новое место службы даже не было огорожено со всех сторон аккуратно выкрашенным в теневые квадратики забором со звездочками — все равно справа и слева сопки, идти в самоволку можно только к таежным комарам. Лишь где-то вдалеке маячила пара серых пятиэтажек, приютивших семьи командного состава местного пехотного полка и стройбата.

Звучное название отдельного взвода «ПКП» — передовой командный пункт — могло ввести в заблуждение разве что гражданских родственников и друзей, которым после дембеля бывшие солдаты и сержанты вовсю заливали об ответственности и опасностях службы. На самом деле — обычная армейская рутина от учений до учений, когда взвод выезжал в «поле», где обеспечивал связь и охрану дивизионного командования. За каким фигом это было нужно, Нертов так и не смог понять — начальство квартировалось далеко, а местные части должны были в случае нападения вероятного противника держаться от четырех до пятнадцати минут. После этого их боевая задача считалась выполненной. За такой срок любой, даже самый расторопный комдив, мог разве что вылезти из постели и, приняв стакан чая, сесть в подошедшую машину, но уж никак не проехать на ней полтораста километров до места, откуда надлежало командовать. Впрочем, как говорится, «солдат спит, а служба идет», поэтому «пэкаписты» особо не роптали, находясь вдали от начальства.

Единственная неприятность во взводе существовала в лице его командира. Престарелый старлей, казалось Алексею, некогда прочитал всего одну книжку, а потому был опаснее любого другого, не читавшего вовсе, так как мнил себя очень умным.

«Ха, — подумал Нертов, впервые услышав разглагольствования взводного о своих достоинствах, — умные служат в других точках ЛенВО. А ты, видать, просто или разгильдяй, или “залетчик”».

И добро бы прикомандированный сержант только тихонечко думал. Так нет, умудрился еще пару раз поправить старшего товарища: «не лОжить, товарищ лейтенант, а клАсть; не договорА, а договОры»… В результате старлей не выдержал и, заявив, что раз «блокадник» такой начитанный, то и пойдет сейчас грузить всякие «фУгасы» на гауптвахту, а через пару дней, когда начнутся учения, вместе со взводом отправится в тайгу охранять дивизионное начальство от комаров. Обещание взводный тут же исполнил, так что через полчаса строптивого сержанта уже определили в камеру.

Жизнь на гарнизонной гауптвахте оказалась ненамного хуже, чем рядом с придурковатым комвзвода. Днем часть «губарей» обычно гоняли на работы в кочегарки, где, притащив несколько тачек угля, можно было вволю выспаться у теплых печей. Другим, кому везло больше, доставались склады военторга, под командованием жены «начгуба». Тетка она была стервозная, зато остальные работницы да продавщицы относились к солдатам достаточно тепло и от всей души подкармливали их «излишками» продовольствия. Единственным минусом, пожалуй, были жесткие нары и отсутствие белья. Впрочем, во время службы срочникам приходилось и без «губы» ночевать во всяких условиях. Тем более, если выбирать между «полем» с комарами и какой-никакой крышей над головой… А здесь, говорили местные аборигены, сам Гагарин бывал (каждому вновь попадающему под замок с гордостью показывали камеру, в которой якобы некогда сиживал первый космонавт СССР еще в бытность обыкновенным лейтенантом).

В общем, отоспавшись пару дней, Нертов решил, что спокойно выдержит на «губе» еще недельку, пока идут учения. Это казалось спокойнее, чем охранять дивизионное командование. Потому на ближайшее же построение он вышел в кителе с расстегнутыми на воротнике крючком и верхней пуговицей. Увидев такую «бурость», начгуб даже не заорал по своему обыкновению, а просто хмуро велел застегнуться. Нертов пробурчал, что ему душно, но все же, хотя и демонстративно медленно, начал застегиваться.

— Ты что, ДП не боишься? — недобро осведомился начгуб, видимо, ожидая от арестованного немедленного покаяния и должной прыти.

— Честно говоря, не боюсь, — скромно ответил Нертов. — Все равно придет взводный и заберет меня на учения. Куда комдив без охраны денется?

— Спорим, что не поедешь?.. Трое суток дополнительного ареста!

— Есть трое суток! — обрадовался Алексей.

К вечеру его вызвали в кабинет начгуба. По дороге часовой успел шепнуть: мол, приходил твой старлей, изорался, потом коньяк предлагал, а начгуб уперся и к фигам его собачьим. Представляешь, говорит: «Кру-угом! Ша-агом марш!.. А не то сам рядом сядешь, салага».

Добравшись до кабинета, Нертов окончательно решил, что начальник гауптвахты — мужик нормальный, а потому больше выпендриваться не стоит. И действительно, начгуб, отослав сопровождающего, разрешил Алексею устроиться на стуле, после чего поинтересовался, не специально ли сержант напросился на ДП? Нертов опустил голову: «Специально».

Видимо, взводный сильно допек не только сержанта, но и начгуба, а потому последний спросил, сколько времени Нертов намерен еще сидеть и что он умеет делать кроме как охранять комдива. Алексей, заметивший обшарпанные плакаты на стенах кабинета, впервые за армейскую жизнь признался, что может рисовать и работать плакатным пером.

Вообще-то, художникам всегда жилось на службе неплохо, но Алексей, прозанимавшийся по настоянию отца еще в школе рисованием, считал непорядочным орудовать кистью, пока товарищи убирают дерьмо в каком-нибудь наряде. Сейчас же ситуация была другая. До «дембеля» оставалось полгода, а что касается комдива — пусть его умник-взводный и опекает.

В результате две недели Нертов занимался только писанием-рисованием, свободно уходил с «губы» на почту за письмами и в «чепок» — солдатский магазин, а затем вышел сытый, выспавшийся и довольный. На прощание начгуб предупредил, чтобы сержант в ближайшее время ему на глаза не попадался:

— У меня, понимаешь, проверка на носу. Увижу — не сдержусь, еще на пару недель рисовать посажу. А ведь тебе, небось, еще дембельский альбом доделывать надо? — и чему-то улыбаясь, пошагал в сторону камер.

После окончания юрфака, во время службы в военной прокуратуре, Нертов насмотрелся на множество разных гауптвахт, похожих одна на другую как близнецы-братья. Правда, посещал он эти заведения отнюдь не в качестве «губаря», а либо для допросов подследственных, либо проверяя соблюдение правил содержания арестованных…

Теперь же Алексей снова оказался под замком. Скоро должно было минуть сорок восемь часов с момента его водворения в ИВС. Это значило, что или прокурор дает санкцию на арест, а подозреваемому предъявляется обвинение, или уже через несколько часов он выйдет на свободу.

Казалось, все, что милиция могла отработать, она сделала. А может, и больше: даже мужичонка, бестолково, но усиленно интересовавшийся записной книжкой московского бизнесмена, давно вышел из камеры и, очевидно, отчитался перед своими «работодателями».

«Кстати, интересно, перед кем? — подумалось Нертову. — Ведь про эту книжку я никому не рассказывал. Значит, существует еще один перекрасившийся оперок, столующийся у бандитов, убивших Раскова и мучивших Юрия Александровича. Впрочем, горе-“барабан” сдуру назвал фамилию опера, за которым якобы сидел. Вот с ним-то и поработаем при случае…».

Заскрежетал ключ в дверях. Пожилой милицейский сержант принес скудный ужин. Алексей поблагодарил и, заметив в кармане милиционера газету, попросил, ее почитать. Тот, проворчав, что, дескать, делать арестованным больше нечего, как развлекаться, все-таки газету дал: «Помни мою доброту. В “Крестах” не начитаешься».

Кое-как проглотив жидкую похлебку, Нертов развернул газету. Это оказался сегодняшний выпуск «Питерских новостей». Алексей начал просматривать их с последней страницы. Он сразу же пролистнул рубрику «Дом мод», которой почему-то в последнее время редакция все чаще дразнила своих нищих читателей, наискосок пробежал скрыторекламный репортаж о бесподобном отдыхе одного из руководителей газеты в Египте и содранную с информационных каналов полосу международных сплетен. Надеясь оставить самое интересное — городские новости — напоследок, Нертов несколько дольше задержался на очередной разоблачительной статье некого Гутмана.

Эта фамилия была знакома. Впервые Алексей обратил на нее внимание, начав отрабатывать связи журналистов Бананова и Щучкина, некогда писавших заказные пасквили против «Транскросса».

Тогда юриста через знакомых «подвели» к представителю некоего сообщества. Представитель в доверительной беседе назвал несколько фамилий «журов», с которыми «можно иметь дело». Одним из них и был Бананов.

«Хороший писака, — хмыкнул Представитель, — но с ним накладка вышла. Его “ивченковские” не вовремя перекупили. Всякого компромата понадавали, а он и расписался. Жаль, в редакции вовремя сообразили, шеф там с юристом шибко ушлые, а то бы имели мы теперь еще одну газетенку карманную».

На недоуменный вопрос Нертова, причем здесь «карманная газетенка», собеседник покровительственно разъяснил, что прибрать к рукам прессу можно несколькими способами. Один из них — воспользоваться ошибками журналиста. «Сливаешь какому-нибудь самонадеянному придурку кучу “компромата”, он строчит свои вирши. А обиженные граждане — в суд: “Пожалуйте опровержение. И еще денежки за страдания тяжкие, за вред моральный”. А денежки-то эти редакции взять негде. Вот и приходиться им самим отдаваться. Неужели не слышал никогда?»

К сожалению, о подобных вещах Нертову слышать приходилось. Несколько лет назад одна молодежная газета примерно таким образом несколько номеров подряд восхваляла чудо-ювелиров, да еще и денег им кучу задолжала. А вопрос-то, казалось, был мелочевый. Ну, назвали, одного из ювелиров преступником — кто ж тот номер помнит? Ан нет, обиженный гражданин бросился в суд, заявил, что его опозорили на всю страну («Я же несудимый!»). И вот результат: газета, изваляв себя в грязи, тихо захирела, уже никогда впредь не смея писать на «острые» темы…

А снова кого-то разоблачал, самодовольно заявляя при том, как тщательно он выверяет все факты, как бережно работает с документами… Нертов, «отрабатывая» тогда этого писаку, точно установил, что все его статьи в обязательном порядке проходят через юротдел газеты, безжалостно правятся и нередко возвращаются у на переработку как некондиционные. Что же касается документов, то, по мнению редакционного юриста, журналист может «смотреть в книгу, а видеть фигу», то есть описывать напечатанное даже в официальных бумагах с точностью до наоборот.

«Впрочем, чего я на него вдруг взъелся? — подумал Нертов. — Ну, отрабатывает свои деньги как умеет, удовлетворяет себя любимого. Подумаешь, комплекс Наполеона, ничего особенного…».

Он, наконец, добрался до первой полосы газеты и сразу же натолкнулся глазами на заголовок: «Взрыв по дороге на кладбище».

«Опять очередные “разборки”», — решил Алексей, нехотя начав проглядывать статью. Однако, прочитав первые строчки, он вдруг напрягся и, уже ничего не замечая вокруг, начал вновь и вновь перечитывать заметку, потом, отбросив газету в сторону, застонал и упал ничком на нары…

Аркадий Викторович Латышев перешел в городскую прокуратуру из района менее месяца назад и потому чувствовал себя несколько напряженно — будь ты хоть семи пядей во лбу, новый коллектив, новая работа все равно будут «притираться» с тобой в лучшем случае полгода. Тем не менее ни один из посетителей нового «важняка» не имел повода усомниться, что хозяин кабинета чувствует себя здесь, как рыба в воде. И уж, тем паче, не мог это сделать очередной визитер — оперуполномоченный уголовного розыска одного из райотделов милиции Филипп Игнатьевич Санькин, «приданный» Латышеву для работы по раскрытию убийства гражданки Климовой, ее охранника и сына.

Филиппа Игнатьевича по имени-отчеству звали разве что подследственные, да и то нечасто, ибо он обычно требовал от них обращения, которое считал официальным: «гражданин следователь». Действительно, до недавних пор Санькин трудился именно в этой должности. Но потом начальство ему намекнуло, что лучше бы он освободил ее по-хорошему, перейдя в ОУР или в участковые. Впрочем, «намекнуло» — слишком мягко сказано — просто поставили перед дилеммой: или — или. Санькину хватило ума согласиться на первое предложение.

В своей неудавшейся карьере он винил не свое инженерное образование (мало ли сегодня в милиции трудится бывших инженеров?), а происки недоброжелателей, всяких начальских блатняков. До сих пор Санькин с дрожью вспоминал недавнюю выволочку в инспекции по личному составу, которую он получил после допроса гражданина Нертова.

Некоторое время назад группа захвата задержала этого гражданина при попытке проникнуть в чужую квартиру, где проживала некая Климова. Кроме того, казалось, предостаточно было оснований подозревать, что Нертов причастен к убийствам нескольких детей. Это мог быть звездный час начинающего следователя, и он решил воспользоваться шансом, чтобы «поднять» серийного убийцу. Санькин и сейчас считал, что поступил правильно, стараясь «расколоть» подозреваемого.

«Подумаешь, угрожал посадить или наручниками его к батарее прицепил! — думал экс-следак. — Что же в этом противозаконного? Да и киянкой по голове этому наглецу следовало съездить. Так нет же: набежали “крючки”-проверяющие, поставили на ковер, сволочи: “Ты, мол, циркач долбаный, как смел права граждан нарушать?!” Посмотреть бы, как эти остолопы приехали заступаться за какого-нибудь бомжа — фиг вам! Из кабинета бы никто свою задницу не высунул. А тут сынок директора завода, да хахаль дочки-миллионерши другого генерального. Небось, прикормил пол-ГУВД — вот целый замначальника главка и пожаловал. “Нарушаете законность, — понимаешь ли. — Немедленно в инспекцию по личному составу!”»

Впрочем, в инспекции, хорошенько «вздрючив» Санькина, все-таки из органов не выгнали, но в другую службу перейти заставили. Начальству же было доложено, что следователь с такой фамилией больше в ГУВД не работает, и все успокоилось.

Неизвестно, каким образом в ОУР, куда перевели опального «следака», узнали о причинах пополнения и разговоре в инспекции по личному составу, но за Санькиным прочно закрепилась кличка «Циркач». Правда, так его называли лишь за глаза, а обращались по-простому — Филя. Санькину и здесь хватило ума не спорить. Он знал, что полуспившиеся и офанателые на своей работе недоумки-опера, каковыми экс-инженер считал новых товарищей, легко могли придумать что-нибудь похлеще.

Теперь же Филю прикомандировали к горпрокуратуре для помощи в раскрытии убийства. Это был знак судьбы — погибшая женщина, насколько помнил Санькин, некогда была в интимной связи с его обидчиком Нертовым.

«Питер — город маленький, — вспомнилось выражение из одного детективного романа, — а раз маленький, то сидеть тебе, блатнячок. И надолго. А что самое приятное — сгноит тебя дядя из горпрокуратуры, и никто не скажет, что это несправедливо. Сидеть тебе, подлюка, в “Крестах”! Правда, два креста еще не сифилис, но сгниешь ты точно», — в предвкушении такого финала Филя задержался на пороге кабинета Латышева.

— Проходите, — тон «важняка» не предвещал ничего доброго. — Я ознакомился с вашими предложениями по проведению оперативных мероприятий. Извините, но это какой-то детский лепет… Кстати, вы в розыске давно?

— Около месяца, — нехотя признался Санькин, но тут же поспешно добавил — а до этого я больше года работал следователем.

— Значит, хреново работали, — оборвал Латышев. — В милицию, небось, из инженеров пришли, после сокращения?

Но, взглянув на собеседника, сотрудник прокуратуры только махнул рукой:

— Ладно, не отвечайте, и так все понятно. Будем учиться. Присаживайтесь и пишите. Во-первых…

Лоб Фили уже покрылся бисеринками пота, а самая противная капля висела на кончике носа, но он не смахивал ее, стараясь успеть записать все, что быстро диктовал Латышев. Основной упор в плане «важняка» был сделан на выявление возможных мотивов преступления и связей потерпевшей.

Аркадий Викторович практически исключал возможность, что столь дерзко и профессионально осуществленное покушение могло адресоваться погибшему водителю-охраннику — таких не убивают подобным образом. А за взрывом машины, очевидно, стояли профессионалы. Они же могли начать действовать, скорее всего, только если дело касалось больших денег.

Что касается этого мотива, он, как верхушка айсберга, был на виду: Климова — гендиректор крупнейшей автотранспортной фирмы с огромными оборотами. А по соседству с таким бизнесом всегда и «черный нал», и махинации, и бандиты. Поэтому Латышев требовал самым тщательным образом проверить имущественное положение погибшей, возможных наследников, претендентов на управление «Транскроссом», найти список акционеров и выполнить еще множество других действий.

Филе вдруг вспомнился фильм, который он смотрел в детстве с мамой, потащившей мальчика через весь город в кинотеатр ретроспективного показа.

«Он вышел сразу после войны, — говорила тогда мама, — мы ходили на него всем классом. Как прекрасно там играла Фаина Раневская! А Золушка… ты даже не представляешь, какая она милая…».

Маленькому Филе имя Фаина еще ни о чем, кроме школьной уборщицы, не напоминало, о «милых» девушках он по-малолетству не задумывался, но кино и правда оказалось интересным.

Сейчас же, слушая «важняка», перед Санькиным вдруг снова всплыл образ предприимчивой мачехи, строго-настрого наказывающей падчерице перед отъездом на бал: «…еще посадишь девять кустов роз. И чтоб к утру расцвели!»

«Когда я все это успею выполнить? — трепетал Филя. — Здесь же работы для целой группы! А этот сидит, важный как ГИП и только указания дает…

Но возражать Латышеву Санькин не решился и, дописав все указания, поплелся исполнять их по мере своих возможностей.

Алексей, отбросив газету, застонал и упал ничком на нары. Он лежал, не шевелясь, в каком-то оцепенении, а в голове, словно кадры изорванной хроники, крутились образы ушедших. И почему-то под аккомпанемент газетного штампа: «Потерпевшая скончалась, не приходя в сознание».

Первая встреча в «Транскроссе». Генеральный директор: «Знакомьтесь, это моя дочь. А это новый начальник твоей охраны… Общайтесь». Нина: «Ну, хорошо, давайте о своей охране. Только пообещайте, что когда-нибудь мне еще почитаете стихи».

Потерпевшая скончалась не приходя в сознание…

Выстрелы на Лазурном берегу. Испуганное лицо Нины, тянущейся к Нертову, повисшему над обрывом на одной здоровой руке. «Уходите!» — «Нет, я помогу, мы уедем вместе».

Скончалась, не приходя в сознание…

Гул прибрежного прибоя. В красноватой пелене Нина, склонившаяся над раненым: «Я знала, что найду тебя… вас».

Не приходя в сознание…

Офис генерального директора «Транскросса». Снова Нина, вцепившаяся побелевшими пальцами в стол: «Не смей мне никогда звонить!.. Слышишь, никогда!»

Потерпевшая скончалась, не приходя…

Квартира на Захарьевской. В соседней комнате безмятежно посапывает маленький Митя. Нинины глаза, полные слез: «Ты не уйдешь, правда?..» Шепот: «Все будет хорошо, девочка, поверь… все хорошо».

Потерпевшая скончалась…

Начало весны. Сквер у городской больницы. Нинина фигура между деревьев. «Милый… любимый… извини, пожалуйста, я все знаю… Коля и Павел Олегович все рассказали… пропади пропадом эти акции… Бог с ним, с «Транскроссом»… Главное — мы вместе… я дура… какая же я дура!»

Скончалась…

Из оцепенения Нертова вывел грохот в коридоре ИВС. Видно, кто-то уронил на цементный пол металлические миски, из которых кормили задержанных. Алексей рванулся было к дверям, чтобы потребовать немедленного освобождения, но вовремя сдержал себя, снова сев на нары — все равно бесполезно. Только ненормальный будет устраивать здесь истерику, крича о своих неотложных делах и невиновности. Все равно, хоть удавись, никто не выйдет отсюда раньше срока. Никто.

Нертов, стараясь собраться, заходил по камере.

«Сейчас главное — взять себя в руки. Не расслабляться. Только не расслабляться», — как заклинание, повторял он про себя, но перед глазами все равно стояли живые Нина и маленький Митя.

От бессмысленной беготни туда-сюда стало еще хуже. Тогда Алексей применил последний, самый надежный способ. Он сел на пятки, положив руки на колени, закрыл глаза и начал дышать, настраиваясь только на тренировку, как некогда учил его первый тренер-сэнсэй. Затем юрист до одури наотжимался, отработал в ускоренном темпе всевозможные удары, блоки и связки, снова сделал серию силовых упражнений и закончил вынужденную тренировку аутотренингом…

После такого «лекарства» он смог более спокойно мыслить, смотря на произошедшее как бы со стороны. Боец, поддающийся эмоциям, всегда проигрывает. А этот бой еще не окончен. Значит, для эмоций времени нет. Нужен только разум, а не чувства. Только разум.

Он знал, что как только выйдет на свободу, то лично, не доверяя милиции, найдет убийц. Обязательно найдет. А потом…

Что будет потом — неважно. Главное — найти. И начал очередной раз просчитывать последние события.

Как ни крути, выходило, что все беды последних дней возникли из-за органайзера, который Алексей «на всякий случай» прихватил из кармана убитого московского дельца Ивченко. Следовательно, именно в органайзере содержатся или, по крайней мере, могут содержаться сведения, касающиеся неких ныне здравствующих персон. Причем, сведения архиважные, опасные и, как нынче говорят, эксклюзивные. Ради их получения организовано убийство начальника ОУР Раскова (он же успел перед смертью шепнуть, что бандиты искали книжку); чуть не погиб старый оперативник Юрий Александрович; задействован, как минимум, один перекрасившийся опер из местного отдела — не зря же «барабан» в камере пытался поговорить об органайзере (неужели, никого поумнее не нашлось?). А это все значит, что найти убийц должна помочь та же злосчастная записная книжка!

Нертов на днях пытался разобраться в ее электронной памяти, но не смог — на входе стоял пароль. «Следовательно, если у меня дома не было обыска, надо будет дать поработать кому-нибудь из хакеров. Эти спецы что угодно могут вскрыть, причем, даже бесплатно, из спортивного интереса». Но деньги не важны. Алексей готов был все отдать, только бы найти убийц, а главное — организатора.

Другая же часть органайзера представляла собой обычную записную книжку. Но и там записи были странные, хотя, судя по цифрам, было понятно — речь шла о деньгах. Только кто же их получал или должен был получить? Одни аббревиатуры.

Тренированная память, как на фотографии, точно запечатлела странички, испещренные торопливым почерком: «СВ», «КУП», «ПЛАТ», «ОБЩ» — эти сокращения напоминали лишь о поездах дальнего следования. «БТ», «НВ», «ЛМ» — о сигаретах, «ВЫБ», «МОС» — о городах. А может…

Но, не успев родиться, идея была безжалостно уничтожена скрежетом ключа. Дверь камеры распахнулась, и пожилой сержант скомандовал:

— Нертов, с вещами на выход!

Вещей, естественно, у юриста никаких не было, даже шнурки от кроссовок отобрали при задержании, чтоб не было соблазна повеситься. Поэтому Алексей шагнул к выходу.

— Газету тоже с собой забирай, нечего в камере грязь разводить, — на прощанье велел милиционер.

— В общем так, парень, — оперативник, два дня назад отправивший Нертова в «клетку», сегодня выглядел более благодушным, хотя и таким же невыспавшимся, — ты свободен. Но! К тебе есть разговор, поэтому лучше не торопись убегать…

Алексей кивнул и вытянул под столом ноги, готовясь послушать, что же интересного скажет опер.

— Ты сам в системе служил, — продолжал хозяин кабинета, — думаю, не обиделся сильно за двое суток. Сам должен понять — другого варианта у нас не было. А друг твой, не волнуйся, его недели через две выпишут. Я у врачей спросил. Правда, в сознание он пришел только сегодня. Но очень толково — пока не заставил записать показания о твоих подвигах — больше ни о чем говорить не стал… Ты шибко-то не радуйся. Тебе еще придется потрахаться с прокуратурой, все-таки трое «клиентов» в больнице и один труп. Но скажу по секрету, один сдуру уже «колонулся», что его кореша, дескать, с собой взяли, а в квартире начали хозяина «мочить». Он, якобы, был не при делах. Ну, я про дубинку телескопическую напомнил… В общем, ты пока свободен, но в прокуратуру завтра с утра явишься. Там передопросят.

Нертов слушал не перебивая, ожидая главного вопроса, из-за которого его не сразу выгнали на улицу, а «подняли» в кабинет: «Сейчас начнет про органайзер. Неужели и этот перекрасился?»

А между тем, опер ни о какой записной книжке спрашивать не стал. Он лишь напомнил Алексею, что вся история произошла на его территории, а потому кто бы не вел следствие, расхлебывать все равно ему — старшему оперуполномоченному Федорову. Потому было бы неплохо, чтоб Нертов устно хоть намекнул о том, о чем может «забыть» поведать в прокуратуре.

Нертов не стал посвящать оперативника во все нюансы дела, сказав, что просто хотел зайти в гости к Александрычу и причин нападения на него не ведает, но при случае обязательно расскажет, если что узнает.

— Да, кстати, а с какой грядки были эти бандюки?

— Сие — пока тайна, покрытая мраком. Тот «терпила», по заяве которого ты сел, оказывается, имел фальшивый паспорт. Сейчас его ищут. Другие, которые в морге и в реанимации, неопознаны, шлялись без документов. Проверка по отпечаткам пальцев ничего не дала. Ну, а последний, который начал «колоться», так с ним еще работать и работать. Не сдает даже бригадира, гад…

Уже когда Нертов собрался уходить, Федоров крикнул ему вдогонку:

— Да, чуть не забыл: тебя там внизу, в машине, отец ждет, не потеряйся!

Алексей про себя матюгнулся: «Опять оперские штучки — поговорить, поговорить… А об отце, который и так изволновался якобы забыл сразу сказать… Впрочем, ладно, работа у оперов такая», — и он заспешил вниз по лестнице, а оперативник остался в кабинете размышлять, почему же все-таки при наличии трупа и нескольких «предпокойников» этого Нертова не задержали? Более того, когда в РУВД сегодня позвонил зампрокурора района, то примерно так и сказал: «Завтра пусть зайдет, подписку о невыезде получит. Но завтра. А сегодня не вздумайте его тормозить». Не знал оперативник и тех событий, которые предшествовали этому решению…

Встреча с отцом была тяжелой. Они молча обнялись. Затем Нертов-старший велел сыну сесть на заднее сиденье машины, тяжело устроился рядом сам и коротко скомандовал шоферу: «К дому!»

— Извини, папа, я не могу сейчас туда ехать, — Алексей постарался говорить как можно мягче, зная, что отец не любит, когда ему возражают. — Мне надо побыть одному.

Нертов-старший достаточно легко согласился с первой частью возражения:

— Хорошо. Тогда сейчас поедем к тебе, на Чайковского. Но только вместе. Так будет лучше.

У сына не было ни сил, ни желания спорить, и он просто отвернулся к окну, смотря на сереющую в сумерках Неву.

Машина мчалась по набережной мимо старых заводских зданий, устремляясь к Литейному мосту, на который надо было свернуть, чтобы добраться до улицы, где жил Алексей. Желтые глаза фонарей пятнами выхватывали из сумерек участки асфальта, похожие на танцплощадки. На одной из таких площадок и правда, словно танцуя, подпрыгивали две девицы, размахивая руками. «Кресты», — Алексей даже не повернул голову вправо, зная, что там за высокой кирпичной стеной скрывается следственный изолятор, а девицы, скачущие на проезжей части, пытаются уверить в своих чувствах его обитателей и ждут, когда им с помощью духовой трубки выкинут очередную записку — «маляву»… Концертный зал — районная администрация, площадь с вождем на броневике…

Казалось, что Нертов-старший заранее предвидел визит в квартиру сына. Во всяком случае, когда машина остановилась у дома на Чайковского, шофер начал доставать из багажника какие-то пакеты, явно набитые провиантом.

Алексей не ошибся. Его родитель, зная характер сына, заранее подготовился к встрече и основательно затарился в ближайшем магазине «24 часа».

— Иди, переоденься и прими душ, — велел Юрий Алексеевич. — А я пока с едой разберусь…

Оказалось, что к встрече отец подготовился лучше, чем думал Алексей. Уже была отправлена под стол первая бутылка коньяка, выпитая родственниками практически молча и без чоканья. Только тогда гость негромко и достаточно коротко рассказал сыну о последних событиях дома.

— С похоронами я все решил, они состоятся послезавтра на Охтинском кладбище. Мама на них поехать не сможет. Она останется за городом с собакой. Так будет лучше. Остальных я предупредил…

Под «остальными», видимо, Юрий Алексеевич понимал оставшийся управленческий персонал «Транскросса» и Нининых знакомых. У самого Алексея, наверное, не хватило бы сил обзванивать их и многократно отвечать на традиционный неуместный вопрос: «Как?! Не может быть… Что с ней случилось?» Поэтому он был благодарен отцу, взвалившему на себя (а скорее, на кого-то из секретарей) тяжкое бремя организации похорон.

Нертов-старший, казалось, угадав мысли сына, сообщил, что оповестил о времени похорон и фирму, и знакомых Нины, чьи адреса нашел в ее записной книжке.

— И еще, когда я ездил в больницу, куда сначала доставили Нину, встретил там какую-то журналистку. Юлю, ее приятельницу… Да, ее фамилия — Громова. Она помогла быстро опубликовать некролог…

На вопрос Алексея, что делала Юля в больнице, Юрий Алексеевич лишь пожал плечами: «Я думаю, она приехала к Нине, узнав о несчастье». После этого Нертов-старший перевел разговор на другую тему.

С какого-то момента Алексею начало казаться: отец что-то не договаривает, он напоминает боксера, вышедшего на первый раунд с неизвестным противником, прощупывает его отдельными ударами, все время перемещаясь по рингу и ожидая ответной реакции. Нертов-младший слишком хорошо знал характер своего родителя и, опустошив очередную рюмку, напрямую спросил, о какой проблеме должна идти речь.

Юрий Алексеевич пристально посмотрел на сына, мелкими глотками выпил свой коньяк, закусил его шоколадкой и только тогда, также медленно и осторожно, как вел предыдущую часть беседы, приступил к главному. Суть его мысли сводилась к тому, что «Транскросс», особенно сейчас, нельзя бросать на произвол судьбы (с этим Алексей был согласен). И управлять фирмой должен свой человек (с этим тоже спорить было неуместно). Только вот сам Алексей для такой должности совершенно не подходит. Не смогут удержаться на этой работе и другие люди. А потому, по мнению Нертова-старшего, возглавить «Транскросс» должен был именно он.

Алексей ожидал чего угодно, но только не этого предложения, а потому старался понять причины, побудившие отца ввязаться в достаточно грязную и опасную историю с фирмой. Но Нертов-старший, очевидно, был слишком хорошо готов к разговору.

— Пойми, во-первых, так или иначе интересы моего комбината и «Транскросса» пересекались. Об этом тебе известно. Во-вторых, «наезжать» на меня, — он сделал ударение на этом, — никто не будет. Со мной проще сотрудничать. Кроме того, извини, ты не управленец. А мои и твои интересы в этой компании совпадают. Я знаю, что вы с Ниной собирались продать акции фирмы. Но я это смогу сделать гораздо лучше и, кстати… не спорь, — заранее прервал он сына, — выгоднее. Поэтому мне нужен приказ о назначении меня исполнительным директором…

А Нертов-младший и не собирался спорить с отцом. Он лихорадочно старался просчитать все последствия, к которым может привести такое назначение. Нина, собираясь уезжать во Францию, своим приказом назначила Алексея исполняющим обязанности генерального директора. Это значило, что сегодня именно он имел право принимать на работу и увольнять сотрудников «Транскросса». Если же сейчас удалось бы взвалить на кого-нибудь заботы, связанные с текущими делами фирмы — тогда можно все свои силы использовать для поиска убийц. К тому же неизвестно, сколько времени займет разбирательство в прокуратуре и, что не менее важно, выполнение просьбы жены Раскова.

Поэтому Алексей согласился с отцом и тут же, взяв чистый бланк «Транскросса», напечатал «задним» числом приказ, в соответствии с которым Юрий Алексеевич Нертов назначался исполнительным директором и наделялся правом первой финансовой подписи.

Новый руководитель, аккуратно спрятав документ в папку, налил очередную порцию: «Давай, Леша, помянем…», а Алексей уже думал о том, что завтра же следует обязательно встретиться с Юлей Громовой, чтобы выяснить у нее, что известно журналистке о последних минутах жизни Нины, а может быть, об обстоятельствах убийства…

В эти дни оперуполномоченный ОУР Санькин, казалось, превзошел себя. Действуя по составленному Латышевым плану, он для начала выяснил в нотариальных конторах, что завещания Климова перед смертью не составляла. Кроме того, что было гораздо проще, в райотделе ЗАГСа Филе показали документы, из которых следовало, что господин Нертов добровольно признал себя отцом ребенка погибшей. Санькин внимательно перечитал заявление, после чего снял с него копию.

Следующим адресом, куда отправился оперативник, был дом 7 на улице Галерной, где разместилось Городское бюро регистрации прав на недвижимость. Именно здесь Филя заручился справкой, подтверждающей, что Климова была собственником двух дорогих квартир. Правда, одна досталась ей в наследство от умершего отчима, но это не меняло дела — главное, что даже балансовая стоимость хором исчислялась несколькими сотнями тысяч рублей.

Несколько сложнее оказалось с «Транскроссом», где, ссылаясь на отсутствие начальства, Санькина наотрез отказались знакомить с реестром акционеров. Но тут бывший инженер проявил смекалку, пригрозив, что сейчас же посадит нерадивого клерка за неповиновение. В результате струхнувший клерк извлек на свет божий папку с необходимыми сведениями.

Покидая фирму, Филя унес с собой выписку из реестра, согласно которой Климова значилась владелицей контрольного пакета акций «Транскросса», а следовательно, ее наследники могли рассчитывать на солидный куш.

На обратном пути Санькин не поленился добраться до Центрального адресного бюро и Информационного центра ГУВД, после посещения которых выяснилось — родственников у погибшей Нины Анатольевны Климовой нет, правда, нет на нее и никакого компромата.

После этого Филя направился в горпрокуратуру, докладывать об успехах. Он шел и думал, что его временный шеф Латышев большой дурак, хоть и прокурор. «Я же говорил, не фиг здесь искать. Имущество имела, а родственников нет. Значит, все в казну пойдет. Только жаль, что Нертова с этой стороны пристегнуть не удастся — ему “не светит” получить после смерти Климовой ни копейки».

Однако Аркадий Викторович вместо того, чтобы начать аплодировать или хотя бы похвалить, как рассчитывал Санькин, заметил по поводу его рассуждений:

— Почему же наследовать некому? А сын Климовой? Он же умер, помнится позднее…

— Как это — «позднее»? — возмутился Филя. — Его же одновременно с матерью взорвали.

— Я сам прекрасно знаю, что, как вы говорите, «взорвали» одновременно. Но по медицинским документам смерть Климовой наступила на час раньше, чем смерть ребенка. А это значит, что после матери наследовать должен был именно Дмитрий Алексеевич Климов. Родственников, говорите, нет? А что за копию заявления вы мне принесли из ЗАГСа?.. — Филя недоуменно молчал, не понимая, куда клонит Латышев — Так вот, по закону единственным наследником Климовой являлся ее сын, переживший мать пусть даже всего на час. А после смерти сына, даже не вступившего в права наследования, все имущество должен получить его отец. Подчеркиваю, не муж Климовой (у нее брак не был зарегистрирован), а отец ее ребенка. Вам понятно это?

Наконец до Фили начало доходить сказанное «важняком»: единственный, кому из материальных соображений сегодня была выгодна смерть потерпевшей и, затем, ее сына, был не кто иной, как зловредный блатнячок Нертов, на которого у Санькина был огромный ядовитый зуб! Поэтому оперативник вопреки своему обыкновению не стал очередной раз обижаться на Латышева, а радостно заявил, что все понял и будет усердно работать дальше…

«Ничего-то ты не понял, — грустно подумал после ухода Фили хозяин кабинета. — Даже если бы Нертов хотел завладеть наследством путем убийства своей сожительницы и сына — он бы никогда не мог рассчитать, что после взрыва мальчик погибнет позже матери. А значит, если Нертов и причастен, то мотив убийства другой. Впрочем, причем здесь Нертов?..»

Но Аркадий Викторович, размышляя подобным образом, не остановил оперативника, посчитав, что и отрицательный результат — тоже результат. Версии следовало проверять все, какими бы они фантастическими не казались. А вдруг проверка Нертова, и правда, поможет выйти на настоящих убийц Климовой?

Глава четвертая. ВОССТАНОВЛЕНИЕ ИСТЦА ПО ЧЕРЕПУ

Вернувшись домой из прокуратуры, Алексей хотел было еще раз обдумать план поисков убийц Нины, но едва сел за стол, как его работа, не успев начаться, была прервана треньканьем оконного стекла, будто кто-то в него бросил монетку. Алексей слегка отдернул штору, скрывавшую убогий вид питерского двора-колодца, тянувшегося куда-то вверх, к солнечному окошку-небу облупившимися стенами с замызганными окнами. На дне двора красовалась непременная помойка, подле которой постоянно крутился то десяток бродячих котов, то бомжей, выискивающих снедь. Иногда, обычно по ночам, помойка загоралась, и тогда жильцы дома могли насладиться наблюдением за слаженной работой ближайшей пожарной части, заливающей выщербленный асфальт водой, и поднимающими вверх струями пара, дыма и копоти. Последнее время у помойки все чаще можно было заметить не только извечных изгоев общества, но и некогда вполне уважаемых людей, ныне пытающихся влачить существование с помощью редких пустых бутылок, перепадающих им от более удачливых обитателей колодца. Если подобные территории были поделены между бомжами, которые ревностно оберегали свои вотчины, немедленно изгоняя конкурентов, то бывшие инженеры и доценты чаще «охотились», где угодно. Алексей уже не раз видел, как его соседка с верхнего этажа, некогда перспективный доктор химических наук, украдкой подбиралась к этой самой помойке и спешно уходила оттуда, пряча в стареньком преподавательском портфеле стеклотару.

Но в этот раз во дворе было только одно лицо и отнюдь не бич — под окном стоял Иван Гущин, сотрудник из сыскного агентства Арчи, который, заметив хозяина квартиры, знаками показал ему, чтобы тот открыл окно в кухне.

Недоумевая, почему старый знакомый решил так странно воспользоваться гостеприимством, юрист все же кивнул и пошел выполнять просьбу. Еще со школьных лет он порой, забыв ключи, забирался в квартиру через форточку в кухне, благо для нормального подростка бельэтаж, пусть даже в высоком старинном фонде, — не препятствие. Сейчас на окнах были раздвижные решетки, но при желании кухня могла быть запасным выходом для тех, кто вдруг захочет поиграть в шпионов и не будет пользоваться, как все нормальные люди, парадной, выходящей на улицу.

Иван же, когда Нертов открыл решетку и окно, только поманил его рукой во двор. Еще более заинтригованный, Алексей осторожно влез на подоконник и, на всякий случай, притворив за собой раму, выпрыгнул из квартиры.

Выбравшись на соседнюю улицу, друзья зашли в небольшой двор со сквериком, где облюбовали для разговора полуразвалившуюся детскую беседку, забросанную со всех сторон тинейджерскими окурками.

Предупреждая ненужные вопросы, Гущин положил руку Алексею на плечо:

— Я все знаю, Леша, или, точнее, что произошло. Теперь, пожалуйста, послушай меня. Только не перебивай. Во-первых, у твоей парадной — «хвост». Кажется, наши. И серьезные…

Бывший оперативник по старой памяти, упоминая милицию, нередко так и говорил: «наши», забыв, что он уже несколько лет как не служит в уголовном розыске.

Нертов вопросительно взглянул на друга, а тот продолжал:

— Я хотел к тебе нормально зайти, но заметил у парадной двоих бывших коллег. А чуть дальше — машина. Тоже наша. Только не говори, что это все во имя кого-то из соседей — сам понимаешь, они вряд ли кому интересны. Раз «пасут» по-серьезному — могли и к квартире «уши» приделать. Мы это уже проходили. А поговорить надо, и без свидетелей…

— Хорошо. Про «наружку» я понял, — Нертов надеялся поскорее закончить разговор и заняться поисками убийц, поэтому достаточно сухо переспросил: — А что во-вторых? Какие еще будут советы от ветеранов МВД?

— А во-вторых, — Гущин, казалось, не придал значения сарказму друга, — во-вторых, один ты работать не сможешь и не будешь. Дело это не только твое — раз. Одному тебе не потянуть — два. А лично я не хочу в неведении повторить судьбу ни Раскова, ни Александрыча — три. Кстати, последний тебе передавал привет — я только что из больницы. Все твои возражения я знаю наперед, поэтому рассказки об опасностях сыщицкой работы оставь для симпатичных журналисток. Все равно «наездом» на Александрыча наша контора будет заниматься. Только я думаю, здесь пересекаются общие интересы. Может, в «управе» или в прокуратуре и не просекли возможные связи между всеми делами, но для меня они очевидны. Поэтому, Леша, давай по-хорошему работать вместе…

Нертов, ошарашенный напором бывшего оперативника, попытался слабо возразить ему: мол, незачем вам влезать в чужое и довольно паскудное дело, но Гущин, будто полоснул по живому:

— Ты уверен, что тебя завтра не забьют в клетку? (Алексей только пожал плечами). Вот и я тоже не уверен, зная нашу систему.

Иван сделал небольшую паузу и затем, чуть улыбнувшись, тихо попросил:

— Ты только сам себе не вешай лапшу на уши. Хорошо? Давай лучше по плану. У меня есть идея…

Действительно, для сыщиков из агентства Арчи незнание могло оказаться более опасным, чем работа по делу. Если Нертов рассчитал правильно, то они все равно «засветились» перед неведомыми убийцами. А за решеткой и.о. гендиректора «Транскросса», ныне подозреваемый в убийстве, мог оказаться в любой момент. Поэтому Алексею ничего не оставалось, как согласиться на неожиданное предложение.

Когда Алексей, расставшись с Гущиным, вернулся домой тем же путем, которым выбирался на улицу — через окно, неожиданно зазвонил телефон. Это был Нертов-старший. Справившись о походе сына в прокуратуру, он сообщил, что, к сожалению, отношения у собаки с обитателями загородного дома не сложились. Псина, неосмотрительно оставленная в доме, по словам Юрия Алексеевича, отказывалась общаться, плакала все ночи напролет, отказывалась от еды и требовала, чтобы ее немедленно вернули на Чайковского. Узнав, что ее просьба удовлетворена, она соизволила самостоятельно запрыгнуть в машину…

— Поэтому, сынок, часа через полтора встречай свое сокровище, — закончил Нертов-старший монолог, — мы уже едем с ним в Питер.

Юрист, даже хорошо изучив своего отца, не мог его заподозрить в изуверской хитрости — специально вернуть сыну Мэй, чтобы, занимаясь с собакой, Алексей хоть немного отвлекся от тяжких мыслей. «Кроме того, — справедливо рассудил Юрий Алексеевич, зная характер сына, — ротвейлер в доме не хуже пистолета, да и с псиной из города не убежишь — нечего нарываться на лишние неприятности перед законом».

День, казалось, шел насмарку, поэтому Алексей, повесив трубку, принялся еще раз обдумывать план неотложных мероприятий, который наметил с Гущиным.

Начальные действия сводились к выяснению возможных мотивов убийств Нины с Митей и Раскова, а также — нападения на Александрыча. Друзья приняли за рабочую версию вариант, что все могло быть связано с прошлыми делами. Поэтому следовало еще раз проверить все связи, проходившие в недавней эпопее с попыткой завладения «Транскроссом».

Нельзя было сбрасывать со счетов и другие версии, например, связь нападения с работой самого Леонида Павловича. Поэтому Гущин пообещал связаться с РУВД, а если понадобиться — и с главком, постараться выяснить, какие последние дела курировал Расков, кто из его «подопечных» недавно мог выйти на свободу. Следовало, используя старые связи и не «засвечивая» Алексея, попытаться выяснить у местных оперов, нет ли у них информации, по которой можно работать параллельно с бывшими коллегами Раскова.

Алексей же собирался пройти по связям покойного журналиста Щучкина, столь лихо освещавшего «транскроссовские» дела — ведь до сих пор не было точно известно, кто непосредственно давал заказ продажному писаке на его пасквили.

Были и другие вопросы, ответы на которые следовало поискать. Например, кто помог бывшему исполнительному директору «Транскросса» Цареву выбраться из «Крестов» перед устройством на работу и кто внес за него залог? Кто и каким образом «вышел» на маньяка Акулаева, застреленного Расковым «в пределах необходимой обороны»?

Непосредственно погибший московский бизнесмен Ивченко все это сделать не мог. Да и вряд ли стал заниматься такими делами лично — не того полета птица. Рядовые исполнители тоже не считались: у «гоблинов» — «быков» с мозгами туго, а тут нужны были люди поумнее.

Алексей не стал до поры обсуждать с Гущиным вопрос о найденной записной книжке, решив, что все же лишние знания могут повредить. Потом он надеялся сам ее прочитать и «просчитать», после чего уже решить вопрос о помощи друзей. Пока же было очевидно: нужно выйти на знакомую журналистку Юлю Громову и с ее помощью «отработать» связи Щучкина.

«Знакомую журналистку…» — Алексей вспомнил встречу с отцом, который случайно упомянул, что Юля была в больнице у Нины. Значит, начинать следовало именно с Громовой. Только, к сожалению, не сегодня — вечерняя кормежка и прогулка с собакой рушила эти планы. И кроме того, следовало избавиться от «хвоста». Но только аккуратно, чтобы не изменили меру пресечения.

Еще покидая утром прокуратуру, Алексей недоумевал, почему очередной допрос, по существу, свелся к простой формальности и закончился получением подписки о невыезде, а ничем большим? Казалось, как бы Нертов не был прав, но труп и два человека с «тяжкими телесными» — повод для серьезного разговора. Следователь же, который вел допрос, только посочувствовал, мол много всякой мрази развелось и саму подписку получил, будто извиняясь.

Алексей не знал, что еще до его освобождения из ИВС вопрос о дальнейшей судьбе задержанного решался отнюдь не в районе, а в горпрокуратуре и инициатором избрания меры пресечения, не связанной с лишением свободы, был не кто иной, как Латышев. «Важняку» удалось убедить свое руководство, что, по крайней мере, несколько дней Нертову следует побыть на свободе. Только не просто, а под наружным наблюдением.

«Забить его в клетку, — убеждал Латышев прокурора, — дело нехитрое. Только вопрос: по какому делу? Если по происшествию на Металлистов — там, очевидно, все развалится (я справки навел) — необходимая оборона. Набегут адвокаты, поднимут шум о правах человека — только лишняя головная боль. И по убийству Климовой и ее сына в отношении Нертова доказательств нет. Пусть лучше парень, если он в чем замешан, успокоится или, лучше, как-нибудь “засветится”. В крайнем случае, попытается из города рвануть. Тогда основания будут, и ни один адвокат не докопается. И вообще, у нас в любом случае еще несколько дней впереди, до предъявления ему обвинения…».

На самом же деле у достаточно подозрительного «важняка» были и свои соображения пока оставить Нертова на свободе — уж очень настаивал на аресте подозреваемого прикомандированный оперативник. Даже слишком активно настаивал. Одним словом, перестарался. Разобраться, почему Санькин буквально спит и видит за решеткой гражданского мужа Климовой, времени у Латышева пока не было. Но тоже только пока. Он знал, что просто так ничего не бывает, а потому не исключал, что некто, выйдя на опера, участвующего в расследовании, пытается влиять на исход дела. Но Аркадий Викторович отнюдь не был настроен потакать чужим желаниям и рассчитывал, что если окажется прав, то будет предпринята очередная попытка посадить Нертова. «А вот если будет, то я точно пойму — парень невиновен и его подставляют, — рассуждал Латышев, — это может помочь найти настоящего убийцу. А ежели все будет тихо… В общем, поживем-увидим».

Как бы то ни было, но к мнению «важняка» прислушались. Учитывая, что взрыв у кладбища имел большой общественный резонанс, то и выбить под раскрытие этого дела «наружку» не составило большого труда. Труднее было сторговаться с милицейским начальством о сроках, но и этот вопрос был решен к всеобщему удовольствию…

Обо всех этих перипетиях Алексей не ведал, но интуитивно почувствовал, что играть в открытую с наружным наблюдением не стоит. Не знал он и о том, что произошло сегодня с неким журналистом Банановым, тем самым, которому покойный Щучкин давал задания по написанию «антитранскроссовских» статей…

— И запомни: если вместо своего поганого досье ты притащишь мне ментов — это будет последняя пакость с твоей стороны, — мужчина сделал паузу и пристально взглянул на собеседника, а его глаза, напоминавшие взгляд побитой собаки, как у героя Сталлоне — Рэмбо, вдруг показались Леониду Бананову мертвыми. Точнее, мертвыми были не сами глаза, а то, что в них — Бананов поежился, поняв, что его гость и правда ни перед чем не остановится, если не получит злосчастные документы. Несколько дней назад журналист готов был отдать заветное досье даже обыкновенным разбойникам, а тут сразу видно — серьезные люди.

Но, хватаясь за последнюю соломинку и стараясь внешне сохранять независимость, Бананов заявил, мол, досье спрятано далеко, за городом, через час у него отходит поезд, на котором он поедет в командировку, в Москву. А поэтому к назначенному сроку привести документы просто невозможно.

— К тому же, почему вы считаете, что я обязан вам что-то давать? — слабо попытался артачиться Леонид, уже смирившись в душе с необходимостью подчиниться странному гостю. — Я вас не знаю, представьте, что бумаг никаких у меня нет и, кстати, если вы попробуете воспрепятствовать законной деятельности журналиста…

Договорить он не успел, так как Рэмбо схватил его пальцами за кадык, а другой рукой сильно толкнул в затылок так, что нос Бананова с размаху ткнулся в стоящую на столе тарелку с остатками яичницы. Журналист захрипел, чувствуя, как пальцы собеседника превращаются в пыточные клещи, все сильнее сжимая шею, но Рэмбо, оттянув другой рукой за волосы голову Бананова назад, еще раз со всей силы ткнул ее в стол так, что на него тут же закапала кровь из разбитого носа.

Не отпуская собеседника, Рэмбо выдавил из себя, даже, точнее, прошипел: «Задавим-м. Ты понял, пис-сака хренов?» — и пальцы, будто выискивая более удачные лады на грифе гитары, пробежались по кадыку, замерев на нем снова.

Журналист теперь чувствовал только ужас, представляя, как эти железные пальцы надавят чуть сильнее. И тогда… тогда очередное дело об убийстве зависнет «глухарем» или, как говорят в Москве, «висяком». И это будет не страшилка из желтой прессы, а самое натуральное дело, возбужденное по факту убийства Леонида Бананова, молодого и талантливого корреспондента, печатающегося в ряде известных газет.

— Моргни, если понял. Только медленно, — потребовал мучитель, и Бананов послушно закрыл глаза…

Оставшись через некоторое время в одиночестве и судорожно, одним глотком вылив в себя недопитый коньяк, Леонид еще раз попытался разобраться в происшедшем.

День начался очень неплохо. Около одиннадцати Бананов, как обычно по дороге на работу, заскочил в кафешку на улице Ломоносова, где поправил здоровье стаканчиком винца. Потом, с потеплевшими глазами, ему удалось проскочить мимо бдительного милиционера в здание Дома печати, и это тоже было удачей, так как на днях Бананов где-то потерял пропуск, а со стражами порядка из вневедомственной охраны обычно фокусы проскочить «на халяву» не проходили. Докладывать же об утере служебного удостоверения не хотелось. По крайней мере сегодня, когда должен был решаться вопрос о командировке.

Но главный редактор газеты, с которой Леонид сотрудничал, предложил съездить в Москву именно ему, чтобы сделать интервью с одним политическим лидером, перебравшимся в первопрестольную из слякотного Питера. Естественно, Леонид согласился — подобную возможность упускать не следовало, тем более, что «эксклюзивное» интервью можно было бы, чуть переделав, отдать еще в несколько изданий.

Он уже собрался убегать из Дома прессы, когда затренькал мобильник. Неизвестный предложил Бананову срочно встретиться, чтобы рассказать о неком грандиозном скандале, который вот-вот грянет на политической арене города. Леонид, прекрасно зная, что из подобных звонков в лучшем случае каждый сотый может принести хоть какую-то пользу, хотел отказаться. Но собеседник заверил, что при встрече передаст «важные документы», изобличающие преступную деятельность…

От услышанной фамилии одного из городских руководителей и последовавшего затем намека на имевшие место события Бананов чуть не поперхнулся. Дело в том, что в бережно собираемом журналистом досье на всяких политиков, подобный факт уже был помечен. Правда, пока бездоказательно, а значит, пускать его «в народ» было нельзя. Теперь же удача, казалось, сама лезла под перо. И журналист согласился.

Встречу назначили через час в одном ночном клубе. Неизвестный успокоил Бананова, сказав, чтобы тот при входе назвал свою фамилию, дескать, его пропустят внутрь, несмотря на неурочное время. И действительно, когда Леонид, постучал в зеркальное стекло обитых старинной бронзой дверей, коротко стриженный «бычок», выполнявший по совместительству роли вышибалы и лакея, без лишних вопросов пропустил его в роскошное заведение.

В небольшой комнатке, куда провели Бананова, журналиста уже ждал похожий на Рэмбо незнакомец. Сначала ничего не предвещало беды. Леониду даже принесли приличную порцию коньяка. Правда, на закуску дали почему-то яичницу, но Рэмбо, улыбнувшись, сокрушенно посетовал, дескать, еще не вечер, а потому кухня не работает. «Но, как говорится, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», — засмеялся незнакомец, — предлагая журналисту перекусить.

В ходе разговора довольно быстро выяснилось, что никакого компромата никто давать Бананову не собирается, а вот от него потребовали неизвестно почему отдать полностью все материалы, бережно собираемые Леонидом на известных людей.

Этими материалами, а точнее, компрометирующим досье, которое Бананов время от времени использовал в работе, журналист чрезвычайно гордился, хотя о существовании досье старался никому не рассказывать. Но оказалось, что Рэмбо достаточно осведомлен о делах Леонида. Например, живо напомнил, что тот недавно участвовал вместе с покойным коллегой Щучкиным в «разоблачительной» акции, касающейся известной в городе фирмы «Транскросс».

От этой акции у Бананова остались самые неприятные воспоминания и шрам на голове, напоминающий о грохнувшейся на нее пишущей машинке. Машинка была последним «подарком» безвременно ушедшего коллеги — Андриана Щучкина. Тогда, перед своим скоропалительным бегством, в доме журналиста именно он набросился на Леонида с кулаками. В результате Бананов врезался в шкаф, с которого и рухнула злосчастная «Украина». Через две недели, когда с головы Леонида сняли швы и он вышел из больницы, то узнал, что Щучкин разбился на угнанном автобусе. От этой новости Бананову полегчало. «Не фиг на людей кидаться, — думал он, — а Бог, Он правду видит, вот и воздал Андрианчику по заслугам».

Теперь же намек незнакомца не вызвал никаких положительных эмоций. И как оказалось, правильно. Оставленный в одиночестве допивать коньяк и останавливать кровь в разбитом носу, Бананов горестно думал, что с досье придется расстаться. Пусть в своих статьях он вовсю ругал бандитов, высказывая к ним пренебрежение и ненависть, но одно дело статьи, а другое — реальность. Он грустно вспомнил недавний инцидент с налетчиками-недоучками, потребовавшими в его квартире вместо пустых бутылок Сокровища, и еще раз подумал, что правильно поступил, не обратившись в милицию: в нынешней ситуации за это можно было поплатиться гораздо серьезней.

«Но потерять просто так документы нельзя, — размышлял журналист, — надо что-то придумать. Что-то придумать…»

Из лихорадочных размышлений его вывел голос появившегося в дверях «бычка»:

— Давай, выходи… Да не сюда, блин, с такой рожей! Давай, топай к черному ходу.

«Надо что-то придумать. Срочно что-то придумать», — продолжал повторять про себя Бананов, двигаясь под презрительным взглядом охранника вглубь подсобных помещений ночного клуба.

Мэй деловито выискивала в парковом черноземе какие-то корешки, несмотря на укоризненные упреки Алексея, рассуждавшего, что ротвейлер — не землеройная машина и мог бы спокойно бегать вместо того, чтобы тыкаться носом в грязь. Городской парк уже несколько лет, как облюбовали собачники, которым городские власти так и не удосужились сделать мало-мальски приличные места для выгула животных. Вот и сейчас, несмотря на многочисленные запреты, ближе к вечеру сюда, как обычно, начали собираться обитатели ближайших районов со своими домочадцами. Вот по периметру сада чинно прошествовало семейство эрделей, сопровождаемое двумя тетечками, напоминающими учительниц средней школы. Чуть подальше — радостно повисшая на своем спутнике девица, возле которой прыгал, пытаясь привлечь внимание счастливой хозяйки, недоумевающий пудель. У самого забора, еле удерживая на поводке здоровенного овчара, просеменила дородная дамочка, поинтересовавшись по дороге, не видно ли «в том конце» милиции.

— Когда мы там шли — все было спокойно, — откликнулся Алексей.

Он хорошо помнил, как раньше два соседних РУВД чуть ли не в полном составе то и дело выезжали в парк, чтобы разнять толпы дерущихся подростков или подвыпивших курсантов из соседних училищ. Позднее, во время стажировки в уголовном розыске, он сам имел несчастье беседовать с потерпевшими, которых ограбили или пытались изнасиловать под сенью старых деревьев. Тогда никаких собачников здесь в помине не было — только бабушка-сторожиха, обходившая по ночам сад в сопровождении брехливой дворняги. Теперь же, в отсутствие нормальной охраны, ее функции то и дело брали на себя именно собачники, хотя и не по своей воле. Что же поделать, если животные не выносят громких криков и размахивания руками? Даже сумасшедшему не придет в голову пристать к какой-нибудь Красной Шапочке, если поблизости подозрительно клацают зубами несколько волкодавов… Нертов усмехнулся, вспомнив недавно прочитанную книжку. Автор рассказывал о случае, когда в голую попу насильника, промышлявшего в парке, вцепился то ли питтбуль, то ли не более симпатичный бультерьер. Бедный насильник, пробежав приличное расстояние с висящим сзади псом, в результате получил довольно приличный срок вдобавок к группе инвалидности…

Из задумчивости Алексея вывел дребезжащий голос, срывающийся то и дело на фальцет:

— Расплодилась всякая дрянь без намордников!.. Я тебе говорю, остолоп! Здесь детский парк, а ты, гад, скотину притащил!..

Мэй насторожилась и, перестав рыть землю, подняла голову, чуть приподняв уши.

— Стой спокойно, — на всякий случай велел ей Алексей, поворачиваясь в сторону кричавшего.

В полутора десятках шагов грозно потрясал кулачком какой-то старик. Нертов на всякий случай взял собаку за ошейник и потащил ее подальше от скандала. Тем более, по существу прохожий был прав — негоже в одном месте устраивать площадку для выгула и пенсионеров, и животных. А что другой площадки, во всяком случае для собак, нет — какое дело до этого простому горожанину, а тем более, депутатам, принявшим очередной «антипесий» закон? Этот городской закон, кстати, по мнению Алексея, заведомо невыполнимый, породил целый ряд еще более маразматичных документов. Чего стоило, скажем, распоряжение, касающееся опасности различных пород четвероногих, поставившее в один ряд кавказскую овчарку, питтбуля и… безобидного фокстерьера (их даже в местах выгула следовало держать в намордниках), но напрочь игнорировавшее дога?.. Но возмущенному пенсионеру было не до законодательных тонкостей и вслед Нертову еще долго неслось:

— Ты еще попробуй ее натравить! Я — ветеран… Собака!.. Расплоди… мать!.. Совет ветеранов… к стенке!..

Уже выбравшись к выходу из сада и пристегивая к ошейнику поводок, Алексей боковым зрением заметил в отдалении, за кустами сирени, паренька, ненавязчиво шествовавшего в его сторону. Другой праздношатающийся мужчина следовал в том же направлении, но значительно дальше, почти не видимый из-за растительности. Только Нертов заметил первый раз обоих гораздо раньше, когда только начинал прогулку. Затем — во время наблюдений за землеройно-ротвейлерными работами…

В то время, когда Алексей возился с собачьей сбруей, парни тоже остановились, ближайший начал срочно прикуривать. «А ведь, пожалуй, Гущин был прав», — и Нертов направился к дому.

Иван вообще оказался на редкость расторопным — он умудрился после странного визита на улицу Чайковского в течение пары часов раздобыть спеца с аппаратурой и с их помощью обследовать всю нертовскую квартиру. Прощаясь, спец заверил, что никаких посторонних фонов не имеется и совершенно очевидно — квартира «чистая».

— Держу пари, что и через выносные микрофоны пока не пишут, — заявил он на прощание, довольно неуклюже покидая квартиру тем же путем, которым попал сюда — через окно кухни.

«Если так пойдет дальше, то придется приставную лестницу ставить. С перилами и дежурным подавальщиком руки», — грустно усмехнулся Алексей.

Теперь же, возвращаясь с прогулки, он не мог отделаться от чувства, что возмущенный пенсионер прокричал нечто важное. Но не мог понять, что именно. Наконец, уже почти дойдя до парадной, сообразил: «Совет ветеранов»! А что, если аббревиатура в записной книжке Ивченко скрывала именно эти слова?.. Глупость какая-то. Но, если это так, то почему «куп» не означает — купить, «плат» — платить? А «общ» что-то, вроде «общак»?

Нертов продолжал судорожно вспоминать ивченковские каракули: «бт», «нв», «лм»… Может это — «бюджет», «на взятки», «лично мне»? Но что же тогда «выб» и «мос»?.. — Алексей подумал, что выходит какая-то чушь. Следовало с кем-то посоветоваться, а еще лучше — начать работать по другим версиям, пока, действительно, не посадили.

И он решил, что оставит сейчас Мэй дома, а сам, выбравшись к телефону-автомату через окно в кухне, позвонит Юле Громовой — вдруг она подскажет что умное?

Но когда Нертов созвонился с журналисткой, девушка перебила его «здравствуйте», заявив:

— Помните Бананова, ну, который про «Транскросс» всякие гадости писал? Он хочет с вами срочно поговорить…

Распрощавшись с Алексеем, который, как и следовало ожидать, обещал приехать в Дом прессы, Юля села дописывать статью про суд над очередным кандидатом в шпионы. Суд этот, как и ожидала журналистка, развалился, едва успев начаться. Перечитав черновик, Юля мысленно себе поаплодировала: далеко не всякий журналист рискнет рассуждать о тонкостях уголовного процесса. Но у Юли был самый лучший в мире консультант — Дима Касьяненко. Только жаль, что сейчас Дима, наверное, разбирается в своем уголовном розыске с очередным воришкой, утащившим из прихожей соседское пальто или, хуже того, несколько пустых бутылок из-под пива.

Но Юля ошибалась. Касьяненко в этот день вызвали «на труп». Тело только что выловили из воды, осмотреть не успели и никто не знал, что во внутреннем кармане пиджака убитого лежат корочки помощника депутата Государственной Думы…

Он привык к своей кличке и гордился ею. Но сейчас предпочитал именовать себя по-другому — Паж. Ибо он служил Королеве.

Он ухитрялся быть одновременно господином и вассалом. Он преклонялся перед ее душой и умом, а вместе с тем обладал телом. И пусть она старше его. Это обычную женщину всего лишь не спрашивают о возрасте. Когда ты перед Королевой, о возрасте не думают вообще.

Он часто менял женщин, от девиц-фуфлушек из «Кэндимена», ведущих себя как окончательное исполнение Божьего замысла, до таких же смазливых, но менее притязательных девочек со Старо-Невского. «Я, пацаны, с детства один засыпать не люблю», — часто говорил он друзьям. Королева прекрасно знала о девицах-однодневках, однако настоящая государыня никогда не обидится на Пажа, уединившегося ненадолго в кладовке с горничной. Настоящая Королева может ревновать только к другой Королеве.

Сегодня равенства между ними не было. Паж докладывал, а Королева — слушала.

— Сегодня мне опять звонили из Москвы. Им нужен блокнот. Где он?

В любой другой ситуации, в любой другой компании Паж ответил бы грубо и примитивно, так, чтобы непременно в ответе прозвучала рифма к слову «где». Однако Ей так сказать он не мог.

— Почти у цели. Если бы не недавняя заминка на Металлистов, блокнот сейчас лежал на этом столе. А так придется ждать. Надеюсь, неделю, не больше.

«Оправдание, достойное мужчины», — сказала бы на ее месте какая-нибудь бабешка. Но Королева никогда не опускалась до мелких наказаний — это он понял давно.

— Можешь не торопиться. С москвичами я договорюсь, и Паж облегченно вздохнул: каким бы ты ни был взрослым и крутым, приятно, когда проблему решили за тебя.

— Я каждый раз объясняю им, что если бы блокнот попал в посторонние руки, об этом уже узнали все. Возможно, из первой же программы телевизионных новостей. Но этого бояться не стоит. Он (Паж понял, что речь идет о покойном Ивченко) кое-что смог зашифровать. Любой следователь, которому наш блокнот попадет в руки, следователь… или бывший прокурор, пусть даже военный, прочтет то, что можно. А когда дойдет до закрытой части, то он дальше не дернется. У москвичей есть источник в нашем ФСБ — местным шифровальщикам такая работа не поступала. Кстати, если поступит, проблему решат прямо там. В файле окажется вирус и его придется уничтожить. Восстанавливай потом, как говорится, истца по черепу… Конечно, составят служебную записку, но на этом и успокоятся.

— Я все-таки думаю, что блокнот у бывшего прокурора, — сказал Паж.

— Постарайся вынуть. Но отныне проколы должны быть исключены. Ты помнишь, что случилось на Фурштатской? А на Металлистов?

— Это было мясо, — ответил Паж. — Тупое мясо. Мне нетрудно в любой момент припахать еще десятка два таких (при этом извиняюще взглянул на Королеву — понравится ли ей слово «припахать»?).

Королева не заметила.

— Меня не интересует твое мясо. Но ты сам был неподалеку. Ты тоже мог попасться. Поэтому, больше никаких историй, никаких задержаний.

— Хорошо. Тем более, кое-что я уже придумал. Никакого шума, никаких ментов. Блокнот достанут и принесут.

Они ненадолго замолчали. Деловая аудиенция подходила к концу, начинался вечер Пажа и Королевы. Он наполнил серебряные рюмки золотистым ликером, в очередной раз отметив для себя — единственная дама в его жизни, с которой не стыдно пить сладкое. Когда не хочется демонстративно налить в рюмку водки.

— Я понимаю их, — Королева пригубила напиток. — Я знакома с тем зашифрованным файлом. И тоже бы волновалась, даже зная, что содержание никто не прочтет.

— Что там? — он сам удивился наивности своего вопроса. Любопытный Паж смотрит через плечо повелительницы, когда она перед тем, как возлечь на ложе, подписывает пару государственных бумаг, содержание которых Пажу не понять.

— Там полная инструкция для тебя. — Скоро ты с ней познакомишься.

Опять недолгое молчание.

— Если бы я даже не любила тебя, — продолжила Королева, — все равно, я берегла бы тебя. Тогда ты сможешь сделать гораздо больше.

Вместо ответа он нагнулся к ней, и она милостиво позволила ему осторожно положить руку на шею.

Глава пятая. СОБАЧЬЯ ДОЛЯ

— Ты прикинь, — оперативник отправил в рот кусок принесенной Нертовым буженины, — мы запросы посылаем, а ответ один: «По указанному адресу не значится». А тут, представляешь, повезло: «терпила» не выдерживает и прямиком на прием к бывшему начальнику главка прорывается. Тот, конечно, г… порядочное, но в этот раз нам повезло. Дает команду ехать в командировку. Ну, я с напарником пистолеты — под мышки, постановление о задержании — в карман и прямиком туда, где клиент «не значится». А он, родимый, нам сам дверь открывает! Представляешь, жене сказал, что на нас работать начал, за что его с зоны досрочно выпустили. И никто не должен знать, где он живет: мол, все менты местные продажные, а он их на чистую воду выводит. Так эта дура, даже когда брали его, не верила, пыталась чекистам втихаря позвонить, чтобы, значит, ее «суперагента» освободили. А не пойди «терпила» на прием — хрен бы машинка закрутилась — что, дел других мало? Местные так бы со слов жены этого чудака и отписывались бы: «Не значится»…

Алексей в целом согласился с собеседником, но не склонен был недооценивать обычно неповоротливую правоохранительную машину. Если уж это чудовище начинало работать, ее действие напоминало горную лавину, остановить которую практически невозможно. Так же и в конкретной ситуации, монстр определенно набирал обороты.

«Если уж сподобились выставить за мной наружное наблюдение при хронической нехватке людей и средств, — думал еще утром Нертов, — то не завтрашнее, так послезавтрашнее утро придется встречать за решеткой». А это допустить нельзя, поэтому он решил, пока не поздно, отработать как можно больше из намеченного плана, тем более, если в каком-нибудь кабинете и решалась личная судьба подозреваемого в убийстве, то об этом пока могут не знать в остальных.

«Значит, надо, пока не поздно, переговорить с расковскими оперативниками — вдруг подкинут какую-нибудь толковую информацию», — с этой мыслью Алексей вышел из дома и направился к своей «девятке».

Он решил, что если уж квартиру не удосужились оборудовать «ушами», то и радиомаяк на его «Жигули» вряд ли повесили. «Поэтому можно попытаться уйти в городе от наблюдения. Только аккуратно, чтобы ничего не почуяли», — рассуждал Нертов, прогревая холодный движок и посматривая через зеркало заднего вида на припарковавшуюся на улице машину «наружки». Невзрачная на вид «пятерка» могла, конечно, скрывать под своим капотом форсированный движок и быть вообще «наворочена» невесть каким образом, но подозреваемый рассудил, что из нее все равно «мерс» не сделать, а его «девятка» в городских условиях не должна уступить машине наблюдения.

И действительно, через несколько кварталов Алексею удалось оторваться от преследователей, которые, чтобы не «засветиться», вынуждены были следовать на расстоянии, пропустив между собой и «объектом» несколько других машин. На оживленном перекрестке Нертов не стал тормозить на желтый свет, что вовсе не удивительно для обычного водителя, а «наружка» уже не успела, так как на тот же желтый по перпендикулярной улице с двух сторон навстречу друг другу помчались такие же вечно торопящиеся легковушки, надежно перекрыв дорогу преследователям.

Все-таки, не желая рисковать, от своей машины «объект» избавился, оставив ее уныло коротать досуг на улице, а сам направился к ближайшему метро. В подземке он еще несколько раз на всякий случай проверился, но наблюдения не обнаружил и, наконец, выбравшись на поверхность, пошагал в сторону отдела милиции, где еще недавно служил Леонид Павлович…

Запершись в кабинете, один из бывших подчиненных Раскова, с которым тот некогда познакомил Нертова, поминал покойного и разговаривал на обычные для подобных кабинетов темы. Алексей честно рассказал оперативнику, что по просьбе жены Палыча пытается параллельно искать выходы на его убийц, и встретил полное понимание.

Опер сетовал, что сначала, действительно, весь райотдел, как говорится, «стоял на ушах», задействовали «волкодавов» из главка, но потом навалилась куча других проблем и…

— В общем, сам понимаешь, мы, конечно, работаем, но пока глухо, — оперативник вздохнул и, кажется, о чем-то задумался. — Слушай, Прокурор, у тебя же это единственное дело?

— Единственное, — честно кивнул Алексей, — и я должен найти убийц. Только «выходов» у меня маловато.

— Хорошо, — прищурился опер, — один «выход» я тебе дам. Его никто не отрабатывает. Только с условием: если что накопаешь — всю информацию мне лично сольешь. А повезет — брать вместе будем. Я с Палычем еще в «шмоньке» начинал. Только вот он стал начальником… Вернее, был…

Информация, данная оперативником, оказалась интересной. Конечно, этот «выход» мог оказаться тупиком, но, с другой стороны, это был шанс. Суть рассказа сводилась к тому, что у Раскова с давних пор был очень перспективный «барабан». Причем, перспективный настолько, что осторожный Палыч даже не завел на него дела. Как удалось Раскову завербовать этого человека — было неизвестно, но очевидно, что работал тот на начальника ОУР уже не первый год.

По словам опера, несколько лет назад Расков, тогда еще тоже обыкновенный оперативник, в середине рабочего дня отдал бывшему однокашнику запечатанный конверт и попросил вскрыть его в случае, если не вернется на службу до восемнадцати ноль-ноль. Однокашник удивился, но не стал задавать лишних вопросов и, когда Палыч не появился к назначенному времени, конверт вскрыл. Там лежал рапорт Раскова, в котором значились адрес и паспортные данные «барабана», а также изложение обстоятельств, в связи с которыми Леонид Павлович пошел на свидание (якобы агент обещал лично показать некое место-закладку, служившее почтовым ящиком для наркодиллеров).

Однокашник Раскова только хотел, прихватив пару оперов, рвануть к указанному адресу, спасать коллегу, но тут в кабинет ввалился сам Палыч. Он молча забрал свой рапорт, сжег его в пепельнице и велел другу забыть о прочитанном.

На протяжении последующих лет Расков еще несколько раз, но уже устно, предупреждал однокашника, что отправляется на встречу с человеком, чей адрес был указан в сожженном рапорте, но предупреждал, чтобы этот адрес не назывался никому, особенно начальству.

— Я понимаю, он страховал своего человека. Значит, были для того причины. Но последний раз, — рассказал оперативник, — Палыч был на встрече за день до смерти. Я попытался потом осторожно навести справки о его «барабане» (думал, может, он мне «по наследству» сгодится). Но его и след простыл. Нет человека. Более того, у него осталась взрослая дочь, которая уже подала заяву на розыск папаши. Так что, Прокурор, действуй, но чувствую: ты в большое дерьмо влезть можешь. Я бы тоже в него забрался ради Палыча, но повторяю, не сейчас, а если что прояснится — раз Расков так прикрывал от наших своего человека, значит, там могут быть любые завязки, и любой опер может все испортить. А тебе начать сподручнее, какая бы игра не шла — тебя пока (!) в расчет, очевидно, не берут. Впрочем, боюсь, вместо человека ты в лучшем случае обнаружишь «жмурика». Такие времена…

Алексей не стал рассказывать оперативнику, что именно его-то, Нертова, как раз в расчет и взяли, а лишь поблагодарил за информацию и, распрощавшись, отправился отрабатывать полученную информацию.

Ребята из сыскного агентства начали спешно «пробивать» по разным каналам полученные от расковского однокашника сведения, и этого времени вполне должно было хватить для очередной прогулки с ротвейлершой Машей, чем Нертов и воспользовался к ее радости.

Отправившись в Таврический сад, Алексей с удивлением отметил, что не замечает вездесущей «наружки». То ли она начала аккуратнее работать, то ли занялась более перспективными делами, но в данной ситуации это было неважно — в прогулке ничего интересного для посторонних глаз не было. Гораздо неприятнее было столкнуться в парке с местным участковым, которому бы пришло в голову улучшить показатели в работе путем выявления «бесповодочных» животных. Впрочем, очевидно, у блюстителей порядка тоже были более важные проблемы, чем отлов собачьих хозяев. Поэтому, Мэй безнаказанно трусила по парку неподалеку от своего попечителя.

Задумавшись, Нертов не обращал внимания на собаку и вынужден был заметить ее, только когда пятидесятикилограммовая тушка с разгона ударила его сзади под колени, радостно пробежав дальше под запоздалое «Ё-ё!..» падающего в дорожную пыль Алексея.

Ну, конечно же, Маша умудрилась познакомиться с очередным «мальчиком», которого хозяин вывел на прогулку в парк. «Мальчик» был килограмм на десять-пятнадцать потяжелее Мэй, но находился тоже в игривом настроении, а потому позволил себе слегка наступить на упавшего Нертова и радостно запрыгать вокруг него, совершенно забыв про новую подружку.

— Джек, назад! — услышал Нертов строгий голос. — Назад, кому говорю!..

«Мальчик» недовольно затрусил по направлению к приближавшемуся хозяину.

Алексей медленно начал подниматься с земли.

— Добрый вечер, — подошедший мужчина с поводком в руке протянул другую, чтобы помочь упавшему встать и улыбнулся: — Бдительность потерял? Первый раз, что ли, гуляешь?

— Да тут хоть первый, хоть сто первый, — проворчал Нертов, отряхивая джинсы. — Просто не могу привыкнуть к манере этих бегемотов тормозить об хозяев.

Подошедший мужчина улыбнулся еще шире:

— Ну, ничего, это наша доля собачья такая. Я тоже постоянно попадаю. А зимой Джек у меня, так, шапку сожрал. Подбежал, тормознул об меня, а покуда я поднимался — он, шельмец, успел ушанку свалившуюся с головы утащить. Отнять-то потом я ее отнял, да поздно. Хотел тогда выдрать, чтоб неповадно было, да куда там: ползет ко мне на брюхе, извиняется, а потом вовсе на спину плюхнулся, лапы поджал, как дохлый: мол, совсем виноватый. Хошь убей, но не мучай… Да, меня зовут Виктор. А я вас что-то не видел. Недавно переехали?

— Недавно, — чтобы не вдаваться в подробности отозвался Нертов. — Я — Алексей. А это — Мэй Квин Лаки Стар о‘Кенел, Маша, говоря проще. Сколько вашему?..

Джек, сообразив, что речь идет о нем, причем не для того, чтобы очередной раз обругать, подхалимски ткнулся носом в руку хозяину, продолжавшему ни к чему не обязывающую беседу с попутчиком. Вскоре время Алексей уже знал, что Джек — чемпион породы, вывезен из Германии, где Виктор закончил службу в звании полковника, уйдя в отставку при выводе группы войск. Сейчас же новый знакомый Нертова держал небольшую автомастерскую, где, кстати, и сам не гнушался выполнять работу автослесаря.

— Будут проблемы с машиной — милости прошу, тут недалеко…

Узнав, что Алексей по профессии юрист, Виктор обрадовался, окончательно перейдя на «ты»:

— Слушай, я понимаю, дел у тебя, наверное, много. Но, думаю, лишнее не помешает. Я еще, так сказать по совместительству, возглавляю питерское отделение Партии социальной справедливости. Слышал о такой? Скоро выборы в Законодательное собрание. Нам твоя квалифицированная помощь не помешала бы… Да не морщись ты, — заметив невольную гримасу Алексея, предупредил его возражения лидер партии, — дел будет немного, скорее, только консультации. Ну, в общем, если что срочное, чтобы я мог позвонить. А если что, наймем адвокатов — это уж моя забота. Согласен?.. Ну, и хорошо. Давай-ка сейчас завернем на горку и обмоем слегка…

«Горка», кафе в Таврическом, уже давно была облюбована собачниками, вырвавшимися от домашних забот, чтобы под марку прогулки пропустить стаканчик-другой. Но у Алексея от упоминания об этой забегаловки возникали только неприятные ассоциации — именно туда некоторое время назад зашла бестолковая няня Мити выпить «мартини», а в это время маньяк задушил оставленного в коляске без надзора соседского ребенка. Кроме того, в планы Нертова сейчас не входило заниматься делами, кроме поиска убийц Нины и сына, да и к политике он относился с определенной настороженностью. Поэтому под благовидным предлогом, что надо срочно идти домой и кормить Машу, от посиделок Алексей отказался, обещав все же обдумать «заманчивое» предложение.

Новый знакомый на прощание оставил свои телефоны («Звони, спросишь Нежданова Виктора Дмитриевича. Это — я») и, тепло распрощавшись, двинулся вышагивать очередной круг по парку.

Сыщики из конторы Арчи сработали оперативно. Во всяком случае, когда Нертов, вернувшись с прогулки и покормив собаку, через заветное окно на кухне выбрался из квартиры и добрался до друзей, перед ним на стол тут же положили несколько исписанных листов бумаги.

Пробежав глазами содержание документов, Алексей узнал, что «барабан» Раскова — Михаил Назарович Горин некогда работал в системе общепита, но расстался с ней из-за неладов со 156-й статьей. В конце восьмидесятых он сделал определенную карьеру, называя себя борцом с коммунистическим режимом, от которого якобы и пострадал за свои вольные взгляды. Горин даже пытался стать депутатом Верховного Совета России, затем — Ленсовета, но безуспешно. Правда, ему удалось некоторое время «продепутатствовать» в одном из районов и даже принять участие в экспроприации имущества райкома. Но эти заслуги были забыты после президентского указа о разгоне законодательных органов власти и последовавшей за тем скоротечной гражданской войны. В результате Михаил Назарович некоторое время оставался не у дел, но недолго — через пару месяцев он умудрился получить корочки помощника одного из депутатов Государственной Думы.

Нертов, боясь поверить увиденному, всматривался в текст, скорописью записанный на очередном листе, где значилось, чьим помощником был Горин. Но сыщик, наводивший справки, все фамилии писал достаточно разборчиво, печатными буквами, и поэтому ошибиться при прочтении было невозможно. На листе значилось: «Ивченко Семен Львович». Не было никаких сомнений — Горин был помощником того самого покойного Ивченко, который организовывал нападения на «Транскросс», пытаясь завладеть его акциями. Бизнесмена Ивченко, который погиб от руки нанятого им же бандита и маньяка Акулаева, застреленного после этого Расковым. Именно из-за пазухи у мертвого Ивченко Нертов стащил органайзер, ставший, по-видимому, причиной убийства Леонида Павловича. И именно к помощнику Ивченко Расков приходил для секретной встречи за день до своей смерти.

Нертов уже давно не верил в случайные совпадения, поэтому версия, полученная от расковского однокашника, казалась все более реальной. Именно ее проработка могла вывести и на убийц начальника уголовного розыска и, главное, на убийц Нины с Митей…

На последующих листках сообщалось, что Горин проживал в отдельной трехкомнатной квартире на Миллионной улице с дочерью. Дочь — Людмила, двадцати пяти лет от роду, после окончания медицинского института официально нигде не работала, ухаживая за частенько болевшим отцом. Но по некоторым сведениям, молодая врачиха занималась и частной практикой, более подходящей для медсестры — делала уколы и массаж, ходя по вызовам клиентов.

Нертов, читая эти строки, хмыкнул, представив, какую мысль пытался вложить собиравший сведения сыщик в сухие строки документа, но решил, что массаж массажу — рознь, а с этой Людмилой Михайловной лучше познакомиться лично. Именно дочь покойного может помочь найти ту тоненькую ниточку, ухватившись за которую, можно выйти из лабиринта убийств. Только это собачья доля — разговаривать с родственниками умерших. Данный постулат Алексей прочувствовал на своей шкуре еще во времена службы в военной прокуратуре. Тогда его шеф, заботясь о собственном здоровье, ни разу не побеседовал с родителями повесившихся или просто погибших солдат, а все подобные мероприятия наваливал на своего помощника: «Учись с людьми говорить…». И приходилось учиться, то отпаивая собеседников валерьянкой, а то и вызывая «скорую», уклоняясь от готовых вцепиться в лицо ногтей. Предстоящий разговор тоже не обещал быть легким. С такими мыслями Алексей и направился на Миллионную…

В полутемной парадной юрист без особого труда обнаружил добротную дверь квартиры Горина и, чуть помедлив, позвонил. Он еще не знал точно, с чего начать разговор, хотя по дороге только и думал, как следует построить беседу. В конце концов он решил, что горе объединяет людей и, скрепя сердце, решил искать контакт с дочерью исчезнувшего Михаила Назаровича именно в этом ключе, каким бы циничным он не казался (главное — найти убийц).

«Только бы она сразу открыла, — раздумывал Нертов, когда из глубины квартиры послышались шаги, — только бы не стала интересоваться кто и зачем».

Дверь распахнулась, и на пороге показалась хозяйка квартиры. Отсутствие грима на лице и слегка припухшие глаза отнюдь не делали стройную фигуру менее привлекательной в полутьме парадной. Впрочем, несмотря на недостаток освещения, гость непроизвольно задержал взгляд на высокой груди девушки, достаточно откровенно выглянувшей из-под неплотно запахнутого халата с вышитыми драконами. Алексей поспешно заморгал и попытался изобразить застенчивую улыбку:

— Здравствуйте. Извините, мне необходимо поговорить с вами по вопросу исчезновения вашего отца… — гость сделал движение, будто пытается достать из кармана служебное удостоверение, но тут же отдернул руку. — Разрешите пройти?

— Входите, я давно вас ждала, — девушка, пропуская гостя в квартиру, подвинулась к стене, и Нертов невольно почувствовал слабый, но влекущий аромат далеких цветов. Проскальзывая мимо хозяйки, гость неосторожно наступил ей на ногу, девушка вздрогнула и прикусила губу. Алексей, забыв, что с ноги следовало бы сначала сойти, а уже потом извиняться, остановился и, придержав Людмилу за плечи, словно она могла упасть, забормотал какие-то извинения. В глазах хозяйки появились слезы, и она почти неслышно прошептала:

— Пожалуйста, пройдите в квартиру. Мне больно…

Весь план беседы, тщательно продуманный Нертовым по дороге на Миллионную, шел насмарку.

Он бы никогда раньше не подумал, что через несколько дней после гибели любимой сможет так растеряться при, в общем-то, случайной встрече с незнакомой девушкой, а сейчас ругал себя за нелепое поведение, не замечая, что продолжает действовать, словно вчерашний школьник, волею судеб оказавшийся один на один с прекрасной незнакомкой.

В коридоре Нертов умудрился натолкнуться на стул со стоящим на нем телефоном, отчего аппарат с жалобным звяканьем грохнулся на пол. Алексей тут же присел на корточки, чтобы поднять его, но, вставая, не заметил висящей полки, об которую, охнув, ударился макушкой. С полки вслед за телефоном на пол последовала хрустальная ваза с увядшей розой.

Хозяйка, успевшая захлопнуть дверь, только всплеснула руками: «Осторожнее!..» — и запоздало бросилась к осколкам. Но на этот раз не повезло и ей. Голова Алексея, попытавшегося поймать вазу, оказалась слишком серьезным препятствием, которое не выдержало сонное сплетение девушки. В результате она, в миг задохнувшись, присела на корточки, смотря испуганными глазами на совсем опешившего гостя. Нертов попытался пролепетать какие-то извинения, но, очевидно, это со стороны выглядело так глупо, что хозяйка, несмотря на боль, улыбнулась, кое-как выдавив из себя, чтобы он больше не смел шевелиться. Наверное, в данной ситуации это было не самое лучшее предложение, потому что гость так и застыл в полусогнутой позе, окончательно развеселив понемногу пришедшую в себя девушку. Она, рассмеявшись, подала незадачливому сыщику руку:

— Вставайте. Только, пожалуйста, осторожно. Вы всегда так громко ходите в гости? Давайте-ка, я дам что-нибудь холодное к голове приложить.

Нертов был готов провалиться сквозь землю…

Однако, когда необъяснимая суматоха, связанная с вторжением в квартиру, закончилась, и молодые люди прошли в комнату, они сумели быстро найти общий язык. В немалой степени этому способствовала Мила, умудряющаяся предугадывать вопросы, которые Нертов еще собирался задавать, и более того, по сути, лишившая его необходимости подробно объяснять свой визит.

Алексей решил, что для доверительного разговора необходим максимум искренности, если только в сыске вообще можно о ней говорить. Поэтому он поведал девушке, что с помощью частного сыскного агентства пытается расследовать смерть одного человека, с которым, видимо, был знаком Михаил Назарович Горин. Мила грустно посмотрела на гостя и вздохнула:

— И вы считаете, что был?.. Не отвечайте… Папа обязательно бы дал знать о себе, если смог. А что касается вашего клиента… Может, это поможет найти и папу. Или хотя бы узнать, что с ним произошло… А я-то сначала решила, что вы из милиции, хотя мне и говорили, что они ищут только на бумаге. Ладно, давайте поговорим.

Нертову ничего не осталось делать, как начать задавать многочисленные вопросы…

Когда речь зашла о бумагах Горина («Может, он дневник вел или какие-то записи мог оставить дома, объясняющие его отсутствие?»), сказала, что какие-то бумаги у отца действительно есть, но тут же грустно признала, что, просмотрев их, ничего интересного там не нашла.

— Впрочем, давайте лучше пройдем в комнату папы. Вы там спокойно посидите, а я пока займусь делами, чтобы не мешать. А то после его… ухода, — девушка так обреченно сказала это, что Алексей понял: она имела в виду «после смерти», — после его ухода я и так дома ничего не могла делать.

Нертов поплелся за хозяйкой в соседнюю комнату, где начал просматривать кучу разбросанных по столу бумаг, на которые указала Людмила. Некоторые оказались любопытными. Юрист не мог отделаться от ощущения, что недавно слышал о чем-то подобном и вскоре вспомнил: о таких документах ему рассказывала журналистка Юля Громова.

«Вот, значит, как выглядят предвыборные “рыбы” заказных статей», — Нертов просматривал очередную серию сколотых степлером листов, в которых изобличался какой-то кандидат в депутаты. В следующих бумагах не было даже проставлено фамилии — только прочерк. Кого хочешь, того и вписывай: «Говорят, уважаемый кандидат (ф.и.о.) владеет не одним магазином. Нет-нет, не сам, конечно. В нашей стране достаточно способов делать деньги через подставных лиц. Так и (ф. и. о.) снимает пенки с подконтрольных ему фирм, зарегистрированных на подставных лиц и дальних родственников. А в это время наши старушки мрут с голода…».

Нертов со злостью бросил очередную «рыбу», пожалев, что нельзя попросту набить морду ее творцу. Подобные же пасквили некоторое время назад писала команда Щучкина про Нину и ее «Транскросс». Про Нину… — Алексей, вздохнув, продолжил изучение документов.

Текст одной из бумаг, которую он было отложил в общую кучу, вдруг показался знакомым. Взяв снова этот листок, Нертов еще раз пробежал его глазами: «…и на фоне всей вакханалии единственно подлинно народным избранником выглядит кандидат Партии социальной справедливости Виктор Дмитриевич Нежданов. За его плечами суровая служба офицера, защищавшего Родину. Уйдя в отставку, он тоже не сдался, а встал на защиту слабых и угнетенных. Только Нежданов может…».

Алексей быстро вышел в коридор и залез в карман оставленной там куртки. Он не ошибся — на клочке бумаги, врученном сегодняшним знакомым собачником, значилось именно это имя: «Нежданов Виктор Дмитриевич».

К тому времени, когда Нертов закончил бегло просматривать бумаги, в комнату вернулась Мила.

— Я приготовила ужин, — девушка словно оправдывалась, — вы, конечно, ничего не ели… Папа всегда говорил, что война — войной, а обед вовремя… А потом можете снова заняться делами…

Нертов не знал, насколько тяжело далось девушке это внешне спокойное «я приготовила ужин…». Он не знал, что только несколько минут назад она едва сумела справиться со слезами, но не желая его расстраивать своими проблемами, наскоро умыла в ванной лицо, припудрила покрасневший носик, прихватила сзади лентой рассыпавшиеся по плечам пышные волосы, слегка подвела тушью ресницы, сменила домашний халат на платье и только после этого вышла к гостю.

Ваза, которую умудрился разбить Алексей, была подарена Миле на день рождения и была последней, а потому самой дорогой памятью об отце. Но девушка не могла злиться на неуклюжего гостя — именно он олицетворял ту надежду, ту силу, которая могла бы вернуть родного человека. Людмиле не хотелось верить, что ее папа погиб, но рациональный ум врача то и дело заставлял возвращаться к этой печальной мысли. И все же где-то в глубине души еще теплилась надежда: вдруг гость — молодой и сильный незнакомый мужчина — сумеет помочь, защитить, спасти…

Мила, идя на кухню, конечно, не говорила себе прямо, что защитников нужно кормить. Все это произошло как само собой разумеющееся, чуть ли не на уровне подсознания, которое в иных ситуациях более проявляется как рефлекс материнства.

Но поглощенный работой Нертов ничего не замечал. Поэтому, когда девушка сказала об ужине, он смутился: Алексей собирался уйти, чтобы озадачить ребят из сыскного агентства срочно собрать информацию по Нежданову, с которым следовало пообщаться еще раз, притом по возможности быстро. Кроме того, необходимо было увидеться с журналисткой — именно Юля могла хоть немного разъяснить общую ситуацию, связанную с выборами, в которых Нертов ни черта не смыслил. Политика для далекого от нее человека была как terra incognita — неизвестная земля, скрытый под студеной водой айсберг с верхушкой, загаженной то и дело разгорающимися скандалами. А вот куда эту глыбу могли вынести подводные течения, и что это за течения вообще — в таких вопросах необходима была консультация знающего человека.

Сегодняшний день оказался для Алексея каким-то сумбурным — он то и дело терялся в присутствии девушки, чего раньше с ним не бывало; не находил нужных слов, чтобы ободрить ее или даже ответить по-человечески на предложение поесть. К тому же осколки разбитой вазы, которые дочери Горина пришлось собирать в коридоре…

Он не мог разобраться в своих чувствах и боялся признать, что эта незнакомая девушка ему понравилась. Понравилась неожиданно. Но чем больше он находился рядом с Милой, тем более усиливалось неосознанное чувство влечения к ней. Алексей мимолетом поймал себя на мысли, что хочет сейчас же обнять ее, прижать к себе, погладить по роскошным волосам, шепча какие-то успокоительные слова, чувствовать, как под тоненьким халатиком, успокаиваясь, бьется сердце и, наконец, отрешиться от всех сует, оставшись только вдвоем с такой близкой и далекой незнакомкой.

Но Нертов решительно отогнал столь крамольные мысли. Он не придумал ничего лучшего, чем забормотать что-то о неотложных делах и чуть ли не опрометью выскочил из квартиры, оставив расстроенную и недоумевающую хозяйку одну…

Для большинства жителей Питера есть один радостный сезон — короткое северное лето, и лишь для журналистов существуют два: лето и выборы. Летом тепло — это известно всем, а на выборы уходит немало денег. И часть из них достается газетчикам.

Автомобили, маргариновое масло и памперсы можно рекламировать исключительно средствами наглядной агитации: огромными щитами и видеороликами, почти не прибегающими к словарному запасу русского языка. С кандидатами в депутаты такой номер не пройдет, народ должен знать своих героев, читать о планах их грядущих подвигов, познакомиться с житиями народных избранников. А такую услугу могут предоставить только профессиональные писаки.

Главным добытчиком денег в каждой редакции считается отдел рекламы (хотя в иных изданиях сотрудники по наивности думают, что он добывает деньги лишь для своих нужд). Но в предвыборные дни отдел политики становится грозным конкурентом рекламной службы. Немалые деньги приходят в редакцию именно через него. Только их часть так до бухгалтерии и не доходит, оседая в карманах у журналистов. Конечно, из любого правила есть исключения, да и вряд ли найдется главный редактор, способный принародно заявить: «Мои сотрудники берут мзду». Тем не менее, судя по материалам ряда газет, дело именно так и происходит. Ну, в крайнем случае, берет сам шеф…

Об этом думала Юля Громова, прислушиваясь к звукам, доносившимся из соседнего отдела. Там пировали, обмывая финансовую удачу одного из сотрудников. Юля тоже заглянула на пирушку, выпила стакан шампанского, съела бутерброд и поспешила удалиться. Она заранее представляла, о чем будут говорить коллеги, когда первые пустые бутылки перейдут со стола на пыльный подоконник, ожидая конца своей участи в редакционном туалете. Сплошные воспоминания о годах спокойствия и иллюзий, а также тупые сетования на нынешние дни. Хотя, кое-кому было бы грех жаловаться.

Недавно Юле поступило заманчивое предложение от Кости Добролюбова — странного и очень характерного дитя гласности. Сперва он подвизался в «Комсомолке», но потом то ли набил кому-то морду, то ли сам получил по ней изрядно, однако покинул столицу и поселился в Питере, на квартире одной из поклонниц его публицистического таланта. С местными журналистами он обращался как циничный миссионер с каннибалами. При этом Костя курил только «стреляные» сигареты и обладал благородной привычкой забывать любые долги меньше пятидесяти рублей. Еще питерские редакторы время от времени узнавали, что он пичкает их материалами, когда-то опубликованными в Москве.

Потом Костя счел Питер исчерпанным для себя (возможно, не вернул несколько долгов больше пятидесяти рублей). Однако в Москву он не вернулся, лишь изредка показываясь там, а начал мотаться по региональным избирательным кампаниям от Пскова до Горно-Алтайска, где и разбогател. После очередной кампании Костя заезжал в Питер, хвастался, гулял и уезжал опять. Из местных журналисток он поддерживал контакт именно с Юлей Громовой, видимо, потому что она давала ему закурить, когда другие уже не давали. Он пытался увлечь ее в дальние поездки, а она так и не поняла, зачем: из чувства симпатии или надеясь переспать с ней в гостиничном номере города Барнаула?

Сейчас Добролюбов намеревался прибыть в Питер, ибо работа подвернулась именно здесь. На днях он позвонил Юле из Москвы, попытавшись внушить, какое значение в столице придают выборам питерского Законодательного собрания. «Огромные деньги выделены. Сам Пожаркин собирается приехать, чтобы кое-кого поддержать, а кое-кого размазать. Ты не связывайся с местными организаторами, все равно они тоже получают из Москвы. Лучше имей дело со мной напрямую».

«Может, зря я такая брезгливая? — подумала Юля. — Денег нет, и в ближайшее время в кассе не дадут. Разве, какие крохи от подписки. А тут каждая страница на вес двадцатидолларовой бумажки. Тем более, писать просто, образцов сколько угодно. “Он первый в этом городе возродил забытые традиции русского меценатства… Куда бы его ни посылала Родина, он везде исполнял ее задания… После этого наш Корейко не побрезговал деньгами даже обездоленных старушек…”».

Юля решила, что все-таки лучше побрезговать. Тем более, ей никогда не достичь таких высот, как Косте Добролюбову. Скорее, ее ждет судьба более мелкого халявщика — Бананова, который уже час сидит в соседнем отделе. Бананов постоянно суетится, получая время от времени то деньги, то оплеухи. Нет, от таких забав лучше быть подальше…

Нертов не придумал ничего лучшего, чем забормотать что-то о неотложных делах, и чуть ли не опрометью выскочил из Людмилиной квартиры, оставив расстроенную и недоумевающую хозяйку одну. Но, видно, в этот день судьба не хотела, чтобы он уходил с Миллионной: едва Алексей дошел до полуподвального гастронома, приютившегося на ближайшем углу неподалеку от Садового моста, как из недр этого заведения вынырнул помятый мужичонка:

— Приятель, купи вещицу. Недорого. Трубы горят, — и незнакомец трясущимися руками вытащил из-за пазухи хрустальную вазу, точно такую же, что Нертов полтора часа назад столь неудачно расколотил в прихожей Гориных. В другой ситуации юрист ни за что бы не согласился на подобную покупку, заподозрив, что ваза, очевидно, была недавно тайком вынесена из опустевшей квартиры, где наверняка проклинает мужа-алкоголика его несчастная жена. Или, что не менее вероятно, хрусталь мог быть просто украден у случайных знакомых-незнакомых, по дурости пустивших страдающего похмельем гостя в свой дом. Но теперь, увидев вазу, Нертов нарушил свои принципы. Он сунул в руки счастливому продавцу несколько купюр и, забрав покупку, заспешил назад, к дому Милы.

Алексей так и не признался себе, что ваза была лишь поводом вернуться, чтобы извиниться за неожиданный до неприличия уход. Более того, по дороге он пытался убедить себя, что просто нашел повод, дабы иметь возможность получше познакомиться с дочерью Горина, узнать у нее еще какие-нибудь подробности жизни отца, которые могли помочь в поиске убийц.

Но все эти мысли тут же вылетели у Нертова из головы, когда открывшая дверь Мила, тихо сказала: «Я знала, что вы вернетесь», — и тут же осеклась, удивленно глядя на протянутую вазу.

Губы предательски задрожали, на глаза девушки снова навернулись слезы. Тогда Алексей, не зная, что делать, неуклюже поставил вазу на злополучную полку и шагнул вперед, пытаясь как-то успокоить хозяйку. Но она вдруг ткнулась лицом ему в грудь и, уже не сдерживая себя, разрыдалась…

Пожаркин давно уже стеснялся признаться себе, что с годами стал мизантропом. В частности, это проявлялось в том, что когда ему понадобилось посетить Петербург, он воспользовался не ночным поездом, а экспрессом «ЭР-200». В первом случае пришлось бы знакомиться с попутчиками, может, пить водку полночи, тут же все напоминало самолет — самый индивидуалистичный вид транспорта, позволяющий за все время рейса даже не взглянуть на соседа. Пять часов, и пассажир уже на Московском вокзале.

Александр Пожаркин, не торопясь, вышел на Невский проспект. Он не любил, когда его встречают, впрочем, здесь и встречать-то было некому. Пожаркин неторопливо шел по левой стороне Невского, поглядывая по сторонам. Со стороны могло показаться, будто гость рад встрече с городом, как со старым знакомым. Но это было не так. Пожаркин его ненавидел. Тому, кто додумался делить человеческие воспоминания на приятные и неприятные — повезло. Кроме них, есть еще просто Воспоминания. Отделаться от них можно лишь одним средством — самоубийством.

Это случилось шестнадцать лет назад. Год, месяц и день недели Пожаркин запомнил навсегда. Тогда он тоже прибыл в Ленинград вечерним экспрессом. Были белые ночи, привычные тем, кто здесь родился, и чудесные для гостей, как полярное сияние. Пожаркин так же дошел пешком до Зимнего дворца и встретил на набережной Галю. Они гуляли по улицам, сидели в плавучем ресторане почти до его закрытия. Потом, когда Дворцовый мост временно свели, Саша пошел провожать девушку до какой-то площади Мира, где она жила в коммуналке. В полутемной подворотне проходного двора, сокращавшем путь к дому, молодые люди по настоянию Гали («У меня родители строгие, а я сказала, что с подружкой иду гулять») стали прощаться. Был четвертый час утра. Знакомый, у которого Пожаркин собирался заночевать, жил на Петроградской, но Саше было все равно — успеет он вернуться, пока не развели мосты, или нет. Он думал: существует ли подобный город на свете, или он в сказочном, несуществующем?.. Пуританское прощание незаметно переросло в пьянящие поцелуи, и Саша лишь чувствовал сладость губ, да сумасшедше колотящееся сердечко под легким платьицем, обтягивающим нежную грудь девушки…

Он сразу не понял, что происходит. Кто-то грубо схватил Сашу за шиворот и резко рванул от Гали к противоположной стене подворотни. Пожаркин лишь с ужасом заметил, что двое парней крепко держат девушку за руки, зажимая ей рот. Третий из нападавших молча приставил к подбородку москвича нож.

Сказочный город, по которому Саша витал в своих грезах, мигнул последний раз и погас. Рядом с лицом была только сырая щербатая стена. Откуда-то тянуло мочой, вдалеке светила одинокая грязная лампочка.

Нападавшие не говорили ни слова. Один, продолжая водить ножом возле подбородка Пожаркина, начал свободной рукой шарить по его карманам. Быстро, Саша почти не почувствовал, снял часы, затем вытряхнул из пиджака.

Потом его ударили по чашечке, и Пожаркин опустился на колени, по-прежнему чувствуя нож возле лица. В голове уже не осталось никаких мыслей, никакого легкого хмеля, даже страх за Галю вспыхнул было и погас. Лишь бы скорее! Лишь бы остаться жить, а не умирать, корчась от ножевой раны, в этой темной и вонючей подворотне! «Только бы выжить, — единственная мысль, судорожно стучала в голове. — Только бы…»

Еще он успел услышать тоненький крик Гали: «Не смейте его бить!..», затем — звон пощечины и хрип: «Заткнись, б…!». В этот момент Пожаркина больно дернули за волосы:

— Девочка останется с нами. А ты проваливай, если вместо нее отсосать не хочешь. И не вздумай бежать к мусорам. Ты понял?..

Стоящий на коленях Саша так и не сообразил, почему разбойник был уверен, что, несмотря на нож, у жертвы не хватит мужества защитить если уж не девушку, то хотя бы себя. Молодому человеку казалось, что сейчас с него сорвут скальп, а нож страшно поблескивал у самого лица, и он только прошептал:

— Понял.

— А может, лучше вместо своей прошмандовки отсосешь? — подонок глумился над Пожаркиным, но тому было все равно: «Главное — выжить, убраться отсюда. А потом… Потом обязательно позвонить в милицию, которая всех посадит… обязательно».

— Что примолк, падла? — и жертву снова рванули за волосы. — Отсосешь вместо девочки или пойдешь по хорошему на…?

— Не-ет, — еле выдавил Саша. — Я п-пойду… Я буду молчать…

Волосы отпустили, но тут же ударили сзади ногой пониже пиджака, повторив:

— Пшел вон, псина!..

Пожаркин, кое-как поднявшись, запоздало услышал, как его мучитель обращается к оставшимся:

— Хватит цацкаться. По роже ей двиньте, чтобы не рыпалась, и давайте — вон, в подвале дверь не заперта…

Москвич сначала трусцой побежал к выходу из злосчастной подворотни, а потом припустил изо всех сил. Он мчался, пока хватало воздуха в легких, петляя по недружелюбным, таящим опасность улицам. «Забыть! Ничего не было! Ничего! — стучала кровь в висках. — Ничего-о!..» Когда уже казалось, что сердце не выдержит стремительного бега, Саша буквально упал на ограду поблескивающего антрацитом канала, извивающегося змеей между молчаливых серых домов.

Затравленно оглянувшись и убедившись, что сзади преследователей нет, Саша спустился по ступенькам к воде. Он сунул в нее пылающее лицо, затем прильнул, как пес. Он несколько минут втягивал в себя воду, снова и снова возвращая ее в канал. Однако ужас и запахи грязной подвороти не прошли. К ним прибавился другой кошмар — вкус затхлой воды с бензиновым запашком.

Пожаркин поднялся на набережную, встал на ноги и лишь сейчас стал вспоминать, где он находится. Потом окончательно понял, что же случилось с ним пять минут назад.

В это время у спуска канала притормозил желтый «уазик» с синей полосой вдоль борта. «Милиция!» — понял Саша и рванулся к машине, чтобы рассказать о происшествии и потребовать от стражей порядка немедленно спасать Галю.

Сбивчивый рассказ о том, что где-то кто-то, возможно, кого-то насилует, а сам потерпевший даже приблизительно не может сказать где, кто и кого, поверг старшего машины в веселье. Кроме того, милиционеру показалось, что грязный и взлохмаченный человек, выкрикивающий бессвязные обвинения в чей-то адрес и отчаянно жестикулирующий при этом, перебрал. А не умеешь пить — не берись. Поэтому спасать Галю никто не поехал, а самого Пожаркина не забрали в отделение лишь благодаря тому, что водитель не захотел пачкать свою «ласточку». Видок у москвича и правда был еще тот: белая рубашка стойко хранила все цвета и запахи как подворотни, так и спуска к каналу…

Когда «уазик», громко урча пробитым глушителем, уехал, Саша быстро двинулся вдоль канала, надеясь выбраться к Неве, от которой уже совсем близко Петроградская сторона. Там он переоденется, возьмет свои вещи и немедленно уедет из этого грязного и чужого города!

Около одной из тумб чугунной ограды канала, укрыв нос пушистым, но грязным хвостом, спала бездомная собака. Заметив ее, Саша вдруг понял: он тоже нужен этому городу и его обитателям как бездомная псина — только пнуть и отскочить, боясь испачкаться. Да, он сегодня же вернется в Москву. Сегодня же!

Поравнявшись с собакой, Пожаркин оглянулся и, убедившись, что на набережной больше никого нет, со всей силы ударил собаку ногой и затем исступленно пинал, вбивая в гранитную тумбу окровавленное грязное и совершенно чужое ему тело. Он не боялся испачкаться — этот город и так предостаточно выплеснул на него помоев. Теперь начиналось время расплаты…

С той поры Пожаркин возненавидел этот город, за прекрасными фасадами которого скрывались зловонные дворы с их обитателями, а вода, ограненная набережными, была мертвой. Но все-таки не менее трех лет понадобилось, чтобы окончательно оправдать себя. Он понял, что предел жестокости нельзя ограничивать и нельзя прощать. Поэтому, когда несколько лет назад Саша стал пресс-секретарем очень большого чиновника, то добился изгнания из университета ректора, однажды испортившего ему диплом. Когда же два года спустя он уходил из Кремля в «демократическую оппозицию», Пожаркин тайно скопировал массу «дээспэшных» документов. Некоторое время спустя документы стали попадать в печать, а ответственный за них мелкий чинуша оказался под следствием и скончался от инфаркта. Пожаркин не обратил на это внимание.

Сейчас у него были деньги, связи, одна из мощных московских газет. И теперь появилась возможность отомстить этому городу. Благодаря его трудам, победит избирательный блок «Надежда». А он станет его куратором. И тогда…

Насвистывая эту песенку, Пожаркин шел по Невскому. Время сейчас тяжелое. Обанкротить город так же просто, как любой банк или фирму. Было бы желание.

Хотя у Алексея затекла рука, он боялся ее высвободить из-под шеи Милы. Девушка, уткнувшись носиком в его плечо, спала. Чуть повернув голову, в летней полутьме комнаты можно было увидеть, сколь она красива. Точеный профиль, напоминающий мраморные скульптуры античности, длинные ресницы, на одной из которых поблескивала забытая слезинка, светлые локоны рассыпавшихся по подушке волос, тихонько благоухающих ароматом далеких цветов, чуть припухшие нежные губы, изящная рука, доверчиво покоящаяся на груди единственного человека, на которого можно было надеяться… Дыхание девушки было ровным, и ничего не напоминало о том, что только недавно она в каком-то исступлении обнимала Алексея, а он, задыхаясь от чувств, шептал ей нежные слова под негромкий аккомпанемент диска из «Romantic collection»…

После возвращения Нертова с вазой, Мила разрыдалась у него на груди, но потом, взяв себя в руки, извинилась и, попросив пройти в комнату, скрылась в ванной. Через некоторое время хозяйка квартиры вернулась, неся с собой два фужера и бутылку коллекционного вина, наверное, приберегавшуюся для какого-то большого праздника.

— Извините, после смер… то есть исчезновения папы, я стала слишком эмоциональна. Но это пройдет. Ужин еще не успел остыть, и если вы не против, то составьте мне компанию. Вообще-то, я не большая любительница выпивать, но иногда это необходимо…

Алексею ничего не оставалось, как согласиться, тем более, он вдруг почувствовал какую-то безысходную пустоту в груди и понял: предложение хозяйки выпить может помочь хоть как-то отвлечься от невеселых мыслей.

За ужином они сначала говорили о чем угодно, только не о тех делах, ради которых Нертов появился в этом доме. Каждый, казалось, старался избегать болезненных тем. Но затем Мила, видимо понемногу придя в себя, начала рассказывать о своем отце. Когда Алексей попытался заикнуться, мол, может, лучше не ворошить прошлое, она только махнула рукой:

— Бросьте. Все равно этот разговор необходим. А просто рассказывать, как больной на приеме врачу, собирающему анамнез, я не могу. Так легче…

Потом Мила вдруг спохватилась:

— Я сейчас вернусь, — и действительно вскоре снова появилась в комнате, держа в руках запотевшую бутылку «Абсолюта»: — Настоящий. Папа из Швеции недавно привез.

Нертов удивленно уставился на девушку, подумав про себя, что, вроде, не говорил, как бы хотелось вместо вина выпить чего-нибудь покрепче. Но Мила, словно угадав его мысли, сама предложила закончить с вином:

— Не комплексуйте. Я ошиблась — мне точно сейчас нужно более сильное лекарство. Да и вам, кажется, тоже… Нет, не отвечайте, — увидев, что Алексей хочет что-то сказать, перебила его хозяйка, — если я ошиблась, не пейте. Но поверьте, врачи не хуже всяких сыщиков видят человека. И кстати, давайте перейдем на «ты» — так мне будет проще разговаривать…

Через некоторое время состояние напряжения, в котором последние дни находился Алексей, понемногу прошло. В вечернем полумраке чужая квартира стала казаться более уютной, а ее хозяйка — давней знакомой. Особенно усилилась эта иллюзия, когда Мила принесла в комнату хорошую акустическую гитару:

— Давайте, я вам спою… Папа очень любил эту песню и всегда просил исполнить ее, когда мы вот так сидели вместе… Только это так редко бывало…

Нертову показалось, что на глаза у девушки опять начинают наворачиваться слезы, и он поспешил согласиться. Мила, пробежав длинными пальцами по струнам, взяла первый аккорд и неожиданно запела:

Чарующе чистый голос завораживал, пробуждая в памяти какие-то забытые образы, ассоциации из прошлой, казавшейся такой далекой, жизни.

От выпитой водки у Алексея потеплели глаза, ему показалось, что в полутьме комнаты вдруг закружились искрящиеся невесомые хлопья снежинок, он представил пустынную набережную у Университета, себя, приплясывающего от морозца в тоненьких полуботиночках, одноклассницу Лену, которая, неожиданно подбежав сзади, закрыла теплыми ладошками ему глаза: «Узнаешь?..» Потом они долго целовались у какого-то фонаря, подмигивающего сверху влюбленным желтым глазом. Что же было потом?.. Нертов постарался отогнать воспоминания о том, как, проходя срочную службу в армии, он получил письмо от приятеля, где между прочим сообщалось: мол, Петьке Дмитриеву удалось поступить в институт, Олег, наоборот, назло родителям бросил учебу, а Михайлова неожиданно выскочила замуж…

Нертов молча сидел, когда закончилась песня, и Мила, несколько раз тихонько перебрав струны, уже начала следующую, такую же безнадежно грустную:

Эту песню Алексей уже слышал раньше. Однажды он купил в каком-то ларьке диск «Эрмитажа» и принес Нине, надеясь, что ей понравится мелодичная музыка. Нина же, которой было известно, что именно под «эрмитажный» шлягер Алексей чуть не погиб в аварии, как-то странно посмотрела на него и вдруг выдавила срывающимся голосом: «Это… на прощание? Навсегда?..» С тех пор Нертов никогда не слушал при ней этих песен. И никогда уже не сможет…

Мила вдруг прервала песню, резко отложив гитару в сторону:

— Извини. Я больше не буду. Налей, пожалуйста…

Алексей, которому и правда стало не по себе (слишком сильны были ассоциации, слишком близко исполнение настроению), наливая водку, неожиданно еще раз отметил, насколько хорошо хозяйке удается чувствовать находящегося рядом человека. Пожалуй, ни одна женщина, с которыми он был раньше знаком, не могла бы похвастаться, что может предугадать его желания. Ни многочисленные приятельницы, которых у Алексея немало было в прежние времена, ни одноклассница Лена, ни бывшая жена Светлана, ни неизвестно куда исчезнувшая Марина… Даже Нина — и она то и дело либо не понимала, либо делала вид, что не понимает. А здесь все было иначе…

Нертов уже понял, что не хочет никуда уходить из квартиры на Миллионной. Но он подсознательно страшился этой мысли, отгоняя ее подальше в глубь сознания. Он снова начал волноваться, словно старшеклассник, не знающий, как себя вести со взрослой женщиной, злиться на себя за это и оттого нервничать еще больше. Неизвестно, чем бы это закончилось, но Мила, предложив Алексею налить еще, вдруг заиграла задорную студенческую песню:

Понемногу Алексей пришел в себя и к середине песни уже подхватил припев о тетушке из страны, где много диких обезьян…

Вечеринка неожиданно была прервана металлическим стуком по трубе отопления. Нина, поморщившись, все же прервала пение, пояснив, что ее верхний сосед по лестнице, благообразный старичок, некогда трудился в Мариинском театре. И хотя нынче всем представляется артистом, но на самом деле выше должности машиниста сцены не дослужился. Несмотря на это, сосед гордится своим якобы абсолютным слухом (который на самом деле достоин разве что профессионального акустика-слухача) и регулярно требует тишины, если слышит любую музыку, кроме классической.

— К сожалению, старый дом тоже не полностью звуконепроницаем, — вздохнула Мила. — Ладно, не будем никого дразнить…

Нертов начал подниматься, намереваясь уйти, но хозяйка, и в этот раз угадав его намерения, остановила гостя:

— Я думаю, тебе будет лучше переночевать здесь. Не люблю куда-то тащиться по темному городу среди ночи. И другим не советую. Чистое полотенце в ванной справа. Там же и халат висит. Махровый. Можешь его надеть.

И заметив, что Алексей замешкался, ободрила:

— Иди. Я тут сама со столом разберусь…

Нертов лежал на кровати, ему казалось, что она слегка покачивается, словно океанский лайнер у пирса под тихую музыку «Romantic collection», которую включила Мила, пока гость принимал душ. Захотелось глотнуть сока или, на худой конец, воды. Но шлепать в кухню, чтобы найти питье, было неудобно: не хотелось беспокоить хозяйку, которая, очевидно, тоже собиралась спать в своей комнате. Но гораздо сильнее жажды Алексея мучила другая мысль: он страшно желал оказаться рядом с Милой. И не просто в одной квартире, а именно рядом. Он не очень-то верил во всякие биополя, но казалось, что именно обняв девушку, он сможет обрести хоть капельку так недостающего сейчас душевного покоя. Нертов буквально ощутил нежное тепло тела девушки, которая сегодня безутешно плакала у него на груди, но мысли уносили его все дальше, в запретные дали, где не место для посторонних глаз и ушей, а существуют лишь двое, соединенные единым порывом неистового чувства… Алексея будто обдало горячей волной. Он постарался стряхнуть наваждение и закрыл глаза, стараясь поскорее заснуть.

Неизвестно, сколько так пролежал Алексей, но его размышления прервал тихий скрип двери. Сквозь пелену ресниц Нертов увидел, что в комнату, крадучись, скользнуло видение. Мила, одетая в кружевную ночную рубашку, способную скрыть прелесть фигуры девушки разве что от слепого, осторожно, на цыпочках приближалась к кровати. Вдруг она остановилась и, смутившись, произнесла:

— Ой, извини, я думала, что ты уже спишь. Я только хотела выключить музыку, чтобы не мешала и принести сок из холодильника — вдруг ночью пить захочешь…

Девушка протянула запотевший стакан.

— Будешь сейчас?

Нертов, сев на кровати, как сомнамбула протянул руку:

— Спасибо.

Случайно коснувшись пальцев девушки, сжимающих стакан, Алексей заметил, что они подрагивают.

— Что-то не так? — прошептал он, непроизвольно притягивая Милину руку к себе. Девушка тихо присела на край кровати.

— Извини, мне немного не по себе. Но это пройдет. Я просто очень волнуюсь из-за папы. Ты, правда, постараешься его найти?..

Снова показалось, что девушка собирается заплакать. Она была такой нежной и беззащитной, что Нертову захотелось ободрить ее. Только он не мог найти нужных слов. В конце концов, отставив злополучный стакан, Алексей попытался ободряюще приобнять Милу: мол, не расстраивайся, все будет хорошо. Но вместо этого панибратского приобнимания, его руки вдруг мягко обхватили плечи и талию девушки, а губы наткнулись на сладкий ответный поцелуй, после которого Нертов куда-то «улетел» и, уже ни о чем не думая, захлебываясь от неожиданно накатившего счастья, исступленно начал целовать ее лицо, руки, упругую грудь с небольшими набухшими сосками, опускаясь все ниже к теплым, начинавшим подрагивать бедрам и одновременно освобождая тело девушки от мешающей рубашки. Мила закрыла глаза и отвечала с той же страстью, в полумраке летней ночи их тела напоминали причудливые линии картин сюрреалистов, и уже никто бы не услышал, начни театральный сосед снова колотить по трубе отопления, призывая к сохранению гармонии.

Потом они тихо лежали, обнявшись, и просто молчали. Мила так и заснула тихо на груди Алексея. Через некоторое время сон свалил и его…

Утром Нертов открыл глаза и первым делом запоздало начал корить себя за прошлый вечер. На душе скреблись кошки. Вместо поисков убийц Нины, он напился, переспал со свидетельницей, воспользовавшись ее минутной слабостью, а теперь еще неизвестно, как быстрее ускользнуть из этого дома, чтобы не обидеть ни в чем не повинную хозяйку. В этот момент («Господи, — невольно подумал Алексей, — как же она угадывает?») из кухни донесся звонкий голос Милы, который предлагал идти скорее умываться, пока не остыл завтрак. А потом — на кухню.

Вернувшись из ванной, Нертов не знал, как и что следует говорить хозяйке. Он уже готов был, пряча глаза, ковырять вилкой в тарелке, чтобы затем поскорее удрать из квартиры, но Милы на кухне не было. На столе, прислоненная к тарелке с едой, красовалась записка:

«Я кажется, нарушила все твои планы. Извини. Женщины — все эгоистки. Как, впрочем, и мужики. Сейчас у тебя, думаю, куча дел, но и меня ждет — не дождется клиент. Так что ешь спокойно, убирать ничего не надо. Один ключ от квартиры — в замке входной двери. Не забудь запереть. Ты изумителен. Не комплексуй. Целую. М.

P. S. У меня есть второй ключ, так что вернешь этот, когда сможешь. Если нужно что — то из бумаг — тоже можешь взять».

Если бы на записке не стояла сегодняшняя дата, Алексей мог подумать, что записка адресована не ему. Но дата сомнений не вызывала. Поэтому, смирившись со своей участью, он начал не торопясь завтракать, попутно обдумывая, какие меры по поиску убийц следует предпринять сегодня…

— Твою мать, Касьяненко, хрен ли ты стоишь, как лом проглотил? Давай, вызывай дежурную бригаду! — заместитель начальника РУВД, который вместе с оперуполномоченным уголовного розыска Дмитрием Касьяненко приехал к заброшенному карьеру, расположенному неподалеку от городского лесопарка, был крайне раздражен. — Какого фига ты сам лезешь смотреть? Пусть прокуратура расхлебывается. А нас и так потом отымеют. Все скопом…

Дмитрий, который еще не столь давно служил в отделе УР, не стал перечить начальству и нехотя поплелся к дежурному «уазику», чтобы по рации вызвать из главка дежурную группу с экспертом и следователем прокуратуры. Молодой оперативник, правда, не понимал, почему вдруг так осерчал замначальника, прочитавший документ, обнаруженный в кармане покойника. Конечно, не каждый день из-под воды вытаскивают трупы, к ногам которых привязан кусок рельса. Но сейчас ведь не семидесятые годы, когда любое убийство — ЧП.

Но у замначальника были свои соображения на сей счет. Он прекрасно знал, что труп трупу рознь. Одно дело, когда найден бомж с пробитой головой — этот мог сам по пьянке оступиться, упасть (пусть даже несколько раз подряд), но другое — помощник депутата Госдумы. А это — большая политика, не сулящая ничего, кроме нервотрепок, журналистов, запросов бесноватых народных избранников и нагоняев от начальства. В удостоверении, обнаруженном в кармане пиджака убитого, значилось: «Михаил Назарович Горин является помощником депутата Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации по… избирательному округу Л.С.Ивченко».

Миле о страшной находке сообщить не смогли — ее домашний телефон не отвечал. Помощнику дежурного, пытавшемуся дозвониться, было невдомек, что дочь погибшего не вернется домой в ближайшее время, так как она, ненадолго попав в квартиру Нертова, там и осталась.

— Три дня тебе срок, — в голосе Рэмбо зазвенел металл, и девушке показалось, что сейчас собеседник ударит. — Потом пеняй на себя. Ясно?

И не дожидаясь ответа, он отвесил сильнейшую пощечину собеседнице:

— Ясно? Отвечай, когда спрашивают…

Лена, размазывая по щекам потекшую тушь, только и смогла прошептать: «Ясно», после чего удовлетворенный ответом Рэмбо хмыкнул и покинул квартиру.

Глава первая. ПОЛНЫЙ СТАБИЛИЗЕЦ

Если бы на записке не стояла сегодняшняя дата, Алексей мог подумать, что послание Милы адресовано не ему. Но дата сомнений не вызывала. Поэтому, смирившись со своей участью, он начал завтракать, попутно обдумывая, какие меры по поиску убийц следует предпринять сегодня. Но ни толком разобраться в происходящем, ни поесть не пришлось. Нертов вдруг с ужасом вспомнил, что дома его ожидает голодная, а главное, невыгулянная Мэй! Ругая себя за легкомыслие, Алексей торопливо вымыл посуду и, сунув в карман ключ от квартиры Милы, помчался на улицу Чайковского.

Когда он влезал в заветное окно своей кухни, то, вопреки ожиданиям, не услышал предупреждающего собачьего лая. Это было удивительно, так как Мэй обычно грозно выскакивала на каждый посторонний звук, а тем более, в квартире. Алексей вмиг собрался и, ожидая любой пакости, стал осторожно продвигаться вглубь жилища. Предчувствия его не обманули: по просторной прихожей, используемой дореволюционным владельцем квартиры — холостякующим сыном хозяина дома — под бильярдную, будто Мамай прошел: на полу валялись сорванные с вешалки куртки, разбросанные и изодранные газеты, невесть откуда вытащенные тряпки. Нижние полки книжного стеллажа, встроенного в стенную нишу, были распахнуты, а валявшиеся поодаль старинные книги, доставшиеся Алексею в наследство еще от прабабушки, напоминали живую иллюстрацию картине, подобной «Аресту пропагандиста».

Стараясь двигаться бесшумно, Нертов переместился в сторону большой комнаты, заменявшей гостиную, и осторожно заглянул внутрь. Первое, что бросилось в глаза — безвольно вытянутые лапы большой черной собаки с рыжими подпалинами. Рядом с собакой вперемешку с какими-то осколками по полу растеклась уже подсохшая сверху лужица. Любой мало-мальски толковый следователь, составляя протокол осмотра, обозначил бы ее как «пятно темно-бурого цвета, напоминающее кровь»…

Ни Алексей, ни сотрудники сыскного агентства еще не знали, что еще со вчерашнего дня из дома на Чайковского можно было бы выходить нормальным способом, а не через окно кухни, распугивая кормящихся у ближайшей помойки бомжей — наружное наблюдение было снято.

Латышев, которого поставили перед этим фактом по телефону, только матюгнулся, а затем хмуро продолжил чтение раскопанной в недрах стола газеты многолетней давности с броским заголовком: «Стабилизец для правосудия».

Дочитав статью, Латышев в сердцах бросил газету на дальний край стола и, достав из сейфа дело, возбужденное по факту «убийства гражданки Климовой и др.», начал его листать.

«Стабилизец, полный стабилизец! — приговаривал “важняк”.— Везде стабилизец, куда ни сунься…».

Рядом с собакой по полу растеклась уже подсохшая сверху лужица. Любой мало-мальски толковый следователь, составляя протокол осмотра, обозначил бы ее как «пятно темно-бурого цвета, напоминающее кровь». Казалось, Нертов был готов ко всему. Но то, что он увидел в собственной квартире — это было уж слишком! Шагнув в комнату и в легком ужасе думая, что он скажет Арчи, а главное, Женевьеве, юрист присел на корточки и еще раз взглянул на бездвижную собаку. Но она вдруг сонно приоткрыла один глаз и, зевнув, так же лежа на боку, сладко потянулась всеми четырьмя лапами, даже не удосужившись привстать.

Алексей понял все и резко поднялся:

— Ах ты, скотина бессовестная! Я все бросаю, бегу, чтобы ее накормить и выгулять, а она напакостила и дрыхнет без задних конечностей!.. Сейчас кто-то получит по короткому хвосту и по наглой черной морде!..

Когда он начал говорить, Мэй, казалось, с интересом слушала хозяина квартиры, как кот повара из известной басни. Но затем резво вскочила и последние слова разгневанного Нертова достигли лишь задних окорочков хитрющей псины, живо спрятавшейся под старинной кроватью. Вытаскивать оттуда животину за эти окорочка, чтобы устроить подобающую выволочку, было рискованно. Поэтому Алексей, вдосталь наругавшись, поплелся за совком и шваброй, а затем начал убирать остатки разбитой банки с вареньем, пока они окончательно не засохли. Что же касалось наведения порядка в прихожей — этим решено было заняться все-таки после собачьей прогулки. Впрочем, данным планам не суждено было сбыться.

Когда Алексей, пройдясь по Таврическому саду, вернулся домой и Мэй с виноватыми глазами снова уползла переживать под кровать, затренькал телефон. Звонила Юля Громова, напомнившая Нертову, что с ним хотел срочно встретиться журналист Бананов. Подробно поговорить следовало и с самой Юлей (очевидно, она могла более-менее толково рассказать расклад предвыборных сил в городе, прекрасно известный прессе). Да и Бананова, пока у него не пропало желание, хорошо было потрясти, дабы выяснить пикантные подробности из жизни заказчиков пасквилей о «Транскроссе» и Нине. Поэтому Нертов немедленно направился в Дом прессы, очередной раз распугав помоечных бомжей неожиданным выпрыгиванием в окно кухни.

Примерно в то же время, когда Нертов отправлялся на свидание с журналистами, Иван Гущин запер изнутри дверь сыскного агентства и старательно задернул шторы на окнах.

— Ну, хватит играть в разведку, — прервал его старания человек, удобно расположившийся в мягком кресле, в котором обычно сидел директор агентства. — Все равно твои мероприятия ничего не дадут. Если боишься, что нас могут прослушивать — следовало бы валить куда-нибудь подальше. Но, честно говоря, я в это не верю. Насколько разумею, вы еще не успели достаточно засветиться в нертовской истории. Кстати, давай-ка проговори ее еще разик, только подробнее. Что там Алеша изволил задумать для поисков злодеев?.. А то, чудится мне, он слишком активно начал действовать, как бы голову не потерял.

— А может, не стоит? — попытался слабо возразить Гущин, но собеседник довольно резко прервал его, велев не только подробно рассказать о происшедшем немедленно, но и впредь регулярно сообщать о действиях, предпринимаемых Нертовым, а также сотрудниками агентства, по просьбе бывшего телохранителя Нины Климовой.

Гущин, потупившись, начал рассказывать о событиях последних дней. Когда рассказ был закончен, человек решительно поднялся из кресла.

— Так, предупреждать тебя о конфиденциальности разговора лишний раз не надо. Иди, продолжай выполнять задания Нертова, а я думаю, что настало время пообщаться с ним самим.

Человек повернул ключ в двери и, не прощаясь, вышел из сыскного агентства.

По настоянию Юли, встреча с Банановым состоялась в небольшом баре на улице Ломоносова. Сюда по утрам некогда любили заглядывать некоторые журналисты, чтобы унять жажду перед началом рабочего дня. Но в конце концов любители опохмеляться вынуждены были покинуть свои редакции, перейдя в разряд «фри ланс» — ни один нормальный редактор не мог долго вытерпеть, когда на него с утра пораньше скорбно дышат перегаром. Поэтому, нынче в баре вряд ли можно было нарваться на знакомых. Впрочем, журналистской братии всегда не было дела, с кем и по какому поводу беседует их коллега за кружкой пива или даже стаканом вина, а потому заведение на Ломоносова вполне подходило для встречи.

Алексей, поджидая Бананова за столиком у входа, задумчиво разглядывал фотографии известных баскетболистов, которыми в изрядном количестве были завешаны стены. Но журналист не заставил долго терять время — он пришел на встречу, опоздав всего на пару минут и сразу же подсел к Нертову. Как не был антипатичен этот тип, но Алексей решил внимательно выслушать его и не раскаивался позднее, что согласился на свидание.

Бананов сначала пытался говорить полузагадками, по возможности сохраняя лицо, так что Нертову пришлось цыкнуть на него, потребовав или говорить «б», произнеся «а», или идти по своим темным делам. Очевидно, собеседник был крайне напуган, так что с видимым облегчением начал рассказывать более толково.

И нападение на банановскую квартиру, и заморочка в элитном клубе не оставляли сомнений: щелкопер располагает какими-то документами, имеющими отношение к предвыборной борьбе. Бананов, речь которого стала напоминать исповедь, подтвердил, что действительно на протяжении ряда лет собирал компромат на известных политических деятелей и массу мелких депутатов. Только по его словам выходило — об этом досье никто не мог знать.

Но Нертов, все время думая о своем, насторожился, заподозрив связь между, казалось бы, разными делами. Он прикинул: если было известно о работе Леонида Бананова на группу покойного Ивченко, то некие темные силы запросто могли предположить, что органайзер бизнесмена мог попасть и в руки продажного журналиста. Сколь фантастическим это предположение не было, сбрасывать его со счетов не стоило. Если же дело обстояло так, значит одним из лиц, причастных к нападению на Александрыча, является человек из ближайшего окружения Семена Львовича Ивченко. И видимо, этот человек так или иначе намеревается принять участие в нынешней избирательной кампании, либо влиять на нее.

К сожалению, Леонид не мог ничего сказать о заказчиках пасквилей о «Транскроссе» — всю фактуру он либо получал от своего коллеги Адриана Щучкина, для которого недавно междугородний автобус стал гробом на колесиках, либо подбирал самостоятельно. Тем не менее, Бананов, хотя и с трудом, но дал некоторые приметы человека «с глазами и фигурой как у Рэмбо» — именно с ним однажды журналист случайно видел Адриана. Причем, что оказалось не менее интересным, кроме Рэмбо тогда со Щучкиным беседовал еще один мужчина.

— Я тогда торопился в Дом прессы, а разговор у них происходил на «Ватрушке» — ближайшей площади… Ну, на площади Ломоносова. Потом я спросил Адриана, мол, как разговор прошел? Ну, просто так, подначить решил, будто знаю его собеседников…

Нертов с неприязнью подумал, что его визави «просто так» вряд ли чего сделает, скорее всего, хотел быть, как говорится, «в курсе», дополнительную информацию о связях коллеги подцепить. А Бананов между тем продолжал:

— А Щучкин-то мне и говорит: «Ты кого имеешь в виду, Игоря Борисовича?» Я сдуру поддакнул: дескать, конечно, его, с рэмбовскими глазами. Лучше бы промолчал! Адриан понял, что я его просто «на пушку» взял, и разговор перевел на другую тему, выкрутившись, что это были случайные знакомые. Только я понял: тот, который здоровый — Рэмбо, — у него другое имя. А Игорь Борисович — он главный. Но мне от этого не легче — в клубе-то именно Рэмбо требовал у меня документы… Ой, а может, это Адриан им что наврал про меня, как вы думаете?

Бананов напоминал жирного опарыша, грязного и липкого от страха. Было очевидно: дело не в том, что «Адриан им что-то наврал». Просто, серьезные люди ведут серьезную игру, в которую, сам того не ведая, влез этот Лелик…

Когда-то Юля Громова со слов очередного бандюгана, с которым делала интервью, рассказывала Нертову об отношении криминалитета к прессе. Интервьюируемый считал, что в принципе журналистов терпят, как оперативников — они неизбежное зло. Даже если жур сотворил разгромную статью, а опер повязал целую банду — их не трогают, понимая: работа такая, одним — разбойничать, другим — разоблачать (перестрелки с операми при задержаниях не в счет). Но если журналист пишет «заказуху», то есть берет деньги за нужную кому-то статейку — считается, что щелкопер «вписался в тему», а значит, «отвечать за базар должен по понятиям». Опер, взявший единожды «на лапу», тоже «вписался». И разговаривать с ним впредь будут иначе. Просто так гибнут крайне редко.

«Подумай! — горячилась Юля. — Вон, пресса то и дело пишет о побитых да убитых журналистах. Глупости чаще всего это. Один по пьянке начал перед милиционерами на вокзале выстебываться и получил по морде; другая, в дорогущей шубе, поздно вечером кекс до дома не донесла — отняли; у третьего якобы документы искали — весь дом перерыли, а мы все это — как сенсацию, на первую полосу: “Пострадали за правду!” Да любой нормальный человек знает: нет у журналиста документов и чаще всего быть не может. Только копии, которые восстановить — раз плюнуть. “Слили” заинтересованные лица информацию одному — еще десятку сольют. Ксероксы, слава Богу, не перевелись. Так на кой ляд взламывать квартиру какого-нибудь господина а, чтобы поискать там бумаги? Гораздо проще прихватить его у входа в собственную халупку, войти культурно вместе внутрь. А дальше и документы забрать, и шею свернуть. Бывают, конечно, и другие ситуации. Только крайне редко — все больше байки наших «правдоискателей» с хорошими концами».

Нертов тогда про себя согласился с девушкой, хотя не сообразил о чьих «концах» вещала Юля — баек или правдоискателей. Но потом решил, что еще немного набрать ей опыта — мог бы неплохой аналитик для пресловутых спецслужб получиться…

Сейчас, слушая Бананова, Алексей все время пытался прикинуть, где тот говорит правду, а где просто красуется. Но как ни крути, а выходило все очень складно — парень явно попал как кур в ощип: не играй в чужие игры по неизвестным правилам.

Когда журналист уже устал от собственной откровенности, начал повторяться и все чаще уходить в дебри рассуждений, Нертов понял: больше из него выжать ничего не удастся — пора закругляться. Пообещав Бананову «при случае» поддержку неких структур, Алексей дал совет, которого продажный писака уже давно ожидал: с документами следует расстаться и, по возможности, в ближайшее время держаться подальше от всяких политических игр. Ну, хотя бы на месячишко уехать в теплые Арабские Эмираты. Правда, и тут Бананов заныл, лепеча что-то о финансовом и дороговизне путевок, но Нертов довольно невежливо его оборвал, сказав, что если выбирать между собственной задницей и несколькими сотнями баксов, первая явно предпочтительнее — новая не нарастет.

— Да, а насчет документов… — Алексей сделал многозначительную паузу. — Думаю, что ты уже нашел приличный ксерокс, использовав его по назначению.

По тому, как тревожно забегали глазки Лелика, Нертов понял, что угадал — проныра уже успел снять несколько копий со своего досье.

— Так вот, — юрист продолжал пристально глядеть в лицо собеседнику, — пока ты будешь отдыхать, наши люди поработают с информацией. А сейчас мы вместе отправимся к тебе, и один экземпляр ты отдашь мне. Для работы. Наши аналитики все проанализируют и пустят в разработку…

Нертов специально ввернул последнюю фразу, зная, сколь некоторые писаки любят подобие профессионального сленга, ощущая свое величие от иллюзии к причастности понимания этого языка. Однако расковский принцип «Что не сказано — пусть дофантазируют сами» не сработал. Услышав «наши аналитики» Бананов суетливо закивал головой, но по стойке «Смирно!» не встал, а начал снова юлить. Якобы никакого серьезного компромата нет и в подтверждение своих слов вытащил из замызганного дипломата прозрачную папку. В ней лежал лишь десяток ксерокопий старых статей, возможно, написанных профессионально стилистически, но Нертову абсолютно не нужных. Юрист со злости лишь зловещим шепотом еще раз напомнил журналисту, чтобы тот не вздумал болтать и, расставшись с ним, отправился к Юле.

К несчастью, нормально поговорить с Громовой не удалось. Едва только Алексей начал задавать наводящие вопросы о грядущих выборах и раскладе политических сил, как журналистку позвали на планерку. Нертов в дверях наудачу попытался закинуть удочку последний раз, спросив, не известно ли девушке что-нибудь о партии социальной справедливости и ее лидере, но Юля лишь мотнула головой, дескать, вопрос долгий. Алексею ничего не оставалось делать, как отправится домой читать банановский компромат и разбирать последствия учиненного Машей квартирного разгрома.

А Юля, сидя на занудной планерке, не слушала членов редколлегии, нравоучительно вещавших, как и что надо писать об очередных стабилизационных перлах правительства. Эти дневные совещания только напрасно отнимали рабочее время. Все равно завтра многочисленные старенькие читательницы с пенсией в три тысячи очередной раз узнают из газеты, как следует носить бальное платье от Кардена, готовить суп из крокодилов, насколько понравился очередному шеф-редактору Израиль или Таити, куда тот на халяву слетал отдохнуть… Все это будет щедро сдобрено рекламой дутого негосударственного вуза, ну «самого-самого лидера», или книжки, вроде «Кто ест кого в Питере». А на закуску обязательно нечто доброе, про кошечек. Или поучительное, вроде советов, как выращивать траву на балконе. Однажды, зайдя в гости к Нертову, Юля увидела у него «лениздатовскую» книжицу сорок второго года выпуска. Там тоже давались советы о выращивании травы, только в условиях блокады…

Слушать обо всем этом не хотелось. Поэтому, Юля очередной раз прокручивала в голове сегодняшнюю встречу с Алексеем. Только, в отличие от Бананова, она не дофантазировала несказанное, а умудрилась достаточно четко просчитать ситуацию. По прикидкам журналистки выходило, что Алексей (насколько она знала его характер), не мог смириться со смертью любимой женщины и сына. Следовательно, он должен был заниматься поиском убийц, причем самостоятельно или, скорее, с помощью своих друзей. А это значило, что выборы и всякие политики могли интересовать Нертова только в рамках его расследования.

«Да, да, да! — мысленно аплодировала себе за догадку Юля. — Леша ищет убийц! И он знает, что дело связано с выборами! И я помогу ему!.. Нина, обещаю тебе, что помогу…».

А между тем, вернувшись домой и разбирая последствия Машиной «революции», Нертов запоздало вспомнил предупреждение, данное ему Николаем перед отъездом во Францию. Тогда Арчи заметил, что по натуре ротвейлеры вообще и Мэй в частности — твари обидчивые и злопамятные. В качестве примера сыщик рассказал, как однажды достаточно невежливо отмахнулся от подошедшей приласкаться собаки, которая, надувшись, скрылась с глаз долой. Когда же хозяин, удивленный подозрительной тишиной, прошелся по квартире, то увидел, что Мэй-Маша обиженно дожевывает вторую из «найковских» кроссовок, купленных накануне чуть ли не за триста баксов.

Но в квартире Нертова Мэй превзошла себя. Заждавшись возвращения Алексея, она активно выразила презрение не только к интерьеру комнаты, но и прихожей. Досталось и нижним полкам книжных шкафов. А, вдоволь порезвившись, собака уснула сном праведницы.

Нертов решил, что дружба — дружбой, но больше подобные безобразия терпеть нельзя и следует постараться уговорить Гущина или выздоравливающего Александрыча взять на себя заботу о попечении этой твари. «Правда, старый опер почти наверняка откажется, зная Машину натуру, хотя можно постараться убедить его, мол, собака пригодится вместо пистолета…».

Но нертовские размышления были неожиданно прерваны приходом Гущина. Сыщик торопливо сообщил, что переговорил с бывшими коллегами, стараясь понять, откуда надуло «наружку». Выяснилось, что наблюдение было инициировано горпрокуратурой в связи с расследованием обстоятельства взрыва машины Нины.

— Только, — Иван грустно усмехнулся, — или там очередной раз стабилизец финансированию пришел, или опять все силы бросили на более громкие дела (я не понял), но за тобой наблюдение сняли. Так что можешь пользоваться дверью, как все нормальные люди. А я пошел — еще дел невпроворот…

Наведя некое подобие порядка в квартире, Нертов надеялся заняться изучением банановского досье, но в квартиру снова позвонили. Мэй вылезла из-под кровати и, ощерившись, загавкала, перегородив Алексею своим куцым хвостом дорогу к дверям. С грехом пополам перебравшись через злобную собаку, Алексей открыл замок. На лестничной площадке стояла Мила. Она тяжело дышала, будто после хорошего кросса, под глазами виднелись подтеки туши, платье было разорвано на груди, и девушка пыталась удержать на месте лоскут ткани подрагивающей рукой. Это было явно неудобно, так как в этой же руке Мила судорожно зажала связку ключей. Нертов молча шагнул в сторону, пропуская неожиданную гостью, загнал в ближайшую комнату беснующуюся псину и запер двери.

Иван Гущин, уйдя от Алексея, сел в машину и коротко доложил по мобильнику: «Он дома. Один. Никуда не собирается». Затем сыщик запустил двигатель и погнал в сторону Васильевского острова, туда, где располагался отдел милиции покойного Раскова.

Первое, что увидел Иван, войдя в райотдел — плакат с фотографией милицейского капитана в черной траурной рамке. Гущин задержался у него, читая казенные фразы «трагически погиб при исполнении служебных обязанностей». Сыщик не знал этого капитана в лицо, но фамилия была знакома — однокашник Раскова, с которым намедни встречался Алексей Нертов, был мертв!

Гущин поднялся по лестнице наверх и заглянул в один из кабинетов. Хмурый человек, сидевший там, оторвался от бумаг:

— Привет сыщикам! Каким ветром в наши края?

Иван, перебросившись несколькими малозначащими фразами, вроде «просто мимо пробегал», поинтересовался, что за напасти творятся в «конторе»? Дескать, сначала в газетах пишут, что начальника ОУР убили, теперь еще чей-то некролог внизу…

Хозяин кабинета матюгнулся.

— Не бери в голову. Все там будем. А некролог не чей-то, Егорыч нормальным опером был. А сегодня утром невесть почему на «Удельной» оказался. Под электричкой. Час пик. Никто ничего не видел. То ли оступился, то ли толкнули. Да только Егорычу не легче. Давай-ка лучше по сто, чтобы ему земля пухом — все равно уже вечер, работы не будет… — и знакомый Гущина потянулся к сейфу.

Но сыщик, сославшись на занятость, а также на необходимость крутить баранку, распрощался и отправился в сторону проспекта Металлистов — если уж не вышел разговор с однокашником Раскова, то с дежурным адвокатом, собиравшемся защищать Нертова, встретиться следовало до того, как он попадет под поезд или иным способом расстанется с жизнью.

Еще днем сыщики установили адрес, по которому был прописан этот адвокат. В последнее время узнать подобную информацию — не проблема: аналоги справочной базы ГУВД давно продаются чуть ли не на любой толкучке среди CD-дисков с пиратскими записями «стрелялок», вроде «Quake» или «Half live». Только справка оказалась никчемной — дверь в квартиру правоведа никто не открыл.

Пока Гущин переминался на лестничной площадке с ноги на ногу, раздумывая, что делать дальше, из квартиры напротив выглянула востроносенькая старушка. Очевидно, она перед этим успела внимательно разглядеть Ивана через дверной глазок, сделала вывод о его благонадежности и, что не менее важно, причастности «органам». Гущин, стараясь перехватить инициативу, потянулся к нагрудному карману и махнул перед носом старушки корочками с золотым тиснением. Конечно, прочитай соседка их внимательно, она лишь убедилась бы, что господин Гущин является частным сыщиком. Но, видно, красное с золотом еще производило на граждан некое магическое действие. Кроме того, бабуле не хватало собеседника. Поэтому она, замахав руками, затараторила:

— Да убери ты свой докУмент. Я органы и так вижу. Ходите всегда в пинджаках и при галстуках. Только энтот пинджак утюжком погладить не мешало бы. Небось, времени-то нет?..

Гущин некоторое время дал старушке поговорить на общие темы, а потом поинтересовался ее соседом. Выяснилось, что адвокат бабуле знаком («Только шибко важный»). А третьего дня к нему приходили неприятные гости. Соседка заметила (Иван понял — из своего наблюдательного пункта, через дверной глазок), как они удалялись. Но в это время у нее варилась каша, и что происходило на площадке до или после того — она не знала. Только после ухода гостей соседа не видела тоже. И это было странно, так как адвокат обычно каждое утро регулярно бегал трусцой.

Больше ничего интересного выяснить у бабули не удалось.

Гущин, отогнав машину подальше от дома адвоката, вернулся назад пешком и прогулялся внутри усаженного деревьями квартала, осторожно посматривая на окна. Форточка в квартире правоведа была открыта. Ивану пришла в голову сумасшедшая мысль. Быстро вернувшись к машине, он достал из багажника припрятанную там по случаю дымовую шашку, а затем снова прошел к дому адвоката.

На счастье, среди зелени тополей и акаций, которыми щедро был засажен квартал, никто не маячил. Тогда Гущин, скрываясь за стволом толстого дерева, запалил «дымовуху» и, сильно размахнувшись, кинул ее прямо в открытую форточку. Навыки, некогда полученные в армии, не пропали даром — из квартиры повалил густой дым. Иван сразу же набрал по «трубе» пожарников.

Через несколько минут к дому уже подъехали машины. А еще минут через пять Гущин благополучно отправился в сыскное агентство, узнав перед тем все об обстановке в заветной квартире…

Пожарные лихо вынесли дверь и ворвались внутрь жилища. Сыщик, ожидавший этого момента этажом выше, предварительно залепив куском жевательной резинки дверной глазок любопытной старушки, проскочил следом. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь что-то в спешке искали, или хозяин также стремительно удирал: часть вещей, вытащенная из шкафов, валялась на широкой кровати, бумаги в беспорядке — на столе и на полу. Когда один из пожарных, увидев в клубах дыма Гущина, поинтересовался, не он ли хозяин, Иван ответил, что он — просто сосед, мимо проходил да увидел выломанную дверь. Затем, бросив взгляд на кухню, убедился, что трупа нет и здесь и заспешил к выходу. При этом сыщик рассудил, что не зря сегодняшний гость агентства столь интересовался деятельностью Нертова — горе-телохранитель явно заигрался с огнем.

— Я никогда не думала, что это так страшно, — зубы Милы выбивали дробь о край стакана с валерьянкой, щедро накапанную Нертовым гостье, — я никогда не думала…

Как понял юрист из сбивчивого рассказа, после работы Мила вернулась домой. У дверей ее квартиры стоял какой-то мужчина. Думая, что это кто-то из знакомых отца, Мила спокойно подошла к дверям и, уже достав ключи, спросила, кого разыскивает незнакомец. Тот осведомился, не приходится ли девушка родственницей Горину, и, получив утвердительный ответ, сразу же набросился на свою жертву, для начала разорвав ее платье. Все происходило молча и чего в конечном счете добивался нападавший было неясно: если он был обычным насильником, то не мог знать фамилии хозяина квартиры. Если же нападение было связано с исчезновением помощника депутата — зачем же сдирать одежду с его дочери? Но, во всяком случае, девушке удалось вырваться и убежать…

Гостья успокоилась только после того, как Алексей сказал, что никуда ее не отпустит, пока не станет ясна причина нападения, а пока Мила будет жить здесь под надежной охраной. Причем, это обещание прозвучало уже после того, как сильные руки осторожно притянули девушку к груди и Мила, изредка всхлипывая, надежно спряталась здесь ото всех напастей, слушая, как учащается биение сердца мужчины.

Алексей почему-то не сомневался, что сегодняшнее происшествие на Миллионной как-то связано с его делом, точнее даже с ним самим — слишком много странных неприятностей и даже смертей происходило вокруг в последнее время. Нина с Митей, Расков, Александрыч, банановские проблемы, разговоры вокруг да около органайзера, исчезновение Горина — отца Милы… А теперь вот нападение на нее саму. Поэтому, чувствуя свою вину и старательно отгоняя подленькую мысль, что просто хочет остаться вместе с девушкой, Нертов успокаивающе шептал гостье о «надежной охране». Когда шепот вот-вот должен был плавно перейти в страстные поцелуи, неожиданно зазвонил телефон. Словно отвечая ему, в соседней комнате загавкала Мэй. Алексей, осторожно отстранившись от Милы, шепнул ей, мол, посиди немного, и пошел в глубь квартиры — разыскивать невесть где брошенную «трубу».

Звонил новый знакомый — лидер Партии социальной справедливости Виктор Дмитриевич Нежданов. Он не терпящим возражений голосом сообщил, что завтра необходимо встретиться, назвал место и время.

— Ты, если что — позвони. Но учти: «если что» быть не должно. Вопрос крайне важный, — рокотало в трубке. — В общем, привет Маше и до встречи. Пока!

Юрист и сам собирался придумать повод увидеться с Неждановым, так что звонок оказался кстати. Размышляя таким образом, Алексей вдруг услышал крик Милы. Даже скорее не крик, а какой-то сдавленный всхлип:

— Помоги-и!..

Нертов опрометью бросился в комнату, где находилась его гостья.

Милы уже не было на диване — она, поджав под себя ноги, скрючилась в самом углу комнаты на старинном мраморном камине, оставшемся здесь в качестве наследства дореволюционного владельца квартиры. А у камина, приноравливаясь, как бы половчее туда запрыгнуть или хотя бы просто достать ногу гостьи, охотилась Мэй. Вид у нее был явно недружелюбный, даже более чем.

Юристу с трудом удалось успокоить собаку, которая, прежде чем ее выгнали в прихожую, пыталась огрызаться и даже клацнула зубами на Алексея. Но он, памятуя инструкции Арчи, ухитрился схватить животину за шиворот и заднюю лапу. Затем, стараясь увернуться от страшных зубов, со всей силы рванул Мэй вверх и, словно щенка, просто выкинул из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Мила, которую с таким трудом недавно удалось успокоить, снова была на грани истерики. Еще с большим трудом удалось уговорить ее слезть с камина, но на большее у Алексея не хватило сил, поэтому следующие двадцать минут он только слушал судорожные всхлипывания. В конце концов, Нертов пообещал Миле, что запрет недружелюбную собаку на ключ в дальней комнате, и пошел исполнять это обещание.

Но едва юрист вышел в прихожую, ожидая очередной пакости от бессовестной животины, как она неожиданно резво выскочила из кресла, на котором до того обиженно жрала случайный тапок и с лаем бросилась к входным дверям, чуть не сбив с ног оказавшегося на дороге Нертова. «Легче остановить нападающего носорога…» — вспомнил он цитату из английского учебника по содержанию ротвейлеров, когда в прихожей раздался звонок. Мэй бросалась на дверь, странно подпрыгивая на всех четырех лапах. При этом она больше напоминала не собаку Баскервиллей, а глупого щенка-переростка, радующегося в предвкушении игры.

Убедившись, что комната, где находилась Мила, закрыта достаточно плотно, Алексей отпихнул коленом скачущую собаку и приоткрыл входную дверь, после чего был буквально вбит в стену — Мэй изо всех сил отпихнула хозяина квартиры в сторону и бросилась на человека, стоящего у порога квартиры Нертова…

— И все-таки я лучше знаю, где мне следует находиться! — в голосе говорившего зазвучал металл. — Или ты забыл, что Александрыч — мой сотрудник, а значит, и разбираться с его проблемами мне?

Алексей хмуро молчал, глядя на собеседника. Николай Иванов — Арчи, так неожиданно нагрянувший из Франции в питерскую квартиру юриста, был прав. И с эти следовало считаться.

Мэй, прощенная по случаю возвращения хозяина за все прегрешения, устроилась рядом с руководителем сыскного агентства, время от времени преданно заглядывая ему в лицо. Она даже не выказывала недружелюбия к оправившейся от недавних потрясений Миле, которая теперь колдовала на кухне, пытаясь из ничего соорудить ужин нежданному гостю.

— И еще, — Николай нахмурился, — ты переоцениваешь себя. Я вернулся в город еще утром, разговаривал с Гущиным, посмотрел материалы, собранные в конторе. Так вот, что скажу тебе, Леша: либо ты работаешь по-честному, либо…

Нертов хотел возразить, но Арчи махнул рукой, мол, не мешай, завраться еще успеешь.

— Не считай всех бывших оперов идиотами. Для начала можешь показать мне органайзер и документы, которые ты припрятал (на этих словах Нертов чуть не поперхнулся — Иванов не мог ничего знать о «наследстве» покойного Ивченко!).

Вдруг начальник сыскного агентства расхохотался — слишком смешным ему показалось выражение лица юриста, неожиданно узнавшего, что кто-то еще осведомлен о его страшной тайне. Не желая затягивать ненужные убеждения, Николай напомнил Алексею, что спасенный им Александрыч уже давно прилично себя чувствует и прекрасно помнит, зачем к нему в квартиру забирались бандиты — именно за документами.

— Тебе дальше всю логическую цепочку раскладывать, или сам «расколешься» по-хорошему? — Арчи снова рассмеялся. — Ну, артист, старых оперов хотел обвести вокруг пальца! Пожалел, называется…

И вдруг, резко оборвав смех, придвинулся к Нертову.

— А ты, умник не подумал, что из-за твоего героизма люди страдают? Что ты всех заставляешь «втемную» играть? Что ты ответишь, когда узнаешь, что опер, с которым ты в отделе Раскова беседовал, вдруг под электричку попал? Да не смотри так, мне это Гущин доложил, а ты ему сам о визите в райотдел рассказывал. Сегодня хотели проверить человека, и вот… А что адвокат, только случайно рядом с тобой оказавшийся, куда-то сгинул, а перед тем у него какие-то «отморозки» побывали, тоже не знаешь?.. Так вот, запомни: с тобой или без тебя, но все это дерьмо моя контора поднимет. И убийство Раскова, и нападение на Александрыча. Только лучше тебе быть с нами. Смирись с этим, хоть как с неизбежным злом. А пока пойдем-ка поужинаем…

Действительно, в этот момент со стороны кухни раздался голос Милы, сообщившей, что еда уже на столе. Нертов вслед за другом поплелся есть.

Арчи за обе щеки уплетал скорое кулинарное изобретение, похваливал повариху, а про себя отметил, что не грех еще раз, так сказать, независимым взглядом пройтись по последним местам «боевой славы» товарища — слишком много там осталось непонятного. И начать, пожалуй, следовало с оперов, с которыми Алексею пришлось столкнуться после его задержания.

Но этими намерениями Арчи вслух делиться не стал. Вместо этого он передал юристу привет от оставшейся на Лазурном берегу Женевьевы, соврав, что ее не отпустили в Россию неотложные дела. На самом же деле бывший оперативник слишком любил свою Женьку, чтобы втягивать ее в смертельно опасное мероприятие.

Глава вторая. «КОЗЭЛЬ»

Сергей Иванович, хозяин бежевого «пежо» 1998 года выпуска, знал, что никогда не останется без клиентов. Всякий раз среди пассажиров рейса «Париж — Санкт-Петербург» находился патриот французской национальной промышленности, выбиравший именно его машину. Вот и на этот раз к машине подошла, нет, конечно, подпорхнула, по наблюдению Сергея Ивановича такие девочки умеют именно порхать как бабочки, длинноногая блондинка.

— Это такси? — с легким изящным акцентом спросила она и, не дожидаясь ответа, приземлилась на переднее сиденье, заполнив салон машины ароматом «Герлини». — Мне на Петроградскую, — растянуто произнесла она, как все европейцы проговаривают трудные русские прилагательные.

Сергей Иванович, недовольный такой бесцеремонностью, кивнул головой. Согласно его наблюдениям, большинство французов, приезжающих в страну непуганных медведей, долго и тупо ищут машины с интернациональной надписью «Taxi». То, что любой легковой автомобиль в этой стране легко превращается в таксомотор, является их первым российским открытием.

Однако эта девчонка явно была знакома с местными реалиями. Не прошло и минуты, как она познакомилась с шофером, представилась Женевьевой и принялась задавать различные вопросы.

— Скажите, вы уже построили «Газпром-сити»?

— Построим, — буркнул шофер. Эти дни запомнились ему, но не потому, что он проникся участием к судьбе небоскреба. Просто, недавно толпа каких-то протестующих придурков, перекрыла очередную дорогу более серьезно, как если бы в Питере шли баррикадные бои. В результате если кто и пострадал, так это таксисты, недополучившие денег и опаздывающие на работу граждане.

— А прокуратура все еще копает под Березовского?

— Вам лучше знать. Он сейчас живет у вас, в Париже.

— Не в Париже, а в Лондоне. Но ведь прокуратура копает в России.

Раздосадованный такой логикой, Сергей Иванович со злости поддал газу, думая, насколько же «зарядить» эту пассажирку? Пусть она сама живет в своем Париже или Лондоне, все знает про нашу прокуратуру, или новостройки — сейчас она в его власти! И сколько продлится эта власть, зависит исключительно от него, Сергея Ивановича. Ей надо на Петроградскую? Замечательно! Давай-ка проедем через проспект Славы.

Предвкушение мелкой пакости так охватило шофера, что он не заметил ухабину.

— Это, как у вас говорили, большая работа? — улыбаясь, спросила Женевьева.

— Она самая, — Сергей Иванович решил, что ей экскурсию по всем дорожным работам! Причем, с дополнительными удобствами. Эти европейцы, говорят, бросили курить. Пусть мадмуазель убедится, что мы все еще глухи к предупрежденим Минздрава.

Сергей Иванович сунул руку в бардачок и скомкал пустую пачку. Черт! Впрочем, можно сделать остановку. Пусть покукует минуту-другую.

Он свернул в «карман» и притормозил в двадцати шагах от киоска.

— Вы сломались? — удивлилась Женевьева.

— Но. Ун момент, — Сергей Иванович направился к торговой точке.

Уже пару минут спустя ему стало стыдно. Сергей Иванович собирался всего лишь приобрести пачку «Мальборо», но этот процесс бессовестно затянулся. Сначала одуревшая от жары и истязуемая похмельем продавщица тупо шарила пальцами среди коробок, выискивая нужные сигареты. Она долго не могла сообразить, сколько же стоит «Мальборо». Затем таксист с ужасом осознал, что самая мелкая купюра у него — пятьсот рублей. Опасения оправдались: продавщица с огромным трудом нашла четыре сотни, и тут дело застопорилось окончательно — других бумажек не было. Шофер, для упрощения дела, решил приплюсовать еще одну пачку, тем самым окончательно все запутав. Продавщица пыталась удариться о прилавок опухшей мордой, приговаривая: «Ни… ничего не понимаю». Наконец она вяло протянула Сергею Ивановичу сдачу, пачку «Мальборо» и пачку «Лаки Страк», а тот выругался и зашагал к машине, рассовывая по карманам приобретения.

Однако, когда он приблизился к «пежо», лихорадочно думая, как извиниться перед француженкой не зная французского, сразу стало ясно, что сейчас возникнут проблемы другого рода. Возле машины топтались двое очень несимпатичных крепышей, бритых наголо, почти лысых, в дорогих, но давно не стиранных рубашках. Неподалеку стояла «бомба» выпуска десятилетней давности.

— Мужик, — обратился один из них к Сергею Ивановичу, — ты тут встал, а нам не проехать.

Сергей Иванович понял сразу, что речь идет о наглой заводке. Объехать его машину особого труда не составляло.

— Ребята, никаких проблем. Сейчас дам вам дорогу.

— «Сейчас!» Мы из-за его драной жестянки на крутой сходняк опоздали! Мужик, если хочешь дальше ехать со своей прошмандовкой, плати компенсацию.

Сергей Иванович затравленно оглянулся. Ни милиции, ни даже гаишников, которых он не считал нормальными ментами, вблизи не было. Надо же, сам выбрал такое местечко, сигареток купить, перед француженкой повыеживаться!

— Ребята, давайте разойдемся. Тогда проблем не будет. У меня в машине гражданка Франции.

— О, мамзель француженка? Петь, давай это проверим. Она должна знать триста двадцать третью позу Кама Сутры. Знает — отпустим.

Однако, второй крепыш был сегодня в особо плохом настроении.

— Какие проблемы? Какой Фигянции? Ты, вообще, тупой мужик, знаешь, кто мы такие? Ты, вообще, про «тамбовских» хоть раз слыхал?

— Я знать, кто ты такой, — послышался мелодичный голос.

Крепыш прервал свою краткую лекцию о роли «тамбовской» группировки в преступной жизни Петербурга и удивленно уставился на француженку, выходящую из машины.

— Ты, как это по-русски, козэль, — мило улыбнулась девушка.

Лысый мальчик недоуменно посмотрел на нее.

— Какой я, блин, козэль? Я — Петр.

— Ты козэль, — снова улыбнулась француженка, для убедительности изобразив обеими руками два рожка на своей голове и громко крикнув: — Мэ-э!

— Да я тебя, иностранная гадюшка!.. — не очень зло, немного даже растерянно вякнул Петя, но тут девушка шагнула вперед.

Позже Сергей Иванович долго вспоминал эту сцену, пытаясь расставить эпизоды в правильной последовательности. В итоге, это ему удалось.

Сперва Петя согнулся от удара в пах. Его небритая морда медленно двинулась в направлении асфальта, а потом ускорилась от сильного удара по затылку. Когда орущий Петя согнулся окончательно, то получил каблуком в бок. Пете относительно повезло: его голова оказалась на газоне.

Его другу повезло значительно меньше. Секунды полторы тот тупо смотрел на расправу, потом шагнул к француженке, вытянув руку. Сергей Иванович так никогда и не узнал, хотел ли бандитишка ударить Женевьеву или схватить за волосы. Ничего глупее этого он придумать не мог, ибо был за эту руку мгновенно схвачен. Девушка нырнула под крепыша. Послышался зловещий треск, который раздается обычно в туристском лагере, когда готовят валежник для костра. Впрочем, треск тотчас прервал чудовищный вопль, заглушивший Петины стенания. Не выпуская руку, которая уже утратила все возложенные на нее природой функции, кроме как являться источником боли, Женевьева повернула бандита лицом к его «бомбе» и заставила уложить лицо на бампер. Сергею Ивановичу на миг показалось, что он присутствует на съемках сериала типа «Полицейской академии», и сейчас девчонка с криком: «Полиция Нью-Йорка!», — наденет на парня наручники, хранящиеся в ее сумке. Однако она ограничилась тем, что отошла на шаг и дала Петиному другу мощный пинок, угодив носком туфли между ног. Тело издало особенно громкий вопль и прекратило звучать.

Такая же грациозная, как полчаса назад, когда она в «Пулково-2» садилась в машину Сергея Ивановича, Женевьева обратилась к шоферу:

— Мы будем звать ментов?

— Как хотите, — растерялся тот. — Лучше не надо.

— Тогда едем. Пусть с ними трудится врач или тот, кто в России лечит животных. Я забыла. А, Айболит!

— Да-да, им нужен Айболит, — Сергей Иванович послушно повернул ключ зажигания.

— Не огорчайтесь. Во Франции тоже есть «отморозки», — успокоила Женевьева.

Ближайшие три минуты их спасало только отсутствие постов ГАИ. Сергей Иванович продолжал дрожать и вел машину как пьяный. Потом, правда, взял себя в руки и старался наметить маршрут, чтобы прибыть на Петроградскую сторону как можно скорее. Пассажирка продолжала болтать про французских правонарушителей, однако Сергей Иванович слушал невнимательно. Ему все еще было непонятно, сон это или явь.

— У меня есть предчувствие, что сейчас произойдет еще какая-нибудь неприятность, — констатировал Нертов.

— Почему? — зевнул Арчи.

— Я целое утро промучился с этим Банановым. Никаких результатов. Судя по всему, у этого кретина навсегда отбиты мозги. Говорит только как «наезжают» на него. «Наезжают» на него все. И ничего больше.

Больше о Бананове поговорить им не удалось. На пороге кабинета Иванова появился растерянный дежурный:

— Александр Иванович, к вам дама. Из Франции.

Арчи профессионально подавил чуть было не вырвавшееся некрасивое ругательство. Женевьева вошла в кабинет и кинулась ему на шею. Нертов отвернулся. Он никогда не любил подобных сцен, к том же недавно у него появились некоторые личные причины их не любить. Правда, Женевьева все прекрасно понимала. Она прервала серию коротких, но интенсивных поцелуев, освободилась из объятий Арчи и подошла к Нертову.

— Алекс. Я все знаю, — печально сказала она, и Нертов так и не понял, идет ли речь о прекрасной игре, или она и вправду думала всю дорогу о судьбе несчастной Нины.

Женевьева элегантно уселась в конторское кожаное кресло и заявила, что хочет кофе. Алексей, осознав, что рабочий день на сегодня закончился, направился в туалет с колбой из-под кофеварки.

— Женька, — осторожно начал Арчи, когда кофе был выпит, — тебе, наверное, надо отдохнуть после дороги, душ принять. А я сегодня постараюсь пораньше освободиться.

— Коля, ты думаешь, что я ехала в грязном вагоне? Я брала душ утром в Париже. Я не хочу сидеть в твоей квартире. Я приехала, чтобы работать.

Алексей сделал вид, будто пытается вытряхнуть в свою чашку из колбы несколько последних капель, и задумался. Да, француженка не раз помогла им в прошлом и позапрошлом году. Однако, вспоминая те времена, он был вынужден признать: Женевьева появлялась в тот момент, когда наступала пора действовать: уходить от преследования, брать противника или бросать свое тело под нож, предназначенный для другой женщины. Грубее говоря, она была не ищейкой, а боевой собакой. Здесь же игра только начиналась. Интересно, сколько часов и дней уйдет на то, чтобы объяснить ей нюансы избирательной кампании в Питере? Ведь, судя по всему, все повязано именно на выборах.

Арчи тоже промедлил с ответом, и тут произошло то, что всегда выручает в подобной ситуации: телефонный звонок.

Нертов снял трубку. Звонила Юля. Лишь только журналистка узнала о приезде Женевьевы, она тотчас попросила ее к аппарату. Пока гостья тянулась к трубке, Алексей съехидничать звонившей:

— Возьми у нее интервью заодно. Расспроси про трудовые будни простой французской сыщицы. Я уже название придумал: «Шерше ля фам».

К удивлению и Нертова, и Арчи, шутка через несколько минут перешла в реальное дело. Положив трубку на стол, Женевьева повернулась к своему жениху:

— Коля, я вижу, у вас есть много дел. Я не буду вам мешать. Юля хочет видеть меня. Я — Юлю. Пусть кто-нибудь из вас привезет меня к ней на работу, и я исчезну до вечера.

Арчи начал мямлить, что он несказанно рад ее визиту, однако Алексей поторопился заметить, что у него есть дело неподалеку от Дома прессы, поэтому он готов отвезти Женевьеву хоть сейчас. Она не возражала, тем более, весь ее багаж составляли небольшая сумка и чемодан. Сумку француженка оставила при себе, а чемодан Арчи пообещал отвезти домой.

Всю дорогу Женевьева болтала про Францию. Алексей слушал вяло, а временами обрывал собеседницу. Каждый из этих рассказов напоминал ему про Нину.

Наконец они остановились возле огромного здания на Фонтанке. Проникнуть внутрь труда не составило: весь первый этаж Дома прессы заполняли граждане, пришедшие дать объявления в рекламную газету. Однако Алексею с его спутницей требовалось подняться наверх, в редакцию «Городских новостей», а это было не так-то легко — перед лестницей находился пост вневедомственной охраны. Нертов процедил сквозь зубы некрасивое французское ругательство, попутно лишний раз отметив, какую роль играют в жизни непредусмотренные мелочи.

Его наихудшие опасения сбылись тотчас же. Ни продемонстрированная куча корочек, ни изящное грассирующее воркование Женевьевы не произвели на милицию впечатления. Усатый толстяк, почему-то дежуривший в бронежителе (хотя Алексей не представлял, кто отважится в Питере покуситься на скромные конторы местных газет), заявил, что из всех документов он признает один — пропуск утвержденной формы. Правда, потом смилостивился и добавил, что пропуск заказывают в соответствующем бюро после звонка из редакции.

Нертов попытался вспомнить телефон Юли Громовой, но тут его осенила более простая мысль. Юрист нашел в настенном справочнике телефон бюро пропусков, после чего подошел к местному аппарату, видно, еще хрущевских времен. Аппарат висел на расстоянии четырех шагов от бюро.

— Алло. С вами говорят из криминального отдела «Городских новостей». Будьте добры, выпишите два пропуска на следующие фамилии…

Здесь Алексея настигло разочарование. Он был уверен, что бабушка-дежурная обязательно спросит, кто он такой, и уже успел сочинить убедительную легенду о юном стажере, назначившем встречу с важными сотрудниками из органов и французским полицейским, находящимся в Питере по обмену. Легенда не понадобилась. Бабушка спокойно записала имена визитеров, лишь переспросив фамилию Женевьевы.

Выждав из приличия три минуты, юрист подошел к окошечку и сунул туда паспорта. Почти сразу же они вернулись с вложенными в них листочками бумаги. Алексей показал их равнодушному постовому и поднялся с Женевьевой по лестнице…

Нертов, небезосновательно предполагая, что разговор затянется, поспешил распрощаться. Как-никак, Женька в России уже в третий раз и в Питере не заблудится. А дел сегодня и вправду хватало.

После его ухода подруги проболтали полчаса. Потом Юля поинтересовалась, какие у гостьи планы на вечер.

— Они появятся, когда Коля и Алексей закончат работать. Или захотят предложить какую-нибудь работу мне. Но пока они не хотят.

— А что, если я попрошу тебя оказать мне одну серьезную услугу? Она не имеет прямого отношения к тому, что сейчас ищет Алексей, но результаты могут пригодиться.

— Что я должна делать?

— Войти в роль журналистки. Сейчас я занимаюсь предвыборной кампанией в городской парламент. В отличие от ряда коллег стараюсь предложить читателям те эпизоды из биографий, которые кандидаты стараются скрыть. А просьба такая: есть избирательное объединение «Братцы-ленинградцы». Лидер Александр Чекулаев. Он называет себя настоящим промышленником, который научился работать при коммунистах и готов научить весь город, как хозяйствовать теперь. Во всех интервью охотно рассказывает о своей биографии до 1991 года и начиная с 1993-го. Между этими годами туман. Все, что можно понять из его слов, он имел отношение к Речному порту. Но, подозреваю, нынешняя кампания проходит именно на деньги, которые Чекулаев заработал в тот промежуток. Четыре судна типа «река-море» были зафрахтованы какой-то фирмой, пришли в Таллин, тут договор был расторгнут, и они вернулись. По моим сведениям, они были заполнены цветными металлами. От тебя требуется одно: немного поговорить с ним. Он очень болтлив, и если ты его спросишь, чем он занимался в 1992 году, уверяя, что интервью выйдет в газете «Монд», скажет то, что от него никогда бы не узнали наши репортеры.

— Хорошо, — Женевьева любила браться за новые дела, — давай позвоним ему прямо сейчас.

— Я беспокоюсь лишь об одном, — забеспокоилась Юля. — Вдруг он захочет посмотреть на твое удостоверение?

— Я знаю, как трудно у вас жить без «корочек». Поэтому я захватила с собой и удостоверение сотрудницы полицейского журнала.

Филипп Санькин уже который раз повторял про себя этот стишок, раздумывая, как бы убедить прокурорского «важняка» арестовать Нертова. По мнению Фили, улик, указывающих именно на этого зловредного гражданина как на главного подозреваемого во взрыве «транскроссовской» машины, хватало. Поэтому бывший инженер, которого незаслуженно «попросили» из следственного отдела, никак не мог понять, почему «важняк» до сих пор не задержал Нертова. Более того, когда Санькин в очередной раз заикнулся об этом, Латышев сунул ему под нос номер «Калейдоскопа»:

— Прочитаете, а потом доложите свои соображения.

Филя, недоумевая, захлопал белесыми ресницами, но следователь прокуратуры, уточняя свое требование, ткнул пальцем в черно-белую фотографию, на которой красовался заголовок, набранный из стилизованных под готику букв: «Бухенвальд по-российски».

— Это читайте…

Будучи человеком исполнительным, Санькин несколько раз перечитал статью, пытаясь понять, куда же клонит «важняк». Но это для Фили оказалось довольно мудрено. Смысл журнального материала по разумению экс-инженера сводился к попытке обелить всяких негодяев, при этом заклеймив позором честных борцов с преступностью. Чего стоило лишь одно рассуждение журнального щелкопера: «Следственный изолятор “Кресты” был построен для 1100 заключенных, нынешняя официальная норма — 3300, фактически содержится более 10 тысяч человек. Но помнят ли сейчас, что в фашистской тюрьме Эрбах, рассчитанной на 595 человек, в 1945 году содержалось от 1400 до 1600 заключенных, что было вменено в вину фашистам как преступление против человечества»?

После третьего прочтения статьи Санькина вдруг осенило: да этот Латышев ведь заодно с Нертовым! Ведь главный подозреваемый тоже работал в прокуратуре, причем, военной. Нет, не зря говорят, что рука руку моет. Поэтому следовало еще раз постараться уговорить Латышева арестовать убийцу. А ежели «важняк» откажется…

И Санькин снова забубнил себе под нос стишок:

Удостоверение полицейской журналистки не пригодилось. Не прошло и часа, как Женевьева убедилась в очередной раз, какой магический эффект производит в России слово «француженка». Чекулаев не стал ждать, пока она прибудет к нему в контору, а прислал машину на угол Гороховой и набережной Фонтанки.

Избирательный блок «Братцы-ленинградцы» базировался в старом здании на Каменностровском проспекте, переделанном благодаря капремонту под десяток-другой офисов. Женевьева решила, что Чекулаев занимает самое большое помещение.

Лидер блока оказался высоким круглолицым мужчиной, одним из тех, на которых не любят сидеть костюмы. Он без пиджака, в несвежей белой рубахе развалился в кресле. С шеи Чекулаева свешивался галстук, как язык выдохшейся от продолжительного бега собаки. Еще с порога француженке показалось, будто она чувствует борьбу пота с дезодорантом.

Когда гостья представилась Чекулаев вскочил с кресла, взял руку девушки и пожал ее. Наступила короткая пауза. Женевьеве показалось, будто он размышляет: на каком языке общаться? Он бросал отчаянные взгляды через плечо гостьи — нет ли там секретарши? Но секретарши не было, и Чекулаев заговорил по-русски. Правой рукой он отчаянно жестикулировал, а левой время от времени поднимал и швырял телефонную трубку.

— Мадам, вы впервые в нашем городе?

— Нет, но я впервые хочу брать интервью про русские выборы («Главное, поменьше врать, а пока я еще не вру»).

— А я, к сожалению, еще не был в Париже. Говорят, это тоже очень красивый город. А главное, мадам, там нет таких проблем, как у нас. Кстати, что вы знаете о наших проблемах?

— Я знать очень мало. Раньше у вас был мэр Собчак, потом им стал Яковлев…

Услышав первых постсоветских градоначальников, Чекулаев пришел в легкое возбуждение.

— Вам повезло, что Собчак жил в Париже как гость, не претендуя на пост парижского мэра! Конечно, он умел устраивать праздники и презентации. Но кроме праздников есть еще и будни. Что же касается Яковлева… Из него получился бы неплохой мэр Самары, Воронежа, может, даже Москвы. Но он не понимал, что возглавлял великий город, который не может жить без великой идеи. Править этим городом должны люди, умеющие отличать будни от праздников. Вы понимаете меня?

Женевьева кивнула, сознавая, что первый раз врет собеседнику.

— Те, кто будут писать новые законы для Петербурга, должны подходить к городу комплексно. Нельзя назвать Питер городом музеев или городом заводов. В первую очередь — это город людей. Помните, у вашего Сент-Экзюпери есть книга «Земля людей»? Так вот, наш город должен быть городом людей. Тот, кто хочет в нем работать — должен работать, тот, кто хочет учиться — учиться. Главная задача будущих депутатов — заткнуть дыры, через которые вытекают бюджетные деньги. И тогда их хватит всем на достойную жизнь. Лишь тогда можно наладить производство и отреставрировать Эрмитаж…

— Скажите, почему ваш блок называется «Братцы-ленинградцы»?

— Есть песенка с такими словами, — Чекулаев встал, вдохнул полной грудью и познакомил Женевьеву со своими вокальными данными. — Мы все, кто родился в этом городе, должны объединиться. Но не во имя какой-нибудь политической абстракции, а потому что живем здесь и намерены жить дальше. Хотя, как вы прекрасно понимаете, в последнее время жить здесь стало очень трудно.

«Неужели он сам верит во все то, что говорит? — подумала Женевьева. — Судя по всему — да.

— К великому счастью, Париж забыл о таких проблемах еще в средние века, — продолжал с пафосом лидер, — но наш блок сможет решить их, если, конечно, нас поддержат избиратели…

— Господин Чекулаев, — снова перебила его Женевьева, — ведь вы не считаете себя профессиональным политиком (лицо собеседника исказила гримаса отвращения, будто кому-то пришло в голову, что он профессиональный гей). Расскажите о вашей биографии. Почему она так изменилась в этом году, и вы занялись новым для себя делом?

— Родился на брегах Невы! Как и подобает талантливому человеку, в школе получал двойки и был заводилой. Это, как бы сказать, неформальный лидер. Закончил институт, работал. Как говорится, все мы вышли из КПСС, я тоже. При Горбачеве начал заниматься бизнесом.

— Расскажите о том, как вы начинали ваш бизнес, — попросила Женевьева. — Я слышала, это было очень трудно.

Чекулаев не успел ответить на вопрос. Дверь раскрылась, в кабинет заскочил невысокий мужчина. В отличие от своего начальника, он был застегнут на все пуговицы.

— Александр Борисович, я до вас дозвониться не смог, поэтому сразу приехал. Нам уже пора.

Чекулаев впервые за время беседы бросил взгляд на электронные часы, украшавшие стену. Выражение его физиономии напомнило гримасу пилота, узнавшего о разгерметизации аэробуса.

— Извините, мадам. Совсем забыл. Сегодня вечером именины у моего старого друга и партнера. Разумеется, по бизнесу. Поэтому, интервью придется отложить. Впрочем, может быть, вы согласитесь поехать со мной? Он живет на небольшой вилле, недалеко. Вы побываете в настоящей русской бане и увидите, как мы умеем отдыхать.

Женевьева задумалась. Если она откажется, то день пройдет полностью впустую, не считая одной сломанной руки. Тем более, о русской бане она много слышала. Настала пора и увидеть.

— Я дать согласие, — очаровательно проворковала она.

Чекулаев хотел было рассказать Женевьеве, кто такой нынешний именинник и что такое русская баня, однако в кабинет влетела целая толпа сотрудников, которая буквально вытащила лидера избирательного блока из кабинета и поспешила с ним к машине. Женевьева шла рядом и замечала, с какой злостью смотрят на нее две секретарши, сопровождающие своего шефа.

Вилла именинника располагалась в Озерках и занимала немалый кусок побережья Нижне-Суздальского озера. От Выборгского шоссе ее укрывал высоченный забор.

Чекулаев опоздал. Гости — человек двадцать — были уже в сборе и успели начать празднование. Они сидели прямо на берегу, вокруг длинного импровизированного стола. От мангалов поднимался шашлычный аромат. Жаркое еще не было готово, и в ход шли более простые закуски. Садясь на предложенный ей стул, Женевьева опрокинула ногами две пустые водочные бутылки. Они со звоном покатились под столом в разные стороны.

Француженке пришлось туго. Разумеется, ее попытались напоить, причем водкой. Она сумела отбиться и тщательно следила, чтобы ей наливали только столовое вино. Наливать пытались часто, и гостью утешало лишь одно: на долю остальных гостей выпало гораздо больше испытаний.

Рядом с Чекулаевым ей сесть не удалось. Сосед слева — муниципальный депутат — постоянно расспрашивал про Францию, про Жака Ширака и Алена Делона. Когда он узнал, что собеседница никогда не брала интервью у обоих, огорчился. Сосед справа — телевизионный клерк — напротив, рассказывал ей о современной России. Оба были пьяны и под конец стали спорить друг с другом через голову Женевьевы — о Шираке или России, она так и не поняла.

Когда были съедены шашлыки, гости разделились на несколько групп. Чекулаев о чем-то беседовал с хозяином, невысоким увальнем с чуть раскосыми глазами. Он пообещал француженке поговорить позднее, а пока поручил ее заботам обеих секретарш. Они уже напились и перестали ревновать француженку к своему шефу, зато пытались выяснить отношения между собой. Александр Борисович их примирил и предложил попариться в бане.

Женевьеве и ее новым спутницам пришлось долго ждать, пока парилка освободится. В парной сидели одни мужчины, и хотя они то и дело приглашали девушек зайти внутрь, те отказывались. Пришлось сидеть в предбаннике, продолжая выпивку.

Уже стемнело, когда Женевьева смогла познакомиться с русской баней. Однако подходящих экскурсоводов не оказалось. Пьяные секретарши шатались по парилке как лабораторные лягушки, выскочившие из колбы со спиртом. Немного помахав друг на друга вениками, они вышли из парилки, Женевьева — за ними.

Одевшись, француженка вышла на улицу. Она все еще не решила, стоит ли уходить, так и не закончив интервью? Поблизости Чекулаева не было видно: он, как и большинство гостей, ушел в дом. Женевьева вышла на пирс, все еще мокрый после того, как голые гости сперва прыгали с него в озеро, а потом вылезали на сушу. Но любоваться первыми звездами пришлось недолго. Сзади послышались шаги. Телевизионный чинуша хотел познакомиться с француженкой поближе, однако уже был в состоянии, когда человек не понимает, о какой близости идет речь. Женевьева терпела его минут пять, пока он не пустил в ход руки. После этого она просто толкнула его, как следует.

Телевизионщик, как кабан, навернулся с мостков в тину. Тащили его всем миром, прибежав из дома. Женевьева оказалась в выигрыше: она снова встретила Чекулаева и на этот раз от него уже не отстала. Покуда мокрый кавалер рассказывал спасателям, как поскользнулся на мостках, Чекулаев и «журналистка» сели за опустелый стол.

Женевьева уже поняла, что ее собеседник в том состоянии, когда можно задать любой вопрос. Поэтому, выслушав очередной минимонолог про «город людей», Женевьева наконец-то спросила:

— Александр Борисович, как я помню, нас прервали на том, когда вы мне начали рассказывать о вашем бизнесе после падения коммунизма.

— Вы неправильно меня поняли! — хохотнул Чекулаев, которого выпитая водка рассмешила необычайно. — Никакого своего бизнеса у меня тогда не было. Я работал на государственном предприятии, в Речном порту. Там я и постиг азы рыночной экономики.

Получить ответ на вопрос, что такое «азы» Женевьева не успела. К Чекулаеву подошел именинник:

— Александр Борисович, с вами хотят поговорить.

— Что, не видишь, я на интервью!.. — язык у Чекулаева заплетался.

Собеседник шепнул ему что-то на ухо, и лидер «Братцев-ленинградцев» сразу стал серьезным, и даже трезвым. Попросив Женевьеву подождать, он куда-то направился. Француженка пошла следом.

Дойдя до крыльца, Чекулаев столкнулся с женщиной, выходящей из дома. Рядом стояла машина с открытой дверцей. Вслед за дамой на крыльцо выскочил именинник, что-то сказал ей, будто завершая разговор, потом опять скрылся в здании. Теперь женщина говорила только с Чекулаевым.

«Журналистка» сидела на одиноко стоящем стулике, изображая пьяную девицу, которая не может разобраться с косметичкой. Подойти ближе возможности не было, она сразу же попала бы на освещенный участок. Между тем, разговор ее интересовал: судя по интонациям дамы, Чекулаев получал строгий выговор.

Наконец Женевьева справилась со своей сумочкой, достала оттуда фотоаппарат, а также предмет, который большинство граждан приняло бы за приемник. Однако, когда она вытянула антенну и вставила в ухо миниатюрный наушник, то сразу же услышала разговор на крыльце.

— Не хочу больше слышать таких выражений, как «совсем замотался». Саша, вы должны были уже сегодня организовать концерт. Да, у этого придурка есть свой менеджер, однако агитационная часть лежит на вас. На вас и только на вас!

— Завтра все будет в порядке, — уверил Чекулаев.

— Теперь еще. Здесь уже мое упущение, потому что я должна была сказать это вам раньше. К вам не обращался некто Алексей Нертов?

— Нет. А кто это?

— Бывший начальник охраны фирмы «Транскросс». Если он захочет поговорить с вами, не вступайте с ним в контакт. Лучше перенесите встречу на другой день и заранее предупредите меня.

Ответ Женевьева не расслышала. Кто-то положил ей руку на плечо:

— Откуда ты взялась, любопытная девчонка?

Женевьева обернулась к человеку, столь внезапно прервавшему ее наблюдения. Это был высокий парень в костюме. Француженка сразу же поняла, что в отличие от всех остальных гостей вечера, он был совершенно трезв.

— Я есть журналистка из Франции.

— А лицензия на использование направленных микрофонов у тебя есть?

— Это назвать обычная аппаратура, — Женевьева, протянула незнакомцу свой прибор. Она уже поняла, что имеет дело с профессионалом и второго шанса выкрутиться из этой ситуации он ей не даст.

Парень недоверчиво взял из ее рук «приемник» и на секунду опустил на него глаза. Женевьева подняла фотоаппарат, будто желая тоже отдать ему, но внезапно нажала спуск. Вспышка в темноте ослепила парня, и его партия была проиграна.

Когда он опускался на гравий, после мощного удара ногой в солнечное сплетение, Женевьева добавила ему по затылку. Потом она быстро нагнулась, вытащила из обмякших рук противника диктофон, кинула его в сумку с фотоаппаратом и поспешила к воротам.

Охранник с удивлением взглянул на гостью, которая прибыла без машины, однако ворота открыл. Через минуту Женевьева голосовала на Выборгском шоссе.

Первой машиной, остановившейся перед ней, оказался бежевый «пежо». Не желая тратить лишние секунды, Женевьева села рядом с водителем. Им оказался Сергей Иванович, только что отвезший из «Пулково» очередного пассажира на Суздальский проспект! Ее недавний знакомый полминуты хлопал глазами, потом пришел в себя и, ни слова не говоря, прибавил газу. Сергей Иванович явно шел на рекорд: не прошло и четверти часа, как Женевьева покинула виллу, а она уже была на Петроградской стороне, возле дома Арчи.

Глава третья. РЫБКИН АНГЕЛ

— Ну, и что было дальше? — Юля последние двадцать минут слушала рассказ Женевьевы о ее приключениях на вилле Чекулаева. Больше всего ее заинтересовало финальное происшествие.

Француженка уже проявила фотопленку, на которой запечатлела злополучного парня за секунду до того, как получил физические травмы. Естественно, его не очень симпатичная физиономия оказалась журналистке незнакомой, и Юля решила пока оставить ее у себя — вдруг пригодится.

На этот раз Женевьеву в Дом прессы часам к четырем дня доставил Арчи, ворча, что вместо работы он вынужден заниматься организацией не только развлечений своей непослушной, хотя и любимой подруги, но также вкалывать во благо «Городских новостей» — сыщик уже слышал о похождениях Женевьевы в роли корреспондентки. Вчерашняя беготня вымотала ее порядочно, и она отсыпалась почти до полудня. Исполнив роль таксиста, Арчи отбыл в контору. Юля же тщательно выслушала Женевьеву, продолжая разглядывать ее фотографический трофей.

— Жаль, на этой фотографии оказался тот безобидный паренек, а не ночная гостья. Ты говоришь, Чекулаев прогибался перед ней больше, чем перед именинником?

— Он стоял перед ней, как солдат у Вечного огня, — подтвердила Женевьева.

— Любопытно. Я надеялась, что ты разгадаешь одну загадку, а теперь появилась дополнительная. Ведь Чекулаева с его «братцами» никто не принимает всерьез. Кроме социологов. Согласно одному из опросов, желающих проголосовать за него немного, но многие хотели бы видеть эту фракцию в ЗакСе. Еще недавно я была уверена, что представляю всех чекулаевских спонсоров, из которых главный он сам. Но теперь вся прежняя конструкция ни к черту не годится. За ним стоит кто-то посерьезней.

— Да, ты стала политиком, — усмехнулась Женевьева. — Может, тебе тоже надо пойти в Смольный?

— В Мариинский, — Я уже думала, мне предлагали. Нет, как-то неохота. Захочешь потом написать о них, а тебе скажут: «Да ты такая же!» Лучше буду и дальше заниматься криминалом. Я же не виновата, что в него все чаще лезет политика. И я тоже.

Зазвенел телефон, спаренный с соседним отделом. Помедлив минуту, Юля взяла трубку и секунд пять слушала невидимого собеседника. Потом она внезапно несколько раз повторила слово «алло» тем самым растерянным тоном, когда разговор прерывается короткими гудками. Сказав «алло» в четвертый раз, журналистка столь же растерянно положила трубку на аппарат и недоуменно посмотрела на Женевьеву.

— Звонил Бананов. Говорил, что его держат заложником в каком-то «творожке» и при этом пытают.

Новые неприятности Бананова, как это нередко происходит в жизни, вытекали из старых. После похабного происшествия в Москве, когда неизвестные дяди провели с ним короткую, но запоминающуюся воспитательную беседу, Лелик решил на время отдохнуть от криминальных тем. Родная редакция охотно пошла ему навстречу и предложила поработать в жанре городского репортажа. Разумеется, Бананову, как журналисту со стажем, надлежало не носиться по городу в поисках сенсаций, а возглавить целый отдел, благо к этому в газете не стремился никто.

Штатных сотрудников под командованием Бананова не оказалось. Зато в его подчинение перешли пять-шесть юнцов и девиц, имевших отношение к журфаку. Одни из них еще не окончили кузницу журналистских кадров, другие же сделали это пару лет назад. Объединяло их одно: все они сейчас мыкались по Питеру, желая где-нибудь напечататься.

Конечно, касса «Городских новостей» не была открыта с утра до вечера; даже штатные сотрудники заглядывали в это приятное место с трехмесячным опозданием. Но, во-первых, «Новости» когда-нибудь да заплатят. Это не многотиражный компьютерный прайс-лист, наобещавший сотрудникам гонорары по сто баксов за страницу, а потом тихо канувший в Лету. Во-вторых, кто часто и альтруистично печатается в газете, имеет шанс попасть в штат. После чего ждать, когда наступят более жирные времена. Да и, наконец, оставалась мелкая человечкина гордыня. «Городские новости» были основаны в незапамятные времена. Газета, правда под другим названием, выходила и в блокаду. И напечатав в ней маленькую заметку, даже про изменение трамвайных маршрутов или новые правила отлова кошек, всегда можно было перед кем-нибудь похвастаться. Поэтому, несознательная, но энергичная молодежь роилась вокруг отдела городского репортажа, как пчелы вокруг улья. Бананову же, подобно пчелиной матке, оставалось следить, чтобы нектар был высокого качества. Кроме того, Лелик иногда позволял себе слизнуть немного нектара. Скажем, забегая вперед, что вот на этом-то…

Особенно хорошие отношения сложились у Бананова с отвязным пай-мальчиком Славой. Перед тем, как выпустить его в большую жизнь, семья научила юношу хорошим манерам. Поэтому, несмотря на серьгу в ухе и сумку, разрисованную непонятными значками, он всегда почитал старших и начальство. Лелик, которому едва исполнилось сорок, давно уже зачислил себя в старшее поколение и каждый раз, обнаруживая у современной молодежи преклонение перед мудростью взрослых, прощал юнцам все. Даже сережку. На днях Слава предложил сделать репортаж про архитектурный вандализм. Бананов с радостью дал ему добро и даже, чего редко бывало с другими стажерами, обещал поставить материал в тот же день, как только он окажется у него в руках.

О своем обещании временный начальник отдела пожалел, когда статья «Дикие художники» оказалась у него в руках в шестом часу вечера. Однако редакционный фотограф уже сделал иллюстрационную съемку, место было зарезервировано, поэтому Бананов с грустью констатировал — сегодня на работе придется задержаться.

Сперва он прочел материал по своей обычной манере: достаточно увидеть первое предложение абзаца и уже понятно, о чем идет речь. Фанаты «Зенита» «Спартака», политиканы с баллончиками краски, просто гопники со своей незатейливой трехбуквенной математической формулой. Что-то про «Алису». Замечательно! С этими черно-красными мальчиками Лелик сталкивался лет десять назад и был рад всегда сделать небольшую гадость поклонникам Константина Кинчева.

Теперь материал предстояло править. Бананов вчитался в первый абзац и начал препарировать текст. Сходство с этим хирургическим процессом усугублялось жирными красными пометками, которые он оставлял на бумажном листе — когда дело касалось правки молодых, Бананов предпочитал использовать любимые чернила советских учителей. Сперва он перевел на русский слово «граффити». Потом он, наморщив лоб, расправился со словом «андерграунд», а, столкнувшись со словом «сублимация», зарылся с головой в словарь Даля. Поиски успехом не увенчались, пришлось бродить по редакции, советуясь со всеми подряд: как проще всего переложить на живой великорусский язык этот фрейдистский термин?

Так Бананов оказался в отделе спорта. Там отмечали чей-то день рождения, и Лелика немедленно пригласили к столу. После прошлогоднего происшествия, когда на голову Бананова свалилась пишущая машинка, многие сотрудники прониклись к нему жалостью и симпатией, в том числе такие незатейливые души, как спортсмены. Отказываться от халявной выпивки Лелик не мог, поэтому тотчас оказался за столом, причем скоро сместился в самую дальнюю его часть. Сотрудники заходили и выходили, однако гость, лишенный свободы маневра, только наливал и наливал.

В девятом часу Бананова наконец нашла дежурная по номеру, и тут выяснилось, что уже сверстанная вторая оперативная полоса простаивает лишь из-за отсутствия «Диких художников». Икая и пожимая твердые спортивные руки, Лелик выбрался из-за стола. Притащившись в свой кабинет, он около минуты вглядывался в листки, разбросанные по столу, — так как, по мнению Маяковского, коза должна глядеть на советский паспорт. В его душе клокотала злость, смешанная с алкоголем: какая еще работа, если уже вечер и пора домой?! Бананов все же сел за стол, вчитался в исчирканный первый абзац. Потом решительно исправил «сублимацию» на «похоть», два раза заменил слово «находится» на слово «пребывает» и даже слово «поэтому» переменил на слово «посему». Подобную операцию он провел в следующих двух абзацах и, желая сделать свой труд более гармоничным, принялся за три замыкающих. Когда он переправлял в предпоследней строчке слово «этот» на «оный», дежурная Татьяна Борисова буквально вырвала из его рук материал, изрядно подправленный и сверху, и снизу, однако девственно-нетронутый в середине.

Последующие десять минут Бананов ругался с Татьяной Борисовой, которая никак не хотела признать «похоть» синонимом «сублимации». Наконец, дежурная победила, после чего пронеслась глазами по всему материалу. Она была образованнее и умнее Бананова, однако страдала той же привычкой: в девятом часу читала материалы лишь по одной строке из абзаца. Единственное, на что она обратила внимание — статья не подписана.

Бананов счел, что в данном случае речь идет о совместном творчестве — ведь ему пришлось потрудиться не меньше, чем негодному мальчишке, к тому же его труд был более ответственен, как труд любого работника в конце конвейра. Поэтому, не задумываясь, поставил под материалом свою фамилию.

Теперь следовало приписать: «Вячеслав Антонов». Однако завотделом медлил. Согласно общепринятым правилам, ему придется поместить свою фамилию, пусть даже начинающуюся на вторую букву алфавита, под соавтором. А это было бы несправедливо. Мальчишка, тусующийся в газете лишь второй месяц — и над ним, известным журналистом! Подспудно Бананова терзала еще одна мысль. Согласно договору, он должен был опубликовать 1500 строк в месяц. Месяц кончался, норма не выполнялась…

«Ладно, выпишу на него половину гонорара», — подумал он, протягивая Борисовой подписанную статью. Та пристально посмотрела на него, но промолчала и побежала в корректорскую, откуда уже полчаса, как доносилась ругань.

Старший корректор Лариса Константиновна опять воевала с Юлей Громовой, разумеется, не из-за орфографии, а по содержанию. Старшему корректору не нравилось выражение «ментовский синдром». Наконец, корректора в очередной раз поставили на место, она печально вздохнула и принялась за «Диких художников», став первым человеком в редакции, который честно прочел материал от начала и конца. В процессе чтения она хмыкала, ее лицо сводили гримасы, казалось, какие-то слова рвутся с языка. Однако Лариса Константиновна решила, что свою порцию унижений за этот вечер она уже получила, указания преданного газете человека никому не нужны, а значит, она смолчит и все стерпит. Погоняемая скрежетом стенных часов, она внесла профессиональную правку и отдала материал Борисовой, которая чуть не вырвала его из рук.

Никто больше «Диких художников» не читал. Со всей второй полосой, сверстанной с диким нарушением графика, обращались в тот вечер как с пассажиром, прыгнувшим в уже отходящий поезд.

Людям нередко снятся предметы собственного труда. Ангелку Фадееву, а проще говоря Максу, снились шлягеры.

Фадееву приснилось, что его заставили петь на Московском вокзале, сняв на время с постамента то ли Ленина, то ли Петра (он уже не помнил, ибо в зале не был давно) и подняв туда его самого. Аудитория — две-три сотни старушек — сидела на багаже и громко аплодировала сморщенными ладошками.

Все это очень не нравилось Фадееву. Во-первых, он не любил старушек. Во-вторых, он не любил вокзалы, предпочитая аэропорты. В-третьих, его сны всегда отличались рационализмом, и любое отступление от правила означало, что предыдущий вечер был полон злоупотреблений, последствия которых неизбежно должны проявиться с утра.

Открыв глаза, Фадеев сразу же объяснил себе вокзальную тему. Он находился в гостиничном номере, а в этом городе, в центре, потолки очень высоки. Вечер он тоже вспомнил. Клуб «Бой-энд-герл», девчонки в прозрачных туалетах, держащихся на теле как осенний лист, мужской стриптиз, маленький кабинетик директора, где столь именитый гость мог без помех втянуть в обе ноздри белое удовольствие. И «мартини», «мартини»… В сочетании с кокаином — мощный эффект!

Фадеев, особенно себя не утруждая, спел пяток шлягеров, после чего оттянулся по полной программе. В результате — небольшая ссора с Аглаей (он нарушил их старое соглашение — не изменять за вечер больше, чем с одной девицей), путешествие по ночному Питеру, и вот теперь номер в какой-то очень хорошей гостинице.

Макс мог вспомнить ее название, но любой труд привел бы к усилению головной боли, чего не хотелось. Он швырнул одеяло на пол, встал, чуть не поскользнувшись, ибо наступил на собственные брюки, брошенные с ночи на благородный паркет. Подошел к окну. На площади стояла лошадь, а на ней кто-то сидел.

«Не х… себе, что за отель напротив Медного всадника? А этот коричневый гроб напротив, как там, Сенат или Синод?.. Но где тогда Нева?»

Еще раз приглядевшись к всаднику, Макс понял, что он не Медный.

«Николай Какой-то. Ага, значит “Астория”», — даже от такой незначительной мыслительной работы, боли в голове прибавилось. Макс отвернулся от окна и подошел к зеркалу, величественному, как щит великана. Собственно, оно предназначалась для того, чтобы отражать важного дипломатического чиновника или банкира во фраке. Другой на месте Фадеева устыдился бы того, что увидел в зеркале: взъерошенные волосы, заплывший взгляд, съехавшие по правому бедру трусы, уже дня три требовавшие стирки. Однако Фадеев смотрел в стекло уверенно. Как-никак, человек, зарабатывающий в месяц сотню тысяч долларов, имел на это право!

Максу Фадееву везло необычайно. Он олицетворял собой одно из правил московской и музыкальной тусовки: раскрутить и забросить на вершину можно все, что угодно, были бы деньги и длинный хвост! Деньги у его родителей — скромных хозяев почтенного банка — имелись. К тому же у матери — завзятой поклонницы советской эстрады — была мечта: вдруг, взлетев на Олимп, сынок отобьет Аллу Пугачеву у Киркорова? Голосишко у Макса имелся, мордашка была подходящей, музыку и тексты он скупал на корню, причем, последние уже давно не только называл своими, но искренне своими считал. Он давно примелькался в самых дорогих клубах и на элитных радиостанциях, так что находились журналисты, иногда называвшие его «культовой фигурой», даже не получая за это деньги. Фадеев надеялся, что его рано или поздно назовут «знаковой фигурой десятилетия».

Сейчас «знаковой фигуре» было попросту плохо.

«Зачем же я притащился в Ленинград? — думал он. — А, предвыборный концерт!»

Менеджер Фадеева, человек не менее везучий, чем его клиент, уже несколько раз подбрасывал ему работу в избирательных кампаниях. И всюду, куда бы ни приезжал Макс — в Нижний Новгород, Красноярск или загадочный Бурятстан, — верх одерживал его кандидат. Тем самым, из обычного певца Фадеев стал победным талисманом, и менеджер это постоянно подчеркивал. Вот и сейчас, сегодня, какой-то концерт в пользу какого-то избирательного блока.

Но ни о каких концертах думать не хотелось.

«Ну их к черту! Сейчас надо часок полежать в ванной. Интересно, кстати, какой сейчас час? Потом помириться с Аглаей. Чего-нибудь придумать на вечер. А сначала принять от головы…».

Дверь номера открылась, и этот звук показался Максу противоестественным. Каким бы пьяным и одуревшим его не приносили в номера, но он никогда не забывал приказать администрации: не беспокоить! После чего запирался на ключ. Не даром Фадеев специально требовал самые дорогие отели: лишь бы местная администрация была готова выполнять любые указания клиента.

На этот раз дверь открыли решительно, можно сказать, распахнули, и Макс, не успевший даже поправить трусы, увидел целую процессию. Впереди были менеджер и Аглая. Они двигались неуверенно, казалось, их подталкивали в спину. Через минуту стало ясно, что их действительно подталкивают. Этим занимались двое могучих парней в безупречных костюмах. Сзади них шел третий, как пастух идет за стадом и собаками.

— Извини, Макс! — воскликнула с порога Аглая. — У тебя же концерт…

— В шесть часов. А уже первый час, — закончил менеджер, уставившийся в паркет.

— Ребята, концерт переносится, — сказал Ангелок. — Кажется, я заболел.

Тут слово взял «пастух». Это был не лишенный изящества мужчина, похожий на Сильвестра Сталонне в роли Рэмбо. Он подошел к Фадееву и сунул ему под нос бумагу, причем, на такое расстояние, которое психологи называют «нарушением субъективного ареала».

— Я не понял, мужик? Ты должен сегодня петь с четырех до шести часов. Я не вижу проблем, которые тебе могут помешать.

Фадеев разозлился. Его, которого великий музыкальный критик Отари Жвания назвал самым крутым из раздутых пузырей современной эстрады, обозвали «мужиком»! И кто? Мелкий музыкальный деляга провинциального городка, который для удовлетворения тщеславия аборигенов иногда называют «Северной столицей»!

Однако Ангелок не хотел разрушать свой имидж, ввязываясь в тупую перепалку.

— Проблема только одна, — он держался с достоинством. — Я хочу спать. Потом приму ванну, и мы поговорим о концерте. Только вежливо.

С этими словами Фадеев демонстративно повернулся спиной к гостям, посмотрев перед этим презрительно на Аглаю и сурово — на менеджера, поднял одеяло и лег в постель, не забыв им укрыться и поправить трусы.

Покоя ему выпало не больше пяти секунд. Затем одеяло снова оказалось на полу. Ангелок увидел растерянное лицо менеджера и напуганную Аглаю, которые, однако, не смели вмешаться.

Его протащили по коридору, и Ангелок влетел в ванную, брошенный мощной рукой Рэмбо. Другой незнакомец, вошедший прежде в ванную и уже включивший воду, подхватил его, не позволив голове соприкоснуться с фаянсом. Вслед за этим туда же вошел и Рэмбо, закрыв за собой дверь.

Аглая и менеджер удивленно смотрели друг на друга, силач в костюме курил, стряхивая пепел на ковер. Все трое прислушивались к происходящему в ванной. Сперва оттуда доносился шум хлещущей воды. Иногда из-под него вырывались чье-то бульканье и хрип. Его перекрывал свирепый голос Рэмбо: «Еще, еще»!

Через пять минут струю убавили. Опять Рэмбо: «Ты знаешь, почему в роддоме тебя не спустили в унитаз? Не потому, что это запрещено какой-нибудь инструкцией, просто туда не прошла бы твоя жопа. Ты понял»? В ответ раздался на удивление вежливый и спокойный голос Ангелка. Последний раз так он, наверное, говорил в школе — и то в начальных классах:

— Извините, я все понял. Пожалуйста, больше не надо.

— Ты проснулся?! — рявкнул Рэмбо.

— Да-да, — Макс отвечал громко и торопливо.

— Ты будешь сегодня петь?

Снова вежливое «да-да». Потом дверь медленно открылась. К удивлению Аглаи, оттуда не вылетело облако пара, из чего следовало, что включена была лишь холодная вода!

На пороге стоял Фадеев, притихший и печальный, однако выглядевший более бодро, чем пять минут назад. Помощник Рэмбо заботливо вытирал ему голову полотенцем.

— Мы будем… — несмело начал менеджер.

— Кому и на что? — угрюмо спросил Рэмбо, делая шаг к нему.

— Все в порядке, — заторопился Фадеев. — Я буду петь…

Прошло полчаса. Ангелок сидел в кафе на втором этаже «Астории», мрачно пил кофе и жрал пирожные. Николай по-прежнему мозолил ему глаза, и Макс вспомнил из школьного учебника, что это был беспощадный тиран. Благополучно вытянув четверку по истории, Фадеев потерял всяческий интерес к самодержцам, но теперь он возник снова. Хорошо было царям! Если на душе неуютно и не помогают веселые напитки, всегда можно кого-нибудь послать на конюшню. Или затравить гончими… У Ангелка сохранились обрывистые сведения о тех суровых временах, вроде, тогда так и поступали.

Больше всего Максу хотелось затравить ублюдка с лицом Рэмбо. Или, на худой конец, его помощника, оставленного для наблюдения за певцом. Охранник-надсмотрщик сидел за соседним столиком и смотрел на каждое пожираемое Ангелком пирожное так презрительно, будто хотел на него плюнуть. А Фадееву хотелось плюнуть ему в рожу. Но выместить обиду на такой твари было опасно. Поэтому, Макс стал приглядываться к более подходящим и проверенным объектам: менеджеру и Аглае. Лучше расправиться с Аглаей. Менеджер все-таки наемник, а она — его женщина, пусть и вынужденная прощать ему семь измен в неделю. Все равно, должна была налететь, как кошка, вцепиться в глаза тех, кто тащил его по коридору как дохлую овцу! Сейчас она будет наказана. Лучше всего кричать на нее минуты полторы, а потом, еще раз откусив от пирожного, размазать о симпатичную мордашку. Ничего. Умоется и помирится…

Однако осуществить намеренное Ангелок не смог. Аглая оторвалась от недопитого кофе:

— Макс, я не хотела тебя огорчать. Но все равно ты об этом узнаешь и без меня.

«О чем узнаю? — растерялся Фадеев. — С Лагутенкой мне изменила, что ли?»

Аглая положила на стол газету и показала на статью, называющуюся «Дикие художники». Название было подчеркнуто.

Фадеев уставился в недоумении на первый абзац, где говорилось о привычке троглодитов выражать свои эмоции рисунками на стенах пещер. Аглая указала чайной ложечкой на середину публикации, где десяток предложений тоже был подчеркнут. Ангелок начал чтение.

«Времена, когда стены пачкали только поклонники “Алисы” или “Кино” — проходят. В городе появилось новое племя музыкальных вандалов, точнее вандалок. Обычно это привлекательные, но незамысловатые девочки, не вышедшие из возраста, в котором первой любовью должен стать не прыщавый Вася из соседней парадной, а как минимум, принц. Милые глупышки считают, что принцы сохранились лишь на эстраде, и охотятся на своих кумиров, особенно тогда, когда те стараются максимально облегчить им это веселое занятие.

К примеру, знаменитый Ангелок Фадеев (в миру — Максим). Известно, что любая раздутая бездарность всегда старается отличиться от других бездарей. Вокальных данных для этого не хватает, а музыка и тексты — чужие. Но у Ангелка есть свои ходы. Исполняя хит “Летучая рыбка”, он каждый раз кидает в толпу девчонок игрушечную рыбку. Несчастные дурехи дерутся за этот трофей: переломы и сотрясения случаются не реже, чем на футбольном матче. Зато счастливица может потом придти с рыбкой на пресс-конференцию. Потом “звезда” и “избранница судьбы” уединяются в соседней комнате…

Механизм подобной “рыбалки” действует безукоризненно. В Питере уже накопилось три-четыре десятка счастливиц, подержавших в руках рыбку. В сопровождении такого же количества подружек, надеющихся на такую же удачу, они, как тени, следуют за Фадеевым, готовые кинуться под его автомобиль или простоять ночь перед гостиницей. За последние пару лет он вовлек в этот клуб больше девчонок, чем какая-нибудь тоталитарная секта.

“Но при чем здесь изгаженные стены?” — спросит читатель. Дело в том, что стены здания, в котором проходит пресс-конференция, а также стены десятка домов вокруг музыкального клуба покрыты изображениями крылатых рыбок и инициалами “героя”. Когда вы увидите на одном месте несколько подобных водоплавающих, знайте: недавно здесь тусовался гарем Ангелка».

— Мерзкая «заказуха»!.. — почти крикнул Фадеев.

Аглая взяла последнее пирожное с блюдца, но ела без аппетита. Ей тоже не позавидуешь. Одно дело — знать, что твой гениальный бой-френд то и дело живет с другими. И другое дело, когда об этом гудит целый город, пусть даже и не родной.

Потом Ангелок опять поднял газету и стал рассматривать фамилию автора.

— Какой-то Бананов… Морду бы ему набить!

— Обязательно надо набить, — поддержала Аглая.

Фадеев тут же поостыл. Набить морду — хорошая идея. Однако свою кандидатуру на роль исполнителя он отмел сразу, тем более, самого Бананова еще не видел. Как всегда, выручил менеджер: «Макс, тебе надо думать о концерте, а не о разных кретинах. Тем более, всегда найдется, кому сделать такую работу». При этом он взглянул на крепыша за соседним столиком. Однако Фадеев отмел эту мысль сразу же. В таких делах одалживаться нежелательно. Тем более, перед этими людьми.

Но отомстить хотелось! Это чувство объяло всю его натуру, как человека, задержавшегося в пивной, переполняет желание пойти в туалет. Никакие судебные решения, никакие извинения и даже самые крупные суммы не смогут его удовлетворить. Только месть, старая, как соль и вино! Та самая месть, когда трогаешь шпорами труп врага и вдыхаешь аромат обеими ноздрями. Что же делать?

И тут Ангелка поразила гениальная идея. Он до того обрадовался, что расплескал остатки кофе.

— Ха! Этот Бананов мне просто завидует. Он хотел бы иметь такой же гарем. Хорошо, его мечта исполнится! Я организую встречу. Игорь, — менеджер подобрался, ожидая приказа, — узнай телефон редакции газеты… Аглая, свяжись с девчонками и объясни, в чем дело. Обещай им бесплатные «проходки». Скажи, что час и место они узнают чуть попозже.

Аглая удивленно взглянула на него. По негласному договору, она не должна была знать про «гарем», хотя отлично знала — девчонки сами по себе вряд ли догадались бы требовать от него употребления презервативов. Скорее всего, она покупала их сама и выдавала почти под расписку. Однако Аглая была оскорблена статьей не меньше кавалера. Обида, нанесенная ее другу и кумиру, требовала отмщения. Поэтому, она тотчас же понеслась в номер — названивать по телефону знакомым «рыбкам».

Бананов был счастлив — все обошлось. Когда он впервые взглянул на свежий номер газеты, то пришел в легкий ужас, ожидая разговора с начальством. Однако Главный с утра был в прекрасном настроении; то ли вчера сыграл в теннис с вице-губернатором, то ли газете простили типографский долг. Поэтому, когда на планерке речь зашла о «Диких художниках», он хохотал, цитируя статью, и лишь под конец посерьезнел:

— Ну, ладно, Леня, с тобой все понятно. Ладно, Таня тоже вчера умаялась. Но почему я не слышал воплей Ларисы Константиновны? Она же всегда обращает внимание на такие штучки… Ладно. Если он подаст в суд, то вычтем из твоей зарплаты, Леня!

У Главного это была самая любимая шутка, поэтому Бананов понял: гроза миновала. Правда, его собственная гроза чернела впереди. Предстояло поквитаться с сопляком, решившим устроить на страницах газеты вендетту с этим, как его, Фадеевым. Девочек-рыбок он не поделил с ним, что ли?

В отделе зазвенел звонок. Бананов снял трубку, надеясь, что это Вячеслав. Однако голос оказался незнакомым: «Здравствуйте, Леонид Сергеевич. Я Максим Фадеев, о котором вы упомянули во вчерашней статье».

Бананова настиг приступ интенсивной потливости. Капли свободно сползали по ногам, как ленивые муравьи. Он ждал продолжения.

— В целом, статья мне понравилась, — продолжал собеседник. — Однако о некоторых вещах вы неверно информированы… Нет-нет, речь вовсе не идет об опровержении, скорее о небольшом дополнении. Разумеется, обговорив ваши условия. Мы должны встретиться, причем, желательно, сегодня. Как вы относитесь к четырем часам?

— Вообще-то… В принципе, я согласен, — вяло произнес Лелик. После этого уставился в настенные часы, пытаясь определить: сломаны ли они, или на них и правда двадцать минут третьего?

Промедление оказалось не в его пользу, ибо было истолковано как согласие.

— Так мы договорились?

— Сейчас, одну секунду, — Бананов лихорадочно задирал рукав, освобождая наручные часы. На циферблате была половина третьего. — Да, согласен.

— Предлагаю встретиться в клубе «Творожок». Это в конце Садовой улицы. Пожалуйста, постарайтесь не опаздывать. Жду.

Трубка издавала короткие гудки, Бананов продолжал ее сжимать, будто надеясь получить еще какую-нибудь информацию. Но это было бесполезно. Мысли Бананова метались, как тараканы, застигнутые хозяйкой в буфете. Когда он понял, что с ним намерен говорить герой вчерашней статьи, то подготовился к худшему. Конечно, говорить с обиженными ему приходилось, людей обижал он часто. И отвечать им по телефону приходилось немало. С одной стороны, не западло было бы применить тактику «Дядюшка, прости засранца»: «Извините, это техническая ошибка. Наше издание всегда вас уважало и будет радо напечатать опровержение». Бананов прекрасно понимал, что в четырех случаях из пяти опровержений писать не придется, «звезды» капризны, но отходчивы, не проконтролируют. Или по-другому: «Да, это я автор. Что дальше? Суд? Пожалуйста, валяйте. Кстати, информация к размышлению. Однажды на нашу газету “наехал” сам Коржаков. И что вы думаете? Как наехал, так и отъехал». Конечно, Коржаков никогда не “наезжал” на банановскую газету, скажем больше, он вряд ли был в курсе ее существования. Однако немало знаменитостей покупалось на дешевый блеф.

На этот раз Бананов был в замешательстве. Никогда еще обиженные не говорили с ним настолько дружественно и многообещающе. Здесь скрылась загадка. Впрочем, Лелик ее быстро разгадал. Конечно, главную роль сыграло его имя. Если бы статья была подписана каким-нибудь Славой Антоновым, разумеется, обиженный музыкант обозвал бы сперва его козлом и был бы прав. Нечего щенкам начинать свою карьеру с подобных «наездов»! Другое дело он, Бананов, журналист с именем. Фадеев верно смекнул, что здесь не все просто. Раз против него выставили артиллерию таких калибров, значит дело слишком серьезно. И захотел узнать, в чем дело. Или перекупить. Раз речь идет об условиях, значит именно так!

Натянув куртку, Бананов подошел к зеркалу и улыбнулся сам себе. Надо же, такой поворот! К чертям собачьим предвыборные блоки и депутатские списки — отныне он будет музыкальным журналистом. И покажет разным Жваниям, как надо писать об этом! Ибо научиться хорошо писать (а он-то умеет), труднее, чем въехать в любую тему.

Удивляясь своей точности, Бананов оказался в конце Садовой без десяти четыре. Без особого труда он обнаружил нужный дом. Дальше начались трудности. Музыкального клуба под аппетитным названием «Творожок» нигде не было видно.

Лелик задумчиво бродил по огромному двору, наполовину занятому причиндалами капитального ремонта. Пахло краской, уныло скрипела лебедка. У заказчиков, видимо, недавно кончились средства, поэтому рабочих нигде не было видно, и строительный вагончик выглядел безжизненно.

Бананов уже хотел уходить, решив, что ошибся номером, когда увидел между двух высоченных куч песка парадную с большим белым листком на ней. Он приблизился и прочел надпись, сделанную синим фломастером: «Музыкальный клуб “Творожок”». Чуть выше, над козырьком парадной, виднелись силуэты каких-то букв, будто недавно снятых. Похоже, здесь было написано то же самое.

«Непонятно. То ли “Творожок” закрылся, то ли его открывают», — подумал Лелик, входя в парадную. Там никого не было. Лишь горела лампочка и бумажный обрывок, плохо прилепленный к стене, указывал дальнейший путь посредством маленькой синей стрелки. Следуя ее направлению, указывающему на подвал, Бананов спустился по почти невидимым ступенькам, прошел столь же полутемным коридором и оказался в большой комнате, скорее, даже зале.

Зал был освещен значительно ярче. Напротив находилось полуразобранное деревянное возвышение — видимо, площадка для музыкантов. Всюду стояла различная мебель, целая и сломанная, какие-то коробки, металлические конструкции. С первого взгляда можно было понять, что до концертов и танцев здесь далеко, зато ремонтникам есть, чем заняться.

Впрочем, это все Бананов разглядел чуть позже. Сперва же он заметил девушку в изящном розовом джемпере, сидевшую в относительно целом кресле возле эстрады. На ее груди висела маленькая картонная раскрашенная рыбка.

— Это вы Леонид Бананов? — нежно проворковала она.

— Это я, здравствуйте, — ответил он, пытаясь организовать на своем лице такую же симпатичную улыбку. — Мне назначил встречу Максим…

Лелик, уже вошедший внутрь зала шагов на пять, услышал сзади шорох и оглянулся. Вдоль стен стояли, затаив дыхание, еще полтора десятка девушек от шестнадцати и старше, одетых более крикливо и безвкусно. У них были две общие приметы: такая же картонная рыбка на груди и свежий номер «Городских новостей» в правой руке. Бананов успел подумать, что так обычно начинаются встречи почитателей со своим кумиром. Больше он не успел ни о чем подумать. Все пятнадцать особ ринулись на него одновременно, вздымая тучи строительной пыли, как табун породистых лошадок…

Бананова били все. К счастью журналиста, большинство делало это свернутыми в трубочку газетами, к тому же одновременно, затрудняя работу друг дружке. Правда, нашлось несколько стерв, которые пинали его ногами, а потом, отбросив газеты, начали колотить кулачками, щипать и рвать за волосы. Одна зараза пыталась даже выбить правый глаз, но промахнулась и угодила пальцем в переносицу.

Лелик решил, что хуже происходящего ничего быть не может. Но ошибся. Несколько девиц (он не считал) совершили с ним половой акт, возбуждая несчастного посредством тонкой веревки. При этом одна из уже удовлетворенных девок стояла у него над ухом и гадким голосом сообщала, что гораздо приятнее иметь дело с трупом. Потом картина переменилась. Более благоразумная половина, считая, что экзекуция может зайти слишком далеко, прекратила бить и трахать Бананова, попыталась даже уговорить остальных отказаться от этого занятия. Те не слушались, продолжая дергать Лелика за уши и награждать пощечинами. Наконец, девушка, сидевшая в кресле — видимо, координатор, сочла нужным вмешаться.

— Хватит с него! — громко крикнула она.

Еще три-четыре секунды ушам и волосам Бананова грозила опасность быть оторванными от головы, потом его отпустили. Лелик понял, что лежит на грязном полу со спущенными брюками, и радовался минутному покою. Ни о чем другом он не мог думать, хотя все-таки соображал: неприятности только начинаются.

Девушка в джемпере открыла дамскую сумочку, из которой извлекла экземпляр «Городских новостей» и поинтересовалась, «зачем, г…, ты это написал»? Бананов, которого к этому времени успели приподнять и поставить на колени, начал сбивчивый рассказ о вчерашнем тяжелом вечере в редакции, о гнусном юном писаке Антонове, о своей любви к музыкальному творчеству Макса Фадеева и легком сердечном приступе, настигшем утром, после прочтения чужого материала под своей фамилией.

Когда он дошел до описания беготни по редакции в поисках валидола, собеседница прервала его:

— Слышали, девочки? В грудь его больше не пинать. А ты заткнись! Хватит про свою историю болезни. Скажи, от кого ты узнал про наш клуб?

— От вашего Фадеева, — сказал Бананов, что привело к новым побоям.

Только через минуту он понял, что под словом «клуб» девицы имели в виду собственную компанию. Легче от этого не стало, ибо говорить было нечего. До сегодняшнего утра о существовании клуба «рыбок» Бананов не знал, а ссылки на Антонова приводили к новым невзгодам. С каждой минутой девки становились все изощренней. Предводительница, поудобнее устроившись в кресле, громко читала выдержки из статьи «Дикие художники». Когда она дошла до описания порчи шедевров архитектуры, «рыбки» вынули маркеры и начали рисовать свою символику на замечательной кожаной куртке (стоимость — 260 долларов, сезонная скидка 10 процентов + 5 процентов скидки предъявителю рекламного талончика). Потом их энергия немного иссякла. Этому способствовало сообщение одной из них, что до концерта Ангелка осталось чуть больше часа.

— Ладно, — подытожила предводительница. — С Этим разберемся потом. Лена, Зоя, Лида, Маха — остаетесь сторожить. Вернемся и разберемся. Может, с нами и Макс подъедет.

Четыре девчонки, которым выпала роль часовых, пытались протестовать, но авторитет девушки в джемпере был непререкаем. Откуда-то принесли наручники. Бананов был уверен, что его прикуют к какой-нибудь трубе. Однако трубы поблизости не оказалось, и его прикрепили к ручке огромного контейнера, длинного, как гроб. Потом почти «рыбки» удалились.

К этому времени Бананов являл собой настолько печальное зрелище, что охранницы не стали над ним издеваться. Некоторое время его расспрашивали о трудностях журналистской профессии, и почему она превращает людей в уродов. Собеседник им попался никудышный: опасаясь новых неприятностей, Лелик мямлил в ответ что-то неинтересное.

Наконец, пленник девчонкам надоел. Две из них отправились за пивом, оставшиеся, чуть подождав, тоже куда-то удалились.

«Надо выбираться отсюда», — подумал Бананов. Мысль была здравой, но невыполнимой, ибо ключ от наручников унесла девушка в джемпере. Что же касается огромного контейнера, то сдвинуть его с места не представлялось возможным. Однако Бананов изловчился и откинул крышку. Сразу стала ясной причина неподъемности ящика — внутри лежали какие-то металлические конструкции. Лелик вынул одну из них, но не удержал и она упала на пол.

Его охватил ужас: сейчас девки прибегут и, возможно, побьют его этой крепежной деталью. Однако девки не возвращались. Не зная, зачем он это делает, Лелик, уже более осторожно, опустошил ящик почти наполовину и дернул. Тот стал явно легче. Тогда пленник вынул из ящика почти все. Стало ясно, что его, хотя и с трудом, можно тянуть за собой. Не зная, зачем он это делает, Бананов потащился в сторону ближайшей двери. Вдруг фарт продолжится, и там удастся найти ацетиленовый резак? Правда, он не знал, как с ним обращаться, но вдруг там лежит еще и инструкция к нему?

Резака в соседней комнате не оказалось. Зато на полу стоял подключенный телефон. Бананову удалось до него дотянуться и он набрал «02». Долгое ожидание и заветное: «Милиция, 276-я».

— Меня схватили и насилуют в «Творожке»! — запричитал Лелик.

— Кто насилует?

— Девочки-«рыбки».

На другом конце трубки нетактично выругались и послышались короткие гудки. Бананов не очень любил литературные цитаты, но вспомнил Ивана Бездомного, позвонившего в милицию из психушки.

«Что делать? Как объяснить? И кому?» — думал перепуганный журналист. Он набрал номер редакции, надеясь, что трубку возьмет Слава Антонов и его удастся заманить сюда. Однако в кабинете никого не было.

Бананов лихорадочно задумался. Лишь один телефон мелькнул в его гудящей голове: рабочий номер Юли Громовой… К счастью, в криминальном отделе трубку подняли почти сразу. В эту секунду вдали послышались удивленные, а потом возмущенные голоса. Девчонки вернулись с пивом и обнаружили побег.

— Юля, это я, Бананов! — крикнул несчастный. — Спасай, я в «Творожке». Меня взяли в заложники и пытают…

Больше ничего сказать он не успел. Трубку вырвали из рук и бросили на аппарат, перед этим огрев ею Бананова по уху.

Дальнейшие минуты были печальны. Журналиста гнали пинками, заставляя тащить за собой контейнер, на который уселась одна из девок. При этом Лена, Лида, Зоя и Маха хором утверждали, что Бананова еще не пытают. Пытки — впереди!

Алексей приехал в Дом прессы для того, чтоб задать Юле пару вопросов об избирательном блоке нового знакомого, а заодно забрать Женевьеву. Войдя в криминальный отдел, он застал обеих подружек в глубоком раздумье.

— Чертовщина какая-то, — удивлялась Юля. — Часа полтора назад звонил Бананов. Говорит, его кто-то поймал и держит заложником.

— Надо было обратиться в Службу спасения, — хмыкнул Нертов. — В тот отдел, который занят судьбой животных, попавших в беду.

— Еще он сказал, что находится в каком-то «Творожке», — продолжила журналистка. — Сперва я решила, что у него неприятности с молочным комбинатом, потом позвонила в одну дружественную контору с приличной базой данных. Так вот, «Творожок» — музыкальный клуб.

Алексей округлил глаза или сделал вид, что округлил. Юля протянула ему сегодняшний номер, показывая ногтем, что надо читать.

Нертов пробежал глазами текст, мгновенно уловив его смысл.

— За такие шутки морду бьют. Я бы не удивился.

— Я бы удивилась, — ответила Юля. — Я уже навела справки у Жвании. Ангелок-Фадеев — такое явление, которому набил бы морду сам Бананов. Кроме того, будь все так, Лелик позвонил бы и сказал, что ему набили морду. И как он оказался в этом «Творожке»? Я звякнула и туда. Трубку подняла какая-то пигалица и путано объясняла, что клуб переехал. Точно, врет…

— Я никогда не была в конце Садовой улицы, — вмешалась Женевьева, которая, несмотря на знание костоломных приемов, была очень доброй девушкой. — Давайте, поедем туда на прогулку, если мы не знаем, как развлекаться этим вечером.

— Не думаю, что поездка окажется развлечением… — задумалась Юля. — Черт меня дернул поднять трубку! Но коллегу-то жалко… Алеша, давай туда быстро смотаемся?

— Ладно, — сдался Нертов. — Я заправлюсь на проспекте Газа и «Новости» оплатят мне бензин.

Уже выходя из редакции, он проворчал, что Женькиных развлечений ему и так по горло хватает, а Бананов просто говнюк. Но, как говорится, лекция попала в неподготовленную аудиторию.

Уже стемнело, когда Алексей, Женевьева и Юля прибыли по нужному адресу. Жвания заранее объяснил Юле, как добраться до «Творожка», поэтому они, несмотря на полутьму, нашли подъезд, с которого уже была сорвана бумажка-указатель. Тут они остановились, не зная, куда двигаться дальше. В этот момент снизу донеслись звуки, которые Юля не могла спутать с другими — вопли Бананова.

— Нет, я готов… Опровержение… Денег дам!.. Не надо!

«У вашего друга проблемы», — заметил юрист, после чего уверенно двинулся вперед. Следом шла Женевьева. Поколебавшись, Юля двинулась за ними.

Впереди показался свет, а вопли усилились. Внезапно они сменились не менее трагичным мычанием.

Еще несколько шагов, и наши герои оказались в зале, в который четыре часа назад имел неосторожность придти Бананов. Обстановка почти не изменилась, только девочек было уже штук двадцать. Пленника, по-прежнему со спущенными брюками, освободили от наручников — совершенно излишних, ибо в его глазах читалось полное отсутствие воли к сопротивлению. Он сидел на полу, две девчонки держали его руки. Еще одна поливала из двухлитровой бутыли «кока-колы» экземпляр «Городских новостей», а другая совала писаке в рот намокший кусок. Судя по огромной стопке газет, лежащей на стуле по соседству, Лелику предстоял тяжелый вечер.

Внезапно в глазах казнимого зажглась надежда. Он увидел троих человек, стоящих на пороге. Впрочем, надежда тут же угасла: во-первых, потенциальных освободителей было лишь трое, во-вторых, не собираются ли они присоединиться к палачам? — Прежние отношения Лелика с Громовой допускали и такой вариант. Что же касается девочек-«рыбок», то они настолько были поглощены экзекуцией, что ничего не заметили.

— Отставить! — во всю глотку гаркнул Нертов.

Девицы замерли, недоуменно тараща глаза на вошедших. Это позволило Алексею со спутницами пройти половину зала и добраться до Бананова, застывшего с обрывком газеты во рту.

— Всем стоять. Ждать приказа! — рявкнул еще раз Нертов. Юля подошла к Лелику, схватила за воротник, подняла на ноги и повела за собой.

При виде того, что их жертву пытаются выкрасть, «рыбки» вышли из транса. Они двинулись к пришедшим, а девчонка лет четырнадцати подскочила к Нертову: «Ты тоже журналист»?!

— Тебе папа гулять позволил? — рявкнул Алексей. — Сейчас за уши домой отведу!

Однако девчонка была или слишком пьяна, или возбуждена недавним лицезрением кумира. Поэтому, взвизгнула и прыгнула на юриста, целясь ногтями в лицо. До этого Нертову приходилось бить женщин лишь раз в жизни и занятие это не понравилось, однако деваться было некуда. «Рыбка» не успела затормозить и, наткнувшись животиком на указательный палец Алексея, осела на пол.

Оглянувшись по сторонам, юрист понял, что удар не будет последним. Девки завизжали и навалились все разом. К счастью, Женевьева не испытывала предрассудков. От удара ногой в челюсть, ближайшая «рыбка» отлетела метра на три в сторону. В тот же миг француженка нанесла удар правым локтем, и другая девка схватилась за разбитый нос. Перед Женевьевой возникло пустое пространство, и она прыгнула вперед, ухватив за оба уха сразу какую-то растерявшуюся девицу, рванув изо всех сих. Подобный прием достиг цели: своды подвала огласил истошный вопль, заставивший отступить остальных. Лишь единственная вцепилась одной рукой в Юлю, а другой — в Бананова. Журналистка выхватила «Удар» и выстрелила. Получив хорошую дозу аэрозольного перца в сочетании с остатками пороховых газов, «рыбка» отлетела на ближайший стул.

Девки завизжали, готовясь перейти в новое наступление. И тут Алексей вспомнил метод, к которому прибег Илья Муромец, оказавшийся в стане царя Калина. Первая из побежденных им девок только пришла в себя, пытаясь подняться. Он нагнулся, ухватил ее за обе руки, оторвал от пола и стал вращать вокруг себя, как крысу. Девчонка визжала, крутясь, словно на центрифуге, ее подружки разбегались по сторонам, стараясь не попасть под удары мелькающих ног. Кому-то не повезло, и «рыбка» полетела к стене, как сбитая кегля.

— Уходим! — закричал Алексей, руки которого начинали неметь.

Его спутницам такая команда не требовалась. Юля тащила Лелика, движения которого затрудняли спущенные штаны, к выходу. Женевьева шла рядом, отбрасывая точными ударами фанаток. У двери одна все-таки добралась до Юли, но та еще раз применила «Удар».

Скоро Алексей понял, что эвакуация завершена. Тогда он поставил обалдевшую девчонку на ноги, дал отеческого, впрочем, мощного шлепка и бросился наутек. За спиной орали «рыбки».

Все трое выскочили во двор и остановились, ослепленные автомобильными фарами. Во дворе только что затормозила белая «Волга». Рядом стояли двое пассажиров, шофер возился на своем сиденье, а потом и он встал, погасив фары.

В полутьме Алексей все-таки смог разглядеть обоих прибывших. Первый — невысокий парень в костюме, традиционный офисный тип. Зато его спутник, высокий худой юноша с кудрявой по-овечьи головой и неземной рассеянностью во взоре, запоминался надолго. По сторонам он глядел так, как будто хотел спросить окружающих: «Извините, на какую планету мы опустились?» В правой руке он сжимал газету.

Пока юрист разглядывал незнакомцев, Женевьева даром время не теряла. Она стояла возле узкой двери и наносила удар за ударом всем, кто пытался выскочить во двор. При отсутствии сильных противников и небольшом везении, такую позицию можно было оборонять долго.

Между тем Бананов решил поискать себе дополнительных покровителей. Он подскочил к незнакомцам (те посторонились, лишь только увидели его вблизи) и заорал:

— Пожалуйста, увезите меня отсюда. Меня преследуют!

— В чем дело? — спросил шофер, самый спокойный из этой троицы. — Кто преследует?

— Ляди-фанатки! Меня сюда Фадеев заманил, — возопил Лелик.

Взгляд парня стал менее отрешенным.

— А вы не из «Городских новостей»?

— Да! Я ведущий журналист Бананов. Со мной хотят расправиться за правду о подонке-певце!

Взор юноши с овечьей головой стал еще более осмысленным. Он шагнул к Бананову и размахнулся, однако бить не стал. Казалось, ждал, пока за него это сделает кто-нибудь другой.

Шофер и парень в костюме одновременно кинулись к Бананову. Менеджеру пришлось ради этого оттолкнуть Юлю. Последнее не понравилось Нертову: перед ним были здоровые мужики, а не сопливые девчонки!

Шофер рухнул сразу от мощного удара в голову. Менеджер попытался махнуть рукой, но юрист успел ухватить его за ногу и, крутанув, швырнул на капот.

Тотчас же Нертов почувствовал, что его схватили сзади его за шею и даже попытались сделать что-то, похожее на зажим. Экспериментировать Алексей не стал. Классическим приемом он придержал руку соперника и, резко поджав ноги, присел, чуть повернув корпус в сторону. Напавший не удержал равновесия, полетел через голову. Однако опустился не на асфальт, а в ремонтную люльку.

В этот момент Бананов совершил единственное активное действие за последние часы. Он подскочил к лесам и дернул первый попавшийся под руку рычаг на распределительном щитке. Послышался ленивый скрежет, и люлька медленно поползла вверх. Из нее доносились истошные вопли Ангелка. Фадеев понимал, что медленно приближается к крыше, но испугался выпрыгнуть, пока еще не перевалил за первый этаж. После этого его решение остаться в качающейся люльке можно было признать более чем обоснованным.

Алексей оглянулся. Шофер сидел на грязной земле, менеджер скрючился, сползая с капота. Оба глядели в небеса, куда неторопливо поднимался их босс.

Между тем, Женевьеве надоела пассивная оборона, и она отскочила от парадной. Оттуда одна за другой стали выскакивать «рыбки». Несомненно, они хотели продолжать битву и во дворе, но тут их внимание привлекли знакомые, милые сердцу вопли. Одни девчонки таращились наверх, другие, с риском для здоровья, полезли по лесам, чтобы спасти своего кумира.

Юля с Алексеем подхватили Бананова, как уставшего сынка после долгой лесной прогулки, и потащили на улицу. Женевьева прикрывала отход, впрочем, никто и не преследовал…

Лелик, скрючившись на заднем сиденье нертовской машины, дрожал. До него, видимо, только сейчас дошел смысл недавнего происшествия, и он то начинал торопливо благодарить спасителей, то нервно хихикал, то всхлипывал. Пару раз Бананову становилось дурно, но все обходилось.

— Надо снять стресс, — решила Юля. Нертов остановился возле круглосуточного магазина, где купил для себя «Байкал» и бутылку коньяка остальным. Юля отхлебнув, угостила Женевьву, а потом почти насильно раздвинула челюсти Бананову. Тот зачмокал, не отпуская горлышко, пока не высосал половину бутылки.

К всеобщему огорчению, коньяк породил побочный эффект. Истерику Бананов прекратил, однако тут же попытался сесть на асфальт.

По просьбе Юли, пожалевшей коллегу, Лелика пришлось везти домой, на проспект Маршала Жукова, предварительно запихав банановское туловище в машину.

К счастью, свой дом Бананов сразу узнал. Женевьева осталась в машине, а Юля и Нертов доставили бедолагу на этаж и помогли открыть дверь. Беглый осмотр показал отсутствие серьезных повреждений. Да и оказавшись в родных стенах, Бананов стал быстро поправляться. Он беспрерывно повторял слова благодарности, чем порядком утомил своих спасителей. Пока Юля возилась со сложным дверным замком всхлипывающий и икающий Бананов направился в свою комнату. Наконец, дверь поддалась. Юля уже вышла за порог, как услышала сзади торопливые шаги хозяина квартиры.

Она и Алексей обернулись. По его щекам Лелика стекали слезы, а в руках была белая папка.

— Юля, я не хочу больше этим дерьмом заниматься! А ты меня спасла. Может, тебе пригодится? На, держи…

Глава четвертая. ОХОТНИКИ ЗА КОМПРОМАТОМ

«Надо садиться на диету. Во-первых, бутерброды без масла. Или с маслом только один, за весь день. Остальные — без. Во-вторых, заходить в “Норд” только раз в неделю. Корзиночки брать с фруктами, на худой конец — со взбитым белком. Но не с кремом. И кстати, на кой черт класть в кофе две ложки песка? Не более одной». Юля не меньше трех раз в месяц давала сама себе клятву подвергнуть себя самой строгой диете. На этот раз подобные обеты выглядели особенно актуально: журналистка поняла, что в ближайшие дни ей предстоит преимущественно сидячая работа. А это располагает к правильному питанию.

Подарок Бананова — толстенная папка — был честно поделен с Нертовым. Разумеется, весь процесс дележа свелся к получасовому мучению возле копировального аппарата. Секретарша (единственный на всю редакцию ксерокс стоял в приемной) постаралась сделать как можно более выпученные глаза, увидев, насколько толста папка, однако Юля постаралась этот взгляд не заметить. Она не услышала также вздохи секретарши относительно дороговизны порошка и истощения запасов писчей бумаги. Более того, запихивая листик за листиком под крышку, Громова рассуждала вслух, что на несчастном аппарате печатают и курсовые работы, и рефераты, и даже рассказики, типа «Приключений сестры Гризельды», хотя такую порнушку давно полагается читать прямо с монитора, не оскверняя ею бумажные носители. Она же копирует исключительно рабочие материалы.

Утомленная звуками ксерокса, напоминавшими ее собственные вздохи, секретарша ушла в буфет. Юля закончила работу без нее, мрачно раздумывая: насколько эти материалы окажутся рабочими и готова ли родная редакция дать им место на страницах «Городских новостей»?

Со следующего утра у нее началась Большая работа. Надо было пересмотреть каждый лист, определить, насколько он ценен, и принять решение: что делать с ним дальше? Ну, вот куда, скажите на милость, пристроить такую бумажку, как справку из вытрезвителя?

Итак, смотрим. Год 1986. В таком случае наш герой — просто принципиальный борец со знаменитым указом Горбачева. Кстати, кто же он? Митрофанов Георгий, старший технолог «Электросилы». «Оскорблял сотрудников милиции нецензурными словами, пытался ударить дежурного нарколога… Размахивал партбилетом, кричал, что органы давно не чистили… (“Интересно, где сейчас этот партбилет?”) Утром обвинил работников вытрезвителя в хищении четырех рублей пятидесяти двух копеек». На оборотной стороне был приклеен маленький бумажный ярлык: «Представляет большую ценность. Подлинная запись в регистрационном журнале вытрезвителя уничтожена». Однако с точки зрения Громовой, ценность как раз была небольшой — вершиной политической карьеры Митрофанова оказался Московский райсовет. Ныне от власти он отошел окончательно, благо напитков стало больше, не в пример 1986 году, да и милиция либеральничает с их потребителями, не мешает валяться, где попало.

Что у нас дальше? Выписка из постановления первичной ячейки. В далеком 1984 году Ленинский комсомол, в лице пятнадцати своих членов, обсуждал неподобающее поведение студента первого курса истфака института имени Герцена Миловидова Сергея в отношении студентки Анны Семеновой… Ага, все понятно, «картошка»! Грубо приставал, подкараулил после окончания работ, порвал джемпер (надо же, какая сила!), повалил возле силосной ямы… Вмешались товарищи по «картошке». Учитывая глубокое осознание, поставить на вид с занесением в учетную карточку.

Миловидов — депутат первого призыва, баллотируется в ЗАкС и сейчас. Но куда пришьешь порванный джемпер студентки Ани? Разве расклеить копии протокола по его округу, с припиской: «Девушки, голосуйте за вашего защитника!». Впрочем, пусть этим занимаются конкуренты. Наше дело — писать или не писать. В данном случае — второе…

Юля заочно пожалела Нертова. Вдруг он также сейчас сидит за столом, перелопачивая ворох подобного бумажного дерьма?

В этот день Нертова охватили жажда действия и легкое возмущение своей ленью. Уже две недели прошло, как он собирался расшифровать содержание дискеты, завалившейся за кожаную подкладку органайзера. И все еще не сделал это!

Юрист включил компьютер. На дискете был только один файл: «cobra.zip». Компьютерные познания Нертова (к слову сказать, минимальные) ситуацию не прояснили — файл никак не желал разархивироваться. Более того, архиватор показывал, что надо ввести пароль. Минут десять так и этак помучившись, Алексей понял, что настало время прибегнуть к более сильному средству — Боче.

Вообще-то, в Университете профессора звали Семен Бочков, но друзья обращались к нему не иначе, как «Боча». Он был невысокого роста, обладал добродушным нравом и совершенно не обращал внимания на мелкие подтрунивания. Еще в школе он мог починить любой магнитофон, а потом, вместе с техническим прогрессом, перешел на компьютеры. Причем, оплату с друзей брал только бартером — пивом. Сперва просто каким-нибудь. Потом «Балтикой». Поднаторев, начал требовать «Пилзнер». Последние несколько лет Бочков работал сетевым администратором в крупном издательстве. Жена и дети видели папу только поздним утром и ранней ночью. Остальное время уходило на работу и Интернет (не считая упомянутых услуг друзьям).

Алексей набрал номер на своей «трубе»:

— Боча, выручай. У меня проблемы. Друг оставил важный файл и уехал. А пароль, зараза, сообщить не удосужился!

— Подъезжай, что можем, то решим. Заодно и в «Кваку» порежемся…

Уже поднимаясь по лестнице, Алексей понял, что компьютерная битва была в самом разгаре. Точнее услышал. В этот вечер геймеры, среди которых были корректор, начальник компьютерного центра и даже генеральный директор издательства «Талант», самозабвенно резались в «Quake». Семен, конечно, принимал в битве активнейшее участие.

— Здорово, любезный, — пробурчал Боча, с неохотой оторвав взгляд от экрана, и протянул руку к пачке «LM». — Ребята, перерыв десять минут… Ну, давай сюда свою проблему.

Диагноз был поставлен за полторы минуты.

— С одной стороны хорошо, что твой друг по старинке пользовался Pkzip, — выдыхнул дым Боча. — Горячие финские парни придумали систему защиты данных BestCrypt NP. Если бы твой друг догадался ею воспользоваться, то для расшифровки пришлось бы арендовать на несколько дней вычислительный центр ФСБ вместе со всем штатным персоналом. А недавно я «скачал» из Интернета программку FZC105, призванную бороться со склерозом такого «пэказишного» типа. Кстати, надеюсь, твой друг не страдает манией преследования?

— Надеюсь, не страдал, — Нертов отметил для себя, что делает непроизвольный упор на прошедшую форму времени. — А что?

— Если длина пароля шесть знаков, то мой «пятисотый пень» («Pentium с процессором 500 мегагерц», — догадался Алексей) разгадает ее, максимум, за пять секунд. Но это, если одни цифры. Если будут вперемешку строчные и заглавные буквы, то может потребоваться больше суток. Ну, а если смесь строчных, заглавных букв, цифр и спецсимволов — ну, всяких там «собак», «баксов», восклицательных и вопросительных знаков, — может повезти через месяц. Но это не самое страшное, — Бочков чуть подался вперед. — Максимальная длина пароля в этом архиваторе — двадцать четыре знака. А теперь прикинь, сколько времени надо, чтобы разгадать пароль, если твой друг впал в маниакальное депрессивное состояние. К тому времени человечество к звездам полетит!

Лоб Алексея покрылся испариной.

— Ладно, не вешай нос! Если твой шпион не полный шизофреник, он никогда такого не сделает. Ты сам подумай, каково каждый раз набирать более двадцати знаков?

Боча застучал по клавишам соседней машины.

— А сейчас я попробую определить пароль с использованием большого словаря. Машина должна его распотрошить минут за тридцать. А уже потом, если будет все плохо, пойдем в «брут форсе».

— Куда-куда пойдем? — Алексей старался говорить негромко, но все равно боялся, что его услышат. Дело было не в конспирации, просто он не хотел, чтобы в компьютерном центре его знали, как «ламера».

— «Брут форсе», — Боча улыбнулся, — это не название соседней фирмы или итальянского ресторанчика. Американцы так называют лобовую атаку. Компьютер будет перебирать комбинации, пока не остановится на правильной. О сроках я тебе уже говорил. А ты пока садись и думай о его любимых женщинах и музыкальных группах.

— Над чем?!

— Мужики, Леша, обожают использовать в качестве пароля короткие слова из ненормативной лексики. Иногда пишут названия музыкальных коллективов, а особо сентиментальные — любимых женщин или детей. Вспомни о нем все, что можно. Я пока поставлю соседний «пень» на работу, пусть он «грабит» словарь. Пока это все, чем я могу помочь. А нам еще полчаса осталось резаться. Мне надо замочить Rippera, у меня с ним старые счеты. — Боча снова уткнулся в свой монитор, и схватка с дикими кровожадными криками продолжилась. Нертов безнадежно уселся рядом.

Боча явно переоценил информированность своего друга по части пристрастий покойного Ивченко. О его музыкальных пристрастиях Нертов не имел никаких представлений. То же самое относилось к женщинам. Алексей не знал даже, какому матюгу бывший депутат отдавал предпочтение (если матюгался вообще). Конечно, неплохо было бы узнать номер паспорта Ивченко. Может, номер кредитной карточки или машины. Выяснить, когда он родился… А вдруг, это знает Александрыч, намедни удравший из больницы? Ведь именно он был с Расковым в квартире, в которой арестовали маньяка, зарезавшего… подругу депутата! Вот, хотя бы одна женщина.

Александрыч поднял трубку сразу.

— Привет, — недовольно буркнул он, услышав нертовское «алле». — Нормальные люди сейчас футбол смотрят. Кубок чемпионов, как-никак.

— «Гаси» его, гада! — крикнул во всю глотку один из верстальщиков. Голос Александрыча тотчас сменился на испуганный:

— Леша, говори адрес скорей! Сейчас приедем.

— Не надо, — успокоил его Нертов. — Это взрослые люди играют в электронных солдатиков.

— В такие игрушки играют в психушке, — скаламбурил Александрыч. Видимо в отместку, он прибавил громкости у телевизора. — Ну, какая проблема, если гада без тебя «погасили»?

— Помнишь, весной была история с депутатом Ивченко? Когда маньяка пристрелили при необходимой обороне?.. Как звали женщину, в квартире которой это все случилось?

— С какого черта все помнить… Блин, бей, лудила! Ну, чего попой кверху валяешься?

— У тебя проблема? Может, приехать? — участливо осведомился Алексей.

— Не издевайся! Он же должен был сам бить, а не выеживаться с мячом… Ну, чего сейчас-то валяться? Фиг тебе дадут, а не пенальти!

— В каждой избушке свои погремушки. Слушай, будь человеком, оторвись от телика.

— Сейчас перерыв будет, — заметил Александрыч. — Знаешь, я свои старые мозги насиловать не стану. Позвоню лучше Касьяненко. Помнишь того шустрого парнишку, который все бегал по маньячным делам?.. Ну, пока.

Минут через десять в кармане заблеял мобильник. Нертов машинально взглянул на часы: по обычному футбольному расписанию уже пять минут, как был перерыв.

— Повезло тебе, юрист, — доложил Александрыч. — Касьяненко на месте оказался. Зовут ее Кристина. А теперь скажи, какого хрена тебе она понадобилась?

— У Арчи собака родила. А он не знает, как щенка назвать, — Алексей, отключил трубку. Он знал, что пожилые джентльмены, вроде Александрыча, готовы долго общаться. — Боча, надо имя попробовать…

Слово «Kristina» компьютер не принял.

— Бабешка оказалась левой, — заметил Боча. — Какого года рождения твой шпион?

— Пятидесятых, — Нертов был неуверен.

— Обязательно введи «Beatles».

— Сомневаюсь. Лучше начать с Зыкиной, — начал злиться Алексей. Потом быстро отстучал на клавиатуре слово «Kris» и нажал на Enter.

Экран мигнул и вдруг наполнился текстом.

— Маму твою! — ахнул Боча. — Полный порядок.

Ранним утром Женевьева получила то, что ожидала, да впрочем, что и заслуживала — добротную выволочку от Арчи. Не ограничившись банальными упреками, тот разыгрывал целые сцены в лицах, описывая, как в два часа ночи его будит телефонный звонок и он мчится в отделение выяснять, каким образом его знакомая-француженка избила несовершеннолетних девчонок. Арчи сперва изображал недоумевающего начальника РУВД, потом еще более недоумевающего чиновника из консульства и рассвирепевшую мамашу одной из девиц. Женевьева согласно кивала: да-да, не очень хорошо получилось.

Мэй издали наблюдала эту словесную экзекуцию и решила помочь Женевьеве наиболее доступным способом: начала жрать хозяйский ботинок, стараясь издавать при этом как можно больше звуков. Арчи отобрал у нее свою обувь, схватил сложенный поводок, после чего уже Женевьеве пришлось защищать собаку.

— Все вы, бабы, заодно, — грустно заметил частный сыщик. — Короче, запомни, Женька! Наказание будет простым. Сегодня будешь под домашним арестом. Погуляй с собакой, а дальше — ни ногой. Узнаю — отправлю в Париж.

Женевьева, понимая, что ее Николя не шутит, только прижалась к Мэй и просидела на стуле, положив на колени ее мощную морду, минут десять. Потом дверь звучно захлопнулась — Арчи удалился. Собака тихонько заскулила.

— Не плачь, Маша, — француженка продолжала перебирать жирную холку своей подружки. — Сейчас мы устроим хорошую релаксацию.

С этими словами она открыла холодильник, вынула оттуда копченый окорок и, отделив от него увесистый шмат, протянула Мэй. Та с достоинством приняла угощение с ладони, после чего легла рядом, неторопливо работая челюстями. Себе Женевьева заварила кофе, налила рюмку «Бейлиса» и вынула из буфета неприкосновенный запас Николая — большую подарочную коробку грильяжа в шоколаде. Сев в кресло возле журнального столика, она наконец-то решила познакомиться с содержанием большой папки, на которой была наклеена фотография самой Мэй Квин Лайки Стар о’Кэнел, из чего француженка заключила, что там родословная и фотографии, повествующие о некоторых этапах собачьей жизни.

Однако она ошиблась. С каким-то садомазохистским удовольствием ее Николя на протяжении последних лет собирал все, что городская «белая», «полужелтая» пресса и таблоиды в чистом виде писали о ротвейлерах. Подумав, Женевьева решила не отказать себе в удовольствии, а заодно проверить, хорошо ли она читает по-новорусски. «Псы-убийцы в поле» — бросилось в глаза название первой статьи. «Собака бывает кусачей даже от жизни с Версаччи» — гласило следующее. «Растерзанного бомжа не смогли съесть даже друзья»…

«Наверное, друзья бомжа были, как это по-русски, с большого бодуна», — решила Женевьева.

«После того, как милиционеры истратили два магазина пистолета Макарова, черное чудовище продолжало метаться по ним. Пришлось завести “газик” и раздавить собаку» («Неужели вместе с несчастными милиционерами?» — Ужаснулась читательница).

— Что, Маша, с вами без танка справиться нельзя? — Женевьева, погладила собаку. — Как можно победить маленького ротвейлера, если в милиции нет своего маленького танка?

Мэй согласно проворчала, мол, иначе не справиться никак, особенно если представить добродушную собаку эдаким монстром-выродком, расстрелом которого можно оправдать непрофессионализм и просто людскую подлость. В подтверждение этой мысли Мэй ткнулась холодным носом в ладонь Женевьевы и щекотно лизнула ее за запястье. Француженка засмеялась

Совсем некстати, пробудился аппетит, который не смогла утолить пара съеденных конфет. Она пошла на кухню, сделала себя несколько бутербродов, опять заварила кофе. Потом она отрезала еще один достаточно солидный ломоть ветчины для Маши, чтобы та получила некоторую компенсацию за перенесенные моральные страдания. Но в компенсации не было нужды. Когда Женевьева вошла в комнату, то сразу же услышала удовлетворенное чавканье. Мэй что-то ожесточенно жрала. Француженка решила, что собака доедает конфеты, однако тотчас поняла, что ошиблась — Маша перекусила злосчастной папкой, в которой находились газеты, полные клеветы на почтенное семейство ротвейлеров.

Подозрительность Пожаркина к женщинам возникла давно. Ему казалось, чем активнее баба занимается чем-то, кроме главного бабского дела — любви, тем искуснее скрывает свои тайные замыслы. Если успешно делает карьеру — лишь ради желания возвыситься над несостоявшимися и потенциальными любовниками. Когда женщина идет в политику, она хочет удовлетворить два подспудных желания: обладать или оскопить. В идеальном мире Пожаркина высшей должностью, которую имеет право занять женщина, был бы пост старшей секретарши. Разумеется, при наличии трех достоинств: умения заваривать кофе, начинать смеяться над шутками начальника на одну секунду раньше гостей и затыкаться даже не тогда, когда он прикажет, а когда просто посмотрит. Возможно иные, на месте Пожаркина, хотели бы увидеть в девушке-секретарше еще одно, четвертое достоинство. Или, вернее сказать, одно-единственное вместо трех остальных. Но Пожаркин понял еще пятнадцать лет назад, что он в женщинах не нуждается.

На этот раз приходилось терпеть. Ибо в кураторы Пожаркину на время предстоящей работы была определена именно женщина. Причем очень серьезная. Он угостил ее стандартным московским комплиментом: немного посетовал на питерскую погоду, понадеялся, что нас сегодня не затопит наводнение и всем посетителям этого ресторанчика не придется, подобно пушкинскому герою, забираться на Медного всадника. Женщина сухо заметила, что безумец сидел на спине льва.

Впрочем, Пожаркин и без этого пожалел бы о своей шутке. Ему не нравилось место, в котором была назначена встреча. В Москве тоже немало замечательных кабачков, стилизованных под старину. Ковры, бамбуковые циновки, закопченные бревна, черепица — они так мило смотрятся, когда ими покрывают бетонные стены ресторана, построенного десять лет назад.

Каменные своды заведения были возведены во времена, когда даже мудрецы не знали слово «железобетон». Казалось, потолки влажны от подземных вод, бродящих вокруг первых зданий Петербурга. И еще казалось, в любой момент из-за фигуры ряженого официанта выглянет иная, бесплотная фигура, в мундире и парике. Или послышатся стоны и мольбы обреченных. Настоящие камеры были в этом подвале, и люди когда-то смотрели здесь на огарок свечи так же, как сейчас на него глядит сам Пожаркин.

Журналист оглядел своих собеседников. Здоровый парень — этакий гусарский капитан. Шарахнет канделябром партнера в час карточный игры — наповал, дуэли не потребуется. Другой собеседник, Игорь Борисович, потянет на министра тайной полиции. А с женщиной, которая будет им руководить, все просто — Матушка-Государыня, и ничего другого!

Кто же в этом случае он? Иногда на Пожаркина нападали минуты просветления, и он становился беспощадно-логичным по отношению к собственной персоне. Да, однажды после его публикации в отставку ушли федеральный министр и два президентских советника. Но материал для статьи нашел не он, да и день, когда надо выпалить этим компроматом, ему сообщили по телефону, причем в два часа ночи. Нет, среди этих стен XVIII века Пожаркин честно признавался хотя бы самому себе: «Я — наемный писака. Или писец, как в те времена. Только, хорошо оплачиваемый…».

— Александр Николаевич. Я познакомился с вашим пакетом предложений, — начал Игорь Борисович. — Мне показалось, я уловил его суть. Она основано на том, что сейчас в Питере, как и по всей России, девальвируются не только деньги. Девальвировался человеческий труд. И за сто долларов можно заставить человека сделать то, что он раньше не согласился бы сделать и за пятьсот.

— Именно так, — поддакнул Пожаркин. — Идея проста. Мы создаем пирамиду, но не финансовую, а политическую. В каждом из округов — от пяти до десяти инициативных групп. Один из координаторов — вершина, вербует несколько человек, которые обязуются проголосовать за нужного кандидата. Каждый из них получит деньги только в одном случае — если привлечет пять человек. С ними — то же самое.

— Неплохо задумано, — сказала женщина. — Но что будет, если явка окажется стопроцентной? И где гарантия, что человек, взявший деньги, укажет именно нужную фамилию?

— Когда в наше время человек держит в руках сто тысяч рублей, то он не может не понимать некоторых вещей, — начал Пожаркин. — К тому же деньги можно все сразу не давать. Скажем, до выборов процентов двадцать, а остальное — после. В качестве премиальных. И только в случае ожидаемого результата голосования.

— Все гораздо проще, — перебил Игорь Борисович. — Во-первых, мы всегда можем прекратить строительство пирамиды, как только станет ясно, что в данном округе у нас есть контрольный пакет голосов. Во-вторых, что касается обязательности наших электоральных клиентов, то с ними поработает Дима, — Игорь Борисович указал на парня. — Довольно нескольких бесед с людьми, находящимися на вершине, как сработает закон пирамиды. Кстати, мне понравилась идея добиться отсутствия кабин на участках. Нетрудно пустить слух, что все под контролем тайных телекамер. Уверяю вас, героев немного. И человек, взявший хорошие деньги, будет в итоге вести себя хорошо. Впрочем, и в идее премирования есть рациональное зерно.

— Мои ребята проконтролируют, — подтвердил Дима, сжимая кулак и опуская его на стол. Однако перед скатертью кулак разжался, и удара, который уже предчувствовали уши Пожаркина, не последовало. Дама уважительно посмотрела на верзилу.

— Кстати, я хотел передать на вашу экспертизу идею одного из местных имиджмейкеров — Ужастикова, — кашлянул Игорь Борисович. — Идея в следующем. Возле фамилий наших опасных противников окажутся их двойники, полные тезки.

— Кто такой этот Ужастиков? — спросил Пожаркин.

— Главный питерский имиджмейкер. — Правда, не только местный. Не раз хвастался, будто именно он делал Лебедя победителем в Красноярске.

— А еще он избрал Нельсона Манделлу президентом ЮАР! — усмехнулся Пожаркин. — Чепуха. Конечно, найти полных паспортных близнецов и купить их за небольшие деньги или даже за идею нетрудно. Однако в итоге это вызовет мощную ответную агитацию.

— Согласен, — кивнул Игорь Борисович. — Не надо нам ни ужастиковых, ни кошмаровых. Не будем пугать друг друга. Вам, Александр Николаевич, предстоит задержаться здесь на пару недель. Кто будет вами руководить и направлять, вы уже поняли. Так что, до встречи…

Когда Пожаркин вышел из зала, Игорь Борисович обратился к даме:

— Парень мерзкий, спорить не буду. Но некоторые вещи приходится принимать, как есть. Дуб мне буквально его навязал. Он объяснил, что не представляет серьезную кампанию без Саши Пожаркина. Не представляет — и хорошо. Работа для него уже нашлась. А сейчас о более серьезном… Сергеич!

К столику подошел невысокий мужчина в дорогом, но слегка помятом костюме и с небольшим кожаным саквояжем в руке. В таких сумках разбойники любят уносить сокровища из ювелирных лавок. Впрочем, свои, особые сокровища были и в этом саквояже.

— Игорь Борисович. Я проверил зал. Все в порядке. Любой «жучок» находится не ближе, чем за полкилометра.

— Это так, Саша? — спросил Игорь Борисович.

Саша посмотрел на него почти возмущенно — как можно было не поверить в профессионализм! Однако тотчас же в его глазах мелькнуло понимание. Все слишком серьезно. И проколов не должно быть, потому что не должно быть.

— Вы можете говорить, о чем хотите, и не беспокоиться, — заверил он.

— Тогда начнем разговор, — приступил к делу Игорь Борисович. — Речь идет о тех самых инструкциях.

Юля начинала жалеть себя: сколько времени зря потрачено! Все это напоминало излюбленный сюжет советских прозаиков, режиссеров и либреттистов: в развалинах старинной усадьбы ищут клад, а когда находят, выясняется, что он состоит из банкнот уже не существующих государств. Возможно, ворох бумаг, лежащих перед ней, и сейчас представлял для кого-то ценность. Но не для нее.

Вот «великий правозащитник» (великий, правда, в масштабах нашего города) употребил в свою пользу целый грузовик с гуманитарным шоколадом — почти три тонны. «Кишки слиплись, пока жрал», — подумала Юля. Был под следствием, но как-то отвертелся, может, доказал, мол, брал не так много на фоне прочих распределений «гуманитарки».

Опять особенности национальной… Полковник милиции, сперва стрелял лосей, когда же егеря захотели узнать, есть ли у него лицензия, начал стрелять и в них. К счастью, был пьян, потому не попал в обоих случаях. Сейчас вошел в блок с очень справедливым названием.

Юля решила передохнуть, попутно рассуждая, стоит ли дальше возиться с этим хламом? Что с ним делать? Шоколад давно съеден, станки переплавлены, а пули так вообще мирно просвистели мимо егерских шапок. Конечно, можно что-нибудь выдать на криминальной полосе. Полковника Ерофеева не удастся точно: третьего дня на глазах Юли он выходил из кабинета главного редактора. Судя по всему, мимо рекламного отдела заключен договор на оказание ненавязчивых агитационных услуг целому блоку сразу.

Хорошо, обойдемся без полковника. Итак, шоколад, станки, приватизированный детский садик. Предположим, это выйдет. Сразу звонки, будут ругаться, пригрозят судом. Суда она боится меньше всего, опыт есть. Хотя неприятный разговор с Главным — обеспечен.

Но все это не важно. Важно, что через пару дней в двух-трех питерских газетах, не считая предвыборных многотиражек, появятся глубокомысленные версии, посвященные тому, кто и зачем проплатил перед выборами «гнусные инсинуации про достойнейших профессионалов». Добрейший Маршак в стишке про Нюрнбергский процесс был совершенно неправ, говоря, что нельзя вычеркнуть пером то, что вырублено топором. Вычеркивается, да еще как! Набрали побольше чернил, а еще лучше эфирного времени, и бандюк, державший «общак» чуть ли не двадцать лет, выручен из американских застенков искусством российских адвокатов да молитвами попика-расстриги, объявлен жертвой заговора западных держав. Или известный московский журналист, кстати, занимающий в своей газете должность «профессионального антифашиста», ведет интервью с местным князьком-губернатором, избранным при стопроцентной явке в сельских районах (если кто-то не дошел, пополнили бюллетенями с кладбища). Губернатор говорит о своих оппонентах: «В натуре, достану козлов», москвич же кивает — да, Женя, понимаю твои проблемы.

Юля, проработавшая в журналистике добрых двенадцать лет, прекрасно понимала, что при желании объяснить можно все, даже необъяснимое. Любой жур имеет право на собственную версию. И пользуется этим правом без колебаний. Даже после заказного убийства, из двух десятков коллег по профессии обязательно найдется мразь, которая выдвинет гипотезу, что жертва хотела в рекламных целях отстрелить себе ухо, да пуля угодила в затылок. Или развлекался человек с гранатами в своем кабинете, пока себя не подорвал до смерти. Поэтому Юля предвидела последствия, которые вызовет подборка из банановской папки. Она уже представляла первую полосу, скажем, «Слова Петрограда», где рассказывается, как она отдыхала на одной турбазе с майором, который вел дело о похищенном шоколаде. Будут намеки про криминально-интимные беседы на лесной опушке — за такие намеки проще дать десяток пощечин на каждом Балу прессы, чем выиграть суд. Дальше в статье сообщат, что майор ныне стал полковником, имеет отношение к другому избирательному блоку, а значит…

Юля не заметила, что снова начала листать папку. По большому счету, устарелая дрянь. Бананову пришлось бы торговать ей исключительно в розницу. Причем, постараться на этих выборах распродать всю. Потому что на следующих ее купили бы лишь на вес. В пункте приема макулатуры.

Она лениво взяла маленькую кипу аккуратно сшитых листов. Уже через минуту посторонние мысли ушли в сторону. Это уже не банкноты упраздненной державы. Это, скорее, увесистый золотой самородок, который праздный турист нечаянно обнаружил, пнув на экскурсии по заброшенному прииску неприметный камешек!

Листкам предшествовала краткая аннотация. Сюжет Юля поняла сразу. В городе существовал мощный благотворительный фонд, занятый защитой неблагополучных зданий и одновременно неблагополучных детей. Фонд размещался в неприметном особнячке на Петроградской. Единственное, что слышала Юля про этот особняк, что евроремонт сделали там еще в 1992 году.

Чтобы спасать Питер, у Фонда были небольшие таможенные льготы — провозить европейские продукты без пошлины, да и то в ограниченных количествах. Воды на Северо-Западе много, но она не очень качественная, поэтому Фонд поставлял в город минералку. Однако минералка была минералкой лишь в накладных. На самом деле, это был обычный кондитерский спирт, качеством чуть хуже «Рояля». В Питере его не употребляли, он шел исключительно вглубь России. Зато у нас оставались денежки. По первым подсчетам — этак, пятьдесят миллионов «зеленых» за год. Это вам не грузовичок с дешевыми гуманитарными шоколадками!

Потом правительство ограничило спиртовой поток. Да и Фонд лишился покровителей. В последние месяцы своей минерально-спиртовой деятельности фуры с «огненной водой» несколько раз попадались. Однако каждый раз скандал заминали, а протоколы изымали. Потом неизвестно куда исчез исполнительный директор фонда со своей любовницей, а по совместительству — с бухгалтером.

Какой-то честный сотрудник таможни, не надеясь добиться по начальственной линии, видимо, передал несколько протоколов знакомому журналисту. Интересно, остался ли после этого жив?

«Надо бы поговорить с Банановым. Узнать от него, как он все это раздобыл. Отдавал ли себе отчет, какая штучка пылилась у него несколько лет под шкафом»?

Юля взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Этак могла зачитаться до закрытия метро! Может, перед уходом поделиться новостью с Алексеем?

Обладая неизъяснимой привычкой жалеть «мобильники» своих знакомых, она позвонила по домашнему номеру Нертова. Тот поднял трубку почти сразу, и Громову поразил его немного отрешенный, почти торжественный голос.

— Слушай, Леша, надо бы завтра встретиться. Я тут такое накопала, ты даже…

— Нет, мы встретимся сейчас, — ответил Нертов. — «Такое» накопал я.

В душе Нертова засела какая-то ретроградная жилка, проявлявшаяся в обращении с компьютерами. Скажем, он мог читать на мониторе инструкцию или протокол, а роман не мог. Чего проще: купи электронную библиотеку, в которой десятка два собраний сочинений, но он предпочитал в некоторых случаях старую добрую бумагу, а не мерцающий экран.

Сейчас был именно такой случай. Еще в компьютерном центре, видя, что Боча и компания погружены в «Кваку», он быстро вывел на принтер весь файл. Потом подозвал Бочу, в очередной раз извинился за свой профанизм и спросил: может ли тот с гарантией стереть директорию из памяти машины? «Ты же уже все стер», — удивился Боча, недовольный, что его оторвали от решающего этапа вечерней битвы. Но старый друг заставил чуть ли не матерью поклясться, что это так, и удивленный Боча даже начал расспрашивать его: может, ему после визита отправить жену с детьми в Самару?

«Не надо. Если ты ничего не видел, то значит все в порядке. Надеюсь, нынешний “Quake” тебе удался. Что же касается меня — извини, когда-нибудь в следующий раз…».

Сейчас перед Алексеем на столе лежали листки бумаги. Рядом стояла бутылка «Бифитера» и двухлитровка тоника. Юля, только что окончившая чтение, курила. Ее правая рука чуть-чуть подрагивала, и струйка дыма неровно поднималась к потолку.

— Не верю, — наконец сказала она.

— Придется поверить. Иначе следует, что депутата Госдумы полгода назад прирезал маньяк только ради того, чтобы я сегодня вечером расшифровал дискету, стащенную у трупа. Если кто-то хотел, чтоб информация вышла в свет, не стал бы ждать шесть месяцев, пока я не раскрою тайну у своего приятеля за пять бутылок пива.

— Тогда я абсолютно ничего не понимаю, — Юля плеснула в стакан джин. Тоником она его разбавлять не стала.

— Понимать придется все равно. Лично я представляю ситуацию следующим образом. Ивченко был одним из приближенных Дуба.

— Кого? — спросила Юля.

— Дубинского. Этот москвич, думаю, в представлении не нуждается. Судя по всему, покойный имел доступ к информации, о которой имели понятие, дай Бог, десять наших соотечественников. Ивченко набросал план для шефа. Ты заметила такой момент в начале: «Между началом июля и серединой сентября следует ждать крупную финансовую ж…»?

— Значит, эти миляги еще в феврале 98-го думали о том, о чем я узнала лишь семнадцатого августа, — отметила Юля.

— Ко мне относится то же самое. Но главное — вывод. «На кампанию типа “Голосуй!” денег может не хватить. Значит, она не нужна».

— Дуб хотел отменить те президентские выборы и не успокоится перед новыми? — удивилась Юля.

— Похоже. Хотелось бы думать, что речь идет о гигантской подставе. Но против фактов не попрешь. А факты таковы. На ближайшие месяцы нашему городу предстоит немало интересных моментов. Создание двух мощных конкурирующих блоков. Под конец выяснится — в них ребятки с одной грядки. Четверть подписей окажется поддельными, но это выяснится лишь по окончании. Самое же главное — аккомпанемент. Сперва планируется грохнуть трех-четырех депутатских помощников, причем, от всех крупных партий. Потом пару политиков покрупнее. Отдельный пункт — «вандализм мирового значения». Кстати, прямо так и написано. Дальше пояснение — взрыв в Эрмитаже. То есть, история покруче, чем с «Данаей». Правда, у нашего Ивченко хрущевский взгляд на культуру, и он настаивает, чтобы осколочная хлопушка сработала в зале с импрессионистами. Дать реставраторам работу на пару лет, а телеканалам — тему на два месяца.

— Бред, — выдохнула Юля.

— В теории — да. А представь, как вышло бы на самом деле. Ну, и главный пункт. Операция «Николаев». Я думаю, понятно всем. Она должна состояться между первым и вторым туром.

— А какая конечная цель? — поинтересовалась журналистка.

— Судя по всему, Дуб хочет покончить с избирательной системой в России. Конечно, здесь это не говорится, но я понял так, что ему не хватит денег на президентскую кампанию. Проще, если введут некий «Совет выборщиков» из депутатов и министров. Когда подведут итог таких «выборов», сразу станет ясно, кто из наших партийных политиков работал за идею, а кто — на Дуба. Думаю, будет немало сюрпризов.

— Ну, а что дальше?

— Не знаю, — пожал плечами Нертов. — Пока могу сказать одно. Во-первых, это сунуть в стол я не смогу. А во-вторых, теперь мне очень хочется познакомиться с охотниками за органайзером.

Глава пятая. ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНЫ

«Да пошли вы все на…» — как заклинание, повторял про себя Николай Иванов, ведя свой автомобиль от больницы к дому Нертова.

Если уж день начался паскудно, то не удивительно, что так же он и продолжится. Сначала Арчи вдрызг переругался с Алексеем, который явно полагал, что центр вселенной — Нина Климова, и все напасти только из-за ее акций. Бывший оперативник пытался облагоразумить друга, говорить, что отрабатывать следует и другие версии. Например, никто не удосужился просчитать линию шофера, управлявшего злополучной машиной. А вдруг, это именно он «кинул» каких-нибудь кредиторов, за что и получил бомбу под сиденье, а Нина с Митей пострадали случайно? Вдруг именно водителя хотели убить и, кстати, успешно, так как от парня остались лишь одни ошметки?

На этот пассаж Алексей что-то начал кричать о презумпции вины, мол, нельзя же подозревать каждого водителя или дворника в «кидках», отводя тем самым подозрение от убийц Нины. Когда же Арчи попытался возразить, дескать, ты сам предполагаешь эту вину, только в другой плоскости, а умысел-то убийцы мог быть направлен совершенно не в ту сторону, юрист обиделся окончательно. Он заявил, что все равно будет искать тех, кого считает нужным. А всякие умники, пусть даже бывшие опера, пусть занимаются, чем душе угодно.

Николай, рассерженный упрямством друга не меньше, чем тот возражением о «презумпции вины», подлил масла в огонь, заявив, что с такими нервами, как у Алексея, ни то, что охраной людей заниматься не следует, но нельзя сторожить даже кроликов. И вообще, не следует близко ни к чему подходить, где хоть капля выдержки нужна.

— А я подойду! — яростно возразил Нертов. — Я уже сейчас отправляюсь в Дом прессы. И там, кстати, получу нужную информацию. А ты занимайся, чем знаешь. Только не умничай…

В результате (о чем Николаю еще не успела похвастаться Женевьева) Нертов ввязался в драку с малолетними «рыбками». Сам же сыщик, предварительно наведавшись в свое агентство и надавав кучу указаний подчиненным, отправился в больницу, куда доставили пострадавших от взрыва.

Бывший оперативник хотя и мало, но надеялся, что сумеет выяснить в приемном покое и у кладовщиц судьбу вещей погибшего шофера. Конечно, было вероятно, что эти вещи давно забрали на экспертизу или попросту выкинули, но при нынешнем разгильдяйстве шанс оставался — всю верхнюю одежду могли отдать в больничную дезинфекцию или, еще проще, просто хранить в мешках «до выздоровления». Тогда, глядишь, в кармане остатков шоферской куртки и обнаружится записка наподобие: «В моей смерти прошу винить дядю Хренькина».

В такую удачу верилось с трудом, но в любом случае в документах приемного покоя должны сохраниться сведения о личности погибшего, если у него, конечно, были с собой хотя бы водительские права. Впрочем, эти сведения легко можно получить и в «Транскроссе», но ни сам Нертов не удосужился этим заняться, ни сыщикам не поручал, а Николаю идти на поклон в фирму не хотелось. Но, рассчитывал руководитель сыскного агентства, еще более вероятно, что в больнице могли сохраниться сведения о родственниках, приходивших за вещами покойных. Если же у шофера была любознательная родня, то и она вполне могла поинтересоваться гипотетическим «дядюшкой Хренькиным», а это — очередной шанс.

Как бы то ни было, но после ссоры с Нертовым Арчи собирался досконально отработать все версии, которые его друг, видимо, упустил…

В приемном покое, когда Арчи небрежно махнул корочками сыскного агентства, принятыми аборигенами за милицейские, сразу засуетились. Дежурная санитарка побежала за журналом регистрации и пообещала поискать вещи. Но на этом лучшие ожидания кончились.

Через несколько минут в покой решительно вошел высокий седой врач. Не терпящим возражений тоном он заявил, что является главным в этой больнице, любые сведения может дать только по официальному запросу и при том потребовал для ознакомления документы Николая. Зная, что «корочки» частного сыскного агентства не выдержат этой проверки, Арчи заявил, что не намерен трясти документами по двадцать раз.

— Но поскольку у вас тут дурные порядки, я привезу запрос из главка. Только потом, если что, пеняйте на себя — представление в комитет по здравоохранению вам обеспечено.

Главврач, на удивление, не стал спорить и пообещал лично подготовить все необходимые данные к завтрашнему утру:

— Вам хватит времени, чтобы получить нужную бумагу?

— Естественно, — уверил Арчи. — Возможно, даже к сегодняшнему вечеру.

И понимая, что больше здесь ловить нечего, направился к выходу, повторяя про себя: «Да пошли вы все на…».

Он не знал, что сразу же после его ухода из больницы главврач сначала мимоходом похвалил санитарку за бдительность. Потом поднялся к себе в кабинет и, найдя в визитнице нужную бумажку, начал названивать по телефону. Когда, наконец, связь наладилась и сообщение было принято, на другом конце провода только переспросили:

— Во сколько часов он обещал приехать?.. Постарайтесь задержать визитера хотя бы минут на двадцать.

И напомнив, чтобы врач никому не говорил лишнего, повесили трубку.

Ссора-ссорой, а дело все-таки было общее, и негоже лаяться по пустякам. Поэтому, после неудачного визита в больницу, Арчи поехал к Нертову, чтобы на его компьютере «слепить» запрос для бюрократических медиков. Только и здесь получилась накладка.

Когда Николай заскочил в старинную парадную, увенчанную некогда позолоченными лепными купидонами, то услышал, что здесь он не один. Со стороны входной двери юриста, располагавшейся на первой лестничной площадке, доносился слабый скрипящий звук, будто кто-то осторожно пытался поворачивать старинную металлическую ручку и подергивать при этом дверь.

Николай в три прыжка преодолел широкие мраморные ступени, ведущие наверх, и нос к носу столкнулся с жмущейся у нертовских дверей женщиной:

— Что вам угодно, сударыня?

Сударыня, увидев выскочившего сыщика, вздрогнула от неожиданности и, отпустив ручку, залепетала:

— Извините, я только случайно… я одноклассница… в гости… Я звонила, а Леши нет…

При этом бочком-бочком женщина проскользнула мимо Арчи, и он только услышал, как зацокали каблучки вниз по ступеням, а потом хлопнула дверь парадной.

Николай пару раз тоже нажал кнопку звонка, но в квартире не было никакого движения. Подождав немного, сыщик еще несколько раз безуспешно потренькал кнопкой, подергал ручку, а потом невесело хмыкнул и закурил.

«Вот, наверное, так же и эта одноклассница, — подумал он. — Пришла в гости, никого не застала и начала ломиться в квартиру… Стоп! — оборвал себя Николай. — А на фиг она-то ломилась? Я сейчас взвинчен, у меня дело горит, надо срочно делать запрос. А просто гостья, ей-то чего психовать?.. Надо было остановить, хоть имя спросить… Да нет, она, бедняга, и так перепугалась от вида подскочившего на полутемной лестнице здорового мужика…».

Арчи еще раз хмыкнул и решил, что придется отправляться «липовать» запрос в свое агентство, потеряв на этом лишний час. Но на работу сыщику попасть тоже не пришлось, так как при выходе из парадной он наткнулся на спешащего домой Нертова. Под мышкой у юриста находилась пухлая папка, и вид был хотя и несколько всклокоченный, но явно довольный.

Действительно, Алексей, заполучив от Бананова вожделенные документы, был настроен благодушно. От утреннего настроения не осталось и следа.

— Я достал то, что хотел, — на ходу бросил Нертов. — Пойдем разбираться. Может, что в папочке есть…

Когда друзья вошли в квартиру и Николай уже готовился переобуваться, Алексей вдруг схватил его за плечо, едва слышно выдохнув:

— Тихо, кажется, здесь чужие…

— Арестовывать, арестовывать… А с чего это вы взяли, что это именно Нертов заложил взрывное устройство в машину? — следователь по особо важным делам городской прокуратуры Аркадий Викторович Латышев, словно насмехаясь, вопросительно посмотрел на Санькина. Давайте-ка лучше, попытайтесь обосновать свою мысль еще раз…

Филя, поражаясь непониманию важняка, начал снова загибать пальцы:

— Во-первых, Нертову была выгодна смерть Климовой. Вы же сами говорили про наследство. А что ребенок умер на полчаса позднее матери, и потому папаша фиг что получит — Нертов же не мог это предусмотреть. Во-вторых, (заключение экспертов у вас перед глазами) взрыв был направленного действия, а устройство самодельное. Если учесть, что Нертов служил в военной прокуратуре — он легко мог научиться собирать такие штучки, и, кроме того, не прохожих же на тротуаре он хотел убивать, а именно сидящих в машине. В-третьих, Нертов уже показал свою сущность, когда покалечил безвинных граждан в квартире своего дружка. Один, как-никак, в морге. В-четвертых, преступник…

Санькин сделал эффектную паузу и победно взглянул на Латышева, рассчитывая поведать ему, как Нертов скрывался от наружного наблюдения, что честному человеку, по разумению Фили, делать не следовало.

Но «важняк» понял паузу по своему и перебил «приданного» оперативника, не оставив камня на камне от логических изысканий экс-инженера. Латышев заявил, что, во-первых, «протеже» Санькина никакой не преступник, так как установить сей факт можно лишь вступившим в законную силу приговором суда. А «безвинные» граждане — вопрос не менее спорный, чем виновность Нертова. Во-вторых, ни самодельное взрывное устройство, ни направленность взрыва никоим образом не подтверждают причастность фигуранта к преступлению — в прокуратуре, пусть даже военной, не учат закладывать бомбы. Кроме того, санькинскому «протеже» должно было быть известно, что Климова и ребенок не ездят на переднем сиденье автомобиля.

— Посмотрите-ка лучше еще раз, что пишут эксперты. Да, взрыв был направленным внутрь транспортного средства, но лишь постольку, поскольку эта направленность была на место водителя. Вы, кстати, выяснили хоть какие-нибудь подробности из его биографии?.. Я так и думал. Теперь в-третьих: Нертову не менее выгодно было жить со своей женой и ребенком. Вы никогда не любили? Впрочем… — Латышев, не закончив фразу, махнул рукой. — Бог с ней, с любовью. Важнее, что Климова собиралась через пару дней уезжать во Францию, что вам, кстати, известно. А в Питере всей фирмой оставался управлять именно Нертов. Вы никогда не слышали выражения «ключик к неучтенному налу»?.. Так вот, речь в нем идет об исполнительном руководстве любой фирмы. А Нертов и был этим руководством, причем, неконтролируемым, по сути, никем. Так, скажите, на фига ему было взрывать машину посреди города? И, наконец, я что-то никак не могу взять в толк, почему вы все время исходите из презумпции вины, стараясь насобирать компромата, чтобы засадить этого Нертова за решетку. Он вас что, лично обидел?

Последнего вопроса Аркадию Викторовичу задавать не следовало. Филипп Санькин и так был абсолютно уверен в своей правоте. Только он, как ни силился, не мог понять, почему Латышев столь усердно защищает преступника. Филя очередной раз убедился: да, рука руку моет! И Латышев, и Нертов считают себя некой элитарной кастой. А остальным сотрудникам уголовного розыска просто веры нет и не позволено вторгаться за красную черту прокурорской корпоративности.

— Я буду писать рапорт, — Санькин решительно поднялся.

У Латышева заходили желваки на скулах.

— Вы будете делать, что вам поручат, или пойдете на… Ясно? Идите!

После ухода Фили, важняк решил, что настало время переговорить лично с подозреваемым. Конечно, он не причастен к взрыву. Но опер прав в одном — Нертову должны быть известны факты, которые помогут раскрыть преступление. Анализируя материалы, касающиеся последних событий в «Транскроссе», собранные Санькиным, Аркадий Викторович живо сопоставил их с картиной расследуемого дела. Вывод мог быть только один: скорее всего, здесь все взаимосвязано. Тогда тем более непонятно, почему Нертов молчит? И Латышев принялся листать дело, чтобы найти там адрес, а главное, телефон Алексея Юрьевича Нертова…

Алексей, войдя в квартиру, вдруг схватил сыщика за плечо, едва слышно выдохнув:

— Тихо, кажется, здесь чужие…

Но юрист ошибся. Чужих в его жилище не было. Точнее, уже не было. Когда друзья осторожно проверили все помещения, готовясь каждую секунду к неожиданной атаке, то убедились лишь в том, что недавно некто старательно похозяйничал в жилище. И на этот раз это были не проделки ротвейлерши Маши, скучающей сейчас на Петроградской, дома у Арчи. В нертовских апартаментах похозяйничал кто-то более серьезный, перевернув все вещи, начиная с хранившихся на верхних полках шкафов. В некоторых местах даже пытались отдирать обои, видимо, надеясь за неровностями стен найти потаенный сейф или еще Бог знает что!

При более внимательном осмотре Арчи обратил внимание, что окно кухни, выходящее во двор, не заперто. Алексей сказал другу, что окно оставил в таком виде он сам, когда последний раз пользовался им вместо двери, на что Николай ехидно добавил:

— И не закрыв его плотно при этом, когда вернулся в квартиру.

— Закрыв, — возразил Нертов и осекся, увидав широченную щель между оконной рамой и ее обвязкой. — Хорошо, ты — самый умный, признаю. Но скажи тогда, что это за сволочь здесь шарилась?

В это время Арчи, присев на корточки, задумчиво начал разглядывать рассыпанные на полу фотографии. Очевидно, когда производился обыск, их просто вытряхнули из пакета, где они прежде хранились. Сыщик не спешил отвечать другу, и не потому, что хотел позлить его. Просто голова — не компьютер, а для осмысления некоторых фактов требовалось хотя бы несколько секунд.

Наконец, поднявшись с корточек, Николай сунул под нос Нертову один из снимков.

— Знаешь, кто это?

— Конечно, это Ленка Михайлова, мы с ней в одном классе учились. Но я тебя не об этом спрашиваю. Как думаешь, кто напакостил?

Арчи пропустил мимо ушей начальственное «я тебя не об этом спрашиваю» и, как бы между прочим, заметил, что именно эта самая одноклассница находилась в весьма взволнованном состоянии у дверей квартиры незадолго до возвращения Нертова. Причем, неизвестно точно, что именно она делала, когда попалась на глаза сыщику: входила, выходила или стояла «на шухере»…

Уже в машине, по дороге на Ржевку, к дому Михайловой, Алексей по просьбе сыщика рассказал ему историю своих отношений с Леной. Не стал скрывать и о последней встрече со своей юношеской любовью. Николаю история очень не понравилась. Слушая друга, он лишь хмурился и, уже подъезжая к дому Михайловой, заявил, дескать, все надо еще раз обмозговать…

Лена встретила гостей заплаканная. Узнав от Алексея, что его друг — сыщик, не дожидаясь вопросов, поведала следующее.

Некоторое время назад она, потеряв работу инженера, устроилась торговать в какой-то ларек. Но через несколько дней это заведение обворовали. Хозяин предъявил новой продавщице претензии, заявив, что кража произошла по ее вине (мол, плохо заперла замки, это якобы видели продавцы из соседнего ларя). В результате хозяин стал требовать у Лены деньги, а потом «включил счетчик», угрожая, что в противном случае и Михайловой, и ее ребенку не жить: «Рэзать будем живьем. Па кускам рэзать. И папробуй к мэнтам идти — рэбенка зарэжэм».

Лена достаточно была осведомлена о нравах рыночных торговцев и в реальности угроз не сомневалась. Но денег, естественно, у нее не было. И взять их было негде. Тогда-то и появился Он.

Он, мужчина с глазами, похожими на американского Рэмбо, зашел в ларек, когда хозяин угрожал Лене и требовал в качестве «штрафа», чтобы та немедленно удовлетворила похоть бизнесмена. Лена только плакала и просила дать ей хоть небольшую отсрочку. Торговец все больше распалялся, глядя на несчастную женщину: «Прамо сдэсь. Пад прилавок ставай. Сасать будэшь…».

При появлении Рэмбо хозяин засуетился и начал кивать на Михайлову, дескать, это именно она виновата, что гость не получил вовремя денег. На это пришедший выяснив, сколько должна продавщица, коротко бросил: «Я покупаю ее». И, взглянув на Лену, добавил: «Покупаю ее… долг».

После Рэмбо иногда приезжал к Михайловой домой, привозил дорогие продукты, иногда оставался ночевать… Уходя, оставлял деньги. Единственным условием было — чтобы Лена постоянно находилась у телефона, отлучаясь лишь в определенные часы в магазин. Иногда звонили какие-то люди, оставляли для Рэмбо непонятную информацию, которую она передавала своему знакомому лично или по тому же телефону (он всегда звонил сам).

Однажды в магазине Михайлова встретила знакомую, которая некогда была ее сменщицей в ларьке. Та поведала, что хозяин очень злился на Рэмбо, обещал «навэсти порядок», а потом «поыметь Лэну». С перепугу Михайлова рассказала об этой встрече Рэмбо, но тот только усмехнулся: «Уже не поимеет». И правда, вскоре ТСБ прокрутила сюжет об очередных рыночных разборках. Взглянув на окровавленный труп одного из торговцев, красиво запечетленный оператором, женщина с ужасом узнала своего бывшего хозяина.

Она догадывалась, что новый знакомый — бандит, но старалась не думать об этом. Ей было сказано не работать — Лена и не работала. Сказано было сидеть дома — она и сидела.

Все закончилось примерно неделю назад. В этот день Рэмбо, как обычно, развалился на диване, ожидая, пока хозяйка накроет на стол. От нечего делать гость достал с полки альбом с фотографиями и начал листать. Затем он буквально ворвался с этим альбомом в кухню и, показывая на один из снимков, потребовал, чтобы Лена рассказала, кто на нем изображен. Это было фото Алексея, присланное им в Ленинград незадолго перед увольнением со срочной службы. Конечно, на снимке Нертов выглядел моложе лет на пятнадцать и был одет в спецназовскую форму с краповым беретом, но узнать его было не трудно: с тех пор он не настолько изменился, не располнел, не обрюзг, не спился… В общем, возмужал, но сходство с фотографией бравого сержанта было несомненным.

Когда Лена, недоумевая, сказала, что на снимке изображен ее бывший одноклассник Алексей Нертов, Рэмбо задумался, а потом отправился в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Как поняла хозяйка, он кому-то звонил по телефону. Но самое страшное случилось после.

Позвав Лену в комнату, Рэмбо в приказном порядке велел ей завтра же встретиться с Нертовым, попытаться уложить его в постель и, главное, выяснить один интересующий бандита вопрос. Женщина попыталась было возразить, но Рэмбо вдруг неожиданно и хлестко ударил ее по лицу: «Не смей перебивать, когда я говорю!» Затем он сухо напомнил о долге, который он купил у торговца: «Деньги не возвращены. Ты, надеюсь, понимаешь, что счетчик не выключался? А что касается последствий — ты о них и от покойничка, наверное, наслышана. Поэтому, готовься! Завтра вечером».

На следующий вечер Рэмбо приехал не один. С ним был похожий на здоровенного хряка детина.

«Ты что, еще не готова? — в голосе гостя звякнул металл. — Десять минут на сборы. А это, — он кивнул в сторону хряка, — нянька. Он с ребенком до нашего возвращения побудет. Так что, смотри…».

Как известно, первый визит к Алексею оказался неудачным. Рэмбо ждал Лену у парадной на Чайковского, затем отвез домой и, отправив восвояси хрякообразную «няньку», расчетливо избил женщину, вымещая злобу.

Несколько дней после этого Рэмбо не появлялся и не трогал свою жертву, пришел лишь вчера. Лене удалось подслушать телефонный разговор, и по обрывкам фраз она догадалась — сегодня что-то должно произойти в квартире на Чайковского.

Рэмбо не знал, что его подслушивают, как не знал и того, что сегодня утром бывшая Ленина свекровь должна была взять своего шестилетнего внука и уехать с ним в Краснодарский край к родне. Обратись свекровь с таким предложением в другой раз — Лена бы ни за что не отдала ей ребенка даже на время. И не потому, что бабушка была плохая, напротив, свекровь с малышом ладила. Просто Михайлова считала, что сын должен расти рядом с мамой. Но сейчас ситуация была другая. Поэтому утром скорый поезд увез очередных пассажиров в сторону Анапы, а Лена, которой надоело жить в страхе за себя и за ребенка, отправилась к Алексею. Но безуспешно — его не оказалось дома.

— А тут еще вы выскочили, — Лена шмыгнула носом. — Я-то перепугалась, думала — это от Него кто-то. А он все равно придет сюда. Только поздно, часам к двенадцати. Он вчера обещал…

Рассказ одноклассницы Алексея и буря эмоций, бушевавшая внутри его, были прерваны звонком «трубки». Звонила Мила. Алексей про себя матюгнулся, так как забыл ее предупредить, чтобы не пугалась погрома в квартире. Но Мила, если и волновалась, то совершенно по другому поводу.

— Если можешь — немедленно приезжай, у меня очень важный документ! — Записка от моего отца…

Закончив разговор, Нертов посмотрел на заплаканную Лену:

— Сколько тебе времени надо для сборов к сыну?..

Человек, сидящий в «мерсе», бросил телефонную трубку на соседнее сиденье, и машина, резко газанув, сделала крутой вираж.

— Ушел, гад! Ушел… Леха, мы где-то лопухнулись, — Арчи, опустив бинокль, зло сплюнул.

Перед этим они стояли на темной лестничной клетке дома Михайловой у окна и внимательно рассматривали подходы к дому, ожидая гостей. Михайловой ничего не угрожало — «Стрела» уже уносила ее в сторону Москвы, откуда бывшая одноклассница Нертова должна была пересесть на другой поезд, направляющийся к теплому Краснодарскому краю…

Записка, которую Мила получила, заглянув в почтовый ящик на своей лестнице («Я же говорил тебе — и близко не подходить к собственному дому», — вначале попробовал озлиться Нертов, но потом махнул рукой: все, что не делается — к лучшему) была странной. Набрана она была на компьютере, но внизу стояла подпись Горина — ее Мила сразу же узнала. Послание почему-то было адресовано даже не Миле, а Алексею. В нем говорилось, что отцу Милы по определенным причинам приходится скрываться, но, оказывается, у него есть определенные общие интересы с господином Нертовым. Поэтому, тот должен завтра сесть на определенный поезд, доехать на нем до некой станции, а там, мол, «вас встретят». Естественно, ехать предлагалось одному, иначе «информации о своей жене вы не получите».

У юриста не было ни времени, ни желания разбираться с вопросами, которые ему попытались задать Мила и Арчи — следовало быстрее возвращаться к квартире Михайловой и брать там Рэмбо. Поэтому, прямо от Нертова, отзвонившись в сыскное агентство и запросив подмогу на всякий случай, друзья оставили растерянную Милу одну, а сами помчались назад на Ржевку.

Когда подъехал злополучный «мерседес», из него вышел плечистый мужчина.

— И правда, на Сталлоне похож, — Алексей передал сыщику бинокль.

Но тут мужчина остановился, о чем-то поговорил по трубе и, бросив ее на сиденье автомобиля, быстро скрылся.

— Мы где-то лопухнулись! — в сердцах бросил Николай.

— Да при чем здесь мы? — не согласился Нертов. — Твои ребята в квартире — тихие, как мыши, мы — на пару этажей выше и без света. На улице — никого. Наверняка, какие-нибудь бандитские разборки. Приехал-уехал… Давай, засаду оставим, а утро вечера мудренее: я завтра с отцом Милиным пообщаюсь, ты — безуспешно полдня потеряешь, надеясь с больницей разобраться… Кстати, наверное, ты прав, с утра позвонишь в кадры «Транскросса», спросишь от моего имени данные шофера. Да и пособие какое-нибудь надо бы, наверное, его родственникам выплатить…

— Нет, Леша, ты опять горячишься, — бывший оперативник укоризненно мотнул головой. — Этот Рэмбо (я видел) перед тем, как сесть в свою «тачку», на окна взглянул. Причем, совсем не задумчиво, скорее, испуганно. У меня предчувствие, что он пронюхал о засаде.

Юрист не стал спорить, решив, что «пуганная ворона куста боится», и договорившись с сыщиками о том, что они еще некоторое время покараулят гостей дома у Михайловой, отправился домой, где его ждали запоздалый ужин и Мила, не меньше самого Алексея взволнованная странной запиской отца.

Состряпав необходимую справку, Арчи на следующее утро появился в больнице. Умудренный вчерашним визитом, он сразу попросил, чтобы из приемного покоя позвонили главврачу. Тот появился через несколько минут и, ознакомившись с запросом, удовлетворенно закивал:

— Да-да, конечно, вам все подготовят. Только, извините, я кастеляншу отпустил на час-полтора домой — ей соседи позвонили, говорят, трубу прорвало. Вас не затруднит немного подождать?.. Если хотите, я попрошу, чтобы приготовили кофе.

Бывшему оперативнику не понравилась сегодняшняя суетливость главврача, но Николай отнес это на последствия ознакомления с грозной бумагой, увенчанной сверху российским орлом на фоне щита с мечами. Наверняка главврач корил себя за вчерашний бюрократизм и теперь ожидал неприятностей. Арчи стало противно, так что от кофе он отказался, больничные запахи напоминали больше о бренности жизни, чем располагали к ожиданию. Поэтому Николай сказал, что лучше покурит на улице, а когда придет эта кастелянша — то пусть кто-нибудь из санитаров его позовет. Главврач суетливо закивал головой:

— Да-да, конечно. Я думаю, это недолго и попрошу кастеляншу поторопиться.

Однако на улице сыщику долго прохаживаться не пришлось. Он едва успел выкурить сигарету, как неподалеку остановилась «скорая помощь».

«Ну вот, опять какой-то бедолага попался в лапы к костоправам», — грустно подумал Арчи, выкидывая на газон окурок и смотря на трех дюжих санитаров или фельдшеров, выбирающихся из «скорой». Один из медиков достал из кармана халата незажженную сигарету и, обратясь к Николаю, попросил прикурить.

Арчи полез в карман за зажигалкой и не обратил внимания, что двое других санитаров оказались от него по обе стороны чуть сзади. Последнее, что успел заметить сыщик перед тем, как потерять сознание — вытянутую руку одного из санитаров. С легким шипением из зажатого в руке баллончика вырвалось легкое облачко, в миг накрывшее лицо Николая. Он хотел шагнуть в сторону, но ноги подкосились, и Арчи потерял сознание.

Санитары, подхватив падающее тело, быстро затащили его на носилки, стоявшие в «скорой», плотно закрыли двери машины, а затем сноровисто привязали руки и ноги сыщика к этим носилкам. Меньше, чем через минуту медицинская машина начала выруливать с территории больницы, увозя Арчи в неизвестном направлении.

Один из санитаров, проверив надежность фиксации, заметил своему напарнику:

— Славно сработали. А я думал, что придется по голове стучать.

На что другой медик сухо бросил:

— Тебе бы шеф тогда так настучал — своих бы не узнал. Сказано ведь было: живым и здоровым…

И нащупав ниточку пульса на шее у пленника, удовлетворенно добавил:

— Вот именно — живым. Что и требовалось доказать…

А у Нертова в то утро были свои заботы: следуя инструкции, данной в записке Горина, Алексей сел на пригородную электричку, отправляющуюся на Мгу. Хотя в глубине души он и не исключал подвох, но только теоретически. Пусть у отца Милы были основания опасаться кого-то из собственного окружения, отчего он и сбежал, но Нертов здесь был ни при чем — в то время ни о Миле, ни о ее родителе он ничего не слышал.

Алексей допускал, что каким-то образом (скорее всего, от скрывшей это Милы) Горин узнал о близости дочери с ним и решил воспользоваться этим. В тех кругах, в которых вращался отец Милы, вполне могли знать или, скорее, предполагать о «транскроссовских» проблемах и даже о некоторой причастности Нертова к смерти Ивченко, чьим помощником был Горин. Но раз сейчас помощник скрывается, то Алексей, скорее, нужен ему, как союзник…

Рассуждая таким образом, Нертов отказался от предложенного ему Ивановым негласного сопровождения, боясь спугнуть человека, который пойдет на контакт.

«Если я кому-то нужен, — убеждал юрист вечером сыщика, — меня должны были брать в городе — это не сложнее, чем придумывать спектакль с выездом на природу. И не надо переоценивать мою личность. Я неуловим, как тот Джо из анекдота, которого просто никто не ловит…».

Алексей вышел из вагона на небольшой станции, где сходили обитатели многочисленных садоводств, некогда щедро организованных посреди болотных хлябей. В этих местах могли выжить разве что комары. Но суровая природа не сломала российских обывателей, старательно выкорчевывающих гнилые пни на своих шести сотках и возводящих сарайчики, называемые дачами.

«В будний день народа на этих дачах должно быть мало», — Нертов заметил невзрачного мужичонку, нервно озиравшегося по сторонам и, судя по всему, не решавшегося подойти поближе.

Когда же этот мужичонка все-таки решился и направился в сторону Алексея, тот облегченно отметил про себя еще раз, что был прав: ни о каких провокациях с таким «персоналом» речи быть не может — человек явно не профессионал. А потому, когда подошедший окликнул его и торжественно предложил проследовать «на секретную квартиру», Нертов только еще раз усмехнулся про себя: «Ни депутаты, ни их помощники, ни помощники помощников угрозы не представляют. Только, как в солдатиков дети малые, играют в тайны».

Километра через полтора впереди замаячили первые домики, и мужичонка, прекратив тараторить что-то о темных играх недемократично настроенных политиков, махнул рукой: «Вот, мы почти у цели»… И действительно, вскоре указал на калитку, ведшую к одной из дач:

— Пожалуйста, проходите сюда.

Нертов отметил, что дача кажется необжитой. Краска на ее стенах облупилась, двор зарос травой, в которой валялись редкие проржавевшие консервные банки. Мужичок, подозрительно поозиравшись, открыл дверь строения простым ключом, который вполне мог быть заменен и гвоздем. Затем он шагнул внутрь, пропустил туда Алексея и, снова подозрительно глянув на пустынную улицу, запер дверь изнутри.

Нертову порядком начала надоедать эта игра в секретность, но он молчал, не желая до времени обострять отношения с этим, видимо, хозяином дачи. А тот снова попытался продолжить рассказ о происках врагов демократии, предлагая одновременно гостю проходить в комнату. Но едва Алексей шагнул из полутемной прихожей на свет, как этот свет тут же померк — юрист попался также, как недавно «браток»-часовой в квартире Александрыча.

Тогда Нертов, спасая своего друга, рубанул расслабившегося бандита по шее, а затем разобрался с остальными гостями. Сегодня же непозволительно расслабился сам. Тщедушный хозяин дачи, только что несший всякую чушь из области политики, вдруг очень профессионально ударил сзади…

Сколько раз Алексей зарекался не верить первому впечатлению о человеке, которое бывает обманчивым! Теперь, лежа связанным в подвале дачного домика, он мог повторить про себя это еще раз. А между тем «хозяин», сидя на ступенях, ведущих вниз, уже не придуриваясь, монотонно излагал пленнику его дальнейшую судьбу. По его словам выходило, что труп папы-Горина уже давно гниет в окрестностях Питера. А теперь также будет гнить и сам Нертов. Или не гнить. Причем, никакой органайзер никому больше не нужен. Поэтому выторговывать жизнь в обмен на информацию не надо. И вообще торг неуместен. Готовиться надо только к смерти.

— Ты уж не обессудь, — «хозяин», словно оправдываясь, пожал плечами, — но ты — профессионал, я — профессионал, поэтому каждый должен делать свое дело. Мне велено тебя убрать именно таким способом. И я выполню задание. А что разговариваю с тобой — так это только из уважения. Старость, наверное…

Рот у юриста был заклеен скотчем, так что он не мог прервать монолог киллера. Но тот, словно угадав крутившийся в голове пленника вопрос, ответил, что не знает, кто и за что убил Нину Климову.

— Там вообще дело темное. Меня заказчики тоже спрашивали, что думаю об этом, но что им сказать? Не мой профиль… А тебя велено спалить. Только ты, парень, шибко не бойся. Когда я дачу подожгу — дым вниз пойдет. Так что ты быстро уснешь… Пожарные, сам понимаешь, километрах в сорока, даже не поедут, а местные — им тоже не светит в огонь прыгать и там по подвалам шарить. А из одной колонки на все садоводство и костер-то с трудом зальешь. Ну, прощай, что ли… — и киллер полез из подвала.

Юрист увидел, как хлопнула крышка наверху и его последняя тюрьма погрузилась во тьму. Еще он слышал, как наверху двигают что-то тяжелое. «Наверное, на всякий случай какой-нибудь ящик сверху ставит», — понял приговоренный.

Вскоре потянуло едкий запах дыма, начавшего просачиваться сквозь щели люка подвала. Нертов непроизвольно рванулся, но веревки были завязаны профессионально — даже встать возможности не было. «Все, отвоевался. А труп папы-Горина уже гниет в окрестностях Питера», — вспомнились некстати слова киллера…

— Что они говорили вчера?.. Куда уехал Алексей? — Женевьева продолжала настойчиво требовать ответа от Милы, несмотря на то, что собеседница уже раза три подробно рассказала все, что могла. — И все-таки, постарайся мне объяснить, почему ты думаешь, что Николя и Леша поссорились?

— Да потому, что я — профессиональный психолог, и, кроме того… — Мила на секунду запнулась, но решительно продолжила: — Кроме того, я люблю Алексея и поэтому чувствую его состояние…

— А я — профессиональный сыщик, — парировала Женька, — хотя и из Франции. И кроме чувств, мне нужны хоть какие-нибудь факты, намеки. Ну, цепочки ассоциаций, что ли. Эта-то терминология тебе понятна?

— Мне и так все понятно, — Мила встала с дивана. — Алексей и твой друг в беде. Надо срочно связываться с профессионалами… нашими профессионалами, — подчеркнуто сухо взглянув на разгоряченную Женевьеву, закончила разговор Мила, направляясь к телефону…

Когда в квартиру на Чайковского ввалились Гущин и умудрившийся сбежать из больницы Юрий Александрыч, обе девушки были настроены не менее решительно. Выслушав их повествование, Александрыч по привычке, на правах старшего, проворчал, что теперь мужчины будут думать, а женское дело — разобраться с чаем на кухне. На это Женька демонстративно уселась в кресло поближе к старому сыщику, закинув ноги чуть ли не на спинку и заявив, что она — тоже сыщик, причем не менее опытный, чем некоторые, так как еще не получала в собственной квартире по голове. Александрыч недовольно кхекнул, но связываться с фурией в мини-юбке не стал. А Мила, меж тем, тихо вышла на кухню ставить чайник.

Затренькал телефон. Александрыч, проворно схватив «трубу» и услышав голос абонента, сник. Оказалось, это звонила вдова Раскова, которая тоже хотела поговорить с Алексеем, но не могла его разыскать.

Закончив неприятный разговор, Александрыч буркнул, что в следующий раз пусть это делает Женевьева, раз уж считает себя великой сыщицей, а он — старый опер и не в состоянии слушать больше женские истории…

Когда Мила вернулась с кипящим чайником, то положение не прояснилось — никто не понимал ни куда исчез Арчи, ни почему Нертов, поехавший на встречу, хотя бы не отзвонился.

Между тем, время до грядущих выборов в Законодательное собрание сократилось еще на один день.

Глава первая. СКЕЛЕТЫ В ШКАФУ

Он не знал, почему из многочисленных кафе на этой окраинной улице выбрал непритязательный павильон под вывеской «Черновцы». Хотя нет, уже подойдя к стойке, он понял причину. Сейчас сентябрь. Та история тоже случилась в сентябре. И недалеко от Черновцов.

Он взглянул на бармена. Тот лениво поднял голову и тотчас всем видом изобразил максимальную услужливость: с таким клиентом надо быть приветливым и расторопным.

— Сто «Абсолюта» и томатный сок. Через десять минут повторишь водку, — сказал вошедший.

Официант торопливо закивал: не беспокойтесь, будет сделано. После этого мужчина сел к столику возле окна. Около минуты он задумчиво глядел на рюмку с водкой, потом опрокинул ее одним залпом и лишь чуть-чуть пригубил томатный сок.

Выпив водку, мужчина направил взгляд на противоположную стену, где были намалеваны горы так, как их представлял неизвестный художник: устрашающие вершины, которые могут принадлежать и Кавказу, и Гималаям, и Альпам. Однако посетитель думал о других горах, точнее, о той давней истории, после которой он уже никогда не видел ни Балканы, ни Карпаты…

Микроавтобус «мицубиси» обычно доезжал из Сербской Краины до России за три дня. Конечно, самолетом из Будапешта было бы быстрее. Но ни одна из авиакомпаний никогда не согласилась бы взять на борт то, что лежало в багажнике этой машины.

Все трое сидевших в «мицубиси» — Василий Петренко, Виктор Буров и Тимур Файзулаев — знали, что по законам любого из пяти государств, по которому должен был проехать микроавтобус, их занятие являлось криминалом. Но моральных сомнений не было ни у кого.

Во-первых, они солдаты, пусть и добровольцы. А солдат всегда должен иметь при себе оружие. Ибо фронт — понятие относительное. Когда несколько лет назад они решили, что военная наука, полученная ими на родине, нужнее всего в Боснии, с той поры они забыли разницу между фронтом и тылом. Враг может нанести удар, где ему заблагорассудится. А милиция никогда не пришлет на похороны мирного гражданина официального представителя, который принесет извинения за то, что и сами не уберегли человека от смерти, и под страхом Уголовного кодекса не позволили ему защититься самому, когда парочка других граждан пожаловала к нему на квартиру с одной незамысловатой целью — убить.

Во-вторых, должно существовать равновесие. Через дыру по имени Чечня в Россию течет поток оружия. Вот журналисты из «Комсомолки» шутки ради купили в Грозном «Макаров» и без проблем привезли его в Москву. Наивные люди! Надо было начинать с целой фуры. Дать по дороге пару взяток и довезти эту фуру хоть до Архангельска.

Кавказское оружие в основном поступает «зверям». У наших тоже должны быть свои стволы. Если враг везет их с Кавказа, то мы привезем автоматы с других гор. Тех, в которых сейчас воюем.

Петренко, сидевший рядом с Буровым-водителем, мог бы в очередной раз и не повторять свою теорию, объясняющую, почему под сиденьями их «мицубиси» лежали несколько длинных ящиков. А в них — десять венгерских «калашниковых». Будапешт принимает натовские стандарты, поэтому «калаши», которые там штамповались с незапамятных времен, ныне не в чести и дешевы. Венгры как хотят, а тем, кто не разочаровался в самой надежной штурмовой машине второй половины XX века, всегда приятно прикупить «калаши» по дешевке. Кроме них, были и три израильских «мини-узи» — два куплены по божеской цене у братушек-сербов, третий снят с трупа мусульманского офицера. «Узи» почти что «калаши» — их используют, а иногда и штампуют с лицензией или без нее, все, кому не лень. Но эти, бельгийского производства, были неплохи, а главное, уже опробованы.

Конечно, трое русских добровольцев возвращались с Балкан вовсе не для того, чтобы продать тринадцать «стволов». Файзулаев подорвался на мине в горах, и его как следует швырнуло на скалу. Врачи в полевом госпитале ему подправили правую ногу, но требовалось более серьезное лечение. А это лучше сделать дома, в центре Елизарова. Поэтому, загипсованного Файзулаева можно было отнести не к пассажирам, а скорее, к дополнительному грузу.

Буров вел машину быстро: дорога была накатанной, причем не только в смысле знания всех встречных заправок и знаков. Ему вместе с Петренко уже раза четыре доводилось проезжать этим маршрутом, и он знал все, что встретится им на пути от территории бывшей Югославской Федерации до территории бывшего СССР.

Территорию Сербии они всегда проезжали без затруднений: на таможенный пост звонили заранее и сообщали номер, к которому придираться не следует — напротив, пожелать доброго пути.

С румынской стороны в этот день недели должен был стоять лейтенант Петренеску, чей отец был болгарин по фамилии Петров. Не все болгары любят своих западных соседей — сербов, но Петров-Петренеску оставался одним из немногочисленных сторонников православного панславянизма. Поэтому, подобно своим сербским коллегам, микроавтобус со старыми знакомыми, сражающимися за эти идеи с оружием в руках, он пропускал без осмотра. За это получал, максимум, бутылку ракии. Румынию пересекали без проблем. Уже заранее было известно, что на КПП неподалеку от Черновцов их ждет другой знакомец — лейтенант Цар-Эминеску. Это такой же идейный человек, как и Петренеску, но его идея была не национальной, а семейственной. Цар-Эминеску считал, во-первых, что детей в семье должно быть не меньше пяти, а во-вторых, они должны вырасти в достатке. Учитывая румынские таможенные зарплаты, первое противоречило второму, поэтому пересечение этого пункта обходилось в сто долларов.

И, наконец, уже на украинской стороне, где начинался СНГ, в эти дни на КПП полагалось находиться лейтенантам Гориводе или Барвинку. Оба были абсолютно безыдейными и просто брали деньги со всех, кто желал миновать очередь на таможенный досмотр (проще говоря, не подвергаться досмотру как таковому). Горивода обычно брал сотню, Барвинка удовлетворяли и пятьдесят баксов.

На этот раз все было в порядке. Сербы помахали на прощание рукой, Петренеску, Цар-Эминеску и Барвинок оказались на месте. Украина. Пусть еще не совсем Россия, но чем-то родным повеяло. Теперь можно превышать скорость, и гнать под «запретки» — все как-то привычней. Может, даже затарить автобус местным пивом: всем кидать по пустой бутылке через десять километров. Максимальная такса за такую шалость — пятьдесят баксов. Всегда есть особое удовольствие, рассчитываться с «даiшником» одной мятой бумажкой, зная, что машина набита боевым металлом больше, чем на пятьдесят тысяч баксов!

Файзулаев уже представлял, как два дня спустя его нога найдет покой в специальном станке, а Петренко и Буров заранее делили доход от проданных «калашей» и «узи». На этот раз он должен был оказаться больше обычного: такую партию они не доставляли ни разу. Обычно расчетливый Буров предлагал поскорее сдать все оптом и разделить деньги еще до конца недели. Петренко надеялся изначально разобраться с нынешней конъюнктурой и решить, где же по нынешним временам лучше толкнуть груз: в Москве или Питере?

Сейчас они ехали подгорным лесом, прекрасным, как любой лес ранней осенью. Разогнать, как хотелось душе, пока не удавалось: дорога постоянно мелькала, огибая последние каменные утесы. Одно было хорошо: на этом участке трассы не попадались ни деревушки, ни хуторки, поэтому не приходилось заранее сигналить, разгоняя с дороги собак и кур. За одним из поворотов Буров увидел на обочине старый горбатый «Москвич», из-под которого торчали чьи-то ноги. Видимо, услышав шум мотора, горе-ремонтник торопливо вылез из-под автомобиля и замахал руками — остановитесь, подсобите!

Буров сбавил ход. Он разглядел местного шофера-частника — невысокого человечка в старых роговых очках. В левой руке — гаечный ключ, в правой — старый пиджак. Видимо, учитель из ближайшей школы или колхозный бухгалтер.

— Витюха, поможем землячку? — спросил Петренко.

— Всех не починить, — лениво отозвался Буров, однако скорость уменьшил до минимума. Казалось, ему самому хочется рассмотреть повнимательней первого соотечественника (или почти соотечественника), которого он встретил, миновав таможенный пост.

— Мужики, остановиться надо, поссать хочу, — сквозь дрему пробормотал Тимур с заднего сиденья, и это положительно решило судьбу незадачливого учителя.

— Здоровеньки булы, дядя, — Буров вышел из машины. — В чем проблема?

— Совсем развалилась, проклятая! — учитель виновато глядел на парней из иномарки, остановившихся ради него. — Может, глянете?

— Показывай, где барахлит драндулет? — Буров приблизился к машине, поднял крышку.

Петренко в этот момент протягивал руку Файзулаеву, помогая сойти на кромку дороги. Что-то заставило его прервать этот процесс и обернуться, а когда он обернулся, то понял, что солдатская интуиция не подвела: действующих лиц вокруг прибавилось. В руках «учителя» кроме гаечного ключа оказался еще и пистолет, нацеленный на Бурова. А рядом стояли еще четверо незнакомцев: один с пистолетом, другой с ружьем, остальные двое держали в руках стальные прутья.

— Здоровеньки булы, — издевательски сказал парень с пистолетом, здоровяк с аккуратно обритой головой и подбритой бороденкой. — Не дергаться, шановни панове!

— А это что за партизаны? — почти удивился Петренко, задавая этот вопрос то ли себе, то ли незнакомцам. Буров оставался в той же позе.

— Лесная таможня, — его напарник с ружьем говорил на чистом русском языке. — Это, мужик, самая крутая таможня в наших местах. Хочешь проехать без досмотра — плати три «тонны». Не хочешь — становись раком. Сейчас всех обшмонаем по полной программе, и «тачку» заодно. Что понравится — возьмем. Так что лучше договориться по-хорошему.

Петренко оглянулся по сторонам, ругая себя за невнимательность. Ну, как же так: два дня с фронта, а уже расслабился! Надо было понять сразу: везде по обочине растет мелкий кустарник и лишь там, где угораздило сломаться «Москвичу», мощные заросли. Но все равно, они не могли скрыть большую машину, видимо, «Ниву», спрятанную там. Василий бросил незаметный взгляд за спину: Файзулаев уже успел немного податься назад, увеличивая поле для маневра. Буров оставался в той же позе. Пистолет «учителя», судя по всему, был газовый, но другой — боевым.

— Мужики, — дружелюбно улыбнулся Петренко. — Мы только-только домой вернулись. Давайте нормально разойдемся.

— Три «тонны», и расходись, куда хочешь, — крепыш с пистолетом сделал шаг вперед. — Вылазь оба, досмотр начинается!

Вместо того чтобы вылезти, Петренко откинулся на спину, упав на сиденье-диванчик. При этом он двинул ногой дверцу микроавтобуса, так что она полностью отошла. Через мгновение он уже разогнулся, сидя в дверном проеме. В его руках был АУГ.

Эту игрушку Петренко продал бы в последнюю очередь, в крайнем случае, так ему нравился этот австрийский автомат. Красивая штучка, будто из сериала про рейнджеров XXI века. В отличие от большинства автоматов, магазин вынесен ближе к прикладу, перед рукоятью управления огнем. Оружие короткое, как пистолет-пулемет, и мощное, как пулемет, при этом надежное, как АКМ. АУГи расползлись по всему миру, и пользуются ими все, кто знает толк в автоматическом оружии. Перед каждым пересечением пограничного КПП Петренко клал автомат в ящик к «калашам», но потом вынимал, чтобы постоянно иметь под рукой.

На этот раз АУГ пригодился. И здоровяк с пистолетом Макарова даже не успел понять, какая неприятность с ним приключилась, как его уже завертело волчком, и он отлетел в кювет.

Парень с ружьем проявил неплохую, но бесполезную реакцию. Он вскинул ствол и, не целясь, выпалил в сторону машины. Это был первый и последний его выстрел. Петренко чуть сместил линию огня, и этого оказалось достаточным: ружье со стуком хлопнулось об асфальт, а секунду спустя рядом с ним опустился сложившийся пополам его хозяин.

На раздумья — что делать в этой ситуации — «учителю» была отведена лишь секунда. Потом Буров, не меняя своего полусогнутого положения, нанес ему хлесткий удар в живот, подскочил, с хрустом заломал руку — пистолет перелетел через «Москвич» — и с размаху швырнул бандита мордой на капот. Потом приподнял и ударил еще раз.

Двое оставшихся бандитов, оглушенные звуками неожиданной стрельбы, вели себя по-разному. Один из них — верзила с прутом — зарычал и кинулся сзади к микроавтобусу. Петренко мог бы выскочить и достать его из автомата, но он знал: нужды в этом нет. Действительно, когда налетчик уже взмахивал своим оружием, как копьем, чтобы двинуть им через заднее стекло в салон машины, Файзулаев спокойно обернулся к нему, поднимая «люгер» двумя руками на уровень глаз. Стрелял он через стекло. Первая пуля ударила в грудь, отбросила бандита назад, как удар лошадиного копыта, а вторая, вошедшая в лоб, завершила дело.

Последний бандит, наоборот, дико завизжал и кинулся в кусты, к замаскированной машине. Петренко дал ему вслед очередь выстрелов на пять-семь. Послышался звон разваливаемого стекла, мелькнула искра, высеченная из металла. Как гигантская коса, пули срезали несколько крупных ветвей, и стало видно, как беглец извивается возле машины.

Буров несильно пнул лежащего «учителя», но сразу понял бесполезность этого занятия. Более сильным пинком он запустил в кювет его оружие.

— Утекаем, пацаны! — словно школьник заволновался Петренко.

Пока Буров возвращался за руль, он уже успел вернуть АУГ в нехитрое укрытие. То же самое Файзулаев произвел с «люгером».

Мчались быстро. Лишь минут через двадцать, когда миновали два села и крупную развилку, Петренко приказал остановиться. Правда, перед этим Буров отъехал лесной полудорожкой-полутропкой в сторону от трассы.

Все трое вылезли из машины, заглянули в кусты и по-боевому помянули загубленных: отлили. Затем поминки продолжились. Петренко достал початую бутыль ракии и отхлебнул ее, как минералку. То же самое сделал Файзулаев. Буров отглотнул чуть меньше друзей.

— Стекла жалко, — выдохнул он. — Надо пленкой затянуть. А в Черновцах сменим.

— Лучше в Житомире, — ответил Петренко. — Других пробоин нет?

— Других нет, — подтвердил Буров.

Но он ошибся. Петренко, отхлебнув еще раз, обошел машину и тихо присвистнул.

— А это что еще за раковая кадриль?

Единственная ружейная пуля, попавшая в микроавтобус, сделала аккуратное, почти фабричное отверстие в стенке возле заднего колеса. И оттуда тонюсенькой струйкой высыпался белый порошок. Все это напоминало сказку про мальчика-с-пальчик, который, уходя в лес, отмечал свой путь мукой.

— Порошок какой-то, — удивился Файзулаев.

— Чистота — чисто «Тайд»! — Петренко, усмехнувшись, склонился к отверстию. Это был последний случай в жизни, когда Буров видел на его лице улыбку.

Потом Василий выпрямился. На его широкой ладони, еще хранившей тепло оружейного металла, лежало несколько белых крошек.

Буров рванулся к машине. Однако перед пробоиной стоял Василий, и Бурову не удалось бы добраться до автобуса, не сдвинув с места друга.

— Кокаин, — сказал он просто и естественно, как будто речь шла о сахарном песке. После этого обернулся к Бурову. — Витя, ты скажешь, что, когда машину чинили перед выездом, ты дрых влежку?

Файзулаев, а тем более Буров, поняли, что Вася издевается. Бур любил свой микроавтобус, как Петренко свой автомат. И перед такой важной поездкой он никому не позволил бы ковыряться в машине. Лгать он не собирался.

Буров сделал шаг назад. После боя на лесной дороге он был спокоен, а сейчас вспотел за три секунды.

— Вася, история долгая, — начал он.

— Не сомневаюсь, — ответил Петренко. — Сейчас ты расскажешь, как снюхался с душманами, но никого из наших не предавал — верю. Ты не сука. Ты просто дурак. Тебя попросили отвезти это в Питер или в Москву — ведь так? (Бур кивнул.) И ты подрядился. Меня душманы не интересуют. Мне только ты интересен.

— Я о другом, — сказал Бур. — Мне понадобились «бабки». На один раз, но много. За «стволы» столько не возьмешь.

— И твоя личная жизнь мне тоже не нужна, — отрезал Петренко. — Меня интересует другое. Вот представь, нам не повезло. Обшмонали на таможне. Или какой-нибудь дошлый ОМОН. Это же очень поганая статья, Витя! Это статья не для мужиков, а для подонков. Я ее бы не всякому врагу пожелал. Понимаешь, Витя, по мне втроем трахать одну малолетку в парке или сажать ее на иглу — одно и то же. И я бы вместе с ним (кивок в сторону Файзулаева) сидел на одной скамье с тобой по этой подлой статье. И когда товарищ прокурор задавал бы вопросы, я бы себе язык прикусил. Я не смог бы, как пацан, говорить, что проехал тысячу километров, не зная, что машина забита наркотой, как ж… нигерийского негра на рейсе «Аэрофлота». И ты меня бы не отмазал! Потому что, ни прокурор, ни суд таким отмазкам не поверят.

— За это тоже дают приличный срок, — Бур облизнул губы, указав пальцем в сторону микроавтобуса, и Петренко понял: он имеет в виду «стволы».

— Разница большая. — Срок поменьше. Но не это главное. Я мог бы сказать на суде, что это, — он наклонился к салону и вынул автомат, — мне нужно здесь, в России. Как только что случилось. Конечно, мне впаяли бы все равно. Но с суда я уходил бы не обосранный. А потом писал бы письма с зоны — матери, женщинам своим, пацану. Олеговичу, наконец. А если бы я сел за наркоту, то никому бы не написал. Потому, что повесился бы! Ты понял, Витя, что ты хотел из меня сделать?

— Ладно, Вася, — Бур собрался с силами. — Я не предупредил — прости. Наличка у нас есть. До Черновцов доберемся. Потом ты с Тимуром до Москвы на самолете, а я доведу «тачку» до Москвы. Потом пригоню ее, уже чистую, со всеми «стволами». Идет?

— Нет, — отрезал Петренко. — За подлянки надо отвечать. Бери отвертку.

— Зачем? — пробормотал Буров, хотя уже начинал понимать, что к чему.

— Мы поедем в этой «тачке» и дальше. Но она будет чистая прямо сейчас. Ну, не тормози!

Буров взглянул на Петренко. У того в руках был автомат, но и без оружия Василий превосходил его по всем статьям. Только лишь в одном Петренко уступал — Буров был лучшим подрывником.

— Вася, — сказал Буров без всякого страха. — Ты же меня убьешь. Я не наркогонец. Мне понадобилось двадцать «тонн» для Лизы. Я бы их взял и отвалил. Если я послезавтра не доставлю груз, нам не жить всем.

— А это твои проблемы. Так, Тимур?

Файзулаев кивнул. Петренко сделал шаг назад, будто имел дело с безоружным, но по-прежнему опасным пленником. Теперь автомат был на обеих руках.

— Я не хочу больше повторять. Бери отвертку…

Через двадцать минут крыло «мицубиси» ударилось о траву. Вслед за ним высыпались десятки пакетиков, напоминающих сахарную пудру, расфасованную в супермаркете. Два пакета, задетые пулей, были почти пустыми.

— А теперь — канистру! — велел Петренко. — Потом придется промыть. Чтобы не пахло…

Официант принес третий «Абсолют». Мужчина опрокинул его одним залпом и откинулся на стул. Точно так же он сидел тогда на траве, вяло наблюдая, как Петренко отводит машину метров на десять от костра, как потом прыскает пеной из огнетушителя, и на костер, и на то место, где лежали наркотики. Это было сто лет назад, в каком-то другом мире. Ему казалось, что от того мира остался только он один…

Юля поймала себе на том, что набирает номер Алексея каждые пять минут. Она злилась на него: надо же, нашел, когда запропаститься! Ей хотелось скорее увидеть Нертова хотя бы ради одного — пусть он подтвердит, что недавний ночной разговор не был сном.

Да, поначалу он показался ей полным кошмаром, который надо постараться забыть — слава Богу, подобный психологический механизм она отработала давным-давно. Еще с того вечера, когда впервые посетила морг. Однако, рассуждая о содержании дискеты, Юля приходила к выводу: это слишком близко к правде. Все технологические мелочи уже отрабатывались. «А главное — начинают стрелять», — думала она. Пока во всей этой удивительной истории она была никем, разве что свидетельницей, человеком, которому позволили бросить взгляд на тайну. Поэтому, ей хотелось как можно скорее увидеть Алексея. Пока же он недоступен!

Громова давным-давно выяснила рецепт от такой напасти, как долгое ожидание. Надо заняться каким-нибудь серьезным делом. Если оно окажется еще и интересным, может даже получится, что не будешь смотреть на часы, и телефонный звонок окажется сюрпризом. Поэтому Юля занялась Фондом. Понятно, первым делом она начала с открытой информации, благо под рукой была библиотека Дома печати. Две пожилые библиотекарши были на удивление пунктуальны и вели картотеки почти на все публикации.

Юлина добыча превзошла все ожидания. Фонд «Социум» оказался мощным, сравнить с ним можно было разве что благотворительные затеи Людмилы Нарусовой. Причем, если экс-мэрская жена особенно благоволила к культурно-духовному наследию, то в амплуа Фонда входило все, имеющее отношение к социуму. А Юля прекрасно понимала, что именно здесь можно красть особенно удачно. Ведь если на собранные деньги не отреставрировать памятник — это, по крайней мере, видно. А если не накормить сироту, то никто в желудок ему не заглянет.

Особенно Юлю насторожило, что среди объектов, которым Фонд оказывал содействие, оказался детский дом «Живеночек». Согласно слюнявому репортажу, созданному одной из «социальных» журналисток, детки должны были быть облагодетельствованы двумя тоннами фруктов, закупленных в Германии, и компьютерным классом. Юля, которой не так давно посещавшая этот приют, не видела даже корочек от фруктов на кухне и хотя бы коробки из-под компьютеров в качестве мусорного ведра. Зато, благодаря сугубо практической помощи Нертова, в злосчастном доме удалось отыскать небольшой склад наркотиков и резиновую плетку в качестве главного воспитательного средства.

Больше ничего интересного она в подшивках не нашла.

Вернувшись в свой кабинет, она позвонила старым друзьям из АРР — Агентства репортерских расследований. Эти ребята занимались почти тем же, что она, только на более мощной технической базе, да и сам подбор профессионалов позволял им проводить любой поиск по заказу московского издания, а иногда и частного клиента. Однако друзья почти ничего не смогли рассказать про Фонд «Социум». Причина была проста: агентство появилось в 1996 году, а к этому времени Фонд унял прежнюю активность. Он мало-помалу свертывал свои программы, дети не решали задачи в тетрадках, на обложках которых было написано: «Мы — это “Социум”». Причину этого ребята не знали, а Юля поняла сразу же — поток спирта иссяк.

Подумав, коллеги вспомнили один криминальный эпизод. Случился он на блистательной заре Фонда. После председателя — г-жи Драгуновой, вторым человеком в организации был исполнительный директор Игорь Филипчук. Он до знакомства с Драгуновой организовал несколько молодежных творческих центров, но только благодаря «Социуму» вышел на уровень, соответствовавший его финансовым талантам. Однако потом Филипчук решил, что заработанных средств ему на жизнь хватит, и исчез из России. Перед этим Фонду удалось выбить бюджетное финансирование, которое должно было пойти на строительство интерната для душевнобольных, но деньги оказались на счетах ООО «Северный город», созданного самим Филипчуком. Кроме директора, исчезла и начальница рекламного отдела, по совместительству сожительница Филипчука.

С тех пор ни об этой паре, ни о деньгах, которые, судя по всему, они успели обналичить, ничего не было известно. Лишь полгода назад в одном из информагентств мелькнуло сообщение с цитатами из интервью, сделанному с Филипчуком небольшой франкфуртской газетой.

Об этой истории Юля думала даже тогда, когда разговор был уже окончен. Она не понимала двух вещей: почему исполнительный предпочел отвалить, не насосавшись деньгами как клещ кровью? И кто после него продолжал замечательную спиртовую комбинацию? Неплохо было бы посмотреть на Драгунову.

Впрочем, все это представляло теоретический интерес. И беглый Филипчук, и таинственная Драгунова, и Фонд «Социум». Юля понимала: пока она не увидит опять Алексея, не поговорит с ним о тайне дискеты, любая другая проблема — лишь средство забыть ту самую тревожную ночь, когда они рассматривали план, который не рискнул бы огласить последний шизанутый оратор.

Но где же Нертов?..

— Все понятно. И все-таки, — Арчи ворчливо повторил один и тот же вопрос уже пятый раз, — неужели нельзя было привезти меня сюда по-другому?

— Может, и можно, — Павел Олегович, он же Главбух, глубоко затянулся сигаретой. — Только так надежней. Сам я подъехать и договориться не смог. А ребятам проще лишний раз провести эвакуацию, чем организовать дискуссию. Тем более, во втором случае, возможна утечка информации.

Оба на минуту замолчали, думая об одном и том же. Главбух вспомнил, как в недавние, но уже почти позабытые времена, он точно так же доставил Арчи на свою базу, приняв его за бандита и слегка настучав по голове в процессе доставки. Нетрудно догадаться, что Николай думал о том же самом.

Сейчас они опять находились на базе Главбуха, но уже не в глубоком подвале, а в кабинете Павла Олеговича, полулежа в старомодных кожаных креслах и потягивая любимый хозяином коньяк «Ахтамар».

До этого в течение часа Главбух рассказывал гостю историю двух своих бывших друзей: Василия Петренко и Виктора Бурова. По Васе уже две недели, как справили поминки; Буров же, по мнению Павла Олеговича, «бывшим» являлся уже четыре года, после истории под Черновцами.

Рассказывать печальную историю своих недавних товарищей по оружию Главбуху было трудно. Однако после того, как Арчи высказал соображения по поводу взрыва машины, ситуация изменилась. Бывший подполковник «Гаммы» понял, что сыщик, своими силами придя к некоторым выводам, может быть полезен. Так же, как математики, спецы всяких «анти»-подразделений и простые оперативники просчитывают ситуации. Только другими методами. И диалог соратников — не худший. Поэтому Главбуху требовался свежий слушатель, который бы смог заново пережить и оценить давнюю историю.

— Конечно, весь рассказ со слов Васи. После этого Бурова я уже не видел. Как с машиной поступил бы я? Если бы это было сейчас, может, и подумал. А может, нет. Одним словом, Васю я понял. Нельзя подставлять друзей под поганую статью, особенно, если они твоего дерьма не касались руками.

— Ну, а дальше?

— А дальше, — сказал Главбух, — я следил за ним по криминальным заметкам в газетах. Как Буров пытался «сойти с ответа» перед теми, кто должен был получить кокаин в России — не знаю. Через два месяца прочел о том, что его вместе с какой-то девицей подстрелили в Ростове. Сперва изрешетили, потом проехали машиной. Девицу на месте, Буров оказался в реанимации. Заметку мне показали с месячным опозданием; я тогда был в Боснии. Надо было бы узнать, помочь, если еще жив. Пусть встал бы на ноги, потом можно и расстаться. Но — дела. Год спустя в газетке «Раскрытая тайна» появилась заметка: «Подрывники спецназа на службе наркомафии?» Трех «братков», которые давным-давно откололись от «казанских» и занимались наркотой — думаю, Бур работал на них, — разнесли на куски вместе с «мерсом». Статейка тупая, но рядом фотка — по свежим следам. Я сразу понял — это работа Бурова.

— Оклемался, вычислил этих ребят и взорвал? — спросил Арчи.

— Почти так. Но сам он не смог бы провернуть такую операцию. Я навел справки: газетчик был прав. Бур и вправду обратился к конкурирующей группировке. Вроде как, к айзерам. Ему и помогли отомстить. Обоюдная выгода…

Опять помолчали. Потом Павел Олегович продолжил:

— Вычислять его, говорить напрямую — не хотел. По своим каналам передал ему: претензий нет. Если хочешь — возвращайся. Через полтора месяца мне передали ответ без слов. Только одну фотку. Девчонка в платьице с выпускного бала, беззаботная мордашка. Шариковой ручкой поставлены кружочки на этом платье и на голове. Видимо, куда вошли пули. Я все понял. Васю он не простил.

Наконец-то Арчи посетила чудовищная догадка:

— Так это он взорвал Нину?

— Он взорвал Васю, — сказал Павел Олегович. — Конечно, он был бы рад убить его одного, не задевая никого из посторонних. Но не получилось. Когда Вася при мне, под него бомбу так просто не подсунешь. А я старался после той истории его от себя не отпускать. Сам потерял бдительность.

— Он знал, что в машине женщина с годовалым ребенком?

— Чужая душа — потемки. И я копаться в ней не собираюсь. После Боснии я его не видел. Таким, каким он был — бабу с пацаном взорвать не смог бы. А теперь он другой. Кроме того, считаю, ты сам дал объяснение, почему мои люди тихо эвакуировали тебя из больницы: только думаю, что целью Бура был Вася. Но ничто не могло мне дать гарантии, что у взрывника не нашлось заказчиков именно для женщины и ребенка. Если человек ушел в наркоту — колется или торгует, — у него уже другие глаза. И мозг. А рисковать я не имею права. Тем более, взрывчатку заложили ночью у дома Васиной подруги, а рванули только среди бела дня.

Павел Олегович сделал паузу и отхлебнул коньяк. Говорил он медленно и с очевидной неохотой, особенно о двух своих бывших военных друзьях: Василии и Буре.

— Еще вопрос, Главбух, — решился Арчи. — Прошло-то не день, а два месяца. Ты это знал с самого начала? Или сегодня выпало «окно», и ты решил мне все рассказать?

— Работать по первой версии — версии Бура, я начал уже на второй день. Когда понял, кому предназначался основной заряд. Уже вскоре я имел полный расклад: где в тот день был Бур, у кого он покупал «пластид». Нашел даже пацана, который делал отвлекающий маневр. Кстати, удивляюсь вам с Нертовым, почему не отработали мальчишку? Я-то сразу опросил мороженщиц и торговок на лотках по пути следования. И скоро свидетельница нашлась. Через нее я вышел еще на двух граждан и смог сложить всю картину.

Арчи мог бы сказать, что его не было в России сразу же после убийства, а потом именно он, прилетев сюда с Лазурного берега, пытался убедить Алексея: мол, нельзя отрабатывать только одну версию. Нертов тогда отмахнулся. И именно поэтому состоялся поход сыщика в больницу, завершившийся встречей с Главбухом. Но вместо этого бывший оперативник лишь проворчал:

— Кстати, удивляюсь, почему об этом Нертов не знает. Почему ты не рассказал ему сам?

— Это и мое дело. Шли параллельно, мне повезло больше. Но ты меня перебил. Картина сложилась. Я даже пригласил парня из Нижнего, который у Бура учился подрывному ремеслу. Если ты хороший ученик, то руку учителя узнаешь всегда. Он оказался хорошим учеником. И честным. Но мне не хватало малости: второго пацана, который саму бомбу заложил, пока Василий оставил машину без надзора у дома своей подруги. Так вот, вчера этот пацан нашелся. Ему сунули десять «тонн», рублей, разумеется, и отправили домой к тете — в Петрозаводск. Он деньги потратил, опять вернулся сюда бродить и бомжевать. Пацан сразу признал Бура на фотке. Следствие, сыщик, закончилось. Теперь будет приговор.

— Ты хочешь сообщить это Нертову сам?

Главбух покачал головой:

— Нет. Это мое дело. Я с Буром знаком семь лет. Впрочем, какое там — «знаком»! Однажды вечером мы вышли и прошли десять километров. Туда и обратно. Было нас пятнадцать человек. Утром, когда мы вернулись — я, Вася, Бур и еще один парень, — выпили, не чокаясь, одиннадцать раз. Поэтому Бур будет моим.

Однако скупыми мужскими эмоциями Арчи было не прошибить. Поэтому он продолжал ворчать, сетуя: мол, какого черта было надо вытаскивать его сюда? И перед разговором брать клятву, что Нертову — ни слова.

— Нашел бы этого Бура, сделал, что хотел, тогда нам все и рассказал бы. И вообще, тебе не кажется, что вся твоя «бухгалтерия» заигралась в секретность? Сначала твои люди просто не дали мне позвонить домой, жену успокоить. Потом по твоему же требованию я несу ей какую-то чушь, что «уехал в командировку». Но Женевьева — не дура, волноваться все равно будет. Не много ли сложностей?

— Ты, Николай Иванович, — Главбух неторопливо пожевал кусочек шоколадки, которой закусывал «Ахтамар», — будешь моим телеоператором. И случится это завтра. Максимум, в среду немного побегать.

— Мне придется, что ли, бегать возле вас с камерой?

— Нет, — покачал головой Главбух. — Ты сам будешь камерой. Увидишь все, что произойдет, а потом расскажешь юристу. Его я брать на эту работу не хочу. Он начал бы спорить, говорить, что это его дело. И по-своему оказался бы прав. Вернее сказать, прав на уровне своей информированности. Пока что, большего ему знать не надо. Что произойдет с Буром, он узнает послезавтра вечером.

— Интересно, обрадует ли это Нертова? — невесело усмехнулся Арчи.

— Может, и обрадует. Кстати, когда ты с ним последний раз говорил?

— Вчера днем он собирался на одну встречу. Потом исчез. Я разок пытался набрать его номер. Но он, наверное, его отключил или шарится где-то «вне зоны обслуживания».

Павел Олегович допил коньяк, Арчи сделал то же самое. После этого хозяин кабинета закрыл бутылку пробкой, давая тем самым понять, что разговор закончен.

— Главбух, Последний вопрос. На этот раз исключительно из любопытства. Я слышал, что в спецназе любят тампаксы и презервативы — ими хорошо затыкать раны. Это так?

— …

— Тогда скажи, как вы используете памперсы «бэби драй»? Я видел у тебя в прихожей целую упаковку.

Павел Олегович в очередной раз ненадолго приумолк. Он полузакрыл глаза, и было непонятно, то ли раздумывает, стоит ли отвечать на такой вопрос, то ли пытается скрыть смущение.

— Ты откуда знаешь, как спецназ использует тампоны? — наконец произнес он.

— Сразу и не вспомнить. Вроде, у Кивинова прочитал. Или у Воробьева с Карчиком.

— Еще раз прочти повнимательней. На одной из страниц написано и про памперсы.

В этот момент в очередной раз запиликала главбуховская «труба». На этот раз хозяин не стал ее выключать, а наоборот, приступил к разговору, выразительно взглянув на Арчи. Тот понимающе кивнул, быстро пожал руку и покинул кабинет.

В России мало гор, поэтому у нас нет гномов. Их заменяют существа, схожие обликом, а иногда и характером — домовые; мелкие, с кошку величиной старички с огромными бородами.

Так выглядит сельский домовой — житель недолговечной деревянной избы. Считается, что в городе домовых нет, но это конечно не так. Домовые населяют и городские здания. Другое дело, что облик их совершенно другой: тела высушены временем, а бороды осыпались, словно новогодние елки к концу января. Иной раз может показаться, что от домовых остались лишь шорохи и скрипы, пугающие по ночам жильцов.

Однако у старинного особняка графов Езерских в конце XX века был свой домовой. То есть человек, которого невозможно представить без этого дома и без которого невозможно представить этот дом. Домового звали Константин Сергеевич. Он родился за десять лет до того, как Езерские потеряли и свой особняк, и Россию. Уезжая, они оставили дом на сохранение Сергею Ивановичу, назначив его и сторожем, и дворником, и истопником. Через пятнадцать лет, когда Сергей Иванович умер от пневмонии, в особняке остался его сын — Константин.

Конечно, новая власть не собиралась платить зарплату тому, кто бережет дом для господ, мирно живущих в Париже. Поэтому, уже с 1918 года в доме появились новые обитатели. Некоторое время там был санаторий для пролетариев-туберкулезников: строение, окруженное пышным садом, напоминало загородную усадьбу. Потом санаторий перевели под Сестрорецк, и в особняке появилась школа, которая там тоже не прижилась. И стали вселяться-выметаться различные конторы. Конторы по преимуществу не первой важности — все-таки дом был на отшибе, и какой-нибудь серьезный начальник не имел желания положить на него глаз. Так сложилось, что учреждения менялись раз в пять-десять лет. Директоров с почетом провожали на пенсию (впрочем, в тридцатые их иногда расстреливали), бухгалтеры растрачивали вверенные им суммы, молодые специалисты уходили на повышение. И лишь один сотрудник неизменно оставался в штате. Это был Константин Сергеевич.

Не то, чтобы он умел поладить с любым начальством. Просто, начальникам нравилась его привычка замещать одновременно несколько ставок, получая при этом лишь одну зарплату. По характеру учреждения были таковы, что ни одно из них не могло рассчитывать на дополнительную штатную единицу. И если дворник выполняет ночью обязанности сторожа, а при надобности плотника и сантехника, таким кадром надо дорожить.

О Езерских Константин Сергеевич забыл давным-давно. Он берег не их имущество, он берег сам Дом. Пусть стены раскурочены электропроводкой, пусть в шестидесятые сломали и выкинули половину изразцовых печей — провели паровое отопление, а тогдашнему начальнику злосчастные печи показались признаком ретроградства. Медные ручки на дверях заменила какая-то дешевая дрянь — сотрудники постарались. Все равно, Дом оставался Домом — с неизменным фасадом, деревцами перед ним и постоянной фигурой дворника.

Истории про домового начались в семидесятые, а сочиняли их молодые сотрудницы. Задерживаясь в здании, они слышали странный шум, а это Константин Сергеевич без фонаря спокойно проходил по коридорам, в которых экономии ради был полностью отключен свет.

К началу восьмидесятых Константин Сергеевич схоронил жену и окончательно поселился на своем рабочем месте. В подвале давно уже была оборудована каморка, в которой он ночевал. Начальство, которому все было, как говорится, «до лампады», не обращало на это внимания.

Потом хозяева у Дома опять внезапно сменились, причем самым решительным образом. Однажды подъехала пара грузовиков, в которые меньше чем за час погрузили имущество прежней конторы. Однако никто в особняк не вселился. Вместо этого начался ремонт, да такой, какого дом не знал никогда. Во дворе оказались последние печи, потемневшие дубовые перила, двери, не менявшиеся с начала века, и груды сломанных перегородок. То и дело приезжали машины, увозившие мусор. Все это называлось «евроремонтом».

Если бы Константин Сергеевич сказал хоть слово, глядя как разбивают витраж на втором этаже или самосвал, маневрируя, разносит клумбу, сохранившую ту же форму, что и восемьдесят лет назад, простого дворника выперли сразу коленом под зад. Но он молчал по устоявшейся привычке. Поэтому пережил не только революцию и войну, но и евроремонт.

Наконец Дом стал неузнаваемым. Сперва охрана не хотела пускать Константина Сергеевича в его блестящее нутро: если ты бомжующий дворник, или дворникующий бомж, то переночуешь в вагончике по соседству. Потом новой хозяйке стало ясно, что есть технические нюансы, какие знает только этот чудаковатый, непьющий, вечно молчаливый старик. Поэтому, никто не мешал дворнику ночевать в подвале, который, кстати, в отличие от всего остального здания, евроремонту не подвергся.

Вот от функции сторожа его освободили раз и навсегда. Теперь у Дома была своя охрана. Двор (половина сада ушла под парковку) ночь напролет освещали яркие лампы. Ограда, правда, осталась прежней, но поверху была натянута сигнализационная проволока. Охранники посмеивались над старикашкой в пальто хрущевских времен, который иногда вылезал наружу в три часа ночи, видно, по старой привычке. Его угощали сигаретой, иногда пытались втянуть в познавательный разговор о судьбе и прошлом охраняемого здания. Но старик казался тупым, неразговорчивым. Максимум, что с ним можно было обсудить — вечерний прогноз Гидрометцентра.

Однако Константин Сергеевич тупым не был. Он знал то, о чем не догадывался никто из охранников. К примеру, однажды осенней ночью к нему заглянула сама Хозяйка. Сзади нее топтался решительно настроенный, но немного бледный парень, часто появлявшийся в особняке. Визитерша сказала, что завтра утром должны придти сантехники и сменить какую-то трубу. Поэтому, необходимо прямо сейчас раздолбить пол в одном месте, а потом выкопать яму возле этой трубы. Но сначала найти кирпичи, поставить их рядом и развести цементный раствор. Когда придут сантехники, это им пригодится — заделать яму.

Константин Сергеевич, ни слова не сказав, взялся за труд. Окончил он его за два часа, потом Хозяйка дала ему три сотенные бумажки, ее спутник приказал забыть эту ночь и проводил его до каморки, которую сам запер снаружи. Охранник открыл ее лишь днем. Вечером же тот самый парень, проходя мимо него, бросил на Константина Сергеевича угрожающий взгляд. А тот успел бросить взгляд на его ладони — правую украшали свежие мозоли.

Щедрая хозяйка и ее суровый любовник не знали, что Константин Сергеевич не просто дворник. Он еще и домовой, по старой привычке каждую ночь обходящий темное здание. Поэтому, он прекрасно помнил, что вечером к подъезду подъехала машина, из который вышли парень и девушка, с портфелями в руках. Они проследовали в бывший графский кабинет, где сейчас сидела Хозяйка со своим ухажером. Говорили долго — равнодушный к нынешним словам Константин Сергеевич не вникал в их смысл, не понимал его.

Но он отлично знал, что двое гостей не выйдут утром за стены особняка. Ибо он своими глазами видел, что произошло во втором часу ночи.

Помнил ли он об этом или забыл? Скорее забыл, чем помнил. Снова была осень, и снова приходилось часами собирать листья.

Глава вторая. ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ

Старшему оперуполномоченному ОУР Владимиру Федорову последнее время не везло. Началось все с того дня, когда в его дежурство некий Нертов устроил «Пирл-Хабор» в квартире на Металлистов. Все, наверное, обошлось бы, как обычно (трупом больше, трупом меньше — сегодня этим ни одного опера не удивишь), да и «злодей» оказался вполне нормальным мужиком. Только с тех пор Федорова буквально задергала горпрокуратура. И добро бы — очередной «важняк», к чему старший опер отнесся бы спокойно, у каждого своя работа. Так нет: обычный прикомандированный, казалось, такой же опер, как и сам Владимир. Только этот, по мнению сотрудника ОУР, был не просто дурак, а еще и с инициативой, что гораздо опаснее.

Когда вечером после освобождения Нертова из ИВС Федоров собирался отправиться домой, к нему в кабинет впервые заявился Санькин. Гость потребовал, чтобы «территориалы» немедленно занялись разработкой Нертова, а главная идея сводилась именно к тому, чтобы из подозреваемого превратить его в обвиняемого и надолго «забить в клетку».

Федоров попытался по-человечески объяснить этому «циркачу», что на «земле» (обслуживаемой территории) других заморочек хватает, а здесь все ясно: необходимая оборона, бандюкам настучали по мордам за дело (пусть и до летального исхода), так что нечего головы людям морочить. Только Санькин отказался что-либо понимать, да еще, вернувшись на следующее утро, зарегистрировал по входящему номеру у дежурного несколько отдельных поручений следователя. А самое неприятное, умудрился каким-то образом заручиться поддержкой надзирающего помпрокурора района. Поэтому, просто «отписаться» от поручений (мол, «установить не представилось возможным, не значится, не числится») не удалось. А тут, как назло, очередные дежурства с очередными трупами.

Попытался Федоров выйти на Санькина через его бывших коллег из соседнего РУВД, но там только руками замахали, дескать, сами еще не можем отойти от общения с «циркачем», так что «Вова, извини, но разгребываться с ним тебе придется».

А тем временем треклятый Санькин не унимался, лично перепроверяя бумаги, которые готовил Федоров для горпрокуратуры. И допроверялся-таки!

Не поленившись провести лично повторный поквартирный обход дома на Металлистов, где Нертов столь успешно настучал по головам бандитам, «циркач» выяснил, что до сей поры с жильцами никто не беседовал, о чем и объяснения у граждан получил. Затем эти бумажки аккуратно подколол к федоровской справке («в ходе бесед установить не удалось») и благополучно отправил надзирающему прокурору с копией в инспекцию по личному составу. Теперь Федорову грозило, как минимум, «неполное служебное», что за год до двадцатилетней выслуги было весьма чревато…

Сегодня, заступая на дежурство, оперативник тоже интуитивно чувствовал беду. Только не знал, откуда она появится. Но предчувствие не обмануло, поставив точку сомнениям телефонной трелью.

— Вова, давай на труп! — металлом проскрежетал в мембране трубки голос дежурного по отделу.

«Ну вот, опять жмурик. И конечно, в мое дежурство, — расстроено констатировал Федоров, доставая из сейфа ПМ и запихивая его в наплечную кобуру. — Могли бы сначала и участкового послать — авось, информация и не подтвердилась или, на худой конец, бомжик паленой водкой траванулся».

Но надежды старшего опера не оправдались. Труп был. И не чей-нибудь, а адвоката Якова Львовича Бернштейна, умудрившегося аккуратно повеситься в собственной квартире.

Якова Львовича Федоров знал лично и любил вызывать его к задержанным, требующим немедленного присутствия защитника — пройдоха-Бернштейн никогда не забывал о «комиссионных». За одного Нертова он, расщедрившись, отвалил целых сто баксов — видно, бедолага, думал наварить на перспективном клиенте не одну тысячу. Но, выходит, не наварил. И сегодня Федоров, стоя в квартире Бернштейна, рассматривал его новенькие ботинки, покачивающиеся в метре от пола.

Владелец ботинок, сводя счеты с жизнью, почему-то решил одеться, будто шел на раут — в строгий черный костюм, белую рубашку с цветастым шелковым галстуком и в эти самые ботинки. Такие же мечтал купить на осень и Федоров, только его оперской зарплаты хватило бы лишь на один, да и то поношенный. Поэтому происшедшее его слегка огорчило.

— Володя, что с соседкой делать? — осведомился участковый. — Ну, с той, которая в «контору» позвонила?

Из-за плеча милиционера выглядывала востроносенькая старушка. Она, признав в Федорове старшего, торопливо начала делиться распирающей ее информацией.

Бабуля тут же пояснила, что живет с великовозрастным племянником в квартире напротив. Час назад она (конечно, случайно!) выглянула в дверной глазок и заметила, что дверь в квартиру Бернштейна чуть приоткрыта. Удивившись такой беспечности соседа, старушка хотела захлопнуть дверь, чтобы у Якова Львовича ненароком что не пропало и (тоже, конечно, случайно!) заглянула в его жилище, чуть не наткнувшись сослепу на висящее тело хозяина. Тогда-то она и вызвала милицию.

Потом соседка начала рассказывать о странных коротко стриженных гостях, посещавших в последнее время адвоката («Кстати, я их и сегодня видела. Утром, когда ненароком выглянула в глазок!»); о том, как несколько дней назад пожарные вломились в эту квартиру и как потом негодовал вернувшийся домой Яков Львович…

Старшему оперу было недосуг слушать эти мемуары: мало ли клиентов навещает поверенного и какое отношение имеет история с пожаром к повешенному? Очевидно, надо вовремя газ выключать, когда еду готовишь. Поэтому оперативник рассудил, что бабушкины рассказки вполне сможет позднее выслушать тот же участковый, и предложил ей пока вернуться домой («Вас обязательно подробно допросят!»), а сам стал раздумывать, что бы лучше сделать с телом: то ли вызвать «скорую», то ли вынуть труп из петли, так как медики все равно откажутся возиться со жмуриком.

Попутно Федоров очередной раз оглядывал помещение, надеясь обнаружить где-нибудь на видном месте записку с текстом, вроде: «В моей смерти прошу никого не винить». Но делал это лишь на всякий случай, в глубине души надеясь на очередное чудо, которого, как известно, не бывает — чуть ли не двадцать лет службы его в этом убедили.

Старший опер не зря отработал в уголовном столько лет — он уже понял, что просто «скорой» здесь не обойтись и, по-хорошему, надо вызывать следственную бригаду да искать понятых, благо теперь за лишнюю сто пятую со службы не выгонят.

«Во-первых, — рассуждал Федоров, осторожно проверяя, нет ли записки в карманах погибшего, — безмотивный суицид — вещь весьма сомнительная. Во-вторых, Бернштейн не такой дурак, чтобы вешаться в парадном костюме, который будет испачкан фекалиями и непроизвольным мочеиспусканием. Скорее ушлый адвокат костюмчик-то положил бы где-нибудь аккуратно, мол, переоденьте после смерти в чистенькое. Впрочем, никаких видимых оснований расставаться с этим миром у Якова Львовича не было. И, в-третьих (а может, лучше, во-первых), где же та славная стремяночка, с которой бы нынешний покойник при его росте умудрился достать до потолка, дабы привязать веревку к крюку люстры, готовясь отправиться к праотцам?..»

Арчи проснулся в седьмом часу утра и сразу же понял, что от телефонного звонка. Звонил «Главбух».

— Через десять минут выходи. Буду ждать.

— А чего не через минуту? — спросонья проворчал Арчи, но трубка уже издавала мелкие гудки.

Через четверть часа, успев прожевать наспех склееный бутерброд и нацепить верхнюю одежду, Арчи вышел на улицу. Там уже стояли джип и автофургон с рекламой «кока-колы».

«Главбух», сидевший в джипе, поманил рукой, приоткрыв дверцу — полезай вовнутрь. Лишь только дверца захлопнулась, обе машины сорвались с места и помчались, разрывая занавес промозглого осеннего дождика.

— Ну, и погодка, — буркнул Арчи. — Прямо скажем, самая что ни есть подходящая для парадов, футбольных матчей и прочих состязаний под открытым небом.

— Самая подходящая для спецопераций, — ответил Павел Олегович. — Глушится любой звук.

Больше они ни о чем не говорили. Арчи было неуютно. Ему вспоминались автобусные экскурсии в детском саду, когда взрослые тети сажают всех своих подопечных в большую машину, потом куда-то везут, и только они знают — куда. Вокруг медленно и неохотно светало. Казалось, они едут вслед за уходящей осенней ночью. Впрочем, Арчи понимал, что это так и есть; по его прикидкам, двигались они на северо-запад.

Потом обе машины внезапно остановились. Из полумрака вынырнула фигура в плаще и доложила высунувшемуся из джипа «Главбуху», что «все на месте».

— Спят?

— Ни фига не чуют. У них свет горит, музыка шпарит. В окно заглядывать не стал — во дворе собака. Вроде, кавказская овчарка.

— Хорошо. Грейся в автобусе.

Арчи видел, как парень торопливо залезает в автофургон. Оттуда выскочил другой боец. На его лице была черная маска, а в руках — небольшой чемоданчик.

Машины снова двинулись, но уже значительно медленнее. Потом они остановились. «Главбух» протянул Арчи какой-то предмет, который тот сразу не разглядел в темноте. Лишь потом понял, что это черная маска из плотной ткани, с небольшими вырезами для глаз, ноздрей и рта.

— Натяни, как следует.

— А если я захочу почесаться и ее сниму? — невинным голосом заметил Арчи.

— Тогда тебе придется самому убить того, кто тебя увидит без маски, — без малейшей улыбки ответил Павел Олегович.

— Я пойду с вами, — Мила решительно поднялась с кресла. — Не думайте, я не барышня, которая только и может, что биться в истерике. К тому же сидеть просто так здесь, на Чайковского, когда Алексея, может, убивают, я не могу.

Но Гущин был непреклонен. К тому же его поддержал Юрий Александрович. По мнению сыщиков, в данном случае самое лучшее, что могли сделать в настоящее время женщины — находиться в квартирах Нертова и Иванова рядом с телефонами.

— Я могу вас понять, Мила, — Гущин старался говорить как можно спокойнее и убедительнее, — Однако поймите и вы меня: ни спецподготовки, ни связей, ни навыков сыска вы не имеете. Но все равно куда-то рветесь. Это лишь эмоции и к тому же сейчас достаточно вредные. Впрочем, и знание кунг-фу, которым столь гордится Женевьева, в настоящее время не спасет. Да, ждать — гораздо труднее, чем догонять. Но вам придется остаться здесь. Мы задействуем всех людей, чтобы разыскать ребят. А самое лучшее, чем вы поможете, повторяю, дежурство у телефонов.

Услышав нелестный отзыв в свой адрес, Женевьева попыталась вскочить, чтобы высказать все, что думает о Гущине, но снова села на место под угрюмым взглядом Александрыча:

— И никакой самодеятельности. Не знаю, как во Франции, а здесь работать будем так…

Оставшись одна, Мила не находила себе места, размышляя о том, что же могло произойти с Алексеем? Судьба его друга в этот момент волновала девушку гораздо меньше. Впрочем, как говорится, сердцу не прикажешь.

Положив рядом телефонную «трубу», Мила начала зачем-то готовить еду («Вдруг он сейчас вернется голодный?»), хотя в глубине души понимала: стряпня — лишь возможность спастись от предчувствия беды…

«В-третьих, — размышлял оперативник, — где же та славная стремяночка, с которой бы нынешний покойник при его росте умудрился достать до потолка, дабы привязать веревку к крюку люстры, готовясь отправиться к праотцам? Ан, нет ее! Дрыгая в конвульсиях ногами, Яков Львович, видно, нечаянно задел лестничку. Да так, что она, аккуратно сложившись и помахивая своими ступеньками словно прокладка крылышками, полетела из комнаты за угол, через прихожую, и повисла на крючочках в туалете. Ай, да лесенка!..»

— Эй, Миша, здесь до меня никто ничего не трогал? — Федоров вопросительно посмотрел на переминающегося с ноги на ногу участкового. — Спроси-ка у нашего водилы. Он ведь тоже поднимался сюда…

Но ни Миша, ни водитель дежурного «уазика», естественно, поперед всех в пекло не совались и вместо того, чтобы что-то трогать, раздумывали только об одном: как побыстрее закончить тягомотину и вернуться в райотдел?

— Ну-ка, дай фонарик, — старший опер навел дополнительный луч света на шею повешенного. Но и без этого луча, превратившего лицо Бернштейна с вывалившимся языком в еще более страшную маску, на шее адвоката была видна странгуляционная борозда. Нет, не в месте, где веревка, на которой висело тело, плотно обвила горло, а чуть пониже и параллельно плечам, словно ошейником шею натерло…

Дважды удушить сам себя Бернштейн не мог. И ни одна экспертиза не подтвердила бы самоубийство при таких следах удушения.

— Та-ак, приехали, — вздохнул Федоров, — придется вызывать опергруппу. Миша, дуй за понятыми; сержант, стой у входа и никого в квартиру без нас не пускай, а я пока быстренько еще разок пообщаюсь с соседкой…

Но перед тем, как отправиться к любопытной бабуле, старший опер быстро, хотя и аккуратно, еще раз прошелся по квартире, с помощью носового платка (не оставлять же везде собственные отпечатки пальцев!) пооткрывал ящики письменного стола, бар, платяной шкаф, не поленился поинтересоваться кухней и вешалкой с одеждой в прихожей. Результаты беглого осмотра заставляли слегка призадуматься: нигде не было видно ни солидного портмоне хозяина квартиры, из которого тот обычно доставал свои «комиссионные», ни золотого перстня-печатки, ни «ронсоновской» зажигалки с маленьким камешком, играющим на свету всеми цветами радуги. Хотя отсутствие любой из этих вещиц, знакомых Федорову по встречам с Бернштейном, еще ни о чем не говорило (предположим, перстень мог куда подальше засунуть, а зажигалку забыть в конторе), но все в совокупности наводило отнюдь не на веселые мысли.

На входных дверях следов взлома в глаза не бросалось. Что же касается нежданного гостя или гостей, то, очевидно, предчувствие беды при их визите хозяина не посетило — иначе осторожный поверенный ни за что бы двери не открыл.

«Что это: хищение, сопряженное с инсценировкой убийства, или убийство с легкой инсценировкой хищения?» — старшему оперу очень бы хотелось знать ответ на этот вопрос. Тут он вспомнил, что бабуля что-то говорила о коротко стриженных несимпатичных гостях адвоката и о том, что недавно взламывалась дверь в его квартиру. Пусть это были обычные пожарные, но уточнить детали этих «мелочей» следовало незамедлительно. И Федоров отправился в соседнюю квартиру.

— А если я захочу почесаться и сниму маску? — невинным голосом заметил Арчи.

— Тогда тебе придется самому убить того, кто тебя увидит без нее, — без малейшей улыбки ответил Павел Олегович.

Арчи пожал плечами. Однако маску натянул старательно.

Потом «Главбух» (Арчи так и не разглядел, когда тот успел напялить такую же черную «спецназовку») выскочил на узкую и мокрую асфальтовую дорожку. Рядом с ним оказались четверо ребят в камуфляже и масках. Разумеется, в руках у них были автоматы.

В промозглом тумане можно было различить несколько строений. Одно из них, с освещенными окнами, было совсем рядом. За ним никаких иных домов не было, что делало его похожим на известную «хату с края».

Арчи полез было на улицу, но Павел Олегович остановил его движением руки.

— Я же должен все видеть, — сказал Иванов. — Меня взяли как синтез оператора и телекамеры.

— Видеть будешь чуть позже, — отрезал «Главбух». После этого достал маленький передатчик и негромко сказал в микрофон: — Миша, можешь отключать.

Судя по всему, эти слова были сигналом. Павел Олегович и его люди быстро направились к дому со светящимися окнами. Арчи смотрел им вслед.

Во дворе злобно залаяла собака, потом коротко взвизгнула и умолкла. Издали донесся треск. «Дверь ломают», — определил Арчи. Послышалось несколько негромких хлопков, напоминавших выстрелы. То ли оружие было с глушителем, то ли это туманно-дождливое утро и впрямь обеспечивало идеальную звукоизоляцию.

Прошло еще минут пять. Наконец, к машинам подошел Павел Олегович. Сначала он сказал по рации:

— Миша, можешь включить. И слушай, что они говорят. Если кто-нибудь захочет сообщить о происшествии — вырубай опять.

Потом обернулся к Арчи:

— Полный порядок. Ребята заранее нашли телефонную шахту и на десять минут перерезали провод. Сейчас восстанавливаем. Нам пора туда.

— На суд?

— Суд уже был, — нахмурился «Главбух». — На опознание…

…Вскоре потянуло едкий запах дыма, начавшего просачиваться сквозь щели люка подвала. Нертов непроизвольно рванулся, но веревки были завязаны профессионально — даже встать возможности не было. «Все, отвоевался. А труп папы-Горина уже гниет в окрестностях Питера», — вспомнились некстати слова киллера. — Значит, Милу тоже разыграли, как мелкую карту, — вдруг понял Алексей. — Все звенья одной цепи: и убийство Нины, и Александрыч, и депутатские заморочки, и ивченковский органайзер, и даже Мила. Господи, ее-то за что?..»

Алексей зло рванулся и покатился по полу. Но делал он это не как обреченная, задыхающаяся от угара жертва, а совершенно целенаправленно, стремясь использовать последний, пусть даже ничтожный шанс, чтобы спастись. Почему-то в минуты самых больших неприятностей он вспоминал старую японскую сказку про двух лягушек, попавших в крынку с молоком. Одна из них, попрощавшись с жизнью, поджала лапки и утонула. Другая же плавала до тех пор, пока молоко, взбиваемое лапками, не превратилось в масло, после чего лягушка выпрыгнула на волю.

«Не дождетесь!» — Алексей катался по подвалу, надеясь найти хоть забытую здесь косу, хоть какой-нибудь более-менее острый предмет, коих предостаточно должно валяться среди прочего хлама. Однако подвал был пуст, за исключением пары бочек, об которые Нертов ударился в темноте.

Только бочки, бетонный пол и катающийся по нему связанный человек!

«Бочки! Там же железные ободы!» — Алексей извернулся и ударил по одной из них связанными ногами. Бочка качнулась, но устояла. Тогда Нертов, перевернувшись на спину, повторил свою попытку, стараясь попасть ближе к верхнему краю. Бочка качнулась сильнее, и пленник услышал, как что-то звонко упало на пол.

Извиваясь, словно уж, Алексей подкатился к бочке с другой стороны и чуть не вскрикнул от пронзившей его боли: осколок разбившейся бутылки, легко прорезав легкую одежду, глубоко впился в плечо. Другой осколок бритвой полоснул по лицу, отчего засаднило бровь, а левый глаз стало заливать чем-то липким. Но это была не просто боль, а надежда на возможное избавление! Не обращая внимания на порезы от стекол, на которые натыкался в темноте, Нертову удалось прихватить пальцами связанных сзади рук один из осколков. Затем пленник начал перерезать путы, стягивающие запястья. Дым уже начал щипать глаза и нос, плотно стянутая веревка мешала быстро от нее избавиться, но Алексей был уверен, что непременно сумеет это сделать. И действительно, вскоре руки оказались свободными. Еще быстрее удалось перерезать веревку на ногах, хотя это и стоило двух очередных порезов.

Нертов вскочил, сорвав со рта мешающий дышать скотч, и, спотыкаясь в темноте, удерживаясь, чтобы не облизать саднящие губы, нащупал ступени лестницы, ведущей к люку, закрывавшему вход в подвал. Тогда пленник поднялся на несколько ступенек и попытался откинуть крышку люка. Но это сделать не удалось — юрист перед уходом киллера слышал, как тот двигал наверху что-то тяжелое — наверное, поставил на крышку люка груз, вроде сундука. А дым все больше щипал глаза, принуждая расстаться с надеждой на избавление…

Словоохотливая соседка, налив чашку чая емкостью, наверное, в полчайника, с удовольствием продолжила свое повествование, попутно говоря о всяких жизненных неурядицах.

— Я как чувствовала, что-то будет, — доверительно шепелявила старушка. — Вот на днях Яковом Львовичем шибко интересовался один из «органов». А после его ухода квартира-то и полыхнула. М-да… А нынешние-то гости, — тут старушка грустно вздохнула. — Толик мой, племянник горемычный, кажись, видел этих нехристей…

Федоров тут же уцепился за этот вздох и «горемычного племянника», с грехом пополам вытянув из бабули, что ее Толик очень болеет. Что касалось начала болезни — здесь оперативнику все было ясно: племянник — обыкновенный алкаш, гопничал возле ближайших ларьков. А вот, как говорится, течение «заболевания» сотруднику уголовного розыска понравилось гораздо меньше. Поэтому, слушая словоохотливую старушку, он все пристальнее поглядывал в угол кухни, где стояли мусорное ведро и пустые бутылки из-под «колы» и пива.

Перехватив взгляд Федорова, бабуля, еще раз вздохнув, сообщила, что это она вынуждена собирать и сдавать бутылки, так как пенсии ни на что не хватает. Но в этом-то оперативник как раз и не сомневался. Естественно, если живешь в одной квартире с наркоманом, то на прокорм обоих не хватит не только пенсии. А что Толик превратился из обычного алкаша в наркошу, сомнений почти не вызывало: из мусорного ведра высовывались одноразовый шприц и пустая бутылка из-под уксуса. К тому же полное отсутствие тары из-под какой-нибудь паленой водки, но в то же время наличие «неоприходованной» стеклопосуды, сдав которую, любой уважающий себя алкаш купил бы хоть бутылку «красной шапочки», хоть настойку овса, тоже давало пищу для размышлений.

На всякий случай оперативник мимоходом поинтересовался здоровьем гостеприимной хозяйки. Выслушав в ответ длиннющий монолог с перечислением болезней всех старушек из этого дома, Федоров понял главное: уколов бабушке никто не назначал. А вот племянничек начал последнее время (а может, и не последнее) «лечиться» от своей болезни. И именно уколами. Во всяком случае, он сам об этом говорит тетушке, готовя на кухне очередную порцию довольно вонючего «лекарства».

Впрочем, состояние здоровья Толика было интересно сейчас гораздо меньше, чем он сам: по словам бабули выходило, что ее племянник заходил домой именно в тот момент, когда из квартиры Бернштейна удалялись «неприятные гости». А следовательно, не исключено, что Толик мог назвать их приметы более толково, чем тетушка. «Если, конечно, не “наширялся” перед тем», — размышлял Федоров.

— Нам пора туда.

— На суд?

— Суд уже был, — нахмурился «Главбух». — На опознание.

Из автобуса вышел парень в маске и вытащил за собой парнишку лет пятнадцати. У того руки были в наручниках, а на глазах — повязка, такая мощная, будто глаза забинтовали.

До забора было совсем недалеко. Видно, когда штурмовали дом, им никто не воспользовался, потому что ворота были заперты. Один из парней ловко перемахнул забор, открыл ворота. Возле калитки валялся дохлый волкодав. Стараясь не вступить ногой в окружающую его лужу из воды и крови, Арчи перешагнул через собаку.

Дверь была, разумеется, выломана. На полу лежал первый труп — какой-то выходец с далеких южных гор. Его тоже пришлось перешагивать.

Сам домик, неказистый на вид при взгляде с улицы, изнутри оказался необычайно богатым. Однако это богатство было сродни сокровищам сорочьего гнезда, в котором смешаны серебряные ложки и бутылочные осколки. Дорогой телевизор в столовой, музыкальный центр с колонками, напомнивший Арчи его школьные дискотеки. Масса ковров на полу, на стенах, причем, явно не дешевых. Все это освещала голая лампочка, болтавшаяся, как висельник. Из-под старых обоев в некоторых местах выглядывали голые доски.

И всюду остатки еды. Тарелки на столе и прохудившемся диване. Куски колбасы, хлеба, банки из-под икры, остатки непонятного неаппетитного мяса. Запах еды мешался с запахом грязного тела, табака и еще какой-то неизвестной дряни.

— Свин, — заметил один из людей «Главбуха».

Тот понимающе кивнул. Наркотики вызвали у обитателей этого дома дикий аппетит, который те утоляли всю ночь.

Арчи глядел не на последствия наркоманского пиршества, и даже не на трупы у входа, и другой, чьи ноги высовывались из кухни. Его привлекал живой человек — невысокий бородач, единственный, кто был в помещении без маски. Он был в наручниках, но смотрел спокойно, будто не удивляясь произошедшему.

— Вот и встретились, Буров, — сказал «Главбух».

Сзади послышался шум. Арчи обернулся и увидел, как боец «Главбуха» буквально забрасывает в дом парнишку, который побоялся перешагнуть через труп, нечаянно наступив на него вслепую.

— Можно, — разрешил Павел Олегович.

С парнишки сдернули повязку, и тот изумленно уставился по сторонам. Его трясло, и Арчи не удивился, если бы парнишку сейчас вытошнило. Но его привели сюда не для этого.

— Это он? — задал вопрос «Главбух».

— Да, — испуганно, но уверенно подтвердил парнишка, — он мне приказал прицепить эту штуку к машине.

— В машине была женщина с ребенком? — спросил «Главбух».

— Да, — почти прошептал парнишка, будто понимая, насколько для него невыгодна констатация этого факта.

— Это так, Бур?

— Все так, — спокойно ответил тот. — Только я этому говнюку ничего не приказывал. Он согласился за пятьсот баксов.

— Все ясно. — По знаку «Главбуха» двое бойцов подхватили Бура и втолкнули в соседнюю комнату. Павел Олегович пошел следом.

— Дядя, скажите, меня не убьют? — парнишка обратился почему-то именно к Арчи. Тот не стал его обнадеживать.

Из комнаты вышли «Главбух» и его люди.

— Можешь посмотреть, — предложил он Арчи.

— Тебе я верю, — ответил тот, делая ударение на первое слово.

— Хорошо, уходим.

Бойцы быстро облили пол и стены бензином. Арчи уже стоял на пороге, когда «Главбух» обратился к парнишке:

— А с тобой как скажешь быть?

— Я маленький, — прошептал тот. — И больной…

— Когда ты убивал моего друга, — констатировал «Главбух», — ты был большим и здоровым. («Чего он про Нину не сказал?» — почему-то обиделся Арчи). Но ты и правда еще мелкий. Поэтому, получишь шанс. Если вылезешь из этого дерьма, то запомнишь урок.

По знаку «Главбуха» один из бойцов снова плотно завязал пленнику глаза и увел его в сторону машин. «Самая подходящая погода для спецопераций», — вдруг с нарастающим ужасом вспомнил Арчи слова Павла Олеговича.

Сойдя с крыльца, последний из бойцов поджег бензиновую струйку, вытекавшую из дома. Пока они бежали к машинам, Арчи хотелось оглянуться, но нельзя было терять темп.

Лишь когда сели в машины, «Главбух» на секунду обернулся.

— Мразь, — неизвестно к кому обращаясь, процедил он…

Выбраться из подвала горящего дома не удалось — Алексей перед уходом киллера слышал, как тот двигал наверху что-то тяжелое — наверное, поставил на крышку люка груз, вроде сундука. А дым все больше щипал глаза, принуждая расстаться с надеждой на избавление.

Тогда Нертов поднялся еще на ступеньку выше и попытался встать под крышкой люка, словно один из атлантов под балконом эрмитажного портика. А затем, как на силовой тренировке, толкнул изо всех сил доски наверх.

Знай киллер, что пленнику удастся избавиться от пут — он наверняка задвинул бы лаз в подвал чем-то более тяжелым, чем старый кухонный стол, который от усилий Нертова приподнялся вместе с крышкой люка и съехал с нее на пол, отчего в подвал ворвались раскаленный воздух и клубы дыма. юрист откинул крышку до конца и, живо натянув на голову куртку, выскочил из подвала. Времени пробираться к дверям у него не было, так как огонь уже вовсю жрал деревянное строение. Поэтому Нертов, слегка опалив волосы, «рыбкой» выпрыгнул на улицу, увлекая за собой остатки оконного стекла, и бегом рванул к забору, подальше от полыхающей дачи.

— Стоять! Руки за голову! — прямо перед Алексеем, выскочившим за калитку, направив на него ПМ, стоял здоровенный прапорщик в милицейской форме и неуставных полусапожках. Чуть поодаль от стража порядка стоял обшарпанный «уазик» с синей мигалкой, из которого выбирался еще один милиционер.

Алексей представил свой внешний вид: опаленные волосы, залитое кровью лицо, одежда, тоже испачканная кровью и подвальной грязью… А еще этот прыжок из дома, наверняка замеченный милиционерами. Кто стоит перед ними: ЮДПД — юный друг поджигателей домов? Случайно не угоревший на даче бомж, облюбовавший ее под временное жилье? Просто вор?.. Оправдываться и вообще что-то говорить сейчас было бессмысленно: коротко — ничего вразумительного не получится, длинно — не разберутся. Поэтому Нертов молча подчинился и поднял руки.

Он не ошибся: ни одному его слову, что случайно оказался в доме, не поверили. Ни менты из маленького областного отделения, зачем-то проезжавшие по дачному поселку, ни дежурный, к которому доставили задержанного. Более того, когда пожилой и тучный капитан с красной повязкой на рукаве услышал, что сгоревшая дача не принадлежит ни самому Нертову, ни его знакомым, то Алексею было сразу же заявлено о его причастности к поджогу.

— Так, Гена, прокинь-ка этого гаврика по ИЦ, и в клетку его, пусть сидит, пока начальство не приедет и хозяина дачи не найдут, — капитан подозрительно покосился на задержанного. — А ты, голубок, подумай покуда, может, что захочешь вспомнить…

На просьбу Нертова дать возможность позвонить домой, предупредить близких, чтобы не волновались, дежурный лишь проворчал, мол, не хрен названивать, не успел в милицию попасть, так сразу к телефону — посидишь, остынешь. Часа через три, если все в порядке, сам домой поедешь, всех расцелуешь. А физиономию свою можешь пока умыть — в «аквариуме» есть кран.

— Правильно, Кузьмич, — вмешался в разговор молоденький сержант — помощник дежурного, — у меня телефон и так едва работает…

Примостившись на жесткой неудобной скамье за прозрачной дверью, Алексей заметил, как помдеж Гена, которому капитан велел позвонить в Информационный центр, взволнованно подошел к своему начальнику с бумажкой. По обрывкам разговора Нертов понял, что влип капитально: кто-то поставил на него «сторожевик» — то ли объявил в розыск, то ли просто очень долго и безуспешно пытался поговорить «по душам». В этой ситуации, как юристу было прекрасно известно, его никуда не отпустят: в ИЦ местным ментам сообщили, кто из их коллег и интересуется задержанным.

«Все, приплыли! — с горечью подумал Нертов. — Теперь начнут названивать в город, сообщат заинтересованному лицу о задержании, потом, если меня какой-то идиот объявил в розыск, передадут ему или препроводят за несимпатичную решетку. А самое главное, позвонить Миле или Николаю, чтобы успокоить их, скорее всего не разрешат, мол, “вор должен сидеть”. В общем, финиш».

Алексей не ошибся: действительно, бдительный Филя Санькин втихаря от Латышева поставил на подозреваемого «сторожевик», в глубине души рассчитывая, что Нертов обязательно должен где-нибудь влипнуть в историю, после чего вопрос с арестом будет облегчен. А у местного дежурного появились дополнительные основания оставить задержанного в «аквариуме» по крайней мере до утра. Не ошибся Нертов и в том, что возможности связаться с друзьями у него не будет — когда дежурный ушел спать, а Алексей повторно попросил набрать городской номер, сержант категорически отказался (мол, на междугородние переговоры не выделяют денег), а после угрозы пожаловаться в прокуратуру, просто послал задержанного подальше, сказав, что тот может хоть голову себе расколотить о дверь «аквариума» — последняя все выдержит.

Единственное, что Нертов не знал — дозвониться до Санькина из дежурки тоже не удалось: Фили не было в кабинете, телефон которого был им оставлен информцентру…

— Здравствуй, Толик. — Федоров старался выглядеть как можно приветливее, смотря на высокого мужчину весьма неопределенного возраста, появившегося на кухне. — Присаживайся.

— Я сейчас еще чашечки принесу, — вдруг засуетилась старушка, взглянув на угрюмого племянника. — Я ненадолго, — и выскользнула в комнату.

— Присаживайся, — еще раз повторил оперативник, прикидывая, успеет ли он оказаться у двери раньше, вздумай великовозрастный племянничек попытаться удрать — не любят наркоманы говорить с «ментами». Но Толик, хоть и настороженно, а на край стоящего у стола табурета присел.

Разговор не клеился, наркоман старательно отводил взгляд и бесцельно перебирал руками край рваненькой клеенки, которой был застлан стол. Федоров решил воспользоваться проверенным способом, чтобы начать беседу. Он достал из кармана пачку сигарет, заметив, как напрягся собеседник, смотря за движением руки оперативника. Впрочем, сигарету Толик взял, хотя и не очень уверенно. Федоров похлопал себя по пиджаку в поисках спичек и снова обезоруживающе улыбнулся, разведя руками:

— Вот, брат, житуха, про огонь-то я и забыл. Бывает…

Неизвестно, или неофициальное обращение «брат», или улыбка сделали свое дело, но Толик пошарил у себя в кармане, извлек оттуда желтую зажигалку с маленьким блестящим камешком, сверкнувшим на свету словно радуга, и протянул оперативнику:

— На, прикури.

Федоров, затягиваясь теплым дымом, уже понял, что именно эту вещицу он раньше видел у Бернштейна. И вообще, не может быть у порядочного наркомана или алкаша, который пропил все, что можно в собственном доме, предметов фирмы «Ronson». Надеясь, что Толика удастся «расколоть» именно сейчас, используя эффект неожиданности, оперативник, ткнув пальцем в сторону зажигалки, пошел в атаку:

— Спасибо. А теперь расскажи, куда ты дел остальные шмотки из квартиры адвоката, которую сегодня грабанул?..

Федоров угадал правильно. Да, сегодня, мучаясь от желания «ширнуться», Толик собрался в «гости» к соседу. Ключ от квартиры у него был припасен заранее — несколько дней назад, когда пожарные взломали дверь, а Иван Гущин, убедившись, что трупа в квартире нет, уехал по своим делам, на свою площадку с улицы вернулся Толик. Улучив момент, он заглянул в соседнюю квартиру и стащил с гвоздя в прихожей связку запасных ключей. Дальше пройти ему не удалось, так как один из пожарных просто выгнал его из помещения.

Сегодня же утром Толик выбрался на лестницу именно в то время, когда от адвоката выходили клиенты. Это-то и наблюдала тетушка наркомана. Только она не сказала оперативнику одного: заметив любопытный носик, выглянувший из комнаты, Толик захлопнул дверь, прошипев, чтобы «старая карга» не высовывалась. Поэтому старушка не успела заметить, что вместе с клиентами соседнюю квартиру покинул сам хозяин. Толик же это заметил и, чуть выждав, спустился следом по лестнице. Он видел, что адвокат сел вместе с гостями в припаркованный посреди тротуара «мерседес» и поспешил назад: на скорое возвращение Бернштейна рассчитывать не приходилось, а потому лучшего случая «подломить хату» не было.

Только все оказалось не так, как рассчитывал Толик. Яков Львович в машине никуда ехать не собирался, а лишь взял там забытые гостями документы, после чего, махнув рукой отъезжающим, вернулся к домой. Отступать взломщику было некуда: хозяин квартиры был мастак во всяких юридических штучках. А идти на зону Толику не хотелось. Так что, услышав, как открывается дверь, он прислонился к стене комнаты и решительно вытащил из брюк кожаный ремень.

Яков Львович быстро прошел в помещение, не ожидая нападения. Поэтому Толику удалось накинуть на шею адвоката сзади импровизированную удавку и изо всех сил стягивать ее, пока хозяин квартиры не затих. Ремень злоумышленник снова вставил в шлевки брюк и старательно обыскал убитого. Массивный золотой перстень легко слез с пальца и был чуть позже обменен на несколько доз «дури». Набитое деньгами портмоне и блестящую зажигалку злоумышленник рассовал себе по карманам.

Затем он заглянул в буфет и в бар, проверяя, нет ли там чего ценного. Но ничего эдакого в глаза не бросалось. Подумав, Толик решил, что нельзя жадничать, найденных денег и перстня на ближайшее время хватит. В квартиру же можно будет вернуться чуть позднее. Потом ему в голову пришла мысль: неплохо, если все будут думать, что адвокат сам повесился. «Гость» нашел на антресолях в туалете среди прочих хозяйственных вещей и инструментов кусок веревки, взял стремянку, с ее помощью подобрался к крюку лампы, висевшей посреди комнаты…

Самое трудное оказалось засунуть адвоката в петлю. Тут пришлось уже воспользоваться стулом, а стремянка была убрана на свое место. «Правильно, — решил Толик, — с лестницы хрен кто будет вешаться. А про стул я хорошо придумал. Придут менты — нате вам: и покойничек, и стульчик!..»

Когда преступник, уходя, собирался запереть квартиру на ключ, то услышал шаркающие шаги из-за дверей собственной квартиры. «Черт, опять старая карга шпионит!» — со злостью подумал Толик и, не дожидаясь, пока старушка припадет к любимому ею глазку, рванул вниз по лестнице, оставив дверь незапертой.

— А теперь расскажи, куда ты дел остальные шмотки из квартиры адвоката, которую сегодня грабанул? — донесся до Толика голос оперативника.

— Чего, какие вещи? Я ни при делах… — начал было мямлить подозреваемый, но вдруг отчетливо понял, что влип. Влип окончательно и бесповоротно: менты знают все, раз уж пришли сюда и караулили его. «Это все старая карга!» — подумал он как раз в тот момент, как старушка появилась в кухне, держа в руках надтреснутую чашку, до сих пор не пропитую племянником.

Толик неожиданно резко оттолкнулся руками от стола, отчего Федорова отбросило вместе с табуреткой к подоконнику. А племянник в этот момент схватил с другого стола здоровенный тесак и, вцепившись тетушке в жиденькие волосы, рванул ее на себя, приставив лезвие клинка к горлу старушки.

— Не подходи, су-у-ка! Зарежу! Ее зарежу! — кричал Толик, прикрываясь телом заложницы и медленно отступая к дверям.

— Все, успокойся, тебя никто не трогает, — Федоров попытался осторожно отодвинуть стол, вдруг некстати вспомнив: «Чувствовал же с утра, что беда случится». Но преступник лишь плотнее приставил нож к шее:

— Зарежу-у!..

Еще до того, как помдеж столь нелюбезно запретил Нертову звонить по телефону, Кузьмич — дежурный по отделению, очевидно приняв в каптерке стакан-другой бормотухи, вдруг расщедрился и, зайдя в «аквариум», протянул Нертову бинт в стерильной упаковке и пузырек с йодом:

— На, смажь ссадины. Все равно врача поблизости нет, а «скорую» из-за пары порезов я вызывать не буду, — после чего удалился.

На самом деле глубокий порез на плече следовало бы зашить. Но Алексей решил пока довольствоваться тем, что дали. Он лишь обмазал края раны зеленкой и забинтовал руку. Остальные порезы просто, стиснув зубы, залил остатками жгучего раствора.

«Аквариум» — не лучшее место для отдыха, но усталость взяла свое, Нертов закрыл глаза и лег на неудобную скамейку, где и проспал остаток ночи. Кузьмич, наверное, в душе был человеком добрым, потому что утром притащил задержанному два бутерброда, явно собранные любящей женой для капитанского завтрака.

— На, жуй, — дежурный перехватил недоуменный взгляд Алексея, который хотел было отказаться от угощения, — мне все равно через час сменяться, а тебе еще, наверное, долго здесь куковать… Смотри-ка, а припекло тебя, парень, не слабо. Если выпустят — помажь лоб кефиром. Это — первое средство, я скажу…

Неизвестно, что бы еще поведал добродушный Кузьмич, но тут в дежурку вбежала женщина, прижимая к груди маленького ребенка. Даже издали было видно, что половину лица вошедшей заливает свежий синяк. Дежурный заспешил к ней, даже не заперев прозрачные двери на тяжелую щеколду.

Наверное, в маленьком поселке все знали друг друга, так как Кузьмич, словно родной дядюшка, приобнял женщину и, несмотря на ее рыдания, повел поближе к «аквариуму», в котором находился и кран с водой:

— Ты, Даша, не плачь, успокойся, — направляя заявительницу к умывальнику, убеждал ее капитан. — Вот умоешься сейчас, тогда и поговорим. А ребеночка-то, давай, я пока подержу…

Но женщина, хотя и доверила своего отпрыска Кузьмичу, продолжала рыдать, выкрикивая, что теперь-то ее обязательно убьют.

— Он же зверь после своей Чечни! Самый настоящий зверь!.. Я знала… Я чувствовала… Он пьяный! Убье-ет!..

Дежурному, очевидно, проблемы посетительницы были хорошо известны, и он только попутно задал несколько уточняющих вопросов. Как понял Алексей, муж несчастной, недавно дембельнувшись из армии, служба в которой проходила где-то в «горячих точках», избивает жену, когда выпьет. А пьет он постоянно. Вчера, незадолго до задержания Нертова, супруг, снова напившись, стал гоняться за женой с ножом. Так как дежурный по отделению находился с дембелем в далекой родственной связи, что не удивительно для маленького поселка, то с помощью наряда лишь отнял у дебошира оружие, оставив проспаться в родной хате, а женщину с ребенком отправил ночевать к себе домой. Утром несчастная вернулась назад, но муж снова начал избивать ее, упрекая, что позвала «ментов».

«Ах, отцы-командиры — господа правители! — думал Нертов. — Кто бы из вас думал, посылая чужих детей умирать, что даже оставшимся в живых понадобится помощь… Вон, подводников в былые времена после дальнего похода месяца на три загоняли в санатории на реабилитацию, в себя приходить, нервы и здоровье лечить. Американцы и сейчас, после всяких “Бурь в пустыне” устраивают их участникам грандиозный отдых. Так почему же у нас выбравшихся из афганского или чеченского ада пацанов бросают на произвол судьбы?..»

— Ко-озлы вонючие! Убью-ю!.. — здоровенный детина, ворвавшийся в дежурную часть, нисколько не напоминал «пацана», который не может опомниться от недавней службы. Прикладом двустволки, находившейся у него в руках, детина ударил находившегося у пульта помдежа, и сержант, как подкошенный, вместе со стулом рухнул на пол.

— Су-уки! — гулким эхом отозвался в дежурке выстрел, и вбежавшего следом за детиной прапорщика отбросило к стене.

— Дашка, б… продажная, выходи, курва! — злоумышленник с перекошенным от ненависти лицом повернулся в сторону «аквариума» и, заметив за открытыми дверями капитана с ребенком на руках, направил на них оружие. — Выходи, тварь, а то выбл…ка твоего положу. С ментом вместе!

— Эй, парень, опусти ружье, — Кузьмич попытался отвернуться от нападающего, прикрывая собой маленькое тельце. — Не балуй!

Выбежавшая из умывальника женщина бросилась к ребенку и, выхватив его из рук капитана, скрылась за спасительным выступом стены. А Кузьмич грузно потянулся к кобуре:

— Положи ружье. Тебе же сказано…

— Назад! — Нертов едва успел, как некогда его учили инструкторы-телохранители в институте безопасности, сбить капитана с ног, упав сверху. — Лежать!

Последнее приказание Кузьмичу слилось со звуком второго выстрела, и пуля-турбина двенадцатого калибра впечаталась в стену. Как раз в том месте, где перед тем стоял дежурный.

— У него нет патронов! — Нертов вскочил и бросился к нападавшему, до которого было несколько метров.

Но тот, даже если и был пьян, то оказался очень проворен. Мгновенно бросив бесполезное оружие в сторону Алексея, что на миг задержало юриста, детина выхватил из-за пояса гранату и выдернул предохранительное кольцо. В тот момент, когда сознание нападавшего уже меркло от нанесенного в голову удара Алексея, граната отлетела в сторону «аквариума»…

— Не подходи, су-ука! Зарежу! Ее зарежу! — кричал Толик, прикрываясь телом заложницы и медленно отступая к дверям.

— Все, успокойся, тебя никто не трогает, — Федоров попытался осторожно отодвинуть стол, но преступник лишь плотнее приставил нож к шее: — Зарежу-у!

Федоров замер. А Толик, увлекая за собой тоненько сипящую тетушку, начал пятиться к входной двери. Он не заметил, что дверь открылась, и в проеме показался оперуполномоченный Филипп Санькин, причинивший столько неприятностей своему коллеге — «территориалу». И сегодня, приехав в РУВД, Филя хотел продолжить работать по «делу Нертова», но именно в это время в дежурную часть позвонил участковый, передав информацию об убийстве и о том, что Федоров считает необходимым вызвать следственную группу.

Санькин, словно почуяв дичь, поймал у РУВД желающего подзаработать частника и, махнув у него перед носом удостоверением, потребовал: «На Замшина, быстро!» Теперь же, добравшись до места, Филипп сразу попал в переделку. Увидев, что какой-то мужчина приставил нож к горлу старушки и растерянного Федорова, Санькин рванулся вперед. Он надеялся, что сумеет схватить преступника за руку, отведя ее от горла потерпевшей. А тут, глядишь, и оперативник на помощь подоспеет.

Тщедушный Филя рассчитал почти что правильно, и ему удалось повиснуть на руке Толика, сжимавшей нож. Только наркоман оказался сильнее бывшего инженера и, оттолкнув старушку, стряхнул Санькина со своей руки, а затем нанес ему сильнейший удар острием клинка снизу под ребра.

Филипп на миг задохнулся от боли и поэтому не смог крикнуть, предупредить коллегу: преступник — явный подельник Нертова. Тогда он попытался прикрыть рану рукой, но и на это не хватило сил. Умирая, он медленно сполз по стене на пол, так и не дотянувшись до груди, на которую, пульсируя, вытекала кровь из пробитого сердца…

В тот момент, когда сознание детины уже меркло от нанесенного в голову удара Алексея, граната отлетела в сторону «аквариума».

Прыгая назад, к прозрачным дверям, Нертов, словно в замедленной съемке видел широко открытые от ужаса глаза женщины, прижимающей к себе ребенка, безуспешно пытающегося подняться тучного капитана и гранату, плюхнувшуюся на пол рядом с так и несъеденным бутербродом, заботливо собранным женой Кузьмича, отправлявшей супруга на дежурство.

Алексей успел упасть на гранату до взрыва. «Почему меня не было тогда рядом с Митей и Ниной?.. А эти, слава Богу, выживут…» — подумал он о женщине с ребенком в последнюю секунду перед тем, как десятки осколков должны были растерзать его тело.

Выдернув нож из тела оперативника, Толик, не раздумывая, бросился на лестничную площадку. Но путь вниз был отрезан: оттуда поднималось несколько человек, среди которых виднелась фигура местного участкового. Толик хотел было бежать в другую сторону, но дверь квартиры Бернштейна открылась и в ее проеме показалась фигура милицейского сержанта.

— Назад! Всех порежу! — заорал наркоман, выставив перед собой огромный клинок. Но тут он увидел, что и участковый, и сержант потянулись к своим кобурам, а один из людей в штатском уже выхватил пистолет из-под пиджака. — Не возьмете, менты поганые! — Толик со всей силы швырнул нож вдоль по лестнице, стараясь попасть в участкового, но промахнулся. — Не возьмете! — выкрикнул он еще раз и, перемахнув через перила, бросился с четвертого этажа в лестничный пролет.

Застывший на площадке с пистолетом в руке, Федоров услышал лишь крик летящего в небытие Толика, а затем, подбежав к пролету, увидел и его самого, нелепо распростертого на далеком бетонном полу…

Когда приехала «скорая», врач лишь уныло развел руками, взглянув на тело Санькина:

— Это, извините, не по нашей части, — и отправился к находившейся в полуобморочном состоянии старушке, чтобы сделать ей укол камфары.

— А эти, слава Богу, выживут… — подумал Алексей о женщине с ребенком в последнюю секунду перед взрывом.

Но взрыва не последовало ни через положенные четыре секунды, ни через тридцать, ни через минуту. Взрыватель почему-то не сработал, хотя мог щелкнуть в любой момент.

Осторожно повернув голову в сторону дежурного, Нертов прошептал, чтобы тот быстро вывел куда-нибудь подальше женщину с ребенком и убирался сам.

— А ты? — Кузьмич, встав на четвереньки, начал осторожно подниматься, будто это под ним, а не под кем-то еще находилась граната. Потом засуетился и добавил: — Я сейчас, только выведу и вернусь.

— Лучше скажи, куда окно выходит из дежурки? — прохрипел Нертов. — Выгляни, не бродит ли там кто, затем прячься за углом и оттуда мне крикнешь.

Кузьмич закивал головой и поспешил к выходу. Через некоторое время Алексей услышал далекое: «Никого-о не-ет!» Он выхватил из-под себя гранату, в два прыжка преодолел расстояние к месту, откуда можно было достать окно, со всей силы кинул гранату в стекло, а сам присел, перекатившись поближе к стене. Через мгновение на улице грохнул взрыв, и посыпались осколки из оставшихся окон.

Алексей направился к выходу, около которого лежали сержант и прапорщик. Оказалось, за первого можно не беспокоиться — голова была цела. Что же касалось сотрясения мозгов, то «были бы они у тебя — обязательно сотряслись, — неприязненно подумал Нертов, пару раз хлопнув Гену по щекам. — Но и так скоро оклемаешься». И правда, сержант застонал и, приоткрыв глаза, тупо уставился на задержанного.

— Не волнуйся, земляк, я уже позвонил, — заверил тот помдежа и направился в сторону безвольно привалившегося к стене прапорщика.

В дежурку ввалился запыхавшийся Кузьмич. Он бормотал, что собирался еще в прошлом году на пенсию, как чувствовал беду, но остался, хотел полностью выслугу заработать. Но заработал вместо этого ЧП.

Впрочем, бормотание не помешало капитану помочь расстегнуть одежду на груди пострадавшего, чтобы найти рану и оказать первую помощь. Однако вся помощь в конечном итоге свелась к обещанию дежурного налить коллеге стакан после «разбора полетов» — на груди милиционера оказался бронежилет, так что выстрелом прапорщик был лишь слегка контужен, но пуля не смогла насквозь пробить спецзащиту.

Капитан, посмотрев на распростертого посреди дежурки детину, обратился к Алексею:

— А ты его не того?.. Не убил?

— Жить будет, придурок. Минут через несколько очухается, — Нертов попытался снять бронежилет с прапорщика. Но Кузьмич вдруг достал из широкого кармана наручники и, взяв юриста под локоть, потянул в сторону:

— Слышь, парень, как тебя там?.. Я не знаю, во что ты влип, но минут через десять-пятнадцать пойдет электричка на Питер. До станции полкилометра по дороге направо…

Затем капитан, ссутулившись, отвернулся и, позванивая наручниками, направился в сторону нокаутированного Нертовым детины.

— Кузьмич, — окликнул его Алексей, — я, правда, не поджигал дачу. И дел на мне никаких не висит. Просто на допрос, как свидетель, вовремя не пришел. Но я вернусь. Обязательно…

Капитан как-то странно закивал головой, но Нертов уже не видел этого, ибо выскочил из дежурки и побежал в сторону станции, надеясь поскорее вернуться к Миле и друзьям.

Глава третья. ЯРОСТЬ

— Вы не представляете, Леша, что это за люди, — вдова Раскова еле сдерживала слезы, и Нертов чувствовал это даже через телефонную трубку. — Вы не представляете! Они убили моего мужа, а теперь угрожают мне. Они откуда-то узнали, что я к вам обратилась, и вот результат! Я больше так не могу…

Алексей, слушая Клавдию Александровну, все больше хмурился. Судя по ее сбивчивому рассказу, выходило, что темные силы, с которыми он боролся последнее время, пошли ва-банк: вдову Раскова подстерегли на лестнице какие-то ублюдки и, втолкнув в квартиру, пообещали сделать с ней то же, что с покойным мужем, только более изощренным способом. При этом насмерть перепуганной женщине пообещали жизнь, если она откажется от поисков убийц и, главное, вернет органайзер, из-за которого погиб Леонид Павлович. Развеяв недоумение Клавдии Александровны, один из бандитов объяснил, дескать, искомая вещь в сейчас хранится у Нертова. А раз уж он нанят вдовой, то в ее же интересах попросить вернуть органайзер по-хорошему.

Первым желанием Алексея, узнавшего об этом, было позвонить ГУВД или, собрав людей из агентства Арчи, броситься на выручку вдове. Но, подумав, он понял: все это не приведет ни к чему хорошему. ГУВД без достаточных оснований («голое» заявление вдовы в расчет не принималось) вряд ли что будет организовывать, да и не сможет надолго приставить телохранителей к вдове бывшего начальника уголовного розыска. Последнее касалось и ребят из конторы Иванова: никаких гарантий для безопасности Клавдии Александровны. Сама вдова Раскова тоже явно смирилась со всем и теперь умоляла лишь, чтоб бывший стажер ее мужа помог сохранить ей жизнь.

Нертов чувствовал, что дело давно приняло серьезный оборот и в него следовало не втягивать новых людей, а наоборот — выводить их из-под удара. «В конце концов, — подумал он, — на фиг мне сдался этот органайзер? Все равно копии уже сняты и с блокнота, и с записной электронной книжки, а главное, со злополучной дискеты. Так пусть эти друзья подавятся своей информацией». Но всего этого женщине он не сказал, а лишь пообещал достать из укромного места и ближе к вечеру привести требуемую вещь.

— Вы только никому дверь не открывайте, а когда позвонят, как обещали, по телефону, назовете вокзал и номер ячейки, куда я положу органайзер. Только не открывайте дверь, — повторил он еще раз на прощание…

Мила вошла в комнату, когда он нажимал кнопки телефона, чтобы дозвониться до Арчи. Но то ли Женька трепалась со своей новой подружкой Юлей Громовой, то ли сам главсыщик повис на трубке, раздавая поручения подчиненным — во всяком случае попытки Нертова оказались безуспешными.

Все понимающая Мила жестами показала, что еда готова, и тактично исчезла на кухне, плотно закрыв за собой дверь. Алексей, разгуливая по широкой старинной прихожей, еще несколько раз попытался набрать домашний номер Иванова, но все время слышал лишь короткие гудки.

«Нажимать кнопки тоже надо с комфортом», — Нертов опустился в кресло, но тут же вскочил, услышав хруст: оказалось, на кресле валялась Милина сумочка.

«Ну вот, наверное, я умудрился раздавить какую-нибудь пудреницу», — Алексей вздохнул и отложил сумку в сторону, очередной раз нажав клавишу «повтор» на трубке. А дозвониться до Арчи следовало обязательно. Органайзер и дискета, разыскиваемые бандитами, сейчас находились у сыщика дома. Нертов по настоянию Иванова отдал их ему, дабы тот сам посмотрел, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Посмотрел бы и, глядишь, что толковое да придумал…

Наконец удалось дозвониться. Николай сразу же, как сейчас любят говорить, «въехал в тему» и заверил, что лично привезет злополучный органайзер другу. Причем, именно сейчас, так как на вечер имеет несколько иные планы. «Ну да, иные, — усмехнулся про себя Нертов. — У меня с Милой тоже иные планы на вечер, — и спохватившись, додумал: — Были…».

Юрист рассчитывал, что сумеет проследить (на вокзале это не сложно) за человеком, который возьмет из ячейки пакет. Тем более, помощь в этом может оказать и Арчи. До вечера времени было много, так что подготовиться и организовать толковую «наружку» — не проблема. Размышляя таким образом, Нертов отправился в кухню.

По глупости он решил начать обед с одного легкого поцелуя. Всего одного, в дополнение к «спасибо». В результате суп безвозвратно остыл, а последним осмысленным движением Милы была попытка (причем, на удивление успешная!) выключить газ, чтобы запеченная свинина, предназначавшаяся на второе, не превратилась в гору углей.

Когда им удалось оторваться друг от друга, и на смену сумасшедшей любви пришла сладкая истома, Нертов вспомнил, что вот-вот появится Арчи. Он кое-как дотянулся до валяющихся на полу часов и сообразил, что Николай должен бы прибыть на Чайковского еще, как минимум, полчаса назад.

— Наверное, мы не услышали, как Коля звонил в дверь, — Алексей, осторожно высвободив руку из-под шеи Милы, начал быстро одеваться. — Извини, у меня совсем крыша съехала. Сейчас должен подойти Иванов. Это очень важно.

Он быстро поцеловал Милу в губы и, подхватив одежду, выскочил в другую комнату, чтобы снова не забыть о делах…

Но Нертов напрасно ждал Арчи. Тот не появился бы дома у друга, даже если б очень хотел: сейчас сыщик лежал на операционном столе в клинике оперативной хирургии Военно-медицинской академии, а врачебная бригада тщетно билась, чтобы вывести его из состояния клинической смерти.

— Давление… Шприц… — отрывистые команды оперирующего врача гулким эхом отзывались в белой комнате. — Атропин… Дефибрилятор…

После звонка Нертова Николай живо оделся, достал из небольшого, вмонтированного в стену и скрытого от посторонних глаз эстампом, сейфа, органайзер с дискетой, а затем направился к выходу. С первой попытки это сделать не удалось, так как выпорхнувшей из ванной Женевьеве было совершенно безразлично, по какой причине пытается исчезнуть ее друг. Главное — он собирался удрать — а сие было, ну, совершенно невозможно! Во всяком случае, в ближайшее время.

Женька обвила руками шею Арчи, а когда он попытался осторожно освободиться, заверив, что скоро вернется, хитрая француженка повела плечами, отчего накинутый на них халатик свалился на пол. Одновременно она неожиданно сделала задний зацеп, что не так заметно, как подножка и не столь болезненно, как подсечка. В результате сыщик полетел на ближайший диван, а находившаяся неподалеку Мэй-Маша обиженно удалилась к входным дверям, высказывать свое недовольство живо утащенному тапку, улетевшему при падении с ноги хозяина…

В конце концов Арчи все же удалось расстаться с Женевьевой, которая на всякий случай слегка надулась и заявила, что сможет пробыть здесь одна не более часа, после чего обязательно отправится на экскурсию по городу. Угроза возымела действие, и Николай заверил, что будет бежать чуть ли не галопом, лишь бы удалось спасти Питер от очередного вторжения сумасшедшей, хотя и очень симпатичной фурии. Он чмокнул на прощание Женьку в щеку и поскорее выскочил из квартиры.

Однако, казалось, француженка поняла слова своего избранника буквально и прилипла к окну, чтобы удостовериться, как Арчи будет выдерживать обещанный аллюр. Только увидеть это ей не удалось: Мэй, словно сорвавшись с цепи, с глухим лаем вдруг начала яростно бросаться на запертую входную дверь. Женевьева попыталась одернуть собаку, велев ей прекратить гавкать, дескать, хозяин скоро вернется. Но это оказалось бесполезным. Тогда девушка снова подбежала к окну — крикнуть выходящему из дома Николаю, чтобы он сначала успокоил Мэй или забрал ее с собой. Но во дворе никого не было видно. Лишь со стороны парадной, откуда должен был появиться Арчи, выскочили двое парней и заспешили к арке, выходящей на улицу. Один из них на бегу оглянулся, и его лицо показалось Женевьеве знакомым. В руках бегущий держал небольшой темный предмет, напоминающий портмоне или записную книжку. У Женьки вдруг защемило сердце. Она, уже не раздумывая, отперла дверь и бросилась вниз по лестнице следом за выскочившей собакой…

Николай лежал на площадке первого этажа, почти у самого выхода. Его волосы уже намокли от крови, глаза были закрыты. Женевьева оттолкнула Мэй, которая принялась облизывать лицо хозяина, и попыталась для начала нащупать пульс на руке Николая, но не смогла это сделать. Тогда девушка осторожно прикоснулась к шее, стараясь уловить ниточку сонной артерии, и одновременно приблизила ухо к лицу лежащего, чтобы уловить хоть слабое дыхание. Это удалось, после чего Женька быстро, как ее некогда учили на занятиях по травматологии, осмотрела пострадавшего.

Кроме здоровенной раны на голове, других повреждений не было заметно. Девушка с облегчением констатировала, что злополучный симптом «очков», а также кровотечение из носа и ушей отсутствуют, а значит, во всяком случае, перелома основания черепа нет. Но то, что Николай был мертвенно бледен, наблюдалось слабое поверхностное дыхание, барикардия (замедление пульса) и к тому же пострадавший был без сознания — все это не оставляло сомнений в тяжести травмы. Худшие опасения подтверждал и обрезок металлической трубы, валявшийся неподалеку.

Женька растерянно оглянулась, думая, что следует предпринять: попытаться дотащить Николая до квартиры или, лучше, сразу вызвать врачей? Но в этот момент на лестничной площадке приоткрылась одна из дверей. В образовавшейся щели, расшириться которой не давала толстая металлическая цепочка, показался чей-то любопытный носик.

— Appelez une ambuiance, s’il vous plait, — забывшись, по-французски начала Женевьева, но, спохватившись, уже чуть ли не прокричала по-русски: — Умоляю, вызовите «скорую»!

Дверь квартиры захлопнулась, но почти сразу распахнулась и уже без цепочки. Вместо носика на лестничной площадке показалась обитательница квартиры полностью. Это была девчушка, которой можно было дать на вид как лет тринадцать, так и все шестнадцать — все зависело от освещения и частоты встреч с подростками, которых в последнее время все чаще по заграничному называют тинейджерами. Ее черные застиранные джинсы были драными на коленках, а футболку заменяла не менее драная тельняшка. В руках девчушка держала пакет со стерильным бинтом…

Промахнувшись мимо уха Мэй, а потому попав рукой в ее пасть («Привет, Маша!»), отчего собака лишь обескуражено отвернула морду, девчушка присела на корточки рядом с лежащим и, не давая времени Женевьеве опомниться, начала разрывать упаковку бинта и одновременно протараторила, что она уже успела позвонить в «скорую», которая вот-вот приедет, и вообще все знает, так как здесь живет.

— Вы — подруга дяди Коли, а я — его соседка, — девчушка гордо взглянула на Женевьеву, — и Маша меня любит. А сегодня я услышала, что на лестнице кто-то разговаривает, выглянула в глазок, думала, это Шурка хочет какую-нибудь пакость сделать… Он однажды мне уже дверную ручку проволокой к батарее привязал… А там два мужика. И дядя Коля вниз бежит… А мужики не пьяные были. Они только стояли обнявшись, как гомики… А когда дядя Коля мимо пробегал — один ему по голове и дал. А потом быстро карманы обчистили, кошелек, толстый такой, забрали — и деру… Я сначала в «скорую» — их все равно уже не поймать, а потом слышу — опять кто-то бежит. А это вы…

Не переставая тараторить, девчушка деловито переместилась на корточках поближе к Арчи:

— Помогите, я перевяжу рану, а потом затащим его ко мне. Все равно предки сейчас на работе, а на лестнице лежать нельзя…

Но ни сделать перевязку, ни перенести с лестничной площадки Николая не удалось, так как сначала у парадной послышалось урчание мотора автомобиля, а потом в дверях появился врач неожиданно быстро приехавшей «скорой».

— Хоть бегите со своей псиной вслед за машиной, но внутрь ни вас, ни собаку я не возьму, — медик был непреклонен. — У человека опаснейшая черепно-мозговая травма, вероятно, придется оперировать, может, не выживет, а вы тут со всякой заразой! И вообще, шли бы лучше домой, переоделись…

— Да вы не человек, а козел какой-то! — девчушка начала яростно наскакивать на врача, но тот лишь отмахнулся от нее, словно от назойливой мухи:

— Не мешай работать.

Потом коротко переговорил по рации, бросил Женевьеве, что ее муж будет доставлен в Военно-медицинскую академию, хлопнул дверью «скорой» и медицинский форд, протяжно завывая, заспешил в сторону Карповки.

— Вам что, плохо?.. А может, налить чего-нибудь? — Женевьева услышала как бы вдалеке голос новой знакомой. — У моего папца в заначке есть коньяк. Я знаю, где…

— Нет-нет, спасибо, — все происходящее вокруг было сейчас от Женьки очень далеко, и она, взяв за ошейник Мэй, потянула собаку наверх, к квартире Арчи. — Извини, мне надо идти. Надо…

Оставив недоумевающую соседку внизу, Женевьева медленно поднялась в квартиру. Она была оглушена происшедшим и сейчас пыталась хоть немного сосредоточиться. Но перед глазами всплывал окровавленный и такой беззащитный Николя, а в голове гудел голос хмурого врача: «Сильнейшая травма… придется оперировать… Может, не выживет… вы тут со всякой заразой…».

Женька медленно опустилась на диван, который, казалось, еще хранил тепло ее любимого. «Сильнейшая травма… Может, не выживет… не выживет… не выживет… не вы…».

Француженка закрыла лицо руками. «Надо ехать к Николя. Надо немедленно ехать», — повторяла она про себя как заклинание, и ей казалось, что она слышит в ответ голос любимого, а не рассказывает сама себе грустную сказку.

«Знаешь… сегодня… лучше не приходи».

«Я тебя не оставлю».

«Тебе покажется, что мне больно… Покажется даже, что я умираю. Так уж оно бывает. Не приходи, не надо».

«Я тебя не оставлю…»

«Это еще из-за змеи. Вдруг, она тебя ужалит?.. Змеи ведь злые. Кого-нибудь ужалить для них удовольствие».

«Я тебя не оставлю».

«Правда, на двоих у нее не хватит яда… Знаешь… моя роза… я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть, что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира…»

— Я тебя не оставлю! — Женевьева вдруг вскочила с дивана, скинула испачканный кровью халатик и начала поспешно переодеваться. Она уже знала, что будет делать. Она знала, чем сможет помочь любимому. И человека, ударившего Николая по голове, она тоже знала. Точнее, видела его. Да, тогда на вилле городского депутата. Именно этот парень неосмотрительно попытался выяснить, зачем «журналистке» понадобился микрофон направленного действия. А значит, ехать следовало на эту самую виллу, и срочно.

Очевидно, Пьер Венсан, руководитель сыскного агентства, где работала Женевьева, мог бы гордиться своей ученицей — она не осталась причитать под дверьми операционной (этим никому не поможешь), а приняла единственно верное решение — немедленно, пока не успели спохватиться убийцы, раз и навсегда защитить любимого от их происков. Так, во всяком случае, считала сама француженка, размазывая по щекам остатки слез. Она, правда, забыла, что Пьер учил ее совершенно другому: главное — не ярость, а рассудок. Побеждает тот, кто более хладнокровен и расчетлив.

Но как не заставить отступать разъяренную пантеру, спасающую своих котят, так же тяжело было остановить и Женевьеву, тем более, рядом никого не было. Мэй, разумеется, в расчет не принималась. Впрочем, последнее было совершенно напрасным, так как, когда Женька попыталась выскочить из квартиры, Мэй опередила ее, чуть не сбив с ног своей упитанной тушкой, и понеслась вниз по лестнице, замерев лишь у машины Арчи, припаркованной в глубине двора.

У Женевьевы не было ни времени, ни желания бороться с ротвейлершей. К тому же француженка рассудила, что черная спутница в некоторой мере компенсирует недостаток оружия. Поэтому вскоре машина с собакой на заднем сиденье резво рванула по Петроградской стороне, направляясь в сторону Озерков.

Королева была в ярости — Рэмбо это видел, однако возможности избежать неприятного разговора он не представлял.

— Как поживает Нертов? — осведомилась она, будто речь шла о старом знакомом, которого недавно навестил ее паж.

— Он оказался подготовлен еще лучше, чем я ожидал.

— То есть, идея запечь его, как картошку, успехом не увенчалась. А теперь ответь мне, на милость, чья это была идея?

Рэмбо взглянул на Королеву. Врать он не любил, впрочем, в этой ситуации врать бы и не стоило. Сглупил, ничего не скажешь. Нет человека — нет проблемы. Теперь же выяснилось — и человек, и проблема остались.

— Моя идея.

— Я так и думала. Если бы твой крутой профессионал решил поджарить Нертова по своей инициативе, ты бы ему башку отвинтил, я тебя знаю.

— Я и так ему чуть было ее не отвинтил, — проворчал Рэмбо.

Это окончательно разгневало Королеву.

— Он твою башку спас, как ты не понимаешь! Нашему московскому куратору абсолютно все равно, живой этот Нертов, мертвый или запеченный в подполе. Ему нужны две вещи: органайзер и небольшое интервью, взятое у нашего бывшего охранничка только на одну тему: кто знает о этой находке кроме него самого? Потом, хоть ешь его в сыром виде. Так что будь благодарен своему афганскому инструктору — если бы он выполнил твой приказ, то проблема органайзера не исчезла, но крайним стал бы ты. Тоже мне мальчик — варенье съел, ложку кинул под диван, а пустую банку выбросил в окно. И никто ничего не узнает!

Рэмбо — могучий детина из тех, кто развлечения ради разбивает бутылки о свою голову, только хлопал глазами. Потом он открыл рот, пытаясь возразить повелительнице, но та уже разгневалась окончательно.

— А как ты подбираешь людей? Странно, что сам Нертов не прихватил твоего героя. Ты помнишь, как начинал искать этот несчастный блокнот? На одной квартире — куча повязанных твоих «быков». Понимаю, дешевая шпана. Но ведь кто-нибудь мог запомнить тебя! На другой, где ты должен был только допросить, отлично помнишь кого — мокруха. Плюс потерял еще одного шпаненка.

При упоминании «другой квартиры» Паж слегка побледнел. Королева продолжала:

— Да-да, ты не ошибся, тот же несчастный Расков. Не смотри на меня так. Нельзя резать сотрудников угро. Если ты не мог мыслить о чем-нибудь другом, так подумал бы хоть об этом! Скажи спасибо, сейчас у милиции хватает других проблем, поэтому они не взялись за это дело как следует. Сидел бы сейчас в «Крестах». Или застрелили бы при задержании.

Королева чуть успокоилась, достала тонкую французскую цветную сигаретку, от которой тянуло жасмином, сунула в рот. Рэмбо среагировал мгновенно, и тотчас малюсенький огонек зажигалки качнулся возле кончика сигаретки.

— Не обижайся, — Королева выпустила клуб ароматного дыма. — Тебе не приходится иметь дело с нашим московским куратором. Он говорит мне то же самое, только двжды в день. Орать, конечно, он на меня никогда не посмеет, но лучше бы орал. Каждый раз он предлагает тебя попросту списать.

— Склизкий гаденыш, — пробормотал Рэмбо.

— Склизкий. Но не гаденыш. Это, мой мальчик, полноценный гад. Я его боюсь. И тебе советую. Помнишь прошлогодний «наезд» на «Транскросс»? Тот самый, когда эта контора чуть не накрылась, если б не вмешался премьер. Так вот, местным руководителем операции был командированный из Москвы Игорь Борисович. Не удивляйся, известный тебе депутат Ивченко был в этой истории всего лишь «свадебным папой». Кое-что знал, кое-что покрывал. Развлекался аналитическими записками — отсюда, кстати, вся история с органайзером. Но отвечал не он, а Игорь Борисович. В итоге, ничего не добился, а на сдачу получил как следует по голове. Теперь вернулся в Питер. Его основной заказчик…

— Дуб?

— Береза, тополь, сосна, осина! — заторопилась Королева. — Не надо вслух о деревьях — согласно гороскопу друидов, это вредно. Если догадался, какое дерево здесь причем, лучше помолчи.

Рэмбо действительно помолчал. Королева сделала то же самое. Потом он достал сигарету, вопросительно взглянул на Королеву — та кивнула, закурил и задал вопрос:

— Как ты думаешь? Какого черта ему надо у нас?

— Могу только догадываться. Порты, коммуникации, может, чего еще. Я хочу, чтобы в Городское собрание прошел мой блок и взял кворум. Здесь наши задачи совпадают. Он помогает деньгами и московской силовой «крышей» — за это спасибо. А нам остается только грязная работа. Точнее, тебе.

— Значит, мне пора за дела, — Рэмбо обрадовался возможности закрыть затянувшийся разговор.

— Принимайся. Кстати, кто из конкурентов сегодня в твоем списке?

— Какой-то Виктор Нежданов.

— Видела недавно по телевизору. Ничего мужичок. Мне даже жалко. Ладно, пока.

И Королева позволила прощенному Пажу подарить ей один-единственный поцелуй.

Паж ушел, а она задумалась, правильно ли сделала, устроив миленку выволочку? Может, она была слишком жестокой? Парень — юниорский чемпион по кик-боксингу, никогда не был приличным организатором. Его способности наподобие собачьих — впиться в горло, защитить, вырвать у врага по приказу (нет, с последним у него бывают проблемы). Ему удается лучше всего то, что он делает самостоятельно. А вот отдать людям четкий приказ, проследить за его безусловным исполнением — с этим проблемы. Стоило ли сердиться?

Стоило. Парень получил совершенно четкий приказ и был обязан его исполнить. В крайнем случае, доложить о невозможности. Королеве часто приходилось иметь дело с офицерами, и благодаря этому ее всякий раз возмущали люди, не понимающие, что такое приказ. К сожалению, Рэмбо к ним относился. К тому же в последнее время слишком сильно давил московский куратор. Ему требовался органайзер, и она понимала — почему. Поэтому, сегодня не ограничилась тем, что организовала выволочку любимцу. Она кое-что сделала сама. И скоро сможет представить Игорю Борисовичу то, за чем Рэмбо безуспешно охотился последние две недели.

Мэй не шебуршилась, не пялилась по сторонам, как это нередко делают собаки, оказавшиеся в машине, просто глядела на Женевьеву, будто умоляя ее скорее ехать. Видимо, мысли читала.

Женька гнала машину на запредельной скорости. Гаишник попался лишь раз. Он изумленно уставился вслед, будто стараясь понять: почему он не разглядел спецсигнал на крыше странного автомобиля. Потом сообразил, что никакой мигалки у этого «жигуленка» нет и он наглый нарушитель. Постовой на секунду задумался: не познакомиться ли поближе с обнаглевшим водилой? Но тут неправильный поворот совершил «мерс», и страж порядка судорожно замахал жезлом, сочтя эту добычу более перспективной.

Никто из участников движения не догадывался, какой опасности они избежали. Женька водила прекрасно, однако на этот раз слезы мешали обзору. Ее лицо дергалось, и девушка шептала:

— Николя… Николя… Мой милый… Мой единственный… Как эти подонки посмели… Я убью их…

Лишь приблизившись к знакомым местам, она вытерла слезы. Время соплей кончилось, впереди ждал бой!

Женевьева была на прибрежной вилле лишь один раз, причем, если приехала туда днем, то отбыла в темноте. Однако ярость обострила и без того крепкую память. Поэтому она без труда сообразила, где надо свернуть с Верхне-Суздальского шоссе, чтобы через полминуты оказаться возле высоких ворот, за которыми она имела неприятное знакомство с убийцей Николя.

Ворота «жигуль» вынес, почти не снижая скорости. Возле них могла быть охрана, поэтому Женевьева резко остановила машину и выскочила наружу.

Из будки выглянул высокий парень в давно вышедшем из моды малиновом пиджаке. С недоуменным лицом он направился к Женевьеве. Сделав еще два шага, охранник поднял правую руку, чтобы покрутить пальцами у виска. Правда, рука до головы не дотянулась. Более того, парень и представить себе не мог, что это последняя минута нынешнего года, когда он мог владеть рукой.

Через секунду несчастный лежал на земле, окровавленной мордой вниз. Он стонал и лелеял свою руку, как самую дорогую часть тела, нуждающуюся в особой заботе. И это было справедливо, ибо сломанная конечность и вправду требует покоя.

Не глядя в его сторону, Женевьева рванулась к дому. Первая жертва только распалила ее гнев. И все-таки, кое о чем вспомнив, она вернулась и выпустила из машины собаку. Мэй черным метеором вылетела на пожухлую траву и теперь неслась рядом.

Разумеется, из окон их разглядели. Первым на крыльцо вылетел парень в камуфляже, размахивая дубинкой. Видимо, он собирался как следует огреть ею Женьку, но в этом намерении не преуспел — вырвавшаяся вперед Мэй хватанула его за предплечье, сбила на землю. Женевьева нанесла «контрольный» удар — ногой в голову.

Рядом раздался хриплый лай — обернувшись, француженка увидела громадного среднеазиатского овчара, летевшего в атаку. Она дождалась, когда пес приблизится, чуть ушла в сторону, позволив мохнатому телу пролететь мимо, а по дороге, вписала кулак сзади между ушей. Кувыркнувшись в воздухе, собака свалилась метрах в четырех от Женевьевы. Тут же Мэй, бросив свою жертву, впилась в овчара.

Женька так и не поняла, к какому полу относился «азиат», но для Мэй в этот день разницы не было. Бросив быстрый взгляд — дело уже сделано, — Женевьева окликнула собаку и рванулась к дверям виллы, однако из-за бани выскочил рослый мужик, сжимавший в руках штык-лопату.

Бандит собирался опустить свое оружие с размаха на Мэй, поэтому Женьке пришлось рвануть на опережение. Она с разбегу прыгнула, отшвырнув нападавшего на размытое дождями костровище, где жарким летом жгли угли для мангала.

Мужик оказался еще таким живчиком: при падении он выронил лопату, однако тотчас снова был на ногах, держа в руках свое оружие. Он широко размахнулся им, и Женьке пришлось пригнуться; лезвие просвистело над ее головой, взъерошив волосы. Тотчас же последовал прямой выпад — но неудачно: Женевьева отклонилась, и оружие прошло рядом, чуть не коснувшись живота француженки. Девушка успела ухватить лопату за черенок возле рабочей части, но насладиться завершающим ударом не смогла. Бандит дико заорал и, выпустив оружие, упал. Мэй, про которую он забыл в борьбе с Женькой, хватанула его за пах. Девушка лишь успела ухватить собаку за заднюю лапу, когда она попыталась перебраться к горлу несчастного. Впрочем, мужику легче не стало: челюсти, легко переламывающие палки, сделали свое дело. Теперь ничего не мешало обоим проникнуть на виллу.

Они ворвались внутрь одновременно. Пролетев широкий холл, француженка оказалась в большой комнате, видимо, столовой. Там недавно трапезничали: накрытый стол был заставлен грязной посудой — салатниками, блюдами, соусниками, тарелками. Естественно, Женька смотрела не на посуду, а на троих мужчин, оказавшихся в комнате. В одном из них она узнала гостеприимного хозяина, с которым познакомилась на недавних шашлычках, остальные оказались незнакомцами, но всех ждала одинаковая участь. Женевьева пришла сюда мстить за любимого человека, и если владелец виллы не знал, что его охраняют подонки — это были его проблемы. Причем, проблемы очень серьезные.

Первым это понял ближайший гость. Рука Женевьевы, словно лапа разъяренной кошки, метнулась вперед и тут же возвратилась в исходное положение. Но от мимолетного прикосновения нижняя челюсть хрустнула и вылетела из замка. Кроме того, этот удар, сделанный одновременно с подсечкой, помог гостю удариться затылком о край стола, а затем — благополучно затихнуть на полу.

Хозяин вытянул руку с пистолетом — боевым или газовым — Женька не поняла. Оружие тотчас полетело на стол, выбитое носком кроссовки Женевьевы. Хозяин поднял стул, собираясь ударить, но в последний момент решил загородиться им, как щитом. Это не помогло — удар француженки направил этот щит прямо в физиономию коммерсанта, и тот рухнул на паркет, удерживая в руках деревянные обломки.

Третий гость укрывался за столом, визжал, как свинья, и швырял в наступавшую на него Мэй посудой. Собака рычала, но шла вперед, не обращая внимания на осколки. Женевьева схватила со стола высокую, несомненно, антикварную, вазу с фруктами, подняла обеими руками над головой и швырнула в последнего противника. Тот свалился среди опрокинутой мебели и лежал там как бог плодородия, окруженный раскатившимися по полу дарами осенних садов.

Однако это было еще не все. На пороге комнаты возник бандит с карабином в руках.

— Лицом вниз, сука, замочу! — гаркнул он, видимо, не сообразив, что существ женского пола в комнате два.

Взглянув на парня, Женевьева просияла от злобы и счастья одновременно. Это был тот самый негодяй, которого она сфотографировала на вилле, тот самый, который два часа назад убегал от дома покалеченного Арчи. «Что ж, искренние соболезнования»…

Если б он мог понять, что ему угрожает, охранник выстрелил бы сразу, не тратя время на слова, подобно героям дурных штатовских блокбастеров. Но француженка американское кино не уважала и потому не знала, что после подобного заявления следует сначала разоружиться, потом содрать с себя последнюю майку и, сжав кулаки, пообещать: «Сейчас я надеру тебе задницу, сынок»! Вместо этого Женька схватила тарелку со стола и запустила ее словно диск, которым дети играют на пляже. Только масса и скорость летающей тарелки оказались поболее. Ребро посудины точно попало в переносицу парня, не позволив тому нажать на спуск. Другого шанса он уже не получил: Мэй с разбега ринулась ему на грудь и сбила на пол. Тотчас же она была впервые обижена за этот день — Женька, с криками: «Он мой!», оттащила собаку в сторону. Поднатужившись и чуть не плача, она приподняла ошеломленного бандита, снова сбила на пол, пинала ногами, опять поставила, терла морду о стену, держа свою жертву за выдающиеся уши, швырнула ударом в соседнюю комнату, вошла туда следом. Из комнаты донесся грохот сокрушаемой мебели, стоны парня и причитания Женьки:

— Сволочь… За что ты бил Николя? Убью совсем!..

Между тем, Мэй обежала виллу в поисках добычи и скоро наткнулась на подходящую жертву на втором этаже. Это был невысокий парень с пегой бороденкой, стоявший возле компьютера, за которым он недавно работал. Увидев деловито устремившуюся к нему ротвейлершу, парень ахнул, попятился, схватил с подоконника высокую вазу с цветами и швырнул в собаку. Ваза разбилась о высокий черный лоб, что не остановило Машу, а лишь увеличило ее желание поближе познакомиться с бородачем. Но тут собака наступила на кремовую розу, обладавшую роскошными шипами.

Уколов подушечку на лапе, Мэй рассвирепела еще больше, чем можно себе представить, хотя казалось, больше некуда, и рванулась в бой. Бородач неожиданно резво вскочил на стол, заступив подошвой в клавиатуру, отчего на мониторе возникла почти нецензурная запись, перескочил на подоконник и выпрыгнул в приоткрытое окно.

Убегавшему повезло: он приземлился на обширную цветочную клумбу; при этом даже не подвернул ногу. Рычащая псина почти мгновенно оказалась на подоконнике и тоже, не долго думая, ринулась вниз. Ее жертва, несомненно, обладала развитым интеллектом, понимая невозможность спасатись от ротвейлера бегством. Поэтому парень встал на четвереньки и не просто полез, а нырнул головой в подвальное оконце, которое, на его счастье, оказалось раскрыто.

Впрочем, счастье ли? Голова, шея, даже плечи, которые никак было нельзя назвать могучими, проникли в подвал без труда. Благополучно прошло и туловище. А вот с той частью тела, которая играет большую роль в жизни каждого труженика-сидельца, возникли проблемы.

Последней надеждой несчастного, когда челюсти Мэй сомкнулись на его заднице, было то, что, получив дополнительный болевой стимул, он сможет протиснуться в подвал. Увы! Надежда не оправдалась…

Понимала ли скромная (хотя и благородного происхождения) ротвейлерша, что она грызет самого высокооплачиваемого заказного журналиста Российской Федерации Александра Пожаркина? Вряд ли. Мэй не обращала внимания на вопли, доносящиеся из подвала. Потом она брезгливо выплюнула кусок джинсов вместе с приличным шматом мышечной ткани и затрусила к вышедшей из здания Женевьева. Ее ярость догорела до остатка, поэтому она, приласкав собаку, похромала к застывшей у ворот машине. Увидев приближающуюся Женевьеву, с дорожки уполз переломанный привратник. Рядом валялась дохлая овчарка, и катался по траве мужик, все еще державший руками травмированное место.

Из выбитых окон дома доносились охи, вздохи, хриплые ругательства. Из подвала раздался печальный и затихающий стон:

— Проклятый город!..

— Вот он, — Королева протянула Игорю Борисовичу кожаный органайзер.

— Лучше поздно, чем никогда, — ответил тот. — Впрочем, спасибо. Мне будет приятно сообщить в Москву о том, что наследство Ивченко полностью оприходовано. Вам же будет приятно узнать, что я это сообщил.

Королева хотела съязвить в ответ, но промолчала. Игорь Борисович не узнает, какой резкий разговор был у нее двадцать минут назад с Рэмбо. Опять полное отсутствие координации! Дуболомы, выполнявшие его приказы, перехватили разговор Нертова с Арчи и решили проявить инициативу. В результате — незапланированная беготня, новое тело, доставленное не то в больницу, не то в морг. Нет, никакой жалости, и тем более симпатии, к Николаю Иванову она не испытывала. Однако в ближайшие дни и так предстоит сделать очень много — чтобы поддерживаемый ею блок (на самом деле, ее блок, ее детище) прошел в Городское собрание без помех, следовало еще поработать в тех же самых подъездах. Без больниц не обойдется. А значит, любая лишняя жертва совсем ни к чему.

— Вы отправите его в Москву? — Она постаралась заполнить паузу.

— Нет. Эта вещь представляла определенную ценность только для покойного. Сейчас это абсолютно ненужный предмет. Вы любите эффектные жесты?

— Изредка.

— Надеюсь, вы оцените этот. Одна из приятных мелочей, которая всегда привлекала меня в вашем городе — камины и печи. Не понимаю, какого черта во время блокады вы портили внутренний интерьер буржуйками?

— Бумага не может нагреть изразец и кирпич.

— Ах, да, — понимающе кивнул гость. — Но сейчас-то времена легче, в дровах недостатка нет. Я рад, что наш милый старичок Фирс, которого здесь, наверное, забыл прежний хозяин, топит каждый день. Пойдемте.

Игорь Борисович, вертящий в руках органайзер, и Королева вышли из его кабинета в гостиную, где действительно горел камин.

— Хороший старичок, правда, чуть тормозной, — бормотал Игорь Борисович. — Вы бы подыскали ему преемника? Если надеетесь задержаться в этом уютном здании подольше, такая идея более чем логична.

Болтая таким образом, Игорь Борисович подошел к камину и швырнул в огонь злополучный органайзер. Запахло горелой кожей и еще какой-то неорганикой.

— Гадость, — поморщилась Королева.

— Гадость гадостью, но какой жест! Если бы парень, у которого была эта штука, выставил ее на аукцион и начал торговаться, пару сотен тыщ мой заказчик дал без колебаний. А может, и три. Знаете, так приятно, заплатил деньги и больше никаких проблем! Конечно, если деньги есть. Когда заработаю их достаточно, буду поступать исключительно так. — Игорь Борисович поворошил уголья длинный кочергой с завитой, искусно выкованной рукояткой, подложил три полена. — Так что, нос можно и не морщить — горят двести тысяч баксов. Впрочем, о чем это я? Ведь деньги не уплачены. Пришлось пойти путем более хлопотным и крайне дорогим. Не знаю всех этапов большого пути — зачем интересоваться грустными вещами, особенно, если можно не интересоваться. Слышал, правда, будто ради того, чтобы эта штучка дотлевала здесь сейчас, кое-кому пришлось отправиться в городской крематорий. Кстати, как вам удалось все-таки вытащить эту вещицу?

— Договорилась, — коротко бросила Королева.

— Сделали известное предложение, от которого трудно?.. Ладно, детали не интересуют. Важен результат. Итак, бациллы не существует. Потом придется немного перебдеть — поручить истопнику просеять пепел на моих глазах и растолочь крупные остатки, кроме металла. Конечно, лишнее, но для очистки совести. Осталась одна мелочь.

— Какая?

— Выяснить, не сохранилось ли бациллоносителей. Из того, что эту штучку вам вернули, не следует, что ей не попользовались по полной программе. Конечно, худшее не случилось — в известные центры дешифровки она не поступила. Но кто знает, может, где-нибудь лежит зашифрованный файл, этакая спидовая бацилла. Поэтому придется поработать со всеми, кто имел отношение к заразе. Продолжайте следить за этим, как его, Нертовым. Но пока лучше его не трогать. — Внезапно Игорь Борисович с силой ударил кочергой по обуглившемуся полену, поднял облако искр. Дама отшатнулась. — Вы слышите, не трогать! Чтобы этого, — его палец указал на оседающее облако искр, — больше не было. Все, кто имели отношение к органайзеру, будут жить, пока я не выясню, кто успел сунуть нос в его содержимое и на какую глубину. Пока они не рыпаются, мы будем только изучать. Прихватить можно всегда. И не надо самодеятельности.

— Игорь Борисович, — Королева окончательно пришла в себя, — меня попросили, я могу повторить, попросили, а не приказали вернуть органайзер. С этим я справилась. И кого трогать, а кого не трогать, мы будем решать вместе. Командовать я не позволю.

Москвич так и не решил, как ответить. Дверь открылась, торопливо вошел секретарь и протянул Королеве переносную трубку.

— Звонят с Суздальского, — торопливо сказал он, не дав времени начальнице возмутиться. — Там очень большие проблемы. Хотят вас или Игоря Борисовича.

Королева взяла было трубку, но тут запищал ее мобильник и она протянула москвичу обычный телефон.

Оба, не сговариваясь, разошлись по разным углам гостиной и слушали минуты две. Потом обернулись друг к другу.

— Да уж, день хороших новостей! — Игорь Борисович зло усмехнулся. — Только что какая-то идиотка, нет, идиотка, какая-то дьяволица разгромила вашу резиденцию. Травмированный Сергей Евгеньевич, описывая поведения этой особы, использовал исключительно мистические эпитеты. Однако действовала она не чарами, а исключительно конечностями. Рядом носилась бешеная черная скотина. Двое — кандидаты в покойники, остальным нужен, как минимум, травмпункт, а у нашего московского журналиста отожрана, извините, половина ж… Что это за город чудес?

Игорь Борисович пристально взглянул на Королеву и понял, что та удивлена еще больше, чем он ожидал. Видимо, на нее повлиял звонок, адресованный ей лично. И не ошибся.

— Сегодня не просто день хороших новостей, — неторопливо и зло процедила Королева. — Сегодня собачий день. Очень неожиданные новости от Нежданова…

Если бы в Таврическом саду появился человек, придумавший выборы и его появление совпало с прогулкой ротвейлера Джека, этот несчастный не ушел из сада живым. Ибо Джек давным-давно понял: в том, что хозяин гуляет с ним гораздо меньше, чем раньше, виноваты именно выборы.

Конечно, без прогулки Джек не оставался. Сей тяжкий труд выпадал хозяйке, однако от этого было не больше удовольствия, чем облизать лицо хозяина через намордник. Этот самый намордник ни на минуту не покидал собачью голову, а ведь хозяин всегда находил возможность нарушить городской закон и освободить пса от кожаного забрала. Кроме того, хозяйка постоянно таскала Джека на поводке, а, увидев вдали любую собаку, тащила к себе, не понимая, что за все свои семь матерых собачьих лет Джек знаком со всеми четвероногими завсегдатаями Таврического сада — от огромного мастифа Юла, до маленького фоксика, названного хозяевами, разумеется, Монморанси. Никого из них он рвать при первой же встрече не собирался, что, однако, не мешало хозяйке проникаться этой мыслью, лишь только он натягивал поводок, мечтая поздороваться. Даже паршивый лестничный кот, питавшийся от щедрот жильцов, научился издеваться над ним. Он нагло смотрел с верхних ступенек на пса в наморднике и на коротком поводке, смеясь циничным кошачьим смехом.

Но сегодня был день исключения. Кандидат в депутаты Виктор Нежданов ушел с работы еще пораньше и не в свой штаб. Он решил посвятить остаток дня семье. А для начала как следует выгулять Джека.

Хозяин неторопливо натянул старую кожаную куртку, специально сохраненную для таких прогулок. Джек прыгнул на нее могучими когтями передних лап и легонько ухватил зубами замызганный край — один раз это делать разрешалось. Всего один раз, за второй полагался легкий шлепок поводком и печальная участь: спуститься по лестнице на привязи. Поэтому Джек не вышел за границы установленного обряда, а дождался, когда откроется дверь и вылетел на лестничную площадку.

Там его ждала неожиданная и приятная встреча: тот самый наглый кот. Котяра оказался еще и чудовищно глупым: он не сразу понял, что сегодня свобода Джека не ограничена, да и намордник не стягивает мощные челюсти. Однако пес не ринулся немедленно на недавнего мучителя, а умоляюще посмотрел сперва на хозяина — разреши пробежаться, будь человеком!

— Ладно, шугани его легонько, — согласился Виктор Нежданов.

Джек ринулся на обидчика. Тот, в последний момент все-таки сообразив, в какую авантюру имел неосторожность влезть, ринулся вверх по лестнице. Гонимый и гонитель преодолели четыре лестничных пролета за десять секунд. Однако у проклятого кота был небольшой сюрприз — высокий подоконник, проверенное укрытие. Оказавшись на каменном карнизе, он нагло зашипел, глядя на Джека — попробуй, достань! Тот, как и полагается дрессированной собаке, не стал осыпать его лаем, лишь молча прыгал, тихо поскуливая.

— Джек! — донеслось снизу.

Тут бы послушаться, однако псу показалось — прыгни чуть посильнее, и удастся сомкнуть клыки на проклятом котяре. Нет, не получается, все рассчитал, мерзавец!

— Дже-ек! — послышалось чуть тише, видимо, уже из подъезда.

Пес понуро оглянулся. Что-то кольнуло изнутри. Нет, не обида на проклятого кота — это мелочь. Какое-то предчувствие. Опять голос снизу, но уже неразборчивый, вроде, не его кличут. Зато настоящая опасность, с такой не шутят!

Если бы собаки умели проклинать, пролетевший всю лестницу Джек проклял бы себя сто раз, обозвал худшим сукиным сыном за всю историю собачьего рода. Ибо он совершил наитягчайшее преступление: оказался вдалеке от хозяина, когда тому потребовалась защита. Двойное расстояние он покрыл быстрее, чем когда бежал вверх, за дурацким котом.

С последней площадки пес увидел самую страшную картину в своей жизни: несколько человек (трое, четверо?!) били в широком подъезде хозяина, упавшего на грязный пол. На полу валялись два уже использованных металлических прута, и теперь люди действовали только ногами.

Что увидел мелкий, послекризисный бандюк, счастливый от найденной недавно безопасной и доходной работы, бросив взгляд на лестницу и продолжая при этом топтать ногой лежащего человека? Наверное, нечто похожее видят пьяницы, свалившиеся на рельсы с платформы за несколько секунд до подхода поезда. Только не было грохота.

Джек пролетел последние пять ступенек, и тут в подъезде произошло то, что не смог бы внятно описать ни один свидетель, окажись он даже на расстоянии вытянутой руки и будь полутемный подъезд освещен театральными софитами. По крайней мере, собачьего рычания он не услышал бы — пасть Джека была занята другой работой. Но если пес хоть раз и рыкнул, этот звук заглушили другие — сперва вопли ужаса и злобы, потом дикой боли.

Даже те бандиты, которых в первую секунду не коснулись собачьи зубы, потеряли ориентацию и не могли понять сразу, где лестница, где пол, где потолок, а главное — где выход. Они метались в узком пространстве, заполненном целой сворой осатанелых черных чудовищ, воистину, вынырнувших в этот мир из-под земли, где скрывается самое страшное, превышающее убогий человечий разум. Один из воплей перекрыл все остальные, стекла лестничных окон дрогнули, как от выстрела: Джек взял в пасть чье-то «хозяйство», сжал челюсти и рванул…

Наконец, одному из бандитов удалось распахнуть дверь и медленно выпасть на улицу. Его движения ограничивали не только раны, но и Джек, дробящий суставную сумку плеча. Бандит был могуч и в болевом шоке, лишь поэтому он смог пройти несколько шагов с собакой на спине. За ним тянулась кровавая дорожка. Потом силы оставили бандита, и он рухнул лицом на асфальт.

Ротвейлерам проще, чем бульдогам или бультерьерам расстаться со своей жертвой. Джек разжал челюсти и только тут увидел последнего врага, высовывавшегося из «опеля», заранее подогнанного к парадной. Тот, удивленный задержкой подельников, с легким ужасом слышал вопли из подъезда. Когда же дверь открылась, его глазам предстала еще более страшная картина. Бандит торопливо вытащил газовый пистолет и поднял его в тот же момент, когда пес уже летел к нему.

Выстрел прогремел, когда до Джека было около трех метров. Порция газа произвела на ротвейлера не больший эффект, как если бы в него кинули жеваный конфетный фантик. Раздался свежий крик, пистолет полетел на асфальт, пес, поднатужившись, выволок бандита из машины, вцепившись ему в локоть. Потом потащил жертву по мостовой, бросил, снова вцепился, снова бросил. На этот раз все, кто наблюдал во дворе эту картину, получили более-менее связное впечатление, не ставшее от этого менее ужасным.

Утомившись и перепрыгнув через бандита с разорванными руками и плечом, Джек вернулся в подъезд, дверь в который все еще была распахнута. Там тоже уже не осталось врагов: один отполз в угол, оставляя за собой бурый след, другой корчился на полу, в луже собственной крови. Однако пса теперь интересовал лишь хозяин. Он сел возле него, вылизал окровавленное лицо и даже слегка рыкнул на подошедшую хозяйку, правда, чуть секундой позже ее узнал.

А пятью минутами позже подъехала милиция. Наряд не сразу понял, что же здесь произошло. Сотрудники даже потребовали, чтобы им показали «взбесившегося ротвейлера», однако на защиту Джека немедленно встали местные собачники и просто соседи. Кое-кто даже встал живой стеной, между милиционерами и плачущей хозяйкой, тащившей наверх рычащего Джека.

Особенно активной была владелица таксы — маленькой собачки, поэтому ей не раз приходилось компенсировать криком малые габариты собственной питомицы. За одну минуту она успела сообщить милиции, что думает о ней, что думают о ней соседи, что думает о ней весь город, и даже что думает о ней ее такса. Еще она упомянула о волшебной способности милиции — прибывать на место происшествия пять минут спустя после того, как преступление уже свершилось. Старший наряда не стал вступать в пререкания. Он уже понял, что случилось и был немного рад — ведь теперь показания со злодеев придется снимать не ему, а операм, в больнице (видимо, несколько дней спустя).

Следующий конфликт граждан произошел с экипажем «скорой помощи». Врачи, сперва не уразумевшие в чем дело, хотели начать с порванных бандитов, однако соседи настояли, чтобы в первую очередь бригада оказала помощь Нежданову. Врачи определили состояние кандидата как тяжелое, но жизни не угрожающее. Лишь после этого смогли оценить, насколько серьезно поработала его собака…

Глава четвертая. АБСОЛЮТНАЯ ИЗМЕНА, или ЗАКОН МЭРФИ

Женевьева ушла из квартиры Нертова четверть часа назад, опять направившись в больницу к Арчи. Мэй, жалобно поскулив, поняла, что на этот раз ей придется расстаться с хозяйкой. По наблюдениям Алексея, у ротвейлерши были дополнительные причины стонать и плакать: битва на даче оставила на черном собачьем теле множество стекольных порезов (к счастью, не глубоких), к тому же животина ощутимо прихрамывала. Однако юрист понимал — собаку беспокоят вовсе не раны.

Он находился в столь же печальном положении: затухающая боль вчерашних порезов и бесконечные терзания, природу которых он отлично понимал. Собака горевала по хозяину, а Нертов — по другу. Однако Мэй была не повинна в неприятностях Арчи, что к Алексею никак не относилось. По башке тот получил исключительно из-за него; доказывать самому себе, что это не так, было бы самым распоследним делом.

Они долго работали вместе. Впервые за эти годы он играл «втемную» от Арчи, толком не объяснив тому, какой же предмет тот нес в руках. Вполне возможно, если бы знал — послал его куда подальше. А заодно заметил: «Ты вместо того, чтобы разбираться, кто против кого интригует, довел бы до конца Нинину историю. Видишь, этим пришлось заниматься посторонним людям».

Однако ничего такого Арчи в ближайшие часы, а то и сутки, ему не скажет. В тот же день, когда он принес другу то ли радость, то ли горе, сообщив, что его жена и сын погибли «по ошибке», друг втянул его в новое приключение…

Приступы самоедства бывают у каждого. У Нертова издавна выработалось особое средство борьбы с ним. Он начинал анализировать причину, из-за которой с унылым упрямством сейчас грызет себя, и думать: все ли исправлено? Технология сегодняшнего происшествия заставляла задуматься: «Как неизвестные охотники за блокнотом узнали, что Арчи понесет его мне»?

Вариантов было немного — перехватили по телефону или посадили «жучка» в комнату. Второе — процесс слишком трудоемкий, да и ненужный, когда достаточно первого. Кроме того, специалист по «прослушке» по просьбе Гущина ведь совсем недавно проверял квартиру на Чайковского. Значит, не «жучки», что-то другое. Скорее, телефоны.

Сам виноват! Расслабился. О таких вещах, как блокнот московского депутата, трепаться по проводу нельзя. Надо было подъехать к Иванову самому, а не заниматься любовью, как будто вернулся с необитаемого острова. Или объяснить Николаю задачу намеками. Сейчас же следовало найти подходящего специалиста, который сделал бы серьезную работу: никого не вспугивая, узнал, кто слушает номер Алексея? Такой спец должен найтись у «Главбуха». Его же ребята не только умеют ломать одним мизинцем вражеские кости, но должны справляться с более тонкими задачами.

Нертов вспомнил, что еще неделю назад не смог дозвониться Павлу Олеговичу. Впрочем, это было легко объяснимо: видно, «Главбух» до конца не доделав его же работу — не выявив убийцу Нины, не хотел с ним контактировать, и помощник, включавший «трубу», каждый раз находил какую-нибудь отговорку.

Сейчас отговорок быть не могло. Нертов подошел к телефону. Однако набрать номер не успел.

Из прихожей донесся истошный женский визг, который, несмотря на мощное эмоциональное искажение, принадлежал Миле. Временами визг перекрывало озверелое собачье рычание.

«Как она незаметно из комнаты выползла, черная стерва!» — такой была первой мысль, которая мелькнула у Алексея, а он, уже покинувший диван, перелетел половину расстояния до двери. Через секунду Нертов оказался в коридоре, совершил еще могучий прыжок и ухватил руками собаку за ошейник. К счастью, у нее в зубах была не рука или ляжка Милы, как можно было подумать, а всего лишь ее сумочка. Мэй расправлялась с ней, как такса с побежденной крысой, девушка же прижалась к стене. Судя по всему, Мила опасалась, что, покончив с сумкой, собака примется за нее саму.

— Фу, место! — Алексей отметил, что чуть не рявкнул автоматически «лицом к стене». Мэй зарычала, не отпуская сумку. В голове успели пронестись еще три мысли: благодарная — хорошо, что девчонку не заела, свирепая — хорош Арчи, воспитал психопатку, и меркантильная — сколько стоит достойная замена? На сумочку Алексей успел бросить лишь один взгляд, но уже понял: отныне ей место только в музее собаководства, в разделе «Вещественные свидетельства неправильного воспитания серьезных пород».

— Отдай, зараза! — Он дернул сумку на себя. — Твою мать!..

— Укусила? — испугалась Мила.

— Нет, не кусила. Палец наколол о какую-то дрянь, — проворчал Алексей. — Что у тебя там, полный швейный набор? Нет, не иголка, — продолжил он уже более серьезно, наклоняясь к сумочке и вытаскивая оттуда за перекушенный провод небольшую коробочку.

Чуть позже, вспоминая эту минуту, Нертов отметил, насколько были правильны его вопросы и логичны действия. Это выглядело особенно странным, так как все его сознание некоторое время было без остатка заполнено лишь одним фактом: «Так вот, кто устроил все подлянки последних двух недель! Вот, кто утешал меня все эти дни, после гибели Нины! Вот почему они не смогли схватить шантажиста Лены Михайловой! Вот кто заманил меня в пригород, письмом якобы от отца! Кстати, теперь ясно, откуда Мила узнала мой адрес. Именно ее паршивая сумочка валялась рядом с телефоном, когда я звонил Николаю, чтобы тот принес органайзер. И вот почему ее всегда ненавидела собака! Мэй, Мэй, последняя верная мне девчонка…».

— Откуда это, Милочка? — с ледяной лаской осведомился он, отлично понимая, что вопрос столь же риторичен, как вопрос мальчишке, пойманному у буфета, почему его губы в земляничном варенье? Однако без такого вопроса обойтись было нельзя.

— Я н-не знаю, — пролепетала она.

Дальнейшие действия юриста были автоматичны и безупречны. Он засунул микрофон с обгрызенным проводом в истерзанную сумку, повесил ее на вешалку. Потом приподнял за ошейник собаку, вывел в ванную и там запер. Мэй извивалась и щерилась, однако всякий раз отказывалась от намерения кусануть, уже раскрыв пасть.

В отличие от нее, Мила не сопротивлялась. Она не помешала затолкать ее в кабинет, выходивший прямо в прихожую. Нертов толкнул ее на середину комнаты, а сам плюхнулся в кресло. Позже, думая, почему остановился на этом месте, он понял, что специально хотел говорить, будучи в положении, из которого неудобно внезапно ударить, если очень уж захочется. Бить он не хотел.

— Я все объясню, — она старалась унять слезы.

— Сейчас ты все объяснишь, — с медленным ожесточением произнес юрист. — Объяснишь, как разрешила, чтобы тебя подложили мне кровать, зная, что у меня недавно погибла любимая женщина, и я готов забыться с любой душевной сучкой! Объяснишь, как спекулировала своим отцом, как пахала на тех, кто его же и убил! Объяснишь, как меня из-за тебя хотели сжечь живьем!.. Нет, милая, сперва объяснишь, как навела бандитов на моего лучшего друга, который по твоей милости сейчас в больнице!

Алексей специально старался подобрать грубые и злые слова. Он чувствовал, что только это удержит его от того, чтобы встать с кресла, в котором он удерживал себя, будто оно было зубоврачебным. Чтобы не надавать ей пощечин, силу которых не сможет рассчитать.

— Я, я и вправду тебя люблю… отец… я сама хотела, чтобы ты все понял, я давно хотела о них рассказать, — рыдающая Мила опустилась на диван. Казалось, в комнате пахнет пудрой, растворенной в ее слезах. — Этот подонок, похожий на Рэмбо, заставил меня… Но потом… я ничего для них не сделала!

Нертов ненавидел бабьи сопли, да впрочем, кто их любит? Однако сейчас, глядя на это ревущее существо, сжавшееся на диване в единый содрогающийся комочек, он понимал — ей не только стыдно и страшно. Она счастлива, как может быть счастлив любой честный человек, знающий, что отныне ему не придется лгать. Даже если наказанием за раскрытую ложь стала бы смерть.

Конечно, у самой Милы никогда не хватило бы сил признаться в своем преступлении. Но она благодарна и собаке, разоблачившей ее, и Нертову, орущему сейчас на нее. И Мила никогда не пожалеет о том, что он нечаянно уколол палец о порванный провод. Слишком тяжелый груз взвалили на эту девчонку и слишком крепко привязали к ее плечам.

— Что я должен понять?! Ты, дешевая куколка, ты даже подумать не пыталась, на кого ты работала, в какое дерьмо залезла! Если сбудутся планы всех тех, кто тебя послал, тебе потом рук не хватит цветы на могилы таскать. Чего же они тебе, зараза, не приказали меня просто убить? Ты дрянь, ты этот провод через мою душу пропустила!..

— Алеша, прости, — Мила уже во всю рыдала. — Я все для тебя сделаю. Я расскажу, кто они!

— Хватит ныть, — велел Нертов. — Иди в ванную, умойся. Стой, погоди! Там собака. Она тебя же теперь сожрет окончательно.

— Рэмбо, мелкая неприятность.

— Какая?

— Микрофон накрылся. Слушай запись.

Рэмбо сидел в одном кабинете с Игорем Борисовичем, принимая очередную нахлобучку. Когда несколько секунд назад позвонили из неприметного серого фургончика, стоявшего на улице Чайковского и в котором фиксировались все разговоры, происходившие в квартире юриста, Рэмбо сперва приказал перенести разговор на час, однако новость оказалась слишком серьезной. Игорь Борисович согласился с ним тотчас же.

А Рэмбо приник ухом к «трубе». Оператор, сидевший в фургоне, только что приставил к ней динамик магнитофона, воспроизводя звуки, которые успел воспринять злосчастный микрофон за минуту до своей кончины.

Сперва послышалось собачье рычание, потом громкий вопль Нертова: «Отдай, зараза!» После этого деятельность прибора прекратилась.

— Если они пошли в кабинет, то мы сейчас сможем их услышать по направленному микрофону, — сказал оператор.

Игорь Борисович вопросительно взглянул на Рэмбо. Тот ответил ему выразительной гримасой — надвигается звездец. «Мобильник» при этом он не выключил, лишь бы оператор не потратил лишние секунды, набирая опять номер.

Далеко отсюда, на улице Чайковского, наблюдатель высунул предмет, напоминающий трость, в окно машины и направил его в сторону окна квартиры Алексея. Потом он опять прижал собственный микрофон к «трубе» начальника, позволяя ему слышать напрямую происходящее в квартире. Сперва орал хозяин, но даже сквозь его крики прорывались истеричные Милины всхлипы. Потом послышался ее прерывистый, но вполне отчетливый голос: «Я сама хотела, чтобы ты все понял, я давно хотела все о них рассказать».

— Он ее расколет за четверть часа, — негромко сказал Рэмбо, но собеседник его прекрасно услышал.

— Остается самое противное, — ответил он. — Действовать по плану «форс-мажор». — Не забудь, кстати, про деятеля, который вчера лопухнулся в садоводстве.

— Он мне казался нормальным парнем. Я не понимала, чего ему от тебя нужно…

Нертов уже взял себя в руки. Слушать рассказ Милы было противно — каково ощущать, что последние дни каждый твой шаг в доме был доступен постороннему уху, как будто стены растворились? Однако девочка чувствовала раскаяние и старалась рассказать все, не пропуская ни одной подробности. Пару раз она принималась плакать, но тут же брала себя в руки, продолжаля повествование.

Звонок прозвучал неожиданно. Он выглядел уверенным, так звонят почтальоны и водопроводчики, а также мелкая домовая администрация.

— Сиди здесь, — Нертов направился к двери.

Уже возле нее он услышал, как дико взвыла собака в ванной. «Ждет, пока выпустят, — подумал Алексей, — девчонку растерзать хочет».

— Кто там? — спросил он. Такой вопрос Нертов задавал редко, но за последние пару лет — приучился.

— Городская прокуратура, — ответили коротко и веско. «Ну, вот дождался в самый неподходящий момент», — подумал Алексей, открывая дверь. Уже открыв ее, он задумался: а чего действительно могло понадобиться, но думать об этом больше не пришлось.

На пороге стоял незнакомый человек. Так показалось в первую секунду. Потом Алексей понял, что однажды его видел, а также слышал о нем много рассказов. Про него говорила Лена Михайлова. С ним как-то встречался Бананов. Наконец, его упомянула пять минут назад Мила.

Да, это был он. Тот самый Рэмбо.

Алексей взглянул в глаза визитера, сразу осознав, зачем тот пожаловал. Впрочем, все понять можно было, и взглянув на его правую руку, заложенную за пазуху.

«Ему нужен не только я, — мелькнуло в голове. — Значит, он должен зайти». И Нертов сделал шаг назад, как радушный хозяин, предлагающий гостю переступить порог.

Рэмбо расценил это именно так. Удовлетворенно улыбнувшись — как все удачно сложилось, он вошел в коридор, не забыв прикрыть за собой дверь. Его правый локоть медленно двинулся вверх. Но Алексей не стал ждать.

Первый удар был за ним. И он сделал как надо, как хотел. По большому счету, такой удар в голову соответствует рекламе газовых пистолетов — полная, пусть и недолгая отключка, временный паралич без особого вреда для здоровья негодяя. И гость медленно осел, слегка стукнувшись затылком о дверной косяк.

— Добро пожаловать, — Алексей нажал носком на запястье гостя, а затем осторожно извлек из его кармана пистолет с глушителем и отбросил оружие в угол прихожей.

Юрист понимал: если удар дозирован верно, то Рэмбо очухается минут через пять. К этому времени он должен быть надежно закреплен. За веревкой далеко ходить не надо: благо, рядом должны валяться кроссовки. Шнурок от них, если его намотать на большие пальцы пленника, зафиксирует руки не хуже наручников.

Нертов повернулся, машинально ощутив мелкий дискомфорт, какую-то недоделку. Однако не стоило тормозить, убивая время на размышления в столь ответственный момент. Он все-таки лицо частное и не смеет покушаться на силовые прерогативы государства, пусть дело идет даже о пороге собственного дома. У нас не Штаты, где в частных владениях можно нашпиговать свинцом хоть роту незваных визитеров. В России некоторые уверены до сих пор — гражданин обязан набирать волшебные «02», даже если в него целятся, может, даже и стреляют.

Размышляя об этом, а заодно ругая себя за бесхозяйственность, Алексей рылся в груде обуви, пытаясь найти кроссовки с приличными шнурками, которых, само собой, не находилось. Маша, зараза, ими позавтракала, что ли? Он был уверен: если бы понадобился молоток — добавить визитеру для полного успокоения, кроссовки обязательно валялись на виду, а вот молоток не попался бы.

Алексей сместил взгляд и тут же обнаружили нужную обувку, выглядывающую из-под кресла. Через секунду он уже держал в руках крепкий шнурок — хоть скрутить, хоть удавить.

— Кто приходил? — донесся печальный и слегка тревожный голос Милы.

— Твой знакомый. Я уговорил его немного задержаться, — желчно буркнул Нертов.

И тот он услышал звук, привычный уху, ибо сталкивался с ним каждый день. Негромко скрипнула открывающаяся входная дверь. «Так вот, что мешало мне размышлять об отличиях отечественной юридической практики от американской! Я думал о двери, о прикрытой, но незапертой двери. Но какой живучий гад! А может, занося кулак, я как раз и представил зал суда и себя, пытающегося объяснить судьям, что речь идет все-таки о статье. Опасность — реальная, оборона — необходимая, мозги — вылетели сами. И ударил на всякий случай слабее, чем надо».

Однако, оказавшись у входа в квартиру, Нертов оценил ситуацию как еще более неприятную, чем представлялось поначалу. Рэмбо, который, судя по дверному скрипу, должен был в этот момент покинуть квартиру, мирно лежал на коврике. Дверь открыл не он, а невысокий дядька со злыми, цепкими глазами. Тот самый, который попытался давеча кремировать Алексея в поселке.

За спиной нового гостя виднелась еще чья-то несимпатичная морда, однако Алексей глядел не на нее. Разумеется, его больше интересовал пистолет в руке визитера. А уж он-то, разумеется, был поднят и направлен в лицо хозяина.

— Недоделка получилась, — укоризненно пожевал губами киллер. Алексей так и не понял, имел ли бандит в виду происшествие в поселке или его, нертовскую работу — оглушенного Рэмбо. Оружие, выбитое из его руки, мирно лежало на тумбочке под зеркалом. От убийцы до пистолета были два шага, от пистолета до Алексея — шесть, как минимум. «Из-за этой заразы я еще и собаку запер», — некстати промелькнула мысль.

Женевьева медленно приходила в нормальное состояние. Первым признаком успокоения она признала боль в обоих кулаках. Особенно болел правый: взглянув внимательней, она увидела кровь на костяшках указательного и среднего пальцев — очевидно, разбила о чьи-то зубы. Побаливали и мышцы, будто после долгого лазания по деревьям.

— Ничего, кое у кого сейчас болит побольше, — решила она и успокоилась окончательно.

И вовремя, ибо в ближайшие время ей предстояло общаться не с бандитами, а с больничным персоналом. Естественно, ей и в голову не приходило прорваться в отделение теми же методами, которые она применила два часа назад, расправляясь с обитателями депутатской виллы. Наоборот, она посетила бы и ушла, а ее Николя остался на попечении медиков, которых, по ее сведениям, в России очень уважают, но платят до неприличия мало, а иногда и не вовремя.

К сожалению, взятки давать она так и не научилась. Женевьева считала это неприличным, к тому же с детства взяла себе в обычай никогда не делать того, что не умела. Николя объяснял: подарить даме бутылку водки так же неприлично, как мужику коробку конфет. Дальше этого в теории бытовой российской коррупции она не продвинулась. Поэтому заранее готовила какую-нибудь фразу.

«Скажу-ка я им: царь пустил Полину Гебль в Сибирь к мужу, пустите меня в палату на пятнадцать минут. Покажу заодно французский паспорт», — подумала Женевьева…

— Одну минутку.

Она оглянулась. С двух сторон к ней подошли двое мужчин. Один показал француженке удостоверение, именно так, как у нас и принято его показывать: сперва саму книжицу, потом ее внутреннюю часть и захлопнул, лишь только девушка успела разглядеть фотографию.

Арчи как-то говорил ей о российской любви к «ксивам»: нечто ало-картонное с суровой печатью внутри имеет в кармане даже председатель общества кролиководов. Но сейчас она испытывала легкое беспокойство с примесью раскаяния: как-никак, совсем недавно устроила крупное нарушение закона. Пусть каждый обитатель виллы получил по заслугам, в конце концов, это не ее работа и не ее страна. Именно поэтому Женевьева меньше всего думала в этой ситуации качать права. Не хватало еще поссориться с питерской милицией! Лучше поговорить. Слова: «я из Марселя» производят почти на всех русских одинаковое впечатление. Может, и сотрудники органов не исключение?

Поэтому она не стала требовать алую книжицу на подробный осмотр. Вместо этого пристально вгляделась в лицо мужчины, заранее раздумывая: какое впечатление произведут на него слова о том, что она торопится в палату к их бывшему коллеге.

— Это не задержание, — успокоил незнакомец. — Всего лишь несколько вопросов. Давайте, поговорим в машине.

С неба уже капал мелкий дождик, поэтому логика сотрудника, указывавшего пальцем на припаркованную рядом белую «Волгу», была понятна. Желая быстрее покончить с разговором, Женевьева шагнула к машине, дверца которой была заранее распахнута.

Девушка поставила ногу на пол в ту самую секунду, когда Нертов искал кроссовки, мучимый мыслью о некой забытой мелочи. И тут Женевьеве тоже показалось, что она упустила нечто очень важное.

Конечно! Что за новая мода у местных полицейских украшать свои пальцы татуировкой из перстней с черепами и карточными мастями?

Однако, как и к Нертову, полезная мысль пришла слишком поздно. Да и не столь была осведомлена француженка о татуировках, а потому не знала, что подобные перстни не что иное, как наследство с «зоны». А между тем, человек, стоявший у нее за спиной, подтолкнул девушку, и та оказалась внутри машины. В тот же миг другой, сидевший на заднем сиденье, приставил к ее лицу пистолет. Женевьева одновременно почувствовала холодное дуло, больно ткнувшее в щеку, и грубые руки, надевавшие сзади наручники на запястья. Потом послышался треск отдираемого скотча.

Конечно, если бы Женька не согрешила недавно на даче и не переоценила оперативность питерских полицейских, вероятно, она попыталась что-нибудь сделать. Но, как законопослушный человек, она знала — с полицией шутить не стоит. А задержание — оно и есть задержание.

— Это не задержание! — словно угадав мысли девушки, хохотнул один из похитителей, поглаживая ее по надежно заклеенным губам. — Это, пля, покруче…

От киллера до пистолета было два шага, от пистолета до Алексея — шесть, как минимум. Он уже успел не только сосчитать их мысленно, но и обозвать себя полноценным идиотом, для которого пара «маслин» в туловище, плюс обязательная в голову — заслуженное наказание. Он не только отправился за кроссовками, не щелкнув замком, но и кинул перед этим пистолет в угол прихожей, будто гвоздодер, одолженный и возвращенный соседом. Нертов не сомневался — до конца его биографии осталась секунда. Гость уже потратил часть своего рабочего времени на ненужную фразу, теперь будет действовать — давить указательным пальцем.

Однако киллер, помня недавнюю оплошность, решил быть максимально, пожалуй, излишне аккуратно. Перехватив взгляд Алексея, он шагнул вперед, приседая и протягивая руку к пистолету. Естественно, ствол был по-прежнему направлен в сторону жертвы.

Взгляд Нертова был прикован к дулу, утолщенному глушителем, и он не заметил, как рядом с киллером отворилась дверь кабинета. Он увидел только выскальзывающую оттуда Милу.

— Не-ет! — истошно закричала она и вцепилась всеми десятью пальцами в руку бандита.

Киллер, меньше всего ожидавший такой атаки, растерялся на мгновение. Поэтому он, так и не успев взять пистолет, ударил Милу по голове. Девушка медленно осела на пол, не выпуская руку бандита. Так щенок таксы продолжает держать за загривок матерого лисовина, которому было бы не в тягость перекусить ему хребет. Алексей сорвался с места и пролетел коридор двумя прыжками.

Бандит, занервничав, опять ударил наотмашь. На этот раз Мила выпустила его руку и осела на пол. Теперь киллеру требовалась лишь секунда для выстрела, но именно ее он не получил. Юрист не дотянулся бы ни до пистолета в углу, ни до противника, однако он успел подхватить швабру, прислоненную к стене, и, не размахиваясь, как штыком, ткнуть бандита в то специфическое место, для которого удар даже тупым предметом больней ножевой раны.

Убийца взвыл, опять опуская руку. Нертов с разбега ударил его ногой, и тот, как подкошенный, распластался в коридоре.

Только теперь Алексей смог как следует разглядеть еще одного противника — здорового бритого парня, стоявшего на пороге и держащего пистолет без глушителя. Скорее всего, он имел жесткий приказ от начальников — Рэмбо и его зама, невысокого киллера — пользоваться оружием исключительно по приказу. Возникла непредвиденная ситуация: оба не могли приказать, поэтому детина продолжал сжимать пистолет в потной лапе, так и не рискнув проявить вовремя инициативу.

Разумеется, погубило его именно это. Нертов перевернул швабру в руке, словно солдат, решивший действовать не штыком, а прикладом, и на этот раз с полной отмашкой двинул парня в морду непосредственно щеткой. Удар вымел бандита с порога в полном смысле этого слова.

Не тратя времени даже на то, чтобы закрыть дверь, Алексей с силой откинулся на бок и поехал по коридору, в сторону пистолета Рэмбо. Секундой позже он занял позицию на полу, но уже на животе, держа дверь под прицелом.

А на лестнице между тем послышалась какая-то возня. Почти сразу же она стихла, и в дверном проеме возникла фигура нового гостя. Он взглянул на лежащего Нертова и неторопливо осведомился:

— Леша, мне можно не разуваться?

Она глядела в окно на мелкий вечерний питерский дождик, когда сзади послышались чьи-то шаги.

— Вы знаете основной закон Мэрфи? — неторопливо спросил Игорь Борисович. Однако было ясно, что взволнован он чрезвычайно.

— В школе не проходила, а потом физикой не увлекалась, — ответила она.

— К сожалению, закон относится не только к физике. «Если какая-нибудь неприятность может случиться, она обязательно происходит». Боюсь, сегодня день, когда этот закон действует без исключений. У нашего Рэмбо неприятность. Клиент его обезвредил.

— Откуда вы это знаете?

— Кроме того, — московский гость не обратил внимания на реплику, — на сцене появилась некая группа поддержки нашего клиента. По состоянию на пять минут назад, она зачистила подъезд, а заодно нейтрализовала людей, прослушивавших квартиру.

— Откуда, в этом случае, у вас информация? — спросила она.

— Потому что с некоторых пор я перестал доверять петербуржцам, — сказал Игорь Борисович, презрительно растягивая последнее слово. — И за всеми действиями вашего Рэмбо наблюдала моя личная «наружка».

— И что теперь делать?

Игорь Борисович, не торопясь, достал сигару, глубоко затянулся.

— Ждать звонка из Москвы. Видите ли, мои люди засекли группу поддержки уже несколько дней назад. Она тоже пасла клиента, кстати, очень профессионально. Я даже могу сказать кто это — бывшая «крыша» «Транскросса». Неплохие вояки, таких могут перестрелять только такие же вояки. Надеюсь, этот вариант не потребуется.

Москвич опять выпустил дымок и продолжил:

— По большому счету, дергаться и рвать волосы на заднице, извините, должен был я. Ваш дражайший Рэмбо всего лишь получил по башке, причем, не очень сильно. А вот мне предстоит лишиться половины гонорара. В том случае, если Москве придется задействовать тяжелую артиллерию. На том уровне, знаете ли, на закон Мэрфи ссылаться не принято.

— А если бы я выстрелил? — проворчал Нертов.

— Я заметил с первого дня нашего знакомства: у тебя хорошая реакция, — усмехнулся Павел Олегович.

Они сидели в гостиной за бутылкой коньяка. «Главбух» только пригубил свою рюмку, а Нертов выпил целиком, чтобы снять стресс. На диване в соседней комнате охала уже пришедшая в себя Мила. Один из людей «Главбуха» — полевой Айболит, как представил его Павел Олегович — осмотрел девушку и уверенно сказал: нет даже легкого сотрясения.

В другой комнате пребывали еще четыре полубесчувственных тела; разумеется, не на кровати. Покончив с Милой, полевой Айболит осмотрел их тоже.

— Связно говорить смогут через полчаса, — констатировал он.

— У тебя замечательная привычка, «Главбух», — заметил Нертов. — Ты мастер появляться между третьим звонком и поднятием занавеса.

— Для человека, работающего на общественных началах, это очень неплохо, — согласился Павел Олегович.

— Ты прав, извини. Но тогда тебе не уйти от вопроса: который черт занес тебя ко мне, причем, действительно, в очень подходящий момент?

Ответить «Главбух» не успел. Открылась дверь, и на пороге появилась Мила. Ее и без того заплаканное лицо портил изрядных размеров синяк.

— Леша, — прошептала она.

— Позови врача, — не смотря на девушку, буркнул Алексей «Главбуху». Тот удивленно взглянул на собеседника, но Айболита пригласил.

— Скажите, — обратился к нему Алексей, — если она сейчас сядет в машину и доедет до дома — это пятнадцать минут, ее здоровью не будет нанесено непоправимого вреда?

— Нет, — удивился врач.

— Павел Олегович, — негромко попросил Нертов, — я тут распоряжаться не имею права. — Пожалуйста, прикажите кому-нибудь проводить ее на улицу и посадить в такси. Вот деньги.

— Вообще-то, она могла подождать окончания нашего разговора по соседству, — «Главбух» окончательно удивился. — Ты слишком суров с дамой.

— Эта дама… Мила, выйди, пожалуйста, — и когда дверь закрылась, юрист продолжил: — Эта дама, уже недели две подряд наведывается ко мне с «жучками». И вся сегодняшняя история, из-за которой она получила фингал, а я чуть не схлопотал три-четыре пули, дело исключительно ее рук. Однако трясти ее не надо. Тем более, в соседней комнате отдыхает заказчик этой проказницы.

— Тогда понимаю, — и Павел Олегович приказал одному из своих людей исполнить просьбу Нертова.

— Спасибо, — поблагодарил Алексей. — Но тебе так просто не отвязаться от моего вопроса. Расскажи, как тебя угораздило оказаться здесь в самый веселый момент?

И тут Нертов удивился, пожалуй, чуть-чуть испугался. Такого выражения лица у «Главбуха» он не видел. Павлу Олеговичу было больно, было тяжело. Точно так же выглядел сам юрист в бытность военным прокурором, впервые сообщая гражданке Тамаре Ивановне, что ее сын погиб.

— Видишь ли, я собирался с тобой переговорить в любом случае. Очень хорошо, что перед этим я смог тебе слегка подсобить.

— Дальше, ближе! — сказал, почти крикнул Нертов своему пожилому собеседнику, как старший по званию приказывает побыстрее доложить ему о происходящем.

— Две новости. Как в известном анекдоте. Причем, я обязан начать с хорошей. Так вот, Нина жива. Но тебя она больше не любит.

Гаишники-гибэдэшники в светлое время суток обычно обращают внимание только на движущиеся автомобили, особенно — движущиеся быстро. Припаркованные ее не интересуют и, кстати, очень зря. Если бы какая-нибудь патрульная машина остановилась возле светлой «Волги», застывшей на набережной Малой Невки, это обстоятельство здорово бы выручило Женевьеву.

Но чуда не происходило. Француженка по-прежнему была в наручниках и не могла открыть рот. А развалившиеся рядом бандиты решали ее судьбу.

— Ты чего встал? — спросил один из них подельника, видимо, главного.

— Приказ был: мадам выпотрошить на месте.

— Ты и начинай, — бандит протянул нож.

— Убери, идиот! Шмотки ее перетряхнуть надо сразу. А как с ней потом, резать или е…ть— начальство решит.

Бандит убрал нож, разумеется, немного поиграв им перед лицом Женевьевы. Его постигло разочарование — в глазах жертвы он прочел одно: «Как тебе повезло, ублюдок, что у меня скованы руки». Стараясь больше не вглядываться в эти глаза, бандит начал обыск, который прошел успешно, не считая того, что Женевьева успела ударить его каблуком по ноге.

— Интересно, — бандит повертел в руках пейджер, который Арчи недавно дал своей подруге. — Смотри-ка, пищит, зараза! Кавалер, небось?

Однако звонил отнюдь не кавалер. Это всего лишь Юля беспокоилась долгим молчанием подруги, напоминала редакционный телефон, по которому можно было разыскать журналистку.

— Пацаны, может, позвонить ей? Пусть приезжает, устроим групповуху.

В этот момент у одного из бандитов включился мобильник. Тот вытащил его и, к удивлению, услышал голос незнакомого человека.

— Это ты, Шпрот?

— Я, — удивился владелец трубки.

— Я слышал, ты в команде за главного. У вашего шефа временные проблемы. Поэтому, ваш куратор — я, Игорь Борисович. Слышал?.. Хорошо. Пассажирка у вас?

— Да, — промямлил слегка обалдевший Шпрот.

— Везите ее на базу. У Рэмбо не было дополнительных приказов?

— Только обыскать. Мы нашли пейджер. Тут ей разные подружки звонят.

— Немедленно просмотрите все последние сообщения, которые она получала.

В этот момент в машине произошла легкая борьба. Женевьева попыталась выбить пейджер из рук бандитов, но он хоть и упал, но не разбился.

— Минутку, шеф, — пробормотал Шпрот.

— Я не тороплюсь. Проблемы кончились. Ищи спокойно.

— Тут только трое с ней были на связи. Главный объект, второй, который сейчас в больнице, и эта подружка, Юля.

— Эй, Шпрот, — быстро прервал его новый шеф. — В прежних сообщениях эта Юля указывает свой пейджер?

— Да, есть однажды.

— Немедленно пошли ей следующее сообщение: «Юля, самые свежие новости насчет блокнота. Жду на пейджере». Когда придет ответ, сразу звони.

Ответ пришел через пять минут и он был лаконичен: «Об этом поговорим при личной встрече. Твоя более умная подружка Юля».

— Так, — голос Игоря Борисовича чуть повеселел. — Шпрот, мне кажется, ты сегодня работаешь против закона Мэрфи.

— Чего?

— Ладно, пошутил. Тебя эта проблема уже не касается. Быстро возвращайся на базу.

— Я всегда говорил, братва, — обратился Шпрот к подельникам, — пейджер это не игрушка для лохов. Эта фиговина иногда полезней «трубы» бывает.

В течение часа Нертов так ни разу и не притронулся к коньяку: он слушал, не отрываясь, собеседника. А «Главбух» потягивал коньяк, не прерывая рассказ. И как он, понятия не имея, кто же в действительности взорвал Нину с ребенком, постарался обезопасить их от нового покушения. Каких трудов стоило организовать «смерть» Нины в больнице, и каких, еще больших трудов, таким же образом спасти Митю. Про загородный санаторий, в котором он укрыл их в конечном итоге. Про то, как приходилось говорить с Ниной в первые дни, когда чуть ли не объявляла голодовку, требуя немедленно вывезти ее к мужу.

А потом говорить Павлу Олеговичу стало труднее. Ибо теперь речь уже шла о том, как выздоровевшая Нина не просила уже немедленно привезти ее к Алексею или дать позвонить ей по телефону.

— Ты пойми, — «Главбух» в очередной раз наполнил рюмку, — мне влюбить в себя больную бабу, ну, такая же подлянка, как ее, здоровую, связать и изнасиловать. Она сама так захотела. Не хочу говорить подробно, ты мужик умный, сам поймешь.

— Пойму, — горько ответил Алексей. — Я ее спас во Франции, она в меня влюбилась. Ты спас ее здесь, она влюбилась в тебя. Но почему раньше не сказал?

— Сперва хотел убедиться — не ее хотели взорвать. Потом, по правде говоря, она сама просила. Надеялась, ты как-нибудь привыкнешь. Найдешь утешение.

— Нашел. Только это утешение мне «жучок» в квартиру притащило! «Главбух», скажи, у тебя в школе пели такую песенку: «Весь мир — бардак, все бабы — б…»?

— Вроде, пели, — не сразу ответил Павел Олегович. — Кстати, именно она и попросила за тобой присмотреть. Когда я понял, что тебя пасут по полной программе, решил поговорить. Последнее время у меня привычка — без группы поддержки не выезжаю. Поэтому все удачно сложилось.

В комнату заглянул боец с «трубкой» в руке.

— Павел Олегович, вам из Москвы.

— Перезвоню, — ответил тот.

Боец вышел из комнаты, что-то бормоча в мобильник, но тотчас вернулся обратно.

— Это Виктор Николаевич, — неуверенно сказал он.

— Извини, — бросил «Главбух» и вышел в коридор.

Через минуту хлопнула входная дверь. Нертов сообразил, что, видимо, разговор оказался более конфиденциальным, чем изначально подозревал Павел Олегович.

«Главбух» появился через десять минут, и юрист определил их сегодняшнюю встречу как день побития рекордов. Десять минут назад Алексей мог бы уверенно сказать: он никогда не видел на лице своего сурового знакомца растерянности и печали. Теперь Павел Олегович выглядел еще печальней, чем совсем недавно.

— У меня для тебя появилась еще одна новость. Она тоже очень неприятная, — сказал он.

— Говори, — невесело усмехнулся Нертов. — Интересно, чем ты сможешь огорчить меня после сказанного?

— Мне только что предложили убить тебя.

— «Главбух», я устал сердиться на кого-нибудь. Скажи мне — сегодня день шуток? И насчет Нины, и насчет этого предложения.

— Не скажу. — Вместо этого скажу, что не услышал бы от меня никто. Впрочем, береженого Бог… Николаич, зайди-ка сюда, — приказал он в передатчик.

Через минуту в комнате оказался один из бойцов в наушниках и с большим черным ящиком, перекинутым через плечо.

— Николаич, осмотри-ка комнату. Мало ли какая дрянь здесь водится…

Дрянь не нашлась.

— Спасибо. Иди. Через пятнадцать минут сворачиваемся.

Когда за подчиненным дверь закрылась, «Главбух» обернулся к Нертову.

— Пожалуй, первый раз нам обоим сегодня повезло.

— Мне второй раз, — заметил Алексей.

— Понятно. Звонил мне старый друг, или уже не друг, черт знает, как его называть. Не скажу, что вместе лили кровь, но пуд соли съели. Потом он стал прихвостнем Грачева — понимаешь, когда. С той поры общались лишь по телефону. Сейчас он в Совбезе. Когда Грачев слетел, он остался. Фамилию называть не буду — и так говорю слишком много. В кадре он всегда на втором плане, но если кто-нибудь захочет взять Кремль штурмом, танки в Москву вводить будет он. Кстати, согласно плану, в тот день министр обороны будет исполнять его приказ. Его, а не президента.

— Твой друг решил, что я собираюсь брать штурмом Кремль? — хмыкнул Алексей.

— Не совсем, — Павел Олегович казался спокойным. — Все гораздо хуже. Есть такой деятель — Дубинский. Подозреваю — нынешнюю кашу, в которую ты вляпался, заварил именно он. Несмотря на любовь к Туманному Альбиону. Какое отношение имел этот тип к Совбезу ты, наверняка, знаешь.

— Знаю, — буркнул Нертов.

— Мой друг, или бывший друг, судя по недавнему разговору, оказался должником Дуба. Возможно, в полном смысле. И теперь представляет его интересы. Весь разговор свелся к просьбе и предложению. Просьбу я принял, предложение — нет.

«Главбух» сделал паузу, после чего, к удивлению Нертова, наполнил высокий бокал, используемый обычно для джина с тоником, коньяком. После чего неторопливо выпил.

— Просьба сводилась к тому, что я должен выйти из игры на твоей стороне сразу по окончанию разговора. Не знаю, с какого хрена он в курсе, какая компания валяется повязанной в соседней комнате. Я ему врать не стал, он сказал, что позже позвонит один деятель, уже питерского уровня, и сообщит, куда доставить эту компанию, не причиняя ей дальнейшего вреда. Я обещал.

— Чем он подкрепил свою просьбу?

— Иначе, меня до вечера уже забьют на трое суток с последующим продлением. За это время будет раскопан каждый мой выстрел в России за последние четыре года. Все, кто меня покрывал, поднимут лапки. С некоторыми вещами не шутят.

— Можешь не продолжать, — прервал собеседника Алексей. — В чем был смысл предложения?

— Поступить в распоряжение питерского координатора неизвестной мне программы, смысл которой, кстати, меня не е… Кстати, судя по обещанной награде, задница, в которую ты попал, очень серьезная. При следующем президенте — восстановление в армии, «грачевский» рост и через два года — командование любым округом, кроме Московского. Я его послал, но он сказал: думай. Лишь только «друг» повесил трубку, позвонил координатор. Во-первых, он указал, куда доставить тела, предварительно переговорив с этим Сталлоне, который очухался. Если бы и захотел, я не могу даже добавить ему по башке. Только ногой по ж… и то без синяка. Во-вторых, мне поступило предложение, с которого я и начал. Ну, не убить, а доставить тебя туда, куда и твоих гостей. Будешь рыпаться — привезти труп. Координатор огорчится, но не очень. Вот так.

— Мне кажется… — медленно начал Алексей.

— Тогда перекрестись! — неожиданно быстро и зло отрезал «Главбух». — Если кажется. Ты мне не брат и не сын. Однажды я оставил в одном восточном городишке десять своих ребят, каждого из которых знал дольше и лучше, чем тебя. Оставил на смерть. Как говорится, Родина велела.

— Какая родина велит сейчас? — так же зло резанул Нертов.

— Уже никакая. Я наемный убийца. В Боснии убивал за небольшие баксы, считал — так нужно. В России — за большие баксы. Да только бандюков. Но убивал. Сейчас ты для меня никто. Почти никто. А такого куша мне еще не предлагали.

Алексей смотрел на «Главбуха». Тот продолжил уже тише:

— Я отказался. Просто, давно понял — если тебе предлагают понюхать г…, потом тебя заставят им нажраться. Но главное не это. Я не могу взять у мужика бабу, а самого мужика убить. Так нельзя.

— Спасибо, — в голосе Нертова не было ни ехидства, ни благодарности. — С тобой ясно. Что делать мне?

— Рвать когти. И конечно, с родителями. Деньги у тебя есть. Скажу, как специалист: лучше не на Мальдивы, а в село Большие Пуповищи Калужской области. Там безопаснее. Пересиди там, пока Дуба не грохнут или он не сделает своего президента. О Нине я позабочусь.

— И за совет спасибо. Прощай, «Главбух».

— Я прощаюсь только на похоронах, — возразил Павел Олегович.

— Тогда до скорой. Да, напоследок один технический вопрос. Как себя чувствуют деятели, которые валяются по соседству?

— Бандюк, которого мы прихватили внизу, и мелкий, но крутой шибзик, вышли из строя на пару недель. О Сталлоне и другом бандюке, которого мы почти не трогали, этого не скажешь. Ладно, мне пора о них позаботиться.

Алексей остался в комнате один. Он машинально набрал Юлин телефон. Никто не поднимал трубку…

Юля гневалась минут пятнадцать, потом остыла. Даже пожалела о своем торопливом звонке Женевьеве. По большому счету, если на кого и следовало злиться, так на Нертова, который неизвестно с какого фига сообщил француженке о существовании дискеты. Интересно только, почему она имела в виду блокнот? А может быть и Арчи в курсе? В таком случае, секрет дискеты давно стал секретом Полишинеля.

Юля решила связаться с юристом и высказать ему все, что думает, когда начались телефонные звонки. Сперва дозвонился читатель, возмущенный мораторием на смертную казнь. Юля предложила ему написать письмо в Госдуму и собрать подписи, но звонивший почему-то был уверен, что эту кампанию обязана возглавить именно она — Юлия Громова. После читателя на проводе был Герой Публикации. Этот разговор оказался хотя бы конструктивным. По его окончании Герой уразумел, что судебный иск заранее обречен на неудачу, а угрожать нет смысла. В результате они расстались если и не друзьями, то, по крайней мере, «в духе взаимопонимания». Потом позвонил друг Нертова — Боча (так и представился). Боча давно знает о замечательной криминальной журналистке — Юле Громовой, и хочет с ней познакомиться. Сегодня он как раз идет по своим дела в Дом прессы. И если Юля не против…

«Против! — хотела заорать Юля. — Дайте человеку поработать!» Однако она подумала про свой домашний компьютер, имеющий тенденцию ломаться время от времени. Про Бочины же таланты она слышала от Нертова. Такой шанс упускать было глупостью, и она согласилась: да, заходите.

Юля вздохнула. Звонить кому-нибудь по собственной инициативе не хотелось. Именно в этот момент в отделе появились гости: двое высоких мужчин с более-менее приветливыми лицами. Как показалось Юле, визитеров обрадовал тот факт, что в помещении она одна.

— Вы Громова? — спросил один из вошедших.

— Да, — ответила она. — Мы разве договаривались о встрече?

— Договориться можно прямо сейчас. — Мы из следственной группы Генпрокуратуры, хотим побеседовать, причем, желательно в нашем офисе.

— Ваши документы, — попросила Юля, а когда перед ее лицом мелькнула красная книжица, чтобы немедленно закрыться, добавила: — Так не пойдет. Я хочу их разглядеть, а заодно позвонить вашему начальству.

Гости переглянулись.

— Ай, дэвушка, — один из гостей мастерски воспроизвел южный акцент. — Такой красивый, а такой занудный! Нэ хочэт по-харошему. Будэт по-плохому.

Его напарник с размаху ударил Юлю по лицу, и она опустилась на стол. В ту же секунду в ее щеку уперлось дуло пистолета.

— Слышишь, тварь, — злобно и без всякого акцента зашептал первый парень. — Нам приказано доставить тебя в офис. Возможно, живой! Есть еще дополнительная инструкция — в крайнем случае, пристрелить. Да, нас за это будут ругать. Но если мы тебя и не привезем, и не пристрелим, нас не будут ругать. Нам просто будет звездец. Поэтому, если ты, тварь, хоть мигнешь кому по пути, убьем сразу. Поняла?!

Опешившая Юля кивнула. Ей вдруг стало ясно: история со звонком Женевьевы на пейджер была чуть сложнее, чем показалось сначала.

Как бы ни был оглушен Нертов, у него хватало сил обращать внимания на мелочи, особенно приятные. Так, уходящий «Главбух» захватил лишь четырех бандитов, но вовсе не их оружие, ибо его об этом не просили. Теперь перед Алексеем на столе лежали два пистолета с глушителями, и он тупо думал — неплохо бы в придачу к ним иметь еще и лицензии.

Его размышления прервал телефонный звонок. Алексей взял трубку, и тут же запикал мобильник.

— Алексей, — услышал он знакомый голос опера Димы Касьяненко, — ты что натворил? Почему тебя хотят арестовать?

— Леха! — крикнул ему в другое ухо Боча. — Юлю Громову какие-то гады схватили. Я выследил, куда ее отвезли.

Глава пятая. НЕРТОВ СПАСАЕТ РОССИЮ

Он проснулся, испуганный и удивленный одновременно. Ему приснился сон, и ни один из прежних не был похож на него. В голодные годы ему снился хлеб, когда здания не отапливали, он видел горящую печь. И вот, будто стремясь вернуть долги за всю жизнь, ночь показала ему самый настоящий фильм. И если бы он знал слово «интерактивный», то назвал бы фильм интерактивным — в конце он стал героем этого фильма.

Пятилась, опускалась к началу века история Особняка. Сперва мелькнул недавний ремонт, очередные хозяева покинули дом и тотчас же начали опадать, как листья, вывески перед входом: менялись конторы. На некоторое время окна в доме оказались затемнены и заклеены бумагой крест-накрест — война. Потом — новая смена вывесок. Пару раз кого-то из начальства уводили из Особняка под конвоем. А он видел все это, причем, из одной точки. Как и положено дворнику, он стоял перед парадным крыльцом с метлой в руках.

Внезапно особняк стал более высоким, а рядом с ним появился отец. И тотчас же с крыльца спустился старый генерал, Александр Петрович Езерский, счастливо умерший в 1916 году. Отец вытянулся в струнку, но генерал даже не посмотрел в его сторону. Старика интересовал только мальчик.

— Я скоро уйду, — сказал он. — Мои дети уедут. Твой отец тоже уйдет, а ты останешься здесь один.

Девятилетний мальчик изумленно смотрел на старого графа, который прежде ни разу не взглянул в его сторону.

— У тебя будет странная судьба, — продолжил генерал. — Тебя ни разу не мобилизуют, ты всегда будешь здесь, и тебя будут видеть лишь новые хозяева, которые завладеют домом. Потом тебя не будут видеть даже они. И настанет день, когда ты поймешь, что ты не только дворник, но и Страж. Ты не пропустишь этот день, я сам напомню об этом…

Рядом с подвальным оконцем, где была его коморка, злобно, требовательно загудела машина, и он проснулся.

Константин Сергеевич откинул прохудившееся ватное одеяло, но некоторое время не вставал. Он помнил и старого графа, и его сыновей, но мог поклясться: такого разговора не было никогда. Между тем, в мозг впечаталось каждое слово.

Нертов чувствовал себя усталым и даже слегка напуганным. Он понял это просто: кончилось чувство юмора. Он не улыбнулся сам себе, сообразив, что судьба вынудила его в очередной раз проникать в здание, занятое противником. Однажды он выручил свою будущую (теперь бывшую?) жену, которую бандиты взяли на Лазурном побережье. В другой раз ему пришлось вытаскивать Юлю Громову из подвала детского приюта, куда ее заволокла охреневшая администрация. И вот снова дом, а там та же самая Юля. Или, как минимум, одна Юля.

Уже будучи в пути, он дозвонился в пейджинговую компанию и, буквально умоляя операторшу, узнал, что странную фразу про блокнот, посланную Юле на пейджер, произнес мужской голос. К счастью, видимо, девушка впервые услышала за день слово «блокнот», поэтому вспомнила его. Впрочем, не к счастью. К огорчению…

Боча, сидевший рядом с Нертовым в машине, был огорчен не меньше. Он только что во второй раз закончил пересказывать Алексею и Диме о том, как, посещая Дом прессы, увидел Юлю, идущую по коридору первого этажа между двумя молодыми людьми. Что-то не понравилось Боче сразу же. Видимо, бледность Юлиного лица. А потом, глядя вслед удаляющейся процессии, Боча окончательно смекнул: здесь дело неладно!

Естественно, подавляющее большинство посетителей Дома прессы выходило через парадный вход, на Фонтанку. Длинным коридором можно было выйти и через торцевую дверь, попав тем самым в дворик-проход между зданием и театром. Им пользовались лишь те, кто ставил во дворике машину.

Так поступил бы и сам Боча, подъехавший к Дому прессы на разбитой «копейке», но сегодня в театр приехало слишком официальное лицо, милиция запретила парковаться во дворе. Поэтому, удивленный компьютерщик затрусил следом: ему хотелось понять, почему Юля не воспользовалась главным выходом?

Когда после небольшой паузы он вышел во дворик, девушка и ее спутники были уже на набережной. Теперь стало окончательно ясно: это конвоиры. Они пару раз грубо толкнули Юлю, а когда журналистку усаживали в машину, Боче показалось, будто один из мужчин, постоянно державший руку в кармане брюк, прячет там пистолет.

Бандитская «Волга» еще не набрала ход, когда Боча успел уже все обдумать. Идею обратиться в милицию он отверг сразу: произошедшее выглядело очевидным лишь для него одного, да и пистолет ему лишь показался. И Боча совершил главную авантюру в своей жизни — прыгнул в «копейку»…

Видно, есть некий Автомобильный ангел, спасающий таких шоферов. К собственному удивлению, Боча ни разу не оторвался от преследуемых. Конечно, он нарушил не только половину правил дорожного движения, но и все законы наружного наблюдения. Спасло его, пожалуй, одно — бандиты не обращали внимания на подобную марку. Потом «Волга» скрылась за воротами особняка на Петроградской стороне. Боча столь же необдуманно и нагло проехал рядом — на охраняемой территории бандиты не церемонились совсем, они просто заволокли Юлю в главное здание. Боче хватило благоразумия не пытаться проникнуть туда же, он доехал до ближайшего автомата и позвонил Нертову…

Что касается Касьяненко, которого Алексей подобрал по дороге, молодой опер уже успел рассказать все своему другу, и рассказ был безрадостен. Поступило распоряжение о задержании Нертова.

— Не понимаю, — сказал Боча, — почему мы не можем просто обратиться в милицию? Ну, не ты, Леша, ты подожди, пока все выяснится. Мы позвоним, скажем: «В этом здании заложники».

— А почему ты не обратился в милицию там, на Фонтанке? — ответил юрист. — Это не упрек, просто ты должен понять: сейчас у нас тревожить стражей порядка не больше оснований, чем у тебя. Мы-то ничего не видели. Пока из этого особняка не позвонят и не скажут — готовьте миллион баксов и заправляйте самолет, никаких заложников там нет. Ну, хорошо, милиция тебе поверила. Я недавно говорил с Юлей об этой конторе — Фонде «Социум» — и представляю, что это за штука. Обычный наряд не сможет заглянуть в такое здание, если внутри не будут палить из автоматов. «Где ваше постановление на обыск?» Санкцию не дадут — кто будет обижать серьезную организацию из-за обострения чьей-то мании? Или дадут, но через неделю. За это время трупы можно десять раз скинуть в Неву. Или кремировать внутренними средствами.

— Трупы? — удивился Боча.

— Подозреваю, у них в руках еще одна девушка. Но мои подозрения стоят еще меньше твоих — я ничего не видел.

Касьяненко молчал, хотя пару раз порывался встрять в разговор. Ему было обидно слышать о бессилии родного ведомства, а крыть нечем.

Теперь замолчал и Нертов. Он пристально разглядывал двухэтажный дом за высокой оградой, где томились двое друзей. Боча не был прав, но и он, Алексей, не мог ничего предложить.

Когда человеку боязно думать о настоящем, он начинает вспоминать. Поэтому Юля вспоминала.

Ей не раз приходилось сталкиваться с героями своих публикаций. Были и тонкие намеки, и откровенные, но неуклюжие угрозы. Она не боялась. Журналистов можно запугивать, но убивать особого смысла нет. Поэтому, произошедшее в кабинете ошеломило. С того момента, когда ее ударили и сунули в лицо пистолет, поведение Юли напоминало робота, которому нажали на кнопку «внешнее управление». Она автоматически ответила на вопрос о том, где все рабочие материалы, бездумно смотрела, как бандит сваливает в свою сумку бумаги из стола и дискеты. Потом ее повели к выходу, и она столь же машинально пошла.

Впрочем, она была не единственным роботом. Бандиты вели себя как запрограммированные машины, для которых ничего не существует, кроме приказа хозяина. От них пахло беспощадной чужой волей, а не мелким криминальным хищничеством, с которым она сталкивалась постоянно по службе. Пожалуй, именно это и сломило Юлино сопротивление: когда ей показали пистолет и сообщили, что убьют без колебаний, журналистка поняла сразу — это не фуфло. Это настоящий арест, пусть и без санкции. И похитители не будут колебаться, как не стали бы колебаться давшие присягу офицеры.

Теперь, когда она находилась в подвале незнакомого (нет, заочно знакомого) здания, она снова стала человеком, способным неторопливо вспомнить все произошедшее и обдумать ситуацию. Ее напугала явная небрежность бандитов — жертве не завязали глаза. Может, перед ней собираются извиниться, напоить кофе и отпустить? Или наоборот, уроды заранее знали: какая разница, запомнит их журналистка или нет?

Судя по всему, похищение оказалось импровизацией — негодяи не нашли более подходящего помещения для жертвы, чем огромный отсек подвала, размеры которого Юля не могла представить и видела лишь тусклую лампочку, светившую возле двери. К тому же, когда ее волокли по коридору здания Фонда, один из бандитов обратился к другому: «Где наручники?» — «Их уже надели на другую дуру», — ответил тот. А значит, особняк никогда не использовали в качестве тюрьмы — иначе нашлась бы и более традиционная камера, и дополнительные наручники.

Кроме того, где-то неподалеку находилась подруга по несчастью — «другая дура». Над этим Юля думала недолго. Она вспомнила непонятный, абсурдный звонок Женевьевы и тотчас дыхание перехватило: вот как!

То, что ее подругой по несчастью оказалась французская гражданка, Юлю не успокоило и не обрадовало. Речь шла об очень больших деньгах и слишком большой власти. Интересно, зачем же их схватили? Искали злосчастный блокнот? Хотели выйти на юриста? А может, большой московский заказчик проводит тактику «выжженной земли», стремясь отловить и уничтожить всех, кто знает или может знать о планах Дуба?

Скрипнула дверь, но не та, через которую ее провели в зал, а в другой стороне подвала зала. Юля обернулась и в полутьме разглядела силуэт человека, которого меньше всего ожидала увидеть здесь. Когда же она увидела предмет в руках человека, ее впервые охватил чисто животный ужас.

— Так. Есть идея, — спокойно, как бы сам себе, сказал Нертов. При этом он вглядывался в противоположный конец улицы, будто нечто, натолкнувшее его на идею, находилось там.

Касьяненко взглянул туда же, но ничего не увидел в полутьме, кроме одинокого прохожего, клеившего на стену что-то достаточно крупное.

— Иногда возникают ситуации, когда даже ментовский курсант имеет право проникнуть в квартиру губернатора, — столь же задумчиво продолжил Нертов. — Сейчас мы такую ситуацию и создадим.

Боча и Дима взглянули на него с одинаковым удивлением. Алексей внезапно рванул с места, остановился метрах в десяти от расклейщика, о чем-то переговорил с ним (Касьяненко видел, как он вынул из кармана и протянул незнакомцу цветную бумажку, потом вернулся к машине). В руке Нертов держал пачку листов средних размеров; Боча разглядел на верхнем физиономию какого-то кандидата.

— Ну вот, Боча, теперь ты у нас агитатор за кого?.. Так, за Севастьяна Пупорыкина!

В глазах обоих друзей прибавилось удивления. Тогда Нертов изложил свой план…

Когда он замолчал, во взорах Бочи и Димы удивления исчезло, зато прибавилось испуга.

— Алексей, — Касьяненко первый раз обратился к нему по имени, — ты уверен, что обе женщины там?

— Как и в том, что вы оба передо мной.

— Леха, — Боча нерешительно перебирал рукой пачку листовок. — Сколько сейчас стоит операция на челюсти?

— Оплачу. И если не сяду, помогу снять сумму с товарища Пупорыкина в пользу пострадавшего соратника.

— Ладно, приступаем…

Боча медленно шел по улице, хищно глядя по сторонам: где бы пристроить еще одну листовку? Возле забора он прошел разочарованно, однако решительно шагнул внутрь приоткрытых ворот.

— Сто-ять! — возмущенно и удивленно прохрипел охранник, бросаясь навстречу гостю. Определение «толсторожий вурдалак», употребленное еще в 1993 году известным питерским журналистом, к нему более, чем подходило.

Боча сделал шаг назад, выставив перед собой пачку листовок, как щит.

— Извините… мои обязанности… в каждом подъезде…

— Сейчас покажу мою обязанность! Пистюлей отвешу, — продолжал охранник, приближаясь к Боче. Тот уже покинул охраняемую территорию, но на прощание сунул листовку между двумя пиками решетки. «Вурдалак» принял это действие как личное оскорбление и, рванувшись за Бочей, выскочил на улицу, ухватив за шиворот нахального агитатора.

— Сейчас, пля, тут зарою!

При этом он размахнулся, да так широко, что Боче, пожалуй, понадобилась бы очень серьезная челюстная операция, однако удар не достиг цели. Рядом оказался прохожий, отклонив удар умелым блоком.

— А тебе чего, козел?! — рявкнул охранник, сдергивая с пояса дубинку ушибленной рукой.

Нертов подумал — опоздай сейчас Дима, и от обороны придется перейти в наступление. Но Касьяненко оказался тут как тут.

— В чем проблема? — сказал он максимально сурово, как техасский шериф.

Охранник, уже замахнувшийся дубинкой, чуть было не опустил ее на милицейское удостоверение, но в последний момент удержался.

— Эти б… приперлись на мой объект, — злобно выдохнул он.

— Закон о предвыборной агитации… Я везде имею право… Меня выгонят, если я хоть один дом пропущу, — продолжал лепетать Боча.

— Не понял, о каком объекте речь? — ледяным тоном заявил Касьяненко. — Вы только что напали на двух граждан, нецензурно ругались и угрожали дубинкой сотруднику милиции.

Нертов прекрасно знал эту породу людей, поэтому не удивился, когда гнев мгновенно увял на морде охранника. Его сменила пугливая озабоченность.

— Документы! — потребовал Касьяненко. — Так, Виктор Топоров, охранный концерн «Глаурунг». Подвели вы свой концерн, Топоров. Гражданин свидетель, — обратился Дима к Нертову, — вам придется дойти до того автомата и вызвать милицию.

— Не надо, командир, — просипел охранник. — Давайте с нашего поста позвоним. Отсюда ближе.

В воротах появился другой охранник, с расстегнутой кобурой. Однако он слышал последний диалог, поэтому уже убедился в бесперспективности силового варианта.

Касьяненко, свидетель Нертов и Боча, продолжавший лепетать про демократов и их наемников, вошли на территорию охраняемого объекта. «Вурдалак» пригласил их в белую кабинку, предназначенную для защиты от дождя.

— Слушай, командир, — сказал он более-менее человеческим голосом. — Давай договоримся, а? Пострадавший гражданин (злобный взгляд в сторону Бочи) претензий к нам иметь не будет.

— Топор, мы должны сообщить начальству, — неуверенно произнес напарник.

— Иди ты! — «Вурдалак» больше не сдерживал испуга, и Нертову стало даже немного жалко этого сукиного сына. В его служебные обязанности вряд ли входило затевать конфликты с милицией, и он сразу представил себе возможные неприятности.

— Ладно, — милостиво изрек Касьяненко, хотя его голос стал неожиданно сухим и чуть не дрожащим. — Договоримся…

Никогда не стоит огорчаться из-за мелочей — мало ли какие крупные неприятности впереди. Тупой охранник Виктор Топоров слишком поздно осознал это истину — гражданин, столь удачно блокировавший его удар на улице, теперь целил в него из пистолета. Правильнее сказать, Нертов, отступив на шаг назад, держал под прицелом обоих стражей. Касьяненко отошел в сторону, показывая, что к происходящему отношения не имеет, впрочем, его помощь и не требовалось.

— Оба руки за голову и мордой на стол! — велел Алексей. Не желая оставлять каких-нибудь иллюзий у охранников, он выстрелил в банку с пивом, стоявшую на столе. Несмотря на глушитель, звук получился слишком громким, а может, это так показалось. Пробитая жестянка скатилась со стола, на который тотчас легли две морды. Впрочем, через пару секунд там была лишь одна: юрист, желая исключить любые неожиданности, вырубил одного из охранников. Разумеется, им оказался Топоров.

Такой поворот событий не прибавил оптимизма его напарнику, чьи пальцы начали выбивать на столе легкую барабанную дробь.

— Слушай, друг, — Нертов чуть повел стволом. — Тут у вас не только хамят прохожим. Есть еще один мелкий грешок — похищение людей. Расскажи-ка про женщин, которых сюда недавно привезли.

— Каких женщин? — Голос охранника дрожал не меньше, чем пальцы.

— Глупость я сделал, — обратился Нертов к Боче. — Надо было этого пристрелить.

— Двух женщин не привозили, — еще более испуганно залепетал охранник. — Сперва одну, потом другую. Но я думал, они пьяные.

— С чего ты так решил?

— Их тащили, будто они бухие. Но мы к этому делу, братан, отношения не имеем.

Легкий толчок дула в загривок подсказал нежелательность употребления слова «братан», после чего Нертов поинтересовался: кто такие «мы»? Тот поспешно нарисовал следующую картину.

Объект с начала 1990-х охранял концерн «Глаурунг». Однако у руководства Фонда была своя охрана. Особенно выделялся парень, похожий на Рэмбо — охрана его так и звала. Прежде он появлялся в Фонде три-четыре раза в месяц, теперь же буквально поселился. Его люди заправляли в самом здании, оставив сотрудникам «Глаурунга» лишь дела внешней охраны.

— Нас постоянно дежурит шесеро. Работаем парами: двое у ворот, двое в здании, двое отдыхают. Территорию обходим раз в три часа. А тех, внутри, сейчас внутри пятеро.

— Когда следующий обход? — прервал его Алексей.

— В двадцать часов. Ну, иногда минут на пять запаздываем.

Юрист взглянул на часы. До назначенного времени было минут двадцать.

И тут на поясе Нертова запищала «труба». Он взял ее и услышал незнакомый голос.

— Здравствуйте, Алексей Батькович. Хоть сейчас-то вы понимаете, что ваша идиотская игра закончена, пусть даже для вас и не совсем благополучно? Самое лучшее, что вы можете сейчас сделать — не погубить до конца двух невинных людей.

Игорь Борисович никогда не считал себя особо сентиментальным, поэтому на открывшуюся перед ним картину смотрел с некоторой брезгливостью. А картина напоминала иллюстрацию к добротному рыцарскому роману: в углу большой комнаты со стеклами-витражами в кресле, полураскинувшись, лежал молодой человек богатырского вида. Возле кресла стояла дама, прикладывая к его голове мокрое полотенце. Патетичность картины снижало то обстоятельство, что дама была явно старше предмета своих забот.

— Клавдия Александровна, нам необходимо поговорить.

— Я занята, — дама не обернулась.

— Лучше бы этим занимался врач. Честное слово, нашему герою самое место в больнице.

— Я должен руководить своими людьми, — возразил Рэмбо более-менее здоровым голосом.

— Даже не знаю, обрадую вас или огорчу, — ухмыльнулся Игорь Борисович, — однако должен сообщить — теперь это уже не ваша проблема.

— Не понимаю, — дама наконец-то соблаговолила повернуться.

— Обстановка изменилась, соответствующим образом изменяются права и обязанности сторон. — Московский гость говорил уже без ухмылки. — Два часа назад я имел разговор с Москвой. Нами, то есть мной, координатор все-таки я, недовольны. Могу объяснить, почему. Чтобы вытащить этого парня… — Игорь Борисович ткнул пальцем в Рэмбо и вдруг заорал: — Этот кусок мускулистого г…, пришлось подключать людей, которых наш клиент просто так не теребит!

Рэмбо поднялся и, слегка покачиваясь, шагнул к Игорю Борисовичу. Тот отступил, вынув небольшой пистолет. Когда дуло уставилось в лоб Рэмбо, тот отступил сам и сел в кресло. Дама злобно взглянула на гостя, будто готовя особо убийственную фразу, но москвич опередил ее.

— Успокойся. Ты не понимаешь, каким людям пришлось звонить в ваш болотный город прямо из Кремля, ради одного: лишь бы этот мачо сидел сейчас здесь, а не давал показания на Литейном! Если б ему вдруг дали «вышку», я был бы рад. Хочешь грохнуть какого-нибудь лоха, кровь с третьего этажа затекает на первый. Хочешь грохнуть отставного секьюра — он сам повяжет тебя. Любовь и работа — вещи несовместные. Впрочем, насчет любви мне не все понятно. Вы же читаете Бодлера в подлиннике. Что вы нашли в этой горилле?

— Это все, что вы хотели сказать? — холодно спросила побелевшая Клавдия Александровна.

— Разумеется, нет. Меня наказали, сократив гонорар на половину. Подозреваю, она пошла тому, кто все уладил. Кроме этого, я получил абсолютно четкие указания по вашему поводу. Великая комбинация, согласно которой «Братцы-ленинградцы» берут под контроль будущей ЗакС, отменяется. Вы можете тащить эту контору и дальше — благо, деньги у вас есть, но не советую. Могу открыть маленький секрет — кстати, имеющий отношение к нашему органайзеру — выборы не состоятся. Поэтому не стоит дергаться. Будете мирно и тихо работать на меня. Я всего лишь менеджер, пусть и высшего уровня. Обычный организатор побед. Вы же отныне — мои исполнители.

— Игорь Борисович, — дама уже полностью справилась с эмоциями, — по-моему, это очень глупая шутка.

— Я не шучу. — Голос гостя звучал проникновенно. — Если вы не верите, можете поговорить с клиентом. Однако предупреждаю, его рабочее время очень дорого, и каждый внеплановый разговор имеет определенную таксу: пятьсот долларов минута. Не советую тратиться, все равно ничего нового, по сравнению с моими словами, вы не услышите.

— Игорь Борисович, я не хотела бы вызывать охрану…

— И правильно, что не хотите. Видите ли, после того, как ваш замечательный Фонд был вынужден свернуть свои, так скажем, доходные операции, он существует исключительно под патронажем нашего московского клиента. Вы имеете полное право выставить меня на улицу. Однако, во-первых, я не уверен, что охрана примет в этом участие. Двадцать минут назад я говорил с директором «Глаурунга». Речь шла о лицензии, которой он очень дорожит. И он понял — испортить отношения с вами более разумно, чем ссориться с Москвой. Во-вторых, положа руку на сердце, не вы платите за аренду. Опять-таки, поднимутся некоторые, очень неприятные давние дела. А может, и свежие. Тут ведь речь идет не о «на улицу». Тут, главное, успеете ли вы добраться до Пулково?

— Это лирика, — коротко бросила дама. — Что дальше?

— Нашему инвалиду физического труда я порекомендовал бы постельный режим. Не стоит хорохориться, сотрясения так просто не проходят. Вам, Клавдия Александровна, тоже был бы полезен отдых. Завтра утром у нас пройдет небольшое предвыборное совещание, обсудим новые задачи.

— А как быть с Нертовым? — на удивление спокойно спросила дама.

— Подчищать ваши ошибки придется мне. Рэмбо, не беспокойся о своих гориллах. Я переключил их на себя и думаю уладить все до вечера. Опять-таки, скажите спасибо — это большая грязь! Отдыхайте.

Высказав, что хотел, и, оставив даму рядом с ее поверженным кавалером, Игорь Борисович вышел в коридор и вынул «трубу». Бросив взгляд на клочок бумажки, он набрал номер.

— Здравствуйте, Алексей Юрьевич. Хоть сейчас-то вы понимаете, что ваша идиотская игра закончена, пусть для вас и не совсем благополучно? Самое лучшее, что вы можете сейчас сделать — не погубить до конца двух невинных людей…

Юля внимательно пригляделась к незнакомцу. Это был старик лет семидесяти, как минимум, в осеннем пальто и давно вышедшей из моды небольшой шляпе вроде тех, которые полагается носить охотникам. Ей недоставало только фазаньего пера. Он двигался медленно, угловато, как и полагается пожилым людям, однако уверенно, хотя шел в полутьме и тащил два предмета, а не один, как показалось ей сначала. Предметами были лопата и лом.

Юля отчетливо видела старика, а вот старик ее не видел. Он прошел шагах в десяти от нее, остановился в почти не освещенном углу. Около минуты незнакомец стоял неподвижно, будто пытаясь сообразить, зачем сюда пришел? Но вот раздумья закончились, он поднял лом и ударил им в каменный пол.

«Могилу мне роет? — подумала Юля. — Вряд ли. Эти козлы не такие уж изысканные психологи, могли бы заранее предупредить — сознайся, иначе закопаем». Но тогда что же?

Совсем некстати вспомнился пошлый анекдот. Третий звонок, гаснет свет, поднимается занавес. Вдруг — блуждающий огонек: на сцену выходит монтер со стремянкой и свечкой. Он идет по сцене, поднимается на стремянку, ставит свечу возле ног, расстегивает брюки и занимается онанизмом. Зал молчит. Три минуты спустя раздается чей-то изумленный голос: «Доколе?» Не менее изумленный монтер смотрит по сторонам: «А кто здесь»? Юля рассмеялась. Громко, почти истерично. Таким смехом можно было бы разогнать крыс, если б они окружали ее, или летучих мышей, если б они висели под потолком…

Лишь сегодня он окончательно осознал, что Дом захвачен бандитами. Он знал это давно, однако этой ночью прежний хозяин дома дал ему приказ: вспомни, ты — Страж! Ты не должен покрывать бандитов. Вынь из-под пола, что было закопано с твоей помощью, и лишь тогда вызови полицию.

Но откуда этот смех? Откуда здесь женщина, которая, окончив смеяться, говорит ему «дедушка»? И чисто интуитивно, лишь бы не позволить вернуться недавнему беспамятству, он двинулся к ней.

— Дедушка, — повторила Юля, — меня схватили бандиты, освободите меня. Пожалуйста.

Старик удивленно глядел на нее, и у Юли мелькнула уже совершенно шальная мысль — может, он сам пленник, давно живущий в подвале и сошедший с ума? Поэтому на него и не обращают внимания, пусть бегает.

Между тем, старик вернулся к брошенным инструментам, поднял лопату, вернулся к Юле. Та даже не могла себе представить, что он сделает дальше: ударит ее по голове, или разрежет веревки?

Однако старик сделал второе, слегка задев Юлино запястье. Та не стала делать ему замечание.

— Спасибо, дедушка. Теперь надо поскорее позвонить.

Старик ничего не ответил. Он отошел в сторону, поднял лом. Через минуту опять послышались громкие удары. Юля поняла: выбираться ей придется самой.

Она направилась к двери, через которую в подвал проник старик, найдя ее без особого труда. Там было темно, захотелось вернуться к этому странному человеку, но вдруг стало страшно, уже другим страхом, когда ночью боишься не гопников, а летучих мышей. Что делал здесь этот старик, что хотел он закопать в подвале? Или откопать?

Поэтому она ступила в полную темноту, которой была даже рада: так больше шансов. Интуитивно Юля закрыла за собой дверь — было страшно, но, не дай Бог, кто на освещенных этажах услышит эти звуки. Сделав несколько неуверенных шагов, она увидела впереди слабый отсвет и направилась туда.

Через минуту она была в маленькой убогой комнатушке — возможно, служившей жилищем старику. Разумеется, телефона там не оказалось. В углу стоял ящик для дворницких и плотницких инструментов. Подумав, Юля позаимствовала небольшой молоток на длинной рукоятке и опять шагнула в темноту. Перед этим она услышала в покинутом коридоре шаги и хриплые голоса, но потом скрипнула дверь, и они стихли.

Уже более уверенно она шла вдоль стены, стараясь не думать, что сейчас придется вернуться в тот же подвал. Еще десять метров и ее рука наткнулась на нечто, напоминавшее засов. Она подергала его, скрипнула дверь, сразу стало светло, и Юля вышла на последнюю, подвальную площадку лестницы.

В ту же секунду в уши ей одновременно ударили русский мат и французское ругательство:

— Мерд!

— Самое лучшее, что вы можете сейчас сделать — не погубить до конца двух невинных людей.

— Представьтесь, пожалуйста, — Нертов из последних сил сдерживал черный вал тоски, готовый рвануться из глубины души. Их обнаружили, это ясно! Пожалуй, осталось лишь одно — подумать о невинных менте программисте, которых он втянул в эту авантюру.

— Экий вы формалист, — ответил невидимый и пока еще неизвестный собеседник. — Какая разница? Впрочем, если вы настаиваете, зовите меня дядя Игорь. Очень добрый дядя, который никому не хочет зла, и вам в том числе. Вас должен радовать хотя бы тот факт, что я решил поговорить. А мог бы обойтись без этого. Ну, чего молчите?

Нертов озирался по сторонам. Двор был достаточно ярко освещен, и все же казалось, будто где-то неподалеку мелькают тени людей, подбирающихся к будке. Как же он вычислил, зараза?

— Так вот, Алексей Юрьевич, думаю, лучше всего нам поскорее встретиться и обо всем договориться. Заодно увидите своих дам. Если согласны — приходите к Петропавловке к двадцати одному ноль-ноль, к главному входу. Там вас встретят и привезут ко мне. Не бойтесь, менты там вас ждать не будут; мне самому невыгодно, чтобы вас забили в «Кресты». И не надо говорить: я не хочу совать голову в пасть! Ваша голова уже давно в пасти. А вытащить ее оттуда могу только я. Но только, если вы и ваши дамы ответят на некоторые важные вопросы. Вы придете?

— Да, — Алексей старался не показать «дяде Игорю», как внезапно возликовала его душа. Приблизительно так радуется человек, с шеи которого сняли петлю. Его враг не подозревал, что он, Алексей Нертов, уже находится на его территории! И никто не подбирается к будке.

— До скорой встречи, — простился дядя Игорь.

Алексей обернулся к встревоженным друзьям.

— Все по плану. Сколько сейчас? Если без десяти восемь, мы опережаем противника больше, чем на час. Сейчас дождемся обхода и двинемся дальше.

Сменщики появились минута в минуту. Они удивились, скорее, не присутствию в кабинке посторонних, а безмятежной позе «напившегося» Топорова. Тотчас же оба охранника пожалели об отсутствии способности удивляться столь наглому нарушению правил караульной службы: в их головы уперлись два пистолета. Касьяненко, осознав, что уже натворил достаточно (семь бед — один ответ), под руководством Нертова связал пленным руки, Боча вытаскивал шнурки из их кроссовок.

Алексей взглянул на часы. Было десять минут девятого. Пришла пора второго этапа проникновения. Охранники готовы были поклясться, что за двором никто не ведет наружное наблюдение. Пришлось им поверить. Нертов так же поверил их обещаниям не пытаться освободиться. От идеи оставить их под охраной вооруженного Бочи юрист отказался.

Через минуту «гости» были перед главным входом. Хозяева особняка считали внешний пост самым важным, поэтому тяжелая дубовая дверь оказалась не запертой. В огромном мраморном вестибюле торчал одинокий охранник, одетый под швейцара. Нетрудно догадаться, что его удивление немедленно перешло в ужас, и бедняге, в ухо которого уперся ствол пистолета, пришлось самому отвечать на вопросы: объяснять визитерам, куда утащили женщин и где тот самый внутренний отряд — люди Рэмбо.

Отвечал швейцар шепотом. Он рассказал — женщины в подвале — и объяснил, каким коридором попасть туда ближе всего. Бандиты находились неподалеку, в одной из комнат. Вообще, события последних пяти минут швейцару не нравились — назревали скандал и беготня.

Нертов с помощью Димы связал швейцара, на этот раз подыскив и кляп в виде носового платка. При этом он размышлял, с чего начать: с зачистки верхних этажей, или быстро вытащить пленниц?

Его сомнения были прерваны самым неожиданным образом: из глубины здания донесся выстрел.

К Женевьеве, оправившейся после унижения неожиданным захватом, вернулась дневная ярость. Она поняла, что стала невольной виновницей неприятностей Юли, и хотела как можно скорее снова войти в игру. Однако это было непросто. В отличие от Юли, ее держали в маленькой комнатушке, приковав к батарее за правую руку. Левая была привязана к той же батарее. Потом послышались шаги. В комнатушке включили свет, и к Женевьеве приблизились двое парней.

— Бонжур, мадам, — один из них наотмашь ударил девушку по лицу резиновой дубинкой.

Перед глазами Женьки поплыл розовый туман. Пока она приходила в себя, бандит вынул из кармана плоскогубцы, захватил ими нос девушки и слегка сжал рукояти. Новая боль мгновенно вытеснила прежнюю.

— Что ты знаешь про дискету? — спросил второй бандит.

Женька захотела было ударить его ногами, но поняла — в этой ситуации у нее будет лишь одна попытка, и торопиться не следует.

— Я есть гражданка Франции, — ответила она.

— Правда? — искренне изумился первый парень. — Гоша, чего ты мне сразу не сказал? Мы бы ее сперва трахнули. Эй, мадам! Давайте, поиграем в Билла и Монику. Только, чур, не кусаться.

— Ты отмороженная дрянь, — процедила Женевьева.

Плоскогубцы сдавили ее нос на этот раз сильнее. Женька сжала губы, чтобы не закричать, но вдруг хватка ослабла. Бандит достал мобильник и поднес его к уху.

— Чем вы заняты? — мучитель услышал в трубке голос московского гостя.

— Как сказал шеф — доставить сюда мадам и допросить.

— Вы что, не поняли меня? Никаких действий без приказа. Забыли, кто ваш новый начальник? — голос Игоря Борисовича превратился в злобное шипение.

— Помним. Но шеф…

— Считайте, что ему не просто дали по башке, а проломили ее раз и навсегда. Его не существует. Поднять мадам ко мне. Быстро!

Трубка отключилась. Бандиты, ругаясь, отковали Женевьеву от батареи, чтобы тут же опять защелкнуть наручники. Потом на миг прислушались к странным, негромким ударам, раздававшимся неподалеку, но решили время не тратить. Пленницу вывели из подвала и потащили вверх по лестнице. Злость вернулась к Женьке окончательно. Впервые в жизни ее осмелились пытать! И они надеялись остаться безнаказанными!

На первой же площадке у Женевьевы подогнулись ноги, и она опустилась на пол. Бандиты, ругаясь, склонились над ней.

Внезапно скрючившаяся Женька распрямилась и — вуа ля! — одновременно резко ударила обеими ногами каждого из мучителей в пах — «Даже мой строгий сэнсей остался бы доволен»!

Первый бандит вышел из строя надолго, а вот его напарнику повезло больше. Женькины глаза, привыкшие к темноте, подвели ее под ярким светом ламп, и она не смогла точно добить второго бандита скованными руками. Тот, корчась, отскочил в другой конец площадки. Пока Женевьева поднималась, он успел подхватить дубинку и теперь наступал на девушку, покручивая своим резиновым оружием.

— Мерд! — Француженка попыталась выбить дубинку ногой.

В другой ситуации она без труда провела бы такой прием. Но в голове еще гудело после недавнего удара. Поэтому бандит устоял на ногах. Правда, и Женька ушла с линии атаки.

Руки чувствовали себя стесненными в цепях. И все-таки, Женевьева была готова завершить схватку новым ударом, как вдруг корчившийся от боли первый бандит то ли в конвульсиях, то ли нарочно подсек ее, и Женька не удержалась на ногах.

Второй, с дубинкой, был рядом. Он понял, с какой опасной противницей пришлось иметь дело, поэтому замешкался. Женька смотрела на него, моля про себя, чтобы бандит не спускал с нее глаз. Наконец, он пришел к определенному решению и замахнулся дубинкой. И в ту же секунду услышал топот сзади, сообразил — неплохо бы обернуться, но не успел. Подбежавшая Юля с размаху опустила молоток на его темя.

Чисто машинально Юля подумала — в таких ситуациях барышню должно было вывернуть наизнанку. Однако видеть ей приходилось и не такое — все же криминальная журналистка. Разве, на этот раз это было делом ее рук.

Женька перевернулась, встала на колени, нагнулась над бандитом, который все еще корячился, прижав руки к ширинке, будто хозяйство могло оторваться.

— Ключи!..

Через минуту бандиты лежали рядом, прикованные друг к другу. Мстительная Женевьева швырнула ключ подальше.

— Бежим! — крикнула она Юле.

Та окончательно опомнилась, схватила Женьку за руку и кинулась вверх по лестнице. Молоток, положенный на пол, когда она освобождала Женевьеву, теперь был у той в руках. Юля не к месту подумала, что этот дополнительный выход из подвала появился недавно, после капремонта.

Они выскочили в коридор, который, по расчетам Юли, должен был вывести в прихожую, когда увидели перед собой еще двоих накачанных бойцов, прибежавших на шум боя.

— Стоять, твари! — заорал один из них, выхватывая пистолет.

Женька не раздумывала ни секунды. Она взмахнула рукой, как краснокожий воин, и Юля отчетливо услышала глухой стук, тотчас же заглушенный жалобным воем — молоток, пролетев метров восемь, врезался в обширную челюсть бандита, который отскочил к стене, осторожно схватив себя за искалеченное лицо.

Второй попятился, тоже вынул пистолет. Женевьева, так и не выпустившая Юлю, рванулась назад, чуть не опрокинув подругу. Девушки выскочили на лестницу, услышав за спиной грохот. На том месте, где они были, вздыбилось маленькое облачко отбитой штукатурки. Несколько секунд спустя подруги снова оказались в подвале. На раздумья времени было немного — сзади грохотали шаги нескольких человек, и Юля, бежавшая впереди, свернула направо, в маленькую комнатушку, только сейчас признав в ней комнату старикашки, у которого заочно позаимствовала столь пригодившийся молоток.

Девушки закрыли дверь за собой и отдышались. Теперь Юля поняла, что они оказались в тупике, а значит — в западне. Единственным преимуществом их местопребывания была широкая старинная замочная скважина старой двери, не уступавшая дверному глазку.

Закончив трудный, но необходимый разговор с Королевой и пригласив Нертова в особняк, Игорь Борисович в задумчивости прогуливался по второму этажу роскошного здания. Оно ему определенно нравилось. Позможно поэтому он казался себе слишком добродушным. Не следовало так просто расставаться с партнерами, точнее, с подчиненными, чуть не поднявшими бунт. Завтра они поумнеют. Значит, до завтра им следовало бы отдохнуть в домашних условиях. Пожалуй, стоит проводить их, как только переговорит с заказчиком. Нет, ведь надо же задать пару вопросов девочкам…

Однако соединиться с Москвой не удалось. Сперва снизу донеслись ругань и вопли — Игорь Борисович поморщился, столкнувшись с таким признаком неквалифицированной работы. Потом из комнаты, где отдыхали люди Рэмбо, раздался топот, а потом он услышал выстрел.

Москвич скатился вниз по лестнице, как школьник. В длинном коридоре, ведущем на вторую, более узкую лестницу, чем центральная, он увидел на редкость неприглядную картину: одного из парней Рэмбо, который сидел на корточках у стены, держась за подбородок обеими руками. Дальше валялись еще двое, а четвертый пытался им как-то помочь, но безуспешно. Приблизившись, Игорь Борисович понял, в чем дело: парни были скованы наручниками!

— Где бабы? — крикнул Игорь Борисович.

— Вниз побежали, — просипел Шпрот.

Москвич за одну секунду оценил смысл сказанного.

— Оставь их. За мной! — скомандовал он таким голосом, что Шпрот не подумал ослушаться.

Оба спустились в подвал, однако их ждало разочарование. Девушек не было видно.

— Какого черта вы экономите? — Игорь Борисович недовольно щелкнул выключателем. Помигав, зажглись две лампы, но часть подвала осталась неосвещенной. Москвич замер на месте, как принюхивающийся крыс. Подумав, он свернул налево, а Шпрот пошел в правую сторону. Оба двигались медленно — увиденное в коридоре наводило на размышления.

И все же бандит сглупил. Дойдя до тупиковой двери, он толкнул ее плечом и ворвался в полутемную комнату, тыча стволом во все стороны, как герой дурного боевика. Впрочем, можно было и не тыкать: одна из девок — Шпрот вспомнил — та самая, которую вытащили из редакции, стояла на коленях, рыдая над подстреленной подругой, валявшейся на кровати кучей тряпья.

— Гы-гы-гы, — затрясся в добротном животном смехе Шпрот, подходя к Юле. — Хошь, мышка, стрельну?

За его спиной раздался шорох, и Шпрот запоздало сообразил, что на кровати действительно лежала куча тряпья, а не девушка. А вот какой предмет дворничьего инвентаря опустила на его голову подскочившая сзади Женевьева, он так и не узнал.

Королева и Рэмбо тоже услышали звук выстрела. Однако они находились в левом крыле здания, поэтому двинулись вниз по центральной лестнице. Если бы они выглянули в прихожую, то обнаружили там связанного швейцара. Однако они сразу спустились в подвал, откуда раздавались непонятные звуки, причем, с другой стороны — старым ходом, которым когда-то пользовалась прислуга. Дверь оказалась закрыта, и Рэмбо, несмотря на протесты Королевы, обеспокоенной его самочувствием, выбил ее двумя ударами ноги.

Некоторое время они прошли в полной темноте — никто не знал, где здесь выключатели. Наконец, впереди оказалось более-менее освещенное пространство.

И тут же они увидели сгорбленную фигурку, которая с кряхтением отодвигала ломом каменную плиту. Приблизившись к ней, Рэмбо и Королева узнали сторожа, дядю Костю. Перед ним была яма внушительных размеров. Вокруг распространялся тяжелый запах. Оба узнали это место — именно сюда они притащили в ноябре 1992 года тела исполнительного директора фонда и его подруги.

Рэмбо все понял. Московский партнер решил выкинуть их из общего дела по полной программе. Для этого он и раскопал их старый грех, раскопал руками этого придурка!

— Тебя кто просил это сделать?

— Он, — просто ответил старик.

Широко размахнувшись, мощным ударом Рэмбо отбросил старика на стену, и тот медленно сполз по ней. Боль от дневной травмы прокатилась по голове Рэмбо, и тот еще два раза ударил ногой, причем, второй из них был абсолютно излишен. На пол осел уже мертвый Страж.

Королева охнула чисто по-бабьи. Она вцепилась бы в Рэмбо, но тут из полутьмы донесся спокойный голос:

— Что я вижу? Наша сладкая парочка убирает свидетелей из числа обслуживающего персонала. А кто же будет закапывать уютную могилку?

Боча стоял в коридоре и скучал. Нертов и Дима пошли дальше, оставив его здесь. Боче были даны инструкции и пистолет, который он вертел в руках, прицеливаясь то в одну, то в другую сторону. Было немного страшно, и чтобы успокоить себя, Боча вообразил, будто речь идет о привычном ему «Кваке». Здесь, в коридоре, ему выпала сложная миссия: «скрепить» всех противников, не потеряв ни одного процента здоровья. На данном уровне ни одной «аптечки» не наблюдалось.

Потом ему надоело это занятие, и Боча, пару раз прицелившись в пустой коридор, подошел к окну, положив пистолет на подоконник, взглянул на ярко освещенный двор. Конечно, ничего примечательного он там не обнаружил, а когда обернулся, то понял — в коридоре он уже не один. К нему медленно приближался человек с окровавленным подбородком. Однако Бочу напугал не его бледный и кровавый вид, а пистолет, который он сжимал в руке. Казалось, палец бандита елозит по спусковому крючку, в то время как хозяин думает: нажать или не нажать? Компьютерщик торопливо поднял руки, мгновенно ставшие холодными и потными.

— Ну, не надо, парень, — шептал он непонятно кому, двигаясь вдоль стены.

Боча переместился еще на полметра в сторону, пытаясь уловить какую-то мысль, внезапно посетившую его голову. Ага, еще чуть-чуть!

Еле слышный щелчок, и коридор погрузился во тьму. Раздался выстрел, за ним еще один. Потом свет загорелся опять. В четырех шагах от недоумевающего бандита стоял Боча, снова нащупавший выключатель. В его руке был пистолет. Бандит повернулся, чтобы выстрелить в третий раз, но Боча успел нажать на спуск первым, и его противник медленно осел на пол.

— Мама, что я наделал-то? — испуганно прошептал Боча.

Королева и Рэмбо оглянулись. С другой стороны главного подвального зала шел Игорь Борисович.

— И как все тонко продумано, — продолжил он, подойдя на расстояние в пять шагов. — Но только зачем было нужно отпускать девочек, супермен ты дерьмовый!

Рэмбо взревел, и не успела Королева опомниться, как он уже летел на московского гостя, сразу определив, каким ударом превратить его в кусок дохлого мяса. Но тот мгновенно поднял правую руку и три раза выстрелил. Три пули остановили Рэмбо, он развернулся вокруг своей оси и рухнул на пол.

— Теперь нам будет проще, — кхекнул Игорь Борисович. — Где девочки? Где они, я спрашиваю?

— Там, — Королева спокойно указала на яму.

— Так быстро? — не смог сдержать удивления москвич. — Он подошел к краю ямы и заглянул вглубь. — Да, вы правы, два в одном. Черт, что это за г…?

Вид полуразложившихся останков шестилетней давности заставил на миг расслабиться, а когда он поднял голову, в руках Королевы был пистолет, и она выстрелила пять раз подряд. Две последние пули вошли в тело Игоря Борисовича, когда он уже свалился в яму.

Все еще сжимая оружие, Королева присела возле своего любимого. Она не рыдала и не выла, только смотрела на него, ожидая, когда шутка окончится, и он очнется. Она смотрела как человек, потерявший все, кроме жизни, и не понимающий, зачем эта самая жизнь ему еще нужна? Поэтому Королева не расслышала ничего, даже чьих-то окликов, а потому не обратила внимание на шаги по соседству.

— Клавдия Александровна, — раздался чей-то знакомый голос, совсем близко.

Она подняла голову. Перед ней стояли Алексей Нертов с незнакомым парнем. Впрочем, нет, знакомым, это опер Дима Касьяненко. За ними были две девицы, которых недавно привезли в особняк по приказам Игоря Борисовича и ее любовника.

Нертову казалось, что ни одно из происшествий этого дня его уже не удивит. Но он ошибся. Перед ним стояла вдова его старого друга Раскова!

Так вот, кто была та неизвестная женщина, на которую он натыкался все эти дни, расследуя убийство Леонида Павловича и отбиваясь от врагов! Юрист давным-давно знал, еще от своего покойного друга, что его супруга заведует каким-то фондом. Знал, что она занимается общественными делами. И больше ничего не знал. Не интересовался. Эта скромная печальная женщина, так похожая на подбитую птицу, королева, потерявшая короля, эта дрянь убила своего дорогого мужа! И, наверное, в день его смерти дала ублюдку, которому изменяла с ним все эти годы.

Однако этого он вслух произнести не мог.

— Клавдия Александровна, как же вы так? — В его голосе Нертова не было ничего, кроме усталости.

— Леша, пожалуйста, отойди, — сказала она и, видя, что Нертов еще стоит на месте, взмахнула пистолетом: — Ну же, дай мне еще минутку.

Касьяненко, как и Нертов, сжимавший в руке пистолет, вопросительно взглянул на него. Алексей кивнул: отойдем. Они сделали несколько шагов в сторону. Клавдия Александровна нагнулась к любимому, поцеловала его и поднесла пистолет к виску. Даже если бы кто-нибудь и захотел остановить ее, времени уже не было…

— А теперь уносим ноги. Быстро! — крикнул Алексей.

Касьяненко увез Юлю к себе домой. Всю дорогу они молча просидели на заднем сиденье такси, тесно прижавшись друг к другу. Войдя в квартиру, Дима немедленно наполнил ванну, и Юля закрылась минут на сорок. Сперва из-за двери слышались рыдания, потом они стихли.

Юля вышла из ванны и замерла, пораженная. В коридоре было темно, лишь в комнате на столике мерцали три свечки. Рядом со свечами стояли бутылка белого вина, извлеченная хозяином из какой-то немыслимой заначки, салат, икра. А посередине комнаты, озаренный теплым и дрожащим светом, стоял ее Дима, успевший не только подготовить все это, но и умыться на кухне. Он был в одном халате, и когда Юля приблизилась, скинул его взмахом плеч. Девушка замерла, потом засмеялась, сбросила полотенце на кресло и кинулась ему в объятья. Перед тем как они опустились на кровать, Дима дунул на свечки. В темноте светились лишь три рубиновые точки, а потом погасли и они…

Юрист решил переночевать у Бочи. Конечно, от такой идеи отдавало эгоизмом, но для самого Бочи польза была очевидной. Алексей и Женевьева буквально вытащили его из здания — он был в легком трансе и все порывался вернуться, узнать, жив человек, в которого он стрелял, или нет?

Нертов управлял машиной Бочи, сам хозяин дрожал рядом. Женевьева вела машину юриста — было решено не оставлять возле злополучного особняка ни одной улики.

Жена Бочи отнеслась с некоторым предубеждением к компании, которая ввалилась в дом около одиннадцати и сразу же начала искать выпивку. К ужасу супруги, муж нашел бутылку «Белой лошади», которую она берегла, намереваясь подарить собственному отцу, и к ее же изумлению, накричал на жену, когда она попыталась этому помешать. Бутылка опустела за час. Особенно поразило жену то, что гости за это время ни разу не чокнулись и почти ни о чем не говорили.

Потом все пошли спать. Квартира состояла из четырех маленьких комнатушек, и супруга захотела было наказать мужа единовременным актом отдельного проживания, но Боча буквально загнал ее в спальню и та поняла: сегодня тот день-исключение, когда надо подчиниться всем его прихотям.

Алексей попросил Бочу уложить его в комнате, которая ближе к дверям.

— Чтобы у вас было меньше проблем, если меня придут забирать, — сказал он напоследок хозяину квартиры.

Нертов проснулся около шести утра от громкогих и привычных звуков. Через несколько секунд он определил их источник: собственный мобильник, валявшийся где-то на стуле в куче одежды. «Отключить было надо, — подумал он, поднимая аппарат. — Кто же это?»

— Доброе утро. Вы Алексей Нертов? — голос был незнаком.

— Да. Кто вы? — неприязненно пробормотал Алексей.

— Я Дубинский, — спокойно сказал незнакомец. — Надеюсь, дополнительная информация не нужна?

— Не нужна, — удивился Алексей. Про себя он отметил, что за всю его не такую уж и короткую жизнь, первый раз ему домой звонят люди, входящие в первую пятерку российских богачей.

— О том, что случилось вчерашней ночью в Питере, я знаю. Меня не интересует ваша роль во всей этой истории. Хотя бы по одной причине — я никогда не занимаюсь такими глупостями, как месть. Меня интересует лишь будущее. Я знаю, что дискета, на которой был текст, написанный моим покойным другом, уже уничтожена. Однако до этого она побывала в ваших руках.

— Да, — согласился юрист. — И я получил немалое удовольствие, познакомившись с текстом.

— Вот как? Я в одном никогда не соглашался с покойным Игорем Борисовичем — он почему-то недооценивал любителей и считал, что прочесть дискету смогут лишь в специализированном центре. Только, пожалуйста, не говорите, что у трех ваших лучших друзей находятся копии и в случае, если на вас упадет сосулька или вы внезапно скончаетесь от пневмонии, тексту будет дан ход. Это мелкие приемы, которые никому не нужны.

— Что же вы хотите? — поинтересовался Нертов.

— Мы просто забудем друг друга. Видите, как я сказал, мне месть не нужна, а ваша, надеюсь, удовлетворена. То, что было записано на дискете, потеряло свою ценность вчерашним вечером. После кризиса я и так колебался, стоит ли возиться с этими выборами. Теперь, когда я лишился нескольких человек, двигавших эту работу, все стало ясно. Конечно, большие деньги уже вложены и не только мной, там еще постреляют и повзрывают, но я к этому отношения иметь не буду. Честное слово, больше мне эти выборы не нужны!

— Может, и я вам не нужен? — обозлился Алексей.

— Совершенно верно. Милиция вас уже не ищет, гуляйте спокойно. И если какой-нибудь кирпич на вас и упадет, я тут ни при чем, честное слово.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — без тени юмора ответил Дубинский. — Вы сохраняете свою жизнь, что не так и плохо. К тому же у вас останется убеждение, что именно вы спасли Россию.

— Знаете, об этом я думаю в последнюю очередь, — вяло отозвался Нертов.

— Рассказывайте, — невидимый собеседник, похоже, был немного обижен. — Все равно, чувствуете себя спасителем, чувствуете! И еще: имейте в виду, что когда-нибудь, вероятно, ближе к Новому году, я вам позвоню. И это будет интересное предложение. Ладно, извините за ранний звонок. Прощайте.

Алексей привстал, положил мобильник на стул. В душе были неостывшая злость, немного радости и полная опустошенность. Но кроме этого присутствовало еще одно чувство, еще одно желание. Немного подумав, Алексей понял, какая усталость накопилась за эти дни, как хочется ему наконец-то выспаться.

И он заснул.