Дело о прокурорше в постели

ДЕЛО О ПРОКУРОРШЕ В ПОСТЕЛИ

Рассказывает Анна Соболина

"Исполнительна, но недостаточно инициативна. Четко выполняет указания руководства, но редко выходит за их рамки.

Бесконфликтна. Во всем ориентируется на мнение мужа — начальника репортерского отдела агентства В. Соболина (который и привел ее в агентство). На летучках высказывается редко…Очень хозяйственна и домовита. Просит не загружать ее работой в нерабочее время, поскольку занята воспитанием двухлетнего сына".

Из служебной характеристики

Проходя в очередной раз мимо зеркала, висящего возле холодильника, замечаю — радость в глазах тает с каждым днем, талия растет без повода, а желания измениться все меньше…

Рабочее утро. «Ах, эти утренние женщины, не то что женщины вечерние, — они добры, они застенчивы, они делами не заверчены» — нет, классик не прав.

Приготовив яичницу с помидорами и сыром, накрываю на стол. Это мое — приготовить, поставить, подать. Как и неизменные пакеты с тушками куриц, свиными котлетами и прочими мясопродуктами, которыми я ежедневно затариваю общественную морозилку.

Существует мнение, что семейную жизнь можно считать конченой, если за завтраком не о чем говорить. Это опять ошибка, потому что уже четыре года изо дня в день с десяти до десяти тридцати повторяется одно и то же: сервировка стола с небогатым выбором, малоразговорчивый и порой не в тему улыбающийся муж, а потом: дите в ясли, руки в ноги, и — вперед, арбайтен.

Но работа, она и обезьяну облагородила, не только замученную бытом тетку. В агентстве собрались приличные люди, главное — умные. Это я о мужиках. Остальные — ну, разные.

Люблю умных, даже благоговею перед ними, могу простить многое. Может, и с Соболиным роман начался только оттого, что с умными парнями давно не общалась.

Тогда, в мои двадцать с хвостиком, уже два года отработав школьной учительницей (добавим к этому вечерний истфак, куда парней заносило только убогих и калек), я отчетливо поняла, что без умного — пропаду. Ну конечно, рисовать картинку с Герасимом, приютившим Муму, не надо, но что-то от этой мелодии в песне моего замужества все-таки есть. Он — коммуникабельный брюнет с набором донжуанских замашек, имеет приличную, мало того — любимую работу. Да, он поздно приходит домой, но «работа того требует», «труба зовет» и так далее.

Я пришла на службу и, включив электронную почту на скачивание информации, налила себе дежурную чашку кофе. Здесь-то, в общественной кухне, и произошел разговор, смысл которого открылся мне несколько позже.

Марина Борисовна, моя начальница (она глава великого отдела под названием архивно-аналитический), решила перекурить со мной, хотя обычно компанию ей составляли шеф или наши «мальчики», не экономившие на комплиментах и анекдотах в присутствии этой стильной дамы бальзаковского возраста.

Странно, ранее наши отношения не были столь доверительными, но в тот день в ответ на банальный вопрос-утверждение: «Ты что-то устало выглядишь» — я рассказала ей все как есть: красавец-муж постоянно занят работой, и не только на меня — даже на любимого сына внимания не обращает.

Вчера пришел в двенадцатом часу, какие-то бабы ему весь вечер названивали (что, в принципе, уже стало привычным). А в прошлые выходные были у знакомых, так он на все расспросы о сыне с честным лицом заявлял, что «нет, наш Антошка так не делал, и спокойный он по ночам». Хотелось ему при всех сказать: «Родной, это тебе спокойно по ночам спалось, потому что я по шесть, по восемь раз к ребенку за ночь вставала. Ты же за два года и пеленки-то ни единой не прополоскал».

Ему ничего не сказала, конечно, а вот Марине Борисовне все взяла и выложила. Та, из сочувствия, наверное, если оно у женщин еще не совсем атрофировалось, и говорит:

— Ой, Анна, мне тебя жаль. Молодая ты, и мужиками крутить не умеешь. Вот мой муж, когда дочка маленькая была, да и сын тоже, он их с рук не спускал, все время занимался с детьми. И домой спешил, и мне помогал, даже по ночам вставать к ребенку плачущему не давал, спи, говорит, а то еще молоко пропадет. И чтоб налево — ни-ни… Ты подумай-ка. А так, рядом работая, и не скажешь, — покачала она головой и затянулась.

— Чего не скажешь? — спросила я растерянно.

— Да ты понимаешь… Конечно, все это вроде бы видят…

Тут мысли мои стали путаться, потому что я почувствовала, что за сбивчивыми репликами начальницы кроется нечто серьезное, о чем она то ли боится, то ли стесняется сказать.

Я посмотрела на нее вызывающе тупым взглядом, но на козе начальницу мою не объедешь, она выкрутилась:

— Он у тебя работает как сумасшедший, а то, что тетки без устали названивают, так среди журналистов две трети — дамы. И сама, милочка, виновата!

Охмурила такого красавца, вот и расхлебывай, — со смехом закончила она.

Разговор этот запал в душу. Легче оттого, что рассказала наболевшее, мне не стало. С испорченным настроением пошла работать. Ничего не ясно, но мутить воду в семейной луже пока тоже вроде бы незачем.

Муж привел меня сюда, в агентство, после декретного отпуска. Поначалу я думала, что рабочее место специально для меня создали, для того чтобы хорошего журналиста (то есть моего мужа) не обидеть. Посадили за компьютер.

Тем более что в компьютерах я была не специалист, да и к журналистике отношение имела косвенное…

Я должна была выуживать из электронных недр все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к криминалу города. Потом появилось внимание сотрудников ко мне как к штатной единице — новости все-таки первая узнаю.

Работа с архивом, опять же, любому может в расследовании пригодиться.

Первым это сообразил замначальника Повзло. Жалко, заходит лишь по необходимости, да и держится на расстоянии. В отличие от Спозаранника, который входит в кабинет с видом неприступного чинуши, а увидев, что кроме меня никого нет, может и за ушком пощекотать. Такое несоответствие между внешним видом и внутренним миром редко встречается. Глядя на него, рука тянется к перу, перо к бумаге.

Не удержусь, опишу полностью: очки в тонкой оправе под золото, деловой пиджак, рубашка (неизменно белая, в полоску), цветастый галстук (пожар в джунглях), брюки черные, само собой, и — да-да, чуть коротковатые. Речь его размеренна и многозначительна, а когда он читает нотации, то раскачивается вперед-назад, приподнимаясь на носках и опускаясь на пятки.

Рабочий день начался с полуделового визита Светы Завгородней, нашей звезды и секс-дивы (впрочем, насколько мне известно, никому из наших на этом полигоне ничего не обломилось).

— Чего такая мрачная? — вместо приветствия услышала я. Она уселась на стол напротив, поправляя прическу.

— Все мужики козлы, — попыталась я замять тему и одновременно объясниться.

— Да ты не страдай, они ведь не трамваи — скоро другой подойдет…

Раскрывать свои жизненные принципы в отношении мужиков я больше не собиралась, но опять кольнуло в сердце — сегодня все со мной говорили с каким-то собачьим пониманием в глазах.

— Тебе что, у меня другой случай был, — продолжала дива, не обращая внимания на мое усердное стучание по клавишам, — я с одним уродом три года встречалась, залетела (он хотел ребенка), а когда ему сказала, так он так разорался, словом, картина маслом. Мало того, когда я на аборт пошла, у меня еще и «букет» нашли — от хламидий до гонореи. Прикинь!

После такой жуткой истории я вынуждена была выразить явное неодобрение по адресу Светочкиного урода.

— Ты знаешь Лерку, она ко мне часто заходит, так вот ей муженек тоже говорил, что с «источником беседовал», а когда я его увидела, я все поняла сразу — от поздних бесед с источниками глаза так не блестят. А она-то, глупая, почти два года в эти басни верила…

— Факир был пьян, и фокус не удался, — словно уже о чем-то другом, сказала Света. — Ладно, ты там ничего про сайентологический центр не встречала?

Получив отрицательный ответ, она удалилась, с явным трудом переставляя ноги. Видно, кому-то сегодня долго не спалось, то ли с сожалением, то ли с завистью усмехнулась я. Про особенности взаимоотношений Светланы с ее многочисленными поклонниками она и сама не раз рассказывала. И тут же пришло в голову вроде бы давно забытое воспоминание о том, как ноет тело после многочасового занятия сексом.

Да, что говорить, было время… Но эти мысли я всегда поспешно гнала прочь.

Однако когда супруг явился на работу и утомленным взором обвел присутствовавших, я почувствовала — вот оно, то, чего я подсознательно ждала и к чему, в принципе, была внутренне даже готова: и этот, словно спящий, взгляд, и некоторая бледность лица были мне слишком знакомы (как-никак, четыре года за ним замужем). Он всегда так выглядит после упражнений в постели, если не выспался. Словно не заметив моего присутствия, кивнул всем и вышел.

Мне сразу захотелось подышать свежим воздухом. Пошла на кухню, налила кофе, закурила у открытой форточки. Не может быть, вот так, запросто.

Но вдруг ошиблась? Иду к нему, захожу сзади к склонившейся над клавиатурой родной спине. И вижу следы помады на воротничке. Вопросов нет. Эта известная бабская выходка называется «привет жене» — оставить на видном месте свои следы, причем обязательно незаметно для него. Оглянувшись, он увидел мое лицо и понял все моментально, сказал жестким голосом:

— Только без нотаций.

Хотелось поплакать в одиночестве, но дверь осторожно открылась, и появилась моя начальница.

— Анюся, ты что?…

— Да, Марина Борисовна, достало все!… Антошка заболел, не высыпаюсь какую ночь уже, — начала я плести хоть сколько-нибудь вразумительное объяснение.

После слов утешения выяснилось, что надо срочно сходить в журнальный фонд Публичной библиотеки, чтобы подобрать материал для справки Повзло.

С радостью! Но, когда вышла из офиса, поняла, что ни в какую библиотеку идти не могу, и единственное, чего хочется, — это укрыться где-нибудь, а то разревусь прямо на улице. Как робот, глядя только под ноги, пошла по Садовой, потом по Гороховой. Очнулась перед Мойкой, и почему-то потянуло в родной тараканник (так мы называли буфет в двадцатом корпусе истфака родного пединститута).

Там, в буфете, за мой столик подсел Майк. Боже мой! Встретить любовника пятилетней давности в день разрыва с мужем — это слишком!

Я невольно вспомнила старый неприличный анекдот (вообще-то я не люблю нецензурных выражений, но у меня есть два любимых анекдота с ненормативной лексикой). Женщина вызвала к себе по объявлению о сексуальных услугах мужчину. Приготовила легкий ужин, ждет. Элегантный тип пришел, и сразу за стол — анекдоты травит, байки рассказывает. А к делу не переходит, только ест и треплется. Ей это надоело, и дама говорит: «Ну давайте же…» Тут он грустнеет лицом: «Ах, эта диспетчер опять все перепутала, я ведь бухарь-собеседник, а вам нужен ебарь-надомник!»

Так вот, этот Майк — как раз из второй категории. Атлет, красавец, породистый жеребец с импульсивностью подростка. Факультет физвоспитания и образ жизни сделали свое: я слышала, он записался в телохранители, не куда-нибудь, а в известную охранную фирму «Ягуар».

Сейчас он выглядел как настоящий бандит, хотя на лице и сохранились последствия кровосмешения носительницы голубой крови и отставного военного.

Майк сказал, что в тараканник забрел случайно, — осталась привычка со студенческих времен, когда его первая жена училась на одном со мной факультете.

Я рассказала ему о своей проблеме (а почему не рассказать — точек пересечения в обществе у нас нет и не будет). После скучных предложений обсудить это в другой обстановке Майк вдруг изложил показавшуюся поначалу интересной идею:

— Если хочешь, я проверю, с кем твой муж трахается. Проверю качественно, он ничего не узнает.

Но мысль о всезнании, которое отравит все, что может остаться от четырех совместно прожитых с Соболиным лет, отрезвила. Я отказалась.

— Ну а если помада — случайность, а усталость — натурального происхождения, что ты тогда будешь делать? — Майк посерьезнел.

Я допила кофе и согласилась на его предложение. Майк спросил имя мужа и домашний адрес. В ответ на мои заверения, что я оплачу работу, он покрутил пальцем у виска.

Придя домой, я завалилась спать, предварительно предупредив супруга о необходимости забрать ребенка из яслей. Сутки прошли без разговоров и объяснений.

Следующие дни зловеще начинались с моих необычно ранних уходов на работу. Соболин к разговору не стремился, я не решалась его начать.

Неожиданно появившийся Майк решительно изменил настроение. Причем в худшую сторону. Я ловила тачку, чтобы успеть забрать ребенка из яслей, когда он вырос у меня перед носом.

— Крепись, Анька, — произнес он и с неловкостью соучастника протянул мне две небольшие кассеты. — Только ты смотри, осторожней с тем, что увидишь…

— Зачем же две, — почувствовав себя плохо, пробормотала я.

— Короче, разберись сама. А так, если что надо, обращайся…

— Спасибо, я пойду, — прошептала я.

Забрала Антошку из группы, дома попробовала поиграть с ним — ничего не выходило, мысли были только о полученных от Майка записях. Наконец, уложив сына спать, я достала из холодильника давно уже стоявшую там початую бутылку «Абсолюта».

«Ну что ж, приступим», — сказала себе я, подключая видеокамеру для просмотра кассет этого формата. В принципе, я уже поняла, что на них, но мазохизм — штука тонкая и не всегда понятная…

Съемка была сделана через окно. По интерьеру я узнала место действия — квартиру «друга нашей семьи» (точнее было сказать, подруги нашей семьи — с Ларисой Смирновой меня познакомил муж. Она работала следователем по особо важным делам в прокуратуре).

…Черное нижнее белье, фигура — ничего особенного. Боже, да она старуха! Лет на десять старше меня…

«Ну— ну, ножку выше, -ах, мы так не умеем», — с необычной для себя злобой комментировала я, потягивая из бокала отвратительный напиток и пьянея с каждым глотком.

Потом это зрелище мне надоело.

И я решила посмотреть вторую кассету, но подойти к аппаратуре по прямой уже не получилось.

«Быстро же ты, Аня, назюзюкалась», — сказала я себе и все-таки включила вторую запись. Героиней второй кассеты была та же шикарная брюнетка с жестким взглядом — но уже в форме подполковника. Она садилась в какой-то «форд». В следующем кадре Лариса уже стояла на улице — по-моему, это была автостоянка или парковка, потому что кругом было много машин, — с каким-то седовласым мужиком. Слышно было не очень хорошо.

Но кое-что я разобрала. Речь шла о судебном процессе. Лариса просила седовласого мужика изменить меру пресечения какому-то сидящему уже шестой месяц в «Крестах» Егорову.

Седовласый говорил, что сделать это будет непросто. Лариса отвечала, что в случае положительного решения вопроса ребята Егорова помогут седовласому в решении его финансовых проблем. В конце концов седовласый сказал: «Хорошо».

На этом запись заканчивалась.

Я подошла к стеллажу, на котором Соболин хранил свои папки с досье на бандитов и сотрудников правоохранительных органов. Алексей Егоров сидел в «Крестах» и подозревался в организации покушения на депутата ЗакСа и организации убийств еще двух человек.

Районный суд недавно отказал адвокатам Егорова, которые ходатайствовали об изменении меры пресечения своему подзащитному. Они просили выпустить его на свободу под подписку о невыезде. Теперь адвокаты обратились с кассационной жалобой в городской суд.

Фотографию седовласого я нашла в папке «Суд». Мужчина с кассеты оказался судьей Василием Яковлевичем Горячевым…

Неожиданно прозвучал телефонный звонок. Пошатываясь от выпитого, я дошла до телефона:

— Да…

— Владимира Александровича, — потребовал женский голос из трубки.

— Кто его спрашивает? — не менее наглым тоном спросила я.

— Лариса Смирнова.

Такого ответа я не ожидала. Возможно, будь я трезвой, я не повела бы себя так даже после просмотра кассет.

Однако в тот момент я не нашла ничего более оригинального, как, хмыкнув: «Передай привет Василию Яковлевичу», бросить трубку.

Потом я завалилась спать и проснулась лишь за полчаса до начала работы.

Около десяти на рабочем столе зазвонил телефон. В ответ на стандартные призывы откликнуться в трубке раздался незнакомый мужской голос.

— Соболина?

— Да.

— Через полтора часа в «Садко» на Невском. Надо поговорить, сука. Только не приди!… Я не только зеленый беретик надену, я ему башку сверну…

Отбой я расслышала с опозданием.

Про зеленый беретик я сегодня утром напоминала Антошкиной воспитательнице в яслях, чтобы на прогулку не забыла ему надеть, ушки продуть может…

Ватные руки положили трубку, ватные ноги подняли со стула. «За что? За что мне такое?» — спрашивала я себя, пока шла к кабинету мужа, — хотелось срочно поделиться.

Никого. В приемной перепуганная моим видом секретарша подтвердила, что Соболин пока не появлялся.

Стала лихорадочно набирать телефон заведующей садиком, чтобы выяснить, где сын. На десятом гудке трубку взяли.

Все оказалось в порядке, сын лепил из пластилина кота, который ходит по цепи крутом. Медсестра не поленилась и сходила проверить. Уже легче.

Периодически, сидя где-нибудь в гостях за дружеским столом, приходилось отвечать на вопросы: «А вам не угрожали, в вашем агентстве, наверное, такие материалы?», «А вы за ребенка не боитесь, сейчас иногда пишут о таких случаях?»

Всегда отшучивалась, потому что казалось, что невозможно это…

Переговорить бы с кем-нибудь, но не с бабой.

С сигаретой в дрожащих пальцах, со струящимися по щекам слезами, я стояла у окна в коридоре.

Надо бежать за сыном. Решено.

В этот момент за спиной раздались шаги Повзло. Чтобы понять, что со мной непорядок, ему хватило увидеть мою физиономию.

Выслушав мой сбивчивый рассказ, он стал усердно тереть лоб:

— Почему звонили тебе, ведь ты не только не светилась ни с кем, ты же… или нет?

Тихо сидела за компьютером, дежурила, — подтвердила я. — Слушай, я за Антошкой сейчас сбегаю, тут рядом…

— Нет, сиди. Вспоминай.

Плюхнулась без сопротивления в кресло, попробовала шевелить мозгами. Ничего не помню, ничего не знаю.

А потом вспомнила все, что произошло накануне вечером. Вспомнила и поняла, что звонок может быть связан только со Смирновой, точнее, с просмотренной накануне кассетой. Больше не с чем.

— Я пойду, — опять попыталась подняться я.

— Одну секунду, я уже… Алло, Андрей? Это Повзло. Срочно приезжай на работу… Что, совсем никак?… Здесь…

Тут мне пришло в голову, что я могу опоздать. Обнорский, конечно, поможет, но пока они болтают, с сыном может случиться все что угодно. Я выскочила из кабинета, на бегу вдевая в рукава непослушные, словно бревна, руки. Еще эта сумка… Вылетев на лестничную площадку, спотыкаюсь и, уже в полете, чувствую, что меня вдруг кто-то хватает за плечи.

Оказалось, это на работу спешил «бывший бандит» или — если короче — «ББ», так мы за глаза называли Витю Шаховского. Я попыталась освободиться, однако он, не отпуская меня, спокойно улыбнулся:

— Пойдем, поговорим.

— Я спешу.

— Подвезу, если надо.

Я уже залезала на заднее сиденье его «Нивы», когда в последний момент к машине подлетел Повзло. Поздоровавшись с ББ, он протянул мне платок и сам стал все объяснять Шаховскому. Еще не остывший автомобиль спокойно развернулся и, набрав скорость, вылетел на Садовую.

— Ясли-то напротив цирка, на углу Фонтанки? — словно не услышав ничего особенного, спокойно спросил Шаховский, одновременно набирая на мобильном номер.

— Михалыч, — сказал кому-то в телефон ББ, — ты на тачке? Можешь через три минуты быть на Фонтанке, напротив цирка?

В салоне было слышно, как некий Михалыч матерится.

— Ну лады. Встань напротив, не светись. Из машины выйди, но улицу не переходи… — ББ положил трубу.

— Все под контролем, — сообщил он мне, — Михалыч рядом, повезло… Он, кстати, опер… Тебя я высажу чуть раньше, сам подъеду прямо к входу. Ты идешь внутрь, берешь сына. Не торопясь, слышишь? Потом стоишь внутри и ждешь. Если что не так, не ори, сразу беги в группу или на кухню, в общем, к людям. Все поняла?

Я кивнула.

Б высадил меня на мосту, я на дубовых ногах попыталась бежать.

Когда я влетела в группу, там никого не было. В коридоре, пахнувшем детской больницей, на меня наткнулась медсестра.

— Что с вами, вам помочь?

— Где? где? — рычала я сквозь сопли, тыча пальцем в сторону пустой раздевалки.

— Гуляют они, — растерянно пробормотала она.

Но, выбежав во двор, я никого не увидела.

— Они в Михайловский сад пошли, — в форточку крикнула медсестра.

Боже, как далеко. Я не дойду…

В парке царила идиллия — старики в спортивных костюмах, разминаясь, размахивали руками, а за ними, в песочнице, ковырялась группа.

— Антошка!

На мой вопль обернулись все. Сына среди детей не было.

Я сидела на диване в кабинете Обнорского и не знала, что делать. Вокруг ходили, курили, спорили. У меня же в голове было два вопроса: сообщать в милицию или идти в прокуратуру и говорить со Смирновой?

ББ рассказывал, что Михалыч, тот опер, которому он звонил с дороги, времени зря не терял. Он разговорил молоденькую воспитательницу, ошалевшую от моего вопля, когда я обнаружила отсутствие сына.

Светлана Ивановна, воспитательница моего сына, рассказала Михалычу — благообразному и немолодому дядечке, — что женщина, забравшая моего сына, была такая интеллигентная, представилась моей тетей. Михалыч сообщил ББ и номера старой иномарки, запомнившиеся девушке только потому, что 28-74 — это день и год ее рождения. Но по базе ГИБДД пробить ничего не удалось, машина, наверное, была не местная.

В общем, все мы зашли в тупик.

Наконец Обнорский не выдержал и встряхнул меня:

— Рассказывай.

— Я не могу. Пусть все выйдут.

В опустевшем кабинете я выложила Обнорскому все. И про слежку за мужем, и про содержание второй кассеты. От неожиданности он сидел совсем обалдевший.

— Понял, — наконец произнес он. — С ребенком, я уверен, пока все в порядке. Бери Шаховского, поезжай домой за кассетой. А мы придумаем что-нибудь.

С этой минуты репутация Соболина мне стала абсолютно безразлична, я только боялась опоздать на назначенную встречу.

То, что встретиться с теми уродами придется, я уже поняла. Единственное, чего я боялась, что одна предстоящего разговора могу и не выдержать.

Решили, что ББ отвезет нас с Обнорским к «Садко», а сам посидит в машине с кассетой.

— В центре города, на Невском ничего не произойдет, слышишь. Разговаривать будем только там, ни в какие машины не садиться. Отъехать, поговорить — этого нам не надо… Разговаривать буду я. Держись! — говорил мне Обнорский как можно теплее. И верно, я в принципе была невменяема.

Уже виден пятизвездочный отель, где и расположен ресторан под названием «Садко».

— Еще немного, и разберемся, — спокойно произнес Андрей.

Только когда я встретилась со взглядами сидевших за столиком возле дверей, я поняла, что радоваться нечему.

К нам повернулись два молодых типа: черные кожаные куртки, волосатые запястья и маслянистые взгляды, одинаковая мимика. Третий сидел спиной. Я растерялась, но Обнорский подтолкнул меня в центр зала, к свободному столику.

— Во-первых, там есть где сесть, во-вторых, они подойдут, — объяснил он, заметив панику в моих глазах.

И действительно, к нашему столику подошел тот, что сидел спиной — дорого одетый, в очках с тонкой золотой оправой. «Если бы не обстоятельства нашей встречи, поверила бы, что интеллигент», — подумала я, пока он присаживался за наш столик.

С минуту он молча нас рассматривал, а потом, обратившись ко мне, изрек:

Мне нужна кассета. Ты мне вот сюда ее принесешь, — и ткнул пальцем в стол.

— При чем здесь ребенок? — прикурив, взмахнул зажигалкой Обнорский.

Дальше разговаривал с ним Обнорский, а я просто сидела как кукла, у которой лились слезы.

— Ребенка менять будем не здесь, — для того чтобы я поняла, что Андрей обращается ко мне, ему при шлось тронуть меня за плечо.

Через два с лишним часа ожидания на железнодорожной платформе Лисьего Носа из прибывшей из города электрички вышли те, что были в ресторане. Сына с ними не было.

Рядом со мной стояли Обнорский и Повзло.

Обнорский отдал им кассету. Они тут же проверили ее на принесенной с собой видеокамере. Затем сказали:

«Если вы сделали с этой кассеты копию и попытаетесь что-нибудь с ней сделать, ребенка больше не увидите…»

Потом мы все вместе отправились в ближайший парк. Там на скамейке сидела какая-то девушка, возле нее, спиной к нам, стоял Антошка и радостно о чем-то говорил.

Домой я ехать категорически отказалась, поэтому все отправились на радостях к Повзло выпить и обсудить сегодняшние события. По моей просьбе Соболина с собой не взяли. Ему вообще никто ничего не рассказывал, в суть происходившего были посвящены лишь два человека, еще трое помогали, ни о чем не спрашивая.

Я все время говорила о том, что сына, на всякий случай, надо увезти подальше. Меня охватила такая паника, что мужики решили: лучше сделать по-моему, чем потом расхлебывать то, что я наворочаю. К родителям в Ленобласть везти нельзя, слишком просто, да у мамы и так больное сердце, ей вообще ничего нельзя говорить.

Я решила, не откладывая, уж если мужа у меня теперь нет, к Соболину на квартиру не возвращаться ни за что.

В Металл острое, где я когда-то работала учительницей в сельской школе, у меня остался человек, на которого можно было рассчитывать. Это Инна, которая после моего замужества и разрыва с двести семьдесят третьей школой, где мы работали вместе, осталась моей подругой. Созванивались мы редко, еще реже виделись, но я заранее была уверена, что она приютит сына.

Я уже набирала номер, когда чья-то рука нажала на рычаг.

— Этого делать не надо, — сказал Повзло, стоявший у меня за спиной.

— Мне пока нянька не нужна.

— Я знаю, кому нужна, кому нет, — спокойно сообщил он, — договорим на улице, одевай сына.

Я молча подчинилась. Последнее время замечаю за собой резкие перепады настроения — от дикой злобы до овечьего послушания.

Было решено ехать в Металлострой на общественном транспорте, не предупреждая Инну о приезде. В практически пустом вагоне метро Антошка увлекся купленным в ларьке «Киндер-сюрпризом», а я спросила Повзло, помня об угрозах похитителей:

— Мы ведь не будем эту информацию о Смирновой использовать? А то ведь они Антошку…

— Ни о чем не беспокойся, — ответил Николай. — Мы просто будем иметь это в виду.

…Инка приняла нас радостно. Антошка мирно заснул в кровати ее дочери. Было решено на какое-то время отдать его в садик к знакомой воспитательнице. Инна пообещала за сыном смотреть и на улице лишний раз с ним не показываться.

— Инка, — наконец выдохнула я, когда Повзло вышел покурить на балкон, — я с Соболиным больше жить не буду…

Примерно через пару недель после разговора в «Садко» меня вызвал к себе в кабинет Обнорский. Шеф нередко откровенничал за закрытыми дверями своего недавно отремонтированного кабинета, но я, как правило, не присутствовала при этих мужских разговорах, и потому удивилась тону, с которым он заговорил со мной.

Оказалось, гуру (так мы Обнорского называем за глаза) накануне был на пресс-конференции в Доме журналистов, где госпожа Смирнова рассказывала представителям СМИ о борьбе, которую ведет прокуратура и она лично с организованной преступностью в городе.

Труп Майка нашли через некоторое время в придорожных кустах по дороге на Репино. Две пули в голову и в грудь, на руках — следы от веревок. Он лежал в кабине ржавого грузовика, брошенного в кустах несколько лет назад.

В сводке ГУВД значилось просто: обнаружен труп мужчины с двумя слепыми огнестрельными ранениями, на вид 25-30 лет. При досмотре обнаружено удостоверение сотрудника частной охранной фирмы «Ягуар» на имя Михаила Зверева.