Дело о взбесившемся враче

ДЕЛО О ЛЯЛЕ-ЧЕРНОЙ

"Почти три года работает корреспондентом репортерского отдела. До этого была фотомоделью и манекенщицей. Для получения оперативной информации успешно использует имидж «сексдивы». Коммуникабельна, легка в общении, жизнерадостна. Единственная мотивация для журналистских расследований возможность знакомства с новыми интересными мужчинами; других мотиваций нет. Человек творческий, но недисциплинированный.

Очень доверчива.

27 лет. Не замужем…"

Из служебной характеристики

Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…

Короткая тишина, разрываемая одновременным вздохом-всхлипом. Бешеный выброс адреналина. Горловой спазм. Почти осязаемый запах желания.

Он неслышно подходит сзади, прижимает к себе. И вот я уже спиной чувствую его напряженную упругость.

Мы стоим так какие-то секунды, и он с хрипотцой спрашивает:

— Конечно, вы не из тех девушек, Света, что занимаются сексом только в темноте?

Конечно, я не из дур. Только никак не пойму, каким образом мой сарафан уже на полу — в солнечных бликах из-за распахнутых занавесок. Занавески колышутся на ветерке, и блики предзакатного солнца скачут по стенам, по распахнутой постели, по его широким загорелым плечам, скользят по журнальному столику. Взлетая в головокружительную высь, я каким-то невероятным образом успеваю заметить потрепанную книгу на инкрустированной столешнице. Саббатини. «Хроники капитана Блада»… Капитана Блада… Блада… Бла-а-ад…

Словно два острых зеленых луча пронзают мои закрытые веки, разлетаясь в стороны разноцветными искрами. И я, летя с высоты, проваливаюсь в сладкую тьму…

В то, первое свое послебольничное, утро я проснулась необычайно счастливой. Я дома! В собственной постели! Все! Долой санитарку тетю Катю с грозной шваброй! Долой «отбои» по команде! Долой ординатора Костю, который хоть и скрашивал иногда мое унылое пребывание на больничной койке, но все равно — долой!

Мне даже показалось, что я сама стала какой-то другой.

Окончательно смыв с себя под душем запах больничной карболки, я стояла у зеркала, строя гримасы собственному отражению. Вот так, придя в Агентство, я улыбнусь Зурабу. Вот так — почти любя — махну рукой Вальке. Так — стрельну глазами в сторону Шаха… Кстати, роман с Шахом — это я знала наверняка — остался где-то в начале мая. Ни почему! И островного аборигена Марэка больше никогда не увижу. По кочану, по кочерыжке! Я теперь — другая. И хочу всего другого, нового!

Вот так, собираясь на работу, я почти с восторгом вспоминала своих коллег по «Золотой пуле». И думала о том, что если бы хоть кто-то из них узнал об удивительной метаморфозе, происшедшей со мной совсем недавно, то был бы немало удивлен. Но я решила хранить свою маленькую тайну, покуда сами не прозреют. Да и как признаваться в том, что ты вдруг неожиданно изменилась.

И ведь ничего вроде особенного не произошло. Сотрясение мозга я не получала. Между жизнью и смертью не зависала. Темного тоннеля со светом в конце, как некоторые, не видела. Просто провалялась месяц в горячечном бреду с банальным воспалением легких. Но вот — то ли с капельницами в меня влили что-то новое, то ли больница — место особое, для длинных дум, но ощущение, что теперь я — другая, было как озарение, как молния.

Честно говоря, после той майской поездки на Валаам, где я обнаружила частную клинику, в которой ставили опыты над наркоманами, в Агентстве меня возлюбили даже те, кто до этого только здоровался. В больнице меня навестили чуть ли не все сотрудники «Золотой пули». Шаховский, помню, так волновался, что даже не мог букет затолкать в банку из-под маринованных огурцов и всю воду пролил мне на одеяло.

Потом, говорили, замначальника ГУВД прислал на имя Обнорского благодарственное письмо с надеждами на дальнейшее сотрудничество, которое Ксюша, секретарь Андрея Викторовича, повесила в деревянной рамочке на стене в приемной рядом с дипломами и почетными грамотами Агентства. А Татьяна Петровна, наша буфетчица, чистя лук, всплакнула над моим здоровьем и сказала, что впредь будет следить, чтобы я сок прямо из холодильника не пила (она будет специально подогревать до комнатной температуры).

Вспоминая своих коллег, я тщательно перебирала вешалки в шкафу. И выбрала новую белую блузку с белой же гладью на воротничке. Я люблю это ощущение на теле холодного струящегося шелка, желание слиться руками, шеей, грудью со снежной тканью. Последний штрих — мазок алой помады на губах.

Ничто в то прекрасное утро не предвещало ни бурь, ни разочарований.

В Агентство, как мне кажется, я не влетела, а впорхнула. Незнакомый охранник, как и его сменщик Геша, резался сам с собой в нарды. Прямо профессиональная болезнь какая-то.

— Приветик! — Я сделала первый шаг по знакомому коридору.

— Вы к кому? — не поднимая головы от доски, неожиданно хрипло спросил парень.

— Я работаю здесь. Завгородняя!

Пропуск! — Он даже не шелохнулся.

— Совсем, что ли, охренели? — Хорошего настроения как ни бывало. Я порылась в сумочке и швырнула на стол удостоверение «Золотой пули».

Охранник долго и внимательно изучал мою ксиву, потом, опять же не глядя на меня и счастливо улыбнувшись чему-то, стал набирать местный номер телефона:

— Алексей Львович, я ее все-таки застукал! Дамочка с поддельным документом. Срочно сюда!

Через минуту из-за угла коридора выскочил возбужденный Скрипка, пронесся мимо меня, чуть не сбив с ног, выскочил на лестницу и, никого не обнаружив, вернулся назад:

— Где она?

— Да вот же! — Охранник обалдело переводил взгляд с меня на Скрипку.

Это же Завгородняя… Привет, Светочка!

— Я и говорю — с поддельным документом…

До Скрипки, видно, что-то дошло:

— Ладно, бди дальше. Все равно попадется. Должно сработать…

Он приобнял меня и повел в репортерскую.

— Что тут у вас происходит, Леша?

— А… — Он уныло махнул рукой. — Все из-за Спозаранника… Представляешь, где-то в ночном клубе потерял удостоверение, гад.

— Не болтай. — Мне стало смешно. — Глеб не ходит по таким заведениям.

— А, это раньше не ходил, — отмахнулся Скрипка.

Похоже, что в «Пуле» началось время отпусков, потому что в репортерском отделе не было никого, кроме двух незнакомых стажеров, сидевших за компьютерами.

— Так что все-таки случилось?

— Я и рассказываю тебе: наш начальник отдела расследований ходил в ночной клуб на встречу с источником и там каким-то образом посеял ксиву. И представляешь, на меня же все и свалил. На летучке заявил, что во всех приличных фирмах «корочки» — тисненые, шероховатые, а в «Пуле», мол, гладкие. То есть скользкие. Вот, дескать, по вине таких, как Скрипка, они и выскальзывают в ответственный момент из рук. Представляешь, завернул? Я не понял тогда: ответственный момент — это когда носовой платок из кармана достаешь? Не наган же. Откуда у Спозаранника наган?…

— Леш, он просто оправдывался за утерю…

— Ничего себе оправдывался! А мне пришлось все старые удостоверения в срочном порядке поменять на новые.

— Зачем? Выдал бы Глебу другое — взамен утерянного.

— Света, ну когда ты поумнеешь? Ведь это старое удостоверение кто-нибудь непременно найдет. Так? И вклеит свою фотографию. И будет, обделывая свои грязные делишки, пользоваться нашей крышей.

— Не может быть!

— Может! А кто потом будет отвечать? Опять Скрипка. Вот я и предпринял кое-какие меры… Теперь у нас будут удостоверения нового образца.

— А-а?… — Я кивнула вопросительно в сторону охранника.

— Да, да. Я временно даже охранника поменял. Ты думаешь, он в нарды играет? Он в телевизор под столом смотрит. Как на таможне.

— Это еще зачем?

— Преступник, как известно, всегда возвращается на место преступления! И этот человек, я думаю, имея удостоверение «Золотой пули», непременно захочет узнать, как эта «Пуля» выглядит изнутри. И вот когда он, коварный, к нам придет, он ведь волноваться будет. А у человека, который волнуется, всегда колени дрожат. А в упор ведь на коленки чужие смотреть не будешь (Леша вдруг застыл, скользнув взглядом по моим бедрам; я инстинктивно одернула юбку), так и операцию провалить легко. Вот охранник, глядя в телевизор, и делает вид, что играет в нарды. На самом деле он и в карты-то играть не умеет. — Скрипка вздохнул. — Вот с тобой, жаль, не получилось. Я забыл на входе предупредить, что в Агентстве у одного сотрудника удостоверение не поменянным осталось — по причине болезни. Ты как, кстати, себя чувствуешь?

— Спасибо, Леш, все о'кей!

— А то Обнорский мне велел тебя холить и лелеять, беречь, как экзотический цветок. Я даже подумал, уж не влюбился ли он в тебя?

— У него же, говорят, что-то с Лукошкиной зреет.

— А-а, ты уже знаешь, — облегченно вздохнул Леша. — А то я подумал, как бы между вами, девочками, конфликта какого не вышло из-за Андрюхи. А то, не поверишь, у меня однажды такое случилось… Со мной моя девушка поссорилась, студентка журфака. А я ведь, как ты помнишь, в Челябинске на журналиста учился, в двух газетах работал, лекции по заданию Обнорского студентам читаю. Ну и ей периодически свои лекции пересказывал: я же хочу, чтобы моя девушка грамотной была.

А она, неблагодарная, однажды обрывает меня на полуслове: все, говорит, это — скучно и далеко от правды жизни. Представляешь?

В общем, она со мной поссорилась и одна поехала к подружке на день рождения. Я про себя и думаю: выпьют небось там, а потом ей вечером одной домой добираться. Нехорошо, я ведь все-таки мужчина. И поехал к подружкиному дому караулить свою девушку. Жду час, второй, а она не выходит. Замерз, зараза!

Вдруг из кустов сирени у подъезда мужик вылезает: добавь, говорит, десятку, согреться бы не мешало. И то, думаю. Взял мужик деньги, побежал к ближайшим ларькам за бутылкой и — честный такой! — вернулся.

Греемся мы, значит, а все равно — холодно. Тогда я свои деньги достал, мужик опять сбегал, снова греемся. Стемнело.

Наконец дверь подъезда открывается, и… выходят две девушки, обе — одинакового роста и в одинаковых куртках. Наверное, думаю, подружка решила проводить мою девушку до метро. Идут они впереди, пошатываются, хихикают, а я за ними кустами пробираюсь, жду, когда моя одна останется.

И вдруг они начинают прощаться, целуются и расходятся в разные стороны: одна — к троллейбусу, другая — к метро.

Я аж обалдел: за какой же идти? Пошел за той, что к метро. Крадусь кустами, нечаянно шум создаю. Девушка почувствовала, видно, что кто-то крадется, но шаг, представляешь, не убыстрила, а… замедлила. Не, думаю, не моя: моя — пугливая. Я тогда развернулся и бегом за той, что к троллейбусу пошла. Увидел ее, иду быстрым шагом, пыхчу. А та тоже шаг замедляет. Что за чертовщина! Какая же из них — моя? И вдруг… Ой, Светочка, вспомнить страшно!… Вдруг они обе с двух сторон с криками «Ура!» набрасываются на меня и начинают… раздевать. Уж не знаю, как я и отбился. Домой без пуговиц приехал и с фингалом под глазом.

— Это когда ты в ноябре в очках от солнца ходил?

— Да, тогда… А наутро мне моя позвонила и с гордостью сообщила, что они с подругой чуть не поймали серийного сексуального маньяка. И что в итоге они поссорились на предмет — кто из них активнее действовал в ситуации задержания? А потом добавила, что приметы маньяка сообщила в милицию, и те теперь ищут парня в кожаной куртке и с фингалом под глазом (это «моя», оказывается, мне залепила). Представляешь, чего я натерпелся?

— Да, Леша… Надеюсь, я в такой ситуации никогда не окажусь и драться из-за мужика с подругой не буду. Ты же знаешь про меня: «Она соперниц не имела…» — затянула я «Нищую». — Что же касается Обнорского, то он не в моем вкусе. Я не люблю таких арабистых мужиков.

— Вот и хорошо, вот и славненько, — обрадовался Скрипка. — Ты же понимаешь, я обязан следить за морально-психологическим климатом в коллективе. Может быть, инструкцию по этому поводу специальную написать, как думаешь? Вроде того, как должны вести себя два представителя одного пола, если они попали в заинтересованное поле зрения объекта пола противоположного…

— Лешка, ну ты не меняешься!… Как я рада тебя видеть. И вообще — всех.

— А вот ты, Света, изменилась. Не пойму — в чем, но — другая. Я тебя даже сначала в коридоре не заметил.

Еще бы мчался, как бизон по прерии.

А Скрипка продолжал:

— Но тогда я не понимаю, что все-таки имел в виду Обнорский, говоря, что тебя надо беречь, как цветок… О, а может, он намекает, что тебя в отпуск надо внеплановый отправить на недельку?

А то ты какая-то бледненькая, ну прямо как голодная графиня. Точно — в отпуск! С понедельника. Я пойду отдам распоряжение в бухгалтерии.

И Скрипка поскакал по Агентству.

А ко мне вплыла Агеева:

— Боже, как тебе идет этот бледный, болезненный вид! В этом есть некая утонченность. Ну, согласись сама, Светочка, что румянец — это пошло и банально…

Все в «Пуле» знают, что Агеева — язва. Но не до такой же степени!

Ну, Марина Борисовна, погоди!

Я встала с дивана, подошла к ней вплотную и стала пристально разглядывать ее лицо. Агеева поежилась, но попыталась улыбнуться. А я продолжала молча ползать взглядом по ее бровям, носу, челке. Так в лагере пионервожатые выискивали у нас вшей.

— Ну, что? — Агеева почти в панике села на диван.

— Ну все! Плюс две морщинки.

И всего за один месяц моего отсутствия.

Марина всплеснула руками:

— Не может быть!

— Может! Это вы себя каждый день в зеркале видите, разницы не замечаете, а я месяц отсутствовала — и вот результат.

— Светка, это же катастрофа!… То-то я вчера в метро стою возле мальчика, прямо в упор, можно сказать, его рассматриваю, а он — ноль эмоций.

— Я же вам гель для уставшей кожи на Восьмое марта дарила. Что — кончился?

— Что ты, мажусь и утром, и вечером.

— Значит, уже не помогает…

— Но что же делать? — Агеева нервно закурила.

— Что-что! Золотые нити вставлять, не знаете, что ли?…

В кабинет вошли Соболин с Князем, и началось театральное представление типа «соскучились». Они закатывали глаза, хватались за сердце, картинно падали в обмороки. Мы с Агеевой похихикали, но интересную тему не оставили, и еще какое-то время с нашего дивана неслось: внутренние рубцы… все под наркозом… уехать к тетке в деревню… мужики падают и в штабеля складываются…

Мило почирикав, мы в очередной раз составили негласный пакт о временном ненападении, и Агеева ушла в свой кабинет.

— Рад, очень рад. — Соболин, дождавшись ухода Марины, встал из-за стола. — И выглядишь хорошо. Только бледненькая. В смысле — подзагореть тебе надо.

— Да вот Скрипка надумал меня на неделю в отпуск отправить.

— Скрипка? Он что — уже вместо Обнорского стал директором Агентства?

— Нет, просто он решил, что если экзотический цветок стал походить на голодную графиню, то этому цветку надо создать тепличные условия.

— Он так и сказал — «голодная графиня»? — фыркнул Соболин. — Надо же, какие образы, твою мать…

— А ты, как начальник отдела, против? Отпуск отменяется?

— Да нет, сходи, конечно, отдохни недельку. У нас что сегодня? Среда? Вот и иди с понедельника.

— Да я бы уже и с завтрашнего дня.

Чего— то у меня от вас с непривычки даже голова разболелась.

— Тут, понимаешь, Светик, — Соболин как-то вдруг помрачнел, — такое дело. Дважды уже один опер приходил, уверяет, что в его районе менты «крышуют» наркодилеров. То есть, умышленно не сдают некоторые адреса продавцов наркоты. То ли взятки с них берут, то ли еще что… В общем, ходит, а ничего конкретно не сливает. Мы уж его и так крутили, и этак — молчит. Набычится весь, твердит только: вы — журналисты-расследователи, вот, мол, и расследуйте.

— А денег за информацию не предлагали? Взял бы у Скрипки на оперативные расходы.

— Да Скрипка удавится! И к тому же — ну как честному менту деньги предлагать? — Володя, похоже, нервничал. — Может, ты, Свет, попробуешь его раскрутить? У тебя ведь и не такие опера кололись…

А вот такое нам, девушкам, слушать приятно. Я расстегнула пуговичку на груди (ну там, где ложбинка начинается). Соболин заметил этот жест:

— Я уверен: кроме тебя в Агентстве эту информацию никто не заполучит…

Только будь осторожна, Света. Выпытаешь информацию — и ни ногой в сторону. Наркотики — сумасшедший бизнес, наркодилеры — страшные люди.

А наркоманы — и вообще безбашенные, за дозу мать родную продадут, на убийство пойдут. Лично я бы их всех — за Уральский хребет, в резервации!

— Володя, — поморщилась я, вспомнив соседа Юрку и Марэка с Валаама, — они всего лишь больные люди.

— Они, Света, не люди, а нелюди.

Человек определяется наличием мозгов, а у тех мозгов нет. Ну, да мы отвлеклись. Опер этот сейчас придет. Зовут его Георгий Федорович Астафьев.

Лейтенант милиции Георгий Федорович оказался маленьким мальчиком Гошей — в тоненьких очках и с простудой на губе.

Я перед встречей приняла подобающую позу: села на диван боком, выставив на обозрение обе ноги. Гоша глянул, залился краской и осторожно отодвинулся от меня вместе со стулом. Батюшки, да он, никак, еще и девственник. Таких у меня еще не было. Что же мне с ним делать? Я незаметно, ловким движением руки, расстегнула еще одну пуговичку и чуть приподнялась на локте.

— Так, говорите, товарищ лейтенант, крышуют менты-то?

Он только головой кивнул и отодвинулся еще дальше.

— И какой же адрес наркодилера оберегает наша доблестная милиция?…

Дальше мой допрос протекал по привычному сценарию. Я курила, пуская в потолок круглые колечки, меняла положение ног на диване. Гоша нервно дергал шеей, краснел, сопел, выдавливая из себя информацию. Когда очередной мой вопрос завел его в тупик, я «нечаянно» просыпала скрепки на пол возле его стола и присела на корточки с коробкой (я знала, какой вид сверху открывался лейтенанту). Гоша аж зажмурился.

И продолжал говорить уже слепой.

К концу разговора передо мной была ясная картина «ударной деятельности» сотрудников отдела по незаконному обороту наркотиков Дворцового района.

Со слов Гоши, на протяжении почти трех лет многие наркоманы, задержанные с наркотиками, на допросах называют один и тот же адрес, по которому они эту гадость покупают, — Офицерский переулок, дом 3. Следователи, как положено, забрасывают руководство ОМОНа особыми поручениями, в которых просят установить источник сбыта наркотиков. А руководство с настойчивостью маньяка три года отвечает, что установить источник… не представляется возможным.

— Ну, может, не везло ментам. Приходят, а «источник», например, в отпуск уехал, — размышляла я.

— Ага, устала торговать наркотиками и взяла отпуск. И так — все три года, — вдруг разозлился Гоша.

— Устала? Она что — женщина?

— Да. Наркоманы ее зовут кто Лялей, кто — Лялей-черной, кто — женщиной-брюнеткой… Думаю, что Ляля — это псевдоним. Но она точно обитает на Офицерском, три. Там — коммуналка, я соседку ее, старушку, расспрашивал. То, что Ляля снимает комнату, она подтверждает, и о том, что людей к ней ежедневно шастает немерено, свидетельствует, а вот про наркотики — все отрицает: ничего, мол, не знаю, не ведаю… Да и кто в такой информации сознается? Это ведь — укрывательство. Могли запугать старушку. А могли просто приплачивать за молчание: бабуля-то, как я заметил, бедная, на мизерную пенсию живет.

В общем, было очевидно, что менты из ОНОНа специально оберегают эту левую дверь на втором этаже по Офицерскому, 3. Даже если предположить, говорил Гоша, что сами они денег от Ляли за укрывательство не получают (что сомнительно), все равно им выгодно оберегать этот адрес, поскольку таким образом легко делать хорошую статистику. Достаточно покараулить возле известного адреса, где орудует наркодилер, — и хватай наркоманов пачками, веди на допрос. Сколько схватишь, столько и раскрытых преступлений получишь (по статье — хранение наркотиков без цели сбыта). Наркоман, правда, хитер и осторожен, и, завидев облаву, может тут же выбросить героиновый чек на землю. Но менты тоже не дураки: с такой же легкостью могут этот чек подбросить обратно. И дебаты о том, кто в подобной (с подбросом) ситуации прав — Жеглов или Шарапов, — до сих пор ничем не завершились.

Все это было очень любопытно. Но где доказательства? Лукошкина просто выбросит мой материал в корзину. Гоша, видно, заметил мое замешательство.

Он понизил голос и в первый раз за беседу сам подвинулся ко мне со стулом:

— По моим данным, в город поступила огромная партия кокаина и героина. Часть товара осела у Ляли. А сегодня — мне это доподлинно известно — очередная облава на наркоманов в Офицерском переулке. Из главка письмо пришло: требуют повысить процент раскрываемости преступлений.

— Ну вот, Лялю и сцапают.

— Ничего подобного. Сцапают не Лялю, а посредников. Или — покупателей. Сходи — сама увидишь.

Эта его последняя фраза и решила дело. Я должна была увидеть все собственными глазами. Правда, Соболин предупреждал, что нужно быть предельно осторожной. Но я ведь никуда лезть и не собираюсь. Просто постою за углом и понаблюдаю.

Я решительно встала и застегнула пуговички. Гоша вздохнул с облегчением.

При выходе из Агентства нас тормознул Шах.

— Свет, ты куда? — Он подозрительно глянул на Гошу, отчего тот нервно поправил очки и втянул голову в плечи.

— Витя, не до тебя. У меня важное задание Соболина.

— Ну дают! Больных девчонок так загружать работой.

— Во-первых, я не больная. — Реакция коллег на мое возвращение к трудовой деятельности меня начинала уже бесить: словно я не из обычной больницы выписалась, а из психиатрической. — Во-вторых, еще раз повторяю, у меня — задание.

— А я хотел отметить твой выход.

Денег у Скрипки занял. Посидели бы в баре, в тепле. А то дождик собирается, простынешь еще.

— Ви-тя! Я — не боль-ная-я!

Я выхватила из рук предусмотрительного Шаха зонтик и, подхватив под руку Гошу, потащила его в сторону Катькиного сада. Там мы решили расстаться:

Гоше «светиться» на Офицерском было нечего, а меня менты не знали. Мы договорились встретиться через два дня — в пятницу. К тому времени я напишу статью, а Гоша попробует достать мне копии протоколов допросов наркоманов с Офицерского за подписью разных следователей. В противном случае я могла «засветить» в статье Гошу как источника информации. Да и Анька-юристка без таких документов статью не пропустит.

Вечерело. Ветер в клочья рвал невесть откуда появившиеся тучи. Накрапывал дождь.

Офицерский переулок представлял собой маленькую, заплаканную от грозы тихую улочку в литературном районе Питера. Всего шесть домов: три — слева, три — справа. Народу — никого.

Хотя совсем рядом шумят Невский, Лиговка, здесь — абсолютная тишина, показавшаяся мне вдруг тревожной: даже стук каблуков звучал неестественно громко, словно идешь по двору-колодцу.

Я медленно прошла по нечетной стороне мимо дома № 3. На улицу выходил всего один подъезд. Значит, если сейчас войти в парадную, подняться на второй этаж и позвонить в левую дверь, то появится Ляля-черная?…

Почему же мне так не хотелось встречаться с этой женщиной?

Кстати, почему она — «черная»? «Лицо кавказской национальности»? Просто жгучая брюнетка? Или потому, что черным наркотиком торгует?

Я прошла всю улицу до конца — никого. Ни ментов с облавой, ни наркоманов. Может, ошибся Гоша? Или в последний момент что-то переиграли в органах?

Я развернулась, собираясь проделать, уже быстро, тот же путь назад — от дома № 5 к № 1, — и чуть не налетела на бледную, потрепанного вида девчонку лет двадцати, которая словно из-под земли выросла на моем пути. От неожиданности я присела, но тут же сделала вид, что в босоножку мне попал камешек. Девчонка, окинув меня быстрым оценивающим взглядом, исчезла в Лялином подъезде.

Так, первая покупательница. Дурища!

Если бы знала, что уже ходит под статьей! Я, прыгая на одной ноге с босоножкой в руке, огляделась: откуда же она появилась? Дома № 3 и № 5 соединяла арка с решеткой и маленькой полуоткрытой калиткой. Конечно, проходной двор. Да, у ментов здесь могут возникнуть затруднения. Завидев облаву, наркоманы запросто удерут через этот двор — машина в калитку не въедет, а тех и ноги кормят.

Пока я размышляла, не осмотреть ли мне на всякий случай двор (Обнорский любил в газетных статьях антураж — это попахиваю правдой жизни), девчонка вышла из подъезда. Похоже было, что она даже не поднялась до второго этажа: просто постояла в подъезде и вышла.

(Известно, что наркоманы пугливы и подозрительны, я же в своей белой блузке с накрашенным ртом на «сотоварища» явно не тянула.) В общем, я ее спугнула. Девчонка медленно прошла улицу до конца и свернула за угол.

А из калитки появился новый Лялин клиент — взлохмаченный, нервного вида парень. Он также боязливо покосился на меня, дошел до подъезда, чуть потоптался, но не зашел, а двинулся дальше.

Так я всех наркоманов перепугаю. Надо было где-нибудь схорониться на время.

Пересекая улицу, столкнулась еще с одним — из-под 1-й части 228 статьи.

Его, бедного, аж трясло всего. Но при виде меня затрясло еще больше. Он винтом развернулся и помчался от этого проклятого подъезда по улице прочь.

Наверное, я была похожа на какого-нибудь дознавателя из прокуратуры.

И тогда я зашла в дом напротив. Вот так, через грязное окно лестничной площадки, и буду вести свое наблюдение.

Теперь все пошло как по маслу. Покупатели (все — бледненькие, с потухшим взором) шли один за другим. Батюшки, сколько же их! Не исключено, что там в какие-то минуты даже очередь могла возникнуть перед дверью.

А вот ментов не было. Все-таки Гошина информация об облаве оказалась неверной.

Ужасно хотелось курить. Я пожалела, что послушалась Гошу и оставила сумочку на работе (на случай облавы — чтобы менты не подбросили наркотик), а карманов в юбке у меня не было. Вот постою еще минут десять и уйду. Все равно факт покупки-продажи я видела чуть ли не собственными глазами: в течение сорока минут молодые парни и девчонки заходили только в подъезд дома № 3.

И вдруг я увидела нечто интересное.

У нехорошего подъезда уже минут пять крутилась девчонка с тощим хвостиком на затылке, перетянутым аптечной резинкой, но внутрь не заходила. «Новенькая, наверное, вот и побаивается, — решила я. — Глупая, шла бы домой, здоровее бы была».

Но девчонка не уходила, словно высматривала кого-то. В это время из калитки проходного двора вышла «моя девушка» (ее я встретила на этой улице первой). Она поравнялась с «новенькой», чуть замедлила шаг. Потом кивнула головой и что-то быстро взяла из рук незнакомки. Я из своего укрытия плохо видела, но была уверена, что это — деньги. Понятно: та боится зайти в подъезд и попросила купить дозу на себя (наркоманы узнают друг друга с полувзгляда).

Все, мою слежку можно было считать законченной. Я вышла из подъезда, раскрыла зонт Шаха, поскольку начинался дождь, и перешла улицу. Я уже поравнялась было с юной наивнячкой, когда из подъезда вышла «моя девушка» и сунула той что-то в руку. И вдруг в тишине раздался звериный рык: «Стоять, милиция!», и возле нас как из-под земли возникли три амбала. Я успела только увидеть белые от ужаса глаза «моей девушки», как и на ее, и на моих руках защелкнулись наручники.

Сломанный Витькин зонт остался валяться на тротуаре.

Подъехал милицейский «уазик». «Моя девушка» в наручниках, забираясь в машину, зло пихнула ногой «новенькую»:

— Сука! (На «новенькой» почему-то не было наручников.)

Второй пинок достался уже мне:

— Наводчица!

— Наркоманка хренова! — Я шарнула ее по хребту.

— Я вам, твари, сейчас устрою!… — рявкнул мент, и мы заткнулись.

Когда машина тронулась, дверь нехорошего подъезда открылась еще раз. Из него вышла хорошо одетая женщина с гладко причесанными черными волосами. Горделивая осанка. Царская поступь.

Меня как молнией пронзило.

Нет, не может быть, померещилось.

Мне теперь моя Мэри Блад будет мерещиться до конца дней. И девочки кровавые в глазах…

Я прилипла к окну. Ляля-черная уходила в противоположную сторону.

«Ну, оглянись же! Оглянись!»

Она не оглянулась.

В отделении с нами общались те же два — из задержавших — мента (водителя отпустили).

— Ну что могу сказать: отлично контрольную закупку провели! Сразу двух взяли. Тут тебе и первая, и вторая части 228-й. Премия обеспечена, — потирал руки рыжий мент. Второй — светловолосый парень — обалдело уставился на меня.

— Мне надо позвонить. Меня задержали незаконно!

Я еще в машине пыталась прервать радостное зубоскальство «рыжего». Говорить старалась спокойно, чтобы не схлопотать по физиономии. «Моей девушке» за сопротивление уже влепили пару пощечин, и теперь она в отделении тупо давала показания. У нее изъяли помеченные купюры, которые ей передала «новенькая». «Новенькая» же была совсем не новенькой. Второй раз попалась с наркотиком и, чтобы избежать очередного дела, дала согласие помогать следствию (за это, как известно, освобождают от наказания). С «моей девушкой» они были знакомы, поэтому та при передаче денег не заподозрила коварства. И теперь «моя» каялась, шмыгала носом, закладывала Лялю.

— Давай мы запишем так: деньги на наркоту ты взяла, а вот никаких Мань и Ляль не было. В подъезде ты нашла наркотик, а еще лучше — на улице, и решила сэкономить, — учил мент «мою девушку».

— Какая разница — нашла или купила? недоумевала задержанная. — Все одно — статья…

— А ты послушай умных людей: одно да не одно… — врал «рыжий».

Я понимала: они отводили подозрение от Ляли.

— Мне надо позвонить! Я — журналистка! — подала я голос.

— Все вы тут поначалу журналистками оказываетесь. Вот сейчас зададим вопросы, ты на них ответишь…

— У меня нет наркотиков! Я случайно мимо проходила, когда вы налетели.

— А вот совсем уж врать не надо!

Тебя, «журналистку» хренову, час у этого дома пасли. Сразу взять не могли, когда ты у подъезда крутилась, — ты бы нам контрольную закупку загубила.

А эта шмакодявка опаздывала, — «рыжий» кивнул на «новенькую».

Светловолосый мент засомневался:

— Может, правда, журналистка?

С виду-то на наркоманку не похожа…

— С виду — не похожа. А почем мне знать, может, она из интеллигентных — кокаинщица. Голливуд, твою мать…

— Ну и где же я этот наркотик прячу? — почувствовала я поддержку светловолосого. — Сумочки у меня нет, карманов — нет, лифчик летом я не ношу. Что, в трусы полезете?

От такой наглости «рыжий» аж задохнулся:

— Ну ты посмотри на эту стерву! Еще сиськи свои мне на стол выложила… «В трусы!» А что? Может, действительно проверим?…

«Рыжий» наклонился ко мне, и в лицо пахнуло чесночно-водочным перегаром. Я почувствовала, как тошнота подступила к горлу. Козел вонючий!

Я в ужасе заметила, как «рыжий» заерзал на стуле, нервно сглотнул. При этом его мерзкий кадык запрыгал по шее, как детский резиновый мячик. Он повернулся к светловолосому:

— А ты чего, Колюня, тут сидишь?

Мог бы и домой пойти, к жене, детям.

Мне тут и одному делать нечего — в пять минут с бумагами управлюсь.

Я с мольбой взглянула на блондина.

В его глазах читалась полная беспомощность.

Вдруг дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появился… Гоша.

Я не успела дернуться к нему навстречу, как он, выразительно посмотрев на меня, сразу направился к «рыжему».

— Привет, мужики! С «уловом» вас!

Ни фига себе — сразу двоих! Это можно и отметить.

— А у тебя… есть?… — «Рыжий» моментально забыл про меня.

— А то! Как ты любишь! — И Гоша достал из «дипломата» поллитровку «Охты» и батон.

— Ну, «интеллигент», ну, друг! Вот это я понимаю.

«Рыжий» полез в стол за стаканом, виртуозно открыл бутылку и почти разом осушил сто граммов. Пока он ломал батон, Гоша незаметно плеснул ему снова, и «рыжий» моментально опрокинул в глотку еще почти целый стакан.

— Ну, ладно, мужики, вы тут оставайтесь, а у меня еще дела. — И Гоша быстро вылетел из кабинета.

…"Рыжий" хмелел на глазах. Он осоловело глянул на светловолосого мента, как-то безнадежно махнул рукой в мою сторону, положил"голову на стол и… захрапел.

Светловолосый тихо встал из-за стола, взял ключ и молча снял с меня наручники. Потом поцеловал мне руку:

— Извините…

— Наводчица! — Еще раз напоследок пнула меня каблуком «моя девушка».

От улицы Перова до Зодчего Росси — ровно пять минут. Через пять минут я была в Агентстве.

Ксюша в приемной Обнорского посмотрела на меня, как на привидение:

— Тебя что, уже выпустили из тюрьмы?

— Ты что — с дуба упала?

— Я-то — не с дуба, а вот ты, Светлана, только одни неприятности Андрею Викторовичу приносишь. У него от тебя целый день мигрень… Зайди к шефу. Надеюсь, догадаешься извинения попросить…

Откуда только начальники себе таких секретарш выкапывают?

— Да, а ты откуда знаешь? — меня вдруг поразила Ксюшина осведомленность.

— Мне Повзло сказал.

— А он откуда?

— А он из-за тебя вообще в скулу получил.

— Как это?

— Так это! Я же говорю: из-за тебя у хороших людей одни только неприятности… Витька Шаховский как взмыленный примчался, Каширина искал.

Родьку не нашел, а тут Зудинцев идет.

Ну Шах и стал орать, что все менты — козлы; вместо того, чтобы с преступностью бороться, хватают честных девушек на улице средь бела дня. А Георгий Михайлович, ты же знаешь, не любит, когда про его бывших коллег гадости говорят. Ну он что-то Витьке ответил (по поводу мимикрирующих бандитов), а тот на него и набросился.

А тут — Повзло. Он их стал разнимать, и в потасовке Шах ему по скуле вмазал.

Я потом еще Николаю примочку делала… В общем, тут такое из-за тебя творится…

Я поняла, что встреча с шефом не обещает ничего хорошего.

Действительно, при виде меня Обнорский просто взбеленился:

— Света, мать твою перетак! Тебе Соболин утром что велел?

— Материал собирать.

— Вот и собирала бы! Какого хрена ты влезла в контрольную закупку? Ты соображаешь хоть что-нибудь, или у тебя еще температура не спала?

— Андрей Викторович, а откуда вы в курсе? — Все в Агентстве знают, что Обнорского при вспышках гнева надо развернуть в разговоре в другую сторону.

— Да мне Ксюшка все рассказала… — Потом немного смягчился:

— Ты что, позвонить не могла?

— Не могла. У меня руки были в кандалах.

— Ну, бляди! — опять взвился шеф. — Я разорву их на части — и ОНОН, и УБНОН, и ГУВД, и главк…

Я представила, как Обнорский будет рвать на части Павлинова — только перья цветные в разные стороны полетят. А потом Павлинов начнет трахать «рыжего». Хорошо!… Я потянулась и хихикнула.

— Что лыбишься?… Света, ты вообще понимаешь, что бы было, если бы они тебе наркоту подбросили?

— Некуда было. — Я провела руками по блузке и юбке.

— «Некуда», — передразнил шеф. — Они бы нашли. И сам министр бы потом не помог… Нет, надо всех баб увольнять. Кроме Ксюши. Она — единственный преданный человек. И смотрит всегда с любовью, в отличие от вас, Светлана Аристарховна.

— Вот и послали бы свою Ксюшу по грязным чердакам и подъездам за наркодилерами охотиться. — Мне было физически некомфортно в помятой и несвежей блузке.

— Все! Хватит! — опять взъерепенился шеф. — Оставляю в Агентстве Кольку, Лешку, Каширина, Князя… С вами, бабами, лишь тогда спокойно, когда вы с абортами по больницам валяетесь.

— У меня было воспаление легких, — поправила я.

— Зав-го-род-няя! встал из-за стола Обнорский. — Дуй в свой отпуск, который у меня с утра для тебя Скрипка выбивает (что у тебя с ним? — к слову), и чтобы я тебя неделю не видел. А через неделю сдашь материал про Офицерский. Думаю, антуража и правды жизни тебе хватит.

— …Ну что? Попросила прощения? — перегородила мне дорогу в приемной Ксюша.

— Ах, прости, дорогая. Не успела.

Очень спешу.

— Куда?

— Да у нас в тюрьме сейчас макароны дают.

ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ.

Кофе был выпит, и он повел меня осматривать второй этаж. Я знала, что мы неуклонно приближаемся к спальне.

И вот эта светлая комната, где по полу пляшут солнечные блики из-за распахнутых занавесок. Он неслышно подходит сзади и прижимает к себе.

Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…

Я ехала к Василиске на дачу, смотрела в окно электрички и поражалась, как за эти полтора месяца, что я пролежала в больнице, все изменилось. В садах зрели яблоки. Женщины на перронах торговали ранней смородиной и молодой вареной картошкой с укропом.

А тогда, в конце мая, сады еще только зацветали, деревья стояли полупрозрачными.

События того майского Валаама уходили в прошлое, а я, сама того не желая, слишком часто вспоминала героиню минувшей криминальной драмы — Мэри Блад. Эту полусумасшедшую ученую (в моем понимании, конечно, ведь экспертиза признала ее вменяемой).

Эту красавицу с черными гладкими волосами и бутылочного цвета глазами.

Состава преступления в действиях Марии Эдвардовны не обнаружили. Не было ни врачебных ошибок, ни незаконного лишения людей свободы, ни похищений, ни принуждения людей к изъятию органов. Наркотиков в частной клинике на Валааме тоже не обнаружили. Следствие длилось долго, но доказать ничего не смогли. Отсидев два месяца в следственном изоляторе, Мэри снова стала свободной. Как говорили, она уехала за границу.

Но почему же тогда мне все время казалось, что что-то я сделала не так…

Свои лихорадочные воспоминания о Мэри я объясняла затяжной ремиссией после болезни.

Вышел месяц из тумана. Противненький такой, рогатый. И в это время Васька как заорет:

— Ежик! Мама, Света, сюда!

Ежик!

Господи Боже мой! Ежа, что ли, никогда не видели? Нет, все-таки эти дачники ненормалйные. Над каждым мотыльком ахают, лягушки скользкие их приводят в умиление, возвратные заморозки в конце мая способны вызвать инфаркт. Сегодня, например, Василисина мама, Нина Дмитриевна, поочередно тыкала меня носом в какие-то колючки и приговаривала: «Светочка, ты только посмотри, это у меня монарда зацветает. А это, не поверишь, синеголовник…» Да верю я, верю, только не надо носом-то…

И Васька такая же. Зарекалась я вообще ездить в ее Петровку. Да только они со своей мамой решили, что мне после больницы нужны деревенский воздух, парное козье молоко (блевотина, пахнущая козлом!) и клубника с грядки.

И мою маму подговорили: «Поезжай, Светик, раз у тебя с Василиской отпуск совпал…»

Вообще-то я люблю бывать везде, где асфальт. Деревня меня не прельщает по определению. Тем более — садоводства. Ходишь по струнке между грядками — ни присесть, ни прилечь. И ноги всегда в пыли. И туалет — на улице.

О, эти деревянные будки со щелями и с «очком» в центре…

С клубникой меня тоже надули.

Клубника — моя слабость. Могу есть ведрами, и даже без сливок. Но почему наша ленинградская ягода вечно такая кислая?

А тут еще этот ежик в тумане.

Я услышала странный треск, когда вконец растаявшая от умиления Васька помчалась в дом за молоком для ежа — Кузи. Почему — Кузи? Бред какой-то.

Еж был какой-то полунатуральный — сам шел в руки, а на его иголках посверкивали странные белые крупинки.

— Васька, а чего это он в муке?

Или — в пудре сахарной?

Мать с дочкой продолжали повизгивать, тыкая Кузю ивовым прутиком.

Потом Нина Дмитриевна взяла его в руки и начала обнюхивать, смешно втягивая в нос воздух.

— Не пахнет. Это он, наверное, Светочка, мешок с известкой в сарае порвал: я извести купила — с хвощом бороться…

Да, так вот, я услышала этот странный треск и выглянула из-за старой яблони. Высоко к небу тянулся черный столб дыма. Где-то вверху, в вечернем небе, он размывался в очертаниях, зато снизу отсвечивал зловещим красным.

Таких шашлыковых костров не бывает.

— Вась, горим, что ли?

Василиска отставила блюдце и взобралась на скамейку.

— Ой, мамочки… Пожар!

Через минуту мы уже бежали по параллельной с Васькиной улице в направлении столба дыма. Васька — из-за страха (сушь стояла великая, в шесть часов вечера температура с тридцати градусов еще не начала падать), я — из любопытства: деревенский пожар — зрелище, как говорят, страшное (даже у Васькиного дома было слышно, как «стрелял» горящий шифер).

— Не пойму, где, — задыхаясь, сказала Васька. — Вроде ближе к парку.

Мы проскочили несколько улиц (как и во многих садоводствах, здесь «шестисотки» были устроены по квадратногнездовому принципу), выскочили на основную, которая вела к старинному заброшенному парку, и картина пожара предстала нашим глазам во всей своей ужасной красоте.

— Петровка, тридцать восемь! — ахнула Василиса.

Это была огромная усадьба. Хозяин, видимо, каким-то образом умудрился выселить соседей с трех ближайших участков, поскольку высоченный сплошной забор огораживал где-то с четверть гектара. А вот дом был неинтересный.

Огромная трехэтажная хламида из красного кирпича, под самой крышей отделанная темным деревом. Похоже, что дом строился лет десять назад, когда деньги у хозяина уже были, вкуса не было вообще, а пальцы веером уже расставлял.

С одной стороны — белые финские водосточные трубы, с другой — банальная шиферная крыша, с одной — строгие балясины на перилах высокой лестницы, с другой — лубочные наличники на окнах.

— При чем тут Петровка, тридцать восемь? — не поняла я.

— А, это хозяин, Борька, чудит. Садоводство-то у нас — в Петровке, а у него дом номер тридцать восемь.

Вот он себе такой адрес и придумал, чудик.

И Васька кивнула в сторону таблички с адресом над одним из окон. Там черным по белому было написано — «Петровка, 38».

— Дочудился… А кто он этот Борька?

— А фиг его знает! — отмахнулась Васька, во все глаза глядя, как занималась пламенем крыша второй хозяйственной постройки. — Ты думаешь, я всех в садоводстве знаю? Здесь же домов триста. Борька и Борька. Предприниматель вроде. Говорят, красивый…

…Вокруг усадьбы толпились жители ближайших участков. Пацаны на велосипедах, похоже, съехались со всей округи. Мужики курили, женщины отмахивались ветками ольхи от комаров. От группы к группе неслось: «Скоро на баню перебросится», «Надо забор ломать».

Васька заметила в толпе знакомую женщину:

— Люб, пожарные давно приехали?

— Приехали-то сразу, а что толку?

У одной машины вода уже закончилась, у второй — сейчас закончится.

— И что — взять больше неоткуда? — встряла я.

— Да в том-то и дело, что у Борьки на территории усадьбы пожарный водоем. А он только завтра с Кипра приезжает, если бы хозяин был на месте — давно бы уже потушили.

— А без хозяина разве шланг нельзя к водоему подтащить?

— Больно ты умная! — разозлилась Люба. — У него же там охранники. А им под страхом смерти никого из посторонних не велено пускать на территорию дачи.

— Неужели пожарные должны спрашивать — можно ли войти в горящий дом или нет? — обалдела я.

— Она что, не из Петровки? — повернулась Люба к Василисе. — У нас же в садоводстве богатые люди живут, у них — охранники с автоматами.

— Еще скажите — с гранатометами!

— Да ну тебя, шибко городская…

Из— за забора было видно, как три охранника по цепочке передавали ведра с водой и поливали крышу гаража, которая тоже занялась.

Нет, это был настоящий дурдом. За забором полыхали три хозяйственные постройки, бездействуя стояла «пожарка» (вторая уехала за водой), а люди бегали с ведрами. Причем бегали уже и соседи, на всякий случай поливая свои дома. И тогда я направилась к одному из пожарных.

— Молодой человек, а чего не тушим-то? — Я навесила на лицо одну из своих опасных улыбок.

Огнеборец в это время затягивался «элэмом» и поперхнулся при виде моей маечки на бретельках.

— Так воды нет, красавица.

— Как нет? А пожарный водоем за забором?

Пожарник помрачнел:

— Вы бы, девушка, шли лучше домой. Не ровен час сажей измажетесь.

— И все-таки?…

— А я не собираюсь встречаться с хозяином этой усадьбы, который приедет — весь «на пальцах» — разбираться из-за сломанного забора.

— А вы не боитесь, что он приедет — на тех же «пальцах» — из-за сгоревшего дома? Огонь-то ведь уже к особняку подбирается…

— А вот этого — не боюсь. Нам главное — вовремя приехать. А за базар ответят его охранники.

И он отошел от меня, потому что из-за поворота появилась машина с прудов.

Через полчаса пожара как не было.

Люди начали медленно расходиться по своим участкам. Мы с Васькой, вконец изъеденные комарами, тоже засобирались домой.

И вдруг я увидела… Гошу. Весь в саже, взмыленный, он спускался с лестницы, приставленной к баньке на соседнем с усадьбой Бориса участке. Он тоже увидел меня и чуть не свалился на землю.

— Ты чего здесь? — Я не верила своим глазам.

— А ты?

— Я-то здесь в отпуске, у подруги. А ты?

— А я… Я тоже в гости приехал. Смотрю — пожар…

— Только что-то ты не те дома водой поливал.

— Да на сам-то пожар не пустили, я вот бабке соседской на всякий случай баньку и поливал — чтоб не занялась… Света, а ты почему так резко исчезла? Я в четверг в редакцию заходил, хотел узнать — как ты… Я знал, что Рома — ну тот «рыжий» — после водки уснет. Я потом в отделение зашел еще раз: Колька сознался, что отпустил тебя — я на это и рассчитывал… А ты — исчезла.

— Да меня шеф в отпуск выпроводил раньше срока. Вот сижу здесь на природе — статью пишу.

— Мы увидимся? — Гоша, как маленький, ковырял землю носком ботинка.

— Конечно. Только, знаешь, сейчас я побегу: и подруга ждет, и комары зажрали.

Сворачивая за угол дома Бориса, я снова увидела эту чудаковатую табличку — «Петровка, 38». Что же это за человек такой? Правда — красивый?

Уже подходя к дому, мы с Васькой услышали странное хихиканье. Возле крыльца, расставив руки, танцевала…

Нина Дмитриевна. Завидев нас, она слегка смутилась, но потом громко заговорила:

— А вот и мои девочки, красавицы мои. Какой хороший, красивый вечер.

И звезды, и цветы, и мои девочки. — И она снова захихикала.

— Ма, ты чего? — Васька с недоумением уставилась на мать. — Верка, что ли, заходила? Выпили, что ли? — Она с подозрением приблизила к матери лицо, втянула ноздрями воздух. — Не пахнет…

А Нина Дмитриевна продолжала пританцовывать: «Какая ночь, какие доченьки у меня…»

На следующий день в обед Васька собиралась в город за продуктами. Звала с собой, но у меня еще вчера к ночи созрел план. Я до обеда дописала статью для «Явки с повинной» про Офицерский и, сославшись на то, что город мне осточертел и я еще не успела загореть, а погода может в любой момент испортиться, передала статью с Василисой и осталась.

Я тщательно готовилась к этой встрече. Надела красивый шелковый сарафан, чуть-чуть подвела глаза и направилась по дороге к парку. Я никогда не ошибаюсь в предчувствиях — встреча обещала быть незабываемой.

Прошла параллельную улицу, свернула к парку — в сторону кленов. Вот и Петровка, 38.

Поразительно, но калитка в высоком заборе подалась сразу. Я огляделась.

Справа стояли два хозблока и гараж с прогоревшими крышами: оттуда еще тянуло гарью. Возле пожарища копошились три молодых парня (представляю, как им влетело от вернувшегося хозяина). Но, похоже, что они не замечали меня. Стало даже как-то неинтересно: то, мол, никто из посторонних заходить не может, то заходи незнамо кто…

— …Даже если вы заблудились, я счастлив, что в поисках верной дороги вы заглянули ко мне!

Я вздрогнула от неожиданности. Слева от высоких кленов ко мне приближался… принц. В шелковых — на восточный манер — шальварах, с голым загорелым торсом, с пушистыми усами «скобкой». Высокий и широкоплечий, двигаясь легко и изящно, он был неестественно красив — в этой садоводческой Петровке, за этим нелепым высоким забором, хозяин этого эклектичного дома.

— Я вчера была здесь на пожаре.

Пришла выразить сожаление… Мы все хотели помочь, но нам не дали. Я — ваша соседка.

— И хорошо, что вам не дали… Этого еще не хватало — чтобы такая девушка…

— Света.

— …чтобы такая девушка, как вы, Света, носилась с ведрами возле моего скромного дома.

Он буравил меня своими красивыми глазами. И от этой привычной ситуации сразу стало легко и свободно.

— Дом у вас, как выясняется при ближайшем рассмотрении, действительно скромный.

Мы шли по песчаной тропинке мимо роскошно цветущих цикламеном полиантовых роз к крыльцу.

— Чтобы не разочаровывать вас окончательно, придется выпить с вами кофе в доме. Хотя летом лично я предпочитаю беседку.

Просторная беседка, увитая девичьим виноградом и клематисами, мелькнула слева от дома. Там же поблескивал искусственный пруд. Не пожарный водоем, как уверяли вчера все за забором, а изящный рукотворный пруд — с плакучей ивой, полоской живучки у самой воды, с парковыми скульптурами по берегам. Эта усадьба так разительно отличалась от соседских, всего в десятке метров — с грядками, подсолнухами, картофельными бороздами. Мне захотелось задержать шаг, подольше постоять в этом прекрасном маленьком парке, но Борис уже ступил на крыльцо и протягивал мне руку.

Если усадьба Бориса являла собой разительный контраст с соседскими участками за заборами из сетки-"рабицы", то внешний вид его дома совершенно не соответствовал тому, что оказалось внутри.

Внутри дом неожиданно оказался просторным и красивым. Огромный холл был обшит панелями из серого клена, напротив изразцового камина уходила на второй этаж легкая винтовая лестница. В больших вазах стояли свежие цветы. Не похоже было, что здесь жил одинокий мужчина. Однако и «женского следа» тоже не наблюдалось.

Мы пили кофе с коньяком и болтали так, будто были давно знакомы. Борис закончил Техноложку («химик», как пошутил он), успел поработать на советском заводе, посидеть на 120 рэ. Потом начались кооперативы, и он рискнул.

И вот — дорос до собственной фирмы.

В общем, дела идут, контора пишет.

— А почему же вы все-таки запрещаете охранникам пускать кого-либо к вам в усадьбу? Ведь вчера чуть дом не сгорел…

— Ну, во-первых, Светочка, не такие уж они и охранники. Один — газоны стрижет, другой — истопник (баня, камин, дрова на зиму все на нем), третий за собаками и домом следит. Еще одна женщина из местных пару раз в неделю приходит порядок навести… Такой большой дом присмотра требует, а я могу себе позволить содержать помощников… А то, что не пускаю… А что тут посторонним смотреть? Завидовать?… Не люблю я завистников.

— Ну, если бы у вас тропинки были золотыми плитками вымощены…

— Если бы я мог мостить тропинки золотом, я бы это сделал не в России, а где-нибудь в Калифорнии. Вы, Светочка, как психотерапевт, должны меня понимать — сами ведь здесь живете…

(Я представилась Васькиной профессией — этот номер мне часто сходит с рук.)

Мы еще какое-то время говорили ни о чем. Шарик — вопрос, шарик — ответ: этакий пинг-понг — узнавание.

Кофе был выпит. ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ…

Мы сидели на распахнутой постели и курили. Во всем теле была необыкновенная легкость. Говорить не хотелось.

Я протянула руку и машинально взяла со стола книгу.

— «Хроники капитана Блада».

— Да, это моя любимая книжка с детства.

— Капитана Блада… Блад…

Тебе что-то напоминает это имя? — Борис приподнялся на локте.

— Да, я что-то в газетах вспоминаю.

— Света, ты читаешь газеты? Ну ты меня уморила.

— Да, иногда просматриваю. Профессия обязывает (как приятно, когда врать легко). Вроде был шумный процесс против одной профессорши — Марии Блад. Она — известный в городе специалист по очистке крови.

— А что она натворила? Кровь плохо очищала?

— Клинику содержала частную, где ставила опыты над наркоманами. В общем, преступница.

— Ее посадили?

— Нет. Ничего не доказали.

Значит, не преступница.

— Да ты не понял — опыты над живыми людьми!

— Ну так ведь она же — ученый! Ну скажи, пожалуйста, разве может студент мединститута стать настоящим хирургом, если будет все время препарировать трупы в анатомичке или резать лягушек? Ведь надо же однажды со скальпелем и к живому человеку подойти.

— Но она все это делала в закрытой частной клинике. Это у нее бизнес был такой.

— Деньги брала? Так они ей на реактивы, на аппаратуру были нужны.

Может, она мир хотела спасти от опасной заразы; может, без пяти минут Нобелевский лауреат. А как же по-другому науку двигать?… И при том… Опыты — над наркоманами… Не такие уж это и люди…

Борис неожиданно посерьезнел, голос у него стал жестким. Я вспомнила недавний разговор с коллегой — Соболиным: «Они, Светочка, не люди, а — нелюди. Я бы их всех за Уральский хребет, в резервации…»

Ты так говоришь, словно эта Мария тебе очень нравится. А она, между прочим, как писали (врала я), — лесбиянка.

— Ну, тогда она мне точно нравится, — вдруг развеселился Борис. — У нас с ней, оказывается, много общего: я ведь тоже безумно люблю хорошеньких женщин.

И он накрыл меня подобно урагану…

Из дома мы вышли, когда начало смеркаться. Это были последние июльские белые ночи. Еще пара недель, и лето повернет к осени, вечера станут темными.

От леса в поселок ползли первые туманы. На траве лежала роса. Я ступила с тропинки на газон и как ошпаренная отскочила в сторону: мне показалось, что по ноге пробежало что-то мокрое и колючее.

Борис тут же наклонился и раздвинул розовый куст:

— Света, смотри, ежик!

Господи, да они тут все помешаны на колючей живности.

— Ах ты, мой проказник, Кеша!

Я его, Светочка, давно заприметил.

Живет у меня под хозблоком. Каждый вечер выходит на охоту, шляется где-то всю ночь, а потом возвращается. Мои парни ему блюдце с молоком даже завели.

— Это у него от молока вся шкура белая?

— Это не шкура, а иголки. Роса, наверное, посверкивает…

В этот момент за забором раздался гудок машины. Один из парней-охранников (истопник) выглянул за калитку и отозвал Бориса в сторону. После короткого разговора Борис подошел ко мне:

— Извини, милая, я не смогу тебя проводить, у меня встреча с партнерами. Ты ведь одна не заблудишься?

Он поцеловал меня и повел к калитке. В это время парни открывали ворота, в которые въезжали два джипа. Водитель первого понес по тропинке в сторону хозблоков какие-то пакеты.

Да, тяжела жизнь коммерсанта, решившего делать бизнес в России. Я уже давно смирилась с тем, что у богатых «первым делом — самолеты».

Идти к Василиске не хотелось. Но и гулять одной в потемневшем парке — тоже удовольствие не из приятных. Я потопталась в нерешительности на дорожке и, делать было нечего, пошла к Васькиной даче.

Впереди меня дорогу осветили две пары фар. Я едва успела отскочить в сторону — мимо пролетели, обдав грязью из лужи, два темных джипа. «Паразиты! Днем, что ли, не могут ездить? Одно дело — партнеры Бориса сидят сейчас, вопросы решают, другое — ночные хулиганы на дорогах… Жаль, номера не заметила — натравила бы на вас гаишников!»

Дома застала странную картину. На подоконнике с несколькими закладками лежал психотерапевтический справочник. А Васька на кухне поочередно открывала крышки с банок и совала туда нос: в муку, в соль, в песок, в крахмал…

— Муравьи, что ли, завелись? Ревизию делаешь?

Васька нервно отставила банки в сторону и, как мне показалось, прислушалась. Я тоже. Из спальни Нины Дмитриевны раздавалось тихое пение: «В белую ночь соловей нам насвистывал…»

Я никогда до этого не слышала, чтобы Нина Дмитриевна пела, и поэтому вопросительно взглянула на подругу. Она, не объясняя, вдруг набросилась на меня:

— Где тебя целый день носило? В десять вечера не загорают.

— По парку гуляла, там очень красиво.

— «В том саду, где мы с вами встретились…» — за стеной «сменила пластинку»

Нина Дмитриевна. Она пела тихо, спокойно, но от этого ее спокойного голоса у меня вдруг как-то нехорошо засосало под ложечкой. А Васька, как мне показалось, готова была вот-вот заплакать.

— Что все-таки с Ниной Дмитриевной?

— Да… Ежика нанюхалась… — Когда Василиске не хочется продолжать тему, она отшучивается совершенно подурацки.

Мы вышли на веранду, закурили.

Васька достала бутылку «Алазани».

— Выпьем?

Я кивнула.

— Да, Свет, — вдруг вспомнила Васька, — Соболин от твоей статьи в восторге: я не уходила, пока он не прочел. Сразу сдал в верстку. Говорит, что это будет «бомба». Завтра уже номер выйдет. Только он твою фамилию вычеркнул. Сказал, что с псевдонимом — спокойнее…

Мне показалось, что у меня даже началось легкое раздвоение личности: с одной стороны, хотелось снова ощущать на своем теле губы Бориса; с другой — послушать, как хвалят коллеги.

Интересно, что мне теперь скажет Обнорский? Как встретит?

— Пошли спать? — Васька встала с кресла.

Я взяла последнюю сигарету и вышла на крыльцо. Мимо меня, шурша травой, проковылял в лунной дорожке сверкающий ежик.

Ку— у-зя! Крыса белобрысая…

На этот раз новый охранник «Золотой пули» не обратил на меня никакого внимания. Но я из вредности все равно сунула ему под нос свое удостоверение:

— Как, вас еще не уволили за уклонение от задержания опасного преступника, пользующегося нашей ксивой?

Он аж нарды под столом просыпал.

В приемной Обнорский приобнимал Лукошкину. Завидя меня, он расцвел, как маков цвет:

— Вот это я понимаю! Молодец!

— Вы в том смысле, Андрей Викторович, что я хорошо выгляжу после отпуска? Что, загорела?

Обнорский неожиданно смутился:

— Я похвалить хотел. За статью. Уже с утра менты звонят не переставая.

— Вот если бы вы всем, Андрей Викторович, перед тем, как отправляете в отпуск, говорили на прощание такие нежные слова, как мне неделю назад, у вас в газете были бы сплошь талантливые статьи.

Лукошкина вопросительно посмотрела на Обнорского и вылетела из приемной.

— Ань, — смущенно побрел за ней Обнорский, — мы же еще договор с издателями «Золотой пули» не обсудили…

А я направилась в свой кабинет.

В кабинете раздался звонок от Гоши:

— Света — молодчина! Ты не представляешь, что происходит в городе.

— Мне уже Обнорский намекнул…

— Да даже Обнорский не знает всю глубину происходящего: кто ж ему расскажет… Сегодня с утра зампрокурора района по надзору за милицией тряс твоей газетой в прокуратуре и требовал принять меры!

— Ко мне?

— Почему к тебе? К ОМОНу района!

Вроде начальника снимать собираются.

Но главное — они теперь просто обязаны арестовать Лялю. Я с утра на Офицерский сбегал: там, представляешь, тишина. Ни одного наркомана нет… Свет, ты сегодня вечером — как? Может, посидим где?

Вечером мне хотелось к Борису, на Петровку, 38. Но и с Гошей до этого можно успеть мило пообщаться. Договорились на шестнадцать.

— У меня с источником «стрелка», — сказала я Соболину, подкрашивая губы и собирая сумочку.

А вот к шестнадцати часам Гоша уже не был таким радостным и счастливым, как с утра.

— Служебное расследование на работе проводят: пытаются выяснить, кто «слил» в редакцию информацию. На меня Рома-"рыжий" сегодня как-то очень внимательно посмотрел в коридоре.

А Колюня аж белый от страха. Ну да что я все о себе? Как у тебя-то?

— Да мне что? С утра поздравления принимаю.

— Ты вообще — смелая девчонка.

Хоть и очень красивая… — Гоша покраснел. Наверное, он такие слова никому еще не говорил. — Свет… А у тебя… Был кто-нибудь?

Я чуть со стула не сползла.

— Го-ша!…

— Извини… Я имел в виду — сейчас… есть?

Мне почти физически захотелось оказаться в Петровке у Бориса. При этом почему-то было жаль маленького Георгия Федоровича Астафьева. Я решила поменять тему:

— Что будешь делать?

— Да мне сейчас главное — выследить и взять Купца, — грустно сказал Гоша.

— Кто это?

— Крупный наркодилер. Я давно отслеживаю каналы поступления наркотиков в Питер. После того, как возьмут Лялю — а ее должны арестовать с минуты на минуту, — Купец должен забеспокоиться: ведь Ляля — один из его основных сбытчиков. Но мне трудно за ним уследить: у него два лежбища — в Питере и за городом.

— «Лежбища» — это где ночует?

— И где хранит наркоту.

— Так что же вы у него обыск не проведете?

— Кто ж даст на это санкцию? На Купца — ни одной бумаги, все — со слов, все — полушепотом.

— Что же ты собираешься делать?

— Я подозреваю, что после «дела с Лялей», Купец захочет поменять склады. Я даже знаю, где они будут. И ему понадобится перевезти партии наркоты.

Я все продумал и знаю, как его взять с «товаром»… Но я не могу открыться ни одному из коллег… Я не уверен, что они не повязаны с Купцом. У меня в помощь лишь один приятель.

— …Ладно, — нехотя согласилась я. — Я тебе помогу. Что надо делать?

Гоша назвал городской адрес для слежки, дал инструкции — как действовать и по какому телефону звонить, если увижу в определенное время джип с нужным номером.

Я отправилась на метро, а Гоша сел на троллейбус, идущий к Финляндскому.

Вот вечно я вляпаюсь. Вместо того, чтобы быть уже у Бориса, торчи теперь два часа на Греческом, карауль какой-то джип.

Джип не приехал, я сообщила об этом Гоше по телефону и со спокойной совестью поехала на вокзал.

Когда выходила на перрон платформы «Петровка», с другой стороны к ней подошла электричка на Питер. Боковым зрением, когда она трогалась, я увидела, что в последний вагон почти на ходу вскочил… Гоша.

Что за чертовщина! Он же сказал, что будет где-то за городом следить за лежбищем Купца. Тогда почему он в Петровке? А может, он?… Батюшки, да это же он за мной следит! Вот ревнивец маленький! Заставил меня торчать в городе, чтобы сорвать мне встречу с любимым! Ну я ему устрою…

Борис был чем-то расстроен.

В фирменном книжном магазине я купила ему в подарок роскошный каталог декоративных растений. Там был целый раздел о кленах — о маньчжурских, японских… У Бориса был «пунктик» на эти деревья: он разводил их разные виды, выписывал откуда-то саженцы… Но даже этот каталог не порадовал Бориса. Он скользнул взглядом по обложке и отложил книгу в сторону.

— У тебя неприятности?

— Да. Проблемы.

— Я могу помочь?

— Нет. Мне никто не может помочь.

На улице загудела машина. Я подошла к окну. Через открытые ворота из усадьбы выезжал джип. Я инстинктивно взглянула на номер. Он был залеплен грязью.

— Что же все-таки случилось?

Я подсела к нему на диван, обняла.

— Боже, как я ненавижу щелкоперов-журналюг! — Борис даже сжал кулаки. — Понимаешь, один гад в городской газете статейку сварганил, и теперь из-за этого у моих друзей большие проблемы.

— В жизни?

— И в жизни, и в бизнесе. Это — мои партнеры. И теперь все может рухнуть…

Борис бегал по комнате, швыряя вещи. Это уже было похоже на панику.

— Успокойся. Может, не все так плохо…

— Да ты же не понимаешь ничего!

— Конечно. Ведь ты же ничего не рассказываешь. Может, есть все-таки выход?

Борис сел, закурил. Потом внимательно посмотрел на меня:

— Света, ведь ты же — психотерапевт. Значит, у тебя есть знакомые медики…

— Есть. — Я знала, что если дело касалось чьего-то здоровья, мне поможет Васька.

— Слушай, — Борис, кажется, взял себя в руки, — а ты не могла бы достать одну справку? Понимаешь, у меня есть одна знакомая… В общем, нужна достоверная справка, что у женщины — оч-чень сложная беременность. Токсикозы там и прочее сообразишь? Надо, чтобы такой был диагноз, чтобы было понятно, что она чуть ли не при смерти. Нужен, мол, медицинский уход, госпитализация…

— Могу, конечно. Если у нее действительно такая беременность, она на самом деле должна давно лежать на сохранении. — Я почувствовала ревность к какой-то незнакомой мне даме, о которой так заботился Борис. — Она от тебя беременна?

— Чего? — Борис расхохотался. — Да она вообще не беременна. У нее уж и климакс, наверное.

— А, — успокоилась я, — просто нужна такая справка?

— Да. Просто справка.

Я взяла свой мобильник, позвонила Ваське на соседнюю улицу и пересказала суть просьбы. Подруга обещала достать справку уже завтра. В конце спросила:

— Свет, а ты где? Мы тебе с мамой домой звонили.

— Как Нина Дмитриевна?

— Все о'кей!

— Да я… у друзей, — сказала я правду.

— Знаешь, а Кузя сегодня не приходил, — невпопад сказала Василиса.

…Справку я отдала Борису утром в городе.

Уже пять дней, как Ляля под арестом. Это сообщил мне Гоша. Соболин просил подготовить эту информацию в ближайший номер. Ради антуража и «правды жизни» я решила сходить еще раз на Офицерский.

Уже уверенным шагом я захожу в парадную напротив дома № 3. Курю, глядя на улицу. И — не верю своим глазам.

Потому что один за другим бледные парни и девчонки… заходят в нехороший подъезд и уходят обратно проходными дворами.

Я чувствую, как у меня начинают дрожать руки. Что же это такое? Мистика какая-то.

Я пристально смотрю на знакомую дверь. Вдруг она открывается еще раз, и на улицу выходит красивая брюнетка. Я не успеваю разглядеть ее лицо: высокая женщина поворачивается ко мне спиной и исчезает из поля зрения.

Ляля— черная? Да быть этого не может!

Я, ломая каблуки, качусь вниз по лестнице и выскакиваю на Офицерский. Никого. Тихая, пустая улочка.

Чуть не угодив под колеса, торможу какого-то частника и мчусь в Агентство.

Обнорский — в Киеве, Повзло читает лекции на журфаке, Соболин — на пресс-конференции в ГУВД. А меня сейчас просто разорвет на части от мыслей и подозрений.

— Светлана, к вам!

Охранник пропустил в кабинет незнакомого парня с букетом белых лилий.

— Завгородняя Светлана Аристарховна?

— Да.

— Наконец-то я вас нашел! У меня ведь был только ваш домашний адрес. К счастью, ваша родительница дала рабочий. Мы ведь подарки должны вручать лично в руки. Я — курьер из фирмы «Праздник». У нас все четко по инструкции. Распишитесь в получении.

Пока я подписывала бумажку и предъявляла паспорт, в кабинет вошла Агеева.

— Ой, лилии! Света, их надо немедленно куда-нибудь отнести. В другой кабинет. Можно в наш. Ты не знаешь, как от запаха лилий может болеть голова. А ты еще слаба после болезни.

Я сняла цветную упаковку на маленькой бархатной коробочке. Внутри, на зеленом атласе, лежала золотая подвеска: желтый кленовый листик с капелькой росы — сверкающим бриллиантом.

Агеева, глядя из-за плеча, схватилась за сердце:

— Света! Кто — он?

Наверное, я слишком пристально смотрела на этот лист клена. Не знаю почему, но я чувствовала, что случилось что-то непоправимое.

Я молча разорвала конверт, из которого выпал тонкий листок бумаги.

«Спасибо, моя красавица, ты очень помогла. Я должен срочно уехать. Увидимся не скоро. Скучаю. Буду всегда помнить. Борис Купцов».

Мне показалось, что я смотрю какой-то сюрреалистический фильм.

Вот я — с конвертом, на котором официальный обратный адрес: д. Петровка, ул. Кленовая, д. 38.

Вот полуобморочная Агеева:

— Света, даже если это просто ухажер… Ухажер, дарящий подвески с бриллиантами…

Вот черный от расстройства Гоша, влетевший в кабинет:

— Все пропало! Лялю отпустили: все свидетели забрали свои показания обратно, а у самой Ляли нашли какую-то болезнь… Купец ушел из-под носа, трое суток слежки — коту под хвост. Все, нет его в городе!

Его, стало быть, нет в городе. А я, доверчивая Света, оказавшая ему бесценную помощь, теперь смотрю в телевизор, по которому идет мультфильм про пластилинового ежика. То ли — Кузю, то ли Кешу. Про ежика с наколотыми на иголки листочками.

Или — пакетиками. С кокаином, например…

Все, кина не будет! Ни анимационного, ни сюрреалистического. Я встаю и выдергиваю шнур из розетки.

От моего резкого движения Гоша вздрагивает. Гоша, который, оказывается, ездил в Петровку не из-за меня вовсе, а из-за наркодельца Бориса Купца.

Словно такой Купец в его жизни — единственный, а таких, как я, — немерено. Ты ошибся, мой маленький Гоша, ты меня, мальчик, еще не знаешь…

Я снимаю с шеи цепочку, вешаю кленовый листик и опускаю его на грудь в ложбинку. Две пуговички при этом в нужном месте расстегиваются сами собой.

Гоша замечает мой жест, снимает очки, замирает, но не отодвигается.

Я внимательно смотрю на его лицо.

Под очками неожиданно оказываются огромные глаза цвета спелой вишни с длинными ресницами. Простуды на губе нет…

Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…