Дело передается в суд

ДЕЛО ПЕРЕДАЕТСЯ В СУД

У районного прокурора Тихонова было плохое настроение. Он только что вернулся с совещания, на котором ему пришлось выслушать немало обидных слов от прокурора города — Званцева. В глубине души Тихонов понимал, что упреки Званцева справедливы, но легче ему от этого не становилось.

— Освобожденных судами из-под стражи в районе, где прокурорствует наш уважаемый Алексей Николаевич Тихонов, за последние несколько месяцев было больше, чем за предыдущие два года, — сказал Званцев. А это означало, что Тихонов дает неправильные, незаконные санкции на арест, и кое-кого из арестованных суд потом освобождает за недостатком улик.

Более серьезного обвинения прокурору предъявить невозможно. Это прекрасно понимали все присутствовавшие на совещании, и в первую очередь — сам Тихонов. Районному прокурору оставалось всего два года до пенсии, и хотелось пройти их если не с почетом, то хотя бы без серьезных служебных нарушений. Но с каждым днем это становилось для него все более и более трудной задачей.

Тихонов никогда не отличался большой смелостью. Правда, выступая перед своими сотрудниками, он поощрял инициативу, ратовал за бескомпромиссность, хвалил энергичных молодых людей. Но лично для себя Тихонов считал, что мать мудрости — все-таки осторожность. Именно за эту чрезмерную осторожность он год тому назад и получил выговор, но, сделав неправильные выводы, бросился в другую крайность: стал давать санкции на арест без достаточных оснований. После сегодняшнего «разноса», учиненного ему Званцевым, Тихонов почувствовал себя окончательно выбитым из колеи. Сидя в своем кабинете, он с ужасом думал, что не рискнет теперь подписать постановление на арест даже, казалось бы, бесспорному преступнику.

После совещания у Тихонова на нервной почве разыгралась застарелая, мучившая его уже лет двадцать язва. Это тоже отнюдь не способствовало улучшению и без того отвратительного настроения районного прокурора. В довершение всего старшая дочка сообщила ему по телефону, что внук Вася получил очередную двойку в школе и что именно ему — Тихонову — необходимо пойти сегодня вечером на родительское собрание. Эта последняя новость так разозлила прокурора, что, не дослушав дочь, он с силой бросил трубку на рычаг, больно ударившись при этом локтем о край стола. Не прошло, однако, и полминуты, как телефон зазвонил снова. Потирая ушибленное место, Тихонов крикнул в трубку:

— Ну что тебе еще?

Но вместо голоса дочки неожиданно услышал:

— Алексей Николаевич, здравствуй еще раз. Званцев. К тебе приходили из милиции за санкцией на арест Рязанцева?

В трубке что-то шуршало, и голос прокурора города был едва слышен.

— Кого, кого? Рязанцева? Нет, еще не приходили.

— Значит, скоро придут. Ты посмотри внимательно, что он там натворил, и не торопись подписывать. И вообще тебе не мешало бы разобраться, что делает милиция в твоем районе. Пока что они занялись парнем, у которого контузия еще с войны и родители были в свое время репрессированы. К нему нужно отнестись чутко. Тут нельзя рубить с плеча.

Тихонов поспешно ответил, что к вопросу о санкциях он вообще подходит очень внимательно и осторожно, обязательно с учетом личности обвиняемого, а вот в милиции действительно частенько бывают ошибки, на что он им неоднократно указывал, и что вообще освобождение из-под стражи лиц, о которых сегодня шла речь на совещании, — это ошибка суда и что по этому поводу он уже пишет протест. Еще Тихонов хотел сказать, что он, конечно, не безгрешен, что у всех людей могут быть ошибки и что он безусловно учтет критику, но не успел, — в трубке послышались короткие гудки.

После разговора с прокурором города Тихонов почувствовал себя значительно увереннее. Пропала даже сосущая боль в правой части живота, которая не давала ему покоя последнее время. Хотя Званцев назвал ему только одну фамилию, Тихонов склонен был видеть в этом звонке общую установку, а в ней он сейчас нуждался больше всего. Почему бы в конце концов прокурору города по-дружески не предупредить его? Ведь они со Званцевым остались единственными стариками в прокуратуре и знали друг друга — шутка ли сказать! — почти тридцать лет.

С трудом подавив желание немедленно позвонить в милицию и узнать, что это за человек, за которого просит сам Званцев, Тихонов пошел обедать. Когда он вернулся, его уже ждал лейтенант из районного отдела милиции. Нетрудно было догадаться, что пришел он по делу Рязанцева. Сдерживая нетерпение, Тихонов погрузился в изучение материалов…

…За несколько дней до описываемых событий в аптеку на Бородинском проспекте зашел высокий мужчина и, подойдя к продавщице, предъявил ей два рецепта на препарат омнопон. Оба рецепта были выписаны на Рязанцева и скреплены круглой печатью больницы текстильщиков. Продавщица, скользнув взглядом по костюму Рязанцева, с чисто женской наблюдательностью отметила отсутствие верхней пуговицы на его рубашке, из-под которой торчал уголок нижнего белья. Не ускользнул от ее внимания и лихорадочный блеск в глазах покупателя, и его дрожащие руки. Короче говоря, мужчина не вызвал доверия у продавщицы, и, не возвращая ему рецептов, она сказала:

— К сожалению, гражданин, без разрешения заведующего аптекой я не могу дать вам то, что вы просите, тем более по двум рецептам.

— Я же получал у вас омнопон всего три дня назад, — не подумав сказал мужчина.

Но эти слова только усилили подозрение продавщицы.

— Дайте мне ваши документы, и я пойду посоветуюсь с заведующим, — решительно заявила она.

Мужчина рассердился:

— Мне некогда тут с вами рассусоливать. Отдавайте мои рецепты. — Он протянул руку в окошечко, но женщина успела схватить рецепты.

— Не хулиганьте! — пронзительно закричала она.

На ее крик к Рязанцеву подошли два дружинника с красными повязками на рукавах, случайно зашедшие в аптеку погреться. Продавщица высказала им свои подозрения насчет того, что предъявленные ей рецепты подделаны, и дружинники доставили Рязанцева в ближайшее отделение милиции.

Дежурный, совсем еще молодой лейтенант, не очень хорошо понимал, зачем привели в милицию этого на первый взгляд вполне приличного мужчину, не пьяницу и не хулигана. Он записал паспортные данные Рязанцева, его адрес, место работы, потом, немного подумав, спросил:

— Так зачем же вам понадобился этот, как его, — он заглянул в рецепт, — омнопон?

— Я давно уже страдаю почечными коликами, — спокойно ответил Рязанцев. — Только этим и лечусь.

— В больнице текстильщиков?

— Да.

— Хорошо, — сказал дежурный, — идите домой. Если будет нужно, мы вас вызовем.

Когда Рязанцев ушел, дежурный подумал, что, пожалуй, он рано отпустил его, и позвонил в больницу текстильщиков. Ему ответили, что никакого Рязанцева они не знают, зато считают своим долгом сообщить, что несколько дней назад в больнице была украдена целая пачка рецептов с круглой печатью, а заодно прихвачены у старшей сестры и деньги, правда, немного.

Тогда на следующий день Рязанцеву были посланы две повестки, одна за другой, но он на них никак не отреагировал. Теперь лейтенант просил прокурора подписать постановление на обыск в его квартире.

— Я вас не понимаю, — сказал Тихонов. — Сначала вы отпускаете его, ничего не узнав и не проверив. Теперь вы хотите произвести обыск в квартире человека, вина которого, в сущности, не доказана. Я уж не говорю о том, что он ветеран войны, контуженный. Нет, нет, сначала разузнайте все как следует, а потом уже придете ко мне за постановлением.

Лейтенант был очень удивлен тем, что прокурору известны такие подробности про Рязанцева, но не подал вида. Спорить с Тихоновым он тоже не стал, потому что по его тону понял, что это абсолютно бесполезно. По-военному отдав честь, лейтенант повернулся и ушел, не очень вежливо хлопнув массивной дверью прокурорского кабинета…

В трамвае меня зажали так плотно, что я уже начал бояться, как бы мне не проехать свою остановку. Дорога была длинная, и у меня было более чем достаточно времени ругать на чем свет стоит Кунгурцева, не давшего мне машину.

В больнице имени Пирогова произошла какая-то большая неприятность, как заявила только что по телефону, задыхаясь от волнения, главный врач больницы Нина Ивановна Семунина, давняя приятельница Кунгурцева. Именно этим последним обстоятельством, а вовсе не чрезвычайностью происшествия, объяснялся, как мне казалось, мой срочный выезд на место происшествия.

Старинное, в классическом стиле, с колоннами и лепными украшениями на карнизе, здание больницы имени Пирогова я нашел не без труда. В проходной мне уже был выписан пропуск и ждала провожатая, без помощи которой я не скоро добрался бы через бесконечные, все время пересекающиеся коридоры до кабинета главного врача. Им оказалась очень симпатичная, сравнительно еще молодая женщина. Увидев меня, она не смогла сдержать слез, и моя злость на нее, а заодно и на моего начальника Кунгурцева сразу же улетучилась.

— Пойдемте со мной, — сказала мне Нина Ивановна, ничего не объясняя. — У нас произошло ужасное несчастье. Какой позор, какой стыд!

Мы шли по длинным коридорам больницы, и встречавшиеся нам по дороге сестры, санитарки и врачи, очевидно уже прослышавшие о моем приезде, останавливались и смотрели нам вслед. Трижды завернув вправо и поднявшись на два марша по лестнице, мы вошли в небольшую палату на две койки.

— Для послеоперационных, — шепнула мне Нина Ивановна, — оба безнадежны. Им сделали операции, но, к несчастью, спасти их уже невозможно: они обратились к нам слишком поздно. Сами понимаете, сильнейший метастаз.

Я подавленно молчал. Раковые больные всегда вызывали во мне ужас. Но я никак не мог понять, какое все это может иметь отношение к милиции.

Главный врач заметила мое недоумение.

— Вот здесь-то все и произошло, — сокрушенно сказала она. — Я привела вас сюда, чтобы познакомить вон с той женщиной, сидящей у окна.

По ее знаку от кровати неподвижно лежащего больного отделилась маленькая сгорбленная старушка. От бессонных ночей и непрерывных слез она выглядела ненамного лучше своего умирающего мужа.

— Это товарищ из милиции, — представила меня старушке Нина Ивановна.

Мы втроем вышли в коридор, и только здесь я узнал наконец, что же все-таки произошло в больнице.

…Вчера утром Нину Ивановну вызвали на совещание в Горздравотдел. Не прошло и получаса после ее отъезда, как старшей сестре, обычно заменявшей главного врача по административным вопросам, позвонили из бюро пропусков.

— Вы вызывали на сегодня консультанта? — спросила ее дежурная по бюро.

Старшая сестра поспешила в проходную. Навстречу ей поднялся, опираясь на палку, высокий, широкоплечий мужчина.

— Моя фамилия Викторов, — представился он и первый протянул огромную руку. — Кандидат медицинских наук, доцент Института усовершенствования врачей. Почему же вы не приготовили мне пропуск?

— Мне никто ничего не говорил, — нерешительно сказала старшая сестра, не вполне уверенная в том, что в сутолоке рабочего дня она просто не забыла об этом. — Да и сейчас нет главного врача.

Она хотела спросить Викторова о цели его прихода, но постеснялась. Ее немного сковывали звание и внушительная внешность гостя.

— А у меня очень мало времени, — начиная сердиться, сказал мужчина. — Вы же сами просили меня посмотреть раковых послеоперационных больных с метастазом. То есть не вы лично, а ваш главврач.

— Ну что ж, — засуетилась старшая сестра. — Это, конечно, можно. То есть, нужно даже.

«В конце концов, — думала она, еле поспевая за размашисто шагавшим, несмотря на хромоту, доцентом, — кто бы его ни вызвал, вреда это не принесет, хотя и пользы тоже, к сожалению». Старшая сестра давно работала в онкологическом отделении и хорошо знала, что больным с таким метастазом не может помочь не только кандидат медицинских наук, но даже и сам господь бог. По дороге они зашли в ординаторскую, и сестра подала Викторову сверкающий белизной, отутюженный халат.

В палате, где лежали прооперированные больные, их уже ждал лечащий врач. Особенно беспокоить людей после операции не рекомендуется, и доцент, посмотрев, как сделаны перевязки, углубился в изучение историй болезни.

— Ничего, в сущности, не сделали. Разрезали и зашили, — сказал он, обращаясь к лечащему врачу.

Тот в ответ только развел руками.

Доцент сделал записи в историях болезни, пообещал через пару дней прийти еще раз для окончательного заключения и попросил старшую сестру познакомить его с родственниками больных, которые ждали в коридоре результатов осмотра.

Викторов беседовал с ними по очереди. Сначала он расспросил их, где и кем работают, где живут, большие ли у них семьи, потом сказал, что положение больных тяжелое, даже угрожающее, но отнюдь не безнадежное.

— Правда, единственная возможность спасти их, — сказал Викторов после небольшого раздумья, — достать новейшее лекарство. А это очень и очень сложно. Фирма, производящая это лекарство, находится в Западной Германии.

Затем Викторов предложил родственникам больных немедленно ехать домой, а через пару часов встретиться с ним, и тогда он скажет точно, сможет ли помочь им.

Сначала Викторов встретился с согнувшейся от горя старушкой, с которой меня познакомила главный врач больницы. Он сообщил ей, что ему все же удалось договориться о дефицитном лекарстве, которое есть в единственной аптеке в городе. К счастью, провизор этой аптеки оказался его хорошим знакомым. Затем Викторов выписал рецепт на бланке с круглой печатью, взял у женщины сто пятьдесят рублей (сто — провизору, пятьдесят — себе за услугу; об этом он предупредил старушку еще в больнице), назвал адрес аптеки, фамилию провизора и ушел, пожелав теперь уже скорого выздоровления мужу. Женщина, не чувствуя под собой ног от счастья, помчалась в аптеку и предъявила рецепт.

— Кто вам выписал эту чушь латинскими буквами? — удивленно спросил ее продавец.

— Почему чушь? — пролепетала женщина, еще не понимая, что ее нагло обманули.

— Позовите мне провизора. — Она назвала фамилию, которую сообщил ей Викторов.

В аптеке такого провизора не оказалось.

Примерно то же самое произошло с женой второго больного. Но она была одета получше, и зарплата ее была повыше. Очевидно, поэтому за рецепт «чудодейственного западногерманского лекарства» ей пришлось уплатить не сто пятьдесят, а двести рублей.

— Я бы таких расстреливала, — сказала мне главный врач, когда мы снова остались одни.

По выражению ее лица я понял, что она говорит это совершенно серьезно.

— Надеюсь, вы понимаете: я ненавижу его не за то, что вся эта история произошла в нашей больнице. Не мебелью и не нейлоновыми рубашками спекулирует этот мерзавец, — он решил делать бизнес на любви людей к своим близким, на отчаянии. Вы видели эту старушку — большое счастье, что она после всего этого еще держится на ногах.

Нина Ивановна помогла мне встретиться и переговорить со всеми, кто хотя бы мельком видел мнимого доцента. Всем бросились в глаза его хромота и тяжелая суковатая палка с набалдашником из слоновой кости. Некоторые обратили внимание на то, что одна нога «доцента» была обута в ортопедический ботинок. Больше никто ничего особенного не заметил. Правда, старшая сестра вспомнила, что у сравнительно молодого еще ученого консультанта сильно дрожали руки.

Возвратившись в районный отдел милиции, я узнал от Кунгурцева, что липовые рецепты были вручены и родственникам прооперированных раковых больных в больнице консервного завода. Я немедленно отправился туда. Ничего особенного по сравнению с первым случаем мне узнать не удалось. Как видно, жулик не слишком обременял себя поисками новых форм мошенничества. Нюансы выражались, пожалуй, только в цифрах. На этот раз за рецепты было уплачено соответственно сто пятьдесят и сто двадцать рублей — все, что сумели собрать за два часа родственники больных.

В больнице консервного завода мнимый доцент без труда убедил главного врача в том, что он согласился проконсультировать больных по просьбе заведующего райздравотделом.

В конце рабочего дня мы с Кунгурцевым были вызваны к начальнику угрозыска города. Там мы встретились с нашими коллегами из других районов. Оказалось, что уже во многих больницах города успел за два дня побывать человек, выдававший себя за доцента Викторова из Института усовершенствования врачей. Начальник угрозыска города, обратив наше внимание на удивительную наглость и социальную опасность преступника, осмелившегося наживаться на несчастье людей, предложил нам объединить наши усилия, пообещав со своей стороны всемерную помощь и полную информацию.

Когда мы уже собирались уходить, в кабинет вошел запоздавший заместитель начальника соседнего с нами райотдела, который сообщил начальнику угрозыска города о случае в аптеке.

— Ну и что вы предприняли по этому поводу? — спросил начальник угрозыска, не слишком дружелюбно отозвавшись о действиях дежурного, отпустившего Рязанцева.

— Когда Рязанцев не явился по повестке, мы решили произвести у него обыск, но наш районный прокурор Тихонов не дал на это своего согласия.

— И пожалуй, он со своей стороны был прав, — задумчиво сказал начальник угрозыска, не подозревая о всех мотивах, которыми при этом руководствовался Тихонов. — Ведь у вас не было достаточных оснований для обыска Рязанцева. Но сейчас обстоятельства складываются так, что задержать его необходимо. За санкцией обратитесь непосредственно к прокурору города.

Когда через полчаса в районный отдел милиции привели задержанного Рязанцева, выяснилось, что к попытке получения лекарства по подложному рецепту он не имеет никакого отношения. Задержанный — маленький, лысоватый человек — так разительно отличался от высокого, широкоплечего афериста, присвоившего себе его фамилию, что спутать их было невозможно.

— Я единственный Рязанцев, — гордо сказал он, — проживающий по этому адресу вот уже двадцать лет.

Когда Рязанцева попросили предъявить паспорт, он признался, что потерял этот документ еще на прошлой неделе неизвестно где, но еще надеется найти его дома и поэтому до сих пор не заявил о пропаже в милицию. Когда же Рязанцеву сообщили приметы разыскиваемого преступника, он вдруг разразился проклятиями:

— Черт побери, это же мой жилец. Так вот куда делся мой паспорт! Ах негодяй, негодяй!

С трудом успокоившись, Рязанцев рассказал, что два года назад он познакомился на вокзале с человеком, который назвал себя Сергеем Мешковым. Пожаловавшись Рязанцеву на то, что ему не удалось устроиться в гостинице, Мешков попросил разрешения переночевать у него две ночи, разумеется за плату.

— Два года я о нем ничего не слышал, — продолжал рассказывать Рязанцев. — А неделю назад он снова появился и опять попросил меня пустить его к себе. Мне это было даже очень кстати. Я как раз собирался на недельку к дочке в деревню, и можно было на него оставить квартиру. Когда я вернулся из деревни, он уже съехал. Ах подлец, ах негодяй!

На основании рассказа истинного Рязанцева начальник районного отдела милиции немедленно сообщил Тихонову, что его протеже, по всей видимости, профессиональный и очень опасный преступник. Тихонов тотчас же позвонил Званцеву.

— Ну что ты звонишь мне по пустякам! — взорвался прокурор города. — Неужели ты не в состоянии решить вопрос о каком-то Рязанцеве самостоятельно?

— Но ты же сам мне сказал, чтобы я не давал санкции на его арест.

После небольшой паузы, во время которой Тихонов отчетливо слышал стук своего сердца, Званцев сказал:

— Если ты устал, возьми отпуск и отдохни. Я же еще пока не сумасшедший и эту фамилию слышу первый раз…

Оперативное совещание группы в отделе проводил Кунгурцев. Первым попросил слова я.

— Итак, — сказал я, — вместо одного преступника нам предстоит искать сразу двоих. Хотя мнимый Рязанцев находится вроде бы в компетенции соседнего с нами районного отдела, но, как выяснилось, на совещании у начальника угрозыска города, между ним и Викторовым существует самая прямая, непосредственная связь. Дело в том, что рецепты, предъявленные мнимым Рязанцевым в аптеке, и рецепты, которые Викторов щедро раздавал родственникам умирающих больных, выписаны одной рукой на бланках, украденных в больнице текстильщиков.

— Трудно сейчас решить, какая связь между ними, — сказал мой приятель, оперативный уполномоченный угрозыска Миша Петелин. — Может быть, Викторов, так нагло проникающий в больницы, украл в одной из них бланки рецептов, заполнил их и передал своему сообщнику, а может быть, и просто продал первому подвернувшемуся покупателю. В этом случае они и не обязательно должны быть сообщниками.

— Искать, конечно, надо обоих, — сказал старший группы капитан Кузнецов. — Но я считаю, что сосредоточить наши усилия надо главным образом на Викторове. И хотя, конечно, эта фигура покрупнее той, что выдает себя за Рязанцева, и поймать Викторова будет сложнее, но не забывайте, что о нем нам больше известно — и его запоминающаяся внешность, и хромота, и суковатая палка, и методы «работы».

— Рано или поздно он опять придет в какую-нибудь больницу, — сказал я.

— И наша первая задача оповестить о нем все больницы города, а может быть, даже организовать там дежурства наших сотрудников… — поддержал мою мысль Миша Петелин.

Когда мы все высказались, слово взял Кунгурцев:

— В том, что между так называемым Рязанцевым и так называемым Викторовым есть какая-то связь, сомнений быть не может. Но эта связь лежит на поверхности, а вглубь вы почему-то не заглядываете. Затеянная вами дискуссия о том, кто более опасный и опытный преступник — Викторов или так называемый Рязанцев, на первый взгляд никакого значения не имеет. Но это только на первый взгляд. И вот почему. Безусловно, это большая наглость — представиться ученым консультантом, сделать записи в историях болезни, осмелиться разговаривать с лечащим врачом на профессиональные темы. Но разве менее нагл другой преступник, присвоивший себе чужой паспорт, переклеивший в нем фотографию и предъявивший его потом в милицию. Он рисковал немедленным разоблачением. Ведь, не мог же Рязанцев знать, что ему попадется разиня дежурный. Но он все-таки выдал себя за другого, потому что хотел любой ценой выиграть время, потому что не один раз попадал в подобные ситуации и привык не теряться ни при каких обстоятельствах. Но этого еще мало. Уйдя из милиции, он понимает, что рано или поздно до него докопаются. Скорее рано, чем поздно. Возможно, кстати, что под этой фамилией он совершил что-то, о чем мы еще не знаем. В том, что милиция не бездействует, его убеждают две полученные им повестки. Тогда он решается на отчаянный шаг, наглость которого вообще не идет ни с чем в сравнение, — звонит районному прокурору и выдает себя за прокурора города.

— Простите, Петр Иванович, — рискнул я перебить его, — но зачем же ему было звонить Тихонову и просить за Рязанцева, то есть за другого человека?

— Да потому, что таким образом, ничем, в сущности, не рискуя, он выиграл два дня. Если бы не звонок, его стали бы разыскивать на два дня раньше. Для такого преступника это не так уж мало, как может показаться. Итак, для обоих преступников характерны наглость и решительность, добавьте к этому рецепты, выписанные одной рукой, и…

— Ну, а мотивы, мотивы уж у них безусловно разные, — перебил его капитан Кузнецов.

— Поговорим о мотивах, — охотно согласился Петр Иванович. — Омнопон, который Рязанцев пытался получить в аптеке по подложному рецепту, — сильнейший наркотик. Но и Викторов в одной из больниц почувствовал себя вдруг плохо и попросил срочно сделать ему укол омнопона, якобы от болей в области почек. Кроме того, если вы помните, старшая сестра больницы имени Пирогова заметила, что у него сильно дрожат руки. Значит, в один день в одном городе, даже в одном районе, орудуют два наркомана. Не слишком ли много, товарищи оперативные работники? Слава богу, мы живем не в США и не в Турции, и я бы на вашем месте обратил внимание на такую удивительную эпидемию наркомании.

Мы молчали, хотя уже начинали догадываться, что имел в виду Кунгурцев.

— Итак, — продолжал Петр Иванович, — Рязанцев, высокий, широкоплечий мужчина, лет тридцати — тридцати пяти, украв чужой паспорт, делает попытку добыть наркотики в аптеке, но терпит неудачу. А спустя некоторое время другой мужчина, тоже высокий, широкоплечий, лет тридцати — тридцати пяти, появляется в больнице.

— Но хромой, — сказал я.

— Подумаешь, как трудно напялить на себя ортопедический ботинок и полчаса поволочить ногу, — возразил Кунгурцев. — Кстати, старшая сестра сказала, что больная нога не слишком мешала Викторову передвигаться. А уж она-то в таких вещах разбирается. Это дешевый трюк, и давно известный. С самого начала мне показалось подозрительным, что такой махровый жулик имеет столь запоминающуюся внешность, такое количество, прямо скажем, выдающихся примет. Да его бы давным-давно уже заметили и арестовали, если бы он на самом деле был хромым. Хромота его и палка с набалдашником как будто специально подсовывались всем, с кем он имел дело, чтобы запутать след, исказить показания свидетелей.

— Значит, вы думаете, что Викторов и Рязанцев — одно лицо? — спросил капитан Кузнецов.

— Я уверен в этом, — сказал Кунгурцев.

Уже через час после совещания консультант-профессор медицинского института проанализировал по нашей просьбе рецепты, выписанные Рязанцевым-Викторовым, и записи, сделанные им в историях болезни, побеседовал с врачами и сказал, что интересующий нас субъект безусловно не чужд медицине.

— Однако, — отметил профессор, — некоторые типичные ошибки и неточности, допущенные Рязанцевым-Викторовым, не дают нам права преувеличивать его медицинские познания, которые, с моей точки зрения, находятся примерно на уровне второго-третьего курса института.

— А может быть, он сам долго лежал в больнице? — предположил капитан Кузнецов.

Но профессор решительно отверг эту версию:

— Попадаются, конечно, дотошные больные, которые могут часами разговаривать о своих болезнях. Но писать по-латыни — это уж слишком.

При помощи Кунгурцева мы разработали четкую версию, по которой Рязанцев-Викторов действительно учился в медицинском вузе, скорее всего в нашем городе, так как он подозрительно хорошо знал наши городские больницы, и что он был исключен или сам ушел из института после второго или третьего курса. Мнения всех свидетелей сходились на том, что ему сейчас около тридцати — тридцати пяти лет. Значит, искать интересующего нас человека нам предстояло среди студентов-медиков, обучавшихся в одном из двух медицинских вузов города в начале пятидесятых годов.

В первом институте ничего интересного узнать не удалось. За три-четыре интересующих нас года было отчислено всего пять студентов — трое из них через год вернулись обратно, один окончил другой институт и в настоящее время находился в заграничной командировке, а один после тяжелой болезни умер.

Во втором институте нам повезло больше. Архивариус — толстый, общительный старичок, к которому я обратился за помощью, — с хитрой усмешкой посмотрел на меня и гордо заявил, что даст мне любую справку без всяких архивов.

Он на самом деле обладал памятью электронно-счетной машины: не прошло и минуты, как в моем блокноте появилось восемь фамилий студентов, отчисленных со второго и третьего курсов ровно десять лет назад.

— Может быть, вы даже помните, за что? — спросил я, глядя с восторгом на симпатичного старичка.

— А как же, — ответил он. — Двое по болезни, пятеро перевелись в другие институты, один сел в тюрьму за мошенничество.

Мне захотелось расцеловать чудесного архивариуса, но я сдержал свой порыв, так как не был уверен в том, что это будет ему приятно.

— Ну-ка, ну-ка, расскажите, пожалуйста, мне о мошеннике.

Два раза просить архивариуса не пришлось, и вот что я от него узнал.

Владимир Степанович Греков родился в семье врача-хирурга. После войны семья переехала в Таллин.

Если верно то, что дурные наклонности и характер человека формируются уже в детские годы, то лучшим примером этому мог служить юный Греков. Уже в школе он имел два привода за хулиганство. Тогда же он пришел к выводу, что с кулаком на общество не попрешь, нужно что-то более современное. Первая его крупная махинация с демонстрацией художественных фильмов на дому действительно не попала в поле зрения органов милиции, но спекуляцию с крупной партией жевательной резинки уже должен был, используя все свои связи, покрывать отец. После окончания школы по настоянию отца Владимир Греков уехал в другой город учиться в медицинском институте. Старый хирург надеялся, что перемена обстановки, а главное, наука, которой он посвятил всю свою жизнь, сделают его сына человеком. Владимир Греков на новом месте действительно сумел обратить на себя внимание, но не совсем так, как хотел его отец.

Проучившись в институте всего два года, он во время летних каникул принял участие в крупной афере с поддельными ордерами на обыск, с помощью которых ему со своими дружками удалось ограбить квартиры трех спекулянтов — работников торговли. Расчет грабителей был точен. Двое из потерпевших настолько погрязли в своих спекуляциях, что не рискнули жаловаться. Третий же, заведующий отделом в мебельном магазине, очевидно считая, что ему нечего бояться, пошел выяснять, за что у него конфисковали имущество. Так Владимир Греков первый раз попал в тюрьму.

Все это мне рассказал старичок архивариус.

Дальнейшую же судьбу Грекова я выяснял уже в архивах городского суда. Второй раз Греков был арестован за махинации с театральными билетами.

В колонии Греков сдружился со старым, матерым уголовником. После освобождения из заключения они встретились, и старый уголовник приучил Грекова к наркотикам. И от этого далеко не безоблачная жизнь Грекова стала теперь для него сущим адом. Каждый день, каждый час он должен был думать об одном — как бы добыть очередную порцию наркотиков. Жить без них он уже не мог.

После того как мы выяснили настоящую фамилию Рязанцева-Викторова, нам осталась, как говаривал наш университетский преподаватель уголовного права, «сущая безделица» — найти Владимира Грекова среди двухсот двадцати миллионов жителей страны.

Последняя из известных нам жертв Грекова — дочь старого токаря (болезнь его была так запущена, что врачи даже отказались делать операцию) — рассказала нам, что встретилась с Грековым около семи часов вечера в районе вокзала и что преступник, очевидно, спешил куда-то, так как все время поглядывал на часы.

Среди многих разработанных нами версий особенного внимания заслуживала одна: так как после посещения Грековым больницы консервного завода прошло уже несколько дней, а о нем ничего больше не было слышно, значит, Греков покинул наш город. Сразу же после встречи с дочерью токаря, которую Греков, спеша, вызвал к вокзалу, он уехал на поезде, и скорее всего — в Прибалтику, то есть в места, хорошо ему знакомые. Куда же он мог направиться? Небольшие населенные пункты не должны были привлечь внимание преступника — он казался нам слишком для этого приметным и слишком велики были масштабы его деятельности. Вероятно, он решил затеряться в каком-то большом городе, например в Таллине; можно было предположить, что под своей настоящей фамилией и с собственным паспортом Греков не побоится вернуться домой.

Установленное за домом Грекова в Таллине и за перепиской его семьи наблюдение, однако, ни к чему не привело. Преступник оказался слишком осторожным. Да и не очень многое связывало его с семьей, которая уже перестала надеяться на то, что он станет когда-нибудь честным человеком. Тогда возникло другое предположение: Греков мог поехать еще в два крупных города Прибалтики — Ригу и Вильнюс. На них-то мы и решили сосредоточить свое внимание. Однако новое известие, которое нам сообщил Кунгурцев, разрушило наши планы.

— Я вас собрал сегодня, друзья мои, — торжественно сказал Кунгурцев, — чтобы честно признаться в своей ошибке.

Мы затаили дыхание. Ошибки Кунгурцев совершал не часто.

— Дело в том, — продолжал Петр Иванович, — что проклятый Греков опять раздвоился, и кто Греков, кто Рязанцев, а кто Викторов я уже совсем перестал понимать. Вчера в одном из среднерусских городов, а вовсе не в Прибалтике, в аптеке был взломан сейф и была совершена попытка похитить наркотические средства. Преступника застали на месте преступления. Убегая, он растерял лекарства буквально в двух метрах от аптеки. Задержать вора не удалось, хотя за ним и была организована погоня. Преследовавший его оперативный работник сумел вскочить за взломщиком сейфа в отходящий от вокзала пригородный поезд, но преступник успел выскочить из него, пока поезд набирал скорость. Оперативнику же не удалось это сделать из-за проходящего встречного поезда. В результате преследуемому удалось скрыться. Однако работник милиции зафиксировал в своей памяти его внешность так четко, как будто он сделал это с помощью фотоаппарата. Рост, мощные плечи, крупное лицо с близко поставленными глазами — все это отличительные приметы нашего знакомого Грекова. Возле сейфа сотрудники милиции нашли, как видно выпавший из кармана взломщика, трамвайный билетик нашего города. Поэтому-то местное управление милиции немедленно запросило нас о злоумышленнике. В тот же день некто, опять по приметам похожий на Грекова, был задержан при попытке проникнуть в аптечный склад небольшого городка на Южном Урале. У него был изъят паспорт на имя Рязанцева. В отделении милиции с Рязанцевым случился припадок. Его положили в больницу и приставили к нему милиционера. Но ночью ему удалось бежать через окно туалета.

— Кстати, — сказал я, когда Кунгурцев закончил. — Вы говорили о какой-то вашей ошибке, о каком-то раздвоении Грекова. Почему же он не мог в один и тот же день побывать в двух городах?

— Да потому, что между этими городами расстояние в две тысячи километров.

— Ну, на самолете… — сказал Миша Петелин.

— Я узнавал, — быстро возразил Кунгурцев. — В этот день была ненастная погода, и все самолетные рейсы были отменены.

Сообщение Кунгурцева нанесло тяжелый удар по нашей стройной теории. Теперь получалось, что орудуют все-таки два наглых преступника. Единственным нашим утешением оставалось то, что хоть один из них обязательно должен быть Грековым.

Тем временем наблюдение за домом Грекова в Таллине принесло свои плоды. Его отец отправил письмо, которое привлекло внимание милиции. На конверте было написано: «Вильнюс, до востребования, Грекову Владимиру Степановичу». Однако за письмом никто не явился. На всякий случай были предупреждены все больницы и аптеки города, а милиции сообщены его приметы.

— Вот что, Виктор, — сказал мне Петр Иванович Кунгурцев буквально за три часа до Нового года. — Придется вам отправиться в Вильнюс. Только что нам сообщили, что там задержан человек без документов, отказывающийся назвать свою фамилию. Он жалуется на боли в области почек и требует, чтобы ему немедленно сделали укол омнопона. Сведения о себе он согласен дать только при этом условии. Судя по его внешним данным, это Греков. Наконец-то он в наших руках.

— Один из двух Грековых, — сказал я.

— Нет, второго все-таки не существует, я не успел еще вам рассказать, что разъяснилось загадочное появление двух похожих преступников почти в одно время в разных городах. Оказывается, Греков уговорил начальника аэропорта отправить его на внерейсовом грузовом самолете, сославшись на то, что у него умирает мать, хотя никакого телеграфного подтверждения у него, конечно, не было.

По дороге в Вильнюс я вспоминал подробности задержания Грекова, которые мне рассказал Кунгурцев перед отъездом.

…Рано утром в кабинете главного врача одной из больниц Вильнюса раздался звонок из финансовой части Горздравотдела.

— Через полчаса к вам прибудет с ревизией инспектор Министерства здравоохранения, — сказал басистый мужской голос. — Выпишите ему пропуск и по возможности приведите в порядок отчетность. К сожалению, предупредить вас заранее мы не имели возможности.

А через некоторое время в дверь кабинета главного врача действительно постучался высокий, широкоплечий мужчина в черном костюме, чудом не разлезавшемся на его могучих плечах. Он представился ревизором министерства, два часа назад приехавшим из Москвы.

Гость из Москвы оказался на редкость любезным человеком. Он не выразил желания ходить по больнице, бегло и, как показалось главному врачу, рассеянно полистал годовой финансовый отчет, штатное расписание и платежные ведомости, а затем, оставшись наедине с главным врачом, тонко намекнул ему, что вообще готов никого не обременять своим присутствием и немедленно покинуть больницу, разумеется за известную мзду. Главный врач был спокойным, даже несколько флегматичным человеком. Он не бросился с кулаками на ревизора за его циничное предложение, а просто сделал вид, что не понял намека. Дела больницы велись образцово, и опасаться можно было разве что за ошибки, допущенные случайно. По существу же никаких нарушений закона быть не могло. В этом главный врач был совершенно уверен.

Поняв, что его предложение не принято, ревизор начал нервничать. Полистав еще минуты две «Ведомость совместителей», он пожаловался на духоту в кабинете и попросил главного врача дать ему воды. Убедившись в том, что уборщица, как обычно, забыла принести ему графин со свежей водой, главный врач пошел за ней. И только в коридоре он вспомнил, что его предупреждали о возможности прихода к нему опасного преступника под видом врача-консультанта. Ревизор вдруг показался ему очень подозрительным, тем более что он даже не проверил документов гостя. Главный врач решил немедленно вернуться в кабинет. Открыв дверь, он с ужасом увидел, что «ревизор» роется в ящике его письменного стола. От неожиданности главный врач закричал. На крик в кабинет сбежались санитары и несколько ходячих, уже выздоравливающих больных.

Через десять минут в больницу прибыли вызванные по телефону главным врачом сотрудники милиции. В кармане мнимого ревизора была обнаружена перекочевавшая туда из ящика стола пачка чистых бланков с круглой печатью.

Наглость преступника не имела границ. В совершенно безнадежном для него положении он на всякий случай продолжал отпираться. Когда я прибыл в Вильнюс, он еще ни в чем не признался.

— Что ж, — сказал я ему, — может быть, вы действительно ни в чем не виноваты, только вам нужно дать ваши объяснения в письменном виде.

Если я еще хоть чуточку в чем-то сомневался, то, взглянув через его плечо на исписанный лист бумаги, я обрел стопроцентную уверенность.

— Больше вам не удастся морочить нам голову, Греков. Ни нам, ни кому бы то ни было другому.

— Хорошо, — сказал Греков устало и безвольно.

Он как-то сразу на глазах сник и осунулся.

— Я все вам скажу. Только сделайте мне скорее укол омнопона.