Дело Зили-султана

Глава четвертая. Цианистый калий

Переночевав на постоялом дворе, мы продолжили путь. С утра к нашему каравану присоединилось семейство персидского полковника-сергенка в составе самого полковника, его жены и его малолетней дочери. Я с большим удовольствием уступил им свой тахтараван, чем, кажется, вызвал недовольство караван-баши. Тот очень хотел усадить меня обратно, но я устал и не желал больше быть узником гигантского сундука с прорезями для воздуха. Правда, в тахтараване моем ехали только жена и дочь полковника, сам полковник предпочел гарцевать на муле.

Теперь мы двигались по горам. Дорога была живописной, но опасной. Дело усугублялось тем, что местные мулы почему-то упорно ходят по самому краю тропы. Время от времени они срываются вниз и находят себе тут упокоение. Это можно было понять по белым костям, которые щедро усеивали склоны.

Во второй половине дня прямо перед нами разверзлась пропасть. Впрочем, пропасть оказалась небольшой, шириной футов в тридцать, так что слово «разверзлась» тут не совсем подходит. Тем не менее пропасть была достаточно глубокая, чтобы отпало всякое желание в нее падать. Прямо над ней повис хлипкий мостик без перил. Внизу шумела ледяная горная речка, из которой торчали острые камни. Было ясно, что падение вниз означает верную смерть.

Правда, бревна на мосту были достаточно широкие, так что пройти мы должны были без всяких сложностей. Так, во всяком случае, казалось мне. Но если мой оптимизм объяснялся неопытностью, чем объяснялся оптимизм погонщиков, понять совершенно невозможно.

Первым через мост двинулся наш семейный экипаж, который вел один из черводаров. Когда мулы ступили на мост, у меня вдруг возникло дурное предчувствие. Внимательный читатель, уже, наверное, заметил, что дурные предчувствия возникают у меня с завидной регулярностью. Впрочем, тут я не вижу ничего страшного – гораздо хуже, что предчувствия эти почти никогда меня не обманывают. Так случилось и в этот раз.

Один из двух мулов, тащивших тахтараван, вдруг поскользнулся и повалился грудью прямо на мост. Второй, не желая упасть в реку, уперся в мост всеми четырьмя ногами. Но на него теперь легла большая часть экипажа, а сам тахтараван ужасающим образом накренился и опасно завис над бездной. Женщина и ребенок в экипаже ужасно закричали. Услышав вопли, первый мул в панике забился, пытаясь встать на ноги, но от этого тахтараван покосился еще больше. Еще пара толчков – и весь экипаж вместе с мулами повалился бы прямо на камни. К счастью, черводар, сопровождавший экипаж, наконец опомнился и бросился на первого мула, прижимая его к бревнам и не давая раскачивать тахтараван.

Было, однако, ясно, что силы неравны и долго он так не протянет. Ясно было и другое – второй мул в одиночестве не удержит падающий тахтараван. Пробраться к женщине и ребенку тоже было нельзя: дорогу перегораживал покосившийся экипаж и стоящий мул, изо всех сил пытавшийся этот экипаж на мосту удержать. Пока я думал, Ганцзалин с ловкостью циркового артиста пробежал по крайнему справа бревну и оказался возле дверки тахтаравана. Я последовал за ним, думая только о том, чтобы не поскользнуться на мокрых бревнах. Лежащий мул снова начал биться, но мы с Ганцзалином уже вытащили жену полковника и его малолетнюю дочь и быстро вели их на другую сторону моста. Едва мы успели ступить на твердую землю, как упавший мул вырвался из рук черводара и, дергаясь, начал подниматься на ноги. К счастью, пока он лежал, черводар успел выпрячь его из тахтаравана. Но экипаж, оставшись без поддержки, покосился еще больше, и медленно, как в страшном сне, стал обрушиваться в бездну, увлекая за собой оставшегося мула…

Нужно ли говорить, что тахтараван разбился при падении вдребезги, а несчастный мул погиб? Караван-баши долго причитал над убытками и даже предъявил претензии полковнику: дескать, мул поскользнулся из-за того, что жена его слишком дородная и перегрузила экипаж. Полковник, однако, отмахнулся от караванщика, как от мухи, и кинулся к Ганцзалину, который спас его семейство. Тот вместе с черводарами осматривал оставшегося мула, пытаясь понять, насколько тот пострадал. Полковник отвлек моего слугу от этого почтенного занятия и стал обнимать и прижимать к сердцу.

– К чему мне его объятия, я не девушка, – сердился потом Ганцзалин, – лучше бы денег дал.

Но с деньгами полковник расставаться не спешил: видимо, семейство не настолько было ему дорого, чтобы платить за его спасение. Видя это, Ганцзалин только тихо негодовал на скупость местных жителей, бормоча что-то вроде «жадные собаки хуже макаки».

Я утешал его, говоря, что эта пропасть наверняка не последняя и он еще сможет спихнуть скупого полковника в реку где-нибудь подальше.

– Смейтесь, смейтесь, только вот что я вам скажу, господин, – у мула была подпилена подкова, – обиженно заявил мой помощник. – Кто-то хотел, чтоб тахтараван упал в пропасть.

– Думаешь, кто-то покушался на жизнь полковничьей жены? – удивился я.

– При чем тут жена, жена села туда в последний момент. В тахтараване должны были ехать вы. Это вас собирались убить.

Шутить мне сразу расхотелось. Обсудив ситуацию с Ганцзалином, мы решили, что впредь следует удвоить бдительность. Очень может быть, что невидимый враг предпримет новую попытку. Если, конечно, мы правы и охотятся действительно за мной.

В следующие дни ничего интересного в дороге не происходило, если не считать совершенно свинских условий на местных постоялых дворах. Впрочем, на мой взгляд, и в этом тоже не было ничего интересного.

По-персидски название станций, где путники меняют лошадей, похоже на «мамзель». На одной из таких мамзелей с нами вышел неприятный случай. Заселившись, мы оставили вещи в номере и пошли немного размять ноги. Гуляли мы недолго, но, возвратившись назад, обнаружили, что вещи наши почему-то выставлены во двор.

Найдя смотрителя станции, оборванного нищего перса, мы спросили его, что все это значит. Он отвечал, что, когда мы ушли, явился слуга местного губернатора и сказал, что скоро приедет его господин, которому нужна самая лучшая и большая комната. Подумав немного, смотритель решил, что лучше нашего номера ему не найти.