Демогоргон

ГЛАВА ПЕРВАЯ

По всей видимости, Гоковски что-то заподозрил, а может, и нет. Но с этого момента Трэйсу начало казаться, будто бывший археолог стал с ним гораздо более откровенен — словно понял, что его гость вовсе не так наивен и невежествен, как он сначала подумал. Через некоторое время Трэйс, покидая монастырь, на прощание сказал:

— Сол, советую вам не обольщаться надеждами на то, что Англия свободна от влияния Хумени. Поверьте мне — в Англии дьявол очень силен. Да и в этом отношении Израиль тоже нельзя считать совершенно безопасным местом. А в войне, которую ведете вы, в предательстве следует подозревать даже самых близких друзей…

День клонился к вечеру. Трэйс, желая спустить мотоцикл к подножию горы до наступления темноты, взял с собой прислужников Гоковски, чтобы они вдвоем на руках отнесли небольшую машину вниз. Когда они добрались до начала дороги, Трэйс поблагодарил их и, они отправились назад по тропинке за вторым мотоциклом. Зачем он им, Трэйс не представлял. Но подозревал, что со временем мотоцикл вернется в мастерскую в Пигадии.

Мчась в сумерках по дороге в город — где была девушка, в которую он почти влюбился и которую теперь должен был считать своим врагом — Трэйс мысленно возвращался к заключительной части беседы. Она состояла почти из одних вопросов и ответов, причем вопросы, в основном, задавал Трэйс:

— Где вы спрятали плиту? Где-нибудь в Израиле?

— О, да — но там Хумени вряд ли когда-нибудь ее найдет! Вообще-то, очень хорошо, что только я один знаю где она — пока. Но могу сказать вам следующее: наш дом в Зиппори сразу после моего отъезда был приобретен неким «деловым консорциумом» из Хайфы — после чего претерпел серьезную перестройку. А к тому же, мне сообщили, что перекопаны буквально все прилежащие к нему сады — якобы в связи с предполагаемой перепланировкой…

— Но как же плита может сослужить какую-нибудь службу, если она закопана?

— Закопан подлинный КАМЕНЬ. Только сам камень. И не думайте, что на этом его сила заканчивается. Нет, поскольку я скопировал надписи. Пойдемте, я вам их покажу.

Он повел Трэйса через комнаты без потолков, и через другие, которые были полностью восстановлены — и в конце концов они оказались в вырубленном в толще скалы подвале, из его окон открывался вид на море.

Гоковски он служил одновременно кабинетом и библиотекой. Сразу стало ясно, что на протяжение последних двадцати лет Сол занимался тем же, чему полностью посвятил себя Димитриос Каструни. На полках стояли теологические труды, касавшиеся едва ли не всех земных религий, брошюры, книги и трактаты по самым разным проблемам демонологии и дьяволопоклонничества. Здесь бумага и пергамент на языках, о которых Трэйсу доводилось слышать и других, о которых он понятия не имел, хранили сведения о Христе-Сыне Божьем, о его жизни и деяниях, сокровенном СМЫСЛЕ его учения… И тут же по соседству располагался, аналогичным образом заключенный в книги и зашифрованный непонятными Трэйсу символами сатана. Свет бок о бок с тьмой.

Гоковски принялся объяснять:

— Чтобы понять одного, нужно знать другого. Из них двоих Бог, конечно, умнее, но Его враг хитрее. Вы никогда не задумывались, Чарли, о том, что восточные народы всегда были очень искусны в подражании? Если так, то кто знает — возможно, они гораздо ближе к сатане, чем мы подозреваем? Поскольку он король не только двуличия, но и подражания. Сейчас вы все поймете.

Бог послал в мир Иисуса. Сатана, в свою очередь, Аба. Господь дал нам свои десять заповедей, а дьявол — первую Хоразинскую плиту. Да! — но когда ведьма, мать Аба, высекла заклинание на первом камне, какая-то высшая, возможно Божья, сила — или его воля? — заставила ее высечь заклинание и на втором. Бог даровал своему Сыну сверхъестественную возможность в случае необходимости обращаться к Его слугам и пользоваться их помощью и советами. А дьявол наделил Аба властью призывать демонов — главным образом, того, кто носит в себе его семя — Демогоргона. Моисей насылал на Египет всевозможные бедствия, чтобы вырвать свой народ из тенет фараонова ига, а Аб и все остальные, в кого он перевоплощался, использовали аналогичные явления в ходе своих реинкарнаций.

Голос Гоковски становился все более и более меланхоличным, а его обращенный на Трэйса взгляд — все задумчивее. Трэйс почувствовал, как у него по коже побежали мурашки и понял, что в словах Гоковски таится некий скрытый смысл.

— Что вы пытаетесь этим мне сказать?

Гоковски на мгновение отвернулся, затем продолжил:

— Есть один вопрос, которого я ожидал больше всего, но вы все же задать не осмелились. Возможно, потому, что боитесь получить на него ответ.

— Какова моя роль во всем этом? Вы этот вопрос имеете в виду? Вы правы, я действительно боюсь ответа — но не спросил я об этом совсем по другой причине. Она очень проста: дело в том, что я вовсе не намерен принимать во всем этом УЧАСТИЯ! Я знаю, что Хумени не желает моей смерти, поскольку я до сих пор жив. Поэтому я попросту буду продолжать жить и игнорировать его.

Услышав это Гоковски, полуприкрыл глаза, и сидел молча, как бы ожидая продолжения. Трэйс почувствовал, как в нем закипает гнев. Своим молчанием Гоковски словно говорил ему, что все не так просто и, хочется того Трэйсу, или нет, а сыграть отведенную роль придется. А это, в свою очередь означало: он должен знать, в чем она состоит.

— Ну, давайте, — раздраженно произнес он, — расскажите. Какое все это имеет отношение ко мне? Какую роль я могу играть в планах дьявола по уничтожению человечества?

— Возможно, гораздо более важную, чем вам кажется, Чарли. — Гоковски подошел к старинному бюро из потемневшего от времени дерева и отпер один из ящичков. Оттуда он вытащил покрытый какими-то значками листок бумаги.

Затем он передал его своему гостю, внимательно наблюдая за выражением лица Трэйса, который сначала мельком взглянул на написанное, а затем впился в листок взглядом. Бумага показалась Трэйсу какой-то скользкой и неприятной на ощупь. Он бросил листок на крышку бюро со словами:

— Так значит это оно и есть? То, что вы переписали со второй плиты? Но ведь я все равно даже прочесть этого не могу, а уж тем более понять! Да и к тому же это вряд ли объясняет мою предполагаемую роль во всей этой истории.

Но тут Гоковски достал из другого ящичка небольшой пистолет, передернул затвор и направил его на Трэйса.

— Возьмите его, — негромко приказал он. — Листок — ВОЗЬМИТЕ ЕГО!

— Какого дьявола.. ?

— Вот именно: какого дьявола, — кивнул Гоковски, когда Трэйс снова взял в руки листок с непонятными значками. Но сейчас его больше занимало оружие, чем неприятная бумажка. — Смотрите на нее, — велел Гоковски, — и слушайте…

Он начал говорить на каком-то резком, гортанном языке, чем-то напоминавшем арабский, звуки которого были столь чуждыми, что, казалось, человеческое горло вообще неспособно их воспроизвести. Трэйс чувствовал, как каждое незнакомое слово словно опаляет его разум. Это не причиняло особой боли, а скорее, походило на обманчиво безобидные прикосновения щипцов дантиста, вытаскивающего зуб из сильно обезболенной челюсти.

Через несколько мгновений после того, как Гоковски замолчал, они продолжали стоять неподвижно. С обоих ручьями лил пот.

— Ну и жарища же здесь! — заметил Трэйс, вытирая лоб, и снова — уже осторожно — положил листок на бюро.

Гоковски, казалось, был озадачен, но пистолет в его руке по-прежнему был нацелен на Трэйса. Он прищурился.

— Возможно, мне следовало бы для верности, прямо здесь и сейчас, — наконец прошептал он, — на всякий случай навсегда лишить вас возможности сыграть свою роль. Поскольку все равно остается незначительная вероятность того, что вы…

… Хотя нет, конечно же нет. — И, к великому облегчению Трэйса, поставил пистолет на предохранитель и убрал его обратно в бюро.

— Да вы с ума сошли! — наконец пробормотал Трэйс; он, прижавшись спиной к стене, дрожал как осиновый лист. — Вдруг ваш палец случайно нажал бы на курок чуть сильнее…

— Если бы я убил вас, — ответил Гоковски, тоже дрожа всем телом, — поверьте, это произошло бы отнюдь не случайно, Чарли Трэйс. Но нет, ведь мы пришли к выводу, что вы ни в чем не виноваты. Или, вернее сказать, никак не отмечены. Поэтому, раз уж я должен оставить вас в живых — просто не могу вот так взять и хладнокровно убить вас — попытаюсь ответить на ваш вопрос и рассказать, какое отношение все это имеет к вам.

Вы, надеюсь, уже поняли: сатана повторяет каждый шаг Господа, чтобы в мире воцарилось Зло. Отлично, тогда скажите мне — насколько хорошо вы знаете Библию? — Он жестом пригласил Трэйса сесть на стоявшую перед окном скамью и уселся рядом.

— Ну, наверное, как и большинство остальных людей, — ответил Трэйс, бросив взгляд на видневшееся внизу море. — Разумеется, я не могу цитировать ее, но содержание примерно знаю.

— А вы помните историю об Аврааме и Исааке из 22 главы Книги Бытия?

— Насчет жертвы? Когда Авраам положил на жертвенник вместо агнца собственного сына? Да, помню. В последний момент Бог все-таки вмешался и остановил руку, занесенную над Исааком. Но какое это имеет отношение ко мне?

— Никакого, кроме того, что здесь, возможно, имеются некоторые параллели.

— Не понимаю.

— Каждый раз, когда Аб — или, скажем, сын сатаны, антихрист — возрождается, приносятся в «жертву» трое людей: он поглощает их, чтобы их жизни питали его до следующего перевоплощения. В 1936 году Каструни удалось сбежать и Гуигос вынужден был использовать вместо третьего человека осла. Однако, в отличие от Авраама, руку Гуигоса никто не удерживал. Никогда. Ведь дьявола смерть только радует. Равно как и его подручного, Демогоргона. То же самое относится, конечно, и к антихристу. То есть, к тому существу, которое сейчас мы знаем как Хумени.

Короче говоря, Чарли, «жертва» должна быть обязательно. У Хумени три незаконнорожденных сына. И во время своей следующей и последней реинкарнации в этом цикле он намеревается поглотить всех троих — точно так же, как на глазах Каструни в 1936 году был поглощен Якоб Мхирени!

При этих словах у Трэйса буквально отвалилась челюсть.

— И он считает, что я — один из них?

— Я бы даже сказал, он уверен в этом. И если быя был уверен в этом так же твердо, как он — то есть, если бы у меня имелись основания предполагать, что это действительно так — вы, Чарли, уже ДАВНО были бы покойником. И для вас это было бы благом, поверьте! Но вы убедили меня в том, что он не ваш отец и поэтому я вижу в вас союзника. Естественно, на данном этапе пока еще трудно решить, в каком качестве вас использовать, но…

— Использовать? — перебил его Трэйс. — У меня нет ни малейшего желания быть кем-то использованным. Я намерен одолеть Хумени по-своему, так, как вам и не снилось. Антихрист он там, или нет, но теперь я убежден — именно он виновник безумия моей матери. Кроме того, мне известно, что он убил двоих, причем один из них поплатился жизнью, предупреждая меня об опасности. Более того, мне кажется, он еще и совратил одного человека… человека, который мне очень нравился. Поэтому, отныне, как вы, и как Каструни до меня, я тоже желаю ему смерти.

— И как же, интересно, вы собираетесь уничтожить его?

— Пока не знаю. Думаю, сначала я должен найти его или позволить ему найти меня. Вообще-то я более чем уверен, что он уже нашел меня.

Гоковски кивнул.

— Разумное предположение.

— Да, но все же выслушайте меня. Понимаете, Сол, я всегда сам по себе. Я не ваш, и уж тем более не его человек. Очень благодарен вам за гостеприимство и за то, что вы мне рассказали, но с этого момента я начинаю действовать самостоятельно. Просто так мне больше нравится, и так у меня получается лучше всего. Вопросы? О, да, вопросов у меня еще более чем достаточно. Но думаю, что задам их кому-нибудь другому.

Тут Гоковски встал и крепко пожал Трэйсу руку, с уважением глядя ему в глаза.

— Вы исключительно отважный молодой человек, Чарли. Вы спасли мне жизнь, и я очень благодарен вам за это. Что же до всего остального, то могу лишь пожелать вам удачи.

Трэйс на этом мог бы откланяться, но его беспокоило еще кое-что.

— Вы сказали, что следующая реинкарнация Хумени будет последней в цикле. Что вы имели в виду? Это единственный оставшийся у меня вопрос — во всяком случае, к вам.

— Да уж не сомневайтесь, это действительно так, — Гоковски жестом пригласил Трэйса следовать за ним обратно наверх. — Вы упомянули перечень дат в тетради Каструни, — продолжал он, быстро идя по лабиринту древних проходов, как человек, знающий их досконально. — Он начинается с «347 н. э. минус 20» и кончается на 1936 году. Так?

Трэйс прекрасно помнил перечень и сейчас мысленно представил его:

347 н. э. — минус 20

327 — .. 25

302 — .. 30

272 — .. 35

237 — .. 40

197 — .. 45

152 — .. 50

102 — .. 55

— — — — — — — — — — — — — — — — —

1936

— — — — — — — — — — — — — — — — —

— Верно, — сказал он. — Ну и что?

— А вы не поняли, в чем дело?

— Честно говоря, нет.

— Аб прожил 347 лет, но на вторую жизнь ему было отведено на ДВАДЦАТЬ ЛЕТ МЕНЬШЕ! То есть — уже 327 лет. В своей третьей жизни…

Но Трэйс уже догадался.

— В третьей жизни он прожил всего 302 года! То есть каждый раз он терял по пять лет!

— Именно. Не только он пожирал столетия, но и они поглощали его, поэтому его перевоплощения должны были происходить все чаще и чаще. В следующий раз он появился в качестве Боданга Монгола и на сей раз прожил всего 237 лет.

— Поэтому, когда он дошел до восьмого перерождения, впереди у него было только 102 года, которые и закончились к 1936 году! — уловил идею Трэйс.

— Опять верно, — кивнул Гоковски. — И какой же, по вашему, продолжительности его нынешний цикл?

— Минус пятьдесят пять, — прошептал Трэйс. — Всего сорок семь лет. А это означает, что…

— Это означает, что следующий год его реинкарнации — 1983, Чарли. Точный момент нам неизвестен. Его знает только сам Хумени. Но насчет года — это точно. И на сей раз это будет конец цикла. На сей раз он должен поглотить ПЛОТЬ ОТ ПЛОТИ СВОЕЙ! — то есть должен будет принести в жертву своих сыновей — во имя сатаны и для продолжения своего собственного существования. И тогда все начнется снова. Другой Аб, другой антихрист, следующие 347 лет ужаса. Разве что…

— Да?

— Разве что на сей раз это уже не будет длиться так долго. Столько времени просто не потребуется. Атомный век, Чарли! А сатана — великий подражатель, не так ли?

А когда Трэйс наконец покинул монастырь и перешел мост в сопровождении прислужников Гоковски, хозяин древних развалин бормотал ему вслед хорошо знакомые ему слова — отрывок из Библии. И даже огибая массивную островерхую скалу, за которой монастырь вскоре скрылся из виду, Трэйс все еще слышал далеко разносившийся в неподвижном воздухе голос Гоковски:

"… и тогда небеса с шумом прейдут, СТИХИИ ЖЕ, разгоревшись, РАЗРУШАТСЯ, ЗЕМЛЯ и все дела на ней сгорят. "

После этого осталось только эхо, быстро затихавшее вдали…

— ЧАРЛИ!

В нежном негромком голосе Амиры слышались тревога, удивление, … гнев? Во всяком случае, целый букет эмоций.

Она стояла у калитки, приоткрыв ее на несколько дюймов и устремив на него обеспокоенный взгляд своих широко раскрытых миндалевидных глаз. На ней были зеленая блузка с оборочками, дававшая ее упругим грудям полную свободу, и брюки цвета бутылочного стекла, подчеркивавшие ее изящную талию и плавные линии бедер.

— Может, пригласишь меня войти? — довольно резко спросил Трэйс. Он не слишком вежливо толкнул калитку, прошел мимо Амиры в сад и остановился. В саду горело всего несколько лампочек. Трэйс нашел на стене выключатель и зажег остальные. По всему саду пролегли длинные тени. Трэйс окинул двор взглядом и только после этого двинулся к открытой двери в комнату. Девушка метнулась за ним, шлепая босыми ступнями по каменным плиткам. Догнав его, она — теперь уже по-настоящему сердито — заговорила:

— Чарли, какого черта все это значит? Как ты ПОСМЕЛ! Ты… уходишь утром на несколько часов, чтобы собрать вещи, возвращаешься ночью, после того как я целый день места себе не находила от беспокойства, причем врываешься, даже не сказав…

— Неужели беспокоилась? — через плечо огрызнулся Трэйс. — Прибереги все это для своей следующей жертвы! — Он вошел в дом, быстро осмотрелся и поспешил к деревянной лестнице.

— ЧАРЛИ! — на сей раз уже яростно прошипела она и схватила его за руку, лежавшую на перилах . Он едва успел поставить ногу на первую ступеньку и теперь застыл неподвижно, как статуя, молча уставившись на ее руку. Затем обернулся — с побледневшим от дикой ярости лицом. Замахнувшись, он хотел ударить ее, но в последний момент сдержался и просто оттолкнул.

Амира, гнев которой сменился шоком, отлетела на другой конец комнаты — туда, где было ложе с разбросанными на нем подушками, и повалилась на них спиной. Трэйс последовал за ней. Подойдя к возвышению, он нагнулся и, схватившись за ворот блузки, сорвал ее. Не спуская глаз с Амиры, ее соблазнительно оголенных грудей, он отступил на шаг и быстро разделся.

Она уже поняла, что он задумал, и ошеломленное выражение на ее лице сменилось выражением недоверчивой растерянности. Амира хотела было сесть, но он грубо схватил ее рукой за горло, опрокинул обратно на подушки и начал стягивать с нее зеленые брюки, а потом рявкнул:

— А ну снимай! — Несмотря на бешенство, в голосе его ясно угадывалось желание. — Быстро, а то с ними будет то же, что и с блузкой.

Чтобы стащить брюки ей пришлось приподнять бедра, и она даже попыталась рассмеяться, причем это ей почти удалось.

— Это что — игра? Неужели тебе нравится именно так, Чарли? Значит, ты получаешь удовольствие, демонстрируя свою силу? А заодно и рассказывая о каких-то своих бредовых фантазиях насчет крови, убийств и сатанистов? Так, да? Тебе нравится думать, что в тебе сидит дьявол? Это помогает тебе представлять себя большим, ужасно сильным и…

— Твой костлявый американский дружок мертв! — оборвал ее Трэйс и окончательно сдернул с нее брюки. Руки ее были свободны, но она и не пыталась прикрыться. Вместо этого рука ее дернулась было ко рту, но она удержалась и не завершила движения. Но вот с лицом ей так быстро совладать не удалось. Ее издевательская усмешка растворилась в огромном "О" возгласа удивления. А Трэйс по-прежнему разглядывал ее — теперь уже всю целиком.

В мягком свете ламп и голубоватом, льющемся через высокое окно свете звезд кожа ее и так казалась бледно-серебристой. Теперь же Амира побледнела настолько, что ее лицо стало напоминать какую-то белую маску.

— Что ты сказал? — прошептала она.

Трэйс попытался разобрать выражение ее лица, но не смог. Удивление? Облегчение? Радость? Или все вместе ? Но это как-то не вязалось с тем, чего он ожидал. А чего, собственно, он ожидал? Может, до нее просто еще не дошло?

— Он мертв, — повторил он. — Брякнулся с обрыва у монастыря — плюх и нету! Я его столкнул.

Она нервно облизнула губы, и глаза ее дико заметались по комнате.

— Какой американский дружок? Я не знакома ни с какими американцами, Чарли. Я…

— Врешь! — рявкнул он и улегся на нее сверху, как будто для того, чтобы овладеть ей. — Ты, Лорел и Харди — вы приехали сюда вместе. И конечно же ты была сладкой приманкой для крупной рыбы — для меня!

Теперь ее лицо выражало лишь ужас. Да, нельзя не восхищаться ее актерскими данными…

— Ты… что — вообще того? — прошептала она. — Прошлой ночью занимался со мной любовью, а сейчас хочешь изнасиловать меня!

— Изнасиловать? Почему бы и нет? Он же изнасиловал мою мать, разве не так? Этот твой босс, Хумени? Вот почему он считает меня своим сыном, верно ведь? Потому, что не знает о моем братце-уроде, который на самом деле был его сыном! Изнасиловать? А ты против? Или может тебе больше нравится делать это так, как предпочитает он? Он тебя так имеет, да? О'кей, давай попробуем — а потом ты мне скажешь, кто из нас лучше — я, или этот похотливый осел, которому ты прислуживаешь!

Он схватил ее за волосы и попытался перевернуть на живот. Но тут она неожиданно ожила. Тыльная сторона ее изящной ручки резко хлестнула его по лицу, и он отлетел в сторону. Дело было не в какой-то особой силе удара, а скорее, в его болезненности, в его полной неожиданности, да еще в том, что Трэйс находился в неустойчивой позе — на коленях на краю ложа. Как бы то ни было, он, размахивая руками, повалился назад и грохнулся спиной на пол.

Трэйс с секунду полежал, щупая пальцами лицо и чувствуя, как дико напряжены его мышцы и нервы. Затем он с шумом втянул в себя воздух, выдохнул и снова уронил голову на доски пола. Через несколько мгновений Трэйс медленно перевел взгляд на нее.

— Ты, — Слова его будто сочились ядом. — Ты и твой отец — предатели — вы оба. И в то время, как он сидит у себя в Израиле и копает для Хумени, пытаясь отыскать вторую плиту, ты… используешь свое красивое тело как капкан для меня. А бедный наивный отшельник Сол Гоковски считает твоего папашу своим «другом»!

Амира села и протянула к нему руки. И снова он не смог понять появившегося на ее лице выражения.

— О, Чарли… Чарли, как же ты… — Ее глаза расширились, и она взглянула куда-то мимо него. Скрипнула деревянная лестница. — Как же ты ПРАВ! — закончила она.

В этот момент на волосы Трэйса наступила чья-то маленькая нога, буквально пригвоздившая его голову к полу. Да, нога-то была маленькой, верно — но вот весила, похоже целую тонну. Трэйс задрал было ноги, чтобы ударить ими… но остановился и, не сопротивляясь, позволил им упасть обратно. Мистер Харди действовал куда более проворно, чем казался на вид. Он встал на колени, схватил пухлыми пальцами Трэйса за левое ухо и теперь прижимал к его напряженному горлу что-то холодное и блестящее.

— Мерзавец! — прошептал Трэйс.

— О, да, это верно, — усмехнулся толстяк. — Но вы видели, на что я способен, так что не вынуждайте меня демонстрировать это еще раз.

Трэйс хотел было потрясти головой, но не осмелился.

— Твоему уроду-боссу не понравится, если со мной что-нибудь случится, — сказал он, скорее не выговаривая слова, а выдыхая их.

— Только если без этого нельзя будет обойтись, — толстяк улыбнулся. — Амира?

Она сошла с возвышения и оделась, затем исчезла из поля зрения Трэйса.

Мгновение спустя она вернулась — со шприцем! Она проверила его — из кончика иголки вырвался фонтанчик перламутровых капелек. Затем Амира встала возле Трэйса на колени и сказала:

— Лежи очень-очень спокойно, Чарли.

Выбора у него, впрочем, особенного и не было — единственное, что он себе позволил, так это охнуть, когда игла вошла под кожу. И сразу почувствовал легкое жжение, а потом холодные волны онемения начали разливаться от места укола по всему телу. А вот уже после этого — он не чувствовал ничего…

… Трэйс сидел.

Он сидел в кресле с высокой спинкой и смотрел в небольшое окно, выходившее во двор виллы «Улисс». Кресло было плетеным: он чувствовал кожей бедер решетчатую фактуру сидения, а спиной — перекладины спинки. Он сидел — или его усадили в таком положении? — слегка откинувшись на спинку с чуть свешенной на грудь головой, а его руки безвольно свисали по обе стороны от подлокотников кресла. На нем был халат, воняющий застарелой мочой.

Глаза Трэйса были открыты, вот только ему было никак не вспомнить, когда же он их открыл. Кроме иглы — шприца с иглой в предательских руках Амиры, погрузившей его в сон — он вообще мало что помнил. Его «сон» — или период бессознательного состояния — был глубоким, без сновидений и, возможно, довольно длительным: кожа на скулах зудела, что было признаком наличия на щеках двух — или трехдневной щетины. Он МОГ видеть, слышать, обонять и, возможно, ощущать вкус. Что же до осязания, то, поскольку он не мог шевелиться, то не мог и ничего ощущать, хотя чувствовал, как предметы касаются его самого.

Да, все его чувства оставались при нем, это так, но они определенно не перетруждались, стали какими-то странными и неотчетливыми. Наверняка это объяснялось воздействием снадобья. Но даже мысли как будто приходили в голову чересчур медленно.

Тут ему на нос села муха, и Трэйс от неожиданности моргнул. Но села она за несколько мгновений ДО ТОГО, как Трэйс почувствовал ее прикосновение, а моргнул он — необычайно медленно — через долгие секунды после того. И все же, движения век оказалось достаточно, чтобы спугнуть муху: очевидно греческие мухи были гораздо пугливее своих английских собратьев…

Поскольку Трэйс совершенно не представлял какой сегодня день, он решил определить время суток. Это оказалось несложно: тени во дворе были очень короткими, следовательно, сейчас, скорее всего, что-то около полудня. Если бы его держали на солнце, то горячие лучи наверняка уже прожгли бы ему череп до самого мозга. "Заснул на солнце и умер от перегрева. "

Очень просто.

Вот только дело было в том, что они не желали его смерти. Хумени не желал.

Он желал его… поглощения?

Все инстинкты Трэйса буквально вопили: "Вставай, беги, спасай шкуру… БОРИСЬ, ленивый ублюдок! " Но тело при этой мысли едва шевельнулось — несколько нервов в ногах и руках лениво дернулись, а плетеные сиденье и спинка все так же продолжали давить на спину и седалище.

«Забудь об этом», — сказал он себе. — Ты никуда не бежишь, Чарли. "

Хлопнула калитка, и во дворе появилась Амира. "Стерва! " — подумал Трэйс.

— Лорелея… ведьма… Мата Хари… Цирцея… нет, ГОРГОНА! Да, Горгона — ты обратила меня в камень! "

Она поспешно пересекла увитый виноградом двор. Лицо ее — нервное, несчастное — блестело от пота. Взгляд ее упал на Трэйса, и она заметила, что тот сидит с открытыми глазами. Поняв это, Амира буквально вихрем ворвалась в свои апартаменты. Через мгновение она уже была возле него на коленях и пристально смотрела ему в лицо. Ее тревога за него была совершенно «очевидна» и «неподдельна» — столь же искренна, как и тогда, когда она втыкала ему в руку иглу, чтобы лишить его сознания. Так что пожалуй, сейчас она слегка переигрывала.

СТЕРВА! сказали ей глаза Трэйса. Он попытался было произнести то же самое и вслух, но то едва заметное движение языка, которого ему удалось добиться, лишь позволило ощутить во рту привкус какой-то едкой дряни, вкусом напоминавшей желчь. Тем не менее, она поняла, что он думает, и прошептала:

— Чарли, если бы ты только знал, как ты не прав! Да, я якобы работаю на Хумени — верно, но на самом деле я работаю против него. И мой отец тоже. Мы знаем, ЧТО он из себя представляет, Чарли, так как же мы можем работать на него? Если ты мне не веришь — что ж, дело твое. На данном этапе нашей игры веришь ты мне или не веришь — особого значения не имеет. То есть имеет, но лишь для меня. По крайней мере, хоть выслушай меня… — Она замолчала и прикусила губу.

— Вот только… я не уверена, способен ли ты понять то, что я говорю? И не знаю, сколько у нас в распоряжении времени. — Она повернула голову и бросила тревожный взгляд в окно. Скоро вернется Деккер. Это тот, толстый. Он организует наш отлет отсюда.

"Вот так здорово, — подумал Трэйс, — Интересно в каком же виде полечу я? В каком-нибудь сундуке в багажном отсеке? "

Будто во второй раз прочитав его мысли, она сказала:

— Ты полетишь как Клейн — тот человек, что погиб в монастыре. В принципе, вы не так уж непохожи друг на друга. Его одежда будет тебе почти как раз, а его паспорт остался у нас. Конечно, же и Клейн и Деккер имеют израильские визы. Для меня это вообще не проблема — ведь я гражданка этой страны. Что же касается твоего состояния, то вот и легенда. У тебя постоянно повторяются приступы, во время которых ты впадаешь в полукататоническое состояние. В Галилее есть клиника, где лечат как раз такого рода заболевания, и для тебя там уже зарезервировано место. Но этот приступ случился на шесть месяцев раньше обычного и застиг тебя врасплох во время отдыха. Так что перемещаться ты теперь можешь только в инвалидном кресле. Это не проблема: у Деккера очень острый и расчетливый ум. Вчера он заказал такое кресло на Родосе, и скоро оно будет здесь.

Трэйс ухитрился медленно моргнуть — намеренно медленно. Он несколько секунд подержал глаз закрытым, а потом так же медленно снова открыл его.

Подмигивание в принципе ничего не означало, кроме, возможно, того, что он вообще способен как-то реагировать. Амира почти сразу это поняла. Она взяла его за руку и спросила:

— Можешь сжать мне руку?

Трэйс медленно, с огромным усилием сжал пальцы.

— Я чувствую! — возбужденно воскликнула Амира. — Здорово. Тогда пусть одно пожатие будет означать «да», а два — «нет», договорились?

Трэйс снова сжал пальцы.

— Ты веришь, что я ни в чем не виновата?

Он сжал ей руку сначала один раз, потом дважды. «И да и нет». Он все еще не был уверен.

— Что ж, тут ничем не поможешь. Но ведь ты наверняка заметил, что я хотела все тебе рассказать буквально перед тем как появился Деккер? Если бы он вошел секундой позже, то все услышал бы — и тогда мне пришлось бы убить его! Ничего, все равно скоро тебе придется мне поверить. Но пока не случилось чего-нибудь еще — пока ты не совершил какой-нибудь ошибки — ты должен кое-что узнать. Нечто очень важное, Чарли, поскольку в дальнейшем это, возможно, будет означать для тебя либо жизнь, либо смерть! А когда речь может идти о твоей жизни… я очень беспокоюсь, сама не знаю почему. До того как мы встретились, ты не очень-то интересовал меня, потом — чуть больше, но теперь…

Трэйс сжал ей руку. «Да», он понимает, что она имеет в виду.

Она наклонилась к нему и быстро поцеловала. Он почувствовал прикосновение ее губ, но, к сожалению, не в состоянии был ответить тем же.

— И знаешь, — продолжала она, — я с самого начала не могла поверить, что ты тот, за кого тебя принимают. Уж очень ты казался наивным — чтобы быть сыном этого чудовища! Тем не менее, теперь послушай, Чарли, и попытайся понять. Тебе в самом деле придется продолжать тупо играть свою роль. Да, еще тупее чем сейчас, глупенький! Я тебе все объясню:

Ты должен делать вид, что Каструни ничего тебе не рассказывал и ничего не давал. Ну разве что мельком упомянул о своем друге, у которого в Пигадии винный магазин — только упомянул! — а когда ты приехал сюда отдохнуть, то естественно заглянул к нему. Что же касается твоего визита в монастырь: ты просто любовался окрестностями, и все. Клейн затеял с тобой драку или что-то в этом роде, но ты не знаешь почему, а потом в ходе драки он оступился и упал. Доходит до тебя, или нет? Ты понимаешь, что именно это ты должен рассказывать, если кто-нибудь начнет задавать тебе подобные вопросы?

Трэйс сжал ей руку один раз. «Да», он все прекрасно понимает. Они знали, что он все равно не пойдет на заклание покорно, как агнец. Но если бы ему вдруг еще и стало известно, кто является хозяином бойни — и какой «забойщик» его там поджидает… Нет, он совершенно ясно понимает, что знать слишком много — чересчур опасно.

— Хорошо! Это очень важно. Если они поверят, что тебе почти ничего не известно, то за тобой перестанут следить так пристально. И, в этом случае, нам возможно удастся что-нибудь придумать. Но если они все же заподозрят, сколько ты знаешь на самом деле — а знаешь ты, я чувствую, гораздо больше, чем говоришь…

Стоя на коленях, она обняла его и, на мгновение прижав к себе, отпустила. А потом снова пристально уставилась на него.

— Чарли, ты кое в чем обвинил меня. Так вот, знай: меня с Хумени никогда ничего не было… в этом смысле. Когда увидишь его — сам поймешь, что для меня это просто невозможно. Клянусь, я скорее бы умерла! Впрочем, он вообще не интересуется женщинами. Деккер говорит, он… он использует для этого животных. Тогда на Кипре он действовал исключительно по необходимости — чтобы получить для себя потомство. О, да, мне известно об этом. Каструни несколько лет был нашим другом, и мы с ним обменивались информацией.

Но то, что ты сказал два дня назад — что ты не его сын — и у тебя был звероподобный брат-близнец, который и БЫЛ его настоящим сыном — это правда?

Трэйс снова сжал ей руку.

— А Сол Гоковски знал об этом?

Он сжал ей руку дважды: «Нет», а потом — один раз: "Да, теперь он это знает. "

Она задумалась, облизнула губы и негромко пробормотала себе под нос:

— Каструни этого не знал, следовательно — не знает и Хумени! — Потом спросила : — А где сейчас этот брат?

Трэйс мог только дважды сжать ей руку.

— Он умер?

Новое пожатие.

— При рождении!

"ТЕЛЕПАТИЯ! — подумал Трэйс — и снова его охватили сомнения на ее счет.

Ясно было только одно — что она знает достаточно много. — «Да», — снова сжал он ее руку.

— Слава Богу! — она с облегчением вздохнула. — Моя роль заключалась в том, чтобы соблазнить тебя, но когда я поняла, что мне это нравится — ДО ТОГО как я поняла это — я уже и вправду начала казаться себе самой какой-то извращенкой!

Когда напряжение на ее лице сменилось легкой улыбкой, с улицы вдруг послышались негромкие шаги. Амира быстро встала, приложила палец к губам (жест, который, если бы не эта ситуация, Трэйс счел бы довольно забавным, но который он тем не менее прекрасно понял) и отвернулась от него. Буквально через несколько секунд во дворе появился Деккер и быстро прошел в дом.

Он взглянул на Трэйса своими неулыбчивыми поросячьими глазами, затем повернулся к Амире.

— Как он — в порядке?

— Кажется, да, — холодно ответила она.

— Он слышит и понимает, что ему говорят?

— Да. Возьмите его за руку. Одно пожатие — да, два — нет.

Деккер взял Трэйса за руку пухлой потной лапой.

— Тук-тук, дома есть кто-нибудь?

Трэйс сжал его руку, пожалев, что не может сделать это сильнее — ему страшно хотелось бы сжать не руку, а горло мерзкого ублюдка.

— О'кей, тогда слушай, — хрипло начал Деккер. — Через пару часов, когда действие наркотика пройдет, ты сможешь шевелиться. По крайней мере, достаточно, чтобы проглотить пищу. И тогда получишь что-то вроде супа. И советую тебе, кушать хорошенько, малыш Чарли, поскольку потом ты пару дней не будешь получать ни крошки. Усекаешь?

Трэйс снова сжал его руку.

— Ближе к вечеру ты уже сможешь вставать. И мы с тобой сходим в сортир. Это очень хорошо, потому что тогда тебе больше не придется ходить под себя! Но после этого, чтобы ты чересчур не распрыгивался, мы с тобой выпьем пару маленьких таблеточек — в дополнение к укольчику, который тебе уже засадили. Понял?

И опять одно пожатие.

Деккер выпрямился, улыбнулся своему беспомощному пленнику и отвесил ему три обманчиво легкие пощечины. Трэйс их почти не почувствовал, но тем не менее это его сильно оскорбило.

«Ничего, будет и на моей улице праздник, жирная образина! — про себя пообещал он. — И тогда ТЫ, клянусь Богом, — почувствуешь это на своей поганой шкуре, вот дай только прийти в себя…»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Но пока Трэйс на такой подвиг способен не был — даже если бы ему предложили в качестве награды золото, равное его собственному весу. Остаток дня и вечер прошли именно так, как расписал Деккер.

Однако, перед походом в туалет (единственное событие, которого Трэйс по непонятной даже ему самому причине боялся больше всего, хотя не столь отдаленное будущее сулило ему ужасы и вовсе не представимые, а не какую-то там дверь уборной) Амира ухитрилась проскользнуть к нему и снова взять его за руку. Это произошло, когда толстяк ушел на другую половину виллы, но гарантии, что он пробудет там долго не было. Наверху, на спальной галерее была маленькая завешенная портьерой дверь, на другую половину дома. Трэйс обнаружил ее после ночи, проведенной с Амирой; тогда она оказалась заперта. Потом он забыл о ней. И это оказалось серьезной ошибкой. Именно оттуда и появился Деккер, застав его врасплох. И именно этой дверью он сейчас мог в любой момент воспользоваться снова.

Торопливо, на едином дыхании Амира прошептала ему:

— Чарли, как бы все ни шло плохо, терпи и не теряй надежды. Происходит гораздо больше, чем я могу тебе рассказать. Просто поверь мне, все не так безнадежно, как кажется. Во всяком случае пока. Ты мне веришь?

На сей раз его пожатие было гораздо более сильным, и он почувствовал, что если бы попытался, то мог бы даже кивнуть. Да, он верил ей. Вынужден был верить. Амира стала его единственной надеждой.

Потом она отошла от него и снова появился Деккер, а через час состоялся поход в туалет — вовсе не такая ужасная процедура, как опасался Трэйс и, по крайней мере, не более приятная для Деккера, чем для него самого — после чего Трэйс уже был даже рад проглотить «белые таблеточки». Затем — снова ничего…

Время потеряло значение… Для Трэйса оно заключалось только в частых недолгих моментах бодрствования, когда он приходил в себя. И даже тогда все казалось ему столь странным, что он даже не был уверен — не снится ли ему все это?

В первый раз он очнулся на борту самолета «скайвэн» и понял, что находится где-то на половине пути между Карпатосом и Родосом. Трэйс с трудом заставил себя приподнять кажущиеся свинцовыми веки и увидел перед собой узкий центральный проход салона самолета, как-то странно искаженный и словно уходивший в бесконечность. Пассажиры были, в основном, местными греками-островитянами, но чуть правее и впереди Трэйса сидела средних лет пара явно английских туристов. Сначала он решил , что у них что-то не в порядке с речью, поскольку, громко болтая между собой, они явно говорили вполовину медленнее, чем обычно разговаривают люди. Но вскоре до него дошло: просто на него снова, как и раньше, действует наркотик.

С величайшим усилием Трэйс ухитрился чуть повернуть голову влево одновременно пожав руку, которая едва заметно касалась его руки. Амира сидела рядом с ним, но только на дюйм или два ниже — это дало Трэйсу основания предположить, что он сидит в инвалидном кресле посреди прохода.

Супруги-англичане оглянулась на него (может, он что-то невнятно пробормотал?), заметили, что глаза его открыты, кивнули ему, а потом очень медленно переглянулись и улыбнулись Амире. В ответ она тоже нервно улыбнулась им, вяло поднесла палец к губам.

— Т-с-с-с! Е-м-у-н-е-л-ь-з-я-в-о-л-н-о-в-а-т-ь-с-я!

Трэйс увидел впереди у самой кабины маленького самолета широкую багровую шею Деккера, складками спадающую на воротник рубашки. Толстяк был чем-то занят и ничего не заметил. Он смотрел прямо вперед, возможно изучая очертания Родоса, уже появившегося вдали.

Затем Амира склонилась к Трэйсу (он даже испугался, поскольку из-за странно искаженного зрения ее лицо внезапно стало разбухать, и вскоре стало огромным), чтобы прошептать:

— Ч-ар-ли! П-о-х-о-ж-е у т-е-б-я в-ы-с-о-к-а-я с-о-п-р-о-т-и-в-л-я-е-м-о-с-т-ь. И-с-к-л-ю-ч-и-т-е-л-ь-н-а-я т-о-л-е-р-а-н-т-н-о-с-т-ь. Э-т-о з-д-о-р-о-в-о! Т-ы в п-о-р-я-д-к-е?

Он сначала утвердительно сжал ей руку один, а затем два раза подряд.

Никогда в жизни ему не было так плохо. К горлу подступала желчь, и это ощущение из-за замедленности его реакций было особенно неприятным.

Амира заметила, как он вдруг судорожно сглотнул, а на лбу выступили капли пота. Одним словом, она тут же вытащила откуда-то коричневый бумажный пакет. А после этого Трэйсу пришлось пережить настоящий кошмар тошноты и рвоты.

Когда наконец все кончилось, он закрыл глаза, позволил голове бессильно откинуться назад, а затем почувствовал легчайшее прикосновение — это Амира вытирала ему рот и щеки, по которым медленно катились слезы.

Естественные слезы, вызванные противоестественным возмущением желудка, вынудившим его из последних сил открывать рот. Но Амира не знала, что у его слез была и другая причина. Об этом знал только сам Трэйс.

Поскольку они были слезами отчаяния, быстро нараставшей ненависти и презрения. Чуть позже, выплакавшийся и слишком слабый, чтобы сопротивляться, Трэйс снова погрузился в сон…

… Но на сей раз, позволяя темноте снова сомкнуться вокруг себя, он отчаянно пытался вспомнить последовательность незнакомых слов, услышанных им в старинном греческом монастыре… слова, которые громко произносил вслух Сол Гоковски — заклинание со второй Хоразинской плиты, изгонявшее темные силы.

Как бы события ни развивались дальше, и независимо от того, правду говорила Амира, или нет, уверяя, что положение не столь безвыходное, Трэйс решил, что отныне будет готов ко всему. И он вовсе не собирается сдаваться без борьбы…

Потом был Родос… Вечером Трэйс проснулся (интересно, сколько времени прошло с того пробуждения в самолете? Тот же это день, а может, прошла уже целая неделя?) в саду под виноградными лозами и долго глядел на отливавшее золотом в свете вечернего солнца море и уже появившиеся звезды. Воспользовавшись тем, что он предоставлен самому себе, Трэйс попытался превозмочь паралич и снова начать шевелить руками и ногами — но при этом случайно задел ногой тормоз своего кресла. Оно стояло на дорожке с небольшим уклоном и сразу покатилось вперед. Кричать он не мог, а только издавал на ходу какие-то горловые звуки или хрип, пока, наконец, левое колесо не задело поребрик, и он не полетел в густые заросли мяты под лимонным деревом.

Зелень смягчила удар, но кресло опрокинулось набок и зазвенело на плитках дорожки. Мгновение спустя в белокаменном доме в другом конце сада зажглись огни. Из дома выбежала Амира, на бегу зовя его, и Трэйс, будь он в состоянии, наверное, зарыдал бы от радости. Но в нынешнем своем положении он мог лишь позволить ей удостовериться, что остался цел и невредим, а затем она, задыхаясь от усилий, с огромным трудом снова усадила его в кресло и покатила к дому, а потом за дом.

— Родос, — сказала она, когда перед ними вдруг возникла россыпь бесчисленных городских огней. — Последний раз, когда мы здесь были, я думала, ты… другой. Я знала, что тебе предстоит умереть, но тогда меня это мало волновало. А теперь я просто не могу позволить тебе умереть, чего бы мне это ни стоило. Как ты думаешь, у нас есть шансы, Чарли?

Он сжал ей руку один раз: "Да, БОЖЕ, КАК Я НА ЭТО НАДЕЮСЬ! "

— Я сидела здесь, смотрела на огни и, должно быть, задремала, — продолжала она. — А потом сквозь сон вдруг услышала, как перевернулось кресло — наверное, шум его падения меня и разбудил. Слава Богу, что с тобой ничего не случилось! Но почему это произошло? Случайно? — Она явно рассердилась. — Ведь ты мог бы серьезно покалечиться.

"Да, — сжал он ей руку, — случайно. "

— Ладно, забудем об этом, — Она вздохнула, видимо все же не вполне поверив. И, уже гораздо более страстно: — Вообще-то, я даже рада, что ты пришел в себя. Мне нужно тебе кое-что рассказать — просто для того, чтобы ты хоть немного успокоился. Я ведь прекрасно представляю, каково тебе.

"Неужели? — подумал Трэйс. — Господи, Амира, ты даже отдаленно этого не представляешь. Я чувствую себя омерзительно, я голоден, меня тошнит, я грязен, все тело зудит — а если тебе не приходилось оказываться в положении, когда страшно хочется почесаться, а ты не можешь этого сделать, ты просто не в состоянии представить себе, каково мне сейчас! "

— Б-э-э-ж-ж! — ухитрился выдавить он, что должно было означать "Боже! "

— Что? — удивленно спросила она. — Чарли, в твоем состоянии ты вообще не должен ни двигаться, ни думать… а вместо этого ты ухитряешься опрокинуть кресло и даже пытаешься говорить! Знаешь, сколько порций этих таблеток он тебе дал? Три. Последнюю дозу ты получил всего несколько часов назад и должен был оставаться без сознания до утра. Ты проявляешь удивительную сопротивляемость! Но позволь мне рассказать тебе о завтрашнем дне.

Днем тебя снова покормят — слегка, только чтобы ты не умирал с голоду. Но если хочешь, сегодня вечером, когда все угомонятся, я принесу тебе немного мяса. А может, лучше супа? Бульоном могу напоить тебя прямо сейчас, если только ты в состоянии будешь его проглотить. Нет? Ладно, потом в 2. 00 мы вылетаем самолетом в Израиль и будем в Тель-Авиве в 3. 30. Завтра вечером в это же время мы будем уже в Дженине на полпути между Тель-Авивом и Галилеей и там ты в первый раз увидишь Хумени — и еще двоих, которых он считает твоими сводными братьями от других женщин. — Она замолчала, потом спросила: — Ты успеваешь следить за тем, что я говорю?

Он сжал ей руку и произнес:

— Эрррк.

— Боже, ну и упрямец же ты, Чарли Трэйс! — Она пылко обняла его. — Но позволь, я расскажу дальше. Сегодня мне удалось убедить Деккера, что ему нужно немного расслабиться, сходить в город и выпить. Понимаешь, я совершенно его не переношу. Короче, все в порядке, вот только он совершенно непредсказуем. Я не представляю, когда он вернется и в каком к тому времени будет расположении духа…

Трэйс продолжал слушать, зная, что Амира говорит очень важные вещи, но поскольку он был накачан наркотиками, ее слова почти не доходили до него.

Даже в этой тоненькой струйке информации вполне можно было захлебнуться. До сих пор он еще как-то ухитрялся понимать все сказанное ею, но это оказалось для него очень нелегким делом. А ведь у него было еще столько вопросов, на которые хотелось бы получить ответы, если бы у него только были силы задать их. Прежде всего, почему там — на вилле «Улисс» — она убеждала его, что все не так безнадежно, как кажется. А насколько все может обернуться плохо? Что ВООБЩЕ происходит? Но кроме этих самых срочных и необходимых вопросов, за то время, пока он находился в бессознательном состоянии сформировалось еще несколько. Например, если Хумени и Сол Гоковски поставили друг друга в патовое положение, то зачем Хумени вдруг попытался убить Гоковски там, на Карпатосе? Разве его больше не волнует, что Гоковски тоже может потерять терпение и известить о целях и намерениях Хумени? Или следующее перерождение уже так близко, что Хумени может позволить себе пойти на риск, поскольку, прежде чем кто-либо начнет действовать против него — ЕСЛИ только кто-нибудь вообще решит, что время для этого пришло — все уже кончится и он станет кем-то другим? Или, вернее, трое других станут им…

Но Амира все продолжала говорить и Трэйс, задумавшись, перестал ее слушать. Поэтому он на время оставил свои внутренние вопросы и снова начал вникать в ее слова, пытаясь ухватить нить ее рассказа.

— … один из людей Хумени, который служит ему уже много лет, впрочем, ты его знаешь. Ужасно толстый, уродливый и противный. К тому же, не слишком большого ума человек: он и понятия не имеет, что на самом деле представляет из себя Хумени и я даже не пыталась просветить его на этот счет. Его ничего не волнует до тех пор, пока Хумени платит ему хорошие деньги. А ведь Хумени ВСЕМ своим людям платит очень хорошие деньги! К тому же через Деккера он поддерживает связь с английской наркомафией. Деккер постоянно курсирует между Англией, Амстердамом и США, и я подозреваю, что Хумени взял его к себе исключительно ради удобства: просто Деккер оказался в Англии в подходящий момент. Нет, дело вовсе не в том, что Деккер ни на что не способен или ленив: напротив, он очень способный человек! Правда, я знакома с ним всего неделю — с тех пор как мы покинули Англию — но знаю, что человек он просто страшный. Любит только наркотики и убийства. И еще мне кажется, что в Лондоне он большой человек в бизнесе, связанном с проституцией! Как, впрочем, и Хумени — но этот-то эксплуатирует все пороки — или, по крайней мере, столько, сколько ему удается, причем по всему миру…

Амира на мгновение замолчала, бросила взгляд на темные аллеи и прислушалась. Но не услышав ничего, кроме стрекота цикад и глухого биения пульса города, снова задышала ровно. Через несколько мгновений она продолжала:

— Человек, которого ты… ну, тот, который погиб в монастыре, Филлип Клейн… Он был нанят, поскольку являлся членом мафии. Хумени вообще охотно и часто пользуется услугами мафиози — нанимает их так, как обычно нанимают специалистов по интерьеру!

Но Трэйс уже начал уставать. И ведь он так еще и не услышал от нее — действительно ли она на его стороне, или просто хитрая сучка использует свои чары и тело в интересах этого чудовища Хумени? Если она ему друг, то почему бы ей просто сейчас не взять да и не укатить его отсюда прямо в этом кресле к чертовой матери? Ведь могла бы она, например, отвезти его в местную полицию? Рассказать там всю историю — или, по крайней мере, достаточно, чтобы они заинтересовались и проверили.

Пока он думал все это, она смотрела ему прямо в глаза и, возможно, заметила, что в его взгляде мелькает сомнение. И снова, когда она отвела глаза, потупилась и прикусила губу, Трэйс подумал «ТЕЛЕПАТИЯ», но тут же страстно пожелал, чтобы она снова взглянула на него, и, наконец, она так и сделала со словами:

— Я знаю, о чем ты думаешь, Чарли, но… Мы не можем вот так просто взять и уйти от всего этого. Чтобы посадить моего отца на крючок, Хумени пригрозил ему, что убьет меня, а меня припугнул тем, что убьет его. Он всегда так действует. Более того, если я сейчас сорвусь и все испорчу, то под угрозой окажется не только жизнь моего отца… а нечто гораздо большее. Понимаешь, Чарли, Хумени хочет свести всех троих своих сыновей в Галилее. Зачем?

Возможно, тебе известно об этом больше, чем мне. Но, насколько я понимаю, это единственное, что может заставить Хумени лично прибыть в Галилею. А там-то он нам и нужен. Поэтому, до тех пор пока он считает тебя одним из своих сыновей…

Все это звучало достаточно логично, но усилия, затраченные на то, чтобы столь длительное время сосредоточенно слушать, в конце концов оказались для Трэйса непомерными. Значит, он просто наживка, так? Приманка в капкане. По крайней мере, часть ее. А что же будет дальше — после того, как они заманят Хумени в Израиль? Знают ли и понимают ли они, с чем в действительности имеют дело? Ведь Каструни, например, знал это определенно — возможно, лучше чем кто-либо еще — и где теперь Каструни?

Трэйс снова погрузился в сон, и снова ему снились Сол Гоковски и его заклинание. И то ли под влиянием наркотика, или переутомления, того и другого вместе, а может и чего-то еще — точно он сказать бы не мог — но на сей раз ему показалось, что произносимые Гоковски незнакомые слова стали ему гораздо более знакомыми, как будто неоднократное их повторение постепенно проясняло их смысл.

Однако, последним, что он запомнил, уже когда вокруг смыкалась темнота, был голос Амиры, накладывавшийся на воображаемый им речитатив заклинания.

— Чарли? Как ты? Ты что — снова засыпаешь, да? — Затем она снова обняла его — может быть немного более отчаянно — он даже услышал всхлип и, наконец, будто откуда-то издалека, до него донеслось: — Прости меня, Чарли. Пожалуйста, прости…

Этой ночью (Трэйс решил, что это могла быть только та же самая ночь, поскольку дом был тем же самым — на горе в Родосе), когда город спал, а в невероятно ясном небе бриллиантово — ярко сверкали звезды, Амира тайком прокралась в комнату и разбудила его. С трудом проснувшись, он понял, что его кресло наклонено назад под углом в сорок пять градусов. Трэйс слегка испугался, но затем, узнав запах ее духов, почувствовав прикосновение губ ко лбу, понял, кто это.

Она зажгла крошечную масляную лампу, подкатила кресло к открытому окну, через которое в комнату струился теплый ночной воздух.

— Поешь, — Перед ним была миска с крупными кусками мяса в густой подливке. — Они хотят, чтобы ты чувствовал слабость, а я хочу сохранить твои силы. И постарайся не глотать таблетки, которые завтра даст тебе Деккер. Ты всегда можешь сделать вид, что еще спишь, или просто ничего не соображаешь — и затолкнуть таблетки за щеку, а потом как-нибудь избавиться от них.

Умоляю тебя только об одном: как бы хорошо ты себя ни чувствовал, не пытайся одолеть его! Ты должен пообещать мне это, Чарли!

"Да, " — сжал он ей руку, глотая суп, которым она принялась кормить его с ложки. О, да, конечно же он обещает, что не будет пытаться одолеть Деккера.

Уж это действительно смеху подобно! Да он сейчас не только Деккера, но и щенка слепого не смог бы одолеть! И, тем не менее, дела обстояли не так плохо, как могли бы. В перспективе, конечно. Да, он все еще медлителен, все еще с трудом соображает, все еще неловок, но, по крайней мере, все пять его чувств сейчас борются с наркотиком и борются отчаянно.

— Хочешь немного размяться? Как ты думаешь, а говорить сможешь?

Два пожатия. Шутит она, что ли? Но, с другой стороны… одно пожатие. «Возможно».

Амира помогла ему подняться, осторожно положив его левую руку себе на плечи и приняв на себя всю тяжесть его тела. Неплохо, совсем неплохо! Затем они, спотыкаясь, начали ходить взад и вперед по комнате, до тех пор, пока все тело не закололо и не защипало. Тогда он просигналил: "Нет, достаточно! " и она усадила его обратно в кресло.

— Деккер спит, — прошептала она. — Спит как убитый и храпит как свинья. Да он и ЕСТЬ самая настоящая свинья! Он… он вернулся вдрызг пьяный, и с минуту или две мне казалось, что он изнасилует меня, пока, наконец, этот мерзавец не понял, что ничего не выйдет.

Трэйс медленно повернул голову, чтобы взглянуть на нее. Крохотная лампа почти не давала света, и все же… не синяк ли это у нее под глазом? Она быстро отвернулась, а в следующий момент уже потянулась и прикрутила фитиль лампы. Комната погрузилась в почти полную темноту.

— А теперь тебе лучше поспать, Чарли. Если, конечно, сможешь уснуть. И помни: даже не пытайся связываться с Деккером или совершить какую-нибудь глупость в этом роде. Он настоящий мерзавец, и ему доставит огромное удовольствие поизмываться над тобой.

Она опять поцеловала его в лоб, кресло снова отклонилось назад, а когда вышла из комнаты, медленно растаял и запах ее духов.

Перед тем как снова заснуть, Трэйс еще долго сидел откинувшись назад в тишине, пристально разглядывая звезды за окном…

А затем наступило утро.

— Ну и как сегодня наша спящая красавица? — Шаркающие шаги толстяка послышались совсем рядом. — Проснулся уже, Чарли, малыш?

Трэйс сидел с закрытыми глазами и запрокинув голову, хотя, на самом деле, проснулся уже довольно давно и просто сидел, слушая как Амира и Деккер просыпаются, встают, начинают ходить по дому.

Шлеп! Шлеп! Шлеп! — Почувствовав шлепки пухлых ладоней Деккера на щеках, Трэйс наконец открыл глаза. Деккер тут же отступил назад, удивленно вытаращившись, и сразу стало видно, что глаза у него с похмелья налиты кровью. Похоже, вчера он набрался что надо! И тут Трэйс принялся на чем свет стоит ругать себя. Здорово ли он себя выдал? Полностью? Может, и нет. Он снова запрокинул голову назад и медленно закрыл глаза.

— Минуточку… — прохрипел Деккер. В голосе его слышалось подозрение. Он подошел ближе, взял Трэйса за подбородок и принялся трясти его до тех пор, пока Трэйс снова не приоткрыл затуманенные глаза. — Ага! — наконец улыбнулся ему Деккер. — Просто реакция, вот и все. Похоже, грубовато я тебя разбудил, Чарли?

Затем Деккер усадил его прямо, и только тогда Трэйс наконец позволил себе «полностью проснуться».

— Сейчас сделаем пи-пи, — скорчив недовольную рожу, пробурчал толстяк. Но Трэйс вынужден был признаться себе, что идея совсем неплохая. — А потом побреем щечки, а то ты зарос как хорьковая задница, и, наконец, пойдем купи-купи, чтоб ты у нас был не такой вонючий. Ну, кто у нас мальчик-везунчик, а?

"ТЫ, — подумал Трэйс. — Жаль, что бритва, которой ты собираешься меня обрабатывать, не у меня в руке!

Но тут Деккер снова взглянул на него с подозрением.

— Знаешь, малыш, что-то ты подозрительно хорошо выглядишь. Наверное, сегодня мы чуточку увеличим дозу. Ага, думаю, сегодня наш малыш Чарли скушает аж три пилюлечки. Чтобы ни о чем не волноваться, верно?

Руки Трэйса лежали на подлокотниках кресла. Он стиснул их так, что у него даже побелели костяшки пальцев. Слова толстяка прозвучали громко и отчетливо. Трэйс чувствовал запах цветов из сада и аромат кофе, доносившийся с кухни. Зрение его тоже практически вернулось в норму, а пощечины Деккера снова, как и раньше, ощущались оскорблением.

Да, эти пощечины были издевательством и пыткой…

В этот момент в комнату вошла Амира с подносом, на котором стояла тарелка с завтраком и дымящиеся кружки с кофе — и тут Трэйс увидел, что она в черных очках. Однако даже они не могли скрыть синяка, пышно расцветшего под ее правым глазом.

— УБЛЮДОК! — громко прошипел Трэйс. Ругательство вырвалось у него совершенно непроизвольно и в самый неподходящий момент.

У Деккера буквально отвалилась нижняя челюсть.

— Что? — Он растерянно переводил взгляд с Трэйса на Амиру и обратно на Трэйса. — Ах ты паршивый…! — Потом обратился к Амире: — Ты слышала? Этот маленький говнюк обозвал меня… — Он навис над Трэйсом, занося для удара открытую ладонь.

Амира как-то ухитрилась вклиниться между Деккером и его жертвой, не уронив подноса.

— Сам виноват! — огрызнулась она на Деккера. — Он же втюрился в меня, ты что — забыл? Ведь это была моя работа — влюбить его в себя. Он и сейчас от меня без памяти, а тут увидел мой фингал. Если Хумени узнает, кто меня ударил, поверь, ты заплатишь за это. Но еще круче тебе придется, если он узнает, что ты ударил Трэйса…

Деккер медленно выпрямился и повернулся к ней.

— Советую тебе, малышка, держать язычок за зубами. Ты не скажешь Хумени ни слова, поняла? — Он сделал шаг по направлению к ней, вытянул руку и взял с подноса кружку с кофе. — Кстати, ты ведь спала с этим сопляком, верно? Так чего же тогда ты передо мной строила из себя недотрогу, а?

— Мне заплачено за то, чтобы я соблазнила Трэйса! — огрызнулась она.

— Вон оно что! — Лицо Деккера стало расплываться в жирной омерзительной ухмылке. — Так чего ж ты сразу не сказала? Я ведь тоже могу заплатить.

— Нет, не можешь, — скривилась она, отворачиваясь. — Даже будь у тебя ключи от Форт-Нокса!

После этого настало время туалетных испытаний Трэйса. Деккер обращался с ним не больно-то нежно и Трэйс был уверен, что толстяк брея его, нарочно порезал ему подбородок. Но, что еще хуже, во время купания Деккер чуть было не утопил его.

Но в конце концов все кончилось.

После этого ему был предложен более чем скромный завтрак, а за ним — таблетки. Причем три. Одна все-таки угодила ему в желудок, смытая туда лимонадом, в то время как толстяк массировал ему горло. Зато остальные две…

Трэйс ухитрился загнать таблетки под язык, а чуть позже выплюнул их в горшок с кактусом. Но и одной, которую он проглотил, оказалось достаточно, чтобы снова отключить его…

… От самолета остались очень смутные воспоминания…

… А потом — его уже катят по бетону взлетного поля в Тель-Авиве. Вокруг множество солдат в серо-зеленой форме и форменных кепи с длинными плоскими козырьками, и у каждого в руках автомат. Солнце обжигает кисти безвольно лежащих на подлокотниках кресла рук. И заклинание Сола Гоковски — эхом отдающееся в самых дальних уголках его мозга.

… В такси: его голова лежит на коленях Амиры. Деккер на переднем сидении дает указания водителю.

… В машине «скорой помощи»: он лежит на спине на носилках, а рядом с ним сидит Амира и держит его за руку. Но на сей раз он больше не заснул. А продолжал бодрствовать и понемногу мысленно обследовать себя.

Он понял, что неподвижен как бревно, но органы чувств более-менее в порядке. Он был слаб, словно котенок и, тем не менее, буквально горел жаждой решительных действий. Он не мог точно сказать, КАК он себя чувствует, но знал, что довольно долго пребывал в полной неподвижности. А может ли он говорить? Проверить это было очень просто.

Амира сидела, опустив голову и закрыв глаза. Она привалилась плечом к борту скорой, лицо ее было осунувшимся и усталым. Видимо, ей пришлось немало пережить.

Трэйс сумел без особого труда немного приподнять голову и внимательно оглядел внутреннее пространство машины. Фургон был довольно просторным, находились в нем только он и Амира. За толстой из темного стекла перегородкой, отделявшей их от кабины водителя, виднелся Деккер, он вел машину. Рядом с перегородкой в специальном держателе висел телефон для переговоров с водителем. Переключатель стоял в положении «выключено».

— Амира! — каркнул Трэйс. — Эй… Амира!

Она тут же открыла глаза и взглянула на него.

— Чарли! — Девушка бросила опасливый взгляд на Деккера, затем снова перевела глаза на Трэйса и попыталась улыбнуться. — Как ты себя чувствуешь?

Трэйс попытался было сказать «омерзительно», но его язык больше всего походил на кусок шершавой резины, и он ограничился словом «Худо».

— Я тоже, — сказала она.

Он чуть переменил позу — маневр, потребовавший много усилий и значительной концентрации, потом спросил:

— Где.. ?

— Где мы? На пути в Дженин. Там нас ждут Хумени и твои «братья», которых туда привезут другие люди Хумени, похитившие их так же, как и тебя.

— Откуда ты… эээ!… все это знаешь?

Трэйс ощущал омерзительный привкус во рту. Но слова давались ему теперь гораздо легче, а мозг и тело начали функционировать намного быстрее, чем за все время, прошедшее с момента того, первого ее укола.

— Джордж Хумени никогда ничего никому не рассказывает, — ответила она. —

Так что все это — исключительно плод моих умозаключений. Мне было велено обольстить тебя в Лондоне, в то время как Хумени параллельно старался оказать на тебя давление. Потом, решив ненадолго уехать из Лондона, ты бы отправился вместе со мной в Израиль, а там — в Дженин. Купив тур на Карпатос, ты изрядно облегчил задачу ему, но одновременно усложнил ее мне, поскольку оставалось меньше времени на твое обольщение. Я должна была заставить тебя изменить планы. В тот день, когда ты отправился в горы, в монастырь Гоковски, мне пришла бы «телеграмма» от отца, о том, что он заболел и просит меня немедленно приехать. Я, конечно, ужасно разволновалась бы и обратилась к тебе за помощью, а ты, само собой, согласился сопровождать меня домой — естественно, в Дженин. А Деккер … Если бы ты не увлекся мной, он получил инструкции помочь мне заманить тебя в Израиль любым другим способом. И ему тоже был сообщен конечный пункт твоего путешествия — Дженин.

Когда Хумени вышел на меня в Лондоне и отдал свои указания, я тут же связалась с отцом, который сообщил мне, что чудовище велело ему подготовить дом в Дженине — достаточно большой для размещения по меньшей мере двенадцати человек. То есть самого Хумени, Деккера, Клейна, моего отца и меня, а также семерых других. Кроме того, по его словам, с ним связывался Каструни и сообщил, что «греческий родственник» уже похищен.

— Греческий родственник? — Теперь, если пока не тело, то мозг Трэйса начал работать с обычной быстротой. — Греческий сын Хумени?

— Именно. Каструни долгое время держал его под наблюдением и, когда тот внезапно исчез…

— Это послужило для вашей группы сигналом, что все скоро начнется, да?

Трэйс быстро прикинул в уме.

— Итак, получается, что в Дженине будет Хумени с пятью подручными против трех похищенных зомби, девушки и старика! Хорошенький расклад.

— Конечно, ничего хорошего. Это дает чудовищу явное преимущество — по крайней мере, Хумени так считает. Именно это нам и нужно. Чтобы ему казалось, будто он уже у цели.

— Но ведь тогда он и впрямь будет почти у цели!

— Даже близко не окажется, — Амира покачала головой. — Я не знаю всего, Чарли, но одно мне известно точно: покончить с ним можно только в Хоразине, и поэтому мы будем играть по правилам Хумени до тех пор, пока не окажемся там.

Трэйс тоже покачал головой, хотя и довольно слабо.

— Все равно остаются вещи, которых я просто не понимаю, — сказал он. — И очень много. Если Каструни принадлежал к вашей группе, то почему же он работал против вас? Он ведь явился в Лондон и пожертвовал жизнью, исключительно для того, чтобы убедить меня ни в коем случае НЕ ПОЯВЛЯТЬСЯ в Израиле!

— Психология! — устало улыбнулась она, затем пожала плечами. — Возможно, он думал, что ты тут же захочешь отправиться туда и все выяснить самостоятельно. Впрочем, Димитриос всегда любил поступать по-своему и всегда был самым активным из нас. Я точно не знаю, почему он поехал в Лондон. Может быть, хотел привезти тебя сам. Не забывай, что мы с ним были связаны довольно плохо — наша система связи не так совершенна, как хотелось бы. Просто Каструни не хотел терять время, вот и все.

— А Гоковски — ведь он угрожал мне, проверял меня, даже заявил, мол, будь он уверен в том, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сын Хумени, он убил бы меня прямо там и тогда.

— Блеф! — снова слабо улыбнулась она. — Сол хотел хоть чем-то произвести на тебя впечатление, чтобы ты проникся серьезностью происходящего. Ты оказался свидетелем двух убийств и, хоть и не непосредственно, но все же стал участником третьего. Его угроза должна была явиться последней соломинкой, ломающей спину верблюду — лишить тебя остатков воли к сопротивлению и заставить тебя поверить. Но он ни при каких условиях не убил бы тебя, Чарли.

Ему тоже было известно, что ты обязательно должен оказаться здесь, встретиться с Хумени и отправиться вместе с ним и с остальными в Хоразин. Это единственная возможность уничтожить чудовище.

Трэйс снова уронил голову на носилки и медленно покачал ей из стороны в сторону, пытаясь привести в порядок бешено скачущие мысли.

— Вот вы называете его чудовищем. А вы и вправду — ПО-НАСТОЯЩЕМУ — верите, что этот человек — антихрист? То есть я понимаю: он определенно несет в себе зло — не можете же вы все ошибаться! — и знаю, каким он обладает… могуществом, поскольку видел как умер Каструни. Но…

— Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО антихрист, — кивнула она. — Поверь. Ты и сам поймешь это, но только тогда, когда он сам захочет тебя убедить. О, если он захочет очаровать тебя, он сделает это с легкостью, и тогда ты ни за что в это не поверишь! Но если он ЗАХОЧЕТ, чтобы ты поверил — поверишь.

— Вы все верите, — пробормотал Трэйс . — Любой из вас, кого я до сих пор встречал, искренне верит в это. Что это сам антихрист. Что вы его раскусили! — Теперь он рассердился и попытался сесть. Амира положила руку ему на грудь и легко удержала его в горизонтальном положении.

— По крайней мере, нам кажется, — мы знаем, что делаем, Чарли.

— Но ведь вам предстоит одолеть могущество самого сатаны! Что вы можете противопоставить ему, любой из вас? И ЧТО СЛУЧИТСЯ СО МНОЙ, ЕСЛИ У ВАС НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ?

Около телефона загорелась красная лампочка. В динамике под треск статических разрядов раздался голос Деккера:

— Подъезжаем к Дженину — через несколько минут будем на месте. — Толстяк даже не оглянулся.

Трэйс закрыл глаза, безжизненно откинулся на спину. Амира включила телефон и сняла трубку.

— О'кей, — ответила она. — У меня все в порядке.

— А как наш малыш?

— Он тоже пока в порядке.

— Да? Ну ничего, недолго ему осталось! — Деккер сделал паузу, затем продолжил: — Слышь, Амира?

— Что?

— Теперь я понимаю, какое чувство охватывало ковбоев, получавших премию за поимку преступника.

— Да? И какое же?

— Чувство удовлетворения! — просипел Деккер и расхохотался.

«Ублюдок, — подумал Трэйс. И еще раз пообещал себе: — Если я пойму, что мне все равно конец, считай, толстяк, что и тебе тоже. Можешь не сомневаться!»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На окраине Дженина Деккер притормозил, вытащил из кармана бумажку с указаниями, заглянул в нее, а потом принялся высматривать ориентиры. Проехав восточную часть города, где преобладали типичные для Среднего Востока строения, он свернул направо по аллее, засаженной пальмами и гигантскими то ли кактусами, то ли какими-то похожими на них мясистыми растениями, и подрулил к внушительного вида частному дому посреди обширного участка, обнесенного высоким каменным забором. Широкие деревянные ворота были закрыты, но, когда «скорая» замедлила ход, ворота распахнулись, и какой-то человек в накидке, капюшон которой скрывал его лицо, махнул Деккеру рукой, тот въехал во двор и остановился.

Затем ворота закрыли, заперли и мужчина в коричневой до пят свободной накидке — подошел к сидевшему в кабине за рулем Деккеру. Тот наконец обратил внимание на его странную прихрамывающую походку, и лицо его заметно побледнело. Когда Хумени откинул капюшон, толстяк тут же вылез из машины.

— А, мистер Деккер! — сказал Хумени мягким, негромким и почти приятным голосом, разительно контрастировавшим с его зловещей сущностью. — По обыкновению пунктуальны. Ну и как все прошло? Нормально?

Деккер взял себя в руки, постарался отогнать мрачную тучу, как будто всегда окружающую его в присутствии этого человека и, взглянув на него, ответил:

— Для меня — нормально, — прохрипел он, — а для Клейна — нет. Он мертв. Трэйс прикончил его.

Хумени тут же вытянул похожую на лапу руку и схватил Деккера за плечо в том месте, где оно переходило в шею.

— Так вы привезли Чарльза Трэйса, или нет?

Деккер отшатнулся к «скорой» и стряхнул руку Хумени со своего плеча.

— Да, он внутри, — прохрипел он, внезапно начав задыхаться. — Там с ним эта девица, Гальбштейн.

Хумени глубоко и с облегчением вздохнул.

— Ладно, о Клейне расскажете позже, — отрывисто бросил он. — А сейчас подъезжайте к дому. Я хочу взглянуть на вашего пассажира. — С этими словами он повернулся и заковылял к дому по гравийной дорожке, а Деккер забрался в машину и медленно поехал следом за ним.

Трэйсу и Амире был слышен весь этот разговор. Кроме того, девушка смотрела сквозь затемненное стекло перегородки и видела, куда они приехали. Когда Деккер снова завел мотор, она сказала:

— Я знаю, где мы, Чарли. Дом принадлежит богатым знакомым моего отца, во время их отсутствия он может им распоряжаться.

Амира поспешно описала ему устройство дома и все остальное, заодно объяснив и то, почему отсюда очень сложно выбраться.

Выслушав ее, Трэйс про себя решил, что для него это бы не составило труда. Будь он в порядке, так слинял бы отсюда во мгновение ока — или забрался бы сюда, если бы понадобилось. Да, будь он в порядке…

Но затем, почувствовав, что машина снова остановилась, он выбросил эти мысли из головы. Он слышал, что Деккер вылез из кабины и направился к задним дверям «скорой». Затем раздалось его сопение, когда толстяк влез внутрь и стал помогать Амире выкатить наружу носилки на складной каталке.

Из-под неплотно прикрытых век Трэйс видел, как его скатывают по рампе на захрустевший под колесиками каталки гравий, затем катят по бетонным плитам двора, завозят сначала в прохладный полутемный коридор, а затем — в комнату, где из-за закрытых ставнями окон было темно как в кладовке. Тут Амира подняла его свисавшие вниз руки и уложила их по бокам (при этом едва заметно пожав одну из них), и кто-то, возможно, снова она, накрыл его до самой шеи одеялом, поскольку в комнате было довольно прохладно.

— Так значит, это есть наш мистер Трэйс, да? — послышался негромкий и тем не менее в замкнутом пространстве комнаты показавшийся Трэйсу глубоким и скрипучим голос Хумени. Трэйс почувствовал его приближение, услышал шорох его одеяния и в сумраке комнаты различил его темный силуэт. Он замер… и точно — через мгновение на лоб ему легла ладонь. — Лоб горячий, — заметил Хумени. — Такое впечатление, словно у него жар. Совсем не то, что остальные. — В голосе его слышалась некоторая подозрительность.

— Внутри скорой было душно, как в печке, — солгала Амира. — И он не только перегрелся — он еще насквозь провонял, и его нужно срочно помыть. Если хотите, я могу принести таз с водой и заняться этим.

Последовало недолгое молчание, а затем из-под чуть приподнятых век Трэйс разглядел, что Хумени медленно кивает.

— Хорошо. Похоже, вы к нему неравнодушны, мисс Гальбштейн.

— Кажется, для этого меня и нанимали, не так ли? — быстро парировала она.

— Ха! — презрительно фыркнул Деккер, а затем негромко добавил: — Шлюха!

Хумени тут же убрал руку со лба Трэйса и повернулся к толстяку.

— Уж кто бы говорил такое, Деккер, только не вы — торговец наркотиками, убийца, сутенер! Это меня удивляет. К тому же, вы забываетесь. Обычно в моем присутствии люди держат рот на замке. Некоторым удавалось заговорить при мне дважды, но трижды — никому. Не помешало бы вам как следует это запомнить…

После этого все трое направились к выходу, и уже в дверях Хумени сказал Амире:

— Да, обмойте его. Я хочу, чтобы он ни в чем не испытывал нужды и уж само собой был чист. Пока… И есть еще одна вещь, которую вы могли бы сделать для всех троих. Я хочу, чтобы вы… — Но тут дверь закрылась, и окончания разговора Трэйс уже не услышал.

В коридоре Хумени закончил отдавать указания Амире, потом повернулся к тащившемуся за ними Деккеру.

— Вы что-то хотели спросить, мистер Деккер?

— Эээ.. я просто никак не могу понять, где же остальные? То есть, где все? Или это не мое дело, поскольку я не остаюсь здесь?

— На самом деле вас интересует совсем не это, — отмахнулся Хумени, — поэтому я не собираюсь отвечать на ваш вопрос. — Он повернулся к толстяку спиной и снова заговорил с Амирой: — А вас, мисс Гальбштейн, скорее всего интересует, что с вашим отцом. Так вот, его здесь нет. Он в обители-клинике в Галилее, или по-старому в Киннерете, готовит для меня путь.

Амира знала упомянутое им место: там жили итальянские монахини и находилось оно неподалеку от развалин Вифсаиды — совсем близко от Хоразина. Отец рассказывал ей, что Хумени много лет подряд делал обители щедрые пожертвования, причем с далеко идущими целями. Путешествия по Израилю — особенно в такой близости от границы, были запрещены. Но, поскольку Хумени являлся одним из основных жертвователей обители, ему в виде исключения все же дали визу для ее посещения. Таким образом он получил возможность попасть в Хоразин! А три похищенных им человека, очевидно, были «потенциальными пациентами» для лечения в клинике, где на самом деле никого не лечили, а просто ухаживали за безнадежными кататониками. Выходит, чудовище Хумени очень хорошо продумывало свои планы.

— В таком случае, моя роль во всем этом закончена, — заговорила Амира. — Значит… я могу уехать?

— Нет, — покачал головой Хумени, — потому что я вам не доверяю — во всяком случае до тех пор, пока я в этой стране. У вас здесь слишком много друзей, и ваш отец пользуется довольно значительным влиянием. Придется вам обоим оставаться моими гостями до… до завтрашней ночи.

Хрипение Деккера теперь стало совсем уж нервным.

— Но ведь ко мне это не относится, а, мистер Хумени? Как вы и сами заметили, у меня множество других интересов, которые настоятельно требуют моего личного присутствия. Вот что я хотел сказать всего мгновение назад. Поэтому, если вы сейчас заплатите мне остаток причитающейся суммы, я…

— Мистер Деккер, вы мне крайне несимпатичны, — перебил его Хумени. — И никогда по-настоящему не нравились. Сообщаю вам об этой своей глубокой к вам антипатии, чтобы подчеркнуть то отвращение, которое доставляет мне каждая минута, проведенная в вашем обществе, впрочем, как, скорее всего, и вам — любая минута рядом со мной. Но в то же время вынужден признать, что вы весьма пунктуально исполняете свои обязательства и ни разу не подвели меня. Поэтому, в принципе, в мои дальнейшие планы входило использование вас и мистера Клейна, которого, к сожалению, с нами больше нет. Сейчас я дам вам возможность рассказать мне о том, как это случилось. Но, поскольку я лишился одного из сотрудников, мне, по-видимому, тем более не обойтись без вашей помощи. Поэтому, боюсь, окончательная расплата возможна лишь завтра, совсем в другом месте и только после того, как операция будет завершена.

— Но я…

— Разумеется, вы можете покинуть нас прямо сейчас, но в таком случае, естественно, о второй половине вашего жалованья придется забыть.

— Что? Но…

— … но если вы согласитесь задержаться еще на один день, то в этом случае вы получите не только все остальные деньги, но вам оплатят проезд из Израиля в любую указанную вами точку земного шара.

Деккер немного подумал и сказал:

— Что ж, наверное, придется остаться.

— Вот и отлично! В таком случае вы найдете четырех других… эээ… джентльменов, в гостиной на другой половине дома. Один из них покажет вам вашу комнату. Закат начнется через час с небольшим и, уверяю вас, вид из гостиной на бассейн с фонтаном в саду просто удивительный. Я распорядился, чтобы всем вам после захода солнца подали ужин, после которого я присоединюсь к вам и мы обсудим программу на завтра. Да, и еще одна мелочь: не пытайтесь сегодня вечером сбежать. Четыре джентльмена в гостиной из той же… эээ… организации, что и мистер Клейн. Более того, эти люди — члены одной и той же «семьи». Они установили поочередное патрулирование прилегающей к дому территории и получили совершенно недвусмысленные инструкции по поводу лиц, которые попытаются покинуть дом после захода солнца, так что никаких недоразумений или ошибок быть не может. А теперь прошу меня извинить: я бы хотел поближе познакомиться с моими… приобретениями.

— Я собиралась помыть Трэйса, — заметила Амира.

— Да, через несколько минут. Пять минут, максимум. Вы исключительно старательно исполняете свои обязанности — особенно те, что возложили на себя сами — мисс Гальбштейн. Это очень хорошо — во всяком случае, я на это искренне надеюсь. Ради вашего же блага… — Он зловеще улыбнулся в сумраке коридора, повернулся и исчез за дверью затемненной ставнями комнаты.

Трэйс тем временем как раз собирался слезть с носилок и подойти к двери. Он надеялся подслушать хоть часть смутно доносившегося из коридора разговора. К тому же в комнате имелось еще две каталки, и ему страшно хотелось взглянуть — кто на них лежит: он резонно предполагал, что это его «братья». Но тут вошел Хумени и закрыл за собой дверь, полностью застигнув Трэйса врасплох — тот сидел на своих носилках, держась рукой за голову и раскачиваясь взад-вперед. Фигура в балахоне несколько мгновений неуверенно постояла у двери . Затем Хумени подошел к Трэйсу, схватил его за плечо и заглянул в глаза.

Трэйсу оставалось лишь сыграть роль человека, который совсем недавно пришел в себя. Это не составило для него большого труда.

— Что.. ? — пробормотал он. — Кто.. ?

— Поразительно! — недовольно прошептал Хумени. — Просто поразительно! Ну-ка давай, ложись сынок, не утомляй себя. Все в порядке, и о тебе заботятся, поверь мне. — Голос и взгляд горящих глаз почти гипнотизировали. Тонкие твердые руки опустились Трэйсу на плечи, и он, не сопротивляясь, снова лег. Его глаза привыкали к царившему в комнате сумраку. И наконец Трэйс понял, что имели в виду Каструни, Гоковски и Амира. А еще понял, что они были правы.

— Так ты значит, третий, да? — продолжал Хумени, обращаясь больше к самому себе, чем к Трэйсу. — Но ты силен, умен, алчен — и к тому же вор. Да и внешность у тебя что надо. Тогда, возможно, ты не третий, а… первый?

Его голос и В САМОМ ДЕЛЕ гипнотизировал. Трэйс сразу понял это. Но ему просто не оставалось ничего другого, как слушать, поскольку он был не в состоянии оторвать глаз от лица Хумени или вырваться из засасывавшей ауры этого человека… этого СОЗДАНИЯ? Трэйса вдруг охватила паника. Он НЕ ДОЛЖЕН слушать этот голос! Нужно срочно отвлечься, сосредоточиться на чем-то другом.

Трэйс постарался перестать слушать и наконец заставил свои глаза оторваться от глаз Хумени. Да, теперь он мог ясно его разглядеть, это лицо было таким, как описал Каструни, но НЕ СОВСЕМ таким.

Не совсем, поскольку сейчас Хумени было на тридцать лет больше, и все эти три десятилетия были годами самого черного зла! Обычная плоть, но даже и такая, как у Хумени — чужая, ворованная, не в состоянии была выдержать то, чему подвергало ее это чудовищное создание.

Зубы, когда-то бывшие ярко-белыми и крепкими — зубы Ихъи Хумнаса — стали желтыми, как старая слоновая кость, и кривыми, как сломанные клыки. А крючковатый нос Хумени немного запал — хотя и не так сильно, как у Джорджа Гуигоса до него — и отсутствовал край левой ноздри. На одряхлевшем лице белый шрам Якоба Мхирени теперь походил на полоску чуть более бледной кожи, а волосы превратились в грубые белые пучки на затылке по-волчьи вытянутого черепа. От создания исходил какой-то запах тления, но даже и при этом сквозь него явственно пробивалось зловоние протухшего омара — ПОДЛИННЫЙ запах Хумени.

Но хуже всего были его глаза: эти жерла вулканов, светившиеся, подобно гнилушкам, эти окна, за которыми клубились дьявольские мысли! И снова эти ужасные глаза захватили Трэйса, и снова в его сознание, в его трещавшую от напряжения голову, как прогорклое масло, стал просачиваться голос Хумени:

— Но ты должен рассказать мне о себе, Чарльз Трэйс, поскольку я подозреваю, что ты здорово отличаешься от остальных моих сыновей. Я думал, мне известно о тебе почти все, но теперь я в этом уже не так уверен. Более того, я бы даже сказал, что ты изменился больше, чем я подозревал. — Трэйс почувствовал, как с него сдергивают одеяло, и снова в уши полился голос Хумени: — Потому что, хоть ты и носишь истинный знак, ты не калека. О, у твоих братьев тоже есть знаки, но совсем не такие. Это знаки Аба, полученные им от рождения, его величайшее несчастье — я знаю это, поскольку Аб и по сей день живет во мне. Да, и ЭТОТ знак сохранился на протяжении всех столетий, прошедших с тех пор, по сей день, и вот теперь его носишь ты. Но что же это может означать, Чарльз Трэйс? Что это может означать?

Трэйс не мог ни закрыть глаза, ни отвести их. Теперь он был полностью во власти Хумени, полностью подчинялся воле чудовища.

— Скажи мне вот что, — продолжал Хумени. — То ли я столь же мудр, сколь и зол, то ли я просто большой дурак? На самом деле ты мой сын, Чарльз Трэйс, или, может быть…

В дверь тихо постучали. Хумени тут же отвлекся, и Трэйс наконец вырвался из-под его влияния. Вошла Амира. Она принесла с собой таз с горячей водой, полотенце и мыло. Увидев стоявшего возле Трэйса Хумени, девушка воскликнула:

— О!

— Пять минут! — рявкнул он. — Я же сказал — пять минут, мисс Гальбштейн!

Она, казалось, была ошеломлена.

— Но ведь прошло уже гораздо больше времени. А до тех пор пока я не закончу с этими тремя, я не могу начать приводить в порядок свою комнату.

— Что? — Хумени, пошатываясь, сделал два шага по направлению к ней. — Вам предстоит пробыть здесь всего одну ночь, но тем не менее вы собираетесь «приводить комнату в порядок»? И вам невыносима мысль о том, что он будет лежать здесь всю ночь напролет, купаясь в собственном зловонии? Так кто же из вас кого обольстил, мисс Гальбштейн? Похоже, до сих пор вы вели слишком замкнутый образ жизни! Впрочем, ладно, начинайте. Просто мне в голову как раз пришла занятная мысль. — Он бросил взгляд на Трэйса. — Да, мысль действительно занятная, но, в любом случае, теперь это уже практически не имеет значения. — Он прошел мимо нее, вышел из комнаты и громко хлопнул за собой дверью.

Трэйс и Амира переглянулись.

— Жертва ради жертвы, — наконец пошутил он. Но тут пот, который каким-то чудом до сих пор удерживался в порах его тела, вдруг хлынул наружу, словно вода из чересчур мокрой губки. Он почувствовал слабость от только что пережитого потрясения — ведь он едва себя не погубил! Если бы не вошла Амира, ему наверняка пришлось бы ответить на все вопросы чудовища. Теперь же он получил возможность перевести дух и попытаться снова взять себя в руки.

Амира начала обтирать его.

— Что ему было нужно? — спросила она.

— Он спросил меня, в самом ли деле я его сын, — ответил Трэйс и услышал, как она ахнула.

— Чарли, он ЧТО? Но ведь это значит… Так ты думаешь, он догадался…

— Нет, — отрезал Трэйс. — Кажется он вполне уверен, что эта моя нога — его фирменный знак. Кроме того, ты же сама слышала: теперь это практически не имеет значения. Ему нужны трое, и сын я ему, или там не сын, мне все равно предстоит быть одним из них. Вот только сдается мне, он попытается еще раз расспросить меня. Он знает, что со мной дело нечисто — во всяком случае подозревает.

— Так значит ты окончательно решил присоединиться к нам, — спросила она.

Он нахмурился и недоуменно взглянул на нее.

— Что?

— Ведь у тебя был шанс, — пожала плечами она. — Ты бы мог рассказать ему о брате, сообщить, что его настоящий сын мертв. Совершенно ясно, почему ты его так заинтересовал: он знает, что к тебе приходил Димитриос Каструни, и если он еще не знает о вашей встрече с Солом Гоковски, то скоро узнает — когда Деккер расскажет ему, как погиб Клейн. Так что… ты МОГ БЫ попытаться избежать всего этого. Вряд ли это сработало бы, поскольку ему уже поздновато менять планы, но по крайней мере попытаться ты точно мог. А раз ты этого не сделал, значит…

— Ни к кому я не собираюсь присоединяться! — отрезал Трэйс. — Я хочу, чтобы этот ублюдок умер, ничуть не меньше вас — но по чисто личным причинам. В основном, из-за своей матери. Ну и, возможно, из-за Каструни. К тому же, теперь у меня есть преимущество — я вовсе не так беспомощен, как он считает. Так что, сама понимаешь, если твои не сумеют одолеть его, я-то уж точно попытаюсь. Больше всего меня волнует — просто не знаю как и быть — это то, что он… — Трэйс замолчал и растерянно пожал плечами. — Даже не знаю, гипнотизирует меня, что ли!

— Так и есть, — подтвердила Амира. — Со мной у него это не очень получается, поскольку я плохо поддаюсь внушению, но в принципе он очень мощный гипнотизер. Так ты, значит, опасаешься, что он прочтет твои мысли, увидит тебя насквозь?

— Ну, вроде того.

— Нет, сегодня ночью ему это не удастся. — Она закончила обмывание и вытащила шприц.

— Ой, нет, не надо! — тут же воскликнул Трэйс и попытался сесть. — Я уже знаю, что эта дрянь со мной сделает!

Амира покачала головой.

— Только не в этот раз, Чарли. Это самое обычное снотворное — чтобы ты спокойно проспал ночь. Конечно, это тоже нечто вроде наркотика, но ничего даже отдаленно похожего на тот укол, который я сделала тебе в Пигадии. Другие тоже получат его, но утром они будут чувствовать себя препаршиво, поскольку всю дорогу получали полные дозы. Ты же почувствуешь лишь слабость — это вполне естественно — но в то же время сумеешь полностью контролировать себя.

Трэйс отстранил ее.

— Нет, я не хочу никаких…

— Чарли, доверься мне.

— Да ты хоть понимаешь, о чем просишь? — взвился он. — Чтобы я сам позволил отключить себя, усыпить в ЭТОМ месте?

— Здесь абсолютно безопасно, — возразила она. — Зато Хумени до тебя уж точно не доберется. Нам следует беспокоиться о том, что предстоит в Хоразине. Послушай, Чарли, я знаю о чем говорю. По крайней мере — помоги мне Бог! — я надеюсь и молюсь, что это так! А теперь давай руку.

Трэйс понял, что она права, скрипнул зубами, замер и отвернулся.

— О'кей, — наконец произнес он. — Давай.

Чувствуя, как игла входит в вену и содержимое шприца попадает ему в кровь, он обводил взглядом полутемную комнату и столы, на которых лежали его «братья». Насколько он понимал, они тоже были совершенно безвинны… Затем в комнате стало темнеть, но не потому, что заходило солнце.

Амира помогла ему улечься обратно на каталку и, наклонившись, прошептала:

— Я люблю тебя, Чарли Трэйс, и наложу на себя руки, если с тобой случится что-нибудь плохое. Но я люблю и этот мир и хотя это очень-очень старое избитое клише, он гораздо больше, чем мы оба. Если Хумени выиграет, то весь мир проиграет, Чарли…

Последнее, что он почувствовал — это ее губы на своих, постепенно немеющих и наконец переставших вообще что-либо чувствовать, как, впрочем, и все его остальное тело…

Пришло утро, а с ним — звуки движения в большом доме. Трэйс проснулся и некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь. Обитатели дома уже встали и начали расхаживать взад-вперед. На соседней каталке застонал один из его «братьев». "Представляю, каково тебе, " — подумал Трэйс, мысленно обследуя свое тело. Все как будто функционировало исправно. Значит, то, что вколола ему Амира, действительно было просто снотворным, успокоительным и не более того.

Но, все же, впечатление было такое, будто его руки и ноги кто-то привинтил к каталке. Медленно, с трудом, Трэйс сел, почти слыша скрип суставов. Он был голоден как волк — и страшно хотелось пить. Особенно пить! Во рту стоял вкус протухшей рыбы или чего-то столь же вонючего. Чувствовал он себя достаточно плохо, но, по крайней мере, его не тошнило.

Шаги за дверью послышались как раз в тот момент, когда он спускал ноги с каталки. Он не видел смысла притворяться, да и в любом случае времени лечь обратно у него уже не оставалось. Он просто застыл — дверь открылась, и вошел незнакомый мужчина невысокого роста, коренастый, с очень бледным лицом. На сломанном в свое время носу красовались темные очки… да и весь вид незнакомца говорил о том, что он очень «крутой».

— Эй! — окликнул он. — Ты живой?

Следом за ним в комнате появился Деккер.

— Да, еще какой живой, — прохрипел толстяк. — Не так ли, Чарли, малыш? Ничего, зато по крайней мере он может ходить — надеюсь. Отведи его в туалет, Лу, а я пока начну готовить остальных.

Коротышка схватил твердой ручищей Трэйса за руку, помог ему дотащиться до двери, затем, придерживая, провел по коридору к туалету и душевой. Когда они оказались внутри небольшого помещения, он спросил:

— Сам справишься? На горшок там сходить, душ принять?

Трэйс молча кивнул.

— О'кей, тогда я снаружи подожду. Только смотри, не торчи там целый день.

Акцент у незнакомца был американский. Скорее всего, он из Нью-Йорка, предположил Трэйс. По крайней мере, это не был ни протяжный техасский говор, ни гнусавый выговор уроженцев Новой Англии, хотя говорил он довольно грубо.

Трэйс бросил халат в угол, облегчился, принял душ. Когда он уже вытирался, снова вошел тип со сломанным носом и помог ему надеть чистый длинный махровый халат.

— Тебе не мешало бы и побриться, — проворчал коренастый. — На! — Он сунул в рот Трэйсу сигарету и дал прикурить. Трэйс уже прополоскал рот под душем, и теперь вкус сигареты казался ему каким-то экзотичным, прямо-таки райским удовольствием. — Клево, да? — осведомился коренастый. — Ну и кайфуй.

Затем он провел Трэйса через весь дом в прохладную комнату с большими квадратными окнами, выходившими на просторный сад с бассейном посередине. За бассейном виднелась высокая каменная стена, увитая плющом и какими-то цветущими растениями. Из-за стены торчали темно-зеленые верхушки кажущихся неподвижными пальм. Трэйс рухнул в шезлонг и тут же ощутил в руках электробритву. Человек по имени Лу воткнул шнур в розетку и сказал:

— Брейся.

Трэйс, не торопясь и стараясь вести себя так, будто он гораздо более вял, чем на самом деле, начал бриться, а сам тем временем оглядывал комнату и находившихся в ней людей. Здесь были Лу — как он уже решил для себя, человек мафии — и еще один, явно его коллега, который сидел, положа ноги на невысокий столик, панама натянута на глаза. Длинноносый, похожий на палестинца тип, постоянно появлялся и исчезал, накрывая большой стол к завтраку. Вот пока и все. И никаких признаков Амиры и Хумени.

Трэйс решил, что сейчас около десяти утра, следовательно до часа «зеро» оставалось еще полдня. Он покончил с бритьем и откинулся на спинку кресла. Душ и все остальное практически лишили его сил. Следовательно, о том состоянии, в котором находились его «братья», и говорить было нечего. Он постепенно задремал и очнулся — ненадолго, когда в комнату принесли одного из зомби и усадили в кресло. Наконец, им овладел сон, который мог бы быть приятным — если бы не заклинание Сола Гоковски, раз за разом повторявшееся у него в подсознании…

… Его разбудили.

— Завтрак, малыш Чарли, — просипел Деккер, тряся его за плечо. Затем послышался характерный голос Хумени: — Похоже, ты справляешься лучше, чем остальные, Чарльз. Так что можешь подойти к столу и поесть.

Трэйс медленно поднял глаза и увидел чудовище. На Хумени была его длинная накидка, в тени капюшона горели дьявольские глаза.

Народу в комнате стало больше. В воздухе чувствовались какое-то ожидание и готовность к действию. Трэйс попытался самостоятельно сесть прямо, едва не рухнул обратно (или, по крайней мере, сделал вид, что это вот-вот произойдет), и тут же заметил возле себя Амиру, которая поддержала его. Он сказал:

— Ничего… ОХ! О'кей, — И высвободился. Сделав три неверных шага, Трэйс тяжело уселся на стул и медленно обвел взглядом сидевших за столом людей. Двое из них, в инвалидных креслах, пребывали в полубессознательном состоянии. Смысла спрашивать, кто они такие, не было, но Трэйс на всякий случай присмотрелся к ним повнимательнее. Один должен был быть греком, а другой — турком! Это ясно! Но это не помогло ему решить, кто из них кто. Одетые в такие же, как у Трэйса халаты они казались даже очень похожими на Трэйса, хотя, конечно, были гораздо смуглее. Заметив это, он испытал чувство какого-то мрачного удовлетворения: один и тот же человек — Хумени — и в самом деле вполне мог оказаться отцом всех троих. Рядом с одним из «братьев» сидела Амира, кормя его с ложечки и не притрагиваясь к своей пище. За вторым ухаживал тип, которого звали Лу. Дальше, за противоположным концом стола, расположился Деккер.

Тип с панамой, сидел слева от Трэйса, только теперь панама лежала у него на коленях, а сам он шумно хлебал суп. Еще двое, явно слепленных из того же теста, что и он, сидели справа от Трэйса, завершая картину. Хумени за стол садиться не стал, а, дожидаясь, пока они не поедят, подошел к окну и уставился во двор. Слуга же по-прежнему бегал взад-вперед, поднося еду и напитки.

Трэйс за завтраком намеренно продолжал вести себя как полупаралитик и ни с кем не разговаривал, хотя, впрочем, разговоров за столом и так слышно не было. Он заметил, что Амира то и дело поглядывает на него — но как-то хмуро! Возможно, его поведение вводило в заблуждение и ее тоже. Но, хотя со стороны казалось, что он ест медленно и с трудом, на самом деле он старался съесть как можно больше. Он чувствовал, что вскоре ему понадобится максимум сил.

Наконец Хумени задернул занавески, так что в комнате воцарился сумрак, и, повернувшись к остальным, заговорил:

— Все вы мои гости, по крайней мере, до сегодняшнего вечера. Поскольку вечером… — Он пожал плечами, — … мне предстоит закончить небольшое дельце в пустыне — после чего, разумеется, всем вам будет заплачено в полном соответствии с предыдущей договоренностью. Джентльмены, — Хумени на мгновение замолчал и кивнул в сторону Амиры, — прошу прощения, и мадам, конечно же, — мы отправляемся на «раскоп»! Мне отлично известно нужное место и то, сколь огромные богатства таятся там под землей. Некоторая их часть тоже будет передана вам в благодарность за ваши хлопоты — разумеется, если все выйдет так, как я того ожидаю.

"Лжец! — подумал Трэйс. — Ту же самую лапшу ты вешал на уши и в 1936! "

И возымела она примерно такой же эффект: послышались перешептывания, за которым последовало напряженное молчание, прерванное лишь стуком ложки, которую тип с панамой на коленях резко бросил на стол.

— Зарытое сокровище? — Его голос дрожал от жадности; и по тому, как он это спросил, стало ясно, что это не вопрос, а, скорее, констатация факта.

Хумени бросил на него яростный взгляд.

— Что я там собираюсь искать — мое дело. Попрошу больше меня не перебивать… Когда мы здесь все закончим — то есть, когда я вам все объясню — приготовьтесь уехать отсюда. Постарайтесь не забывать своих вещей — не оставляйте ничего! Порядок такой: я поеду на «скорой», которую поведет мистер Деккер. Мисс Гальбштейн со своими тремя подопечными будет находиться там же. Мистер Лу Габелла с товарищами поедут за нами на армейских лендроверах, которые сейчас стоят за домом. Эти машины, хоть и списаны, но в довольно приличном состоянии, к тому же в них есть наборы запчастей. Конечный пункт недалеко, однако дорога тяжелая, а я не хочу никаких поломок или аварий. Поэтому мы будем ехать медленно, со скоростью между двадцатью пятью и тридцатью милями в час. По дороге нам вполне могут попасться патрули, так что заранее приготовьте все необходимые документы. Однако в этом плане я не ожидаю никаких неприятностей и убедительно прошу вас по возможности их избегать.

Если у кого-нибудь из вас имеется оружие, избавьтесь от него сразу же, как только мы окажемся в пустыне. Оружие останется только у мистера Виттори — автомат, который мы заранее спрятали в одном из лендроверов. — Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на кислолицего типа с панамой. По-видимому это и был Виттори — тот вытер рот тыльной стороной ладони и согласно кивнул.

— Приехав в обитель, — через мгновение продолжал Хумени, — мы сразу же запрем тамошних монахинь в одной из их спален и расположимся со всеми удобствами, приняв определенные меры предосторожности. С наступлением темноты двинемся дальше… в приятной компании профессора Гальбштейна, оказавшего мне неоценимую помощь. Он тоже получит специальное вознаграждение. Однако, двоим из вас придется остаться в обители до нашего возвращения. Должен же кто-то охранять настоятельницу и ее подопечных.

— Только не я! — практически одновременно воскликнули Деккер и Габелла.

Похоже, они уже полностью пребывали во власти мечты о сокровищах. Виттори тоже не заставил себя ждать: — И я не останусь, — прорычал он.

Трэйсу, внимательно наблюдавшему за лицом Хумени, показалось, что глаза у того загорелись потаенной улыбкой, как если бы кто-то подкинул дров в едва тлевшее пламя.

— Очень хорошо, — медленно кивнул он. — В таком случае решено: в обители останутся мистер Роско и мистер Лэнсинг.

Те двое, что сидели справа от Трэйса, продолжали молча смотреть на явно ожидавшего их реакции Хумени.

— Значит вы согласны ? — наконец спросил он.

— Без комментариев, — наконец пожал плечами один из них. — Мы профи, и в деле давным-давно. Нам уже заплатили, причем неплохие деньги. А когда начинаешь совать нос не в свое дело — даже пытаешься сунуть, или только собираешься сунуть — очень скоро лишаешься его. Своего рода воровская честь, понимаете? Будем делать что прикажете.

Хумени кивнул.

— Очень хорошо. И можете не сомневаться, на вашу долю тоже что-нибудь останется. Итак, есть еще вопросы?

"Всего двести или триста! " — подумал Трэйс.

— Нет? Прекрасно! Тогда на этом и закончим. Я хочу, чтобы мы выехали отсюда через час и были в обители около Вифсаиды в два тридцать. — Он повернулся, проковылял через комнату и исчез за дверью…

Ровно в 2. 25 ворота в высокой каменной стене распахнулись, и из них в клубах пыли выехала «скорая помощь» в сопровождении пары изрядно потрепанных серо-зеленых лендроверов. Солнце, отражавшееся от наружных зеркал заднего вида, задних стекол и одной-двух блестящих деталей кузова, ослепило наблюдателя — он следил за ними с находившегося в трех четвертях мили балкона одного из минаретов Дженина.

На наблюдателе была полевая форма со знаками различия полковника израильской армии. Опустив бинокль, он потер глаза и повернулся к капитану, что стоял рядом.

— Это они. Отдайте по радио приказ убрать с их пути все блокпосты и пограничные наряды. Пусть ребята стараются не попадаться на глаза. Я не хочу, чтобы им что-либо мешало. Затем свяжитесь с обителью и сообщите о том, как идут дела. Там будут знать, что делать…

— Есть, сэр! — Капитан нырнул под круглую арку и, оказавшись в небольшой комнатке, заговорил с сидевшим за столом перед радиопередатчиком связистом.

Полковник тем временем снова навел бинокль на маленький караван, слушая, как его приказы передаются в эфир на лаконичном радиожаргоне. Он нахмурился и поджал губы. Три машины продолжали ползти под палящим солнцем как три пыльных жука. Три очень важных жука, с исключительно важным грузом. Но с каким? Полковник пожевал губу, и, продолжая держать бинокль одной рукой, похлопал себя по правому нагрудному карману — просто желая удостовериться, что приказ по-прежнему при нем и все это ему не снится. Вот и рассказывай потом про необычные задания!

Приказ поступил от самого главнокомандующего, который, в свою очередь, лишь выполнял указания свыше, координируя и выполняя некие коллективные требования.

А подписи под этими требованиями… — нет, это просто невероятно! Конечно, это был всего-навсего клочок бумаги, а копия, лежавшая в кармане у полковника, всего лишь ксерокопией — и тем не менее он с радостью сохранил бы ее на память. Правда, на это он не имел права: сверхсекретную бумагу после окончания операции ее следовало уничтожить. Но… о, какие подписи!

Среди них, например, были личные подписи самого израильского премьера, архиепископа Кентерберийского, Его Святейшества Далай-Ламы, Масаки-Шана, Верховного Жреца Ко-су-Ку на Хоккайдо и даже росчерк самого Папы!

Для Трэйса первая половина пути прошла довольно сносно, зато вторая оказалась просто кошмаром. Он, например, не понимал, почему его и «братьев» уложили на матрасах на полу «скорой помощи», правда, долго размышлять об этом не пришлось. Где-то по дороге, почти сразу за Назаретом, который небольшой караван объехал стороной, асфальтовая дорога снова превратилась в грунтовую, а затем они помчались по усеянной камнями пересеченной местности, направляясь к холмам к северу от Галилеи. Трэйс еще ухитрялся, вцепившись в матрас, хоть как-то оградить себя от ушибов, но Амире, которая следила за другими двумя, здорово досталось.

При такой тряске поговорить не было ни малейшей возможности — тем более в присутствии Хумени, что занял место рядом с водителем. Когда дорога становилась особенно плохой, он оборачивался и бросал хмурый взгляд сквозь стеклянную перегородку, в остальное же время — смотрел вперед, внимательно изучая окрестности. И вот наконец они подъехали к уединенной обители на берегу Галилейского моря всего в миле или около того от древних развалин, когда-то бывших Вифсаидой.

Вифсаида. Да, Господь, наряду с Хоразином и Капернаумом, проклял и ее.

Троица обреченных. И теперь Трэйс размышлял о причинах : прокляты ли три несчастных города за то зло, что находилось там еще при Его жизни, или за зло, которое, как Он знал, угнездится в них в далеком будущем — настоящем Трэйса — когда Его жизнь, если не Его дело, в этом мире будет завершена? Потому что теперь Аб (Гуигос, Хумени) снова объявился здесь — они все остальные, кем он успел побывать за прошедшие века, снова вернулись вСвятую Землю, чтобы в последний раз обновить себя.

К тому времени, когда «скорая» наконец остановилась, в кузове было просто невыносимо жарко. Деккер вылез из кабины и, обойдя фургон, опустил откидную рампу; Амира с радостью поспешила на свежий воздух. Появились и четверо мафиози; они вытащили из кузова Трэйса и других двоих на яркий, но не показавшийся после фургона палящим солнечный свет. Разложив кресла на колесах, они усадили в них всех трех «инвалидов». Теперь Трэйс получил возможность осмотреться и понять, где он находится.

Вид кругом открывался просто удивительный, даже немного страшный, и Трэйс искренне пожалел, что не может насладиться им как следует. Поднимаясь от самого берега на целые мили к востоку и западу тянулись желтоватые рыхлые скалы. Между двух, скругленных ветром верхушек, казалось, была подвешена в воздухе обитель.

"Похоже все монахи и монахини, — подумал Трэйс, — причем независимо от вероисповедания, предпочитают именно такие высокие труднодоступные места… "

Караван остановился на относительно ровной площадке, расположенной чуть выше и немного в стороне от головокружительного обрыва. От непрошеных посетителей обитель охраняли невысокие стены из грубо обтесанных каменных плит. От площадки к единственному сводчатому входу в обитель, скрывавшемуся в оливковой рощице, вели широкие, вырубленные в скале ступени. В начале этой лестницы, со скрещенными на груди руками, кисти которых прятались в широких рукавах ее облачения, широко улыбаясь гостям, стояла мать-настоятельница, в ожидании, пока чудовище наконец не приблизится к ней и не представит себя и своих спутников.

— Хумени, — Он протянул ей руку. — Джордж Хумени.

— Наш благодетель, — по-прежнему улыбаясь, но не делая ни малейшей попытки пожать его протянутую руку, сказала мать-настоятельница. И тут Трэйс заметил, что улыбка застыла на ее лице как приклеенная. Хумени тоже обратил на это внимание. Он быстро отвернулся от нее и окинул тревожным взглядом скалистые склоны вокруг, внимательно осмотрел пыль и гравий, покрывавшие площадку, на которой остановились машины. Затененные капюшоном брови мрачно сошлись вместе над провалившимся носом. Он снова обернулся к ней и уже собрался было задать вопрос…

… но она опередила его:

— Добро пожаловать. Я — Анна, мать — настоятельница, а сестры ждут вас там внизу.

Хумени явно нервничал, был внимателен и насторожен. Он поднял голову и сильно втянул в себя воздух , проковылял несколько шагов в одну сторону, потом в другую. А затем спросил:

— А еще кто-нибудь здесь есть? Другие здесь БЫЛИ — недавно?

— Другие? — Она недоуменно подняла брови. — Здесь ваш друг — профессор Гальбштейн, но…

Хумени, больше не обращая на нее внимания, повернулся к своим людям.

— Мне здесь не нравится. Какое-то предчувствие. С тех пор как мы покинули Дженин, что-то произошло. Никаких постов на дорогах, никаких пограничных нарядов. Уж слишком все прошло гладко! Виттори, спустись-ка вниз и разыщи Гальбштейна. А вы, — он схватил мать Анну за руки и потряс ее, — отвечайте: у вас есть какие-нибудь средства связи с внешним миром? Радио? Телефон?

— Да как вы СМЕЕТЕ! — возмущенно воскликнула настоятельница, пытаясь вырваться. Карие глаза на ее оливкового цвета лице грозно сверкнули. — Вы с ума сошли!

— Телефон! — снова рявкнул Хумени. Его голос изменился и стал каким-то низким и гортанным. — Где он? Немедленно отведите меня к телефону!

— Он повернулся к остальным. — А вы берите этих троих, да смотрите, поосторожнее с ними! — Он снова схватил мать-настоятельницу за руку. — Ведите! — и почти потащил ее за собой по ступенькам.

Виттори бросился вперед, на ходу отгибая приклад своего короткоствольного автомата. Миновав группу из дюжины собравшихся под оливами крайне возмущенных монахинь, он скрылся под аркой. К тому моменту, когда Хумени и мать-настоятельница добрались до конца каменной лестницы, Виттори уже снова появился из-под арки с бородатым худощавым седым человеком лет примерно пятидесяти пяти. Это был отец Амиры.

Хумени кисло поприветствовал его коротким кивком и велел Виттори:

— А теперь займись поисками телефона или радио — и если найдешь — немедленно уничтожь! — После этого выкрикнул в сторону тревожно перешептывавшихся монахинь. — Эй, вы! Я вижу вас тут как раз двенадцать — совсем как тех несчастных апостолов с промытыми мозгами — ну-ка тихо! — Потом снова обратился к своим: — Заведите их внутрь и заприте. — Он подтолкнул мать Анну вслед за ними. — И эту старую корову тоже!

Он отдал еще несколько распоряжений; и, оставив троих «братьев» в креслах на колесах под оливами, бандиты бросились выполнять приказы. Только после этого чудовище обратило свое внимание на Амиру и ее отца, которые все еще обнимались и ласково похлопывали друг друга по спине. Трэйс сидел довольно близко от них и поэтому слышал, что сказал Хумени.

— Тем людям я плачу, то есть их услуги куплены, — негромко с угрозой в голосе пробулькал Хумени, — поэтому они будут делать то, что я им прикажу. С их стороны предательства я не опасаюсь. Но вот вас — отца и дочь — я вовлек в это дело насильственно. Я знаю, что вы боитесь и ненавидите меня, и знаю почему — потому что вам ИЗВЕСТНО, кто я! Так вот, учтите: если вы предприняли какие-нибудь шаги, которые могут помешать осуществлению моих планов, я позабочусь о том, чтобы вы умерли медленно и мучительно! Вам ясно? Вы все поняли? Отлично! Тогда помогите завезти внутрь моих сыновей.

В обители Трэйса и его «братьев» провезли по мощеным каменными плитами коридорам в расположенную со стороны фасада комнату и выкатили на нависавший над Галилейским морем балкон. Как только их оставили одних и дверь на балкон закрылась, Трэйс встал, доковылял до украшенного затейливой резьбой каменного парапета и, перегнувшись через него, заглянул вниз. Лучше бы он этого не делал! От открывшегося ему зрелища тут же закружилась голова. Под балконом не было ничего, кроме прозрачного воздуха, а далеко, далеко внизу виднелись острые скалы и вода.

Конечно, лазал Трэйс, как обезьяна, но вот летать, как муха, он точно не мог!

Если бы он даже и подумывал о побеге, то это место для него явно не подходило.

Затем он попробовал открыть прочную деревянную дверь, но обнаружил, что она заперта. После этого ничего не оставалось, как повнимательнее разглядеть двоих, сидящих в инвалидных креслах. Оба уже проснулись, но видно было, насколько им плохо. Выглядели «братья» так себе — конечно, учитывая, что они были сыновьями самого антихриста! Трэйс заговорил с одним из них, тот лишь тупо посмотрел на него, попытался что-то ответить, несколько раз издав нечто вроде хриплого карканья, и, наконец, выкашлял несколько слов по-турецки.

Трэйс еще несколько мгновений смотрел на него, пока не заметил, что взгляд его совершенно бессмыслен, разочарованно вздохнул и повернулся ко второму. Грек, очевидно, немного понимал по-английски. Знай Трэйс хоть несколько греческих слов, они вполне могли бы перекинуться парой фраз, но к сожалению, его познания в греческом были равны нулю.

Прошел час, потом второй — и наконец терпение Трэйса укоротилось до размеров запального шнура на фейерверке в день Порохового Заговора. Но по крайней мере он хоть немного размялся и в наконец стал чувствовать себя относительно сносно. Плоть его все еще была слаба — это верно — но сила воли стала практически прежней. Вернулся и гнев. А вместе с ними — и страх. Потому что по мере того, как солнце клонилось к горизонту и тени становились все длиннее, в воздухе тоже стало нарастать какое-то напряжение, какая-то странная неизвестность, от которой у Трэйса возникло ощущение, будто по всему его телу бегают ядовитые пауки.

Он снова приблизился к двери — вконец разъяренный и с занесенным кулаком — но тут дверь прямо перед его носом распахнулась, да так резко, что он даже не успел в нее ударить. Перед ним стоял Хумени. Он взглянул на отведенный для удара крепко сжатый кулак Трэйса — и его полускрытое капюшоном лицо искривилось, а глаза запылали как угли. В этот момент далеко на западе тучи вдруг закрыли солнце и балкон погрузился в тень…

Стоя лицом к лицу с чудовищем, Трэйс вдруг испытал острейшее желание расправиться с ним. Но с таким же успехом можно было плюнуть на солнце, чтобы погасить его или пытаться резать алмаз школьным ластиком. Хотя он и сознавал это, ему все равно ужасно хотелось заехать кулаком в лицо Хумени и размозжить его прогнивший нос. Да, он ХОТЕЛ этого — но горящие глаза под капюшоном парализовали его, лишив возможности шевелиться.

Затем Хумени вытянул руку, сжал кулак Трэйса длинными костлявыми пальцами и опустил его вниз. Трэйс почувствовал в этих пальцах ужасающую силу: наверняка Хумени при желании легко мог бы оторвать ему руки и ноги. Или приказать своим подручным, чтобы его разнесли на куски.

Хумени сделал шаг вперед — на просторный балкон — и Трэйс посторонился, пропуская его. Чудовище повернулось к нему спиной, закрыло за собой дверь, а потом , прежде чем снова взглянуть на Трэйса, еще несколько мгновений постояло отвернувшись.

— Ты продолжаешь удивлять меня, — продребезжал он. — Твой гнев необычайно силен. Но почему?

— Из-за моей матери! — огрызнулся Трэйс. Слова эти вырвались помимо его воли — как железные опилки, притянутые с его языка мощным магнитом. Конечно же, виноват в этом был гипнотический взгляд Хумени. Трэйс заставил себя отвести глаза.

— Ты правильно делаешь, что не смотришь мне в глаза, — сказал Хумени. —

Я мог бы расценить это как вызов и через глаза заглянуть тебе в мозг и прочитать все твои скрытые там мысли. Да, и вполне возможно, что прочитав их, я бы очень рассердился, а в гневе мог бы ослепить тебя или просто ради собственного удовольствия превратить в слюнявого идиота. Понимаешь? Поэтому ты прав, избегая моих глаз. Они ведь много чего навидались за две тысячи лет.

Трэйс по-прежнему молчал и, немного выждав, Хумени продолжал:

— Итак, значит, ты говоришь, что ненавидишь меня из-за своей матери — но ведь я оказал ей огромную честь, излив в нее свое семя. Изгнание сатаны было вызвано его ослепительной красотой и могуществом — настолько они всех удивиляли! Ты должен почитать за честь иметь такого отца как я, а вместо этого ты отвечаешь мне гневом и ненавистью.

Трэйс хотел было крикнуть, что он вовсе не сын Хумени — но это означало бы все погубить. Это нужно сделать в Хоразине — вернее, только и МОЖНО было сделать в Хоразине. И теперь Трэйс уже хотел стать участником предстоящих событий. Поэтому он не смог удержаться от усмешки, мельком взглянул на Хумени и снова отвел глаза.

— За честь? Если вы действительно тот, кем вас считают, кто же может почитать за честь иметь такого отца?

— Считают? — в устах Хумени это слово показалось острым как бритва.

Трэйс лихорадочно размышлял.

— Каструни говорил, что вы лишь наполовину человек, а наполовину животное.

— Каструни? — Хумени схватил Трэйса за плечи и силой развернул его лицом к себе. — В таком случае ваш разговор с ним был довольно продолжительным. Интересно, и что же еще рассказал тебе этот грек?

— Он явился… — Трэйс по-прежнему старался избегать его взгляда, — … чтобы убить меня, — солгал он. — Но не смог. Увидев перед собой самого обычного человека, а вовсе не чудовище, как он предполагал, Каструни не смог исполнить того, что вознамерился сделать. И вместо того, чтобы убить, он предупредил меня. Сказал, что вы мой отец, настоящее воплощение зла, и что он, если сможет, обязательно уничтожит вас.

Хумени кивнул.

— Да, он проявил слабость. И только благодаря ТЕБЕ. Ему так хотелось привлечь тебя на свою сторону, что мне удалось застичь врасплох и в конце концов убить его. Должен поблагодарить тебя за это.

— Я видел, как вы убили его, — отозвался Трэйс. — Но это была чистая смерть. А ведь смерть этих двоих такой не будет, верно? Да и моя тоже.

Хумени переключил свое внимание на других своих сыновей, и Трэйс был рад хоть ненадолго оторваться от его горящих глаз.

— Эти двое, — сказало чудовище, — всего-навсего пища. Топливо, которое даст мне возможность прожить следующую жизнь. А вот ты… кто знает, что ждет впереди? И ты сейчас скорее всего думаешь: "Верно! Но и тебя кое-что поджидает впереди! ", да? Неужели ты считаешь, что мне неизвестно, какие козни они против меня строят? Известно! Но неужели ты думаешь, что все они — все эти твои «друзья» — Гоковски, Гальбштейны и иже с ними — представляют, с чем имеют дело? Им только это КАЖЕТСЯ… Я презираю их, и отец МОЙ не простит этих глупцов, хотя они просто не ведают, что творят!

— Ваш отец — дьявол! — взорвался Трэйс. — А слова ваши — чистое богохульство. Теперь мне понятно, что значит это слово. Я никогда не был набожным человеком, но теперь стал им. Если раньше вы еще могли вводить меня в заблуждение, то теперь я стал верующим, и вы потеряли меня.

Хумени рассмеялся и смех этот был подобен льду, крошащемуся на чувствительных к холоду зубах.

— Что? Потерял тебя? Глупец! Как же ты можешь по-настоящему поверить в моего отца, не уверовав сначала в Него? Нет, я вовсе не потерял тебя, Чарльз, напротив — я обрел тебя!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Трэйс открыл было рот, но не смог произнести ни слова.

— Я… — наконец выдавил он, — … я…

— Ничто на свете не является тем, чем кажется, сын мой, — снова рассмеялся Хумени. — Ты говоришь о победах и поражениях, но, когда колесо вращает сам сатана, выпадает только «зеро»! Помни об одном: ничто не является тем, чем кажется. Выиграть — это обрести все, что презираешь, а проиграть означает лишиться всего, что тебе дорого. И как же в таком случае можно выиграть? Неплохая загадка, а? Есть над чем поразмыслить. Но, прежде чем попытаться измерить всю ее глубину, ты должен осознать мою силу!

Он сбросил свое одеяние и предстал обнаженным… И если у Трэйса до этого оставалась хоть тень сомнения, она тут же развеялась, как пламя задутой ветром свечи. Перед ним был сатир. Наконец Пан усмехнулся, лицо его озарилось лукавой улыбкой, затем он протянул руку и привлек Трэйса к себе.

— Так значит Каструни назвал меня лишь наполовину человеком, да? — Его голос булькал как кипящая смола. — Знай же — он ошибался. Во мне вообще нет НИЧЕГО человеческого, Чарльз! Ты должен наконец уяснить, что присущий тебе образ, и мне самому и всем мне подобным просто мерзок! Ведь ты создан по отвратительному подобию моего Извечного Врага. А то, что ты сейчас видишь перед собой, это… ЭТО — настоящая красота. Взгляни на меня.

Разве ты не чувствуешь, как она слепит тебя? Что, ты испытываешь отвращение?

Поначалу я тоже испытывал его — но теперь ощущаю лишь могущество!

Трэйс боролся с собой, яростно сопротивлялся и, наконец, победил. Он отвернулся. Очевидно удивленный этим, Хумени опустил руки.

— Как? Ты отвергаешь меня? Ты осмеливаешься считать меня ниже себя? Но я никому не позволю так пренебрежительно к себе относиться. — Он, ковыляя на омерзительных ослиных ногах, приблизился к ‘’братьям’’ и распахнул надетые на них халаты. — Смотри, видишь знаки?

Правая нога грека от бедра до лодыжки поросла грубой черной шерстью, а у турка слева из подмышки торчала женская грудь с большим соском.

Трэйс вздрогнул и отшатнулся, но Хумени, заметив это лишь разразился хохотом.

— Да, это тоже знаки, отметины дьявола — но истинный знак носишь именно ты, Чарльз!

В этот момент левую ногу Трэйса вдруг пронзила острая боль. Он вскрикнул, пошатнулся и оперся рукой на стену, чтобы не упасть. И сразу понял, что боль эта на него наслана, что Хумени захватил контроль над ним именно тогда, когда он уже был уверен, что победил.

— Ну как, чувствуешь мою власть? — насмехалось над ним чудовище. — Или по-прежнему считаешь, что меня можно одолеть? Тогда позволь я тебе покажу еще кое-что. Ну-ка, сын мой — на парапет!

Трэйс потряс головой и попытался было отдать своему телу приказ не шевелиться. Но тут его прошиб обильный пот, а тело отказалось подчиняться! Он взобрался на узкий каменный парапет, сначала встав на него коленями, а потом медленно выпрямился во весь рост. Его правая нога твердо упиралась в камень, зато левая ужасно дрожала. Теперь он стоял в нескольких дюймах от бездны и, осознав это, в страхе покачнулся.

— Нагнись, — велело чудовище, — и посмотри вниз!

Трэйс попытался было отрицательно покачать головой, но власть Хумени над его телом уже стала абсолютной. Внутренне он отчаянно вопил "Нет! Нет! ", но тело его тем не менее упорно наклонялось вперед. Далеко внизу сверкала водная гладь, а невидимое притяжение как будто все больше и больше негодовало на вызывающее положение тела Трэйса.

— Еще! — рявкнул Хумени.

Трэйс склонился над бездной еще ниже… и почувствовал, что начинает падать в нее! Хумени поймал его за левую руку, оттянул назад, покачал его как маятник из стороны в сторону, наконец развернул к себе лицом, и тут у Трэйса подкосились ноги. Он мешком повалился с парапета на каменные плиты балкона, разрыдался и даже обмочился от пережитого ужаса.

Хумени снова оделся, накинул капюшон и направился к выходу. Уже в дверях он остановился и ткнул в Трэйса пальцем.

— Будешь теперь противиться мне! Лежи здесь в собственной моче и спи. А вечером мы посмотрим и увидим то, что увидим.

И снова Трэйсу не оставалось ничего иного, как подчиниться ему…

Сознание вернулось к нему вместе с поднимавшейся от воды вечерней прохладой, когда небо стало темнеть, и на нем начали появляться призрачные, подмигивавшие, как белые светлячки, звезды. Разбудили его торопливые шаги по каменным плитам и стук в дверь. Обитель стала оживать; Хумени со своими людьми снова принялся готовиться к отъезду.

Последним по ступеням на площадку, где в свете первых звезд стояли машины, поднялся сам Хумени следом за тремя спотыкавшимися зомби, которых он называл своими сыновьями. Ужасающая сила чудовища заставила их встать и пойти, хотя Трэйс отлично знал, что только один из них — а именно он сам — был вообще способен ходить. Но несмотря на неуверенную как у вдрызг пьяных людей походку, его «братья» ухитрились подняться по пологим ступенькам на площадку, где им и Трэйсу помогли залезть в лендровер.

Следом за ними туда же забралась Амира; она села, тесно прижавшись к Трэйсу.

За рулем был Деккер, а Хумени занял место рядом с ним, чтобы показывать дорогу — поскольку никто, кроме него, не знал, куда ехать. Второй лендровер вел профессор Гальбштейн, вместе с ним ехали Габелла и Виттори. Скорую помощь бросили возле обители.

Внизу же, стоя среди небольшого оазиса зелени, окружавшего вход в обитель Роско и Лэнсинг наблюдали за габаритными огнями двух машин до тех пор пока они не скрылись из виду, затем вернулись в здание. С их точки зрения работа была закончена, и теперь оставалось только ждать. Но это только они так думали.

Запертая в спальне настоятельница догадалась, что Хумени уехал. Тут же из-под отодвинутой каменной плиты в полу появилась пара вооруженных людей в форме. Израильские солдаты, закаленные в боях ветераны многих кампаний, они несколько мгновений разминали затекшие руки и ноги, затем бесшумно изготовили к бою свои автоматы и подкрались к запертой двери.

Снаружи в коридоре Роско и Лэнсинг уселись за небольшой деревянный столик и занялись игрой в покер. Через некоторое время из спальни послышались удары в дверь, и мать-настоятельница резким голосом потребовала, чтобы они отперли замок.

— Здесь нет… УДОБСТВ! — возмущенно заявила она. — А нам просто необходимо отправить естественные потребности.

Роско скривившись, встал, взял автомат, который оставил им Виттори, и подошел к двери.

— Неужели они только и делают что ноют, молятся и мочатся? — спросил он у Лэнсинга, поворачивая ключ. — Ноют, молятся и мочатся?

В этот момент дверь распахнулась от удара, и он увидел перед собой двух израильтян с автоматами наизготовку. Роско побледнел как полотно и замер, ошарашено выпучив глаза.

— Черт! — наконец спохватился он и начал поднимать свой автомат. Но времени нажать на спуск у него уже не осталось. Оба израильтянина одновременно открыли огонь, оглушительные очереди приподняли Роско и, как тряпичную куклу, отшвырнули на противоположную стену. Лэнсинг тоже оказался на линии огня. Поток раскаленного свинца настиг его, когда он еще только приподнимался со стула, изрешетил его и отшвырнул обагренный кровью труп в дальний конец коридора.

В коридоре еще некоторое время висел сизый дым и сильно воняло порохом. Старший вытянул антенну своего уоки-токи и кратко и четко доложил о выполнении задачи.

После этого на высотах вокруг Хоразина начали тушить сигареты, и молчаливые наблюдатели снова исчезли в тенях скал и развалинах, еще раз были проверены маскировочные сети, скрывавшие военные машины и станковые пулеметы на турелях, а взвод бойцов спецназа замер в полной боевой готовности. Ночь становилась все темнее, а на востоке редкие облака начали собираться в зловещие грозовые тучи…

С подветренной стороны от скалы с куполообразной верхушкой к северо-востоку от Хоразина в густой тени безмолвно стояли лендроверы Хумени. Затем, когда до полуночи остался час, по сигналу Хумени их моторы, закашляв, ожили, зажглись маскировочные фары и были преодолены последние полмили пути по взрытой кочками земле, через развалины многовековой давности. Наконец машины подъехали к секретному месту.

Трэйс бросил взгляд в окно и сразу узнал этот пейзаж: его нарисовал в своем рассказе Димитриос Каструни, и он помнил его до мельчайших подробностей.

Очень давно здесь было большое селение или город. До сих пор еще видны были фундаменты многих домов, а кое-где из каменистой земли торчали остатки невысоких полуобвалившихся стен. А вот и высохший колодец посреди призрачной, освещенной звездами площади, о котором упоминал Каструни, а рядом с ним ствол огромной оливы, медленно превращавшийся в камень уже многие сотни лет. Совсем неподалеку, там, где виднелся проход между утесами, очевидно промытый водами какой-то древней реки, за V-образной расщелиной серебрилось под луной и звездами Галилейское море. Место было волшебным, таинственным и тем не менее казалось зловещим. Особенно потому, что Трэйс знал, где находится.

Хумени, трое бандитов, Амира и ее отец стояли возле машины, в которой находились Трэйс и его «братья». И только когда чудовище принялось отдавать распоряжения, Трэйс — а возможно и остальные — впервые обратили внимание на то, как быстро он ДРЯХЛЕЕТ, как ускоряется его физический и, возможно, умственный распад, разъедая Хумени словно какая-то чудовищная гниль.

Слова вырывались из его съеживавшегося тела подобно выбросам зловонного газа из болотной трясины.

— Сначала мы откроем вход. Деккер, мне может потребоваться ваше огромное тело, ваш значительный вес — поэтому отправитесь вниз со мной и моей троицей. Виттори: ты тоже будешь сопровождать нас. Габелла: ты оставайся здесь наверху и будешь сторожить остальных. Особенно внимательно следи за этими двоими: за отцом и дочерью. Глаз с них не спускай! Видишь ли, они приготовили для нас небольшую западню — сущая безделица, с которой я разберусь позже!

— Западню? — Деккер начал нервно озираться в темноте. — Лично я что-то не вижу никакой западни. А почему вы говорите «вниз»? Куда это — вниз?

— Я же сказал — в раскоп, — недобро усмехнулся Хумени. — Принесите-ка лучше цепь из машины, и я вам покажу.

Пока Деккер ходил за цепью, Хумени проковылял к ровной площадке в центре образованного четырьмя большими валунами квадрата.

— Габелла, Виттори! — позвал он. — Быстро несите лопаты и начинайте копать.

Бандиты сделали, что им было велено, лишь Габелла буркнул:

— Не припомню, чтобы нам платили за раскопки.

Хумени определенно стал меньше ростом — его одеяние теперь волочилось по земле, а капюшон почти полностью закрыл голову и лицо. Он как будто проваливался в самого себя, и годы начали наверстывать упущенное — быстрый распад, свидетельствовавший о том, что время обновления все ближе и ближе — но в голосе еще чувствовалась сила, а в черном сердце — глубокое презрение, когда он ответил:

— Платили? Могу сказать вам, мистер Габелла: вы просто НЕ ПОВЕРИТЕ, каково будет вознаграждение за эту работу!

Он нагнулся, поднял старую кривую палку, медленно выпрямился и оперся на нее как на костыль, а два мафиози тем временем продолжали копать. Две сверкающие красные точки, глаза чудовища, из — под капюшона жадно следили за каждым откидываемым в сторону комком земли.

Тем временем с востока медленно наползали грозовые, затмевавшие звезды тучи, ночь становилась все непрогляднее. Стало не по сезону прохладно; над каменистыми холмами задул ветер, его завывания разносились среди развалин.

— Довольно! — через некоторое время сказал Хумени сдавленным от напряжения голосом. — Хватит! — Ворчащая, недовольная парочка бандитов побросала лопаты и отступила в сторону.

В вырытой ими яме глубиной дюймов двенадцать стали заметны очертания плиты со вделанным в нее рыжим от ржавчины железным кольцом.

— Берите цепь, — скомандовало чудовище. — Пропустите ее сквозь кольцо и привяжите к лендроверу. Виттори — быстро за руль и будь готов сдавать назад.

Через несколько мгновений плита была поставлена вертикально, и под ней открылось зияющее черное отверстие. Хумени, опираясь на свой импровизированный костыль, доковылял до второго лендровера. Он заглянул в обтянутый тентом кузов, и Трэйс постарался не встретиться с ним взглядом.

— Вы, трое, вылезайте, — прохрипело чудовище. Его взгляд и голос буквально завораживали. — Вылезайте и следуйте за мной навстречу своей судьбе.

Но дело зашло уже настолько далеко, насколько мог позволить себе Трэйс. Он не знал, что ждет его там в этой черной дыре и не собирался это выяснять.

Каструни там не был и Трэйс тоже спускаться не собирался, если, конечно, это хоть в какой-то степени от него зависело. Какой бы план ни разработали Гальбштейны, какую бы «западню» они не устроили Хумени и его подручным, сейчас самое время захлопывать ее — до того, как начнется что-то ужасное.

А если нет… тогда Трэйсу придется действовать на свой страх и риск.

С момента отъезда из обители он ни секунды не лежал спокойно. Он разминал руки и ноги — особенно левую ногу — и все тело, насколько это было возможно.

Но, что еще более важно, он разминал и свой мозг. Вполне вероятно, всего один, даже несильный толчок мог бы сейчас сбить его с ног. Но умственно он был на сто процентов готов ко всему. И не зря, поскольку именно здесь — здесь и сейчас — решится, жить Чарли Трэйсу дальше, или нет.

Он вместе с остальными вылез из лендровера, подделываясь под спотыкавшуюся неуверенную походку «братьев», когда они следом за Хумени потащились к темному отверстию у основания поднятой плиты. Там чудовище остановилось и оглянулось на остальных. И пока Трэйс отчаянно пытался решить, что же делать дальше, Хумени обратился к ним:

— Эй, вы, — каркнул он, — слушайте внимательно. До полуночи еще полчаса.

Сейчас я спущусь вниз и пробуду там — а потом вернусь. Тогда вы узнаете и о вознаграждении за сегодняшнюю ночную работу. Мистер Габелла, вы останетесь здесь и будете следить за порядком, как вам было велено, поскольку эти двое исключительно хитры. Надеюсь, вы в состоянии защитить себя, если они вздумают напасть на вас?

Габелла пожал плечами.

— Кто? Этот старикан и девка? Нет вопросов. Но на случай, если они все же собираются попробовать… — Послышался резкий щелчок — и в руке Габеллы появился пружинный нож с шестидюймовым лезвием. Уродливое оружие, казалось, выросло из его руки — очевидно, он умел с ним обращаться.

— Отлично! — одобрительно кивнул Хумени. Затем он взглянул на Амиру и ее отца и сделал неуверенный шаг по направлению к ним. Из складок его одеяния указующий перст уткнулся в их сторону. — Ну что, отец и дочь — вы два сапога пара. Неужели вы думали, что вам удастся обмануть меня? Или, что еще глупее, напугать? А уж ваша так называемая «западня» — вовсе глупость, которой нет равных!

— Я… то есть, мы, не понимаем о чем вы… — начала было Амира высоким от страха голосом.

— Еще как понимаете! — набросилось на нее чудовище, внезапно придя в ярость. — ОТЛИЧНО ПОНИМАЕТЕ!

Амира рухнула на руки отцу, по-видимому отброшенная одной лишь силой слов. Хумени лишь фыркнул по-звериному, и следующая фраза адресовалась уже всем присутствующим:

— Все ДОЛЖНЫ подчиняться мне беспрекословно — сегодня, сейчас и всегда — воля моего отца будет исполнена во что бы то ни стало! Знайте: что бы вы ни услышали, ни увидели и ни ощутили в следующие полчаса, будет исходить от меня. Габелла, возможно, ты увидишь то, что тебя напугает — да, даже тебя. Но ты должен оставаться на месте, стеречь и ждать. — Он обратил горящий взгляд на темные холмы за развалинами. — К сожалению, здесь есть те, кто собирается помешать мне, кто накинется на вас, подобно шакалам, когда я спущусь вниз и не смогу помочь. Но я видел их, и видел их посланец моего отца на этой земле — Демогоргон!

Демогоргон… Это имя вдруг ударило Трэйса как электрический разряд. Оно все подтверждало, все сводило воедино. Так значит это происходит с ним на самом деле и должно начаться прямо сейчас!

Под нижней границей кипящих прямо над ними туч вдруг угрожающе сверкнула белая молния. Молния, оглушительный треск которой был отчетливо слышен, хотя грома за ней и не последовало. Хумени задрал голову вверх, и капюшон с его головы упал. Он рассмеялся, и его изможденное лицо, освещаемое мелькавшими среди туч вспышками, казалось, впитывало их энергию. Теперь его голос окреп и превратился в какое-то чудовищное басовитое карканье.

— ОТЕЦ, Я ЧУВСТВУЮ ТВОЕ ПРИСУТСТВИЕ В НЕБЕСАХ, ГДЕ ТЫ ОБИТАЕШЬ. И Я ЗНАЮ, ЧТО СЕЙЧАС ТЫ ЗРИШЬ НА МЕНЯ ГЛАЗАМИ ДЕМОГОРГОНА! ДА БУДЕТ ТАК! СНОВА НАСТАЛО ВРЕМЯ СПУСКАТЬСЯ ПОД ЗЕМЛЮ, ЧТОБЫ СНОВА ВОССТАТЬ И ИСПОЛНЯТЬ ТВОЮ ВОЛЮ ОБНОВЛЕННЫМ И ПОЛНЫМ СИЛ.

БЫТЬ ПО СЕМУ! ВОТ ТОЛЬКО МЫ ЗДЕСЬ НЕ ОДНИ. МЕНЯ ОКРУЖАЮТ ТЕ, КТО ХОТЕЛ БЫ ПОВРЕДИТЬ МНЕ, А ЧЕРЕЗ МЕНЯ И ТЕБЕ! Я ХРАНИЛ ВЕРНОСТЬ ТЕБЕ НА ПРОТЯЖЕНИИ ДВУХ ТЫСЯЧ ЛЕТ, А СЕЙЧАС ПРОШУ ТВОЕЙ ПОМОЩИ.

ИСПОЛЬЗУЙ СВОЕ АДСКОЕ ПЛАМЯ, ПОЗВОЛЬ ДЕМОГОРГОНУ ДОХНУТЬ ИМ НА МОИХ НЕДРУГОВ!

— Нет! — закричал вдруг профессор Гальбштейн. Он вытащил откуда-то тонкий как карандаш фонарик, опустился на одно колено и отчаянно замигал им в сторону холмов, очевидно подавая какой-то условный сигнал.

— Отец! — взвизгнула Амира, падая на землю рядом с ним. — Отец, мы же на линии огня! — Но она тоже понимала, что это необходимо.

Виттори стоял к старику ближе всех и отреагировал первым. Он молниеносно шагнул вперед и рубанул его ребром ладони по горлу — но сигнал Гальбштейна уже был замечен. С вершин холмов из-под нависших туч протянулись яркие трассы. Они буквально на какие-то доли секунды опередили грохот выпустивших их пулеметов. Горячий свинец обрушился на развалины чуть позади группы Хумени, а потом — по мере того как стрелки корректировали огонь — смертоносный шквал стал подползать ближе.

Трэйс тут же распластался на земле. Деккер, Габелла и Виттори тоже. Два зомби, которых Хумени называл своими сыновьями, начали дергаться из стороны в сторону, совершенно беспомощные, сам же Хумени воздел к небу костлявые руки и разразился хохотом, совершенно не обращая внимания на приближавшиеся смертоносные струи огня. А тем временем вверху над его головой молнии стали еще ярче, образовав настоящую паутину белого света, сосредоточились в ее центре и — обрушились вниз!

Трэйс уже видел нечто подобное и знал, чего следует ожидать. Одно… два… три… четыре… пять… ослепительных лезвий молнии вырвались из живого смерча Демогоргона и обрушились вниз. И в этот момент, когда небо стало светлым, как днем, Трэйсу показалось, что он видит в крутящихся тучах огромную рогатую голову, страшное лицо, из глаз которого изливаются потоки разящей энергии. И тут же пулеметный огонь с холмов прекратился, щелчки пуль вокруг стихли, и воцарилась тишина. Пять похожих на залпы ударов молний — пять оглушительных взрывов — и к небу из-за высоких холмов поднялись пять грибов огня и дыма. Какое-то мгновение на этих, кажущихся такими близкими, склонах мелькало несколько фигурок — живые факелы, отчаянно вопившие в предсмертной агонии. Воздух снова сотрясли взрывы, скалы и небо побагровели от света погребальных костров взвода лучших израильских солдат.

После этого… мелькание вспышек в тучах понемногу успокоилось.

— Время уходит, — сказал Хумени. Сейчас его голос напоминал довольное урчание насытившегося зверя. — Деккер, возьмите фонарик этого старого идиота и ступайте вперед.

Но Деккеру уже явно расхотелось спускаться вниз. Он достаточно хорошо разбирался во всем противоестественном, но вот в сверхъестественном.. ? Поднявшись с земли и пытаясь отряхнуться дрожавшими руками, толстяк пробормотал:

— Я? Туда — вниз? Может быть, Лу хочет…

— Деккер, — резко перебил его рокочущий голос Хумени. — Мне еще раз обратиться к небу? И назвать молниям, которыми я повелеваю, ваше имя?

— Нет-нет! — Деккер поспешно поднял руки. Он, спотыкаясь, направился туда, где Амира пыталась привести в чувство своего отца, нагнулся и, подняв с земли фонарик, проверил — работает ли он. — О'кей, — сказал он, стараясь скрыть дрожь в голосе. — О'кей, можно идти.

Когда Деккер начал спускаться по каменным ступеням вниз, Хумени повернулся к своим подопечным. Ему достаточно было лишь сделать им знак рукой — и «братья» Трэйса покорно последовали за толстяком. Среди них шел Виттори, а потом настала очередь Трэйса. Он сделал вид, что тоже направляется к отверстию — но в самый последний момент схватил Хумени за иссохшую руку и толкнул его в зияющую дыру.

Чудовище потеряло равновесие, несколько мгновений отчаянно размахивало руками и наконец все же упало вниз. Но в падении ему удалось раскинуть руки в стороны и зацепиться ими за края отверстия, а потом на ощупь найти под собой невидимые в темноте ступеньки. Его руки вполне могли бы сломаться при этом, однако не сломались. Хумени наконец твердо встал на ноги, взглянул на Трэйса и указал на него трясущейся рукой.

— Ты… — прошипел он, видимо не в состоянии подыскать слов для выражения охватившей его ярости. — ТЫ..!

За спиной Трэйс вдруг услышал громкий металлический щелчок — нож Лу Габеллы!

Затем… сразу несколько событий, причем одновременно:

Трэйс обернулся. Габелла был уже почти прямо перед ним — и в руке его в свете далеких пожаров сверкало лезвие ножа…

— Нет! — как-то пугающе пронзительно заверещал Хумени. — Не трогай его! Он нужен мне живым!

Но грозная фигура Габеллы все приближалась, и тут из развалин Хоразина вдруг появились две тени, вскоре принявшие очертания людей. Невероятно знакомых людей.

— Враги! — прохрипел Хумени.

Снизу донеслись приглушенные невразумительные вопросы: это Деккер и Виттори начинали паниковать.

— Тихо! — рявкнул им Хумени. — Спускайтесь вниз и ждите!

Габелла наконец отвернулся от Трэйса и уставился на новоприбывших. Одетые во все черное и с укрытыми лицами, они остановились — но лишь на мгновение. Затем один из них шагнул вперед, сорвал с лица шарф, и стало видно его лицо. Хумени схватил факел, торчавший возле крышки-плиты, полетели искры из-под колесика зажигаемой трясущейся костлявой рукой зажигалки. Наконец старые пропитанные смолой тряпки загорелись, и пламя тут же разогнало тени. Хумени поднял факел над головой, пристально взглянул на человека, который уже подошел к Габелле вплотную — и его глаза чуть не вылезли из орбит.

— Каструни! — прокаркал он.

Габелла бросился вперед, лезвие его ножа описало сверкающую дугу. Но в том, что касалось ножей, Каструни был явно не новичком. И теперь в свете факела Хумени блистали уже два остро отточенных лезвия.

Грек парировал выпад Габеллы, пошел с ним на сближение, затем молниеносно нанес удар снизу вверх. Нож вошел Габелле в сердце, но Каструни для верности еще немного провернул его в ране, и только потом резко выдернул. Габелла рухнул сначала на колени, после этого — лицом вниз, и жизнь покинула его тело вместе с долгим "Аааааххх! ".

Хумени снова попытался получить поддержку от мелькавших в тучах молний. Он воздел руки к небесам и вскричал:

— Отец, я в опасности. Враги окружили меня! Позволь же Демогоргону…

Каструни размахнулся и метнул нож. Лезвие сверкнуло в воздухе и вонзилось в правое плечо чудовища чуть пониже ключицы. В этом месте у Хумени был старый шрам — след ранения, которое он очень хорошо запомнил и знал, что Каструни выбрал это место не случайно. Он дернулся, гортанно вскрикнул, схватился за торчавший из плеча нож и вырвал его. Но Каструни на этом не закончил. В его руке появился второй нож, он снова замахнулся и метнул его что было сил. На сей раз нож был нацелен прямо в сердце чудовища.

Хумени успел прикрыть грудь обеими руками и пригнуться. Нож пробил обе его ладони, скрепив их вместе, но грудь едва оцарапал. Хрипло визжа, чудовище разъединило руки, и нож с лязгом упал на каменистую землю. Затем Хумени покачиваясь, отступил назад, снова схватил выроненный им было факел, и, справившись с болью, опять обратил свое иссохшее лицо к кипящему небу.

— Демогоргон, — воззвал он, — сторожи их как следует. Пусть остаются здесь до моего возвращения. — Под конец — когда он уже исчез во тьме отверстия — голос его донесся с новой силой: — ПОСКОЛЬКУ ОНИ ЗАСЛУЖИЛИ ПРАВО ИСПЫТАТЬ МУКИ, С КОТОРЫМИ НИЧТО НЕ СРАВНИТСЯ!

Трэйс взглянул на небо и увидел, что там, как и до этого, начинает образовываться паутина белых молний. К нему наконец вернулся голос, и он воскликнул:

— Давайте спустимся вслед за ним — пока не поздно!

— Нет! — возразил знакомый голос. Второй незнакомец тоже скинул с лица шарф: Сол Гоковски. — Нет, Чарли, — повторил он, подходя ближе. — Пусть себе идет. Уверяю тебя — обратно он уже не выйдет. Мы планировали этот момент заранее и… — Но договорить он не успел.

Вверху копилась колоссальная энергия. Волосы на головах мужчин и девушки встали дыбом и начали потрескивать от статического электричества. Все небо теперь было пронизано пульсирующими жилами голубоватого света и на них быстро опускалась мерцающая сеть, сотканная из сверкающих нитей живой энергии.

Через какое-то мгновение они оказались полностью окружены куполом пульсирующего голубого огня.

Затем сеть начала стягиваться, и, когда круг сузился до диаметра менее чем в сотню футов, по сторонам ловушки в землю начали с треском бить разряды, предупреждая о смерти, грозящей всякому, кто попытается бежать.

Отец Амиры наконец пришел в сознание и быстро оценил ситуацию.

— Сол! — закричал он. — Вторая плита! Если эта штука стянется сильнее, мы не сможем ее одолеть!

Гоковски набрал полную грудь воздуха и сказал:

— Тогда помогайте мне. Ты, Димитриос, тоже. — И он начал нараспев произносить те самые непонятные слова со второй Хоразинской плиты, то самое, изгоняющее злые силы заклинание, которое Трэйс слышал еще в монастыре на Карпатосе. Гальбштейн и Каструни тут же подхватили, и когда их голоса присоединились к голосу Гоковски, шатер электрической энергии запульсировал, и по нему побежали яростные красные сполохи. Треск разрядов стал еще громче, а свет вспыхнул ярче — зло подпитывало себя, высасывая энергию из клубящихся туч, удваивая свою силу, чтобы устоять против жалких созданий, попавших в ловушку. И после совсем недолгой паузы круг снова начал сужаться.

— Мы проигрываем! — Голос Гоковски был хрипл. Сеть Демогоргона продолжала стягиваться, и он бросился к тому месту, где невысокая полуразрушенная стена отбрасывала темные тени. Завеса энергии была уже почти над самой стеной — как раз в этот момент Гоковски добежал до нее. Потом…

Гоковски вскинул руку, как будто пытаясь защититься … Его рука на мгновение коснулась пульсирующих нитей, он тут же отлетел назад и распростерся на земле.

Но в то же самое время завеса начала колебаться, и ее находившиеся в постоянном движении голубоватые прожилки вдруг пронзили уже золотистые, а не красные нити. Волны золотого света двинулись вперед, огибая остатки стены и то место, где стоял Каструни — место, где он спрятал вторую Хоразинскую плиту!

А затем, внезапно ослабнув, сеть Демогоргона начала нехотя отползать назад, задрожала и наконец снова выровнялась. Прожилок золотистого цвета становилось все меньше и меньше и наконец они окончательно исчезли. Завеса по-прежнему угрожала им — неземное сияние, локализованное в дьявольской энергетической клетке — но мощь находившейся в земле плиты удерживала ее на расстоянии и не позволяла подползти ближе.

Димитриос Каструни подбежал к Гоковски и опустился рядом с ним на колени. Тот медленно сел, принялся растирать плечо и руку, лицо его исказилось от боли.

— Она здесь, — указал он на кучу песка и камней у основания древней стены. — Я закопал плиту здесь. А теперь помогите мне поднять ее. Чудовище там внизу думает, что поймало нас, но на самом деле это мы поймали его!

Они начали разбрасывать песок руками, и профессор Гальбштейн тут же бросился им на подмогу. Амира же поспешила к Трэйсу. Потому что в самый разгар заклинания, Трэйс все же не выдержал и рухнул на землю недалеко от входа в подземелье. Девушка оттащила его подальше и несколько раз несильно шлепнула по щекам. Наконец он пришел в себя и тут же попытался подняться на ноги.

— Лучше полежи спокойно, Чарли, — сказала она. — Хотя бы чуть-чуть. Пока ничего не должно случиться — во всяком случае до полуночи.

Трэйс взглянул туда, где у подножия стены лихорадочно трудились трое мужчин.

— Я должен им помочь, — пробормотал он.

Невзирая на протесты Амиры, Трэйс встал, с трудом доковылял до них и принялся помогать. Очень скоро их труды увенчались успехом: стала видна каменная продолговатая плита толщиной в пять дюймов, длиной почти три фута и восемнадцати дюймов шириной. Вся она была испещрена глубоко вырезанными странными значками: заклинанием, изгонявшим злые силы.

Пальцы Трэйса коснулись плиты, и он тут же почувствовал покалывание, его голова закружилась. Наверное, такое же чувство испытывает космонавт, когда он, покинув корабль и крутясь в невесомости, видит, как вокруг него быстро вращается звездный свод, — свое полное ничтожество в присутствии до этого казавшихся совершенно невероятными сверхъестественных сил и понятий — в которые теперь он просто не мог не уверовать.

— С вами все в порядке? — На него внимательно смотрел Сол Гоковски.

— Нет, — ответил Трэйс, — мне паршиво — хуже некуда. А чего еще ожидать? Мне плохо от недоедания, от последствий инъекций наркотиков и неподвижности, от этой проклятой электрической ШТУКИ, которая сторожит нас. А еще — страх!

— Эта «проклятая электрическая штука» — демон, — вмешался Каструни, поднимаясь на ноги. — Я знаю, так как уже встречался с ним раньше — причем трижды. Это Демогоргон, призванный антихристом Хумени. Он — посланец его отца здесь, на земле. Сторожевой пес сатаны. И пес свирепый! Если мы уничтожим Хумени, то он уберется восвояси. Сейчас мы и попытаемся поймать его в ловушку там, внизу, при помощи плиты. Для этого нам нужно уложить плиту над входом в подземелье.

— Лендровер, — кивнул в сторону машин Гальбштейн. — Лендровер и цепь.

Хумени придумал правильно: и я именно так вытащил плиту оттуда: установил лебедку на скале и вытянул камень в естественное окно, а потом поднял на вершину при помощи лендровера.

— Пойду пригоню машину, — сказал Трэйс.

Он заковылял к лендроверу (снова эта его проклятая нога, только еще хуже чем обычно), с трудом завел двигатель и рывками подогнал машину туда, где ожидали остальные. Сеть Демогоргона явно как-то влияла на зажигание: двигатель то и дело захлебывался. Затем он развернул лендровер и стал ждать, пока остальные не обвяжут плиту цепью. Наконец Каструни уселся в кабину рядом с ним.

— О'кей, Чарли, трогай. До полуночи осталось двадцать минут. Но все может начаться в любую минуту!

Трэйс подъехал к темному зеву входа в подземелье, протащив плиту всего ярдов двадцать. Расстояние по любым меркам незначительное, но если бы людям пришлось нести тяжеленную гранитную плиту на руках, оно показалось бы им милей. Затормозив, Трэйс удивленно произнес:

— Начаться? А разве мало того, что уже произошло?

— Помните, что я рассказывал вам о мухах и саранче? — прокричал Каструни, стараясь перекрыть внезапно усилившиеся треск и шипение сети. — Так вот, должно быть и еще что-то. Похоже, что в ту ночь самое худшее я пропустил. Жабы и мошки… Так во всяком случае считает Сол.

— Правда? И мы все это увидим?

— О, да! Хумени предупреждал своего бандюгу, чтобы тот не пугался. Я слышал их разговор из укрытия, и наверняка речь шла именно об этом. Впрочем, этот убийца, в отличие от нас, уже ничего не увидит!

Каструни вылез из машины и поспешил на помощь профессору Гальбштейну и Солу Гоковски, которые с трудом пытались уложить плиту поперек входа в подземелье шириной в двадцать четыре дюйма. Слева и справа оставались щели, но с этим ничего поделать было невозможно. Наконец они закончили.

— Теперь ему не выйти, — удовлетворенно заметил Гоковски. — Вес плиты, конечно, не остановил бы его, но ее власть наверняка остановит.

До полуночи оставалось пятнадцать минут. Их по-прежнему окружала мерцающая, шипящая и потрескивающая сеть, в небе все так же клубились кипящие тучи. На темных склонах холмов догорали трупы израильских солдат и техника. У Трэйса по спине побежали мурашки от предчувствия чего-то ужасного.

Остальные ощутили то же самое.

— Начинается, — хрипло заметил Гоковски.

Трэйс дотронулся до рукава черного маскировочного одеяния Каструни.

— Прежде чем «начнется», хотел кое-что у вас спросить: вы же погибли — я сам был тому свидетелем… ?

— Нет. — Лицо Каструни блестело от пота в синем свете, заливавшем все вокруг. Он покачал головой. — Вы видели лишь лондонское такси, в которое ударила молния — работу Демогоргона. Но меня там не было. Я заметил, что эта штука преследует меня, и когда такси свернуло за угол, выпрыгнул из машины, прокатился по дороге до газона как раз в тот момент, когда такси взорвалось. Меня отбросило в кусты, от удара я потерял сознание. Демогоргон больше не чувствовал моего страха и решил, что я мертв. Как, очевидно, и вы. В себя я пришел от воя сирен и тут же убрался от греха подальше. Что же до бедняги-таксиста и другого пассажира… — Он пожал плечами. — В их смерти повинен я.

— Или я, — отозвался Трэйс. — Ведь вы пришли, чтобы предупредить меня, помните? — Он удивленно уставился на Каструни. — Какой другой пассажир?

— Человек, который подсел в машину, когда мы уже подъезжали к вашему дому, — ответил грек. — Он мне незнаком, и, наверное, это к лучшему. Короче говоря, день или два я скрывался, а потом отправился на Карпатос. Сол организовал за вами наблюдение. Я прилетел как раз после того, как вы отправились в Израиль. Сол был готов к отъезду, и мы тут же последовали за вами. С тех пор у нас буквально ни минуты свободной не было.

— Двенадцать минут. — К ним подошел профессор Гальбштейн. — Думаю, сейчас нам лучше отойти от подземелья подальше. — Он еще не успел договорить, как из щелей по обе стороны от лежавшей поперек отверстия плиты начали просачиваться наружу какие-то тени. Все пятеро в испуге отступили назад и, спрятавшись за лендровером, принялись наблюдать.

— Жабы! — ахнул Трэйс. Хоть Каструни и предупредил его, но поверить в то, что это происходит на самом деле, было трудно. — Откуда же они берутся? Вот дьявольщина..! Да их ТЫСЯЧИ!

— Извращенный вариант бедствий, насланных Моисеем на Египет, — пояснил профессор Гальбштейн. — Благодаря этому сынам Израилевым удалось вырваться из фараонова рабства. А тут Хумени вырывается из рабства своей умирающей плоти — обретая новую плоть, точно так же как Дети Израиля обрели новую жизнь. Богохульное искажение библейского сюжета.

Каструни дрожал. Трэйс, тесно прижавшийся к нему, почувствовал это.

— Вы знаете, что это означает, Чарли? — голос грека был исполнен ужаса.

— Это означает, что он растворит их, поглотит их, СТАНЕТ ими! То же самое произошло бы и с вами, если бы спустились в подземелье. Я рад, что вы избежали такой участи.

— Значит вы не стали бы удерживать меня, да? — буркнул Трэйс.

— Если бы вы сами не попытались сопротивляться, это было бы практически равно признанию его правоты, — ответил Каструни, — Тем самым вы как бы и в самом деле признали себя его сыном. Мы должны были быть уверены.

Поток жаб все тянулся мимо лендровера , совершенно не обращая внимания на завесу энергии Демогоргона, преодолевал ее и растворялся в ночи. Настал черед мошкам.

Трэйс не ожидал, что их может быть так много и что они окажутся столь отвратительны.

Мошки! — мириады мошек! Они вырвались из подземелья бешено крутящимися облаками, целые армии мошек бессмысленно сталкивались в воздухе. Затем они достигли лендровера и набросились на пятерых скорчившихся за ним людей.

Амира вскрикнула и в ужасе заметалась, хлопая себя ладонями по телу. Все остальные последовали ее примеру, приплясывая будто на раскаленных углях и пытаясь стряхнуть с себя орду крошечных вампиров. Но никого из них так ни разу и не укусили, не высосали ни капли крови. Поскольку мошки — раздувшиеся и толстые, как клещи, насытились еще там, внизу.

— Эти бедняги в подземелье… — всхлипывала Амира в объятиях Трэйса. когда мошки наконец исчезли, — ведь ты мог стать одним из них. О, Чарли, Чарли! Я бы покончила с собой, если…

— Шесть минут, — перебил ее отец.

Гоковски вытащил из-под своего черного одеяния какой-то предмет, напоминавший радиоприемник в черном пластиковом корпусе. — Дадим ему еще четыре минуты, — сказал он. — К тому времени трансформация будет завершена — он уже поглотит своих несчастных обреченных сыновей, а возможно, заодно и Деккера или того, второго бандюгу. В любом случае, в живых он никого не оставит — свидетели ему не нужны. Затем он полезет наверх и тут-то мы его и накроем! — Он вытянул из прибора антенну и повернул какую-то ручку до щелчка. На приборе замигала крошечная лампочка, осветив красную кнопку.

— Так вы заминировали пещеру! — догадался Трэйс.

Профессор Гальбштейн кивнул.

— Именно. Взрывчатки вполне достаточно, чтобы превратить всю эту проклятую адскую дыру в настоящее пекло: столько, сколько я осмелился заложить. Будь ее чуть больше — он наверняка обнаружил бы ее. А довершит дело радиовзрыватель Сола.

— Т-с-с! — остановила его Амира. — Что это?

Перекрывая грозное потрескивание электрического голоса Демогоргона, вдруг послышались — крики? Да, крики, доносившиеся из расположенных под землей пещер — но подобные звуки еще никогда не достигали их ушей. Вернее, одному из них довелось пережить такое, но всего лишь раз в жизни.

— О, Боже! — Каструни пытался удержать дрожь в голосе. — Неужели мне придется испытать все ЭТО еще раз!

Но тут истошные вопли заглушил новый звук: сумасшедшее жужжание массы каких-то летящих насекомых.

— Мухи! — ахнул Трэйс. — Ваши проклятые мухи, Димитриос. Я ведь помню, как вы мне рассказывали: «… мясные мухи — те, что зарождаются в гниющем мясе».

Каструни лишь молча кивнул.

И тут они вырвались из-под земли — жужжащие мириады мух — сразу окружив людей и машину живой завесой из синего с металлическим отливом хитина, затем устремились вверх и прочь от подземелья, не обращая внимания на дьявольскую энергию клетки Демогоргона.

Ночной кошмар достиг апогея.

— Я больше этого не вынесу, — сорвалось с дрожащих губ Гальбштейна. — Как только увидим саранчу, Сол, умоляю тебя, нажми эту чертову кнопку.

Потому что если чудовище как-то ухитрится вырваться оттуда… — Он не договорил и замолчал.

В этот момент как будто вызванная их все нарастающим ужасом, вверх рванулась нескончаемым потоком стрекочущего прожорливого ужаса саранча — что явилось сигналом для Гоковски. Пригнувшись и посоветовав остальным сделать то же самое, он нажал кнопку. Крошечный красный огонек погас.

Затем…

— Бум! Бум! Бум! Откуда-то из недр земли тремя приглушенными ударами донеслись три взрыва.

Профессор Гальбштейн растерянно открыл рот и в бессильной ярости сжал кулаки. На лице у него застыло выражение отчаяния.

— Но ведь должно было быть шесть взрывов! — воскликнул он. — А три заряда не сработали… или он их обнаружил.

Сол Гоковски снова и снова лихорадочно давил на кнопку детонатора, но все было напрасно. Он вполголоса выругался и отшвырнул бесполезное устройство. В этот момент земля у них под ногами внезапно дрогнула.

— Земля оседает! — крикнул Гоковски.

— И он ранен! — Каструни едва ли не пританцовывал от возбуждения. —

Смотрите! Смотрите на эту завесу из адского пламени!

Сеть Демогоргона явно была повреждена. Она беспорядочно пульсировала… наконец разошлась и снова затянулась, но лишь для того, чтобы снова лопнуть… теперь уже в нескольких местах. Завеса энергии билась и колыхалась, словно под порывами сильного шквалистого ветра. Ее постоянно менявшие цвет огненные нити шипели и трещали уже менее яростно и, по мере того как облака саранчи с шумом преодолевали завесу и исчезали в ночи, голубоватое свечение сети начинало слабеть; наконец ее резкий электрический «голос» превратился в шипение и окончательно стих.

Порожденный грозой посланец сатаны, оттягивал свою паутину энергии обратно в сумрачное небо.

— Мы… возможно, мы победили! — Срывающийся голос Гальбштейна во внезапно наступившей тишине показался неожиданно громким.

— А может и нет, — проворчал Каструни. Он бросился в темноту — туда, откуда они с Гоковски столь неожиданно появились. Но за мгновение до того, как он скрылся, Трэйс заметил на его лице странное выражение мрачного насмешливого предвкушения… чего?

— Куда это он? — спросил Трэйс.

— Мы там кое-что привезли с собой, — ответил Гоковски. — Идея Димитриоса. На самый крайний случай — если все остальное провалится.

— Полночь, — прошептал Гальбштейн. — Сейчас мы узнаем, победили мы или нет.

Земля снова дрогнула, края входа в подземелье начали обваливаться, поднялись тучи пыли, несколько сохранившихся древних стен рухнули, превратившись в груды камней, а лендровер чуть накренился. Снизу донеслись звуки ужасающего грохота; из щелей по обеим сторонам второй Хоразинской плиты вырвались клубы пыли и дыма.

Затем послышался леденящий душу звук, от которого все четверо заскрипели зубами — до них донеслись приглушенные вопли, которые на сей раз определенно издавал Деккер. Он все-таки выжил и, обезумев от пережитого, сейчас стремился наверх, гонимый ужасом и смертельной мукой!

Толстяк появился снизу с резкой и потрясающей внезапностью, отбросив плиту в сторону так, будто она вообще ничего не весила: в овладевшем им безумии он стал вдесятеро сильнее нормального человека. С ног до головы его покрывали грязь и кровь, один бок дымился, а правая рука явно была перебита и бессильно висела. Деккер выскочил наружу что-то бессвязно бормоча. Какое-то мгновение он замер, оглядываясь, затем, смеясь неестественно высоким, тонким, почти женским голосом, бросился через руины к нависавшим над Галилейским морем скалам.

На мгновение четверо прячущиеся за лендровером людей застыли, пораженные сначала внезапным появлением безумца, а затем столь же неожиданным его бегством, но тут вскочил Гоковски.

— Чарли! Профессор! — крикнул он. — Нужно уложить плиту обратно!

Они бросились к входу в подземелье, ухватились за плиту и с трудом уложили ее на прежнее место. Не успела она снова перекрыть отверстие, как из темноты внизу, куда уходили в дым и тьму каменные ступени, снова послышались звуки. Мужчины попятились назад, испуганно переглядываясь.

Из-под плиты в щели вдруг полезли мерзкие, дурно пахнущие черные щупальца. Одно из них — тонкое, длинное, маслянисто поблескивающее — извиваясь, вдруг случайно коснулось плиты, и тут же все остальные отростки мгновенно втянулись обратно. В зловонной темноте под плитой полыхнули красные как угли дьявольские глаза, а затем послышался кошмарный голос, воззвавший:

— О-О-ОТЕЦ, ПОМОГИ МНЕ! ВОЛЯ ТВОЯ ИСПОЛНИТСЯ, МОЕ ВРЕМЯ ПРИШЛО, НО Я ИЗРАНЕН И СЛАБ. И МНЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ НУЖЕН ТРЕТИЙ. ПОЗВОЛЬ ДЕМОГОРГОНУ ПРИЙТИ МНЕ НА ПОМОЩЬ. ВЕРНИ ЕГО ОТТУДА КУДА ОН УШЕЛ — ПУСТЬ НЕМЕДЛЕННО И НАВЕКИ УНИЧТОЖИТ ЭТОТ ЗЛОВРЕДНЫЙ КАМЕНЬ. И ТОГДА Я СМОГУ ВЫЙТИ НАРУЖУ И РАСПРАВИТЬСЯ С ВРАГАМИ. ОТЕЦ, МОЛЮ ТЕБЯ — ПОМОГИ МНЕ ВЫБРАТЬСЯ!

Небо вверху казалось сплошным черным диском из туч — настоящая головокружительно вращавшаяся карусель невообразимой энергии. И когда Хумени воззвал о помощи, демон, сокрытый в этих тучах, откликнулся в последний раз. Из центра черного диска вырвалась одна-единственная молния и копьем белого пламени ударила точно во вторую Хоразинскую плиту, разбив ее. Мелкие осколки и куски гранита величиной с кулак дождем посыпались на мужчин и девушку, прятавшихся за машиной, а когда они наконец осмелились выглянуть, то увидели на месте входа в подземелье дымящийся кратер — на дне которого кипело и набухало все зло мира!

Затем зловещая масса начала подниматься и стало ясно, что это уже и не Хумени, и в то же время он. Он, и более чем он. В кратере вздымалось воплощенное семя сатаны. Это был Аб и это был Гидор Гадаринский, это был Боданг Монгольский Маг, и это было чудовище Гуигос — это были все они и еще множество других, безымянных, о ком умалчивала история. Это был человек — или нечто, составленное из людей — и это было чудовище. Чудовище, застигнутое врасплох во время своей метаморфозы — оставался еще один последний элемент — катализатор — без которого его обновление не могло состояться.

Антихрист на дне кратера наконец выпрямился во весь рост. Чудовище, покрытое слизью цвета смолы, с кошмарным ухмылявшимся лицом; гигантское создание, чья левая нога обросла густой черной шерстью , из подмышки виднелась огромная женская грудь, а пасть зияла в карикатурном подобии головы! Почерневшая и обожженная тварь, которая должна быть мертва уже две тысячи лет. Но чудовище жаждало вечной жизни!

— ТРЕТИЙ, — послышалось его басовитое карканье, сорвавшееся с почерневших губ. — ТРЕТИЙ — ТЫ!

Исходящие паром руки, с которых капала слизь, вдруг ПРОТЯНУЛИСЬ к Трэйсу, а огромные скрюченные пальцы изготовились схватить его. И когда эти нечеловеческие лапы уже готовы были сомкнуться на нем, чудовище запрокинуло трясущуюся голову и сквозь редкие, длинные, похожие на кривые костяные кинжалы зубы торжествующе возвестило ночи о своей победе.

Трэйс стоял неподвижно, как парализованный, похолодев от ужаса, — тут что-то с силой ударило его в бок, и он отлетел в сторону. Это оказался Каструни с перекинутым через плечо мешком — который он сбросил на землю и без промедления начал развязывать. В мешке явно находилось какое-то животное. И когда Каструни схватил его за задние ноги, раскрутил и швырнул вперед — прямо в ужасную, высившуюся посреди кратера тушу — животное отчаянно завизжало.

— Вот тебе, черный ублюдок! — как безумный расхохотался грек. —

Вот тебе твой третий! В прошлый раз это был бедный безвинный ослик, но сейчас я приготовил для тебя кое-что более подходящее. Это свинья, Джордж Хумени, или кто ты там — СВИНАЯ ПЛОТЬ ДЛЯ СВИНЬИ!

Создание в кратере испустило оглушительный хриплый рев ярости и неверия в возможность происходящего, затем обрушилось вниз, поглотив свинью.

— Назад, — обратился Каструни к остальным. — Быстро назад — и постарайтесь не смотреть. Поверьте, вам не стоить это видеть. — Он отвел своих спотыкавшихся спутников прочь. Но Трэйсу просто необходимо было знать.

— Я с вами, — сказал он, когда Каструни направился к дымящемуся кратеру.

Грек бесстрастно взглянул на него и устало пожал плечами.

— Наверное, это ваше право.

— ОТЕЦ! — продолжала хрипеть содрогающаяся пенящаяся масса в кратере. — ОТЕЦ! — Но сатана больше не слушал. Обессиленные тучи Демогоргона растворились в небе, где снова стали видны звезды, залившие землю своим чистым белым светом.

— Ну вот, — наконец сказал Каструни. — Смотрите, все кончено…

Из дымящегося кратера с визгом выскочил кошмарный гибрид. Его ужасное тело было столь же огромным и омерзительным как и раньше, но теперь оно обрело форму и уже не казалось слепленным из смолы, а на плечах урода красовалась огромная клыкастая голова борова! Чудовищное создание помчалось в сторону утесов, с хрюканьем карабкаясь вверх на четвереньках. Оно удалялось в тень руин обреченного проклятого Хоразина, где до сих пор виднелась залитая звездным светом спотыкавшаяся фигура Деккера.

Отправившиеся следом Трэйс и Каструни видели, как эти двое встретились. Раздался оглушительный вой Деккера, когда чудовище набросилось на него. На мгновение их фигуры слились на самом краю обрыва, а затем они рухнули в бездну.

Итак, последняя гадаринская свинья потонула в Галилейском море…