Демократизация

1974–1989–2014 гг.: некоторые итоги и уроки

2014 год является юбилейным и во многих отношениях символическим с точки зрения тематики книги, которую вы держите в руках. В этом году исполнилось 40 лет событию, получившему романтическое название «революция гвоздик». Вряд ли организаторы и участники бескровного, как утверждают историки, военного переворота в Португалии догадывались о том, что их действия станут началом процесса, названного впоследствии «третьей волной демократизации». Вряд ли убежденный противник демократического принципа и создатель авторитарного режима правого толка, свергнутого португальскими военными в апреле 1974 г., в прошлом университетский профессор, а затем последовательно министр финансов и председатель Совета министров, а фактически диктатор Португалии в 1932–1968 гг., Антониу ди Оливейра Салазар мог себе представить, что созданное им «Новое государство», вообще-то пользовавшееся продолжительное время немалой поддержкой разных слоев общества и добившегося как минимум социально-экономической стабильности, будет сметено представителями офицерского корпуса, который сам режим воспринимал как свою опору. Не менее удивительно и то, что пришедшая к власти хунта придерживалась левых взглядов и осуществила масштабную национализацию. Политические и социально-экономические трансформации в Португалии несколько изменили траекторию после ноября 1975 г., страна избежала погружения в еще больший хаос революционного переустройства и в течение почти полутора десятилетий претерпевала изменения, став, наконец, в 1989 г. консолидированной демократией.

Не менее примечателен и 1989 год, хотя примечателен он рядом прямо противоположных по своим результатам событий. 25 лет назад после более чем месяца демонстраций с требованиями перемен на площади Тяньань-мэнь и на фоне распространения выступлений на ряд крупных городов власти Китайской Народной Республики, наблюдая, как развиваются события в Центральной и Восточной Европе, приняли решение жестко подавить протесты. Но «резня на площади Тяньаньмэнь», как назвали мировые СМИ события 3–4 июня 1989 г., имела далеко идущие последствия. Да, китайские лидеры не допустили «восточноевропейского» сценария распада коммунистического режима, но и не свернули экономические реформы. Не отказались они и от принципа ротации высших руководителей, сделав выводы из последствий, которые несет для любой страны отсутствие сменяемости власти на протяжении длительного периода времени. В том числе и поэтому после 1989 г. во главе КНР были представители уже нескольких поколений руководства Коммунистической партии Китая. События на площади Тяньаньмэнь, наконец, показали и важность знания о настроениях масс и даже их учета, правда, только по некоторым вопросам внутренней политики (отсюда, например, постоянная борьба с коррупцией среди всех уровней государственного и партийного руководства). Впрочем, все произошедшее также укрепило власти Китая во мнении о том, что самоорганизация масс в любых формах может привести к возникновению вызовов, с которыми в следующий раз КПК может и не справиться известными способами, а также о том, что полная и бесконтрольная открытость страны потокам информации из внешнего мира несет серьезные опасности. За четверть столетия рыночные реформы сделали Китай одной из крупнейших экономик мира, пока вполне успешно поддерживающей рост благосостояния населения. Эти и другие реформы даже расширили сферу индивидуальных свобод. Правящий коммунистический режим не только не пал, но скорее укрепился и сейчас озабочен наращиванием политического влияния в мире.

После событий на площади Тяньаньмэнь представители недемократических режимов в Центральной и Восточной Европе, включая СССР, а также во многих других странах, которые затруднительно назвать демократиями, как, впрочем, и их оппоненты, выступающие за перемены, увидели, какой ценой обернется сохранение старых режимов (иначе говоря, какими могут стать «издержки подавления») или обретение свободы, если будет выбрана насильственная стратегия борьбы. Выводы из произошедшего, в большинстве случаев вполне рациональные, были сделаны разные.

Спустя почти полгода в тогда еще единой Чехословакии произошли события, названные «бархатной революцией». Ее прологом стала разрешенная властями студенческая демонстрация 17 ноября 1989 г., закончившаяся разгоном и массовыми арестами участников. Но вместо повиновения власти столкнулись с реакцией, на которую не рассчитывали и не были в полной мере готовы отреагировать так, как сделали ранее китайские товарищи. По стране прокатилась волна демонстраций протеста, в организации которых важную роль сыграл созданный в Чехии «Гражданский форум», одним из лидеров которого был диссидент со стажем, начавшимся после подавления «пражской весны» 1968 г., В. Гавел. Кульминацией стали многотысячный митинг протеста в Праге, последующая мирная капитуляция коммунистического правительства и формирование нового коалиционного правительства. Президент Г. Гусак подал в отставку, и 29 декабря 1989 г. Федеральное собрание избрало своим председателем одного из лидеров «пражской весны» А. Дубчека, а президентом Чехословакии – В. Гавела.

Иначе события развивались в Румынии, в которой старый режим имел сильный персоналистский характер. В конце декабря 1989 г. в связи с демократическими преобразованиями в соседней Венгрии, где власти и оппозиция в режиме переговоров (за «круглым столом») договорились о существенных преобразованиях, начались волнения в Трансильвании, где проживало немало венгров. Н. Чаушеску собрал демонстрацию в поддержку режима, т. е. в свою поддержку, но митингующие неожиданно начали выступать против него. На «момент неожиданности» власти отреагировали так, как почти полгода до этого сделали китайские товарищи – по демонстрантам был открыт огонь. Начались волнения, которые вылились в восстание. Пытавшийся бежать из страны Чаушеску был арестован и после скоротечного суда расстрелян вместе с супругой. К власти пришел Фронт национального спасения, сформированный оппозиционно настроенными представителями партийной элиты. Показательно, что довольно скоро он вступил в конфликт с оппозиционными силами вне элиты старого режима, которые стремились к отстранению от власти представителей бывшей правящей партии, что вылилось в уличные столкновения летом 1990 г.

В Польше власти в 1988 г. столкнулись с забастовками рабочих. У лидеров старого режима уже был опыт противостояния забастовочному движению в начале 1980‑х годов. Однако на этот раз власти пошли на диалог с «Солидарностью». Проведение переговоров в 1989 г. между представителями массовой оппозиции и властями осуществлялось в рамках «круглого стола» политических партий и общественных организаций, и именно «круглый стол» стал источником легитимного изменения режима. Ни В. Ярузельский, скончавшийся в 2014 г., ни функционеры ПОРП не хотели устранения режима и, вероятно, считали тогда, что переговоры могут стать инструментом его реформирования и они будут контролировать реформы, сохраняя власть. «Круглый стол», снизив потенциал конфликта между оппозицией и режимом, открыл возможность проведения выборов. И 4 июня, когда на другом конце континента разворачивалась трагедия, на них победу праздновала «Солидарность» (точнее, созданный ею Гражданский комитет). В 1990 г. коммунисты были выведены из состава польского правительства, и В. Ярузельский ушел с поста президента. Президентом стал Л. Валенса, один из создателей «Солидарности».

Пока все приведенные выше примеры – это случаи успешной демократизации (за исключением Китая, конечно). Но даже в Центральной и Восточной Европе избавление от старых режимов вовсе не было таким уж безболезненным. Распад старого режима обернулся распадом Югославии. Еще в 1971 г. в Хорватии, входившей в состав СФРЮ, возник политический кризис. Руководство Союза коммунистов Хорватии потребовало большей экономической самостоятельности республики, найдя опору в массовом национальном движении. Лидер Югославии И. Броз Тито решил, как ему казалось, проблему, отстранив хорватское руководство и «зачистив» партийный и государственный аппарат от нелояльных «националистов». Впрочем, в конституции СФРЮ 1974 г. права республик все же были расширены. Пока был жив создатель и руководитель не самого жесткого по меркам социалистического лагеря режима, противоречия удавалось держать под контролем, но после смерти Тито они проявились с новой силой. Неудивительно, что на первых многопартийных выборах в Хорватии в мае 1990 г. победили националисты – Хорватское демократическое содружество (ХДС), возглавляемое Ф. Туджманом, видным деятелем старого режима, впрочем, от него же и пострадавшим за национализм. В 1991 г. Хорватия провозгласила независимость, на что хорватские сербы в районах компактного проживания ответили созданием собственных автономных государственных образований, которые позднее провозгласили независимость уже от Хорватии и получили помощь от частей Югославской народной армии. Спорадические вооруженные столкновения в итоге вылились в ожесточенные боевые действия в конце 1991 г. В 1995 г. хорватская армия заняла Сербскую Крайну, тем самым начав процесс реинтеграции (с конца 1995 г. – мирной реинтеграции) контролируемых сербами территорий в Республику Хорватия, завершенный к январю 1998 г. В условиях войн на пространстве бывшей Югославии националисты во главе с Туджманом находились у власти в Хорватии 10 лет, что в итоге обернулось замедлением и приостановкой процессов демократизации и международной изоляцией страны. Через год после смерти «сильного лидера» Туджмана на выборах победила демократическая коалиция шести партий, создав окно возможностей для завершения процессов демократизации, которые на этот раз имели сильную внутреннюю и внешнюю (при большем количестве условий, которым необходимо соответствовать) поддержку с прицелом на обретение членства в ЕС (2013 г.).

Однако далеко не всегда выход из старого режима автоматически приводит к переходу в долгожданное демократическое состояние, пусть и через трудности, а зачастую и кровопролитие. 1989 год стал «моментом истины» и для руководства СССР, которое не смогло в итоге сохранить старый режим и страну, открыв путь к 1991 г. и последующему возникновению на постсоветском пространстве новых независимых государств, траектории развития которых радикально разошлись – от упрочения демократических режимов (пусть и не идеальных полиархий, где без изъянов властвует закон) в Литве, Латвии и Эстонии до консолидации автократий, например, в Узбекистане и Туркменистане, где контроль над процессами трансформации старой системы в новую, вероятно, даже более недемократическую, сохранил узкий слой бывшей советской партийно-хозяйственной номенклатуры. И. Каримов и С. Ниязов, создавшие после распада СССР недемократические режимы «под себя», заняли высшие посты соответственно в Узбекистане и Туркменистане накануне или в годы перестройки, в дальнейшем похожим образом закрепив свой доминирующий статус в политике. У них не было сколько-нибудь влиятельных конкурентов в среде номенклатуры. Не было в Узбекистане и Туркменистане накануне объявления независимости и в первые годы независимости и каких-либо массовых движений или влиятельных групп за пределами номенклатуры, способных бросить вызов «старому режиму» или новым автократам. Когда зарождающаяся оппозиция быстро подавляется и (или) вытесняется из страны, светским автократам может угрожать только нелояльность приближенных (поэтому нередкими являются чистки по реальным или надуманным поводам) или возникновение более или менее массовой оппозиции на религиозной основе (случай Узбекистана). Ситуация осложняется тем, что оба государства тяготеют к модели государств-рантье. Вот только ресурсные базы для дележа ренты (как и их размеры) и круг получателей рентных доходов у них разные.

Естественно, и упомянутым событиям 1974 г. в Португалии, и событиям 1989 г. что-то предшествовало. Во втором случае политика перестройки М. С. Горбачева в СССР привела к «смягчению» контроля над странами, входившими в сферу влияния Советского Союза, ослабив позиции консерваторов во главе просоветских режимов или прямо приведя к власти «молодых» (на общем фоне правящих геронтократов) партийных функционеров, возглавивших реформы. К тому времени и СССР, и страны социалистического лагеря переживали разные по тяжести кризисные явления в экономике, которые во второй половине 1980‑х годов стали быстро нарастать, в итоге вылившись в кризис легитимности старых режимов и рост массовых протестных движений. Нельзя сказать, что эти режимы, если бы их возглавляли другие лидеры, не могли бы применить силу, которая имелась в избытке (учитывая, как СССР и социалистический лагерь готовились к войне с «агрессивным империализмом»), и подавить любые выступления, даже если пришлось бы утопить их в крови. К сожалению, такой опыт у стран социалистического лагеря был (например, Венгрия в 1956 г. или Чехословакия в 1968 г.). Вероятно ли, что тем самым можно было отсрочить неминуемый крах советских порядков? Или уже было поздно?

Третья волна демократизации охватила государства на разных континентах и с разными стартовыми условиями. Главным ее результатом можно считать то, что за эти 40 лет в государствах, которые в той или иной мере отвечают теперь критериям демократичности, сейчас живет больше людей, чем когда-либо прежде в истории. Таким образом, демократия, которую сложно назвать с исторической точки зрения естественным явлением (по крайней мере в масштабах больших территориальных образований), учитывая распространенность разных автократий, показала себя вполне дееспособной, не только выжила, но и прижилась.

Как каждый из нас знает из личного опыта, когда все хорошо, мы склонны с оптимизмом оценивать мир вокруг нас, когда все не очень хорошо, наш взгляд на мир и самих себя приобретает пессимистические оттенки. Джон Маркофф, один из авторов книги, которую вы держите в руках, кажется, не без некоторого сарказма вспоминает, что Сэмюэль Хантингтон, перу которого принадлежит «Третья волна: демократизация в конце XX века», за семь лет до издания этого бестселлера опубликовал в хорошем журнале статью под названием «Станут ли больше стран демократическими?», где прямо заключил, что «перспективы распространения демократии на другие общества невелики»[1]. Многие военные и однопартийные режимы казались тогда устойчивыми и долговечными, а новые демократии только делали первые шаги. И вот уже мир наблюдает серию распадов и первых, и вторых и приход к власти сторонников демократических порядков. На рубеже 1980‑1990‑х годов и в социальных науках, и за их пределами царил оптимизм, вызванный такими потрясающими переменами в совершенно разных странах на разных континентах. Казалось, что самое тяжелое осталось позади, политические и социальные реформы быстро приведут к свободе, безопасности и процветанию. Отдельные срывы, если они происходили, воспринимались как временные явления, даже не остановки, а короткие задержки на магистральном пути к демократии, по которому пошли, идут или скоро начнут движение все без исключения страны мира.

Незадолго до начала третьей волны демократизации в социальных науках разрушительная критика теории модернизации привела к утверждению понимания того, что процессы модернизации и развития не являются универсальными и линейными, автоматически приводящими к усвоению обществами желаемых атрибутов Современности. Некоторые исследователи даже заключили, что возможны особые траектории движения к Современности. Не будет большим преувеличением утверждение о том, что теории демократизации фактически заняли место, которое стало вакантным после «поражения» классической теории модернизации, усвоив все то, за что последнюю подвергали ожесточенной критике. Оказалось, что возможны не только задержки в движении, но и «сход с рельс»[2] и даже утверждение новых автократий после непродолжительных демократических экспериментов (или даже без них). В результате, как пишет А. Ю. Мельвиль, «надежды и иллюзии по поводу ожидавшегося единого и всеобщего вектора глобального политического развития – от авторитаризма к демократии – практически забыты»[3]. Исследователи заговорили о «демократическом откате»[4], «демократической стагнации» и «постдемократии»[5] и «диффузии авторитаризма»[6]. Тяжесть реакции западных демократий на недавний глобальный экономический кризис заставила говорить не только об ограниченной эффективности их политики борьбы с кризисом, но и о том, что, собственно, что-то не в порядке с ними самими. В связи с этим примечательно, что один из самых тонко чувствующих конъюнктуру аналитиков и публицистов Ф. Фукуяма, единожды провозглашавший «конец истории», а потом и ее «возобновление», четко сформировал проблему применительно к политическим институтам США, которые длительное время выступали в качестве путеводной звезды для многих теоретиков демократии и почти всех борцов с автократиями: американские политические институты становятся дисфункциональными и приходят в упадок[7].

Демократизация – это процесс, начало которого не в 1974 г. и даже не в XIX в., как утверждают некоторые исследователи. Демократизация – это не только расширение ареала государств, которые соответствуют определенному набору (или наборам) критериев. Демократизация – это длительный процесс эволюции человеческих сообществ, постоянно изобретающих способы управления самими собой, которые мы привычно объединяем под понятием «демократия». Вот только «демократии» оказываются разными, как отличающимися являются вызовы, на которые в разные исторические периоды времени разные общества пытаются ответить. Поэтому возможна и необходима демократизация даже устоявшихся и обладающих солидным «послужным списком» демократических государств. Вероятно, в этом заключается принципиальное отличие демократических обществ от недемократических. Чтобы выжить, демократия должна развиваться, переизобретать себя, расширяя сферу прав и свобод человека и гражданина, совершенствуя механизмы учета интересов групп при принятии обязывающих политических решений. Чтобы выжить, автократы должны постоянно деполитизировать свои народы, держать их в подчинении, подавлять любую оппозиционную активность, покупая теми или иными способами лояльность, объединяя людей против все новых внешних и внутренних угроз. Идеальное общество для автократа – это пассивное общество. Идеальное демократическое общество – это подвижное, деятельное, активное общество, состоящее из множества «критических граждан», готовых отстаивать свои права и свободы, когда им что-то угрожает. Означает ли это, что все автократии – это небезопасные и отсталые страны? Вовсе нет. Есть примеры недемократических государств, которые вполне эффективно создают условия для развития, добиваясь впечатляющих политических и социально-экономических результатов, создавая институты, в том числе «хорошего правления» (например, Сингапур в настоящее время, Южная Корея и Тайвань до начала демократизации в 1980‑е годы). Не все автократы – отъявленные эгоисты и психически неуравновешенные самодуры, как не все демократы – «ангелы во плоти», ежесекундно пекущиеся о благе всех граждан, даже тех, кто за них не голосовал. Известны примеры, когда автократы, которых нелегко заподозрить в гуманизме, зачем-то целенаправленно решали проблему высокой младенческой смертности. Дж. Макгвайер приводит следующую статистику: в период диктатуры Пиночета в Чили коэффициент младенческой смертности снизился с 65 в 1974 г. до 20 в 1984 г.[8]. Данные результаты не имели естественного характера, а были следствием продуманных и хорошо администрируемых программ, плохо соотносящихся с расхожим образом жестокой диктатуры военных. Зачем автократы это делают? Какие автократы так поступают? Ответы на эти и другие вопросы требуют отдельного рассмотрения. Однако предварительно замечу, что таких великодушных автократов и автократий с хорошими институтами очень мало. Указанным требованиям, напротив, в гораздо большей мере отвечают демократические государства, а большинство «обычных» автократий – нет. Впрочем, и по поводу демократий, даже устоявшихся, не стоит обольщаться. Демократические политики стремятся переизбираться, а избирательные кампании нынче дороги и не во всех странах имеют бюджетное финансирование. Поэтому при определенных условиях политические и экономические элиты в демократиях могут пасть жертвой корпоративных интересов, что в итоге может привести к тому, что они перестанут производить оптимальный объем общественных благ[9].

Демократия как результат эволюционного процесса демократизации – это довольно-таки требовательный социально-политический порядок, «вызревавший» постепенно, решая вполне конкретные злободневные проблемы своего времени, которые нам сейчас могут показаться курьезными. Как указывают Дж. Марч и Й. Ольсен[10], современные демократические политии являются «продуктами вчерашнего дня» (они развивались в уникальных национальных условиях и несут на себе отпечаток истории), оказавшимися в быстро меняющемся социально-экономическом и технологическом контексте. Если раньше применительно к сфере политики и управления в ходу были такие понятия, как долг, справедливость и разумная дискуссия, ведущая к установлению истины и нахождению верного решения, то сейчас чаще говорят о конкуренции, политических коалициях, торге и различных «обменах между рациональными эгоистическими индивидами». Означает ли это, что теперь и правители, и те, кем они правят, стали совсем другими? Означает ли это, что теперь можно полностью отдаться во власть рационально сконструированных правил и установленных ими процедур, например, формирования коалиций и торга?

Главное условие демократии – «цивилизованность граждан, официальных лиц, институтов и политических процессов» (под цивилизованностью понимается «осознание коллективного (гражданственного) характера человеческого бытия»). Для достижения этого условия, по мнению Марча и Ольсена, необходимо сформировать: 1) чувство солидарности, связывающее индивида и политическое сообщество (при сохранении индивидуальной автономии и отказа от исключения индивидов из политики по разным основаниям); 2) специфические идентичности (или роли, например, гражданина, должностного лица и т. п.), совместимые с демократическими процедурами и поддерживающие их, соответствующие высоким моральным стандартам (любовь к свободе, готовность отстаивать собственные права и права других граждан, а также исполнять гражданский или служебный долг) и способные к самотрансформации; 3) институты, обеспечивающие баланс между сообществом и индивидуальной автономией, между различными идентичностями и лояльностями.

В чем особенности управления демократическими политиями? Демократическое управление в институциональной парадигме, предлагаемой Дж. Марчем и Й. Ольсеном, – не просто формирование и управление коалициями и обменами в рамках неких ограничений, но деятельность по созданию и изменению этих ограничений, влияние на социально-политическую жизнь и саму историю, а также ее восприятие. Демократическое управление предполагает: 1) создание, поддержание и развитие демократических гражданских и групповых идентичностей, а также выявление и противодействие идентичностям, несовместимым с демократией (через социализацию, делиберацию и участие); 2) создание и предоставление гражданам, группам и институтам возможностей для совершения приемлемых политических действий; 3) оценку (интерпретацию) политических действий; 4) развитие политической системы, способной адаптироваться к изменениям требований и вызовам среды.

Оценка (интерпретация) политических событий и действий, а также соперничество различных интерпретаций поддерживают принцип демократической подотчетности. Ее значение неоднозначно: лица, принимающие решения, становятся более осторожными и менее гибкими, рассматривают меньшее количество альтернатив, стараются избегать риска, поддерживают статус-кво и откладывают принятие и исполнение некоторых решений, но при этом с большим вниманием относятся к социальным ожиданиям и т. п. Результатом может стать институциональный склероз. Действительно, подотчетность позволяет гражданам контролировать должностных лиц, но зачастую ценой этого контроля становится игнорирование будущего, поскольку ведет к «близорукости» (надо отчитываться за немедленные результаты даже тех действий, которые могут дать результат только в будущем) и меньшей ответственности самих граждан (или некоторых их категорий). И все же подотчетность граждан и должностных лиц – один из важнейших принципов демократии, по которому имеется широкое согласие (согласия гораздо меньше относительно форм и масштаба подотчетности). Считается, что ключевыми в плане ее обеспечения являются механизмы открытия и предоставления информации о действиях должностных лиц, а также наложения санкций (внешних посредством выборов, судебной системы и т. п. и внутренних, или моральных). Вот только готовы ли граждане тратить свое время и силы на ознакомление и обработку этой информации? В демократических политиях часто возникают противоречия между требованиями прозрачности и публичности власти, с одной стороны, и необходимостью сокрытия информации для эффективной реализации политических курсов в определенных областях (например, во внешней и оборонной политике) – с другой. Часть информации о деятельности должностных лиц не является ни закрытой, ни вполне публичной. По этой причине демократии прибегают к институту парламентского аудита, а также независимых расследований.

Демократическое управление подразумевает три типа действий: 1) «амортизация несовместимостей» посредством привлечения внимания к требованиям различных идентичностей, разделения политической повестки дня, горизонтального и вертикального разделения властей, ограничения непосредственного доступа к принятию решений при сохранении механизмов гражданского контроля над сферой политики, отсрочки принятия решений и т. п.; 2) стимулирование и формирование политического дискурса посредством экспертной оценки политики, эффективного общественного обсуждения каких-то проблем, свободы передачи и получения информации, свободы выражения мнений; 3) определение неприемлемых предпочтений и идентичностей и противодействие им, в том числе их игнорирование. В результате демократическое управление уменьшает вероятность возникновения и интенсивность широкомасштабных конфликтов, способных разрушить демократическую политию; при этом сами конфликты не устраняются полностью, поскольку они – неотъемлемая черта демократии. Кроме того, функциями управления, вытекающими из вышеперечисленных задач, являются «напоминание гражданам и должностным лицам об обязанностях, связанных с этими идентичностями», а также участие в интерпретации иден-тичностей и обязанностей («политическое управление идентичностями»).

Итак, порядок, создаваемый демократизацией и устоявшихся демократий, и новых демократий, все равно в конечном счете требует наличия вполне определенного типа граждан, о которых можно сказать, что им «не все равно», что они ценят свои свободы и права не меньше, чем комфорт, материальное благополучие и т. д. Почему такой тип граждан вообще появляется? Авторы книги связывают их появление с процессом, который нелегко напрямую перевести на русский язык, – «empowerment», т. е. с расширением политических и экономических возможностей в ходе социально-экономического и политического развития цивилизации. Впрочем, в истории достаточно примеров, когда люди отказывались от таких возможностей во имя чего-то, как им казалось, большего, например, «национального величия» после унижения, «национального единства» после периода вражды и т. п. Последствия такого отказа тоже известны.

В общем, демократизация – это процесс с открытым финалом, она не дает гарантий. Только от нас зависит, кто нами будет управлять и как – мы как самоуправляющийся народ или кто-то другой, например, автократы всех мастей, безответственные политики и т. п. В. Гавелу принадлежит афоризм, напоминающий, что первый вариант все же возможен: «Политика не есть искусство возможного; политика – искусство невозможного».

Как читать эту книгу и зачем она нужна?

Если «Демократизация» и является учебником, как заявляют ее редакторы, то он только частично соответствует этой характеристике. Действительно, все 24 главы, даже вводная и заключительная, имеют очень четкую структуру. Каждая глава со 2‑й по 23‑ю включительно сопровождается введением, из которого читатель получает достаточно пространное представление об основных рассматриваемых проблемах и их контексте. Кроме того, каждая глава со 2‑й по 23‑ю включительно завершается заключением, кратко излагающим логику рассмотрения отмеченных выше проблем и еще раз отмечающим важнейшие ее положения, за которым следует список вопросов для самопроверки, список дополнительной литературы по теме и проблемам главы и ссылки на интернет-источники, которые могут быть полезными для самостоятельной работы. Большинство глав содержат рисунки (графики или схемы) и таблицы с дополнительной информацией или ее визуализацией. Не стоит пренебрегать и богатейшей библиографией по различным аспектам, рассмотренным в настоящей книге.

«Демократизация» обеспечена интернет-поддержкой: на сайте издательства Oxford University Press создана страница (актуальный адрес на момент выхода перевода на русском: http://global.oup.com/uk/orc/politics/pol_legal/haerpfer), на которой для преподавателей и студентов доступно множество полезных материалов – от интерактивных заданий, карт, вопросов для самопроверки до ссылок на журнальные статьи, ежемесячные комментарии в формате эссе (правда, только за 2010 г.) и презентации для преподавателей. Все эти материалы доступны на английском языке.

После публикации в России «Демократизация» по формату и содержанию, вероятно, войдет в число лучших учебников по политической науке в целом и сравнительной политике в особенности, доступных на русском языке. В числе ее авторов и редакторов ведущие специалисты в разных дисциплинарных областях политической науки. И все же вторая самая важная миссия этой книги (первая – это, конечно же, просвещение) связана со структурированием достижений многолетних исследований демократизации, как теоретических, так и эмпирических, а также с обозначением того, что мы до сих пор более или менее достоверно о демократии и демократизации не знаем. Таким образом, «Демократизация» – это книга, подводящая промежуточные итоги, – и в этом качестве она необходима всем, кто изучает и преподает политическую науку, а также пытается разобраться в непростых вопросах политического развития мира последних десятилетий, – и задающая исследовательскую повестку на ближайшее будущее.

Это краткое введение хотелось бы завершить двумя очень личными замечаниями. Во-первых, инициатива перевода и издания «Демократизации» принадлежит Андрею Юрьевичу Мельвилю, учителю и исследователю, задающему высокую профессиональную планку преподавания политической науки в России и изучения политики. Во-вторых, на работу по подготовке перевода ушло больше времени и усилий, чем изначально предполагалось. Эта работа стала таким же трудным вызовом, как и то, чему посвящена «Демократизация». Искренне благодарен коллегам, которые приняли этот вызов и достойно на него ответили, и в первую очередь преподавателям факультета прикладной политологии НИУ ВШЭ И. М. Локшину и И. А. Томашову, а также А. И. Ефимовой и др.

Литература

Ambrosio T. Constructing a Framework of Authoritarian Diffusion: Concepts, Dynamics, and Future Research // International Studies Perspectives. 2010. Vol. 11. P. 375–392.

Crouch C. Post-Democracy. Roma-Bari: Laterza, 2004.

Diamond L. The Democratic Rollback // Foreign Affairs. 2008. March/April. Р. 36–48.

Fish S. M. Democracy Derailed in Russia: The Failure of Open Politics. N.Y. (NY): Cambridge University Press, 2005.

Fukuyama F. The Decay of American Political Institutions // The American Interest. 2013 .

Huntington S. P. Will More Countries Become Democratic? // Political Science Quarterly. 1984. Vol. 99. No. 2 (Summer). P. 193–218.

March J. G., Olsen J. P. Democratic Governance. N.Y.: Free Press, 1995.

McGuire J.W. Social Policy and Mortality Decline in East Asia and Latin America // World Development. 2001. Vol. 29. No. 10. P. 1673–1697.

Olson M. Dictatorship, Democracy and Development // American Political Science Review. 1993. Vol. 87. No. 3. P. 567–576.

Мельвиль А. Ю. Факторы режимных трансформаций и типы государственной состоятельности в посткоммунистических странах: препринт WP14/2011/04 (ч. 1) / А. Ю. Мельвиль, Д. К. Стукал, М. Г. Миронюк; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011.