Демон Жадности. Книга 5

Глава 20

Я снова нашел Шарону на ее личной тренировочной арене-сфере. Огромное пространство, ограниченное мерцающим куполом защитного поля, было наполнено гулом концентрации.

Как и в прошлый раз, она парила в центре пустоты, но на этот раз ее тренировка была совершенно иного порядка. Не было стремительных рывков или отработки сложных ударов. Вместо этого она стояла абсолютно неподвижно, ее единственный глаз был закрыт, а руки раскинуты в стороны, как крылья.

И вокруг нее, подобно двум сплетающимся змеям, клубилось марево из двух видов энергии. Первую, чистую, бронзовую ману уровня Эпоса, я узнал сразу — ее мощь была ощутима даже на расстоянии. Но вторая…

Второй была той самой «тяжелой» субстанцией, которую я сам едва научился ощущать после битвы с короной.

Шарона плавным, почти ласкающим движением руки сжимала этот гибридный, нестабильный сгусток, и он подчинялся, излучая волну чудовищной мощи, которую, как я понял к своему удивлению, я бы не почувствовал, если бы не осознавал существование тяжелой энергии.

Шарона явно не просто знала о этой энергии — она виртуозно, с интимным пониманием ею владела, вплетая ее в свою ману с такой легкостью и точностью, какая мне, с моими робкими экспериментами, и не снилась.

Она закончила спустя минут двадцать, сделав последний плавный выдох, и искривляющая реальность энергия рассеялась без следа, без звука, как будто ее и не было.

Затем она повернулась и, заметив меня, одним легким, не требующим усилий движением преодолела расстояние между нами, приземлившись в паре метров от меня так мягко, что не было слышно даже касания. На ее лице играла знакомая, уверенная до наглости ухмылка.

— Неплохо поработал, Марион, — начала она, смахивая с лица несуществующую прядь белых волос. — Очень даже неплохо. Ко мне поступило аж три срочных запроса из канцелярии самого мэра столицы Облачного Заката. Весьма интересуются, не завербовала ли я в свою дивизию скрытого агента повстанцев с обостренной манией величия и склонностью к самодеятельности.

Я лишь медленно поднял бровь, давая ей продолжить, скрестив руки на груди и чувствуя, как под повязкой ноет незажившая рана.

— Я, разумеется, любезно развеяла их глупые сомнения, — ее ухмылка стала шире, приобретая хищный оттенок. — Расписала твои скромные подвиги, беззаветную преданность Коалиции и невероятную проницательность, с которой ты наверняка раскрыл всю глубину коварного плана повстанцев. В общем, к вчерашнему вечеру, прямо перед твоим возвращением, ко мне прилетела официальная, сияющая благодарность за подписью самой маркизы Маэрьялы. И с милым приложением к ней — полмиллиарда пурпура на счету в качестве вознаграждения для личного состава твоего батальона.

Мысленно я быстро подсчитал, что эта сумма, вместе с нашей добычей из хранилища, наконец-то позволяла нормально, без экономии, экипировать всех бойцов с ног до головы. Но куда важнее было другое.

— И, само собой, твое пари, — Шарона продолжила, явно получая удовольствие от каждого слова. — Седьмой батальон все еще сидит в своем форте, строя глазки пустоте и героически отражая вылазки несуществующих повстанцев. Они даже не в курсе, что война уже закончилась. Когда они вернутся, для них это будет позорным, безоговорочным поражением. Я, кстати, заключила свое пари с Хорном и очень рада, что ты помог мне его выиграть.

Она внимательно посмотрела на меня своим единственным пронзительным глазом, и в ее взгляде промелькнул знакомый огонек холодного, научного любопытства.

— А теперь, герой, — ее голос стал прохладнее, — показывай. Включи линзы-накопители. Я хочу увидеть все, что ты видел. От первого лица. От начала и до конца.

Я встретил ее взгляд и медленно, почти с сожалением, покачал головой. Внутри все сжалось от досады и понимания упущенной выгоды. Демонстрация была бы идеальным, беспроигрышным способом получить еще один вожделенный слиток «особого золота».

— Не могу, — сказал я просто, вкладывая в эти два слова всю возможную искренность и твердость, на какие был способен.

Ее ухмылка мгновенно исчезла, сменившись настороженным, изучающим, как под микроскопом, выражением. Брови сдвинулись, а в уголках губ залегли резкие морщины.

— Объяснись.

— Чтобы справиться с той короной, мне пришлось залезть в аварийные запасы Маски. Плата за победу — временная, я надеюсь, блокировка всех ее активных функций. Полное отключение.

Я видел, как ее единственный глаз сузился до щелочки, оценивающе и с откровенным неверием скользя по моему лицу. Она медленно скрестила руки на груди, и вся ее поза, от поднятого подбородка до упертой стойки, выражала скепсис больше любых слов.

— Надурить меня хочешь?

Вместо объяснений я расстегнул верхние пуговицы мундира и оттянул пропитанную потом и пылью ткань, обнажив кожу на груди.

— Взгляните сами.

Татуировка Маски Золотого Демона была на своем месте, но она выглядела совершенно иначе. Сложные золотые узлы и завитки, обычно будто светящиеся изнутри жидким огнем и пульсирующие скрытой мощью, теперь были тусклыми, матовыми и плоскими, словно выцветшая старинная позолота на потрескавшемся пергаменте.

От них не исходило ни привычного слабого тепла, ни того едва уловимого энергетического пульса, что я всегда чувствовал кожей, как второе сердце.

Шарона сделала резкий шаг ближе, ее скептицизм мгновенно сменился жгучим, почти хищным профессиональным интересом. Она пристально, не мигая, всматривалась в узор, затем резко, без предупреждения, прижала кончики холодных пальцев к татуировке.

— Вот черт, — тихо, с искренней досадой выдохнула она, отводя руку. Ее плечи слегка опустились, и во всей ее позе читалась неподдельная, почти детская досада исследователя, у которого только что сломалась уникальная игрушка. — Значит, правда. Ничего не поделаешь… Придется ждать. Ты знаешь, сколько?

Я покачал головой.

Она отвернулась, чтобы скрыть разочарование, махнув рукой, давая мне разрешение уходить, но в этот момент я задал вопрос, который вертелся у меня на языке с той самой секунды, как увидел ее тренировку.

— А эта энергия, которую вы использовали во время медитации… Та, что тяжелее и плотнее обычной маны? Что это такое, комдив?

Шарона замерла на месте так резко, будто ее парализовало невидимым полем. Затем она медленно, очень медленно, как марионетка на невидимых нитях, обернулась.

Ее единственный глаз был неестественно широко открыт, а на лице застыло выражение такого чистого, непритворного потрясения, будто я только что признался, что прилетел с другой планеты. Все ее досада, скепсис и холодная рассудительность мгновенно испарились, уступив место абсолютному изумлению.

— Не двигайся, — ее голос прозвучал резко, отрывисто, почти по-командирски, и весь ее предыдущий шок мгновенно сменился сосредоточенной, хищной интенсивностью. — И следи. Внимательно.

Она плавно подняла руку, ладонью вверх, и между ее пальцами снова начал формироваться тот самый гибридный, нестабильный сгусток.

Но на этот раз она не сжимала его в кулак, а заставила медленно, словно невесомую пушинку, парить в воздухе перед собой, заставляя двигаться по сложной, прихотливой траектории — резкий зигзаг, плавный круг, замысловатая восьмерка.

Слегка искривляющая пространство субстанция была похожа на каплю жидкого свинца, плывущую в невидимом, но могущественном потоке ее воли, оставляя за собой дрожащий, словно мираж, след.

Я не отрывал от нее взгляда, впиваясь в каждое движение. Мои золотые глаза четко и ясно видели ее во всех деталях. Более того, я не просто видел — я будто ощущал ее кожей, чувствовал ее чудовищную плотность, словно передо мной плыла микроскопическая черная дыра.

Каждый изгиб ее пути, каждый поворот был для меня таким же очевидным и предсказуемым, как движение обычной, привычной маны для любого другого Артефактора.

Шарона резко, со щелчком, сжала пальцы, и темная энергия мгновенно рассеялась, не оставив и следа. Она смотрела на меня с новым, почти жутковатым, изучающим уважением, будто рассматривала редкий, не известный науке экземпляр.

— Ничего себе… — прошептала она, и в ее срывающемся голосе звучало нечто среднее между завистью и восторгом.

Она сделала паузу, собираясь с мыслями, ее единственный глаз смотрел куда-то вдаль, будто она вспоминала давно забытые уроки своих учителей.

— То, что ты так неуклюже назвал «тяжелой энергией», — начала она, — это не мана. Это называется мировой аурой. Это — энергия иного порядка, несравнимо более могущественная по сравнению с маной.

— И вы можете ее использовать?

Она хмыкнула.

— Похоже, пришла пора для небольшой лекции.

Ранг Истории. Туманная мана, с трудом поддающаяся контролю, которой едва хватает на незначительное усиление тела и главная функция которой — активация артефактов.

Артефакты обладают самыми примитивными свойствами, и в подавляющем большинстве случаев это одно свойство на артефакт.

Ранг Сказания. Дымная мана, которую уже можно использовать для прямого усиления тела, залатывания и прижигания ран, удаления чувства усталости и голода и так далее.

Артефакты становятся сложнее, их возможности — комплекснее, в один артефакт теперь «влезает» два-три свойства.

Ранг Хроники. Дождевая мана, которая теперь постоянно наполняет тело силой и которую можно использовать не только для прямого усиления органов, но и для манипуляции предметами в окружающем пространстве.

Артефакты начинают обладать подобием воли, не принимающей слишком слабых хозяев, их сила по отношению к силе самого Артефактора становится заметно выше, чем на предыдущих рангах.

Ранг Предания. Мана наводнения, дающая телу и всем его органам силу и эффективность, на ранге Хроники достижимые лишь при осознанном усилии. Прямое усиление выводит человека на уровень супергероя, способного голыми руками крошить здания и разрывать на части небесных странников. Становится возможным использовать техники маны, дающие буквально сверхспособности вроде коллективного восприятия, рентгеновского зрения или сверхрегенерации.

Артефакты по силе становятся сравнимы с самими Артефакторами, а их свойства приобретают характер настоящих чудес: создание клонов, манипуляция гравитацией, искажение восприятия, ментальные атаки, телепортация и так далее.

Это были четыре первых ранга, и, хотя в малых странах на этом все и заканчивалось, в более масштабном взгляде на мир высших империй их называли не иначе как «младшими» или «базовыми».

Понятно, что подавляющее большинство людей даже этой базой не овладевало за всю жизнь. Но в империях типа Роделиона, где Эпос был крайне почетным, но все-таки совершенно не невероятным рангом, а на страже стабильности и спокойствия страны обязательно стояли один-два древних, как сама империя, Артефактора ранга Легенды, правила и принципы писали как раз-таки эти самые Эпосы и Легенды.

А они со своей высоты понимали, что История, Сказания, Хроника и Предание — это лишь подготовка к чему-то по-настоящему масшатбному.

Первый из трех «старших» рангов — ранг Эпоса.

Ману Эпосов называли также ртутной или свинцовой из-за того, насколько по сравнению с маной Предания она была более плотной, густой и тяжелой. А ее «масса» из-за этой невероятной плотности достигала такого уровня, что становилось возможным использовать ее для полноценных полетов даже без использования артефактов. Также, разумеется, усиление тела такой маной было на порядок более мощным, чем на Предании.

Помимо этого техники маны становились более мощными и разнообразными и уже могли выступать не только как вспомогательные трюки, а как основной боевой арсенал.

Хотя, разумеется, основной силой Артефакторов по-прежнему оставались артефакты. Артефакты Эпоса обладали уже не просто подобием, а полноценным сознанием. Довольно ограниченным и замкнутым в рамках собственных сюжетов, не способным на эмоции вне заранее определенного диапазона, на познание нового, на связное и полноценное общение, но тем не менее разумом.

Семь артефактов, что Артефактор создавал по одному на каждую стадию Предания, на ранге Эпоса он должен был развить и наделить таким вот подобие сознания. После чего артефакты получали возможность в буквальном смысле сражаться самостоятельно, без вмешательства человека. А когда хозяин брал их в руки, их боевой потенциал возрастал в разы.

Тем не менее, больше всего вышеперечисленного на способности Артефактора ранга Эпоса влияло нечто совершенно иное. Кратно повышала его боевую мощь, делая все: его тело, его техники, его артефакты, его способность ощущать мировую ауру и, контролируя ее, примешивать к собственной мане.

Эта способность не прилагалась к рангу. Ее нужно было развить в себе путем долгих медитаций и упражнений, путем познания окружающей реальности, и затем безостановочно углублять и расширять.

Потому что без мировой ауры был невозможен переход на ранг Легенды.

Артефактор Легендарного ранга должен был вплавить толику мировой ауры в свое ядро, и чем больше была доля мировой ауры в ядре, тем такой Артефактор был сильнее.

Помимо мировой ауры ранг Легенды, манипулирующий «лунной» маной, был способен на разрыв ткани реальности для полноценных, масштабных телепортаций, обладал мощью, достаточной, чтобы стирать с карт города и разрушать небольшие Руины, и мог использовать техники, которые сами по себе уже были похожи на чудеса вроде предсказания будущего или полного подчинения чужой воли.

Артефакты Легендарного уровня становились еще умнее, их возможности — шире. А также они могли проецировать часть своего сюжета в реальный мир. В случае кровавой короны это, наверное, выглядело бы как неожиданно ставшее алым небо и алая земля, усеянная трупами. В таком пространстве их мощь многократно возрастала, а при грамотном наложении одного сюжета своих артефактов на другой Артефактор мог и вовсе порождать целые небольшие реальности с собственными правилами и ограничениями.

Тем не менее, даже это ни шло ни в какое сравнение с Артефакторами ранга Мифа и их «солнечной» маной. Однако об этом Шарона уже знала не так много и не стала рассказывать мне непроверенные факты, ограничившись последним напутствием:

— То, что ты сумел почувствовать мировую ауру на ранге Предания — редчайший, вероятно, уникальный дар. Ни в коем случае не пренебрегай им и попытайся как можно больше его развить. Если не ради собственной силы в моменте, то ради того, чтобы по достижении ранга Эпоса сразу стать непобедимым среди равных.

От Шароны я уходил, преисполненный новых пониманий, новых перспектив и новых планов. Ведь, по сути, кроме необходимости снова привыкнуть к использованию артефактов, единственным, в чем сейчас я мог качественно упражняться — это контроль мировой ауры.

Однако прежде чем заниматься этим, нужно было решить несколько вопросов. И пари с седьмым батальоном было лишь первым и, пожалуй, наименнее важным из них. Впрочем, менее приятным оно от этого не становилось.

###

Мы стояли на главном причале базы, где холодный ветер гулял между массивными пирсами, когда корабль седьмого батальона наконец с глухим стуком пришвартовывался.

Рядом со мной, непринужденно скрестив руки на груди, стояла Шарона, на ее лице играла язвительная, почти хищная ухмылка, полная предвкушения. С другой стороны, побагровевший от сдерживаемой ярости, тяжело дыша и мелко подрагивая, топал комдив второй дивизии Годрик ван Хорн.

Его взгляд, полный чистой, неразбавленной ненависти, был прикован ко мне, будто пытался прожигать дыру в моем мундире. Но он сдерживался, ощущая, как давит на него молчаливое, но неоспоримое присутствие моей комдива.

Трап с грохотом и скрипом опустился, и первым, словно на эшафот, сошел Марнот ван Хорн. Его обычно надменная, выпрямленная в струнку осанка была безнадежно сломлена, плечи сутулились под невидимым грузом позора, а во взгляде, устремленном в грязные доски причала, читалось горькое, окончательное осознание полного провала.

Он уже все знал, разумеется.

— Ну что, ван Хорн? — громко, чтобы слышали все окружающие, начал я, сделав неспешный, вызывающий шаг навстречу. — Как на вкус наша пыль? По вкусу пришлась?

Марнот лишь судорожно сжал кулаки, его костяшки побелели, но взгляд он так и не поднял, продолжая буравить взглядом помосты причала.

— Напоминаю условия нашего скромного пари, — продолжал я, наслаждаясь каждой секундой этого унижения, растягивая слова. — Сто миллионов пурпура. И, что куда важнее, полный комплект качественных артефактов, соответствующих рангам, для всего личного состава моего батальона. Каждому бойцу, от рядового до офицера. Думаю, ваши знатные, древние семьи потянут такой скромный, почти символический выкуп за свою пошатнувшуюся честь и репутацию.

— Это откровенное, наглое вымогательство! — взревел Годрик ван Хорн, не выдержав более этого зрелища. Его мана Эпоса на мгновение вырвалась из-под контроля, и воздух вокруг нас сгустился, зарядился напряжением, заставляя стоящих рядом солдат невольно отшатнуться. — Ты, ничтожная, провинциальная гнида, смеешь диктовать условия нам, ван Хорнам⁈ Ты не стоишь пыли с сапог моего племянника!

Но прежде чем я успел ввернуть очередную колкость, вперед, абсолютно спокойно, шагнула Шарона. Ее движение было плавным и неспешным, но оно мгновенно перехватило все внимание.

— Условия, Годрик, были предельно ясны, озвучены вслух и приняты обеими сторонами добровольно, — ее голос прозвучал спокойно, но с той стальной, негнущейся интонацией, что не оставляла места для возражений. — Твой племянник и его сторонники заключили это пари, будучи, я уверена, в полном и адекватном разуме. Они проиграли. Чисто и безоговорочно. Вся Коалиция держится на двух вещах — на дисциплине и на неукоснительном исполнении обещанного. Или, может быть, в твоей дивизии принято бросать слова на ветер и отказываться от долгов, как последние бесчестные торгаши?

Она не повышала голос, но каждый его звук, каждое слово будто вбивало новый гвоздь в крышку гроба всех возможных аргументов Годрика. Он замер, его лицо исказилось от бессильной, кипящей ярости, но он смотрел теперь не на меня, а на Шарону. И, как мне показалось, он ее нехило так боялся.

Прошло несколько тяжелых, давящих секунд. Годрик с силой, словно выплевывая яд, выдохнул, наконец отводя взгляд в сторону:

— Хорошо. Вы получите свои грязные деньги. И свою экипировку. Но запомни, Марион, это не конец.

— Да-да, конечно, — вырвалось у меня против воли.

###

Прошло несколько дней, и я наконец выкроил время разобраться с тем ворохом богатства, что свалился на нас. Большую часть времени до этого я потратил на безуспешные попытки исцелить левое плечо.

Даже лучшие целители корпуса, к которым я обратился, смогли лишь устранить последствия — странное воспаление, что расползалось от раны, и черную, разъедающую плоть коррозию.

Но сама рана, глубокая и мертвенно-холодная на ощупь, оставалась нетронутой. Она ныла постоянной, изматывающей болью, а любая попытка активно двигать рукой заканчивалась приступом стреляющей агонии, от которой темнело в глазах. Приходилось мириться с тем, что левая рука пока что была мало на что пригодна.

Итак, что мы имели.

Сто миллионов за пари, двадцать — официальная награда за миссию в Руинах Облачного Заката, пятьсот — щедрая благодарность маркизы Маэрьялы и, наконец, почти три миллиарда, извлеченные из тайников повстанцев.

Цифры кружили голову. Однако долго ими наслаждаться не пришлось.

Я сразу же потратил больше половины — два миллиарда пурпура ушло на покупку нового флагмана для батальона. Старые корабли из тридцать пятой дивизии были надежными работягами, но на фоне мощи корпуса они выглядели убогими калошами.

Новый «Золотой Демон», название менять я не стал, купленный с заделом на будущий полк, был настоящим левиафаном, способным нести три тысячи человек экипажа, оснащенным по последнему слову техники и защищенным едва ли не лучше базы тридцать пятой дивизии.

Затем я принялся за артефакты, выданные нам ван Хорнами в счет пари. И, разумеется, ублюдки схалтурили.

Сабли, щиты, наручи — все действительно было уровня Хроники и Предания, но качество… Это был откровенный хлам. Сделанный кое-как, с кучей скрытых дефектов, перетяжеленный и ненадежный. Видимо, нам сбагрили пылившийся на полках неликвид.

Я не стал даже пытаться вручать это своему батальону. Вместо этого я сдал всю эту кучу металлолома торговцам на базе, выручив за нее сто шестьдесят пять миллионов — все-таки артефакты оставались артефактами.

Итоговую экипировку для бойцов я составил из двух источников. Часть — качественные, проверенные артефакты из запасов повстанцев. Другую часть пришлось закупать у самого корпуса, и это обошлось мне еще в шестьсот миллионов. Зато теперь каждый мой боец был оснащен не просто хорошо, а как минимум на пять, а то и на пять с плюсом.

Затем настал мой черед. Хотя у меня не было личных артефактов Предания, я все еще мог пользоваться массовыми моделями, слегка подправив их внешний вид. Для артефактов Предания это было несложным делом.

Однако привычных пистолета и сабли я не выбрал. Для дальнейших планов мне нужен был стиль, который я мог бы демонстрировать публике, не вызывая лишних вопросов. Стиль Гильома.

Так что я выбрал изящную, с игривым балансом рапиру. Она была легкой, почти невесомой по сравнению с моей старой саблей, и рассчитана на фехтовальную технику, а не на сокрушительные рубящие удары.

Со щитом было проще. Вторым артефактом Гильома числился небольшой щит на левую руку. Мне не пришлось искать замену — мой собственный щит, «Сказание о Марионе», созданный моей волей, а не Маской, не исчез вместе с ней, и все еще остался на уровне Предания.

Все, что нужно было — это сосредоточиться. И золотистый узор на его поверхности поплыл, изменяясь, пока щит не принял вид изящного, стилизованного под старину круглого баклера.

Помимо этого, я подобрал себе набор артефактов, включая новые «Прогулки». Я уже планировал, как буду ежедневно прокачивать их, насыщая собственной маной Предания, чтобы поднять их уровень до квази-Предания.

Но, держа в руках эти искусно сделанные, но… обычные артефакты, я не мог избавиться от гнетущего чувства недовольства. Они были тусклыми, ограниченными инструментами по сравнению с живой, отзывчивой силой моих татуировок. Даже странно было, насколько я к ним уже привык.

###

Спустя несколько дней меня снова вызвали в кабинет Шароны. Я застал ее стоящей у окна кабинета, смотрящей на бескрайнее, усыпанное звездной пылью Небо за пределами базы.

Когда она обернулась на мой вход, на ее лице читалась явная, не скрываемая досада, подернутая тонким, но отчетливым слоем холодной, расчетливой ярости.