Демоны

1

Сан-Франциско

Давайте говорить откровенно. Давайте не будем здесь ничего придумывать. Стивену Искероту просто приснилось все, что произошло в маленькой комнатке на вершине пирамидального здания «Западного Ветра». Такое здание действительно существует, но в нем нет такой комнатки – по крайней мере в точности такой. Она существовала только в его сне – и, возможно, еще в том месте, где во снах преломляется реальность.

«Ты же проснулся в своей постели – проснулся и вспомнил это, – говорил он себе на протяжении всего рабочего дня. – Это был просто сон. – И вновь повторял: – Только сон. Так что выкинь это из головы».

Однако воспоминание об этом сне засело в его мозгу, как клещ. Корчащиеся лица, лохань с грибами.

Стивен продолжал думать об этом в пять часов пополудни, сидя в скрипящем кресле в офисе Дейла Уиндерсона в здании «Западного Ветра» в деловом районе Сан-Франциско, ожидая аудиенции с самим Дейлом, генеральным директором корпорации «Западный Ветер».

– Аудиенция с самим папой! – сказал Квеллман, инспектор, и в его смехе прозвучала зависть. Зависть, поскольку не кто иной, как молодой Стив Искерот, был вызван, чтобы встретиться с самим Дейлом, лично и наедине. Не было сомнений, что речь шла о повышении: генеральный директор не увольнял людей самолично.

Стивену хотелось пересесть в другое кресло. Безжизненное сухое дыхание кондиционера сопело и жужжало ему в затылок; он чувствовал, как оно шевелит волоски на его шее. Но секретарша Уиндерсона время от времени внимательно взглядывала на него через свои освещенные вереницей ламп владения, пыльно-голубое пространство синтетического ковра; она бы, наверное, сочла странным, если бы он начал неожиданно пересаживаться. Молодая, пышно причесанная и замкнутая, она сидела за своим просторным столом в форме буквы «U», расположенным под гигантским логотипом «ЗВ» – маленькая женщина-колючка, зажатая между огромным символом и огромным столом.

Окон не было. Снаружи, как он знал, была поздняя осень, морозный день, стоял приятный туман. Здесь, внутри, времен года не существовало.

Он поерзал на своем сиденье, и оно осуждающе заскрипело. Эти сиденья скрипели всегда, стоило на них сесть или хоть как-нибудь пошевелиться. Они были сделаны из выпускаемого «Западным Ветром» полимера, инимикалена [39] – Стивена передергивало каждый раз, когда он до него дотрагивался. Одна из его разновидностей, напоминавшая целлофан, использовалась как упаковочный материал, и когда ему приходилось разворачивать вещи, завернутые в эту визжащую, мерзкую на ощупь материю, у него всегда возникало примерно такое же ощущение, как если бы холодное питье попало на обнаженный зубной нерв.

Он вновь поежился под знобким дыханием кондиционера, дующего ему в затылок… и передернулся, услышав скрип кресла.

В качестве инспектора, контролирующего развитие нового продукта, он предложил попробовать заменить инимикален каким-нибудь другим материалом, который был бы менее неприятен на ощупь. Все присутствовавшие на собрании, как он теперь вспомнил, как-то странно посмотрели на него, когда он внес это предложение.

«Неприятным? Что он хочет этим сказать?»

Никто не признавался, что считает этот материал отвратительным, но он видел, что все содрогались, прикасаясь к нему.

И в этом ощущении было еще что-то, размышлял он, что-то, чего он не мог уловить, что-то, связанное с его сном – ощущение отторжения, которое не могло быть выражено словами.

Сон вновь начал прокручиваться в его памяти, даже несмотря на то что он пытался не думать о нем, даже несмотря на то что он пытался подготовиться к предстоящей встрече с Уиндерсоном.

«Не думай о том, как ты взбирался по бетонным ступеням к маленькой комнатке. Как ты шел вслед за старухой с сонными глазами, как ты лез по лестнице, ведущей вверх от того, что всегда считал верхним этажом узкого пирамидального небоскреба». – Он одолевал виток за витком вверх по этим ступеням, как ракушка-наутилус, все выше и выше.

«Не думай о лице старой ведьмы…» – Впрочем, это лицо совсем не было зловещим. Но когда она повернулась к нему – румяная, с блестящими темными глазами, цвета которых он не мог толком различить; голубоватые волосы в форме колокола, как носит множество пожилых женщин; зубы отличные, белые, слишком хорошие для женщины ее возраста – это оказало на него такое же действие, как если бы он прикоснулся к инимикалену.

«Почти пришли, – радостно сказала ведьма, ее глаза лучились от удовольствия. – Не то чтобы совсем, но почти! Она бесконечная. Как там звали того грека, который говорил, что нельзя никуда дойти, потому что любое расстояние можно поделить снова и снова, на меньшие и меньшие части, так что оно будет длиться бесконечно? И однако мы уже здесь, мы уже здесь!»

В том сне…

В том сне они стояли на самой верхней площадке во всем здании, и она открыла потертую пластиковую дверь в самую верхнюю комнату – комнатушку не больше чулана для швабр, которая и сама была в форме пирамиды. Она отступила в сторону и жестом пригласила его войти, словно добрая сиделка в родильном отделении, приобщающая его к одной из священнейших радостей жизни.

Он переступил через порог и увидел, что комнатка совершенно пуста, не считая старого облезлого деревянного кухонного стола – стола, который он почти узнал; возможно, это был стол из крохотной кухоньки его отца, – а на нем стояла деревянная лохань, наполненная грязью. И в этой грязи он увидел человеческие лица – незнакомые, но казалось, что он вот-вот их узнает, – семь лиц, смотрящих вверх прямо перед собой; они напоминали шляпки больших грибов. И каждое из лиц… – хотя, кроме лиц, там ничего не было, к их вискам и скулам приливала, словно румянец, темная грязь, – каждое из лиц было живым, и корчилось, и беспокойно двигалось само по себе. Глаза вращались, рты открывались, словно хватали воздух, что-то беззвучно шептали; слюна скопилась в углах их раскрытых бормочущих губ – пятеро мужчин и две женщины.

Когда он шагнул поближе, семь пар глаз повернулись, остановившись на нем, и детский страх на лицах сменился идиотической радостью.

«Теперь, если бы ты еще их покормил, – донесся до него оживленный голос старухи из его сна, – и тогда все зажили бы счастливо… счастливо… радостно… до… – Ее слова распадались на части по мере того, как разваливался его сон. – Завершительного… фантастеющего, радодействующего… бод-ровскорм… встив… Стив… Стив!»

– Мистер Искерот!

Он чуть не свалился со своего кресла. – Да?

– Мистер Уиндерсон готов вас принять.

– Кофе, Стивен?

Подумать только, мистер Дейл Уиндерсон, мультимиллионер, предлагает налить ему, низшему исполнителю, чашечку кофе! Но не стоило проявлять излишнего подобострастия, настаивая на том, чтобы сделать это самому.

– Да, конечно. Спасибо вам, сэр.

– Ты можешь называть меня Дейл, Стивен. Твой отец – тот вообще называл меня «мерзавчиком». – Он рассмеялся. Уиндерсон был высоким привлекательным мужчиной с густыми черными волосами; на нем был шелковый жакет с изображением «Сан-Франциско Джайантс» [40], джинсы и ковбойские сапоги. Улыбка оставила на его лице нестираемые морщинки вокруг глаз и рта.

– «Мерзавчиком», сэр? Да что вы говорите!

– Ей-богу! Я не возражал.

Размеры офис имел гигантские – от пола до потолка простиралось добрых восемьдесят футов [41], а общая площадь была сравнима с площадью стандартного двухэтажного коттеджа. Небольшое количество редко расставленной мебели производило впечатление элегантного минимализма, лишь еще более подчеркивающего объем помещения. Здесь располагался диван, уиндерсонов широкий, покрытый китайским лаком стол, два стула – кожаных, никакого инимикалена – и несколько картин на стенах. Окно, занимавшее целую стену, открывало сталагмитовое сияние деловой части Сан-Франциско: несколько вертолетов шныряли взад-вперед, словно стрекозы-мутанты; над мостом через залив скользила новая монорельсовая дорога.

Уиндерсон стоял у окна, разливая кофе на роликовом столике из красного дерева. Несмотря на тонированные стекла и на то, что небо было серым, за окном оказалось довольно светло, и лишь когда Уиндерсон принес Стивену кофе – в черной кружке с золотым логотипом «ЗВ» на боку, – он осознал, что в волосах Уиндерсона скрывались металлические прищепки, а выражение лица с веселыми морщинками было в какой-то степени искусственно отпечатано на нем. Его лицо было лишь оболочкой, так же как и небрежная манера одеваться.

Пытаясь не глазеть на него, Стивен отхлебнул глоток кофе и притворился, что любуется видом.

– Твой отец был замечательный парень, – продолжал Уиндерсон, присаживаясь на край своего стола и вытягивая ноги.

Стивен сидел в черном кожаном кресле напротив; огромный офис, казалось, нашептывал ему о подвернувшейся удаче, о ждущих его привилегиях.

– Старина Барри… – Уиндерсон покачал головой, словно уйдя в дорогие ему воспоминания. – Твой отец взял меня под свое крыло, когда я прибыл в Стэнфорд. Мы жили в одной комнате, хотя он был на год меня старше, – но это было больше чем просто любезность. Он по-настоящему любил помогать людям находить свой путь. И для приятеля он был готов на многое.

Стивен почувствовал, как его возбуждение на миг отступило перед скорбью. Его отец, учитель в начальной школе, действительно был хорошим человеком. У него были свои недостатки – он был склонен к угрюмому самоотстранению и чуть не разрушил свой брак увлечением на стороне, – но он любил своего сына и делал все что мог, чтобы Стивен это чувствовал. Он умер два года назад от рака, после жестокой затянувшейся битвы. «Страховым компаниям на меня насрать, сынок. Медицинско-страховые организации, разумеется, давным-давно отступились от меня. Так что я потратил на лекарства все, что у меня было. Я не должен был этого делать. Я должен был знать, что уже слишком поздно. Ведь это значит, что теперь мне нечего тебе оставить – кроме старого потрепанного одолжения. Один человек задолжал мне. Ты, конечно, слышал о Дейле Уиндерсоне… так вот, я для него кое-что сделал… в общем, он у меня в долгу. Когда-то мы с ним жили в одной комнате, а сейчас он может ввести тебя в самую верхушку своей компании. Я, в общем-то, не знаю, что конкретно они там производят – какие-то химикаты, или нефтепродукты, или что-то в этом роде. Но если тебе там не понравится, ты ведь всегда можешь убраться оттуда. Там ты сможешь стать одним из тех, кем тебе всегда хотелось быть… Ну, ты понимаешь, – ты можешь воспользоваться своей МВА[42]».

Что он имел в виду под «одним из тех, кем ему всегда хотелось быть»? Почему он так сказал?

Стивен начал заниматься заключением он-лайновых сделок, акциями всех видов, еще до того, как ему исполнилось восемнадцать. Он потерял на этом не меньше, чем приобрел, но его капиталовложения всегда были невелики, а следовательно, и потери были малы – и возбуждение подстегнуло его аппетит.

Он не хотел становиться таким, как его отец, – учить детей, которым было на это наплевать. Он хотел принадлежать к людям, которые что-то значили в этом мире.

– Твой отец… – продолжал Дейл. – Да, он действительно много для меня сделал. Я в долгу перед ним. То есть я хочу сказать – это было больше, чем если бы он просто присматривал за мной, пока мы учились. Он, э-э… не рассказывал тебе, что именно он, э-э?…

– Нет, сэр. Дейл.

– Ну и ладно. Самое главное – благодаря тому, что он сделал, ты получил эту работу. Я не хочу делать вид, что это произошло из-за твоих оценок, хотя они были вполне приличными. А сейчас подходит время предоставить тебе новую возможность…

Он сделал паузу, прихлебывая кофе и глядя на Стивена поверх своей кружки. Он чего-то ждал.

«Чего он ждет?» – Стивен не мог понять. Он откашлялся и предпринял попытку.

– Дейл… Я работаю здесь, в «ЗВ», потому что хочу здесь работать. То есть – я хочу стать частью…

– Членом команды, верно? Ты хочешь расти вместе с компанией. Сынок, тебя уже наняли. Не стоит кормить меня этими старыми баснями. Я просто хочу знать… знаешь ли ты, что в действительности представляет собой мир? И каково в действительности наше место в нем? Конечно, ты не знаешь. Почти никто не знает. Ты наблюдательный мальчик – и уже приметил наш интерес к этому делу с «Дирваном-17», о котором ты поднимал вопрос.

«Так вот оно что». Стивен придал своему лицу, как он надеялся, заинтересованное, беспристрастное выражение. Но внутренне он съежился. Значит, его все же собираются уволить. Возможно, Уиндерсон решил, что должен уволить его самолично в память о его отце.

Исследуя новые продукты, Стивен выяснил, что «Дирван-17», пестицид, который «Западный Ветер» намеревался вскоре выпустить на рынок, был признан независимыми исследователями серьезным канцерогеном и неврологически токсичным веществом. Даже очень незначительные его дозы вызывали судороги у детей и болезни печени у взрослых. Были также указания на неврологические осложнения. Кроме того, он устойчиво сохранялся в окружающей среде. Однако он убивал «стекляннокрылого снайпера», жучка-вредителя, угрожавшего винодельческой промышленности Калифорнии, быстрее и надежнее, чем любой другой пестицид.

– Ты уже обратил внимание на некоторые оборотные стороны «Дирвана-17».

– Да, сэр. Просто я был озабочен тем, что… Уиндерсон поднял руку, прервав его.

– Я понимаю, сынок, ты заботился о компании. Тебя беспокоило, что нам будет предъявлен иск. Что будет отрицательная реакция – о нас пойдет дурная слава, и в будущем урегулирование этого вопроса будет стоить нам больше, чем мы получим в прибыли.

Стивен, охваченный облегчением, осторожно выдохнул через нос.

– Вот именно… Дейл.

– Очень тонко. Я попросил, чтобы продукцию пересмотрели. Возможно, нам удастся прикрыть свои задницы, если мы нацепим на него какой-нибудь предупреждающий ярлык и снабдим его специальной инструкцией по применению – я хочу сказать, более грозной инструкцией, чем обычно, – прежде чем выкинуть эту дрянь на рынок.

Уиндерсон подошел к окну и встал спиной к Стивену в непринужденной позе, заложив одну руку в карман своего жакета с «Джайантсами», а другой держа перед собой кружку.

– Посмотри на этот огромный старый мир там, снаружи. Стив, ты когда-нибудь задавал себе вопрос: где верх, а где низ?

– Ну… э-э… успех – это верх, и чтобы добраться дотуда…

– Об этом тоже не стоит, Стив. Нет, я имел в виду – с точки зрения нравственности. Существуют ли, по-твоему, нравственные верх и низ?

– Ну… конечно!

– Конечно, существуют – и однако все это относительно. Лично я считаю, что добро с точки зрения нравственности – это то, что лучше всего для большинства людей. Возьми этот наш мир – задумывался ли ты когда-нибудь, что верх – в буквальном смысле, по направлению к небу – не является верхом? Ты бы знал это, если бы был космонавтом. Они-то знают. Понимаешь, все зависит от того, где ты находишься. Это верх, если ты стоишь на земле. Но в космосе нет верха. Я хочу сказать – почему ты не падаешь с поверхности Земли? Если смотреть в направлении Южного полюса, это ведь получится низ, так ведь? Так почему же ты не падаешь по направлению к Южному полюсу и дальше, в открытый космос? Из-за гравитации. Но это единственное, что препятствует тебе двигаться в том или ином направлении. Стоит тебе выйти в Солнечную систему, в галактику, и там уже не будет ни верха, ни низа. Мы ориентируемся на то, что работает, сынок.

«К чему он говорит все это?» – подумал Стивен. Но на всякий случай сказал:

– Э-э… ну да, конечно.

– Так вот… гравитация… где находится наш центр тяжести, так сказать? Твой и мой? Где наш нравственный центр тяжести? Как я сказал, это то, что лучше всего для большинства людей. У меня свои представления о том, что это такое. Мне приходится действовать, исходя из собственных представлений – больше у меня ничего нет.

Он повернулся лицом к Стивену, но не посмотрел на него; очень осторожно он поставил кружку на стеклянную поверхность своего стола возле монитора компьютера и устройства громкой связи; он даже нахмурился от сосредоточенности, словно задача установки кружки была делом жизни и смерти.

– Стивен, ты помнишь так называемые Демонические Галлюцинации, около девяти лет назад?

– Демонические Галлюцинации?

– Да. Как ты оцениваешь то, что тогда произошло? Стивен подумал.

– Э-э… я вообще-то не размышлял об этом. Я тогда работал над дипломом, помогал налаживать бизнес в Таиланде – делал компьютерно-производственную базу. – Он хохотнул, стараясь говорить как опытный коллега-бизнесмен. – Мы сделали там всю работу и не получили ничего от доходов. Я тогда был всего лишь интерном, и, как потом выяснилось, это было вообще полулегальное предприятие, куда нас наняли на черную работу. Я не мог дождаться, когда уберусь оттуда. Все это располагалось на острове, совершенно отрезанном от мира. Там у них была возможность избегать международных законов о труде. Мне пришлось застрять там на какое-то время. Меня не было в Штатах, когда случилась вся эта… истерия вокруг демонов. Я видел кое-что по телевизору, но мне показалось, что тут какая-то мистификация, спецэффекты – что, э-э…

– Да, разумеется, – прервал Уиндерсон с нетерпеливым жестом. – Итак, ты решил, что все это обман, а позже счел галлюцинацией, так ты сказал?

– Ну да; говорили, что была какая-то террористическая акция с применением галлюциногенов… что все эти люди слетели с катушек и принялись крушить…

– Да-да, хорошо, – вновь вмешался Уиндерсон, на этот раз оживленно. Он смотрел на Стивена невидящим взглядом. Его вечная улыбка незаметно перетекла в напряженную гримасу.

«Я сказал что-то не то, – подумал Стивен. – Но что?» Уиндерсон тихо хмыкнул – это прозвучало как-то цинично, словно его забавлял предмет разговора.

– Что ж, некоторые из наших людей были обвинены в том, что помогали распространять ядовитый газ или что там это было – то, что вызвало галлюцинации. Мне хотелось знать, что ты думаешь по этому поводу. Предъявленные иски еще ожидают решения. Беспочвенные, уверяю тебя. Все было подстроено террористами, внедрившими галлюциногенные вещества типа ЛСД в систему водоснабжения по всему миру. Разумеется, очень многие до сих пор считают… – Он пожал плечами, словно желая, чтобы Стивен закончил за него фразу.

– Э… да, многие люди, видимо, думают, что это действительно было, в буквальном смысле, – но ведь нет никаких видеоматериалов, где были бы засняты настоящие демоны. Когда все это происходило, я видел несколько клипов – но они все были какие-то размытые… Через некоторое время их прекратили показывать. Мне всегда было интересно, что сталось с этими материалами.

– А ты знаешь, сколько пленки было тогда отснято? Слишком много, чтобы всю ее найти и стереть. И однако все, кто заявлял, что у них есть домашние видеозаписи демонов или записи выпусков новостей, где они фигурировали, – пленки всех этих людей оказались стертыми. Цифровые записи тоже были уничтожены. Значит… значит, они лгали.

– Но прежде всего откуда могли возникнуть видеоматериалы о галлюцинациях?

– Их и не было. Были пленки с записями людей, охваченных галлюцинациями, беснующихся, убивающих друг друга, некоторые из них были в причудливых костюмах. Многие из них обладали исключительной силой – побочный эффект наркотика.

– Костюмы. Да, я видел кое-что из этого – целые демонстрации людей в самодельных костюмах демонов, с раскрашенными телами…

– Совершенно верно. Это была массовая истерия, еще более подогретая убийствами. Некоторые люди поддались ей, некоторые нет. Пленки были конфискованы, направлены на исследование правительственными экспертами. Как бы то ни было, террористическая группировка была уничтожена, так что мы имеем, что имеем.

– Ну что ж… – Стивен встал, решив, что интервью подошло к концу.

– Не торопись, сынок! Это не единственная причина, по которой ты находишься здесь! Мне просто было интересно, что ты думаешь обо всем этом. Нет-нет, нам нужно обсудить кое-что еще. Перед тобой открываются особые возможности.

Стивен снова сел, несколько неуклюже, с пересохшим ртом.

Вот оно, наконец.

– О тебе спрашивали, Стивен.

– Кто спрашивал?

– Это не то, что тебе нужно знать. Ты должен был спросить, почему о тебе спрашивали – это гораздо более важно.

«Разве?» – подумал Стивен. Какой-то инстинкт самосохранения насторожился в нем.

– Да, – продолжал Уиндерсон, возможно, разгадав выражение сомнения на лице Стивена. – Да… Почему именно ты? – вот вопрос. Потому, видимо, что ты – tabula rasa [43]. У тебя есть особые качества… – Казалось, он думал вслух. – И я могу только завидовать тебе… хотя… – Он пожал плечами, затем повернулся к устройству громкой связи и нажал кнопку. – Латилла?

Он выпрямился. В комнату через боковую дверь поспешно вошла пожилая женщина в серовато-синем костюме. Женщина из сна Стивена.

– Мне нужно сделать несколько звонков. Проводи Стивена к его счастливой возможности, Латилла, – сказал Уиндерсон. – Я буду поблизости.

Дверь в задней стене фешенебельного офиса открывалась на лестницу: пыльную лестницу, спиралью взбиравшуюся вверх.

С бешено стучащим сердцем Стивен обнаружил, что идет вслед за Латиллой, в точности так, как шел вслед за ней в своем сне, хотя во сне она была одета по-другому. Пока они поднимались, она не говорила ничего, лишь что-то немелодично напевала себе под нос, пока они не подошли к узкой площадке и двери.

Она положила руку на дверную ручку. Стивен почувствовал звон в ушах, как при гипервентиляции. Лица в лохани.

Она насмешливо взглянула на него.

– Вы хорошо себя чувствуете, мистер Искерот?

Она произносила его имя почти как «Искэррот». Ему захотелось поправить ее, сказать, что это должно звучать скорее как «Искерот».

Нет. Было кое-что другое, что было гораздо более важно сказать: «Не ведите меня в эту комнату!»

– Д-да… да, я… но, пожалуй, и действительно, я… – Он хотел сказать, что был не тем человеком, который им нужен. Но ведь предполагалось, что он не знает, что там такое.

Она слегка качнула головой, выражая озадаченное нетерпение, повернула ручку и вошла в комнату, держа дверь открытой перед ним.

За дверью был еще один короткий коридорчик, ведущий в маленький офис, в котором едва помещались пять рабочих мест.

Стивен огляделся. «Это обычный офис!» Он поежился.

У него кружилась голова от облегчения. Его сон был всего лишь сном. Он осторожно выдохнул, несколько расслабившись.

Кабинки, в которых были установлены столы с компьютерами, не были привычными взгляду кубиками – хотя они так же были разделены белыми звуконепроницаемыми перегородками, их форма была странной, почти треугольной, углом к посетителю, так что сидящий за компьютером оператор располагался за своим столом спиной к центру комнаты, где стояли Стивен и Латилла. Окон в комнате не было; тихая неопределенная музыка в стиле «нью-эйдж» сочилась из скрытых динамиков. К ним присоединился шестой человек, улыбка которого чем-то напоминала музыку. Это был бледный человек с высоким лбом и тонкими губами, в белом лабораторном халате. В руке он держал цифровой блокнот.

– Это Г. Д. – Гаррисон Дин, – сказала Латилла, сжав плечо Дина с такой силой, что тот поморщился.

Г. Д. прищурился на Стивена.

– А это?

– Да, это он, – подтвердила Латилла.

– Да неужели! И мы с ним уже скоро начнем?

– Вначале были запланированы, э-э… небольшие полевые работы. Ты же знаешь, как Дейл любит делать дела.

– Полевые работы? – Г. Д. в замешательстве посмотрел на нее. Потом на него, казалось, снизошло озарение. – Ах да, конечно…

– Я тут пока что немного плаваю, – произнес Стивен, пытаясь скрыть смехом свое смятение. У него было такое ощущение, словно эти двое скрывали какой-то сюрприз и пытались говорить об этом так, чтобы не дать ему ключа.

– Г. Д. – сын Джорджа Дина, – сказала Латилла, словно это все объясняло. – Джордж основал психономику.

– Психономику… – Стивен не мог заставить себя признаться, что не знает, что это такое.

Латилла улыбнулась.

– Психономика – это наука об использовании психической силы в бизнесе, что, в свою очередь, усиливает твое психическое влияние на окружающий мир. Если, конечно, тебе удается развить свои способности к психономике.

Стивен был не уверен, что правильно расслышал. Она действительно говорила о психике?

– То есть эта комната предназначена для… психономических занятий? – спросил Стивен.

Гораздо сильнее ему хотелось спросить: «Где здесь туалет?» Ему было отчаянно необходимо облегчиться. Но почему-то ему казалось, что это не совсем удобный момент для такого вопроса.

– Д-да, – неопределенно протянул Г. Д. – Посмотрите на Эла, он за третьим столом. Кажется, он сегодня в ударе.

Они подошли поближе и остановились за спиной долговязого сутулого человека с редеющими каштановыми волосами, склонившегося к плоскому экрану мониторa. Он пристально вглядывался в экран. Клавиатуры перед ним не было.

Сам экран был разделен пополам, по нему рывками ползли вниз две колонки цифр.

– Слева, – пояснил Г. Д., – вы видите цифры, генерируемые, как вы сами можете предположить, генератором случайных чисел. А с правой стороны Эл пытается внедрить в поток случайных чисел устойчивые структуры – в особенности тенденции к увеличению. Когда ему это удается, компьютер дает звуковой сигнал.

Словно спеша проиллюстрировать его слова, компьютер издал громкое «бип», и цифры с правой стороны экрана вспыхнули ярко-зеленым цветом.

– Он награждает меня, – проговорил Эл. Его голос звучал отстраненно, словно он говорил во сне. – Компьютер награждает меня. Я чувствую это.

– Но как это происходит? – спросил Стивен, переминаясь с ноги на ногу. Он пытался не дергаться, хотя ему все сильнее хотелось в туалет. – Как он вознаграждает?

Но Г. Д. уже оживленно продолжал:

– Так что, как видите, он изменяет тенденцию исключительно силой своего ума. Подобные вещи могут использоваться для воздействия, например, на фондовые биржи тем или иным образом. – Он продолжал бормотать, а Стивен начал оглядываться вокруг, ища дверь туалета.

– С вами все в порядке? – спросила Латилла.

– Э-э… да – я вообще-то хотел спросить, если бы мне на минутку заглянуть в туалет…

– Прямо в эту дверь и направо. Мимо не пройдете, – сказал Г. Д., показывая рукой. Он вновь переключил внимание на свой блокнот.

Стивен поспешил к указанной двери и оказался в незнакомом коридоре. Он пошел вперед, два раза завернул за угол и наконец обнаружил туалет. «Нью-эйдж» изливался на него обильным успокоительным потоком, пока он облегчался в писсуар. Выйдя, он направился обратно к компьютерной комнате, открыл дверь, за которой, как ему казалось, она должна была находиться, и понял, что заблудился.

Вместо кабинета психономики он оказался в какой-то прихожей, перед стеклянной дверью. По другую сторону были две женщины в медицинских халатах, суетившиеся вокруг неразличимой фигуры на кровати.

«Должно быть, какие-нибудь другие аспекты психономики», – предположил он. Он решил спросить у них, как ему вернуться в комнату с пятью компьютерами.

Он робко открыл стеклянную дверь и вошел в комнату, в которой стоял запах больничной дезинфекции, перекрывавшийся ароматом от огромного букета цветов, стоявшего на широком подоконнике. Спиной к двери на широкой, комфортабельной с виду больничной койке лежал на боку исхудавший, кожа да кости, старик в больничной одежде. «Его дела плохи», – подумал Стивен. В комнате все было белым, пастельным и хромовым: больничный покой, целиком перенесенный на верхний этаж административного здания. Здесь был телевизор – выключенный – на стене над раковиной, ванная, металлический стол с суднами, катетерами, свернувшимися в кольца шлангами. Стивен подошел поближе к старику на кровати.

– Я не думаю, что у вас есть пропуск в это помещение, – раздался сзади тихий и резкий голос Латиллы, внезапно появившейся в двери, заставив его подпрыгнуть.

– Я искал, э-э…

Он понял, что стоит, уставясь на старика на кровати. Он узнал его, он видел его фотографии, когда знакомился с историей компании: это был Джордж Дин, сооснователь «Западного Ветра». Бывший президент компании невидящим взглядом глядел в пустоту с выражением страха и отчаяния, его губы беззвучно шевелились. Его тонкие, как щепки, руки были вытянуты вперед, словно лапки богомола, пальцы шевелились, трепетали перед его лицом, словно антенны в поиске.

– Это ведь мистер Дин – отец Г. Д., – так ведь? – спросил Стивен.

И тут позади Латиллы показался Уиндерсон. Он остановился, подняв брови и глядя на Стивена.

Латилла повернулась к Уиндерсону. Удивительно, что она совсем не боялась его. Уиндерсон поджал губы.

– Ты сам нашел сюда дорогу, Стивен?

– Возвращался из уборной и не туда свернул.

– Вот как? Вижу, ты узнал его. Что ж – ты уже здесь… думаю, мы можем с таким же успехом показать тебе все. И, может быть, это и неплохо. Может быть, для этого есть причины… возможно, они…

Уиндерсон взглянул на Латиллу. Она пожала плечами.

– Мы как раз закончили умывание, – сказала сиделка-филиппинка, семеня вслед за ними. – Постарайтесь побыстрее. Ему нужно отдохнуть.

Вторая сиделка, негритянка с задумчивыми глазами, взглянула на Стивена, выходя из комнаты вслед за своей напарницей. У него было такое ощущение, что она хотела ему что-то сказать.

Латилла обошла кровать и остановилась с другой стороны. Дин никак не отреагировал на присутствие людей рядом с собой. Он почти не моргал; время от времени он судорожным движением плотно сжимал веки, но тут же снова распахивал глаза. К его руке была присоединена капельница, на данный момент перекрытая. Его постель состояла из единственной хрустящей простыни, плотно подоткнутой, покрывавшей его тело только до талии.

– Им приходится по большей части кормить его внутривенно, – сказала Латилла. – Бедняга. Как вы себя чувствуете, мистер Дин? – По-видимому, она не ожидала ответа, поскольку тут же протянула руку и принялась поправлять его подушку. Он даже не взглянул на нее. – Хорошо отдыхали сегодня? Мистер Уиндерсон тоже пришел повидать вас.

При этих словах Дин застонал. Затем вновь принял прежний вид.

– Уиндерсон здесь, Джордж! – весело объявил генеральный директор, наклоняясь к уху Дина. Дин вновь застонал и отвернулся.

Уиндерсон выпрямился и с мгновение смотрел на Стивена, прежде чем задумчиво заметить:

– Ты, должно быть, удивлен, обнаружив здесь подобное помещение.

– Да, немного – но, я полагаю, вы хотели присматривать за ним лично.

– Именно. Мы можем это себе позволить, так что – почему бы и нет?

– Удар? – тихо спросил Стивен.

Уиндерсон покачал головой и потрепал неподвижного старика по костлявому вздрагивающему плечу.

– Нет. Не совсем. Скорее это что-то вроде… саботажа. Психологического саботажа. У нас есть враги, Стивен. Возможно, это только к лучшему, что тебе довелось встретить павшего воина именно сейчас, чтобы увидеть, каковы ставки. Против чего мы боремся. Со временем ты узнаешь больше обо всем этом. Просто знай, что Джордж, лежащий сейчас здесь, был истинным пионером психономики.

Уиндерсон, протянув руку, сжал предплечье Джорджа Дина.

– Мы оставляем тебя. Отдыхай, Джордж.

Дин, застонав, отдернул руку. Уиндерсон сердито хмыкнул и отвернулся.

– Ты можешь идти, Латилла. Не соединяй меня ни с кем.

– Просто не знаю, зачем вы носите с собой телефон – вы же им совсем не пользуетесь, – проворчала она, уходя тем же путем, которым они вошли сюда.

Стивен смотрел ей вслед. Действительно ли это та самая женщина, которую он видел в своем кошмаре? Женщина, которую он до сегодняшнего дня никогда в жизни не встречал?

Нет. Это невозможно. Должно быть, ему показалось, что это так, потому что его мысли были все еще полны ночным кошмаром. Он, должно быть, сам изменил свое воспоминание, решив, что та женщина из сна похожа на…

Уиндерсон хохотнул:

– Она давно работает со мной. Я ей многое позволяю. Так-то, Стивен. Поскольку ты все равно здесь, я уж заодно покажу тебе все остальное.

Они прошли через боковую дверь в комнату, служившую чем-то наподобие хранилища трофеев. Здесь тоже было окно во всю стену с видом на затянутый туманом серый город. Залив Сан-Франциско у горизонта казался озером ртути. Другие три стены комнаты были заполнены полками с гражданскими наградами, почетными знаками и фотографиями в рамочках, на которых Джордж Дин пожимал руки знаменитостям – политикам, кинозвездам, президентам. Здесь стоял кожаный диван и несколько эдуардовских кресел, повернутых к нему лицом.

– Мы приносим сюда Джорджа время от времени, – сказал Уиндерсон, разваливаясь на диване. – Присаживайся.

Стивен сел в кресло напротив, несколько раз сменив позу так, чтобы выглядеть достаточно расслабленным и в то же время достаточно внимательным.

– Эта комната – она, наверное, хорошо действует на него? Я имею в виду, психологически? – спросил он.

– Умница. Да, мы устроили здесь нечто вроде выставки его побед – чтобы восстановить его твердость, его веру в себя. Мы не знаем в точности, что с ним произошло, поскольку он не сказал ни слова с тех самых пор, как это случилось. Но MP-томография, да и вообще все тесты указывают на то, что это не был удар. И кроме того, мы видели и других людей в состояниях, подобных этому. – Он помолчал, глядя на облачную струйку, ползущую мимо окна.

– Боже, как хочется курить! Я бы сейчас не отказался от сигаретки. – Он закинул руку на спинку дивана и сделал приглашающий жест. – Сядь сюда, сынок. Мне будет удобнее, если не придется повышать голос.

Стивен опустился на податливое сиденье на другом конце дивана.

– Стивен, теперь ты уже немного знаешь, что такое психономика. Позволь мне немного просветить тебя относительно ее истории. Для Джорджа все началось в начале 1970-х. Он тогда интересовался всевозможными способами самоусовершенствования – Эзален, гештальт-терапия, система Янова [44], все что угодно. Особенно большое впечатление на него произвел человек, называвший себя Вернером Эрхардом [45]. Джордж участвовал в EST и Forum – все это время одновременно управляя своими капиталами, вложенными в исследования в области нефтяной и химической промышленности. Терапия была его призванием, но он искал путей к слиянию ее со своими интересами в промышленности… Затем они вместе с профессором Шеппардом оказались вовлечены в нечто, именовавшееся прагматическим постмодернизмом – это была биология экономики, нечто вроде социобиологии капитализма. Они с Шеппардом разработали представление о том, что бизнес является духовной силой – ведь духовное и телепатическое родственны между собой, – и назвали это психономикой.

– Это как во всяких христианских фирмах, которые пытаются применять духовные идеи у себя на рабочем месте?

– Нет… не совсем, нет. Скорее это относилось к духовной энергии и к тому, как предприятия могут усиливать эту энергию. То есть при этом предполагалось, что существует какого-то рода невидимый мир… мир причин и следствий, на который можно воздействовать с помощью направленности своего ума.

– То есть психически? – В первый раз за весь разговор Стивен почувствовал, что его интерес превышает нервозность.

– Н-ну… да, за неимением лучшего слова. Какая-то часть этого действительно выражается в психической энергии, протекающей через физическую структуру предприятия; например, с ее помощью можно спланировать новое дело – скажем, нефтеперегонный завод.

– Что-то вроде фэн-шуй?

– Да, фактически психономика использует некоторые из этих принципов. И даже больше. Они пошли еще дальше, придя к тому, что они назвали Психическими Подкачивающими Станциями. Это определенные индивиды в сочетании с определенными, э-э… я бы сказал, духовными воздействиями… воздействиями, которые могут быть распространены психически на всю корпорацию. Члены корпорации могут быть психически соединены вместе так, что становятся более или менее единым умом. В результате мы получаем преданных, не брезгающих тяжелой работой служащих, подключающих свою индивидуальную энергий к коллективной энергии корпорации.

– Но это все же остается всего лишь… всего лишь психологическим эффектом, не так ли?

Уиндерсон устало улыбнулся.

– Только на поверхности. Уверяю тебя, в бизнесе тоже существует психическое воздействие. Стивен, ты помнишь, как несколько недель назад тебя попросили пройти для нас тест? Ты пытался угадать, какие образы должны заканчивать последовательность. Кроме того, ты должен был рисовать наброски, связанные с определенными числами.

– Ах да! Я думал, это психологический тест. Я надеялся, что меня выбрали случайно – какая-нибудь выборочная проверка на определение неуравновешенных людей.

– Это не был психологический тест, Стивен. И это было не случайно. Это был тест на определение медиумических способностей. Ты не такой уж хороший медиум, но у тебя есть определенный специфический потенциал, и это одна из причин, по которым ты находишься здесь. Когда твой отец попросил меня дать тебе работу, я протестировал тебя вместе с некоторыми другими людьми и с удовлетворением обнаружил, насколько сильны твои способности.

– Нам не говорили, что это тест на медиума.

– Еще раз: этот тест не определяет, являешься ли ты медиумом или нет. Он определяет, есть ли в тебе психический потенциал определенного рода, который может быть… развит. У некоторых людей он мощнее, чем у других. У тебя его полно. И я хочу, чтобы ты использовал эту способность, чтобы ты подхватил дело там, где его бросил Джордж Дин… Я хочу, чтобы ты стал новым директором – и главным объектом испытаний – в следующем шаге Организации Джорджа Дина.

Ты станешь ключевой фигурой, живым вектором новой психономики.

Пепельная Долина, Калифорния

Ведьма прибыла в этот небольшой городок в Северной Калифорнии как раз к сумеркам. Она специально еще раз уточнила, что опрыскиваний в этот день больше не будет, но тем не менее, когда она шла от фургона к одиночному зданию в парке посреди города, на ней был респиратор и защитные очки. В здании ее ждало это… если «ждать» было тем словом, которое можно здесь использовать. В конце концов, Принц Духов существовал не вполне в смертном временном потоке… Да и как он мог бы существовать в нем? Они не могли полностью войти в наш мир до тех пор, пока работа не закончена. В лучшем случае он мог спроецировать в мир людей свой образ – и, возможно, какую-то часть своей силы.

Она пересекла тротуар, направляясь к прямоугольному бетонному строению с табличкой «ОБЩЕСТВЕННАЯ УБОРНАЯ». Ее туфли-лодочки на высоких каблуках немного скользили на покрывавшей бетон бурой сосновой хвое. В городе было тихо. В парке не было ни души; по крайней мере она никого не видела. Она подумала, что большинство жителей, должно быть, обедают, сидя в своих гостиных и глядя в телевизор, как им и положено.

Высокие старые деревья Поскрипывали от ветра. Прямо перед закрытой металлической дверью лежал мертвый дрозд, кишевший муравьями. Вынимая из сумочки ключ от висячего замка, она обнаружила, что у нее трясутся руки.

«Это от нетерпения, – сказала она себе. – Не от страха». Она не должна их бояться: в конечном счете они ведь были ее слугами.

Этим утром, поднявшись с постели, она обернулась к западу. Солнце светило ей в спину, и она произнесла слова, священные Имена Силы, она произносила их снова и снова, сосредоточив ум и все свое существо на акте магической декламации. И она визуализировала руну в сердце Сатурна и увидела внутренним взором, как она сама растет, становится огромной, как Земля, как Солнце, как Солнечная система, как галактика – ведьма размером с космос. И она всем сердцем уверовала в истинность своего видения.

По каналу ее веры в нее потекла сила. Сейчас, открывая замок, она призывала эту силу из самого центра своего существа.

Когда имеешь дело с астральными мирами, все имеет символическое значение, размышляла ведьма. Даже то, что она покинула свою машину, чтобы войти в здание, имело свое мифологическое соответствие: представьте себе древнюю жрицу, сходящую с колесницы, чтобы войти в пирамиду. Открывание замка было символично всегда. Оно символизировало еще одну веху в достижении ею свободы, символизировало весь риск, связанный с открыванием ящика Пандоры, символизировало размыкание цепей, наложенных на нее тираном, возжелавшим держать человечество в Саду Эдема в качестве ручных животных.

«Когда Истинная Воля привела к схождению вместе двух миров, астрального и материального, – размышляла она, – возникло напряжение, и синхронность была подчинена и поставлена на службу символического».

Она положила ключ обратно в сумочку. Настало время войти внутрь и взглянуть в лицо Принца Духов.

«Не забывай, – говорила она себе, – когда встречаются двое, один из них всегда слуга».

Она обернулась через плечо. Люди в хаки, оставшиеся в фургоне, проследят за тем, чтобы ей не помешали.

Сняв маску и очки, оставив их болтаться на шее, словно гротескное ожерелье, она вступила в сырую, нездоровую атмосферу здания, подумав о том, как отыскала секреты, ведущие к ключам силы, в самых темных, зловонных трясинах своего внутреннего мира, в том месте внутри нее, которое соответствовало этой вонючей коробке.

Она остановилась, переступив через порог.

Прямоугольная, лишенная окон комната с одной стороны утопала в тени, там, где перегорела лампа под потолком, а с другой была резко освещена. Засиженная мухами лампочка была заключена в металлическую клетку. Она не выключалась никогда. Но что, если она тоже перегорит?

«Ты командуешь, – сказала она себе. – Ты выше страха». И она вновь повторила в уме имена.

Стена, отделявшая мужскую уборную от женской, была снесена сообщниками по ее просьбе. Даже это было символично! Мужское и женское объединялись в одно целое! Впрочем, унитазы остались на месте; от них по-прежнему воняло застаревшей мочой и, более слабо, фекалиями.

Писсуары также были на месте, с мужской стороны, и граффити на стенах над писсуарами.

Комната была пуста только с виду. Она знала, что оно здесь.

Она закрыла за собой дверь и прошла к освещенной части комнаты, стук ее каблучков по кафельному полу гулко отдавался от бетонных стен. Она говорила себе, что выбрала эту часть комнаты лишь потому, что здесь будет легче рассмотреть рисунок. Она вытащила пузырек из сумочки, откупорила его, отыскала маленькую кисточку и окунула ее в красную жидкость, которая лишь частично была кровью. Она нарисовала символ на полу вокруг себя, распевая заклинания и ощущая, как эти особые энергии вздымаются внутри нее.

Сомнения затрепетали и угасли.

Она была здесь королевой.

Она вновь произнесла имена.

– Что? Ты вроде бы что-то сказала?

Голос был попеременно то сочным, то гнусавым, передразнивая выговор различных человеческих народностей.

– Ты, как я понял, заявляешь свое превосходство надо мной, так, милая леди?

Оно засмеялось – точнее, издало звук, какой могла бы издать музыкальная пила в руках душевнобольного; она решила, что это должен быть смех.

Голос был более или менее мужским, но казалось, что звучит больше чем один голос, и уж точно больше чем один тембр; и она знала, что принцы, несмотря на то что этот человеческий термин предполагал пол, не были ни мужчинами, ни женщинами. Некоторые из них, появляясь на этом плане, обладали похожими на человеческие гениталиями – но они были лишь притворством, декорацией и иногда оружием.

Оглядевшись, она увидела его голову, торчавшую из стены, словно высовывавшуюся из несуществующего иллюминатора между зеркалом из полированного металла и старой держалкой из нержавеющей стали для бумажных полотенец. Выходя непосредственно из стены, без всякого видимого сочленения, она смотрелась почти как деталь ванного оборудования.

Голова принадлежала одному из существ, которых некоторые люди во время вторжения называли Зубачами.

Голова состояла по большей части из челюстей, с довольно симпатичными голубыми человеческими глазами, посаженными ближе к верхушке плоского черепа – посаженными таким образом, каким человеческие глаза не могли бы быть посажены никогда: словно глаза манты [46]. Изгибчивый, с акульими зубами рот опоясывал голову почти кругом; сама же голова сейчас была несколько откинута назад на змеиной шее, ухмыляясь ей в лицо.

– Давай, иди сюда, я давно хочу промочить горло! – проговорила она.

– Я в центре своей силы, – сказала ведьма, как ради соблюдения ритуала, так и в качестве заявления, – а ты находишься на ее периферии. Да будет так.

– Ой, да брось ты молоть эту чушь!

Голова повернулась в стене, словно глаз в глазнице, перевернувшись лицом вверх, а затем снова вернулась в прежнее положение.

На одно головокружительное мгновение ей показалось, что это она выступает из стены, стоит на поверхности стены вопреки законам тяготения, а голова демона – как называли их обычные смертные – торчит из земли, словно зверек, высовывающийся из норки. Она почувствовала, что может вот– вот упасть в эту разинутую, насмехающуюся пасть…

Она зарычала на себя, объятая молчаливой яростью. От существа исходило какое-то воздействие, оно каким-то образом психически дезориентировало ее, и она уже готова была поддаться, словно новенькая. «Идиотка! Проснись и займи свой трон! Либо ты его королева, либо его жертва. Так выбери же быть королевой!»

Она вновь обрела правильную ориентацию и пробормотала сдерживающие имена.

– Да уж, действительно! – добродушно произнес Зубач, без усилия читая ее мысли. – Ты действительно заслуживаешь того, чтобы быть королевой – и ты должна иметь все атрибуты королевы. А следовательно и посему…

Внезапно позади нее раздался металлический скрежет и хруст разламываемого бетона. Она успела лишь наполовину обернуться, прежде чем нечто ударило ее сзади под колени, Она упала назад и оказалась сидящей на унитазе.

Унитаз, как она сообразила, самостоятельно выломался из стены и вытянулся вперед на трубах, скребя по полу и оставляя за собой отбитые куски фарфора. Он протащился по магической диаграмме, но это не имело значения. Диаграмма, как она знала, была в действительности лишь средством, заставлявшим ее ум оставаться в нужном состоянии, чтобы контролировать вызываемые сущности.

Унитаз побуждал ее сидеть, словно волшебный стул в диснеевском мультфильме, а демон проецировал свой голос так, что его смех теперь реверберировал внутри чаши унитаза, поднимаясь вверх к ее бедрам. Она подавила желание вскочить, истерично вопя и хлопая себя по ягодицам – в ее уме вдруг возникла детская картинка: унитаз внезапно отращивает зубы и вцепляется ей в задницу. Вместо этого она заставила себя царственно откинуться назад, словно все это произошло по ее собственной воле.

– Любое сиденье будет троном для королевы заклинателей, даже данное в насмешку, – проговорила ведьма. – Почему бы тебе не дать мне вантуз в качестве скипетра? Но это не уменьшит моей силы, которая возрастает при любом свете, даже при аляповатом свете насмешки.

– Хорошо сказано! – ликующе воскликнул демон с совершенно очевидной неискренностью.

Его голос по-прежнему исходил из-под нее. Принц Духов начал без всяких усилий двигаться вверх в бетонной стене, словно она была жидкой, поднимая на ней легкую рябь. По мере движения его тело понемногу выдвигалось из стены, по-прежнему горизонтально – вначале плечи, затем верхняя часть груди. Он принялся декламировать свою демоническую глоссолалию, в которой некоторые адепты Подводного течения воображают какое-то огромное значение, но которая, как она чувствовала, была лишь косвенным методом дезориентировать ее.

– Погребай, чтобы отблагодарить погребающего, поскольку рассматриваемая сущность почитается вероятной, а вовсе не чем-то существующим в необходимости, то есть предметом значения терминов, используемых для изложения наблюдений относительно двух рассматриваемых разновидностей. Так восславим же Джереми Бентама, британского философа, бывшего рупором количественного сравнения сумм наслаждения и страдания, которые случатся в качестве последствий различных направлений действия. Ах, если бы только я был там!

Он бросил несколько фраз на тартаране, которые она не смогла с ходу перевести. Демон вылез из стены уже до пояса, бредя сквозь стену вверх, по направлению к потолку. Затем его монолог вновь перешел на английский.

О, если бы я только был там, когда Бентам перечислял Измерения Страдания и Наслаждения! Представить только – он расставил их все по порядку, в соответствии с интенсивностью, продолжительностью, несомненностью, близостью, чистотой, изобильностью и ограниченностью! А насколько более непосредственно он может изучать измерения страдания, в частности, а также наслаждения других, находящихся как раз за пределами его досягаемости, теперь, когда он принадлежит Нижним Принцам!

Ведьма хмыкнула. Она знала, что «Нижними Принцами» назывались так называемые «дьяволы», которых «Сатана» использовал в «Аду», где они питались теми, кто настаивал на том, чтобы оставаться вне того, что Круг Осознающих называл «Сферой Божьего Света». Время от времени Принцы Духов испытывали лидеров Подводного течения, чтобы проверить, не пугает ли их подобная мифология.

Встав, она сказала:

– Прекрати проецировать свой голос.

– Ты о чем, подружка? – спросил демон.

Его голос шел из воздуха, из точки примерно в десяти футах слева от ее головы.

– Так-то лучше. Теперь давай вернемся к нашей Великой Работе. Предварительные шаги уже завершены.

Демон дошел до потолка и теперь висел вниз головой, словно отвратительный канделябр. Его руки еще не были до конца свободны – кисти рук оставались погруженными в материал потолка.

– Предварительные шаги завершены, надо же…

Было совершенно не исключено, как она понимала, что если представится возможность – скажем, если ее голова окажется в пределах досягаемости для его когтей, – Зубач убьет ее, и убьет с восторгом, даже несмотря на то что это разрушит все планы Принцев. Это было больше, нежели простая импульсивность – у Принцев не было ничего похожего на человеческую систему ценностей, и они не всегда ставили свои планы выше наслаждения убийством.

Слюна капала с усеянных сверкающими коническими зубами челюстей, с шипением испаряясь на полу.

– Как она беспечна! «Предварительные шаги завершены», да неужели? А я вот думаю, что нет!

Его голос по-прежнему проецировался в точку на другом конце помещения, и она внезапно поняла, что он пытался разделить надвое ее внимание, чтобы сбить ее с толку. Она решила действовать так, словно это не беспокоило ее. Хотя это было и не так.

– И знаешь, что я тебе скажу, – продолжал демон. – Я ведь действительно думаю, что нет! Я думаю: Нет/ Нет – вот что я по большей части думаю! И я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что у вас, резиновых ШКУР, НЕТ!

Он отщелкнул последнее «нет» ей в лицо с тарелочным звоном челюстей, верхняя часть его тела бросилась к ней, как кобра, так что она отшатнулась назад и вновь упала на унитаз, больно ударившись копчиком. Демон расхохотался, словно спятившая музыкальная пила, и небрежно откинулся, продолжая говорить, время от времени делая головой выпады вперед на более громких словах, просто чтобы увидеть, как она дергается.

– У вас, непостоянных, наполненных жижей ШКУР, НЕТ требуемого предмета. Долой увиливания! У вас его НЕТ! Нет у вас также настоящего контроля над Ретривером, который должен принести нам требуемый предмет! Такой, как я, не может войти в то место, где находится требуемый предмет, – это было бы все равно что для человека проглотить собственные мозги! Но один из вас, розовых приматских ШКУР, может это. В испытываемой вами последовательности у ВА-АС – он внезапно заговорил с тягучим техасским выговором, – НЕТ требуемого ПРИЕД-МЕ-ЭТА!

– Теперь послушай меня, о Принц! – сказала она, вставая. – Ты действительно принц; но я – богиня, а также королева. Я – Та, Кому Ты Должен Повиноваться! Стой где стоишь и не переступай черты круга! Твоя королева и богиня повелевает тебе!

– Ох, конечно! Че только хоч'шь, – сказал демон, чей акцент вдруг сменился на южно-калифорнийский.

Он замотал головой, изображая человеческую страстную привязанность. Поскольку он проделывал это, свисая с потолка вниз головой, то был похож на охваченную спазматической судорогой летучую мышь.

– Ты вот г'ришь: «Эй, слышь, не лезь ко мне», а я в ответ: «Это ТЫ зря залезла сюда, девочка!»

– Прекрати меня дразнить, – приказала она. – Это не смущает меня. Теперь слушай: требуемый предмет вскоре будет на месте. Нам только сейчас удалось отыскать Ретривера.

– А теперь ТЫ слушай меня, ШКУРА, – рявкнул демон, передразнивая ее тон. – То, что ты считаешь расписанием внутри того, что ты называешь «течением времени» – хотя это лишь хореография вероятности, моя маленькая королева, – должно быть субъективно ускорено. Я достаточно двухмерно выражаюсь?

– Я трехмерное существо, – сказала она, пытаясь противостоять его запугиваниям.

– А вот здесь ты ошибаешься. Ты трехмерна только в самых тривиальных аспектах.

Демон что-то быстро проговорил – это была почти тарабарщина, на смеси тартарана и какого-то варианта древней латыни, которую она не смогла разобрать – и затем вновь перешел на английский.

– Так вот что я тебе скажу: Ретривер должен быть поставлен перед вашими земными делами; его руки должны стать грязны или мы не сможем направлять его. Он должен пройти по полям, ощутить запах смерти и не раскаяться.

– Это мы понимаем.

– Слушай меня, ваше хвалличество – о Королева Грязи и Скверных Запахов, – СЛУШАЙ! Это должно произойти, как вы это называете, «скоро»! Ваши враги тоже ищут Ретривера, слишком усердно, слишком! Слишком, слишком плотная эта плоть – вот только твоя плоть, моя дорогая, скорее похожа на пузырь, наполненный красной грязной жижицей, в котором есть лишь крохотная искорка жизни; а ведь это так просто – проткнуть пузырь!

Он снова побрел через потолок, спустился по стене, погрузился в пол – на этот раз повернувшись нужной стороной вверх – и направился к ней, уйдя в пол по пояс и макая руки в кафельную плитку, словно это было болото.

– О моя дорогая милочка, моя милая королевочка, королевка ты моя!

Он рывком вздернул руку, и его когтистая лапа, освободившись из пола, хлестнула в ее направлении.

Она не сдвинулась с места, напрягая свою магическую Волю, чтобы поддерживать целостность создаваемой кругом защитной оболочки, – и готовые рвать когти демона замерли на самой границе круга.

Демон захохотал; его хохот звучал как песня умалишенного.

А потом он потянулся сквозь то, что она считала своей несокрушимой защитной стеной, и его рука все вытягивалась, вытягивалась, как пластилиновая…

Рука пощекотала ее когтем под подбородком. Ущипнула за правый сосок.

Она едва осмеливалась дышать. Внезапно она поняла, что он мог прикоснуться к ней в любой момент, если бы захотел. «Он мог в любой момент убить меня/»

Челюсти демона раскрылись, словно расстегнулась застежка-молния, открывая его голову по кругу до самого затылка. Триста шестьдесят градусов челюстей; они должны бы были развалиться, нижняя челюсть отвалиться от верхней, голова от шеи. Но вместо этого круговая верхняя челюсть лишь задрожала, как дрожит монетка, крутящаяся на столе, за мгновение перед тем, как упасть на бок. А затем челюсти захлопнулись, и демон завопил:

– Хи-и-и!

И начали возникать другие головы – появляясь из потолка, из стены, из пола. Вот над поверхностью кафеля вынырнула голова, похожая на человеческую, но все черты ее лица были перемешаны и свободно передвигались по передней поверхности черепа: глаза ползли как слизни, губы тащились как гусеницы, нос описывал скользящие круги вокруг чего-то похожего на состоящую из плоти сигарету. Потом наконец они отыскали нужное направление и разбрелись по местам, и перед ней предстал Принц, которого люди называли Придурком.

– Будь моей, В-валентина! – произнес он. – У меня ко-е-щщ' ешть для тебя, ждешь, в дешяти футах под полом.

Молольщик, ревевший так, что тряслось все здание, выкарабкивался из стены. Потрепанные щупальца Тряпки покачивались и кивали с потолка. Крокодиан двигался к ней, рассекая пол, словно…

Словно крокодил.

И она начала пятиться к двери.

– Я поняла твои советы, о Принц, – проговорила она, сумев сделать так, чтобы голос не очень дрожал, но едва слыша сама себя за буханьем собственного пульса. – Я прослежу за тем, чтобы программа была ускорена. А теперь – я приказываю тебе… удалиться… прочь, в твое…

Крокодиан ринулся на нее с пола, словно касатка, выпрыгивающая из воды…

… и сцапал ее, как раз когда она повернулась бежать. Он сжал ее плечи сзади.

– Ты… ты должен отпустить меня… сейчас же…

Послышался механически-металлический смех, и она почувствовала, что ее выбрасывают в дверь, словно пьяницу из бара…

Она упала на тротуар лицом вперед, ободрав нос и ладони, услышав, как позади захлопнулась дверь.

Едва переводя дух от ужаса, с горящим лицом и ладонями, она поднялась на ноги и тут же едва не упала вновь, покачнувшись на ослабевших ногах. Люди в фургоне смотрели во все глаза, но ни один не вышел, чтобы помочь. Вероломные трусы.

Она заставила себя встать тверже и обернуться. Дверь туалета была закрыта – на висячий замок.

Она поспешила к фургону, залезла внутрь, выдохнула:

– Включите фильтр!

Зажужжал очиститель воздуха. Она, не двигаясь, сидела на своем сиденье, пока фургон торопливо сдавал назад, а затем несся по дороге. Другие поглядывали на нее, но предпочли не спрашивать, почему она была выкинута подобным образом. Боялись ее, должно быть, – или боялись услышать ответ.

Ее пальцы впились в колени; костяшки были белыми.

«Не может быть, – думала она. – Неужели мы никогда не имели над ними власти? Этого не может быть. Должно быть, я сделала что-то не так, может быть, какая-то ошибка в заклинаниях… Должно быть, моя Воля подвела меня. Не может быть, чтобы они все это время просто играли со мной!

Я – королева ведьм. Я богиня, Становящаяся. Я не чья-то игрушка!»

Лишь когда они выехали на шоссе, ведьма заговорила.

– У кого-нибудь есть что-нибудь выпить? – проскрежетала она. – Что-нибудь покрепче?

2

3

Лысый Пик, Северная Калифорния

Стивен парил на краю райского сада – по крайней мере так ему казалось.

Он стоял над крутым обрывом на поросшей травой территории старой обсерватории «Лысый Пик», глядя вниз на Пепельную Долину. Он стоял, обдуваемый легким ветерком, засунув руки в карманы плотного черного пальто и нагнув голову, чтобы мелкий моросящий дождь не задувало ему в лицо, под поля непромокаемой шляпы.

Три параллельных наклонных снопа света пронзали огромную зеленую с золотом чашу Пепельной Долины; солнечный свет прорывался сквозь разрывы в неплотном одеяле серо-сизых облаков. Солнечные лучи перемещались, как прожектора, по поросшим сосной рядам холмов, извивам оливково-бурой реки, кучкам домиков в объятиях растительности и щетинистым нивам, ограниченным Северокалифорнийским нагорьем. К северному концу долины ее поверхность понижалась к серебристым, как след улитки, каналам рисовых полей.

– Это эксперимент, – произнес женский голос за самой его спиной. Он обернулся и увидел низенькую, слегка полноватую женщину в ветровке цвета ржавчины с поднятым капюшоном. Стивен даже вздрогнул при виде ее живых золотисто-карих глаз, глянцевитых каштановых волос, выбившихся из-под капюшона и вскипавших локонами, обрамляя ее лицо. Она улыбнулась, ее щеки с ямочками были розовыми от ветра. Он подумал о племяннице Уиндерсона, Жонкиль – насколько она отличалась от этой женщины! Но это отличие только взбодрило его.

– Какой эксперимент? – спросил Стивен. Он пока что не хотел спрашивать, как ее зовут: ему хотелось еще ненадолго остаться подвешенным в восхитительной неопределенности этого момента, здесь, на краю бездны со смягченными дождем очертаниями.

– Рисовые поля. Мне показалось, вы так на них смотрели, словно вам хотелось спросить: «А это еще что за чертовщина?» Это болота – там, в северном конце долины. Там разводят болотных птиц, которые поедают насекомых и личинки, но не рис. Получается, что птицы охраняют рис, а рисовые поля обеспечивают для них болота. И, разумеется, болота предохраняют остальную часть долины от затопления. Но сейчас, когда «Западный Ветер» купил почти всю долину, я не знаю, что они станут делать с этой землей.

Он был уверен, что в ее голосе прозвучало скрытое огорчение.

– Вы живете там, внизу? – спросил он.

– Я? Нет, что вы! Я теперь живу при обсерватории – хотя, конечно, ее почти не используют как обсерваторию. Я работаю на «Западный Ветер», как и вы. Меня зовут Глинет Соломон. А вы ведь Стивен Искерот, правда?

– Спасибо вам за то, что произнесли мое имя правильно. Это освежает. А то я слишком часто слышу это «Искэррот». Но я ведь еще не отметился! Что, «Западный Ветер» уже в курсе, что я здесь?

– Похоже, что так. Во всяком случае, меня послали спросить вас, не нужно ли показать, как пройти к зданию. Подозреваю, – ее улыбка вспыхнула и вновь погасла, – они просто не могут понять, зачем вам понадобилось стоять здесь, разглядывая долину.

Он повернулся и вновь посмотрел вниз, на Пепельную Долину.

– Я просто подумал, что это место… прекрасно. Даже в дождь. А может быть, особенно в дождь. Не знаю. У меня сегодня такое настроение… – Стивен осекся, недоумевая, зачем говорит ей это.

Он взглянул на нее, но не смог прочесть выражения на ее лице. То ли оно было сочувственным, то ли озадаченным. Она сказала:

– Вам сказали, что я буду вашим новым ассистентом? Стивен покачал головой.

– Нет, но… это замечательно! То есть мне говорили, что у меня будет ассистент. Рад познакомиться. – Он откашлялся. – Что ж, я уже здесь достаточно промок. Вы можете провести меня к кофе?

– Разумеется. Я совершенно точно знаю дорогу. А потом мы найдем Дикинхэма – он, конечно, захочет вам все здесь показать.

Портленд, Орегон

Айра сидел с котом на коленях, на рабочем столе перед ним стоял переносной компьютер. Он ждал звонка Мелиссы.

Он сидел в онлайне, ища имя «Искериа» или «Искьерро» и все его варианты, какие приходили ему в голову, работая в конусе света от настольной лампы на изогнутой шее, время от времени отпихивая с пути локтем принадлежности для рисования. И ожидая звонка Мелиссы.

«Зачем ей было брать с собой Маркуса?» – в сотый раз спрашивал он себя. Мальчик должен быть в школе. Он должен быть здесь, где будет в безопасности, где сможет жить нормальной жизнью маленького мальчика. Он должен играть, в конце концов! Он вспомнил, как Маркус играл с котами Пейменца. Как он опускался на пол, становясь на четвереньки, и бодался с ними, как он смеялся, когда кот хлопался перед ним на спину в знак того, что не прочь поиграть. «И как же мне в это играть, если у меня нет таких когтей, как у тебя? – спрашивал мальчик. – Ты сначала дай мне такие когти, а уж потом будем играть…»

«Очень мудро, Маркус», – сказал тогда Пейменц. Как раз в этот момент Маркус решил похвастаться недавно выученным кувырком, но в результате своего сальто-мортале врезался в угол заваленного бумагами стола Пейменца, отчего на него ливнем посыпались листы. «Смотри, папа, бумажный дождь!»

«Эй, Маркус, – сказал Айра, – смотри, ты чуть не своротил компьютер, а он дорогой!» – Он сделал попытку неодобрительно нахмуриться, но это было трудно сделать. У Маркуса были глаза матери; улыбка мальчика была одновременно образцом невинности и лукавства.

Неделей позже у Маркуса случились неприятности в школе. Было созвано родительское собрание. Как оказалось, Маркус распевал в школе песню, услышанную на видеоканале: «Я секс-божество из тринадцатого ада, на моих губах любовь, но нюхать лучше не надо – о да, крошка, о да!» Более того, Аире сообщили, что распевал он это, танцуя вокруг маленькой девочки.

Школьный учитель Маркуса, вежливый симпатичный американский вьетнамец по имени Нхе, откровенно сказал ему, что мальчика обвиняют в сексуальном домогательстве.

«А что это такое?» – спросил Маркус.

Айра пожал плечами:

«Это значит, что ты приставал к этой девочке или делал еще что-то неуместное в этом роде».

«К какой девочке?»

«К Диане», – сказал Нхе.

«Когда это?»

«Когда ты плясал вокруг нее и распевал песенку про секс-божество». – Айра вздохнул, пытаясь не рассмеяться.

«Я только один раз спел эту песенку! Мне просто нравится, как она звучит. А Диану я просто не заметил. Это та девочка с рыжими волосами?» – Нет, сказали ему, это девочка с длинными черными волосами. – «Ну ладно, – сказал Маркус, – если я ее замечу, я не буду больше петь эту песню рядом с ней. Но если я ее не замечу, я могу ее спеть ненарочно».

«Надо говорить „случайно"», – поправил Айра.

Айра пообещал, что проследит, чтобы мальчик больше не пел неуместных песен в школе.

Ладно, сказали ему, но Маркус должен будет в наказание какое-то время оставаться в школе после уроков.

И Маркус принял это спокойно, с нежностью думал Айра, он не стал дуться из-за того, что ему придется оставаться в школе без необходимости, хотя и не испытал энтузиазма по этому поводу. Он только улыбнулся и сказал: «Хорошо».

По дороге домой, сидя в машине рядом с Айрой, мальчик сказал:

«Я ни к кому не приставал».

«Я знаю».

«Но они решили, что приставал. Они хотели защитить ее». – Он говорил скорее для себя, чем для Аиры.

Айра посмотрел на мальчика с восхищением. Он все понял!

Маркус спросил:

«А вообще, что такое секс-божество?»

«А черт его знает, сынок!»

Они оба рассмеялись; этот смех был между ними, как две краски на картине, думал Айра, смешивающиеся в один тон, утверждая их близость.

И вот теперь этот смеющийся, прощающий мальчик скитался где-то со своей матерью по диким пустынным землям.

Айра пытался не думать об этом. Снова и снова делал он внутренние упражнения, которым научил его Йанан, чтобы оставаться центрированным, присутствующим, не отождествляющимся с внешним миром. Какое-то время это действовало, но затем он внезапно заметил настенные электронные часы. Она должна была позвонить через спутниковый канал. И у нее, и у Ньерцы были с собой аппараты. Он справлялся в международной компании сотовой связи – с их стороны все было в порядке.

Неловким движением он смахнул со стола свои маркеры, и они, стуча, рассыпались по полу; он не стал нагибаться поднимать их. Лоснящийся черный кот выпрямился у него на коленях и заглянул ему в лицо.

– Лежи, лежи, Домаль, – сказал коту Айра.

Он не мог найти в Интернете ни одного имени, которое бы подошло к запросу. Вновь бросив взгляд на часы, он набрал новый запрос: «Туркменистан и права человека». Из выданного поисковым аппаратом списка он выбрал один вебсайт, просмотрел его и начал прокручивать страницу.

«Отчет департамента США по обеспечению безопасности дипломатических служб и прав человека:

Туркменистан.

Досье по соблюдению туркменским правительством прав человека остается чрезвычайно скудным. Правительство продолжает допускать существенные нарушения прав человека; туркменские власти грубо ограничивают политические и гражданские свободы в пределах страны. Некоторое количество политзаключенных умерли под стражей при подозрительных обстоятельствах. Сотрудники служб безопасности по-прежнему избивают и другим образом жестоко обращаются с подозреваемыми и заключенными, и условия содержания последних остаются плохими и ненадежными. И полиция, и КНБ действуют почти безнаказанно, нарушая права граждан, а также осуществляют правительственную политику подавления политической оппозиции. Произвольные аресты и содержание под стражей, длительное содержание под стражей до начала судебного процесса, пристрастные приговоры и вмешательство в личную жизнь граждан остаются серьезными проблемами.

Правительство полностью контролирует средства связи, подвергает цензуре все газеты и редко допускает независимую критику правительственной политики или действий властей».

Дойдя до одного абзаца, Айра остановился и вновь перечитал его:

«Правительство налагает ограничения на незарегистрированные религиозные группировки. Закон позволяет правительству неограниченный контроль над религиозными группировками. Чтобы легально зарегистрироваться, необходимо, чтобы религиозная организация включала в себя в качестве своих членов по меньшей мере 500 туркменских граждан, проживающих в данной местности. Благодаря этому единственными религиозными группами, которые смогли легализоваться в Туркменистане, оказались мусульмане-сунниты и члены Русской Православной Церкви».

Айра обнаружил, что прижал кота к животу с такой силой, что тому пришлось выпустить когти, чтобы высвободиться. Он позволил Домалю спрыгнуть на пол и попытался разобраться в своих мыслях.

Мелисса и Ньерца направлялись к Старому Храму. Несомненно, то, что оставалось от древней школы в Старом Храме, будет расценено как несанкционированная религиозная группировка – хотя на самом деле они совершенно не являлись религиозной организацией в обычном смысле слова. Но вряд ли правительство станет делать различия между метафизической наукой и религией.

Он вновь наклонился к компьютеру, прокрутив страницу дальше.

«Правительство налагает определенные ограничения на свободу передвижения по стране. Жестокое обращение с женщинами остается одной из главных проблем; женщины испытывают дискриминацию со стороны общественности. Как правило, правительство при разборе дел дает преимущество мужчинам перед женщинами и урожденным туркменам перед представителями национальных меньшинств.

В январе этого года Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (OSCE) открыла отделение в Ашгабате. В октябре Георгий Гараев, политзаключенный и гражданин России, был найден повешенным в своей камере в тюрьме особо строгого режима в Туркменбаши. Правительство Туркменистана отклонило требования российского правительства и международных организаций по правам человека о проведении расследования подозрительных обстоятельств смерти Гараева (см. раздел 1.с и 1.е). Конституцией 1992 года пытки и прочее жестокое, бесчеловечное или унизительное обращение объявлено незаконным. Тем не менее, согласно многочисленным достоверным отчетам, сотрудники органов безопасности часто избивают подозреваемых и заключенных и используют силу для получения признания.

Существуют достоверные сведения, что жестокому обращению подвергаются в первую очередь политзаключенные. Органы безопасности также отказывают им в медицинской помощи, лишают пищи, применяют словесные оскорбления и антисанитарные условия, вынуждая их сделать признание. По сообщениям, в октябре с. г. несколько свидетелей Иеговы были избиты во время содержания под стражей в полиции (см. раздел 2. с). Тюрьмы антисанитарны, переполнены и не обеспечивают безопасности заключенных. Их плохо кормят, среди них свирепствуют инфекционные заболевания. Помещения для выздоровления и восстановления сил заключенных крайне ограничены. Некоторые заключенные умерли в результате переполненности камер, отсутствия лечения и достаточной защиты от жестокой летней жары. Женщинам-политзаключенным, как правило, не позволяют видеться со своими детьми, которые часто помещаются в исправительные заведения».

– Черт побери! – сказал Айра.

Обсерватория «Лысый Пик», Северная Калифорния

В гулком округлом пространстве комнаты с телескопом, куда Гарольд Дикинхэм привел на экскурсию Стивена и Глинет, было зябко.

– Это телескоп, он еще в рабочем состоянии. Мистер Уиндерсон время от времени пользуется им, когда приезжает сюда. Но большинство сотрудников считают это пустой тратой помещения. Мы могли бы извлечь из этой комнаты гораздо больше пользы, если бы устроили здесь лабораторию; надеемся, что мистер Уиндерсон в конечном счете передаст ее нам.

Дикинхэм был широкоплечим лысеющим человеком с щетиной недавно трансплантированных волос на голове. Под его щурящимися, почти бесцветными голубыми глазами располагался покрытый красными прожилками нос, напоминавший носы алкоголиков, но Стивен подумал, что такие носы встречаются также у людей, которые много работают с пестицидами. Их можно видеть на лицах разрушителей. С подобным состоянием у него ассоциировался также рак – но в наши дни рак в большинстве случаев можно было излечить. Если у тебя было страховое обеспечение.

Оглядывая огромное, полное теней, лишенное окон помещение, Стивен размышлял, что переоборудованная обсерватория кажется странным местом для опорной базы химической компании, проводящей полевые испытания.

«Западный Ветер» внешне вполне соответствовал обычным представлениям о промышленной корпорации. Подобно большинству корпораций, он где только возможно использовал временных сотрудников, чтобы не приходилось тратиться на пенсионные фонды и страховые компании. Как и все, он сокращал персонал, как только чувствовал, что это поможет повысить его акции; как и все, он отыскивал лазейки в налоговом законодательстве; как и все, он содержал штат лоббистов и финансируемых компанией политиков; как и все, он стремился добиться статуса «автономной корпорации», чтобы получить возможность загрязнять окружающую среду без помех.

Но время от времени в «Западном Ветре» неожиданно проглядывало что-то необычное, что-то странное, как, например, эта больница на одного человека на самой вершине пирамидального здания корпорации – или психономика. А теперь вот это: переоборудованная обсерватория. Возвышаясь над головой Стивена, направленный на закрытый люк телескоп выглядел гигантским насекомым, остановленным в тот момент, когда оно было готово прыгнуть в небеса. У Стивена промелькнула мысль: интересно, какие миниатюрные звезды и галактики видит он в облупившемся ржавом металле люка?

Они покинули обсерваторию, выйдя в продолговатое помещение, идущее вдоль изогнутой стены обсерватории. Она тоже была переоборудована и использовалась как лаборатория для испытания химикатов на животных; здесь стояли длинные столы, заставленные мензурками, запечатанными контейнерами с предупреждающими этикетками на каждом из них, клетками, микроскопами и мониторами компьютеров.

Дикинхэм продолжал свою горделивую трескотню:

– Мы вытащили все старые компьютеры из комнаты цифрового сканирования и пожертвовали их Университету Калифорнии в Дэвисе. Теперь мы используем это помещение для тестирования веществ, хотя относительно данной секции у нас есть и другие планы.

Стивен сглотнул и пошел вдоль комнаты, не глядя ни вправо, ни влево – лишь боковым зрением он различал клетки с кроликами, крысами и курами. Некоторые из них были мертвы, некоторые нет.

«И что это за слабость у меня к животным? – сердито думал он. – Это же просто глупо!»

Не то чтобы он был вегетарианцем. Но он не думал – не мог думать – о говядине или курятине как о бывших живых существах, существах, которые ходили, и дышали, и страдали, когда их убивали, чтобы он мог их съесть. Его дядя смеялся ему в лицо, когда как-то взял его, еще мальчиком, с собой на охоту, и он расплакался при виде того, как бьется на земле раненый олень.

«Почему ты не прикончишь его за меня, Стиви, малыш? Ну, давай – просто приставь дуло вон туда, сразу за ухом. Смелей, пристрели его – твоему отцу будет стыдно за тебя, если ты не сделаешь этого!»

Это заставило маленького Стивена взять винтовку, ткнуть дуло в затылок оленя и нажать на курок. Но сразу после этого его стошнило, когда он увидел, как глаза животного от выстрела вылетели из глазниц. Его дядя захохотал еще пуще.

Сейчас, чувствуя на себе взгляд Глинет, он вздохнул с облегчением, когда они покинули испытательную лабораторию и прошли в другие помещения, предназначавшиеся в основном для хранения – некоторые хранились в холодильниках – различных летучих химикатов. Здесь располагались сложные приспособления для их безопасной фильтровки; в стеклянных коробках размером с комнату люди в костюмах химической защиты и шлемах оперировали мензурками, наполненными жидкостью довольно приятного голубого цвета.

Без всякой задней мысли Стивен спросил:

– Эти костюмы – тут такие предосторожности, словно они работают с нервно-паралитическим газом. Неужели эта штука настолько опасна?

Он тут же пожалел о своей невольной оплошности, когда Дикинхэм устремил на него внимательный взгляд.

– Нет. Не настолько. Просто… пока она не соединена с другими химикатами, она довольно токсична. К тому времени, когда она попадет на поля, она будет совсем неопасной. Как говорится, пониженной концентрации. Мы просто перестраховываемся на всякий случай – обеспечиваем безопасность работы сотрудников.

– Да-да, конечно. Я забыл. Я всегда специализировался в основном по общему бизнесу и маркетингу. По научной части я немного слабоват.

Дикинхэм хмыкнул и направился к одноэтажному прямоугольному зданию, пристроенному сбоку к куполу обсерватории – к запахам горячей пищи и кофе.

– Ну что ж, Стив… Глинет… что вы скажете насчет ленча? – Шутливо-величественным жестом Дикинхэм повел рукой в сторону накрытого в углу маленького кафетерия стола, над которым поднимался пар.

Глинет отреагировала немедленно, и на этот раз ее лицо не было совершенно непроницаемым:

– Что я скажу? Скажу: «Ленч, я готова к встрече с тобой и надеюсь, что ты тоже готов!»

Дикинхэм посмотрел на Стивена с извиняющейся улыбкой.

– Глинет специализируется на подобных шуточках.

– Не сомневаюсь, что с ними рабочий день проходит гораздо быстрее, – ответил Стивен, внутренне содрогаясь от того, насколько вымученно это прозвучало.

– Неужели это наш молодой мистер Искерот? – прозвучал сзади голос Уиндерсона.

Стивен обернулся и чуть не подпрыгнул, увидев перед собой Дейла Уиндерсона, стоявшего между ним и столом, лучась улыбкой и протягивая ему руку. Уиндерсон почему-то был освещен сзади каким-то призрачным светом; его лицо наполовину тонуло в сиянии.

– Что же, Стивен, ты собираешься пожать мне руку или так и оставишь ее в воздухе, чтобы какая-нибудь птичка свила на ней гнездо?

– Ох, простите! – Стивен шагнул к нему и сунул ему свою руку – которая прошла сквозь руку Уиндерсона без малейшего препятствия. Стивен уставился на нее, потом осторожно потыкал живот Уиндерсона. – Это голограмма! – Свет позади головы Уиндерсона в действительности оказался маленьким мобильным проектором, который висел в воздухе, словно миниатюрный летающий фонарик. Уиндерсон расхохотался.

– Но признай, чертовски хорошая голограмма! Большинство покупается, и ты оказался не лучше других! – Дикинхэм на заднем плане вежливо захихикал; его босс тем временем продолжал: – Я оборудовал проекторами и камерами наблюдения все наиболее значительные исследовательские центры «Западного Ветра». Предпочитаю обеспечивать себе личное присутствие на месте, в той или иной форме. – Уиндерсон повернулся к Глинет. – А кто эта очаровательная молодая мисс? – Несмотря на то что он находился в передаточной кабине в главном здании «Западного Ветра», голограмма отражала малейшее его движение.

– Мисс Глинет Соломон, – ответил Дикинхэм.

– Мистер Уиндерсон, – проговорила Глинет, делая шутливый реверанс и улыбаясь – в точности до необходимой степени.

– Ого! Реверанс! Мне это нравится! Дикинхэм, почему ты никогда не делал мне реверанса? Зовите меня просто Дейл, Глинет. Я тут обходил наши центры и решил проверить, не удастся ли мне подколоть малыша Стивена. Однако, судя по вашему виду, вы, ребята, здорово проголодались. Вот увидишь, Стивен, «Западный Ветер» неплохо обращается со своими служащими в этих центрах, расположенных на отшибе. Еда доставляется сюда в горячем виде.

– И она чертовски вкусная! – добавил Дикинхэм с избыточным энтузиазмом.

– Ну что ж, ладно, я побежал. Только не забудь, Гарри, Стивен очень важен для нас. Однако проследи, чтобы он побольше поработал на нижнем уровне, так сказать, как следует промочил ноги… хорошо?

– Да, сэр, я запомню это. Уже запомнил.

– Вот и ладненько. – Голограмма перебрала в воздухе пальцами, прощаясь с ними. – До следующей проверки! – Моргнула… погасла.

Стивен, посмеиваясь, покачал головой.

– Ну не болван ли я?

– Не болван, – ответила Глинет. – Хотите есть?

Они нагрузили свои разделенные на отсеки подносы boeuf bourguignon [50], неожиданно свежими овощами, рисом и яблочными чипсами и заняли столики рядом с длинным рядом окон, выходящих на долину. Там, снаружи, мерцающая радуга то показывалась, то пропадала в свинцовой паутине, тянущейся из низких туч. Внутри раздавался стук столовых приборов; некоторое время никто из них не поднимал головы от еды, разве что для того, чтобы сделать какое-нибудь случайное замечание.

В буфете появились другие работники, они рассаживались за столы по двое и по трое, и мужчины, и женщины были в белых халатах и сетках для волос, на лицах у них были жалкие улыбки или выражение тихой подавленности. У некоторых были носы с красными прожилками.

Светловолосый человек с длинными бакенбардами, сочными губами и рыхлым, одутловатым лицом шлепнул свой поднос на столик напротив Стивена. Дикинхэм представил их с заметным отсутствием энтузиазма.

– Это Фриц Крокер, он ведет у нас исследования по «Д-17».

Крокер ухмыльнулся им. Некоторые зубы у него были немного чересчур белыми, немного чересчур ровными по сравнению с соседними – искусственное совершенство рядом с естественной кривизной.

– Ну и как вам эта французская говядина, Стив?

«Что у него за акцент? Флоридский, что ли?» – Стивен одобрительно кивнул на свою тарелку.

– Гораздо лучше, чем я ожидал от буфета.

– Никто, разумеется, не знает, каков на вкус «Дирван-17», – небрежно заметил Крокер, – однако он там есть – ну, вы понимаете, остаточный, от корма, который получала эта говядина. Не можем же мы проводить открытые испытания вещества, которое не хотим потреблять сами, правда, Стив?

Стивен, который как раз жевал кусок говядины, посмотрел на Крокера, а затем в свою тарелку. Он с трудом проглотил то, что у него было во рту, едва не задохнувшись.

Крокер взорвался смехом.

И тут Дейл Уиндерсон вновь вспыхнул рядом с ними, он появился на стуле рядом с Крокером, сказав:

– Не обращай внимания на этого олуха, Стивен. Крокер подпрыгнул, не меньше Стивена испуганный волшебным появлением Уиндерсона.

– Крокер у нас шутник, – продолжал Уиндерсон. – Конечно же, мы не едим сами зараженную «Дирваном» пищу.

– Полагаю, мы принимаем на себя достаточный риск подвергнуться воздействию органических компонентов, уже работая с ним, – заметила Глинет, словно она говорила не с голограммой.

– Хм? А, да, разумеется. – Голограмма Уиндерсона прищурилась, по всей видимости, глядя на Глинет, словно пытаясь получше рассмотреть ее, но глядела она немного левее, чем нужно.

– Я просто хотел немного подшутить над новеньким, – сказал Крокер. – Еда безопасная, Стив, не беспокойтесь. Я вас разыгрывал.

– Я вижу, у вас принято устраивать друг другу розыгрыши, – произнес Стивен, пытаясь отыскать нужную улыбку и тон, чтобы показать, какой он свой парень. – Наверное, мне тоже стоит придумать парочку.

– Давай-давай, – сказала уиндерсонова голограмма, подмигивая. Потом он пристально посмотрел куда-то в пространство – по-видимому, на что-то в той комнате, где он в действительности находился. – Жонкиль! Все в порядке, моя милая. Ты совершенно не помешала. Иди сюда, встань в поле проектора и поздоровайся с ребятами. Ты помнишь Стивена… и Дикинхэма. Здесь, на этом экране.

Внезапно рядом с ним появилась половина женщины – правая половина. Голографическая проекция части тела Жонкиль.

– Привет, Стивен. Привет, ребята! – Все это она произносила половинкой рта.

– Вы здесь только наполовину, Жонкиль, – сказал Стивен с колотящимся сердцем. – Знакомое ощущение. Очень рад снова видеть даже половину вас.

Она засмеялась и подвинулась дальше в поле проектора, так что появилась остальная ее часть. Она выглядела так, словно ее тело налили в то, что на какой-нибудь другой женщине было бы обычным платьем-пальто. Серебристо-серое с голубым, консервативного покроя, на ней это одеяние производило эффект почти что нижнего белья – весьма возможно, оно было ей немного мало. – Так лучше? Теперь я вся там?

– По крайней мере столько тебя, сколько может оказаться там, – сказал Уиндерсон; шутка прозвучала довольно рассеянно. Казалось, он снова смотрел на что-то, находящееся за пределами голографического изображения.

Стивен попытался придумать, что бы ему сказать, дабы удержать ее здесь еще немного. Видеть ее в этом безрадостном месте, среди этих почти незнакомых ему людей было таким облегчением! Ее голубые глаза блестели даже на голограмме. Жемчужная улыбка, казалось, приглашала его; она слегка склонила набок голову, словно длинные вьющиеся светлые волосы падали ей на глаза, хотя это было не так.

– Я пришла сообщить дяде, что его ждет деловой обед со вторым по значимости японским бизнесменом в мире, а он тут, оказывается, обменивается с вами шуточками! Типичный дядя. Не понимаю, как ему удается делать деньги, ей-богу, не понимаю!

– Главы других корпораций просто жалеют меня, дорогая, – сказал Уиндерсон. Стивену показалось, что рука Уиндерсона скользнула за ее спину, сжав округлый зад; она застыла, ее улыбка стала напряженной. Но этого не могло быть – она ведь была его племянницей. – Хорошо, дорогуша, скажи им, что я уже бегу. Я не задержу мистера Кото ни на секунду дольше, чем буду вынужден.

– Черта с два он поверит! Но я передам ему. – Она повернулась, взглянув приблизительно в направлении Стивена. – Рада была повидаться с вами.

Ему хотелось придумать что-нибудь, что могло бы передать его стремление видеть ее вновь, не задевая чувств общественности. Однако все, что он смог выдавить, было: «Я тоже». Он вздрогнул, подумав: «Как неуклюже получилось!» – но она уже исчезла.

А Уиндерсон сменил выражение лица на серьезное.

– Шутки шутить – это хорошо, даже важно иногда; но никогда не стоит забывать, что наша цель здесь вполне серьезна. Вы – авангард «Западного Ветра», все вы. Мы рассчитываем на революцию в борьбе с вредителями и в маркетинге. Это относится к тебе, Фриц.

– Да, сэр, клянусь…

Но Уиндерсон уже выключился вновь. Стивен рассматривал пустой стул.

– Как он может проецироваться – проецировать свое изображение – на стул, так… Я хочу сказать, я могу понять, если речь идет о фигуре, стоящей посреди комнаты, но сидеть…

– В нашем распоряжении лучшие коммуникационные технологии, – с гордостью сказал Дикинхэм. – Мы можем спроецировать его туда, куда он захочет, и в таком виде, в каком он захочет.

– Вижу. – Стивен вспомнил свой разговор с Уиндерсоном о так называемом вторжении демонов и понял, что пытается сообразить, могли ли подобные голографические технологии использоваться тогда, вместе с другими устройствами – роботами? – чтобы создать иллюзию демонического вторжения. На какое-то мгновение ему захотелось вновь оказаться на том острове, с белым песком, с временами отключающейся связью, даже с плохо проветриваемыми рабочими помещениями – и с его благословенным неведением относительно всей этой истерически-апокалиптической сумятицы.

В кафетерии на минуту повисло неловкое молчание, нарушаемое обрывками разговоров за другими столиками – загадочными спорами о химических составляющих, разговорами об акциях компании, – а также отчетливым раздражающим звуком, издаваемым жующим Крокером. Стивен обнаружил, что чувствует себя неуютно – что он даже испуган. Он не мог себе представить почему. Дело было даже не в незримом присутствии Уиндерсона. Дело было в незримом присутствии кого-то другого.

Он осмотрелся вокруг. На мгновение ему показалось, что все жуют в унисон. И Дикинхэм, и Крокер одновременно раскрыли рты, они в маршевом ритме жевали зеленые овощи.

Стивен отвел взгляд. Отхлебнув клюквенного морса, он посмотрел на Глинет – и обнаружил, что она тоже смотрит на него. Не то чтобы она специально рассматривала его. Это было так, словно она что-то искала в его лице. Наблюдала и ждала.

Порыв ветра сотряс окна – словно отдаленный рев разочарования.

Чтобы справиться с беспокойством, Стивен спросил Дикинхэма:

– У вас есть для меня какая-нибудь особая программа? Честно говоря, Дейл говорил об этом как-то расплывчато. – Интересно, подумал он, насколько они осведомлены о психономике. Уиндерсон довольно жестко сказал ему, что он не должен обсуждать это ни с кем.

– Дейл? – Крокер вложил бездну язвительности в этот слог.

Стивен пожал плечами.

– Он просил меня называть его Дейл. Хотя у меня действительно сейчас недостало смелости назвать его так в лицо. Ну что ж, пусть будет мистер Уиндерсон.

Крокер хмыкнул и, по-видимому, уже собрался сказать что-то еще, но затем взглянул на стул рядом с собой и передумал. Уиндерсон вполне мог слушать их разговор.

Как странно, – размышлял Стивен, – знать, что Уиндерсон может видеть их с помощью электроники, подслушивать их, словно какое-нибудь лукавое божество, испытывающее своих любимцев.

Дикинхэм, по-видимому, обдумывал вопрос, заданный ему Стивеном. Наконец он положил вилку, сложил пальцы домиком и сказал:

– Ладно. Вкратце дело обстоит так. Вас наметили для определенной специфической работы – что-то вроде эксперимента. Они там делают какие-то свои приготовления – а мы тем временем должны подготовить вас, предоставив вам опыт полевых работ. Такого рода, какие вы обычно не стали бы делать. Полевые работы «Западного Ветра».

Крокер фыркнул.

– Словно богатый наследник, которому надо немного поработать на сборочном конвейере, прежде чем он вступит в права наследования!

Дикинхэм покачал головой.

– Нет, здесь какие-то другие соображения. Впрочем, я не знаю какие.

Стивен подумал, что, возможно, будет лучше показать им, что он не настолько уж не в курсе событий.

– Насколько я могу заключить из того, что говорите мне вы, и того, что говорил… мистер Уиндерсон, возможно, дело заключается в том, чтобы подготовить меня к проведению реализации на рынке «Дирвана-17» и другой продукции «Западного Ветра», и для того, чтобы понять, как это сделать, мне нужно выбраться в поле, увидеть самому, как эта штука делает свое дело. То же самое было, когда мы готовили компанию «Нефтехимия меняет жизнь». Наши копирайтеры [51] выезжали к нефтяным вышкам, чтобы получить представление о том, как нефть выходит прямо из земли. Потом, в рекламе, мы проследили весь путь, который она проходит, вплоть до пластмассы, из которой сделана детская игрушка. От парня, программирующего промышленных роботов на вышке, до ребенка, играющего с пластмассовой машинкой.

Дикинхэм моргнул, глядя на него.

– Да. Может быть. Что-то вроде того.

Портленд, Орегон

– Вы могли бы это сделать, если бы захотели, Йанан, – говорил Айра. Они стояли в холодном вестибюле старой квартиры, арендуемой ложей Странных Братьев, где у них этим вечером проходило собрание: маленькая комнатка с чрезмерно лакированным деревянным полом, покрытыми плесенью стенами и вешалкой, на которой висели прокисшие от дождя пальто. – Они должны были позвонить мне сегодня и не позвонили в течение имевшегося в резерве времени. И у нее, и у Ньерцы есть портативные телефоны. Спутниковое соединение сейчас хорошее. Но они не позвонили.

Йанан кивнул. Его темные глаза были полны понимания, но в них была также и твердость.

– Да, понимаю. Для этого могло быть множество причин, э? Ты слишком торопишься поднимать панику. Я так же не могу позвонить им, как и ты.

У Аиры колотилось сердце. Это было ужасно – быть вынужденным вот так возражать Йанану. Йанан, пожалуй, играл для него сейчас роль отца. И ведь он никогда не знал своего настоящего отца.

– Вы же можете поговорить с Ньерцей. Вы же входите в круг. Вы могли бы… ну, в общем…

Йанан без выражения посмотрел на него.

– Нет. Я просто не знаю, хм?

– А как же Круг Осознающих? Как тогда, в кафе…

– А что случилось тогда в кафе?

– Вы… – Айра понизил голос. – Вы вошли в контакт с Кругом, уж не знаю, была это телепатия или провидение…

– Разве я говорил тебе, что сделал что-либо подобное?

– Вообще-то нет, но вы закрыли глаза и будто бы вошли в транс, а когда вышли, у вас была новая информация.

– Я просто задумался. Может быть… может быть, кто-то сказал мне что-нибудь в тот день, еще до того, и тогда я просто припомнил это, э?

Айра отвернулся и схватил свое пальто, сдернув его с крючка. Он начал надевать его, но от ярости и расстройства никак не мог попасть в рукав. Он знал, что не должен принимать решения, находясь в гневе или страхе, но эмоции взяли над ним верх, и теперь он уже не мог остановиться. Точнее, он уже не хотел останавливаться.

– Ты слишком глубоко ушел в свой гнев, ты позволил ему захватить себя. Посмотри, Айра, ты не можешь даже надеть пальто. – Йанан помог ему найти рукав; он не выказывал даже следа раздраженности. В нем не было никакого напряжения, с которым гнев Аиры мог бы бороться.

Айра повернулся к нему.

– Значит, вы не доверяете мне настолько, чтобы говорить откровенно? – «Или, может быть, – подумал Айра, – он дал клятву никогда не говорить об этих вещах открыто; некоторые адепты дают такую клятву». – Но вы ведь сами знаете, что могли бы помочь мне найти их!

Йанан тихо вздохнул и уставился прямо перед собой.

– Что-то… препятствует мне сделать это.

– Ах, вам что-то препятствует? То есть, говоря попросту, вы не хотите. Что ж, хорошо. Тогда я сам… у меня отложено немного денег. Я сам полечу в Ашгабат!

– Ты убедишься, что это не так-то просто – найти прямой рейс из Америки в подобное место, – улыбнулся Йанан. – Разве что из Турции.

– Я сделаю все, что от меня потребуется, – глухо ответил Айра, вновь отворачиваясь. Йанан мягким сдерживающим жестом положил руку на рукав его пальто.

– Нет, я не могу допустить этого. Ты должен остаться здесь и работать со мной. Немного веры, хм?

Внутри Аиры происходила борьба. Он чувствовал, что готов уступить какому-то могучему внутреннему импульсу; он остановился на краю, перед ним лежала длинная темная дорога, ведущая в пустыню бездорожья… и ринулся вниз по этой дороге, решившись не оборачиваться. Он заговорил, и в голосе его была окончательность:

– Я потерял связь с женой и сыном. Я должен отыскать их. Он повернулся и решительно вышел, торопясь уйти, пока

Йанан не применил силу своей личности, если это можно так назвать, чтобы остановить его.

– Айра, подожди! Сейчас не время для таких решений! – крикнул Йанан ему вслед, но Айра уже погрузился в холодную, хрусткую, безветренную ночь.

Айра поспешил к своему маленькому мотороллеру на водородных батареях, сел, завел его и круто развернулся с места. Он чувствовал некоторое удовлетворение – и стыдился этого чувства, – слыша, как Йанан кричит ему вслед, чтобы он остановился.

Он решил ехать прямо в аэропорт. «Длительная парковка, – думал он. – Очень длительная». Нужно позвонить профессору, чтобы он позаботился о котах. Одежду и все необходимое он купит в Турции.

И только оказавшись на борту самолета, вылетавшего в Нью-Йорк, он вспомнил слова Йанана: «Что-то… препятствует мне сделать это».

И подумал, что, возможно, неправильно понял его.

4

Туркменистан

Мелисса первой в это холодное ветреное утро увидела представителей туркменской госбезопасности. Их грузовики плясали на экране ее цифрового бинокля.

Караван из четырех машин пересекал дно лежавшего внизу пересохшего водоема, примерно в четверти мили отсюда, направляясь прямиком к ним: один крытый джип и три внедорожника двадцатого века, выкрашенных в оливковый цвет, с эмблемами государства Туркменистан на боках.

Она не стала говорить «Черт побери». Но подумала это.

Они с Ньерцей остановили свой джип на самом краю крутого склона, перед ними лежало пересохшее озеро…

Полуразрушенная дорога, представлявшая собой не более чем широкую тропу, змеей сползала по склону на дно чаши водоема. Впереди, на той стороне, возвышалось подножие горы, где предположительно находился Старый Храм.

– Что там? – спросил Ньерца, снимая с себя запыленные ветровые очки, когда она оторвалась от бинокля. Холодный ветер с дождем хлестнул по ним.

– Четыре машины с государственными эмблемами. Судя по тому, что я смогла разглядеть, это команда агентов госбезопасности.

Грузовик проводников был припаркован сзади них – и она знала, даже не оборачиваясь, что это значило, когда они завели свой шумный мотор. Подвеска грузовика протестующе заскрежетала, когда они разворачивались.

Ньерца закричал им вслед, но голос выдавал его примирение с судьбой. Проводники бежали, бросив их на милость госбезопасности Туркменистана.

Они с Ньерцей не могли последовать их примеру. Ближайшая помощь, если она вообще была, ждала их в храме. Кроме того, Мелисса должна была доставить Маркуса туда, где ему могли оказать медицинскую помощь.

Ньерца пожал плечами и сел.

– От них все равно было немного пользы. – Взяв у нее бинокль, он сам посмотрел в него. – Да, похоже, вы правы – агенты ГБ на выезде… и они далековато выехали. Может быть, вам стоит попробовать еще раз выйти на связь?

– Только что пробовала. Ничего не выходит. Что-то блокирует соединение – или просто нет связи? Не знаю… Айра, наверное, волнуется. – Она повернулась, чтобы заглянуть на заднее сиденье, где, в устроенном ими гнезде из одеял, свернувшись клубочком, лежал Маркус. Она приподняла кусок брезента, закрывавший его от сырого ветра. Мальчика трясло, он был бледен и весь в поту. Его губы потрескались; глаза были приоткрыты, но не видели ничего – во всяком случае, в этом мире. Она налила на тряпку воды из пластмассовой бутыли и положила ему на голову. Она попыталась заставить его попить, но он оттолкнул бутыль. Ее живот сводило, ей хотелось крикнуть Ньерце: «Идите сюда и помогите хоть чем-нибудь!» Но она знала, что он и так делает все, что может. – Сколько отсюда до храма?

– Каких-нибудь тридцать миль. Но гэбэшники стоят у нас на дороге. Мы у них как на ладони. Вряд ли нам удастся их обойти – разве что мы их не интересуем. Но подозреваю, что это не так.

Она вздрогнула под очередной порцией ветра с дождем, хлестнувшего по джипу. Брезентовый верх джипа давно снесло.

– К тому же, – добавил Ньерца, – кажется, у нас кончается топливо.

Она постаралась сосредоточиться, внутренне отступив в сторону от своей тревоги.

– Почему мы сразу решили, что им нужны именно мы? Мы ничего не сделали. У нас нет никакого задания, которое могло бы их беспокоить.

– Вы говорите так, словно агенты госбезопасности в подобной стране способны действовать разумно или хотя бы целесообразно. Впрочем, как вы говорите, мы не знаем наверняка. Давайте продолжать путь, как если бы их присутствие совершенно нас не тревожило.

– Как знать, может быть, они смогут помочь Маркусу? Ньерца ничего не ответил на это.

Они спустились по тошнотворно извивающейся дороге к высохшему бассейну; дорога вела вниз, огибая острые глыбы камня, торчавшие тут и там среди чахлого кустарника. Агенты ГБ ждали их в том месте, где дорога выходила на дно бассейна, перегородив ее своими машинами. Ньерца притормозил, но оставил мотор работать. Четыре человека в камуфляже и ушанках на меху, все с оружием в руках, приблизились к джипу.

«Почему я вообще здесь? – подумала Мелисса. – У меня было видение Старого Храма. Ньерца тогда сказал: „Значит, нам нужно ехать туда. Йанан тоже это чувствует. Он посылает нас. И мальчика… особенно мальчика".

Зачем они привезли сюда Маркуса? Там, в Штатах, это казалось таким правильным, но сейчас…

Мы пропали… пропали. Это все были галлюцинации, а теперь мы пропали».

Ньерца посмотрел на нее.

– Не теряйте веры. Разве вы не помните Золото, и шар, и что случилось с Шеппардом, и как демоны обрушивались внутрь себя?

Она чуть было не ответила: «Мне казалось, что помню, но было ли это все на самом деле?» Вместо этого она пробормотала:

– Я была уверена в себе, когда чувствовала связь с Золотом… но сейчас все покрыто тьмой. Это как радиомолчание – как с нашими спутниковыми телефонами. Только это внутри меня… и я больше не знаю, что реально, а что нет, что было реально тогда – не знаю, чему верить.

– Я знаю, – тихо проговорил он, в то время как солдаты окружали джип. – Возможно, эта тьма демонического происхождения – а возможно, это просто ритм духа. Дух приходит и уходит в соответствии с собственным пульсом.

«Это, наверное, что-то наподобие Облака Неведения или Ночи Духа, о которой говорили христианские мистики, – подумала она. – Он отходит от нас, чтобы мы могли расти, как родитель, отступающий от ребенка, побуждая его к первым самостоятельным шагам».

«Или, может быть, – шепнул ей другой голос, когда люди вокруг джипа направили на него свои пистолеты, – может быть, это просто тьма. В конечном счете все приходит во тьму».

Командовал, по всей видимости, приземистый плотный человек, на плечах униформы которого поблескивало золото. У него были пышные усы, глаза прятались за темными летными очками. Он что-то сказал остальным на одном из диалектов Туркменистана, и двое из них подошли к джипу вплотную и заглянули в него – Мелисса ощутила запах их пота и въевшегося сигаретного дыма. Не увидев оружия, они отступили назад, жестом показывая командиру, что все чисто. Они встали поодаль, очевидно, пораженные видом хрупкой западной женщины, сидящей рядом с угольно-черным гигантом, настолько длинным, что он высовывался из-за лобового стекла своей машины.

Командир подошел с довольно дружелюбным видом. Ньерца встретил его широкой улыбкой и заговорил с ним по-турецки. Она достаточно часто слышала, как он рассказывает их легенду, так что уже различала значение некоторых слов: они были антропологами, приехавшими, чтобы исследовать Старый Храм. Ньерца бегло говорил на антропологическом жаргоне, и его речь звучала вполне убедительно.

Командир гэбэшников скептически улыбнулся. Он отрывисто произнес что-то, показав сначала на небо, а затем в глубь пустыни.

Ньерца недоверчиво рассмеялся и покачал головой, что-то коротко разъяснив командиру; его внешнее спокойствие оставалось непотревоженным. Повернувшись к Мелиссе, он начал переводить ей, осторожно выбирая слова на случай, если кто-нибудь из этих людей говорил по-английски:

– Как и во многих других странах, они покупают время на негосударственных спутниках наблюдения. С их помощью они выследили тех текке, которые показали нам дорогу, помните? Судя по всему, это были какие-то отщепенцы, кочующие бандиты. Они нападали на грузовики с припасами, направляющиеся к газовым месторождениям. Предполагают, что им платят зарубежные экологические террористы. Существование какой-либо связи здесь маловероятно, но тем не менее власти послали сюда этих ребят, потому что увидели, как мы разговариваем с бандитами – они подумали, что мы могли заключить с ними какую-то сделку. Он не знает, какая может быть между нами связь, но, мне кажется, полагает, что мы являемся их контактом с зарубежными экологическими группировками.

– Но здесь же нет никакой связи! Мы не имеем никакого отношения ни к чему подобному!

– Верно. Он приходит к поспешным заключениям. Но таков уж их метод.

«Да, такой у них метод, – подумала она. – То есть имеется в виду, что они обрушиваются, как молот, на любого, кто может представлять хотя бы отдаленную опасность для государства. Удушливое облако страха представляет собой эффективное средство устрашения».

– Хорошо, скажите им, что нам нужно найти помощь для Маркуса – может быть, он умирает!

Командир туркмен заговорил снова, склонив голову набок и глядя на них изучающим взглядом.

Ньерца устало ответил, покачав головой и показав на мальчика. Он говорил слегка в сторону, успокаивающе кивая Мелиссе. Она услышала слово «Гринпис».

– По-видимому, кочевники у кого-то доставали оружие. Он думает, не мы ли его им поставляем. В связи с этим он упомянул «Гринпис» – хотя они никогда никому не поставляли оружие, они абсолютно против насилия.

Мелисса почувствовала, как в ней поднимается тошнотворный гнев. Пока эти идиоты задерживают их, ее сын умирает!

– Мы антропологи! – внезапно сказала она командиру, сама удивленная тем, что слышит в своем голосе такое праведное возмущение, повторяя ложь Ньерцы.

– Остановись, прошу тебя, Мелисса…

Усатый заговорил снова. Солдаты подошли ближе и движением пистолетов показали им выходить, рывком распахнув дверцы джипа.

Мелисса поняла. Их собирались арестовать. Возможно, они отнимут от нее Маркуса.

Командир отрывисто что-то сказал. Ньерца сглотнул и сказал ей тоном выверенным и осторожным, предназначенным для того, чтобы насколько возможно подбодрить ее:

– Они хотят везти нас в Пашкир для допроса.

– О нет, это невозможно! Это слишком далеко! Нам нужно помочь Маркусу как можно скорее!

В этот момент к ним подъехал еще один незнакомец, совершенно другого сорта – в разбитом трехколесном электрическом драндулете, крыша которого представляла собой наклонную солнечную батарею. Это был крупнотелый высокий человек с вислыми седыми усами, длинными седыми волосами, крючковатым носом и большими свирепыми карими глазами, в пыльном тюрбане и черно-желтой просторной одежде, хлопавшей на ветру. Он выпрыгнул из своей машины, что-то крича на смеси турецкого и русского, а затем перейдя на английский:

– Уберите отсюда этих иностранцев! – Он широкими шагами подошел к джипу, размахивая руками, словно предупреждая о грозящей лавине. – Уберите их отсюда! Увезите их подальше! Нам здесь не нужны никакие антропологи! Они ходят и вынюхивают! Они печатают в своих книжках наши священные секреты! Они выискивают зарытые клады! У нас нет никаких кладов, у нас нет никаких древностей, кроме старых развалин, а они все приходят и приходят!

– У нас больной ребенок… – начала Мелисса.

– Я не могу заботиться обо всех больных детях! У нас здесь не госпиталь! Нам не нужны антропологи!

Командир, которого, как выяснилось мимоходом, звали Акеш, заговорил с разъяренным стариком на их диалекте. Пока они орали друг на друга, Ньерца, наклонившись, прошептал Мелиссе:

– Он спрашивает его, откуда старый суфийский дервиш может знать, что мы антропологи. Старик говорит, что прекрасно знает, кто мы такие: мы знаменитые антропологи, «известные» в худшем смысле этого слова, что мы постоянно шныряем вокруг и тревожим его покой. Он кричит, чтобы командир увез нас отсюда.

Акеш орал на старика: ему не нравилось, что им командуют. Резко повернувшись к Ньерце и Мелиссе, он что-то раздраженно сказал тоном, не допускающим дальнейшего обсуждения. Ньерца перевел:

– «Я приказал ему забрать вас в свой монастырь – это руины по ту сторону равнины. Он должен понять, что мы не так легко подчиняемся командам, отдаваемым старыми дураками в вонючих одеждах…» Что-то вроде этого… Он говорит, что пошлет с нами нескольких из своих людей, чтобы они присматривали за всем, пока он с остальными не найдет бандитов. Командир не очень понимает, что здесь происходит, но, – Ньерца улыбнулся, – он клянется, что докопается до самого дна.

Старик, услышав эти новости, снова возмущенно закричал, ругаясь на нескольких языках. Но не прошло и минуты, как уже вел свою развалюху впереди джипа и одного из внедорожников, показывая им дорогу к Старому Храму у подножия отвесной песчаниковой скалы.

Первое впечатление Мелиссы от храма было смутным – большая часть ее внимания была прикована к Маркусу, – но у нее осталось представление о многоярусном величественном сооружении, вырубленном в желтом песчанике прямо в толще скалы, частью действительно разрушенном, в других местах поддерживаемом деревянными балками, с пристроенным к нему небольшим сооружением из оштукатуренных бетонных блоков, очевидно, недавней постройки. Дым поднимался из трубы, сделанной из цемента и кирпичей; длинные тени скрывали источенные песком черты трехрукого божества – или демона, – вырезанного из целой глыбы в сорока футах над ними.

Затем они поспешили внутрь. Ньерца положил дрожащего мальчика на тюфяк в теплой комнате, освещенной только светильником и пламенем каменного очага, в котором горел природный газ. Трое гэбэшников остались ждать в передней комнате, где стены и пол были покрыты коврами в персидском стиле. Молчаливая пожилая женщина принесла им чай. Они шутили друг с другом и смеялись, довольные тем, что им досталось такое приятное задание – сидеть в уютной комнате, попивая чай.

Старик с ястребиным лицом и вислыми усами закрыл дверь внутренней комнаты, заглушив хриплые голоса стражей, и опустился на колени перед мальчиком.

Смущенная Мелисса с изумлением наблюдала за стариком. Выражение его лица сейчас было совершенно другим. Ничего, кроме мягкой озабоченности, не отражалось на нем, когда он потрогал лоб Маркуса, пощупал его пульс.

– Мальчик серьезно болен, – сказал он по-английски. – Похоже, что это какая-то форма холеры. Должно быть, он выпил что-нибудь не то. Но я думаю, что мы сможем его вылечить. Сейчас принесут лекарство.

Он бегло улыбнулся им кривой улыбкой и повернулся к более молодому человеку в современной военной форме и очках с металлической оправой, который поспешно вошел в комнату, неся нечто напоминавшее каменный кувшин. Он был наполнен черной жидкостью, в которой плавали какие-то неопределимые на взгляд комки. На стенке кувшина каллиграфическими буквами было вырезано слово «шар».

Маркус лежал, мотая головой в лихорадке, его глаза были закрыты.

Старик сел рядом с мальчиком и взял кувшин в руки; он подмигнул Мелиссе и закрыл глаза. Потом поднял кувшин, и его руки задрожали, когда что-то вышло из него, прошло сквозь его руки и вошло в кувшин. Темное вещество в кувшине, казалось, заплясало. Старик просто сидел… сидел на протяжении нескончаемой минуты и еще одной, держа в поднятых руках кувшин.

Из соседней комнаты донесся взрыв циничного смеха – кто-то из охранников отпустил шутку на туркменском. Этот неожиданный звук, казалось, подтолкнул Мелиссу к самому краю некого внутреннего горнила, о котором она не подозревала. Она почувствовала, что вот-вот упадет туда и сгорит дотла в страхе за Маркуса, в чувстве покинутости теми силами, которые до сих пор направляли ее жизнь. Ньерца похлопал ее по плечу. Тощий смуглый человек в хаки и очках продолжал стоять у двери, молчаливо наблюдая.

«Но я все же здесь, в том самом месте, куда мы стремились, проделав столь долгий путь, – сказала она себе. – Пока что мы в безопасности. Здесь могут помочь Маркусу. Возможно».

Или, возможно, старик был просто еще одним шарлатаном. Они встречались достаточно часто.

Затем старик открыл глаза и жестом приказал Мелиссе подойти и приподнять голову мальчика. Она неловко опустилась на колени рядом с сыном и обхватила его плечи, поднимая и придерживая безвольно болтавшуюся голову. Маркус застонал и едва приоткрыл глаза. Старик поднес открытый кувшин к губам мальчика, наклонил так, чтобы несколько чайных ложек жидкости попало ему в рот, – и мальчик отпрянул, кашляя, тряся головой, строя ужасные гримасы.

– Нет! Это… нет!

– Да. Тебе надо выпить это, мальчик, – мягко сказал старик. – Ты выпил что-то плохое; теперь выпей хорошее, пусть даже оно плохо на вкус. Так часто бывает.

– Нет! Мама, меня от этого стошнит!

– Скажите, пожалуйста, что это такое? – спросила Мелисса. Старик пожал плечами.

– Травы. Хорошие травы, настоянные. Долго объяснять.

– Маркус сказал больше, чем мы слышали от него за последнее время, – заметил Ньерца. – И это после нескольких глотков!

Она медленно кивнула.

– Маркус, прошу тебя. У нас нет времени добираться до больницы.

Маркус, извиваясь, попытался отодвинуться от кувшина, зажимая рот рукой.

– Нет!

– Хорошо, – сказал вислоусый старик. Он махнул молодому – его помощнику, как предположила Мелисса – и сказал ему несколько слов на своем языке. Тот улыбнулся и пошел к очагу, откуда принес старые кузнечные мехи с ручками. Глаза Маркуса широко раскрылись. Старик продолжал: – Хорошо, мальчик, – тебя зовут Маркус, верно? – тогда мы нальем лекарство сюда, в эту штуку, и… – он издал два крякающих звука, один за другим, -… и закачаем его тебе сзади. Для этого нам не потребуется твое сотрудничество. Давай, Хайрам, неси масло. Оно нам потребуется для того, чтобы ввести инструмент внутрь. Переверни мальчика на живот.

Все это он говорил с серьезным лицом, но Мелисса все же отчаянно надеялась, что он блефует.

Блефовал он или нет, однако это сработало. Маркус затряс головой и широко раскрыл рот. Все с тем же бесстрастным лицом старик поднес кувшин к губам мальчика, и Маркус принялся пить. Он давился, кашлял, но глотал, пока не выпил около половины темного отвара.

– Думаю, этого достаточно, – сказал старик. – Теперь обними мальчика и молись за него. Он будет спать.

Маркус вздрогнул всем телом и закрыл глаза. Он уже начинал расслабляться, прижавшись к ней.

Дервиш вновь подмигнул Мелиссе и махнул своему помощнику. Они поспешили прочь, унося кувшин с собой.

Мелисса озадаченно посмотрела на Ньерцу. Тот усмехнулся.

– Что, старику удалось и тебя одурачить, там, на дороге?

Она кивнула.

– Похоже, что так.

Ньерца прошептал:

– Он знал, что если покажет, что хочет взять нас сюда, то эти правительственные головорезы увезут нас с собой. Но если он потребует, чтобы нас забрали, они оставят нас ему. Он привык иметь с ними дело. Это тот человек, ради которого мы сюда приехали.

Пепельная Долина, Калифорния

Стивен стоял на краю грязного пруда, глядя на Смерть, которая плавала, медленно вращаясь, по покрытой пятнами поверхности воды. Две мертвые дикие утки, самец и самка, плавали на боку, уткнувшись носом в хвост друг другу, вращались в водовороте, словно изображая собой гротескный символ инь-ян. Мухи обсели их, словно смытые за борт матросы спасательный плот. Однако присмотревшись, он понял, что большинство мух тоже были мертвы.

Тучи сместились в сторону, а с ними и свет, так что поверхность болота отражала тонкий покров облаков, похожая на внутреннюю поверхность раковины. И казалось, что две мертвые птицы плавают в небе, словно некий позабытый древний символ космического разложения.

Стивен встряхнулся. «Возьми себя в руки, Стиви, малыш. Сконцентрируйся!» Он повернулся и посмотрел на Дикинхэма и Глинет.

Они были футах в пятидесяти от него, сидя на корточках на берегу пруда, возясь с оборудованием для отбора проб; оба были в резиновых перчатках, защищавших их руки до локтей, предотвращая контакт с зараженной водой.

Глинет подняла голову, когда он подошел, на ее лице была печальная улыбка.

– Похоже, эта штука работает, – сказала она сухо, поворачиваясь, чтобы посмотреть на воду, где плавали два краснокрылых дрозда, три стрекозы и лягушка, сплетясь друг с другом в сочетании, которого они никогда бы не потерпели при жизни. Животные погибли совсем недавно – не раньше, чем утренний дождь омыл поля, лежащие выше поймы, – и в воздухе висел лишь легкий запах разложения, к которому прибавлялся еще другой, возможно, от радужно поблескивающей маслянистой пленки, колыхавшейся на воде вокруг них.

– Да, работает отлично! – ответил Дикинхэм без иронии, очевидно, польщенный, поднимая мертвую стрекозу специальными щипчиками и помещая ее в пробирку. Пробирку он положил в красный пластмассовый контейнер, похожий на ящик для рыболовных снастей, который он поставил на приземистый валун около зарослей тростника.

– Я могу чем-нибудь помочь? – услужливо спросил Стивен.

– Сегодня только наблюдайте, – ответил Дикинхэм. – Эту работу надо выполнять с соблюдением определенных правил, иначе вы можете собрать «Дирван» на себя, и вам может стать… нехорошо. Завтра вы сможете помочь нам с остеризирующим сканером.

– С остеризирующим сканером?

– Да, это такое приспособление, которое крошит материал, делает из него пюре, как миксер – животных, растения, все вместе, – и сообщает, какие химические компоненты в них содержатся.

– Ах да. Крокер говорил, что вы должны проверить, не распадается ли эта штука преждевременно, – сказал Стивен.

– Вот именно.

Глядя на мертвых животных, Стивен добавил:

– По мне, так она распадается совсем не преждевременно. Она определенно остается в системе и продолжает делать свое дело.

– Я, однако, не уверен, что ее концентрация остается на нужном уровне.

– На каких именно вредителей мы здесь ориентируемся? – спросила Глинет, выпрямляясь от своего устройства для отбора проб. – На москитов или «мотру»?

– О, на широкий спектр, – отсутствующе сказал Дикинхэм, записывая что-то в своем цифровом блокноте. – Это нечто вроде этих сверхмощных антибиотиков широкого применения, которые убивают только сельскохозяйственных вредителей, но не бактерии. Всяких ненужных жуков и животных я, разумеется, всегда рассматривал как своего рода, как бы сказать, болезни в сельскохозяйственном организме… Ну что ж, ладно. Поедемте в город позавтракаем.

«Ненужных жуков и животных?» – подумал Стивен. Одной из первых вещей, которые он выучил в колледже, было, что они почти все были необходимы тем или иным образом – для пищевых цепей, для биосферы. Но с тех пор он научился осторожно относиться к тому, чтобы делать подобные заявления в «Западном Ветре». Его ученые всегда были рады указать на гибкость природных процессов. Иногда, однако, он с беспокойством думал об этом – про себя.

Дикинхэм подобрал свой красный контейнер и пошел впереди них прочь от воды, хлюпая по грязной тропинке, ведущей между террасами рисовых полей над болотами. Стивен двинулся было следом, но задержался, привлеченный шорохом в тростниках и болотных зарослях камыша. С необъяснимым чувством радости он повернулся и принялся вглядываться в качающиеся тростники, через которые, по-видимому, пробиралось какое-то животное, пытаясь выбраться на свободу.

– Хотя бы что-то, – пробормотал он. Он не посмел договорить: «Хотя бы что-то здесь осталось в живых!»

Затем камыши на той стороне грязной канавы заплясали – и он увидел собаку, забрызганного грязью ретривера, с плеском выбирающегося вслепую из зарослей, покрывавших островок грязи на дальней стороне. Было что-то отчаянное в том, как ретривер рвался к ним, делая головой неестественные, судорожные движения, время от времени щелкая челюстями по воздуху. Обезумевшее животное пробилось к открытой воде, но, казалось, все равно вязло в иле, хотя такой большой ретривер, казалось бы, должен был уметь плавать как следует. Стивен увидел, что с его морды сочилась красная пена, а глаза покрывала молочная пленка, такая же, какую он видел у уток.

– Господи, – прошептал Стивен, отступая на шаг назад. – Она что, бешеная?

Глинет покачала головой, показывая на мертвых птиц.

– А они что, все были бешеные? Отнюдь.

Они с Глинет продолжали смотреть. Пес всхлипывал и кашлял, плавая по кругу, очевидно, сбитый с толку, с каждым движением лап слабея все больше и больше – и наконец, вздрогнув, оставил попытки плыть… и ушел под воду.

Стивен инстинктивно рванулся к канаве, словно желая войти в воду и вытащить больную собаку, – но Глинет, быстрым движением стянув с руки зараженную резиновую перчатку, настигла его и схватила за локоть.

– Нет-нет – не надо входить в эту воду!

Он поколебался, глядя, как бурлит вода на том месте, где утонул ретривер.

– Что она там делала? – спросил он вслух. – Мы же довольно далеко от домов.

– «Дирван-17» воздействует на центральную нервную систему. Думаю, он получил дозу где-то в другом месте, а сюда прибежал потом, когда уже ничего не соображал, – тихо проговорила Глинет хриплым голосом.

Собака внезапно возникла на поверхности – на боку, окостеневшая, пасть раскрыта, голова свернута набок – и принялась медленно плавать кругами, будто уже охваченная трупным окоченением, хотя она умерла всего лишь минуту назад. Она вращалась медленно, словно в патоке, бок о бок с мертвыми утками, мертвой лягушкой и мертвыми стрекозами.

Стивен, почувствовав тошноту, оторвал от нее взгляд и побрел вслед за Глинет по грязной тропинке. Лишь усилием воли он заставлял себя не пуститься бегом.

– Вы не голодны? – спросил Дикинхэм с удивлением, когда они остановили машину у раздаточного окошечка «Бурч-бургера».

– Нет, я, э-э… еще не переварил завтрак, – сказал Стивен.

– Я хочу сказать, если вы сомневаетесь в местной продукции, то эти закусочные привозят все из центра.

– Да нет, я просто…

– Я могу вам помочь? – В окошечке показался говорящий пластмассовый гамбургер.

– Да, – оживленно ответил Дикинхэм. – Один «срочбургер», двойной клубничный коктейль, чипсы и – Глинет, вам?

– Только кофе.

Они забрали заказ Дикинхэма и поехали в маленький парк, занимавший центр городка. Они сидели в арендованном «хаммере» на водородных аккумуляторах, Дикинхэм и Стивен спереди, Глинет на заднем сиденье. Дикинхэм принялся за еду, ведя отвлеченную светскую беседу о «Западном Ветре». Машина наполнилась запахами мяса.

Стивен осмотрелся вокруг: с этого наблюдательного пункта он мог видеть большую часть деловой части Пепельной Долины. Смотреть было почти не на что: маленькие магазинчики окружали квадратный парк размером с половину квартала, с высокими елями, ржавыми качелями и утоптанной детьми грязью. Здесь была бетонная баскетбольная площадка, вспучившаяся и потрескавшаяся от древесных корней, кольца были погнуты людьми, пытавшимися забросить мяч из прыжка, а также людьми, которые на них висели.

Магазины были рассчитаны на туристов, проезжавших здесь по пути к Маунт Шаста; здесь было несколько придорожных закусочных – «Венди», и «Бурчбургер», и «Соевое объедение», и «Японоквик». На улицах было неожиданно мало людей – маленький мальчик, рассеянно виляя, ехал на велосипеде по центральной линии улицы, его глаза были такими же рассеянными. Мимо проехала одна-единственная машина – двигаясь довольно быстро для такого небольшого городка, – и на глазах напрягшегося Стивена электрический седан чуть было не сбил мальчика, но в последний момент повернул, объехав его по кривой линии.

Мальчик на велосипеде никак не отреагировал.

Посреди парка стояло бетонное здание общественной уборной; на его задней стене кто-то изобразил демона, одного из семи кланов, искусно набросав пульверизатором его контуры яркой красной и зеленой красками – это был Зубач, если Стивен правильно помнил мифологию. Кто-то другой нарисовал поверх него красный христианский крест, словно пытаясь таким способом зачеркнуть, отменить его.

– Это еще что за чертовщина? – риторически вопросил Дикинхэм.

– Э-э… – начал Стивен, – полагаю, это осталось от…

Но Дикинхэм не слушал: он имел в виду нечто другое.

– А эти-то идиоты что здесь делают? – пробормотал он, выбираясь из машины. Он встал рядом, затем повернулся к ним лишь для того, чтобы рявкнуть: – Вы двое, оставайтесь здесь, пожалуйста, – мне надо переговорить с… – Не договорив, он захлопнул дверцу с таким стуком, что Стивен подпрыгнул.

Глинет со Стивеном обменялись озадаченными взглядами и посмотрели вслед Дикинхэму: он шагал напрямик, срезая угол парка, к большому белому фургону на солнечных батареях, стоящему к ним задом. Фургон был припаркован в переулке рядом со скобяной лавкой.

– Ах, вот он о чем, – сказал вполголоса Стивен, увидев, что Дикинхэм забарабанил в заднюю дверцу фургона. Она открылась, и из нее высунулись двое, сердито уставившись на него. – Какая-то машина компании.

– Мне кажется, это не совсем машина компании, – сказала Глинет.

Двое сердитых белых в фургоне были одеты в бесформенные зеленые джемперы и блестящие черные ботинки; у них были абсолютно одинаковые стрижки под машинку. Третий человек – краснолицый, длинноволосый, бородатый, неопрятно одетый и, судя по виду, пьяный – попытался вылезти мимо них из фургона. Двое в джемперах затолкали его обратно. В глазах пьяницы было что-то странное.

– Видите их номер? – небрежно спросила Глинет. – Такие номера – G244 – обычно встречаются на определенного рода правительственных машинах. Исследовательские работы Пентагона.

Стивен взглянул на нее.

– А вы-то откуда это знаете? Она пожала плечами:

– Я как-то искала материалы по программам военных исследований для научной статьи, которую писала. Эта информация была в Интернете. Я тогда едва не занялась правительственными химическими исследованиями вместо частных.

Сказав это, она быстро отвела взгляд, и Стивен подумал: «Она лжет».

Но ложь была предъявлена безупречно. Почему же он был так уверен в этом?

Он услышал стук захлопнувшейся дверцы и, выглянув из окна, увидел, что задняя дверь фургона была уже закрыта, сам фургон двигался прочь по переулку, а Дикинхэм возвращался к ним. Он открыл дверцу со стороны пассажира и протянул руку мимо Стивена к бардачку.

– Мне нужно взять сотовый на минутку… ага, вот он… – Дикинхэм ткнул пальцем в цифру быстрого набора и поднес телефон к уху. – Крокер? Почему эти ребята в зеленом уже здесь? Послушай, во-первых, нельзя же вот так, среди бела дня – и к тому же они забирают людей для… – Он замолчал, по-видимому, почувствовав, что Стивен слушает его. Холодно взглянув на него, Дикинхэм закрыл дверцу машины и пошел прочь, продолжая разговаривать и яростно жестикулируя.

– Что-то конфиденциальное, – тихо, словно бы про себя проговорила Глинет. – По-видимому, предполагается, что если мы не услышим ничего плохого, то не будем и говорить плохого. Мы учимся не видеть лишнего. Хотелось бы знать, можем ли мы чувствовать это?

Стивен взглянул на нее.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего, просто подумала вслух. Однако в обсерватории ходят слухи… – Она без выражения посмотрела на него. – Слухи, что «Дирван-17» – на самом деле никакой не пестицид.

– Что же это в таком случае?

– Не могу сказать. Люди, намекавшие мне на это, сами были довольно уклончивы. Однако знаете, ведь многие пестициды химически близки к нервно-паралитическим газам. Некоторые из них в основе своей первоначально и были такими газами: диазинон, например, который используется еще с прошлого столетия, представляет собой органофосфат, один из нейротоксинов, разработанных в течение Второй мировой войны. Я подумала, что, может быть…

Стивен воззрился на нее, затем, повернувшись, принялся рассматривать внутренность их «хаммера». Она подняла брови.

– Что вы ищете?

– Камеры; может быть, один из этих летающих проекторов… их теперь делают такими маленькими. – Он вновь повернулся к ней, слегка смущенный. – Я подумал, что вы, должно быть, разыгрываете меня, и сейчас здесь снова появится Уиндерсон, спроецируется в нашу машину и скажет: «Так ты и на это купился, а, Стивен?» Или, может быть, он просто наблюдает.

Она пристально взглянула на него, потом пожала плечами и повернулась, глядя на Дикинхэма, возвращавшегося к машине.

– Я не разыгрывала вас; однако это были только предположения. Я хочу сказать, люди многое говорят. Меня это не очень-то беспокоит. В этой работе главное – не высовываться.

– Не высовываться? Да ведь… ведь если «Дирван-17» – нервный газ, то люди будут умирать прямо на улицах! Они… они же разбрызгивают эту гадость прямо рядом с городом!

– Я не думаю, что это именно нервный газ. Они также экспериментируют с… вообще-то мы не должны об этом говорить. – Она сменила тему. – Что вы думаете о своей новой должности?

– Что же это может быть за должность? – спросил Стивен, в то время как Дикинхэм с мрачным лицом влез обратно в машину.

– Ничего-ничего, – жизнерадостно сказала Глинет. Ее тон резко изменился в присутствии Дикинхэма. Она ухмыльнулась Стивену: – Вы еще не видели своего кабинета!

– Совершенно незачем иронизировать, молодая леди, – сказал Дикинхэм, пристегивая ремень безопасности. – Это всего-навсего уютное местечко в том здании, пристроенном к обсерватории, Стив. Оно, конечно, временное, но ведь и вся наша операция здесь временна.

– А что там было такое с этим фургоном? – спросил Стивен. Дикинхэм отмахнулся:

– Да это просто… одна из наших команд немного поторопилась.

– Мне показалось, что там кто-то – этот парень с длинными волосами – пытался выбраться наружу?

Дикинхэм завел мотор, но не трогался с места.

– А, это? Это просто один местный придурок, он влез в фильтрационный отстойнике «Д-17». Его надо детоксицировать, просто чтобы обезопасить себя. Не стоит, чтобы кто-нибудь… ну, вы понимаете. Он был пьян, вот и все – на самом деле он совсем не хотел убегать… Пожалуйста, передайте мне чипсы, хорошо? Да, так вот, возвращаясь к разговору о детоксикации – нам всем будет необходимо пройти определенные процедуры: обеззараживающий душ и все такое.

– Обеззараживающий душ? – с непроницаемым лицом спросила Глинет. – Странно.

Дикинхэм фыркнул и тряхнул головой.

– Да это делается сплошь и рядом!

– Мы что, подвергались какому-то опасному воздействию? – спросил Стивен, пытаясь говорить так, словно на самом деле его это не очень-то беспокоило.

– Нет-нет… просто стандартная процедура. Это часть того опыта, который вы должны здесь получить… все это часть нашей программы… Мы… – Он внезапно замолчал.

Через парк по направлению к ним выступала группа людей. Их вел человек в длинном черном пальто и заляпанных грязью ботинках, дико жестикулируя – человек с пузырем вместо головы.

Когда они подошли ближе, Стивен увидел, что пузырь на самом деле был прозрачным шлемом, словно игрушечные шлемы космонавтов, в которых иногда ходят маленькие дети. Только этот шлем не был игрушечным. Он уже видел нечто подобное прежде – в районах высокого загрязнения. Прямо под подбородком человека располагался фильтровальный элемент, отделявший токсины от воздуха и выводивший наружу излишки воды, предохраняя внутреннюю поверхность шлема от запотевания. Там был также усилитель голоса, чтобы можно было отчетливо слышать то, что говорит человек.

– Это что, один из этих новомодных шлемовых мобильников? – спросила Глинет.

Стивен знал, что она имеет в виду. Люди, желавшие говорить по мобильному телефону так, чтобы их не слышали, иногда носили шлемы. На стекло такого шлема немного выше линии взгляда говорившего выводилась электронная почта и тому подобное.

– Нет, – ответил Стивен. – Я совершенно уверен, что это шлем для фильтрации воздуха.

На человеке были также резиновые перчатки. Пятеро людей, идущих вслед за ним – две старые женщины, пожилой латиноамериканец и молодая парочка, не старше двадцати лет, – тоже были в перчатках и других, более компактных фильтрационных масках.

Человек в шлеме, по-видимому, заметив их «хаммер», изменил курс и направился прямиком к нему.

– Это помешанный, преподобный Энтони, – буркнул Дикинхэм.

– Если он помешанный, может быть, нам лучше предпринять стратегическое отступление? – предложила Глинет.

– Нет. Я хочу знать, что задумал этот сукин сын. Стивен взглянул на хмурящееся лицо Дикинхэма. Какое ему может быть дело до того, что задумал какой-то уличный сумасшедший?

Преподобный Энтони остановился, футов пять не дойдя до машины, он стоял спиной к той части затянутого тучами неба, которая скрывала солнце. Свет, просачивавшийся сквозь облака, преобразил пузырь его шлема в некое подобие нимба; он сердито смотрел на них сквозь стекло. У него была редеющая рыжая шевелюра, широкий подвижный рот и размытые усталостью голубые глаза – ширококостное лицо, которое, как предположил Стивен, когда-то было мясистым, а теперь выглядело истощенным. Он заговорил, тыча в их направлении резиновым пальцем и показывая дырки в зубах:

– Вы пришли, чтобы свидетельствовать о вашем Господине, не так ли? Что ж, я тоже пришел, чтобы свидетельствовать – так же, как и вы, друзья мои! Я свидетельствую о Господе Благом, и только о Нем! А в чью пользу ваше свидетельство, скажите-ка, Западные Ветреники? – Он говорил с гнусавым южным выговором, возможно, луизианским.

Дикинхэм фыркнул и наполовину опустил стекло со своей стороны,

– Мистер Перри Энтони – я чуть было не назвал вас «преподобный», но потом вспомнил…

Уличный проповедник неожиданно затих.

– … вспомнил, что вас – как это у вас называется? – расстригли, так, кажется? – насмешливо продолжал Дикинхэм. – Ваша церковь выгнала вас вон. Что у вас там случилось? Вы слишком подружились с церковными служками? Или, может быть, с чьей-нибудь женой?

– Они назвали меня еретиком, друг мой, – преподобный Энтони говорил тихо, но его голос, усиленный электронным устройством, звенел от напряжения, – потому что я говорил, что демоны не были пришествием Последних Времен, потому что я говорил, что они были творением рук человеческих. Потому что я говорил, что это и были люди, люди, объединившиеся с демонами! – Его голос становился громче с каждой фразой. – Потому что я говорил, что Проклятый Дух оказался достаточно умен, чтобы действовать через людей, и что люди оказались достаточно низки, чтобы делать его работу, и им даже не потребовалось особого поощрения! И позже, когда церковники поменяли свою историю, когда правительство заплатило им, чтобы они убедили нас, что все это были галлюцинации, – да, сэр, я обвинил их!… Ибо демоны поистине были обманом – но были они и правдой, и они бесновались в нашем мире! Я свидетельствую истину! Многочисленны лжепророки – но мало тех, кто говорит в духе! И я сказал тем, кто стоял выше меня, что они спят – спят и грешат в своем сне, друзья мои! – Он подчеркивал каждую фразу взмахом кулака в воздухе. – И они объявили меня сумасшедшим из-за того, что я требовал от них пробуждаться каждое утро, из-за того, что я кричал на улицах: проснитесь! проснитесь! день выбора всегда перед вами, и КАЖДЫЙ ДЕНЬ – ЭТО ДЕНЬ СУДА!

Дикинхэм хохотал, мотая головой. И тут раздался громкий шлепок по капоту их машины: большая чайка – они находились в каких-то десяти милях от побережья – упала на них с неба. Птица билась в предсмертной агонии, отчаянно хлопая по капоту переломанными скособоченными крыльями, из ее открытого клюва сочилась кровь.

– О Боже, – выдохнула Глинет.

Последователи Энтони отступили назад, ахая и взволнованно переговариваясь. Энтони указал пальцем на умирающую птицу.

– Я свидетельствую о Господе Благом! Узрите! Отравители, служа своему темному господину, отравляют мир – так же, как грех отравляет их собственные души, они распространяют яд по всему миру, и благословенное творение Господа Благого чахнет и умирает!

Стивен уголком глаза увидел какое-то странное движение – это была белка на стволе одного из деревьев в парке. Она цеплялась за ствол когтями передних лап, но остальная часть ее тела дергалась в судороге. Как-то умудрившись зацепиться задними лапками, она продвинулась на несколько футов вверх, потом остановилась, яростно затрясла головой – и упала, дергаясь в смертельных конвульсиях на траве у подножия дерева.

– Дикинхэм, – прошептал Стивен, – сделайте одолжение: поднимите, пожалуйста, стекло.

– УЗРИТЕ! – вскричал бывший преподобный Энтони, поворачивая рычажок усилителя на своем шлеме, так что его голос загремел, отдаваясь по всему парку, словно глас Господень. – Сказано: «ПО ПЛОДАМ ИХ УЗНАЕТЕ ИХ!» Ибо они отравляют Землю! Узрите!

Дикинхэм ухмыльнулся проповеднику – улыбка вышла натянутой, похожей на оскал черепа, – показал ему палец, включил передачу и поспешно поехал прочь.

И только этим вечером, оставшись один со своим ноутбуком в отведенном ему кабинете в «Лысом Пике», Стивен откровенно спросил себя, зачем Глинет понадобилось так открыто делиться с ним слухами насчет «Дирвана-17». Она была его ассистенткой – неужели она не боялась увольнения за то, что позволяет себе распространяться о таких вещах? Могло ли быть так, что ее специально приставили к нему, чтобы проверить его лояльность? Может быть, они подозревали его в излишнем мягкосердечии?

Эти вопросы бурлили в его мозгу, когда он просматривал материалы, которые она прислала ему – файл, перекачанный с ее наладонника…

«В 1931 году Рокфеллеровский институт медицинских исследований проводил опыты по инъекции людям раковых клеток. Работавший в институте доктор Корнелиус Роудс позже разработал для армии США оборудование для ведения биологической войны. Еще позже, работая в Комиссии по атомной энергетике, он являлся инициатором экспериментов по радиационному облучению, проводившихся на солдатах, а также на пациентах гражданских госпиталей – люди, на которых проводились исследования, имели лишь смутное представление или вовсе не имели представления о том, чему подвергаются.

В 1932 году в Лаборатории по изучению сифилиса в Таскеджи 200 чернокожих с диагнозом сифилиса не были оповещены о диагнозе и лишены надлежащего лечения. Их использовали как объекты лабораторных исследований по изучению развития заболевания. Все они умерли от сифилиса, хотя могли быть успешно вылечены.

В 1946 году пациенты сети госпиталей для ветеранов были употреблены для медицинских экспериментов. Ученым было предписано при их обсуждении употреблять термины «исследования» или «наблюдения» вместо «эксперименты».

В 1947 году Комиссия по атомной энергетике США выпустила документ высшей степени секретности под номером 07075001, в котором открыто упоминалось, что эта организация начинает впрыскивания доз радиоактивных веществ неоповещенным «двуногим и лабораторным мышам»… В этом же году ЦРУ начало исследования ЛСД в качестве возможного оружия. Мощное наркотическое вещество вводилось людям либо не знающим об этом, либо не имевшим четкого представления о связанном с этим риске – риске, хорошо известном руководителям эксперимента.

В 1950 году министерство обороны начало взрывы атомных бомб – и наблюдения за людьми в населенных пунктах, расположенных с подветренной стороны от взрыва, с целью изучения проистекающих от этого заболеваний и уровня вызванной радиацией смертности. По всей видимости, министерство обороны отдавало себе отчет в том, что последует некоторое увеличение подобных последствий среди американских граждан, проживающих с подветренной стороны от взрыва.

В 1950 году ВМФ США намеренно высвободили с кораблей облако бактерий, так что его должно было снести на Сан-Франциско. Город был поставлен под наблюдение специальных приборов, которые можно было в безопасности просмотреть позже, чтобы выяснить, насколько далеко распространилась инфекция. Значительное количество жителей Сан-Франциско оказались жертвами заболевания, внешне напоминавшего пневмонию.

В 1951 году министерство обороны начало собственные открытые испытания бактерий и вирусов, возбуждавших болезни. Испытания продолжались вплоть до 1969 года. Позднейшие исследователи полагают, что люди в районах, расположенных вокруг мест испытаний, подверглись их воздействию – никто не знает наверняка, сколько заболело и умерло в результате этих испытаний.

В 1953 году при испытаниях возможностей химического оружия армия США распространила облака цинко-кадмиевого сульфида над различными городами, включая Виннипег, Сент-Луис, Миннеаполис, Форт Вэйн, долину Монокаси в Мэриленде и Лисбург в штате Вирджиния. Долгосрочные последствия этих испытаний для здоровья граждан не определены.

Также в 1953 году армия и ЦРУ предприняли ряд экспериментов по изучению распространения микроорганизмов, переносимых воздушным путем, подвергнув тысячи жителей Нью-Йорка и Сан-Франциско воздействию бактерий Serratia marcescens и Bacillus glogigii.

В 1953 году американская разведка запустила проект МК ULTRA, включающий в себя испытания наркотических веществ и биологических агентов, которые могли бы быть использованы для контроля сознания и операций над психикой. В этом проекте иногда в качестве лабораторных крыс использовались люди, не знающие об этом. Существует по крайней мере один хорошо задокументированный случай, когда испытуемый совершил самоубийство в результате этих испытаний. Существуют свидетельства, что были и другие подобные случаи.

В 1956 году армия США выпустила москитов, зараженных желтой лихорадкой, в Саванне, штат Джорджия, и Эйвон-Парке, штат Флорида. Армейские агенты представлялись правительственными сотрудниками здравоохранения, выполняя серию тестов по проверке действия возбудителей заболевания на ничего не подозревающий жертвах…

В 1965 году разведка приступила к проекту МК SEARCH, представлявшему собой попытку контролировать поведение людей с помощью воздействующих на сознание наркотических веществ…

В 1966 году ЦРУ инициировало проект МК OFTEN, программу, тестирующую токсикологические последствия определенных наркотических веществ на людях – и на животных; экспериментаторы не проводили больших различий…

В 1966 году армия США распространила Bacillus subtilis variant niger в значительной части системы метрополитена Нью-Йорка. Армейские ученые бросали электрические лампочки с бактериями на вентиляционные решетки, подвергая воздействию бактерий около миллиона граждан. Электрические лампочки использовались, по-видимому, как маскировка – будучи замеченными, они скорее всего были бы проигнорированы в отличие от лабораторных колб…

В соответствии с «Милитари ревью» за ноябрь 1970 года, двумя годами раньше Соединенные Штаты интенсифицировали разработки так называемого «этнического оружия», предназначенного для избирательного уничтожения этнических групп, восприимчивых к нему вследствие генетических отличий…

В 1977 году сенаторам на заседании сообщили, что 239 крупнейших и более мелких городов были произвольно подвергнуты воздействию биологического оружия в соответствии с программой, начатой в 1949 году».

И так шло все дальше и дальше, через все 1990-е и первую декаду двадцать первого столетия… Стивен покачал головой и коснулся пальцем клавиши, чтобы уничтожить файл.

– Стивен?

Он обернулся – перед ним был Уиндерсон. Стивен подвинул стул так, чтобы загородить Уиндерсону экран своим телом. Что, по-видимому, было ошибкой: Уиндерсон тут же взглянул в направлении экрана, словно заинтересовавшись, что Стивен мог скрывать от него.

«Это же смешно», – подумал Стивен. Но не отодвинулся от экрана.

– Просто проверка. Я не хотел пугать тебя, Стиви, малыш.

Сквозь тело Уиндерсона просвечивала стойка со скоросшивателями. Стивен увидел, что голограмма рябит от интерференции.

– Вы не испугали меня. Рад вас видеть. Я надеюсь, вам не станет плохо от этого мигания, босс, – добавил Стивен, нервно пытаясь пошутить.

– Что? А, мое изображение не в порядке? Ха! Ну да ладно, малыш, расскажи-ка лучше, как прошел твой первый день в поле?

– Э-э… восхитительно.

– «Дирван-17» весьма эффективен, не правда ли?

– Да, можно сказать, что так.

– Не слышится ли мне некая неопределенность в этом ответе? Знаешь, мы вообще-то надеемся, что ты скоро начнешь выдавать идеи относительно маркетинга этого продукта. Сразу же после небольшого вторжения в психономику, я имею в виду.

– Маркетинга? А… ах да, конечно. Я уже, э-э… думал об этом.

– Больше никаких опасений? Я хочу сказать – насколько я помню, вначале тебя заботило, не создаст ли он для нас плохую рекламу.

– Н-ну что ж… это, конечно, немного проблематично. Насколько я понял, какое-то его количество снесло сегодня на город. Это не должно создать больших проблем – но там было несколько людей в противогазах.

– Ну да, конечно. Там есть несколько задвинутых, которые любят драматизировать. Мы распрыскивали рядом с городом, ветер снес немножко в ту сторону… В любом случае ты должен всегда смотреть на картину в целом, Стивен. Наше общество насквозь пропитано так называемыми токсинами. Некоторые из них действительно токсичны – но вот и в миндале есть совершенно естественные цианиды, а в апельсинах от природы присутствует мышьяк. Тело само избавляется от них, это происходит само собой.

Стивен был знаком с этим тезисом. Здравый смысл подсказывал контраргумент: остаточные токсины, естественно находящиеся в продуктах, встречаются в них в почти нераспознаваемых количествах, к тому же человеческое тело больше приспособлено отфильтровывать одни токсины, чем другие.

Однако, желая играть с группой, он ответил:

– И, разумеется, можно сделать так, чтобы пестициды распадались после того, как произведут начальное действие. Некоторые из них.

– Вот именно. Совершенно верно. И то, что мы испытываем вначале, совершенно не обязательно должно быть окончательной концентрацией – мы можем развести его в сотни раз. Очень возможно. Если вначале мы и напортим где-нибудь, то в конечном счете все окажутся в выигрыше. Это как с плотинами. Тебе, может быть, придется затопить несколько симпатичных долин, но зато ты снабдишь энергией миллионы людей.

Стивен кивнул. Он недоумевал, зачем Уиндерсону понадобилось тратить время на то, чтобы оправдывать перед ним «Дирван-17». Он был уверен, что руководитель компании обычно не церемонится с большинством своих сотрудников. Это даже несколько польстило ему – словно бы Уиндерсон считал его особенно ценным кадром.

Какая-то часть его знала, что он глотает все это, потому что это приносит ему удовлетворение. Этакий абстрактный транквилизатор.

Но ведь это была его работа – он должен был найти способ выжить в ней.

Словно почувствовав направление его мыслей, уиндерсонова проекция продолжала:

– Мы живем в жестоком мире – перед нами серьезные соперники. Как со стороны людей, так и со стороны природы. Природа постоянно пережевывает нас челюстями миллионов насекомых. Пестициды находятся среди единственных средств защиты, какие у нас есть.

– Конечно, я знаю, – сказал Стивен, чувствуя себя немного лучше.

То, что он увидел сегодня, взволновало его больше, чем он осознавал.

И преподобный Энтони. Он, конечно, сумасшедший – но он говорил очень убежденно.

– Я просто даю тебе пищу для размышления – может быть, тебе удастся использовать это где-нибудь при маркетинге. Помню, когда я был мальчишкой, я видел по телевизору рекламу доброго старого «Рейда»: «Убивает наповал!» Вот это был стиль! Понимаешь ли, мой мальчик, ведь корпорация – это не ее продукция. Совершенно не важно, что мы производим. Мы развиваемся разносторонне – и собираемся продолжать этот процесс в будущем. То, что действительно имеет значение, – это… это организм нашей корпорации. И то, находимся ли мы или нет в гармонии с этим организмом.

– Организм? – Стивен осознал, что не должен выглядеть удивленным. – Да, разумеется, если ты включен в корпорацию, ты получаешь – что? Целое, которое больше, чем сумма его частей. Организация – и организм… Я хочу сказать – это близкие понятия…

«Ну вот, – подумал он, – кажется, я начинаю молоть чепуху».

– О, здесь больше, чем это, Стивен, мальчик мой, – продолжал Уиндерсон, засовывая голографические руки в голографические карманы. – Вернемся немного назад, к концу девятнадцатого века. Верховный суд вынес решение – в данном случае оно было в пользу некой железной дороги – о том, что корпорации должны рассматриваться как имеющие те же права и привилегии, что и отдельные граждане. Их сочли настолько же реальными, как и человеческие существа, юридически. Разумеется, они обладали гораздо большей силой, чем отдельные человеческие существа. И это было поворотным пунктом: мы начали думать о корпорациях по-другому. Сначала они стали просто большими семьями, а потом они стали сущностями. Они зажили своей собственной жизнью в смысле более буквальном, чем ты можешь себе представить, Стивен. В астральном мире корпорация является живым существом… но ты узнаешь об этом больше, когда начнешь изучать психономику.

– Я… с нетерпением ожидаю этого. – Вот и все, что Стивен смог из себя выдавить. А что еще можно ответить, когда тебе говорят, что «в астральном мире корпорация является живым существом?»

Уиндерсон несколько раз кивнул с серьезным видом, потом посмотрел на что-то, чего Стивен не мог видеть.

– Ну ладно – я просто хотел убедиться, что у тебя все в порядке. Возможно, сегодня вечером, попозже, у нас будет для тебя еще одно поручение. Так что, может быть, еще увидимся. А сейчас мне пора. Тут мне звонят из… бог мой, из Туркменистана! Можешь себе представить? Всегда что-нибудь новенькое!

И он исчез.

«Действительно ли он исчез?» – усомнился Стивен. Ведь Уиндерсон мог подсматривать за Стивеном, когда хотел. Может быть, он и сейчас смотрит? Повернувшись, Стивен как можно быстрее, пытаясь не выглядеть так, словно он скрывает что-то, уничтожил странное письмо Глинет. Он выключил компьютер и подумал: «А теперь я выпью чашечку кофе».

Но не двинулся с места. Он не встал из-за стола. Просто сидел, уставившись в пустой экран и грызя костяшку пальца. Он думал.

Зачем, во имя всего святого, Глинет послала ему этот файл? Что с ней такое стряслось?

Неожиданно охваченный клаустрофобией, он почувствовал себя запертым в этой маленькой кабинке. Он встал и пошел по пустому, залитому светом коридору к кафетерию в поисках кофе.

Он ощутил запах гардений еще до того, как увидел Жонкиль. Повернувшись, он увидел ее в дальнем конце кафетерия, она сидела спиной к нему, глядя в окно – хотя вряд ли можно было много разглядеть во тьме снаружи.

Люди, глядящие в непроницаемую тьму, на самом деле глядят внутрь себя, предположил он.

На ней был светло-серый костюм. Короткая куртка была перекинута через спинку стула. Резкий свет кафетерия вспыхивал на ее белой шелковой блузке. Он сразу понял, что это Жонкиль, по рыже-золотому водопаду волос у нее на плечах.

Он двинулся к ней, потом остановился, не желая испугать ее.

– Эй, – тихо позвал он.

Она обернулась через плечо. Даже оттуда, где он стоял, были видны следы слез.

– Привет. – Она отвернулась и вытерла глаза. – Иди сюда, выпей шоколада.

Он подошел и остановился рядом с ее столиком.

– Я тут искал кофе… Вы в порядке?

Она сглотнула и заглянула в свою пластмассовую чашку.

– Я… – Она пожала плечами. – Да, все нормально.

– Вы говорите «нормально». А я вот что-то не очень уверен, что это нормально. Могу я чем-нибудь помочь, Жонкиль? Я понимаю, что едва вас знаю, но все же…

– Это очень, очень приятно, что ты так говоришь. Я не очень-то умею скрывать такие вещи, но… честно говоря, я не могу сейчас об этом говорить. – Она отхлебнула горячий шоколад и состроила гримаску. – Пенка. Гадость.

– Вообще-то я не ожидал увидеть вас здесь, на Лысом Пике. Я не знал, что это ваш… не знаю, мне казалось, что вы работаете где-нибудь в тронном зале замка, так сказать. Мы то здесь в основном крестьяне. – Он взглянул на нее и засмеялся. – Но вы здесь, правда? А то мне только что нанес визит Уиндерсон – вот только его на самом деле там не было.

– Его метод держать людей начеку. Ты ведь не серьезно спрашиваешь, здесь я или нет?

Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и он чуть не упал в глубокие голубые глаза. Он ощущал тепло ее тела.

– Да нет, вы определенно здесь.

– Но я не хочу здесь быть. Я хочу быть в своей дурацкой маленькой клетушке и пить коньяк. – Она встала и надела куртку.

– Вы остановились здесь, в обсерватории?

– Здесь довольно далеко до приличного мотеля.

– Ну, в Пепельной Долине что-нибудь нашлось бы, я думаю.

Она взглянула на него так, словно хотела убедиться, что он говорит серьезно.

– О нет, там я не стала бы останавливаться. – Она пожала плечами. – Итак – ты идешь или нет?

– Э-э… а куда?

– Пить коньяк, разумеется. Ты хотел мне чем-нибудь помочь. Можешь выпить со мной. Это мне поможет.

Не дожидаясь его ответа, она скользнула мимо него к двери, покачивая сумочкой. Он последовал за ней, двигаясь словно во сне.

«Не обманывай себя, Стивен, – говорил он себе. – Ты не такой счастливчик».

Сотней неуверенных шагов позже он стоял рядом с ней, пока она отпирала дверь в маленькую комнатку наподобие спальни. Здесь едва помещались огромная кровать, туалетный столик, открытый шкафчик с висящим внутри мешком для одежды и стоящим на полу чемоданом и стол со стоящим на нем закрытым ноутбуком и лампой на гибкой шее, которая была здесь единственным источником света. Рядом с ноутбуком стояла бутылка настоящего коньяка и два бокала. О том, что бокалов было два, он задумался только долгое время спустя.

В настоящий момент его ум был полон зрелищем того, как она снимает с себя куртку и бросает ее на спинку стула.

– Закрой дверь. У нас не так много этого добра, чтобы делиться с Дикинхэмом и остальными идиотами, – сказала она.

Он затворил дверь. Не желая показаться претендующим на слишком многое, садясь на ее кровать, он неловко стоял посреди маленькой комнатки. Он сложил руки на груди – потом, чувствуя, что это выглядит несколько недружелюбно, засунул их в карманы.

Она вытащила пробку, налила каждому из них по полбокала и подняла на него взгляд в притворном отчаянии.

– Во имя неба, сядь же наконец! Когда ты стоишь, эта крохотная комнатушка кажется еще меньше.

С колотящимся сердцем он присел на краешек ее кровати и принял бокал. Она уселась рядом, поставив бутылку так, чтобы было недалеко тянуться, и откинулась на стенку.

– Чин-чин! – сказала она, подняв свой бокал, и отхлебнула большой глоток. – Ух ты! Стивен, клянусь тебе, отличная штука. Из личных запасов Дейла. Французские виноградники, без химикатов.

«Без химикатов? – подумал он. – Уиндерсон предпочитает без химикатов?»

Коньяк оказался действительно превосходным, но очень крепким: с одного глотка голова у него закружилась.

– Оу! Крепкая штуковина.

– А какой смысл в слабых?

Ища тему для разговора, вспоминая старое правило относительно того, что «с женщинами нужно говорить о них самих», он заметил потрепанную книжку в кожаном переплете, торчавшую из бокового кармана ее открытого чемодана.

– Вы берете с собой книги в дорогу? Я тоже. Это художественная книжка или…

– Это? Нет. Не художественная. А ты что читаешь в дороге?

У него сложилось отдаленное впечатление, что она меняет тему.

– Я? Я люблю старые романы. Такие, знаете, с характером. Вроде старых детективных романов двадцатого века. Дэшиел Хэммет. Или рассказы К. С. Форестера о Горацио Хорнблоуэре, исторические.

– Выглядит как бегство в реальный мир – или в тот мир, который люди считают реальным. От чего ты бежишь?

– Ох, когда я был еще маленьким… ну, в общем, это связано со всей этой психономикой. – Возможно, это был удобный момент, чтобы узнать побольше по части психономики. Возможно, она будет более откровенной теперь, после нескольких глотков.

Но на самом деле он не хотел думать об этом. Он хотел наслаждаться тем, что находится здесь, в этой маленькой комнате, и пьет коньяк вместе с девушкой, при взгляде на которую у него слабеют колени.

Она сбросила туфли. Маленькие белые ножки, крохотные белые ступни. Выкрашенные красным ногти.

– Тебе нравится мой лак? Почти как пожарная машина. Меня вдохновил один фильм с Мэрилин Монро.

– Да. Яркий цвет.

Она снова отхлебнула из бокала.

– Цвет почти такой же, как у твоего лица.

Было похоже, что с каждым глотком она все больше набиралась дерзости.

Он рассмеялся, надеясь, что это звучит убедительно.

– Что, я красный? А может, это выпивка? А так ли это существенно? – Он пытался изобразить беспечно-шутливый тон. Он пытался припомнить Ноэля Коуарда [52], которого читал в школе.

Она отхлебнула еще глоток, потом вытащила две подушки из-под белого покрывала и затолкала их между своей спиной и стенкой. С блаженным вздохом откинулась назад – и вытянула ноги, положив их ему на колени. Его эрекция была мгновенной.

– Мы забыли о тостах, – проговорил Стивен, пытаясь найти какую-нибудь тему, которая не была бы просто ответом на то, что говорила она. – За что мы выпьем? За «Западный Ветер»?

– Нет. Не сегодня. Как насчет… за жизнь? Пусть это будет долгая жизнь!

– Отлично. За жизнь! За долгую жизнь!

Они выпили. Потом они снова наполнили бокалы и выпили еще. Он чувствовал теплоту и погруженность в настоящий момент. Сейчас для него не было ничего за пределами этой маленькой комнаты, ничего, кроме него и Жонкиль.

Внезапно он осознал, что позволил своей левой руке опуститься на ее колено. Ее кожа была гладкой и теплой. Но он был уверен, что у него потная ладонь. Он думал, чувствует ли она его неослабевающую, почти болезненную эрекцию сквозь ткань брюк.

«Еще один тост, – подумал он. – Будь обаятельным».

– На самом деле, – сказал он, – черт с ней, с долгой жизнью – давайте лучше выпьем за вечную жизнь! Почему бы и нет?

Жонкиль как-то странно посмотрела на него. С кривой улыбкой она проговорила:

– Действительно, почему бы и нет? И залпом осушила свой бокал.

Она согнула правую ногу – его рука лежала на ее левой, – и это движение сдвинуло ее юбку вверх, открывая почти все бедро и белый треугольник трусов.

Несколько удивленный, он убрал руку с ее ноги. Она спросила:

– Почему ты не возьмешь стакан в левую руку? Он засмеялся немного пьяным смехом.

– Зачем? Что, коньяк так вкуснее?

Она вскинула голову и прикрыла один глаз.

– М-м-м, думаю, да.

Комната начинала кружиться – совсем чуть-чуть. Он переложил бокал в левую руку и отпил.

– Странно. Так действительно кажется вкуснее!

– Просто так ты обращаешь больше внимания на вкус. – Она заново наполнила его бокал; он почти моментально отпил половину. Она добавила: – Но я имела в виду, что если ты возьмешь коньяк в левую руку, то сможешь положить правую на мою ногу. Правой будет удобнее пробираться вверх, понимаешь?… Закрой рот – ты разинул его, словно рыба.

– Правда? – Он нервно рассмеялся, смущенно улыбнулся и вернул правую руку на ее ногу, позволив ей медленно скользнуть вверх по бедру. Кожа ее бедра казалась несколько более влажной. Его ладонь сжала ее плоть; кончики его пальцев, казалось, впивали чистую, трепещущую энергию ее тела.

– Этот свет на столе, – сказала она, – он режет мне глаза. Не мог бы ты повернуть лампу к стене? Она гибкая.

Он встал и немедленно обнаружил, что более пьян, чем думал. Комната закачалась вокруг него. Он сфокусировал взгляд на лампе и двинулся к ней так твердо, как только мог.

– Наша лодка входит в бурные воды, – пробормотал он. Она услышала и засмеялась. Он повернул абажур так, чтобы свет падал на стену, погрузив комнату в полумрак.

Пробравшись обратно к кровати, он увидел, что она поставила свой бокал на пол и расстегивает блузку.

– Этот чертов бюстгальтер меня убивает. Я в нем не могу дышать. Ты мне не поможешь?

Он тоже поставил свой бокал на пол и завозился с застежкой лифчика, располагавшейся спереди, между чашечками, и в конце концов умудрился расстегнуть, чтобы не ущипнуть ее.

– Хороший мальчик, – хрипло выдохнула она, поднимая к нему лицо. Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

Поцелуй был долгим, ее губы, казалось, растворились в его губах. Потом она положила руки ему на затылок, притянула его лицо к своей полной груди и застонала.

– Мне сегодня грустно, – прошептала она, прижимая его лицо к ложбинке между своими грудями. Он вдохнул запах ее кожи – ее духи, ее мускус. – Сделай так, чтобы мне стало лучше… Сделай так, чтобы мне стало лучше, Стивен.

Каким-то образом она выбралась из юбки и нижнего белья, не отрывая его лица от ароматного, соблазнительного мира своей кожи, не мешая ему исследовать языком упругость, электрическую напряженность ее сосков. Каким-то образом она без помех содрала с него одежду, и он буквально нырнул в самую ее сердцевину, и лишь сладкая отстраненность, данная ему алкоголем, не позволила ему извергнуться слишком быстро. Он потерялся в ней, и это было ключом, открывавшим двери в комнаты внутри тайных комнат внутри других тайных комнат. Они занимались любовью по меньшей мере час, а потом он соскользнул в темные воды сна, погрузившись без малейшего плеска.

Стивен услышал женский голос. Он принадлежал не Жонкиль.

– Теперь они готовы для вас, мистер Исскэррот.

Стивен резко сел в кровати – и пожалел об этом. Похмелье тут же отомстило ему за внезапность движения.

– Ох-х… черт. – Его рот был сух как наждак; кожа лица на ощупь казалась отвратительно маслянистой. У него не было опыта в питье.

Он оглядел комнату. Жонкиль не было.

Шкаф был открыт; ее сумка исчезла. Ее одежды не было. Ноутбука не было. На столешнице губной помадой была написана записка: «Ранняя встреча. Скоро увидимся. Ж.»

Он посмотрел на часы. Семь утра. Надо выпить аспирина, прежде чем выходить на свет.

Он натянул брюки; голова пульсировала. Ему отчаянно хотелось воды. Неужели она привыкла столько пить? Очевидно, да.

Рассеянно натягивая на себя грязную одежду, он недоумевал, что могла значить предыдущая ночь. Он занимался любовью с Жонкиль, и это было нечто весьма мощное, по крайней мере для него. Имело ли это такое же значение и для нее? [Была ли она настолько же привычна к подобной близости, как и к питью?

– Теперь они готовы для вас, мистер Исскэррот.

Кто-то что-то сказал? Он был уверен, что слышал, как кто-то… ему показалось, что это похоже на голос Латиллы. Возможно, это осталось от сна. Ему очень хотелось, чтобы Латилла оставалась где-то там, далеко, чтобы она не вмешивалась в его сны.

Но, возможно, кто-то был здесь; возможно, кто-нибудь что-нибудь произнес рядом с дверью. Знал ли кто-нибудь, что он провел эту ночь с Жонкиль?

Он подошел к двери, открыл ее, выглянул наружу и посмотрел в обе стороны.

– Эй! Здесь есть кто-нибудь?

Он услышал мужской смех из маленького уголка в конце ряда спален, где стояли кофейные столики. Крокер. Если он пойдет пить кофе, он столкнется с Крокером. Он определенно не хотел сейчас разговаривать с Крокером. Тот был из людей, которые высмеивают тебя каждым своим словом, но никогда не переступают границу настолько, чтобы ты мог призвать их к ответу.

Он медленно побрел к кафетерию, надеясь раздобыть воды. Может быть, у кого-нибудь найдется аспирин.

Жонкиль. Она наполнила все его чувства этой ночью. Он начинал ощущать сквозь недомогание от похмелья другое недомогание, эмоциональное. Проснуться вот так, одному, было ужасно. Записка выглядела совсем безличной.

Что она чувствует по отношению к нему? Они знают друг друга так недавно – однако занятия с ней любовью, уж наверное, сломали лед, черт побери!

Свет в кафетерии был слишком ярким. Он с радостью заплатил бы сотню долларов за пару темных очков.

Почти четырнадцатью часами позже, с приходом темноты, Стивен надел пальто и шляпу и вышел в коридор, ища ближайший выход. Он провел весь день и часть вечера, набрасывая идеи для маркетинга «Д-17». Он никак не мог отделаться от впечатления, что это была просто черновая работа, не имевшая никакого отношения к тому, чего хотел от него Уиндерсон. Из-за этого он не получил удовлетворения от работы.

Больше того, Жонкиль так и не позвонила ему, не показалась. Начать с того, что она так и не объяснила, зачем вообще приехала на Лысый Пик. Может быть, она приезжала, чтобы повидаться с ним?

Найдя наконец дверь, он вышел в ветреную ночную мглу.

Он глубоко вдохнул и поймал себя на том, что думает, можно ли ощутить вкус тьмы, вдыхая ночной воздух – странная мысль, в которой не было никакого смысла.

Он пересек поле между старой обсерваторией и тем местом, где стоял, глядя на долину у себя под ногами, когда прибыл сюда. Трава обтирала о брюки влагу недавнего дождя, пока они не начали прилипать к телу и царапать его икры.

Он подумал, не позвонить ли ей, но что-то в ее краткой записке подсказывало, что она предпочла бы сама связаться с ним. Так почему же она не сделала этого? Может быть, он не понравился ей в постели? В тот момент на это было не похоже. Ее швыряло по постели так, словно она каталась на русских горках, стеная от многочисленных оргазмов.

Но может быть, она не хотела продолжать этого. Ее что-то угнетало. Он оказался под рукой, чтобы помочь ей забыть об этом, что бы это ни было. Но это еще не значило, что он был подходящим человеком для серьезных отношений.

«Посмотри правде в глаза, – сказал он себе. – Ты не так уж хорош собой и к тому же занимаешь низкую позицию на тотемном столбе корпорации. У тебя даже нет акций компании. Ты был просто подходящим кусочком, чтобы пожевать ночью».

Он яростно пнул высокий стебель. Она была талантливым руководителем, ей платили в черт знает сколько раз больше, чем ему; вряд ли она в ближайшее время даст ему возможность произвести на нее впечатление. А если он всерьез начнет игру с племянницей босса и у него ничего не выйдет – это будет также и концом его карьеры.

А вдруг при встрече она поведет себя так, словно ничего не случилось? Как ему реагировать на это?

Он подошел к краю обрыва. Но на этот раз он смотрел вверх, на звезды и луну. Ветер уже разорвал облачный покров и теперь раздвигал занавес для небесного представления. В рваной раме черных туч звезды мерцали бело-голубым светом. Он попытался вспомнить, как называются созвездия, на которые он смотрит, но они все казались ему незнакомыми. Луна висела низко, в ее холодном свете лохматые тучи казались плотными и черными.

В конце концов, почти с неохотой, он опустил взгляд на Пепельную Долину.

Огни были собраны в гроздья и протягивались пунктирными линиями вдоль улиц, намечая жилые кварталы. Он подумал, что некоторые части города кажутся более темными, чем должны быть в это время суток. Однако в другой стороне, в северной части города, кипела подсвеченная прожекторами деятельность. До него издалека доносился рев бульдозеров; насколько он мог разглядеть, там строили дорогу. Они работали ночи напролет, прорезая новую, прямую как палка артерию, выходящую из города – и еще одну, наклонно подходящую к первой, так что они сходились, образуя острый угол. Угол, указывавший прямо на него. И на дальнем конце города, прямо с противоположной стороны от первой площадки, были еще прожектора, в которых клубился сизый дым дизельных моторов. Еще одна дорога.

Зачем им понадобилось затевать такие трудоемкие работы посреди зимы, ночью, иногда даже под дождем, только ради этих дорог?

– Теперь они готовы для вас, мистер Исскэррот.

Он обернулся, почти подпрыгнув, чувствуя себя так, словно его поймали за чем-то, чего он не должен был делать.

– Я не хотела вас испугать, – сказала Латилла. Пожилая женщина, с колоколообразной прической, с ящеричьими глазами под капюшонами век, смотрела на него не мигая – по крайней мере так показалось Стивену. На ней было шерстяное пальто и резиновые галоши. Она подошла к нему, встав настолько близко, что он чувствовал запах кофе в ее дыхании. Внезапно она улыбнулась, вопросительно склонив голову на один бок. – Мне кажется, я готова просто прыгать от возбуждения, глядя на проект мистера Уиндерсона. Он настолько впечатляет, не правда ли?

– Э-э… господи, Латилла, я даже не знал, что вы здесь – то есть, я хочу сказать, в обсерватории. Мистер Уиндерсон послал вас в такую даль? Ой – ведь он, должно быть, тоже здесь, правда?

– Нет, лично он не прибыл. Может быть, он спроецируется попозже. Они готовы для вас в обсерватории.

– Готовы для меня?

Она кивнула, прибавив лишь:

– Можете голову поставить, что готовы! – Она была не склонна давать объяснения. Но мгновение спустя, словно ей внезапно пришла эта запоздалая мысль, подмигнула ему.

«Моя политика, – с кривой ухмылкой подумал он, – делать вид, будто я знаю, что делаю. Лучше придерживаться ее».

Он кивнул и улыбнулся, жестом предлагая ей вести его. Она повернулась, и они пошли обратно в главное здание обсерватории.

Они прошли через открытую и подпертую заднюю дверь, войдя в свет и спертое тепло, вниз по изогнутому коридору к комнате с телескопом. Здесь Латилла взяла у него шляпу и пальто и указала ему на телескоп.

Огромное помещение было еще сумрачнее, тусклее, чем на протяжении дня; единственный свет в гулкой промозглой обсерватории исходил сверху, из-под телескопа: конус света из какой-то лампы на телескопе горел желтым, как кошачий глаз, над тем, что походило на операционный стол, но без капельниц и мониторов, которые он почему-то ожидал увидеть. Кто-то выступил из тени, войдя в конус света и забравшись на металлическую платформу рядом с операционным столом, – человек в белом лабораторном халате, в очках с половинной оправой, бледный, с залысым лбом.

Стивен огляделся вокруг, надеясь увидеть Глинет, сам не зная, зачем ищет ее, почему он хочет, чтобы она была здесь. Однако в помещении не было никого, кроме Латиллы и отдаленно знакомого человека, стоявшего над ним.

Стивен обнаружил, что застыл посреди комнаты, уставившись вверх, на человека, стоявшего на металлической платформе у подножия телескопа.

– Стивен Искерот, я полагаю, не так ли? – произнес человек; его голос звучал металлически-гулко в пространстве обсерватории. Он лучился патентованно-фальшивой оживленно-приветственной улыбкой.

– Кажется, вы уже знакомы с профессором Дином, – сказала Латилла, помолчав и показывая на человека в халате. – Вспоминаете – Гаррисон Дин? Мы называем его Г. Д.

– Ах да! Мы встречались один раз, мимоходом.

– Насколько я понимаю, вы познакомились с моим отцом, Джорджем Дином, – сказал сверху Г. Д. Стивен кивнул.

– Да, вроде того. – Стивен улыбнулся, взбираясь по металлическим ступенькам на платформу, и спросил небрежным тоном: – Итак, Г. Д., ничего, если я попрошу вас, э-э… пояснить мне, что мы, собственно, должны здесь делать?

– Вас не проинструктировали? – Г. Д. казался искренне изумленным. – Ах да, Дейл же говорил, что график сдвинулся. Что-то насчет людей в зеленом… Да, так вот – сегодня вас ждет первый эксперимент для Организации Джорджа Дина. Ваш первый непосредственный контакт… с психономикой.

Он отступил назад, чтобы Стивен мог видеть операционный стол. Только сейчас Стивен в первый раз осознал, что конус света исходил не из какого-то источника, присоединенного к телескопу, – он выходил непосредственно из окуляра. Свет каким-то образом профильтровывался через прибор из ночного неба снаружи.

В воздухе возникло возмущение, замутнившее детали обстановки сзади, и появился Уиндерсон, улыбаясь Стивену. Это была воодушевляющая улыбка, улыбка, исполненная надежды; улыбка, говорившая: «Не разочаруй меня, ты ведь для меня как сын».

Стивен кивнул.

– Думаю, нам стоит… приступить к делу. Что бы это ни было.

Однако он не двигался с места.

– Ну и ладненько, как любил говорить кот Феликс [53], – произнесла Латилла, крепко беря Стивена за руку. – Лучше поскорее начать. Прямо сюда.

Чувствуя оцепенение в теле, Стивен послушно тронулся к операционному столу в конусе холодного света.

Пепельная Долина

Поздний вечер. Душно так, что саднит в гортани.

Бонни Халперн сидела на ступеньке крыльца своего маленького домика в Пепельной Долине. Она совершенно не думала о мертвой девочке, лежавшей в колыбельке.

Ей, наверное, должно было казаться странным и ужасающим ее безразличие к тому, что ее маленькая дочка лежала в доме мертвая. Однако она была несколько далека оттого, чтобы чувствовать удивление.

Хорэс этим утром не пришел домой. Она пыталась сообразить, что это значило. У нее было какое-то расплывчатое ощущение, что это должно было что-то значить. Она пыталась думать о девочке. Что-то болело внутри нее, и это должно было иметь какое-то отношение к девочке – но между тем местом, где болело, и ее сознанием не было связи. Она знала, что оно было где-то там, но не могла сама почувствовать его. Словно она была разрезана на кусочки, как паззл, и кусочки не очень хорошо подходили друг к другу. Они едва-едва вообще соединялись.

На ней была только ночная сорочка на голое тело и шлепанцы. И ничего больше. В обычном состоянии она никогда бы не вышла на крыльцо в таком виде. Но сегодня это не имело значения.

В доме звонил телефон. Бонни знала, кто это: ее босс, Ларри, хотел знать, почему она не на работе, почему не обслуживает посетителей в его заведении неподалеку от Шасты. Он звонил ей с самого утра. Она слышала его голос, оставляющий сообщения на автоответчике – с каждым звонком они становились все более гневными.

Она могла бы поднять трубку и сказать ему: «Привет, Ларри, малышка Розали умерла. Умерла в девять с половиной месяцев. Вчера я любила ее, но сегодня мне наплевать на то, что она умерла среди ночи без всякой причины. Мой муж ушел. На это мне тоже наплевать. Если бы ты был здесь, я бы, наверное, избила бы тебя».

Нет, слишком много беспокойства – идти к телефону и говорить все это.

Она встала и посмотрела вокруг; ее глаза горели. Она плотно зажмурила их и потерла веки, потом посмотрела еще раз, пытаясь разглядеть улицу. Какую-то ее часть она видела, а какую-то нет. Улица была похожа на большую цветную фотографию, из которой кто-то вырезал отдельные куски. Улица выглядела разбитой, фрагментарной – и она чувствовала себя такой же, как улица.

Бонни видела маленькую обсаженную соснами боковую улочку, на которой она жила, ведущую к городской площади с парком посередине, где раньше росли ели. Вчера их все срубили. Но ведь и дома по той стороне улицы тоже вырезали – там, где должны были стоять дома, теперь было пульсирующее серое ничто. Какая-то часть улицы перед ней находилась на своем месте, а другая часть отсутствовала.

Она слышала зов. Он был слишком низкого тона, чтобы его можно было слышать, но она чувствовала его своими суставами.

Зов проник в нее лихорадочной дрожью, словно озноб, приходящий перед приступом горячки; он наполнил ее чресла и пустоту в центре ее существа своим горячим, блаженным присутствием. Теперь она чувствовала себя завершенной и была благодарна за это чувство. Зов сказал ей, чего он от нее хочет, и она повиновалась, ни секунды не колеблясь. Все что угодно, лишь бы удержать это внутри. Теперь ей было намного, намного лучше.

Она встала и вошла в дом, подошла к колыбельке и подняла мертвое тельце Розали за пухленькую, еще мягкую ручку. Мягкую – но теперь холодную. Она вернулась на крыльцо, держа мертвое дитя за крошечное запястье, покачивая ею, как дамской сумочкой. Один из ее зеленовато-голубых глаз был открыт, другой закрыт, словно у сломанной куклы.

Бонни сошла по двум ступенькам на тротуар и пошла по улице. Она увидела, что миссис Шнайдер смотрит на нее из венецианского окна своей гостиной. Старая седая миссис Шнайдер – на ней был бумажный респиратор, и она подняла руку к своему респиратору и покачала головой, глядя на Бонни и ее дитя. Потом задернула шторы.

Бонни шла посередине улицы, следуя за вибрацией своего зова. Он шел откуда-то из центра города. Может быть, из парка. По мере того как она приближалась к его источнику, зов становился сильнее и сильнее.

Теперь она видела других, идущих в ту же сторону, – мужчин и женщин. Двое были голыми, большинство были одеты так, как одевались обычно; еще несколько человек волокли мертвые тела. Один мужчина тащил за собой тело своего десятилетнего сына. Она знала их обоих, хотя не могла сейчас припомнить имен. Женщина волокла тело своего мертвого мужа. Оно выглядело так, словно передняя часть черепа была вмята внутрь сильным ударом.

Толпа становилась все больше и больше; люди выходили из домов и присоединялись к процессии. Это была молчаливая демонстрация, никто ничего не говорил, они просто шли вперед; все выглядели какими-то удовлетворенными, а некоторые даже плакали от счастья.

Были здесь и другие, в униформах, каких она никогда раньше не видела: люди в противогазах. Они не присоединялись к процессии. Они просто наблюдали.

Процессия продолжала двигаться к центру города. Никто не шел слишком быстро или слишком медленно.

Кто-то закричал: «Нет, нет, нет, милый, нет, не надо, нет!» – крики доносились из небольшого многоквартирного дома на углу. Затем они смолкли.

Они прошли еще один квартал и вышли на площадь в центре города. Бонни раскачивала маленьким тельцем Розали в такт движению процессии. Пеленки Розали размотались и висели, наполовину оголив тело. Ее кожа начинала синеть.

Они вступили на улицу, подходившую к парковой общественной уборной. С других сторон появились две другие процессии. Через улицу были дома, они горели.

На улице уже было несколько человек. Большинство их были мертвы. Демонстранты клали на землю рядом с ними новые тела, улыбались, некоторые нежно похлопывали своих мертвецов. Потом она увидела мистера Гаррисона – кажется, его так звали? Он держал скобяную лавку.

Мистер Гаррисон из скобяной лавки, удобно ухватив новенький плотницкий молоток с круглым бойком, подошел к коренастой мексиканке лет сорока, которая обычно присматривала за детьми фермеров, когда они работали в поле, и принялся молотить ее по голове – методично, тюк, тюк, тюк, рассеянно улыбаясь.

Когда она умерла, он оттащил ее к общей куче. Какой-то голос грохотал из белого фургона, припаркованного на боковой улице. Усиленный громкоговорителем, голос выкликал какое-то имя на языке, которого Бонни не знала. Но каким-то образом она знала, что это имя того, кто позвал ее сюда.

Вибрация, призвавшая их сюда, теперь стала слышимой. Это было ритмичное биение, которое заставляло их всех приседать и вновь выпрямляться в медленном, спонтанном групповом танце, образуя круг вокруг кургана тел. Бонни танцевала медленно, размахивая мертвой девочкой для равновесия.

Над курганом Бонни видела лицо. Казалось, что оно складывается само собой из дыма горящих домов. Чем больше она смотрела, тем более определенным оно становилось. У него был огромный зубастый рот, а его глаза…

Но тут она услышала, как кто-то хрипло выкрикивает ее имя. Она опустила глаза и увидела своего мужа, Хорэса; он лежал на животе у подножия кургана мертвых тел. Но он не был мертв. На нем был промасленный рабочий комбинезон, но ботинки он где-то потерял. Он пытался выползти из кучи тел, и она видела, что он борется с голосом, с вибрацией, с зовом.

Бонни подошла к нему, размахивая ребенком. Она уронила девочку на землю перед его лицом. Он подполз к ней, разевая рот, словно кукла. Кукловод был немым.

Хорэс протянул руку к девочке, и в то же время Бонни упала на колени. Она протянула руки к его шее и начала душить его. Он был слишком слаб, чтобы защищаться.

– Это тебе, – сказала она лицу, формировавшемуся над курганом мертвых тел. – Прошу тебя, дай мне снова это чувство… Это тебе… тебе…

Бонни продолжала сжимать шею мужа еще несколько минут после того, как он умер. Потом она посмотрела вверх и увидела мистера Гаррисона, стоящего над ней со своим молотком.

– Это тебе, – произнес мистер Гаррисон. Он обращался не к Бонни.

Он с силой опустил молоток на ее лоб, и она упала в дыру, которая проходила через весь мир, – и эта дыра, поняла она, была ртом, и этот рот поглотил ее.

Она слышала, как кто-то думает. Он думал не на ее языке, но она все равно понимала его.

«Искорка, искорка, искорка, о, если бы только она осталась со мной!»

Затем последовала вспышка черного света. После этого Бонни стала так же мертва, как мертвы все люди во все времена.

5

6

Подвальная камера в Ашгабате

Айра не хотел открывать глаза.

Пока его глаза были закрыты, он оставался в своем сне. Открыв их, он вернулся бы на этот загаженный ледяной каменный пол.

Но здесь, в месте небытия, он плыл по многоцветному морю, морю, которое было границей между двумя мирами; и здесь он был в безопасности, дрейфуя по поверхности жидкой энергии. Он мог ощущать Йанана, и Мелиссу, и…

Нет, Маркус почему-то отсутствовал. Маркус был там, но одновременно и не был.

Какой-то клин из холодного камня прорубался в этот мир. Он мог видеть его в волнистом, затянутом туманом небе: гигантский каменный топор, примитивный, как люди, впервые использовавшие его, люди, жившие внутри его мучителей. Гигантский топор, нависший над ним, готовый уничтожить его.

На самом деле это было ощущение – ощущение каменного пола под ним, когда он начал пробуждаться. Оставьте меня мертвым! Не убивайте меня, просто оставьте мертвым.

Но каменный топор мира бодрствования обрушился на него, как он ни пытался держаться за то, другое место, крепко сжимая веки.

Он слышал их шаги; он слышал их голоса. Он знал, что они собираются делать.

– Айра?

Теперь у него начинаются галлюцинации: он слышит голос Мелиссы, ощущает ее прикосновение на своем лице. Затем огромная разветвленная трещина боли пронизала его, когда кто-то поднял его с пола.

Он открыл глаза – скорее в качестве конвульсивной реакции на боль, чем почему-либо еще – и взглянул сквозь распухшие веки вверх, на большое размазанное пятно чьего-то лица. Лицо то входило в фокус, то вновь расплывалось. Ага, вот: старик с обвислыми седыми усами.

– Ты кто такой, черт побери? – проговорил Айра, прежде чем вновь соскользнуть в полубессознательное состояние. Ушло ощущение блаженного иномирного места; остался лишь заполненный туманом лимб, в котором эхом отдавались голоса, знакомые и незнакомые. Это были голоса людей, стоявших вокруг него, однако в то же время они были где-то бесконечно далеко.

– Мы должны спешить, – сказал человек, который нес его, на этот раз по-английски.

Айра почувствовал, как еще одна мучительная многозубцовая молния прошла сквозь его тело, когда его положили на нечто вроде носилок. Он выгнулся дугой от потрескивающей боли.

Чья-то рука потрепала его по плечу, погладила по щеке; на него накинули одеяло. Боль утихла, растворившись в раскачивающейся тошноте; носилки понесли в какое-то место, где было немного теплее. Гулкие шаги вокруг него предполагали коридор. Он услышал сдавленный вопль из какой-то камеры. А может быть, это была его собственная камера; может быть, это он сам до сих пор кричал в ней. Может быть, эти демоны пришли, чтобы забрать его душу, завернуть ее в погребальные покровы и унести в свой мир. Как бы то ни было, это было какое-то изменение.

– Быстрее, – сказал кто-то. – Мой друг в этом месте не может помочь нам сам, так что если бумаги, которые он нам Дал, будут подвергнуты сомнению, мы пропали. Чадру, поправь чадру.

Потом он услышал голос, при звуках которого ему захотелось заорать от ярости: голос Ньерцы.

– Мы почти пришли.

Так, значит, это все же были не демоны, не считая того смысла, в котором любое человеческое существо может быть демоном: это были люди, которые предали его. И Айра закричал:

– Будь ты проклят, ты, чертов лицемерный ублюдок! Ты украл мою жену и ребенка! – Он выкрикивал обличения так громко, как только мог, хотя каждый слог причинял боль, продираясь сквозь распухшие губы. Но он кипел и пылал от гнева. Ньерца был в сговоре с допрашивавшими его!

– Тихо! – настойчиво произнес голос Ньерцы над его головой. – Ты выдашь нас!

– … твою мать! Ты вместе с ними, ты, сволочь, сукин…

– Все в порядке, – раздался голос второго человека от ног Аиры. Судя по звуку, он был повернут к Аире спиной – он шел первым, неся его носилки. – Пусть бушует. Так и должно быть, когда заключенного переводят в психушку.

Все это происходило в сером тумане, в лимбе – он по-прежнему не хотел открывать глаза. Ему было невыносимо смотреть.

Он слышал, как они говорят с караульным. Кому-то что-то объяснили шепотом по-английски. Будет задержка, может быть, на полчаса, прежде чем им выдадут разрешение на выход, потому что сержант, обладавший полномочиями выпустить их, отошел, чтобы поесть.

Но через какое-то время они переправят его в больницу для умалишенных. Кто знает, какие жестокости причинят ему там? Возможно, его ждут наркотики, разрушающие мозг.

Гнев заставил его забыть о своей прежней оцепенелой пассивности. Айра боролся, чтобы высвободиться из-под одеяла, скатиться с носилок – он что-то нечленораздельно выкрикивал – и тут почувствовал, как чья-то рука взяла его ладонь и мягко сжала. Он знал эту руку, эту маленькую нежную руку.

Это не могла быть она, никак не могла, правда ведь? Он мог бы посмотреть, чтобы увидеть, она ли это. Но если бы он посмотрел… он знал, что бы он увидел: всего лишь переводчицу. И Ньерцу – того, кто предал его.

Враги.

Незнакомцы. Предатели.

Лучше держать глаза закрытыми, держать эту незнакомку за руку и говорить себе, что это Мелисса.

Аэропорт Сан-Франциско

Выйдя из «Боинга-797», Стивен был до остолбенения удивлен, обнаружив, что его ожидает лимузин – водитель стоял рядом, держа в руках табличку с его именем.

– Вы ждете меня? – спросил его Стивен. – Я Стивен Искерот.

– Да, сэр, – ответил шофер, молодой американский азиат. – Этот лимузин прислан в ваше распоряжение «Западным Ветром», с наилучшими пожеланиями.

Стивен пожал плечами.

– Что ж, тогда поехали.

Он сказал в «Западном Ветре», что увольняется, и все же они присылают за ним лимузины! Может быть, они надеются, что им еще удастся заставить его передумать.

Пусть попробуют. Он не собирается возвращаться. Мертвые животные, плавающие в пруду, эти кошмары, в которые они его послали, в другом мире – и в его собственном. Он не собирался возвращаться. Но не было причин отказываться от возможности прокатиться бесплатно. Возможно, это был избранный Уиндерсоном способ сказать, что он не держит на него зла.

На самом деле Стивену было все равно. Он просто пытался добраться из точки А в точку В, не развалившись на кусочки; а это значило, что он должен был верить в мир, каким тот предположительно должен быть.

Это было непросто, учитывая то, как люди вокруг него то и дело превращались в призраков. Или духов. Они были духами, все эти люди: духи в модных кедах и мокасинах, духи в спортивных костюмах и дождевиках, духи с оттягивающим руки багажом, духи, говорящие по сотовым телефонам, духи, глядящие телешоу на выходе из аэропорта. Чувство, которое возникло, когда он скользил, невидимый, по коридорам того здания в Нью-Йорке, так до конца и не покинуло его. Эти люди, несомненно, находились в обычных человеческих телах, но словно ехали на этих телах вместо того, чтобы быть ими – они были носимы телами, запертые в формах, которые принимали все решения о том, куда им идти, и принужденные волей-неволей ехать туда, куда везут.

Подобная точка зрения вызывала у него тошноту. Из-за этого все казалось эфемерным, увиденным во сне, нематериальным. Лишь однажды он увидел человека, который выглядел плотным, не-призрачным: это был среднего возраста азиат, возможно, тибетец. Большая сумка, которую он нес, была похожа на тибетскую работу. По-видимому, человек его почувствовал: он повернулся и пристально посмотрел на него. Кажется, он даже слегка кивнул? Затем двинулся дальше, двинулся более целенаправленно в каком-то неопределимом смысле, чем люди в окружающей его толпе, хотя у каждого из них, без сомнения, была какая-то цель. Словно бы этот тибетец был больше здесь, чем остальные.

А потом он затерялся в толпе.

Идя рядом с водителем лимузина, Стивен чувствовал, словно все могло растаять без следа в любой момент, и единственное, что держало мир на месте, была мысль. Великая Мысль, которую думало нечто неведомое. Но если то, что думало эту Великую Мысль, перестанет думать ее, то все это исчезнет, растворится в море хаоса, в море энергии.

Они спустились вниз, используя специальное приспособление с движущимися ступенями, предназначенное для транспортировки духов с одного уровня преходящей материи на другой: толпа, движущаяся вниз по эскалатору.

С большим облегчением он вышел наружу, в затянутое тучами, но сверкающее от недавнего дождя утро. Здесь он мог вдохнуть прохладный воздух и ощутить ветер на своих щеках и ладонях, ожидая, пока водитель подгонит машину. Холод был реальным.

«Белая зона предназначена только для погрузочно-разгрузочных работ».

Серебристый вытянутый лимузин подъехал и остановился перед ним, его электрический двигатель работал жутковато-бесшумно. Молодой шофер-азиат выбрался из машины, обошел вокруг и открыл перед ним дверцу.

– Прошу вас, сэр, – сказал шофер, улыбаясь; улыбка была замкнута в губах и совершенно никаким образом не сообщалась с глазами.

Стивен несколько неохотно забрался на заднее сиденье. Он не просил об этом. Он чувствовал себя здесь запертым среди запахов кожи сигарного дыма и… гардений?

Он нажал кнопку, опуская окно, чтобы холодный воздух бил ему в щеки.

– Вам не холодно, сэр? – спросил шофер, когда они отворачивали от поребрика, маневрируя между такси и тележками.

– Нет. Сегодня утром мне нужен свежий воздух. – Стивен уставился в левое окно, мимо которого проплывали развалины. Там же когда-то был ресторан, так ведь, когда он был еще мальчишкой? Один из стандартных ресторанов на краю аэропорта. Разбитые вдребезги стены, отгороженные желтой ленточкой, были грязны; земля вокруг заросла сорняками, пробившимися сквозь ледяное поле битого оконного стекла. А на одной из еще стоящих стен виднелись глубокие борозды, похожие на отпечатки огромных когтей. – Что, здесь что-то сносят? – спросил Стивен, чтобы отвлечься.

– Да, сэр, они наконец начали здесь прибираться. Говорят, что в следующем месяце начнут отстраивать заново, – сказал шофер. – Так я слышал. Девять лет стояло в таком виде. Эти демоны – всякие психи – так разгромили аэропорт, что ушло немало времени, чтобы все восстановить. Он начал работать в полную силу всего какой-то год назад.

Мимо проехал трамвай, полный пассажиров – коробка на колесах, полная призраков, так ему показалось. Он содрогнулся, вспомнив море энергии, гору, которая стояла на собственной вершине, лицо.

Боже мой, где же я был?

Ему хотелось зарыдать. Ему казалось, что он вновь видит это ужасное, это испуганное лицо с пустыми глазами, глядящее на него. Эти рассыпанные шестеренки, похожие на пропеллеры и не похожие на пропеллеры, висящие в небесах. И это лицо – обтрепанная, потертая версия его собственной души.

Он всхлипнул. Шофер взглянул на него в зеркальце заднего вида, и Стивен попытался превратить всхлип в кашель.

Он заметил полочку с миниатюрными бутылочками и стаканами, располагавшуюся под окном, которое отделяло его от шофера.

– Бронхит. Как вы думаете, ничего, если я немного выпью из этого бара? То есть – я понимаю, конечно, рановато, но это облегчает этот, э-э… кашель.

– Здесь все в вашем распоряжении, сэр.

Стивен открыл бутылочку с виски, затем другую и смешал себе двойной в маленьком коньячном бокале. Он выпил половину бокала одним глотком, с благодарностью чувствуя такое знакомое, земное действие напитка. Какая-то часть томительной призрачности отступила от него.

Он принялся обдумывать перспективы получения другой работы. Он мог бы найти что-нибудь. Девять лет назад умерло множество людей. Сейчас было не так уж много квалифицированных работников. Скорее всего вступительные тесты будут гораздо проще, чем были у него в «Западном Ветре». Или, может быть, он сможет собрать немного инвестиционных денег и вернуться в онлайновый бизнес. Большинство его контактов еще сохранилось.

Дикинхэм воззрился на него и сказал лишь «Угу», когда поймал Стивена на выходе с саквояжем в руке, и Стивен сказал ему, что увольняется.

Психономика? Действительно ли этот процесс спроецировал его прочь из тела? Это было просто какое-нибудь гипнотическое состояние, говорил он себе. Видение в состоянии транса. Какое-нибудь тренировочное оборудование, усиленное его собственным нездоровым воображением.

Или это было реально. В конце концов, те опыты, что он пережил мальчишкой, теперь казались ему реальными.

Но это не имело значения. В любом случае он не собирался возвращаться туда.

Они выехали на автостраду, но не проехали и мили в направлении города, когда лимузин свернул на боковую дорогу, которой он не знал.

– Срезаем дорогу, что ли? – спросил Стивен. Водитель покачал головой:

– Нет, больница прямо здесь. Ее недавно построили, рядом с аэропортом.

– Больница?

Они въехали на парковочную площадку и подъехали к дверям приемной неотложной помощи очень современной больницы – это было большое здание с волнистыми изгибами тонированных окон, здесь и там пучками зелени торчали балконы с маленькими цветниками. Утреннее солнце багровело на вымытых дождем поверхностях, напомнив Стивену мушиные крылья.

Уиндерсон был здесь, он стоял под табличкой «Неотложная помощь» в длинном пальто с расстегнутыми пуговицами. Позади Уиндерсона стоял здоровенный негр с вьющимися, зализанными назад черными волосами, в черных очках и в черном костюме с галстуком. На его голове были наушники радиотелефона, руки сложены на груди. «Телохранитель», – подумал Стивен. Может быть, он был новозеландцем.

Но может быть, это был не телохранитель – может быть, это был просто какой-то парень, зачем-нибудь околачивающийся здесь, а Уиндерсона на самом деле здесь не было – физически. Может быть, это была голограмма.

Но генеральный директор самолично открыл дверцу лимузина и, наклонившись, тихо заговорил со Стивеном, который поспешил спрятать стакан с виски.

– Она на шестом этаже, Стивен. Через эту дверь будет быстрее. Меня там уже знают.

– Кто на шестом этаже?

– Да Жонкиль же! Ее госпитализировали только вчера. Разве тебе никто не сказал?

Ашгабат

Сержант отнял у них тридцать пять минут. Они ждали с Айрой в провонявшей потом маленькой проходной, у дверей во внешний мир, и Мелисса чуть не вопила от напряжения, уверенная, что в любую минуту те, кто заточил Аиру, могут заметить, что его нет. Она молилась о том, чтобы они тоже пошли обедать.

Арахе удалось каким-то образом немного успокоить Аиру. Тот соскользнул в полубессознательное состояние и теперь лежал, слегка раскачиваясь из стороны в сторону на носилках, беззвучно шевеля губами.

Затем охранник в униформе, с рябым лицом и безвольным ртом жестом приказал им отойти от двери. Они прошли вслед за ним к будке КПП.

В будке у выхода из здания ГБ сидели двое охранников. Они лишь мельком взглянули на Мелиссу в чадре, с ног до головы одетую как правоверная мусульманка; но внимательно посмотрели на Аиру, а затем в течение долгих мгновений, вполголоса переговариваясь, разглядывали Ньерцу – в туркменской госбезопасности было не так уж много негров, и еще меньше таких, кому приходилось нагибаться, чтобы пройти в дверной проем.

Мелисса и остальные заранее договорились о том, что будут говорить, и Мелисса знала, что именно говорит охранникам Араха, обильно сопровождая рассказ иронической жестикуляцией: что Ньерца – консультант органов госбезопасности из Нигерии, где вот этот американец, лежащий на носилках, сотрудничал с экологическими террористами. Они взяли туркменского солдата, чтобы помочь нести носилки, но этот глупец куда-то пропал, бездельничает где-то, и поэтому высокопоставленное лицо согласилось понести за один конец. Можете себе представить? Они, конечно, доложат куда надо об этом бездельнике – некоем Аму.

Охранники загоготали – каждый из них знал по меньшей мере одного Аму. Сержант еще раз начал рассматривать их документы.

«У нас есть шанс», – подумала Мелисса. Бумаги на перевод заключенного были по крайней мере настоящими, они были получены через знакомого Арахи в правительстве – полностью настоящими, разве что подпись офицера, давшего разрешение, была подделана. И не было ничего необычного в переводе заключенных в психбольницу, чтобы держать их там до тех пор, пока в них снова не появится надобность.

Сердце Мелиссы колотилось, ее страх еще больше увеличился, когда она поняла, что думает, не совершает ли преступление против человечества, рискуя собой, членами Круга Осознающих, которые встречались слишком редко и имели слишком большое значение, – лишь для того, чтобы освободить своего мужа. Это было эгоистично. И если их схватят, Маркус останется один среди незнакомых людей в незнакомой стране.

Но с другой стороны, Маркус не был Маркусом, Она подавила эту мысль, потому что вместе со всем остальным это было слишком большим грузом для нее.

Когда они закончат наконец проверять их документы?

Затем сержант пожал плечами и сказал что-то на своем языке. Он нажал на кнопку. Дверь прожужжала, что значило, что она больше не заперта. Ньерца протолкался сквозь нее, стараясь не спешить, они с Арахой вынесли носилки.

Их партнеры – двое высоких людей в тюрбанах и длинных пальто – ждали в грузовике снаружи, Маркус был с ними. Это были суфийские дервиши, которые иногда работали с Арахой. Они были храбрыми людьми, однако оба отказались входить в здание, так что Ньерца был вынужден сам стать носильщиком.

Маркус поднял глаза на Мелиссу, когда она забралась в кузов грузовика. Прежде, до Старого Храма, он кинулся бы в ее объятия, видя, что мама вернулась, избежав опасности. Но теперь он лишь ободряюще улыбнулся.

Партнеры передали им ключи от грузовика, пожелали всего хорошего и поспешили удалиться, нырнув в боковую улочку.

До иранской границы ехать было совсем недалеко, но там они остановились. На КПП было четверо охранников, они сидели в будке со стеклянными стенами возле перегораживающих шоссе ворот, кидая странного вида кости. Двое из них, ворча, оторвались от игры и заставили Мелиссу, Ньерцу и Араху выйти из грузовика и стоять под холодной моросью, пока они рассматривали сидящего в кузове Маркуса и Аиру, в беспамятстве что-то бессвязно бормотавшего. И здесь большинство стражников разглядывало в основном Ньерцу; но толстый лейтенант в тюрбане и униформе, потягивая себя за кончик остроконечной бородки, обратил больше внимания на Мелиссу. Его глазки в тяжелых складках лица были настолько маленькими, что она едва могла их рассмотреть.

– Что-то ты очень уж смело смотришь, – сказал он по-английски. Она опустила глаза, и он фыркнул. – Она американка или англичанка, – коротко сказал он Арахе. – Вы все будете арестованы, с вашего позволения.

– Какое уж тут может быть позволение, – мягко отвечал Араха. – У меня есть одна вещь, она висит у меня на шее, которую я хотел бы показать тебе. Возможно, она изменит твою точку зрения… возможно, она тронет твое сердце. – Он добавил что-то еще по-тюркски.

Мелисса была в отчаянии. Она знала, что на шее, на ремешке, он носил серебряный девятиконечный геометрический символ с наложенным поверх него крестом, а на каждом конце креста были исламские звезда и полумесяц. Обычный эзотерический медальон, представлявший его синкретическую секту. Неужели он действительно думал, что этот человек откликнется? Или, может быть, Араха предполагал, что этот человек был дервишем, членом его ордена?

«Только не этот человек», – думала она. От него исходили волны похоти, жадности и самодовольства.

Араха вытащил из-за ворота медальон и маленький кожаный мешочек, тоже на ремешке. Открыв мешочек, он достал пачку свернутых трубочкой банкнот. Перед ней мелькнула одна из красочных новых американских двадцатидолларовых банкнот – красно-бело-синяя с зеленой каймой.

Араха прошептал что-то, как казалось, по-турецки; видимо: «Сколько ты хочешь?»

Охранник фыркнул и засмеялся, и ответил что-то, что несомненно означало: «Конечно, все, а ты как думал!»

Араха казался (вполне убедительно) разгневанным, он издал несколько протестующих возгласов; потом кивнул, соглашаясь. Словно внезапно поняв, что этот незнакомец с вислыми белыми усами – его старинный друг, толстый лейтенант распростер руки, чтобы обнять Араху. Приблизившись вплотную, он выхватил деньги отработанным взмахом руки, словно енот, удящий рыбу. Его брюхо скрыло этот обмен от других охранников. Деньги исчезли в недрах его униформы. Лейтенант махнул капралу, который переключил рубильник, и ворота со скрипом распахнулись перед ними.

Почти пьяная от облегчения, Мелисса забралась в кузов грузовика и уселась рядом с Айрой и Маркусом. Машина прокатилась сквозь ворота и въехала в Иран.

Позже, когда они подъезжали к маленькой взлетной полосе, где их ждал самолет, Мелисса спросила Араху, сколько денег он отдал пограничнику – надеясь, что сможет как-то возместить ему сумму. Он засмеялся.

– Не так уж много. Двадцатка была сверху, а все остальные по доллару. Он не стал долго рассматривать. Большая часть моих денег у меня в ботинке. Я всегда держал доллары наготове для этого дня.

Юг Сан-Франциско

Телохранитель, стоявший позади Стивена, громко дышал через рот, словно страдал астмой. Этот звук заполнял пространство лифта, в котором они поднимались к комнате Жонкиль. Уиндерсон хмурился на безупречно чистый пол лифта, заложив руки в карманы свободного пальто.

– Они называют это раком, опухолью. Я же лично называю это атакой. То есть это, конечно, рак, но…

– Атакой? – переспросил ошеломленный Стивен хриплым голосом. – Вы имеете в виду – что-то вроде рецидива? Она уже болела раньше?

– А? Нет, не болела. Нет, это была атака… я объясню позже. Наш этаж. Я распорядился, чтобы для нее приготовили комнату в нашем главном здании, такой же личный хоспис, как у Джорджа, с собственными докторами. Но все это случилось очень неожиданно, так что на данный момент…

Стивен прошел вслед за Уиндерсоном через холл. Сколько же людей «Западного Ветра» было рассовано по секретным маленьким хосписам? И почему?

Комната, в которую поместили Жонкиль, как бы там ни было, была лучшей в больнице: просторной и светлой, заваленной букетами цветов и нетронутыми корзинками с фруктами, завернутыми в прозрачный инимикален. Это был почти гостиничный номер, с видом на автостраду и залив Сан-Франциско за ней. В ногах больничной кровати Жонкиль располагался развлекательный центр, телевизор с большим экраном был включен, но без звука, сардонический ведущий дневного ток-шоу дико махал руками на аплодирующую аудиторию с раскрашенными лицами.

Телохранитель остался у дверей наблюдать за холлом, а Стивен с Уиндерсоном подошли к постели Жонкиль.

Она задумчиво смотрела в окно – на залив и огромное грузовое судно с палубами, заставленными соединенными вместе металлическими контейнерами, тихо сплавляющееся к Окленду.

– Этот корабль, – сказала она слабым голосом, – он похож на небоскреб, лежащий на боку… Он такой большой. Я никогда раньше не думала о том, какие корабли большие. Забавно, какие вещи начинаешь замечать, когда… когда ты больна. – Она нажала кнопку, приподняв изголовье своей кровати так, что оказалась почти сидящей. На ней была шелковистая голубая ночная сорочка с глубоким вырезом; ее кожа была очень бледной, шары ее грудей в вырезе сорочки были словно две луны. Ее голубые глаза потеряли часть своего блеска, вокруг них были темные пятна; на губах проступала легчайшая синеватая тень цианоза.

Она встретила Стивена и своего дядю решительной улыбкой. Ее длинные волосы, в этом освещении выглядевшие более рыжими, чем обычно, были распластаны по роскошной шелковой подушке, словно их укладывал для съемки фотограф.

– Привет, – начал Стивен, не вполне уверенный, чего от него ожидали. – Ты… э-э… наверное, глупо говорить, что ты хорошо выглядишь, потому что, разумеется, вряд ли ты хорошо себя чувствуешь. Все это произошло так быстро. Всего лишь день-два назад, э-э… ты выглядела здоровой.

– Именно, – горько произнес Уиндерсон, медленно меряя шагами пространство комнаты. – Она и была здоровой. – Он сделал несколько шагов, взял пачку журналов с кофейного столика, стоявшего у дивана, положил обратно, взял вместо них какую-то безделушку и продолжал говорить, не глядя на нее: – Понимаешь, дело в том, что наши враги атаковали ее. Это единственная причина, по которой нечто столь серьезное могло приключиться так внезапно с человеком, находящемся в таком хорошем состоянии.

– Но мы этого не знаем, дядя Дейл, – возразила Жонкиль упавшим голосом. – Доктор сказал, что иногда так бывает.

«Так вот оно что», – подумал Стивен.

Так вот почему она плакала тогда; вот почему о ней не было ни слуху ни духу. Почти сразу же после этого она попала в больницу.

– Вы все говорите, что ее «атаковали», – сказал Стивен. – Вы имеете в виду, что ее отравили или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде, – буркнул Уиндерсон. Потом взглянул на Стивена в упор. – Ее отравили психически. Я думаю, что она была психически атакована. Как видишь, не мы одни владеем психономикой. Существуют и другие, использующие ее, – наши конкуренты. Дурные, извращенные, беспринципные люди. О, ты-то вне всякой опасности. Такие люди, как ты, с природными способностями, вы защищены. Вы все равно что имеете психический иммунитет. А вот Жонкиль… – Он тряхнул головой.

У Стивена кружилась голова. «Все эти разговоры об атаках, о врагах – это наверняка брехня. Это звучит как полная брехня.

Но что если нет? Тогда я мог бы…»

Жонкиль в некотором смысле закончила его мысль.

– Если это верно – то, что говорит дядя Дейл… – Она подняла на него глаза, блестящие от непролитых слез. -… тогда ты мог бы помочь мне. Но дядя Дейл сказал, что ты уходишь? Увольняешься? То есть – это ведь не из-за меня, правда же? Не из-за того, что я не связалась с тобой после того, как мы…

– Нет! – Стивен сглотнул. Ему отчаянно хотелось выпить еще. – Это просто… может быть, у меня действительно есть способности… в определенных условиях я могу, э-э… ну, делать то, что я сделал. Но это еще не значит, что это то, что я хочу делать. То есть если взять дубовый пример – вот если бы у меня был талант к борьбе сумо, это не обязательно значит, что я хочу провести остаток своих дней, швыряя потных людей на маты. Возможно, у меня это неплохо получается, но, мне кажется, я не создан для этого.

– Стивен, – сказал Уиндерсон, с изумленным недоверием глядя на него, – ты что, еще не понял? У тебя получилось! Это был потрясающий успех! Ни у кого другого не получалось так хорошо! Тот человек, на которого ты был послан повлиять, сделал в точности то, что от него ожидалось – буквально через несколько минут! Он полностью переменил свою первоначальную установку! Это не может быть совпадением.

Стивен перевел взгляд с Уиндерсона на Жонкиль.

– Ты знаешь обо всем этом?

Она медленно кивнула, выглядя немного озадаченной.

– Д-да-а… Немного. Достаточно. Это все равно что реклама – или умение торговать. Только психическое. Психическое влияние на экономику. – Она вздрогнула и нажала кнопку, вызывая сиделку. – Мне нужно принять морфий.

– Мальчик мой, – продолжал Уиндерсон приглушенным тоном, держа руку на Стивеновом плече, – ты преуспел – и это значило для нас так много! Мы искали человека, владеющего даром, способностью преуспеть в этом в течение долгого, долгого времени. В последний раз – теперь, когда у тебя получилось. Но есть нечто гораздо более значительное, что ты должен для нас сделать. Нечто, что изменит весь мир и спасет жизнь Жонкиль.

В комнату вошел молодой медбрат, стриженный ежиком.

– Чем могу помочь, мисс? – спросил он.

– Мне нужно еще лекарство – у меня боли.

– Да, конечно, я… я сейчас принесу его. То есть я сейчас схожу за доктором, и он… сделает это.

Он поспешил прочь, покосившись на телохранителя. С этим парнем было что-то не так. Стивен покачал головой.

Потом Жонкиль взяла его за руку, и это прикосновение пронзило его электрическим шоком до самого паха.

– Стивен… я не знаю, действительно ли меня атаковали, но знаю, что есть одна вещь, которую ты можешь сделать, чтобы помочь мне.

– Я… мне хотелось бы. Разумеется. Только я не вижу, что могу здесь сделать.

– Ты можешь войти туда, в невидимый мир… найти нужное место в спиритуальной экологии.

– Спиритуальной экологии?

– Это такой технический термин, – поспешно вмешался Уиндерсон, метнув в нее взгляд. – Из психономики.

Жонкиль облизнула губы и продолжала:

– Мне нужна твоя помощь – в том мире. Есть такая вещь, которая называется Черная Жемчужина…

– Черная Жемчужина?

– Я понимаю, что это звучит странно… но эта вещь – этот предмет – это нечто вроде зеркала, которое может показать мне, как стать здоровой. И для того чтобы добраться до него, необходимо войти туда. У тебя есть дар, способный вести тебя. У нас нет больше никого, кто бы обладал достаточной способностью. Ты наш ретривер.

– Но ведь… тот мир, реален он или нет – это ведь все в уме. Оттуда нельзя ничего принести. Объекты там не существуют таким же образом, как здесь, насколько я могу судить.

Уиндерсон кивнул.

– Верно, но здесь эта вещь не будет объектом. Не в обычном смысле. Тем не менее ты можешь сделать так, чтобы она появилась здесь.

Стивен уставился в окно. За окном было все то же грузовое судно, оно все так же медленно ползло по поверхности залива. Оно было сделано из металла, и оно было реально. За окном был залив Сан-Франциско. Он был холодным, и в нем можно было утонуть. Все это было реальным.

– Я… не уверен, смогу ли сохранить здравый рассудок, если пойду туда еще раз.

Она стиснула его руку и притянула его ближе к себе; ее губы раскрылись, и она подняла взгляд, глядя прямо ему в глаза. Она смотрела на него таким образом с минуту, ее дыхание было немного, почти неприметно, затрудненным. Потом, опустив тяжелые веки, она сказала:

– Ты сильный, ты сильнее, чем сам себе кажешься. Я чувствую это. Я почувствовала это в тот самый момент, когда мы впервые встретились. – Она смущенно отвела взгляд.

– Есть некоторые вещи, которые дядям не положено слушать, – сказал Уиндерсон. – Может быть, мне…

– Нет-нет, все в порядке, – сказала Жонкиль. – Все равно через несколько секунд здесь будет доктор. Мне надо отдохнуть. Я не знаю, сколько мне осталось, Стивен.

Стивен вспомнил путешествие сквозь телескоп, сквозь многоцветное море. Он содрогнулся, вновь почувствовав ужас падения в живой лабиринт, кишащий демонами, как рана червями.

Но Жонкиль умирала, и они говорили, что есть способ спасти ее. Это был его шанс показать себя героем, как Горацио Хорнблоуэр. Пуститься плыть к неизведанным мирам и вернуться с призом. Он, в конце концов, любит ее!

Разве не так?

Он подумал о том, где сейчас Глинет. Внезапно он понял, что хотел бы посоветоваться с ней обо всем этом.

– Нам нужно твое решение сейчас, Стивен, – произнес Уиндерсон мягко, но настойчиво.

Жонкиль сжала его ладонь, вновь привлекая к себе его взгляд. Она смотрела на него, и в изгибе ее губ таилась надежда, хотя она старалась не выглядеть так, словно умоляет его.

– Ты поможешь мне, Стивен?

«Только без нажима», – подумал он и чуть не рассмеялся вслух. Но когда он посмотрел в ее глаза, то не смог отвести взгляда. Наконец он сказал:

– Я сделаю все, что смогу.

– Нам нужно вернуться в моем вертолете на Лысый Пик, немедленно, – сказал Уиндерсон, взглянув на часы.

Словно скрепляя контракт, Жонкиль притянула Стивена к себе и поцеловала его. Потом прошептала:

– Когда я выздоровею… я хочу тебя. Чтобы мы вместе, снова…

– Я… я приду. Только свистни.

Он выпрямился, а она откинулась на подушку, словно разговор утомил ее, и закрыла глаза.

Ошеломленный, Стивен вышел вслед за Уиндерсоном в коридор; телохранитель следовал за ними по пятам. Они прошли через холл, вверх по нескольким пролетам, и вышли на вертолетную площадку на крыше больницы. Маленький черный с золотом вертолет «Западного Ветра» ждал их, пилот уже сидел в кабине.

Уиндерсон забрался первым. Телохранитель взял Стивена за руку, чтобы помочь ему, словно он был хрупкой старой леди, а затем взобрался сам и сел позади него. Стивен подумал: «Да точно ли этот парень телохранитель? Может быть, он больше чем просто телохранитель».

Пилот был лысым белым в черных очках и с тоненькими, как карандаш, усами. Уиндерсон не говорил ни слова; пилот, по-видимому, знал, куда они направляются. Вертолет поднялся в воздух через несколько секунд после того, как захлопнулась дверь, и они тошнотворно-косо взмыли в небо, клоня к Пепельной Долине и обсерватории.

Стивена чуть не вырвало от вибрации, когда они заворачивали, борясь с турбулентными потоками, чтобы взять курс к северу. Но по крайней мере благодаря этому ушла большая часть чувства нереальности, ощущения, что он окружен призраками. Уиндерсон как-то приземлил его, вновь вовлек в реальную жизнь. Он не понял ничего о Черной Жемчужине – очевидно, это был какой-то метафизический объект, который мог помочь Жонкиль излечиться, какая-то связка между умом и телом, которую он мог помочь ей осуществить. Но главным было то, что он был снова в седле – и у него был шанс помочь женщине, которую он желал до самых глубин своего существа.

Когда они оставили позади полуостров Сан-Франциско, полет стал более ровным, а с ним успокоился и желудок Стивена. Он старался не думать слишком много, занимая свой ум тем, что смотрел на дороги, змеящиеся через шахматную доску полей далеко внизу. Но независимо от своей воли он не мог не размышлять: «Действительно ли то, что я делаю – это то самое, чего хотел мой отец, когда устраивал мне эту работу?»

Он вспомнил, как отец читал ему стихи на Хэллоуин, когда он был еще мальчиком: «Каркнул ворон: "Никогда! "…» [61]

Его отец никогда больше не будет с ним. Папа был настолько оглушен сперва болью, а потом, под конец, лекарствами, что они так толком и не поговорили. А сразу после этого Стивен отправился в деловую поездку на деньги, заработанные на онлайновой торговле, а его отец умер. Он не сказал Стивену последнего слова.

Но иногда ему казалось, что он чувствует, как отец пытается сказать ему что-то.

Внезапно он вспомнил преподобного Энтони. Круговращение смерти в водах пруда в Пепельной Долине. Чайку на капоте «хаммера». Людей в противогазах. И то, что сказала Глинет насчет вероятной связи всего этого с военными. Это не давало ему покоя. Может быть, настало время немного разрядить атмосферу.

В конце концов, он был теперь здесь, рядом с Уиндерсоном – он собирался спасти жизнь уиндерсоновой племяннице. Что значило, что он имел право задать пару неудобных вопросов. «Спроси его об этом, – подумал он. – Сними тяжесть со своей груди».

Он набрал в грудь воздуха и нырнул:

– Дейл… я там, в Пепельной Долине, видел кое-что, чего не понял. Дикинхэм сказал… в общем, у меня сложилось впечатление, что он говорил об испытаниях «Д-17» с военными…

Уиндерсон нахмурился, затем пожал плечами.

– Да, Стивен, с военными. Что ж, военные хотят использовать эту штуку для защиты личного состава в местах, пораженных москитами, где велика угроза энцефалита, где водятся мухи цеце и тому подобное.

– Но в городе… я хочу сказать, там люди были вынуждены ходить в противогазах. И все эти мертвые животные… Я просто беспокоюсь с точки зрения рекламы – чтобы не получилось каких-нибудь накладок. «Д-17» выглядит очень мощным средством. Он выглядит как… оружие массового поражения.

– Ага. Н-да, может быть, Стив, мы действительно немного… не рассчитали. Конечно же, разбрызгивание проводилось рядом с городом, его просто подхватило ветром, и город накрыло… Всегда есть факторы, которые трудно предугадать. Но видишь ли, мой мальчик, в конечном счете мы ведь пытаемся увеличить поставку пищевых продуктов, найти способы бороться с насекомыми, которые уже выработали устойчивость к пестицидам. На этой планете больше шести миллиардов людей. Ты чихнуть не сможешь, чтобы не повредить кому-нибудь где-нибудь… Надо уметь видеть общую картину, Стивен. И если ты будешь глядеть с верхушки корпоративной лестницы, уверяю тебя, ты все поймешь! – И он отечески улыбнулся.

Стивен почувствовал, как некоторая часть тяжести упала с его плеч. Это было верно: он просто запаниковал, забыл об общей картине.

Вертолет, содрогаясь, продвигался вперед. Наконец Уиндерсон произнес: «Почти приехали», и Стивен увидел обсерваторию, разворачивающуюся в поле зрения впереди и внизу них.

Он взглянул на Пепельную Долину… и не мог не посмотреть еще раз. Он уставился во все глаза.

Новые дороги, которые строил «Западный Ветер», были теперь намечены более отчетливо, хотя они все еще представляли собой прямые, как по линейке проведенные выемки в земле. Они расходились, словно лучи, из пригородов, образуя острые углы в пяти точках, расположенных симметрично вокруг всего города: гигантская пентаграмма, вырезанная в земле, с городом в середине. И деревья в парке были вырублены, вырваны с корнем. На их месте, в самом центре города, располагался символ, намеченный такими же дорогоподобными выемками, символ, видимый только с воздуха.

Стивен уже видел этот символ прежде – в сердце своего астрального видения. Та руна, которая была живым существом – символ выглядел так же, как она.

В точности так же.

Ростов, Россия

Мелисса сидела у кровати Аиры в комфортабельной гостинице в Ростове. Снаружи было еще темно, но рассвет близился. Она увидела документы на перевод, которые вызволили Аиру из тюрьмы – они лежали, сложенные, в боковом кармане саквояжа Ньерцы. Надо наконец уничтожить их. Она проговорила короткую молитву, прося о том, чтобы другу Арахи в правительстве, который был тайным суфием, не пришлось заплатить за эти документы своей жизнью.

Ньерца сделал несколько звонков соратникам по Кругу, которые устроили так, что частный грузовой самолет ждал их сразу же за иранской границей. Оттуда они добрались до Каспийского моря и затем к северо-западу, в Ростов. Мелисса хотела найти больницу в Иране, но Араха предостерег ее, что среди иранских чиновников было слишком много коррумпированных лиц, которые могли за вознаграждение добиться их экстрадиции обратно в Туркменистан, поскольку с этого момента они находились в розыске. Она всю дорогу беспокоилась, что Айра может в любой момент умереть от внутренних повреждений. Но Айра, накачанный снотворными, спал в грузовике и в самолете до самого Ростова.

Ньерца не казался обеспокоенным. Он завершил свою миссию. В конце концов, подумала она с горечью, Мендель вернулся к ним. Именно из-за этого они отправились в Туркменистан: чтобы уничтожить личность ее сына, вновь пробудив к жизни его предыдущее воплощение.

Больница была переполненной и запущенной. Рентгеноскопия показала отсутствие у Аиры угрожающих жизни повреждений или серьезных внутренних кровотечений – всего лишь сломанная ключица, небольшое сотрясение мозга, разбитая коленная чашечка, несколько дюжин сильных ушибов, несколько выбитых зубов – и было решено перевезти Аиру куда-нибудь, где он смог бы чувствовать себя более комфортабельно. Куда-нибудь, где поспокойнее.

Теперь единственными звуками, которые она слышала, было хриплое дыхание Аиры, шипение самовара, голоса людей, разговаривающих с Маркусом за чаем в соседней комнате. Никто из них толком не спал, но старый дервиш и Ньерца уже встали и разговаривали. И Маркус.

Маркус.

Мендель.

Голос мальчика, слова незнакомого взрослого мужчины. Она с трудом могла находиться рядом с ним.

«Они лгали мне, – гневно подумала она. – Они знали, что должно будет произойти с Маркусом». Им нужно было, чтобы сознание Менделя вернулось к ним полностью, и они принесли в жертву ее ребенка. Они могли бы, если бы захотели, сказать, что Маркус всегда был Менделем – что он просто забыл это. Они могли бы сказать: то, что он был Маркусом, было своего рода амнезией – потерей памяти, которая теперь просто восстановилась вновь.

Но что-то умерло в тот день в пещере.

Она отодвинула прядь волос с глаз Аиры; он пошевелился в своем наркотическом сне и застонал. Каждое движение причиняло ему боль, даже во сне: он был сплошной массой синяков. Им удалось влить в него немного бульона, и доктор сделал ему укол витаминов. Но он не мог есть твердую пищу. У него слишком распухло лицо и было слишком много выбитых зубов.

– Мой бедный глупый муж, – прошептала она. – Почему ты не остался дома?

Она слышала речь Маркуса из соседней комнаты: он говорил сдержанно, обдуманно и серьезно. Вся невинность была выжжена из его голоса.

Ей еще повезло, что Айра остался жив. Он вынес лишь один день пыток; во многих странах заключенных пытали снова и снова, заставляя их выносить несказанные мучения. Странно думать, что этот изломанный человек подле нее отделался легко.

«Как он перенесет это испытание?» – думала она. Он был чувствительным – никто не был более чувствительным, чем. он, – но во многих отношениях он мог быть и твердым. Его» израненное детство, конфронтация с демонами, человек, которого ему пришлось убить в тот день, монстр на крыше их дома – все это укрепило его. И к тому же он имел счастливую возможность учиться у Йанана; возможно, он оказался способен сохранить какую-то часть себя в неприкосновенности, что-нибудь, на чем можно было строить дальнейшую жизнь. И все же… только посмотрите на него!

Мир убедили, насколько возможно, забыть о демонах, замутить память, исказить правду. Что же еще, думала она, было так же подавлено под психическим влиянием Несомненного на протяжении истории человечества? Возможно, некоторые из демонов вторгались в наш мир и раньше – под той или иной личиной, и возможно, тогда человечество так же заставили забыть об этом.

Болезни расползались по миру – болезни человеческого тщеславия, эгоизма, похотей и жестокостей – и сейчас было хуже, чем когда-либо.

«Может быть, – подумала она, и прилив отчаяния исторг слезы из ее глаз, – может быть, мы проигрываем эту битву. Может быть, мы уже потеряли наш мир». Так же, как она потеряла своего сына.

Батарея под окном зашипела, привлекая к себе ее взгляд, словно шепча ей: «Посмотри сюда».

Она посмотрела в наполовину зашторенное окно на четкие контуры домов, на контрастирующий с ними собор, стоящий среди них. Купол и византийский крест православного собора, освещенные сзади рассветным солнцем, казались вырезанными из черной бумаги. Она смотрела, как сияние нарастает, одаряя объем собора патиной розового и золотого. Многоэтажные здания вокруг начали казаться просто занимающими место, незавершенными архитектурными идеями; но церковь была неизменной, как полностью воплощенный замысел.

Она ощутила проблеск надежды – и в этот момент вошел Маркус.

– Мел… Мать, как он себя чувствует?

– Он спит.

– Хорошо. Хорошо. – Мальчик неловко топтался в дверях, глядя на нее. Глядя на нее, как глядел бы взрослый, желающий помочь, но не знающий толком, как это сделать. Не как ребенок, нуждающийся в ласке. И тем не менее единственное, что могло бы ей помочь, – это увидеть перед собой ребенка, нуждающегося в ласке.

– Лучше дать ему поспать, – хрипло проговорила Мелисса. – Я посмотрю за ним.

– Конечно. Хорошо. Да. – Маркус прочистил горло, помялся и вернулся обратно в кухню.

Она склонилась над своим мужем, прижалась лицом к его груди и разрыдалась, сжав голову руками.

Спустя мгновение звук дыхания Аиры изменился, и она ощутила на своей голове его ладонь, гладящую ее волосы, утешающую ее.

Пепельная Долина

Глинет почувствовала новый приступ боли и особую влажную теплоту. Она сказала:

– Мне нужно остановиться.

– Мы уже приехали, – ответил Дикинхэм, останавливая водородный «хаммер» у грязной стройплощадки. Был поздний вечер, небо низким, струйки тумана смазывали очертания бурого деревянного строительного вагончика в конце гравийной дороги, где две новые дороги из Пепельной Долины сходились углом. На настоящий момент здесь не было сделано ничего. Площадка пустовала. Кроме вагончика, стояла лишь пара неподвижных, заляпанных грязью бульдозеров, большой фургон и кабинка биотуалета.

– Я только забегу в уборную, – сказала Глинет.

Дикинхэм взглянул на нее искоса, словно колеблясь, давать ли ей разрешение, что она сочла странным, но затем кивнул. Она выбралась из машины и заковыляла по грязи. Она кинула взгляд на Пепельную Долину. Над ней поднимался дым. Это выглядело как большой пожар, а может быть, и два. Странно, что не было слышно сирен. Впрочем, они ведь перекрыли все дороги к Пепельной Долине.

Она вошла в ярко-голубую пластиковую кабинку, чувствуя вяжущий запах химикалий и густое зловоние фекалий. Она закрыла за собой дверь, открыла сумочку и достала тампон.

Обычно месячные приносили ей ободрение. Хотя это был конец ее цикла, это значило, что она еще может иметь детей. Когда-то она хотела этого. Но сегодня у нее было беспокойное ощущение, что это было нечто вроде маленькой смерти внутри нее.

«Это все смерть, затопившая долину», – подумала она, закончив и натягивая джинсы. По пути сюда им пришлось объехать двух мертвых оленей и полдюжины мертвых собак.

Выйдя за дверь на более чистый воздух, она остановилась и посмотрела туда, где лежали мокрые поля. Даже здесь, открываясь, она могла чувствовать свою связь с Землей, с биосферой – то, что привело ее в экологическую политику, а затем, через профессора Пейменца, на службу Кругу. Ощущение чего-то неопределимо драгоценного, чрезвычайно могущественного и в то же время хрупкого. Ее долг – защищать это. Поэтому, когда они попросили ее назваться фальшивым именем, присвоить себе фальшивый послужной список и внедриться в «Западный Ветер» в качестве ассистента Стивена, она ответила согласием, хотя это и означало влезть в собачью свору [62].

Зачем, однако, Дикинхэм попросил ее выехать с ним в эту сточную канаву, недоумевала Глинет. Она ведь была ассистенткой Стивена, а не Дикинхэма.

Перебрасывая через плечо лямку своей сумочки, Глинет побрела к бурому вагончику и остановилась у двери, чтобы взглянуть на фургон с военными номерами, припаркованный в другом конце площадки. Не тот ли это фургон, который они видели тогда в городе? Она поняла, что прислушивается к приглушенным, почти шепчущим голосам, доносящимся из фургончика. Вороватые голоса.

Пригнувшись, она придвинулась поближе к маленькому открытому окошку, затянутому сеткой от насекомых.

– Она послала ему файл со всеми данными по МК ULTRA и дюжине других проектов, всю подноготную, – говорил Дикинхэм. – Мы только недавно начали перехватывать передачи с ее наладонника, и никто не успел оценить их до сегодняшнего утра.

Второй человек что-то пробурчал – она не смогла расслышать его слов.

– Мне кажется, она знает насчет контроля сознания; Уиндерсон проецировался ко мне как раз перед тем, как я выехал. Я сказал ему. Он говорит, раз так, надо предполагать, что это наши враги. Что она все знает. Что она какая-то посвященная… одна из них.

Снова бормотание. Дикинхэм ответил:

– Нет, большинство из них защищено от такого рода проверок, особенно если они связаны с Кругом Осознающих.

Слушая, она ежилась от последовательных припадков озноба, выглядевших словно начало гриппа. Итак, теперь она поняла, зачем ее привезли сюда.

Они знали – и собирались убить ее. Скормить ее Несомненному.

Она попятилась прочь от окна и, двигаясь как можно тише по засасывающей грязи, вернулась к «хаммеру». Ключей не было. Дикинхэм взял их с собой.

Она открыла капот и нашла под ним ошеломляющую путаницу проводов. Определив аккумулятор стартера, она выдрала его, через плечо поглядывая на фургончик. Оттуда не было никаких движений. Но в любой момент…

Во рту у нее было сухо и стоял металлический привкус. Она чувствовала, как трепыхалось сердце.

«Так вот на что похож настоящий страх», – подумала Глинет, ощущая его вкус, беспристрастно разглядывая его, но не позволяя себе отождествляться с ним слишком сильно. Пытаясь оставаться спокойной, настолько осознающей, насколько было возможно.

Она закрыла крышку капота – слишком громко – и, пригибаясь к земле, поспешила к фургону. Он был не заперт, но ключей не было и здесь. Пытаясь открыть крышку двигателя, она поранила пальцы и вполголоса выругалась от досады. Наконец крышка отскочила – и она не смогла найти аккумулятор. Это была какая-то разновидность гибридного двигателя, и аккумулятор здесь был здоровенной штуковиной, расположенной где-то глубоко внизу.

Она выдернула все провода, какие попались ей на глаза, некоторые из них перегрызла зубами. Закрыв крышку двигателя, она увидела замысловатой конструкции противогаз, лежавший на одном из сидений фургона. Она схватила его, повесила себе на шею так, чтобы он болтался сзади, и с аккумулятором «хаммера» в руках побежала к дороге. Грязь засасывала ноги, налипала на туфли тяжелыми комками, словно специально пытаясь замедлить ее бег. Самое большее, что ей удавалось, пока она не добралась до дороги, – это плестись лихорадочной рысцой.

Хрустя по гравию – слишком громко, – Глинет бежала по дороге; налипшая на туфли грязь создавала впечатление, словно она бежит с гирями на ногах. Пробежав около пятидесяти ярдов, она швырнула аккумулятор в журчащий люк водовода. Она заметила, что солнце садится, и пожелала, чтобы оно садилось быстрее, поскольку знала, что на этой дороге представляет собой хорошую мишень: по обе стороны расстилались плоские стернистые поля, а впереди лежала четверть мили открытого пространства до ближайшей группы деревьев. Лишь темнота могла укрыть ее.

Позади она услышала разъяренные вопли. Они обнаружили ее отсутствие; они узнали о диверсии. Сейчас они пустятся за ней вдогонку.

Она услышала рядом со своей головой жужжание пчелы, за ним последовал треск, и она поняла, что это была вовсе не пчела.

У нее появилось чувство, словно ее спина стала голой, холодной – как всякое место, куда должна была ударить следующая пуля. Еще один темный зев люка открылся справа от нее, из него доносился гулкий плеск воды. Она услышала еще одну пчелу, и пригоршня гравия взметнулась в воздух, ужалив ее в икру. Стрелявший действовал наверняка, пристреливаясь без спешки.

Она огляделась, ища укрытия – здесь был только люк. Боже, хоть бы фонарик! Погоди-ка – у нее был маленький фонарик на цепочке для ключей.

Глинет метнулась к люку и спрыгнула в канал водовода, с плеском приземлившись в воду на четвереньки и охнув от соприкосновения. «Черт!» – вода была холодной, она совершенно не ожидала такого холода. Она выпрямилась и принялась рыться в сумочке. Где же он? В любой момент они могли появиться на краю люка и выстрелить в нее.

Наконец она нашла цепочку для ключей и включила миниатюрный фонарик. Если бы у нее, кроме ключей, была еще и машина!

Она заколебалась. Туннель вел к городу. Она теперь боялась этого города, но у нее над головой, на гравийной дороге, уже раздавался шум бегущих ног. Последуют ли они за ней сюда? Может быть, им не придется этого делать. Может быть, им нужно будет всего лишь послать людей, которые встретят ее с той стороны.

Она нырнула в затхлый гулкий туннель, немедленно наткнувшись на паутину. Ей пришлось бежать внаклонку в сырой гулкой тьме, нарушаемой лишь тонким лучиком прыгающего света в руке.

Ростов, Россия

Старый дервиш не случайно выбрал именно Ростов, так же как не случайно выбрал эту гостиницу. Здесь был надежный священник, служивший в православном соборе прямо через улицу. Но эта маленькая часовня, хотя и соединенная с собором подземным проходом, не была его частью. Круг Осознающих не хотел мешать особым священнодействиям собора; Православная церковь имела собственную духовно-вибрационную индивидуальность. Несмотря на то что согбенный старичок-священник принадлежал к Кругу Осознающих, он мог бы расценить его работу как ересь, если бы она проводилась непосредственно в соборе.

Это был парадокс, которым Мелисса так до конца и не овладела.

Они с Ньерцей помогли Айре взобраться на лежанку в углу почти пустого влажного каменного помещения и накрыли его одеялами. «Древнее помещение», – подумала она, выпрямляясь и оглядываясь вокруг. Его сырые стены были вырезаны в материковой скале; нарисованные на полу геометрические фигуры очень напоминали брелок, который носил на шее Араха.

Седобородый священник отец Успенский, в темной рясе и скуфейке, встретил Маркуса, а затем Айру серьезным взглядом бледно-голубых глаз. Его истощенное, изборожденное морщинами лицо в тусклом свете канделябров, стоящих в нише стены, само казалось вырезанным из камня, пока он внезапно не повернулся и не заговорил по-русски с шейхом Арахой голосом, звучавшим как скрип лебедки.

Араха ответил ему на том же языке и повернулся к Мелиссе.

– Он хочет знать, зачем мы принесли сюда больного. Он говорит, что у нас нет времени, чтобы исцелять кого-нибудь сегодня вечером.

Тогда Маркус выступил из тени и заговорил на спотыкающемся русском – но несколько удивленный старый священник, по-видимому, его понял и кивнул, молча соглашаясь. Мелисса вопросительно взглянула на Араху.

– Он сказал, что хочет, чтобы его отец присутствовал. Что Айра должен остаться здесь. Он не сможет концентрироваться, когда его отец находится в таком плачевном состоянии, если не будет видеть, что он по крайней мере находится в безопасности вместе с нами.

Она взглянула на Маркуса, который подошел, чтобы помочь старому священнику возжечь благовония в маленьких бронзовых курильницах, установленных в девяти концах фигуры на полу. Вокруг фигуры стояли низкие деревянные табуреты, весьма потертые от давнего использования. Их было девять – для Мелиссы, Маркуса, Ньерцы, Арахи, отца Успенского и еще четверых.

Араха встал на колени рядом с Айрой. Руки шейха сомкнулись вокруг старой глиняной чашки, по края наполненной водой. Он что-то прошептал над чашкой – так же как делал это для Маркуса, – и Мелисса увидела, что вода заволновалась. Потом Айра, морщась, сел и выпил ее.

Он много раз получал от Арахи подобное лечение с тех пор, как вышел из тюрьмы. Постепенно он, казалось, возвращался к ним, исцеляясь и с каждым разом становясь немного крепче.

Священник выпрямился и повернулся, чтобы поглядеть на Мелиссу. Он проговорил, неуверенно произнося английские слова и показывая на нее:

– Это… это Чаша, да[63]?

Ньерца заговорил, впервые за несколько часов:

– Да, но Золото сейчас не с ней. Она была в гневе – ее гнев был вполне справедлив, – и к тому же их связь была и без того слаба. Но все вместе… мы, возможно, сумеем найти к ним путь…

Священник покачал головой; он почти ничего не понял. Араха перевел. Священник кивнул и, подойдя к раскрашенной деревянной статуе святого Антония, стоявшей в стенной нише, опустился перед ней на колени, встав на голый камень. Он начал молиться по-русски. Он входил в исихию, сердечную молитву: молитву, которая была скорее внутренним состоянием, нежели словами.

Мелисса присела на корточки рядом с Айрой, пощупала его лоб. Здесь было сыро и холодно; по-настоящему ему не стоило бы здесь находиться.

– Я в порядке, – хрипло прошептал он, посмотрев на нее все еще опухшими глазами, и криво улыбнулся.

– Ты, конечно, будешь жить, если это то, что ты имеешь в виду, – сказала она, лишь настолько громко, чтобы он мог ее слышать. – Но они ведь не только мучают человеческое тело.

– Это… этот допрос… был не таким уж долгим. Это было ужасно. Но бывает и хуже. Мне не хотелось бы, чтобы это прозвучало…

– Ханжеством? Ложной скромностью? Ты как раз на границе. Пусть это звучит как ты хочешь. Скоро мы найдем врача, который поможет тебе пробраться через это.

– Мой гнев до сих пор со мной. Я чувствую подавленность. Это… – Он облизнул губы и попытался отыскать нужные слова. – Это чувство, что люди – просто… вещи, роботы. Бездумные, только делающие вид, что они есть… что их что-то заботит. Но люди, которые пытали меня, возможно, любят своих детей…

– Может быть. Я сомневаюсь, но может быть. Послушай – ты силен, ты прошел через многое. Ты глядел семи кланам в лицо. Ты убил человека, защищая меня, и я помню, как ты скорбел о нем и молился за его душу. Я не недооцениваю тебя, милый. Но и ты не должен недооценивать того, через что ты прошел.

Он засмеялся, показывая дырки в зубах.

– Каждый раз, когда я двигаюсь, мне больно. Не беспокойся – это напоминание. – Он повернул голову, чтобы посмотреть на Маркуса, Араху и Ньерцу, которые сидели на табуретах в углах священной фигуры на полу.

Она вспомнила, как держала мужа в объятиях в то утро, когда он проснулся более-менее в здравом сознании. Он съел овсянку, выпил немного чая – и вдруг начал плакать, и слезы капали в его чашку. Она держала его, а он всхлипывал у нее на груди добрый час, пока снова не заснул. А когда Айра проснулся, Маркус наклонился над ним, поцеловал его в лоб и погладил по щеке. Даже сейчас Айра повернулся на лежанке, чтобы внимательно посмотреть на сына.

Знал ли Айра? Понимал ли Айра, что произошло с мальчиком? Слышал ли он в своем бессознательном состоянии, как она обсуждала это с другими?

Тут вошел еще один человек, и она вздрогнула от его внезапного появления. Это был старый помощник Арахи, Хайрам. Он кивнул им, слегка улыбаясь, и немедленно прошел к одному из табуретов, опустившись на него.

Затем вошел еще один человек, и Айра с Мелиссой оба ахнули от удивления.

– Йанан!

Йанан, в длинном пальто, подошел и встал рядом с Айрой, мягко улыбаясь, глядя на него сверху вниз.

– Я прямо из аэропорта. Я не был в этой комнате несколько лет, но здесь ничего не изменилось. Что ж – я рад, что ты в безопасности и с теми, кого любишь, Айра, хм?

– Да, это так, – сказала Мелисса, колко взглянув на Йанана. Она отвела его в сторону и заговорила, понизив голос так, чтобы Маркус и Айра не могли услышать. – Со своей женой – и своим так называемым «сыном». Вы знали, что они собираются делать, Йанан?

– Я… знал только то, что они сказали: что он сможет помочь. Что он сможет пробудиться, вспомнив, кем был прежде.

– Он не просто вспомнил, – прошептала она, – он стал им. Он потерял того себя, которым являлся.

– Многие умерли девять лет назад в нашем круге, э? И после этого умерли еще другие, от слабости. Без Менделя нас было недостаточно – мы чувствовали, что он рядом, в мальчике. Видишь ли, Арахе было сказано, что он может пробудиться вновь, если его приведут в место, где воздействия достаточно сильны. Но что до того, как это отразится на тебе… я чувствую, что ты страдаешь. И я не думал, что это будет так.

– Вы не изменили бы ничего, никто из вас, даже если бы знали, что я чувствую!

Йанан подвел ее обратно к Айре. Айра пытался сесть.

– Я… нашел в себе кое-что… в эти последние дни… что может помочь…

Йанан улыбнулся.

– Ты готов помочь нам сейчас, Айра?

Мелисса решительно помотала головой и надавила на плечи Аиры, вынудив его вновь опуститься на лежанку.

– Маркус просто хотел, чтобы он был здесь. Мы не можем… я имею в виду – Айра не может помогать. Вы не знаете, что случилось с Айрой, Йанан. Через что он прошел.

– Да нет же, я знаю, – мягко сказал Йанан. – Я очень хорошо знаю. Со мной уже случалось такое, хм? – Он улыбнулся, и в его улыбке была древняя печаль. – Мы все должны платить по счетам, э? Пойдем, Айра. – Он протянул руку, чтобы помочь Аире встать.

– Нет! – рявкнула Мелисса.

Йанан стоял над Айрой, глядя на него сверху и протягивая руку. Айра глотнул, потом устало улыбнулся и взял его руку. Он поморщился, когда наставник поднимал его на ноги.

Мелисса была готова выйти прочь. Что они сделали с ее семьей? Сначала Маркус, теперь Айра.

Ее отец учил доверять им. Может быть, он ошибался.

На Айре была только пижама, халат и шлепанцы, но он проковылял через комнату, опираясь на Йанана, и сел на табурет.

– Я в порядке, Мелисса, – сказал он. – Мы потребуемся все – и Маркус тоже, – чтобы призвать его…

– А ты понимаешь, кого мы собираемся призвать, э? – спросил Йанан, глядя на Айру. Тот кивнул.

– Того, кто ушел за предел – кто сможет поговорить с их Ретривером… Маркус… – Он посмотрел на мальчика. Тот пожал плечами. – Маркус сказал мне.

Старый священник медленно поднялся на ноги – она чуть ли не слышала, как скрипят его суставы. Священник, повернувшись, посмотрел на нее, его глаза пылали бледно-голубым огнем. Он ждал.

Она глубоко набрала в грудь воздуха и позволила гневу ускользнуть прочь, в какое-то темное место внутри нее. Она пересекла комнату, подошла к своему деревянному табурету и села; он был настолько низким, что она сидела почти на корточках.

Священник подошел и сел напротив нее. Они сомкнули руки – и это началось. Они призывали девятого участника в своем Круге – мертвого.

Под Пепельной Долиной

Глинет уже почти не чувствовала ног в холодной воде. Далеко ли она ушла? Спина болела от ходьбы внаклонку; носки в туфлях сбились. Время от времени мимо ее щиколоток проскальзывало что-то склизкое, покрытое шерстью, заставляя ее шипеть от отвращения, но она продолжала путь, опасаясь кое-чего похуже. Следуя за течением воды.

Она остановилась и прислушалась. По водоводу до нее донеслись звуки, искаженные из-за многочисленных отражений. Какое-то звяканье, треск, плеск – было трудно разобрать определенно. Она глубоко вздохнула, двинулась вперед, следуя за слабеющим лучом своего фонарика, завернула за поворот – и ударилась головой о трубу.

Охнув от боли, она упала назад, забарахталась и, оглушенная, села в воде на покрытом слизью бетоне. Через несколько мгновений пульсирующая боль стихла, и она осторожно ощупала набухающий желвак у себя на лбу – он был мягким. «Ох. Мать-перемать», – пробормотала она. Затем наступила минутная паника. Фонарик! Где он? В воде разливалось тусклое сияние, словно от фосфоресцирующей рыбы. Она ухватила фонарик неуклюжими от холода пальцами и вытащила его из воды. Он моргнул – раз, другой, третий – и она всхлипнула. Но он не погас.

Она застыла, замолчав и прислушиваясь. Позади нее в темноте раздавался приближающийся громкий плеск. Или это было впереди?

Она встала, помня о трубе у себя над головой, и, не зная, что еще здесь можно сделать, двинулась дальше. Понемногу звуки стали стихать. Исчезающий луч фонарика порхал над поверхностью грязной воды; не раз она видела огоньки желто-красных глаз, маленькие мокрые мордочки, рассматривавшие ее из небольших боковых дренажных каналов, сочащихся водой. Она вполголоса ругалась на них, и крысы разворачивались и плыли прочь. Их голые хвосты извивались в воде, как взбудораженные дождевые черви.

Понемногу она начинала слабеть от холода, ощущая, как тепло утекает из тела под медленным холодным напором воды. Ее неудержимо колотило.

Еще пятьдесят шагов – и ей показалось, что она различает вдали какой-то свет. Выключив фонарик, она обнаружила, что освещения вполне хватает, чтобы позволить ей без помех пробираться вперед по шипящему туннелю.

Водовод немного расширился, так что она смогла выпрямиться, и тут выяснилось, что свет шел сверху: там бок о бок располагались решетка для стока дождевой воды и люк. Свет проходил главным образом через решетку. Он был похож на свет уличного фонаря. Где-то неподалеку прошуршала машина.

Она нашла металлическую лестницу и начала взбираться по скобам, глубоко забитым в сырую бетонную стену, думая: «Вот оно! Наконец-то я выбираюсь из этой вонючей дыры!»

Добравшись до нижней стороны люка, она толкнула его. Он не шевельнулся – даже не дрогнул. Она попробовала еще раз. Люк был закрыт наглухо. Должно быть, это был один из тех люков, что сверху закатаны асфальтом.

Канализационная решетка держалась на болтах – она их видела. «Хотела бы я добраться до того умника, который работал над этой улицей, – бормотала она сквозь стиснутые зубы, спускаясь по скобам обратно в сырую тьму. – Какой, черт побери, прок от люка, если… если…» – Она осеклась, замерев на середине лестницы и метнув взгляд вниз.

В воде внизу двигалось что-то большое, в каком-то ярде от ее ног.

Она прищурилась, вглядываясь в полумрак – ее собственная тень мешала ей рассмотреть это как следует. Она распласталась вдоль стенки, так чтобы свет упал на движущийся предмет.

Это был человек, перемещавшийся по воде, как аллигатор; он появился из туннеля, ведущего к Пепельной Долине – со стороны, противоположной той, откуда пришла Глинет. На нем была насквозь промокшая хлопчатобумажная рубашка и джинсы, на одной ноге был ботинок, другая босая, и он подтягивался на руках, цепляясь пальцами за дно и производя на ходу возбужденные детские звуки – ворковал, и лопотал, и лепетал что-то невнятное. Кожа на его шее показалась ей синеватой; она подумала, что он, должно быть, близок к смерти от переохлаждения.

Но он энергично скользил по воде, направляясь к ответвлению, из которого только что появилась она; здесь он заколебался и приподнял голову, вглядываясь в туннель впереди.

К нему присоединился еще один человек, возникший оттуда же, откуда и он. На этот раз это была женщина. Она шла согнувшись, скрючившись так низко, что ее лицо почти касалось воды. На ней было разорванное платье, мокрые волосы облепляли ей голову и спину и свисали, волочась по грязной воде.

Женщина взглянула вверх, но не прямо на Глинет; похоже, что ее притягивал свет наверху. Ее глаза покрывала молочная пленка.

Она вновь обратила свое мертвенное внимание на отверстие туннеля, воркуя что-то про себя и время от времени хихикая; они с мужчиной ждали бок о бок, вглядываясь с оскаленными зубами в темный туннель.

У Глинет начинали ныть руки. Ее трясло, она с трудом удерживалась, чтобы не стучать зубами. Но она боялась произвести хотя бы какой-нибудь звук.

Появился еще один человек – коренастый парень в белой рубашке и без штанов. Рубашка липла к нему; она видела его голый зад, такой же розовый, как крысиные хвосты. Он двигался в воде, подтягиваясь на руках, как и первый, жалобно поскуливая, как потерявшаяся собака.

Он остановился, припав ко дну рядом с первыми двумя, и они принялись ждать, издавая каждый свои странные звуки, вглядываясь в туннель в том направлении, откуда она пришла.

А затем в отверстии мелькнул луч фонарика. Кто-то что-то сказал – возможно, «Кто там?» – Глинет не расслышала.

Тот, кого она вначале прозвала аллигатором, судя по всему, метнулся вперед, выталкивая себя вверх из воды. Раздался чей-то вопль. Потом последовал выстрел и металлическое эхо; она почувствовала запах пороха, услышала тихое хихиканье. Двое других двинулись в туннель.

«Сейчас», – подумала Глинет, когда из туннеля донесся испуганный крик и звуки ударов. Она спустилась в воду и вошла в тот туннель, откуда появились эти трое.

Едва вступив в воду, она поняла, что вода у ее колен меняет цвет – она темнела, словно ржавея на глазах: бурая, красная. Кровь.

Она услышала, как за ее спиной завопил, словно маленький ребенок, мужчина.

Приостановившись, она взглянула через плечо и увидела в туннеле напротив лицо Дикинхэма, искаженное ужасным пониманием. Он умоляюще протянул к ней руки, потом туннель на мгновение озарила вспышка – он вновь выстрелил, в потолок. Один из этих обхватил его запястье синевато-белыми руками.

Двое мужчин и женщина навалились на него. Нечеловечески быстрыми движениями челюстей они отрывали красные клочья от его шеи и плеч, выдавливали пальцами кровавое желе из его глазницы, сопровождая все это воркованием, поскуливанием и хихиканьем.

Волна слабости и головокружения накатилась на Глинет, это было нечто большее, чем просто ужас, и ее чуть не стошнило. Но это создало бы слишком много шума.

Она отвернулась, углубляясь в себя, чтобы вновь взять себя в руки.

«Страх, ужас – все это просто внутренний ветер, – напомнила она себе, – ветер ума. Пусть он дует – но не позволяй ему унести тебя с собой».

Она решительно побрела вперед сквозь тьму… затем остановилась, пронзенная мыслью: «Сколько их еще там, впереди, ожидает меня?»

В воздухе стоял запах, который она узнала: «Д-17».

Вспомнив о противогазе, она натянула его на лицо, включив режим высокой очистки, и заставила себя двинуться дальше – хотя теперь ей было еще труднее что-нибудь рассмотреть. Она вновь зажгла жалкий огонек фонарика. Двигаться вперед было хорошо, это даже немного согрело ее. Еще дюжина шагов – и она наткнулась ногой на какое-то препятствие – нога заболела. Проглотив ругательство, она пошарила под водой. Это был обломок трубы, трех дюймов [64] в диаметре и около полутора футов [65] длиной. Она инстинктивно подобрала его.

Она двигалась вперед, шепотом читая молитвы; потом ощутила тошнотворное прикосновение к своему колену – она застыла, испугавшись, что это один из безумцев, собирающийся утащить ее под воду, как они это сделали с Дикинхэмом. Это было что-то плотное, но мягкое; внутри угадывался костяк. Сглатывая желчь, она направила меркнущий луч фонарика вниз и увидела труп мексиканца – он плыл по течению, пока не уткнулся в ее ногу. Он лежал на воде лицом кверху, с остекленевшими глазами и мертвенно-белыми губами. На ключице трупа на задних лапках стояла, вглядываясь в нее, крыса, словно собака, выпрашивающая подачку. Глинет увидела рваную рану в том месте, где крыса отгрызла мясо со скулы мертвеца, обнажив кость.

На этот раз она поняла, что не сможет удержать рвоту. Она едва успела снять противогаз, ринувшись прочь от трупа и остановившись, чтобы опорожнить желудок в воду. Она поняла, что горько усмехается, натягивая противогаз обратно на лицо. Вдыхая запах собственной блевотины. Слыша звук собственного хриплого дыхания. По крайней мере противогаз сможет защитить ее лицо от мокрых зубастых зверьков.

«Вперед, вперед. Прочь отсюда!»

Еще сорок ярдов – и фонарик наконец погас. Она потрясла его, пощелкала выключателем. Проклятие!

Засунув его в карман, она продолжала путь ощупью – тридцать шагов, сорок, пятьдесят – и тут она увидела еще один столб слабого света, идущего сверху.

Глинет рванулась по направлению к свету, едва не упав в спешке. Добежав до открывавшейся вверху шахты люка, она резко остановилась. Канализационная решетка наверху была откинута. Выход!

Но между ней и решеткой были два человека – оба на скобах лестницы.

Один был светловолосым подростком лет тринадцати в одних трусах, бледный, тощий, хнычущий, всхлипывающий, пытающийся взобраться по лестнице, выбраться наружу; по его спине и ногам струилась кровь. Позади него цеплялся за скобы еще один набухший водой хихикающий безумец. Его правая рука была продета в скобу, а пальцы сомкнуты на лодыжке бьющегося мальчика. Это был стройный мускулистый мужчина, возможно, с примесью негритянской крови; на нем не было рубашки, зато на плече была самодельная татуировка: «999». Его широкие брюки были увешаны карманными зажигалками. На ногах – осклизлые теннисные туфли. В левой руке он сжимал какой-то изогнутый садовый инструмент, который у нее на глазах воткнул в правую голень подростка. С каждым рывком вопящего мальчика орудие погружалось все глубже в рану, разрывая ее.

Глинет решилась. Она должна была выйти здесь – и она должна была помочь мальчику.

Изо всех сил стараясь держать себя в руках, Глинет сжала обломок трубы и ринулась на мужчину снизу. Ухватившись левой рукой за скобу и встав ногой на нижнюю ступеньку, чтобы подняться повыше, она с силой опустила трубу на его затылок.

Он вздрогнул и обернул к ней молочно-белый взгляд; кровь хлынула из его разбитого черепа. Отпустив свой скользкий от крови садовый инструмент, он крепко схватил ее за горло и сжал. Она еще дважды ударила его по тому же месту. Его глаза, казалось, на мгновение прояснились, он в замешательстве уставился на нее, словно пытаясь припомнить, как здесь оказался, – а затем обрушился на нее сверху, сшибив с лестницы.

Глинет вскрикнула, свалившись спиной в воду; мужчина всем весом навалился на нее, мешая выбраться; свет с трудом пробивался сквозь его кровь, густеющими красными струями застилавшую поверхность воды.

Она с трудом перевернулась на бок, свалила его с себя и, пошатываясь, поднялась на ноги, выглядывая мальчика…

… который, в свою очередь, обратил к ней взгляд молочно-белых глаз – и прыгнул на нее, смеясь и рыча.

Ее крик оборвался, когда он вновь окунул ее в воду. Мальчик схватил ее за глотку, вдавливая большие пальцы ей в сонную артерию. Она взметнула трубу над его головой – и вздрогнула от отвращения, когда она соприкоснулась с черепом, с хрустом вминая его внутрь.

Всхлипывая, она спихнула его с себя, пустив плыть лицом вниз по течению. Вокруг его головы зароились пузырьки. Она позволила ему утонуть. Это было милосердием.

Она вскарабкалась по лестнице, прилагая все усилия, хотя труба мешала ей. Но она не хотела выбрасывать ее.

Свет стал ярче, воздух немного потеплел. Ее облегчение от того, что она выбралась на открытый воздух, у подножия уличного фонаря, длилось лишь пока она не поняла, что находится в маленьком парке посреди города, пока не осознала, что тепло исходит от огромных лижущих небо языков пламени, пожирающих целый квартал. Она ковыляла по лишенной деревьев, развороченной земле парка, сквозь наплывающие клубы дыма. Она видела груды тел в самом центре парка и другие тела, которые тащила туда молочноглазая толпа – шаркающие, хихикающие жертвы неразведенного, растворенного в воздухе «Дирвана-17», которым опрыскали город вчера вечером и сегодня днем.

До тех пор, пока она не увидела нечто, сидящее на корточках посреди груды тел…

Пока она не увидела демона.

7