День джихада

Поселение горцев — это аул.

Дурчин-аул, например, всего лишь несколько домов в распадке над речкой, бегущей среди могучих гор, А вот аул Дарго протянулся более чем на пять километров вниз от горы Ахмет-Ирзау до места слияния речки Бенойяссы с Аксаем.

Несравнимые по размерам и количеству проживающих там, все аулы одинаковы, когда говорят о родине гордых и свободолюбивых людей…

Старый поселок, в котором родился и вырос дед Салаха Мадуева и откуда он — участник Великой Отечественной войны был выслан с семьей в Казахстан, назывался Пари-аулом. От него давно уже остались одни развалины, над которыми, подобно надгробью, вознесла к небу седеющую свою вершину гора Кашкерлам.

После возвращения из ссылки на родину предков мать Салаха поселилась в Ачхой-Мартановском районе, где в живописной долине над холодной, кристально чистой речкой на склоне хребта появился совсем молодой аул. Вернувшиеся из казахских степей горцы назвали его по-тюркски — Жана-аул. Новый. Здесь и приютила одинокую женщину семья старых знакомых — Накаевых.

А потом построили собственный дом, и мать переселилась в него…

1

Командир полка упорно прятал от Салаха глаза и крутил в пальцах красный карандаш с обломанным грифелем.

— Слушаю вас, товарищ полковник.

Приученный к упряжи конь знает все дороги, по которым ему пришлось таскать за собой телегу. Кадровый военный как конь, но ему редко бывает известно, куда его повернут, натянув поводья.

— Ты мне веришь, Салах?

Мадуев посмотрел на полковника с удивлением. Вопрос «веришь — не веришь» куда больше подходит для выяснения отношений с девицей нежели для беседы командира полка с подчиненным ему комбатом.

— Что случилось, Борис Васильевич?

— Ты мне не ответил.

— Меня удивляет сама постановка вопроса. Разве я давал повод сомневаться в моем доверии?

— Хорошо. Слушай. Из Москвы, из ГУКа, пришел приказ о твоем увольнении…

Все что угодно ожидал услышать Салах — приказ выехать в длительную командировку в Тмутаракань, распоряжение сдать батальон и принять роту в связи с сокращением штатов. Наконец, могли сказать, что утрачена надежда на скорое получение долгожданного жилья. Но увольнение?… Как обухом по голове.

Будто сквозь вату входили в уши глухие слова командира:

— Хочешь, можешь не верить, но ни полк, ни дивизия представлений на тебя не подавали. Я спрашивал комдива. Он удивился не меньше, чем ты.

— Может быть, куда-то переводят?

— Если бы! — Полковник к этим словам прибавил весомый довесок мата.

— В приказе сказано прямо: уволить в запас.

Впрочем, увольнение не пугало Салаха. Это не так страшно и не так опасно, как падение без парашюта. Самым неприятным в этой истории было то, что его. Подполковника, кадрового военного, отмеченного двумя ранениями и двумя боевыми орденами, выталкивали в бомжи без всяких объяснений.

На ум пришла горькая мысль. О том, как долго его мытарили, прежде чем зачислить в военное училище. Анкеты. Справки. Проверки. Дополнительные анкеты. Подробная автобиография. Наконец, экзамены. И вот теперь выясняется, что все прошлые хлопоты пошли псу под хвост. Офицера можно вышвырнуть из строя вон, даже не объясняя ему, за что и почему.

В Москве, в ГУКе где каждая живая душа лишь номерной символ в файлах большого компьютера, о судьбах отдельных людей не пекутся. Там работают не с людьми — с кадрами. Идет приказ: тысяче офицеров присвоить очередные звания. Сто человек произвести в офицеры. Две тысячи — уволить. Все нормально, не так ли? И все равно — за что? Но это угадать он так и не смог…

2

В предбаннике райотдела милиции станицы Ковыльной, за стеклянной стеной, словно в аквариуме, сидел дежурный, Полуян столкнулся с подполковником в старой, но хорошо отглаженной милицейской форме.

Он явился сюда, чтобы оформить общегражданский паспорт вместо офицерского удостоверения личности. Затем следовало прописаться, хотя в демократической России этот акт элегантно именуют теперь «регистрацией проживания».

Подполковник пристально вгляделся в вошедшего, стараясь угадать, почему показались ему знакомыми черты этого человека. И вдруг спросил растерянно:

— Полуян?! Игорек, неужто ты?

— Сурмило! — Полуян раскинул в стороны руки. — Степан!

Они обнялись, тиская и похлопывая друг друга. Пять лет, проведенные в школе за одной партой, списывание контрольных, один комплект шпаргалок на двоих — такое что-то да значит в жизни.

— Пошли. — Сурмило взял Полуяна под руку и повел в кабинет на второй этаж. — Ты в Ковыли совсем или так, наездом?

— Похоже, совсем. У меня… неприятности…

— Не надо, Игорь. Мы здесь тоже газеты читаем. Пойдешь ко мне в милицию? Большой должности не обещаю — сам не велик кулик, но место найду. Гарантирую полную самостоятельность.

Единственным прикрытием Ковыльной с юга был пикет ГАИ на въезде в станицу. Но особых надежд на него Сурмило не возлагал по двум причинам.

Прежде всего, потому, что начальник пикета прапорщик Турченко превратил точку в место сбора дани с проезжавших через Ковыльную иногородних машин. Пресечь поборы раз и навсегда Сурмило не рисковал — Турченко приходился родней, вернее, свояком. Тронь его — и домашней войны не избежать.

Неожиданная встреча с Полуяном подвигла Сурмило предложить старому приятелю место. Какую еще тот найдет работу в Ковыльной, где уже и сейчас многие ходят без дела?

Создать на месте пикета ГАИ полноценный блокпост мог только человек энергичный, самостоятельный, имевший серьезный боевой опыт. Таких людей у Сурмило не было.

— Насчет самостоятельности ты всерьез? — Полуяна заинтересовала именно эта сторона предложения.

— Игорь, мое слово! Есть возможность, даже больше того — необходимость создать крепкий заслон на въезде в Ковыльную.

— Разве его у вас нет?

— Есть обычный пикет, но он не выдерживает никакой критики. Туда нужен хороший командир. С твердой рукой и ясным пониманием дела. Такой, как ты.

— Кто там сейчас начальник?

— Хорошо, Игорь. Говорю как на духу: мой свояк Турченко. Дерьмо мужик. Его гнать сраной метлой…

— Так в чем же дело?

— Откровенно? Мне моя баба глотку порвет. Турченко — муж ее родной сестры. Мне скажут, что его не топить, а спасать надо.

— Как же его уберу я?

— Придешь и прогонишь. Я дам тебе все факты. Ты и с меня снимешь груз. А бабам я скажу, что тебя рекомендовали из края…

— Хитер ты, Степан!

— Ничего не поделаешь. В наше время простота — хуже воровства.

— Какой штат?

— Десять человек. Вместе с тобой. Сейчас их там — семеро.

— Могу я сам подбирать мужиков?

— Даю карт-бланш. Только не откладывай. Раз, два — и за дело.

— Я еще паспорт не получил.

— Беда-вода! Дам команду, тебе его домой принесут.

К пикету Полуян поехал на велосипеде. Еще издалека он увидел Могилу — огромный курган, который лежал посреди степи. Он тянулся на полкилометра с севера на юг и круто вздымал свои бока метров на тридцать в высоту.

Дороги обтекали Могилу с двух сторон. Одна шла с юго-запада, другая — с юго-востока. Неподалеку от пикета они сливались в тракт, который пересекал Ковыльную и через степи удалялся в центральные области России.

Пикет стоял примерно в ста метрах от развилки, ближе к станице. Домик из глинобитного кирпича давно не белили, и он стал пегим: на грязно-белом фоне желтели пятна разных размеров. В стороне от домика на кирпичном основании лежала цистерна, снятая с автомобильного шасси. На ржавом боку виднелись остатки надписи «огнеопасно», поверх которых черным печным лаком вывели слово «Вода».

Заметив незнакомого человека, один из стражей порядка встал, поддернул сползавшие брюки и пошел навстречу. Рослый, крепкий, загорелый, он был полон уверенности и властной силы.

— Тебе кого?

— Да вот пришел взглянуть на это хозяйство.

— Посмотрел? — Милиционер не выказал ни капли любезности. — Теперь гуляй мимо.

Заметив, что Полуян не внял его совету, милиционер повысил голос:

— Что, не ясно сказано?

— Прапорщик Турченко, я угадал?

Озадаченный страж порядка внимательно вгляделся в гостя, но не узнал и спросил с подозрением:

— Чего надо-ть?

— Хожу, ищу работу. — Полуян поддержал нагловатый тон, предложенный прапорщиком. — Говорят, вам здесь нужен начальник. Некий Турченко бездельничает. Пора его менять.

Штучки подобного рода не проходят даже в столицах. Офицеры контрольно-оперативной службы, выезжая на задержание мздоимцев в милицейских мундирах, заранее готовы встретить сопротивление вплоть до вооруженного. Выйдя на путь незаконного промысла, стражи порядка перенимают худшие привычки криминального мира и становятся не менее опасными, нежели преступники-рецидивисты.

А если говорить о провинции, да еще глухой, вроде станицы Ковыльной, то здесь вообще мало кто вспоминает о законе, предпочитая решать спорные вопросы силой. А почему нет? Тем более, если за твоей спиной такая стена, как начальник милиции?

— Не знаю, кто ты, — Турченко надвинулся на Полуяна, сильный и злой, — но пошел бы ты отсюда, пока тебе не обломали ребра. — Подумал и добавил:

— Здесь блокпост, и я вправе все… вплоть до применения…

— Это блокпост?! — Полуян пнул пивную банку, оказавшуюся под ногами. Та с грохотом отлетела к куче мусора, набросанной рядом с домиком пикета. — Вот что, мужики, или мы будем с вами служить, или заранее собирайте котомки.

Глаза Турченко полыхнули огнем. Он схватил и сжал запястье левой руки Полуяна железным хватом.

Это уже выходило за пределы.

Полуян перехватил руку Турченко правой, крутанул ее против часовой стрелки, отставил левую ногу и, усиливая рывок всем телом, согнул прапорщика в пояснице. Наращивая давление, заставил его вскрикнуть.

— Отпусти!

И толкнул Турченко. Тот упал на колени в густую, как цемент, пыль.

Бросив побежденного, Полуян подошел к навесу. Снял с крюка автомат. Отсоединил рожок магазина. Щелкнул затвором. Приложил дуло к глазу, посмотрел на свет через канал ствола.

— Когда в последний раз чистили?

Полураздетый напарник Турченко внимательно следил за действиями гостя, без сопротивления признав в нем будущего начальника.

— Фамилия?

— Сержант Тараненко.

— Почему в стволе ужи ползают?

Не понявший командирского юмора сержант растерянно хлопал глазами.

Полуян осмотрел автомат снаружи. На крышке ствольной коробки краснели мелкие пятна ржавчины.

— Такое оружие в руки брать противно! У него корь. Видите сыпь и не лечите… Вой-йяки хреновы!

Турченко поднялся с колен, отряхнул брюки от пыли и начал одеваться. Натянул на плечи рубаху. Накинул на голову кепку. Вынес из помещения оружейные принадлежности. Подошел к столу. Взял автомат. При этом он все время бурчал нечто невразумительное, перейдя от открытого сопротивления к демократическому оппозиционному ворчанию.

Наведя на пикете шорох и обратив строптивого Турченко в христианскую веру, Полуян вернулся в станицу только в сумерки.

3

Грозный — официальная столица Чечни, разгромленный и выжженный, пропахший тротиловой гарью и тошнотворным духом мертвечины, встретил Салаха неласково.

Мадуев сошел на станции Катаяма, намереваясь пешком пройти в Ташкалу, где жили родственники. Но едва он двинулся по улице, его остановил патруль внутренних войск — прапорщик и два солдата в бронежилетах поверх камуфляжа, с автоматами на изготовку.

— Руки! — Ствол жестко воткнулся под левую лопатку Салаха. — Кому сказано?

— Надо бы хоть поздороваться, прапорщик. — Салах говорил спокойно, стараясь передать свое настроение окружившим его военным. Он надеялся, что это убавит их бившую через край агрессивность.

— Перетопчешься! И заткнись! Иначе возьму и замочу.

Уголовный жаргон, на котором изъяснялся прапорщик, больно ударил по нервам. В батальоне Салах старался отучить от подобных слов даже тех солдат, которые опытом предшествовавшей жизни были научены лексике тюрьмы и зоны и приносили ее с собой в казарму.

— Руки! — Прапорщик еще злей повторил приказ.

Солдат, находившийся позади Салаха, снова ткнул ему в спину стволом.

— Шагай!

— Я свой. — Салах все еще надеялся перевести разговор на мирный лад.

— Здесь за каждым углом свои. — Прапорщик говорил насмешливо. — И свои же стреляют. Где надо, там разберутся, кто ты, и радуйся, что живым ведем…

Салах не осуждал прапорщика и его солдат. Офицер, прошедший суровую школу войны в Афганистане, знал, как меняется психология людей, оказавшихся, помимо своей воли, в зоне боевых действий.

Достаточно один раз попасть под крутой обстрел, и ты начинаешь бояться и ненавидеть противника. Один ненавидит больше, чем боится, и становится настоящим воином, умеющим смотреть в глаза опасности и не терять рассудка. Такие либо выживают, став солдатами, либо умирают, но это всего один раз.

Другой боится сильнее, нежели ненавидит, и потому обречен умирать от страха каждый раз, когда слышит выстрелы или неясные шаги за спиной. Прапорщик явно относился ко второму типу вояк. Тем не менее приходилось учитывать, что человек с автоматом в руках не имеет понятия о презумпции невиновности. Все остальные, у кого оружия нет, в чем-то перед ним виноваты, чем-то ему обязаны, что-то должны.

Если тебе испуганным голосом приказывают: «Стой!», значит, лучше ляг и заложи руки за голову. Может быть, и смягчится человек с автоматом, увидев твой неподдельный испуг, и помилует. Может быть, хотя такое и маловероятно. Трусливого солдата чужой испуг подвигает на жестокость. И вообще лучше не спорить с вооруженными.

— Вперед!

Крут, черт возьми, прапорщик. Такого бы в роту да старшиной, вот бы порядки навел! — Салах кхекнул, прочищая горло, зашагал, подталкиваемый стволом. — Куда вы меня?

— А ты не знаешь? — Голос прапорщика был полон насмешки, открытой издевки: чего этому бояться, если такой умный?

— Нет.

— Ах, какие вы все здесь несмышленыши! Вот запустим тебя в фильтрацию, водичкой ополоснем и посмотрим, много ли мути сойдет. — Уж извини, не я порядки тут устанавливал!

И вот — два часа ожидания в предбаннике. Духота, запахи пота, грязных ног. Унылые люди. Молчаливые. Погруженные в себя, не желающие ни с кем общаться. Ничего хорошего для себя не ожидающие.

Обшарпанная дверь открылась.

— Мадуев.

Он вошел в тесную, прокуренную комнату.

Ни стула, ни табурета. Пришлось стоять.

За столом, заваленным бумагами, сидел майор в очках и мятом камуфляжном обмундировании. Лицо усталое, безразличное, глаза красные.

— Фамилия?

— Мадуев.

— Однофамилец или родственник?

— Кому, вам?

— Оставьте шутки, Мадуев. И не придуряйтесь. Я имею в виду Рахмана Мадуева.

— Рахмана? Он двоюродный брат.

— Семейка бандитов? Весьма типично. Какая нужда привела вас в Грозный?

— Уволился из армии. Приехал к родственникам.

— Ладно, примем как версию. Спрашивается: зачем? Ты же здесь не жил.

Внезапный переход на «ты» неприятно задел Салаха.

— Вы, — подсказал он терпеливо. Майор посмотрел на него, как смотрит человек на камень, о который споткнулся и зашиб ногу.

— Пошел ты! Если выйдешь отсюда благополучно, я с тобой буду говорить на «вы», а пока ты для меня никто.

— Очень приятно! — Салах начал заводиться. — Мои два ранения в Советской Армии! Два ордена к ним! Это все ничего?

— Я не Советская Армия. И не я орденами тебя награждал. А будь у меня такое право, подумал бы, кого отмечать наградами. Ты думаешь, у Джохара Дудаева нет орденов? А у Масхадова? Значит, мне их тоже называть на «вы»? Ну уж нет! К бандитам здесь отношение однозначное.

— Я не бандит.

— Обязательно проверим. А пока ты — обычный подозреваемый.

— На каком основании?

— На основании подозрительности. Что ты делал в зоне боевых действий?

— Слушай, майор! Здесь что, идет война?

— А ты не знаешь!

— Почему же о ней не слыхал наш президент? Он официально заявляет: в Чечне войны нет.

— Хороший вопрос. Я тебе предоставлю возможность вволю над ним подумать. Посидишь недельки две-три, поразмышляешь. Договорились?

Два мрачных служивых без знаков различия, в камуфляже и бронежилетах отвели Салаха к большому железнодорожному пакгаузу у бетонированной погрузочной площадки.

— Входи!

Открылась узкая калитка в большой металлической двери.

— Во дела! — Салах очумело качнул головой. — Дома в плен попал!

Он вошел в пакгауз, прошел в угол, осмотрелся. Взял из кучи гнилой соломы несколько охапок посуше. Натрусил на пол и сел. За ним внимательно наблюдали десятка два внимательных глаз. Никто не проронил ни слова.

Салах прилег и растянулся во весь рост. Усталость, не столько физическая, сколько нервная, давала о себе знать ноющей тяжестью в пояснице. Все же в момент того злополучного прыжка он стронул-таки с места позвоночные диски. И они изредка напоминали о себе тупой пульсирующей болью.

Из небольшой кучки чеченцев, располагавшихся в противоположном углу, напротив двери, к нему двинулся высокий бородатый мужчина. Подошел. Тронул его ногу носком ботинка. Спросил по-чеченски:

— Ты кто?

— Человек. — Салах сел. По всем повадкам подошедший был явно с уголовной выучкой и темным прошлым. Чтобы вести с таким разговор на равных, надо не показывать растерянности, всегда находиться в готовности дать отпор.

— Откуда ты, человек?

— Оттуда. — Салах показал на окно, забранное решеткой. — Шел по лугу. Солдаты решили, что я бык, и загнали в сарай.

Мужчины, сидевшие в сторонке, засмеялись. Ответ им понравился.

— Как тебе здесь показалось?

— Хорошо. — Салах постучал ладонями по соломе. — Мягко. Тепло.

— Тогда лежи, отдыхай. — Бородатый подумал и произнес слово «айкх» — предатель. Понятие ненавистное в любом сообществе — от интеллигентского до бандитского. — Если ты предатель, пощады не будет. Понял?

— Хьяйн бехк сох ма акха. — Салах ответил небрежно. — За свою вину отвечай сам, на меня ее не вали.

И лег, закрыв глаза.

— Гордый! — Бородатый обращался к своим. — Это хорошо. Похоже, наш человек.

Он отошел, и тут же к Салаху приблизился и сел рядом седобородый старик.

— Ты откуда родом, сынок?

Салаху снова пришлось садиться.

— Из Казахстана, отец.

Старик оживился.

— Значит, из настоящих чеченцев? Как твоя фамилия?

— Мадуев.

Сразу несколько человек приблизились к беседующим. Встали кружком.

— Рахман Мадуев не родственник?

— Брат.

Стоявшие рядом дружно загомонили.

— Давно его не видел? — Вопрос задал худой, явно больной чеченец с головой, перевязанной грязным бинтом.

Салах не любил вести разговоры на личные темы с людьми незнакомыми, но в голосе спросившего он уловил нечто большее, нежели простое любопытство.

— Давно. Я только что приехал. Издалека.

— Ваттай! — Собеседник удивился и всплеснул руками. — Ну и ну! Наверное, не знаешь о брате?

— Давно ничего не слыхал.

— Его схватили русские. Он взял заложников…

Сидевшие кружком чеченцы сочувственно зацокали языками.

— Заложников?! — Салах удивился совершенно искренне. Он никогда не замечал у брата преступных наклонностей. Известие было абсолютно неожиданным для него. — Давно это случилось?

— Э-э, — собеседник поднял глаза к потолку, зашевелил губами, должно быть, что-то подсчитывал в уме. — Два месяца назад.

— А я ничего об этом не слышал…

— Русские много шумят, когда что-то не удается скрыть. А с Рахманом все закончилось тихо. Никто не знает, где он сам и его люди.

Салаху не стоило большого труда сопоставить даты, события и сделать неожиданное открытие — скорее всего фамилия и родство с Рахманом в глазах бдительных армейских кадровиков перевесили двадцать лет его верной службы, участие в боевых операциях, ранения и награды.

Он зло стукнул кулаком по соломе, на которой сидел. Подлость всей процедуры, когда человеку даже не объясняют, почему и за что дают пинка в зад, возмущали до глубины души. Ведь и верный пес не прощает хозяина, который причиняет ему боль. Человек — тем более.

Взаперти Салаха держали трое суток. Наконец грязного, со щетиной на лице, которая доставляла немало неудобств человеку, привыкшему ежедневно бриться, под конвоем привели в «служебку». На этот раз его доставили в другую комнату, где за столом сидел не майор, а капитан.

— Подполковник Мадуев? — «Фильтратор» приветливо улыбнулся. — Садитесь.

Салах словно нехотя опустился на табуретку. Шевельнулся и ощутил, что сиденье не шелохнулось — оно было привинчено к полу.

— Слушаю вас.

— Мы запросили часть, где вы до увольнения служили. Нам ответил полковник Лебедев. Он дал вам отличную аттестацию. На телеграмме есть виза командира дивизии: «Согласен». Так что вы свободны. Мы дадим вам соответствующую справку — на будущее…

— Спасибо. А где ваш коллега — майор?

— Мишаков? Отбыл в командировку.

— Передайте ему привет и мою благодарность за хлеб, соль и гостеприимство. Мыши в пакгаузе меня не съели. Ухожу, слегка обогатившись. Вшей, знаете ли, приобрел. Тухлой водички попил. Лечебная, говорят…

— Я так понял, что в случившемся с вами вы вините майора? — Капитан сложил бумажки в папку, закрыл ее. — Ваше дело, конечно. Однако скажу: запрос командиру полка посылал не я, а майор. Вот, пожалуй, и все.

4

За два дня до появления Салаха в Жана-ауле над горами ревущим смерчем пронеслись два самолета Су-25. Мелькнув в синем небе белыми стрелами, они умчались, обгоняя собственный рев. Но две фугаски, сорвавшиеся из-под крыльев, нашли свои цели. Что уж там собирались накрыть могучим ударом крылатые соколы, неизвестно, но одна бомба попала точно в дом Мадуевых, вторая разнесла в щепы хилую сельскую лавку, стоявшую на въезде в аул.

Глазам Салаха открылась огромная яма с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, исчезло.

Окаменев, стоял Салах над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.

Дом, семья, твое дело — это настоящее.

Твои дети, внуки и правнуки — будущее.

Ничего этого больше нет, ибо настоящее уничтожено.

А будущее даже не начиналось…

Подошли две женщины — молодая и пожилая. Встали за спиной Салаха, кивая сочувственно головами.

Салах почувствовал присутствие посторонних. Обернулся. Увидел женщин и вдруг улыбнулся, открыв крепкие ровные зубы. И было в этой улыбке не доброе — грустное или радостное, а злое, волчье. Молодая женщина даже отшатнулась, слегка выставив руку вперед, словно хотела отгородиться от видения.

— Офф-фай!

Салах понял, что испугал ее, хотя сам не знал чем. Сказал мрачно:

— Вардах, оха ма кхеталлах — смотри, не упади.

И снова растянул губы все в той же пугающей улыбке. Он будто перешагнул в себе то, что отделяет человека от хищника — страх, жалость, сострадание.

Пожилая женщина молча ушла. Молодая задержалась. Ее звали Деша — Золотая — дочь Накаевых, соседей, когда-то приютивших мать Салаха. Деша учила детей в соседнем ауле, в школе.

Дом Накаевых стоял на пологом склоне, со всех сторон окруженный фруктовым садом. Каждое деревце здесь взрастили трудолюбивые руки отца Деши — Имрана.

В один из дней, когда Деша была в школе, откуда-то из долины, прозвенев в воздухе лопнувшей струной, прилетел одинокий снаряд. Он попал в северную стену дома Ненаевых. Взрыв разметал полдома, сорвал крышу и высадил все окна. Стены родного жилища стали для отца и матери Деши скорбной могилой.

Комната, в которой жила теперь Деша, с трещинами в стенах и на потолке, сохранилась чудом. Старик Керимсолта — деревенский плотник, помог учительнице наладить быт. Они вместе разобрали кирпичи, завалившие вход в сохранившуюся часть дома. Затем мастер наглухо забил окна фанерными листами, стекла в ауле не было. Подправил косяки двери, укрепил ее изнутри и снаружи, сделав все, чтобы развалюха осталась обитаемой.

Салах пристально посмотрел на Дешу. Желваки заиграли на загорелых щеках. Сказал жестко и властно:

— Я сегодня к тебе приду. Вечером.

Думал — смутится, возразит молодая женщина. Не в правилах горской морали вот так принимать бесцеремонные предложения мужчин. Не на Тверской у «Националя» в Москве происходило дело. В скромном ауле на краю гор. Но Деша посмотрела на Салаха и увидела все, что он сказал не словами, а взглядом: свое беспредельное одиночество, неуемную тоску и неприкаянность. И еще она оценила, как по-мужски красив этот человек, принявший на ее глазах страшный удар судьбы. Его худое чувственное лицо, мужественного, закаленного воина, волевые глаза — все выдавало натуру гордую и свободолюбивую. Чувствовалось — он привык повелевать и умел заставлять людей подчиняться себе. Нет, он не искатель легких приключений и не захочет оскорбить или унизить ее здесь, на родной земле.

Она ответила так, словно они были знакомы давным-давно:

— Приходи.

Скажи Салах по-иному, улови она в его голосе малейшую нотку просительности, Деша по привычке презрительно улыбнулась бы и отошла, не ответив. Но Салах не просил, он приказывал. И Деша уловила в его тоне именно то, чего не слыхала в голосах других, предлагавших ей себя мужчин.

— Приходи.

Она повернулась и, мягко покачивая широкими бедрами, ушла. Гордая и красивая. С ровной спиной и высоко поднятой головой.

Салах проводил ее взглядом и не заметил, как к нему неслышно приблизился мальчик лет двенадцати. Он тронул тонкими пальцами рукав.

— Дядя Салах, с вами желает поговорить дядя Дага.

Салах встрепенулся. В юные годы с Дагой Берсаевым они были большими приятелями. Потеряли друг друга из виду только после того, как Салах поступил в военное училище. Конечно, известия о земляках доходили до Салаха. Он знал, что Дага окончил юридический факультет, стал прокурором в одном из районов Чечни, но встречаться им не приходилось.

Салах не сразу узнал старого товарища. Круглое лицо Даги обрамляла рыжая борода. Он был в подогнанном по фигуре камуфлированном армейском обмундировании. На широком ремне — кожаная кобура фирмы «Бианчи», дорогая и элегантная. Из нее торчала рукоятка «вальтера ППК-38». С оружием как-то не вязались четки, которые Дага, не переставая, перебирал длинными пальцами. Он выглядел сурово и воинственно.

Они обнялись.

Салах стиснул приятеля в объятиях порывисто, энергично.

Дага обнял Салаха протокольно: мягко коснулся его спины руками и тут же отпрянул. Но сказал приветливо:

— Здравствуй, брат. Рад тебя видеть. — И показал на мягкую банкетку у столика: — Прошу, садись.

Салах сел, глядя на Дагу и пытаясь вспомнить, что осталось в нем от того сорвиголовы, которого он знал много лет назад.

— Ты был дома? — Голос Даги звучал спокойно, умиротворяюще. Слова он произносил странно — почти нараспев, будто молитву. — Очень сожалею, Салах. Твоя мама всегда была для меня как родная.

Салах молча склонил голову, принимая соболезнование.

— Что собираешься делать? — продолжил Дага.

— Пока не знаю… Меня уволили из армии…

Дага помрачнел.

— Я знаю это, и меня удивляет твое спокойствие. Мы здесь все считаем, что тебя не просто уволили. Они взяли от тебя все, что им было нужно, и выкинули, как использованный презерватив.

Последняя фраза прозвучала хлестко, словно пощечина. Нацеленная в лицо, она попала в сердце. Хотелось вскочить, вмазать обидчику, но ноги не слушались, а рука не поднималась.

Разве Дага не прав? Да, его сравнение грубо, грязно, но кто сказал, что оно не точно?

Можно говорить деликатно: «Уволили по сокращению штатов». Можно говорить… Все можно, черт возьми! Но от этого правда не станет менее оскорбительней слов, ее обозначивших.

— Да, ты прав, Дага, — смиряя гордыню, согласился Салах, — употребили и вышвырнули…

Дага вежливо склонил голову.

— Хорошо, друг, что ты это понимаешь. Умение видеть и признавать правду — очень важное качество. Мы тебе поможем. Я надеюсь, ты все еще настоящий чеченец?

— Что значит «настоящий»?

— Хватит у тебя мужества вступить в ряды воинов Аллаха и продолжить борьбу в наших рядах?

— Ты говоришь как мулла.

— Почему — «как»? Я и есть мулла.

Салах оторопел.

— Разве я обманывал тебя? — тихо спросил Дага.

— Но ты… прокурор!… — воскликнул Салах.

Дага жестом остановил его.

— Перед Аллахом все мы равны — и прокуроры, и преступники…

— Хорошо, тогда о другом. Я не боюсь войны. Я уже воевал. Но ты, скажи мне, Дага, ты уверен в победе?

— Почему нет? Нас поддерживает рука Аллаха. Очень сильная рука…

— И в какой роли ты меня здесь представляешь?

— Знаю, ты можешь обидеться, но должность командира пока не получишь. Будешь… как это лучше сказать? Стажером, да?

— А кто же станет моим командиром? — Салаху показалось, что старый друг попросту разыгрывает его — профессионала, десантника, спецназовца… подполковника, в конце концов, черт побери!

— Казбек Цокаев.

— Кто он? Военный? — продолжал жестко настаивать Салах.

— Сейчас каждый чеченец — военный.

— Я не это имел в виду!

— Казбек в прошлом водитель. Но у него уже большой опыт боев. И он сменил на командном посту Рахмана, твоего двоюродного брата.

— Но он же не военный, так?

— Да, Казбек не военный. Тут возразить не могу. Однако он проверен в деле. И тебе придется ему подчиняться.

— Он не знает тактики. — Салах старался все же сдерживаться. Ему казалось, что, когда речь идет об опасном и крайне рискованном деле в первую очередь должен торжествовать здравый смысл. И его прямо-таки бесило упрямство Даги, который не желал вдуматься в его слова.

— Не надо, Салах. Может показаться, что тебя мучает зависть. Это плохо. И еще мой совет. Ты дважды повышал голос. Я говорил тихо. От крика правды в словах не прибавляется.

— Но твое решение неразумно. А у меня достаточный военный опыт. Ты думаешь, я не разберусь, что у вас к чему?

— Разберешься. Я очень на это надеюсь. Очень. Ты и нужен нам как командир… Но пойми, от тебя не требуют, чтобы ты в один день стал правоверным. Для таких, как ты, Салах, в Коране есть сура «Покаяние». Ты пока вдумайся, перевари то, что нам завещано пророком. Потому что сейчас ты безбожник в душе. Твое обрезание — не показатель веры, а телесный знак. Но ты пришел к нам. И мы заключаем союз, о котором сказано в Книге. Слушай:

Подумай над этим. А теперь я приглашаю тебя пообедать.

Они вышли из домика на свежий воздух. Под кронами буков гулял полный свежести и летних запахов ветерок. На ровной площадке, метрах в двадцати от домика, на земле был разостлан ковер.

— Там и пообедаем, ты не против?…

В Жана-аул Салах вернулся в сумерках.

5

Дом Деши стоял неподалеку от ямы — бывшего семейного гнезда Мадуевых. Салах миновал завалы щебня и кирпича, подошел к полуразрушенному соседнему дому и постучал.

— Кто? — спросил из-за женский голос, хотя в зоне войны подобные вопросы глупы и неуместны. И тот, кого называют «бандитом», и те, кто здесь «охраняют конституционный порядок», могут, не отвечая, просто полоснуть свинцом из автомата по любопытной двери и поставить на том точку.

Щелкнула железная щеколда. Салах толкнул дверь и вошел в помещение.

В комнате горела керосиновая лампа: электричество в аул уже давно не подавали. Более года назад подорвали несколько опор линии высоковольтки, а заниматься их восстановлением было некому.

Деша в легком домашнем халате, смотрела на гостя с удивлением. Он все-таки пришел! Она собралась что-то сказать, но Салах опередил ее. Он шагнул к хозяйке, обнял ее за талию, притянул к себе. Сопротивляясь, Деша уперлась в его грудь локтями и, отворачиваясь, запрокинула голову. Но его губы уже коснулись ее губ.

Поцелуй оказался неожиданным, и Деша на мгновение потеряла способность к сопротивлению. Губы были самой уязвимой точкой в ее обороне.

Медленным скользящим движением левая рука Салаха скользнула по ее спине к затылку. Женщина вздрогнула, словно от ожога. И эта дрожь заставила ее утратить остатки стойкости. Она со стоном обхватила шею Салаха обеими руками и прижалась к нему гибким пылающим телом.

Салах подхватил ее и легко, как ребенка, перенес к постели.

Вместе с искренним ужасом и стыдом от того, что она так легко подчинилась мужчине, но вместе с тем и со страстным желанием, чтобы его смелость не иссякла, в Деше пробудилось нестерпимое, почти забытое желание гореть и плавиться. Она прогнулась в пояснице, стараясь прильнуть к нему плотнее, и впилась ногтями в спину.

Она стонала, громко, во весь голос, чувствуя, как наплывают горячие волны ни с чем не сравнимого сладострастия. Она словно оторвалась от земли, ощущая полнейшую невесомость, и ей хотелось подниматься еще выше и выше. В глазах плыл медовый туман. Необычайная радость надвигалось на нее, подавляя все мысли, кроме одной — пусть это поскорее свершится… о, как оно близко… о, как оно…

Крутая волна наконец обрушилась на нее, выбросив прочь с этого бренного света, где война и горе, где заботы и безысходность…

Она глубоко вздохнула, возвращаясь к реальности — медленно, будто всплывала в живой мир из тумана беспамятства.

Деша открыла глаза и увидела над собой лицо Салаха.

— Милая!

Он коснулся ее губ своими, мягко, но повелительно прижимая к себе. Она сделала движение ему навстречу, к своему ужасу поняла, что не в силах сопротивляться. И вновь жаркая страсть кинула их навстречу друг другу, опалив, смяв, заставив стонать и радоваться…

Словно расплавившись в знойном мареве, они лежали рядом. Деша задумчиво водила пальцем по его груди.

— Скажи, Салах, только честно, ты пришел ко мне потому, что решил, будто я доступная женщина?

— Нет, Золотая, я ничего такого и не думал. Сегодня увидел тебя, и ты сразу мне понравилась. Ты обижаешься?

— Нет, — ответила Деша шепотом, — не обижаюсь. Только не пойму, зачем я тебе? Разве мало было женщин там, где ты служил?

— Мало. Ты ведь именно это хотела узнать?

— Да.

— И потом ты видишь, что происходит вокруг…

Салах поцеловал ее в щеку и губами коснулся уха. Она опять ощутила, как где-то в глубине тела вновь рождаются разбуженные недавно желания.

— Да, — едва слышно выдохнула Деша.

— Возможно, меня убьют. Не сегодня, завтра…

Деша плотно прильнула к Салаху пылающим гибким телом, стараясь внушить ему свое томление. Он это почувствовал и сжал ее в объятиях порывисто и сильно.

И опять их захватила вспыхнувшая схватка чувств. Прошло немало времени, прежде чем Деша смогла продолжить тихий разговор.

— Давай уйдем отсюда? Возьмем мою сестру Нарбику и уйдем…

— Уйдете отсюда ты и мой сын… если он у нас с тобой будет…

— Обязательно будет, — Деша глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха. — Давай уедем!

— Мне уезжать нельзя.

— Почему?

— Милая, Золотая моя. Ты ведь все понимаешь сама. Мне нельзя. Где бы я потом ни оказался, меня будут звать чеченцем, который испугался войны. Подлецы всегда хитрые. Они знали, как положить чеченцев в этих горах. Причем положить так, чтобы никто из нас не сказал: «Я не хочу умирать».

— Неужели ты, человек с высшим образованием, не можешь встать выше диких обычаев? Ты, такой умный, самостоятельный, смелый…

— Не могу. Глупо, но это так. Женщина может и, наверное, долина осуждать войну. Но мужчина обязан воевать: победить или погибнуть. Даже если он понимает, что делает позорное, никому ненужное дело.

Деша заплакала. Беззвучно — он ощутил, как вздрагивали ее плечи. Языком коснулся нежной щеки и слизнул солоноватую каплю. Деша плотнее прижалась к нему, к его широкой груди.

— Я не хочу лишаться тебя. Не хочу, не могу, не буду!…

Салах даже зубами скрипнул от неожиданной злости. Его всегда доводила до бешенства мысль, что в любой войне главными жертвами всегда становятся невиновные люди. Дети. Женщины. Старики. Будь прокляты все, кто стреляет! Будь проклято все, чем можно убить!…

— Сделаем так, — сказал Салах твердо, как говорил всякий раз, приняв командирское решение. — Я отправлю тебя подальше отсюда.

— Нет, — возразила Деша, — я останусь с тобой до конца. Когда-то ж война прекратиться?

— Тебе лучше уехать, — его настойчивый тон стал мягче, спокойнее. — Стрелять в наших краях будут бесконечно долго. Сейчас стреляют, потому что борются за независимость. А когда получат, начнут делить власть. А ее без перестрелок не разделишь…

— Даже если так, я все равно останусь. А вот заставить уехать отсюда Нарбику — это просто необходимо.

— Хорошо. Давай в первую очередь. Но затем — тебя!

Впервые в своей командирской жизни Салах, принял компромиссное решение.

Какая любовь может существовать без уступок?…

6

До полудня еще не далеко, но солнце уже раскочегарило свою топку и палило нещадно.

Полуян брел по теневой стороне улицы, заранее предвкушая удовольствие: вот придет домой, встанет под прохладный душ…

До дома оставалось совсем недалеко, когда за спиной послышались торопливые шаги. Обычно на подобное не обращают внимания: мало ли кто быстро идет по улице! Но Полуян спиной почувствовал — догоняют именно его. Неприятное ощущение собственной незащищенности оказалось столь велико, что он сошел с дорожки и остановился у высокого тополя. Увидел майора с авиационными крылышками в петлицах. Увидел и сразу узнал: это был военный контрразведчик Денис Резванов, с которым они, теперь уже «когда-то», служили в Афгане.

— Полуян! — Резванов остановился, снял фуражку и вытер лоб платком.

— Ну, ты ходишь! Облом! Еле догнал.

— А ты давно здесь?

— В Ковыльной? Больше года. Обслуживаю вертолетный полк. Ты мне нужен!

— Какое же отношение мой блокпост может иметь к вашему полку?

— Хочу с тобой посоветоваться.

Полуян посмотрел на Резванова с подозрением: с чего бы это вдруг контрразведчикам понадобился его совет. Да еще здесь в мирной станице Ковыльной?

— Думаю, тебе не надо объяснять, как чеченские боевики относятся к вертолетчикам? Если они решат наведаться в Ковыльную, твой блокпост немедленно станет передовой. А у тебя есть информация об их планах?

Полуян замялся. Признаваться, что Сурмило не снабжает его сведениями о боевой активности чеченцев, было неловко. Изображать высокую осведомленность — тоже казалось нечестным. Вот он и улыбнулся виновато.

— Нет у меня никакой информации. Доволен?

Резванов помрачнел.

— Спасибо за честность, хотя я так и думал. Ладно, тогда о другом. Мне нужен совет военного, который способен оценить разведданные. Не вертолетчик, не сапер, а именно такой как ты — общевойсковик.

— И на какую тему я должен импровизировать?

— О возможных направлениях нападения и объектах терактов. Я утонул в информации. Ее в моих руках — навалом. Пытаюсь анализировать, делать выводы. Но, едва начинаю докладывать начальству, меня посылают… Понимаешь, куда? Конечно, начальству виднее, но я тоже не чурбан. Ты можешь меня выслушать?

— Официально или в частном порядке?

— В частном.

— Пойдет. Теперь о себе скажи. Помнится, ты с Афгана поехал в Московский военный округ. Какими судьбами оказался здесь?

— Именно судьбами. Я ж родом из Гудермеса. С детства знаю чеченский язык. Вот и сочли необходимым для пользы службы придвинуть поближе к войне, которой здесь официально не ведется. Ладно, — Резванов махнул рукой. — Пойдем ко мне, если не возражаешь? Здесь недалеко. Я тебя познакомлю с некоторыми бумажками.

Служебный кабинет Резванова размещался в одной из комнат райвоенкомата. Тесную клетушку загромождал большой сейф. Рядом была вешалка для одежды. У зарешеченного окна уместились стол и два стула — один для хозяина, второй для посетителей.

Усадив Полуяна, майор подошел к сейфу, щелкнул ключом и, прилагая немалые усилия, открыл тяжелую дверцу. Вынул несколько серых папок.

— Познакомлю тебя с тремя видами документов.

— Потребуется подписка о неразглашении?

— Врезал бы я тебе, Полуян, да ты посильнее — убьешь еще!

Полуян улыбнулся:

— Ладно, показывай.

Резванов открыл первую папку, вынул из нее несколько листков, положил на стол. Полуян придвинул их к себе и стал читать.

— Прочитал? Теперь взгляни на радиоперехваты. — Резванов положил перед Полуяном стопку тонкой бумаги. — Только вчерашние.

Дальше Полуян не стал читать все. Переговоры, засеченные слухачами из военной разведки, были однообразными: фиксировался обмен текущей информацией между различными группами боевиков и их штабами. Назывались незнакомые точки, где предстояли операции групп и отрядов. Но это ничего не давало человеку несведущему, впервые взявшему в руки подобные сообщения. Чтобы оценить их пользу или бесполезность нужно следить за обстановкой и перемещениями отрядов — каждый день в течение долгого времени.

— Позывные имеют какой-то смысл? — Полуяна заинтересовали кодированные названия тех, кто вел разговоры в эфире.

— Да, конечно. Назвать?

— Если можно.

— «Азат» — по-чеченски означает освобождение. А «Тухчар» — название населенного пункта на востоке Чечни. — «Мазлак» — это Моздок… А вот еще одна бумага. Всю ее читать тебе незачем, но с тем, что я покажу, можешь ознакомиться.

Резванов положил на стол стандартный лист машинописного текста. Сверху, где обычно имеется «шапка», позволяющая узнать, кто составлял документ, кому предназначен и какова степень его секретности, скрепками была подколота бумажка, закрывавшая текст, так называемая «маска».

— Руками не трогай.

Полуян понял, Резванов боится, что маска может стронуться с места. Не прикасаясь к бумаге, стал читать.

— Прочитал? Что скажешь теперь?

Подняв глаза, Полуян взглянул на Резванова. Тот сидел, устало положив руки на колени. Лицо его с выпиравшими скулами было обветрено до цвета кофе. Он, видимо, просыпался рано, брился электробритвой, которая, как плохой комбайн, оставляла огрехи — на подбородке в двух местах торчали кустики несрезанной щетины.

Заметил Полуян и мозоль на сгибе указательного пальца правой руки майора, походившую на фасолину, а снаружи на костяшке чернела ссадина. Это от частого пользования автоматом. Спусковой крючок натирает мозоль, а костяшку травмирует спусковая скоба. Однако спрашивать, часто ли Резванов бывает в зоне боевых действий, Полуян счел неудобным.

— Не скажу ничего, майор, — ответил он задумчиво. — Ты тут плаваешь, — хотел сказать «в луже», но подумал, что обижать его не стоит, — плаваешь в море информации, а я лишь потрогал с самого краешка. Но времени вы зря не теряете, хоть так…

— Но ты можешь критически оценить то, что скажу я?

Полуян грустно улыбнулся.

— Ты же умный человек, майор, и знаешь, — мы критически воспринимаем слова других. А вот себя критически оценивать не любил.

— Вот я тебе еще кое-что покажу. Резванов вынул из папки топографическую карту, склеенную из нескольких листов. Развернул, расстелил.

— Смотри сюда!

Полуян взглянул — карта была испещрена красными точками.

— Вижу.

— Теперь объясняю. Обобщив сообщения агентуры и данные армейской разведки, я отметил все места, которые назывались как возможные объекты атак террористов…

— Так, так…

Полуян уже с интересом начал рассматривать карту. Первым делом в глаза бросалось обилие красных точек. Они, как следы кори, запятнали бумагу. Сыпь располагалась неравномерно. В некоторых местах стояли рядом по две-три точки, в других их оказывалось по пять-шесть.

— За какой срок нанесены отметки?

— Я взял только последний месяц.

— Так, так…

Палец Полуяна вдруг остановился возле группы квадратиков, означавших населенный пункт «Ковыльная».

— А почему здесь ни одной отметки?

— Вот! И я о том же! — Резванов вскинулся и просиял. — Ты сразу заметил.

— Заметил, но пока не понял. — Полуян вопросительно поглядел на Резванова. — Почему здесь нет никаких твоих отметок?

— А ни в одном сообщении в течение месяца Ковыльная не упоминалась.

— Только Ковыльная?

— Еще Красноказачья и Горячий ключ.

Полуян нашел названные станицы. Они лежали более чем на сорок километров севернее Ковыльной. Три эти станицы вместе образовывали нечто похожее на равносторонний треугольник. При этом Ковыльная находилась в острие угла, обращенного к Чечне. Полуян встал.

— Я все понял, майор.

— Что именно?

— Ковыльную они берегут для удара. Все остальное — чистая «деза». Ну, «чехи»! Ну, молотки!

7

Казбек Цокаев получил от своего милиционера, Султана Тарамова, служившего двум хозяевам — одному за деньги, другому — за страх, сообщение о том, что батальон морской пехоты, который прибыл с Дальнего Востока, должен проследовать через урочище Черный ключ.

Казбек довольно ухмыльнулся: место ему было знакомо до последнего бугорка. На этом маршруте они уже однажды под командой Рахмана Мадуева ловко поймали русских. И дали такого шороху, что потом две недели подряд московское телевидение показывало обгоревшие коробки броневиков и трупы солдат, а военное начальство бессовестно врало, преуменьшая составленные потери. Пресса орала — шестьдесят убитых. Какой-то штабной генерал, потупив глаза, опровергал: не шестьдесят, а пятнадцать. Позже военные раскошелились: оказалось у них сорок восемь погибших! И только когда журналисты-очевидцы на пресс-конференции зажали самого военного министра, тот признал: все-таки не шестьдесят, а пятьдесят девять. Тут же добавив, обличая корреспондентов: «Ваша пресса, как всегда, завралась».

Казбек сейчас пребывал в приподнятом настроении. Ему, простому шоферюге, подчинили настоящего подполковника, и теперь Казбек по-настоящему ощущал себя командиром — большим и важным.

— Э, Орцхо! — крикнул он боевику, сидевшему неподалеку от землянки, замаскированной в лесу. — Позови ко мне Мадуева!

Сам он вылез из-под крыши и сел на круглый камень.

— Звал меня? — Салах подошел, вытирая руки носовым платком. Он только что умылся в ручье.

— Садись, есть дело. Завтра федералы пойдут через Черный ключ. Морская пехота. Надо им чешую почистить.

— Что решил?

— Встретим их в ущелье над речкой.

— Второй раз на том же самом месте? — Салах с сомнением покачал головой. — Не выйдет.

Казбек улыбнулся. Он испытывал к этому Мадуеву, двоюродному брату своего первого командира Рахмана, не просто недоверие, он опасался его. Было ясно, если Салах Мадуев сумеет показать себя в деле, то ему и переподчинят отряд, а он, Казбек, окажется опять самым обычным боевиком. Поэтому он очень хотел доказать, что и без офицерской науки чего-то стоит.

— Должно выйти! — сказал Казбек. — Прежде всего потому, что у нас другой земли нет. Если мы будем искать для войны каждый раз новое место, то скоро окажемся в Грузии.

— Это ты красиво сказал. Но дважды на одной тропе для волков капкан не ставят.

Казбек понял: Мадуев подставился, и открылась возможность врезать ему по мозгам так, чтобы запомнил на будущее.

— Это что, так принято в Советской Армии обсуждать решения командира? В глаза говорить, что он дурак? Если тебя этому там научили, то здесь придется отвыкать. Не сумеешь, я отучу. Приказ Цокаева не подлежит обсуждению. Любое мое слово здесь для тебя и всех других — закон!

Казбек замолчал, сделав вид, что думает. А подумав, изрек:

— Хотел поручить тебе важное дело, теперь боюсь. С таким настроением на задание не выходят. Вместо тебя пошлю Салима.

Салах не ответил. Он понимал: возрази кто-то ему самому в подобных обстоятельствах и в такой же форме, как возразил он Казбеку, гневная отповедь последовала бы без промедления, а слова, вероятнее всего, могли бы оказаться и покруче. Приходилось признать — Казбек командир.

Но Салах угадывал и другое. Казбек, конечно, знал, что у кадрового офицера Мадуева все шансы вытеснить его, и поэтому заранее принимал меры. А они похожи повсюду: твой начальник понемногу, но часто капает на тебя своему начальнику. И капает до тех пор, пока мелкие черные пятна не сольются и не сделают оклеветанного черным с ног до головы. Тут уж никуда не денешься, надо терпеть.

— Точно, пошлю Салима, — повторил Казбек, стараясь уязвить побольнее Салаха.

Салим Героглу был наемником. Он приехал в Чечню из Турции воевать не за зеленое знамя ислама, а за деньги, которые ему платили регулярно и щедро. Тридцатилетний турок на родине не имел работы. Служил в армии. Получил чин капрала. Приобрел боевой опыт в столкновениях с единоверцами — курдами. Был легко ранен. После армии в Анкаре пересекая с товарищами из террористической группы «Серые волки». С их помощью и завербовался в Чечню.

Салим был квалифицированным подрывником. Он уверенно разбирался в минном оружии, не делая различия между советскими, итальянскими, израильскими изделиями, легко угадывал все хитрости, обеспечивавшие самоликвидацию мин. Короче, свои двести баксов в день Салим отрабатывал сполна.

Получив от командира задание, уже через полчаса в сопровождении носильщиков, тащивших взрывчатку и артиллерийские снаряды — их подрывник закладывал в фугасы для усиления взрывного и поражающего эффекта, — Салим отправился в район минирования. К вечеру четыре мощных радиоуправляемых заряда были заложены под гравийное полотно дороги на Черный ключ.

8

Капитан Чигирик относился к своему вертолету без панибратства. Он никогда не позволял себе сказать о машине что-нибудь дурное, осуждающее. Заметив намек на малейшую неисправность, вежливо предупреждал техника: «Похоже, наш „Мишка“ собрался хворать».

Он не мог подойти к машине, пнуть по дутику колеса, как делали некоторые другие летуны. Наоборот, стараясь не демонстрировать своей нежности, как бы невзначай, украдкой проводил ладонью по обшивке, ощущая шероховатость огрубевшей, краски.

Заняв место пилота, Чигирик поерзал, устраиваясь поудобнее, закрепил лямки парашюта, пристегнулся, нажал левую кнопку на рукоятке управления. Хмуро спросил:

— Я «Десятка», разрешите взлет?

Сквозь шипение в уши ударил громкий голос:

— «Десятый», взлет разрешаю.

Чигирик растормозил несущий винт. Проверил ручку «шаг-газ». Она лежала на нижнем упоре, рукоятка коррекции газа была повернута влево. Рычаги управления двигателями — на защелках. Краны останова — закрыты. Органы управления — на нейтрали…

Чигирик делал такие проверки десятки, сотни раз и никогда не считал, что исполняет ненужный, кем-то навязанный ему ритуал. Он твердо усвоил, небо не прощает беспечности, не терпит фамильярности.

— От винтов!

Чигирик перевел переключатель, нажал кнопку запуска.

Он воспринимал машину как живое и своенравное существо, и которого нужно хорошо знать все привычки и постоянно учитывать их. При отрыве от земли его «Мишка» самовольно стремился совершить левый разворот и сместиться. Чигирик легко парировал эти попытки отклонением органов управления. И тогда вертолет, узнав твердую руку хозяина, выпрямлялся, переставал крениться.

Подняв машину, Чигирик завис над бетонкой, развернулся против ветра.

Он не любил полетов в горах. Потоки, устремлявшиеся от земли вверх и рвавшиеся сверху вниз, вызывали не только перегрузку конструкции, которую пилот ощущал всем телом почти физически, но и заставляли все время быть в напряжении. Вертолетчики — пахари воздуха. В каждом полете у них своя целина. С наветренной стороны склонов их бросали вверх дурные восходящие струи, с подветренной — подхватывали нисходящие и упрямо тянули к земле, стараясь швырнуть «Мишку» на скалы. Чем выше гора, тем сильнее сказывалась болтанка в ее зоне. Лучше всего летать утром и вечером, когда дневное светило еще дремлет или утомленно тянется за горизонт. Но кто на войне будет учитывать, когда летать вертолетам? Надо — полетишь в любое время дня.

Над Чечней вертолет летел, отстреливая тепловые ловушки, и то и дело проседал в «воздушные ямы». Каждое неверное движение «Мишки» Чигирик парировал ручкой управления.

Внизу тянулось зеленое масса леса. Впереди, за ровной зеленью горных лугов дыбились каменные кряжи. На их уступах, как пар над кипящим котлом, клубились белые тучи. Они меняли очертания, то пытались уползти вверх по крутым склонам, то снова стекали в ущелье. Шло вечное борение стихий — солнца, ветра, воды. Высоко над вершинами призрачно светился дневной серп месяца — бледный, тонкий, неверный…

Полетное задание Чигирика было предельно простым, хотя на войне простых дел не бывает. Предстояло с севера пройти над рекой Белая Шалажа до горы Бойлойлам, развернуться на запад, в зоне видимости горы Бозгенты ухватиться за русло реки Нетхой, сжатое с обеих сторон горными кручами, и выйти на безымянный приток Фортанги чтобы разведать, нет ли на прилегающих к урочищу Черный ключ склонах признаков присутствия боевиков. Если противник не будет обнаружен, надо передать наземному абоненту с дурацким позывным «Лямка» сигнал: «Все чисто».

Для надежности разведки лететь следовало на предельно малой высоте.

Выдерживая заданный маршрут, «Мишка» прошел над всеми местами, указанными в полетном задании. Над дорогой в урочище Черный ключ, по которой уже двигалась войсковая колонна, Чигирик прошелся дважды. Увидел на откосе раму давно сгоревшего грузовика. Неподалеку валялась ржавые коробки опрокинутых бронетранспортеров — никому не нужный металл войны. «Мишка» шел так низко, что Чигирик разглядел диск автомобильного колеса, лежавший возле уреза воды. Ничего подозрительного обнаружить не удалось.

Резко бросив вертолет вверх, Чигирик отвалил в сторону и набрал высоту, чтобы перевалить зеленый хребет. Спокойно доложил:

— «Лямка», «Лямка», я «Десятый». Все чисто.

Осмотрев дефиле, по которому должен был пройти батальон, и ничего подозрительного не обнаружив, Чигирик доложил «Лемке» и резко бросил «Мишку» вверх, к голубому ясному небу. Перевалив через лесистый гребень хребта, вошел в крутой разворот. Дело было сделано, предстояло уходить домой, на базу.

В это время из зеленой чащи в догон винтокрылу, протянув за собой пенисто-дымный хвост, рванулась ракета. Звук выстрела потонул в мощном реве сверкающих лопастей.

Тяжелый удар встряхнул машину. «Мишка», такой послушный, знакомый каждой гранью своего норова, вышел из повиновения. Борт зиял огромной пробоиной. Пламя лизало желтыми языками рваный металл.

«Мишка» стремительно терял высоту. Вершины деревьев неслись навстречу с ужасающей скоростью.

Опережая бешеный темп падения, Чигирик рванул рычаг аварийного сброса двери, вытолкнул ее наружу.

По корпусу машины с громким треском ударили сучья буков. «Мишка» завалился на правый борт. Несущий винт с яростным грохотом врубился в набежавший снизу лес. Удар о землю не выбил Чигирика из сознания. Оттолкнувшись, он вывалился из кабины, отполз от бушующего огня в кусты. Боль в пояснице была такой, словно в хребтину воткнули шило и ворочали его из стороны в сторону. Все вокруг виделось затянутым розовой пеленой. Чигирик провел рукой по лицу — рука окрасилась кровью. А, да черт с ним! Важно убраться подальше от места катастрофы, пока не рвануло.

Чигирик заковылял прочь, проламываясь через кустарник. Сильно болело колено. Голова кружилась. В глазах мелькали черные мушки. Прислонившись к стволу береста, Чигирик несколько минут стоял, отдыхая. Затем нашел подходящий куст орешника, выломал толстую палку. Проверил на прочность и, тяжело на нее опираясь, двинулся дальше в лес.

Здравый смысл подсказывал Чигирику, что до своих проще всего добраться, если спуститься в долину — там должны быть войска. Но на войне руководствоваться здравым смыслом куда опаснее, нежели целесообразностью. Сколь бы ни был труден путь через горы, Чигирик решил пробираться лесами в сторону Северной Осетии. Лес безопаснее голых мест.

9

Перед маршем батальона подполковник Терехов собрал офицеров. Наспех испеченный комбат морпехов — ехать добровольно в Чечню в бригаде дураков не оказалось — был совсем сырым командиром, без военного образования и опыта.

Он вообще стал армейским политработником случайно. После окончания исторического факультета пединститута его вызвали в городской военкомат. Там обходительный полковник предложил вчерашнему студенту надеть лейтенантские погоны и занять должность помощника начальника политотдела танковой дивизии по комсомолу.

Терехов предложение принял. Комсомольскими делами он занимался в институте с первого курса, знал их тонкости и секреты. Новому начальству старательный комсомолец понравился, и, как говорят, он попер вверх.

Через два года Терехов стал инструктором комсомольского отдела политуправления военного округа. Еще через два — заместителем командира батальона по политчасти.

Хорошая память и гибкость характера позволили Терехову быстро нахвататься вершков военной терминологии. Он обрел уверенность, говорил с подчиненными отрывисто и требовательно:

— Прибыть ко мне завтра. В десять ноль-ноль. Жду доклада о состоянии воинской дисциплины за квартал.

Служба в полку морской пехоты рядом с полковником Мохначем вселила в Терехова убежденность, что командиром части быть совсем несложно. Под тобой всегда есть командиры батальонов, которые знают дело, у всех ротных хорошая выучка. Вызывай их, выслушивай решения и командуй: «Вперед!»

Когда встал вопрос об освобождении от должности подполковника Полуяна, ни Мохнач, ни генерал-майор Дымов отдавать неизвестному дяде опытных офицеров не захотели.

Теперь предстояло выяснить, стоит ли чего-то Терехов как командир. Способен ли он организовать действия батальона на марше и в бою. К сожалению, подумать о том, что такие проверки оплачиваются смертями и кровью, никто из начальства не пожелал. Лозунг в таких случаях один: «Война все спишет».

Расстелив карту с нанесенной цветными карандашами обстановкой на раскладном столике, Терехов сообщил офицерам свое решение.

— Движемся к урочищу Черный ключ в колонне поротно. Впереди — головной дозор. Командир — лейтенант Головин. Узкое место между рекой и скалами проходим с предосторожностями. По прошлому опыту известно, что боевики ставили засаду на круче слева по ходу движения. Вертолет даст нам разведку. Если ничего не обнаружит, позицию на круче займет взвод старшего лейтенанта Ахметова. По его сигналу колонна войдет в узость. Взвод Ахметова снимется с позиции после прохода батальона и займет место в арьергарде. Вопросы есть?

Вопросов не было.

— По местам!

Когда офицеры расходились, старший лейтенант Ахметов подошел к Головину. Дружески ткнул его в бок кулаком.

— Простимся, что ли, Леха?

— Ты что, Заки, уже скис?

Головин старался держаться орлом, хотя предстоявшее дело было в его офицерской жизни первым прикосновением к реальной опасности.

— Нет. — Ахметов нахмурился. — Просто чую, загубит всех нас батальонный Гемоглобин.

— Почему?

— Решение его примитивное, как гвоздь.

— Что бы ты сделал?

— Я бы спешил батальон и провел его двумя колоннами — слева по горе, и справа вдоль берега реки. А техника пусть бы шла себе по дороге. Машина от машины — двести метров. Ни один «чех» не посмел бы показаться близко.

— Надо было сказать комбату, если так уверен.

— Три ха-ха, Леха! Ты что, Гемоглобина не знаешь?

Оба вздохнули: упрямство и самоуверенность армейских «гемоглобинов», начиная от комбата Терехова и кончая министром обороны, лейтенанты хорошо представляли…

На подходе к участку дороги, сжатому скалами и рекой, колонна задержалась.

Два раза на низкой высоте над чередой боевых машин пехоты и бронетранспортеров пронесся сопровождающий их вертолет. На втором витке пилот передал:

— «Лямка», «Лямка», я «Десятый». Все чисто!

И получив это сообщение подполковник Терехов скомандовал властно и отрывисто:

— Лейтенант Ахметов! Вперед!

Взвод мотострелков, развернувшись в цепь, ускоренным шагом двинулся на кручу, нависшую над дорогой.

Из-за реки за действиями федералов наблюдал Салим Гараоглу. Он сидел на вязанке хвороста, укрывшись за стволом векового дуба.

Салим мало верил в то, что федералы, уже однажды напоровшиеся на крупные неприятности в этом урочище, проявят полнейшую бездарность. Поэтому его удивило решение офицера, который командовал колонной. Оно выглядело примитивно и легко прочитывалось. Выход двух десятков автоматчиков на кряж, где не так давно располагалась засада Рахмана Мадуева, только усиливал впечатление некомпетентности офицеров, командовавших отрядом. Салима удивляло, почему те видят в противнике дураков, которые во второй раз станут работать по старой схеме. Разве трудно понять, что самым уязвимым местом тут остается дорога? Неужели в чьей-то башке так мало мозгов, что она не догадалась проверить, нет ли под полотном фугасов? Да двинь ты впереди колонны танк, который бы подрывал на полотне удлиненные противоминные заряды. И с первых же шагов заложенные мины обнаружили бы себя взрывами.

Наконец, пусти колонну по руслу реки. Оно вполне подходило для движения техники: дно каменистое, воды — по колено. Вот уж поистине, кто рожден ослом, того даже обрезание ушей не сделает конем.

Салим дал возможность бронемашине головного дозора спокойно проскочить узость.

Выждав, когда первая машина углубится в лес, грохоча и лязгая сталью, отфыркиваясь сизым вонючим дымом, вперед рванулись боевые машины пехоты.

Салим следил за их движением и радовался — дистанцию между зарядами он выбрал правильно. Наблюдать за местами закладок ему позволяли большие белые камни, выложенные на противоположном откосе.

Когда головная БМП поравнялась с первой отметкой, вторая уже приблизилась ко второй. Салим нажал кнопку импульсатора, посылавшего команду радиовзрывателям.

Грохот рвущегося тротила рухнул на горы тяжелым сокрушающим ударом. Первую боевую машину опрокинуло под откос через правую гусеницу. Следовавшая за ней была буквально поставлена на попа, потом свалилась влево и осталась торчать вверх кормой у скальной стенки.

Третья и четвертая БМП под прямой удар фугасов не попали. Заряды взорвались как раз посредине между машинами. Каменным дождем и осколками артиллерийских снарядов, заложенных в грунт сапером, посекло десант, находившийся на броне.

Пятая боевая машина была также сметена с дороги мощным ударом и сползла к реке.

Лейтенант Заки Ахметов, татарин из Пензы, забыв, что он офицер и на него смотрят солдаты, упал на колени и замолотил кулаками по камням. Ужас произошедшего смял его волю, подавил ее.

Заки видел опрокинутую, дымящуюся броню. Видел бездыханные тела ребят, с которыми всего несколько минут назад говорил, шутил, встречался глазами. Они были мертвы, он остался жив. Он, которому вменялось их охранять, своей задачи не выполнил. Да и как ее можно выполнить, если на кряже не оказалось боевиков, способных совершить черное дело. Не было там никого! Не было!

Хренова война! Хреновы командиры! Депутаты, министры, генералы, Премьеры и президенты — все вы хреновы, без исключения.

Заки вскинул автомат и всадил в небо длинную очередь.

Вокруг, опустив головы, стояли солдаты. Что думал каждый из них, знал только он сам. Война крестила их кровью, жестокостью, смертью, и души от этого не становились ни чище, ни лучше.

БРДМ — боевая разведочно-дозорная машина, на броне которой находился комвзвода лейтенант Головин, — надсадно завывая, медленно карабкалась на крутой подъем. Механик-водитель ефрейтор Федя Бекешин чувствовал, как задыхается двигатель от недостатка кислорода. Здесь, в горах, воздуха ему явно не хватало.

Солдаты, оседлавшие броню, угрюмо озираясь. Узкая дорога, выбитая на склоне горы, походила на сухое каменистое русло высохшего потока и тянулась через мрачный враждебный лес.

Здесь полными хозяевами были боевики-дудаевцы, и выстрелы могли прозвучать из-за каждого дерева, из-за каждого камня, затянутого лишайниками.

Кусты кизила нависали над самой колеей, и солдатам то и дело приходилось пригибаться, чтобы ветки не стегали по лицам.

Рядовой Владимир Крепаков, сжимая левой рукой автомат, правой все время что-то засовывал в рот.

— Крепак, кончай хрустеть! — сидевший рядом Лагутин пытался остановить товарища, который разжигал аппетит у других. — Все НЗ стравишь!

— Претензии к деду, — шепелявил Крепаков набитым ртом.

— К какому деду? — Лагутин не понял юмора.

— К моему. Он старый вояка и меня с малых лет учил солдатским премудростям.

— И много их ты знаешь? — Лагутин завистливо облизнул губы, но достать неприкосновенный запас харчишек из своего загашника не посмел: еще пригодятся, да и команды не было.

— Много. В первую очередь чту заповеди: «Всякая кривая короче прямой, на которой стоит начальник». "Не спеши выполнять приказание, ибо может последовать команда «Отставить!». «Ешь — потей, работай — мерзни, на ходу тихонько спи». «Лучше переесть, чем недоспать». Хватит с тебя?

Крепаков принялся грызть окаменевший сухарь.

— А как же про НЗ? — Лагутин был явно разочарован. — На этот счет что дед говорил?

— Про НЗ особенно много. Прежде всего: «Не оставляй на завтра то, что можешь съесть сегодня». Еще говорил, что НЗ, как неприкосновенный запас, — сплошная глупость. Солдату эти буквы надо читать проще: получил НЗ — Немедленно Закуси. Почему солдату не дают в НЗ ни патроны, ни гранаты, а только жратву? Чтобы интенданты могли списать побольше продуктов на свои нужды. Всего-то…

Машина уже миновала урочище Черный ключ, о котором ходило так много пугающих разговоров. Морпехи своими глазами увидели следы недавней трагедии — сгоревшую технику под откосом у реки. Головин вспомнил, как Ахметов предложил проходить опасное место в пешем порядке, и подумал, что, будь Заки комбатом, им бы пришлось тащиться сейчас по кручам, сбивая ноги. А они, как известно, не казенные. И потом, страхи всегда пусты — два раза в одну воронку снаряд не попадает…

И когда эта мысль пришла к Головину, там, откуда они только что отъехали, с оглушающей силой рвануло. Трудно было понять — один ли то взрыв или несколько, слившихся вместе.

Эхо накрыло горы тягучим грохотом и покатилось по ущелью, умирая в каждом его разветвлении.

Головин дернулся, хотел что-то скомандовать, но не успел.

Два гранатомета ударили разом, круша и разрывая металл брони. Полоснули по десанту пулемет и автоматы, добивая в упор тех, что в армейском боевом уставе назывались головным дозором. Группа Казбека в плен никого брать не собирались.

Сокрушающий удар сбил с брони и расшвырял солдат по сторонам. Дальше всех улетел Крепаков. Он проломился через чащу кустов кизила, нависавших над дорогой, и тяжело хрястнулся в яму с осыпавшимися каменистыми краями. В ушах звенело. Тело потеряло чувствительность.

Отойдя от шока и с трудом выглянув из ямы, Крепак затаился. В десяти шагах от него за кустами раздавались выстрелы.

Два чеченца ходили между телами лежащих на земле солдат. Возле некоторых задерживались, добивали подававших признаки жизни.

В стороне чеченский командир громким голосом подал какую-то команду. Крепаков командира не видел, но слышал его голос и подумал, что этот человек наверняка большого роста и очень суровый. По разговорам и шагам за кустами он догадался, что чеченцы собрались отходить в лес.

Пошарив в комуфляже, Крепаков обнаружил гранату и судорожно зажал ее в кулаке. Однако у него даже мысли не возникло, что ее можно бросить туда, где собрались боевики. Одно дело, когда подобные штучки проделывают в кино, и совсем другое, когда то же самое предстоит сделать тебе.

Боевики неторопливо уходили. Проходя мимо тела лейтенанта Головина, каждый из них считал необходимым ударить ногой по лицу. И при каждом таком ударе Крепаков болезненно вздрагивал, но не мог отвести взгляда от ужасного зрелища. Кошмар притягивал.

Крепаков видел, как последний из боевиков, невысокий худенький парнишка с автоматом, воровато оглядывались, обшаривал карманы убитых. Несколько раз он вынимал оттуда что-то и прятал за пазуху. Обчистив карманы Лагутина, он снял с мертвой руки часы и надел их на свою. Поглядел, слегка отставив руку, и быстро нырнул в кусты, спеша догнать своих…

10

Все нехитрое книжное богатство капитана Чигирик состояло из нескольких томиков детективов и множества атласов. Хорошая карта была для Чигирика умным, и красноречивым собеседником.

Он не только легко запоминал названия незнакомых хребтов, гор, водных потоков, но и объемно представлял особенности рельефа, нарисованного горизонталями.

Первое, что бросилось в глаза Чигирику, когда в его руки попали полетные карты Чечни, — это обилие развалин аулов на юге республики. Топографы добросовестно фиксировали все молчаливые следы насилия и разгрома, издавна гулявшего на этой земле. Бывшие аулы тянулись вдоль горных рек, по долинам между хребтами, безмолвные, но сохранившие в ряде случаев названия чьих-то родовых гнезд. Париаул, Тарсенаул, Кирбаса, Галикорт, Дукархой, Геши… А сколько их было — безымянных, утерянных для истории горской цивилизации мест обитания, которых люди забыли вообще?

Оказавшись на земле, Чигирик ясно представлял, где находится и куда надо двигаться, чтобы уйти от опасных мест.

Хребет Аджук, как рука, положенная на тело земли пальцами на север, с двух сторон омывался реками Фортанга и Фаэтонка. Рождаясь в светлых ключах водораздела, по складкам между отрогами, в Фаэтонку сбегали звонкие речушки со странными для этих мест русскими названиями — Чугунка, Соленая, Дубовая, Камышовая. С противоположной стороны Фаэтонку поджимали крутые бока Амитинского хребта. По ним на запад тянулась узкая, в полном смысле горная дорога, начинавшаяся от аула Аршты. Несмотря на кажущиеся преимущества — все же дорога везде дорога: двигаться по ней крайне опасно.

Чигирик, тщательно взвесив все «за» и «против», решил идти на запад, минуя выбитые людьми тропы, тем самым застраховав себя от многих опасностей. Как он считал, самым сложным местом могла оказаться переправа через реку Асса, которую удобнее всего форсировать между селами Галашки и Мужичи. Затем должен последовать рывок в несколько горных километров — не более пятнадцати — и Северная Осетия.

Приняв решение, Чигирик сориентировался по солнцу и двинулся в долгий и опасный путь.

Опираясь на палку, он шел вдоль опушки букового леса, зорко поглядывая по сторонам. Оружия, кроме штатного «Макарова», у капитана не было.

Во время одной из таких остановок Чигирик заметил человека, лежавшего в чаще, довольно далеко от лесной дороги. Скорее всего, это был мертвый. Судя по форме — российский солдат. Он неудобно лежал на правом боку, навалившись на камень. Однако Несколько минут наблюдения позволили выяснить, что солдат жив. Просто он спал тем сном, который называют мертвецким. И даже муравей, растерянно мыкавшийся по щеке человека, не доставлял ему беспокойства.

Чигирик прислушался. Кругом было тихо. Только далеко в стороне обстукивал дерево дятел.

Стараясь не шуршать кустами, Чигирик подошел к лежащему. Переступил через ноги солдата, подогнутые к животу. Увидел в руках спящего гранату Ф-1. Нагнулся, разжал ладонь и потянул смертоносный снаряд к себе. Солдат даже не шелохнулся.

Автомата у вояки не было.

Чигирик присел на поросшую лишаями валежину, поискал глазами и сорвал травинку с пушистым колоском на конце. Протянул руку и пощекотал спящего под носом. Поначалу тот не среагировал, но после настойчивых стараний Чигирика дернул головой, открыл глаза и сел, хлопая руками по земле, должно быть, искал свою гранату.

Чигирик ткнул ему жестким пальцем в спину. Сказал негромко, но со всей строгостью:

— Сидеть! И тихо!

Солдат замер, полусогнувшись.

— Ляг на спину.

Солдат послушно лег. Увидел перед собой летную куртку и кулак, сжимавший гранату как булыжник, приготовленный для удара. Широко раскрыл глаза.

— Не убивайте. — голос выдавал тот настоящий страх, сыграть который не под силу ни одному самому талантливому актеру.

— Кто такой?

Солдат молчал. Все, что он пережил, когда погибли его товарищи, встало в памяти одним кровавым образом лейтенанта Головина, лицо которого боевики поочередно месили ботинками. Спазм ужаса снова перехватил дыхание.

— Успокойся. — Чигирик сам недавно пережил шок и понимал, в каком состоянии мог находиться его пленник.

— Как ты здесь очутился?

— Как? — солдат с безразличием повторил вопрос.

— Рассказывай. — Чигирик толкнул его в плечо. — Ну?

Сбивчиво, но достаточно понятно Крепаков объяснил все, что произошло в урочище и чему он стал свидетелем.

Чигирик осторожно выбрался на откос и огляделся. Трупы солдат, окровавленные и растерзанные, лежали внизу — на дороге и по обочинам. Оружия нигде видно не было, его забрали боевики.

Чигирик вернулся к солдату, еще так и не пришедшему в себя.

— Ты теперь видел, что такое смерть? Так?

— Так, — солдат отвечал, почти автоматически повторяя слова, которые произносил капитан.

— Фамилия?

— Моя? Крепаков. Рядовой Крепаков.

— Очнись! — Чигирик взял его за плечо и резко тряхнул. — Ну!

Солдат подобрался, на лицо стало постепенно возвращаться осмысленное выражение.

— Тебе здорово повезло, Крепаков. Такое бывает нечасто, но, как видишь, бывает. Сейчас мы пойдем отсюда, но уже не будем надеяться на везение. Не имеем права. Ты понял? Наше дело работать так, чтобы тянуть на себя удачу за уши, не ожидая, когда она повернется к нам. Сечешь?

— Секу.

Крепаков ответил правильно, но уверенности в его голосе не прозвучало.

— Давай договоримся, — Чигирик снова вложил в голос острую командирскую жестокость. — Тебе страшно, верно? И было страшно, когда ты видел все, что происходило с друзьями. Но от страха ты не помер. Сердце не разорвалось. Дыхание не остановилось. Так и бывает. Ты мужик, Крепаков. И не стыдись страха. Он нормален для здорового человека. Я тоже его чувствую. Но когда страх берет верх над человеком, его надо преодолевать. И ты это сумеешь. Понял?

В глазах Крепакова засветилось нечто, похожее на надежду.

— Вы думаете, мы выберемся отсюда?

— Теперь произнеси эти слова так, чтобы они не звучали вопросом.

Крепаков жалко улыбнулся. Он оживал.

— Мы выберемся отсюда.

— Вот так. Теперь двинулись. Иди первым. У тебя ноги покрепче, а я хромаю, поэтому пойду чуть позади. Главное — не думай, что я тебя подставляю. Если кого-то встретим, будь уверен — в беде не оставлю.

— Я так не думаю.

— Молодец, малый. Пошли! Вон на ту горушку.

Не выходя из леса, они двинулись на запад. Прошли метров двести и Чигирик вполголоса скомандовал:

— Стой!

Крепаков остановился, повернулся к хмурому капитану.

— Я тобой недоволен, солдат.

Крепаков выглядел оторопело.

— Что-то не так делаю? — И тут же, осененный догадкой, добавил: — Медленно иду?

— Идешь ты не медленно, но плохо.

— Не понял.

Чигирик вытер лицо рукавом. Широко вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха.

— Плохо ты идешь, друг! Совсем плохо, и мне это не нравится.

Крепаков собирался что-то ответить, но Чигирик остановил его движением руки.

— Помолчи! Я скажу, а ты запомни навсегда. Многое в наших делах зависит от настроения. От того, с каким чувством мы дело делаем. Можно опилки лопать так, будто это мед. А можно шашлык жевать, как резину.

— Какое имеет отношение?…

— Прямое. Ты на каждом шагу чувствуешь себя зайцем, за которым бегут охотники. Это хреновая позиция. Никогда не позволяй себе быть для кого-то дичью.

Крепаков пытался оправдаться.

— Я, товарищ капитан, себя дичью не чувствую.

— Тогда какого ж… Извини, какого дьявола ты все время оглядываешься? Меня это раздражает. Боевиков здесь нет, но мы с тобой их должны постоянно искать. Не они нас, а мы их. Чтобы обойти стороной. Понял? И улыбайся. Иначе распорю тебе рот от уха до уха.

— Зачем? — Крепаков понял, что это капитан так наверное шутит.

— Ты слыхал, что сказал наш великий министр обороны Грачев? Впрочем, где тебе. А он сказал: наш солдат умирает с улыбкой. Бред собачий, но именно так мы и должны с тобой умереть.

— Понял, товарищ капитан.

И они пошли дальше.

Позже выбрались на широкую тропу, которая, извиваясь между камней, уходила на юг. Крепаков растерянно остановился на открытом пространстве. Когда идешь по лесу, любая дорога, возникающая на твоем пути, кажется именно тем путем, который ищешь.

— Не маячь! — сердито рявкнул Чигирик. — Вернись в кусты!

Впрочем, его команда уже ничего изменить не могла. Сразу с трех сторон прозвучали крики:

— Руки вверх! Стоять! Не шевелись!

Послышался угрожающий лязг металла.

11

Чеченцев было трое. Они не являлись членами какой-либо боевой группы — ни ритуальных повязок на головах, ни пышных бород. Скорее всего это были пастухи, но с «калашами» в руках.

Неопытность чеченцев сказалась и в том, как небрежно они провели обыск: кроме гранаты и пистолета у Чигирика, ничего не забрали.

— Пошли!

Пленных повели по дороге, угрожающе подталкивая автоматами в спины.

Минут через десять вышли на большую луговину. Здесь стоял покосившийся домик, сложенный из серых камней. В отдалении виднелся загон для скота, огороженный плетнем, там же были бревенчатый сарай, и дубовая колода с водой для скота. От кошары тянуло запахами овечьей шерсти и навоза. Самих животных Чигирик не заметил, но было слышно их блеяние за плетнем.

Пленных привели к сараю. Из бревна торчало железное кольцо с продетой в него цепью. Цепь свисала почти до самой земли и оканчивалась с обоих концов грубыми хомутами.

С первого взгляда Чигирик понял — это кандалы. И он не ошибся. Их наверняка выковал сельский кузнец. Соединил два самодельных браслета цепью, на которой когда-то держали колхозного быка. Цепь продел в кольцо с длинным железным штырем, а сам штырь до упора вогнал в стену сарая. Обе пары полуколец, образовавших браслеты, стягивали болт, гайки на которых чеченец туго затянул двумя гаечными ключами. Затянул на совесть, со старанием, с каким начинающий водитель тянет гайки, крепящие колеса автомобиля. Отвернуть их руками без инструмента не было ни малейших шансов.

Поначалу оказавшись в оковах, Крепаков сделал несколько попыток вытянуть руку из захвата, сузив ладонь. Но быстро убедился в невозможности такого трюка. Чигирик, скептически за ним наблюдавший, не выдержал:

— Кончай дергаться. Единственное, что можем попробовать это выдернуть штырь из бревна. Если он, конечно, там не загнут или не закреплен изнутри гайкой.

Согнутым пальцем Чигирик постучал по бревну. Оно отозвалось глухим расплывчатым звуком.

— Старое и, похоже, трухлявое. Стемнеет, попробуем рвануть.

Теперь пленные стояли у стены, прислонившись спинами к бревнам. Присесть на землю им не позволяла длина цепи.

Крепаков, постояв минут двадцать, начал скулить. Чигирик на него прикрикнул:

— Заткнись, солдат! — Потом уже спокойнее объяснил: — Еще не вечер. Чего стонать?

— Убьют они нас. — Крепаков едва сдерживался.

— Убьют, это точно, — согласился Чигирик. Но голос его был полон спокойствия. — Ты же был готов их убивать, верно? Почему они не могут сделать то же самое? Баш на баш!

— Вам надо было стрелять или бросать гранату, — Крепаков судил капитана по большому счету. — А вы испугались.

— Заткнись! Не сумели их укусить, значит, и гавкать нечего.

— Могли бы кокнуть…

— Ну да… А чего ж это ты сам гранату не швырнул, когда твоих друзей добивали?

Крепаков замолчал…

Ночь упала на землю, едва солнце ушло за горы. На чистом небе заблистали звезды.

Стоять у стены было мучительно. Едва кто-то делал неосторожное движение, цепь натягивалась, оковы врезались в запястья острыми краями, которых никогда не касался напильник.

От долгого стояния у Чигирика ныли и без того натруженные за день ноги, болела спина. Падение вертолета наверняка не прошло для него бесследно. Но это врачи скажут… Если он когда-нибудь будут…

Крепаков совсем ослабел. Парня, которому в школе при выпуске влепили в аттестат тройку по физкультуре, военкоматовские старатели, выдернув из лона семьи, сразу же поставили в строй. Боевые командиры, не загоняв паренька на учениях до кондиции, не добившись, чтобы икры ног стали железными, а эмоции отупели, погнали его в бой, в горы. Понятно, что это дитя асфальтовой цивилизации, оказавшись в условиях, в которых выживают только смелые, стойкие и умеющие терпеть невзгоды, не выдержало…

Еще засветло Чигирик заметил, что двое из чеченцев, забросив автоматы за спины, ушли с летовки. Должно быть, направились в ближайший отряд боевиков доложить о своей удаче. Вести за собой пленных на ночь глядя они не рискнули.

В овечьем стане остался только один сторож. Он сидел за домом, и его не было видно. Только отблески костра плясали на земле желтыми языками.

Когда все вокруг стихло, Чигирик толкнул Крепакова локтем. Шепнул:

— Давай, налегли!

Они дружно дернули цепь. Штырь заскрипел, но не поддался.

— Больно руку. — Крепаков дул на запястье, которое обжимал металл.

— А ты тяни свободной рукой за цепь, чтобы не давило. Только не кряхти. Раз-два!

Снова дернули цепь. И опять… и опять…

Оба взмокли. Руки, державшие цепь, саднило. Чигирик, отдышавшись, уже хотел после очередной попытки сказать: «Отбой!», когда бревно хрустнуло изнутри, и стержень со звоном вылетел из гнезда.

Оба пленника рухнули на землю. Перепуганный Крепаков вскочить, но Чигирик удержал его.

— Лежи! И тихо. Замри!

Они застыли в неудобных позах, чутко прислушиваясь. Вокруг все было по-прежнему тихо.

— Встаем. Без шума.

Они поднялись с земли. Штырь болтался на цепи, негромко позвякивая.

— Зараза! — Чигирик выругался сквозь зубы и взял штырь в руку. — Пошли. Только тихо.

Караульный сидел у костра, протянув руки к огню. Автомат он положил рядом с собой на землю. Здесь, в горах, он ничего не боялся — чувствовал себя в безопасности. Пленные на железной цепи — зубами не пережуешь. Федералы по ночам воевать не умеют, в горы не суются.

— Бить будешь ты. — Чигирик передвинул кольцо стержня по цепи и вложил железо в руку Крепакова. — С левой руки у меня не получится. И бей ему по кумполу. По макушке. Резко и сильно.

— Может, все же вы? — Шепот солдата прозвучал плаксиво.

— Был бы левша, не просил.

Стараясь двигаться бесшумно, они выбрались из-за сарая в тень вдоль стены. Чеченец грустно и монотонно тянул песню.

Двое шли рядом, в танце. Чигирик то и дело подталкивал солдата локтем в бок. Последний шаг у них был самым широким.

Крепаков размахнулся, насколько ему позволяла длина цепи. Вместе с ним приподнял руку и Чигирик, чтобы не мешать удару. Железный стержень, опускаясь, звякнул цепью. Караульный, пытался обернуться, но металл уже ударил его по голове с тупым, чмокающим звуком. Чигирик наподдал чеченцу по спине ногой, и тот ткнулся лицом в костер.

Чигирик быстро нагнулся, схватил автомат. Отщелкнул рычаг предохранителя.

— Возьми подсумки, — приказал он Крепакову. Бронежилет, снятый с явно российского солдата, с двумя дополнительными рожками в кармашках, лежал рядом.

Из-за леса поднималась луна. Голубоватый свет заметно разжижал ночную темень. Задрав голову, Чигирик отыскал Большую Медведицу, затем нашел Полярную звезду. Определил направление на запад.

— Будем идти туда. А пока давай пошуруем в домике.

— Надо скорее уходить, — возразил Крепаков. — Смываться.

— Слушай, друг. — Чигирик дернул цепь, подтянув солдата к себе вплотную. — Ты рассуждаешь, будто нас обоих еще не клюнул в зад жареный петух. Мы что с тобой, потопаем по горам, как медведи на одной цепи?

— А что в доме? — Крепаков боялся входить под незнакомую крышу: — Вдруг там кто-нибудь окажется.

— Поищем гаечные ключи. А может, найдем молоток.

Крепаков промолчал. Да и что он мог сказать? События последних дней обрушились на него, недавнего школьника, с такой злой силой, что после пережитого он все еще находился в полуобморочном состоянии: ноги казались ватными, постоянно хотелось лечь и заснуть.

Все, что его заставлял делать капитан, выглядело ненужным и бесполезным. Мысль о том, что от смерти во второй раз не убежишь, лишала желания сопротивляться. В памяти, стоило на миг прикрыть глаза, возникало лицо лейтенанта Головина, превращенное башмаками боевиков в кровавое месиво.

В доме пастухов стояла духота. Пахло овечьей шерстью, бараньим салом и кислым молоком. На столе они заметили керосиновую лампу. Рядом лежал коробок спичек. Через минуту помещение осветил зыбкий желтый свет.

Гаечные ключи нашли без труда: те лежали на подоконнике рядом с другими нехитрыми инструментами — молотком, отверткой и стамеской. Раскрутить гайки удалось не сразу. Чеченец завернул их на совесть. Но когда кандалы сняли с рук, оба пленника окончательно почувствовали, что свободны.

Избавленный от цепи, Крепаков стал шарить по чабанским сусекам: надеясь раздобыть съестное. Скоро в дальнем углу на полке он обнаружил два круга свежего овечьего сыра. Тут же впился в один зубами. Из множества заветов, которые ему дал дед, Володя верно следовал главному: не оставлять на завтра то, что можно слопать сегодня.

Ночью в горах даже жарким летом пронзительно холодно. После того, как уходит солнце, нагретый за день воздух стекает с хребтов, как вода, подгоняемый ледяным дыханием вершин.

Снизу из долины доносились удивительно чистые звуки. Вот далеко в невидимом ауле залаяла собака. Потом в другой стороне бахнул выстрел. Эхо прокатилось вверх до самого водораздела.

— Пошли, — жуя сыр, Чигирик подал наконец солдату решительный знак рукой…

12

К рассвету Чигирик и Крепаков поднялись в горы достаточно высоко. Настоящий широколистный и вольный лес, уже кончился. На этой высоте постоянные ветры, ранние холода, отсутствие крепкого слоя почвы заставляют растения вести постоянную жестокую борьбу за выживание. Стихия уродует стволы, гнет и их, понуждая жаться к камням. Листва теряет пышность. Тем не менее растения цепляются за все, что им удается схватить корнями, и держатся, противостоя суровой природе.

Узкое, похожее на овраг ущелье открылось внезапно. От одного взгляда вниз становилось не по себе. Здесь в давние времена с гор сползали и катились огромные камни. Возможно, их нес на своей спине ледник, возможно, волокла бешеная вода. Но сейчас серые валуны забивали ущелье доверху. Между камнями там и здесь проросли деревья: каменный поток умер давным-давно, и жизнь продолжала искать себе место в каждой щели.

Чигирик видел, что Крепаков за ночь вымотался до полного изнеможения. Нервный импульс, который заставлял его преодолевать усталость на первом этапе их приключений, иссяк. Адреналин перестал поступать в кровь, и воля солдата к сопротивлению падала на глазах. Оставался лишь один способ восстановить силы Крепакова, но этот способ был крайне жесток. И все же Чигирик решил к нему прибегнуть. Надо было выйти хотя бы за перевал, чтобы погоня, если ее снарядят, потеряла их след.

Чигирик вскинул автомат, направил его на солдата. Заорал бешено, кипя нешуточной яростью:

— К дереву! Ну!

Крепаков увидел глаза капитана — ледяные, полные ярости. И понял: этот сейчас убьет. Непонятно, какая муха его укусила, но что конец близок, это точно. Да, он его убьет. Точно, убьет. И никто никогда не подумает, что такое могло случиться. Спишут на чеченцев. Кто же еще сотворит такое злодеяние здесь в горах?!

Новая волна страха, который за последнее время вроде бы приутих, заставила сердце дрогнуть.

— За что, товарищ капитан?! За что?!

— Ты будешь идти, как надо и сколько надо, или останешься здесь!

— Я пойду, товарищ капитан. Пойду.

— Хорошо, поверю. Только учти, это последнее предупреждение. Мне удобнее шлепнуть тебя сейчас, чтобы ты больше не мучился. Зачем умирать от страха по десять раз на дню? В таком состоянии ты не вояка и не помощник. Одна обуза. А без тебя я знаешь, где уже был бы? На границе с Осетией! А ты никакой не мужчина! Так что, хлопнуть тебя сразу или ты хочешь еще помучиться?

Чигирик, снял затвор с предохранителя.

— Я пойду, — повторил Крепаков увереннее.

— Пошли! И без стонов.

— Так точно!

— Пошли. Шагай след в след.

Чигирик прекрасно понимал состояние солдата и представлял, сколько еще придется хлебнуть, таская за собой этого деморализованного парня. Но бросить Крепакова на произвол судьбы, и уйти в одиночку Чигирик не мог. Случайная встреча и совместный плен сделали их товарищами, не боевыми, как принято говорить, а скорее товарищами по несчастью. И бросить солдата не позволяла совесть.

Чигирик знал — парня поймают в два счета. Поймают и на этот раз точно не пощадят. А в Рязани или Саратове — где именно, Чигирик не знал — появиться еще одна похоронка, и горю, которое придет в семью Крепаковых, уже никто и никогда не поможет.

А сейчас им надо было максимально быстро уходить от проклятого места, где их держали на цепи. Но и бездумно спешить Чигирик позволить себе не мог. На тропе приходилось постоянно остерегаться мин-растяжек, которыми боевики обычно прикрывали подходы к своим логовищам со всех сторон.

После каждого шага приходилось задерживаться и убеждаться, что впереди нет поводка ни на уровне груди, ни ниже — перед поясом, а затем оглядывать землю.

Они прошли только полкилометра, по тропе однако на этом коротком отрезке Чигирик обнаружил три мины-ловушки. В одном месте граната Ф-1 была приторочена к дереву, а тонкий проволочный поводок растяжки провис ниже колен. В двух других случаях натянутые над землей струны вели к взрывателям противопехотных мин.

Гранату Ф-1 Чигирик снял, законтрил чеку и сунул «лимонку» в карман. Одну растяжку они переступили, оставив ее на всякий случай на месте. Вторую противопехотку Чигирик обезоружил и передал Крепакову — неси.

Наконец вышли на край леса. Впереди расстилался зеленый луг с сочной высокой, в пояс, травой. Чтобы продолжить путь, предстояло пересечь метров триста открытой местности.

Дабы не искушать судьбу, Чигирик приказал Крепакову сесть. Сам вернулся к тропе и приладил растяжку в новом, ничем не помеченном месте. Прикрутил проволочкой «лимонку» к корню дуба, присыпал ее листвой. Продернул в кольцо чеки леску, завязал двумя глухими узлами. Леску натянул поперек тропы и втугую закрепил на самой толстой ветке орешника. Потом вернулся к гранате, разогнул усики предохранительной проволоки. Встал с колен. Огляделся.

— Ладно, ребята, Аллах велик! До встречи с ним!…

13

Внешне Нарбика была уменьшенной копией Деши — стройность южной красавицы, точеные черты лица, глубокие карие глаза, черные брови вразлет, живые пышные волосы, волной ниспадавшие на плечи и заплетенные в тугую косу, — все повторяло прелести сестры и приковывало к ней взгляды мужчин.

Еще два года назад Нарбика готовилась стать врачом. Но окончила только два курса медицинского института. Вернувшись домой на каникулы, уже не смогла уехать в город и вынуждена была остаться в ауле. Салах с удовольствием взял на себя обязанность помочь сестренке Деши миновать блокпосты и заставы и по горным тропам вдоль склонов хребта Аджук уйти подальше от злой и непонятной войны.

Они расстались у реки Фаэтонка. Салах прощально взмахнул рукой. Дальше девушка двинулась в горы одна. Дорога, к недалекому ингушскому селу Аршты, была знакома ей, федералов поблизости не было, а своих девушка не боялась. У чеченцев к женщинам особое отношение — нельзя обидеть!

Однако выйти на дорогу, указанную Салахом, Нарбике не удалось. Когда она приблизилась к месту, где лес кончался и начиналось открытое пространство, усыпанное камнями, над головой послышался протяжный стон.

Человек, хоть раз в жизни побывавший под артиллерийским или минометным обстрелом, ни с чем не спутает звук летящего снаряда.

Трудно сказать, что высмотрел стреляющий на пустом поле, но снаряды перепахивали его с удивительной методичностью.

Взрывы гремели один за другим. Огонь, земля и камни вздымались над полем темно-огненным смерчем, пыль и дым плыли в воздухе горячими зловонными волнами.

Нарбика кинулась на землю и попыталась отползти обратно в лес. Сердце ее бешено колотилось. Она заплакала. Жизнь учила ее — слезами делу не поможешь, ничего не изменишь, но они текли сами собой. И рыдания сотрясали ее вопреки здравому смыслу. Что поделаешь?

Когда обстрел наконец закончился Нарбика осторожно продолжала свой путь на юг.

Тропа теперь тянулась над обрывом, внизу бурлила река. Сперва путь был довольно широким, но постепенно становился все уже и уже. Нарбика шла уверенно и спокойно. Она нисколько не страшилась высоты.

В одном месте, где карниз сузился так, что по нему можно было двигаться только боком, Нарбика левой ногой ступила на плоский серый камень. Вся тропа была щедро усеяна ими. Но этот оказался с норовом. Он неожиданно скользнул по глине. А Нарбика потеряла равновесие и упала на левый бок. Тяжелая сумка потянула ее в пропасть.

Нарбика совершила сразу два правильных действия: она выпустила из рук сумку — как ни дорога была ей поклажа! — и ухватилась за прутья росшего над тропой куста.

Камни, стронутые с места, грохоча, покатились с кручи, исчезая в пропасти. Туда же полетела и сумка.

Нарбика видела, как куст, отрывая большой ком земли, отделялся от грунта и медленно сползал вместе с ней к обрыву.

Она не закричала. Острое сознание непоправимости происходившего перехватило горло болезненным спазмом. Она закрыла глаза, отдавая себя неизбежному.

Но на откосе, за кустом кизила, стоял Чигирик. И он видел все, что произошло на карнизе.

Когда ноги женщины уже повисли над пустотой, он, опершись рукой о грунт, спрыгнул на карниз.

Нарбика на миг открыла глаза, услышав непонятный шум, и увидела мужчину. Тот стоял над ней, широко расставив ноги.

— Давай!

Чигирик схватил ее руку, судорожно сжимавшую прутья ставшего уже ненужным куста, и рванул на себя. Поймал и вторую руку, которая искала опоры в воздухе. Один миг — и Нарбика, ударившись коленями о камни, оказалась на карнизе. Чигирик помог ей встать на ноги.

— Испугалась?

Не отвечая, Нарбика обхватила его за талию, прижалась головой к груди и заплакала. Волосы, выбившиеся из-под косынки, щекотали Чигирику лицо, но он терпеливо улыбался: как-никак девчонка спаслась от верной гибели. Было от чего пореветь.

Причина едва не случившейся трагедии лежала на поверхности. Из-под серого камня на тропу сочилась вода. Глина, на которой он лежал, сработала как смазка. Винить в случившемся Нарбика никого бы не могла: есть глаза, значит, человек обязан ими видеть. Не увидел — жаловаться некому. Оставалось лишь воздать хвалу Аллаху зато, что он позволил кусту расти именно на этом месте рос, а русскому оказаться рядом.

Поток, унесший сумку, буйствовал на дне провала, выплескивая энергию и зло на каменные стены, которые сжимали его с обеих сторон. Вода бурлила и рычала, чтобы где-то в долине, среди зеленых полей, затихнуть и смирить свой норов.

К действительности Нарбику вернул вопрос, который неожиданно задал спасший ее мужчина:

— Куда ж ты в одном платье направилась?

Чигирик смотрел на нее не сочувствующе, а как бы осуждающе. Она ничего не ответила, только сверкнула глазами из-под черных бровей, сложила руки на груди, будто прикрывалась от чужого взгляда, и зябко передернула плечами. Зачем объяснять чужому мужчине, что ее теплая одежда тоже улетела в той сумке?…

Встретив двоих русских, да еще военных, Нарбика приготовилась было самому худшему. Что можно ожидать от мужиков, которые скорее всего убежали из плена и теперь бродят по горам, как волки, в поисках дороги. Для таких все — и чужой баран, которого можно отбить от стада, и женщина — в равной мере добыча, трофей войны, с которыми можно не церемониться.

Чувство близкой беды заставило похолодеть. Колени задрожали. Пальцы предательски подрагивали. Мужчина в кожаной куртке понял это по-своему.

— Ах, так ты замерзла?

Он раздернул «молнию», снял куртку и накинул ее Нарбике на плечи. Куртка была тяжелой, теплой, пахла мужским потом и дымом.

— Есть хочешь? — Чигирик засмеялся своему же вопросу. — А у нас уже ничего и нет.

Они вскоре выбрались на откос и пошли дальше не по карнизу, а по лесу.

Крепаков потянул Чигирика за рукав, показывая, чтобы тот отстал.

— Что тебе?

— Не надо было ее вытаскивать, — Крепаков сурово поджал губы.

— Это почему? — Чигирик снисходительно усмехнулся.

— Не надо, и все. Кто она, мы не знаем. Наведет беду, вот увидите.

— Оракул хренов. Выходит, пусть бы девка летела с кручи к чертовой матери? Так?

— Не знаю, но не надо было…

— А сам чего же? Спрыгнул бы прежде меня, да и подтолкнул вниз.

— Подталкивать незачем. Сама бы сверзилась.

— Крутой ты! — Чигирик пристально посмотрел солдату в глаза. — А может, и тебя не стоило тащить за собой? Шлепнул бы там, в кустиках! А?

Крепаков недовольно надулся. Надо же, капитан сравнил с ним эту бабу. Чеченку. Случись из-за нее что, отдуваться обоим.

Нарбика шла впереди. Шла и с удивлением думала, зачем и почему этот русский, скорее всего офицер, подал ей руку, и еще: почему она не испытывает к нему ни ненависти, ни подозрения?

Чигирик, отмахнувшись от Крепакова, догнал Нарбику.

— Ты что — испугалась?

— Да, — она опустила голову, чтобы не встречаться с ним взглядом.

Высоко над головами воздух пропорол протяжный свист. Чигирик схватил Нарбику за плечи и опрокинул на землю. Она еще ничего не поняла, попыталась вырваться, но он прижал ее голову к земле.

— Лежи!

Впереди гулко взорвался артиллерийский снаряд. Зашуршали ветки, срезанные осколками. Посыпались листья.

— Ползи!

Чигирик приказывал ей тем же тоном, которым разговаривал с Крепаковым, с молодыми солдатами: властно и жестко. Нарбика, испуганная взрывом, поползла к лесу.

— Убери это! — Чигирик резко шлепнул ее рукой по попке. — Не задирай ее! Ниже!

Нарбику шлепок возмутил. Она чуть было не вскочила, не закричала обиженно что-нибудь вроде «Дурак!» или «Нахал!». Такого еще не позволял себе с ней ни один парень! Но в это время позади в полусотне метрах от них с грохотом и воем рванул новый снаряд. Осколки пронеслись над самыми головами и с треском врубились в зеленую чашу леса.

— Быстрей! Быстрей!

И снова рука Чигирика подтолкнула ее вперед.

Они добрались до подлеска, нырнули в ореховые заросли. Между двух буков увидели свежее дымящееся жерло воронки. Кора деревьев вокруг была посечена и светилась белыми рваными ранами.

— Залезай!

Чигирик резким движением руки направил Нарбику к яме.

Над ними вновь протяжно и уныло простонало небо, вспоротое снарядом.

Нарбика сползла в воронку. И тут же сверху на нее рухнул Чигирик. Всем своим весом он придавил девушку к земле, остро вонявшей едким дымом. Ее губы коснулись корней травы, вывороченных наружу.

Третий взрыв оглушающие долбанул по ушам. Снаряд упал совсем рядом.

Потом все стихло, хотя в ушах звенело.

— Ты в порядке? — Чигирик выбрался из ямы и протянул Нарбике руку. — Вставай.

Девушка поднялась на колени, закрыла лицо ладонями и снова заплакала. Испуг выходил из нее слезами.

— Будет, — сказал Чигирик. — Ты цела! — И вдруг дернулся, болезненно сморщился. — Что за дьявол?

Он прогнул поясницу, не понимая, почему под правой лопаткой такая колющая боль.

— Посмотри-ка, что там?

Чигирик повернулся к Нарбике спиной. Та, взглянув, прижала ладошку ко рту.

— Оф-фай! Тебя ранило.

Ранение оказалось не опасным. Острый осколок полоснул, словно бритвой, по рубахе, пропорол ее и оставил на теле узкий, кровоточивший порез.

— Жив буду?

Неожиданно для себя Нарбика улыбнулась.

— Будешь, будешь.

Только теперь она поняла, что его прикосновения к ее телу не несли в себе ничего мужского. Это были движения брата или отца, который думал лишь о том, чтобы ее не зацепило осколком. И когда он упал на нее, он сделал это лишь инстинктивно, подставляя себя под удар.

Чигирик стянул с себя рубаху через голову. Нарбика увидела хорошо развитые мышцы груди, упругие мускулы живота. Она опустила глаза, но он подал ей рубаху.

— Будь добра, наложи повязку.

Осторожно, стараясь не касаться пальцами его тела, она скатала рубаху в узкую полоску и прижала к ране. Чигирик перебросил один рукав через плечо, другой пропустил под мышкой и стянул концы на груди.

Нарбика, подала ему куртку.

Он сунул в рукава руки, не поморщившись. Куртка оттопырилась на спине маленьким горбом.

Чигирик обернулся к Нарбике — она опять плакала.

— Ты что? Все уже кончилось. Смотри, больше не стреляют.

— Могли убить… — Она захлебывалась слезами.

— Ну, ну… Не убили ведь. Ты осталась цела. Теперь не бойся.

— Тебя могли убить…

Чигирик смутился. Такое искреннее выражение сочувствия было для него неожиданным.

— Я же сказал: не убили! И хватит об этом. Пошли.

И тут почти рядом жахнул одиночный выстрел.

Чигирик быстро отстранил Нарбику.

— Не высовывайся!

— Товарищ капитан! — Крепаков орал, забыв всякую осторожность. — Барана убил!

Чигирик не сразу понял, о чем это он.

— Какого барана?!

Жестом победителя Крепаков поднял над головой автомат.

— Жратва! Огромный баран.

Чигирик повернулся к Нарбике:

— Пошли посмотрим, что он там натворил.

Девушка уже давно чувствовала голод, и причин отказываться от предложения у нее вроде бы не имелось. И она уже не боялась этих русских.

— Идем.

Крупный тур с большой бородой лежал на боку, откинув горбоносую голову, насколько это позволяла его короткая шея.

Чигирик присел перед тушей, тронул рога животного. Они были длинные, массивные, согнутые крутым полукругом. Каждый рог сперва загибался кверху и наружу, затем полукругом шел вниз к спине. Кончики рогов смотрели вверх. Коричневый мех на боках животного и беловатый под брюхом лоснился сочным блеском.

— Здоровый, зараза! — Крепаков сиял от гордости. — Я его одним патроном.

Чигирик снисходительно хмыкнул.

— Мог бы и поменьше выбрать. Нам этого много.

— Он только один и был. Его взрывы вспугнули с лежки.

— Лежка… Хренежка… Ладно, солдат, прощаю.

Нарбика прикрыла рот ладошкой, чтобы не засмеяться.

— Смеется, девушка, тот, кто сыт. А я хочу есть, — подмигнул Нарбике Чигирик.

Свежевание тура и приготовление шашлыка заняло по меньшей мере часа четыре. Потом они сидели вокруг костра. Дымок от догоравших углей, запах жареного мяса — все уводило от мыслей о войне.

Нарбика посмотрела на Чигирика и вдруг сказала:

— Вы хороший человек.

Чигирик мотнул головой, как конь, отгонявший мух.

— Все мы поодиночке неплохие. Верно, Крепаков?

— Ага, — солдат не собирался спорить. Он все еще был поглощен едой.

— Мы такие с товарищем капитаном.

Нарбика еще раз посмотрела на Чигирика и увидела, что глаза у него добрые, голубые, словно в них отражалась синь горного озера. А из уголков разбегались тонкие лучики веселых морщинок.

После еды настроение у всех заметно улучшилось. Бродить по горам на пустой желудок — занятие не из легких.

И уходить на вечер глядя с облюбованного, согретого места Чигирик не решился. Он сказал, что лучше двинуть в путь пораньше с утречка, а перед дорогой еще раз можно будет подкрепиться мясцом.

На ночь Чигирик устроил для Нарбики ложе на кострище, предварительно разбросав тлевшие угли. Сам лег метрах в пяти от нее у корней дуба. Крепаков расположился ближе к опушке, положив автомат под руку.

Заснули все мгновенно. Усталость и сытость валят людей с ног с одинаковой силой.

14

Ночью Чигирик проснулся и открыл глаза от неожиданно возникшего беспокойства. Над головой мерцали холодные звезды. За лесом стояла луна. Рядом с ним сидела Нарбика, подогнув под себя ноги и перехлестнув руки на груди так, что ладошки лежали на плечах. Было видно — она озябла. И руки и плечи подрагивали.

— Почему не спишь? — спросил Чигирик шепотом.

— Холодно, — прошептала Нарбика. — Возьми меня к себе.

Чигирик не сразу понял, чего она хочет. Задал дурацкий вопрос:

— Как?

— Можно, я с тобой лягу?

Чигирик, не отвечая, подвинулся. Нарбика осторожно, будто опасаясь уколоться, улеглась рядом с ним…

— Укрой меня.

Он потянул из-под себя полу куртки и набросил на нее. Они оказались рядом. Ее волосы коснулись его щеки. Дыхание, теплое, щекочущее, как дуновение ветерка, тронуло его лицо. Чигирик растерялся — что делать? Отвернуться? Но это могло обидеть девушку. Разрешила вопрос Нарбика.

— Обними меня и погрей.

— Ты понимаешь, что просишь? — Чигирик отодвинулся от нее, насколько позволяла куртка. — Я мужчина… я…

— Знаю, — она отвечала все тем же шепотом. — Погрей мне руки.

— Ну, даешь! — буркнул под нос Чигирик и взял ее ледяные пальцы в свои большие, не потерявшие тепла ладони.

Внезапно глухим, сразу севшим голосом он сказал:

— Ты лежи. Спи. Я встану.

Нарбика неожиданно обняла его рукой за шею, не позволяя двинуться.

— Перестань. Отпусти! — Чигирик начал злиться не только на нее, но и на себя. Он ощутил, как в нем Горячей волной заплескалось желание, которое так трудно бывает преодолеть. — Ты что, не понимаешь?

— Понимаю, — шепот Нарбики стал еще тише. — Ты мужчина. — Она плотнее прижалась к Чигирику. — А я девушка. Все нормально, разве не так?

Он хотел ее оттолкнуть, однако Нарбика уже коснулась его губ своими.

— Сделай меня женщиной.

Чигирик дернулся.

— Ты что, девка, сдурела?

— Да, сдурела. — Она согласилась с ним безропотно. Потом заговорила горячо и быстро, словно старалась обогнать сама себя: — Нас, может быть, завтра… уже сегодня всех убьют. Это будет. Я чувствую. Ты умрешь мужчиной. А я даже не узнаю, что чувствует женщина. Помоги мне! Помоги!

Чигирик снял руку Нарбики с шеи и, превозмогая себя, отодвинулся.

— Ты чокнутая? Что на тебя нашло? — Он приподнялся, намереваясь встать. — Ты подумай, скоро утро. Как я буду потом на тебя смотреть?

— Уходи! — Нарбика толкнула его в грудь ладошками. — Я думала, ты мужчина. Ты меня обидел! Дурак!

— Я не хочу тебя обижать. Пойми…

Нарбика торопливо стала расстегивать блузку. Тугие петли не пропускали пуговиц. Она дергала их, что-то шепча.

— Вот я! Дурак! Я тебя убью! Положи на меня руки. Положи…

— Да, я дурак. Ты знаешь, кто вот так предлагает себя мужчинам? Нравятся они тебе или нет…

— Ты мне нравишься!

— Дура!

— Я не дура, — она жалобно всхлипнула. — Я нормальная. Мне жить хочется. Ты не боишься умереть? А боюсь. Мне все время страшно. Все время… днем… ночью… Ты большой, сильный. Научи меня не бояться.

Нарбика плотно прижалась к Чигирику. Его окутал с головы до ног дурманящий запах жаркого женского тела. Он вздохнул глубоко, обреченно, понимая, что уже не в силах противостоять ей.

Их губы встретились. Мир качнулся и опрокинулся в борении вечных сил — мужской и женской. Соприкосновение двух противоположных начал взорвалось радужной вспышкой…

Нарбика на мгновение застыла, напряглась, мучительно застонала и вдруг заплакала.

Отходя от пережитого, Чигирик откинулся, лег на спину.

Нарбика приподнялась, обеими ладонями сжала его щеки и, роняя на него слезы, коснулась его губ.

— Милый, ты не доволен?

— Я зол на себя! — сердито ответил Чигирик. — Не надо было этого делать.

— Нет, мы это сделали вместе. Теперь я женщина. И знаю, что это такое…

Нарбика говорила торопливо, будто боялась, что он ее прервет, остановит. И слова ее — жаркие, страстные, как огонь, поднесенный к пороху, — вновь заставили их вспыхнуть и отгореть ярким бушующим пламенем…

Они двинулись в путь с рассветом. Чигирик шел рядом с Нарбикой. То и дело они встречались взглядами и улыбались друг другу. Жаркие волны, поднимаясь в груди, заставляли их сердца биться сильнее.

— Как по-чеченски гора?

— Лам.

— А это? — Чигирик ногой примял густую траву.

— Бу7ц.

— Нет, не ботинок. Трава?

— Я сказала: буц.

— Понял. А как вода?

— Хи.

— Хи-хи. Вода-вода. Запомнил. А как сказать «женщина»?

— Зуда.

Чигирик даже приостановился от удивления. Посмотрел Нарбике в глаза.

— Шутишь?

— Правда, зуда.

— Зуда! Лучше не скажешь.

— Ты не любишь женщин?

— Сейчас или вообще?…

В тот же день они добрались до Комгарона — поселка на востоке Осетии. Отсюда до Владикавказа оставалось километров тридцать. Тридцать километров — и конец войне. Там уже начиналась другая жизнь.

— Сперва мы поедем ко мне, — Чигирик смотрел просяще. — В Ковыльную.

— Зачем?

— У меня есть деньги. Пятьсот тысяч…

— Ты хочешь мне заплатить?!

Чигирик схватил ее за плечи. Зло встряхнул.

— Дура! Тебя никогда за глупость не били?

Она улыбнулась широко и открыто.

— Не били. И ты не посмеешь.

— Посмею. Если еще раз скажешь глупость.

— Не скажу.

— Так вот, у меня есть пятьсот тысяч…

— Ты богатый?

— Кончай меня дразнить!

Она весело рассмеялась.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Нет, я бедный. Я не ворую и не граблю. Это грабят меня, когда платят зарплату с отставанием на три месяца…

— А ведь у меня в сумке было три миллиона, — с печалью в голосе сказала вдруг Нарбика. — Они утонули…

15

Казбек Цокаев готовил диверсионную операцию в глубине России. О ней знали только три человека — начальник штаба сепаратистов Аслан Масхадов, советник президента мулла Дага Берсаев и сам Казбек.

Место операции — станица Ковыльная. Цель — захватить заложников и принудить российское правительство вступить в переговоры. В пропагандистском плане диверсия должна еще раз подчеркнуть полную неспособность российских силовых структур обеспечивать безопасность своего народа.

Стратегическую маскировку операции обеспечивал штаб Масхадова. Оттуда регулярно «утекали» сведения о подготовке диверсий в местах, где проводить их боевики и не собирались. Эти слухи вылавливала агентура федеральной службы безопасности и военной разведки и доносила их тем, кто стоял у кормила власти. Название реального объекта нападения — Ковыльная — нигде не называлось.

Казбек Цокаев провел рекогносцировку на месте, лично побывав в Ковыльной.

В станицу он приехал с севера — из Ставрополя, не вызвав своим появлением никаких подозрений. В документах, которыми его снабдили, значилось, что он житель Махачкалы, дагестанец Гаджи-Гусейн Джабиров.

Казбек пешком обошел станицу из края в край.

Осмотрел все планомерно, заходя во все тупички, проходя насквозь переулки, запоминая их названия и расположение. Хорошо тренированная память бывшего шоферюги — почище компьютера раскладывала информацию по полочкам, постепенно рождая план операции.

Казбек зашел на почту, купил за пятьсот рублей конверт, еще тысячу заплатил за почтовую марку. Заглянули в сберкассу. Подошел к окошечку контролера. Спросил, можно ли приобрести облигации сберегательного займа. Получив ответ, еще немного походил по помещению. Перечитал все информационные объявления. Постоял у окна, на глаз определил толщину решетки и надежность ее крепления в проеме стены.

Третьим пунктом в его плане был райотдел милиции. Нужное строение Казбек нашел без труда.

Несколько парней беспечно болтали у новенького мотоцикла с коляской. Владелец его прикатил в ГАИ на регистрацию.

Казбек постоял, прислушиваясь к разговорам и внимательно разглядывая двухэтажный дом, который трудно было назвать неприступной крепостью. Обычная хата, разве что в два этажа. Никаких средств наружного наблюдения и защиты. Ни стальных дверей, ни металлических жалюзи. Все это умникам из внутренних дел казалось ненужным — в милиции всегда толкутся люди, есть дежурный наряд, а преступники сюда сами никогда не полезут — не дураки. Разнести убогий домишко не составит труда. Хватит пары гранатометов. Не больше.

С озабоченным видом Казбек вошел в помещение вслед за высоким худым мужиком, который держал в руках чехол с охотничьим ружьем. Скорее всего, принес на регистрацию.

За стеклянной перегородкой сразу у входа сидел дежурный. На стенах висели разного рода объявления — извещения о сроках очередного техосмотра машин, о штрафных санкциях и тарифах за административные нарушения и проступки, за несоблюдение правил движения. Здесь было душно и дымно, как в пивной, хотя на стене красовалось грозное предупреждение: «КУРИТЬ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ». Но кто при нынешних ценах на табачные изделия бросит сигарету, не докурив? Тем более, что сидевший в мутном аквариуме дежурный сержант сам нещадно смолил.

Из милиции Казбек направился к местной больнице — объекту захвата и содержания заложников.

Стандартное двухэтажное здание ему понравилось. Если ворваться в него, то любому, кто попытается атаковать боевиков снаружи, придется туго. Перед фасадом больницы размещался сквер с фонтаном и лужайкой, а с тыловой стороны — пустырь, превращенный ребятами в футбольное поле.

Операция, видимо, не будет представлять особой сложности. Первая группа боевиков просачивается в Ковыльную поодиночке с севера. Без оружия, без чего-либо компрометирующего — обычные мирные граждане России при паспортах и всех необходимых регистрационных справках. В станице живут десять чеченских семей. Каждая в состоянии принять троих гостей. Ставить хозяев в известность о целях приезда не только не обязательно, но даже вредно. Люди, обзаведшиеся хозяйством, пускают корни в земле, их принявшей. Пусть обращение гостей в воинов Аллаха будет для них такой же неожиданностью, как и для всех прочих.

Оружие в станицу в количестве, достаточном, чтобы вооружить тридцать человек, доставит Орцхо Шавлахов, единственный житель Ковыльной, которому здесь можно было полностью доверять. Шавлахов промышлял торговлей шмотками, не брезговал срывать куш, перевозя через пикеты грузы наркоты. Он знаком с милицией, повсюду имеет дружков и приятелей. Кому от Орцхо ящик водки, кому еще что-то, и все тип-топ, на мази!

В условленный день главная ударная группа приедет в станицу на трейлере, который приспособлен для тайной перевозки людей, хотя по документам он будет под завязку нагружен капустой.

Самым упрямым среди местных чеченцев был Султан Идрисов. Он содержал собственную овцеводческую ферму, процветал, жирел пузом и задницей, которая уже не умещалась в самых широких брюках. Идрисов считал, что война никому не нужна, никакой от нее пользы и выгоды, и осуждал тех, кто ее затеял.

Казбек, ставший на войне человеком влиятельным, искренне не понимал, как может чеченец думать такое. И он решил взяться за Идрисова всерьез.

— Такими рассуждениями ты, друг, испортишь себе жизнь, — Казбек не скрывал, что угрожает упрямцу.

— Не больше, чем портит ее война всем остальным.

— Не знаю, Султан, не знаю. Меня это не касается. Ты — чеченец. Мужчина, а сидишь здесь, греешь задницу на диване. Знаешь, где сейчас твое место? В ущелье Аргуна. И не в домашнем халате на плечах, а в камуфляже.

Идрисов затравленно огляделся. У двери наружу стояли двое крепких парней из местных — известные «патриоты» Ичкерии. Войдя в дом, они демонстративно натянули на лбы зеленые повязки с вышитыми на них черными арабскими буквами. Идрисов по-арабски читать не умел, но знал, что это молитва «Аллах акбар».

— Казбек, — Идрисов утер ладонью пот со лба и щек. — Я не сбежал сюда от войны. Я здесь живу давно. Десять лет.

Казбек бросил на Султана взгляд, полный нескрываемого презрения.

— Думаешь, тебя это извиняет? Учти, наш народ не прощает таких, как ты!

Отказаться наотрез от помощи боевикам Идрисов побоялся.

Когда он наконец дал согласие, оба парня сняли со лбов зеленые повязки и поодиночке ушли. Последним покинул дом Казбек Цокаев.

День "Д". Время "Ч" — понятия из военного лексикона.

День "Д" — день начала крупной военной операции.

Время "Ч" — час начала атаки.

День джихада. Это день нападения на Ковыльную.

«Джихад» по-арабски буквально — усердие, рвение. В широком нынешнем понимании — священная война мусульман за веру в Аллаха.

Ислам предписывает вести ее против безбожников и неверных всем мусульманам, способным носить оружие.

Джихад и газават — одно и то же. Но «джихад» сегодня звучит современней и более понятней всему миру ислама.

Шахадат — самопожертвование бойцов ислама в джихаде. А тот, кто готов отдать жизнь во имя Аллаха, носит звание шахида.

Перед престолом Аллаха шахиды встают в венце святости. Перед людьми их имена восстают из небытия в ореоле геройства.

Аллах велик! Он побуждает шахидов к сражению, поднимает их на джихад.

Да будет так!

Это сказал подчиненным Казбек Цокаев. Значит, все так и свершится.

Время "Ч" — предрешено. Через час об этом узнает Москва. А еще через два — премьер-министр России признает очередной позор и на всю страну, на весь мир произнесет слова:

— Добрый день, товарищ Цокаев…

16

Полуян был постоянно занят, налаживая порядок и быт людей на своем блокпосту. Освобождался поздно.

Однажды, когда он возвращался домой, его догнал человек. Положив руку сзади на плечо, спросил:

— Полковник, неужели ты? — Голос показался знакомым.

— Вадуд? — Полуян назвал это имя еще до того, как обернулся.

Они крепко обнялись, хотя по всем законам — и уголовным, и ментовским — находились по разные стороны баррикады. Ну так есть законы, а есть живая жизнь…

— А ты, гляжу, стражем порядка заделался? — Вадуд посмотрел на милицейские нашивки на куртке Полуяна.

— Видишь ли, дорогой, другому ремеслу не обучен. Умею стрелять, хватать, прыгать — оттуда, — он показал пальцем в небо. — Это у меня — всегда пожалуйста. А ты, конечно, по-прежнему… — Полуян подумал, выбирая слово, которое не обидело бы Вадуда. — Промышляешь потихоньку?

— Э-э, обижаешь, Полковник. Я теперь честный бизняк, предприниматель, стало быть — средний класс общества. Торговля там, всякое другое разное…

— Наркотики? — подсказал Полуян.

— Э, кунак! Ты что, мне не веришь? Если бы что не так, я бы тебе всегда сказал.

— Ой ли?

— Чего мне тебя-то бояться? А даже если и скажу — доказать не сумеешь. Я ж не совсем дурак, верно? — И Вадуд сменил тему. — Слух прошел, ты жениться собрался? Может, тебе деньги нужны? Ты человек неустроенный, тебя правительство вон как обмануло! Кто поможет, если не друзья? Могу дать два миллиона. Хочешь — пять? У меня хороший представительский фонд.

— Какой? — Полуян не понял, о каком фонде речь.

— Фонд для взяток, проще говоря, — уточнил Вадуд без смущения. — «Черный нал». Тебе это что-то говорит?

— Нет, — Полуян спокойно признался в своем невежестве.

— Ну, наличность. Тити-мити. В купюрах разных достоинств. Мелкие, крупные, доллары, рубли, тугрики…

— А почему «черный»?

— Потому что все это я увел от налогов.

— Ну, даешь! Это же преступление.

— Конечно. Сегодня в нашем государстве все преступление. Даже сама жизнь. Всем на каждом шагу надо давать. Всем! На таможне, на железной дороге. Каждому чиновнику за каждую справку. Потом — ГАИ, МАИ, ВАИ…

— А если не давать?

— Можно, — согласился Вадуд, — но тогда мне придет крышка. Товар будут держать на таможне, пока я не дозрею до мысли: надо дать на лапу. Потом товар положат в пакгауз на станции и не повезут: вагонов нет, всякое там такое. Справку в администрации дадут не сегодня, а через неделю, потом печать поставить забудут. Ты же сам знаешь, как сделать человека букашкой! Тебя, Полковник, самого в этой мельнице крутили. Одним словом, если тебе надо денег, бери, по дружбе. Разбогатеешь — вернешь.

Полуян сжал локоть Вадуда, не зная, как иначе выразить признательность.

— Спасибо, кунак, но — не надо.

— Хорошо. Денег не хочешь, тогда я тебе просто взятку дам.

— Да ты что?! — Возмущение Полуяна было столь искренним, что Вадуд засмеялся.

— Не бойся, не деньгами. Только информация. Пойдет?

— Выкладывай, — смягчился Полуян.

— Не скажу точно, Полковник, может, завтра, может, через два дня, сам не знаю, — Вадуд стал серьезным, — здесь надо ждать боевиков. На станицу будет налет…

— Разыгрываешь? — Полуян пристально посмотрел Вадуду в глаза.

— Э-э-э, зачем так спросил? Разве я тебя обманывал?

— Спросил потому, что известие — сам понимаешь. И принес его именно ты…

— Не веришь?

— Тебе верю. Просто удивлен, откуда знаешь.

— Конечно, такие новости на базаре не порхают. Но вот что известно точно: оружие сюда привезет Орцхо Шавлахов. Здешний водила. Он сшибает куски, где только может. Груз примет Султан Идрисов. Таких сведений тебе достаточно, чтобы что-то предпринять заранее?

— Вполне. И все же: почему ты сообщил об этом мне?

— Полковник, я тебя уважаю, а ты меня за кого держишь.

— Чего это ты?

— Ты же иначе спросить хотел: «Почему ты, чеченец, решил сообщить в милицию о планах своих же чеченцев?» Ведь так? Но побоялся меня обидеть?

— Сдаюсь. — Полуян засмеялся. — Уел.

— А вот теперь отвечу. Все очень просто, Полковник. Я предприниматель. Чтобы вести бизнес и не попасть в задницу, надо иметь обо всем точную информацию. У меня в Ковыльной свои коммерческие интересы, если и дальше дело пойдет так, мой доход вырастет вдвое. Теперь представим, что будет налет. Кто налетит? Чеченцы. Кто я? Чеченец. Кто избран целью налета? Русские. Кто мои клиенты? Русские. Так на кой хрен мне этот налет нужен? Если они тут даже один день пробудут, мое дело разрушится на десять лет вперед. А мне что, сто лет дано?

— Ты прав, спорить с этим трудно.

— Тогда одно условие, Полковник. Я тебе честно сказал, что знаю. Делай с информацией, что хочешь. Но мое имя нигде не должно произноситься. Ты меня не видел, я тебя не знаю…

Полуян поднял руку, согнутую в локте, на уровень плеча раскрытой ладонью вперед. Вадуд сделал то же самое. Оба разом двинули руки вперед. Их ладони встретились, закрепив договор.

— Может, зайдем ко мне домой? — предложил Полуян. — Чаю выпьем?

— Извини, спешу. Время теперь — деньги. Ясно?

— Откуда ты узнал, что я здесь? Или эта встреча была случайной?

— Зачем случайной? Обижаешь. Я тебе сказал: информация — это все…

Вадуд обернулся и махнул рукой. «Вольво», медленно двигавшееся по улице, подхватило его и быстро набрало ход.

Полуян протянул руку на прощанье и задержал ладонь Вадуда в своей.

Это сообщение встревожило Полуяна. Поначалу он собирался поставить в известность обо всем Резванова, но потом от этой идеи отказался. Контрразведчик обязательно подготовит и пошлет по команде донесение. Начнутся расспросы, откуда, мол, у него, у Полуяна, такая информация. Будут давить, трепать нервы. Да ну их всех подальше!

Надо действовать самому.

17

Орцхо Шавлахов подъезжал к блокпосту. Он сидел в черном «Мерседесе», а за ним следовал серебристый рефрижератор с надписью на бортах «Холодтранс».

Шавлахов отсутствовал в Ковыльной всего несколько дней, но то, что он увидел на въезде в станицу, неприятно удивило его. Пикет ГАИ превратился в блокпост. И само, сооружение стояло теперь на новом месте, а от старого пикета не осталось и следа.

От одного этого настроение Шавлахова упало. Перемены такого рода сулят неприятности. Говорят же, что даже крысы покидают дома, где часто передвигают мебель. Хитрым тварям не нравятся перестановки.

Сержант Тараненко взмахнул полосатым жезлом, указывая машинам, где им следует остановиться.

Шавлахов выскочил на дорогу, не ожидая полной остановки.

С обволакивающей любезной улыбкой, он по старой привычке и установившемуся здесь обычаю, вытащил наружу корзину отборных краснобоких яблок и поставил на крышку багажника.

— Угощайтесь!

Подошел Полуян. Бросил взгляд на яблоки, прошел мимо.

— Документы?

— Все в порядке, товарищ начальник. Техпаспорт, техосмотр — все как надо! Я люблю порядок.

— Я тоже, — Полуян не повышал голоса. — А порядок требует все проверить. Разве не так? Откройте багажник.

— Начальник! — Шавлахов картинно воздел руки, словно апеллировал к Аллаху. — Все сделаем. Все! Сперва угоститесь. Я от всей души. Скажите только, достану и чачу… Очень хорошая чача! Домашняя! Не хотите?

Полуян взглянул в удостоверение водителя.

— Господин Шавлахов, мы не у вас в гостях. Верно? У нас служба. Откройте багажник.

— Ваттай! — Фразу, обозначавшую крайнее недоумение, Шавлахов произнес совершенно искренне. — Ну и ну!

Он выглядел расстроенным: его угощение отвергли. Как можно жить в таких условиях на этом свете?! Люди должны радоваться, когда их угощают. Разве не так? Ну и ну!

Шавлахов был человеком тертым. По дорогам от Грозного до Моздока, от Моздока до Ростова и аж до самой Москвы ездил много раз. Ездил с толком, поскольку каждый рейс давал солидный навар, такой, за который тому же менту, вроде этого, надо вкалывать, не разгибаясь, год, а может, и два.

Шавлахов перевозил через территорию центральных областей России в Чечню оружие и боеприпасы. Случалось, что в обратном направлении, в сторону Эстонии, тащил с собой груз наркоты. Дело, конечно, опасное, поскольку, даже по его мнению, еще не все менты скурвились, и кое-кто из них еще побаивался служить своему карману. Но таких становилось все меньше и меньше.

Впрочем, и сам Шавлахов перешел с милицией на «вась-вась» не сразу. На обкатанных маршрутах новичков прищучивают бывает со всей строгостью, но сразу откупаться не позволяют. В основном у ГАИ имеются уже постоянные клиенты, и начинать новую игру с незнакомцами инспекторы не спешат. И для них это рискованно: неровен час, напорешься на очередную операцию «Чистые руки».

«Может, и здесь, на знакомом пикете, — размышлял Шавлахов, — сего дня проводится очередной фестиваль борьбы с поборами? И надо же так влипнуть! Да и в будущем опять же худо: кончится месячник „Чистых рук“, гаишники тоже озвереют и поднимут таксу…»

Багажник все же пришлось открыть. Сделал это Шавлахов с большой неохотой. В ящике под свежими огурцами у него лежали гранаты Ф-1. Оставалось надеяться, что их не обнаружат. Не станут же менты высыпать овощи на землю.

Все было сделано проще. Сержант вынул ящик из багажника, поставил его рядом с машиной. Потом провел над огурцами какой-то черной коробкой. Раздался протяжный писк.

Металлоискатель! Вот собаки, что учудили!

Два десятка гранат без взрывателей легли рядком на землю.

— Ваши? — Полуян был предельно вежлив.

— Черт меня попутал, гражданин начальник! — Шавлахов умел и каяться, и даже слезу пускать при нужде: все надо уметь, когда с ментами дело имеешь… — Нашел и забрал. Думал, в милицию сдать.

— Ну и что, сдали?

Наручники появились неожиданно, и самое неприятное — впервые в жизни Шавлахову пришлось их примерить на себя.

— Придется проверить и трейлер.

Обыск фургона с грузом капусты дал куда больший эффект. В деревянных ящиках обнаружили тридцать автоматов АКС-74У.

Стальные оковы перехватили и запястья водителя трейлера. Машины загнали на штрафную площадку. Шавлахова провели в помещение блокпосты.

— Пусть он выйдет, — Шавлахов кивнул в сторону Тараненко.

Полуян понял, о чем собирается вести разговор бизнесмен, и отрицательно мотнул головой.

— Он останется. Мы с сержантом в доле.

— Хорошо, начальник. — Шавлахов понял, что в его положении скупиться нельзя. — Пять кусков.

— Чего? — как о чем-то неприличном протянул Полуян.

— Пять тысяч долларов, — объяснил явным дуракам Шавлахов. — Каждому.

Полуян засмеялся. Посмотрел на Тараненко. Он знал, что все схватывает на лету.

— Слыхал, сержант, а ведь он хочет нас с тобой купить! И купить за какие-то копейки. Там у него одних автоматов…

— Э, начальник! Автоматы оставьте себе. Меня отпустите. Я сейчас развернусь и уеду…

— Ты что, дурак в самом деле? — теперь уже Тараненко посмотрел на Шавлахова с изумлением. — Ты где живешь, дорогой? Зачем нам тебя отпускать? Слыхал, что такое свободное предпринимательство? Да я уже через час продам и твоего «мерина» и трейлер, и все автоматы. Ты нам нужен, да, скажи?

Шавлахов сообразил, что попал совсем не в «чистые руки». Те, кто прежде брали здесь с водителей взятки, были щенками против этих — волков, не иначе.

— Ладно. Пусть будет по десять. Каждому. Я найду. Постараюсь… Так договоримся?

— Кому вез оружие?

— Не знаю, начальник. Видит бог, не вру.

Вопросы становились совсем плохими — опасными, и Шавлахов испугался по-настоящему. По лицу струйками потек пот. Дрожали сдвинутые вместе колени.

— Нужен он нам? — Полуян с сомнением посмотрел на сержанта.

— А зачем? Обойдемся и без него, — махнул рукой тот…

— Вообще-то лучше бы конечно узнать, кому он вез амуницию, сказал Полуян. — С них можно за автоматы получить по таксе.

— Зачем? Сами найдем, куда деть.

— Тогда кликни Ярцева.

Тараненко, не выходя из помещения, высунул голову наружу.

— Ярцев! Борис! К начальнику!

Минуту спустя в домик ввалился Ярцев — меднолицый парень из степной глубинки, прошедший в милицию после армии.

— Ярцев, тащи веревку!

Голос Полуяна не оставлял места для сомнений. Приказы, отданные таким тоном, в армии исполняются только бегом. Иное дело в милиции, вокруг ничего не горит, с неба не каплет, можно и попросить разъяснения: зачем и почему. Вдруг командир все же передумает, и никуда бежать не придется.

— Зачем?

Вид у Ярцева был не столько удивленный, сколько озабоченный: где найти веревку, которую сам никуда не клал?

Полуян хорошо знал всех, с кем имел дело, и ждал именно этого вопроса. Ярцев, даже отслужив действительную армейскую службу, не расстался с бывшими колхозными привычками: прежде чем пойти куда-то, начать выяснять, так ли уж необходимо отрывать задницу от табуретки.

Полуян ответил спокойно и слова его прозвучали обдуманным и неколебимым решением командира:

— Мы этого индюка сейчас вешать будем.

— На кой черт, командир? — теперь голос подал Тараненко. Возможность и этого вопроса Полуян также предвидел. Все разыгрывалось именно так, как ему было необходимо в данный момент.

— А мы что предлагаешь? — Полуян спросил так, словно готов был обсуждать свое решение со всеми вместе и с каждым в отдельности.

— Да отведу я его лучше в балочку и там хлопну. Орлы в два дня обклюют.

— А может, нам его перед этим, еще и медалью отметить? Или вручить премию? Есть у нас наградной фонд?

Шавлахов, обезумев от страха, ничего уже не понимал. Он видел одно: эти не шутят!

— Пуля в брюхо — разве награда?

— Для кого как. — Полуян взял со стола зеленую налобную повязку, которую нашли у чеченца в нагрудном кармане куртки, и потряс ею. — Можешь мне объяснить, что это такое?

— Тряпка, ну и что? У них все фанатики такие носят.

— Точно, фанатики. А написано на ней: «Ла иль ллах илля ллахи». Иначе говоря, «Нет бога, кроме Аллаха». Это означает, что парень готов предстать перед своим Создателем и даже сам стремится к этому. А ты решил лично помочь ему стать святым.

— А какая разница — шлепнем мы его или повесим? Душа вон в любом случае.

— Так, сержант, да не так. Убьешь его, дух выйдет из горла и напрямую к престолу Аллаха. В райские кущи. Там у них девки, еда, питье… А повесим, у духа не останется иного пути, как выйти через задницу…

Милиционеры загоготали, представив себе такую картину, а Шавлахов дернулся. Он чувствовал, что его сознание мутится.

— Чего ржете? — Полуян не поддержал веселья подчиненных. — Думаете, Аллаху будет приятно видеть бессмертную душу своего героя, борца за веру, перемазанную в дерьме?

— Ну, командир! — Тараненко не скрывал веселья. — Да я сам сейчас за веревкой слетаю. Пока Ярцева ждать — бык отелится… Ну и ну! Про душу я и не подумал! Надо же! Откуда вы знаете?

— Да уж пришлось. В Афгане подобных ему хватало. А перехватишь горло веревочкой, душа из него вон. Если честно — очень вонючая у них душа…

Боевой командир Полуян сам в жизни никого не мучил, не вешал, но сейчас рассказывал об этом так, что у Шавлахова не возникло и тени сомнения в правдивости его слов.

Тараненко, вышедший на несколько минут из помещения, вернулся с куском синего телефонного провода.

— Командир, веревки нет. Может, обойдемся этим?

Шавлахов рухнул на колени. Вытянул перед собой руки в стальных браслетах.

— Товарищи! Братья! Не надо! Я только маленький человек! Меня запугали. Податься некуда. Теперь вы убить хотите. Те, кто меня послал, тоже смертью грозили. Сказали, что всю семью вырежут…

— Встань, — Полуян говорил спокойно и рассудительно. Надо было по мере возможности вселить надежду в перепуганного мерзавца. — Выкладывай все, что знаешь. Кому везешь оружие? Для какой цели? Когда собираетесь выступать?

— Когда, не знаю. Клянусь, мне об этом не сказали. Привез для боевиков. Они будут делать налет на Ковыльную. Клянусь Аллахом, чистая правда. Только не убивайте…

Шавлахов рассказывал обо всем, что знал, почти час. А вечером того же дня милиция произвела в станице Ковыльной аресты. Тихо и решительно.

18

Чигирик снимал «угол» в доме у вдовы директора совхоза «Красный гигант» Дарьи Семеновны Шпак.

Большой каменный особняк утопал в яблоневом саду, где осенью землю усыпали крупные краснобокие плоды.

Дарья Семеновна была женщиной простой и хозяйственной. «Угол», который она с удовольствием уступила Чигирику, представлял собой две светлые комнаты с окнами, выходившими в сад.

Появление в доме Нарбики Дарья Семеновна встретила доброжелательно. Она считала ненормальным, что ее квартирант — видный, самостоятельный мужчина, офицер — не удосужился до сих пор обзавестись семьей.

А Нарбика первым делом отправилась на почту и дала телеграмму в Ростов-на-Дону, куда уже наверное выехала Деша:

Свадьбу капитан Анатолий Чигирик и Нарбика Нахаева назначили на осень. Надо было поднакопить деньжат. Жалованье офицера, которое в российской армии ко всему платили нерегулярно, не позволяло молодым прямо сейчас собрать гостей и закатить пир на весь мир.

А потом приехала и Деша. Тут уж Дарья Семеновна совсем растаяла. Появление двух женщин-красавиц в ее доме сделало жизнь в нем и для самой хозяйки наполненной и интересной.

Ранним утром Нарбика и Деша вышли на улицу с душами, полными счастья, тепла и лета. Жаркого южного лета. Сестры только что обменялись радостными для них новостями.

Когда они спускались с крыльца, Деша взяла руку Нарбики и положила к себе на живот.

— Он уже там, — сказала она, — я знаю. Наш сын. Мой и Салаха…

Нарбика звонко рассмеялась.

— А я все не решалась сказать тебе про себя.

— Что?

— У меня ведь тоже…

Сестры порывисто обнялись — счастливые и понимающие друг друга.

— Я так рада!

— А я больше — за тебя и себя!

Из-за садов вставало солнце. Просвечивая сквозь листву пирамидальных тополей, землю пятнали радостные солнечные зайчики. В ветках раскидистого береста сладостно стонала горлица.

Нарбика в красном трикотажном платье, легкая, гибкая, как лозинка, остановилась у калитки и козырьком руки прикрыла глаза от света. Уж слишком много солнца лилось на землю с вольных небес.

За Нарбикой шла Деша — красавица в белой блузке, в черной плиссированной юбке. Она двигалась легко, мягко ступая стройными ногами, голову держала гордо, и валик переливающихся вороньим блеском волос, венчал ее красоту.

Они вышли в мир тепла и покоя.

Возились в пыли воробьи. За забором обиженно попискивал кутенок.

Мир. Естественное и полное смысла состояние, в котором должен жить человек…

Туган Сурхаев, двоюродный брат Казбека Цокаева, занял позицию на крыше школы имени Макаренко еще в темноте. Туган прибыл в Ковыльную поздно вечером и ничего не знал о произведенных арестах большинства местных помощников Казбека, поскольку каждому из них отводилась своя, персональная роль, и входить в контакт с ними Туган не должен был.

Задача у Тугана была совершенно конкретная: создать панику на ложном направлении. Отвлечь внимание местных властей от главных целей боевиков.

В восемь тридцать утра Тугану предстояло открыть стрельбу на Пионерской улице. Неподалеку находился райотдел милиции. И стрельба должна была вызвать немедленную реакцию: все силы сюда, где прозвучали выстрелы! А сам стрелок обязан был тут же сменить позицию.

От школы путь Тугана лежал через сад к больнице. Именно туда ко времени его появления и должна была подкатить машина с боевиками основной ударной группы.

Школа располагалась удобно — фасадом на улицу. С внутренней стороны ее окружал большой сад. Крыша оказалась плоской, и выбрать на ней позицию не составляло труда. Перед Туганом открывался обзор в обе стороны Пионерской — от сельмага до совхозного автохозяйства.

Туган взглянул на часы. Стрелки показывали восемь двадцать шесть. Улица выглядела пустынной, и поэтому первые же появившиеся на ней прохожие были обречены стать для стрелка мишенями.

Положив цевье на ладонь, боевик передернул затвор, загнал в патронник первый патрон. Припал к оптическому прицелу, выискивая подходящую цель.

Можно было, конечно, просто шарахнуть пару раз в воздух — все равно будет шум, но впустую тратить патроны, а потом удирать по лестнице вниз и ломиться через гущу сада желания не было. Два пустых выстрела — только сотрясение воздуха. А вот два трупа — это уже нечто, наглядно доказывающее серьезность намерений организаторов заварушки.

Просто прозвучавший выстрел пугает. Убитый человек вселяет в души свидетелей холодный ужас.

Наконец Туган увидел, как из дальнего дома на улицу вышли две женщины. Разодетые, будто на праздник, по-утреннему свежие, оживленные. Они немедленно вызвали у боевика приступ черной ярости. Он подвел марку прицела к лицу той, которая шла чуть впереди и была одета в вызывающе красное платье.

«Красивая», — эта мысль лишь коснулась сознания, уступая место злой расчетливости стрелка.

Спусковой крючок двинулся мягко, не оказывая сопротивления. Звук сорвавшегося с боевого взвода ударника утонул в громком отрывистом грохоте выстрела.

Женщина на долю секунды замерла, взмахнула руками и разом, во весь рост, как срезанная ножом тростинка, упала, опрокинувшись на спину…

Деша не сразу поняла, что произошло, откуда выстрел, почему упала Нарбика. Она кинулась на колени, раскинула руки над распростертым телом сестры, словно защищая ее от солнца. И тут же пораженная второй пулей Тугана в темя, накрыла собой Нарбику.

Так и не узнали сестры, что с момента их смерти начался День Джихада…

Если в твой дом уже ворвалась война, куда от нее ни прячься — в угол, под кровать, или в подвал, — пуля и бомба могут найти тебя и там.

И пули нашли, что искали.

Метким стрелком был Туган. Снайпером…

Проводив Нарбику и Дешу, Дарья Семеновна с ведром и направилась к колонке по воду. Не успела еще и калитки открыть, как над улицей один за другим прокатились два выстрела.

Тревоги у Дарьи Семеновны эти звуки не вызвали: проезжавшие по улице машины и мотоциклы бабахали куда громче. Все привыкли. Но то, что случилось непоправимое, Дарья Семеновна поняла сразу, едва ступила за калитку.

Нарбика и Деша лежали на земле — одна поперек другой.

— Ой, Боже! Ой, Боже! — Дарья Семеновна метнулась к ним, увидела кровь, остекленевшие глаза Нарбики, и поняла, что помочь им уже не в силах. И закричала…

Бросив ведро, громко причитая, она побежала по улице к почте. Там был телефон.

На запыхавшуюся посетительницу телеграфистка — единственная живая душа в этот час в отделении связи — взглянула с удивлением.

— Что-нибудь случилось, Дарья Семеновна? Вам помочь?

— Ой, милая! Ой, Боже! Мне надо полк… Там!… Там!…

Она все не могла объяснить, что произошло где-то там.

Капитан Чигирик находился в классе предполетной подготовки. Он взял у «секретчика» приказы последнего месяца, с которыми не успел ознакомиться, и теперь читал их, выписывая в рабочую тетрадь некоторые необходимые для службы требования.

Раскрылась дверь, и в класс ввалился посыльный — ефрейтор с красной повязкой на рукаве.

— Товарищ капитан, — вас к телефону. На капэпу.

— На КПП, — добродушно поправил Чигирик.

— Так точно! — солдат лихо бросил ладонь к пилотке.

Они вместе двинулись к воротам полковой территории.

Дежурный кивком указал на трубку. Она лежала на столе, ожидая Чигирика. Тот взял ее.

— Алло, я слушаю.

— Толя! Толенька!

Само обращение заставило Чигирика заволноваться. Дарья Семеновна называла его Анатолием Максимовичем, никогда не переходя границ сельской вежливости. И вдруг… Что случилось?

Местная линия связи часто барахлила, и звуки из станицы долетали словно комариный писк. Уловить интонацию говорящего было просто невозможно.

— Я слушаю! Это вы, Дарья Семеновна? — Чигирик окружил микрофон ладонью и заорал в него так, будто старался докричаться до станицы: — Слушаю, Дарья Семеновна! Говорите!

— Толенька! Здесь стреляют. Толя, милый! Нарбику убили! Чеченцы! Война!…

Трубка продолжала пищать еще что-то, но Чигирик, словно оглушенной, как-то даже опасливо, веря и не веря тому, что только что услышал, аккуратно положил трубку на столик рядом с аппаратом. И не произнеся ни слова, вышел из помещения.

Дежурный с недоумением посмотрел ему в след, потом взглянул на прапорщика ожидавшего, когда освободится телефон. Тот тоже ничего не понял, но на всякий случай выразительно покрутил пальцем у виска…

А Чигирик уже мчался по асфальтовой дорожке к вышке стартового командного пункта где сейчас находился командир полка. Для того, чтобы покинуть территорию полка, необходимо было получить его разрешение.

19

С юго-востока мимо Могилы к блокпосту катил серебристый трейлер известной уже в Ковыльной фирмы «Хладотранс». Машина шла медленно, хотя на этом участке дороги водители обычно старались гнать так, чтоб в ушах свистело. В данном же случае соблюдение правил было показным. Не следовало вызывать у здешних пикетчиков желания цепляться по пустякам.

Полуян вышел из домика. На светофоре, который недавно установили в сотне метров от блокпоста, вспыхнул рубиновый глаз.

Машина остановилась.

— Водитель трейлера! — громко сообщил «матюгальник». — Выйдите из кабины и подойдите к посту!

Казбек Цокаев, сидевший рядом с шофером, сразу понял: что-то изменилось на блокпосту в последние дни. Этот светофор, удаленный от милицейской будки. Обращение дежурного к водителю через громкоговорящую установку… Это что же, в местной милиции появилась новая метла? Ничего хорошего такие перемены не сулили. Придется походу менять замысел. Но как? Чего теперь надо опасаться?

Конечно, можно приказать водителю пойти на прорыв через участок, прикрытый блокпостом. Но у бетонного капонира Казбек заметил бойца в бронежилете с заряженным гранатометом в руках. И еще — на пути машины теперь лежали два противоскоростных валика, сформованные из бетона прямо на проезжей части. Нет, не получится. Разогнаться и проскочить это место на скорости нельзя.

Казбек выматерился. Русскую ненормативную лексику он знал хорошо и чужих слов не жалел. Делу они конечно не помогали, но душе облегчение приносили.

— Иди, — Казбек подтолкнул водителя дулом автомата. — Только медленно. Скажи, везешь овощи. Накладную покажи. И не рассуждай, понял?

Водитель взял с панели корочки книги «Живые и мертвые», в которых держал накладные и путевые листы, открыл дверцу кабины и спрыгнул на землю. Возмущенно размахивая руками, пошел к посту. Полуян шел навстречу с короткоствольным автоматом на изготовку.

«Бдят», — подумал Казбек с раздражением. Предчувствие близкой уже схватки подкатило к сердцу, и заставило его учащенно забиться.

— В чем дело, начальник? — Водитель задал вопрос громко, чтобы услыхал Казбек. — Вот бумажки! Все в них в порядке! — Он потряс в воздухе своей папочкой.

Казбек не спускал глаз с водителя. Тот, подойдя к инспектору вплотную, протянул ему свою книжечку.

Открыв дверцу кабины, Казбек неторопливо выбрался наружу и прошел к задним дверям фургона. Откинул запиравшую их щеколду и сказал вполголоса:

— Ребята, приготовились. По команде атаковать.

Этому водителю Казбек все-таки не доверял, хотя всю сумму — пять тысяч долларов — оплатил сразу при договоре. Букар Насухов, лезгин по национальности, мог дрогнуть и сдать команду, чтобы не нести ответственности за ее доставку в станицу.

Казбек еще не знал, что он угадал про этого водилу. Поколебавшись мгновенье, Насухов принял решение.

— Товарищ начальник, — продолжая махать руками, как и положено темпераментному кавказцу, прошептал он, — У меня в машине банда. Большая.

— Серьезно? — Полуян спокойно взял протянутые ему документы и сделал вид, будто разглядывает их. Он заметил, как пассажир, сидевший в кабине, осторожно из нее вылез и ушел за трейлер. — Почему же вы, гражданин Насухов, вместо фруктов и овощей перевозите банды? — спросил тихо, не глядя в глаза водителю.

— Товарищ начальник…

— Не горячитесь, Насухов. Делайте вид, что пока все нормально. Продолжайте.

— Меня задержали у Перевальной. У них сдохла машина. Фрукты-овощи выкинули. Сами сели. Человек двадцать. Полный фургон.

Насухов спасал себя. Но ни про деньги, ни про то, что сам согласился везти боевиков, говорить не стал.

— Тараненко! — Полуян обернулся к блокпосту.

Сержант вышел наружу. Спокойно подошел к Полуяну.

— Слушаю.

— К нам прибыли гости. Долгожданные. Расчет по местам. Без суеты. Стрелять только по команде.

— Понял.

Тем же спокойным шагом сержант вернулся к домику. И уже через минуту пять бойцов, пригибаясь, бросились по траншее к огневым точкам.

Казбек, из-за корпуса фургона наблюдавший за блокпостом в бинокль, заметил это движение. И даже зубами заскрипел. Неужели менты что-то заподозрили? Значит, только внезапный удар, резкий бросок могли спасти положение. Медлить больше нельзя. И он заорал:

— Дошлука! Давай гранату! И вперед!

Голос Казбека сорвался. Он уже плохо владел собой, видя, как выпрыгивают из фургона его боевики.

Выстрел гранатомета и взрыв гранаты слились в один раскатистый грохот. От стены пикета градом брызнула кирпичная крошка.

Казбек сам повел боевиков в атаку. Тут и бежать-то всего каких-то сто метров. Почти рядом, но эти сто шагов надо пробежать.

Автоматы уже захлебывались в заполошном треске.

У них одно опасное психологическое свойство, которое, к сожалению, плохо учитывают не профессиональные военные.

В чрезвычайной обстановке, когда человек больше всего боится ответного огня противника, его автомат начинает работать без передышки. Это как бы придает атакующему чувство большей уверенности в себе и заглушает страх.

Всякий, кто попадал под обстрел в боевой обстановке, знает, как часто люди стремятся палить очередями, даже когда этого делать не следует.

Подбадривая себя и беспрерывно паля, боевики бежали и вразнобой кричали: «Аллах акбар!»

Позиция блокпоста молчала, словно там все вымерло.

Сперва Сперва наступающие рассыпались цепью. Но через пару десятков шагов уткнулись в заранее вырытые траншеи и увидели, что они непреодолимы: невидимые прежде, траншеи защищали спирали Бруно, уложенные в два ряда.

Атакующие скучились.

И лишь теперь, когда до блокпоста оставалось не более пятидесяти метров, оборона взорвалась огнем.

В боевиков полетели гранаты. Ударили автоматы. Словно наткнувшись на невидимую стену, чеченцы остановились. Несколько человек упало. Другие, не выдержав огня, кинулись назад, к трейлеру и укрылись за ним…

Сержант Тараненко откладывал автомат, брался за рацию и звал помощь.

— «Степь!», «Степь!», я «Курган». Ведем бой. Нужна подмога!"Степь!" «Степь!» Нужна подмога! — А чтоб было еще понятнее, бросал в эфир стандартный армейский призыв беды: «Три! Три! Три!»

В райотделе милиции у работавшей рации стоял капитан Лукин, оставшийся за начальника. Дежурный лейтенант Максимов сидел за столом, положив перед собой журнал учета происшествий и старательно записывал время, когда блокпост «Курган» сообщил о нападении.

Лукин остановил его злым окриком:

— Не разводи бюрократию, Максимов!

— «Степь! Нужна подмога!» — взывала между тем рация.

И не отчаянье звучало в голосе Тараненко, а надежда. Не могло же быть чтобы товарищи по службе, услышав его тревожный призыв, не откликнулись и не пришли на помощь!…

Но дело в том, что на блокпосту не знали, что ночью, подняв резервную оперативную группу, подполковник Сурмило умчался в степь. Там на полевую базу совхоза «Камышинский» напала неизвестная банда, отбила у сторожей две сотни голов овец и погнала их в сторону Калмыкии. А пятерых милиционеров, оставшихся в распоряжении капитана Лукина, тот недавно отправил на Пушкинскую улицу, где были убиты две женщины.

— Иван Ильич! — совсем уже растерялся лейтенант Максимов. — Что же делать? Надо им помочь.

— А как? — разъярился Лукин.

— Людей послать.

— А где я их возьму? Нет у меня никого! Я что, сам побегу собирать народ по станице?! — И вдруг взорвался с новой силой: — Да выключи ты свою бандуру! Заткни ее к чертовой матери!

Щелкнул тумблер. Рация умолкла. Максимов встал, одернул китель и посмотрел на капитана, как на пустое место.

— Ты чего? — оторопел капитан.

— Все, Иван Ильич, я сам туда еду.

— Максимов! — Лицо Лукина побагровело.

— Да пошел ты! — И продолжая говорить, куда должен отправиться капитан, Максимов прошел к оружейному шкафу, открыл его, вытащил два автомата. Один кинул за плечо.

Лукин попытался перегородить ему дорогу.

— Уйди! — Максимов передернул затвор второго «Калашникова», и Лукин покорно убрался в сторону.

Лейтенант выскочил к дежурной машине. Сунул один автомат водителю.

— Бегом, Рыбалко! Гони на блокпост!…

20

Немало потребовалось времени, чтобы Салах Мадуев наконец убедился окончательно, что все без исключения подчиненные Казбека никакие не воины Аллаха, а обыкновенные бандиты. Хитрые в засаде, меткие при стрельбе из хорошего укрытия, ловкие в нападении из-за угла, случалось, даже отчаянно-смелые под пулями. Но эти люди не были обученными солдатами. Боевики не умели взаимодействовать.

Вывалившись из трейлера, они бросились на блокпост всем скопом.

И хотя Казбек, надо отдать ему должное, предпринял попытку растянуть их в цепь, сделать атакующих управляемой силой ему не удалось. Тренировки на подобный случай не проводились.

Отряд ринулся на милицию, отчаянно полосуя из автоматов и врезая из подствольников в домик блокпоста. Это конечно создавало неимоверный грохот, который мог бы напугать кого угодно. Мог бы… Но…

С первой же минуты Салах оценил ситуацию: милиционеры, которые перекрыли им путь, не были обычными гаишниками, привыкшими получать на лапу желанные купюры, а затем поднимать шлагбаум: «Проезжай!»

И командовал обороной здесь явно не новичок и не участковый милиционер, а человек знакомый с военной наукой. Твердую руку командира русских Салах почувствовал сразу.

Казбек не умел принимать решения по ходу меняющейся обстановки. Засады на путях передвижения российских войсковых колонн, он устраивал по отработанной схеме. Заранее искал и запоминал удобные места. Поэтому, когда от его агентуры поступали сообщения о выходе федеральных войск на маршрут, — а уши и глаза у Казбека были в каждом ауле, на каждом хуторе, на летовках и полевых станах скотоводов, — его диверсионная группа спокойно выходила на заранее подготовленные позиции. Оттого и серьезных проколов у Казбека пока не случалось.

Группа Казбека, совершив внезапный налет, не старалась добиться полного уничтожения попавших в засаду подразделений. Главным для нее было выйти из района боя без поражения, не обрекая себя на ненужные потери. И раньше это чаще всего удавалось.

Не сбросишь со счетов и то обстоятельство, что российскими войсками в Чечне, особенно на первом этапе войны руководили командиры, выскочившие в полковники и генералы на волне «демократизации» армии. Они хорошо умели яростно отрицать прошлого и угождать новым «шефам». А вот воевать еще не научились. Такие «командиры» не умели грамотно организовать боевое обеспечение войск, проводить операции в горах и лесу. Всякий раз, вступая в бой, они тем самым уже заранее обрекали себя на потери…

С обычной своей меркой подошел Казбек и к диверсионному рейду в Ковыльную. И теперь, когда стало ясно, что придуманный им заранее план рухнул, Казбек растерялся. И повел себя как солдат-новобранец, решивший всех поразить личной храбростью.

Он то и дело выскакивал из-за трейлера, лупил из автомата в белый свет не целясь. Кому нужна такая храбрость…

Или вот такой же «заводной», как Казбек, Дошлука Илезов. Он казалось утрачивал все чувства, кроме злости, с первого выстрела. А теперь, подбадриваемый командиром, решил с пулеметом в руках рывком преодолеть расстояние от трейлера до кучи грунта, выброшенного из траншеи, где можно было удобно залечь.

Со злым криком «И-йа-а!» строча из пулемета, он ринулся вперед. И ведь никто из боевиков, кроме Салаха, не жлшажадся поикоывб ешл лшгем. А что толку? В тот миг, когда стало казаться, что Дошлука уже достиг своей цели, кто-то с той стороны, словно в тире по мишени «бегущий кабан» прицелился и нажал на спуск.

Выстрела Салахне не слышал. Он утонул в громком треске пулемета Дошлуки. Но пуле ведь не важно, слышит ли кто, как она покинула ствол. Кусок металла прошил горло Дошлуке.

Уже мертвый, тот по инерции пролетел еще метра два и рухнул на ту кучу, к которой стремился…

Полуян, внимательно наблюдавший за действиями боевиков, обратил внимание на одного из них, всклокоченного и крайне возбужденного, который то и дело выскакивал из-за трейлера, удобного своего укрытия, выбегал на открытое место, вжимал приклад в живот и полосовал очередями, не целясь.

Полуяну показалось, что это, вероятно, командир группы. Он что, смелый до безрассудства? Но почему действует так шаблонно. Этот странный чеченец выскакивал то с одной стороны трейлера, то с другой, не догадываясь хотя бы раз сменить направление.

СВД — Винтовки Драгунова, которой вооружаются снайперы федеральных войск и чеченских боевиков, милиции не полагалось. Полуяну с большим трудом удалось выпросить у подполковника Сурмило его собственное двуствольное нарезное охотничье ружье «Байкал 251». Из него можно вести огонь мощными пулевыми зарядами, принятыми на вооружение даже в НАТО. Два ружья такого типа были конфискованы у «дельцов», пытавшихся провезти их с Урала на Кавказ.

У тех же перевозчиков изъяли и патроны «308 винчестер». Это огневое средство в середине пятидесятых годов создали в США и отдали армии под индексом Т 65. Позже патрон приняли в НАТО, где ему присвоили шифр «7,62х51 НАТО».

Патроны по заряду считались «уменьшенными», хотя это нисколько не снижало их боевых качеств. Сила выстрела и отдачи была достаточно велика.

Это ружье, выпускаемое Ижевским механическим заводом, фактически было боевой винтовкой с оптическим прицелом и двумя вертикально расположенными пулевыми стволами.

Несколько выстрелов, которые Полуян произвел для пристрелки, удовлетворили его — надежное оружие. Снайперская драгуновская винтовка была бы, конечно, лучше, но коли ее нет, «Байкал» мог хорошо поработать в бою.

Полуян не считал себя снайпером, но стрелял отлично и в тире, и на стрельбище, да и под огнем в бою.

И вот теперь Полуян зарядил оба ствола, поудобнее уложил цевье на ладони и стал терпеливо ждать. Боевик снова выпрыгнул из-за машины на открытое место, на ходу прилаживая автомат. Полуян дернул спусковой крючок. Он не следовал советам знатоков, рекомендовавших делать это как можно более плавно. Винтовка резко толкнула в плечо. Даже заныла ключица.

Но пуля нашла цель. Боевик еще успел нажать на спуск, однако пули веером рассыпались по земле, подняв серую завесу пыли, в которую тот и ткнулся лицом…

Салаха бесила дурацкая демонстрация храбрости. Танцевать «Наурскую» на глазах противника можно было разве что в эпоху ружей, заряжавшихся с дула. Появление оптических прицелов грозило даже самым ловким танцорам неизбежной гибелью. Что и произошло.

— Все ко мне! — подал команду Салах, едва Казбека скрыла завеса пыли. Он понимал: спасти положение уже нельзя. Надо — спасать людей, уводить живых от неминуемой гибели.

Прислушиваясь к огню, который велся со стороны блокпоста, Салах определил пять огневых точек. Но чтобы им противостоять, нужны бойцы, объединенные общим замыслом действия. Нужны солдаты, умеющие действовать с умом и по приказу. А где они?

Отряд, собранный из разных мест для проведения операции в Ковыльной, Салах мысленно уже называл не взводом, а кодлой-сборищем головорезов, сделавших грязную войну делом своей жизни. Большинство боевиков не имели ни образования, ни профессии. Прекращение войны в Чечне стало бы для них полнейшим жизненным крушением.

Таковыми были и тридцатипятилетний Ирез Кациев, или Длинный, и шестнадцатилетний Геримхан Гирмаев, прозванный Мухой.

Ирез — плотный, громоздкий, заросший черной шерстью от глаз до горла. На голове — зеленая повязка с изречением из Корана, вышиты мастерицами из Саудовской Аравии.

Ирез никогда не скрывал, что ненавидит всех, кто хотел бы мира, — будь то чеченец или русский.

К Салаху он относился скептически и часто выказывал это: подумаешь — начальник! Служил в российской армии и теперь думает, что умеет воевать и командовать. Да бил уже он, Ирез, и без Салаха Мадуева эту самую российскую армию с ее недоносками командирами, бьет сейчас и будет бить всегда, пока жив.

Салах знал, что Ирез хорошо научился стрелять, умеет скрытно перебегать среди городских развалин Грозного и вообще чего-то стоит в бою.

У шестнадцатилетнего же Геримхана, не имевшего ни опыта, ни образования, в избытке было лишь самонадеянности. Сверстникам он любил рассказывать, как застрелил русскую бабу-врачиху в Серноводске. Жаль, что одну: пусть знают эти русские, что в Чечне они — не люди.

Прежние попытки Салаха привнести в действия отряда элементарную дисциплину и слаженность боевики откровенно саботировали. Привыкшие действовать в руинах зданий и горных ущельях, где успех решает смелость одиночек, они не желали понимать, что в предстоявшей им операции главное — умение точно выполнять распоряжения командира.

И тем не менее, надо быть предпринимать жесткие и решительные шаги, иначе гибель грозила всем.

— Длинный! Ты рванешь вправо к той куче, где убили Дошлуку. Муха — влево к телеграфному столбу. Пять шагов пробежал — упал. И сразу перекатился. Прижался к земле — стреляй. Пока вы бежите, мы вас прикроем. Когда заляжете, где сказано за вами побегут другие. Нужно зайти к русским с боков. — Сказать с «флангов» Салах не рискнул, поскольку знал: могут и не понять. — Ясно?

Он посылал боевиков на верную гибель. Но это был единственный шанс заставить их принять открытый бой. Они не были морально подготовлены к атакам, потому что знали: началась стрельба — пора отходить.

Первым рванулся влево маленький верткий Муха. Он выскочил из-за трейлера, быстро промчался по дороге. Упал.

С блокпоста не раздалось ни единого выстрела. Рывок пацана оказался для его защитников неожиданным.

Муха упал, перекатился, спрятал голову за конус земли, нарытой трудолюбивым сусликом. Впереди, шагах в пятидесяти, он видел черный прямоугольник амбразуры, выложенный бетонными плитами. Выдвинул ствол автомата, дал длинную очередь. В амбразуру не попал, но пули простучали по бетону, выбив мелкую крошку.

Длинный тоже успешно добежал до кучи грунта. Со стороны блокпоста прогремела короткая очередь. Длинный слышал, пули как с мокрым чавканьем попали в тело убитого Дошлуки, за которым он успел уже укрыться.

Салах говорил остальным боевикам спокойно, не повышая голоса:

— Вот так работают в атаке. Все видели? Если мы через десять минут не возьмем пост в кольцо и не покончим с милицией, все останемся здесь.

Боевики молчали. Они понимали правоту Салаха.

Муха не услышал выстрела. Он лишь почувствовал его.

Пуля попала в бугор, срикошетила и раздробила Мухе правую ключицу.

Вмиг улетучилось все — уверенность в своей смелости, ловкости, безнаказанности, в своем везении. Боль разрывала тело, ширяла шилом от ключицы к лопатке. Зажать рану пальцами и остановить кровотечение не удавалось. На руки, перемазанные собственной теплой, ярко-красной кровью, было страшно смотреть. Смерть была рядом.

Муха закричал, и тут же вторая пуля, смачно чавкнув, вошла в его бок.

В ушах зазвенела, оборвавшись, звонкая струна: ти-и-и-н! Звук ее слабел, пока не ушел, не умолк совсем.

Муха так и не закрыл глаз. Но они уже не видели ни гор, ни неба над ними, ни солнца над ледяными вершинами. И сам он навеки остался шестнадцатилетним. Почему? Во имя чего?

На такие вопросы жизнь не дает ответа мертвым. Никогда. Ответ должны искать живые…

У Салаха больше не осталось сомнений: бой проигран вчистую и спастись нет возможностей. Обороной блокпоста руководила твердая, грамотная рука. Обороняющиеся не открыли огня сразу же, едва Казбек послал боевиков в атаку. Долго молчал блокпост, подпуская отдельных атакующих. Ничто не выбивало русских из состояния равновесия. И только в тот момент, когда атаковавшие приблизились на расстояние кинжального броска, ударили «калаши» оборонявшихся. И теперь боевики были прижаты к земле, их выбивали меткими выстрелами люди, умеющие отлично стрелять…

21

С юго-западной стороны, мимо Могилы несся по тракту оставляя слева блокпост, лихой самосвал.

— Ой-ей-ей! — Полуян в отчаянье ударил кулаком по стенке траншеи.

Водитель гнал «КамАЗ», не обращая никакого внимания на то, что происходило впереди. Гнал, к верной смерти.

Схватив сигнальный пистолет, Полуян пустил настильно красную ракету навстречу машине.

Водитель увидел, как мимо него прочертила след рассыпающая искры комета. Но скорости не сбавил и не притормозил, а только выругался:

— Во менты нажрались! Давно такого не бывало!

«КамАЗ» подлетел к трейлеру «Холодтранса» почти вплотную. Так же лихо тормознул. Облако пыли, обогнав машину, поплыло в сторону блокпоста, закрыв на короткое время обзор.

Юнус Кахиров, припадая на раненую ногу, подбежал к машине. Наставил автомат на водителя.

— Вылезай!

Выстрел сразил испуганного шофера-лихача, который так ничего и не успел понять.

— Сюда!

Юнус замахал руками, в железный кузов самосвала.

Оставшиеся в живых боевики со всем сторон кинулись к машине. Последним, демонстрируя полное безразличие к опасности, к кабине «КамАЗа» двинулся Салах Мадуев…

В оптический прицел Полуян увидел лицо человека, которого взял на мушку. Дрогнуло сердце. Что-то в облике боевика напомнило ему старого товарища Салаха Мадуева. Но было и совершенно чужое: ввалившиеся глаза, густые нависающие брови, седина на висках и в короткой бороде… Похож и не похож… Непохож и похож.

«Мы никогда не станем стрелять друг в друга» — сказал однажды Полуян Салаху.

Нет, не был другом тот, у машины. Он только походил на Салаха, которого знал Полуян, да и то походил не очень. И как бы он мог оказаться на той стороне?

«Мы никогда не станем стрелять…»

Тот, на другой стороне, держа в руке автомат, спокойно подошел к «КамАЗу».

Марка прицела удобно расположилась на левой стороне груди, там, где билось чужое сердце.

«Мы никогда не станем…»

Полуян сдвинул прицел в сторону, взял на мушку левый подфарник машины. Плавно нажал крючок спуска. Видел в прицел, как брызнуло в стороны разбитое стекло.

«Мы никогда…»

Боевик даже не оглянулся туда, где зазвенели осколки. Скорее всего посчитал, что стрелок промахнулся. Мазила!

Он потянул дверцу кабины на себя и легко, пружинисто вскочил внутрь. «КамАЗ» взревел, рванул с места и поднял густую пылевую завесу.

22

На командном пункте вертолетного полка солдат-радист поймал призывы о помощи, доносившиеся с блокпоста.

— Товарищ полковник! Нападение!

— Где?!

Радист врубил рацию на полную мощность.

— «Степь»!"Степь"! Я «Курган»!

— Кто это — «Степь»! — Полковник с недоумением посмотрел на радиста.

— Райотдел милиции. А «Курган» — южный блокпост.

— «Степь»!"Степь"! Я «Курган». Нападение. Атакован боевиками. Нужна помощь. Банда большая. У нас потери. «Степь»! Нужна помощь. «Три! Три! Три!» Всем, всем, кто слышит!

— Разберутся сами. — Командир полка держался и отдавал команды спокойно, без эмоций и нервов. — Майор Иванчук! Поднимите караул в ружье! Усильте посты по периметру аэродрома и городка.

Чигирик, вошедший на командный пункт, услыхал этот приказ и, не говоря ни слова, выскочил наружу. Убыстряя шаг, пошел через поле к стоянке машин. Уже издали облюбовал борт 08 — вертолет капитана Рубанова. Тот стоял, готовый к боевому вылету. Из-под крылышек хищно торчали серебристые острозаточенные карандаши ракет.

Неподалеку с автоматом в руках топтался часовой.

Увидев Чигирика, солдат заступил ему дорогу.

— Нельзя, товарищ капитан. Не имею права…

— Сынок, — Чигирик сделал безразличное лицо. — Это конечно твое дело, но на борту забыли выключить тумблер клиренса. Случится пожар — отвечать тебе.

Клиренс — это дорожный просвет или расстояние между наинизшей точкой машины до грунта. У клиренса нет тумблеров, которые включают или выключают. Но солдат первого года службы Башмачников этого еще не знал, а вот слово «пожар», произнесенное капитаном, испугало не на шутку.

— Только недолго, товарищ капитан.

— Да уж постараюсь как-нибудь!

Чигирик заскочил в вертолет. Огляделся. Занял место пилота.

Привычно подготовил машину к взлету. Растормозил несущий винт. Нажал кнопку запуска. Двигатель взревел, стремительно набирая обороты.

— Эй, товарищ капитан! — истошно заорал часовой, но крик его утонул в грохоте винтов.

В «вертушке» ожила рация.

— «Ястреб»!"Ястреб"! Вылет запрещаю! Ты меня понял, хер собачий?! — Комполка не выдержал уставной формы и орал в микрофон свирепо: — Мать, твою!… Ты понял?! Запрещаю!

Последнее, что Чигирик услыхал перед тем, как выключить рацию, было грозное слово «трибунал».

Отчаянно выругавшись, капитан поднял машину «по-вертолетному».

Привычная вибрация вернула спокойствие.

По степи, по нетронутой целине, по серой, выцветшей от летнего солнца траве, тянулся до неба хвост пыли. Это мчался «КамАЗ».

Чигирик крепко сжал зубы. Он уже успел увидеть горящий домик пикета ГАИ на южной развилке дорог. Видел чадно дымивший остов трейлера, который так и не прорвался к станице, остановленный на блокпосту. Он понимал, что именно оттуда, снизу, в эфир летели сейчас призывы о помощи, на которые никто не отвечал.

Это только Василий Иванович Чапаев, вскочив на коня, подавал команду: «За мной!» Сейчас командиры умные, с дипломами и высоким чувством ответственности. Они не кричат «За мной!», они подают команду: «Вперед, ребята!», оставляя во всех случаях за собой право объявлять, что их подчиненные готовы умирать с улыбками на устах…

Приспустив нос, вертолет летел над шлейфом пыли.

В кузове самосвала мотались из стороны в сторону с десяток человек в камуфляже, увидев вертолет над собой, они схватились за оружие, и Чигирик услышал, как по борту «Мишки» ударило дробью.

И тогда, отбросив от себя белопенный хвост, словно перечеркнув наискосок голубое небо, сорвалась с направляющих и понеслась вперед, обгоняя стремительный винтокрыл, ракета. Сразу за ней пошла вторая.

В том месте, где был «КамАЗ», полыхнуло оранжевое пламя и вспухло огромным клубом черного дыма…

23

Полуян вынул из автомата пустой рожок. Швырнул в сторону. Металл звякнул, ударившись о камни.

Хотелось пить. Казалось, язык распух.

Полуян прошел в укрытие, выдержавшее два прямых попадания из гранатомета. Взял первую попавшуюся на глаза фляжку, отвинтил пробку и сделал большой глоток. Горло обожгло: во фляжке был спирт. Он зло сплюнул и вернулся в траншею. Выпрыгнул из нее, сел на камень.

Солнце Дня джихада перевалило зенит и покатилось к закату. В ушах все еще отдавались давно смолкшие выстрелы и взрывы. Полуян принюхался, горячий степной ветер нес с собой сладковатый запах смерти.

Транзистор, который перед началом боя забыли не выключить, бормотал из-под обломков бетонной плиты, под которой он оказался после взрыва гранаты. Полуян прислушался.

Полуян, бросил автомат на землю и, не оглядываясь, пошел в степь. Медленным, почти стариковским шагом поднялся на вершину Могилы. В синеватой дымке на юге едва уловимыми тенями маячили силуэты далеких Кавказских гор. На севере в жарком мареве плавилась великая степь. А синева, неподалеку поднималось в небо дымное черное облако. Это догорало то, чему и надлежало сгореть в войне…