День фантаста

Солнечным июньским утром я покидаю свою башню из слоновой кости и выхожу на улицу.

Воодушевленный народ улыбается мне. Еще бы — я прекрасно выгляжу. О, этот гидравлический домкрат в моей крепкой волосатой руке, пассатижи в заднем кармане и вызолоченный хоккейный шлем на голове — все то, без чего мужик не мужик!

Высоко в безоблачном небе, противно крякая, летит зеленый пупырчатый огурец с радужными крылышками. «Третьяковку жечь полетел, грязный наемник, догадываюсь я. — Там же „Черный квадрат“ выставлен!».

Мимо, сгибаясь под тяжестью горнолыжного снаряжения, пробегает щупленький белобрысый полуэльф.

— Вовочка, одолжите ботинок на минуточку.

— Да-да, конечно! — радостно пищит кроха и протягивает мне красный «Динафит». — А можно я пока с вашим домкратом поиграю? Родину подопру слегка.

— Только не отдави себе чего ненароком, он тяжелый.

Я прицеливаюсь и швыряю ботинком в дракона. Бац! Рептилия пускает изо всех дырок клубы дыма и срывается в штопор. Из когтистой лапы выпадает мешок с гонораром в 2500 золотых. Я легко подхватываю свое импровизированное оружие и трофей.

— Узнайте, кто проплатил диверсию против национальной культуры, говорю полуэльфу строго, протягивая ему ботинок и мешок. — А деньги отдайте в фонд строительства Мавзолея Семецкого.

— Не извольте сомневаться, ваше превосходительство! Разрешите бегом?

— И заготовьте проект указа «О приравнивании нелюбви С. Лукьяненко к подрыву экономики»! — кричу полуэльфу вслед. — Отправьте дяде Эдику Г., он проверит грамматические ошибки и подпишет.

О, как радостно на душе! Я крут и всенародно обожаем. А видели бы вы мои balls!

Американцы меня просто боятся публиковать.

Из придорожной корчмы со странной вывеской «КЛ им. Ю. Н.» выходит, слегка пошатываясь, усатенький пухленький инфантильный подросток.

— Ну как, Серёжа, не очень тебя полюбили? — спрашиваю. — Ты только скажи, я дяде Юре свистну, он их мигом застроит.

— Поюбили… — вздыхает Сережа. — Если бы! Меня никто не любит. Даже в этом… Клубе любителей.

— Будут любить! С завтрашнего дня. Обещаю.

— Ой, правда?! — радуется подросток. — Здорово. Ты просто не представляешь, как это тяжело — быть таким никем не любимым.

— Не представляю, — честно соглашаюсь я. — Ладно, мальчуган, иди, готовься к читательской любви. Вазелину там прикупи, бинтов, гипса побольше, костылей штуки четыре… И заранее к психотерапевту запишись. Сеансов эдак на сто.

Опытный я. Бывалый. Тоже ведь когда-то бегал маленький, с позорными стартовыми тиражами в полста тыщ. Терпел, скрипя зубами, сначала любовь читателей, потом нелюбовь, а затем нечаянно грянувшую любовь большую.

Говорил уже — американцы меня боятся публиковать? То-то. Знай наших.

У почти достроенного Памятника Мне суетится Воха-электрик, настраивает дистанционно серда, моторы, тормоза и желудки. Когда все это заработает, Памятник оживет. По утрам он будет демонстрировать завидную творческую потенцию, а по вечерам недюжинный литературный потенциал. Чтоб все знали, как это должно происходить на самом деле. Дабы никто не запутался, на постаменте выбито эпохальное изречение: «Я ХОЧУ ПОКАЗАТЬ ВАМ, КАК НАДО! Г. Хардлок».

— Держи, — отдаю Вохе пассатижи. Тот расплывается в довольной улыбке и тут же запускает инструмент в недра черного ноутбука за $888. Ноутбук сильно глючит после того, как я на нем написал «Ночной Дозор». Испугался он, что ли… Подумал я и отдал игрушку Вохе, ему и такая в радость.

— А где же твой домкрат? — интересуется Воха.

И действительно, нет домкрата. Как же это я… Ладно, спасибо, Золотой Шлем не стырили. Хоть что-то во мне осталось, по чему мужика издали видать.

— Тезка твой поиграться одолжил, — вспоминаю я насчет домкрата. — Типа Родину подпереть. Только сомневаюсь я, что он умеет такими вещами пользоваться… Интеллигент все-таки. Из целого Санкт, понимаешь ли, Петербурга.

— Наверное, отдаст его «Идущим вместе», — предполагает Воха. — И очень хорошо. Они говорят, у них два врага — Пелевин и Децл. На Децла мне, положим, начихать, а вот Пелевин — не фантаст! Пускай они ему этим домкратом…

Глаза Вохи сладострастно затуманиваются. Он воображает, что именно можно сделать с Пелевиным посредством большого гидравлического домкрата.

— Э-э! Полегче! — советую я. — Ты что, забыл, как Пелевина зовут? Виктор Олегович. Сынок он… Мне.

Воха разжмуривается, внимательно меня с ног до головы оглядывает, и неожиданно цедит сквозь зубы:

— Так ведь и ты, сука, не фантаст…

— Ты чё, монтёр несчастный, заболел? — спрашиваю. — Какой я тебе не фантаст? Меня же в «Смертельном оружии» печатают! Мне Серега книжку с автографом со скидкой продал, всего за сто пятьдесят рублей! Думаешь, он продаст книгу подписанную за такие гроши нефантасту?!

Но у Вохи в глазах уже прорезается волчья натура. Он с проворотом вырывает пассатижи из ноутбука, тот обиженно вякает.

— Пацаны! — орет Воха. — Да он же не фантаст! Мочи предателя!

Откуда-то сверху рушится основательно покоцанный НЛО, из него выпрыгивает Косенков и больно наступает мне на ногу. Щелкает «мыльница» ужасный момент зафиксирован бесстрастной камерой Бурносова. «Секту ритуальных дефлораторов сюда! — машет рукй Бурносов. — Сейчас мы этому самозванцу устроим алмазные реки, графитовые берега!»

— Дядя Эдик! — кричу я жалобно. — Защити!

— Говорили тебе — не играй с Нулём! — доносится с небес трубный глас.

— Больше не буду! — я сейчас на что угодно готов подписаться, меня Воха моими же собственными пассатижами выдирает из фантастического цеха.

— Не верю! — провозглашает дядя Эдик. — И вообще, тебя больше никто не любит, я только что указ подписал, чтоб все любили Лукьяненку!

— И Золотой Шлем отдай! — вступает еще один глас, трубнее раз в десять.

…Я просыпаюсь в холодном поту. Вскакиваю с кровати и бегу к зеркалу посмотреть, все ли на месте, не отгрызли ли чего нежные и ласковые коллеги. Из зеркала на меня смотрит перепуганный инфантильный подросток, которого, похоже, совсем никто не любит и не полюбит никогда.