День лисицы

Глава XVI

На другое утро после того, как Коста вернулся из Барселоны, его вызвали в полицейский участок. Причем вызов был сделан в очень странной форме. Полный нетерпения, спускался он к заливу, хотелось поскорее сесть в лодку и добраться до Ловушки Дьявола — проверить, не попалась ли на крючок большая меру. Он уже и так потерял целый час, поджидая, когда вернутся первые лодки, чтобы взять для наживки свежей макрели, — и тут его остановил капрал. А затем началось совсем непонятное. Капрал заговорил с Костой, как с равным.

— Вот что, загляните к нам как-нибудь, когда пойдете мимо. Лейтенант хочет поговорить с вами.

Лейтенант! Удивленный Коста смотрел не на капрала — молодого человека в чистом воротничке и лакированной форменной фуражке с черным блестящим козырьком, — а мимо него, на сизое пятнышко, возникшее на безоблачном горизонте. Утро было совсем безветренное. Облачко черного дыма от прошедшего траулера все еще висело над водой. Несколько лодок рыбачило неподалеку от берега. Портится день, подумал Коста, на глазах портится. Еще три-четыре часа продержится погода, не больше. Да и сейчас уж рискованно выходить в море. А как же лейтенант… разве можно заставлять ждать лейтенанта?

Снова пришлось вытаскивать из-под кровати пахнувший плесенью сундук и извлекать из него парадный костюм. Коста побрился, надел жесткую черную с зеленым отливом шляпу и вышел из дома. Взглянув на небо, он увидел, что над вершинами гор уже клубятся и тянутся ввысь рваные серые облака. Все ясно. После визита в полицейский участок выйти в море не удастся. И какого черта понадобилось от него лейтенанту? Одно то, что капрал говорил с ним вежливо, было очень подозрительно.

И опять неожиданность. Коста шел вдоль берега, когда с ним вдруг заговорил рыбак, стоявший прислонясь к низкому парапету.

— Что ты думаешь насчет этого? — Рыбак кивнул в сторону видневшегося вдалеке на небе сизого пятна.

— Ничего страшного, — откликнулся Коста, но, почувствовав в словах рыбака не просто вежливость, а искреннее желание услышать его соображения насчет погоды, добавил: — Посмотри лучше на те вон облака. Часа через два налетит, не иначе.

— Собираешься утром в море? — спросил рыбак, вопросительно оглядывая темный наглаженный парадный костюм Косты.

— Да как тебе сказать… не знаю, — ответил Себастьян. — Еще посмотрю. — Он показал глазами на небо и отважился дружелюбно и немного заискивающе улыбнуться.

— Я тоже подожду, — понимающе кивнул в ответ рыбак, — юго-восточному налететь недолго. Если стихнет, попытаюсь после полудня.

— Что ж, желаю удачи.

— И тебе тоже. Удачи нам всем не хватает.

— Может, еще обойдется, — сказал Коста.

— Может, и так.

Но пока они говорили, горизонт прочертила белая линия, отделившая небо от моря, — далекие ветры уже гнали к берегу волны. На берегу появились рыбаки; они стали по двое, по трое перетаскивать лодки повыше, в безопасное место. Коста снова задержался — стал помогать мужчинам, волочившим одну из самых тяжелых лодок. Все благодарили его, и он почувствовал — благодарили почти дружески. Рыбак по имени Марко в изнеможении опустился на песок, и Коста ухватился вместо него за веревку. Во время гражданской войны Марко сильно покалечило, и все рыбаки считали, что должны ему помогать. Когда лодку подтянули в надежное место, Марко подковылял к Косте.

— Прямо и не знаю, что бы мы стали делать, если б так и дальше пошло. Это я про косяк тунцов говорю. Того и гляди, разбогатели бы.

Марко разорвало шрапнелью щеку, и голос выходил у него сразу и изо рта, и из образовавшейся в щеке дыры. Коста внимательно вслушивался в его мычание, радуясь, что улавливает смысл слов Марко.

— Думаешь, ветром тунцов угонит? — спросил он.

Из дыры в щеке Марко вырвался насмешливый свист.

— А то нет. Показались тунцы — значит, готовься к хорошей буре. Это уж всегда так!

Слушая воркотню Марко, Коста впервые за много лет ощутил надежду: если вместе с тобой сетуют на жизнь, значит, видят в тебе товарища. Холодная, непроницаемая стена неизменной вежливости больше всего страшила Косту.

На улице около полицейского участка никого не было, но, когда Коста хотел войти в ворота, из-за угла показалось двое рыбаков, и он, заколебавшись, прошел дальше. Он и сам не понимал толком почему, но ему не хотелось, чтобы его здесь видели. В полицию вызывали по самым разным поводам, и все же он предпочел бы, чтобы его визит прошел незамеченным. Все трое небрежно, на ходу поздоровались, буркнув себе что-то под нос. Коста при этом не поднял глаз. Он свернул за угол, прошел еще метров сто, осмотрел витрину новой часовой мастерской и повернул обратно. В караулке, куда Коста вошел, сидел на стуле солдат. Он вскочил и показал ему на дверь в канцелярию. Там за столом сидел капрал, которого Коста видел утром, и перед ним стояли те два рыбака, что попались ему навстречу, — он и со спины узнал их. Капрал смотрел на рыбаков сурово и, разговаривая с ними, рявкал, будто командовал на плацу. Увидев Косту, он снял телефонную трубку. Аппарат звякнул, на том конце что-то пискнуло, и капрал негромко сказал: «К вам пришли, сеньор». Один из рыбаков чуть повернулся и искоса взглянул на Косту. Голос в трубке снова пискнул, и капрал сказал:

— Слушаюсь, сеньор. Пройдите на второй этаж, — обратился он к Косте.

Себастьян нашел в коридоре дверь с надписью «Старший офицер» и хотел постучать, но дверь сама отворилась, и из комнаты вышла женщина со шваброй и ведром с водой. По пятам за ней, осторожно ступая по влажному полу, шел лейтенант.

— А, Коста, заходи. — Лейтенант протянул ему руку и улыбнулся своей обычной деревянной улыбкой. К пряжке ремня у него прилип кусочек пасты для чистки металла. — Присаживайся. Хочешь сигарету?

Коста сел на краешек сильно потертого дивана. Лейтенант вышел из-за стола и придвинул к нему свой стул. Над головой лейтенанта в лучах солнца покачивалась закрученная в трубку липучка от мух. Коста неловко достал из туго набитой пачки сигарету — сигареты были испанские. При этом он уронил еще одну на пол и нагнулся, чтобы поднять ее.

— Не беспокойся, оставь, — сказал лейтенант и поднес Косте зажигалку.

Коста нерешительно подался вперед, кончик его сигареты никак не попадал в узкий язычок пламени.

— Мы, друг мой, раньше не встречались, — заговорил лейтенант, — но я о тебе много чего знаю. У меня в столе лежит донесение. Там сказано, что малый ты хороший.

Коста не нашелся что сказать. Он был в смятении. Приветливая улыбка на губах лейтенанта казалась неестественной, словно бы нарисованной на его худом суровом лице.

— Надежные люди сейчас так редки, — продолжал лейтенант. — Расскажи-ка что-нибудь о своих боевых делах. Ты ведь отличился, сражаясь в наших рядах, верно?

Коста нерешительно кивнул:

— Верно, сеньор.

Он был удивлен и немного напуган приветливостью лейтенанта, но в то же время чувствовал, как начинают кружить ему голову слова одобрения, которых он так долго и мучительно жаждал.

— Ведь ты, кажется, даже получил награду? — спросил лейтенант.

— Как же, сеньор, получил. В госпитале, после Тэруэля.

— Тэруэль. — Лейтенант пристально глядел на Косту. — В какой же части ты был?

— В Девятнадцатом Наваррском. — Коста произнес название прославленного пехотного полка с нарочитым безразличием, нередко означающим тайную гордость. Ведь он как-никак, по принуждению или нет, сражался с ними плечом к плечу, проливал вместе с ними кровь и в конце концов имеет право несколько минут порадоваться, сознавая, что это поднимает тебя в глазах других. — Мы тогда защищали горный хребет.

— Поразительно, — тихо произнес лейтенант. — Совпадение прямо-таки знаменательное. Я ведь тоже был там.

— Вы, сеньор? Подумать только! Позвольте узнать, в какой части?

— В пулеметном полку. Девятнадцатый был у нас справа. Они здорово держались. А не то бы нам крышка.

— Я их как сейчас слышу, сеньор, ваши пулеметы. Отобрали тогда нас несколько человек — самых надежных, сами понимаете, — чтоб отбить первую волну контратаки… Небо показалось нам тогда с овчинку, скажу вам…

— Ты, значит, храбрый солдат, — сказал лейтенант. — Там-то тебя, видно, и ранило.

— Только двое из нас уцелели. Обоим, конечно, досталось. Дали нам жару… Уж как водится.

Коста, который столько лет чувствовал себя изгоем, жадно впитывал слова одобрения. И он снова готов был на непростительный самообман и ужасную глупость: готов был приписать своим заслугам то, что столь злорадно подстроила судьба.

Война. Он ненавидел войну. И, трезво размышляя, понимал, что это несусветная глупость, уклониться от участия в которой стремится каждый человек, кроме разве круглых дураков. Но сейчас слова одобрения опьянили Косту — больше всего на свете ему хотелось поговорить о всяких фронтовых переделках, которые любят вспоминать при случае былые однополчане.

Сквозь маску бесстрастия, которая за последние пять лет службы словно застыла на лице лейтенанта, проглянуло что-то новое. Его вдруг охватило нестерпимое чувство одиночества, но, признаваясь себе в этом, он знал, что больше оно уже его томить не будет. Кальес не искал в дружбе ни общности взглядов, ни сходства характеров, его не привлекали в людях ни богатство, ни положение в обществе. Ему довольно было — как в случае с Костой, — что кто-то, как и он, прошел через великие, священные для него испытания. Судьба решила, что они оба должны были оказаться в одном и том же месте, в один и тот же роковой день. Не подозревая о существовании друг друга, они стояли рядом и вместе отражали атаки жестокого врага. Лейтенанту стало ясно, что он не сможет использовать этого человека в своих целях.

— Давно ты мыкаешься в здешних краях?

В последние слова лейтенант ухитрился вложить крупицу презрения, которое испытывал к нищим безбожникам, обитавшим на побережье Средиземного моря.

— Всю жизнь, сеньор, — отвечал Коста, — вот только когда на войне был… — Он скривил рот, понимая, что в ответ лейтенант ждет от него столь же презрительной улыбки. Но он не собирался объяснять Кальесу, каково это — быть единственным победителем среди побежденных.

Лейтенант не знал, что же сказать еще. Он наметил тонкий план — сначала надо было завоевать доверие Косты и уж потом попробовать его завербовать. Но после всего, что он узнал, такой способ действия показался ему нечестным. Ведя служебные переговоры, Кальес никогда не терялся, но он совсем не умел поддерживать обыкновенную пустую беседу, в которой не было места ни допрашивающему, ни жертве.

— Знаешь, Коста, — заговорил он, — временами мне почему-то кажется, что мы все еще находимся на вражеской территории — мы оба. И каждый из нас на свой лад ведет холодную войну с окружающими. Не думай, что я не знаю, как они с тобой обходятся. Сейчас нам нужна взаимная поддержка, и, может, даже еще больше, чем тогда, под Тэруэлем… — Лейтенант оборвал себя на полуслове, почувствовав, что непроизвольно сбивается на привычный официальный тон. Он с беспокойством взглянул на Косту.

— Не сомневайтесь, сеньор, все, что смогу, — отвечал Коста, чувствуя, что от него чего-то хотят, но не понимая, что именно. Лейтенант становился все любезнее, и в душе Косты зародилось подозрение.

«Когда им чего-нибудь надо, они всегда так, — думал он. — Только зря надеется, что я поступлю на службу в его гестапо».

«Вместе были под Тэруэлем, — размышлял Кальес. — Более крепких уз нельзя себе вообразить. Придумать бы что-нибудь, чтоб получилось по-дружески…»

— Вино пьешь? — спросил он. — Я прикажу солдату сходить. — И лейтенант, много лет улыбавшийся лишь мышцами лица, желая подбодрить Косту, вдруг широко осклабился.

Коста весь подобрался. Сомнений не оставалось! Теперь ему хотелось только одного — поскорее да половчее уйти.

— Если не возражаете, сеньор, — заговорил он, — я вообще-то спешу. Еще с утра договорился…

Лейтенант не стал его задерживать.

— Ну конечно, конечно. Понимаю. Тебе надо работать, и работа не ждет… Обещай только, что вскоре опять зайдешь. — Он чуть ли не с мольбой заглянул Косте в глаза. — Нам ведь есть что вспомнить. Когда будешь свободен, я хочу сказать. Безо всяких обязательств. Лучше всего после пяти. Если захочешь, хоть завтра. — Он встал и протянул руку.

Коста поблагодарил лейтенанта и пробормотал что-то невнятное, не связывая себя обещанием прийти еще раз. «За дураков нас считают, — думал он, уходя. — Все их хитрости насквозь видно».

Из окна дома напротив на улицу смотрела прикованная к постели древняя старуха; в полумраке ее сморщенное коричневатое лицо нельзя было разглядеть. В ее лишенной всяких впечатлений жизни даже пробежавшая мимо собака была событием. Поэтому, когда на улице появился Коста, старуха не преминула отметить: «Вышел наконец-то! А вырядился-то как! Долго же он там пробыл. Отец его — вот это был человек, и ведь подумать только, стоило мне тогда лишь сказать словечко! Да вот умер он, а теперь таких людей больше нет. Ни разу такого не встречала. Интересно, чего это его сынок торчал там так долго?»

Коста снова шел вдоль песчаного побережья. Ветер успел сорвать облака с горных вершин, растеребил их и словно пухом затянул все небо. Он позвякивал нитями бус в дверях домов и мел по рынку блестки рыбьей чешуи. Коста с тревогой смотрел на все это; ему не нравился вид потемневших от водяной пыли скал и белые гребни волн там, где горизонт надвинулся на берег. Опасения его сбывались — проверить снасти сегодня не удастся, если же большая рыба попалась на крючок два дня назад — что вполне вероятно, — она сейчас уже засыпает. А если море и завтра не успокоится и на его лодчонке выйти будет опасно, рыба начнет портиться и на четвертый день ее уже не продашь. Это была реальная угроза, риск, которому постоянно подвергались все рыбаки… Все равно что игра в кости, где неожиданности подстерегают тебя на каждом шагу. Ты можешь вступить в игру, только выбросив шестерку, но вслед за шестеркой, еще не успев ей порадоваться, выбрасываешь комбинацию костей, которая аннулирует все набранные очки, и приходится начинать все сначала.

Коста стоял у воды, а из прибрежного кафе за ним наблюдали сидевшие за столиком четверо рыбаков. Двоих из них Коста встретил по дороге в полицейский участок, а потом видел в канцелярии. С ними сидели Франсиско и Симон.

— А почему ты уверен, что он не был там по такому же делу, что и вы? — спросил Франсиско.

— Да потому, как он себя вел. Вид у него был как у побитой собаки. Сам посуди, Франсиско, если тебя вызывают в участок, чтобы оштрафовать или избить, не все ли тебе равно, видел кто-нибудь, как ты туда входил, или нет. Заходишь, получаешь, что тебе причитается, и выходишь.

— Он хотел войти туда и вдруг увидел нас, — заговорил второй. — И заметался туда-сюда. Чем же ты это можешь объяснить?

— Понятно, почему у нас такое творится, — сказал первый. — Теперь все ясно. Капрал говорил с ним так, будто он лейтенанту брат родной. Ты когда-нибудь слышал, каким голосом обращаются полицейские к людям не того сорта, что мы с тобой? «Не угодно ли вам, сеньор, пройти к лейтенанту?» Так и слышу все время эти слова… Что до меня, мне никаких доказательств и не было нужно. Я это и так давно понял.

— Что ты понял? — спросил Франсиско.

— Ты же не станешь отрицать, что в последнее время кто-то нас постоянно выдает. Кто же еще, как не он?

— Надо от него избавиться, — предложил первый. — Дольше такое терпеть нельзя.

Коста, стоявший внизу около мола, зажмурился — в глаз ему попала первая капля дождя. Все вокруг окрасилось в тот же серебристый цвет, что и небо, и ветер, обрывая края надвигающегося ливня, швырнул в мужчин, наблюдавших за Костой, пригоршню капель.

— Против него нет ни одной прямой улики, — сказал Франсиско.

— Ну хорошо, а кто мог выдать Педро в тот раз, когда его взгрели из-за перегруженной лодки? Один только Коста и видел, как тот причаливал.

— А как насчет тех двух парней, что взяли без разрешения на борт туристов? Они еще не захотели ехать с Костой, потому что у него лодка мала.

— И все равно есть одно обстоятельство, которое мне совсем не по душе, — сказал Франсиско, — и тебя, Симон, это касается больше всех. Ты всегда руководствуешься тем, нравится или не нравится тебе человек. А не кажется ли тебе, что пора постараться забыть то, что миновало и с чем покончено?

Симон повернулся к Франсиско, и лицо его вдруг исказилось страшной мукой.

— Забыть, говоришь ты? Подожди-ка, прежде чем продолжить наш разговор, я у тебя кое-что спрошу. Видишь эту штуку там внизу, у дороги?

— Какую штуку?

— Вон ту. Я предпочитаю называть ее так. Памятник погибшим в войну, так сказать.

— Ну и что же?

— Ты хоть раз удосужился прочитать, что на нем написано?

— Читал, и не раз.

— И запомнил?

— Думаю, что да. Не все, конечно!

— А я запомнил — слово в слово. Там сказано: «Павшим за Господа Бога и Испанию». И дальше идет много имен. Есть среди них имена твоих братьев?

На лице Франсиско отразилась досада.

— К чему ты это?

— Нет там имен и моих сыновей, которые умерли в лагере от ран, не получив последнего причастия. А разве они умерли не за Испанию? И не за бога? И какое право имели люди, поставившие этот камень, решать, кто умер за бога, а кто нет? Зачем это за него решать? Пусть бы он сам разобрался, кто отдал жизнь за него! Я так считаю, что мои сыновья отдали жизнь за бога.

«И когда это кончится, все одно и то же», — думал Франсиско.

Симон же сказал:

— Знаешь, порой я боюсь, что у меня затуманится рассудок. Я боюсь забыть. Ведь все мы стареем. И тогда я говорю: возблагодарим бога за то, что у нас есть памятник. Спасибо тем, кто его построил. И пусть никто и никогда его не разрушит. Пока он стоит, я не забуду. Вот ответ на твой вопрос.

Буря оборвала их спор. Дождь хлестнул по лицам рыбаков и оросил их руки, будто слезами боли. Крупные вздрагивающие капли задерживались на кирпичах и оштукатуренных стенах, и юркие ящерицы скользили по камням, ища убежища в расщелинах. Улицы опустели, но вскоре появились ребятишки, они пускали бумажные кораблики в бурных мутных потоках и распевали веселую песенку про какую-то давнюю трагедию, которая теперь вспоминалась как забавное происшествие.