День после Светопреставления

5

Отец Доменико ощутил пробуждение надежды, когда, к своему удивлению, обнаружил, что Монте Альбано нисколько не пострадало. Как прежде, высились стены, возведенные в XI веке И затем перестроенные после землетрясения аббатом Джорджио, который впоследствии стал Папой Иоганном Двенадцатым; и как прежде, попасть в монастырь можно было лишь на муле, на поиски которого отец Доменико затратил больше времени, чем на весь путь от Позитано. Однако в конце концов ему это удалось, и он вновь оказался в прохладных стенах библиотеки со своими собратьями, белыми монахами.

Здесь находились почти все те маги, которые встретились зимой, чтобы попытаться воспрепятствовать осуществлению намерений Терона Уэра и его клиента: отец Ампаро, отец Умберто (настоятель) и все остальные монахи ордена, а также отец Учелло, отец Бушер, отец Ванче, отец Ансон, отец Селани и отец Ателинг. По-видимому, гости продолжали оставаться в монастыре после зимнего собрания. Отец Розенблюм скончался; его место занял бывший ученик отца Доменико Джоаннес, который, несмотря на свои семнадцать лет, выглядел теперь уже совершенно взрослым. Конечно, они очень нуждались в помощи, и отец Доменико без ложной скромности мог сказать, что Джоаннес хорошо обучен.

После торжественной и радостной церемонии встречи выяснилось, что дискуссия — как можно было ожидать, — продолжалась уже несколько часов и представляла собой лишь другую версию дискуссии, проходившей в Позитано: каким образом Монте Альбано уцелело в мировой катастрофе и что это означает? Но к такому варианту дискуссии отец Доменико присоединился с гораздо большей охотой.

И, очевидно, он мог придать ей некое новое направление; поскольку их Видящий, монах-отшельник отец Учелло, в значительной степени утратил свой дар из-за близости такого большого количества умов; белые монахи имели лишь самое общее представление о том, что происходило в палаццо Уэра, а дополнительные мирские новости не отличались достоверностью. Отец Доменико вкратце рассказал о последнем заклинании; однако его коллеги уже в достаточной степени представляли себе всю серьезность ситуации, и рассказ сопровождался лишь незначительным количеством возгласов ужаса.

— Всего, — заключил он, — в результате этой церемонии было выпущено из Преисподней сорок восемь демонов, и У эр приказал им вернуться на рассвете. Когда стало очевидно, что дело совершенно вышло из-под контроля, я на основании Соглашения потребовал от Уэра вызвать их раньше назначенного срока; он согласился и попытался вызвать Люцифуге Рофокале; но на зов явился сам Пут Сатанахиа. Когда я попытался изгнать это отвратительное чудовище, распятие взорвалось в моей руке, и тогда монстр объявил нам, что Бог умер и силы Ада одержали окончательную победу. Козел обещал вернуться на рассвете за всеми нами — за всеми, кроме второго помощника Бэйнса, доктора Гесса, которого Бафомет проглотил, когда тот поддался панике и покинул круг. Однако Козел не вернулся, и я покинул палаццо и поспешил в Монте Альбано.

— Помните ли вы имена и титулы всех сорока восьми? — спросил отец Ателинг, голос которого дрожал от дурных предчувствий больше обычного.

— Думаю, что да, то есть мог бы вспомнить; ведь я видел их всех своими глазами, а такое зрелище нелегко изглаживается из памяти. Во всяком случае, если бы я пропустил некоторых, — что маловероятно, — их можно было бы выявить под гипнозом. Но позвольте спросить, отец Ателинг, какое это имеет значение?

— Просто всегда полезно знать природу и количество сил врага.

— Но не после того, как он уже опустошил страну, — возразил отец Ансон. — Если битва и война уже проиграны, нам придется бороться со всеми — не только с семьюдесятью двумя князьями, но и с остальными падшими ангелами. Это будет ближе к семи с половиной миллионам, чем к сорока восьми.

— Семь миллионов, четыреста пятнадцать тысяч, девятьсот двадцать шесть, — уточнил отец Ателинг.

— Как ни прячутся безумцы, подобные крабьим клешням опасные люди, стоящие на мостах, — неожиданно произнес нараспев отец Селани. Как всегда, смысл его изречений мог открыться лишь после длительных мифологических и фольклорных изысканий. Бесполезно было также просить его дать разъяснения; такие фразы просто приходили к нему, и он понимал их не больше, чем слушатели. «Если Бог и в самом деле умер, — мелькнуло в голове отца Доменико, — кто же внушает их теперь?» Но он отбросил эту мысль как совершенно бесполезную.

— Огромные силы зла сосредоточились сейчас на другом конце света, — сообщил отец Учелло. — Я чувствую сильное угнетение — не такое, как обычно исходило от Нью-Йорка или Москвы, — но как будто собрались сразу много демонов. Извините, братья, я не в силах сказать более определенно.

— Мы знаем, что вы делаете все, что в ваших силах, — мягко сказал настоятель.

— Я тоже чувствую их, — заявил отец Монтейн, который, хотя и не был видящим, однако имел некоторый опыт общения с мятежными духами. — Но даже если нам не придется бороться со столь огромным количеством, как я всей душой надеюсь, мне кажется, что и сорок восемь — слишком большое для нас число. Расторжение Соглашения не оставляет нам даже выбора.

Отец Доменико заметил, что Джоаннес пытается привлечь внимание настоятеля, однако слишком робко, чтобы произвести какое-нибудь впечатление. Отец Умберто еще не привык воспринимать Джоаннеса всерьез. Поймав взгляд юноши, отец Доменико слегка кивнул.

— Я никогда не понимал смысла Соглашения, — сказал ободренный бывший ученик. — Я не понимал, почему Господь пошел на такой компромисс. Даже в случае с Иовом Он не вступал в сделку с Сатаной, но лишь позволил ему бесконтрольно действовать некоторое время. И я ни разу не встречал в Писаниях упоминания о Соглашении. Каковы же его условия?

Отец Доменико нашел вопрос Джоаннеса достаточно серьезным, хотя и не совсем уместным, однако воцарившаяся неловкая тишина свидетельствовала, что остальные не разделяли такого мнения. Наконец молчание нарушил отец Монтейн, чье поразительное терпение стало притчей во языцех.

— Я, конечно, недостаточно сведущ в Канонических Писаниях, не говоря уже о духовных соглашениях, — начал он явно с чрезмерной скромностью, — но, насколько мне известно, Соглашение — не более чем особый случай принципа свободы воли. Ответственность человека за совершенные поступки возможна благодаря тому, что, даже имея дело с нечистой силой, он, во-первых, не может быть подвергнут искушению, которому не в силах противостоять, и, во-вторых, он не может попасть на Небеса, не подвергнувшись предельно сильному искушению. В случае Трансцендентальной или ритуальной магии Соглашение является разграничительной линией. Где найти его точные условия, я не знаю; сомневаюсь, что они вообще когда-либо записывались. Вспомним, как долго пытались понять радугу — то же Соглашение. Когда появилось объяснение, оно ничего не объяснило, только показало, что каждый человек видит свою собственную радугу, а явление, появляющееся на небе, — всего лишь оптическая иллюзия, но отнюдь не теоморфизм. Природа Соглашения такова, что его условия меняются в каждом индивидуальном случае, и если вы не способны определить, где она пробегает, — разграничительная линия, — тогда горе вам, но ничего тут не поделаешь.

«Господи, — подумал отец Доменико, — всю жизнь я был поклонником Роджера Бэкона, и ни разу мне не приходило в голову, почему он в своей «Перспективе» сосредоточил внимание на радуге. Будет ли у меня еще время прочитать об этом? Хорошо, что мы никогда не пытались сделать Монтейна настоятелем: мы потеряли бы его, как отца Умберто…»

— Кроме того, возможно, оно еще существует, — добавил отец Бушер. — Как уже указал отец Доменико самому Терону Уэру, мы слышали о якобы имевшей место смерти Господа лишь из уст самого ненадежного свидетеля. К тому же это утверждение содержит множество несообразностей. Когда произошла предполагаемая смерть Бога?

Если еще во времена Ницше, почему Его ангелы и вестники света явно ничего об этом не ведали? Неразумно предполагать, будто они сохраняли видимость существования Небес, когда битва была уже проиграна; это противоречило бы самому устройству Небес. Абсолютная и бессрочная монархия должна тут же рухнуть после смерти монарха, и тем не менее мы не наблюдали никаких признаков ее крушения вплоть до кануна последнего Рождества.

— Но ведь тогда мы увидели такие знаки… — заметил отец Ванче.

— Верно, но тут возникает другой вопрос: что стало с Антихристом? Объяснение Барфомета, будто Антихрист оказался ненужным победителям, не выдерживает критики. Он должен был появиться до битвы, и, если бы Бог умер лишь недавно, Он позаботился бы о совершении пророчества, ибо тогда еще существовал.

— От Матфея, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый, — изрек Отец Селани, на сей раз достаточно вразумительно. Слова, которые он им напомнил, относились к Иоанну Крестителю: «И если хотите принять, он есть, имя которому должно прийти».

— Да, — сказал отец Доменико, — я допускаю, что Антихрист мог явиться незаметно. Мы представляли себе, что люди будут собираться под его знамена открыто, но искушение могло оказаться более изощренным и, вероятно, более опасным, если бы он проник к нам, скажем, под видом некоего популярного философа, подобно тому позитивисту в Соединенных Штатах. Однако такое предположение, кажется, оставляет еще меньше места для свободы воли, чем Соглашение.

Наступила тишина. Потом слово взял настоятель:

— Таким образом, отсюда следует, что Господь, конечно, жив, а эксперимент Терона Уэра и Третья мировая война не имеют отношения к Армагеддону. Вместо этого нам, быть может, явлено некое Земное Чистилище, благодаря которому мы обретем Благодать или даже Рай Земной. Смеем ли мы так думать?

— Мы не смеем думать иначе, — заявил отец Ванче. — Вопрос только в том, как нам действовать. Хотя в Новом Завете нет прямых указаний на настоящую ситуацию, все же кажется, что учение Церкви к ней вполне применимо.

— Оставим наше традиционное монастырское уединение, — призвал отец Доменико. — Это теперь единственный путь; сойдем с нашей горы в мир, от которого мы удалились, когда Шарлемань был лишь мелким князьком, и будем трудиться и свидетельствовать. И если даже мы окажемся без помощи Христа, все равно будем делать это во имя Его. Теперь у нас нет ничего кроме надежды.

— По правде говоря, — задумчиво проговорил отец Бушер, — перемена не так уж велика. По-моему, ничего другого мы никогда и не имели.