День рождения мертвецов

10

— Что? Нет, я тебя не слышу…

Я посмотрел на зазор между тостом и раскаленными, оранжевого цвета, нагревательными элементами — тостер еще не сжег хлеб. Прижимая мобильный телефон плечом к уху, другой рукой я погружал в кружки пакетики с чаем. На кухонном столе гремел и дребезжал чайник.

Холодно сегодня утром. Окно похоже на затуманенную темно-серую плиту.

На другом конце линии Рона снова зевнула:

— Я говорю, жаловаться на вас приходил и в участок.

— Ты когда вчера с работы ушла?

— Не сдала я экзамены на сержанта, так и буду теперь детективом — констеблем всю оставшуюся жизнь. Сиди за работой допоздна или не получишь повышения. Вы сами мне это говорили.

Верно по всем пунктам. Чайник щелкнул и смолк.

— Да, но если ты заснешь на работе или облажаешься из-за усталости, тогда можешь навсегда распрощаться с тремя полосками.

Разлил кипяток по кружкам. Два куска слегка пригоревшего тоста на тарелку.

— Это та корова, Дженнифер Прентис, приходила — сказала, что вы вчера избили ее фотографа.

— Удивительно, что она ждала так долго.

Кусочек масла, потом немного малинового варенья.

— Я сказала Дуги, что разберусь с этим делом. Расскажите мне вкратце, что там произошло, прежде чем Профессиональные Стандарты возьмутся за это дело.

Два кусочка сахара в одну чашку и по доброй порции молока в каждую.

— Кто она такая, чтобы делать подобные заявления? Что с того, ну, врезали вы разок придурку-папарацци, я уверена, у вас на то была причина, так ведь?

— Ну, что-то вроде того.

Дверь в гостиную дребезжала от сдавленного храпа Это Паркер старался быть незаметным.

Я стал подниматься вверх по лестнице, под ногами заскрипели ступени.

— Ну, вы не беспокойтесь об этом, я с ним переговорю. Он у меня сразу вспомнит, как все было на самом деле.

В спальне было темно, пахло мускусом и пряностями и еще чуть-чуть отбеливателем. Я поставил завтрак на комод, потом раздвинул шторы. Окно запотело по углам росистой паутиной. Горизонт уже окрасился бледно-голубым, но Олдкасл был еще безбрежной темной массой, обрызганной местами мелкими крапинками желтого и белого.

— Шеф?

Костюм Сьюзан — полицейская униформа — висел на двери платяного шкафа.

Это была не повседневная форма английского «бобби», а что-то вроде фантазии на тему полиции Нью-Йорка: юбка с воланами, кожаный корсет и — для завершения образа — шляпа, наручники и черные, для извращенцев, виниловые ботинки по колено.

— Шеф? Вы меня слышите?

— Сделай одолжение, скажи Веберу, что после утреннего поквартирного обхода тебя не будет, припаркуйся где-нибудь в тихом месте и поспи пару часов. И смотри, чтобы Смит тебя чем-нибудь не озадачил.

— Спасибо, шеф. — В ее голосе послышалась улыбка. — И не беспокойтесь о мальчонке-фотографе. Я с этим делом разберусь, — закончила она разговор.

Я сел на край матраса, он застонал.

— Сьюзан?

— Ннннннгх… — Она лежала на спине, закрыв одной рукой глаза. Крашеные светлые волосы разметались по подушке и свисали с края кровати. На запястье, покрытом искусственным загаром, маленький шрам.

— Сьюзан!

Рука дернулась, она взглянула на меня — одна сторона лица помята.

— Сколько времени?

— Ты встаешь?

Рука зашарила по прикроватной тумбочке, схватила айфон и поднесла под прищуренный глаз для дальнейшего пристального рассмотрения:

— Уффф… Еще только семь часов утра!

— Чай с тостом?

Телефон отправился на тумбочку, и она снова скрылась под одеялом, оставив снаружи пышную массу золотистых кудрей.

— К черту чай. К черту тост. Семь утра…

— Малиновое варенье, твое любимое?

— И малину к черту. Иди обратно в постель. — Она перевернулась на бок и, свернувшись калачиком, выставила спину. — Как ужасно, что мне пришлось провести ночь в этой дыре.

На пару вдохов я уставился в потолок. Сьюзан была хорошенькая — прямо как красотки с третьей страницы,[55] с… феноменальной грудью, стальными бедрами и задницей, которой легко можно было колоть орехи. Энергичная и гибкая. Ненасытная, с роскошными формами. Не понимающая и половины того, о чем я говорил. Потому что ей был двадцать один год, а мне — сорок пять.

Сейчас я бы мог жить в прекрасном доме в Блэкволл-хилл, с красавицей женой-адвокатом и двумя восхитительными дочурками, которые меня боготворили. И все это вместо того, чтобы уговаривать подружку-стриптизершу остаться на ночь в маленьком разваливающемся муниципальном домишке, который достался мне бесплатно, потому что он был в таком ужасном состоянии, что брать за него арендную плату просто не было смысла.

Я положил руку на изгиб под одеялом.

— Я должен идти. Работа. — Постарался, чтобы голос звучал весело. — Вечером увидимся?

— Ммммф… — Дернулась. И больше ничего.

Я взял куртку, проверил, надежно ли спрятана сигарная коробка Ребекки, и потопал вниз по ступеням.

Едва я подошел к двери, зазвонил мобильный. Дисплей высветил надпись «Др МакПридурь».

— Алло?

— Я подумала, что нам нужно встретиться сегодня утром перед вскрытием, все это, конечно, очень странно… в смысле, обычно это делается для того, чтобы выяснить, как жертва умерла, а у нас ведь уже есть фотографии того, как это случилось, правда ведь, все это довольно странно?

Я закрыл глаза. Прислонился лбом к холодной входной двери:

— Вообще-то у меня есть пара дел на сегодняшнее утро. — Это значило, что сегодня утром мне нужно было навестить парочку скользких ублюдков и выдавить из них как можно больше налички, чтобы заплатить миссис Керриган до того, как ее громилы переломают мне ноги в перерыве на ланч.

— Ничего, я вес утрясла с детективом-старшим инспектором Вебером, мы теперь команда, правда, здорово? Думаю, нам сначала нужно будет где-нибудь вместе позавтракать или что-то вроде этого, потому что у меня есть сильные подозрения, что день будет очень длинным, ну, то есть вскрытие трех тел, хотя, мне кажется, это может занять не так много времени, ведь там одни кости.

Команда… Какая радость.

— Вы ведь начинаете день с двойного эспрессо, не так ли? — Я открыл дверной замок. — У меня займет час, а то и полтора, чтобы добраться до вас. Почему бы нам не встретиться в больнице? — Этого времени мне вполне хватит, чтобы совершить небольшое вымогательство. — Вскрытие все равно не начнется раньше девяти утра, так что… — Я распахнул дверь.

Перед моим домом припарковалась патрульная машина, в темноте посверкивали ее сигнальные огни. Перед ней стояла доктор Макдональд, закутанная в дафлкот, на уши натянута вязаная шерстяная шапка, из-под которой во все стороны торчали каштановые локоны. Она помахала рукой, все еще прижимая к уху мобильный телефон:

— Я вас подвезу.

Воздух наполнял запах шкворчащего бекона и раскаленного жира.

— …предупредить вас, что в этом репортаже содержатся шокирующие кадры, и фотографии.

Экран телевизора над стойкой был покрыт грязной жирной пленкой. Картинка сменилась кадрами пресс-конференции: на сцене детектив-старший суперинтендант Дики с родителями Хелен Макмиллан и старшие офицеры при полном параде.

Джейн Макмиллан, крепко ухватив мужа за руку, мигала под вспышками фотокамер. То же самое платье в цветочек, которое что и вчера, глаза красные, нос блестит и дрожащая нижняя губа. Она выглядела так, как будто кто-то вынул все ее внутренности и заменил битым стеклом.

— Я… Я хочу, чтобы вы жали, что наша Хелен была очень необычным ребенком. И если кому-нибудь известно, кто похитил ее, вы должны пойти в полицию. Должны!

Я поставил две громадные кружки с чаем на пластиковую поверхность стола. «Шотландская кепка» во вторник утром была не так чтобы очень забита посетителями. Обычно маленькое кафе заполняли детективы после ночной смены и патрульные полицейские, но сейчас все работали сверхурочно — либо обыскивали Кэмерон-парк, либо делали поквартирные обходы, либо пытались выяснить, кто жил в этом районе девять лет назад.

Доктор Макдональд, причмокнув, отхлебнула из кружки чай. Перед ней на столе лежала «Дейли мейл», которую она взяла с подставки рядом с входом. Во всю первую страницу шел заголовок: «ХЕЛЕН — УЖАС К ДНЮ РОЖДЕНИЯ», под ним размещалась увеличенная копия поздравительной открытки: Хелен Макмиллан, привязанная к стулу, щеки в полосах от слез.

— Пожалуйста, мы просто хотим, чтобы наша Хелен вернулась…

— Я понимаю, что они должны были сделать это обращение. — Доктор Макдональд поставила кружку на стол. — Они должны верить, что это что-то изменит, хотя это ничего не изменит, и отец Хелен был прав — она уже мертва, и она была мертва уже целый год.

— А что еще они могли сделать? — Я устроился на стуле напротив окна.

Солнце поднималось над горизонтом, и крыши домов засверкали. Над улицами возвышалась пара белых труб — крематорий каслхиллской больницы. Струи дыма ярко выделялись на фоне лиловых облаков.

— Понятно, что никто не придет и не скажет: «Я знаю, кто такой Мальчик-день-рождения», потому что никто не знает, кто он такой, потому что он умен и осторожен, и он делал это в течение девяти лет, и он великолепно умеет подражать обычным людям — именно поэтому ему так долго все сходит с рук.

Голос Джейн Макмиллан сменил мужской голос — это был не Дики и не отец, — значит, это был один из тех парней в униформе.

— Я хочу заверить жителей, что полиция Тэйсайда ведет расследование по нескольким направлениям. Но нам потребуется ваша помощь. Если вы видели Хелен в тот день, когда она исчезла…

Доктор Макдональд достала черный маркер и нарисовала на газете карту Британии, добавив пару квадратов к тому месту, где находился Олдкасл. Один включал Данди, Инвернесс, Бристоль, Ньюкасл, Кардифф и Глазго, а второй — Лондон.

— Пять девочек похищены в Шотландии, четыре — в Англии, одна — в Уэльсе.

Почти правильно.

— Тем временем в Олдкасле полиция продолжает вести раскопки в Кэмерон-парк…

Она набросала приблизительную карту транспортных артерий, соединив квадраты. Посмотрела на меня:

— У вас нет красной ручки или чего-нибудь такого? Если я начну дополнять информацию черным цветом, потом можно будет запутаться.

Сзади нас раздался стук по металлической стойке, и чей-то скрипучий голос произнес:

— Одно яйцо-пашот на тосте. Один классический-инфарктный.

Я повернулся и поднял руку. К нам подошла женщина с одутловатым лицом, в клетчатом фартуке, неся в руках две тарелки. Встала, наклонившись над столом. Редкие седые волосы прилипли к потному лбу.

— Инфарктный кто заказывал?

Доктор Макдональд подпрыгнула на стуле:

— О-о, я заказывала, спасибо.

Тарелка была размером с колпак автомобильного колеса, на ней кучей лежали: тост, сосиски, печеные помидоры, бекон с прослойками жира, грибы и яичница из двух яиц. Два куска кровяной колбасы плавали в море тушеной фасоли, рядом возвышался холм золотистой жареной картошки.

— Спасибо, Эффи, — сказал я, взяв вторую тарелку.

— Ты точно не хочешь, чтобы я приготовила тебе немного жареной картошки, сынок?

— Честно, мне хватит.

— Хмммфф… — Приподняла руками массивную грудь. — Только меня не обвиняй, когда совсем зачахнешь. — И пошаркала обратно.

Доктор Макдональд отрезала кусок сосиски, обмакнула в желток и сунула в рот.

— Интересная штука получается, — сказала она, не переставая жевать, — когда накладываешь даты похищений на карту. Я вчера весь вечер этим занималась под лапшу с креветками. Большинство из них он похитил в последнюю треть года, тех, которые из Олдкасла — в сентябре, лондонских — в октябре. Здесь, по-видимому, имеется какой-то внешний стресс-фактор — возможно, связанный с работой.

— Четырехмесячный сезонный стресс-фактор? — Я проткнул желток ножом, и золотисто-желтая жидкость вытекла на тост.

Доктор Макдональд взяла томатный соус из гарнизона специй на другом конце стола и обильно украсила им свою тарелку.

— Я бы сказала, что его работа связана с разъездами, и, скорее всего, довольно большие отрезки времени он находится вне дома, так что стоило бы присмотреться к дальнобойщикам и, возможно, к водителям автобусов на дальние расстояния. — Поглотила бекон. Грибы. Тост. Фасоль. Это было похоже на то, как громадные мужики кидают мешки в контейнер. — И мы остаемся с загадкой Эмбер О’Нил, жертвы номер один, которая была похищена в мае. Вам не кажется странным, что ее одну похитили летом, когда всех остальных похитили в период с сентября по декабрь?

— Может быть.

Она жевала, чавкала, причмокивала и бормотала:

— Когда мы сегодня закончим с вскрытием, мне бы хотелось получить все, что мы имеем по исчезновению Эмбер О’Нил, да и вообще, я хочу иметь все и по всем делам. Как вы думаете, детектив-старший суперинтендант Дики позволит мне взять это с собой в Шетлэнд, может быть, можно будет скопировать на диск или еще как-нибудь?

Подняв на нее глаза — по ее подбородку стекал сок от тушеной фасоли, — я подавил внезапно возникшее желание плюнуть на салфетку и вытереть его.

— Вы хотя бы имеете представление о том, сколько бумаги тратится только на одну жертву Мальчика-день-рождения? Нам в фургоне придется ехать со всей этой документацией.

— А-а… — Пожав плечами, она снова вернулась к сосискам.

— А что насчет мест захоронения? Пятеро в Шотландии, пятеро — нет. Он может быть из местных.

— Мммм… — Она продолжила жевать. — Вы на самом деле посещали каждый год родителей Ханны, чтобы им не приходилось оставаться один на один с поздравительными открытками на день рождения?

Я стер с тарелки остатки яйца последним кусочком тоста:

— У вас сок от фасоли на подбородке.

На другом конце стола молчание.

За окном прогрохотал номер четырнадцать, везущий на работу мутноглазые костюмы-с-галстуками.

Доктор Макдональд провела рукой по подбородку, потом облизала ладонь:

— Если вам это интересно, то тогда сейчас наступил момент поделиться информацией о себе и обменяться жизненным опытом.

Нет, спасибо.

Снова молчание.

Она разрезала кровяную колбасу пополам, сунула кусок в рот:

— Я начну. Меня на самом деле зовут не Элис, а Шарлотта, но это имя я ненавижу, потому что оно такое же, как у паучихи[56] в книжке про свинью. Окончила Эдинбургский университет. Лучшая на курсе. Дипломная работа была посвящена исследованию девиантного психосексуального поведения у преступников, повторно совершивших преступление. Помогла схватить троих насильников, раскрыть сеть педофилов и разоблачить женщину, которая убила четырех своих детей и двух родственников со стороны мужа. Я люблю малину, но у меня на нее аллергия. У меня есть жених, системный аналитик, но я совершенно уверена, что у него интрижка на стороне, ну, я имею в виду эту корову Найджелу из офиса, которая липла к нему на рождественской вечеринке — как будто меня рядом с ним не было. Я родилась в Пиблс[57] и никогда не была во Франции…

О’кей.

Наложила горку фасоли на тост и отправила в рот:

— Ваша очередь.

— Мне что-то не хочется.

— Если хотите, я сделаю это за вас? — Отложила в сторону нож с вилкой. Одной рукой обхватила себя за плечи, другой начала теребить волосы. — Так, давайте посмотрим… Вы были женаты, но в ваши отношения вмешалась работа, а ваша жена обижалась, потому что ей всегда приходилось быть второй. Вы пытались как-то справиться с этим и завели детей. И это почти сработало, но потом ваша дочь сбежала из дому, и брак распался. Вторую дочь вам по суду не отдали, и сейчас она растет без вас. Вы живете в убогом доме, в убогом районе, и машина у вас тоже убогая — значит, у вас проблемы с деньгами… Увлекаетесь азартными играми?

— Мы на самом деле должны…

— Вы явно привыкли к тому, что люди выполняют то, что вы приказываете им делать — это весьма необычно для детектива-констебля, — значит, раньше у вас было более высокое звание, но что-то случилось, и вас разжаловали, и вы хотели подать в отставку, но нужны были деньги. Жизнь для вас не закончилась, как вы сначала предположили, и теперь вы пытаетесь вернуть свою потерянную молодость, трахая одну за другой молоденьких женщин, потому что не можете позволить себе спортивную машину или мотоцикл. — Сделала паузу, чтобы вдохнуть воздуха. — Ну, как вам?

Я сидел, не отрывая глаз от окна.

— Наверное, на вечеринках вам нет равных.

— Лучшая на курсе, помните?

— «А»: я могу видеться с моей дочерью Кети, когда захочу. И так, для вашего сведения, мы очень хорошо ладим, «Б»: я чуть не до смерти отделал детектива-инспектора по имени Каннингем. И «В»: я не «пытаюсь вернуть потерянную молодость, трахая молоденьких женщин одну за другой». Женщина одна, и ее зовут Сьюзан.

Доктор Макдональд кивнула, взяла в руки столовые приборы и снова принялась за работу:

— Вот, теперь нас что-то начинает объединять, правда? Это же здорово.

Чокнутая.

Грибы, яйца, жареная картошка.

— А эта… Сьюзан — она уже достаточно взрослая, чтобы голосовать?

— О’кей, процесс объединения подошел к концу.

А она все ухмылялась и жевала.

11

Коридоры под каслхиллской больницей тянулись на многие мили — запутанный лабиринт в линиях труб и электрических кабелей. Пахло сыростью, дезинфекцией и еще чем-то цветочным и приторным. Когда я был маленький, папаша Джейн Моир работал ремонтным рабочим в городской службе, так вот он клялся и божился, что эти туннели идут до самой реки, чтобы студенты-медики могли покупать у черных копателей трупы и потом их препарировать. Правда, лет через восемь его посадили за заигрывание с девочками-скаутами, и больше его россказням я уже не верил.

— Здесь жутковато. А что будет, если мы потеряемся и вот так и будем бродить по этим коридорам в темноте, день за днем? — Доктор Макдональд подошла совсем близко, с каждым шагом почти натыкаясь на меня. Прямо прилипла.

Над нами гудела больница, отдаленные глухие удары и клацанье эхом отскакивали от бетонных стен.

Взяла меня под руку:

— Навечно затерянные в темноте…

Коридор впереди разделился надвое. Направо черная линия исчезала под выкрашенными в темно-зеленый цвет дверями с табличкой «МОРГ», металлические защитные пластины ободраны и помяты от постоянного проезда между ними мертвых. Но доктор Макдональд смотрела в другую сторону.

Она еще крепче схватила меня за руку.

Шедший налево коридор терялся в пятнистом полумраке — половина лампочек была разбита, а остальные так и застряли на процессе разогрева, оставшись в состоянии вечного мигания.

В одном из темных пятен, метрах в пяти от нас, кто-то стоял. Приторный цветочный запах освежителя воздуха стал еще сильнее.

Стоявший смотрел на нас, и в темноте блестели его глаза Широкие плечи, сгорбленная спина, тележка на колесиках… Внезапно над фигурой зажужжала лампа, и вспыхнул свет. Это была женщина — в сером комбинезоне и мерзких грязных кроссовках. Лицо как кусок мяса, глубокие морщины вокруг рта и глаз. Тележка была вроде тех, с которыми ходят стюардессы, только вместо коробки для еды на ней стояла большая металлическая клетка. Внутри шевелилось что-то мохнатое — острые носы и длинные розовые хвосты. Крысы. На дне тележки валялись ловушки и большой мешок с надписью «ПРИМАНКА».

Снова жужжание, и свет погас.

Откуда-то из глубины коридора за нами послышалось пение. Мужской голос, громче и громче, под — скрип-скрип-скрип — аккомпанемент скрипучих вихляющихся колес:

Женщина-крысолов стояла не двигаясь.

Пение смолкло.

— А-а, вот вы где.

Я повернулся. Это был Альф: волосы собраны в конский хвост, лоб блестит в мигающем свете лампы, бородка аккуратно подстрижена, светло-голубые куртка и брюки — прикид врачей из хирургического отделения. Тащит за собой скрипящую больничную каталку, ее пассажир покрыт белой пластиковой простыней.

Вынул из уха наушник и улыбнулся:

— Хотел уже послать за вами поисковую группу, ребята. Вы же знаете, что происходит с профессором, если он не может начать ровно в девять. Можете придержать для нас дверь? — Альф кивнул в сторону морга. — Нынешние каталки раскачиваются, как тележки из супермаркета.

Когда я повернулся обратно, женщины-крысолова на месте уже не было.

— Перелом большой и малой берцовой костей — костный нарост примерно восьмилетней давности… — Профессор Мервин Твининг, по прозвищу Тибой,[58] провел пальцем затянутой в перчатку руки по запятнанной кости. Длинные мягкие волосы спадают на лоб, квадратная челюсть, ямочка на подбородке и маленькие очки в металлической оправе делали его похожим на актера массовки из костюмированной шпионской драмы.

Скелет, лежавший перед ним на секционном столе, был отчищен от грязи и ила, но все еще имел красновато-коричневый оттенок остывшего чая. Голова была положена на свое место.

— Лорен Берджес в возрасте пяти лет упала с велосипеда, проходила лечение по поводу сломанной левой ноги. — Альф оторвался от пачки заметок, которую держал в руках. Из-под воротника медицинской куртки свисали наушники.

Касл-хиллский морг представлял собой воплощение викторианского уродства. Пол был покрыт треснувшей кафельной плиткой черного цвета, цементный раствор в швах стал темно-серым от хлорки, формальдегида и дезинфектантов. Дренажные каналы вели к решеткам из проволочной сетки, а оттуда в канализационные трубы. Стены, по всей видимости, когда-то были белого цвета, но со временем облицовочная плитка приобрела оттенок грязной слоновой кости. Резкий свет потолочных светильников отражался от стены с морозильными камерами и секционных столов.

Столов было три — с бортиками высотой с дюйм, водостоком, водопроводным краном, шлангом и набором костей кроваво-красного цвета.

По стенам были парами развешаны лекционные плакаты. На одних были прикреплены копии поздравительных открыток жертвы, на других — всевозможная медицинская информация, рентгеновские снимки и записи зубных формул.

Еще было холодно, почти так же холодно, как на улице. Нос у доктора Макдональд был розовый, вязаная шерстяная шапка натянута на уши, дафлкот застегнут до самого подбородка. Она стояла сгорбившись, засунув руки в карманы.

— Разве мы не должны были надеть маски, защитные очки и все остальное?

Профессор Твининг оторвал взгляд от останков:

— Боюсь, в этом нет столь уж большой необходимости — здесь нет ни мягких тканей, ни ДНК. Просто кости. Ребята-почвоведы все отчистили, так что мы вряд ли сможем что-нибудь загрязнить. Альф, передайте, пожалуйста, соответствующий рентгеновский снимок… Спасибо.

Твининг рассматривал скелет Лорен Берджес, сравнивая повреждения с медицинскими записями и фотографиями на поздравительных открытках. Опознавал ее.

Три набора костей на трех секционных столах. Пройдет совсем немного времени, и будут обнаружены остальные жертвы. Только вдобавок к ним найдут еще одну — Ребекку, останки которой тоже будут лежать на холодном металлическом столе. Моя маленькая девочка, уменьшенная до кучки покрытых грязью костей. Выщербленных и изрезанных в тех местах, где он вонзал в нее нож и ломал их…

Воздух морга был словно холодная патока, застрявшая у меня в горле.

Я сунул руки в карманы. Стиснул зубы.

Никто не знал, что еще было время, чтобы поймать ублюдка.

Так почему же я не мог дышать?

Думай о чем-нибудь другом. О кем угодно. О чем угодно, только не о Ребекке.

Деньги. Думай о деньгах. О том, как облажался — полностью и напрочь.

Так будет лучше…

О’кей, не получилось у меня выдавить деньжат до начала вскрытия, но времени еще было вполне достаточно, не правда ли? Быстро смотаюсь, пока будут изучать остальные скелеты. Куча времени.

Да, куча времени…

— …на левой плечевой кости явно выраженная медианная трещина и периостальная гематома, антериальный…

Черта с два я когда-нибудь смогу найти эти деньги. Объявлюсь в Вестинге с пригоршней жалких пятерок, и головорезы миссис Керриган отправят меня домой в кресле-каталке.

— …открытый перелом правой лучевой и локтевой костей, семь сантиметров от лучезапястного сустава…

Нет. Лучше вообще не мелькать. Если не буду высовываться — пока паром не отчалит от Абердина сегодня в семь вечера, — со мной все будет в порядке.

— …бороздчатые шрамы на четвертом и пятом ребрах, указывающие на серрейторное лезвие…[59]

Ну, может быть, не все в порядке, но какое-то время я выиграю.

А это все так и останется дожидаться моего возвращения.

Стрелки настенных часов в морге, кликнув, встали на одиннадцать тридцать — два с половиной часа наблюдения за тем, как профессор Твининг разбирается с костями замученных девочек.

— …и один чай с молоком, без сахара. — Альф протянул мне кружку с отпечатанной на боку надписью «САМЫЙ ЛУЧШИЙ ПРОКТОЛОГ В МИРЕ!».

— Спасибо.

Одно можно сказать о лаборантах-патологоанатомах — чай заваривать они умеют.

Твининг потянулся, сцепив замком руки, как будто собирался взломать сейф:

— Итак, теперь, я полагаю, мы можем утверждать, что останки принадлежат Лорен Берджес.

Я оперся спиной на рабочий стол:

— Это заняло всего-то два с половиной часа. Доктор Макдональд сделала это за тридцать пять секунд.

Ее щеки зарозовели.

— Положение головы неким образом это объяснило. Но могут быть еще жертвы, которые он обезглавил, и мы о них еще ничего не знаем. У нас нет полного набора поздравительных открыток, и на большинстве из них нет момента их смерти… — Она откашлялась и шаркнула ногами. — Это было нечто вроде основанной на фактах догадки.

Твининг пригладил свои мягкие волосы:

— К сожалению, мое опознание я должен производить таким образом, чтобы его не смогли опровергнуть в суде. — Он указал чайной чашкой на пару плакатов с информацией о Лорен Берджес, а потом на предпоследнюю поздравительную открытку. — К тому моменту, когда была сделана эта фотография, она почти точно была мертва. Трудно говорить об этом, не имея внутренних органов для анализа, но, судя по фотографиям, я бы сказал, что смерть наступила из-за сердечной недостаточности, вызванной потерей крови и шоком.

Может быть, ей действительно повезло и она была мертва в то время, когда он вскрывал ее и вытаскивал наружу внутренности. Может быть, и Ребекке тоже повезло…

В самой глубине горла снова появилось чувство жжения.

Твининг постучал пальцем по первой открытке:

— Судя по размеру и разнице в цвете ран на этой фотографии и на той, где она уже убита, я бы сказал, что Лорен пытали в течение шести или семи часов. Девяти — самое большее.

— Она пропала за четыре дня до своего дня рождения, — сказала доктор Макдональд и посмотрела на меня.

— Да… — Твининг, прищурившись, снова взглянул на первую открытку. — Это вполне соответствует ее внешности на этой фотографии. Как будто эта одежда пару дней на ней была.

Восемь или девять часов крика под кляпом из упаковочной ленты, пока он вырезал разные слова на коже Ребекки, жег ее голову отбеливателем и вырывал зубы плоскогубцами…

Я поставил чай на стол и постарался, чтобы мой голос не звучал слишком громко.

— Таким образом… — Еще раз. — Таким образом, он не убивал их до тех пор, пока не наступал день рождения. Он похищал их, привязывал к стулу и оставлял сидеть на нем до тех пор, пока не наступало время. Ждал.

Доктор Макдональд подошла к секционному столу с его набором красно-коричневых костей:

— Можно мне взять череп Лорен?

Твининг пожал плечами:

— Не вижу причины, почему вы не можете это сделать. Главное — не уроните.

Я вышел в коридор, и двери морга за мной захлопнулись.

— С вами все в порядке? — Доктор Макдональд шмыгнула носом и потерла рукой глаза. Потом проделала то же самое с блестящими полосками под носом.

— Захотелось глотнуть свежего воздуха.

В подземном коридоре, в самой утробе этой больницы.

Она отвернулась, чтобы я не мог увидеть ее лица.

— Наверное, у меня аллергия на формальдегид или еще на что-нибудь, — сказала она, хлюпая носом.

Да. Точно аллергия.

— Мы делаем перерыв на ланч. Еда здесь довольно мерзкая, но для старшего персонала есть специальная столовая. Твининг обещал провести нас туда.

— Отлично.

— Это у вас первое вскрытие, не так ли?

Я повернулся, чтобы посмотреть на нее… И замер. Метрах в десяти, в тени отсутствующей потолочной лампы, мерцали чьи-то глаза. Крысолов вернулась. Она просто стояла там и смотрела на доктора Макдональд.

— Бедная Лорен… Он заставляет сидеть и ждать, пока не наступит день рождения. Целых три дня она сидит, привязанная к стулу, и ждет, когда начнется боль. Вы можете представить, как она одинока и испуганна, и ей всего двенадцать лет… — Снова шмыгнула носом. — Ну, тринадцать… в конце.

Конечно, я мог это представить. Каждый чертов день.

Крысолов была как статуя. Стояла. Смотрела. Пристально. Не двигаясь. Я сделал пару шагов в ее сторону, добавил в голос немного хрипоты:

— Какого хрена ты пялишься?

Доктор Макдональд вздрогнула и обернулась, чтобы посмотреть, на кого я кричу.

Крысолов даже не вздрогнула.

— А ну давай пошла вон отсюда!

Ничего.

Потом наконец она повернулась и пошла прочь — не спеша, — и ее тележка скрипела и стонала в темноте. Внезапная вспышка света, когда она прошла под работающей лампой, — и седеющие волосы засияли вокруг ее головы неряшливым ореолом. Потом она ушла.

— Чокнутая. — Я положил руку на плечо доктору Макдональд. — Вы точно в порядке?

Слабый кивок.

— Извините. — Снова вытерла глаза. — Как-то глупо все.

— Чтобы не опоздать на паром, нам нужно выйти отсюда примерно… через полчаса. В пять часов, самое позднее.

— Ну, в смысле, мне приходилось бывать на вскрытии раньше, но всегда это было одно и то же — я проводила время, проникаясь чувствами убийц… Должна была стоять и притворяться, что я — это он, и представлять, как все это было и как хорошо себя чувствуешь, совершая эти ужасные вещи. — Она снова шмыгнула носом. — А потом все кончается, и помочь уже нельзя… — И уставилась на пол.

— Вам не нужно быть здесь до конца. Возвращайтесь домой к тете, расслабьтесь. Откройте бутылку вина. Я заеду за вами, когда мы здесь все закончим.

Доктор Макдональд покачала головой, и вокруг опухшего лица закачались темно-каштановые волосы.

— Я их не брошу.

— Насколько мы можем это утверждать. — Я сидел, откинувшись на спинку скрипучего пластикового стула.

Изображение Дики кивнуло головой на экране ноутбука.

— Согласен. Завтра мы здесь упаковываемся, так что в городе мы будем где-то в середине дня.

Детектив-старший инспектор Вебер побарабанил пальцами по рабочему столу:

— Вы вот так вот собираетесь прийти и забрать у меня мое расследование?

Кабинет Вебера размещался в одной из самых лучших комнат здания — в самом углу, с большими окнами, выходившими на заколоченный кинотеатр напротив.

Ноутбук доктора Макдональд притулился на рабочем столе Вебера, там, где все могли видеть экран, а веб-камера могла видеть нас. Правда, сама доктор Макдональд задумчиво смотрела в окно, одной рукой обхватив себя за грудь, а другой играя с волосами.

Дики вздохнул:

— Только тупить не надо, вы прекрасно таете, как это работает. Это я кашу расхлебываю за все, что делает Мальчик-день-рождения. Хочу я этого, или нет. — Нахмурился: — Я уже рассказывал вам про мою язву?

— Плевать я хотел на вашу язву, у меня…

— А что, если мы вот так сделаем — у нас что-то получится, и вы сидите рядом со мной на пресс-конференции. Мы оба делаем заявление, вы получаете половину всех похвал, двенадцатилетние девочки продолжают расти, и никакой больной ублюдок больше не пытает их до смерти, а я выхожу на пенсию, оставляя позади себя все это дерьмо.

Вебер снял очки и протер их носовым платком:

— Ну что ж, в интересах межведомственного сотрудничества, так сказать… Я полагаю, что мы пришли к некоему рабочему взаимопониманию.

Дики даже не попытался улыбнуться:

— Доктор Макдональд? — Хмурый взгляд. — Доктор Макдональд, вам есть что добавить? Эй… Кто-нибудь, дайте ей хорошего тычка, ради всего святого.

Я дал, она подпрыгнула:

— Аа-ах. За что?

— Детектив-старший суперинтендант Дики хочет знать, хотите ли вы что-нибудь добавить?

— О-о, конечно, вот что… — Она дернула стул вперед, ближе к ноутбуку. — Родители Хелен Макмиллан говорили что-нибудь о том, у кого она брала книги?

На маленьком экране Дики открыл, а потом снова закрыл рот.

— Книги? — Он нахмурился.

— Они говорили, где она их взяла? В смысле, может быть, у нее был богатый родственник, который их коллекционировал, а потом умер и оставил книги Хелен, или что-нибудь вроде этого?

О’кей, лучше начать с того, что у доктора Макдональд с самого начала не все было в порядке с головой, а от вчерашнего удара у нее там явно что-то свихнулось.

— Книги? — Вебер откинулся на спинку стула. — Это что, на самом деле имеет какое-то отношение…

— Там еще дежурит тот офицер по связям с семьей? Если он там дежурит, пусть проверит книги у Хелен в комнате. Те, которые на полке.

— Доктор Макдональд… — Вид у Вебера стал еще более хмурым. — Элис, я знаю, что для вас все это было сильным стрессом, а работаете вы великолепно, но, может быть, мы найдем кого-нибудь более подходящего…

— Нет, я что хотела сказать, в смысле, когда мы были в ее комнате, я помню, что я тогда подумала, что это очень странная коллекция для двенадцатилетней девочки. Мне кажется, что это были первые издания. — Она повернулась ко мне: — Точно они там были, не правда ли, вы тоже посмотрели на них и…

— Понятия не имею. Это были просто книги, — сказал я и взглянул на Вебера.

— Подписанные первые экземпляры. Вы хотя бы представляете, сколько они стоят? Тайная Комната[60] — около полутора тысяч, Узник Азкабана[61] — от двух до трех тысяч, в зависимости от версии, и одному Богу известно, сколько стоит Лев, Колдунья и Платяной Шкаф[62] или Диккенс.

Лицо Дики стало угрожающе пурпурного цвета, наверное, из-за экрана.

— А-а… Я понял.

Доктор Макдональд снова обняла себя одной рукой, пальцами другой руки закручивая в волосах маленькие тугие колечки:

— Что могла делать двенадцатилетняя девочка с книгами ценой в двадцать, а то и тридцать тысяч фунтов?

12

— Если сейчас не выедем — мы опоздаем. Что если мы не приедем туда вовремя и не успеем на паром? Что мы тогда будем делать? Ведь вы сказали, что нам нужно выехать в половине пятого!

Я вытащил из папки очередной отчет:

— Ваши стоны по этому поводу процесса не ускорят. Почитайте журнал или что-нибудь еще.

Комната была забита дюжиной рабочих столов и кипами документов. Розоватого цвета стены, плитки напольного покрытия на краях загибаются вверх и покрыты подозрительными пятнами, лотки для входящей и исходящей документации, забитые до отказа. В спертом воздухе неприятный запах человеческого пота. Прогнувшиеся квадраты потолочных панелей заляпаны кусками упаковочной ленты поносно-коричневого цвета.

Несколько офицеров в форме сгрудились в дальнем углу, рядом с электрическим чайником и холодильником — забивают информацию в древние компьютеры бежевого цвета. Все остальные в гражданском.

Рядом с ними, заложив руки за спину, мотается детектив-сержант Смит. Изображает генерала.

— Это просто никуда не годится! — Повернулся к громадной демонстрационной доске, протянувшейся во всю длину комнаты, в которой располагался криминальный отдел. — Вам что, ребята, на самом деле нужно объяснять, насколько важны в расследовании первые двадцать четыре часа?

Как будто мы первый раз имели дело с местом свалки трупов.

Доктор Макдональд покопалась в своей сумке:

— Я что хочу сказать… сейчас почти половина пятого, а что, если мы опоздаем на паром и нам придется остаться в Абердине и что, если мы не сможем устроиться в гостиницу, потому что мы ее заранее не заказывали? Вот у меня, например, есть подруга, которая тоже вот так вот поздно выехала, и ей пришлось спать в машине, а я не хочу спать в машине — что, если туда кто-нибудь заберется?

Детектив-сержант Смит вытащил из кармана маркер и нацарапал что-то на демонстрационной доске. Полосы черной изоляционной ленты делили ее поверхность на колонки, озаглавленные «ИЗВЛЕЧЕНИЕ ТЕЛА», «ВИКТИМОЛОГИЯ», «МЕСТО СОВЕРШ. ПРЕСТУПЛЕНИЯ» и «ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИНДИКАТОРЫ». Под ними шла маркированная информация. Новичок еще, карьеру делает. Учит провинциальных тупиц, как работает полиция Грэмпиана.

Постучал маркером по демонстрационной доске:

— Вопрос, который вы должны все время себе задавать: «Где их держали до того, как похоронить?»

Да неужели.

Рона оторвалась от компьютера и заметила меня. Оскалилась, кивнула головой на детектива-сержанта Смита, произнесла беззвучно «задрот», сделав соответствующий жест рукой. Потом встала и, пройдя мимо нескольких рабочих столов, подошла к моему.

— Что за придурок. — Тихо так сказала. — Командует нами, как будто он подарок божий, мать его.

Присела на край стола, настолько близко, что доктору Макдональд пришлось отодвинуть свой стул сантиметров на двадцать.

— Тут из Тэйсайда сообщили, шеф, книги из спальни Хелен Макмиллан сплошь первые подписанные экземпляры. Ее папаша, как только узнал, что они чего-то стоят, сразу полез в Интернет и выяснил. Те, которые постарее — так, более-менее, но все вместе тянет на тридцать две тысячи фунтов.

— Тридцать две?..

— Да, представьте себе, — глаза Роны расширились, — стоят себе у ребенка на книжной полке.

Если бы она жила в Олдкасле, а не в Данди, кто-нибудь из криминального отдела уже давно бы все это спер. Вроде меня. С тридцатью двумя тысячами от целой кучи дерьма можно избавиться.

Доктор Макдональд расстегнула ремень безопасности:

— Мы опоздаем…

— Не опоздаем, если вы поторопитесь.

Дом на Флетчер-роуд стоял в полутьме. Поднялся ветер, и старые дубы стонали, царапая облака своими костлявыми пальцами. Мерцали китайские фонарики. Без четверти пять. Куча времени.

Она натянула на голову шерстяную шапку, вылезла из машины и пошла по гравийной дорожке, развевались полы ее дафлкота.

Я подождал, когда она войдет внутрь, потом достал мобильный телефон и снова включил его. Он пикнул и зачирикал: текстовые сообщения, пропущенные звонки, почтовый ящик — и все от миссис Керриган. Ей очень хотелось знать, почему я не появился вовремя с тремя тысячами, чтобы спасти свои коленные чашечки.

А с книгами за тридцать две тысячи я бы смог выкарабкаться…

Твою мать!

Полистал список контактов в поисках номера Генри Форрестера.

Тридцать две тысячи. И что это должен быть за человек, который украдет книги у мертвой девчонки?

Нашел номер, нажал кнопку и откинулся на спинку кресла, прислушиваясь к гудкам.

Он ведь не собирается пропустить мой звонок, не так ли?

Так же верно, как и то, что я не собираюсь потерять свои ноги.

Щелк.

— Простите, что я не ответил на ваш звонок. А если хотите оставить сообщение… это ваше дело.

— Генри? Это Эш, Эш Хендерсон. Слушай, хочу тебе сказать, что завтра буду в Шетлэнде. Может быть, встретимся, выпьем по стаканчику или еще что-нибудь. Давно не виделись… — Закончил разговор.

Доктор Макдональд вынесла громадный красный чемодан и потащила его по гравию. Ее тетка шла за ней с двумя чемоданами поменьше. Я вышел и открыл багажник.

— Вы уверены, что у нас достаточно времени?

— Я вернусь через минуту. — Остановил «рено» рядом с бордюром и выключил мотор. — Все будет в порядке.

Она поковыряла приборную доску, потом сквозь ветровое стекло посмотрела на Кингсмит во всем его сером, приземистом, окраинно-микрорайонном великолепии. Придурок из четырнадцатого номера спустил с цепи немецкую овчарку побегать по улицам. Видно было, как у псины из-под шерсти проступали ребра, когда она остановилась под фонарем, чтобы сожрать какую-то дрянь из сточной канавы.

Доктор Макдональд облизала губы:

— Мне ведь не надо заходить, правда? Я не очень хорошо себя чувствую в…

— Незнакомых замкнутых пространствах — я помню. Оставайтесь здесь. Заприте двери, если хотите. — И выбрался в холод.

Едва я захлопнул за собой дверь, как она перегнулась через кресло и нажала на кнопку замка Потом сделала то же самое на своей стороне.

Овчарка подняла голову от сточной канавы и зарычала.

Я уставился на нее:

— Пошла на хрен.

Она затихла, прижала уши и, крадучись, исчезла в темноте.

Палисадник перед домом представлял собой вымощенный дорожной плиткой прямоугольник, огражденный по сторонам бетонным забором по колено высотой. Из стыков торчала пожелтевшая трава. По дороге к дому еще раз взглянул на часы — без пяти пять. Пятнадцать минут на сборы, час-полтора до Абердина — в зависимости от того, как будет загружена дорога…

Время поджимало. Паром отчалит ровно в семь, находитесь вы на нем или нет.

Я зашел, включил свет, захлопнул за собой дверь и только после этого заглянул в гостиную. На этот раз никаких признаков Паркера. Может, этот бестолковый ублюдок наконец свалил и нашел работу?

Неужели мне так повезло?

Наверх.

Чемодан на колесиках лежал на платяном шкафу. Я снял его, бросил внутрь несколько пар носков, несколько трусов, набор для мытья из ванной, пару джинсов из стоики в углу, все эти напроксены, диклофенаки и трамадолы из прикроватной тумбочки и покрытую пылью книгу в мягкой обложке с подоконника.

Что-нибудь еще? Так, Шетлэнд в ноябре — джемпер. Где-то здесь лежало это убожество крупной вязки. Мать Мишель подарила мне ею на Рождество.

В комоде нет. Куда, черт возьми, я мог его…

Позади меня скрип половиц. Я замер.

— Вроде собрался куда-то? — Мужской голос, низкий, доносился с маленькой лестничной площадки наверху.

Я застегнул молнию на чемодане, закрывая все, что было внутри:

— Мама не научила стучать, когда входишь?

— Да просто мне кажется, что кое-кто собирается ноги делать.

Я повернулся, не делая резких движений, стараясь, чтобы были видны мои руки:

— У тебя имя есть?

Мужчина на лестничной площадке улыбнулся, обнажив в оскале желтые зубы. Лицо у него было какое-то кривое, угловатое, все в шишках и слегка перекошенное. А еще оно было покрыто оспинами и шрамами. И еще он был очень здоровый.

— Можешь называть меня Мистер Боль.

Серьезно? Мистер Боль?

Уголки моего рта дернулись, но я взял их под контроль.

— Тогда скажите мне, Мистер Боль, этот визит дружественный или недружественный?

Он вынул руку из-за спины. В ней он держал металлическую трубу футов двух длиной, на конце которой под разными углами были приварены болты и гайки. Современный эквивалент того, что можно соорудить из пары гвоздей и бейсбольной биты, что-то вроде сантехнического пернача.[63]

Явно, визит был недружественный.

— Так ты у нас плохой мальчик, да? Просрочил платеж.

— Зря время теряешь. — Я слегка наклонился, перенося вес тела и передвигаясь ближе к кровати. — Мне нужно время, чтобы деньги собрать.

— А вот это не моя проблема, правда ведь? — В воздухе, вибрируя колючками, мелькнула труба.

Я упал на колено и опрокинулся на бок. Что-то задело мое левое плечо, и лампа, стоявшая на тумбочке, взорвалась керамической шрапнелью. Я выбросил вперед ногу, но Мистера Боль на прежнем месте не оказалось.

Я упал на кровать и перекатился по ней, а булава лупила по матрасу, и пружины пели от ударов. Упал на пол с другой стороны, посмотрел вверх.

Труба неслась к моему лицу.

Я дернулся, врезавшись головой в стену, и пернач пролетел мимо. Его перья рассекли воздух меньше чем в дюйме от моего носа.

Господи, этот ублюдок был очень быстрый.

Теперь удар наотмашь. Из подоконника полетели щепки — пернач прорубил дерево и врезался в штукатурку как раз в том самом месте, где должна была находиться моя голова, если бы я не отшатнулся в сторону.

Быстрый и сильный.

Еще один удар, и коллекция книг в бумажных обложках разлетелась в разные стороны — бумажные крылья трепетали, опускаясь по спирали на пол.

Я нырнул влево и, схватив охапку одежды из кучи грязного белья в углу, швырнул ее в Мистера Боль. Носки, трусы, футболки — не самое смертельное оружие, но если бы они отвлекли ублюдка хотя бы на пару секунд…

Футболка зацепилась за оперенье — ткань затрещала, как огонь, — и чертова хреновина врезалась в раму кровати.

Я, как спринтер, вскочил на ноги и бросился вперед, целясь прямо ему в живот. Мне удалось опрокинуть его в платяной шкаф. На этой дистанции труба бесполезна. Ха, уже не так круто, как кажется? Одно дело — на расстоянии вытянутой руки. Тут ублюдок без проблем может мне голову продырявить. А если ближе? Совсем другой разговор.

В этом случае опыт победил тупую силу.

Я схватил Мистера Боль за горло и снова врезался вместе с ним в хрустнувшую древесно-волокнистую плиту. Он вонял чесноком и луком, изо рта несло кислым дерьмом. Левым кулаком — апперкот в ребра, туда же плечом, со всего маху, не обращая внимания на резкий, словно разбитое стекло, вопль моих разбухших костяшек. Один, два, три раза. Удовлетворяюще-пьянящее чувство от хруста ломающихся ребер. Если повезет, острый конец ребра пробьет этому ублюдку легкое.

Мне в ребро врезалось колено — целился по яйцам, скорее всего, но для меня это был не первый кулачный бой.

Мистер Боль дернул головой назад, потом вперед. Вот дерьмо. Я уткнулся подбородком в грудь, и глухой удар завибрировал по всему черепу, в ушах зазвенело. Ковер закачался подо мной, как палуба корабля.

Я отпустил его горло и отступил на пару шагов.

Из расплющенного месива, которое когда-то было носом Мистера Боль, пузырилась кровь, маленькие красные капли слетали с распухших губ.

— Сука! — Пернач взметнулся для очередного удара.

Да из чего он сделан, черт бы его побрал?

Да пошло оно все. Я повернулся и побежал, схватив за ручку чемодан на колесиках. Вывалился из двери спальной, захлопнув за собой дверь.

Заскочил в ванную комнату. Оторвал у ванной переднюю панель, схватил коробку с пистолетом… А дальше что? Он не заряжен, и патроны в другой коробке. Может быть, он еще и разобран, в довершение ко всему я вроде собирался его почистить? Точно — разобран. На полдюжины частей, и каждая в отдельном пластиковом мешочке — наверное, чтобы сохранить особую свежесть.

Твою мать!

Ладно, думай, думай, думай, думай!

БАМ! Зазубренный конец трубы прорубил дверь спальной — куски ДВП и картонной изоляции разлетелись по маленькой лестнице. Сраные муниципальные дома — экономят на стройматериалах…

Я схватил трубу чуть ниже перьев из болтов и гаек и резко дернул.

Что-то большое и неуклюжее ударилось о другую сторону двери. Петли не выдержали, вылетели из рамы, конструкция переломилась посредине и с шумом рухнула вниз вместе с ублюдком. Глаза навыкате. Кровь капает с подбородка. Руки хватаются за воздух… Так и вылетел.

И врезался прямо в меня, отбросив спиной на перила. Дерево прогнулось, хрустнуло и переломилось.

Мы покачались на краю, секунда свободного падения, потом — ШЛЕП. Ощущение — как будто взбесившаяся лошадь врезала копытом между лопаток. Воздух вылетел из моих легких вместе со стоном. А потом я покатился вниз по ступенькам, переплетясь руками и ногами с громадным вонючим ублюдком. Хрипя и изрыгая проклятия.

ХРЯСЬ.

Пол врезался в грудную клетку Как будто и без этого не было трудно дышать…

Господи, как больно.

Вставай. Вставай, пока он снова не начал махать этой чертовой трубой.

ВСТАВАЙ!

Я с хрипом всосал в себя воздух, закашлялся и встал на колени.

В прихожей полный разгром: ковер засыпан кусками двери и выбитыми балясинами, на свернувшихся кусках обоев следы крови.

Мистер Боль лежал на спине у входной двери, стонал, левая рука в области локтя была неестественным образом вывернута.

Выглядел он хреново.

Это хорошо.

Опираясь на стену, я встал, покачался на страдающем морской болезнью ковре, сделал пару вдохов. Шатаясь, подошел и врезал ему ногой по локтю.

Здоровяк не закричал. Он просто лежал с широко раскрытыми глазами, открывая и закрывая рот, потом схватил свою руку и прижал ее к груди:

— Аггггххххххххх…

Так ему и надо. Он мог…

Удар пришел из ниоткуда, прямо в живот, оторвав мои ноги от пола и бросив спиной о стену. Гипсокартон хрустнул, и в воздух взлетело облачко белой пыли.

Мои ноги согнулись в коленях, внутренности обожгло огнем. Я едва удержался на ногах.

Мистер Боль, со стоном поднявшись на ноги, стоял, качаясь взад-вперед; кровь и слюна капали из открытого рта. Потом он засмеялся.

Я схватился за то, что осталось от лестницы, — чтобы не упасть.

— Какого… Какого черта… тебе… надо?

Здоровяк повертел шеей, растягивая мышцы, сначала в одну, потом в другую сторону. Голос у него был глухой и какой-то мокрый:

— А ты нахальный малый. Надо бы тебя отшлепать. — Его левая рука безвольно висела вдоль тела, а правая заканчивалась громадным кулаком.

Он нагнул голову и бросился на меня…

13

Его правое плечо врезалось мне в грудь. Голова застряла у меня под мышкой, и мы, пятясь, врезались в стену. Гипсокартон не выдержал и взорвался кучей заостренных кусков, обдав нас облаком пыли.

Мне в живот прилетел кулак.

Из меня сквозь стиснутые зубы с шипением вырвался воздух вместе с брызгами слюны.

Конечно, самое разумное, что можно было сделать в этом случае, — это обхватить руками шею этого ублюдка. Держать удары и продолжать сжимать руки, пока кислород ни перестанет поступать в его кривой неандертальский мозг… Но это только при одном условии — если труба с гайками была единственным оружием, которое Мистер Боль принес на вечеринку. Значительно труднее будет, если в кишки воткнется нож.

Еще один удар, в то же самое место, в два раза сильнее.

Займемся рукой.

Я схватил его за левый бицепс и рывком завел руку за спину и вверх. Потом другой рукой поймал его запястье и резко дернул. Внутри что-то хрустнуло и лопнуло.

Следующий его удар был похож на легкое похлопывание. Мистер Боль с всхлипом втянул в себя воздух, но крика не последовало. Вместо этого он упал на колени, вытянув вперед правую руку с растопыренной пятерней — как будто хотел помахать ручкой сидящему в аду дьяволу.

Я врезал ему коленом в лицо.

Он хрюкнул и опрокинулся на спину. Я выпустил искалеченную руку, схватил Мистера Боль за клок волос на затылке и ударил мордой по третьей ступеньке снизу.

ХРЯСЬ.

— Скушай за маму…

Я поднял его голову и снова изо всей силы опустил на ступеньку.

ХРЯСЬ.

— Скушай за папу…

Ступенька покрылась кровавыми пятнами.

— И тебе самому не хворать…

ХРЯСЬ.

Он обмяк.

Я отпустил его и, тяжело дыша, отступил на пару шагов:

— Домашнее задание… домашнее задание делать надо… тупой… ублюдок, и друзей с собой приводить… я из таких, как ты… козлов… говно вышибал… еще когда ты… когда ты…

Да и хрен с ним. Я прислонился к стене.

Гостиная превратилась в груду обломков, лестница в руинах, ковер покрыт обломками дерева и выпачкан в крови, в воздухе запах гипса, меди и прокисшего пота.

Сантехнический пернач блестел в углу, рядом с вешалкой. Я, шатаясь, подошел к нему, наклонился и поднял.

Когда я выпрямился, мир вокруг меня завальсировал, а внутри черепа что-то застучало, угрожая выдавить мне мозги через уши.

Прислонился к кухонной двери. Восстановил дыхание. Постарался не блевануть.

О’кей.

Опять подступило.

Сделал несколько глубоких вдохов.

Ох… Адреналин, конечно, великолепное обезболивающее, но что будет, когда начнется отходняк? Костяшки левой руки пронзало пульсирующей болью, плечи как будто обернуты раскаленной колючей проволокой, поясница раскалывалась, желудок жгло, а все остальное просто нестерпимо болело.

Слишком стар я для таких вещей.

Точно. Пора позаботиться о визитере.

Я повернулся, держа у бедра утыканную шипами трубу.

Он лежал перед лестницей, свернувшись в клубок, и дрожал, прижимая к себе искореженную левую руку. Лицо — бесформенное месиво. Наверное, тому, кто называл себя «Мистер Боль», это совсем не нравилось.

Я схватил его за шиворот и потащил на кухню, оставляя скользкий темно-красный след на грязном линолеуме. Потом открыл заднюю дверь и выволок его в сад.

Темновато здесь. Из-под низких облаков прорывался болезненный свет, окрашивающий все в черно-белые цвета, которого едва хватало, чтобы различить очертания предметов. Тело здоровяка обмякло, а изо рта вырывался пар, пока я тащил его к тому месту, где должна была стоять сушилка для белья, если какой-нибудь предприимчивый ублюдок не спер ее.

Снова закрапал мелкий дождик, холодный и освежающий. Я поднял лицо к небу и позволил дождику намочить мою кожу.

Приходится искать удовольствие в малозначимых вещах. Поставил оперенный конец трубы на лодыжку Мистера Боли. Постучал по суставу:

— Знаешь, как больно будет, правда?

Здоровяк захрипел и дернулся.

— Да. — Я занес пернач над головой. — Ты абсолютно прав.

Я открыл багажник машины и опустил в него свой чемодан на колесиках — рядом с шикарными красными чемоданами доктора Макдональд.

Она повернулась и уставилась на меня в проем между сиденьями:

— Кажется, вы сказали, что будете через пять минут, а прошло целых четверть часа, и эта собака бегала здесь вокруг машины и принюхивалась… — Она отвернулась — брови нахмуренные, верхняя губа презрительно искривлена. — Что с вашим лицом?

Я закрыл дверь машины, потом повернулся и пошел в дом. Взял в одной из комнат картонную коробку. Поставил ее в багажник, потом сделал то же самое еще два раза, пока места в нем совсем не осталось. Единственная положительная вещь, когда живешь в подобном дерьме, — не стоило распаковываться после того, как Мишель выкинула меня из дома.

Еще один, последний заход в дом. Пока поднимался по раздолбанной лестнице, достал мобильник и набрал номер Паркера. Казалось, что прошла целая вечность, но наконец он ответил — голос пьяный и невнятный:

— Уголек! Как там дела?

Уже надрался. Или обдолбался.

— Я хочу, чтобы ты держался подальше от дома какое-то время.

— Ты ведь не будешь ее сегодня пялить, а, Уголек? Слушай, чувак, ты просто похотливый…

— Это небезопасно, о’кей? Кто-то весь дом вверх дном перевернул.

Я завернул вверх ковер в спальной комнате и поднял половицу. Сунул руку внутрь, вытащил сигарную коробку Ребекки и спрятал ее на груди.

Твою мать… Неужели Большой Джонни Симпсон? Чувак, клянусь, я не знал, что она его сестра, она…

— Найди какое-нибудь другое место, где можно отсидеться. К маме пойди или еще куда-нибудь.

Потом я пошел в ванную комнату. Передняя панель отошла довольно легко. Схватил несколько пластиковых пакетов на молниях, спрятанных под ванной, и рассовал их по карманам. Вышел обратно на лестницу.

— Уголек, прости меня, ладно? Я не хотел.

— Позвоню тебе, когда вернусь обратно. — И, закончив разговор, захлопнул за собой входную дверь и потащился к «рено».

Доктор Макдональд пялилась на меня с пассажирского кресла и кусала нижнюю губу, глаза ее были широко раскрыты. Я открыл багажник, расстегнул молнию на чемодане и сунул внутрь сигарную коробку. Сел за руль. Немного посидел с закрытыми глазами, устраиваясь поудобнее, чтобы кресло приняло вес моего тела, а мышцы привыкли к новой болезненной конфигурации.

Она откашлялась:

— Мне кажется, это будет неплохая идея — высадите меня где-нибудь, не важно где, в смысле, я не хочу сбивать вас с вашего пути, и конечно же со мной временами бывает…

— Бывает очень непросто, но мы с этим справимся. — Я повернул ключ зажигания. «Рено» бессвязно забормотал и вернулся к жизни. — Самое главное — вовремя сбросить скорость, когда увидишь видеокамеру на дороге.

— У вас кровь на лице.

Рулевое колесо, казалось, было сделано из бетона, но я все же вывернул его на полную. Подшипники застонали, когда машина уткнулась в противоположный бордюр, потом выехала на дорогу и поехала в нужном направлении. Я включил фары, щелкнул рычажком отопления, чтобы просушить запотевшее ветровое стекло, и включил радио. Из динамиков зажужжала-захрипела обычная музычка.

— Констебль Хендерсон… — Доктор Макдональд повернулась, чтобы посмотреть в боковое окно. — Эш? Что случилось?

— До Абердина час. Полтора часа в час пик. — Я прижал педаль газа к полу, и машина запетляла по улицам, залитым желтоватым светом фонарей. — Не забыли пристегнуть ремень?

— Вы уверены, что можете вести машину?

Не совсем.

Песня смолкла, и в машине забубнил голос не то ведущего детской телевизионной викторины, не то наркомана:

— Да, правда здорово? Прямо-таки настраивает вас на помешательство в середине недели! — Сирены и тромбоны оглушительно закрякали. — Ха-ха! Вы слушаете программу Чокнутого Колина «Клуб Любителей Езды в Час Пик»! Через минуту — спортивные новости…

— Если что-то случилось, — тихо сказала она, опустив голову, — возможно, стоит поговорить об этом? Это то, что я обычно делаю. Правда, уже после того, как кого-нибудь арестуют. Но сейчас это не так важно.

Мистер Боль. Что за имечко для взрослого мужчины. На метадоне, наверное, сидит. Или на крэке. Этот ублюдок точно должен был что-нибудь принимать, чтобы зарабатывать подобным образом.

Всего два пропущенных платежа — и они уже присылают кого-то меня изуродовать. Разве это честно?

Голова гудела, глаза резало, и свет фар каждой встречной машины становился для меня ржавым ножом.

Когда «рено» заскрипел по кольцевой развязке, доктор Макдональд ухватилась за ручку над дверью, а я все давил и давил на газ, направляя машину к северу.

— Это действительно… Мы на самом деле должны ехать так быстро, в смысле, что если что-нибудь случится, например шина лопнет, или мы врежемся во что-нибудь, или грузовик выскочит на встречную полосу, или…

— Пожалуйста… заткнитесь. На минуту. О’кей? Только на одну минуту. — Я надавил основанием ладони на левую глазницу.

Я чувствовал себя так, как будто меня кувалдами избили. Наверное, следовало остановиться и достать из чемодана трамадол. Всего лишь пять минут займет. Правда, тогда мы, возможно, опоздаем на паром.

Хотя и без этого можем опоздать. И все из-за этого засранца.

Молчание с противоположной стороны машины.

Она сидела, сложив на груди руки, скрестив ноги, и глядела в окно. Не нужно быть экспертом в области невербальной коммуникации, чтобы понять, что это значило.

Ну, я вот что скажу. Да пошла она! Хотел бы я посмотреть, какая она будет разговорчивая, если какой-то отморозок вдруг решит ее изуродовать.

Впереди сквозь дождь замигали сигнальные огни объездной дороги.

Ладно. Очень может быть, что я действительно планировал сделать ноги на пару дней. А что, у меня был какой-то другой выход?

Специальное полицейское задание — сопроводить чокнутого психолога в Шетлэнд, подстраховать, чтобы не свалилась в море, чтобы автобус ее не сбил или овца не покалечила. В общем, оградить ее от всех возможных несчастий, которые спрятаны у нее в полосатом рукаве. О’кей, пропустил я пару платежей, и что?.. Зачем нужно было посылать ко мне обдолбанного наркомана с сантехническим перначом?

Этому гаду еще повезло, что я благоразумный человек.

Объездная дорога повернула налево, опустилась ниже уровня автострады, потом снова поднялась вверх и слилась с А90 на север к Абердину. Стрелка спидометра переползла за восемьдесят.[64]

А она все еще дулась.

И это просто потому, что я вежливо попросил ее заткнуться на минуту.

Ну, может быть, и не вежливо, да и не попросил…

Ладно, я был неправ. Теперь счастлива? Да, это была моя вина.

Как всегда.

— Простите. Я просто… — Глубокий вздох. — Я не хотел вас обидеть.

Она дернула плечом, подняв его почти до самого уха.

Да ладно, черт возьми!

— Ну, на самом деле… простите.

Она повернулась на кресле, осмотрела меня с головы до ног и улыбнулась:

— Пятнадцать минут — я поражена — думала, что вам потребуется полчаса, чтобы извиниться, — значит, для вас еще не все потеряно. Эш… какое странное имя, правда? В смысле, ваши родители, наверное, назвали вас в честь дерева, но я готова поспорить, что многие думают об огне, о горящих, бегущих и вопящих людях…[65]

14

— Ну откуда я мог знать, что они перекопают половину дороги? — «Рено» пересек автостраду и въехал в ворота гавани. — У нас еще есть пятнадцать минут.

Абердинский паромный терминал представлял собой длинную крытую галерею, пристроенную к боку уродливого здания с фасадом без окон. Красно-белый шлагбаум перекрывал въезд в зону загрузки автомобилей. Я опустил окно, впустив внутрь машины визгливые крики чаек и смешанный запах солярки и рыбы.

Невысокий мужичок пристально смотрел на нас из будки охраны. Обвисшее лицо, мешки под глазами.

— Извини, друг. Ты опоздал, — сказал он без особого сожаления в голосе.

— Нет! — Доктор Макдональд схватилась за края кресла. — Эш, я вам сказала, что не буду спать в машине. А вдруг кто-нибудь придет, это…

— Успокойтесь, пожалуйста. — Я помахал в окно раскрытым удостоверением: — Полиция.

— Ничего не могу поделать. Палуба для машин закрыта.

— Черт! — Я уставился на громадную бело-синюю тушу морского парома «Хросси». — Отлично, мы оставим машину здесь. Доктор Макдональд, на выход!

— Ц-ЦЭ. — Охранник поцокал языком. — Посадка заканчивается за полчаса до отплытия. Вы на пятнадцать минут опоздали.

— Да послушайте вы, мы по серьезному делу, мы должны…

— Вообще-то… — Доктор Макдональд выбралась в ночь под мелкий дождик, подошла к окну будки охранника и улыбнулась ему: — Простите, не знаю, как вас зовут, меня зовут Элис.

— Арчи.

И она начала с ним говорить.

Я достал мобильный телефон. Лучше позвоню Дики, предупрежу, что поездка займет больше времени, чем предполагалось. А там посмотрим, может быть, сможем забронировать места на паром на завтрашний вечер, прежде чем вернемся в Олдкасл… Где меня дожидается миссис Керриган.

А может быть, лучше остановиться где-нибудь здесь. Хотя для Абердина это легче сказать, чем сделать. Если повезет, найдем что-нибудь с завтраком в пригороде.

Кто-то постучал, по крыше машины. Доктор Макдональд, наклонившись, улыбнулась мне. Потом показала пальцем на здание терминала:

— Берите вещи и дайте Арчи ключи от машины.

О господи, как больно… Я тащился по крытой галерее вслед за доктором Макдональд и ее модными красными чемоданами. Каждый шаг — словно тебя избивают бетонными блоками. А мой дерьмовый чемодан на колесиках, как только я перетягивал его из одной секции в другую, все время пытался исполнить некую фантазию на тему родео.

Доктор Макдональд остановилась и, переминаясь с ноги на ногу, посмотрела на меня:

— Давайте быстрее, а то опоздаем, опоздаем же…

Надо бы принять трамадол, когда случай подвернется.

— Что вы ему сказали? Арчи, охраннику этому?

Она снова пошла вперед:

— Я же говорила, что была лучшая на курсе, помните?

Почему у нее чемоданы ведут себя прилично? Ведь груза у нее вдвое больше, чем у меня.

У корпуса парома трап внезапно кончился. Пара толстых металлических дверей широко раскрыта. Корабельная зона приема похожа на вестибюль гостиницы — обшита полированным деревом с хромированными поручнями, громадный сверкающий рабочий стол, что-то вроде скульптуры резвящегося лосося и пара лестниц, ведущих на следующую палубу.

Седая женщина в черном жилете подняла к губам рацию:

— Все в порядке, они на борту. Закрывайте внешние двери.

Глухой удар, потом резкий металлический звук — и двери захлопнулись. Палуба под ногами завибрировала Этакое утробное ворчание, перешедшее в колени, а потом даже легкие задрожали. Женщина подошла и протянула руку доктору Макдональд:

— Арчи мне все рассказал. Если можем чем-то еще помочь вам, дайте мне знать. — Неужели у нее слезы на глазах?

— Большое спасибо, я так вам признательна.

Странно.

Я похромал к стойке регистрации, волоча за собой чертов чемодан.

— На Макдональд и Хендерсон каюты забронированы?

Мужчина поклацал на клавиатуре:

— Давайте посмотрим… — Поднял на меня глаза и кивнул — губы плотно сжаты и немного сморщены. — Вот, пожалуйста. Ваша каюта слева, места в ресторане зарезервированы на семь тридцать.

— Спасибо. — Я взял маленькие белые билетики. Нахмурился. — А что насчет второй каюты?

— Второй каюты? — Он снова вернулся к клавиатуре. — Здесь ничего нет. Каюта одна, и все остальные каюты заняты. А вы разве не… — И склонил голову набок.

— Вот ведь… Все в порядке. — Да пошли вы все. Слишком устал. Все тело болит. — Спасибо.

Пошел по коридору слева от стойки регистрации, нашел каюту 16 А, сунул билетик в электронный замок.

Дверь открылась — небольшая, бежевого цвета, каюта. Две односпальные кровати друг напротив друга. За стеной — туалетная комната и место, где можно повесить одежду. Небольшое пространство для приготовления чая или кофе. Иллюминатор.

Мимо проплыли огни абердинской гавани, громадные оранжевые буксиры, емкости для бурового раствора, краны, трубы, контейнеры.

Бросил чемодан посреди каюты и плюхнулся на одну из коек.

Застонал. И тут зазвонил мобильный телефон. Пошел к черту.

Он перешел на голосовую почту.

Болело ВСЕ.

Я лег на спину и уставился на потолочную плитку. Надо встать и выпить таблетку… К черту — это значило двигаться. Вынул телефон не обращая внимания на значок пропущенного звонка, светящийся на дисплее, выбрал номер из телефонной книги.

Ответили с пятого гудка.

— Детектив-инспектор Морроу. — Голос Хитрюги Дейва был едва слышен из-за шума переполненного паба.

— А я думал, ребята, вы убийство расследуете?

Пауза.

— Эш…

— Окажи мне услугу.

Ничего, только приглушенная болтовня бандитов и обычный гул забитого под завязку паба Потом клацанье и что-то вроде приглушенного рева голосов. Пьяное пение. Автомобильный гудок.

— Слушай, насчет прошлой ночи с Эндрю, я…

— Чарли знает?

— Конечно, Чарли не знает! Что я должен ей сказать, как ты думаешь? «Эй, дорогая, как день прошел? Да, между прочим, я теперь педик. Что у нас сегодня на ужин?» И чем все это кончится?

Не позавидуешь.

— Ну ты и не говори ей.

— Ведь ты никому не скажешь, правда? Если это станет известно, то я…

— Слушай, мне по фигу. У меня у самого старший брат Бретт в следующем месяце женится на инженере-электрике по имени Гарет. — Я закрыл глаза и провел по ним рукой, пытаясь соскоблить головную боль. — А сейчас просто заткнись. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Ведь ты никому не скажешь?

— Мне нужно, чтобы ты пошел ко мне домой и… немного прибрался.

Пауза. На другом конце линии на заднем плане раздалось чье-то пение, приближающийся звук сирены «скорой помощи».

— Для чего? Что ты наделал?

— Гость приходил незваный.

— Понятно. — Глубокий вздох. — А он?..

— Нет. Выглядел не очень хорошо, когда я уходил, но жить будет. Да и ногу ему, по всей видимости, спасут.

Длинный шипящий вздох:

— Хорошо, хорошо, я посмотрю, что можно сделать.

— Спасибо, Дейв. — Я закончил разговор. Судя по дисплею телефона, у меня было еще два пропущенных звонка. Пусть подождут.

Каюта качалась слева направо. Должно быть, вышли из гавани, из круга ее защищающих рук в холодные объятия Северного моря. Потом комната закачалась взад и вперед. Чем дальше мы продвигались, тем сильнее становилась качка и громче ревели корабельные двигатели.

Даже как-то успокаивает… Надо бы задремать ненадолго.

Три громких удара в дверь.

— Эй? Эш? Констебль Хендерсон? Эй? Это я, Элис… — Доктор Макдональд. Чудесно. — Эй? Вы здесь?

Я стиснул зубы, спустил ноги на пол и встал враскоряку — спина согнута, руки болтаются.

— Эй? — Тук, тук, тук.

Я открыл дверь.

Она стояла в узком коридоре, обняв себя руками, и зыркала глазами по сторонам:

— Там сказали, что с каютами произошла какая-то ошибка, нам заказали только одну, а все остальные каюты заняты, и совершенно очевидно, что мы не можем делить с вами одну каюту. Это будет неправильно. Мы работаем вместе, вы — мужчина, я — женщина, а что если что-нибудь случится, это будет выглядеть…

— Вы себе льстите. — Я опустился на смятую койку и рухнул на нее вниз лицом. Ощущение было такое, словно меня снова избили.

— Но мы не можем делить эту каюту, это нелепо, я хочу сказать, что…

— Поверьте мне, — слова приглушены подушкой, — вы не настолько неотразимы.

Последовала пауза, потом скрип, как будто кто-то опустился на соседнюю кровать.

— Вы не можете поспать где-нибудь в другом месте?

— Мне кажется, что я буду в состоянии контролировать свой сексуальный пыл. При условии… да твою же ты мать. — Чертов телефон снова зазвонил. Вытащил его и приложил к уху: — Что?

Ирландский акцент, женский голос:

— Офицер Хендерсон, вы что, приличные манеры забыли, помимо всего прочего?

— Миссис Керриган. — Сегодня ничего не могло быть хуже этого.

— У них там наверху есть такие кресла, их можно разложить во всю длину, и я вполне уверена, что они очень удобные, и вы можете взять одно из этих…

— У меня есть для вас сообщение, офицер Хендерсон.

— О, да! Я получил ваше чертово сообщение, все в порядке. Я вот что хочу сказать — я тоже знаю, где вы живете.

— Вы можете взять его в аренду всего за пару фунтов и… — Доктор Макдональд не унималась.

— Ты что, совсем крутым стал — разговаривать со мной таким…

— Вы меня инвалидом хотели сделать! Вы что, на самом деле думаете, что это вам сойдет с рук? — Похоже, что я убеждал сам себя.

— Я не могу спать под открытым небом, окруженная незнакомыми людьми, ведь что угодно может случиться, в смысле, я вообще заснуть не смогу, это будет просто… — Доктор Макдональд и не думала заткнуться.

— Где наши деньги, офицер Хендерсон? У нас был договор.

— Об этом нужно было думать прежде, чем посылать в мой дом костолома. — Костяшки пальцев заныли, и корпус телефона хрустнул у меня в кулаке. — Сделка отменяется. И если я увижу рядом с собой кого-то из ваших собак, я сам к вам приду. Понятно?

Молчание на другом конце линии.

— …и то, что случится потом, будет просто ужасно, ведь я не выношу, когда люди смотрят на меня во сне, даже Ричарду приходилось уходить в соседнюю комнату, когда он оставался у меня.

— Слушай, ты, урод, если ты еще когда-нибудь наедешь на меня, я, мать твою, сама к тебе приду. И тогда посмотрим, как ты своим хавальником работаешь. Сделка отменится только тогда, когда я об этом скажу. Четыре штуки в четверг, к середине дня. — И она отключилась.

— Конечно, здесь речь совсем не идет о том, что я не ценю вас, как коллегу, на самом деле я вас очень ценю, но я полагаю, что нам не следует спать в одной каюте. — Доктор Макдональд даже не смотрела в мою сторону.

Вот тварь… Я бросил телефон на тумбочку и сложил руки на голове. Вот ведь тварь, а? Ну что за гнида, мать твою? Ну зачем? Зачем я раскрыл свою сраную пасть? Стал угрожать, и кому — правой руке Энди Инглиса. Великолепно, просто ничего лучше не придумал. Без вопросов — это все мне отыграется. И еще яйца откусит. Твою ты мать…

— …в смысле, мы ведь встретились только вчера… Эш? Эй?

Я повернулся на бок. Боль была чуть слабее, чем если бы меня сбила машина.

— Я иду в душ. Вы можете остаться и смотреть, но лично я бы вам этого не рекомендовал, — сказал я, еле ворочая языком.

Пока я плелся наверх, на главную палубу, всю из светлого дерева и сияющего хрома, паром бренчал, вибрировал и раскачивался у меня под ногами во все стороны. Магазин, два бара, кинотеатр, спасательные лодки… Чего еще можно желать? Народу было много: семьи, компании молодых людей, парочки, кто-то просто сам по себе. Нечто вроде команды по регби — все в одинаковых красных куртках, поглощавшие пинтами лагер и певшие какую-то народную песню.

По телевизору, висевшему на стене, шли новости, но его никто не смотрел.

Я остановился на минутку. На экране во всем своем викторианском заплесневелом великолепии красовалось здание штаб-квартиры полиции Олдкасла. Перед входом под синим зонтом стояла женщина с развевавшимися на ветру волосами и что-то говорила в камеру. Из-за пения невозможно было разобрать ее слов, но в бегущей строке в самом низу экрана было написано следующее: «СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА. НАЙДЕНЫ ТЕЛА. ПОЛИЦИЯ ОЛДКАСЛА ПОДТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ОСТАНКИ ПРИНАДЛЕЖАТ ЖЕРТВАМ МАЛЬЧИКА-ДЕНЬ-РОЖДЕНИЯ».

Картинка сменилась, и на экране появился помощник начальника полиции Драммонд — где-то на брифинге для средств массовой информации. Старался сорвать как можно больше похвал перед тем, как завтра появится Дики со своей командой кайфоломов.

Поесть на пароме можно было в двух местах: в столовой на корме корабля и в модном заведении, где можно было отужинать с вином, сидя за столом, покрытым скатертью. От остального мира оно было отгорожено стеклянной стеной — наверное, для того, чтобы люди снаружи могли видеть, как замечательно проводят время люди внутри.

Я открыл дверь и присоединился к миру избранных. Столов в заведении было штук пять-шесть, и все они были заняты. Доктор Макдональд сидела за столом в самом дальнем углу, спиной к стене, и внимательно изучала меню. Я подошел, сел на стул напротив:

— Нашего помощника начальника полиции по ящику показывают. Метит территорию, пока команда Дики не нарисовалась.

Она на меня даже не посмотрела — дулась.

Появился мужчина с подносом:

— Большой «Гленморанджи»?

Доктор Макдональд подняла вверх руку:

— Мне. И еще я возьму бутылку «Пино Гриджио».

— Да, конечно. Сэр?

Я повернулся на стуле. Сморщился, когда раскаленные иглы вонзились в поясницу и живот.

— Минеральную воду с газом, большую бутылку.

— Вы готовы заказывать или желаете пару минут подождать?

Доктор Макдональд захлопнула свое меню:

— Я буду селедку, потом свинину и черный пудинг.[66]

— Великолепный выбор. Сэр?

— Э-э… Дайте мне минутку, пожалуйста, я…

— Он возьмет копченого лосося и говяжью вырезку с кровью. — Она опрокинула свой виски и поставила пустой стакан на стол. Вздрогнула. — И мне еще порцию.

— Сию минуту. — Официант поставил на поднос пустой бокал, забрал меню и растворился.

Едва он ушел, доктор Макдональд подняла с пола свою сумку и вынула из нее красный пластиковый фолдер. Выложила содержимое на стол — копии всех поздравительных открыток, которые родители Ханны Келли получали от Мальчика-день-рождения.

— Вы уверены, что это следует делать в этом месте?

— Вот почему я сижу в углу. Никто не может заглянуть мне через плечо. — Разложила открытки в хронологическом порядке: самые старые — вверху слева, самые последние — справа внизу. Потом обняла себя одной рукой, другой рукой играя с волосами, и стала внимательно смотреть. — Все, что он делает, имеет значение, мы просто еще не понимаем, что это значит. Он покрасил Ханне волосы — вот здесь, на открытке номер три. Но он не делал этого с Эмбер О’Нил. Он превратил Ханну в кого-то другого, здесь все дело в проецировании своих желаний на других людей…

— Не думал, что вы любите виски, — сказал я почти миролюбиво.

— А на номере семь он все сбрил, подчистую, даже брови. Он наказывает не ее, он наказывает того, кого он воображает…

Доктор Макдональд снова внимательно все осмотрела, поигрывая волосами.

— Откуда вы знаете, что я не вегетарианец?

— Хммм?

— Вы заказали мне стейк. Откуда вам известно, что я не…

— Руки.

Поднял их. Руки как руки. Костяшки сбиты и опухли, только и всего.

— Как вы можете…

— У него нет ярко выраженного физического типа. Все девушки с различными формами и размерами, волосы прямые и кудрявые, длинные и короткие. Блондинки, брюнетки, рыжие… Полагаю, ему это все равно, если потом он их красит. Некоторые хорошенькие, некоторые — не очень, он на самом деле не видит их, он видит только то, что хочет в них видеть. — Доктор Макдональд взяла со стола салфетку и закрыла ей открытки. Затем улыбнулась — вернулся официант.

— Большой «Гленморанджи».

15

Она одним глотком опрокинула в себя еще одну порцию виски, а потом, сморщившись и поежившись, судорожно выдохнула.

Я откинулся на спинку стула и налил себе немного газированной водички:

— Почему у меня такое чувство, что вы не любительница выпить?

— Назвали бы вы Мальчика-день-рождения нормальным? Я спрашиваю, потому что я назвать его нормальным не могу. Но я могу попытаться думать, как он, если мне хочется выяснить, что он хочет, и что ему нужно, и почему пытать молодых девушек для него нормальное явление, хотя это все несколько натянуто, потому что он — ненормальный, а я — нормальная.

— Вы — нормальная? — Я не смог сдержать улыбку. — Вы в этом уверены?

Ее щеки залило розовым, она отвела глаза и уставилась на фотографии Ханны Келли:

— Он был активен в течение десяти лет, в первые шесть лет он похищал по одной девушке в год — потом последовал перерыв в двенадцать месяцев — и три года назад он похитил две жертвы за три недели, и то же самое в прошлом году.

— Вы на самом деле думаете, что вы нормальная?

— К настоящему моменту он, по всей видимости, похитил еще двоих. — Она плеснула «Пино» в винный бокал, отхлебнула. — Таким образом, жертв стало двенадцать, все похищены накануне тринадцатого дня рождения, и следующее число тоже будет тринадцать. Тринадцать тринадцатилетних… В этом что-то есть. — Еще глоток. — Или не будет, в смысле, всегда ведь может наступить время, когда он убьет тринадцать девушек, если будет продолжать заниматься тем, чем он занимается сейчас, а мы не сможем его поймать. И со временем число его жертв достигнет девятнадцати, потом двадцати одной, потом…

Булочки были теплыми, и я намазал одну маслом.

— Если только он не станет наращивать темпы. В прошлом году было две жертвы, а в этом их может стать три или четыре. А может, он решит пуститься во все тяжкие и закончит жизнь в канаве со стволом обреза во рту.

Доктор Макдональд потерла рукой по рукаву своей полосатой блузки:

— Совершенно очевидно, что число имеет какое-то значение. Совсем не часто празднование тринадцатилетней годовщины девочки является поводом для ее похищения и последующих пыточных фантазий без особой причины, что-то должно было случиться с ним, когда ему было тринадцать.

На этот раз, когда она поднесла к губам стакан с вином, она выпила его до последней капли.

— Вас будет тошнить. Вы это знаете, не так ли? — спросил я, наливая себе минералки.

Она взглянула на бутылку, облизала губы, снова наполнила стакан:

— Почему это не работает?

— О-о… дайте только время.

На конце ее вилки раскачивался кусок маринованной селедки.

— Или, возможно, что-то произошло, когда кому-то другому исполнилось тринадцать, а он был младше, это больше похоже на правду. В смысле, для того, чтобы развилась подобная патология, вы должны находиться на ранних стадиях сексуального развития, когда ваши чувства «хорошего» и «плохого», «правильного» и «неправильного», «нормального» и «странного» все еще… все еще под… податливы. — Последнее слово перешло в отрыжку, разбросавшую по всему столу алкоголь и куски маринованной селедки. — Оох, пардон.

Она протянула руку к вину и снова наполнила бокал. В бутылке почти ничего не осталось. Ее щеки стали ярко-розовыми, точно такого же цвета был кончик подбородка.

Я поковырялся в копченом лососе:

— Вам, возможно, пора подумать об отдыхе.

— Мне кажется… Мне кажется, что мы ищем кого-то, кто был травмирован тринадцати… тринадцатилетней девочкой. — Доктор Макдональд закрыла один глаз и налила «Шираз» в мой стакан. Оно вошло почти все, остатки расплескались красными пятнами по белой скатерти. — Или же того, кто не был… травмироваран… тринадцатилетней девочкой в какой-то… в какой-то момент. В «Гордонз» была эта отвратительная корова Кларисса, и она за моей спиной говорила ужас… ужаснейшие вещи.

Я отставил бокал в сторону:

— Можно я попробую догадаться — вы выступили против нее, она поняла, что была испугана так же, как и вы, и вы стали лучшими подругами.

— Нет, она из меня все дерьмо выбила, за мусорными баками, на перемене. — Доктор Макдональд отковыряла вилкой кусок черного пудинга, подняла на уровень глаз и стала, прищурившись, его рассматривать. — Возможно, она сексуально над ним надругалась, или он хо… хотел надругаться над ней, а не она. Но он любил ее, и это все было обречено… Обреченооооооо. А чего вы вино не пьете, а? Вы почему не пьете… ваше вино… не пьете?

— Да, вы уж, пожалуйста, извините нас. — Я протянул визитную карточку. Затем, покопавшись, вытащил двадцатку и тоже протянул. Весьма щедрые чаевые, но если уж быть совсем честным — то, как себя вела доктор Макдональд… Она сидела, склонившись вперед, обняв руками тарелку с чизкейком и упав головой на руки. Кудрявые каштановые волосы разметались по лужице пролитого бренди. И что-то тихо напевала.

Вечно эта проблема с психологами — слишком много времени проводят, копошась в сознании чокнутых насильников, убийц и педофилов, так что даже иногда некоторая часть их «нормального я» стирается.

Я бросил красный пластиковый фолдер в ее сумку, набросил на шею ремень и, просунув руки ей подмышки, поставил на ноги.

Она прекратила петь. Нахмурилась:

— Его обидела светловолосая тринадцатилетняя девочка. Она разбила… она разбила ему сердце. И еще, может быть, руку сломала или ногу. Или еще что-нибудь.

— У вас вся щека в чизкейке. — Отпустил ее. Доктор Макдональд, пошатнувшись, сделала шаг назад. Это было похоже на то, как будто она собиралась врезаться в соседний стол. Я снова схватил ее. — Лучшая на курсе, да?

— А вввам… вам когда-нибудь… тринадцатилетняя девчонка сердце раз… разбивала?

О-о, она ничего не знала.

— Идти можете?

— Готова поспорить, что она это сделала Бьюсь об заклад, она разбила его на две половинки — и наступила на него ногой, как… как на жука.

В ванной блевали. Я лежал на спине на своей койке — подушки под головой, босые ноги на пуховом одеяле — и просматривал фотографии в фолдере доктора Макдональд. Трамадол и напроксен обнимали меня теплыми мягкими руками, и это успокаивало сильнее, чем слабое раскачивание парома.

Еще один взрыв раскатистых рыганий. Потом голос:

— Эш… Эш, придержите мне волосы…

— Нет.

В фотографиях Макдональд, казалось, отсутствовал какой-либо порядок. В самом начале были поздравительные открытки Ханны Келли, но сразу после них шли фотографии Хелен Макмиллан — двенадцатилетней девочки из Данди с подписанными первыми экземплярами книг на тридцать две тысячи фунтов на книжной полке в спальне.

Она уже не была похожа на ту девочку на фотографиях, которые мы нашли у нее в комоде. Сейчас ее сердцевидное лицо и длинную, покрытую синяками шею обрамляли огненно-рыжие завитки кудрей. Нос и щеки были покрыты веснушками, из носа вытекала тонкая струйка крови. Слишком много туши на ресницах — краска смазана и размыта слезами.

Воротник ярко-зеленого пальто разорван сбоку, торчит подкладка. Обе руки за спиной, лодыжки привязаны к ножкам стульев, на джинсах в промежности и на бедрах темные пятна. В верхнем левом углу нацарапана цифра «1».

Эта фотография не была поляроидным снимком, как карточки Ребекки или других, более ранних, жертв. Мальчик-день-рождения стал наконец-то двигаться в ногу со временем и купил себе цифровую камеру. Дело, скорее всего, было в том, что он не мог покупать обычную пленку и проявлять ее в супермаркете.

Я посмотрел Хелен в глаза. Они были серо-зеленого цвета, розовые по краям, блестящие в тех местах, где вспышка отсвечивала от слез. Открытка пришла вчера вечером, но мертва она была уже целый год.

— Эш… Эш, я умираю… — Звуки рвоты. — О нет… У меня… у меня черный пудинг в волосах…

Слава богу, что вытяжка начинала работать тогда, когда включали свет — она вытягивала вонь от непереваренной еды, двух порций виски, бренди и двух бутылок вина. Ей бы лучше было употреблять все это сразу в туалете — чиститься удобнее.

Я отложил карточку Хелен Макмиллан в сторону и вытащил другой набор — девочку из Кардиффа. Затем другую, из Бристоля. Из Абердина, Ньюкасла, Инвернесса, Лондона. Снова из Лондона. Из Олдкасла, Глазго… Десять жертв, не считая Ребекки, за девять лет. Всего сорок две открытки.

Открытки Эмбер О’Нил шли в самом конце. Похищена десять лет назад из торгового центра «Принцесс-сквер» в Глазго. Первая, на кого положил свой маленький черный глаз Мальчик-день-рождения.

Пепельная блондинка, по бледному лицу текут слезы, нос слишком большой, губы приоткрыты, обнажая окровавленные зубы. Кляпа нет. По крайней мере, на первых двух фотографиях. Он хотел послушать, как она кричит, потом передумал. Наверно, было не очень весело слушать, как она зовет на помощь, когда он вырезал разные фигуры у нее на коже.

Блондинка, и это значит, не надо перекрашивать волосы. Похищена в Глазго. Больше никто ее не видел.

Лорен умерла между четвертой и пятой открыткой. Эмбер продержалась до номера шесть — глаза умоляюще расширены, но всему телу граффити, вырезанные острым лезвием. А через год пришла открытка номер семь. Левая сторона головы вдавлена внутрь, на пепельных волосах запеклась кровь. Следующая открытка была еще хуже, но, по крайней мере, Эмбер уже ничего не чувствовала. Пришло время страдать ее родителям.

Я расстегнул молнию на своем чемодане, вытащил сигарную коробку, открыл крышку и достал открытки Ребекки. Их было пять, и на них она все еще была жива, все еще боролась, кричала и истекала кровью…

Звуки спускаемой воды в унитазе, затем пара приглушенных стонов, потом зашумел душ. Доктор Макдональд смывала с себя непереваренные ошметки.

Я смотрел на последнюю поздравительную открытку Ребекки, когда дверь ванной комнаты, щелкнув, отворилась, и на пороге появилась завернутая в полотенце доктор Макдональд. К груди она прижимала свою одежду. Мокрые волосы, завившись плотными кудряшками, обрамляли лицо, один глаз зажмурен, другой открыт и налит кровью. Она открывала и закрывала рот, производя липкие чмокающие звуки.

— Бррр…

Я положил открытку с Эмбер О’Нил поверх фотографий Ребекки:

— А вы чего ждали?

Ее язык все еще заплетался. Впрочем, как и ее ноги.

— Я мертвая. Я умерла, а это — ад… — Плюхнулась на другую койку и, сжав колени, стала раскачиваться взад и вперед. — У нас есть вода? Та, что в кране, на вкус как собачья моча.

Ну что, расхотелось болтать?

— Бутылка рядом с кроватью. Купил в магазинчике, пока вы там унитаз пугали.

— Больше. Не буду. Пить. Никогда. — Бросила одежду на пол, подняла двухлитровую бутылку и сделала большой глоток. Рыгнув, отлипла. — Бррр… Блевотиной отдает.

— Прекратите скулить и пейте. Завтра будет лучше.

— Почему вы позволили мне выпить все это?

— Предполагалось, что вы взрослая, помните?

— Бррр… — Она упала на спину — тело на кровати, ноги на полу. Закрыла рукой лицо. — Вы неправильно это делаете.

Я хмуро взглянул на нее:

— Я ищу…

— Это Эмбер, правильно? Вы должны… вы должны смотреть сразу на все, или это… На все ее поздравительные открытки… сразу…

— А какая разница?

— Смотрите, для нас они приходили с разницей в год, это вроде как… это как рисунки на стене пещеры, нечто происходившее много лет назад. Медленное движение, но для… для него это быстро, реально, для него это — фууууууууухх… — Еще раз рыгнула. — Бррр… — Снова липкие чмокающие звуки. — Это все сейчас, это ярко, это все кроваво и резко… Вы должны… вы должны ощущать это так, как он это ощущает… вы должны находиться в том же самом моменте, что и он. Должны… находиться… находиться… — С каждым словом все тише и тише. Потом молчание.

— Доктор Макдональд? — Ничего. — Элис? Элис, эй? — Молчание.

Отрубилась.

Я сунул поздравительные открытки Ребекки обратно в сигарную коробку, все остальное положил на маленький столик, привернутый болтами к переборке, и встал с койки. Перевернул доктора Макдональд на бок, вытащил из-под нее одеяло, потом перевернул обратно и накрыл. Наверное, следовало бы положить ее в безопасное положение, чтобы не захлебнулась собственной блевотиной. Правда, это только в том случае, если в ней еще осталось что-нибудь, чем можно захлебнуться.

Потом взял мусорное ведро из-под чайно-кофейного столика и поставил ей под голову. Встал, осмотрел ее — она лежала, приоткрыв рот, по щеке стекала блестящая струйка слюны.

Прямо как Кети после своей первой настоящей вечеринки. Первая неделя в средней школе, и нате вам: белый свитер весь в пятнах цвета глины, в кусках непрожеванной сосиски, воняет мерзким липким черносмородиновым сидром Одиннадцать лет, но больше уже не хочет быть любимой папиной дочкой.

Эх, добрые старые времена.

Подоткнул теплое одеяло под подбородок доктору Макдональд:

— Спи крепко, маленький шизик…

Под одеялом что-то пророкотало, и приторно завоняло протухшей капустой.

— О, господи! Фу…

Затем последовало еще три афтершока с таким звуком, как будто кто-то выбивал засор из трубы. И вонь!

Я открыл туалетную дверь и включил свет — заработала вытяжка.

На зеркале корявыми буквами сиреневой губной помадой были нацарапаны слова: «КАВО ОН НА САМОМ ДЕЛЕ ПЫТАЕТ?»

И это она была лучшей на курсе? Какие же тогда, черт возьми, все остальные?