Департамент нераскрытых дел

[1]

Глава 1

Если бы вы пришли в Скотленд-Ярд и спросили, где находится департамент нераскрытых дел, то скорее всего услышали бы серьезный и искренний ответ: такого отдела в лондонской полиции не существует, потому что в наши дни он носит иное название. Но даже если департамент уже не занимает отдельного помещения, можете не сомневаться, что дух его по-прежнему витает над теми многочисленными папками с отчетами, рапортами и протоколами, которыми мы по праву гордимся.

Департамент нераскрытых дел начал свое существование в овеянную духом свободы эпоху короля Эдуарда VII и собрал у себя все, от чего отказались другие подразделения полиции. Например, тщательно зарегистрировал улики, обладавшие досадным свойством доказывать невиновность очевидно виновного человека. Полки департамента ломились от экспонатов, которые должны были попасть в «Черный музей», но по каким-то неведомым причинам не попали. Его фотографии непрестанно раздражали молодых амбициозных следователей, напоминая о необходимости создания портретной галереи мошенников и преступников всех мастей.

Департамент безотказно принимал неравнодушных добровольцев, стремившихся помочь полиции собственными неуместными наблюдениями и абсурдными версиями. Пропуском, как правило, служила письменная рекомендация ответственного за рассмотрение дела старшего офицера, указывавшая на нелепость предоставленных сведений.

С точки зрения стандартной логики и здравого смысла папки департамента хранили никому не нужную дезинформацию, а сотрудники полагались главным образом на внезапное озарение и неожиданную догадку. Однажды убийцу повесили в результате банального каламбура, основанного на его имени.

В обязанности департамента нераскрытых дел входило выявление соответствий между людьми и предметами, не имеющими определенной логической связи. Иными словами, деятельность сотрудников представляла собой полную противоположность научному расследованию. Детективы полагались исключительно на случайность, способную нейтрализовать ту удачу, благодаря которой преступник так часто ускользает от полиции. Нередко одно дело смешивалось с другим, а правильный вывод следовал из ошибочного рассуждения.

Именно так произошло в истории с Джорджем Манси и его резиновой дудкой.

Прошу заметить, что резиновая дудка не имеет ни малейшей логической связи ни с самим Джорджем Манси, ни с убитой им женщиной, ни с обстоятельствами убийства.

Глава 2

До двадцати шести лет Джордж Манси жил в Чичестере на средства от аптеки, которую умело содержала миссис Манси, его овдовевшая матушка и управляющий с двумя помощниками, такими же как сам Джордж. О ранней юности героя нам известно только то, что в школе он получил стипендию, рассчитанную на три года, но отмененную уже в конце первого семестра – судя по всему, не за плохое поведение. Несколько раз подряд молодой Манси проваливал экзамен на лицензию фармацевта, а потому в аптеке отвечал за продажу мыла, грелок и фотореактивов.

Жалованье составляло два фунта в неделю. По субботам Джордж отдавал всю сумму матери, а та неизменно возвращала ему пятнадцать шиллингов на карманные расходы. В средствах сына она не нуждалась, а деньги принимала исключительно ради поддержания его уверенности в себе. Джордж в свою очередь не замечал, что матушка покупает ему одежду и оплачивает другие расходы.

Мистер Манси не имел друзей и очень мало интересовался радостями жизни, которые, как правило, вызывают интерес у молодых людей. Почти все свободное время он проводил с матерью, к которой питал глубокую привязанность. Обходительная, но властная особа, кажется, даже не замечала, что преданность сына граничит с ребячеством, а тому нравилось, что матушка принимает за него решения и даже несколько ограничивает личную свободу.

После смерти миссис Манси Джордж бросил работу в аптеке и около восьми месяцев словно лунатик бродил по Чичестеру. Затем бизнес был продан, завещание утверждено, и в непосредственное распоряжение молодого человека поступила сумма в размере восьмисот фунтов. Еще две тысячи фунтов ожидались по истечении трех месяцев. Судя по всему, эту часть юридической процедуры наследник не понял, поскольку о получении двух тысяч так и не заявил. Адвокатам не удавалось найти его до тех пор, пока имя не появилось в газетах. Деньги, таким образом, остались нетронутыми и пригодились для защиты в суде.

Молодой человек казался вполне нормальным, хотя заметно отставал в развитии. Наглядным доказательством этого факта служило то обстоятельство, что на стенах его комнаты красовались фотографии актрис и портреты неизвестных соблазнительных девиц, вырезанные из еженедельников определенного толка. Уезжая, мистер Манси наивно оставил всю эту картинную галерею пожилой поварихе – в качестве прощального подарка.

Джордж забрал восемьсот фунтов банкнотами и золотом и, без сожаления расставшись с родным домом, отправился в Лондон, где остановился в районе Пимлико, в дешевом, но респектабельном пансионе, и принялся провинциально, неуклюже познавать жизнь.

Это был тот самый год, когда весь Лондон насвистывал мелодии из оперетты Легара «Веселая вдова», а название Театра Дейли было у всех на слуху. Руководствуясь чьей-то случайной рекомендацией, мистер Манси забрел в театр и купил билет в бельэтаж.

Сезон только начинался, а потому логично предположить, что, сидя в ложе в повседневном костюме, купленном в магазине готовой одежды, молодой человек чувствовал бы себя крайне неловко, если бы рядом не оказалась особа, тоже одетая в неподходящее платье.

Особу эту звали мисс Хильда Колмер. В свои сорок три года она не обладала ни малейшей физической привлекательностью, но одета была аккуратно и со вкусом, хотя и старомодно.

Со временем департамент нераскрытых дел получил исчерпывающую историю странного ухаживания.

Знакомство этих не вполне обычных людей завязалось своеобразно, с беседы после спектакля, в тесноте и толчее театрального фойе, причем инициативу взяла на себя мисс Колмер.

– Если позволите обратиться без формального знакомства, то замечу, что мы оба не слишком вписываемся в общую картину.

Ответ мистера Манси прозвучал несколько неожиданно:

– Совершенно не вписываемся! Собираетесь ли вы прийти сюда снова?

– Конечно! Постоянно сюда хожу. Иногда дважды в неделю.

В течение следующих четырнадцати дней оба трижды посмотрели «Веселую вдову», однако на двух первых спектаклях так и не встретились. После третьего, выпавшего на субботний вечер, мисс Колмер пригласила мистера Манси прогуляться следующим утром в Баттерси-парк.

На лоне природы оба избавились от смущения и с внезапной легкостью завязали дружеские отношения. Джордж принял приглашение на ленч. Мисс Колмер привела гостя в удобный, хорошо обставленный особняк из восьми комнат, где обитала вместе с пожилой тетушкой, которую поддерживала материально. Помимо собственного дома новая знакомая располагала годовым доходом в шестьсот фунтов, надежно обеспеченным ценными бумагами, однако все эти обстоятельства не имели значения для Джорджа Манси, поскольку из своих восьмисот фунтов он еще не истратил и пятидесяти, а о женитьбе на мисс Колмер в это время не помышлял.

Глава 3

Ни он, ни она не имели постоянного занятия, так что могли встречаться в любое время. Мисс Колмер вызвалась показать Джорджу Лондон. Строевым шагом она прогнала Джорджа по Тауэру, Британскому музею и прочим обязательным для посещения достопримечательностям, попутно зачитывая вслух соответствующие отрывки из путеводителя. Ни в театры, ни в мюзик-холл они не ходили, поскольку мисс Колмер считала эти заведения фривольными и легкомысленными («Веселую вдову» она считала оперой и на этом основании причисляла к явлениям культуры, а не к развлечениям). Удивительно, но мистеру Манси такое начало понравилось.

Не приходится сомневаться, что чопорная старая дева, на шестнадцать лет старше его самого, затронула в душе Джорджа некую чувствительную, особенно отзывчивую струну, однако ни в малейшей степени не импонировала той части его натуры, которая отвечала за расклейку по стенам спальни фотографий неотразимых красавиц.

На «Веселую вдову» мисс Колмер больше не ходила, однако Джордж время от времени посещал Театр Дейли в одиночестве. Дело в том, что оперетта Легара зримо воплощала его сокровенные мечты. Можно предположить, что молодой человек представлял себя мистером Джозефом Койном, который в образе князя Данило из вечера в вечер отвергал прекрасную Соню только для того, чтобы в финале та с неудержимой страстью бросилась в его пламенные объятия. Опасная фантазия для скромного молодого человека из провинции, уже начавшего терять стеснительность!

Не следует удивляться, что остатки стеснительности стремительно растаяли в тот момент, когда однажды, проводив мисс Колмер, в пятидесяти ярдах от ее дома Джордж встретил молодую горничную, вышедшую, чтобы отправить письмо. Возможно, девушка мало походила на мисс Лили Элси[2] в роли Сони, однако в белом чепчике с лентами по тогдашней моде выглядела прелестно. К тому же она мило улыбалась, держалась естественно и свободно, а разговаривала вполне дружелюбно.

Разумеется, это была Этель Фербрасс. Мистеру Манси она уделила не больше пяти минут. Очень короткий диалог со стороны может показаться слегка странным.

– Такая хорошенькая девушка и в прислугах! Когда у вас свободный вечер?

– Завтра после шести. А вам-то что за дело?

– Буду ждать на углу. Честное слово.

– В обещании участвуют двое. Меня зовут Этель Фербрасс, если угодно. А вас?

– Данило.

– Надо же! Что за чудное имя! Данило… а дальше?

Джордж не предполагал, что придется срочно придумывать фамилию, и нашелся не сразу. Назваться Смитом или Робинсоном было неловко, а потому он ответил коротко:

– Князь.

Надо заметить, что живым воображением Джордж не отличался. Встретившись с мисс Фербрасс следующим вечером, он не придумал ничего лучше, как повести ее на «Веселую вдову», и даже совершил глупость, купив программку. Однако имен героев Этель так и не прочитала. Едва открылся занавес, внимание ее сосредоточилось на мисс Лили Элси, на которую, как ей казалось, она была похожа (в то время так думали все хорошенькие девушки). Мистера Койна и его героя она попросту не заметила. А ведь если бы задумалась о странном совпадении имен, то смогла бы заподозрить нового знакомого в обмане. И в этом случае мистер Манси получил бы возможность благополучно дожить до глубокой старости.

Однако она ни о чем не задумалась.

Глава 4

Этель Фербрасс полностью соответствовала созданному фантазией Джорджа идеальному женскому образу. Жизнь становилась все слаще. При этом ничто не мешало молодому человеку при свете дня наслаждаться дружбой с мисс Колмер, утонченные радости которой ни в малейшей степени не зависели от его влюбленности в прелестную горничную.

В начале сентября Этель получила отпуск и провела две недели в Саутенде в обществе Джорджа. При этом мистер Манси ежедневно писал мисс Колмер длинные письма и подробно рассказывал, как заменяет аптекаря – давнего приятеля матушки, отбывшего на отдых. Он действительно устроил так, что ответные послания приходили в местную аптеку. Мисс Колмер адресовала корреспонденцию Джорджу Манси, в то время как в отеле пара зарегистрировалась под именем мистера и миссис Князь.

Таким образом, вымышленный князь Данило превратился в свободного, не скованного цепями условностей господина и почувствовал себя в новой роли вполне уверенно. Для Этель Фербрасс, несомненно, настало счастливое время. Щедрый спутник снял апартаменты. (Подумать только, собственная ванная! Можно наслаждаться сколько душе угодно!)

Джордж арендовал для подруги машину с шофером – тогда это удовольствие стоило десять фунтов в день. Угощал шампанским всякий раз, когда хотелось пить, и покупал немыслимо дорогие подарки.

Удивительно, что по окончании отпуска Этель все-таки вернулась к прежней работе. Но вернулась. Душа ее не ведала корысти.

В Лондоне мистер Манси с удовольствием встретился с мисс Колмер. Бесконечные дружеские прогулки возобновились, как и почти ежедневные визиты во время ленча или обеда, что оказалось весьма кстати, поскольку небольшое приключение в Саутенде пробило ощутимую брешь в оставленном матушкой капитале.

Уходить из уютного дома пораньше ради нескольких минут наедине с Этель уже не хотелось. После двух недель совместной жизни короткие встречи утратили прежнее очарование, к тому же прелестная горничная посвящала Джорджу свободные вечера и воскресенья (правда, последние предполагали досадную необходимость пространно лгать, объясняя мисс Колмер причину отсутствия).

В середине октября мистера Манси снова неудержимо потянуло на «Веселую вдову». Дурной знак, свидетельствующий, что мечта угрожала в очередной раз затмить реальность. Этель тем временем утратила радость жизни, часто плакала и досаждала угрюмым ворчанием.

В начале ноября мисс Фербрасс представила чрезвычайно веские аргументы в пользу скорой свадьбы, разговоры о которой прежде отодвигались в туманное будущее.

К этому времени Джордж, уже отчаянно устав от назойливой подруги, все чаще обдумывал возможность покинуть ее в затруднительном положении. Кажется достаточно странным, что только угроза Этель рассказать обо всем мисс Колмер заставила Джорджа смягчиться, сделать хорошую мину при плохой игре и все-таки жениться.

Глава 5

Туманным утром Джордж и Этель заключили брак в расположенном на Генриетта-стрит регистрационном бюро, однако жених записался не под собственным именем, а под псевдонимом Данило Князь. На свадьбу из Банбери приехали мистер и миссис Фербрасс. Родителям затея не понравилась, хотя с точки зрения положения дочки в обществе союз можно было рассматривать как шаг на следующую ступеньку социальной лестницы.

– Где же собираетесь провести медовый месяц? – осведомилась миссис Фербрасс. – Конечно, если вообще планируете медовый месяц.

– Поедем в Саутенд, – ответил лишенный воображения Джордж и действительно во второй раз повез жену в Саутенд.

Апартаменты уже утратили актуальность, а потому пара остановилась в маленьком семейном отеле. Джордж начал неразумно ревновать к постояльцам, хотя те всего лишь проявляли любезность к несчастной молодой женщине. В самую отвратительную погоду он таскал жену на прогулки, так что в конце концов простудился. Настойка эвкалипта и горячий пунш превратились в основные атрибуты приморского городка, в сознании Этель прочно связанного с шампанским и душистой солью для ванн. Однако, несмотря на неприятности, пришлось провести в Саутенде ровно две недели, так как Джордж снова сказал мисс Колмер, что замещает знакомого аптекаря.

По имеющимся в департаменте нераскрытых дел сведениям, пара покинула город тридцатого ноября в три пятнадцать, первым классом. Поезд следовал до Лондона без остановок и, как правило, пользовался популярностью, однако в этот день пассажиров набралось не больше дюжины. В одном из вагонов первого класса не оказалось никого, кроме мужчины с маленьким ребенком, закутанным в красную шаль. Этель хотела разместиться в его купе – должно быть, в тайной надежде на то, что попутчик попросит помощи в обращении с младенцем, – однако Джордж не собирался заниматься детьми прежде, чем отцовские обязанности станут абсолютно неизбежными, и пара устроилась в другом купе.

В отличие от мужа Этель с радостью готовилась к предстоящей роли матери. Перед отъездом из Саутенда она зашла в один из тех небольших магазинчиков, что рассчитаны на торговлю летом, однако чудесным образом продолжают работать даже зимой, и вернулась оттуда с объемистым пакетом, который тотчас и открыла в напрасной надежде развеселить Джорджа.

В пакете оказались игрушки: детское ведерко, несоразмерно маленькая деревянная лопатка, такая же крошечная лодочка и резиновая дудка, оплетенная красной и синей шерстью. Дудка предназначалась для детей и, чтобы не поранить нежные десны, была изготовлена из резины. Мундштук скрывал небольшое устройство, издававшее резкий, раздражающе громкий звук.

Этель приложила дудку к губам и дунула.

Возможно, в эту минуту она представила, как то же самое делает ее ребенок, а возможно, после печального медового месяца бедняжка отчаянно пыталась развеять грусть в надежде, что муж обратит на нее внимание и примет участие в шутливой игре. Однако факты доступны нам исключительно в изложении Джорджа.

«Я сказал: «Не шуми, Этель, я читаю». Или что-то в этом роде. А она ответила: «Хочу поиграть, чтобы развеселиться». И снова начала дуть. Поэтому я схватил дудку и выбросил в окно. Больно я ей не сделал; как показалось, она даже не особенно обиделась. Ссоры не возникло, и до самого Лондона я продолжал читать газету».

На станции Фенчерч-стрит супруги получили багаж и ушли с вокзала. Возможно, пакет с игрушками Этель оставила в вагоне, потому что больше о нем ничего не было слышно.

Во время уборки в поезде под сиденьем одного из купе первого класса было обнаружено закутанное в красную шаль тело ребенка. Как установили впоследствии, младенец не был намеренно убит, а умер относительно естественной смертью, от судорог. Однако прежде, чем это выяснилось, Скотленд-Ярд начал поиски человека, вошедшего в поезд с ребенком на руках, подозревая его в убийстве.

Путевой рабочий обнаружил на рельсах резиновую дудку и сдал в полицию. Детективы прочесали магазины Саутенда и узнали, что в городе была продана одна-единственная резиновая дудка, а купила ее неизвестная продавцу молодая женщина. На этом ниточка оборвалась.

Резиновая дудка поступила в департамент нераскрытых дел.

Глава 6

Когда медовый месяц подошел к концу и пара вернулась из Саутенда, от доставшейся в наследство солидной суммы осталось всего-навсего сто пятьдесят фунтов. Мистер Манси привез жену в меблированные комнаты на Ледброк-Гроув, а спустя несколько дней снял квартиру и обставил мебелью, купленной за тридцать фунтов.

Судя по всему, нетактичных вопросов о деньгах Этель не задавала. Каждое утро сразу после завтрака Джордж уходил из дома, якобы на работу, а на самом деле бесцельно скитался по Уэст-Энду до того часа, на который была назначена встреча с мисс Колмер. По воскресеньям он по-прежнему любил приходить в Баттерси на ленч, только теперь история получила зеркальное отражение: всякий раз предстояло придумывать новую замысловатую ложь для Этель.

– В последнее время ты очень изменился, Джордж, – заметила мисс Колмер в одно из воскресений после ленча. – Подозреваю, что у тебя интрижка с балериной.

Мистер Манси не очень ясно представлял, кто такая балерина, однако слово звучало внушительно и в то же время безнравственно, поэтому, чтобы окончательно не утонуть во лжи, ответил:

– Она не балерина, а бывшая горничная.

– Это не важно. Все, что меня интересует, это любишь ли ты ее, – продолжила мисс Колмер.

– Нет! – честно признался Джордж.

– Жаль, что тебе, так преданному науке, приходится тянуть такой груз. Право, Джордж, почему бы не избавиться от этой женщины?

Действительно, почему? Джордж удивился, что простая мысль не пришла в голову ему самому: ведь достаточно сменить место жительства, перестать называть себя смешным именем Данило Князь, и главная проблема жизни разрешится сама собой. Оставалось только вернуться на квартиру и собрать вещи.

Этель встретила мужа с неожиданной горячностью:

– Ты сказал, что собираешься на воскресное собрание Общества психологической взаимопомощи, а на самом деле встречался в Баттерси-парке со своей мисс Колмер. Да-да, я все время за тобой следила! А потом пошел к ней домой. Теперь я даже знаю адрес: Лорел-роуд, пятнадцать. Ума не приложу, чем тебя так зацепила эта высохшая старая дева! Пора бы ей узнать – и я намерена немедленно об этом сообщить, – что неприлично зариться на чужого мужа!

Поскольку Этель уже поспешно надевала пальто и шляпу, Джордж бросился к ней, чтобы остановить. Под ноги попалась комфорка, ставшая ненужной после установки новой газовой плиты и превратившаяся в хлам, который следовало бы выбросить уже несколько недель назад, но Этель использовала ее в качестве подставки для утюга.

Понимая, что если она пойдет к мисс Колмер и устроит скандал, то ему уже никогда не удастся вернуться в уютный дом, Джордж схватил тяжелую комфорку, толкнул Этель на кровать и несколько раз подряд с силой стукнул по голове. После этого нашел все имевшиеся в доме полотенца и другие тряпки, засунул под кровать, тщательно вымылся, собрал чемодан и ушел.

Вернувшись в свою прежнюю квартиру, он объявил, что намерен там жить, после чего отправился в Баттерси, как раз к ужину.

– Я последовал твоему совету, – заявил он мисс Колмер. – Откупился. Больше она не побеспокоит.

В понедельник утром газеты сообщили об убийстве, так как в воскресенье вечером жильцы из квартиры этажом ниже вызвали полицию. Началась охота на человека по имени Данило Князь.

Во вторник родители убитой дали показания, а в среду ее история появилась в утренних газетах:

На углу Лорел-роуд собралась небольшая толпа зевак, пожелавших увидеть тот дом, где убитая работала горничной, – всего лишь в пятидесяти ярдах от дома мисс Колмер. Но даже если она и заметила необычное оживление, то никому ничего не сказала.

Спустя несколько дней в Скотленд-Ярде поняли, что найти Данило Князя не удастся. Как и предполагал Джордж, скрыться оказалось весьма несложно – достаточно просто сменить адрес, тем самым положив конец своему несчастному браку. Убийство не причинило неприятностей, поскольку на месте преступления не осталось никаких улик.

Теперь, когда уже ничто не связывало Джорджа Манси с Данило Князем, опасность ареста свелась к случайной встрече с кем-то из тех людей, которые знали его под вымышленным именем. Таковыми были хозяин отеля, официант и горничная в Саутенде, а также агент по аренде недвижимости из Ледброк-Гроув. Ну и, разумеется, родители Этель. Из всей этой компании только агент жил в Лондоне.

Адвокат, в свободное время занимавшийся статистикой, развлекаясь вычислением средних величин, пришел к выводу, что шанс Джорджа Манси быть пойманным равнялся его же шансу двадцать три раза подряд выиграть Кубок Калькутты по крикету! Однако адвокат не учел интуитивной догадки департамента нераскрытых дел, способного совершенно случайно, попасть в «яблочко».

Глава 7

Пока продолжались безуспешные поиски Данило Князя, Джордж Манси предался науке с такой бурной энергией, что уже через две недели получил место в аптеке Уолема, где возглавил прилавок с мылом, грелками, фотографическими принадлежностями и прочими полезными товарами, за что получал два фунта в неделю и небольшое комиссионное вознаграждение, добавлявшее работе интерес.

На Пасху они с мисс Колмер торжественно обвенчались. Невеста мобилизовала всех партнеров покойного отца и, к изумлению присутствующих, явилась на церемонию в белом атласном платье и фате. Поскольку просить начальство Джорджа об отпуске вскоре после начала службы было бы самонадеянно, от медового месяца молодожены решили отказаться. Любимая тетушка отправилась в дом престарелых, получив от племянницы содержание в сто фунтов годовых, а Джордж уверенно расположился в просторном уютном доме.

Во время своего недолгого брака странная пара выглядела абсолютно счастливой. Друзья покойного мистера Колмера были преданы забвению, поскольку не считали нужным сдерживать смех, когда слышали, как Джордж по рассеянности обращается к супруге «мисс Колмер».

Недельное жалованье мужа размером в два фунта могло бы показаться незначительным по сравнению с доходом жены, однако именно эта сумма служила основой семейного благополучия. Каждую субботу Джордж отдавал Хильде все полученные деньги. Та забирала двадцать пять шиллингов, так как оба считали, что ради самоуважения мужчина должен оплачивать свое пропитание, а пятнадцать шиллингов возвращала на карманные расходы. Она регулярно читала газеты и уверенно формировала взгляды супруга. Из тех занятий, в которых мужчины находят удовольствие, позволяла немногое, однако на этот счет Джордж не жаловался.

Весна сменилась летом, и об убийстве на съемной квартире в Ледброк-Гроув уже никто не вспоминал. Наверное, можно с уверенностью утверждать, что о происшествии целиком и полностью забыл и сам Джордж Манси. Читал он очень мало, а потому не знал, что согласно распространенному поверью преступнику положено жестоко страдать от угрызений совести и вздрагивать при упоминании о совершенном злодеянии.

В его сознании не возникло ни малейшей реакции, когда однажды утром хозяин аптеки сказал:

– Привезли игрушечные резиновые дудки: я взял шесть дюжин, будем продавать по тринадцать пенни за штуку. Положи образец на свой прилавок рядом с резиновыми сосками и предлагай женщинам с детьми.

Джордж достал одну игрушку из картонной коробки с шестью дюжинами: она была обмотана красной и синей шерстью, – положил рядом с резиновыми сосками и забыл.

Глава 8

Уилкинз, второй продавец, имел фармацевтический сертификат, однако отнюдь не кичился собственной ученостью. Однажды, пытаясь как-то взбодриться после ленча, он взял резиновую дудку и дунул в мундштук.

Едва послышался резкий звук, Джордж мгновенно оказался в поезде рядом с Этель и потребовал прекратить шум. Когда же Уилкинз положил игрушку на место, Джордж наконец обратил на нее внимание, подумав, что ничего уродливее сочетания красной и синей шерсти не видел. Взяв дудку в руки, он тут же вспомнил, что та, которую он когда-то отобрал у Этель и выкинул в окно, выглядела точно так же.

Ни в коем случае не следует предполагать, что в эту минуту Джордж испытал нечто хотя бы отдаленно похожее на раскаяние. Правда заключается в том, что резиновая дудку разбудила дремлющие воспоминания. Этель была очень хорошенькой, веселой и игривой, когда ей того хотелось.

Короче говоря, дудка не вызвала у Джорджа иных ощущений помимо легкого недоумения. Почему все не могло продолжаться так, как началось? Став женой, Этель оказалась совершенно несносной, потому что не следила за порядком и не заботилась о муже должным образом. Но теперь, когда он соединился с мисс Колмер и устроил свое благополучие, она могла бы появляться, скажем, каждую среду вечером и через воскресенье. И жизнь сразу наполнилась бы яркими красками.

Он попытался продать дудку покупательнице с девочкой, предположив, что, возможно, дома у нее остался еще один ребенок, однако безуспешно. На следующий день Джордж честно признался себе, что дудка действует ему на нервы. Когда Уилкинз ушел на ленч – то есть в двенадцать сорок пять, – он взял дудку и дунул, а вечером, перед самым закрытием, дунул снова, уже в присутствии Уилкинза.

Джордж был не настолько коварен, чтобы сознательно вредить самому себе: дудка растревожила чаяния, которые следовало бы оставить под спудом, – поэтому на следующий день выписал счет на тринадцать пенни, отсчитал из собственных денег нужную сумму, положил в кассу, а дудку засунул в карман пиджака. Дома, перед ужином, Джордж решил избавиться от игрушки – сжечь в топке водогрейного котла.

– Какой ужасный запах, – заметила Хильда минуту спустя. – Что ты положил в титан, Джордж?

– Ничего.

– Скажи правду, дорогой.

– Резиновую дудку, которая давно валялась на прилавке, изрядно действуя на нервы. Заплатил шиллинг и пенни, забрал игрушку и сжег.

– Очень глупо, мне кажется. Теперь я вычту их из твоих карманных денег. В данных обстоятельствах я не намерена возмещать бессмысленные расходы.

Джордж заверил, что все в порядке, возмещать ничего не нужно, и подумал, как хорошо иметь такую строгую жену, которая может удержать от неразумного шага, а в крайнем случае даже призвать к порядку.

Спустя три дня хозяин аптеки проверил наличие товаров.

– Вижу, дудку уже купили. Положи на витрину другую. Кажется, игрушка будет пользоваться спросом.

И все вернулось на круги своя. Надо признать, что при полном отсутствии воображения Джордж отличался врожденной расчетливостью, а потому быстро понял, что отношения с женой будут испорчены, если он позволит себе вспомнить о той беспорядочной, ярко-увлекательной стороне жизни, которую познал вместе с Этель.

В аптеке имелось шесть дюжин резиновых дудок за исключением одной, сожженной дома. За каждую хозяин ожидал получить по шиллингу и пенни. Тринадцать шиллингов за дюжину. Сложность заключалась в том, что всех дюжин было тринадцать. Вычисление далось с трудом, однако в конце концов Джордж получил общую сумму и проверил результат обратным действием. От восьми сотен у него все еще оставалось двадцать три фунта.

У миссис Манси был красивый чемодан из крокодиловой кожи, который она купила сама, однако назвала «подарком невесте от жениха».

На следующий день Джордж выпросил чемодан под тем предлогом, что хочет кое-что принести домой к Рождеству, а в аптеке объяснил, что прихватил с собой смокинг, чтобы переодеться вечером у друга, не заходя домой. Зная, что молодой человек женился на «наследнице», Уилкинз и хозяин аптеки ничуть не удивились наличию смокинга и дорогого чемодана для переноски костюма. Без четверти час, как всегда оставшись в одиночестве, Джордж засунул в чемодан из крокодиловой кожи шесть дюжин резиновых дудок (без одной), а когда хозяин вернулся после ленча, заявил:

– Я удачно избавился сразу от всех резиновых дудок, мистер Арроусмит. Пришел какой-то чудак, сказал, что ищет подарки для детского приюта, и я уговорил его купить игрушки оптом.

Мистер Арроусмит чрезвычайно изумился:

– Купить оптом? Он попросил скидку?

– Нет, мистер Арроусмит. Похоже, парень слегка не от мира сего.

Хозяин пристально посмотрел сначала на Джорджа, а потом в кассу. Шесть раз по тринадцать минус один, по шиллингу и пенни за штуку. Получается четыре фунта три шиллинга пять пенни. История показалась очень странной, однако мистер Арроусмит подумал, что порой покупатели ведут себя крайне непредсказуемо, и к концу рабочего дня сумел справиться с удивлением.

Чтобы попасть из Уолема в Баттерси, нужно доехать на метро до вокзала Виктория и продолжить путь по основной линии. То обстоятельство, что Джордж Манси появился на вокзале Виктория с дорогим кожаным чемоданом в руках, породило версию о намерении забрать резиновые дудки домой, чтобы закопать в саду или избавиться от них каким-либо иным способом, однако нельзя забывать о том, что он пообещал жене кое-что привезти к Рождеству.

Впрочем, все эти рассуждения бессмысленны, поскольку в тот вечер чемодан домой так и не попал: при выходе из метро его вырвали у Джорджа из рук.

Первым его ощущением было облегчение. Поскольку сжечь резиновые дудки невозможно, они воспринимались теперь как тяжкая обуза. Сам чемодан стоил пятнадцать гиней, а от двадцати трех фунтов все еще кое-что оставалось, так что завтра можно купить новый.

Глава 9

Следующим вечером, пока Джордж и Уилкинз наводили порядок перед закрытием аптеки, мистер Арроусмит читал газету.

– Эй, Манси, послушай-ка! «Джейк Мендель, тридцати семи лет от роду, без определенного места жительства, сегодня утром предстал перед судьей Рамзденом по обвинению в краже чемодана из крокодиловой кожи, имевшей место в окрестностях вокзала Виктория. Мистер Рамзден спросил полицейского, что находилось в чемодане.

– Игрушечные дудки, ваша честь, из резины. Всего семьдесят семь штук.

Мистер Рамзден воскликнул:

– Семьдесят семь резиновых дудок! Что ж, теперь полиция просто обязана организовать собственный оркестр. (Смех в зале).

Мистер Арроусмит тоже рассмеялся и заметил:

– Манси, очень похоже на твоего чудака.

– Да, мистер Арроусмит, – равнодушно пожал плечами Джордж и отправился домой.

Здесь его ожидало объяснение с женой по поводу доставленного днем нового чемодана. Выглядел он немного иначе, поскольку оригинал был изготовлен на заказ, хотя и в том же самом магазине. Больше того: продавец пошел на уступки и сохранил прежнюю цену.

Тем временем полицейские надеялись найти законного обладателя украденного чемодана с помощью той самой заметки в газете. Поскольку владелец не объявился даже на следующее утро, они прочитали имя производителя и доставили чемодан к нему.

Производитель сообщил, что данный экземпляр был изготовлен прошлой весной по заказу мисс Колмер. Впоследствии леди вышла замуж, и только вчера ее супруг, мистер Манси, заказал точно такой же чемодан, но потом согласился купить уже готовый.

– Позвоните Джорджу Манси и попросите прийти, чтобы опознать вещь. И уберите наконец эти каучуковые дудки! – приказал старший полицейский офицер.

На телефонный звонок ответила миссис Манси и любезно сообщила рабочий адрес мужа.

– Ассистент аптекаря! – воскликнул старший офицер. – Довольно подозрительно. Не исключено, что дудки украдены с аптечного склада. Не звоните – лучше отправьтесь туда лично. И узнайте, сможет ли хозяин что-нибудь сказать об этом товаре. Поговорите сначала с ним, а уже потом с самим Манси.

В Уолеме, в той самой аптеке, сержант прошел в контору хозяина и прямо спросил, не потерял ли мистер Арроусмит семьдесят семь резиновых дудок.

– Я их не потерял, а продал позавчера. Ровно семьдесят семь, все верно! Точнее, не я сам, а мой ассистент Джордж Манси. Эй, Манси!

Джордж тут же появился.

– Ты продал все резиновые дудки джентльмену, заявившему, что ищет подарки для детского приюта. И произошло это позавчера. Правильно?

– Да, мистер Арроусмит, – подтвердил Джордж.

– Купил оптом и даже не попросил скидку, – гордо добавил мистер Арроусмит. – Четыре фунта три шиллинга пять пенни. Могу рассказать другой случай: несколько лет назад в мою аптеку вошел джентльмен и…

У сержанта голова пошла кругом. Ассистент продал семьдесят семь резиновых дудок какому-то эксцентричному человеку. Покупка была должным образом оплачена и получена. А потом товар обнаружился в чемодане жены того самого ассистента.

– У вас, мистер Манси, не украли крокодиловый чемодан? Позавчера, на вокзале Виктория? – осведомился сержант.

Джордж попал в затруднительное положение. Признать, что чемодан принадлежал ему – точнее, его жене, – означало поведать мистеру Арроусмиту, что он солгал, сказав, что ловко продал все семьдесят семь резиновых дудок без малейшей скидки. А потому Джордж ответил:

– Нет.

– Я так и думал! Просто нелепое недоразумение. Скорее всего изготовитель что-то напутал. Извините за беспокойство, джентльмены! Желаю хорошего дня!

– Подождите минутку, – остановил полицейского мистер Арроусмит. – Но ведь в тот день, Манси, у тебя был с собой крокодиловый чемодан, в котором, как ты сказал, лежал смокинг. И каждый день ты действительно ездишь домой через вокзал Виктория. Но при чем же здесь резиновые дудки, сержант? Они не могли оказаться в чемодане мистера Манси, если он продал их.

– Именно так, мистер Арроусмит. Уж и не знаю, кто, что и у кого украл, – отрезал Джордж. – Прошу простить: меня ждут покупатели.

Джордж встревожился не на шутку – даже отпросился и ушел с работы пораньше. Дома решил обо всем рассказать жене: о том, что солгал полицейскому и что сам скупил все резиновые дудки. Хильда сумела вытянуть из мужа истинную причину антипатии к невинным игрушкам, и в результате, когда полиция доставила владелице украденный чемодан из крокодиловой кожи, наотрез отказалась его признать.

Закон не предусматривал способа навязать вещь супругам Манси против их воли. Крокодиловый чемодан вместе с семьюдесятью семью резиновыми дудками был сдан в Департамент нераскрытых дел, где и прозябал вплоть до суда над похитителем, Джейком Менделем.

Немного выше, на полке, стояла точно такая же дудка, семь месяцев назад выброшенная Джорджем Манси из окна поезда, отправившегося в три пятнадцать из Саутенда и следовавшего без остановок.

Сотрудники департамента достали из чемодана одну игрушку и поставили рядом. Логической связи между двумя предметами не существовало, и детективы просто догадались о возможном неслучайном совпадении и попытались каким-то образом соотнести Уолем с Саутендом, но потерпели неудачу; проследили историю семидесяти семи резиновых дудок, но только до того момента, как Джордж Манси сложил их в крокодиловый чемодан. После этого ниточка оборвалась.

В глубоком разочаровании следователи вернулись к дудке из Саутенда и в сопроводительных материалах прочитали, что игрушка была продана не мужчине с ребенком, а молодой женщине. Следующим шагом стало сопоставление молодой женщины и Саутенда, и здесь всплыло нераскрытое дело: убийство Этель Фербрасс. В показаниях родителей значилось:

Две недели, прошедшие с шестнадцатого ноября, дали тридцатое ноября. Именно в этот день на железнодорожных путях была найдена резиновая дудка.

Итак, одна резиновая дудка была выброшена из окна поезда молодой женщиной, которую впоследствии убили, а спустя шесть с лишним месяцев продавец из аптеки эксцентричным образом поступил с семьюдесятью семью резиновыми дудками.

Связь казалась абсолютно нелогичной, однако департамент нераскрытых дел специализировался на нелогичных связях. О своей дерзкой догадке сотрудники департамента сообщили – в виде служебной записки внутреннего пользования – инспектору уголовной полиции Рейсону.

Рейсон поехал в Банбери, привез чету Фербрасс в Уолем и, вручив им пять шиллингов, отправил в аптеку мистера Арроусмита с заданием купить грелку.

Глава 1

Тем из читателей, кому еще нет тридцати, имя Люсьена Спейнгрейва, возможно, не напомнит ни о чем, кроме знаменитого преступления, которое время от времени обсуждается до сих пор. На самом же деле знаменитостью был сам мистер Спейнгрейв, а преступление его прославилось исключительно благодаря долгому окольному пути, которым Скотленд-Ярд пришел к раскрытию убийства.

Возможно, вы слышали, что мистер Спейнгрейв был успешным комедийным актером, даже уникальным. Он исполнял одну-единственную роль – циркового клоуна, но при этом никогда не играл в цирке. Последние десять лет жизни выступал в собственном театре в Уэст-Энде, где дешевые места стоили в два раза дешевле, а дорогие – в два раза дороже общепринятого.

Его шутки и сценический бизнес – как подчеркивают авторитетные историки театра и цирка – уходили корнями в глубину веков. Возьмем, к примеру, тот откровенно грубый номер, где клоун помогает рабочим манежа сворачивать ковер, спотыкается, падает, и его закатывают в этот самый ковер. Утверждают, что в настоящем цирке маленькие дети до сих пор от души смеются над участью бедняги. Спейнгрейв показывал эту сценку самым изощренным зрителям по всему миру, и представители разных сословий хохотали до слез над номером, придуманном в Богемии еще в XI веке.

Ключ к тайне – в отличие от улик убийства – скрыт в личности человека, способного добиться высшего мастерства. Когда Джун, жена Спейнгрейва, сначала пропала, а потом была обнаружена мертвой, кабинетный детектив вполне мог бы одержать верх над практиком, вслепую поставив на гений циркового клоуна, способного скрыть очевидное.

Миссис Спейнгрейв пропала во время вечеринки, которую сама устроила на лужайке дома в Уитбурне в последний четверг августа 1936 года. В августе Спейнгрейв никогда не выступал, однако, несмотря на отпуск, пять дней в неделю тренировался в своем спортивном зале. Физическая форма и контроль над мышцами были важны для него не меньше, чем беглость пальцев для пианиста.

На коктейль собралась приличная компания, примерно человек двадцать: все близкие друзья Джун. Хозяйка жаловалась, что муж никогда не участвует в веселье. Действительно, в личной жизни знаменитый артист вел себя довольно замкнуто и высокомерно, но в этот раз пообещал выступить на вечеринке с облегченной версией той самой лекции, которую время от времени читал в университетах. Именно эта лекция принесла Спейнгрейву три ученые степени.

Гости чувствовали себя чрезвычайно польщенными. Из спортивного зала, двойные двери которого выходили в сад, шестеро мужчин принесли классический ковер. Другие доставили поднос с привинченным кубком и маски для двуглавой собаки. Возник спор, кому выпадет почетное право скатывать ковер во время действа.

– Традиционно клоун предстает в виде жалкого человекоподобного существа, стремящегося превратиться в полноценного человека. Клоун никогда не валяет дурака сознательно, поэтому отчаянно старается помочь нормальным людям скатать ковер нормальным способом. «Проследите за моими плечами в момент приближения к статистам и реквизиту».

Артист досконально препарировал номер с ковром, затем – с двуглавой собакой. Сад спускался к реке тремя уступами, покрытыми газоном, и Джун повела гостей на вторую лужайку, свободную от ковра.

Около шести минут Спейнгрейв рассказывал историю номера, созданного при дворе короля Генриха VIII, а потом повернулся к подносу и кубку.

– В данном случае тревога выражается исключительно ногами. Мне потребуется обширное пространство. Пожалуй, для этого номера больше подойдет верхняя лужайка. Ах, вот только ковер мешает!

– Может быть, лучше снова скатать его и отнести обратно в спортивный зал, мистер Спейнгрейв?

Вопрос задал моложавый красивый мужчина по имени Фред Перрис.

Спейнгрейв повернулся и посмотрел на него с таким выражением, словно был удивлен этим предложением.

– Да, наверное. Пожалуйста.

Последовала суета вокруг ковра: в работе приняли участие не только мужчины, но и некоторые из присутствующих дам. Еще бы! Разве можно упустить прекрасную возможность при каждом удобном случае рассказывать в обществе, как однажды довелось помочь самому Спейнгрейву скатать и убрать знаменитый ковер?

Как только добровольные носильщики вернулись из спортивного зала, Спейнгрейв продолжил лекцию:

– Клоун гордится собой, потому что ему оказали честь, доверив поднести даме вино. Чтобы продемонстрировать, как это выглядит, попрошу Джун мне ассистировать, если она не возражает. Джун, дорогая!

Заставлять великого человека ждать немыслимо даже для жены.

– Джун! – громко закричали присутствующие. – Где ты, Джун? Джун!

Это время было точно восстановлено и зарегистрировано: без десяти семь. В половине седьмого миссис Спейнгрейв еще присутствовала среди гостей – спокойно-величавая, в элегантном зеленом шелковом платье, слегка озабоченная обязанностями хозяйки.

Исчезновение леди испортило лекцию. Вечеринка угасла сама собой. Добровольные помощники вернули в спортивный зал реквизит: поднос, кубок и маски для номера с двуглавой собакой. В четверть восьмого ушел последний гость.

В восемь Спейнгрейв сел обедать в одиночестве, а в половине девятого позвонил в полицию Рединга. Инспектор приехал немедленно, в сопровождении сержанта. Установленный служебным протоколом осмотр показал полное отсутствие признаков, которые свидетельствовали бы о намерении миссис Спейнгрейв уехать. Затем была выдвинута и вскоре отвергнута версия никем не замеченного падения в реку.

Учитывая выдающиеся заслуги заявителя, час спустя приехал главный констебль собственной персоной.

– В ваших интересах, мистер Спейнгрейв, я должен задать один вопрос…

– Сбежала ли моя жена с любовником? – перебил артист. – Нет. Если бы любовник существовал, она с радостью сообщила бы мне об этом.

Ответ вполне убедил главного констебля. Взгляд его скользнул к большой фотографии дамы, отличавшейся странной, холодной красотой.

– Это портрет миссис Спейнгрейв?

Супруг кивнул.

– Не имел удовольствия знать ее. Но точно где-то видел.

– Возможно, на одной из картин, выставленных в Королевской академии художеств. Когда-то, много лет назад, Джун служила моделью для художников, а потом на протяжении четырех лет, еще до брака, участвовала в одном из моих номеров.

– Да-да, конечно! Я видел ее именно в театре! В представлении «Леди, которая никогда не смеется»!

– Верно. Думаю, найти миссис Спейнгрейв не составит особого труда.

– Если завтра к полудню ничего не прояснится, объявим розыск по радио, – заключил главный констебль и уехал.

В пятницу, ближе к полуночи, позвонили из полиции и сообщили, что из Эдинбурга поступила информация о потерявшей память неизвестной женщине, до некоторой степени похожей по описанию на миссис Спейнгрейв.

– Прилечу воздушным такси завтра же рано утром, – ответил Спейнгрейв. – Всю следующую неделю мне предстоит репетировать новую программу, так что не хочу терять больше времени, чем абсолютно необходимо.

Утром, после очень раннего завтрака, он отдал распоряжения экономке:

– Сегодня из театра должны приехать люди, чтобы просмотреть реквизит и кое-что забрать. Если не появятся к одиннадцати, позвоните управляющему и скажите, что я хочу знать причину задержки. Когда приедут, предоставьте условия для работы и дайте все, что попросят.

Рабочие попросили только пылесос, чтобы почистить реквизит, а развернув знаменитый ковер, увидели тело Джун Спейнгрейв.

Глава 2

Люсьен Спейнгрейв начал творческую карьеру в качестве художника. Изучая основы мастерства в школе Слейда, он сдерживал свою яркую индивидуальность, а едва начав писать картины самостоятельно, привлек много внимания, чего не скажешь о деньгах.

Такая популярность доставляла ему удовольствие. «Странно, но Спейнгрейв мне почему-то нравится» – говорили многие. Художник вел безупречный образ жизни, и все же люди считали необходимым извиняться за симпатию к нему. Существовал лишь туманный намек на невысказанную причину, поскольку никто не знал, как ее объяснить.

В его внешности не было ничего странного, кроме одной особенности: если вы впервые увидели этого человека сидящим, то скорее всего решили, что это крупный высокий мужчина, в то время как на самом деле он был едва ли не коротышкой. Обманчивое впечатление создавалось благодаря длинному сухощавому лицу, как у ученого монаха. Его большой рот с тонкими и бледными губами контрастировал с глазами – широко распахнутыми и необычно голубыми, – в которых преобладало выражение доброты и даже нежности.

Заняв пост министра, Кэнфилд заказал Спейнгрейву свой портрет, однако принять работу отказался из-за абсолютного отсутствия сходства. Зато Каррон Джеймс – тот самый, чьи пьесы едва не принесли ему рыцарское звание, – заплатил за портрет сто гиней.

– Покупаю, потому что это превосходное произведение. А еще потому, что всегда ненавидел Кэнфилда. Черт возьми! Он, должно быть, воспринял портрет как пощечину! А я вижу изображение такого же бедного, ни на что не годного неудачника, как я сам. И поэтому перестаю ненавидеть. Понимаете, что хочу сказать?

– Нет, – ответил Спейнгрейв и добавил: – Но ваш чек – просто дар небес.

– Пустяки! С вашим-то талантом! – Каррон Джеймс испытывал глубокую симпатию к художнику. – Если не хватает денег, попробуйте заняться карикатурой! У вас наверняка получится. Готов дать рекомендацию.

Зажав под мышкой карикатуру на премьер-министра, Спейнгрейв отправился на прием к главному редактору ведущей оппозиционной газеты. Тот усмехнулся, однако тут же подавил смешок:

– Отлично! Мне нравится! Но напечатать, к сожалению, не могу. Если согласитесь продать, заплачу десять фунтов.

– Можете забрать даром, только объясните, почему отказываетесь публиковать, хотя карикатура вам нравится.

– Потому что изображение правдиво. Настолько, что правда становится невыносимой. Это жестоко! Даже я сразу проникся сочувствием к этому бедняге.

– Спасибо, – поблагодарил Спейнгрейв. – Рисунок ваш. В ближайшее время пришлю расписку. До свидания!

– Постойте! Я не собираюсь лишать вас гонорара в десять фунтов!

– Меня сделка вполне устраивает, – заключил Спейнгрейв и ушел.

Вернувшись в студию, он уже сожалел, что не смог получить деньги без ущерба для собственного достоинства. Тучи сгущались. Еще три месяца, и придется ходить по ломбардам. Он с ненавистью посмотрел на себя в зеркало.

– Думал, что работаешь злободневно и остроумно? А на самом деле отпугиваешь покупателей жестокостью. Никчемный клоун!

Спейнгрейв схватил палитру, кисть и принялся писать автопортрет. Поглощенный работой, художник подсознательно выплеснул на холст горькое презрение к жалкому шуту, которым себя чувствовал. Очнулся только спустя четыре часа, закончив картину.

Отошел от мольберта и внимательно осмотрел результат лихорадочного труда.

– Лучшее из всего, что я сделал! – Он слабо рассмеялся, но как-то не весело, и по щекам потекли слезы. – Но правда действительно невыносима.

Он начал неуверенно, словно пьяный, мерить шагами комнату.

– Каррон Джеймс сказал почти те же слова. Значит, я жесток, сам того не подозревая. А вот другие видят это, и хотя стараются держатся вежливо, принимать в свой круг не желают.

«Хочу стать таким, как все. Хочу есть и пить, не задумываясь о деньгах. Хочу ходить опрятным, в хорошей одежде. Хочу, чтобы женщина искренне меня полюбила и родила мне ребенка. Не хочу отличаться от остальных!»

Меланхолия довела до жалости к себе, однако острый ум напомнил, что за исполнение желаний необходимо бороться. Спейнгрейв вернулся к портрету.

– Если обратить жестокость на себя самого, то другие «проникнутся сочувствием». Именно так он сказал. И тогда удастся заставить людей смеяться и плакать.

Так появилась та безошибочная формула, которая уже через три месяца принесла Люсьену Спейнгрейву громкую славу на всю оставшуюся жизнь.

Глава 3

В течение пяти лет артист с огромным успехом выступал в мюзик-холлах, разъезжая по тем столицам, где можно наполнить большие залы по хорошим ценам. И всегда играл роль циркового клоуна, попавшего в жалкое, унизительное положение. Спейнгрейв умело использовал то известное обстоятельство, что клоун не кажется современной публике смешным. С откровенной жестокостью он демонстрировал отсутствие поводов для смеха, и шокированные зрители проникались внезапным сочувствием к клоуну. Искажение привычного образа рождало освобождение и вызывало безумный хохот. Так великий Люсьен Спейнгрейв обретал безграничную власть над публикой. Он обладал способностью играть на примитивных эмоциях. Серо-белое идиотское лицо клоуна могло мгновенно принять ошеломляюще печальное выражение, и от этого унылая покорность обретала ощутимый привкус боли.

С появлением звукового кино жанр мюзик-холла пришел в упадок. Спейнгрейв организовал оригинальное представление, дополнив собственные номера музыкальными и драматическими вставками высокого класса.

Джун он встретил в мастерской одного из друзей-художников. Высокая блондинка с правильными чертами лица и точеной фигурой выглядела не столько красивой, сколько статной и заметной. Формы ее казались художественно выверенными, но не щедрыми. Люсьен оценил достоинства модели строгим профессиональным взглядом.

– Дай знать, когда закончишь с этой девушкой, – вполголоса попросил он друга.

– Уже закончил, если ты готов предложить ей работу. Я должен оплатить три сеанса. Джун, познакомься с мистером Спейнгрейвом.

Подобно многим моделям Джун отличалась респектабельностью на грани ханжества, а образование получила исключительно в области светского снобизма. В эту пору жизни девушка работала добросовестно и бескорыстно, соглашаясь служить каждому, кто изображал готовность относиться к ней как к леди.

Красивая внешность позволяла Джун выглядеть холодной молодой королевой, по недоразумению переодетой в горничную. Спейнгрейв сам создал для нее великолепное платье из красного бархата, освобождавшее возвышенный образ от налета банальной повседневности.

В спектаклях Спейнгрейва Джун предстояло держаться точно так же, как она держалась в мастерских художников: сидеть неподвижно, не произнося ни слова, и воплощать абсолютное равнодушие. Леди, которая никогда не смеется, – таким задумал образ великий артист.

В первый вечер новая статистка едва не погубила номер – когда клоун неожиданно преобразился, а публика громко расхохоталась, Джун тоже засмеялась.

– Перестань, дура! – прошипел Спейнгрейв с такой отчаянной злостью, что она тут же подчинилась. Кое-как, с ужимками и шутками, он выпутался из затруднения и избежал фиаско, однако обычного успеха не было.

Когда занавес закрылся, девушка в слезах постучалась в дверь гримерной мастера.

– Простите, мистер Спейнгрейв! Страшно виновата перед вами. Понимаю, почему вы рассердились. Но все произошло так неожиданно, так смешно, что удержаться было невозможно!

– Я сам виноват: недостаточно вас подготовил! Приходите завтра в десять, пройдем номер еще раз.

Но даже после дополнительной репетиции полной уверенности не возникло. Спейнгрейв угостил Джун ленчем в своей квартире, занимавшей верхний этаж театрального здания, и спросил, готова ли она к выступлению.

– Все еще беспокоюсь насчет эпизода, где вы, мистер Спейнгрейв, во второй раз попадаете в ковер. Невыносимо смешно!

– Хм! Знаю, что вы очень стараетесь. Наверное, даже слишком. Сядьте в это кресло, примите самую удобную позу и попробуйте полностью расслабиться. Не делайте над собой никаких усилий. Просто дайте возможность воле мягко перетечь в сознание и скажите себе, что смеяться нельзя. Повторяйте за мной: ковер совсем не смешон… кубок и поднос совсем не смешны… клоун не делает ничего смешного… я больше никогда не засмеюсь.

Спейнгрейв оставил Джун в кресле и ушел в спальню, чтобы отдохнуть. А когда спустя два часа вернулся в гостиную, статистка сидела в той же позе.

– Уф! Должно быть, задремала! – воскликнула она и добавила: – Теперь все в порядке, мистер Спейнгрейв. Не волнуйтесь: больше никогда не засмеюсь.

Глава 4

Номер под названием «Леди, которая никогда не смеется» завоевал небывалую популярность, продержался в афише четыре года и был снят только после того, как статистка заболела пневмонией. Спейнгрейв мог без труда найти ей замену, однако Джун работала преданно и добросовестно, а потому как порядочный работодатель он чувствовал себя обязанным сохранить место за ней.

Больше того: как порядочный работодатель он явился в больницу и принес обычный в таких случаях подарок – виноград. В течение четырех лет Джун гастролировала в составе труппы по Европе и Америке, и все же за столь долгое время Спейнгрейв едва перекинулся со статисткой двумя словами и до сих пор ничего о ней не знал.

Он постарался завязать разговор и выяснил, что Джун, как только забывала о светской благовоспитанности, сразу становилась простой, общительной и приятной девушкой. Маэстро подозревал, что друзей у нее не много, и во время следующего визита спросил, так ли это.

– О, даже не знаю, мистер Спейнгрейв! Обычно я легко схожусь с людьми, но все же предпочитаю сохранять некоторую дистанцию. Разумеется, всегда существуют мужчины определенного сорта, но меня они не привлекают. Признаюсь откровенно: порой мне кажется, что обыкновенные люди считают меня немного странной, и оттого иногда возникает чувство одиночества, если понимаете, что я имею в виду.

Спейнгрейв понимал отлично, в сотни раз лучше, чем она. В часы высшего откровения – во время работы над автопортретом – ему удалось найти формулу коммерческого успеха, но больше ничего.

Во время следующей встречи он предложил статистке выйти за него замуж.

– О, мистер Спейнгрейв! – изумленно воскликнула Джун. – Конечно, я согласна, если вы уверены, что хотите этого! – И добавила, немного помолчав: – Вот только потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к мысли о браке. Видите ли, мне всегда казалось, что вы не такой, как остальные мужчины.

Он задохнулся, как будто в грудь внезапно вонзился кинжал.

– С тех пор как вы проявили редкую доброту после моего провала – в тот первый раз, когда я засмеялась, – я отношусь к вам как к особенному человеку и считаю вас гораздо выше всех, кого довелось встретить в жизни, и потому немного смущаюсь.

– Ах, дорогая! – воскликнул Спейнгрейв с любовью и бесконечной благодарностью. – И я тоже смущен из-за того, что вы столь высокого мнения обо мне. Что ж, на первых порах придется помочь друг другу.

Три года подряд они помогали друг другу – с разными последствиями для очень разных характеров. Из добросовестной статистки Джун превратилась в добросовестную жену и честно старалась всячески услужить и доставить удовольствие знаменитому мужу. Обнаружив, что Люсьен особенно ценит красоту и гармонию, научилась элегантно, со вкусом одеваться. А когда ее присутствия не требовалось, располагала временем по собственному усмотрению и развивалась в собственном направлении. В определенном смысле Джун любила мужа, хотя и не была влюблена.

В условиях финансового благополучия активизировались прежде дремавшие свойства ее натуры. Джун начала гордиться ролью супруги богатого, знаменитого, почитаемого в свете человека, но светские люди не нуждались ни в средствах, ни в связях, ни в общении. Высшие сферы по-прежнему оставались для нее закрытыми, однако в местных яхт-клубах и на теннисных кортах миссис Спейнгрейв стала видной персоной.

Очень быстро у нее возник широкий круг друзей. Несмотря на легкое высокомерие в отношениях с окружающими, Джун пользовалась всеобщей симпатией. Она никогда не смеялась над шутками и остротами, и эта особенность воспринималась как напоминание о муже – величайшем в мире клоуне. Один из молодых людей, Фред Перрис – высокий, темноволосый и красивый, как театральный гвардеец, – проявлял особую привязанность к безупречной леди.

Спейнгрейв, в свою очередь, с горечью сознавал частичный провал супружества, в котором он с тайным унижением винил исключительно себя. В важнейших вопросах их совместной жизни жена повиновалась так же безропотно и безотказно, как когда-то повиновалась во время репетиций. И все же в семейных отношениях существовал барьер, преодолеть который с годами так и не удалось. Если Джун и не испытывала благоговения перед мужем, то, несомненно, проявляла излишнее уважение, исключающее непосредственность общения. Подобно туче над Спейнгрейвом нависла мрачная уверенность: жена смотрит на него совсем не так, как полагалось бы смотреть на любимого мужа.

Он не располагал свободным временем, чтобы ездить с ней в гости, а на ее вечеринках появлялся далеко не регулярно. Радовался, что у Джун много друзей, хотя сам находил их людьми шумными, пустыми и недалекими.

Однажды днем, в первую неделю августа, когда Спейнгрейв дремал в гостиной, сидя в глубоком кресле, внезапно послышался странный, незнакомый звук. Он мгновенно проснулся и насторожился. Звук повторился: стало ясно, что доносится он из сада. Это был смех Джун.

По спине пробежал холодок, а в сознании против воли зародилась опасная мысль. Он никогда не слышал ее смеха – ни разу после того первого вечера, когда она сорвала номер.

Спейнгрейв выбежал в сад, но никого не увидел, поэтому заглянул за разросшиеся кусты лавра, где и обнаружил жену в объятиях Фреда Перриса.

– Фред! Ах, зачем же ты это сделал? – кокетливо-укоризненно воскликнула Джун, совершенно не сопротивляясь.

– К чему притворяться, милая? Тебе вовсе не было противно, разве не так?

– Но от этого еще хуже! Если прежде незачем было беспокоить Люсьена, то теперь придется ему обо всем рассказать.

Спейнгрейв тихо вернулся в гостиную, снова сел в кресло, взял книгу и сделал вид, что читает. Жена вошла через несколько минут, не забыв предварительно поправить волосы и привести в порядок помятое платье.

– Люсьен, я должна признаться: Фред Перрис только что меня поцеловал. И не прощаясь, а по-настоящему. Боюсь, что часть вины лежит и на мне.

– Думаю, не стоит терять голову по пустякам, дорогая. Лучше пригласи его в дом.

– Он уже ушел. Ты очень на меня сердишься?

Спейнгрейв задумался. Конечно, он тоже мог бы страстно обнять и расцеловать жену, но заставить вот так весело и игриво рассмеяться был не в силах. В отличие от других мужей, которые это умели.

– Я не сержусь на тебя, Джун: на подобные поступки нельзя сердиться. Скажи, ты влюблена в мистера Перриса?

Она помолчала, обдумывая вопрос и пытаясь разобраться в себе, но ответа не нашла.

– Не понимаю, что такое любовь.

Миссис Спейнгрейв говорила вполне искренне, хотя и не совсем правдиво. Очень скоро ей предстояло обнаружить, что она отлично понимает, что такое любовь. «И все же, – подумал Спейнгрейв, – еще осталось время, чтобы исправить положение».

– В таком случае давай забудем об этом, дорогая.

– Я так рада, что ты не сердишься, Люсьен. Уверена, что смогу забыть. Постараюсь думать о других вещах.

– Постарайся думать обо мне! – посоветовал Спейнгрейв и легко поднялся с кресла.

И снова послышалась восхитительная звенящая трель, ее заново обретенный смех. Трепеща от восторга, он обнял жену.

– Смеешься, потому что наконец-то счастлива?

– Смеюсь, потому что ты ужасно смешно вскочил – совсем как игрушка-попрыгунчик.

Момент оказался разрушенным, а поцелуй испорченным. Однако Спейнгрейв не терял надежды на новые поцелуи – «настоящие», способные завладеть ее проснувшимся воображением.

Джун сказала, что перед обедом хотела бы покататься на лодке. Спейнгрейв подготовил лодку, позвал жену и замер в ожидании, упершись одной ногой в дно, а другой стоя на дощатом причале, наблюдая за ее приближением с острым, заново пробудившимся желанием. И опять она засмеялась:

– Когда ты стоишь вот так, с забавным выражением лица, ты что-то мне напоминаешь. Вот только не могу понять, что именно!

– Возможно, пуделя в ожидании вкусного обеда? – предположил Спейнгрейв.

– Нет, не это. – Джун приняла вопрос всерьез. – Надо бы вспомнить.

Он постарался заглушить возникшую в душе смутную тревогу. Искать причину не хотелось, тем более что Джун уже рассказывала о предстоящей вечеринке с коктейлем.

– Когда это будет, дорогая?

– В последний четверг месяца. Может быть, согласишься уделить нам хотя бы час? Все будут счастливы!

Он свернул бы горы, отдал бы все на свете лишь за то, чтобы она смотрела на него так, как смотрят на мужей влюбленные жены. Что, если это все-таки случится?

– Дорогая, я проведу в компании столько времени, сколько пожелаешь, и сделаю все, что смогу, ради громкого успеха твоей вечеринки. – Когда восторженные восклицания стихли, Спейнгрейв продолжил: – Всегда чувствую себя с гостями чем-то вроде мокрого одеяла. Увы, не умею сидеть часами и болтать о спорте и прочих прелестях жизни. Как твои друзья воспримут лекцию, которую я в прошлом году прочитал в Оксфорде? Реквизит можно будет вынести на лужайку.

Джун заверила, что гости придут в восторг, потому что знала: пусть многое останется для них непонятным, снисходительное внимание великого артиста бесконечно польстит каждому, кто удостоится чести его видеть и слышать.

За обедом она держалась легко, раскованно и выглядела более воодушевленной, чем когда бы то ни было прежде. Спейнгрейву казалось, что в лучах нового взаимопонимания жена раскрывается, расцветает подобно розе. Весь вечер сладкая иллюзия согревала и вдохновляла.

В спальне Джун снова рассмеялась и сказала, что на нем забавный халат, хотя халат – шелковый, черный, далеко не новый – был ей хорошо знаком. Отчаянно сомневаясь и в себе, и в жене, но в то же время сознавая, что она не чувствует его неуверенности и напряжения, Спейнгрейв присел на край кровати и произнес первое, что пришло в голову:

– До вечеринки еще есть время, дорогая. Если хочешь, съездим куда-нибудь на пару недель – например, в Швейцарию.

– Если ради моего удовольствия, то спешить не стоит. Мне и здесь очень хорошо.

– И мне тоже! – Спейнгрейв нежно сжал ухоженную руку. – Ведь это наш дом: твой и мой. Неплохое местечко, правда? И было бы замечательно, если бы у нас появились дети. Разве не так, милая?

Джун не ответила. Лицо мгновенно превратилась в холодную, отчужденную маску, и он испугался, что она восприняла слова как упрек, что у них до сих пор нет детей.

– Джун, дорогая! – Он склонился и прикоснулся губами к восхитительным светлым волосам. – Я всего лишь хотел сказать…

И вдруг она фыркнула так, как фыркает школьница, которой запрещено смеяться во время урока.

Едва Спейнгрейв отстранился, жена открыто расхохоталась. Он стоял возле кровати и молча, обреченно наблюдал. Джун подняла голову, взглянула и зашлась в новом приступе смеха. Он терпеливо ждал, пока она не устанет и не успокоится.

– Может быть, объяснишь, почему смеешься? Впрочем, кажется, я и сам понимаю.

– Не смогла удержаться! – выдохнула Джун. – Когда ты сидел на краю кровати в халате и говорил так возвышенно, так важно, было ужасно забавно!

И она снова хихикнула, что вынудило Спейнгрейва молча шагнуть к двери.

– Ах, Люсьен, не за что на меня сердиться и обижаться! Ты действительно смешной, особенно когда произносишь что-нибудь серьезное, иначе ты был бы не ты. Не могу вести себя так, словно ты такой же, как все остальные мужчины.

– Да. Именно об этом я и подумал, – негромко произнес Спейнгрейв и ушел.

Объяснение прозвучало оскорбительно, потому что жена забыла о главном: до сегодняшнего дня в обычной жизни она не видела в нем ничего смешного. Мужчина, стремившийся из приятеля превратиться в любовника, уже успел разбудить в Джун женское начало и позволил увидеть, что она и в самом деле замужем за клоуном.

Спейнгрейв спустился в кабинет, расположенный рядом со спортивным залом, и налил стакан бренди. Долго сидел неподвижно, а потом открыл шкаф и достал автопортрет, написанный давным-давно в студии в Блумсбери.

«Лучшее из всего, что я сделал! – долетел сквозь годы безжалостный приговор. – Но правда невыносима. Жестока!»

И все-таки даже эта жестокость казалась не столь горькой, как жестокость смеха, подобно огненному мечу отсекавшего его от остальных людей. Смеха, ставшего зеркалом, в которое предстояло смотреться изо дня в день и видеть отражение человека, «не такого, как все остальные мужчины».

Он снова повернулся к автопортрету и вспомнил собственное отчаяние: «В прошлый раз я удачно обратил несчастье себе на пользу. Может быть, получится и сейчас? Попытаться стоит. Слава богу, она не захотела никуда ехать! Вместо того чтобы попусту страдать и рассуждать, надо работать».

Спейнгрейв нервно схватил карандаш и блокнот, упал в кресло и принялся набрасывать план нового номера, представлявшего собой развитие классического сюжета с ковром и девушкой-статисткой.

На следующий день он поехал в Лондон и пару часов провел в своем театре, сезон в котором собирался открыть в середине сентября. В кабинете на столе лежало письмо от матери статистки, сменившей Джун. Та сообщала, что дочка заболела корью, но уже через две недели сможет приступить к репетициям.

Спустя неделю, проходя мимо открытой двери спортивного зала, Джун увидела, что раздраженный муж стоит, прислонившись к стене.

– Что-то случилось, Люсьен?

– Мейбл заболела. Хотел репетировать новый номер, но без статистки ничего не получается. Досадно!

– Может, я сумею? – Она вошла в зал. – Что надо делать?

– Не поверишь, дорогая. Теперь девушка должна оказаться завернутой в ковер вместо клоуна.

– Что ж, отлично. Жаль только, что платье испортится. – Она быстро разделась.

– Ковер тебя поцарапает. Вот, накинь! – Он протянул ей свой черный шелковый халат.

– Боюсь, разойдется по швам – ведь я больше тебя.

Брошенное вскользь замечание заставило его ощутить себя карликом, и от этого репетиция приобрела особый смысл.

– Когда я раскрою ковер, сядь и пристально смотри на меня. Не отводи взгляда до тех пор, пока не закончу работу. Придется сделать два оборота, чтобы со стороны не было заметно, что внутри кто-то есть. Лучше сверни сама, как тебе удобно. Ложись как можно ближе к центру и натяни на себя один слой, а потом постарайся собственным весом завернуться во второй раз.

Два часа подряд Джун безропотно помогала мужу репетировать. Внезапно в голову пришла идея: было бы замечательно, если бы Люсьен согласился представить номер гостям, а она выступила бы в качестве статистки. Лекция о теории клоунского мастерства, имевшая успех в аудитории Оксфорда, здесь могла показаться слишком сложной, а вот если она внезапно выскочит из ковра, друзья от души повеселятся и надолго запомнят увиденное. Джун знала, какой именно реквизит муж использовал во время выступления.

Выслушав предложение, Люсьен энтузиазма не проявил. Тогда она объяснила, что сможет без труда исчезнуть, пока зрители будут слушать рассказ и следить за его действиями.

– А платье? Оно же пострадает.

– Я уже все продумала. Ничего не стоит быстро подняться в комнату и надеть тот сценический костюм, в котором когда-то выступала. Он до сих пор хранится в театре, и тебе не составит труда завтра же привезти его домой. Бархат не испортится, а красный цвет будет отлично смотреться и на фоне ковра, и на фоне газона.

– Сейчас ты лежала в ковре минуты две-три. Воздуха хватало?

– Честно говоря, было немного душновато. А когда попыталась тебя позвать, ты меня не услышал. Но ничего, потерплю.

– Хм! Как бы не задушить Мейбл. Во время выступлений ей придется терпеть почти десять минут.

Утром, приехав в театр, костюмершу Спейнгрейв не застал. Взял у смотрителя ключ, нашел в списке номер несгораемого шкафа, снял с вешалки красное бархатное платье и положил в заранее приготовленный чемодан.

«Джун рассуждает как ребенок», – думал он по дороге домой. Детский разум жены позволял ему чувствовать себя умным, сильным, добрым, великодушным, богатым и влиятельным, однако ее женский инстинкт упрямо представлял его смешным.

Глава 5

Подчиняясь толчку сильных рук, бездыханное тело Джун Спейнгрейв выкатилось из ковра. Оправившись от шока, театральные рабочие благоразумно закрыли дверь в зал, организовали охрану и позвонили в полицию.

Вскоре вслед за инспектором приехал главный констебль и составил текст сочувственного телефонного сообщения вдовцу, которое предстояло передать на аэродром Эдинбурга. К тому времени как Спейнгрейв вернулся, предварительно заехав в Рединг, чтобы опознать тело, начальник полиции уже успел ознакомиться с основными фактами. Предварительное заключение гласило, что смерть наступила от недостатка воздуха, хотя впоследствии медицинская экспертиза показала, что непосредственной причиной кончины стал шок.

Рассказ супруга покойной о вечеринке в основном совпал с версией опрошенных гостей.

– Когда вы, мистер Спейнгрейв, попросили мужчин скатать ковер и отнести в зал, полагаю, все они дружно взялись за дело. Больше того, к работе активно подключились некоторые из дам. Считаете ли вы, что в возникшей суете несчастная миссис Спейнгрейв могла споткнуться, упасть и случайно оказаться закатанной в ковер – так, как это происходит во время представления?

– Спрашиваете, считаю ли я возможным подобное развитие событий? Теоретически возможно все. Но данный сценарий кажется мне в высшей степени невероятным. Вокруг ковра собралось не меньше шести человек. Если бы Джун упала, то по меньшей мере трое из гостей оказались бы к ней лицом, причем на расстоянии всего лишь нескольких футов, они непременно увидели бы ее.

– Значит, когда мужчины начали скатывать ковер, ваша жена должна была находиться внутри первого или второго слоя?

– Несомненно! – подтвердил Спейнгрейв.

– Доктор уже сообщил, что следы насилия отсутствуют. Иными словами, никто не мог нанести покойной удар и частично закатать в ковер. Получается, что хозяйка внезапно покинула гостей и спряталась в ковре, чтобы гости неосознанно помогли ей совершить самоубийство?

Спейнгрейв выглядел усталым и безразличным, как будто вся эта история его не касалась.

– Как я вчера намекнул, жена не была со мной счастлива, однако меланхолией не страдала. И, разумеется, меньше всех на свете была склонна к суициду.

Главный констебль, подумав, что Спейнгрейв не пытается притворяться и не изображает глубокое горе, но в то же время не проявляет ни малейшего желания помочь следствию, заметил:

– Против версии о добровольном попадании в ковер свидетельствует то обстоятельство, что миссис Спейнгрейв приобрела сценический опыт под вашим руководством. Зная, насколько тяжел ковер, она должна была понимать, что затевает опасную игру.

Спейнгрейв возбужденно щелкнул пальцами и воскликнул:

– Наконец-то появился проблеск во тьме! Говорите, что Джун знала ковер? Так оно и есть. А теперь я кое-что добавлю. Дело в том, что ковер скатали неправильно – слева направо, если стоять спиной к реке. Я это заметил, но не стал беспокоить гостей и просить исправить оплошность. Догадываетесь, о чем я думаю?

Именно такого ответа и ждал главный констебль.

– Она надеялась, что ковер начнут скатывать в другом направлении и внутри обнаружат ее.

Спейнгрейв кивнул, соглашаясь.

– Но почему? Зачем она вообще там оказалась?

– Чтобы насмешить гостей и оживить мою лекцию, – пожал плечами Спейнгрейв. – Она рассуждала как ребенок.

Таким образом, несмотря на свою проницательность, он предложил версию смерти жены, исключающую насилие. Путь крайне неразумный, если существует хотя бы один-единственный шанс заподозрить убийство.

Во время дознания Спейнгрейв отвечал на все вопросы точно так же, как в разговоре с главным констеблем. Судья не стал тратить силы на пристальное наблюдение за свидетелем, зная, что актеры никогда не выдают себя ни мимикой, ни неосознанными движениями тела и рук. Присяжные вынесли решение о смерти в результате несчастного случая. Без лишней огласки главный констебль проконсультировался со Скотленд-Ярдом.

Старший инспектор уголовной полиции Карслейк с сомнением осведомился:

– Если это убийство, то где же прямое действие? Смерть причинили гости, в то время как Спейнгрейв их даже не подстрекал.

– Если бы вы, мистер Карслейк, убедили пьяного лечь на рельсы, а потом принялись спокойно наблюдать, как на него неумолимо мчится поезд, я смог бы вас повесить, даже не доказывая, что вы подстрекали машиниста к убийству, – возразил главный констебль.

– Но леди не была пьяна, – упорствовал Карслейк, – а Спейнгрейв не…

– Именно Спейнгрейв! – Главный констебль развернул карту сада с точным, в футах и дюймах, указанием расстояний. – В последний раз жертву видели в шесть тридцать пять, когда Спейнгрейв закончил демонстрацию номера с ковром. Между шестью сорока и шестью сорока семью все гости находились вот здесь и сосредоточенно смотрели на Спейнгрейва, который объяснял секрет номера с двуглавой собакой. – Полицейский провел карандашом вверх и вправо. – Только он мог видеть ковер, поскольку стоял к нему лицом, и наверняка заметил – не мог не заметить, – как жена оказалась в ловушке.

– Весьма убедительно, – признал Карслейк.

– Потом Спейнгрейв заявил, что сомневается, хватит ли на верхней лужайке места для номера с подносом и кубком. Один из мужчин, Фред Перрис, спросил, надо ли немедленно скатать ковер и отнести в зал, на что артист ответил: «Да, наверное. Пожалуйста». Вот оно, непосредственное подстрекательство к убийству.

Главный констебль многозначительно помолчал и продолжил:

– Поскольку Спейнгрейв упорно придерживается своей линии, не имеет значения, догадывается ли он о наших подозрениях. Куда важнее, что он сам твердо верит: никаких доказательств все равно нет и не будет.

– В этом я с ним полностью согласен, – мрачно заметил Карслейк. – Тем не менее мы постараемся эти доказательства найти.

Старший инспектор уголовной полиции Карслейк так упорно искал доказательства, что едва сам не совершил убийство. Закатав в ковер одного из подчиненных, он убедился, что на четвертом слое складки легли так плотно, что воздух перестал поступать, а многострадальный подчиненный пришел к такому же выводу на несколько минут раньше начальника.

– Главный констебль просто перекладывает ответственность на наши плечи! – возмущенно заявил Карслейк после месяца бесплодных усилий. – Как мы докажем, что Спейнгрейв убедил жену залезть в ковер, а не смотрел в этот момент в свой конспект или еще куда-нибудь? Терпеть не могу все эти досье! Отправьте их в департамент нераскрытых дел и забудьте навсегда!

Спейнгрейв продал дом у реки, отправил на склад дорогую мебель и поселился в прежней квартире на верхнем этаже своего театра. Нового номера с девушкой в ковре зрители так и не увидели.

Глава 6

По своей природе департамент нераскрытых дел включался в работу только после того, как некие косвенные улики, случайный отзвук или даже незначительное замечание представляли обстоятельства дела в новом свете. Когда нечто подобное произошло с нераскрытым делом о смерти Джун Спейнгрейв, старший инспектор уголовной полиции Карслейк убежденно заявил, что инспектору Рейсону «невероятно повезло».

– У меня тоже есть племянница, – пояснил Карслейк. – И, надеюсь, в качестве дяди ничем вам не уступаю. Но все же моя племянница ни разу не делилась соображениями по поводу события, случившегося больше года назад и всеми давно забытого. Поэтому утверждаю, что вам невероятно повезло.

Разговор происходил в полицейской машине незадолго до полудня в октябре 1937 года, то есть через четырнадцать месяцев после смерти супруги знаменитого артиста. О племяннице Рейсона коллеги вспомнили потому, что в глубине души оба очень волновались, поскольку ехали в театр к Люсьену Спейнгрейву, чтобы задать ему несколько вопросов, на которые тот, несомненно, не мог ответить. Подобное состояние ума и души было достаточно странным для детективов, однако Спейнгрейв был настолько выдающейся личностью, что не проникнуться к нему симпатией было почти невозможно.

– Племянница вовсе не делилась соображениями, а нагрубила, – ответил Рейсон. – Я высказал мнение, что покупать новое платье незачем, потому что у нее уже есть чудесный наряд, а она ответила, что если в августе появится на садовой вечеринке в красном бархатном платье, то люди будут над ней смеяться до самой старости. Я вспомнил, что в досье фигурировали и красный бархат, и садовая вечеринка. На этот кусок красного бархата ушло два месяца жизни – а теперь вы называете мою догадку везением, сэр!

– Можете не величать меня сэром, пока не вернемся в кабинет, – усмехнулся Карслейк. – Расследовать дело предстоит вам, дружище, так что вперед!

Машина остановилась возле театра. Рейсон сунул удостоверение в окошко кассы, и спустя положенное время появился служащий.

– Джентльмены, мистер Спейнгрейв очень сожалеет, но вам придется подождать несколько минут. Прошу следовать за мной.

По коридорам, о существовании которых невозможно было догадаться, Карслейк и Рейсон прошли за кулисы и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, в гримерную великого артиста. Комната оказалась очень просторной и светлой, с большим количеством зеркал. Над зеркалами шел фриз с изображением истории клоуна от далекого Средневековья до наших дней. Один из углов занимал большой письменный стол, а вдоль стен стояло два дивана, куда и сели по отдельности детективы.

– Плохо разбираюсь в театральной кухне! – заметил Карслейк. – Зачем было вешать все эти телефоны над раковиной? Не говоря уже о том, что за ширмой находится ванная.

– В театре гримерную используют в качестве кабинета и гостиной.

Рейсон поднял взгляд к фризу, где придворный шут сменял горбуна, которого толпа забрасывала камнями на средневековой площади. Тот, в свою очередь, следовал за греческим богом Сатиром и увенчанным дурацкой короной вавилонским царем пира, которого соплеменники приносили в жертву богине Иштар.

– Боже мой, у каждого из них лицо Спейнгрейва!

Решительно взглянув на спутника, Рейсон вызывающе добавил:

– Собираюсь сразу раскрыть все карты.

Несколько минут прошло в напряженном молчаливом ожидании, а потом дверь открылась, и, пораженные, словно школьники, оба детектива вскочили, на миг перестав дышать.

– Прошу прощения за вынужденную задержку, джентльмены.

Спейнгрейв появился в гриме и костюме: серо-белое идиотское лицо клоуна; кажущийся вблизи безобразно ярким, кричаще-красный балахон; лысый парик, остроконечный колпак.

– Может, мы… может, нам лучше подождать, пока вы переоденетесь, мистер Спейнгрейв? – неуверенно осведомился Рейсон.

– Совершенно незачем тянуть время! Паясничать и падать на ковер я не собираюсь. – Раздраженный властный голос резко контрастировал с нелепым обликом. – Только что закончил фотографироваться для рекламы нового номера. Прошу, джентльмены, садитесь. Чем могу служить?

– Мы явились по очень серьезному делу, мистер Спейнгрейв: необходимо задать несколько вопросов касательно смерти вашей супруги. Если не пожелаете отвечать или ответы покажутся нам неудовлетворительными, будем вынуждены просить вас отправиться вместе с нами в Скотленд-Ярд.

Спейнгрейв развернул стоявшее возле гримерного стола вращающееся кресло и в тот же миг многократно отразился в зеркалах, так что обращенное к Рейсону клоунское лицо повторилось до бесконечности.

– Начинайте, инспектор!

– Можете ли описать платье, которое ваша жена надела на последнюю в жизни вечеринку?

– Нет. Никогда не замечаю и не запоминаю женские наряды.

– Качество, весьма странное для человека вашей профессии, тем более что прежде вы занимались живописью. – Рейсон открыл атташе-кейс и достал лист плотной бумаги с изображением зеленого шелкового платья. – Она была вот в этом?

Спейнгрейв посмотрел на картинку, но выражение его лица надежно скрывал клоунский грим.

– Вполне возможно. Думаю, да.

– Совершенно верно! Это то самое платье! Пять женщин, присутствовавших на вечеринке, его узнали, – подтвердил Рейсон и добавил: – Судья выдал ордер на осмотр мебели из вашего дома, ныне хранящейся на складе. И это платье оказалось в гардеробе покойной. Кстати, при опросе все гости – и мужчины, и женщины – отметили, что им не разрешили увидеть несчастную после смерти.

– Я тут ни при чем! Распоряжалась местная полиция, – возразил Спейнгрейв хриплым голосом. – В любом случае необходимости в этом не было. Я сам опознал тело.

– Да, разумеется. После того как прилетели из Эдинбурга. Тогда еще серьезная экспертиза не состоялась. Тело оставалось практически в том виде, в котором было обнаружено в спортивном зале. – Рейсон слегка наклонился и постучал пальцем по изображению зеленого крепового платья. – Вы видели это платье на теле покойной жены, мистер Спейнгрейв?

– Не помню.

– Не помните! – эхом повторил Рейсон. – Означает ли ответ, что могли видеть, а могли и не видеть?

После того как Спейнгрейв кивнул, Рейсон достал фотографию, сделанную полицией сразу после приезда.

– Вот какое платье вы видели в морге. Изображение черно-белое, однако здесь заметно, что покрой совершенно другой. А вот и его цвет.

Рейсон протянул второй лист, слегка помятый и поблекший, но явственно представлявший элегантное длинное платье.

– Узнаете ли это платье – красное, из бархата, мистер Спейнгрейв?

– Нет! – отрезал тот. – Я уже сказал, что не запоминаю женские наряды.

– Но свою работу вы ведь должны помнить, не так ли? Вы лично разработали фасон платья и нарисовали эскиз, который сейчас держите в руках. Именно этот костюм покойная надевала на каждое выступление в вашем номере под названием «Леди, которая никогда не смеется».

– О господи, вы правы! – воскликнул Спейнгрейв, словно только сейчас признал свое творение.

– Восемнадцатого августа прошлого года, – продолжил Рейсон, – вы расписались в журнале театрального смотрителя за ключ от костюмерной – кажется, так называется место, где хранится одежда для выступлений, – и вошли в комнату с чемоданом в руках. Двадцать первого августа костюмерша прислала вам записку с сообщением о пропаже платья. Вы ответили коротким нейтральным подтверждением и поставили собственные инициалы. Зачем вашей супруге понадобился этот сценический наряд, мистер Спейнгрейв?

– Пытаюсь вспомнить события, о которых вы рассказываете, – сказал Спейнгрейв все так же раздраженно и жестко, – но сказать, почему жена вдруг захотела надеть именно красное платье, не могу.

– Позвольте мне высказать предположение почему. Если ошибусь – исправьте, – нисколько не смутился Рейсон. – Вы придумали новый номер и попросили жену исполнить роль статистки, пообещав представить номер во время вечеринки. Устроили так, что она смогла проскользнуть в ковер незаметно для всех присутствующих, а потом внушили гостям мысль о необходимости его скатать. Когда мистер Перрис предложил это сделать, вы ответили: «Да, наверное. Пожалуйста», – тем самым сознательно обрекая жену на смерть. А это означает, что вы намеренно подтолкнули его к убийству.

– Вы просили исправить, если ошибетесь, – мрачно усмехнулся Спейнгрейв. – Так вот: вы ошибаетесь.

– Возможно, кое-какие детали неточны, – возразил Рейсон, – но вы же не станете отрицать, что создали номер, где девушку закатывают…

– Категорически отрицаю! – прорычал Спейнгрейв. – Номер стал бы совершенно бессмысленным.

– На складе я осмотрел ваш стол, но ничего не нашел: он оказался практически пустым, однако под подушкой кабинетного кресла сохранились заметки, сделанные вашим почерком. Вот отпечатанная копия. Я не до конца понимаю сценические указания, но кое-что представляется вполне ясным. Например: «Клоун пинает ногой рулон ковра (смех в зале). Клоун сражается с ковром, но терпит поражение. Уходит (смех в зале). Возвращается. Раскатывает ковер. Девушка садится и молча смотрит…»

– Хорошо! – Спейнгрейв встал. Фигура клоуна, осознавшего собственный конец, выглядела даже не трагичной, а всего лишь странной. – Чтобы снять грим и сменить костюм, потребуется двадцать минут. Будьте добры, подождите в фойе.

– Простите, мистер Спейнгрейв. – Рейсон снова поднял взгляд к фризу, к алтарю богини Иштар, где разгоряченные пиром жители Древнего Вавилона приносили в жертву клоуна. – Но служебный долг предписывает остаться с вами.

Однако, как известно, Спейнгрейв застрелился за ширмой, куда ушел, чтобы переодеться (пистолет предусмотрительно хранился в ящике стола).

Глава 1

Как мало мы знаем о человеке, совершившем четыре убийства! О Джордже Маккартни его современники не слышали ничего, помимо принятых в таких случаях банальных рассуждений. Газеты печатали обычный вздор о «чудовище в человеческом обличье» и напоминали читателям, что преступник был сыном нечистого на руку финансиста Генри Маккартни, а значит, была дурная наследственность.

Невозможно унаследовать склонность к фальсификации чеков и счетов (хотя ничем подобным Джордж никогда не занимался). А что касается рассуждений о чудовище в человеческом обличье, подразумевавших патологическую жажду крови, то следует заметить, что в результате четырех убийств Джордж получил больше двадцати двух тысяч фунтов. Далее: суть любой патологии заключается в том, что действие совершается тайно. Джордж Маккартни представляет собой уникальный экземпляр убийцы, поскольку все четыре его преступления совершались на глазах у свидетелей, число которых колебалось от дюжины до нескольких сотен, включая пару-тройку полицейских.

И все же тот факт, что Генри Маккартни – отец нашего героя – заслужил четырнадцать лет каторжных работ, дает ключ к пониманию странной психологической организации самого Джорджа. Впрочем, дело здесь не в наследственности, а в объективных обстоятельствах, ведь именно судебное обвинение отца послужило непосредственной причиной первой порки, полученной юным Джорджем.

Как в физическом, так и в умственном отношении Джордж развивался медленно. Когда пришло время, он стал человеком крупным, сильным и умным, но в пятнадцать лет рост его соответствовал росту одиннадцатилетнего мальчика, да и сознание оставалось на детском уровне. Надо сказать, что ребенком он был ужасным!

Матушку Джордж потерял в три года. Отец, в семейной жизни человек добрый и расхлябанный, позволил сыну бросить школу, и не одну, и с легкостью отпустил гувернанток, пожелавших от отчаяния уволиться. Незаметно для отца Джордж превратился в отвратительного маленького сноба и задиру.

История четырех убийств начинается в тот момент, когда во время ленча мальчик сел за стол в большой столовой семейного дома, расположенного в графстве Суррей. Произошло это в последний день суда над отцом. Дворецкий Эйкхерст и одна из горничных дежурили возле центрального уголовного суда, ожидая приговора, который должен был прозвучать с минуты на минуту. Джорджу прислуживала старшая горничная Элси Натли, питавшая к мальчику глубокое отвращение. Руки у нее так и чесались задать негоднику трепку, а была эта двадцатилетняя особа весьма мускулистой.

– Во время еды ты должна стоять за моим стулом, – заявил юный тиран. – Если ослушаешься – пожалуюсь не отцу, а Эйкхерсту, и позабочусь, чтобы он довел тебя до слез.

– Хорошо, мастер Джордж! Как только вернусь, сразу встану за вашим стулом.

Она выбежала из дома, потому что увидела на дорожке разносчика телеграмм.

Другие слуги почтальона не видели, а потому новость могла подождать. Оставив телеграмму на столе в холле, Элси достала из ящика солидного шкафа, увенчанного головой оленя, галошу, подошла к Джорджу и, натянув ему на голову куртку, с ущербом для посуды повалила на стол. Вряд ли можно с уверенностью утверждать, что Элси Натли сознательно мстила тирану за печальную судьбу нескольких гувернанток и за бесчисленные испытания, выпавшие на долю дворецкого и горничных, однако одно несомненно: подметка галоши исправно послужила орудием наказания.

Причиненная мальчику физическая боль оказалась чисто символической, в то время как моральный ущерб отличался более сильными и опасными свойствами.

Джордж знал, что Элси всего лишь двадцатилетняя девушка, но, несмотря на пробуждающееся мужское начало, не смог оказать настоящего сопротивления. Девушку здесь вряд ли можно винить: она поступила естественно, как до нее должны были бы поступить другие, и проявила ничуть не больше жестокости и насилия, чем по отношению к провинившемуся младшему брату, если бы тот у нее был. И уж, конечно, горничная Элси Натли не могла вообразить, что легкая трепка нанесет молодому хозяину столь глубокую душевную рану, что потребуются годы, чтобы боль притупилась.

Глава 2

После распада семьи и дома Джордж не видел Элси до тех пор, пока ему не исполнился двадцать один год, а ей – двадцать шесть. Встретились они совершенно случайно, в Илфракуме.

После ареста отца Джорджа взяла на воспитание сестра покойной матери и вскоре отправила в закрытую частную школу, где он провел несколько лет. Учителя дали юноше базовые знания, привили основы хороших манер, но в конце концов незадолго до девятнадцатого дня рождения, исключили из школы – несмотря на серьезные успехи в плавании: Джордж принял участие в крупных соревнованиях и выиграл престижный кубок.

Заботливая тетушка отправила племянника в Кембридж, но там он не протянул и семестра: как-то незаметно оставил учебу и скоро поступил в гастролирующую театральную труппу, где пришелся весьма кстати, потому что соответствовал определенному типажу.

Элси тщательно следила за собой и почти не изменилась. Джорджу она уже не показалась излишне мускулистой – напротив, предстала бело-розовой и очень привлекательной. Он вежливо снял шляпу и улыбнулся, однако прежде, чем девушка ответила на приветствие, пришлось представиться.

– Ах, мастер Джордж! Простите, что не узнала! Вы так повзрослели, что следовало бы сказать «мистер Маккартни». Но кто бы мог предположить, что такое возможно?

Разговор принял обычное направление. Элси находилась в отпуске после отъезда в Америку последней хозяйки и вскоре собиралась начать поиски новой работы. Джордж рассказал о себе вполне правдиво, если не считать некоторого романтического ореола, подарил билет в партер на вечерний спектакль со своим участием, а на следующий день арендовал лодку и пригласил покататься.

«Я не думал о том, как Элси поступила со мной много лет назад. А если бы думал, то постарался найти повод ее поцеловать и таким способом свести счеты, как сделал бы на моем месте любой молодой человек, потому что она была хорошенькой и веселой» – так годы спустя он описал собственные намерения.

Мисс Натли по-прежнему оставалась физически крепкой девушкой. Несмотря на некоторый опыт обольщения, Джордж, судя по всему, действовал вяло. Примерно в миле от берега Элси заскучала и предложила сменить его на веслах. Джордж согласился, чтобы доставить спутнице удовольствие.

– Только надо снять вот это, чтобы не испортить. Положи в карман, Джордж, и не забудь потом отдать!

Она сняла с руки браслет, щедро усыпанный красными камнями. Джордж счел украшение ценным, убрал в бумажник, а бумажник положил в карман. Элси принялась грести. Прежде ей никогда не доводилось управлять лодкой, а потому случилось неизбежное: она потеряла весло и наклонилась, чтобы его достать. Джордж тоже потянулся за веслом, и лодка перевернулась.

Как уже было сказано, Джордж прекрасно плавал, а потому вполне мог бы проявить героизм и спасти тонущую подругу, однако Элси не пожелала воспользоваться благородством спутника и закричала, ощутимо ударив его по носу:

– Отпусти, болван, ты же меня утопишь!

«Клянусь, что собирался всего лишь помочь, как поступил бы любой на моем месте. Но когда она ударила, обида как-то внезапно вернулась. Я позволил ей подплыть к лодке, которая отделяла нас от берега, и, не сознавая своих действий, схватил сзади и окунул с головой».

С полсотни отдыхающих видели, что произошло, однако моторных лодок в то время еще не существовало, а потому прошло некоторое время, пока рядом появились два спасателя. Они заметили, как Джордж одной рукой цеплялся за лодку, а другой поддерживал Элси. Девушка находилась в вертикальном положении, но ее легкие уже около четверти часа были переполнены водой.

На допросе Джордж честно рассказал, что погибшая мисс Натли когда-то служила горничной в доме его отца, а встретились они случайно. Описав происшествие со всеми подробностями, он добавил:

– Я попал под перевернутую лодку и, выбравшись со стороны берега, поискал глазами Элси, но не увидел, так как она оказалась возле противоположного борта. Обогнув лодку, спустя мгновение заметил ее поднятую руку, схватил плавающее весло, подплыл к ней ближе и смог ее поймать. Как подтащил обратно к лодке, не помню, потому что сам изрядно нахлебался.

Он рискнул намекнуть на то, что совершенно не умел плавать, и ни один из опрошенных членов театральной труппы не смог опровергнуть этот факт. Коронер, то есть судья, в ведении которого находятся дела о насильственной или скоропостижной смерти, прочитал молодому человеку нотацию, внушая, как опасно вставать в маленькой лодке. Пообещав, что страшный урок запомнится на всю жизнь, Джордж, подобно всем остальным, забыл о несчастном случае: из года в год на воде происходило немало аварий с фатальным исходом, и это происшествие ничем не отличалось от других.

Театральная труппа переехала в Плимут, и только там Джордж обнаружил браслет, который Элси попросила убрать в карман. Присваивать чужое добро он совершенно не собирался, но и ворошить прошлое тоже не хотел, поэтому спустя некоторое время подарил украшение Полли – хорошенькой смешливой актрисе, исполнявшей небольшие роли. Когда молодые люди поссорились, девушка вернула браслет, а из ее слов Джордж заключил, что вещь стоила без малого восемьдесят фунтов. Известие порадовало, так как он давно собирался заложить украшение в ломбард, но вскоре сообразил, что если браслет настолько дорог, значит, Элси наверняка его украла, а это обстоятельство грозило серьезными осложнениями. Куда надежнее казалось избавиться от опасного трофея или несколько лет подержать его в укромном месте. И все же, по небрежности или забывчивости, браслет так и остался у Джорджа.

Глава 3

Джордж Маккартни трезво оценивал собственные возможности и понимал, что в театре для него будущего нет, поэтому после окончания гастролей вернулся в дом тетушки, где и жил до самой ее кончины. Старушка существовала на ренту с небольшого капитала, однако завещала племяннику две тысячи фунтов, на которые тот открыл фирму по торговле машинами.

В 1903 году продажа автомобилей была процессом медленным и мучительным. Сейчас трудно представить, что, заполучив редкого клиента, агенту приходилось ждать целых восемь месяцев, чтобы выкупить товар у производителя и в конце концов получить свой чек.

Две тысячи фунтов довольно скоро закончились. Некая более успешная фирма перекупила агентство и любезно предоставила Джорджу работу в качестве продавца. Хозяин оказался одной из жертв финансовых махинаций Маккартни-старшего, однако, несмотря на это, к сыну нечистоплотного банкира отнесся с благородным сочувствием, решив, что опороченная фамилия несправедливо затруднит молодому человеку жизнь, и предложил сменить ее. Было решено, что фамилия Кершо принесет бизнесу успех.

Джордж жил в Ричмонде, в меблированных комнатах, и не желал лучшей доли. Мысли его остаются загадкой, однако методом дедукции можно заключить, что где-то в глубине сознания сохранилось смутное воспоминание об убийстве, так и не повлекшем заслуженного наказания. «Как же глупы те простаки, которые позволяют себя поймать! – должно быть, думал он. – Возятся с ядами, пистолетами, ножами и обязательно оставляют вокруг себя следы, множество следов! А ведь если несчастный случай происходит в людном месте, на глазах случайных свидетелей, то никому и дела нет, что время от времени ты сам себе противоречишь. Все понимают твое волнение. И если невозможно доказать, что лодка перевернута преднамеренно, то невозможно доказать ничего».

Вечера, как правило, проходили одиноко, так как общительностью Джордж не отличался и друзей среди молодых джентльменов не имел. К тому же жалованье не позволяло развернуться на широкую ногу, и постепенно становилось ясно, что продажа автомобилей – дело бесперспективное.

Пришла весна и пробудила жажду действий. Если бы оставленные тетушкой Мод две тысячи фунтов снова оказались в распоряжении племянника, он бы знал, как с ними поступить. Воскресные дни Джордж начал проводить, гуляя по богатым улицам Ричмонда, и связь между этими прогулками и двумя тысячами фунтов может показаться неочевидной, как не казалась она очевидной и самому Джорджу.

В один из воскресных дней мистер Кершо встретил горничную Вайолет Лайтстоул. Девушка выглядела вполне хорошенькой и обладала спокойным нравом, а Джордж, хотя и считал себя благородным джентльменом, давно излечился от снобизма и классового высокомерия. Пятого мая 1904 года он женился на Вайолет и подарил невесте рубиновый браслет, который когда-то принадлежал Элси Натли.

Джордж привел молодую жену в свою квартиру, поскольку до отпуска было еще далеко, и девятого мая застраховал жизнь Вайолет на две тысячи фунтов. Попытался застраховать на такую же сумму и свою жизнь, однако страховая компания отвергла предложение на основании некоторой медицинской информации, которую клиент был вынужден изложить доктору. Разумеется, супруги составили взаимовыгодные завещания.

Запоздалый медовый месяц начался только в середине августа. Джордж повез жену в Богнор. Первые три дня море штормило, а на четвертый он арендовал небольшую лодку, отплыл от берега на расстояние мили и предложил Вайолет сесть на весла. Она была покладистой и не раздумывая согласилась поменяться с мужем местами. Джордж тем временем развернул суденышко бортом к берегу. Неподалеку катались на лодках другие отдыхающие, но никто из них не подплывал слишком близко. Ближе всех находился спасатель, охранявший зону купания.

Джордж дождался момента, когда жена выпустила из руки весло, быстро наклонился и выбил из уключины второе – то, которое находилось со стороны моря, потом встал и опрокинул лодку.

Небольшая пьеса уже была отрепетирована, так что оставалось только в точности повторить мизансцену. И даже коронер произнес очень похожие слова насчет урока, который непременно запомнится на всю жизнь. Когда в удрученном состоянии овдовевший мистер Кершо покидал зал суда, полицейский отдал ему рубиновый браслет, снятый с руки покойной.

Глава 4

Даже получив две тысячи фунтов, Джордж Кершо не потерял голову. «Ходи медленно и внимательно смотри по сторонам», – постоянно напоминал он себе. Торговля машинами оживилась, так что жалованье удвоилось без дополнительных усилий, исключительно за счет комиссионных. Джордж решил продолжить работу, что в его ситуации выглядело вполне естественно. Хозяин даже не знал, что он женился. Больше того, в силу природной замкнутости Джордж не сообщил никому из коллег, где и как собирался провести отпуск.

Не нуждаясь в срочном вложении капитала, мистер Кершо решил порадовать себя красивой жизнью и начал проводить вечера в Уэст-Энде, где незадолго до Рождества встретил ту самую девушку, с которой флиртовал, когда еще служил в театральной труппе. Актриса недавно получила роль, весь текст которой умещался на одной строчке, и с радостью приняла приглашение на ужин. А затем, не дожидаясь постановки пьесы, уволилась из театра и, не прибегая к услугам священника, соединилась с Джорджем в квартире на Бейкер-стрит.

Эту особу вряд ли можно было назвать корыстной, однако с ее помощью в капитале образовалась зияющая брешь. Впрочем, претензий Джордж не предъявлял, так как пребывал в состоянии влюбленности. В театре молодую особу звали Малышка Полли Флиндерз, поэтому она представилась мисс Флиндерз и наотрез отказалась назвать свое настоящее имя. Особой фантазией Полли не отличалась, так что оригинальная идея пополнить скудеющие средства с помощью ставок на ипподроме пришла в голову вовсе не ей, а самому Джорджу. В июне очаровательная мисс Флиндерз решила, что недостаточно хороша для своего избранника, и оставила его на произвол судьбы. Не исключено, что она считала так вполне искренне, потому что молодые люди сумели сохранить добрые отношения и даже время от времени встречались.

В сентябре мистер Кершо женился на Мадж Тернем – еще одной мускулистой девушке. Истинная кокни, она отличалась природной сообразительностью, остроумием и подозрительностью, однако жених сумел внушить доверие к собственной персоне, перед свадьбой подарив Мадж рубиновый браслет. Невеста тут же отправилась к оценщику, узнала, сколько стоит украшение, и поначалу не на шутку испугалась, однако потом, напомнив себе, что Джордж работает в респектабельном автомобильном агентстве, успокоилась, поблагодарила судьбу и с радостью вышла замуж.

На этом этапе мистер Кершо, несомненно, особенно тщательно планировал свои действия. Жизнь супруги он застраховал всего лишь на сотню фунтов. Вновь попросил полис для себя и в очередной раз получил отказ на основании сделанного доктору «признания».

Страхование жизни – дело хлопотное, если не сказать больше, а вот страхование от несчастного случая происходит совсем просто. Джордж застраховал и себя, и жену: каждого на десять тысяч фунтов. Полис покрывал смерть от любого непредвиденного события, несущего угрозу жизни. Разумеется, включая несчастный случай на воде.

Глава 5

Из трех жен мистера Кершо Мадж, вторая жена, оказалась единственной по-настоящему плохой – ленивой, неряшливой и скандальной. Ее дурной нрав едва не сорвал четкий план Джорджа. Очень скоро выяснилось, что ему досталась истинная мегера – тот самый тип женщин, который ненавидят все без исключения мужчины. Супруги занимали верхний этаж непрезентабельного дома в районе Харрингей, и все соседи знали, что время от времени отношения в семье обострялись до рукоприкладства, после чего примерно с неделю жена вела себя тихо.

Возможно, отвратительный характер спутницы жизни заставил Джорджа ускорить отлаженный процесс. В 1906 году, накануне Троицы, супруги снова подрались. Джордж до такой степени вышел из себя, что жене едва не потребовалась срочная медицинская помощь, зато после взбучки она проявила редкое смирение. Джордж понял, что получил последний шанс инсценировать семейную идиллию, и повез Мадж в Пейнтон – стремительно набиравший популярность морской курорт, расположенный на южном побережье графства Девоншир.

Мадж заявила, что на море ей становится плохо, и наотрез отказалась кататься на лодке. Впрочем, Джордж проявил завидную находчивость и разыграл убедительную сцену с банкнотой в пять фунтов: показал приманку и пообещал отдать, если жена сможет продержаться в лодке хотя бы час, не поддавшись морской болезни. Жадность победила.

Не трудно заметить, что море представлялось Джорджу самым верным средством избавления. Он разработал надежный метод убийства, начисто лишенный доказательств, однако в этот раз технический прогресс едва не сорвал продуманный план. Спасательная лодка, подобравшая тонувшую пару, оказалась оснащенной аппаратом искусственного дыхания, и сердце утопленницы удалось запустить – к счастью, всего на несколько секунд.

Иных осложнений не возникло, если не считать простуды, которую подхватил Джордж. Дознание прошло гладко, без ненужных сомнений и лишних вопросов. Ни коронер, ни местная полиция не вели учет смертельных происшествий на морских курортах, тем более за прошлые годы и в других графствах, однако департамент нераскрытых дел, хранивший огромное количество всякой-разной, в большинстве своем бесполезной, информации, составлял перекрестные ссылки всех насильственных смертей.

Так случилось, что кто-то из дотошных сотрудников обратил внимание, что на протяжении двух лет некий Джордж Кершо потерял двух жен в обстоятельствах, совпадавших до мельчайших подробностей. В обоих случаях лодки переворачивались на одном и том же расстоянии от берега, причем всякий раз мужу удавалось удержать тело захлебнувшейся жены на поверхности.

Заметив столь странные совпадения, детективы обратились к перекрестной ссылке «Несчастный случай – море – лодка» и уже через десять минут обнаружили, что точно такое же несчастье случилось в 1903 году в Илфракуме с Элси Натли и Джорджем Маккартни.

Сержант уголовной полиции Мартлплаг, энергичный офицер, прикрепленный к департаменту нераскрытых дел, откопал в архивах документ и установил непосредственную связь между Джорджем Кершо и Джорджем Маккартни. Выяснил, что обе жены были застрахованы, но Элси Натли не была женой и не была застрахована. Данное обстоятельство его озадачило.

Две недели спустя сержант Мартлплаг отправился в Харрингей и обнаружил, что Джордж Кершо собирается продавать мебель и домашнюю утварь, поскольку получил страховку и решил, что хранить хозяйственные мелочи не имеет смысла. Единственную ценность представлял рубиновый браслет, в очередной раз вернувшийся к безутешному вдовцу.

Сержант повел беседу в дружеском, сочувственном тоне, проявил осведомленность относительно Вайолет, однако Элси приберег в качестве козырной карты.

– Трудно поверить, мистер Мартлплаг, но все же факт остается фактом! – воскликнул Джордж. – Считается, что если происшествие случается однажды, то повториться уже не может. Я твердо в это верил, а потому поддался уговорам бедняжки Мадж покататься на лодке. И вот результат. Но к чему вспоминать то, что нельзя исправить?

– Я пришел, чтобы поговорить именно об этом, – заявил Мартлплаг. – Хочу задать несколько вопросов.

– Глубоко сожалею, – ответил Джордж, отлично понимая разницу между детективом и судьей, – но тема остается чрезвычайно болезненной и обсуждать эти события я не в состоянии. Если вас что-то не устраивает, почему бы просто не арестовать меня по обвинению в убийстве? Хотя, увы, это невозможно, потому что никаких улик нет и получить их уже нельзя.

Спешу заметить, что Джордж был совершенно прав. Прокурор сообщил Мартлплагу, что вынужден согласиться с данным утверждением.

Разумеется, с точки зрения здравого смысла не оставалось сомнений в том, что Кершо – он же Маккартни – убил Мадж, однако убийцу защищал очень простой пункт судопроизводства. Единственным основанием утверждать, что он намеренно утопил жену, служили два аналогичных, более ранних происшествия, но ни одно из них не могло считаться уликой в отношении третьего подобного события, поскольку между ними не существовало никакой иной связи, кроме предполагаемой беспроигрышной системы, сложившейся в сознании Джорджа.

Глава 6

Десять тысяч фунтов позволили мистеру Кершо оставить службу и снова организовать собственное торговое агентство. На этот раз Джордж смог развернуться на широкую ногу: в демонстрационных целях купил два автомобиля и обустроил на Тоттнем-Корт-роуд приличный выставочный зал с добротно оснащенной мастерской.

Одной из первых посетительниц нового заведения стала Малышка Полли Флиндерз, явившаяся за дорогой покупкой под руку с преуспевающим брокером из Ньюкасла. Увидев Джорджа, она приятно удивилась, а уже во время пробной поездки давний приятель сумел убедить ее оставить брокера. Развитие событий по такому сценарию означало потерю клиента, однако ради Полли стоило рискнуть, тем более что от десяти тысяч фунтов сохранилось еще больше половины.

Они сняли квартиру в немодном квартале в окрестностях Риджентс-парка, недалеко от агентства. В этот раз Полли твердо решила вести себя хорошо: для начала выступила против игры на скачках, а спустя неделю-другую запретила Джорджу дарить ей дорогие платья, кроме нескольких, которые, как она заверила, обязательно скоро окупятся. Дальше – больше. Малышка Флиндерз потребовала разумного обращения с деньгами: никаких спекуляций, только инвестиции, причем с умом, чтобы получить такую же значительную прибыль, как при спекулятивном обороте. Например, Джордж отлично разбирался в театральном деле, а потому не мог пострадать, как когда-то на скачках.

Вскоре выяснилось, что совсем недавно Полли услышала о чрезвычайно перспективной пьесе, и вот теперь с помощью одного из экономно-дорогих платьев сумела выманить у автора текст, прочитала роль, которую собралась играть в том случае, если Джордж согласится принять участие в творческом проекте. Он признал, что пьеса производит приятное впечатление, оплатил постановку и с помощью закладной на собственное автомобильное агентство сумел целых шесть недель продержать пьесу в одном из маленьких театров Уэст-Энда.

В результате денег осталось ровно столько, чтобы отправить труппу на гастроли в провинцию – разумеется, вместе с Полли в ее очаровательной роли. Таким образом, мистер Кершо потерял сразу и деньги, и подружку, хотя Малышка Полли продолжала писать нежные письма до тех пор, пока гастроли не провалились.

Агентство тем временем приходило в упадок. Джордж любил автомобили и не боялся работы, однако продавал машины лишь одной недорогой марки, но и та вскоре исчезла с рынка. Вялая торговля в первом квартале нового года вызвала трудности с арендной платой и жалованьем для рабочих. Летом удалось немного увеличить прибыль, однако окончательно положение так и не исправилось. На поддержку агентства требовался дополнительный капитал.

Мэй Таулер Джордж встретил на улице Пикадилли, возле конторы по найму слуг. Ей было тридцать два года, из всех жен мистера Кершо она одна отличалась настоящей красотой, сумев сохранить даже изящные тонкие руки – очевидно потому, что вот уже больше десяти лет служила горничной в хороших домах.

Чтобы завоевать сердце избранницы, Джорджу пришлось пустить в ход все свои ресурсы и грубоватое очарование. Главным препятствием оказалось сопротивление родственников. Семье Мэй, обитавшей в Уилсдене, он не понравился, однако предубеждение удалось рассеять с помощью рубинового браслета, признанного очень дорогим.

В феврале 1908 года мисс Таулер перестала сомневаться и согласилась выйти замуж. Джордж убедил невесту пренебречь недовольством семьи и совершить некое подобие тайного брака, поэтому церемония состоялась в регистрационном бюро Камдена в присутствии платных свидетелей.

Возможно, таким способом Джордж пытался помешать полиции узнать о новой женитьбе. С другой стороны, не приходится сомневаться, что в этот период он относился к полицейским с нескрываемым пренебрежением, зная, что те считают его убийцей, но не могут призвать к ответу. Что ж, аферисту действительно удалось разработать безупречный сценарий, не подводивший, несмотря на множество свидетелей. Здесь мы вынуждены неохотно засчитать очко в пользу приверженцев теории наследственности: отец Джорджа совершал финансовые махинации, пользуясь собственной системой, хотя знал, что полицейские ревизоры подозревают подделку и ищут слабое звено.

Супруги оформили совместный полис страхования жизни на пятьсот фунтов. Семейная страховка вряд ли могла быть серьезной попыткой пустить пыль в глаза, так как впоследствии Джордж использовал ее для получения небольшого займа на развитие бизнеса. Оба написали завещания в пользу друг друга, а затем Мэй, по совету мужа, сама застраховалась от несчастного случая на десять тысяч фунтов, причем в другой компании.

Летом условия благоприятствовали исполнению плана, а вот зимой возникли объективные сложности. Молодожены поселились в маленькой шумной квартирке на Теобальдс-роуд. Опытная горничная оказалась посредственной кухаркой и очень плохой экономкой. Хуже того: вскоре после свадьбы она окончательно утратила интерес к жизни. Судя по всему, Джордж относился к жене достаточно снисходительно, да и сама Мэй не отличалась вздорным нравом, однако очень скучала по работе, много плакала, часто впадала в депрессию, а по некоторым сведениям, даже пристрастилась к алкоголю.

Чтобы дотянуть до щедрых летних продаж, капитала явно не хватало, а потому в период между Пасхой и Троицей Джордж пригласил жену в Северный Уэльс, в курортное местечко Колуин-Бей.

В этот раз единственным отличием в сценарии стало то, что супруги отплыли несколько дальше от берега. Когда их подобрали, о возвращении Мэй к жизни не приходилось даже думать.

Шок настиг мистера Кершо в коронерском суде. Не успел многострадальный вдовец повторить ставшую привычной небольшую речь по поводу постигшего его несчастья, как поднялся барристер, представлявший интересы полиции. Правила свидетельских показаний в Высоком суде Лондона многочисленны и разнообразны, в то время как правила свидетельских показаний в коронерском суде таковы, какими их видит коронер. Юридическое несоответствие заключается в том парадоксальном обстоятельстве, что неспециалист часто получает большую свободу действий, чем профессиональный судья. Но дело обстоит именно так! И Джорджу следовало максимально использовать сложившийся порядок.

– Ваша жена была застрахована, мистер Кершо?

– Мы получили совместный полис на пятьсот фунтов, в качестве закладной на мой бизнес.

– А другие страховые полисы у нее были?

– Не знаю. Возможно, и были.

– Не знаете. А ваша предыдущая жена была застрахована от несчастного случая на десять тысяч фунтов?

– Да.

– Разве пятнадцатого июня тысяча девятьсот шестого года в Пейнтоне с ней не произошло похожее несчастье? Я имею в виду, что вы точно так же отплыли от берега, а лодка перевернулась, хм, совершенно так же, как вы только что описали в отношении своей последней жены.

Шаг за шагом адвокат представил суду подробности гибели Мадж и Вайолет и методично сравнил их с деталями гибели Мэй.

Список из трех жертв выглядел вполне убедительным. В отношении Элси вопрос о страховке не стоял, так что упоминание о ней казалось излишним.

Убежденные критики могли бы возразить, что подобный перекрестный допрос стал определенной уловкой со стороны полицейских. Они имели право представить факты в коронерском суде, но не в Высоком суде Лондона. Однако к тому времени, когда коронерское дело получило огласку, каждый гражданин страны, который мог бы оказаться в числе присяжных заседателей, уже прочитал о данных фактах и наверняка их запомнил. Таким образом, отношение к делу было сформировано.

В данном случае коронерский суд продвинул свидетельство несколько дальше, чем предполагалось. Присяжные вынесли против Джорджа Кершо вердикт о преднамеренном убийстве, и на основании предписания коронера дело было передано по инстанции.

Высокий суд Лондона счел необходимым продолжить расследование, и в июне Джордж предстал перед судьей.

Тем временем Мартлплаг проследил жизнь Джорджа вплоть до частной школы, где тот неоднократно побеждал в соревнованиях по плаванию. В результате выяснилось, что подозреваемый с юности был отличным пловцом, а трижды повторенный рассказ насчет спасительного весла оказался далеко не невинной ложью.

И все же Джорджу удалось вывернуться.

Глава 7

От неизбежной и справедливой виселицы Джорджа Кершо спас талантливый молодой юрист, а в наши дни ставший хорошо известным королевским адвокатом сэр Эрнест Коултер.

Представитель обвинения начал свое выступление с детального описания обстоятельств, при которых Мэй встретила смерть, затем замолчал и посмотрел на судью – действие, которое можно трактовать как очень близкое к преднамеренному сигналу. Но поскольку совершено оно было по соглашению с защитой, возражений не возникло. Судья немедленно приказал присяжным удалиться и выслушал аргументы обеих сторон, касающиеся возможности принять во внимание обстоятельства смерти двух предыдущих жен. Основываясь на отсутствии денежной составляющей в гибели Элси Натли, он пришел к выводу, что произошел несчастный случай, подсказавший обвиняемому идею последующих убийств.

Представитель обвинения потребовал признать предыдущие случаи существенным доказательством и упомянул о нескольких прецедентах, однако Коултер убедительно разбил аргументацию:

– Во всех прецедентах, изложенных моим ученым коллегой, неизменно присутствовало изначальное допущение вины. Утверждаю, что в данном случае изначальное допущение вины полностью отсутствует. Вместо него имеется признание несчастного случая, которое может быть опровергнуто исключительно посредством предыдущих аналогичных событий.

Заявление весьма смелое, по умолчанию подразумевающее, что Джордж убил свою третью жену.

Судья согласился и вынес постановление, согласно которому факты аналогичной смерти предыдущих жен не могли быть приняты во внимание до тех пор, пока сторона обвинения не представит убедительных оснований для изначального допущения вины в отношении гибели Мэй. Оба адвоката остались чрезвычайно довольны принятым решением.

На ранней стадии расследования сотрудник полиции побеседовал с директором школы, в которой учился Джордж, а также с одним из учителей и двумя одноклассниками. Все эти люди подтвердили, что Джордж замечательно плавал. Сторона обвинения ликовала.

– Милорд, покойная утонула в дюжине ярдов от перевернутой лодки. Разве можно поверить, что подсудимый – отличный пловец – действительно не мог ее спасти, как утверждает он сам? Заявляю, что это и есть убедительное основание для изначального допущения вины. Прошу позволения внести другое свидетельство.

Именно этого момента дожидался честолюбивый мистер Коултер.

– Возражаю, милорд. Не имею полномочий отрицать, что клиент мог бы спасти тонущую жену, если бы хотел это сделать.

И снова отчаянно дерзкий ход! Попытка плыть против ветра с поднятыми парусами! Газеты упорно называют подобные выступления судебной сенсацией. А Коултер тем временем продолжал:

– Мой ученый коллега успел забыть больше законов, чем я когда-нибудь знал, а потому позволю себе напомнить принцип, выраженный в старинных виршах:

Признаю, что Кершо действительно не помог жене в борьбе за жизнь. Я нахожусь здесь не для того, чтобы оправдывать его моральные устои и рассуждать о совести. Терпеливо жду, когда коллега докажет, что хотя бы одно из действий Кершо выдает его преступный замысел.

Победа снова осталась за Коултером.

Самое серьезное обвинение, которое можно было выдвинуть против Джорджа, состояло в том, что, находясь в воде с женой, он преднамеренно воздержался от спасения. Закон порой расходится с общественным мнением, но даже в этих случаях остается законом и гласит, что вовсе не обязательно спасать кого-нибудь в критической ситуации, если вы не хотите этого делать.

Данная норма позволяла стороне обвинения доказать только то, что Джордж преднамеренно перевернул лодку, – положение в силу обстоятельств недоказуемое. По рекомендации судьи коллегия присяжных заявила о невиновности Джорджа Кершо.

С огромным трудом, в плотном кольце полицейских, пробравшись сквозь недовольную толпу, Джордж отблагодарил мистера Коултера, поручив ему отсудить у страховой компании десять тысяч фунтов по случаю смерти Мэй. И снова Коултер выиграл дело.

К этому времени Джордж сумел сделать свое автомобильное агентство не только популярным, но и модным, а потому смог возобновить дело с солидным капиталом в руках и даже разыскал Полли Флиндерз. Однако, едва завидев бывшего дружка, девушка в ужасе закричала, и тот предпочел срочно ретироваться.

Можно с уверенностью утверждать, что ни один человек в стране не сомневался в виновности Джорджа Кершо. Ему пришлось снова сменить имя, однако любые неудобства с лихвой компенсировались эгоистичным восторгом по поводу того, что, зная о нескольких убийствах, полиция все же не могла его тронуть.

Глава 8

В октябре в одном из отелей Уэст-Энда поселилась супружеская пара из Соединенных Штатов – мистер и миссис Хайстефан. Миссис Хайстефан родилась и выросла в Англии, но вышла замуж за американца и покинула родину. Однажды вечером, когда она переодевалась к обеду, в спальню ворвались злоумышленники и украли драгоценности.

Пострадавшая пребывала в состоянии шока и мало что могла рассказать, однако супруг ее проявил завидное присутствие духа и даже представил полицейским отпечатанный на машинке и уже изрядно потрепанный список украшений жены.

Мистер Хайстефан счел необходимым пояснить, что принадлежит к старинному южному роду. Предки его прибыли в Америку еще до знаменитого парусника «Мейфлауэр», а все фамильные золотые изделия помечены гербом с изображением спящего льва.

Скотленд-Ярд не надеялся найти похищенные ценности: в то время в отелях процветало мошенничество, – но на всякий случай сотрудники разослали запросы и, к собственному удивлению, скоро получили ответ от владельца ломбарда в Холборне, который представил рубиновый браслет с гербом на внутренней стороне.

– Когда поступила эта вещь?

– В феврале. Заложила браслет некая миссис Кершо. Вот адрес: Теобальдс-роуд…

– В таком случае поводов для беспокойства у вас нет. Это не то, что мы ищем. Но на всякий случай оставьте нам вещь на пару дней.

На основании имени и адреса браслет должным порядком проследовал в Департамент нераскрытых дел. Ни один руководствующийся логикой детектив не стал бы тратить на него ни минуты драгоценного времени. Миссис Хайстефан приехала в Англию всего неделю назад, а ювелирное изделие было заложено в ломбард еще в феврале. К тому же герб не отличался оригинальностью.

Однако рубиновый браслет числился в списке похищенных украшений, поэтому инспектор уголовной полиции Рейсон попросил миссис Хайстефан, когда та слегка пришла в себя, посетить Скотленд-Ярд и осмотреть предмет. Леди немедленно опознала его как свой собственный, после чего рассыпалась в извинениях:

– Как досадно, что браслет доставил вам столько хлопот! Совсем забыла, что он числится в старом списке, который предъявил муж, иначе сразу же предупредила бы. Дело в том, что шесть лет назад, приехав в Англию, я его подарила. Глубоко сожалею, что бедняжке пришлось заложить подарок. Если у вас есть адрес, была бы рада помочь ей снова.

– Кому именно вы хотите помочь, миссис Хайстефан?

– Той самой девушке, которой когда-то подарила браслет, Элси Натли. Она служила у меня горничной, когда мы с мистером Хайстефаном приехали в Англию сразу после свадьбы и сняли бунгало в Кройде, неподалеку от Илфранкома, графство Девоншир. Мы наняли ее в Лондоне и взяли с собой в качестве поварихи, поскольку спланировали поездку заранее. Не хочу занимать время долгим рассказом, а если коротко, то служанка спасла мне жизнь. В таких случаях деньги не платят, не так ли? Если она переживает трудные времена, буду счастлива помочь.

– И все-таки, миссис Хайстефан, может быть, расскажете, как именно Элси Натли спасла вам жизнь?

– Это произошло во время купания. Да-да, я купалась. Течение там оказалось просто ужасным, а я об этом не знала. Заплыла далеко, а вернуться не смогла. Волны относили обратно, и силы уже подходили к концу. Муж бросился на помощь, но сделать ничего не мог, так как плохо плавал. А Элси увидела меня из окна дома, тут же выскочила, на ходу сбросив юбку и туфли, обогнала мужа, подплыла ко мне и сумела вытащить на берег. Можно сказать, девушка выросла у воды – ведь ее отец работал лодочником на реке Ли.

– Спасибо, миссис Хайстефан. Вы задержитесь в Англии еще на пару недель?

– Разумеется. Мы с мужем приехали на полгода.

Рейсон поблагодарил еще раз, попрощался и достал с полки нужную папку. Подобно трем остальным женщинам Элси Натли умерла от удушья, наступившего в результате попадания воды в легкие, то есть, попросту выражаясь, утонула.

Рейсон рассказал историю старшему инспектору уголовной полиции Карслейку, а вскоре повторил в присутствии сотрудника прокуратуры.

Разумеется, он чувствовал себя победителем, поэтому встретил молодого юриста с торжествующей улыбкой.

– Если бы вам удалось доказать, что Мэй, жена Кершо, отлично плавала, данное обстоятельство послужило бы убедительным поводом для обвинения, не так ли?

– Несомненно! Тогда мы смогли бы доказать то, что всем хорошо известно: негодяй намеренно удерживал жертву под водой, чтобы та захлебнулась! Кроме того, возникло бы убедительное изначальное допущение вины, позволяющее подключить предыдущие прецеденты.

– Так вот, неожиданно появилась некая миссис Хайстефан, которая готова доказать, что Элси Натли отлично плавала. Остаются еще Мадж и Вайолет. Поскольку в другое время поговорить о них не удастся, нелишне вспомнить имена несчастных именно сейчас.

Джорджа Маккартни повесили за убийство Элси Натли 7 декабря 1909 года.

Глава 1

Одним из вечных сюжетов, переходящих из поколения в поколение, остается история о беспутном аристократе и прекрасной девушке из народа. Причем девушку, выражаясь современным языком, убирают, как только она надоест. По этой причине, когда подобное происшествие случилось в наши дни в Лондоне, весь мир сразу заинтересовался. Иностранцы ошибочно расценили событие как испытание для британского правосудия.

Правда заключается в том, что на каждого человека, слышавшего о графе Брендоне, приходилось не меньше тысячи тех, кто видел и успел полюбить или, напротив, осудить Нелли Хайд. Она и вправду была дочерью поденного рабочего, в то время как Брендон действительно родовитый аристократ, хотя и абсолютно нераспутный.

В то время когда скандал разгорелся в полную силу, сэр Джеймс Харидж из Скотленд-Ярда оказался почетным гостем на ленче клуба «Ротари». Свою заурядную речь он произнес, вовсе не подозревая, что убийство Нелли Хайд придало его милым банальностям потрясающую силу и острую актуальность. Сэр Джеймс заявил, что в настоящее время не бывает нераскрытых убийств, хотя постановления судей порой не позволяют вынести преступнику обвинительный приговор. Один прямолинейный торговец хлопком тут же спросил:

– Означает ли это, что судьи выносят постановления в пользу подозреваемых, если они близки к судебным кругам? Я имею в виду – поскольку случай особый, – не препятствует ли что-то осуществлению правосудия в отношении лорда Брендона за убийство бедной Нелли Хайд? Иностранцы считают нас снобами. Хотелось бы узнать, справедливо ли подобное мнение, когда речь идет о явном преступлении?

В зале поднялся шум. Торговца хлопком изгнали из клуба за оскорбление почетного гостя. Более того, торжественный ленч клуба «Ротари» хоть и является событием закрытым и привилегированным, по закону остается общественным собранием. Лорд Брендон немедленно подал иск о клевете, потребовав возмещения морального ущерба в размере одного фартинга и извинений или пятьдесят тысяч фунтов в пользу фонда помощи актерам. Униженный исключением из клуба, самолюбивый торговец хлопком в свою очередь потребовал немедленного восстановления в правах. Вопреки совету адвоката, он отказался признать клевету и извиниться, а вместо этого заявил, что добьется подтверждения собственной правоты. Проще говоря, борец за социальную справедливость фактически заключил пари на пятьдесят тысяч фунтов и заявил, что докажет виновность лорда Брендона.

В своей речи адвокат ответчика обратился к известным фактам убийства. Нелли Хайд была найдена мертвой в своей квартире в Вестминстере – в холле, возле входной двери. Ее задушили проволокой, на которой в гостиной висела картина. Драгоценности Брендона, временно находившиеся в распоряжении убитой, исчезли, что послужило основанием считать мотивом преступления ограбление. Тело обнаружила горничная, придя на работу в одиннадцать утра. Смерть наступила за восемь-двенадцать часов до этого.

– От моего клиента не требуется доказывать, что лорд Брендон действительно убил эту женщину, – пояснил адвокат. – Ему необходимо доказать, что любой разумный человек должен сделать следующий логический вывод: лорд Брендон удушил Нелли Хайд с помощью проволоки от картины – вещественное доказательство номер три – и собственноручно изъял фамильные драгоценности с целью поддержать версию ограбления и убийства неизвестным лицом или группой неизвестных лиц.

Формальный допрос показал, что в течение трех лет лорд Брендон являлся любовником покойной; что шестого декабря 1928 года, то есть за четыре дня до убийства, он объявил о грядущей свадьбе – как устно, так и в виде публикации сообщения в газете «Таймс».

Затем последовал перекрестный допрос, примечательный тем, что каждый данный графом ответ полностью соответствовал истине.

– Лорд Брендон, напомню о свидетельстве, представленном вами на коронерском суде. Вы передали мисс Хайд фамильные украшения. Они были на ней в тот момент, когда в одиннадцать вечера десятого декабря она вернулась в свою квартиру, но в одиннадцать тридцать, когда вы вместе ужинали с герцогом Мейсборо, украшений уже не было. Около полуночи вы покинули квартиру вместе с герцогом. Смогли бы вы отлучиться из гостиной на пару минут без ведома герцога, чтобы забрать драгоценности?

– О да! Я знал, где они хранились.

– А была ли возможность в то же самое время создать в спальне беспорядок, чтобы показать, что вор действовал в спешке?

– Полагаю, это вполне возможно.

– Благодарю вас, лорд Брендон. Относительно украшений больше вопросов нет. Перейдем к картине. В своих свидетельских показаниях вы заявили, что, после того как картина упала со стены, вы собственноручно выдернули из рамы проволоку. Зачем?

– Проволока торчала так неловко, что дядюшка даже споткнулся, поэтому я вытащил вторую скобу и свернул проволоку. Не помню, что я с ней сделал.

В ответ на вопрос граф признал, что мог бы незаметно для других положить проволоку в карман.

В глазах публики торговец хлопком уже выиграл свое дело, однако адвокат, предвидя возможные препятствия, продолжил допрос:

– Вы являетесь капитаном лейб-гвардии его величества с отличным послужным списком, не так ли?

– Да, я офицер лейб-гвардейского полка, в звании капитана.

– Прав ли я, полагая, что согласно установленному правилу после женитьбы на Нелли Хайд, ныне покойной, вам пришлось бы оставить прославленный полк?

– Да.

– Далее: если бы бракосочетание состоялось, – продолжил развивать свою мысль адвокат, – вы бы лишились годового дохода в двадцать тысяч фунтов?

– Да.

– А теперь, лорд Брендон, я задам вопрос, на который, как, несомненно, укажет ваш адвокат, вы можете не отвечать, если не хотите. – Последовала значительная пауза. – Лорд Брендон, действительно ли вы собирались жениться на Нелли Хайд?

Это один из тех вопросов, на которые мы теперь можем ответить лучше, чем сам лорд Брендон, в том случае, если сумеем отвлечься от мысли о беспутном аристократе.

Глава 2

Генри Ашуин, одиннадцатый граф Брендон (не станем перечислять его шотландские, ирландские и континентальные титулы), представлял собой типичный образец мужчины, существующий в любой стране. Классовым сознанием он обладал исключительно в той мере, в какой признавал необходимость общественной дисциплины для себя, не требуя того же от людей, не входящих в его круг.

В семнадцать лет, являясь членом крошечного сообщества старшеклассников, которые диктовали правила жизни в Итоне, он пренебрежительно отнесся к императору Германии, когда в 1911 году, во время коронационного визита, тот посетил знаменитую школу. Порицаний со стороны руководства Генри не боялся – их и не было. Все, включая самого кайзера, знали, что юноша действовал в рамках правил своего класса, нарушить которые не имел ни малейшей возможности. В начале войны 1914–1918 годов Генри, тогда студент университета, получил звание гвардейского кадета. После окончания учебы звание было подтверждено, и это, выражаясь гражданским языком, означало, что человек способен держать рот на замке даже в самых критических обстоятельствах: в условиях голода и жажды, издевательств со стороны сержантского состава и оскорблений со стороны офицеров. По прошествии четырех лет военной службы звание стало постоянным – немалая честь для двадцатипятилетнего молодого человека.

Поместье Брендонов находилось на западе страны и по площади вчетверо превосходило Лондон. В руках толкового управляющего доходы процветающего хозяйства успешно покрывали расходы. Поместье предназначалось в наследство старшему сыну, так же как семейные драгоценности, однако другое поместье оставалось свободным от наследования, и в свое время отец Генри продал его вместе с месторождениями угля и руды. После уплаты налогов Генри получил в свое распоряжение ежегодный доход в двадцать тысяч фунтов, выплачиваемый по усмотрению доверенного лица, коим был его дядя, герцог Мейсборо. Нелишне заметить, что Генри также считался наследником герцогства Мейсборо.

С Нелли Хайд граф Брендон познакомился в 1925 году, через три года после начала ее выступлений в мюзик-холлах в качестве комедийной актрисы. Хорошенькая, хотя далеко не красавица, Нелли представляла собой одну из редких личностей, в полной мере воплощавших гений простонародья. Ее вульгарность, почти лишенная непристойности, имела оттенок одухотворенности. В 1924 году, выступая в парламенте с речью по вопросу подготовки бюджета, министр финансов процитировал один из успешных номеров мисс Хайд под названием «Никогда не храни деньги на каминной полке».

Решив принять ухаживания лорда Брендона, Нелли отправила в отставку всех остальных любовников и сняла на собственное имя квартиру в Вестминстере, где граф мог чувствовать себя как дома.

Служба офицера лейб-гвардии доставляла неудобства лишь три месяца в году, так что молодые люди много времени проводили вместе. Отношения были свободными от корысти. Генри дарил подруге обычные подарки, а когда замечал валявшийся на видном месте счет, немедленно его оплачивал. Нелли не обращала внимания на подобные мелочи, поскольку располагала значительным доходом и отличалась небрежностью в денежных вопросах.

Каждый уважал образ жизни другого и до определенной степени восхищался его положением в обществе. Комнату, которую занимал в квартире Генри, украшали многочисленные сценические фотографии Нелли. Та в свою очередь заявила права на общую территорию и украсила стену гостиной картиной, написанной с фотографии лорда Брендона в момент церемонии формального вступления во владение собственностью.

Мисс Хайд отказывалась оплачивать работу художника до тех пор, пока тот не довел образ до мгновенного и полного узнавания.

Кризис разразился во время ленча. В последнее время Нелли заметно нервничала. Звуковые фильмы Голливуда составили мощную конкуренцию привычным развлечениям и практически уничтожили мюзик-холлы. Дополнительным оскорблением стало предложение выступать между сеансами.

Генри предупредил, что в следующее воскресенье его не будет дома, и добавил:

– В пятницу вечером на неделю уезжаю с дядей в деревню. Хотим провести три дня на охоте.

– Охота на лис! В красных сюртуках с золотыми пуговицами и в черных цилиндрах! Или так одеваются только слуги? Да, кстати! Хотела сказать еще вчера, но что-то отвлекло – скорее всего ты! Так вот, дорогой: страшно сожалею и все такое прочее, но придется пожениться.

– Нам с тобой? Зачем? С какой стати?

– Догадайся сам, глупый! Иначе я бы так не спешила. Но можешь не напрягаться. Вовсе не мечтаю стать леди Траляля. Ничего такого не нужно. Имя Нелли Хайд вполне меня устраивает. Помяни мое слово: этот кинематограф надолго не задержится, так что можно будет жить как живем. Если родится девочка, оставлю ее у себя, а если мальчик – отдам тебе. Воспитаешь сына настоящим джентльменом, выберешь подходящий колледж и все прочее, что пожелаешь. Так будет честно, потому что тебя это касается в той же мере, что и меня. – Генри многословием не отличался, так что в ответ на новость лишь что-то невнятно проворчал, а Нелли продолжала без умолку болтать: – Таковы условия сделки – запомни, и я готова честно выполнить свои обязательства. Насчет моих родственников не беспокойся: родственников в обычном понимании у меня нет. Остался только бедный папочка, да и тот вот уже двадцать лет не выходит из дурдома, как когда-то его отец.

– Что еще за дурдом, черт возьми?

– Лечебница для психов, разумеется! Можно подумать, не знаешь! И не забывай жевать, а не то подавишься.

Генри откинулся на спинку стула и, не вставая, зажег сигарету. В официальном отчете, осевшем в департаменте нераскрытых дел после долгих скитаний по кабинетам, этой сигарете посвящено четыре страницы. Первая содержит анализ привычек графа и доказывает, что курил он исключительно за чашкой кофе и после ванны. Три остальные развивают версию о том, что решение об убийстве Нелли было принято как раз во время молчаливого курения сигареты в нетипичных обстоятельствах. Впрочем, данная версия не учитывает того факта, что Генри не мог предвидеть последовательности событий, связанных с неожиданно упавшей со стены картиной. Нарушив воцарившееся молчание, Нелли спросила:

– Как ты собираешься поступить, дорогой? Теперь, когда узнал радостную новость?

– Дам в «Таймс» объявление о помолвке. Вернусь вечером, до твоего ухода в театр.

Важно отметить, что граф действительно отправился прямиком в «Таймс», чтобы оплатить сообщение.

Нелли выступала в одном из театров Уэст-Энда, который все еще придерживался традиций привычного мюзик-холла. Когда она собиралась на спектакль, Генри вошел в комнату и положил на туалетный столик фамильные драгоценности славного рода Брендонов: тиару, ожерелье, подвеску в форме звезды и браслет. Нелли интуитивно поняла, что это такое, хотя прежде никогда не слышала о старинных украшениях и не предполагала, что в истории Англии они играют хоть и крохотную, но заметную роль. Несколько секунд она изумленно молчала, потом все же спросила:

– Зачем ты принес сюда эти вещи?

Зачем? Впоследствии этот вопрос повторялся тысячи раз. Даже сейчас трудно представить, что драгоценности стали звеном уже спланированного убийства.

– Закон не позволяет мне подарить тебе семейные сокровища, а не то я бы именно так и поступил. Можешь считать их своими до конца жизни – моей жизни, – а потом они перейдут к нашему сыну, если родится мальчик. Не желаешь ли примерить?

– Ни за что! Ничего, кроме несчастья, эти блестящие побрякушки не принесут. Я ведь уже сказала, что не настолько глупа, чтобы притворяться графиней Брендон.

Генри молчал. Нелли пристально посмотрела на бриллианты, и бриллианты победили.

– Хорошо! Пожалуй, все-таки разок примерю! – Она потянулась к украшениям, и рядом с сияющими кристаллами руки ее показались безобразными, но стоило ей надеть драгоценности, как произошло настоящее чудо.

– Проклятье! – воскликнул Генри. Яркая внешность подруги таинственным образом уравновесила чрезмерный блеск бриллиантов. – Моя мать ненавидела эти украшения, но тебе они идут. Чертовски идут!

– Генри! – Никогда еще Нелли не выглядела такой хорошенькой. – Пожалуй, мне все-таки удастся справиться с ролью графини. Чувствую себя другим человеком. Наверное, подействовали волшебные вещицы. Сегодня вторым номером мне предстоит играть подругу дяди Фреда, и твои побрякушки сослужат отличную службу. Можно будет их надеть?

Генри не возражал. Вечером, пока Нелли выступала на сцене в фамильных драгоценностях Брендонов, он обсуждал с дядей, герцогом Мейсборо, свое, а заодно и ее, будущее.

Глава 3

Стороннему наблюдателю беседа дяди и племянника показалась бы нытьем двух снобов или, в лучшем случае, бессмысленным диалогом рыцарей древнего ордена, который веками отстаивал собственные интересы и привилегии, но утратил силу и сейчас не имеет значения ни для кого, кроме дюжины безмозглых почитателей.

Однако подобный подход не учитывает того факта, что точка зрения, которая одному представляется безмозглой, другому служит религиозным идеалом, который он готов защищать ценой собственного имущества, чести, а порой, в моменты помешательства, даже ценой собственной жизни.

– Мой дорогой друг! – воскликнул герцог, обращаясь к племяннику таким тоном, словно тот только что сообщил о тяжкой утрате. – Понятия не имею, какого черта нам делать. Ведь теперь тебе придется покинуть лейб-гвардию. – Мысль казалась нестерпимой, поскольку сам герцог с гордостью носил звание отставного гвардейского подполковника. – Неужели собираешься жениться?

– Нельзя же бросить ее в таком положении.

– Разумеется, нельзя! В наши дни вопросы морали стали невероятно сложными. С одной стороны, молодая женщина с ее неоспоримыми притязаниями – полагаю, они и в самом деле неоспоримы? – а с другой, граф Брендон, не говоря уже о герцоге Мейсборо, чьи притязания, мой мальчик, в равной степени неоспоримы.

– Замкнутый круг! – отозвался Генри. – Где-то он непременно должен разорваться. Право, не знаю, как выпутаться.

– Если она плохая женщина, то согласится на сделку, – рассудил герцог. – А если хорошая, то не захочет портить тебе жизнь и… опять же согласится на сделку.

– Ни то ни другое. Она очень похожа на нас.

– Все бы ничего, если бы не семейный диагноз, – покачал головой герцог. – Подумать только: и дед, и отец – сумасшедшие. Все остальное уже неважно. Что же, черт возьми, делать? Судя по всему, рыцарский орден в опасности. Социалисты нас любят, а вот коммунисты даже во сне мечтают о появлении сумасшедшего герцога.

Источник убийства следует искать именно в этом разговоре, хотя абсурдно предполагать, что герцог сознательно подстрекал наследника к преступлению, которое воспринял бы с должным ужасом. Следующее замечание Генри оказалось неудачным.

– Думаю, уже совсем скоро они нас прикончат. Мы устарели.

– Устаревшими мы могли считаться во времена королевы Виктории, – обиженно возразил дядюшка. – А сейчас снова начинаем приносить пользу. Посмотри на того, кто поднимается в Германии, на Гитлера. Скорее всего Гинденбургу придется сделать его канцлером. И тогда весь мир ждет новая война. Все смешается и закипит в едином котле. А потом окажется, что всем вокруг заправляет техника, а настоящих манер уже нет. Наступит рай для механиков, но никто не будет знать, что делать, когда моторы выключены. А мы создаем в обществе преемственность: показываем, как сохранить голову на плечах, как наполнить жизнь развлечениями и красотой, вместо того чтобы быстро и ловко перегрызть друг другу глотки. Что, если я сам поговорю с молодой леди – разумеется, в твоем присутствии?

– Разговаривать с ней непросто, но почему бы не попробовать? Приходи в пятницу на ужин, а потом вместе поедем в Мейсборо. Нелли возвращается из театра около одиннадцати.

Убийство произошло именно в вечер пятницы.

Провожая племянника к выходу, старик остановился возле портрета третьего герцога Мейсборо, который вполне мог бы оказаться портретом Генри в костюме эпохи Стюартов, и с усмешкой сказал:

– О, это был тот еще мошенник! Одолжил Карлу II денег и шантажировал Нелл Гвин[3], чтобы та заставила короля построить каналы, а потом начал возить по этим каналам уголь и таким образом основал промышленность. Относился к делу со всей ответственностью, а Карл отплатил ему тем, что женил его на одной из своих бывших любовниц. Крайне неудачный брак продолжался всего три недели. Злодей придумал выход: переоделся разбойником с большой дороги и прикончил благоверную. – Герцог с нежностью провел ладонью по золоченой раме. – Сейчас как раз пишу его биографию. Учти, Генри: если женишься, придется урезать твой доход. Необдуманный и неподобающий брак послужит поводом для финансового ограничения, что четко прописано в документах о наследстве, но, разумеется, всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. Если худшее все-таки произойдет, постараюсь что-нибудь придумать с твоим банком, а пока подождем: посмотрим, что удастся сделать в пятницу вечером.

Глава 4

В пятницу вечером ничего сделать не удалось – впрочем, по вине Нелли, а не герцога. Как правило, вернувшись с работы, она выпивала бутылку крепкого портера, но сегодня с горя добавила парочку порций виски.

– Выступила просто ужасно, – пожаловалась она Генри, который ждал дома. – Во всем виноваты драгоценности. Принесли несчастье, как я и говорила. Выйдя из такси, увидела, как в переулок к служебному входу шмыгнул вор, которого все называют Одиноким Джимом за то, что всегда действует в одиночку. Поговаривают, что в Хайгейте он задушил шнурком пожилую даму и забрал бриллианты. А ведь это бывший дружок Агги. Если она проболтается о драгоценностях, добра не жди.

Генри выяснил, что Агги – это театральная костюмерша.

– Неужели ты сказала ей, что надела сокровища Брендонов?

– Может быть, и обмолвилась. С кем же еще поделиться, если не с костюмершей? Забери все это, Генри, сейчас же. – Она положила колье графу на ладонь, тиару засунула в один карман, а звезду и браслет – в другой.

Генри вошел в свою комнату, где, готовые к отъезду в Мейсборо, уже стояли современный чемодан и старинный темно-коричневый саквояж, освободил саквояж от ремней, расстегнул, аккуратно положил драгоценности, снова застегнул и затянул ремни. Нелли тем временем собиралась выпить джин с апельсиновым соком для успокоения.

Еще одним стаканом джина с апельсиновым соком она отметила важное знакомство с близким родственником жениха. Для нее доза оказалась излишней, так что последний час своей жизни несчастная провела в состоянии пьяного возбуждения. Герцога Мейсборо приняла смущенно, назвала «ваша светлость» и спросила, не желает ли тот «разделить скромный ужин», однако вскоре отказалась от излишних церемоний, начала разговаривать с гостем как с добрым приятелем и смешить до слез, пока не расчувствовалась и не впала в плаксивую сентиментальность.

– Послушай, дядюшка. Прости, что не называю герцогом. Может быть, сомневаешься насчет нашего с Генри счастья? Уж я-то знаю, что к чему. Давно знаю. Спроси племянничка – он подтвердит. Посмотри вот на эту картину, где наследник принимает графский титул. Потратила на нее сорок фунтов, но совсем не жалею. И это означает, что не опозорю Брендонов перед целым миром.

Герцог пробормотал что-то невнятное. Начинать серьезный разговор не имело смысла.

– Чудесная картина! – с пьяным энтузиазмом воскликнула Нелли. – Сразу видно, что к чему. Подойди ближе, дядюшка, и посмотри внимательно. Уверена: тебе понравится.

Она заставила герцога сосредоточиться на нелепой картине, а для важности даже положила руку на угол рамы, применив больше силы, чем собиралась, и в результате картина сорвалась. Генри поспешил на помощь: замел в совок осколки стекла, поднял картину и поставил возле стены, однако, несмотря на все старания племянника, Мейсборо зацепил ногой проволоку и едва не упал. Брендон вытащил из рамы вторую скобу и принялся наматывать проволоку на руку, когда герцог произнес:

– Думаю, Генри, нам пора. Уже пробило полночь, а ехать предстоит почти целый час. Скажи Марплу, чтобы погрузил твой багаж.

– Позвоню из холла, а вещи из комнаты вынесу сам.

– И попроси, чтобы горничная убрала со стола, – вставила Нелли.

По внутреннему телефону Генри позвонил швейцару и поручил передать шоферу герцога, чтобы тот поднялся в квартиру.

– Шофер побоится отлучиться, милорд. Полиция придирается, когда здесь останавливаются и бросают машины без присмотра. Так что лучше я поднимусь за чемоданами сам.

Генри поблагодарил и положил трубку, так и не попросив горничную убрать со стола. Позже, давая свидетельские показания, он объяснил адвокату, что забыл о поручении Нелли. Барристер решил, что граф собирался убить любовницу и немедленно уйти из квартиры, а потому не хотел, чтобы тело было обнаружено сразу, однако ему было неизвестно, что произошло за те несколько минут, что последовали за телефонным разговором со швейцаром.

Положив трубку, Брендон попытался вернуться в свою комнату, однако не смог: кто-то запер дверь изнутри. Тогда он дернул дверь в комнату Нелли, но и та не поддалась. Графу пришлось пройти в спальню Нелли через ванную, и его взору предстал вопиющий беспорядок. Два ящика комода были выпотрошены, вещи валялись на полу, третий ящик выдвинут. Ничего не тронув, через настежь распахнутую внутреннюю дверь граф прошел к себе.

Саквояж был открыт, и не оставалось сомнений, что драгоценности Брендонов украдены. Сама Нелли все это время не выходила из гостиной. Сразу вспомнился ее рассказ о похитителе бриллиантов по прозвищу Одинокий Джим.

Первой в голову пришла мысль немедленно позвонить в полицию, второй – закрыть саквояж. В этот момент выяснилось, что ремни обрезаны, а не расстегнуты, – явно для того, чтобы не оставить отпечатков пальцев при расстегивании пряжек. Граф наклонился, вытащил из-под кровати второй саквояж – не коричневый, а ярко-желтый, – и хотел было переложить вещи, но обнаружил внутри запасную военную форму.

Обрезанные ремни подсказали, как следует поступить. Брендон вошел в ванную, сунул руки под кран и, пока вода еще капала с мокрых ладоней, поменял ремни, продев отрезанные куски в отверстия на желтом саквояже, и оставил его посреди комнаты. Целые ремни он застегнул на коричневом саквояже, где лежали собранные к отъезду вещи, и запер замок, который чудесным образом не пострадал.

Внешнюю дверь комнаты Нелли Генри оставил закрытой на ключ, а вышел через свою дверь, которую пришлось отпереть. Швейцар уже поднялся в квартиру. Нелли стояла возле своей двери, взявшись за ручку. Герцог бормотал что-то учтивое насчет необыкновенно приятного вечера.

Швейцар взял чемоданы и первым направился к лифту, расположенному на лестничной площадке недалеко от квартиры.

– До свидания, мисс Хайд, а лучше – спокойной ночи, Нелли. И еще раз спасибо за приятный вечер.

– Спокойной ночи, дядюшка. Заглядывай, когда будешь проезжать мимо. Пока, Генри. Постараюсь до твоего возвращения вести себя хорошо.

Она подняла голову в ожидании поцелуя, и герцог деликатно отвернулся, а спустя несколько секунд услышал слова племянника:

– Хорошо, дорогая. Я закрою дверь.

Затем Генри подошел к дяде, и они вместе направились к лифту, где обоих ждал швейцар.

– Лорд Брендон, сколько времени миновало между тем моментом, когда герцог отвернулся, и тем, когда вы присоединились к нему в коридоре? – осведомился адвокат во время судебного заседания.

– Не знаю. – Граф казался задумчивым, но после долгой паузы все же добавил: – Примерно десять-пятнадцать секунд.

– Десять-пятнадцать секунд! – повторил адвокат. – Насколько мне известно, во время последней войны вы получили повышение по службе за то, что задушили немецкого часового, позволив товарищам захватить врасплох пулеметную точку. Это так?

– Нет. – А затем с откровенностью, кажущейся по меньшей мере странной, Генри добавил: – Но я понимаю, к чему вы клоните. Во время боевой подготовки меня действительно учили, что надо делать, чтобы мгновенно задушить, не позволив жертве даже вскрикнуть.

Адвокат нахмурился. Своим высокомерно-прямым ответом граф лишил его возможности блеснуть эрудицией.

– В таком случае, лорд Брендон, сколько времени потребуется, чтобы лишить жизни человека с помощью, предположим, проволоки, на которой еще недавно висела картина?

– Около секунды. А может, и того меньше, – ответил Генри.

– Спасибо, лорд Брендон. Больше у меня вопросов нет.

Адвокат сел. Часы показывали половину шестого, и судья объявил, что заседание продолжится завтра. Репортеры уже готовили сообщения, не сомневаясь, что граф Брендон не только проиграет дело, но неизбежно будет предан суду и обвинен в убийстве. Высокопоставленное общество содрогнулось, так как герцог Мейсборо оказался впутанным в некрасивую историю. Герцогский титул отличается особой чистотой и строгостью. Ни разу в истории он не был куплен или даже пожалован за выдающиеся заслуги – с тех пор как после разгрома Наполеона в битве при Ватерлоо Артур Уэлсли получил титул герцога Веллингтона.

В коридоре адвокат заверил торговца хлопком, что, по его мнению, дело пройдет без осложнений, не подозревая, что в это самое время осложнение уже назрело. Вернувшись в кабинет, он принялся обдумывать речь, которую завтра собирался произнести перед присяжными. Выступить следовало безупречно. Брендон мог задушить девушку в полной тишине и положить тело за дверью и при этом иметь еще фору в пять-шесть секунд. Следовало также отметить старый избитый трюк с похищением собственных драгоценностей. Тиара, колье и браслеты не были обычными ювелирными изделиями, поскольку составляли часть наследия графства Брендон, и ни один вор не покусился бы на них: достаточно посмотреть справочник, и все желание тут же пропадет. А если бы какой-нибудь растяпа польстился на блеск бриллиантов, то ни один скупщик не только не принял бы их, но тотчас сообщил о них в полицию.

В пятнадцать минут седьмого в кабинет адвоката ворвался младший сотрудник Скотленд-Ярда, с которым тот поддерживал дружеские отношения.

– В этот раз вам не повезло, мистер Мандерс! В Саутгемптоне поймали Одинокого Джима вместе с драгоценностями Брендона за исключением двух бриллиантов, пропавших из колье.

Одинокий Джим признался в краже украшений, но не в убийстве. Заявил, что в одиннадцать двадцать проник в квартиру через пожарный выход, а ушел тем же путем в одиннадцать тридцать пять. Заглянув в спальню мисс Хайд и проверив все ящики, перебрался в соседнюю комнату и обнаружил драгоценности в запертом саквояже – после того как разрезал ремни и вскрыл замок отмычкой. О двух отсутствующих бриллиантах он ничего не знал.

Адвокат Одинокого Джима подтвердил, что в спальне Нелли ящики действительно были выдвинуты, а в соседней комнате остался саквояж с разрезанными ремнями, однако попытка подчеркнуть правдивость подзащитного встретила препятствие в виде двух отсутствующих бриллиантов.

Адвокат обвинения в своей докладной записке признался, что пропавшие камни его озадачили. К делу о краже они явно не имели отношения. Предчувствуя некую косвенную связь с убийством, он заговорил о них на перекрестном допросе.

– Вы стремитесь убедить присяжных в том, что выкладываете на стол все карты, но в то же время уклоняетесь от ответа на вопрос, что сделали с двумя пропавшими бриллиантами. Потрудитесь объяснить…

– А я уже сказал, что ничего с ними не делал, – упрямо перебил Одинокий Джим. – В колье не хватало двух камней – это я заметил сразу, как только вернулся домой.

– Вы слышали показания лорда Брендона и Агнес Коуп, театральной костюмерши. Еще в одиннадцать вечера все бриллианты оставались на своих местах. Вы утверждаете, что совершили кражу спустя полчаса. Должны ли присяжные поверить, что за это короткое время в квартиру проник другой вор и удовольствовался двумя бриллиантами, когда мог забрать все сразу?

Подсудимый не ответил. Своим предположением адвокат обвинения ошеломил его, и адвокат тут же понял, что совершил тактическую ошибку. Всех присутствующих накрыла волна сочувствия: создалось впечатление, что Одинокий Джим и в самом деле говорил правду, а бурная реакция подсудимого, последовавшая, едва тот покинул место для дачи свидетельских показаний, разжалобила окончательно. Репортеры писали, что выглядел бедняга поистине жалким: корчился, как будто его только что избили, и вообще походил не на искушенного похитителя бриллиантов, а на мелкого воришку из трущоб.

– Вы делаете работу, за которую вам платят, и я знаю, что меня ждет! – выкрикнул подсудимый. – Но все равно, отвечая на вопросы, я не произнес ни слова лжи!

Даже некоторые из представителей полиции в этот момент подумали, что дело об убийстве Нелли Хайд рассыпалось. Впрочем, на этот случай у них в запасе имелось дело об убийстве и ограблении пожилой леди в Хайгейте, однако оно так и не потребовалось. Одинокий Джим не смог представить свидетельств или косвенных доказательств, способных опровергнуть обвинение, которое состояло в следующем: Одинокий Джим проник в квартиру после полуночи – то есть уже после того, как оттуда ушли Брендон и Мейсборо, – и осуществил свой зловещий замысел. Судья обвинил его в убийстве Нелли Хайд, и спустя предусмотренное законом время преступник был повешен.

Глава 5

Аристократы всего мира вздохнули с облегчением. Отныне рыцарскому ордену не грозило общее презрение. Маятник тяжело качнулся в сторону, благоприятную для лорда Брендона. Неосторожные ответы во время дачи показаний были признаны нерасчетливой честностью ни в чем не повинного человека. Щедрый отказ от притязаний к торговцу хлопком подчеркнул благородство характера. Неприличное сожительство с Нелли Хайд без церковного благословения утратило актуальность. Безрассудное обращение с драгоценностями забылось. Граф сохранил офицерский чин в лейб-гвардии и наследственное положение в замкнутом обществе, которое туманно называется высшим.

Некоторое время Брендон жил очень тихо и искренне оплакивал Нелли, хотя многие полагают, что это невозможно. Спустя два года после казни Одинокого Джима граф обручился с леди Эйлин Джерман – восхитительной чистой девушкой двадцати пяти лет, чей отец, каноник граф Дучестер, занимал пост скромного сельского священника. В июне влюбленные обвенчались в церкви Сент-Маргарет, все в том же Вестминстере, и на целых три месяца отправились в Европу, чтобы насладиться медовым периодом.

Тем временем, вопреки предсказанию бедной Нелли, звуковое кино захватило Лондон и фактически убило старые мюзик-холлы. Факт этот значительно повлиял на жизнь лорда и леди Брендон, хотя ни граф, ни графиня не посмотрели ни единого фильма.

В августе 1931 года в Скотленд-Ярд позвонил владелец одного из ломбардов Уэст-Энда и рассказал, что некая сомнительная особа, назвавшаяся Агнес Коуп, попросила ссуду в сто фунтов под залог двух бриллиантов чистейшей воды. Хозяин ломбарда нашел благовидный предлог, чтобы оставить камни у себя.

Скотленд-Ярд проверил имя и адрес: все совпало. Агнес Коуп оказалась театральной костюмершей, чьей последней клиенткой числилась покойная Нелли Хайд. Поскольку два бриллианта, в свое время пропавшие из колье графа Брендона, так и не были найдены, досье уже перекочевало в Департамент нераскрытых дел. Инспектор Рейсон немедленно посетил Агнес Коуп, но та наотрез отказалась понять, по какому поводу ее беспокоят.

– Квитанцию предъявить не могу, но это вовсе не означает, что камни украдены мной. Храню их давным-давно, и никогда бы не рассталась, если бы эти проклятые кинофильмы не разрушили всю театральную жизнь и не лишили меня работы.

– Да, согласен: несправедливо по отношению к театру, – однако прогресс не остановить! Скажите лишь одно, Агги: когда Одинокий Джим отдал вам бриллианты?

– Отдал? – с жаром воскликнула Агнес. – Да вы шутите! Он ничего мне никогда не дарил! – И вдруг, словно устав лгать и изворачиваться, добавила: – Я заплатила ему сорок фунтов.

– Когда?

– Ровно через месяц после убийства бедняжки Нелли. Джим пытался продать камни, но покупать сомнительный товар никто не хотел и тогда он в отчаянии пришел ко мне.

– А вы их взяли, зная, что это часть драгоценностей Брендонов, отмеченных печатью убийства? Очень нехорошо, Агги.

– Ничего подобного. Если посмотреть на вещи здраво, то все нормально. Я думала, что Брендон прикончил Нелли и украл собственные украшения: точно так считали и вы, джентльмены, – и все равно прямо спросила Джима, связаны ли камни с этой историей, потому что имела особые основания подозревать обман. Однако он сказал, что никакой связи нет.

– И вы поверили, Агги? Через месяц после ограбления и убийства?

– Да, поверила. И до сих пор верю. – Она помолчала и добавила: – Он так часто врал, что сразу было понятно, когда говорил правду.

Рейсон оставил замечание без ответа и вернулся к предыдущему, более существенному:

– В чем же заключались ваши особые основания подозревать, что бриллианты могли принадлежать Брендону?

На этот вопрос последовал обширный, полный подробностей и имен, ответ. В отчете Рейсон сократил текст, оставив только самое важное из того, что говорила Агнес Коун, но все равно получилось внушительно:

Личные впечатления о том, говорят ли люди правду, лгут или фантазируют, редко принимаются полицейским управлением в качестве реального свидетельства.

– Боюсь, Агги, придется арестовать вас. Можете заключать пари на собственную жизнь и продолжать утверждать, что бриллианты не принадлежат Брендону, но скоро мы выясним правду.

Рейсон навел справки и узнал, что граф и графиня Брендон находятся в отъезде, прибудут из Европы в Саутгемптон во вторник вечером и сразу отправятся в поместье, где вскоре соберутся гости, чтобы приятно провести время и славно поохотиться.

Глава 6

За три месяца свадебного путешествия по Европе граф и графиня наслаждались уединением лишь пару недель. Лорд Брендон добросовестно исполнял обязанности светского посла своей страны: в 30-е годы подобная миссия все еще считалась политически важной. На Балканах состоялась королевская свадьба, и на торжестве такого масштаба графиня не могла обойтись без фамильных драгоценностей. Потом пришлось надеть бриллианты еще раз – в Бельгии, в последнюю неделю путешествия.

Генри лично заботился о сохранности украшений. В машине по дороге из Саутгемптона они лежали рядом, в небольшом чемоданчике. Приехав в поместье, Брендон сразу убрал драгоценности в сейф, чтобы по возвращении в Лондон сдать в банковское хранилище. Граф воспринимал наследие предков как тяжкую обузу, а графиня видела в фамильных сокровищах лишь безвкусное старье, портившее очаровательную внешность современной леди.

В среду утром инспектор Рейсон явился в поместье Брендонов в сопровождении коллеги Эдвардса, специалиста по драгоценностям.

После того как посетители представились, показали удостоверения и объяснили цель визита, граф привел их в библиотеку и отпер сейф.

– Эти камни из колье, не так ли? Пришлось заново вставить два бриллианта, поскольку украшения оказались нужны. Честно говоря, мне жаль, что проклятое дело снова всплыло, хотя усилия полиции достойны уважения.

Рейсон пробормотал какую-то банальность, а сержант уголовной полиции Эдвардс внимательно осмотрел колье и заключил:

– Эти два камня никогда здесь не сидели.

Рейсон постарался скрыть разочарование. В департаменте нераскрытых дел расследования никогда не проходили гладко. Прежде чем попасть к следователю, настоящие улики успевали совершить не один кульбит. В данном случае утверждение эксперта означало, что Одинокий Джим сказал Агнес Коуп правду. Что, если он все время говорил правду?

– Что ж, кажется, теперь я вне подозрений, не так ли? – добродушно заключил Брендон, возвращая колье в сейф.

– Хм… Боюсь, наши люди возобновят расследование, – покачал головой Рейсон. – В любом случае ехать в Лондон вам не придется, лорд Брендон. Они сами приедут сюда.

– О господи! Зачем втягивать меня в историю, если камни принадлежат кому-то другому?

До графини лишь доходили слухи о печальном происшествии с Нелли Хайд, и графу очень не хотелось привлекать внимание жены к неблаговидным деталям.

– Тот факт, что камни не ваши, – пояснил Рейсон, – говорит следствию, что Одинокий Джим не врал, утверждая, что в украденном им колье не хватало двух бриллиантов. Если помните, уже было доказано, что, когда в одиннадцать вечера мисс Хайд вернулась домой, колье было целым. А это означает, что отсутствующие камни вынуты уже в квартире. То есть сделать это могли лишь двое: или сама мисс Хайд, или вы.

– Но для каждого из нас такое поведение нелепо!

– Настолько нелепо, что специалисты постараются выяснить действительный ход событий. Конечно, найти истину не просто: потребуется немало усилий. Десять шансов против одного за то, что эксперты захотят исследовать все вещи, которые находились в квартире.

– У меня не осталось ничего – разумеется, кроме пары саквояжей, чемодана, футляра для географических карт и армейской походной кровати.

– Чтобы все это осмотреть, опытным сотрудникам много времени не потребуется, – заверил Рейсон перед уходом. – Если не ошибаюсь, местный поезд отправляется в час пятнадцать.

– А вы не могли бы осмотреть вещи прямо сейчас и оставить меня в покое? – попросил Генри. – Мой «даймлер» отвезет вас в Тонтон, откуда идет удобный поезд. К тому же приближается время ленча.

От ленча Рейсон не отказался. Тем временем дворецкий мобилизовал лакея и двух горничных, и уже через пять минут в библиотеку принесли затребованные графом вещи: походную кровать, футляр для географических карт, чемодан и два саквояжа. Как только слуги ушли, Рейсон обратил внимание на саквояжи. Один из них радовал глаз глубоким коричневым цветом, а другой раздражал резкой желтизной. Рейсон взял в руки коричневый саквояж.

– Кажется, я узнаю эту вещь, лорд Брендон. Не она ли фигурировала в качестве вещественного доказательства на процессе по делу Одинокого Джима?

– Нет. Там присутствовал желтый саквояж.

Рейсон взглянул на собеседника с таким выражением, словно сомневался в справедливости утверждения. Дело в том, что сбоку саквояжа стояла буква Б между двумя точками, но вторая точка со временем стерлась. Инспектор вспомнил, что прочитал по этому поводу в досье в показаниях швейцара:

«Потом я отнес вниз вещи его светлости – чемодан и саквояж. Саквояж могу узнать без труда, потому что заметил точку, стоявшую не после буквы, а перед ней».

– Находился ли коричневый саквояж в квартире во время совершения убийства? – уточнил Рейсон.

– Нет, – ответил Генри. – Уходя, я забрал его с собой. Там лежали вещи, необходимые для отъезда в Мейсборо.

– Ага! Значит, можно смело отставить его в сторону. Нам нужен желтый – тот, который оставался в квартире. Одинокий Джим разрезал на нем ремни и обнаружил бриллианты.

Инспектор положил саквояж на письменный стол.

– Прежде чем приступить к осмотру вещи, лорд Брендон, поделюсь некоторыми соображениями. Первое: нам известно, что, когда Одинокий Джим украл колье, два бриллианта еще оставались на месте. Второе: логично признать, что вор не лгал, утверждая, что, когда принес добычу к себе домой, бриллиантов уже не было. Отлично! Остается единственная возможность: два бриллианта выпали из своих гнезд в момент похищения, и Джим не заметил пропажи! Скажете, что это невозможно? Позволю себе возразить: возможно, потому что камни, по словам Агнес Коуп, держались непрочно.

Сержант уголовной полиции Эдвардс слушал рассказ с неподдельным интересом, а Брендон заметно скучал. Рейсон невозмутимо продолжил:

– Если моя версия справедлива, значит, колье случайно задело внутреннюю часть замка, и от резкого движения камни выпали.

Брендон недоверчиво вскинул брови:

– В таком случае, полагаете, бриллианты до сих пор в саквояже? После почти трех лет путешествий, сборов и разборов?

– Посмотрите, Эдвардс, – распорядился Рейсон. – Проверьте под замком. Поищите дырку в подкладке.

Эдвардс открыл желтый саквояж.

– Ничего не нахожу, инспектор. Дыры в подкладке нет. Боюсь, что и через подкладку ничего не чувствую. Нет, сэр. Готов утверждать, что в этом саквояже бриллиантов нет.

Рейсон театрально упал в кресло и сокрушенно вздохнул:

– Подобные казусы постоянно случаются в моей работе, лорд Брендон. Выстраиваешь прекрасную стройную версию и тут же оказываешься в дураках! Я был абсолютно уверен, что единственное место на земле, где могут находиться утерянные бриллианты, – это саквояж, куда они случайно упали. Что ж, Эдвардс, заодно проверьте-ка и другой, коричневый.

– Довольно бессмысленно, не так ли? – заметил Брендон. – Я ведь уже сказал, что в полночь забрал его с собой.

– Все равно проверьте, Эдвардс, – приказал инспектор.

Сержант уголовной полиции убрал со стола желтый саквояж, поставил на его место коричневый и через мгновение удивленно воскликнул:

– Ого! А здесь действительно дырка в подкладке – как раз там, где вы предположили, мистер Рейсон!

– Отлично. Ощупайте подкладку, а когда почувствуете бриллианты, разрежьте. – В голосе инспектора слышалось нескрываемое торжество. – Лорд Брендон, вы даже не догадываетесь, сколько хлопот доставляют преступники, когда вдруг неведомо почему говорят правду. Мы-то всегда готовы услышать ложь…

– Здесь что-то есть, мистер Рейсон! – взволнованно перебил сержант Эдвардс и достал складной нож. – Бриллианты. Два!

Легко представить их лица: возбужденное – Эдвардса, и все еще с выражением скуки – Брендона. Внезапно наступившую тишину нарушил спокойный голос инспектора:

– Насколько я помню, граф, вы сказали, что в полночь взяли этот саквояж с собой. Если выяснится, что бриллианты соответствуют пустующим гнездам, значит, Одинокий Джим совершил налет еще до вашего отъезда в Мейсборо. Остается одно: услышать заключение Эдвардса, «сидели» ли, как он выражается, камни в колье.

– Вот это да! Умно, мистер Рейсон, очень умно. Ничего не скажешь! – изумленно пробормотал хозяин и подошел к сейфу, но, вместо того чтобы достать колье, резко захлопнул дверцу, быстро набрал одному ему ведомую комбинацию цифр и молча повернулся к инспектору.

В глазах обоих светилось абсолютное понимание. Для графа Брендона аристократическое спокойствие вовсе не было позой.

– Этот человек – Одинокий Джим – убил в Хайгейте женщину. Так?

– Можете считать, что так. И все равно был бы повешен. Боюсь, однако, что данное обстоятельство не снимет с вас обвинения, связанного с введением суда в заблуждение, следствием которого стала несправедливая казнь Одинокого Джима.

– В переводе на человеческий язык ваши слова означают, что меня обвинят в двойном убийстве: Одинокого Джима и Нелли Хайд, – но лишь после того, как мистер Эдвардс докажет, что два камушка могли – хм – «сидеть» в колье. Для получения судебного ордера на вскрытие сейфа требуется двадцать четыре часа, не так ли?

Рейсон кивнул, и граф Брендон звонком вызвал дворецкого:

– Немедленно предоставьте этим джентльменам ленч в утренней комнате и подготовьте «даймлер», чтобы к двум тридцати он отвез их в Тонтон, на станцию.

– Хорошо, милорд.

Ордер на обыск угрожал общественным презрением, а потому унизительного акта следовало избежать. Трудно решиться покинуть Эйлин, не простившись, но иного выхода не было.

– Дорогая, сможешь занять себя сегодня днем, до чая? – спросил супругу достопочтенный Генри Ашуин, граф Брендон, рыцарь ордена Подвязки, распорядитель королевских развлечений, законный наследник герцогства Мейсборо. – Хочу заняться пистолетами, чтобы успеть ко вторнику. Всегда чищу оружие сам.

В присутствии Эйлин муж попросил дворецкого передать шоферу, чтобы тот прислал бензин в рюмке для яйца – отмыть руки после работы.

Никто, кроме сотрудников департамента нераскрытых дел, не усомнился, что граф Брендон действительно собрался чистить пистолеты, но совершенно случайно вышиб себе мозги.

Глава 1

Одна из странностей убийства заключается в том, что убийца крайне редко понимает истинный мотив собственных действий.

«Я от нее избавился, потому что не хотел неприятностей в отношениях с женой» – такие ответы, с некоторыми вариациями, звучат часто, однако никогда не соответствуют правде.

Настоящий мотив преступления следует искать в настойчивом, хотя и бессознательном, эмоциональном побуждении. Возьмем, например, случай с Эндрю Амершамом, который казался абсолютно здравомыслящим человеком, насколько убийца вообще может считаться здравомыслящим. Сначала он совершил убийство и только потом осознал, с какой целью.

Амершам слыл тихим маленьким человечком, не слишком приятным, потому что был скучен и старомоден, как пожилая леди, к тому же отличался чрезмерной доверчивостью и с готовностью верил во все, что ему говорили. Эту черту характера англичане почему-то очень не любят.

История началась весной 1901 года. Тогда наш герой, двадцативосьмилетний молодой человек, жил в меблированных комнатах в Ислингтоне и за четыре фунта в неделю работал на Оксфорд-стрит в фирме, торговавшей недвижимостью. При росте пять футов четыре дюйма мистер Амершам отличался худобой и нездоровым, землистым цветом лица, к тому же серьезно страдал от комплекса неполноценности из-за того, что ни одна мало-мальски подходящая девушка не поощряла его ухаживаний. Между тем Эндрю давно хотел жениться.

Постоянное пренебрежение заставило беднягу погрузиться в воображаемую действительность. В начале лета он каждый вечер приходил в зал «Олимпия», где в то время с успехом шло знаменитое шоу «Дикий Запад» – детище полковника Коуди, больше известного под сценическим псевдонимом Билл Буффало. Под впечатлением от яркого представления мистер Амершам – чопорный, похожий на старушку господин – предпринял поразительную попытку обратить мечту в реальность: оставил работу на Оксфорд-стрит и устроился простым рабочим в шоу, подписав трехмесячный контракт на гастроли в провинции.

Здесь он сблизился с настоящими ковбоями, и один из них научил Эндрю лихо бросать лассо и крутить веревку. Успех оказался настолько значительным, что скоро его включили в номер на вспомогательную роль.

В октябре гастроли подошли к концу, и мистер Амершам упросил прежних работодателей с Оксфорд-стрит взять его обратно. К ноябрю сексуальное одиночество обострилось, а в начале декабря Эндрю познакомился с Констанцией Амелией Барвуд.

Мисс Барвуд, хорошенькая тридцатипятилетняя женщина, служила временной компаньонкой у пожилой леди и помогала хозяйке выбрать дом на Брайнстон-сквер. В агентстве недвижимости Констанция по ошибке приняла Амершама за владельца процветающего бизнеса, а затем удивила и обрадовала его неожиданно благосклонным отношением к смущенному приглашению на обед. Эндрю она представилась дочерью покойного полковника, и он поверил; поведала, что в юности пережила несчастную любовь и с тех пор выбросила из головы мысли о мужчинах, и он снова поверил. Правда же заключалась в том, что прежде Констанция вела далеко не скучную жизнь, а почувствовав, что очарование молодости начинает блекнуть, бросилась искать пристанище и удачно наткнулась на эксцентричную пожилую леди, которая не спрашивала о рекомендациях. Средний возраст становился все ближе, угрожая нищетой. Возможно, эмоциональная особа поддалась излишнему пессимизму, твердо вознамерившись выйти замуж за любого, кто готов обеспечить самый скромный достаток.

Перед неискушенным, доверчивым Эндрю Констанция предстала во всеоружии милых хитростей: уж она-то умела пользоваться остатками былой красоты. Раны, зиявшие в душе мистера Амершама после многочисленных унижений, быстро затянулись под благотворным воздействием искусных ласк. Во время короткого периода ухаживания Эндрю, несомненно, чувствовал себя счастливым и не думал об опасностях.

Констанция умело плела бесстыдную ложь насчет своего прошлого, но и Эндрю не отличался прямотой и правдивостью, позволив считать его управляющим с неопределенно большим заработком. Обман мистер Амершам поддерживал, опустошая оставленное матерью небольшое – в пятьсот фунтов наследство.

Констанция в свою очередь сочинила жалобную историю об утрате якобы завещанной отцом-полковником значительной суммы и подкрепила ее печальной повестью о циничном работодателе, лишившем бедную девушку честных трудовых накоплений. Эндрю поверил и дал ей восемьдесят фунтов на приданое. Наследства матушки хватило даже на приятный медовый месяц в Илфракуме, а потом наступило время правды.

Покаяние призошло естественным образом, во время обсуждения места жительства и покупки мебели после возвращения в Лондон.

– С мебелью придется что-нибудь придумать, – заметил Эндрю. – А что касается дома – как насчет Ислингтона? Видишь ли, мне платят всего четыре фунта в неделю и еще добавляют небольшую сумму к Рождеству.

Что бы ни говорили о женщинах, подобных миссис Амершам, общество относится к ним излишне жестко. Жизнь преподнесла Констанции немало горьких разочарований, и очередной удар она встретила вполне достойно, понимая, что даже четыре фунта в неделю вкупе с небольшой рождественской премией и надеждой на повышение значительно лучше зияющей пустоты, которая ожидала ее совсем недавно.

– Ничего, Эндрю! Обойдемся без дома. Поживем в меблированных комнатах. Может быть, со временем что-нибудь изменится.

Насчет изменений мистер Амершам сомневался, однако в голове Констанции постоянно рождались идеи, и одна из них материализовалась еще до Рождества в виде Уильяма Эдварда Харриса.

Глава 2

В свои пятьдесят с хвостиком успешный бизнесмен Харрис уже частично удалился от дел. Пятью годами раньше этот джентльмен взял на себя оплату квартиры Констанции, поскольку был в числе самых преданных ее поклонников. Однако жена узнала о романе и приняла решительные меры к возвращению супруга в лоно семьи. Теперь, благополучно овдовев, Харрис с радостью возобновил знакомство, а тот факт, что подружка стала респектабельной замужней дамой, лишь добавил отношениям пикантности.

Мистер Харрис был мужчина внушительный – весил никак не меньше пятнадцати стоунов, – несколько старомодный, поскольку носил бакенбарды, модные во времена его юности. Он хорошо сохранился, седина едва тронула его густые волосы. В целом это был беззаботный, шумный, добродушно-задиристый делец, вкусы которого отличались немалой эксцентричностью: например, он настоял на встрече с мужем Констанции.

С самого начала Харрис придал отношениям особый оттенок, прислав мистеру и миссис Амершам приглашение отобедать в старинном французском кафе «Европа» на Лестер-сквер, причем не в общем зале, а в отдельном кабинете, украшенном цветами.

– Итак, это Эндрю! – произнес Харрис.

– Добрый вечер, мистер Харрис! – ответил Амершам.

Так они и обращались друг к другу: «Эндрю» и «мистер Харрис».

Во время обеда Харрис успел определить для себя характер соперника и остался чрезвычайно доволен выводом. Конкретного плана действий поначалу не составил, однако выяснил, где живут Амершамы и каковы их финансовые обстоятельства. План же, судя по всему, созрел постепенно, где-то между супом и кофе.

Харрис предложил довольно жидкую версию своего знакомства с Констанцией, увидел, что Эндрю поверил, и просто не смог удержаться от покровительственного тона:

– Видишь ли, мой мальчик, это ликер кюрасао. Не бойся, ничего плохого не случится. Посмотри на Конни – когда-то она отлично умела с ним обращаться. Не так ли, дорогая?

Харрис не скупился на скользкие реплики, поскольку заметил, что наивному мужу они ровным счетом ничего не говорят. Судя по всему, этот простофиля понятия не имел, как шутят в мюзик-холле, и ни разу не видел фарса, так что ничто не мешало вести себя в его присутствии в высшей степени свободно. Говорят, что во время судьбоносного предложения он открыто держал Констанцию за руку.

– Конни, дорогая, не нахожу слов, чтобы выразить свою радость: ты вышла замуж за достойного человека. Мы с Амершамом обменялись шутками, позволили себе не стесняться в выражениях и при этом умудрились стать друзьями. Твой муж глубоко мне симпатичен. Думаю, мы с ним отлично понимаем друг друга. Не так ли, Эндрю?

– Да, мистер Харрис. Весьма вам благодарен!

Слегка захмелев от вина и ликера, мистер Амершам поднялся с намерением произнести развернутую речь на заданную тему, однако Харрис тут же усадил его на место:

– Конечно, Эндрю, понимаю! И вот что хочу сказать. Я старею и чувствую себя очень одиноким. После долгих лет домашней жизни никак не могу привыкнуть к скитаниям из отеля в отель. Ты живешь в меблированных комнатах и тоже вряд ли доволен нынешним положением. Почему бы вам с Конни не снять небольшой хороший дом в Хэмпстеде? Тогда я мог бы поселиться у вас в качестве платного гостя. Дом, разумеется, будет твоим, но все расходы – аренду, коммунальный налог, жалованье слугам – я возьму на себя. А Конни подскажет, во что обходится домашнее хозяйство. Люблю хорошо поесть, и теперь, когда иждивенцев не стало, могу позволить себе щедрый стол.

На данном этапе развития событий нам известно только одно: Эндрю согласился. Можно представить, что поначалу у него возникли некоторые сомнения, но лишь оттого, что Харрис собирался платить больше своей законной доли. Эндрю вовсе не был жадным. Фатальная доверчивость позволила другим заинтересованным лицам с легкостью убедить его, и уже спустя месяц троица благополучно обосновалась в Хэмпстеде.

Глава 3

Новый, построенный для какого-то художника дом состоял из восьми комнат и просторной студии на третьем этаже. Он представлял собой замысловатое сооружение в псевдотюдоровском стиле, с дубовыми стропилами, способными оскорбить современный вкус. Лучшей в доме комнатой была, несомненно, студия, и ее отвели Харрису в качестве спальни и одновременно гостиной. Здесь же, наверху, располагалась еще одна спальня поменьше, которую заняла Констанция. Второй этаж Эндрю делил с двумя горничными. Все оборудование и мебель за исключением той, которая стояла в комнате мистера Амершама, выбрал и купил Харрис.

За красивую жизнь Эндрю платил три фунта десять шиллингов в неделю. Оставшихся десяти шиллингов и крошечной добавки в виде премии к Рождеству едва хватало на оплату сезонного проездного билета и ленча. Когда хозяин обратился к постояльцу с просьбой одолжить четыре фунта на новый костюм, тот решил внести в сложившийся порядок некоторые изменения.

Не столько ради выгоды, сколько ради собственного развлечения Харрис приобрел агентство весьма экстравагантного свойства и стал английским представителем французской фирмы, нанимавшей артистов для постановки небольших пьес, которые можно было бы снимать на пленку и впоследствии в виде коротких фильмов продавать мюзик-холлам для «живых картин». Таким образом, Харрис обзавелся отдельным помещением на Шафтсбери-авеню, где появлялся по собственному усмотрению и выполнял поступавшие по почте заказы.

– Эндрю, мне неприятно видеть человека твоих возможностей в столь стесненном положении. Работодатели тебя не ценят. А я ценю. За добросовестное управление моим агентством готов платить шесть фунтов в неделю и небольшие комиссионные. Нет-нет, не надо меня благодарить. Благодари Конни!

Так Харрис стал не только «постояльцем» Эндрю, но и работодателем. Сам по себе договор выглядел вполне справедливым. Амершам трудился старательно, добросовестно и в полной мере компенсировал жалованье повышенным вниманием к порученному делу.

Целый год жизнь текла гладко для всех, кроме Эндрю, поскольку за это время возник целый ряд небольших соглашений, которые хоть и были для его блага, на деле доставляли немало огорчений.

Например, появилось негласное соглашение относительно выходов в свет. Однажды за завтраком, еще в первый месяц совместного проживания, Харрис пригласил супругов пообедать вместе с ним в городе, а потом отправиться в мюзик-холл, но после завтрака Констанция отвела мужа в сторону.

– Конечно, он чувствовал себя обязанным пригласить обоих: ведь мы живем под одной крышей, – но мистер Харрис так много для нас сделал, что мне неловко вводить его в дополнительные расходы. А ведь на двоих и цена двойная! Я думаю только о тебе, Эндрю. Ты слишком независим, чтобы позволить другому мужчине тратить значительные суммы, которые не сможешь вернуть.

Эндрю сам предложил простой выход из затруднительной ситуации и вызвался придумать благовидный предлог, чтобы отказаться от предложения. Неделю спустя прозвучало новое приглашение, а за ним последовало очередное увещевание со стороны Констанции. После двух прецедентов установилось невысказанное правило: Харрис всякий раз приглашал обоих супругов, Эндрю вежливо отказывался, и тот принимал отказ с грубоватым, хотя и добродушным сожалением.

Вскоре после начала службы в агентстве возникло обеденное соглашение. Эндрю заканчивал работу в шесть, а домой добирался только к семи. Констанция обнаружила, что после семи постоялец терял аппетит. Они с Харрисом установили обычай переодеваться к обеду – на тот случай, если вечером придется куда-нибудь отправиться. А поскольку не сомневались, что муж не захочет садиться за стол в рабочем костюме, да и смокинга у него все равно не было, жена предложила, чтобы тот плотно ел во время ленча, а вечером, после восьми, ограничивался легким ужином.

Эндрю, несомненно, ничего не замечал. Даже с шестью фунтами в неделю и небольшими комиссионными, при трех фунтах десяти шиллингах на оплату проживания и необходимые ежедневные траты, включавшие плотный ленч, оставалась совсем небольшая сумма. На наряды жены он мог выделить не больше двадцати фунтов в год. Бедняга не представлял, сколько стоят платья, поэтому полагал, что та распоряжается средствами чрезвычайно умело.

Со временем у Констанции появились драгоценности. Начало коллекции положили золотые наручные часы, открыто и от всей души подаренные Харрисом. Придраться было не к чему, так как сама Конни подарила другу семьи точно такие же часы, купленные в то же время и в том же магазине. Эндрю услышал, что неразличимые на первый взгляд украшения призваны символизировать взаимное уважение. Затем последовало кольцо с бриллиантом. Констанция сказала, что оно стоит пять фунтов, и муж поверил. Объяснила, что пять фунтов выиграла на скачках, и он снова поверил, как и следующим историям о браслете, кулоне и броши.

После одинокого ужина мистер Амершам обычно присоединялся к жене и постояльцу в гостиной и оставался там до тех пор, пока пара не выживала его с помощью граммофона, который он ненавидел, предпочитая тишину и покой. Эндрю увлекся фотографией и с некоторых пор проводил вечера в темной каморке. По выходным Констанция и Харрис с удовольствием ему позировали. Доверчивый простак сделал больше тридцати фотографий жены и ее покровителя в различных позах – в саду, в гостиной и в прочих приятных интерьерах.

На втором году новой жизни Эндрю почувствовал себя очень несчастным. Задумавшись, без труда подсчитал, что за неделю набралось не больше полудюжины часов общения с женой. С тех пор как троица поселилась в Хэмпстеде, Констанция не наградила супруга ни единой лаской. Прежний комплекс неполноценности расцвел с новой силой, и вдруг Амершам восстал.

В субботу вечером он вошел в комнату жены, когда та переодевалась к обеду, и был встречен с открытым презрением.

– Это несправедливо, Конни. У меня нет ни малейшей возможности проявить себя. У нас с тобой нет семейной жизни. Мы почти не видимся. А виноват во всем мистер Харрис!

– Некогда препираться. – Миссис Амершам взглянула на подаренные Харрисом золотые часы. – Ты же знаешь, что Уильям не любит, когда я опаздываю к обеду!

Эндрю принял воинственную позу и сразу напомнил карманного Наполеона:

– Харрис должен уйти!

– Не говори глупости! Без него мы не потянем этот дом, со слугами и прочим.

– Ну и прекрасно! Можно будет снять жилье в Ислингтоне.

Констанция так и не смогла понять, что произошло. Рассмеялась, посоветовала поговорить с Уильямом и, должно быть, очень удивилась, когда муж решительно направился в его комнату.

Глава 4

– Эндрю, мой мальчик, что тебе нужно? Я скоро спущусь в столовую. Может быть, подождешь внизу?

В любое другое время подобное обращение мгновенно умерило бы пыл, но сейчас Эндрю завелся не на шутку. Окинув взглядом студию: стропила в стиле Тюдоров, бессмысленные окна в потолке, буфет, огромную кровать с толстыми перилами, – все мгновенно возненавидел и заявил:

– Вы очень добры к нам, мистер Харрис, но я обдумал ситуацию и решил, что наш договор не действует, если вы понимаете, о чем я. Разумеется, это ваш дом, так что просить вас съехать было бы нелепо, поэтому уйдем мы с Констанцией и будем самостоятельно арендовать жилье в Ислингтоне.

Харрис даже не рассердился: его отношение к Амершаму не подразумевало таких эмоций, как гнев, – а искренне рассмеялся, потому что слова показались забавными.

– Но, Эндрю, если мы с тобой расстанемся, где ты найдешь другую работу?

– Об этом я еще не думал.

– Конечно, не думал! Ну а теперь беги и будь хорошим мальчиком! И спроси Конни, сможет ли она уделить мне минутку. Если не одета, пусть накинет пеньюар.

Амершам ушел, послушно исполнил приказ и передал жене, что постоялец просит ее прийти в спальню. Часть его существа все еще действовала автоматически, однако другая часть вела себя совершенно иначе. Комплекс неполноценности диктовал не только мысли, но и поступки. Всем нам когда-то объясняли, что данное психологическое состояние может оказаться весьма опасным, если не понимать, как работает его механизм. Если вы не осознаете этого комплекса, то одному богу известно, до чего он может довести! Однако бедняга Эндрю не подозревал ни о комплексе неполноценности, ни о том, что холодность жены уже заставила вообразить иной мир – мир без Харриса, точно так же, как когда-то он вообразил мир, где не было офиса, а существовали только ковбои, которые научили его бросать лассо и крутить веревку.

В этот вечер фантазия обрела конкретные черты, а затем претворилась в реальность. На рассвете Эндрю пробрался в комнату Харриса, продел веревку под перила в изголовье, накинул на толстую шею спящего, уперся ногами в основание кровати и рывком задушил ненавистного соперника. Теперь следовало, перекинув конец веревки через ближайшую потолочную балку в стиле Тюдоров, подтянуть тело, но ничего не получилось. Сам Амершам весил меньше десяти стоунов, а Харрис – больше пятнадцати.

Пришлось подтащить стул и телефонный справочник. Плечом Эндрю подтолкнул ноги Харриса так, что они оказались на справочнике, с помощью веревки привел тело в вертикальное положение, укрепил второй конец веревки на двойном крючке, к которому обычно привязывают шнур потолочного окна, и после этого пятками покойного выбил стул.

Эндрю никуда не спешил, поэтому заметил, что в короткой борьбе Харрис сломал ноготь на большом пальце. Как известно, самоубийство признаков сопротивления не предполагает. Оглядевшись, Эндрю увидел в постели абсолютно целые золотые часы – точно такие же, как у Констанции, – и надел их на руку убитого, после чего смочил слюной носовой платок и стер отпечатки пальцев. Неповрежденные часы должны были отвести всяческие подозрения о возможном убийстве.

Еще раз все внимательно осмотрев, Эндрю вернулся в свою комнату и крепко уснул. Утром его разбудил крик горничной, которая принесла Харрису чай.

Глава 5

Хотя очевидного повода для совершения Уильямом Харрисом самоубийства не существовало, не существовало и очевидного повода для его убийства. Правда, полиция сразу признала, что это мог бы сделать ревнивый муж, но в данном случае ревнивый муж весил меньше десяти стоунов. Даже если бы убийце удалось совладать с крупным мужчиной, то поднять того живым к потолочной балке и закрепить веревку на крюке он вряд ли мог. Конечно, существовал вариант для начала задушить жертву, а потом сделать именно то, что сделал Эндрю, но вероятные пути развития событий мало интересуют Скотленд-Ярд, если отсутствуют доказательства. А в данном случае любые доказательства полностью отсутствовали. Для Эндрю расплата наступила бы только в том случае, если бы он признался в совершении преступления. Но с какой стати признаваться? Поэтические натуры, конечно, могут думать, что убийцу терзают мстительные фурии, только в полицейских отчетах подобные свидетельства не зарегистрированы. Мистер Амершам не только не раскаивался, а, напротив, гордился своим поступком. Можно сказать, что убийство соперника сделало его другим, новым человеком.

Вечером после дознания новый человек вошел в спальню жены, но та, в гневе по поводу вторжения, дала волю тем подозрениям, которые полиция тактично оставила под спудом. Как бы там ни было, Эндрю не счел нужным ничего признавать или отрицать, а просто взял одну из тяжелых серебряных щеток для волос и безжалостно избил супругу. Констанция громко звала на помощь, но поскольку слуги ушли от них сразу после дознания, воплей никто не услышал.

В бурном потоке хаотичных криков звучала и ожесточенная брань, которой миссис Амершам успела научиться в начале своей витиеватой карьеры, однако муж продолжал ее избивать. Когда терпение лопнуло, Констанция взмолилась, обращаясь к тени близкого друга:

– Уилл! Он меня убьет! Не позволяй ему!

Суровое наказание немедленно прекратилось. До этого момента Эндрю не понимал, почему бьет жену: дело вовсе не в ее словах, а в том, что маленький тихий человек внезапно утратил самоконтроль, как говорят психологи, и дал выход накопившимся чувствам, – но призыв, сам по себе бесполезный, неожиданно представил в ярком свете факт, прежде казавшийся туманным и почти нереальным.

– Ты крутила с ним роман за моей спиной. Отвечай: это правда?

Между рыданиями прозвучал ужасный ответ:

– Неужели ты думал, что и этот дом, и все остальное досталось просто так? Не смеши!

Амершам ничего не имел против обвинений в убийстве: пожалуй, выслушал их с некоторым самодовольством, – но последние слова прозвучали жестоким приговором. Слышать это для Эндрю было невыносимо: обвинить его в корысти, пусть и несправедливо, имел право кто угодно, но только не жена.

– Так тебе смешно? Больше ты мне не будешь морочить голову!

Амершам грубо сдернул жену с кровати, крепко схватил за волосы и потащил в комнату Харриса. Констанция пришла в ужас, решив, что безумец хочет убить и ее. Возможно, такое намерение действительно существовало, однако так и осталось нереализованным.

Бросив жену на диван и оставив лежать без сил, в покорной неподвижности, Эндрю схватил кочергу, сломал дверь буфета и налил стакан бренди.

– Я был дураком. Можешь об этом не говорить, сам знаю. Ты отдавала ему то, что по праву принадлежало мне. Не смей думать, что положение вещей меня устраивало. Ты знаешь, что это не так. Я ненавидел свою жизнь.

Эндрю налил себе еще стакан, сел на кровать Харриса и посмотрел вверх – на ту балку, где ночью висел соперник.

– Ты раздавил стекло на часах, – не к месту захныкала Констанция. – А они только сегодня вернулись из ремонта.

Однако беспокоиться о часах Эндрю не собирался.

– Я не первый мужчина, обманутый женщиной. Разговоров о Харрисе больше не будет. С ним покончено раз и навсегда. Куда важнее ответить на вопрос, что делать с тобой. По-хорошему, следовало бы придушить, но мне это не нужно. Знаешь, что я думаю, Конни? Думаю, что проще всего тебя простить.

В незатейливых мыслях Констанции и подобных ей женщин мужчина в любых условиях остается мужчиной. С Харрисом было покончено, а потому следовало пользоваться доступными благами. Она горячо пообещала впредь вести себя хорошо, однако полный необузданной энергии, изрядно хлебнувший бренди Амершам уже не страдал излишней доверчивостью и не обратил внимания на пустые слова жены. Наконец Констанция спросила, где они теперь будут жить.

– Не знаю. Подумаю и утром скажу. А теперь быстро в постель! Будешь делать все, что скажу, иначе снова получишь.

К утру ярость испарилась, однако кротость не вернулась. Сидя в кухне за приготовленным женой завтраком, Эндрю принял решение:

– Жить будем здесь. Арендная плата восемьдесят фунтов, а до июньского платежа еще целых пять недель. Думаю, что справлюсь. Ты должна содержать дом в полном порядке и каждый день к моему приходу – ровно к семи часам – готовить ужин.

Глава 6

Средства, оставшиеся от капитала Харриса, поступили в распоряжение лорд-канцлера, однако агентство отошло мистеру Амершаму. Он немедленно отправился в Париж и обновил контракт на собственное имя, а заодно установил полезные связи с французскими и итальянскими студиями. В те дни именно Франция и Италия доминировали в набиравшей силу киноиндустрии.

К концу июня Эндрю сумел собрать необходимую для оплаты аренды сумму и сохранил за собой дом еще на три месяца. А за это короткое время произошло много важных событий.

В те дни в Великобритании не было ни одного театра, занимавшегося исключительно прокатом фильмов. В борьбе за выживание мюзик-холлы показывали «живые картины» в качестве дешевого вставного номера, а некоторые предприимчивые любители кино покупали несколько лент и на пару вечеров в неделю снимали небольшой зал. И вот совершенно неожиданно швед по имени Пауль Нильсен организовал сеть крохотных театров, целиком посвятив их деятельность новому виду искусства. Но прежде чем энергичный делец успел открыть первое свое заведение, Джордж Авистарн (отец знаменитого члена Королевской академии художеств) организовал конкурирующую сеть. Каждому из соперников пришлось обратиться к мистеру Амершаму, и каждый предложил выгодные условия, подкрепленные солидным капиталом. Эндрю поступил мудро: привлек к делу опытного адвоката и сумел получить оба контракта.

Драматическое кино медленно, но верно набирало обороты. Поначалу снимались десятиминутные сюжеты, причем некоторые выглядели откровенно топорными, однако лучшие из картин достигали высочайшего уровня художественного мастерства (что еще предстоит заново открыть просвещенной публике). Производство увеличилось, и в течение года родилась кинодрама, занимавшая две пленочные катушки. Эндрю первым осознал масштаб и перспективы успеха, арендовал приличный зал на Вордор-стрит и превратил в настоящий кинотеатр.

Тем временем личность успешного антрепренера переживала не менее поразительное возрождение. Можно утверждать, что убийство постоянно присутствовало в его сознании, однако не в том смысле, в каком мог бы ожидать моралист. Вместо тайного кошмара преступление превратилось в стимул и послужило толчком к новой жизни, полной свободы и самоутверждения.

И вот однажды – прошло уже пять месяцев после известного события – Амершам, как обычно, вернулся домой в семь часов и обнаружил Констанцию в расстроенных чувствах: жена горевала, что не уследила за временем и не успела приготовить ужин. Она почти не сомневалась, что новый Эндрю накажет ее за невнимательность и неаккуратность, поэтому с трудом поверила собственным ушам, когда услышала:

– Не переживай, Конни! Я дал тебе шанс, и ты стараешься оправдать доверие. Поднимись в свою комнату и оденься как можно лучше – пойдем в ресторан. Да, и не забудь о драгоценностях!

Амершам привел жену в отдельный кабинет французского кафе «Европа», убранный цветами, и спросил:

– Помнишь, в тот вечер, когда мы здесь обедали, и ты, и я совершили ошибку. Но все плохое миновало без следа и теперь мы с тобой отлично ладим. Вот, хочу кое-что тебе подарить. Держи!

Констанция взяла из его рук бархатную коробочку, подняла крышку и увидела новые золотые часы, украшенные бриллиантами.

– Они намного лучше тех, что подарил тебе Харрис. Надень эти, а его часы выбрось в реку.

Констанция едва не задохнулась от благодарности и вновь нахлынувшего раскаяния.

– Ни за что не надела бы его украшения, Энди, если бы ты не велел. Никогда не придавала им особого значения. Обещаю, что больше ты их не увидишь.

– Нет, черт возьми! – воскликнул Амершам. – Продолжай носить эти драгоценности до тех пор, пока я не смогу подарить что-нибудь более достойное.

С тех пор раз в две-три недели он приводил жену в тот же ресторан и постепенно заменял одно украшение за другим: сначала подарил очень дорогое кольцо с бриллиантом, потом кулон, браслет и, наконец, сразу после Рождества, брошь, однако выбросить подарки Харриса в реку практичная Констанция так и не решилась.

– Поразительная удача в бизнесе может отвернуться от тебя, Энди, и тогда мы с радостью заложим эти вещицы. А сейчас давай уберем их куда-нибудь подальше, на всякий случай.

– Хорошо, – согласился Амершам, – но дело не в удаче, а в мозгах. Можешь оставить безделушки у себя. Если когда-нибудь я не смогу содержать тебя лучше, чем содержал он, пойдешь в ломбард и получишь деньги.

По тому же принципу Эндрю постепенно заменил в доме каждую купленную Харрисом вещь, вплоть до последнего блюдца и штопора. Когда все вокруг оказалось собственным, приобретенным им самим на честно заработанные деньги, Амершам позволил жене нанять повариху, за ней – служанку, и так до тех пор, пока количество прислуги не сравнялось с тем, что было при Харрисе. Спустя некоторое время хозяйственный штат даже увеличился за счет личной горничной мадам и садовника. Таким образом, Харрис остался далеко позади.

На этом этап семейной реконструкции закончился, и мистер Амершам наконец-то обрел душевное равновесие. В течение трех лет после убийства он платил подоходный налог с трех тысяч фунтов, но даже при этом прибыль агентства не отличалась безусловной прозрачностью. Эндрю упорно копил деньги, хотя обеспечивал жену всем, что считал необходимым, и всем, что она просила, а главное, больше никогда не бил: напротив, относился к ней с заботливой предупредительностью.

Констанция в свою очередь превратилась в робкую, но при этом весьма респектабельную супругу. Управлять слугами она не умела, и те часто доставляли неприятности, однако к хозяину дома относилась с неизменной инстинктивной преданностью.

Последняя из уволенных служанок знала о небольшом металлическом ящичке с драгоценностями, спрятанном за неплотно пришитой доской встроенного гардероба. Потеряв работу, она с досады поделилась секретом с милым другом, и тот наведался в дом, когда миссис Амершам вышла за покупками. Кражу хозяйка обнаружила только спустя шесть недель, в августе 1906 года, и отправилась прямиком в Скотленд-Ярд. К октябрю полицейские нашли украшения в четырех лондонских ломбардах.

Глава 7

Сержант Хорлик забрал найденные драгоценности и в пятницу вечером показал их инспектору уголовной полиции Рейсону из департамента нераскрытых дел.

Рейсон внимательно осмотрел каждый предмет, причем особенно задержался на золотых часах, потом достал из шкафа те часы, которые были обнаружены на руке Харриса после смерти, и положил рядом. Предметы оказались совершенно идентичными.

– Прежде всего, сержант, надо пригласить сюда чету Амершам. Драгоценности верну после разговора с ними.

Констанция снова впала в нервозное состояние, что с ней случалось нередко. Она уже живо представляла, как вежливый инспектор сам приходит к ним в дом, возвращает похищенные драгоценности, а потом настоятельно рекомендует подать в суд на неблагодарную служанку, так подло и низко предавшую добрую госпожу, но вместо этого последовало далеко не любезное приглашение в Скотленд-Ярд.

В полицию она явилась в сопровождении мужа. Каждая из украденных вещиц лежала в картонной коробочке с именем хозяина того ломбарда, в котором была найдена. Констанция с первого взгляда узнала кольцо, браслет, кулон, брошь и, наконец, золотые часы.

– Эти часы кажутся мне чрезвычайно похожими на те, которые оставались на руке вашего покойного жильца, Уильяма Харриса, – невозмутимо заметил инспектор Рейсон. – Существуют ли какие-то особые отметки, по которым вы могли бы достоверно определить часы как свою собственность, миссис Амершам?

– Да, мистер Рейсон. Если откроете заднюю крышку, то внутри увидите надпись: «К.А. от У.Х». Я и есть К.А.

– А под инициалами У.Х., судя по всему, скрывается Уильям Харрис?

– Да. Это был обмен подарками, не так ли, Эндрю? В знак дружбы я подарила ему точно такие же часы с обратной надписью.

Прежде Констанция никогда не вспоминала об обмене часами. По этому поводу в ее голове царил такой же туман, как и по всем остальным.

Не без труда, поскольку раньше этого делать не приходилось, миссис Амершам открыла заднюю крышку, и первый же взгляд подтвердил ее безотчетные опасения. Совершенно не понимая полицейских методов, она поспешно захлопнула часы.

– Да, здесь все в полном порядке. Весьма вам признательна.

Рейсон протянул руку, взял часы и, открыв крышку, прочитал вслух:

– «У.Х. от К.А.». Это те часы, которые вы подарили Харрису, а не те, что получили в подарок.

– О, неужели? Теперь, когда вы об этом сказали, мистер Рейсон, полагаю, что так и должно быть. Как же я могла перепутать буквы?

– Итак, в течение трех последних лет вы хранили у себя часы мистера Харриса. Это значит, что те, которые были обнаружены на его руке, принадлежали вам. Как вы объясните, миссис Амершам, тот факт, что ваши часы оказались у жильца в минуту смерти?

– Но часы похожи как две капли воды, мистер Рейсон! Очевидно, когда-то лежали рядом и бедный Уилл по ошибке надел мои.

– Спасибо! – произнес инспектор и повернулся к Хорлику. – Возможно, миссис Амершам захочет подождать в вашем кабинете, сержант.

Испытывая неуклонно возраставшее беспокойство, в сопровождении полицейского Констанция пошла по лабиринту коридоров. Пока в ее сознании не возникло иных предчувствий, кроме смутного страха быть обвиненной в краже часов Харриса, и она позволила себе возмутиться:

– Не понимаю, к чему вся эта суета! Теперь припоминаю: в тот вечер я действительно заходила в комнату мистера Харриса – о чем-то надо было поговорить. Присела на его кровать. Кажется, у меня расстегнулись часы, а он по рассеянности их надел. Его собственные в то время находились в ремонте. Да, точно! Их доставили домой на следующий день после его смерти, когда проводилось дознание, поэтому я и подумала, что не стоит никого беспокоить. Поскольку полицейские забрали мои часы вместе с остальными его вещами, решила оставить себе эти.

Немного помолчав, Констанция опустила глаза и добавила:

– Естественно, говорить правду в присутствии мужа мне не хотелось.

– Следует ввести в курс дела инспектора Рейсона, – заметил сержант Хорлик, решив, что поступившая информация имеет важность для расследования. – Оставайтесь здесь.

Тем временем Рейсон уже успел проанализировать объяснения, представленные миссис Амершам, и счел их неадекватными.

– Вот как все было на самом деле, мистер Амершам. Уильям Харрис погиб на рассвете весемнадцатого мая тысяча девытьсот третьего года. – Он постучал пальцем по досье. – Здесь у нас имеются показания мистера Марфута, ювелира из Хемпстеда, о том, что семнадцатого мая Уильям Харрис принес ему свои часы для замены треснувшего стекла. Таким образом, он не мог перепутать часы вашей жены со своими, согласны?

– Вам виднее, мистер Рейсон.

– Спустя два дня часы были возвращены в ваш дом. Полагаю, миссис Амершам назвала их своими, чтобы у нас не было необходимости задавать неудобные – скорее даже опасные – вопросы, мистер Амершам.

– Вот еще! Ей бы подобное и в голову не пришло!

– Советую помолчать, потому что любое ваше высказывание может быть использовано против вас, – предупредил Рейсон. – Часы, оставшиеся на руке Харриса, не сохранили отпечатков пальцев. Если бы он надел их сам, то непременно оставил бы пусть и не отпечатки, то хотя бы следы прикосновения. Следовательно, один из вас надел часы ему на руку, когда он был уже мертв, потом смочил языком кусочек тонкой ткани и протер часы и браслет. Микроскопическое исследование, проведенное тогда же, показало присутствие слюны.

Эндрю понял, что отговориться не удастся: Рейсон метил в точку.

– Ночью вы с женой проникли в комнату жильца, задушили его, спящего, и вдвоем подтянули тело к потолочной балке. В попытке освободиться Харрис сломал ноготь на большом пальце. Чтобы уничтожить признаки борьбы, один из вас надел ему на руку часы, а потом старательно стер следы.

После некоторых раздумий Эндрю принял окончательное решение:

– Оставьте Констанцию в покое, мистер Рейсон. Все это сделал я один – она ничего не знала.

Голословного утверждения, даже сделанного в присутствии вошедшего в кабинет сержанта Хорлика, Рейсону показалось недостаточно: требовались подробности.

– Мужественный поступок, Амершам! Но принять ваши слова в качестве признания не могу. В одиночку вы не смогли бы подтянуть тело – слишком тяжело.

– Я и не подтягивал, мистер Рейсон, просто поднял… после того как удушил в постели. Хорошо, готов повторить медленно, чтобы вы успели все записать, и с подробностями, но прежде отпустите жену.

Сержант Хорлик решил, что повторить показания миссис Амершам в присутствии супруга было бы бесчеловечно.

Глава 1

Наверное, самый опасный и хлопотный способ избавиться от тела – это поместить его в один чемодан или по частям в несколько, а потом сдать в камеру хранения на железнодорожной станции. Подобный метод обычно используется в бедных кварталах, где невозможно погрузить труп в автомобиль, не привлекая внимания соседей.

И все же опытный юрист Хью Уэйкеринг сумел нарушить сразу несколько правил чемоданного убийства. Во-первых, его чемодан представлял собой футляр для перевозки технического оборудования. Во-вторых, труп, должным образом спрятанный в большом автомобиле марки «Уэлман», под покровом темноты был перевезен на восемьдесят миль от города по открытой местности. В-третьих, успешно поместив труп в сарай вместо камеры хранения, убийце пришлось захватить с железнодорожной станции фантастическую «улику» длиной шесть футов и весом сто сорок пять фунтов, а именно приводной вал для парового катка фирмы «Орби».

Приводной вал предназначался господину Тиббетсу в Динтон – ярмарочный городок, расположенный в восьмидесяти милях к западу от Лондона, – и должен был отправиться по кольцевой железнодорожной линии с крошечной станции Садчестер. 1 февраля 1936 года железнодорожники: машинисты и пожарники, – объявили забастовку. Утром 2 февраля господин Тиббетс отправил грузовик в Садчестер, чтобы забрать приводной вал, – в ином случае необходимый механизм остался бы на станции до окончания забастовки.

Футляр прибыл в девять часов и был сразу открыт. Как известно, там был вовсе не приводной вал для парового катка фирмы «Орби», а обнаженное тело мужчины среднего возраста, впоследствии опознанного как Катберт Брайдстоу, успешный кофейный брокер.

Медицинское освидетельствование установило, что смерть наступила от попадания пули, выпущенной сзади с близкого расстояния и раздробившей позвоночник, около двадцати четырех часов назад.

Сразу стало ясно, что убийство не относится к разряду происшествий местного масштаба, поэтому Скотленд-Ярд был немедленно поставлен в известность. К полудню выехавшие на место подчиненные старшего инспектора уголовной полиции Карслейка сообщили, что футляр прибыл на станцию Садчестер 31 января в 20:00. Заключение гласило, что именно в Садчестере была произведена подмена.

В самом футляре съемные деревянные подставки для фиксации вала оказались грубо выломаны: свидетельство отсутствия у преступника не только технического образования, но и практической сметки.

С 20:00 до 05:00 следующего дня на станции Садчестер не было никого из служащих, и взломать замок склада ничего не стоило, поскольку здание располагалось на отшибе, однако признаков насильственного вторжения обнаружено не было. Тем не менее приводной вал для парового катка фирмы «Орби» исчез в неизвестном направлении.

Дальнейшее расследование позволило выяснить, что носильщик, открывавший склад утром, не заметил ничего странного, кроме букета красных гвоздик во дворе, возле двери склада. Поскольку цветы уже завяли, он выбросил букет на свалку, где его должным образом обнаружил дотошный сотрудник Карслейка. Гвоздики оказались завернуты в сложенный плакат размером с газетную страницу, представлявший собой рекламу зоологического общества Лондона.

– Нужно найти этот приводной вал, – распорядился Карслейк. – Разошлите запрос по телетайпу. Достаньте техническое описание от производителя и организуйте для меня эфир на Би-би-си.

Телетайп быстро выдал результат. Из городка Уитчерч, что в сорока милях от Садчестера в сторону Лондона, поступило следующее сообщение: в 13:40 местный констебль увидел, как на мосту остановился автомобиль марки «Уэлман». Водитель вышел, потянулся и перегнулся через парапет. Подозревая, что неизвестный собрался броситься в Темзу, констебль подошел и попросил объяснений.

Как стало очевидно впоследствии, за рулем машины сидел Хью Уэйкеринг, убийца, однако в разговоре с полицейским он назвался именем убитого – Катберт Брайдстоу – и представил соответствующее водительское удостоверение, документы на машину, а также страховое свидетельство с адресом Брайдстоу, впоследствии переданным по запросу. Констебль сообщил также, что одно пассажирское сиденье в машине было снято, чтобы освободить место для устройства, соответствующего описанию приводного вала, хотя водитель назвал его гидравлическим домкратом. Поскольку оснований для подозрения в краже не существовало, других вопросов констебль задавать не стал, однако осмотрел автомобиль и заметил, что к заднему стеклу приклеен плакат с призывом вступить в зоологическое общество Лондона.

Вскоре, совершенно независимо от первого сообщения, поступило известие из Садчестера о том, что примерно в трех милях от станции в гравийном карьере найдены подозрительные предметы: окровавленная одежда и револьвер, впоследствии опознанный как собственность погибшего. Подчиненных Карслейка привел к яме местный житель, которого подвез необычный убийца. Больше того, в пути пассажир сидел не где-нибудь, а на приводном вале.

В шестичасовых «Новостях» радио Би-би-си были переданы сообщенные констеблем из Уитчерча приметы человека, сидевшего за рулем, номер машины, описание и серийный номер приводного вала.

Постепенно начала поступать информация, и прояснилась следующая картина: уехав со станции Садчестер, в одиннадцать с минутами водитель взломал гараж в ближайшей деревне, забрал шесть галлонов бензина и направился к гравийному карьеру, где выбросил одежду и револьвер. Несомненно, он бы избавился и от приводного вала, если бы не помешал местный житель.

Затем водитель развернулся и поехал через Уитчерч в Лондон. В четверть третьего, на круглосуточной заправке недалеко от моста Кью, на западной окраине Лондона, служащий залил ему в бак пять галлонов бензина, обратив внимание на то, что пассажирское сиденье снято для перевозки громоздкого груза, а к заднему стеклу приклеен яркий плакат.

И, наконец, гараж «Шелл-Мекс» на Стрэнде, в центре Лондона, сообщил, что автомобиль «уэлман» с нужным номером заехал на стоянку вскоре после трех часов ночи, однако сиденье было уже на месте, а приводной вал отсутствовал.

– Значит, он привез эту штуку в Лондон! – заключил Карслейк. – Не потрудился потратить даже десяти минут, чтобы где-нибудь выбросить. Но где в Лондоне можно избавиться от приводного вала? Хм! Только если в каком-нибудь парке. Позвоните во все отделения полиции и распорядитесь, чтобы немедленно начали поиски. Скажите, что искать следует возле дорог. А если кто-то уже обнаружил странную вещь, пусть хранит, пока мы за ней не приедем.

– А что делать с гвоздиками, сэр? – уточнил подчиненный.

– Тоже не мешает проверить для проформы. Плакаты, подобные тому, в который были завернуты цветы, распространяет некая миссис Хеммелман. Узнайте, не вспомнит ли она, у кого мог быть такой: вдруг что-нибудь выяснится – разумеется, о погибшем. Убийцы с цветами не ходят.

Глава 2

Нельзя винить Карслейка за то, что не оценил истинную роль гвоздик как важной улики. Информация заключалась не в рекламном плакате, послужившем оберткой букету, а в самих цветах, которые находились во время убийства в машине, но оказались раздавлены приводным валом. Дело в том, что Хью Уэйкеринг – его вполне можно называть убийцей – в буквальном смысле ходил с цветами и, даже стреляя в Катберта Брайдстоу, держал букет в руке. Больше того: запах гвоздик оказался решающим фактором, заставившим его нажать на спусковой крючок.

Справедливости ради стоит заметить, что именно обертка букета быстро навела Скотленд-Ярд на след убийцы и поставила того в опасное положение. Но если бы полицейские начали спрашивать Уэйкеринга о самих гвоздиках, а не о плакате, в который они были завернуты, он не выдержал бы и сдался. В этом убийца признался перед смертью, которая настигла его в собственном доме, в собственной постели, через десять лет после преступления.

Во втором сообщении по радио были представлены следующие приметы Уэйкеринга: рост примерно пять футов девять дюймов, возраст – между тридцатью и сорока, волосы темные, глаза темные, слегка навыкате, черты лица правильные. Судя по одежде и грамотной речи, образован и обеспечен.

В действительности убийца работал адвокатом и имел небольшую, но вполне удовлетворительную практику и офис на Минсинг-лейн, в оживленном районе, где преобладают брокеры, специализирующиеся на торговле чаем и кофе. Описание оказалось бесполезным, поскольку ему соответствуют тысячи людей. В перечне примет не оказалось самой главной – Уэйкеринг был невероятно красив. Такого, раз увидев, потом обязательно узнаешь. Но вот что странно: несмотря на выдающиеся внешние данные, образованность и живой ум, мужчина совершенно не пользовался успехом у женщин и в свои тридцать шесть лет все еще жил с матерью.

История убийства берет начало 28 января, в 09:00, у ворот тюрьмы Холлоуэй. Среди клиентов Уэйкеринга никогда не числилось ни единого мошенника, зато присутствовала выдающаяся особа, миссис Хеммелман, – богатая вдова и яркая фигурантка весьма эксцентричного, но проигранного дела. Миссис Хеммелман предпочла провести месяц в тюрьме, чтобы не платить штраф в размере сорока шиллингов за плохое поведение одной из своих собак, и попросила Уэйкеринга встретить ее после освобождения.

Подойдя к тюрьме, адвокат увидел у ворот «роллс-ройс» миссис Хеммелман, импозантное заднее стекло которого было осквернено плакатом размером с газетную страницу. Инцидент с собакой приобрел масштаб острого социального конфликта, требующего немедленного законодательного разрешения. Несколько дюжин подобных отвратительных плакатов было отправлено в офис Уэйкеринга для распространения среди клиентов, разделявших страсть миссис Хеммелман к животным.

Просидев некоторое время в машине рядом с шофером, Уэйкеринг вышел, чтобы подождать возле «роллс-ройса». Ждал он долго, не подозревая, что миссис Хеммелман, теперь уже свободная женщина, все это время журила начальницу тюрьмы за недостатки пенитенциарной системы в конкретном приложении к ее заведению.

Пока Уэйкеринг топтался у ворот, пытаясь хоть немного согреть ноги, на свободу выходили освободившиеся из заключения женщины, и вдруг появилась… Джинни, которую он видел последний раз двенадцать лет два месяца назад. Лицо ее утратило былую свежесть, а платье поистрепалось.

– Джинни Брайдстоу! – все же решил окликнуть ее Уэйкеринг, хотя сомневался, что это она.

– О, так это же старина Хью!

Все буквально перевернулось в душе, заставив забыть и изменившуюся внешность, и убогое платье. Все вернулось на двенадцать лет назад, когда этот голос волновал до дрожи. Шок оказался еще сильнее, когда Джинни с грубоватой прямотой добавила:

– Я заметила тебя, как только вышла из тюряги, да только глазам своим не поверила.

«Из тюряги…» Он сжал ее руку и воскликнул:

– Как ты здесь оказалась?

Она вырвала ладонь.

– Ты что, не знаешь, как? Целых шесть месяцев чалилась, если хочешь знать. Еще вопросы будут? Тогда бывай!

– Не смей разговаривать со мной таким тоном! – не то приказал, не то взмолился Уэйкеринг: мечта двенадцати лет жизни рушилась на глазах. – А Катберт знает, что ты отбывала наказание?

– Катберт? О, понимаю, к чему ты клонишь. Не случайно назвал меня Джинни Брайдстоу. Месяц-другой я и вправду думала, что буду миссис Брайдстоу, да только свадьба так и не состоялась. Все давно забыто.

– Не состоялась! А я послал вам поздравительную телеграмму и свадебный подарок…

– Да, теперь вспоминаю. Очень мило с твоей стороны, Хью.

Голос и манеры Джинни двенадцатилетней давности вернулись и мгновенно погасили последние остатки чувства долга Уэйкеринга перед миссис Хеммелман.

– Но в то время мы не могли ничего объяснить, а сейчас уже незачем ворошить старое. Давай попрощаемся как добрые друзья. Не спрашивай ни о чем – все равно не смогу ответить. Честное слово, не смогу, – со вздохом проговорила Джинни.

– Не задам ни единого вопроса, но кое-что важное сказать должен.

– Что ж, хорошо. Знаю одно уютное местечко, где можно спокойно посидеть и поговорить. Правда, придется ехать на автобусе, потому что такси в этих местах не любят.

Они пошли к автобусной остановке и по пути увидели цветочную лавку.

– Красные гвоздики! – воскликнула Джинни. – Когда-то они приносили мне счастье. Помнишь?

Да, Уэйкеринг все отлично помнил, а потому вошел в магазин и купил букет красных гвоздик по пять шиллингов за штуку. Аромат тут же напомнил о неутоленном вожделении к той, прежней Джинни, на которую сейчас он едва находил силы смотреть. Забрав холщовую сумку, Хью вручил ей букет, и они отправились в подвал неподалеку от вокзала Кингс-Кросс, где выпивку продавали круглосуточно.

Бар служил местом встречи мелких воришек и мошенников, слишком простодушных, чтобы понять, что полиция держит заведение в качестве своеобразной мышеловки. Посетителей было не много – несколько пар. Уэйкеринг не заметил, как бледный толстяк приветствовал гостью взглядом, а бармен назвал по имени, как давнюю знакомую.

Джинни уверенно направилась в укромный угол, куда почти не проникал свет, и тут же сделала заказ:

– Мне двойное виски.

В это время! Но для Уэйкеринга нынешняя Джинни утонула в отчаянном стремлении спасти юношескую мечту.

– Вот что я должен тебе сказать. Пожалуйста, не прерывай, пока не закончу.

Начал он с розовой картины тех далеких дней, когда Джинни Рутен работала машинисткой в канцелярии Лондонского университета, где два друга – Хью Уэйкеринг и Катберт Брайдстоу – усердно постигали юридические науки. Хью питал к Джинни нежные чувства, в то время как девушка корректно сохраняла дистанцию. А вскоре после окончания учебы состоялась судьбоносная встреча Джинни с Катбертом Брайдстоу.

Брайдстоу получил работу в Манчестере. Джинни поехала следом, чтобы, как объяснила сама, провести неделю у тетушки Катберта, а потом выйти за него замуж.

– В поздравительной телеграмме каждое слово правдиво, Джинни. Несмотря на разбитое сердце, я чувствовал себя едва ли не счастливым, потому что верил: Катберт лучше меня и сможет подарить тебе более яркую, полную жизнь. Я радовался за вас обоих.

Потом я узнал, что Катберт оставил юриспруденцию и занялся бизнесом дядюшки. Отныне офис его фирмы находился почти напротив моего: так близко, что на протяжении последних десяти лет почти каждый рабочий день я наблюдал, как Катберт утром приезжает на работу, а в пять садится в машину, которую подает служащий гаража.

Но за все это время я ни разу не подошел к бывшему другу. Зла никогда ему не желал, однако чувствовал, что не смогу вынести его физического присутствия: слишком больно было сознавать, что он держит тебя в своих объятиях. Поэтому считал более достойным оставаться в стороне.

О Брайдстоу мне известно все. Он обожает животных, и одна моя богатая клиентка, дама очень известная, часто о нем говорит, не подозревая, что когда-то мы были близко знакомы. Услышав, что у Катберта родился сын, я решил, что это твой сын. С тех пор прошло шесть лет. Я воображал тебя преданной женой и матерью и, странным образом, разделял ваше семейное счастье. Так продолжалось все эти годы. Поэтому, Джинни, было бы нехорошо с твоей стороны встретить меня на улице и равнодушно сказать «бывай!».

– Подумать только! – воскликнула Джинни. – Понятия не имела о твоих чувствах, Хью. Честное слово, тут есть над чем поразмыслить!

С приемлемой долей правды Джинни поведала о себе. Это был банальный случай соблазнения с обещанием жениться. От пошлости ее спасало только то, что Джинни винила не Брайдстоу, а себя: со временем она скатилась в преступный мир, промышляя мелким воровством, преимущественно из оставленных без присмотра грузовиков, и пережила несколько коротких тюремных сроков.

Уэйкеринг слушал невнимательно, так как по внешности, манерам и речи уже успел понять, как жила любимая. Заметил он и то, что Джинни залпом опустошила сначала свой стакан с виски, а потом и его. Она деградировала социально, морально и физически, а разрушил ее тот человек, которого Хью всегда считал лучше самого себя!

Для интроверта смысл жизни состоит в драматизации переживаний. Уэйкеринг понял, что не имеет смысла спасать ту мечту, в которой сам он фигурировал в качестве блаженного болвана, и решил исполнить героическую роль. После смерти кто-нибудь напишет о нем как об одном из величайших любовников в истории человечества, о подвижнике, претворившем в повседневную жизнь высочайшие идеалы морали.

– Джинни, дорогая! Любовь Брайдстоу – если о ней вообще можно говорить – не принесла тебе ничего, кроме страданий и долгих лет несчастной, убогой жизни.

– О, перестань! Не надо валить все на беднягу Катберта.

– Виноват только он, – стоял на своем Уэйкеринг. – Так вот: я хотел сказать, что после всего, о чем ты так искренне рассказала, чувства мои ничуть не изменились и остались такими же глубокими, как двенадцать лет назад. Да, Джинни, говорю это от чистого сердца. Знаешь, что я сейчас сделаю? Отвезу тебя домой, к маме, потому что по-прежнему живу вместе с ней. А через четыре дня мы поженимся. Дела мои идут неплохо, так что я смогу обеспечить тебе разумный комфорт. И готов сделать все, чтобы ты забыла о прошлых невзгодах.

С точки зрения потасканной уличной девицы, ситуация казалась весьма заманчивой, но Джинни не хотела обманывать человека, проявившего сочувствие.

– Нет, Хью! Твоя мама ни за что не даст согласия на брак. К тому же у меня не все в порядке с легкими. – Она грустно улыбнулась. – Так сказал тюремный доктор. Да и зачем притворяться? Как бы я ни старалась, все равно не смогу вписаться в твою жизнь.

– Тебе так кажется, но я твердо знаю, что ты ошибаешься. – Красивое лицо осветилось благородной, терпеливой улыбкой. – Никогда не приму отказа, Джинни, но и принуждать не буду. Лучше завоюю твое расположение. Если не хочешь, можешь не знакомиться с моей мамой, но позволь дать тебе хотя бы денег…

– Не здесь! – быстро прошептала Джинни. – А то увидят.

Прежде чем расстаться, она приняла несколько фунтов в память о прошлых днях и назвала свой адрес. Хью Уэйкеринг вознамерился действовать медленно. Решил, что не грубым напором подобно другим, но нежностью и обаянием добьется сначала беспредельного доверия, а потом и глубокой преданности. Будет терпеливо строить там, где другие разрушали. Он не преувеличивал, заявляя, что говорит от чистого сердца. Беззаветно отдавшись идее, интроверт превратился в фанатика.

Глава 3

На следующий день Уэйкеринг отправился на квартиру Джинни с намерением пригласить ее на ленч в какой-нибудь неприметный ресторан, где можно будет ненавязчиво заняться исправлением манер. Хозяйка – того типа, который он заранее предполагал встретить, – ответила охотно:

– Джинни сама виновата. Вы же знаете, какая ужасная погода стояла вчера: мокрый снег, резкий восточный ветер. Но она все равно ушла, хотя не нуждалась в деньгах. Я сказала, что опять начнется кашель. Так и случилось. Утром бедняжка совсем разболелась. Я испугалась, что случится что-нибудь плохое, и вызвала доктора, а он сразу увез ее в госпиталь «Метрополитен».

Уэйкеринг поехал в госпиталь и заплатил наличными за перевод Джинни из общей палаты в отдельный бокс и за доступный комфорт. Заодно выяснил, что температура уже спала и, возможно, на следующий день больную можно будет навестить. Не спросив настоящего имени посетителя, сотрудники госпиталя тактично называли его мистером Смитом. Здесь давно привыкли к анонимной заботе о подобных пациентах.

На следующий день, когда машинистка собралась на ленч, Уэйкеринг попросил купить дюжину красных гвоздик. Сам он всегда оставался на перерыв в офисе, обходясь кофе и сандвичем. В три часа, подписав все письма, Хью объявил, что уходит до завтра, и взял цветы. Оберточная бумага оказалась мокрой и грозила порваться, поэтому он прихватил один из плакатов с изображением миссис Хеммелман и ее злостно оклеветанной собаки, поскольку плакат был сухим, и, сложив вдвое, обернул им красные гвоздики.

В госпитале его проводили в кабинет старшей медсестры, где в сочувственных выражениях та сообщила, что Джинни скончалась. Далее последовало объяснение причин внезапно наступившей смерти, однако Уэйкеринг ничего не услышал, потому что вышел прежде, чем медсестра успела заговорить о цене похорон, воскликнув на ходу:

– Скончалась! Спасибо!

Похороны Джинни его не интересовали, как никогда не интересовала и сама Джинни. Он безнадежно запутался в собственной сказке, для которой образ далекой возлюбленной был лишь сырьем.

Он шел, не сознавая, куда направляется. Только что безжалостно разрушилась новая светлая мечта. Теперь уже незачем строить там, где другие разрушали. Никто не напишет о нем как об одном из величайших любовников в истории человечества. Он умрет тем же, кем жил, – скромным адвокатом с небольшой практикой, мужчиной, так и не сумевшим найти свою женщину.

Горячие слезы разочарования и жалости к себе капали на красные гвоздики, призванные стать символом возрождения падшей Джинни Рутен. Глубокая трагедия затмила реальную жизнь, а взамен подарила безмерное великодушие. Уэйкеринг простил всех сразу и в первую очередь Брайдстоу. Огромное чувство исключало ревность. Знать все и все простить. Сейчас он расскажет Катберту о печальном конце Джинни Рутен, бывшие друзья обнимутся и утешат друг друга.

Ведомые подсознанием, ноги принесли Уэйкеринга к офису Катберта Брайдстоу. День уже померк. Зажглись фонари, и внезапно перед глазами возникла фотография нелепой миссис Хеммелман с ее невоспитанной собакой, приклеенная к заднему стеклу машины брокера, только что поданной работником гаража. Хозяин должен был выйти с минуты на минуту.

Уэйкеринг открыл дверь и устроился на заднем сиденье. Джинни сама сказала, что незачем винить беднягу Катберта. Дружба может остаться такой же, какой была двенадцать лет назад. Хью отлично помнил тот летний вечер, когда познакомил Джинни с Брайдстоу. Они случайно встретились в Риджентс-парке. На Джинни было легкое летнее платьице, так что сквозь тонкую ткань просвечивала прелестная фигурка, и в руке она держала цветок – красную гвоздику. Так совпало, что и сейчас у Хью были красные гвоздики, которые он намеревался показать Катберту.

Что машина уже не стоит, а движется, Уэйкеринг понял только в момент резкого торможения, когда ярко вспыхнул верхний свет.

– Убирайся из машины, а то буду стрелять!

Катберт Брайдстоу повернулся, и Уэйкеринг увидел у него в руке револьвер.

– Катберт! Это же я, Хью! Неужели не узнаешь?

– Проклятье, действительно! – Брайдстоу спрятал револьвер в правый карман. – Но какого черта ты все это время молчал? Я только что тебя заметил.

– Прости, пожалуйста. Это из-за шока. Должно быть, немного задумался. Катберт, нам нужно поговорить. Позавчера я встретил Джинни.

– Джинни? А, Джинни Рутен! Совсем забыл. Поедем в клуб – там обо всем и расскажешь. Здесь совсем близко, минут десять, не больше.

Пока ехали в клуб, Уэйкеринг без остановки лихорадочно болтал:

– Знаешь, твой офис расположен почти напротив моего! А твоя подруга миссис Хеммелман – моя клиентка. Все это время я старался держаться в стороне, так как думал, что вы с Джинни женаты.

Он не собирался говорить так прямолинейно. Получилось немного агрессивно, а ведь хотелось вести себя по-дружески великодушно.

– Прошло столько лет, Хью! – Брайдстоу понял, что с приглашением в клуб поторопился, и, остановившись, сухо осведомился: – Как она поживает?

– На днях встретил ее у ворот тюрьмы Холлоуэй, где бедняжка просидела шесть месяцев за кражу. Полагаю, стала проституткой.

– Хм! Признаюсь, что огорчен, но не удивлен. Полагаю, впрочем, что несу некоторую теоретическую ответственность за такой поворот ее судьбы. В чем же заключается предложение, Хью?

– Никакого предложения нет. Сегодня утром Джинни умерла.

– Умерла! Так какого же черта ворошить прошлое, если от меня уже ничего не требуется? – Брайдстоу выключил свет и нажал на газ.

– Так я ведь не собирался тебя в чем-то обвинять – хотел лишь сказать, что зла не держу. – В голосе Уэйкеринга зазвучали героические ноты. – Трагедия загубленной жизни повергла меня в шок, вот я и подумал, что можно погоревать вместе.

– Вздор! Знаю, зачем ты мне это сказал! Где тебя высадить?

– Где угодно.

Чувство неполноценности из-за того, что подлый соблазнитель с презрением отверг великодушное прощение, разрослось до масштабов навязчивой идеи. Пока Брайдстоу переключал передачу, Уэйкеринг наклонился, просунул руку между передними сиденьями и вытащил из правого кармана соперника пистолет. Впоследствии он заявил, что собирался застрелиться сам, однако это утверждение вызывает сомнения. Определенно лишь то, что в левой руке убийца все еще сжимал красные гвоздики. Движение воздуха при переключении передачи донесло аромат цветов, мгновенно напомнивший юность, Риджентс-парк и прелести Джинни, просвечивавшие сквозь тонкое летнее платьице.

Выстрел прозвучал – пуля вошла Брайдстоу в затылок, – когда машина набирала ход на третьей передаче. Уэйкеринг перегнулся через убитого, подрулил к краю тротуара, остановился и, выключив мотор, сжался на заднем сиденье.

«Джинни, Катберт, а теперь вот и моя очередь пришла!» Он подобрал револьвер, но уже спустя мгновение решил, что куда благороднее будет твердым шагом взойти на виселицу. Выстрел, должно быть, разнесся по всей округе, и с минуты на минуту его схватят.

По улице то и дело проезжали машины, но ни одна не остановилась. Как-то незаметно созрела мысль о гравийном карьере неподалеку от Садчестера. Хью бывал там в детстве, во время каникул, но после того, как Джинни ушла с Катбертом, почему-то часто думал об этом безлюдном месте.

Наверное, в подсознании всегда сидела мысль убить Брайдстоу и сбросить труп в карьер, сказал он себе, и, подцепив пальцем рычаг, регулирующий пассажирское сиденье, вытащил кресло из пазов. Выбравшись через заднюю дверь, Хью обошел машину, задвинул сиденье вглубь, к задней двери, а потом, убедившись, что Брайдстоу мертв, стащил тело с водительского места на пол и положил головой под приборную панель.

Покончив с этим, Уэйкеринг сел за руль и отправился в путешествие длиной восемьдесят миль, стараясь по возможности растянуть время, так как было только шесть часов – слишком рано для серьезных дел.

Глава 4

Около десяти часов, когда до цели оставалось не больше четырех миль, мотор несколько раз чихнул и заглох.

Боже милостивый! Бензин!

Уэйкеринг остановился и проверил бак. Пусто. В «уэлмане» имелось устройство – точно такое же, как в его машине, – контролирующее небольшой экстренный запас топлива. Производитель утверждал, что резерва хватит на десять миль, что скорее всего означало пять. Возможно, удастся доехать до карьера, но никак не обратно. Значит, прежде чем избавиться от тела, необходимо где-то раздобыть бензин. Машина остановилась на возвышенности рядом с железнодорожной станцией Садчестер – сейчас уже темной и безлюдной.

Уэйкеринг съехал вниз, надеясь найти грузовик и слить бензин, но двор оказался пустым. Оставался единственный шанс: склад. Ближайшее жилье располагалось на расстоянии четверти мили, так что помешать никто не мог.

Перочинным ножом Уэйкеринг выставил стекло в окошке билетной кассы, проник внутрь и снял с крючка связку ключей. Один из них подошел к тяжелому висячему замку двери склада, и Хью включил свет. Действие рискованное, но в эту минуту – с неподвижной машиной и трупом на полу – приходилось рисковать.

За время забастовки железнодорожников вещей здесь скопилось немало, что затрудняло поиск. Не обнаружив бензина, Уэйкеринг решил оставить труп в сарае и уйти пешком, но тут заметил длинный технический футляр и сразу понял, что это подарок судьбы. Если засунуть туда труп, то до конца забастовки его никто не обнаружит. Футляр застегивался на клапаны, открыть которые не составило труда. Чтобы вытащить тяжелую железяку (Уэйкеринг не знал, что это приводной вал), пришлось приложить значительные усилия. После того как справился с обеими задачами, он вернулся к машине и, использовав резервный запас бензина, подъехал к двери склада.

Пятен крови пока удалось избежать, но Уэйкеринг все же разделся до нижнего белья, потом вытащил все из карманов убитого, подумав, что чем больше времени уйдет на опознание тела, тем лучше, раздел труп донага.

Когда наконец удалось засунуть тело в футляр и запереть, возникла проблема с приводным валом. Оставить массивную блестящую железяку на полу, чтобы бросилась в глаза первому, кто войдет в сарай, то же самое что положить на самон видное место труп. Отмывая руки в пожарном ведре, Уэйкеринг понял, что придется забрать странную штуку с собой.

Приводной вал весил меньше, чем мертвое тело, однако нести его оказалось крайне неудобно. Потребовалось целых двадцать минут, чтобы дотащить агрегат до машины и положить туда, где недавно лежал Брайдстоу. Заталкивая одежду убитого под подушку заднего сиденья, Уэйкеринг не заметил, как из машины вывалились красные гвоздики.

Заперев склад и вернув на место ключ, он поехал в ближайшую деревню, где взломал единственный гараж и забрал только шесть галлонов бензина, чтобы не наводить полицию на мысль о пустом баке. Теперь предстояло миновать четыре мили до карьера, чтобы избавиться от приводного вала.

Устье карьера, густо заросшего бурьяном и ежевикой, доходило почти до самой дороги. Уэйкеринг швырнул в траву одежду, размахнулся, закинул подальше револьвер и уже собрался заняться приводным валом, когда на дороге показался местный житель, явно чем-то встревоженный. Заметив автомобиль, он попросил подбросить его до Садчестера, чтобы вызвать к жене доктора. Отказать было невозможно. Вернувшись в деревню, Уэйкеринг решил воздержаться от новой поездки к карьеру и отправился прямиком в Лондон. По дороге, проезжая через Уитчерч, он решил сбросить железяку с моста в Темзу.

Встреча с констеблем показала, что присутствие в машине странного предмета безопасно для него до тех пор, пока не обнаружено тело. Значит, можно забрать груз домой и переложить в свою машину, чтобы завтра с новыми силами отвезти куда-нибудь подальше.

От заправочной станции возле моста Кью, где Уэйкеринг купил еще пять галлонов бензина, до его дома в Чизике оставалось проехать всего пару миль. Дом имел общую с соседями стену и длинную узкую полоску сада, выходившего на боковую улицу. В конце сада располагался гараж. Не прошло и семи минут, как Уэйкеринг запер там приводной вал.

Понадеявшись, что шум поднимется не раньше чем через неделю, он не бросил машину Брайдстоу в каком-нибудь глухом переулке, а поехал в самый крупный из всех известных центров обслуживания, назвался именем убитого и сказал, что хочет на неделю оставить автомобиль в гараже. Ради безопасности, возвращаясь домой, Хью дважды сменил такси, а последние несколько кварталов и вовсе прошел пешком.

За завтраком Уэйкеринг предупредил матушку, что вечером, после обеда, отлучится из дому, причем на машине. Давнее соглашение исключало любые расспросы относительно уходов и возвращений сына – чтобы не нарушать доверие клиентов, как объяснил старушке адвокат.

Занимаясь обычными делами, Уэйкеринг ломал голову, где сподручнее избавиться от агрегата: уж очень не хотелось возвращаться к гравийному карьеру.

Сообщение вечерних газет об убийстве грянуло как гром среди ясного неба.

Уэйкеринг вернулся домой, включил радио, чтобы послушать новости, и узнал, что каждый полицейский, каждый дорожный патрульный, каждый работник станций технического обслуживания и изрядное количество добровольцев заняты поисками машины со снятым пассажирским сиденьем, на месте которого лежит приводной вал для парового катка фирмы «Орби».

Пришлось сказать матушке, что вечерняя встреча отменяется: до поры до времени лучшее место для железяки – его собственный гараж. Удастся ли когда-нибудь наконец избавиться от опасной улики? Впервые после встречи с констеблем в Уитчерче, на мосту, в душе шевельнулся страх.

Новый приступ страха настиг в офисе, когда машинистка сообщила, что мистера Уэйкеринга желает видеть инспектор уголовной полиции Ламберт.

– Миссис Хеммелман рекомендовала обратиться непосредственно к вам, – начал беседу сотрудник Карслейка. – Сказала, что отправила несколько дюжин плакатов для распространения среди клиентов. Не будете ли добры назвать имена тех заказчиков, которым они предназначались?

На миг Уэйкеринг растерялся, но, посмотрев на журнальный стол, где лежали плакаты, вспомнил, что в один такой же завернул гвоздики. Он совсем забыл про цветы и, подобно Карслейку, совершенно не представлял их ценности в качестве вещественного доказательства. В любом случае, даже если бы продавщица из цветочной лавки его вспомнила, назвать фамилию и адрес все равно бы не смогла. Приступ страха миновал, и он спокойно ответил:

– Не думаю, что заказчики вообще существуют. Сейчас уточню у секретарши.

Секретарша, разумеется, не имела понятия ни о каких заказчиках. У Уэйкеринга хватило ума самому пересчитать плакаты, и он объявил:

– Одного не хватает. Если его не взяла уборщица, то, боюсь, помочь ничем не смогу.

Уэйкеринг понимал, что недостающий плакат вреда не принесет, ведь миссис Хеммелман вполне могла прислать на один меньше.

В ближайшую субботу адвокат заперся в гараже, прихватив с собой лопату и лом. Пол был залит тонким слоем цемента, удалить который не составило особого труда. Работа продолжилась в воскресенье, и в результате приводной вал оказался под землей на глубине одного фута. В следующую субботу нарушенный участок цемента был восстановлен, однако выглядел неровным и неопрятным. Еще через неделю Уэйкеринг зацементировал весь пол, и теперь уже невозможно было определить, что в гараже велись какие-то работы.

Его оценка собственного положения во многом совпадала с оценкой старшего инспектора уголовной полиции Карслейка. В рапорте старшему комиссару полиции Карслейк писал:

Через полтора месяца после убийства документы аккуратно поступили в ведение инспектора уголовной полиции Рейсона из департамента нераскрытых дел.

Глава 5

Департамент нераскрытых дел регулярно получал самые разные досье, начиная с пропажи собак и заканчивая убийствами. Нераскрытое дело, связанное с кражами из оставленных без присмотра грузовиков, привело Рейсона к Фетти Спендингу – тому самому человеку, который украдкой, одним лишь взглядом, приветствовал Джинни в баре. В том же самом баре, но в разрешенное законом время, Рейсон купил Спендингу пинту пива и двойной джин для подкрепления сил. Поскольку тот был очень мелкой сошкой, угощение выглядело чрезвычайно щедрым.

– Послушай, Фетти, мне известно, что ты давным-давно покончил с грузовиками. Жду лишь одного: дружеского совета от опытного наблюдателя. Нам кажется, что во всех этих делах в Уэст-Энде замешана девушка. Скажи-ка, где твоя давняя подружка Джинни?

– Спросите что-нибудь полегче, мистер Рейсон. С тех пор как девчонка вышла из тюряги, видел ее всего раз, да и то мельком. – Заметив недоверие на лице инспектора, Фетти добавил: – Должно быть, пришла сюда прямиком из Холлоуэя, к тому же не одна, а с джентльменом, поэтому я лишь незаметно подмигнул ей. С ним же и ушла.

– С джентльменом, Фетти? Хочешь сказать, что Джинни способна подцепить джентльмена?

– Ну… конечно, девочка уже не та, что прежде, но кое-какая привлекательность в ней еще осталась. Говорю чистую правду, мистер Рейсон. Вот спросите Тима – он подтвердит.

– Все правильно, мистер Рейсон, – поддержал бармен. – Настоящий джентльмен. С виду тихий, но явно состоятельный. Подумать только: купил целый букет красных гвоздик! А ведь в это время года они не дешевы – по пять шиллингов за штуку. На такие деньги наш Фетти не просыхал бы целую неделю!

– Дома ее тоже нет – месяца полтора уже. Это я точно знаю, потому что пару раз наводил справки.

Разговор обострил интерес к уличной девице, ранее входившей в воровскую шайку. Рейсон выяснил адрес «дома» и вскоре беседовал с квартирной хозяйкой. Словоохотливая старушка выплеснула на него мутный поток информации, в котором то и дело мелькали слова «госпиталь», «миссис Хеммелман» и «джентльмен». Как истинный детектив, Рейсон поощрял и поддерживал сбивчивый монолог, терпеливо и старательно вылавливая каждый полезный факт.

– Джинни сказала, что в тюрьме эта миссис Хеммелман плевать хотела на надзирательниц. А когда они в один день вышли за ворота, ее поджидала шикарная машина с ливрейными лакеями и всем прочим.

– А тот джентльмен, о котором вы упомянули, явился сюда вместе с Джинни, когда она вернулась из тюрьмы?

– Нет. Но, наверное, они встретились, потому что Джинни держала букет цветов. Никто другой подарить не мог. Чудесные красные гвоздики. Должно быть, жутко дорогие в это время года. О чем вы спрашивали? Ах да. Нет, он пришел только на следующий день, а когда я рассказала, что с ней приключилось, сразу поспешил в госпиталь. Бедняжка в последнее время очень подурнела, а он хорош собой, хотя и не в моем вкусе.

Рейсон отправился в госпиталь «Метрополитен», где выяснил, что Джинни Рутен умерла 1 февраля, а по дороге к выходу его окликнула дежурная и предложила встретиться с социальным работником. Оказывается, реанимационные мероприятия потребовали некоторых расходов, так что остатки первоначального взноса уже не покрывали затрат на похороны. Не мог бы инспектор уголовной полиции сообщить, как связаться с анонимным покровителем покойной?

Рейсон заверил, что постарается найти нужного человека, если получит полное представление о его внешности, после чего был препровожден в кабинет старшей медсестры.

– Описать этого джентльмена непросто, – заметила та. – Его смело можно назвать красивым, вот только черты как-то ускользают, не задерживаются в памяти. Не могу сказать, что связывало благотворителя с пациенткой, но сообщение о кончине его ошеломило. Посмотрев на меня диким взглядом, он воскликнул: «Умерла! Спасибо», – и сразу же ушел, даже не оставил цветы, которые принес.

– Красные гвоздики, – с улыбкой уточнил Рейсон, которого уже утомили все эти «цветы», «миссис Хеммелман» и «джентльмен».

– Да, действительно, красные гвоздики! Очень дорогие в это время года. Означает ли такая осведомленность, что вы знакомы с покровителем мисс Рутен?

– Нет, не означает. Но, возможно, мне удастся разыскать его для вас, – важно ответил Рейсон, поклонился и под бурные выражения благодарности направился к выходу.

На этом след банды, занимавшейся грабежом грузовиков, оборвался. Узнать удалось лишь одно: в это время года красные гвоздики очень дороги. Странно, что кому-то пришло в голову подарить их такой женщине! Логично предположить, что если кто-то оплатил больничные расходы Джинни Рутен, значит, чего-то ждал от нее взамен. Только вот незадача: никто из подельников не стал бы покупать ей цветы – тем более до болезни. Больше того, Фетти и его дружки, способные безошибочно определить как «своего», так и «чужого», упорно подчеркивали, что незнакомец выглядел как джентльмен. В их лексиконе это слово означало «дурак с деньгами».

И вот этот странный джентльмен со странными красными гвоздиками оказался настолько близким знакомым Джинни, что даже встретил ее у ворот тюрьмы; настолько близким, что при посещении госпиталя предпочел не называть своего имени. Если она его шантажировала, он ни за что не купил бы эти чертовы красные гвоздики!

Тем не менее в отчете об убийстве Брайдстоу красные гвоздики заняли целых три страницы. Вернувшись в офис, Рейсон перечитал соответствующий раздел досье и выяснил, что свидетельства о принадлежности цветов покойному отсутствуют.

Что, если цветы принадлежали убийце?

Рейсон обратился к отчету констебля из Уитчерча – того самого, который разговаривал на мосту с водителем, перевозившим приводной вал, однако ничего нового не почерпнул, но в графе «Общие замечания» обратил внимание на роковое слово: «По манерам и речи я назвал бы его джентльменом».

Таким образом, если цветы принадлежали убийце, сразу два странных джентльмена с красными гвоздиками вели себя эксцентрично, причем в один и тот же день! Первый купил цветы для Джинни Рутен, что мог сделать только сумасшедший, а второй приобрел букет для человека, которого собрался прикончить. Хм!

Рейсон сел в такси и поехал в тюрьму Холлоуэй, где узнал, что при освобождении Джинни Рутен никто из близких и друзей не встречал. На обратном пути поймать такси инспектору не удалось. Впоследствии Карслейк назвал это обстоятельство «удачей Рейсона», потому что по дороге к автобусной остановке тот увидел цветочную лавку и вошел.

Да, продавщица помнила необычную пару, купившую дюжину красных гвоздик. Джентльмен выглядел очень приличным, чего никак нельзя сказать о его спутнице. Кроме того, она держала в руках холщовую сумку, какие при освобождении выдают всем заключенным.

Значит, джентльмен встретил Джинни не в комнате ожидания, а на улице, у ворот! И там же стояла машина миссис Хеммелман – пусть и не с «ливрейными лакеями», но уж точно с ливрейным шофером.

– Единственным, кого я заметил возле тюрьмы, – заявил этот шофер, – был адвокат миссис Хеммелман, мистер Уэйкеринг. Сначала он вместе со мной ждал мадам, а потом вдруг бросился вслед за вышедшей из ворот женщиной. И больше не вернулся. Когда я сообщил хозяйке об уходе адвоката, та очень рассердилась, потому что нуждалась в его помощи, чтобы посчитаться с тюремным руководством.

Рейсон вернулся в госпиталь «Метрополитен». Медсестра отказалась покинуть заведение, поскольку находилась на посту, однако после долгих уговоров согласилась следующим утром, ровно в десять, подъехать к офису Уэйкеринга в полицейской машине. Как только она опознала адвоката, Рейсон поблагодарил ее за помощь и отправил обратно все в той же полицейской машине. С противоположной стороны улицы подошел констебль из Уитчерча, который прогуливался там, якобы охраняя порядок.

– Это тот самый человек, с которым я разговаривал на мосту, сэр.

– Хорошо! Немедленно доложите старшему инспектору уголовной полиции Карслейку и скажите, что я вернусь через полчаса, – распорядился Рейсон, а потом зажег сигарету и закурил, чтобы дать Уэйкерингу время устроиться на рабочем месте.

Глава 6

– К вам еще один детектив, мистер Уэйкеринг. Уверяет, что отнимет у вас всего несколько минут. – Секретарша взглянула на визитную карточку. – Инспектор уголовной полиции Рейсон.

Уэйкеринг не ощутил страха – возможно, только легкое беспокойство – и подумал: наверное, опять по поводу этих нелепых плакатов. Если бы что-то связывало его с Брайдстоу, полицейские все разнюхали бы еще несколько недель назад.

Он кивнул, и спустя мгновение в комнату со своим обычным беззаботно-веселым видом вошел Рейсон.

– Простите, что отвлекаю от работы, мистер Уэйкеринг. Знаю, что вы помогли нам с плакатами миссис Хеммелман. Я занимаюсь тем же делом, но на сей раз речь пойдет об именах. – Он раскрыл большой блокнот. – Некий Ротенштейн по прозвищу Албас. Легкий иностранный акцент. Время от времени обращается к адвокатам из Сити…

– Ко мне не заходил, – перебил Уэйкеринг, окончательно успокоившись.

– Благодарю! – Рейсон что-то быстро пометил в блокноте. – Дальше. Женщина. Джинни Рутен, она же Джинни Спендинг, она же Джинни Кармайкл…

У Уэйкеринга зазвенело в ушах, но он сумел сохранить видимость равнодушия.

– Имя ничего мне не говорит, инспектор. Может быть, закурите, прежде чем закончить список?

– Спасибо! Секунду, только поставлю галочку, чтобы не запутаться. Итак, Джинни Рутен вам не знакома? Спасибо, не беспокойтесь, спички у меня есть. Боюсь, вынужден немного вас озадачить, мистер Уэйкеринг. Дело в том, что несколько недель назад эта женщина скончалась в госпитале «Метрополитен». Мы проследили весьма неявную связь между ней и покойным Брайдстоу, что показалось весьма странным, ведь она была… ну, вы понимаете! Зная, что она смертельно больна, доктора спросили ее – конечно, не прямолинейно, – кто будет оплачивать похороны. Она ответила: «Мистер Уэйкеринг», – после чего отошла в мир иной. Когда старшая медсестра сообщила об этом, я вспомнил, что ваше имя числится среди юристов Сити и что вы помогли нам кое-что выяснить насчет собачьих плакатов. Так я и сказал. Не исключено, что сегодня утром настойчивая особа заглянет к вам, чтобы получить некую сумму в счет похоронных расходов.

– Хм! Что ж, спасибо за предупреждение, инспектор. Поручу секретарше объясниться с медсестрой, если та появится.

– Правильно! – Рейсон встал. – Если сможете обойтись без упоминания моего имени, буду признателен, потому что по инструкции я должен держать рот на замке. До свидания, мистер Уэйкеринг. Большое спасибо.

В душе возник страх, но паники по-прежнему не было. Уэйкеринг оценивал свое положение так же трезво, как Карслейк. Если старшая медсестра его увидит, то наверняка узнает. Ложь всплывет, но связь между ним и Брайдстоу не проявится. Однако полицейские одной лишь логикой не ограничатся. Если вдруг что-нибудь заподозрят – пусть даже интуитивно – вполне могут найти констебля из Уитчерча. Это опознание будет опасным, но не фатальным до тех пор, пока не найдут приводной вал. Без этой железяки свидетельство констебля на присяжных не подействует, поскольку короткая встреча на мосту состоялась в темноте.

Уэйкеринг позвонил матушке сказать, что берет выходной, чтобы заняться машиной, и через час вернется домой, потом предупредил секретаршу, что мама заболела и он уходит до завтра. Внезапно вспомнив, распорядился отправить восвояси старшую медсестру, если та вдруг пожалует.

После убийства Брайдстоу прошло почти семь недель. За это время обыватели успели забыть о машине со снятым пассажирским сиденьем и приводным валом на его месте. Но вот забыла ли полиция?

Оставалось одно: рискнуть и под покровом ночи выбросить вал, куда угодно, в каком-нибудь парке, если в голову не придет ничего более интересного. Придется немедленно начать раскопки. Едва вернувшись домой, Уэйкеринг тут же заперся в гараже, вооружился ломом и снова начал крушить недавно залитый слой цемента.

– Вот видите, сэр! – произнес Рейсон, когда они вместе с Карслейком, остановились на той самой боковой улице, куда выходил сад Уэйкеринга. – Даже слышно, как копает. Я так и знал, что, если вал по-прежнему у него, он непременно попытается избавиться от улики. Должно быть, успел испугаться, но пока надеется выкрутиться.

Опасаясь самоубийства, детективы дождались, когда хозяин выйдет из гаража, чтобы отдохнуть и подкрепиться.

– Может быть, вы хотите сказать что-нибудь, Уэйкеринг, прежде чем мы закончим выкапывать приводной вал?

– Без комментариев, – коротко ответил адвокат.

В суде, на месте для дачи показаний, он все же заговорил. Присяжные поверили рассказу о красных гвоздиках и учли то обстоятельство, что в машину убийца сел без оружия. Проведя в тюрьме семь лет из десяти, предусмотренных приговором, Хью Уэйкеринг был отпущен на свободу за примерное поведение.

Глава 1

Казнь Рут Уотлингтон потрясла респектабельную Британию. Если бы убийца была мошенницей, наркоманкой или «дурной женщиной», удар оказался бы не столь жестоким, но разоблачение учительницы закрытой школы показало, что импульсивное желание убить способно захватить едва ли не каждого, кому хватит звериной храбрости довести дело до конца. Преступление не было результатом роковой страсти, хотя надушенные волосы, лунный свет на речной воде и предстоящая свадьба стали важными, если не решающими, факторами, особенно лунный свет на речной воде.

Рассказ наш ни в коем случае не представляет собой любовную хронику, однако придется обратить внимание на романтические фантазии несчастного Герберта Каддена, учителя математики в Хемел-Эбби, закрытой школе для девочек, расположенной в Девоншире.

За неделю до начала летнего семестра, 2 мая 1934 года в половине девятого вечера Герберт в одиночестве сидел в пустой школе, старательно дорабатывая конспекты уроков. Мысли то и дело улетали к молодой преподавательнице современных языков Рите Стивенс, пару семестров назад пришедшей в школу с университетской скамьи.

Человек крайне скромный, мистер Кадден удивился собственной смелости, когда предложил мисс Стивенс руку и сердце, но еще больше удивился тому, что она это предложение приняла. И, между прочим, испытал глубокую благодарность к коллеге и близкой приятельнице Рут Уотлингтон за то, что та пригласила Риту поселиться в своем коттедже.

Мечтая о невесте, Герберт представлял ее в том самом платье, в котором увидел во время недавней встречи. Если бы он дал себе труд вспомнить, что Рита восхитительно выглядела в любой одежде, то сохранить душевный покой было бы намного легче. Но мистер Кадден не относился к числу тех мужчин, кто разбирается в секретах женской привлекательности.

Как бы там ни было, но перед его мысленным взором Рита предстала в наряде, фасон которого дамы называют «платье-фартук», хотя сам Герберт, конечно, этого термина не знал. Он живо вообразил открытое светло-зеленое платье, надетое поверх желтой блузки с короткими рукавами. Этот предмет гардероба, в конце концов, предстал перед судьями, но только после того, как полиция не нашла в нем ничего примечательного, кроме пятен крови.

Достаточно о платье. Что касается лунного света, то в тот момент, когда мистер Кадден подошел к дому директрисы и положил конспекты в почтовый ящик, полная луна, появившаяся на небосклоне в 18:37, уже серебрила сумерки. Пройдя по краю игровой площадки, учитель математики пересек стилизованный под старину мост через реку Брин – довольно большой ручей глубиной двенадцать футов, знаменитый не только отличной форелью, но и коварством: множество глубоких омутов представляло серьезную опасность для девочек, хотя быстрое течение всегда спасало незадачливых купальщиц, вынося на отмели.

Совершенно не ощущая своих тридцати шести лет, Герберт легко взлетел по ступенькам, устроенным специально для перехода через невысокую каменную стену, и вошел в небольшой лес – часть школьной территории, – спускавшийся по холму к деревне Хемел, где жили почти все учителя.

Он был в макинтоше. Мистер Кадден постоянно о чем-нибудь беспокоился и никогда не выходил из дому без плаща. Вскоре он свернул с тропинки к речному омуту шириной футов десять и глубиной сорок, прозванному Пьяным бродом. Подождав Риту с полчаса, он достал сигарету, выкурил, не проявляя нетерпения, и спокойно сел на скамейку, похожую на те, что обычно стоят в парках. Средняя доска упала.

Странно! Должно быть, из кронштейна вылетели болты. Герберт провел рукой по скамье, отметив, что и самого кронштейна на месте нет. Рита опаздывала больше, чем обычно.

Вода, перекатываясь через камни, небольшим водопадом срывалась в омут, поднимая жемчужные брызги. Впервые в жизни Герберт увидел лунную радугу и подумал, что нужно будет обязательно показать ее Рите. Луна отражалась в беспокойном омуте, и блестящая поверхность казалась сотканной из жидкого серебра.

Так мистер Кадден и сказал коронеру: жидкое серебро. Потом, по его словам, легкое облачко скрыло луну и погасило радугу. Мягкий рассеянный свет позволил заглянуть в прозрачный омут. И там, в глубине, Герберт внезапно увидел Риту Стивенс.

Несколько секунд он ошеломленно смотрел в широко раскрытые глаза, на слегка колышущиеся, словно под мягким ветерком, волосы, но облачко пролетело и серебряная поверхность омута снова заблестела как зеркало.

Герберт заслонил ладонью глаза и принялся ходить из стороны в сторону в надежде спрятаться от назойливого света, потом схватил упавшую со скамейки перекладину и попытался перекинуть через камни водопада, чтобы посмотреть под другим углом, однако споткнулся и поцарапал руку неровным краем доски, которую тут же сорвало течением и унесло. И тут он закричал, обращаясь к самому себе как к постороннему:

– Очнись! Это оптический обман! В предательском свете полной луны недолго увидеть все, что угодно! Ты думал о Рите и уже начал волноваться, не случилось ли с ней чего, а страх имеет свойство материализоваться. Разве она может стоять под водой?

Он почти поверил своим доводам, но в то же время подчинился импульсу бежать в деревню: «И все-таки надо немедленно проверить в коттедже». О галлюцинациях лучше не упоминать, чтобы не смешить людей. Должно быть, виноваты проклятые конспекты – от усталости чего только не привидится!

Хорошо, что коттедж Рут Уотлингтон располагался совсем близко! Миновав лесную тропинку, Герберт уже не стал с разбегу перелетать через стену, а перешел ее медленно, ступенька за ступенькой, стараясь выровнять дыхание и унять панику. Осталось преодолеть сотню ярдов по покрытому невысокой травой участку, чтобы увидеть дом, стоявший под прямым углом к дороге.

Скоро Герберт заметил садовую калитку, а за ней, совсем рядом, желтые рукава и светло-зеленое платье, в лунном свете казавшееся серо-голубым. Он рванулся вперед, заключил любимую в объятия и сразу ощутил аромат, который никогда не встречал у других женщин: так пахнет гардения.

– О, милая! Слава богу! Ужасная галлюцинация! Привиделось, что ты стоишь под водой в Пьяном броде. – Сладкий цветочный запах дарил ему силы, сейчас он мог бы перепрыгнуть через любую стену. – Что же ты молчишь, Рита, дорогая?

– Но я не Рита! – обиженно воскликнула Рут Уотлингтон. – Что с тобой, Герберт?

Он резко отстранился и развернул ее лицом к луне.

– Наверное, все дело в платье, – произнесла Рут уже спокойнее. – Рита надела его один раз, а потом решила, что оно ей не идет, и отдала мне.

Герберт смотрел, ничего не понимая и не чувствуя, кроме запаха гардении, почти такого же явственного, как мгновение назад, когда ее голова лежала у него на плече.

– Я подумала, что галлюцинации или то, о чем ты говорил, относились ко мне. Ты явно был в истерике, иначе я бы не…

– А что, если это не галлюцинация? – в ужасе пробормотал Герберт. – Где Рита?

– В Линмуте. Поехала в гости к Колдерам – это семья ее кузена Фреда, у них там бунгало на побережье. Мистер Колдер позвонил еще до ее возвращения. Рита едва успела на автобус, который отходит без десяти девять. Уже на бегу попросила позвонить тебе, что я и сделала. Трубку сняла Эффи Камбер, одна из кухарок, может быть, ты ее знаешь. Я поручила ей передать тебе, что Рита уехала. Вот только, боюсь, поздно: около девяти.

– Я ушел из школы незадолго до девяти. Значит, Рита не появлялась возле Пьяного брода! – Герберт рассмеялся, но как-то нервно. – И все же… это было ужасно! Не дай бог увидеть такое!

– Войди в дом и расскажи все по порядку. Специально для подобных случаев держу бутылку бренди. Думаю, ты просто пересидел над конспектами… О, смотри: еще и руку поцарапал, даже кровь идет! Пойдем, попробую перевязать, хотя с трудом выношу вид крови.

– Ничего страшного. Наверное, поцарапался, когда падал.

Вслед за Рут Герберт вошел в дом, повесил макинтош в прихожей и устроился в гостиной. Как известно, у приятельницы он провел около часа и незадолго до одиннадцати, слегка захмелев от бренди, попрощался, намереваясь вернуться к себе. Рут делала все возможное, чтобы помешать началу расследования. Ни одна полицейская система, даже самая научная, не в состоянии объяснить, зачем убийце понадобилось тянуть время.

В качестве постоянного места укрытия омут явно не годился. Ей удалось быстро и незаметно покинуть место преступления, так что не имело значения, когда именно полиция обнаружит тело. К тому же никто не обратил внимания на важное заявление мистера Каддена: Герберт признался, что принял мисс Уотлингтон за Риту, потому что увидел не только платье, но и почувствовал неповторимый аромат духов невесты. И все же благодаря работе инспектора Рейсона из департамента нераскрытых дел Рут Уотлингтон была осуждена на том основании, что надела платье убитой соперницы и надушилась ее духами.

Глава 2

После изрядной порции неразбавленного бренди Герберт изложил Рут подробности предполагаемых галлюцинаций.

– Но омут глубокий, не меньше сорока футов! – возразила Рут. – Если бы в воде находилось тело, то погрузилось бы на дно и увидеть его без яркого света было бы невозможно.

– Знаю. Но в подобных случаях нелегко рассуждать спокойно.

Герберт повторил историю еще раз. Страх постепенно ушел, и разговор переключился на саму Риту – тему, увлекательную для обоих. Беседа была ложно истолкована комментаторами, решившими, что Рут вела себя как истеричка и возбуждала собственный ужас рассуждениями о жертве, которую сама же и убила. А тот факт, что мисс Уотлингтон показала гостю альбом с фотографиями младенцев, был квалифицирован как проявление крайнего лицемерия и патологической жестокости, что подтверждало заявление об умопомешательстве.

Правда тем временем заключается в том, что если бы Рут действительно отличалась лицемерием, то никогда не совершила бы страшного преступления. Больше того, «учительница, обыгравшая Скотленд-Ярд», попалась бы мгновенно, если бы полицейские могли представить, что способность к убийству вовсе не означает неискренность, жестокость и алчность.

Во время роковых событий Рут было тридцать семь лет, но если бы она умела одеваться, то выглядела бы не старше тридцати – хорошенькая, живая, спортивная, без намека на полноту. К сожалению, из-за чрезмерной скромности она не подозревала, что несколько умелых штрихов перевели бы ее из разряда обычных привлекательных женщин в разряд красавиц. В шестнадцать лет на школьной вечеринке Рут поцеловал одноклассник, а потом она случайно услышала, как тот со смехом рассказывает о своем «подвиге» товарищу.

Опыт оставил в душе глубокую рану, и девушка решилась довериться молодой мачехе, которую, вопреки традиции, искренне любила. По неопытности ей не пришло в голову, что Коринн Уотлингтон могла испытывать женскую ревность по отношению к падчерице, которая была лишь семью годами младше ее самой, когда заявила: «Все мужчины – подлые создания. Сначала завлекают лестью, а потом насмехаются. Так что лучше держаться начеку, чтобы не дать себя унизить».

Унижений Рут боялась больше всего на свете, а потому «держалась начеку» настолько эффективно, что ровесники окрестили ее чопорной недотрогой и оставили в покое.

Следуя совету Коринн, Рут сосредоточилась на карьере. Отличной учебой она завоевала стипендию в Оксфорде, но великодушно отказалась от денег в пользу нуждающихся студентов, так как мама оставила ей состояние в двести фунтов годовых. В университете активно занималась лакроссом, теннисом и фехтованием. Достигла столь значительных успехов в изучении истории и литературы, что получила приглашение занять место преподавателя, однако отклонила лестное предложение, поскольку всегда мечтала учить детей. В результате мисс Уотлингтон получила направление в Марден – в то время ведущую школу для девочек, заинтересованных в серьезном образовании.

В двадцать семь лет мысли Рут сосредоточились на одном из учителей классических языков. Чувство заставило забыть о проблемах, связанных с поведением мальчиков на вечеринках, однако думала Рут не столько об избраннике, сколько о себе: представляла красивый дом с зеленой лужайкой, где играют веселые малыши, ее дети, – и лишь на заднем плане, придавая мечте основательность и надежность, маячил учитель классических языков.

Спустя некоторое время Рут уволилась из школы и уехала в Париж, где полгода проработала добровольцем в детских яслях, хотя и не отдавала себе отчета почему, так как была не склонна к самоанализу. Однако маленькие питомцы не смогли успокоить неясное душевное смятение, и новый учебный год Рут начала в школе Хемел-Эбби – добропорядочной, но ничем не примечательной и куда менее амбициозной копии Мардена.

Здесь и завязались те особенные отношения с Гербертом Кадденом, которые сбили с толку романтически настроенных комментаторов. С первого дня Рут могла разговаривать с учителем математики без тени напускной холодности. Герберт также чувствовал себя вполне свободно, хотя, как правило, в обществе женщин терялся. О физической близости Рут, несомненно, не помышляла. Между молодыми людьми завязалась не столько глубокая дружба, сколько искренняя товарищеская симпатия, полностью лишенная романтического ореола.

В первый же год работы Рут купила коттедж в лесу, а уже через несколько недель после переезда начала вырезать из журналов портреты детей. За полгода успев вырезать с дюжину, решила наклеивать картинки в альбом, а потом ей пришло в голову и самой фотографировать деревенских малышей. Свое странное хобби она объясняла тем, что любит детские портреты, хотя поймать удачный момент удается нечасто. Этот альбом Рут никому не показывала. Первым зрителем стал Герберт, причем в вечер убийства.

Для Герберта ее коттедж превратился едва ли не в клуб. Он приходил сюда в одно и то же время: по средам и воскресеньям к ленчу. Рут позволяла оплачивать половину стоимости еды и добавлять несколько пенни для деревенской женщины, которая эту еду готовила. Время летело незаметно, и прошло девять лет, прежде чем в школе появилась Рита Стивенс и невольно изменила сложившийся уклад.

Однажды вечером, когда ученицы разъехались по домам на выходные, Рут случайно встретила Герберта вместе с Ритой и заметила, что приятель преобразился до неузнаваемости. В это мгновение на нее смотрел энергичный, властный, полный сил мужчина – мужчина именно в том смысле, который придавала этому слову Коринн. А через час Герберт пришел в коттедж и по секрету признался, что влюблен в мисс Стивенс. Рут выразила искренний восторг по этому поводу – перед ней будто открылась новая жизнь.

Поначалу Рита держалась холодно, едва ли не с подозрением, и приглашение Рут поселиться в ее доме выслушала равнодушно, причем долго торговалась относительно оплаты. К концу семестра мисс Стивенс все же смягчилась и согласилась принять мисс Уотлингтон в качестве наставницы и благодетельницы.

Рут в свою очередь решила – можно сказать, твердо, – что жизнь должна подарить подруге то женское счастье, в котором отказала ей самой, поэтому настойчиво подталкивала молодых людей друг к другу, причем без малейшего злого умысла. Сама же решила довольствоваться ролью почтенной тетушки.

В вечер убийства, незадолго до шести часов, когда Рита была в деревне, позвонил Колдер, чтобы попросить кузину приехать на последнем автобусе рейсом в восемь пятьдесят, и остаться на ночь в Линмуте. Телефона в бунгало не было, и родственник сказал, что на всякий случай встретит автобус – вдруг Рита приедет. Рут пообещала передать приглашение, если подруга вернется домой не слишком поздно.

Около семи Рита пришла в коттедж, но Рут ни словом не обмолвилась о звонке. Этот случай недостойного поведения стал первым и единственным в ее биографии – разумеется, если не считать убийства. Эгоистический мотив заключался в том, что, проживая чужую жизнь, Рут хотела, чтобы Рита встретилась с Гербертом, как было условлено заранее, к тому же, определившись наконец со свадебным подарком, мечтала поскорее сообщить новость, чтобы насладиться ее удивлением.

– Свидание с Гербертом назначено на девять. Может, пойдем пораньше вместе, немного посидим? – предложила Рут. – Вечер такой приятный, а мне надо многое с тобой обсудить. Перед приходом Герберта обещаю исчезнуть.

– Отлично! Вот только этот твидовый костюм слишком скучен. Как по-твоему, замшевый ремень, который ты подарила, к нему подойдет?

– В самый раз. Честно говоря, надеялась, что ты выберешь именно его.

Несмотря на то что сама одеваться не умела, Рут превратилась в эксперта по нарядам подруги. Именно мисс Уотлингтон придумала светло-зеленое открытое платье без рукавов в сочетании с желтой блузкой и заказала фасон приличной портнихе, переехавшей в деревню из Лондона.

– Что скажешь о моем новом джемпере?

– Воротник слишком высок. К тому же не люблю желтый цвет! – Тут же вспомнив о блузке, Рита спохватилась: – Точнее, желтый с горчичным оттенком. Меня ты умеешь одевать лучше, чем саму себя. Интересно почему?

– Наверное потому, что жалею, что в твоем возрасте была не такой, как ты.

Рита обиделась, хотя сама не поняла причину недовольства, и промолчала почти всю дорогу. К Пьяному броду подошли около восьми.

– Осторожнее, дорогая, не порви юбку! – В сумерках Рут заметила, что железный кронштейн скамейки расшатался. – Здесь болты проржавели. Надо их закрепить и покрасить. Завтра же скажу мисс Харборо.

Рут потянула кронштейн, и он легко отошел, так что в руках остался плоский железный брусок длиной фута три, с загнутым под прямым углом трехдюймовым концом. Чтобы мастер сразу увидел необходимую деталь, кронштейн был прислонен к скамье, подруги сели, и Рут завела разговор о свадебном подарке.

– Вы с Гербертом витаете в облаках, как и положено влюбленным, и наверняка еще не думали, где будете жить, правда?

– О, Герберт, кажется, что-то подыскивает: ему нравится заниматься подобными делами, ну а если ничего подходящего не подвернется, то в деревне всегда можно снять комнату.

Хотя еще окончательно не стемнело, полная луна уже живописно освещала омут, и Рут с умилением подумала, что местечко для свидания прямо-таки чудесное.

– Комната в деревне годится для одного, но никак не для супружеской пары. – Рут помолчала, наслаждаясь моментом. – Так что будете жить в моем коттедже.

– Но… Ты хочешь сказать, что собираешься оставить Хемел и избавиться от дома?

– Нет, дорогая, ничего подобного. Я отдаю коттедж вам, а сама сниму две комнаты у миссис Камбер, так что не беспокойтесь: устроюсь прекрасно.

Риту вовсе не волновал комфорт подруги: несмотря на бесчисленные мелкие преимущества, присутствие Рут в ее жизни становилось чрезмерным. Снова возникло неясное чувство обиды, мелькнувшее во время разговора об одежде.

– О, Рут! Разумеется, предложение продать нам коттедж великодушно – пожалуй, даже чересчур: ведь он тебе самой так нравится, – но, честное слово, сомневаюсь, сможет ли Герберт позволить…

– Дорогая, ничего такого делать не придется! – рассмеялась Рут. – Это мой маленький свадебный подарок. Утром я съездила в Барнстапл и обговорила с адвокатом подробности оформления, так что осталось только подписать бумаги. Как раз сейчас сможете обсудить это с Гербертом.

– Даже не знаю, что тебе сказать! – мрачно произнесла Рита. – Рут, дорогая, разве ты не понимаешь, что это невозможно? Твое материальное положение не намного лучше нашего, и… Нет, предложение слишком щедрое!

Какое имело значение, что она им отдавала? Их любовь принадлежала ей и была призвана наполнить пустующую оболочку одинокой жизни.

– Милая, речь идет не о дорогостоящем подарке, а о возможности разделить с вами счастье. Ты же знаешь, как много вы с Гербертом для меня значите. К тому же надо смотреть в будущее. Может случиться так, что уже через год вас будет не двое, а трое.

Рита на миг растерялась:

– Ты говоришь… о ребенке?

– Разумеется! – радостно рассмеялась Рут.

Рита хмыкнула, но вовсе не одобрительно.

– Не собираюсь иметь детей.

– Не надо так говорить: вдруг сбудется, – мягко упрекнула подопечную Рут и внезапно испугалась: – Рита, у тебя ведь все в порядке со здоровьем?

– Конечно! – успокоила та. – Просто нет необходимости затевать эту возню, если нет желания. А у меня желания нет, ни малейшего: я иначе устроена, но и это не главное. Ненавижу младенцев: постоянные крики, грязь и суета!

Рут показалось, что сознание померкло перед внезапно поднявшейся неведомой силой. Собственный голос послышался откуда-то со стороны – резкий и ядовитый:

– Разве по отношению к Герберту справедливо лишать ваш брак всякого смысла?

– О, Рут! Ты же взрослый человек, а рассуждаешь, как героиня дешевого бульварного романа. Должна признаться, мне вообще эта тема отвратительна.

Можно сказать, что уже в следующее мгновение Рут словно раздвоилась: одна ее часть осталась в двадцатом веке, отстраненно наблюдая за происходящим, а вторая – древняя, дикая, необузданная – действовала по неведомым примитивным законам. Мышцы сами собой напряглись подобно пружине, резко подбросили тело и заставили вскочить. Руки и ноги задрожали, словно в жилах яростно столкнулись разнозаряженные кровяные частицы.

Она услышала, как просвистел в воздухе тяжелый железный кронштейн. Раздался глухой удар, потом еще один. Спустя какое-то неопределенное время сознание вернулось, и стало ясно, что на свете не существует ничего, кроме утверждения: дети – отвратительная тема.

Постепенно восприятие начало расширяться. В лунном свете на скамейке блестела кровь. Рита без движения лежала на земле.

«Кажется, я ее убила! – бессмысленно хихикнула Рут. – Интересно, что скажет Герберт?» Восприятие расширилось еще немного и подсказало, что времени остается в обрез. Рут посмотрела на часы, потом еще и еще раз, прежде чем поняла, что уже половина девятого. Вскоре удалось вспомнить, что Герберт придет к девяти, и, уже вслух, она продолжила:

– Можно опустить ее в омут, а когда Герберт заглянет в коттедж, осторожно рассказать обо всем, что случилось. Но ведь мертвые тела всплывают! Ничего, на час-другой что-нибудь придумаем!

Железный кронштейн по-прежнему оставался под рукой: на сгибе виднелась кровь. Рут, вздрогнув от отвращения, вытерла кронштейн о траву, засунула короткий конец под замшевый ремень и перекатила тело в омут рядом с водопадом. Несмотря на все предосторожности, на левой руке остался темный след. Подавив приступ тошноты, Рут смыла кровь, но в лунном свете не заметила, что рукав желтого джемпера тоже испачкан.

По пути домой ей удалось обрести некое подобие нормального состояния и прийти к пониманию произошедшего. Скрывать преступление она не собиралась: напротив, была решительно настроена сначала честно признаться Герберту, а потом добровольно сдаться в полицию, – но никто и никогда не заставит ее сказать правду и объяснить причину убийства.

Глава 3

Подходя к деревне, Рут услышала, как часы на церкви пробили девять: наверное, Герберт уже закончил работу, – и поспешила домой, чтобы позвонить в школу. Ответила кухарка.

– Будьте добры, зайдите в класс мистера Каддена и передайте, что мисс Стивенс не сможет с ним встретиться.

При включенной настольной лампе она увидела на рукаве желтого джемпера след крови размером с половину ладони и, вновь почувствовав тошноту, брезгливо сдернула его и бросила в корзину для грязного белья.

Угрызений совести она не испытывала: напротив, ощущала некоторое торжество с легким оттенком тревоги, никак не связанной со страхом перед палачом. Было абсолютно ясно, что ее собственная жизнь закончилась, и это сознание дарило странное ощущение полной свободы.

Рут вошла в комнату Риты, где витал слабый аромат неизвестных духов, и распахнула шкаф. На глаза ей попалось светло-зеленое платье и желтая блузка с короткими рукавами.

О, как бы ей хотелось стать Ритой!

Рут быстро сняла белье и переоделась в Ритино, потом надела ее желтую блузку и зеленое платье-фартук. Остался последний штрих – духи. Открыв флакончик, Рут коснулась волос, потом за ушами.

– Хорошо выгляжу! Жаль, что все напрасно. Что же со мной не так?

Спустившись, она вышла в сад. Жизнь предстала перед глазами чередой картин, слегка размытых временем. Одежда Риты помогла взглянуть на прошлое с точки зрения молодой женщины, никогда не боявшейся, что мужчина соблазнит лестью, а потом оскорбит насмешками.

Герберт ее обнял как раз в тот момент, когда мысли сосредоточились на учителе классических языков. На мгновение Рут склонила голову ему на плечо, но тут же поняла, что друг принял ее за Риту.

Смятение чувств помешало сообщить страшную новость. К тому же спешить было некуда, а значит, ничто не мешало подумать о себе. Завтра тело обнаружат, и тогда ей конец, а сегодня можно в последний раз насладиться душевной близостью.

Убеждая Герберта, что это была галлюцинация, Рут воспользовалась детским приемом: представила, что сегодня – это вчера, и Риту она не убивала. Очень хотелось рассказать о своем свадебном подарке – коттедже, но это повлекло бы за собой дискуссию, поэтому для начала она решила задать вопрос, с каждой минутой приобретавший все большую остроту и важность. Если ответ окажется правильным, то на виселицу она взойдет со спокойной душой.

– Выпей еще бренди.

– Пожалуй, совсем немножко, и пойду домой. А еще Рита хочет после свадьбы…

Рут не осмелилась спросить прямо, поэтому, чтобы подвести к теме, достала альбом с детскими снимками. Первым его взору предстало изображение счастливого младенца с рекламы молочных смесей.

Герберт улыбнулся и перевернул страницу.

– Да, я видел мальчишку с похожим выражением лица! Если эти шалуны так смотрят, значит, в следующую секунду обязательно схватят за нос, так что лучше не зевать. Какой занятный альбом! Почему ты раньше его не показывала?

– Герберт, вы с Ритой хотите детей?

– Почему бы и нет? У меня есть кое-какие сбережения, да и у нее тоже.

– О, я так рада!

Рут не смогла скрыть смятения, и Герберт как будто что-то почувствовал.

– А я рад, что ты рада. Рут, дорогая, если хочешь, можешь кричать на всю деревню, но я должен тебя поцеловать.

Во время поцелуя Рут поняла, что с ней было не так. Она осознала, что разговор о том, что нельзя лишать мужчину радости отцовства, не имеет отношения к двухпенсовым бульварным романам.

«Мне всего тридцать семь! – мелькнула мысль, едва Герберт ушел. – Убийство не может быть оправдано, но ничто не мешает избрать достойную форму искупления».

Глава 4

Следующим утром, примерно в начале восьмого, квартирная хозяйка Герберта Каддена вынесла на крыльцо ботинки жильца с намерением их почистить. В некотором смысле Скотленд-Ярду не повезло, что в это время мимо дома проезжал на велосипеде сержант полиции Тоттл.

– Доброе утро, мистер Тоттл. Сад вашего Джорджа делает честь всей семье. О, если у вас в запасе нет славного убийства, то посмотрите-ка на это! – И она протянула ему ботинки, на краях подошв и каблуках которых виднелись следы засохшей крови.

– Не прикасайтесь к ним, пока я не осмотрю! – сурово предупредил женщину сержант.

– Что за глупости! Я всего лишь пошутила. Это не может быть человеческая кровь – ведь обувь принадлежит мистеру Каддену. Можно подумать…

Сержант взял ботинки, внимательно осмотрел и спустя пару минут распорядился:

– Проводите меня в его комнату!

Когда удалось разбудить Герберта Каддена, реакция учителя с полицейской точки зрения оказалась идеальной.

– Боже мой! – сокрушенно, почти по-женски воскликнул учитель математики. – С ума можно сойти! Пойдемте со мной, сержант. И дайте эти ботинки.

Он выскочил из постели и прямо на пижаму натянул резиновые сапоги.

– В чем дело, мистер Кадден?

– О, замолчите, пожалуйста! Мне необходимо срочно встретиться с мисс Уотлингтон, иначе и впрямь сойду с ума. Если хотите, можете оставить ботинки у себя, только пойдемте скорее!

Рут проснулась оттого, что уже с расстояния пятидесяти ярдов от дома Герберт и сержант принялись громко ее звать. Когда ранние посетители подошли к крыльцу, она уже успела надеть халат и открыть дверь.

– Вчерашние галлюцинации! – задыхаясь, проговорил Герберт. – На моих ботинках кровь! Покажите ей! Это не были галлюцинации, Рут! Риту убили на берегу и сбросили в Пьяный брод. Нужно немедленно проверить!

– Может быть, кто-нибудь любезно объяснит… – неуверенно подал голос сержант Тоттл.

– Да-да, непременно! Сейчас все расскажу.

Герберт подробно изложил переживания вчерашнего вечера, разговор с Рут и причину их совместного заключения о странных галлюцинациях.

– Насколько я понимаю, после того, что увидели – или подумали, что увидели, – вы пришли в этот коттедж и… Кстати, чей это макинтош?

Забытый накануне вечером макинтош по-прежнему висел на вешалке в прихожей. Сержант развернул громоздкую вещь подобно вееру. Вся нижняя часть спины оказалась в засохшей крови.

– Как эта кровь попала на ваши вещи?

– Должно быть, это Ритина кровь. Очевидно, я испачкался, когда сел на скамейку.

– А что у вас с рукой? Почему перевязана?

– О, к черту все эти пустяковые вопросы! Ради бога, сержант, сделайте что-нибудь! Разве не понимаете, что Риту убили?

Сержанту еще ни разу не доводилось иметь дело с убийством, а ситуация нисколько не походила на те, о которых он читал. Начать с того, что подозреваемый судорожно торопил расследование.

Пока сержант Тоттл по совету Рут звонил в Линмут, чтобы выяснить, приехала ли Рита вчера вечером и провела ли ночь в бунгало кузена Колдера, сама она поднялась в спальню, чтобы переодеться.

На дверном крючке висела желтая блузка, и Рут убрала ее в шкаф. На спинке стула с вечера осталось светло-зеленое платье-фартук. Взяв его в руки, она на миг перестала дышать: на спине, чуть выше линии талии, отчетливо темнело расплывшееся пятно. На миг ее охватил страх: а что, если теперь кровь будет преследовать повсюду? – но потом вспомнила, что это оставил Герберт, когда обнял, до того как она перевязала ему руку.

Рут бросила платье в бельевую корзину поверх испачканного желтого джемпера и, пытаясь оценить степень опасности, посмотрела на окровавленные вещи, пожала плечами и начала переодеваться, не сомневаясь, что если судьба приготовила ей искупление за совершенное преступление, то она убережет ее от полиции.

К десяти часам утра в Пьяном броде было обнаружено тело. Вертикальное положение объяснялось тем, что железный кронштейн застрял между двумя камнями примерно в восьми футах от поверхности воды. К полудню деревню Хемел оккупировала полиция графства. Герберт и Рут подверглись подробному допросу, не упустившему ни одной мелочи, в том числе и визита мисс Уотлингтон к юристу по поводу передачи коттеджа мистеру Каддену и его будущей жене. Детективы забрали на анализ макинтош и ботинки Герберта, а также желтый джемпер и светло-зеленое платье без рукавов. Экспертиза показала, что кровь с одежды Каддена находилась на воздухе примерно с полчаса, прежде чем попала на плащ и обувь, что подтверждало его показания о времени происходивших на реке событий.

Анализ платья и джемпера свидетельствовал, что во время попадания на ткань кровь оставалась свежей, и это соответствовало совместному утверждению опрошенных о том, что возле коттеджа Герберт принял Рут за Риту и обнял пораненной рукой. Кровь могла бы принадлежать и Рите, но только в том случае, если была доказана ложность совместного утверждения опрошенных. Подобных доказательств не существовало.

Коллегия присяжных при коронере наверняка осудила бы Герберта за чрезмерную готовность признать увиденное за галлюцинации, если бы Рут не заверила, что сама убедила приятеля поверить в обман зрения. Суд обвинил в убийстве неизвестное лицо или группу лиц.

Глава 5

Летний семестр начался в напряженной, тревожной обстановке. Из ста пятидесяти учениц школы Хемел-Эбби только трех девочек родители забрали из-за скандала, однако нездоровый интерес к событиям сохранялся и мешал занятиям. Директриса объяснила, что на бедную мисс Стивенс напал сумасшедший, не отдававший отчета в собственных действиях. Эту версию поддержала пресса, связавшая трагический случай с маниакальным убийством на севере Англии.

Рут жила, не обращая внимания на звучавшие вокруг отголоски преступления. Скотленд-Ярд арендовал все номера деревенской гостиницы. Поскольку явные улики отсутствовали, полицейские просто закинули сеть, отслеживая каждое движение каждого человека в радиусе двадцати миль и проверяя каждый проезжавший по дороге автомобиль. Время от времени добросовестные детективы обращались к мисс Уотлингтон – главным образом для того, чтобы навести справки о привычках убитой.

Спустя три недели полицейские уехали, не обнаружив никаких улик, но оставили после себя гнетущую, полную смутных подозрений атмосферу. В положенное время макинтош, ботинки, светло-зеленое платье-фартук и желтый джемпер поступили в департамент нераскрытых дел.

Визиты Герберта в коттедж мисс Уотлингтон стали чаще. Поначалу он сидел молча, уверенный в безусловном сочувствии, но постепенно Рут развязала приятелю язык и дала возможность выговориться.

Скрытые до поры до времени мощные силы, спровоцировавшие выброс энергии возле Пьяного брода, отныне сосредоточились на достижении главной цели и помогли мисс Уотлингтон успешно усыпить совесть. В результате в избранное подругой время Герберт Кадден сдался перед их напором. Решающий момент настал в конце летнего семестра.

Нас не касаются подробности метода, посредством которого могучая воля Рут стимулировала переключение нежных чувств с прежнего объекта на новый. Достаточно сказать, что произошло это в полном соответствии с ее планом. Мисс Уотлингтон заявила, что после церемонии бракосочетания можно будет написать директрисе пару слов, но незачем объявлять о свадьбе до начала осеннего семестра. Стремясь избежать публичности и газетной шумихи, пара решила пожениться в Лондоне, в одном из регистрационных бюро Ист-Энда.

Опрометчивый шаг нельзя считать тактической ошибкой, потому что в отношении полиции у Рут не было никакой тактики. Ей и в голову не пришло, что множество людей, желавших сохранить брак в тайне, особенно двоеженцы, регулярно использовали такую же идею. По этой причине все регистрационные бюро Ист-Энда исправно снабжали полицию списками пар, не проживающих на этой территории.

Жених и невеста представили некие «временные адреса» и подали заявку на трехдневную лицензию. На следующий день инспектор уголовной полиции Рейсон, получив соответствующее сообщение, воскликнул без малейшей логической связи:

– О! Все-таки это был треугольник! И вот теперь они женятся, причем тайно. Похоже, что всю эту историю с галлюцинациями скромные учителя сочинили вместе. Следовательно, их версия может соответствовать правде, а может и не соответствовать.

Он достал с полки желтый джемпер, светло-зеленое платье без рукавов и макинтош – вещи, которые наряду с железным кронштейном представляли собой немногие настоящие улики. Запаха гардении одежда не издавала.

– Но Герберт утверждал, что Рут была в Ритином платье, которое пахло гарденией. А сейчас не пахнет! Впрочем, за три месяца духи вполне могли выветриться. Пожалуй, надо отдать вещи на анализ в департамент химических исследований.

Поиски нужного бланка казались инспектору хлопотными, а заполнение заявки на экспертизу представлялось занятием долгим и скучным. Поэтому Рейсон предпочел обратиться за консультацией к своей двадцатилетней племяннице.

– Скажи, пожалуйста: когда наносишь духи на платье, как долго держится запах?

– Что ты, дядя! На платье никто ничего не наносит! Во-первых, портится одежда, а во-вторых, аромат становится затхлым. Причем ни одна подруга не скажет об этом из вредности. Душат всегда только волосы и за ушами.

Следовательно, если аромат гардении присутствовал, значит, Рут взяла духи Риты и специально ими подушилась. Но что, если запаха не было или платье не принадлежало Рите?

Вскоре мысль оформилась и приобрела ясность.

Если Рут действительно надела платье подруги и надушилась ее духами, значит, Герберт сказал правду. Если нет – значит, солгал! Интересно, что сообщит само платье.

Рейсон принялся искать фабричные этикетки, но ни на платье, ни на джемпере их не оказалось: похоже, платье было сшито своими руками или на заказ деревенской портнихой.

Желая получить общую картину, уже на следующий день инспектор уголовной полиции Рейсон приехал в Хемел.

– Да, я сшила этот костюмчик для бедняжки, – подтвердила местная портниха мисс Амсти. – В качестве подарка от мисс Уотлингтон. Она сама придумала фасон: платье-фартук и к нему желтая блузка. Должна сказать, что получилось очень мило.

«Зря тащился из Лондона», – подумал Рейсон и из вежливости уточнил:

– А этот джемпер тоже вы сшили? К платью?

– Нет-нет, не я! Разве не видите, что он вязаный, фабричной работы? К тому же вовсе не Ритин. Его носила мисс Уотлингтон. Я собственными глазами видела ее в день убийства в желтом джемпере. Признаюсь, всегда находила его ужасным. К тому же джемпер шерстяной, а я сшила легкую блузку из шелка.

– В таком случае эти вещи не составляли комплекта, да и вообще принадлежали разным женщинам? Но ведь при желании их можно было носить вместе, разве не так?

– Можно, – пожала плечами мисс Амсти, – но это выглядело бы крайне нелепо. Во-первых, на джемпере высокий воротник. Во-вторых, длина совсем не подходит – особенно длина рукавов.

В результате разговора с портнихой возникла загадка относительно происхождения пятен крови на джемпере и платье. Сочетание двух предметов одежды считалось невозможным из-за его нелепости, но в то же время на каждом из них явственно проступали следы, якобы одновременно оставленные пораненной рукой Каддена. Во время допроса Кадден опознал и платье, и джемпер.

Рейсон записал показания мисс Амсти, попросил прочитать и в случае согласия расписаться.

Рут решила, что можно без стеснения приехать в регистрационное бюро в одной машине и не стыдиться чемоданов, подтверждавших законность представленных адресов. Внешне она очень изменилась: вкус в одежде, который прежде проявлялся исключительно в отношении Риты, теперь сосредоточился на ней самой.

В холле регистрационного бюро пару встретил инспектор уголовной полиции Рейсон и вежливо представился.

– Сожалею, мистер Кадден, но вынужден попросить вас обоих проехать со мной в полицейское управление. В свидетельстве, предоставленном коронерскому суду, выявлены серьезные противоречия.

Пару отвезли в Скотленд-Ярд и проводили в кабинет старшего офицера, где в присутствии четырех полицейских Рут предложили присесть, а Герберту напомнили его собственные свидетельства, а потом показали открытое светло-зеленое платье без рукавов.

– Это то самое платье?

– Насколько помню, да. – Он перевернул вещественное доказательство. – Да, конечно: вот и пятно крови.

Тот же вопрос прозвучал в отношении желтого джемпера. Мистер Кадден рассмотрел вещь и снова дал положительный ответ.

– Мисс Уотлингтон, согласны ли вы, что эти два предмета одежды, прежде принадлежавшие покойной, были на вас в тот самый вечер?

– Да, согласна, – подтвердила Рут, хотя уже догадалась, что произошло, и поняла, что надежды на избавление почти не осталось.

Старший полицейский офицер сухо произнес:

– Вы оба задержаны по подозрению в причастности к убийству Риты Стивенс.

– Нет! – решительно возразила Рут. – Мистер Кадден все время отвечал искренне. В женской одежде он не различает ничего, кроме цвета. Цвет этого джемпера вполне мог ввести его в заблуждение: на допросе предметы показывали не в комплекте, а по очереди.

– Рут, я ничего не понимаю! – воскликнул Герберт.

– Мисс Уотлингтон любезно пытается избавить вас от затруднений, – пояснил старший полицейский офицер. – Боюсь, что напрасно.

– Нет, не напрасно, – уверенно парировала Рут. – Попрошу джентльменов оставаться на своих местах. Позвольте мне зайти за кресло начальника и дайте обе вещи.

За спинами мужчин она молниеносно скинула с себя элегантный костюм, сменив его на желтый джемпер и светло-зеленое платье-фартук.

После этого, в том самом нелепом виде, о котором говорила мисс Амсти, вышла и остановилась на глазах у всех. Полицейские ошеломленно замерли.

– Герберт, чтобы раз и навсегда покончить с путаницей, ответь, пожалуйста, правдиво на мой вопрос. В тот вечер я была одета вот так или как-то иначе?

– Нет, конечно же, нет! Шея была открыта. И руки тоже. И ты выглядела достойно. А эти вещи совсем не подходят друг другу.

– Видите, он невиновен. – Рут посмотрела на старшего полицейского офицера и его коллег, помолчала и добавила: – Что вряд ли можно сказать обо мне.

Глава 1

В тех редких случаях, когда нынешний лорд Хадденхем появляется в светских новостях – и даже когда не появляется, – люди обязательно обсуждают громкое убийство его отца в 1935 году. Некоторые упорно доказывают, что богатый банкир Стенстоллер ни в чем не виноват, а золотую табакерку с королевским вензелем кто-то коварно подсунул в карман жертвы уже после убийства. Сторонники этой версии утверждают, что признание Стенстоллера и последующая его казнь стали инсценировкой, разыгранной с целью обмана общественности.

Объективные факты немногочисленны и просты. Тихим весенним вечером лорд Хадденхем шел пешком по Грин-парку. На пустынной аллее, примерно в трехстах ярдах от Букингемского дворца, ему в горло вонзили острый предмет. Ограбления не произошло. После нескольких не получивших подтверждения подозрений след окончательно пропал.

Год спустя департамент нераскрытых дел обнаружил вещественное доказательство, прямо указывающее на вину мистера Стенстоллера – главы столетнего финансового учреждения с безупречной репутацией. Добавьте к этому то обстоятельство, что, к радости обоих отцов, друживших со школьных дней, сын Хадденхема обручился с дочерью Стенстоллера, и вы без труда поймете, почему общественность испытала глубокое недоумение.

Разговоры продолжались и после мировой войны, причем в застольных беседах место преступления как-то незаметно передвинулось еще ближе к Букингемскому дворцу: «Практически во дворе, почти под носом у часового, которому, можете быть уверены, приказали ничего не замечать!»

Шепотом называли имена различных иностранных королевских особ. Если бы Стенстоллер защищался в суде, война началась бы уже в 1936 году, однако по причинам, способным изумить даже Гитлера. И так далее.

Тот факт, что сторона обвинения так и не назвала мотив убийства, заставил публику заподозрить некий подвох. Подвох, разумеется, существовал, причем фундаментальный, однако отсутствовала сенсация, пригодная для первой полосы газет: на заседании суда ни разу не прозвучали имена иностранных особ королевской крови, известных светских дам или пользующихся всеобщим уважением джентльменов. Образно выражаясь, ключ к разгадке следует искать в преамбуле к американской декларации прав человека, точнее, в параграфе о всеобщем равенстве. Или в той странной церемонии, когда на границе лондонского Сити монарх отдает шпагу лорд-мэру – в знак давнего закона, утверждающего, что король не имеет права войти в Сити с оружием без разрешения горожан.

Однако в трагический момент убийства Стенстоллер думал не о декларациях и законах, а о чеке в тысячу фунтов, выписанном на имя Хадденхема тридцать лет назад, когда оба были молоды и учились в Оксфорде.

Глава 2

Учеба в Оксфордском университете, а до этого четыре важных года, проведенных в колледже Чичестера, кардинально изменили семейную традицию Стенстоллеров. Во времена Наполеоновских войн Стенстоллер I был доверенным лицом Ротшильдов. После возведения Ротшильда в дворянское звание дружба оборвалась, поскольку Стенстоллер полагал, что старинные семьи Сити, представляющие аристократию особого рода, должны держаться в стороне от родовой знати. В середине XIX века Стенстоллер III стал лорд-мэром Лондона и почувствовал себя глубоко оскорбленным, когда королева Виктория предложила ему титул баронета. Стенстоллер IV решил, что такая позиция утратила актуальность. В результате в конце 90-х годов юный Катберт Стенстоллер был отправлен в колледже Чичестера с напутствием достойно подготовиться к важному шагу, к вступлению в тот круг, который модные журналы величают светским обществом.

Традиции старинных семейств Сити, в то время еще в полной мере сохранившиеся, требовали, чтобы дети жили и развивались в тепличных условиях. В тринадцать лет одаренный интеллектом, но неопытный юноша покидал внушительный особняк XVIII века, домашних учителей и личного слугу, чтобы очутиться в аду «публичной школы», что в Британии означает особый вид закрытого частного учебного заведения. Педанты уверяют, что такие школы существуют только в Англии – их шесть, – и еще две есть в Шотландии. И все. Больше подобных нет ни в одной стране мира.

На первом году обучения мальчик вместе с другими отпрысками состоятельных благородных семейств постиг основы приготовления пищи, а также узнал, как навести порядок в чужом кабинете, как чистить чужие кожаные ботинки для игры в крикет и как стоически, без жалоб, терпеть несправедливость. Кормили учеников отвратительно, да и жить приходилось в суровых условиях, без надежды на простейший комфорт. Вскоре после поступления в школу выяснилось, что старшие ученики обладают правом на глазах у всех бить младших за нерасторопность в игре и за любую мелочь. Иными словами, хотя на долю Катберта не выпало терпеть личные обиды, безжалостная система обучения подвергла его нескончаемым унижениям, которые, будь они направлены на сына рабочего, непременно спровоцировали бы гражданскую войну.

Юный Стенстоллер подружился с Чарлзом Хендоном – своим «покровителем», то есть старшим, опытным товарищем, назначенным вести новичка по лабиринту неведомых правил и обязанностей.

– Послушай, Стенстоллер! В субботу приезжает моя мамаша. Присоединяйся, если хочешь. Она славно угостит нас в «Ангеле».

– Спасибо, Хендон. – Стенстоллер еще не забыл правила формальной вежливости. – Надо будет встретиться с тобой и с миссис Хендон в ресторане?

– Нет, лучше вместе снимем старушку с поезда. Но только не вздумай называть ее «миссис Хендон». Мой отец – лорд Хадденхем, а мать – леди Хадденхем. Пойдем. До чая надо помочь утрамбовать нижнюю лужайку.

Леди Хадденхем поняла, что приятель сына умнее и глубже большинства учеников закрытой частной школы, и, как только мальчик на несколько минут отлучился, заметила:

– Мне нравится Стенстоллер. Кто он?

– Не знаю, но спрошу, когда вернется.

– Не говори глупости, Чарлз! Ни в коем случае нельзя вот так, прямо, выяснять происхождение человека. Это бестактно.

Стенстоллер услышал разговор и, возвращаясь в школу вместе с Хендоном, уточнил:

– Что имела в виду твоя мама, когда спросила, кто я? Она же слышала имя.

– Ты не должен задавать подобные вопросы, – высокомерно ответил Хендон, но тут же смягчился: – Ее интересовало, кем была твоя мама до встречи с твоим папой. Женщины всегда уточняют семейные связи.

Мама Катберта никогда не спрашивала о чужих семейных связях. Только на последнем курсе Оксфордского университета юноша понял, какими обстоятельствами его биографии интересовалась леди Хадденхем, причем узнавание произошло через горькие слезы унижения.

В последующие годы юноша узнал много нового: например, что модные журналы пишут об особом мире, открытом для тех сограждан, кто обладает приличными манерами, достойной родословной и достаточным количеством денег, а также что мощь и влияние блестящей толпы ограничены ипподромом и торговыми улицами Уэст-Энда. Да, в этой толпе то и дело вспыхивали яркие титулы, однако уже в колледже Чичестера Катберт успел выяснить, что титул вовсе не определяет настоящее положение человека. С помощью друга Чарлза Хендона он получил возможность заглянуть в тесный круг избранных, а вскоре с удивлением обнаружил, что отец многое знает об этом закрытом сообществе.

– Выигрыш на скачках в Дерби или что-нибудь в этом роде не произведет впечатления на «настоящих людей». За несколько поколений, пока ведем бизнес с аристократами, мы успели кое-что понять. Время от времени некоторые из них попадают в большую политику: например Сесилы, Черчилли и другие, – однако, как правило, ограничиваются структурами управления. Влияние этих людей наиболее велико в армии, на флоте, на государственной службе и в дипломатическом корпусе. Все они безоговорочно доверяют нашей фирме, хотя и несколько своеобразно – иначе, чем принято доверять в Сити. Это дает мне основание думать, что ты имеешь шанс попасть в их круг.

Отец сказал сыну слишком много или слишком мало. Возможно, он никогда не слышал о клубе «Радлингтон» – небольшом объединении «настоящих людей», сплоченной компании избранных студентов Оксфорда. Хендон, разумеется, сразу стал полноправным членом этого союза. Стенстоллер сначала надеялся, а потом упорно стремился попасть на запретную территорию, однако первый курс успеха не принес, а затем и второй прошел впустую. Катберт пользовался популярностью в университете, особенно после яркого исполнения роли Лаэрта в «Гамлете», поставленном студенческим драматическим обществом. Чтобы убедительно выступить в сцене дуэли, юноша полгода брал серьезные уроки фехтования и в результате достиг бесспорного мастерства, даже спустя много лет способного лишить жизни двух взрослых, полных сил мужчин.

Знаменательный инцидент с клубом «Радлингтон» произошел, когда Стенстоллер учился на втором курсе, а Хендон – на третьем. Незадолго до этого скончался лорд Хадденхем. Старший из сыновей графа, окончив Итон, поступил на военную службу и погиб в Южной Африке. Таким образом, Чарлз получил титул и поместье, серьезно отягощенное налогом на наследство.

Он заранее позаботился, чтобы младший товарищ попал к его научному руководителю. Однажды, войдя в кабинет наставника, Стенстоллер услышал голос Хендона:

– Все дело в налоге на наследство, сэр. Банк отказывается предоставить заем в тысячу фунтов до тех пор, пока положение полностью не исправится, поэтому я решил уйти из университета в конце семестра. А вот и Стенстоллер! Не стесняйся, старик, заходи! Мы уже закончили.

В тот же вечер, после обеда, Стенстоллер отправился в комнату Хендона и застал друга в раздумье.

– Слышал, как ты говорил Уоллинхему о намерении прервать учебу.

– Так и есть. Причем без малейшего сожаления. Только пока не стоит объявлять об этом всем вокруг. В следующую субботу состоится обед в «Радлингтоне» – вот тогда и сообщу членам клуба о своем уходе по семейным обстоятельствам. В результате вместо дипломатического корпуса попаду в армию. Ничего не поделаешь: наследство диктует собственные условия!

– Хендон, позволь одолжить тебе тысячу фунтов.

– Брось, Стенстоллер!

Катберт не знал, как друг воспримет предложение материальной помощи, и продолжил с тяжело бьющимся сердцем:

– Чувствуешь себя оскорбленным? Напрасно! Если вдруг придется бросить университет из-за того, что я не осмелился предложить деньги…

– Я вовсе не оскорблен, милый ты чудак! Просто до крайности удивлен. Готов броситься тебе на шею! Но прежде должен объяснить, в чем загвоздка. Если банк осторожничает, значит, скорее всего знает, что поместье выберется из долгов дьявольски не скоро.

– Я не спешу: отдашь дьявольски не скоро.

– Правда? О, тогда все в порядке. Огромное спасибо! Теперь на обеде в «Радлингтоне» не придется ничего говорить.

Стенстоллер достал чековую книжку.

«Выплатить… – Он едва не написал «Чарлзу Хендону». – …лорду Хадденхему одну тысячу фунтов. Катберт Стенстоллер».

– Спасибо! Завтра банкиров хватит удар. И поделом! – воскликнул Чарли, когда друг протянул ему чек.

– Послушай, Хендон! – после некоторых колебаний обратился к нему молодой человек, как и было принято в те времена, не по имени, а по фамилии. – Как попасть в «Радлингтон»?

– О, честное слово, не знаю! Все происходит как-то само собой. Когда поступаешь в университет, знакомишься с другими студентами, и кто-нибудь у тебя спрашивает, не хочешь ли ты стать членом клуба, где уже есть и другие твои знакомые. Бывает и по-другому: кто-то из родственников просит своего давнего приятеля за тобой присмотреть, и тогда секретарь присылает записку с приглашением.

Стенстоллер ждал продолжения, однако на этом разговор прервался и больше не возобновился. «Выплатить лорду Хадденхему одну тысячу фунтов». И все впустую! Снова семейные связи, как и шесть лет назад.

Оказывается, не только женщины выясняют родословную.

Вернувшись к себе, Стенстоллер сразу написал отцу письмо с просьбой дать банку распоряжение оплатить чек и подробно объяснил обстоятельства. Вскоре после отправки письма университетский курьер принес записку от Хадденхема:

– Господи, какой же я дурак! – воскликнул Стенстоллер и в отчаянии закрыл лицо руками.

В первый, самый мерзкий год учебы в колледже Чичестера Хендон поддерживал его и направлял, потом дождался поступления товарища в Оксфорд и распахнул перед ним множество дверей. Легко оказывал и так же легко принимал услуги. Дружба, несомненно, была настоящей.

«Мне нравится Стенстоллер. Кто он?»

Хендон относился к нему с искренней симпатией, но все же вместо того, чтобы предложить вожделенное членство в «Радлингтоне», решил проститься сначала с университетом, а потом и с дипломатической карьерой.

Следующим утром Катберт оформил однодневный отпуск и уехал в Лондон, чтобы объяснить отцу, почему тысяча фунтов больше не нужна.

– Вот в чем кроется их сила, – заключил Стенстоллер-старший, выслушав сына. – Каждый готов поступиться собственными интересами, лишь бы не подвергнуть опасности остальных.

– Мое членство в клубе представляет опасность?

Они разговаривали в кабинете, в комнате, где без труда смогли бы разместиться человек тридцать. На огромной каминной полке, под стеклянным колпаком, сдержанно поблескивали золотые часы. Вся мебель: письменный стол, кресла, шкафы, диваны, – была чиппендейловской, в соответствии со вкусом Стенстоллера I.

– Угрозу несет не твое членство в клубе, а ощущение, что в обмен на финансовую помощь ты просишь сделать шаг, способный затронуть отношения Хадденхема с ему подобными. Право, мой мальчик, это всего лишь буря в стакане воды. Карьера твоего друга не пострадает. Банк уже сделал запрос по этому поводу. Мы и прежде вели дела с семьей графа, а потому готовы предоставить гарантии относительно платежеспособности нынешнего лорда Хадденхема.

– Не понимаю, отец. Мы ведь не ростовщики, правда? И если банк не займется этим делом…

– Иди сюда, Катберт.

Стенстоллер IV открыл стеклянную витрину – точно такую же, какие встречаются в музеях, – и достал золотую табакерку. На одной ее стороне был изображен королевский вензель, а на другой – герб графов Хадденхемов, снабженный девизом на вульгарной латыни.

– Подарок прапрадедушке твоего друга от развратного шута, имевшего несчастье стать английским королем Георгом IV. Хадденхему было приказано срочно занять десять тысяч фунтов на очередное непристойное похождение высочайшей особы, и твой прапрадедушка ответил на это: «Не дам королю ни пенни, потому что не доверяю ему, но с радостью предоставлю нужную сумму вам, милорд». – «Ваши слова граничат с государственной изменой, мистер Стенстоллер, – заметил лорд Хадденхем.

Полагаю, что во взгляде графа при этом светилось лукавство, поскольку его светлость достал из кармана вот эту табакерку и добавил: «Ручаюсь за королевскую честь королевским подарком».

Король в очередной раз подтвердил отсутствие чести, и мы заплатили за эту табакерку десять тысяч фунтов, но в то же время помогли Хадденхему выполнить поручение монарха, а он рассказал о великодушии Стенстоллеров в своем кругу. Спустя год мы получили заказ на колониальный заем в десять миллионов фунтов и уже через несколько дней заработали на этой операции сто тысяч. С тех пор подобный бизнес плывет в руки сам, без малейших усилий или затрат с нашей стороны. Так что старинная табакерка принесла семье не меньше двух миллионов чистой прибыли.

Катберт вернулся в Оксфорд, а уже следующим вечером в его комнату ворвался возбужденный Хадденхем.

– Послушай, Стенстоллер! Великолепная новость! Знаю, что ты обрадуешься! Все-таки на обеде в «Радлингтоне» говорить ничего не придется. Судя по всему, управляющий банком отказал мне в займе случайно, после тяжелой ночи, но, к счастью, вовремя одумался!

Последовало полное ярких фантазий рассуждение относительно привычек и склонностей банковских служащих, однако по поводу вступления в клуб «Радлингтон» не прозвучало ни слова.

Глава 3

Женитьба Катберта Стенстоллера на дочери одного из самых молодых судей Высокого суда Лондона ни в малейшей степени не повлияла на его продвижение по социальной лестнице, поскольку тесный круг не имел обыкновения вступать в неформальные отношения с юристами. Следующие десять лет успешный банкир посвятил работе и семье – впрочем, не забывая внимательно смотреть по сторонам.

Однажды, на радость супруге, он даже появился в королевской ложе Аскота.

Как в свое время предупреждал отец, энергия была потрачена напрасно. «Настоящие люди» посещали утренние приемы при дворе, светские гостиные и торжественные церемонии, но вовсе не интересовались той стороной королевской жизни, о которой пишут модные журналы. Монархия представлялась им исключительно государственным ведомством. Без лидеров, без четкой организации, без интереса к политике за исключением вопросов сохранения целостности Британии, они держались в стороне от общественной деятельности, игнорировали выборы, но в то же время как-то ненавязчиво и незаметно концентрировались вокруг действующего правительства.

Не составило особого труда выяснить, что на данном этапе эквивалентом клуба «Радлингтон» служил клуб «Терракота», располагавшийся в неприметном здании неподалеку от Уайтхолла. Слуги здесь тоже назначались по наследственному принципу и увольнялись только по причине воровства, которого, впрочем, за долгую историю ни разу не случилось. Фешенебельный мир толстосумов не только никогда не переступал старинного порога – гостей клуб не принимал, – но едва ли слышал о скромном заведении, однако все европейские посольства знали о существовании «Терракоты».

Стенстоллер твердо вознамерился вступить в клуб, на этот раз не совершая юношеских ошибок, но рассудил, что приглашения придется ждать лет двадцать, и почти не ошибся. Потребовалось двадцать три года безупречно честной, успешной работы и праведной жизни под ненавязчивым наблюдением и молчаливым одобрением авторитетных представителей тесного круга.

После смерти отца Катберт продал старинный, теперь уже окруженный офисами особняк на окраине Сити, а фамильную мебель перевез в новый дом, вольготно расположившийся среди холмов графства Суррей, в сорока милях от Лондона, на участке площадью в сотню акров. Позже небольшая часть поместья была продана некоему Реджинальду Уэстлейку – молодому баронету, офицеру лейб-гвардии и полноправному члену клуба «Терракота». На сей раз помогая соседу строить дом, Стенстоллер не стал выяснять, каким образом попадают в закрытый клуб, потому что уже знал.

Лорд Хадденхем, поступив на дипломатическую службу, почти постоянно жил за границей, но считал необходимым поддерживать школьную дружбу, поэтому, приезжая в отпуск, непременно назначал встречу. Женился он почти одновременно с Катбертом. Супруга графа располагала состоянием, вполне достаточным для безмятежной жизни, но слишком скромным для поддержания поместья Хадденхем-Касл, и его пришлось сдать в долгосрочную аренду.

– Было бы забавно, – заметил Стенстоллер во время одного из дружеских обедов, – если бы наши дети, повзрослев, прониклись друг к другу нежными чувствами.

– Действительно! Трудно представить что-нибудь лучше! – поддержал идею Хадденхем, однако Стенстоллер сразу понял, что графа такая перспектива вовсе не радует.

И все же десять лет спустя Дерек Хендон и Гвен Стенстоллер встретились на Ривьере во время двухнедельных каникул и без памяти влюбились друг в друга. Стенстоллер оставался в Лондоне. Вернувшись из путешествия, жена едва успела высказать свои наблюдения и подозрения, как Дерек явился собственной персоной.

– Послушайте, сэр! Я хочу жениться на Гвен, но она сказала, что надо спросить разрешения у вас. Надеюсь, вы согласны?

– Для начинающего дипломата заход несколько прямолинеен, молодой человек, – улыбнулся Стенстоллер. – А в ответ на ваш вопрос имею удовольствие от имени супруги и от себя лично заявить: да, мы безоговорочно согласны. – Он на мгновение умолк, а потом уточнил: – Судя по всему, вы уже проконсультировались по данному поводу с лордом Хадденхемом?

– С отцом? Но с ним незачем консультироваться. Завтра старик получит мою телеграмму и пустится в пляс от радости.

В жизни Катберта Стенстоллера события развивались стремительно. После обеда на пороге дома возник сосед Уэстлейк. Поздравив Дерека Хендона с помолвкой, джентльмены удалились в кабинет.

– Меня отправляют на дипломатическую службу в Турцию, – сообщил баронет. – Командировка начнется десятого числа и продлится год. Десятого в королевском дворце назначен утренний прием, так что придется лететь самолетом. Сегодня в «Терракоте» состоялось нечто вроде прощального ленча. Присутствовали многие ваши знакомые…

Далее Уэстлейк перечислил несколько благородных имен и заговорил с таким увлечением, что сердце почтенного банкира забилось быстрее. Еще бы! Этого момента он ждал двадцать три года!

– Хочу спросить, Стенстоллер: как вы относитесь к вступлению в «Терракоту»? Буду рад вас представить, а лорд Тарм с готовностью поддержит. Десятого, после королевского приема, соберется комитет. Я в нем не состою, зато Тарм состоит. Возможно, в тот же день все за вас проголосуют.

Итак, решение почти принято! Комитет уже обсудил и одобрил достойную кандидатуру. Уэстлейк не спешил уходить и с удовольствием рассуждал о Турции. Наконец-то «Терракота» завоевана! Брак Стенстоллера дал трещину давно, после пяти лет совместной жизни. Он понимал, что жена постоянно думала о разводе, а останавливало ее исключительно стремление мужа попасть в заветный клуб, хотя он ни разу не упомянул о своей мечте. Боже, какая же она благородная женщина!

Уэстлейк тем временем с интересом рассматривал стеклянную витрину.

– А у вас здесь немало занятных вещиц, Стенстоллер. Полагаю, каждая имеет свою яркую историю.

– Сейчас покажу кое-что забавное, – проговорил хозяин, чтобы отвлечься от мыслей о вожделенном клубе, и, открыв витрину, достал золотую табакерку.

– Неужели это та самая табакерка Хадденхема, о которой пишет Кайл в «Жизни Георга IV»? – изумленно воскликнул Уэстлейк. – «Ручаюсь за королевскую честь королевским подарком»? Да-да, конечно, так и есть!

– При следующей встрече с Хадденхемом подарю ему прапрадедушкину табакерку и тем отпраздную помолвку Гвен с его сыном, – со скромным достоинством заметил Стенстоллер.

Эта эффектная фраза и отправила его на виселицу – пусть и непрямым путем.

Гвен была изящной блондинкой, стремительной и полной жизни. За современной маской в характере девушки скрывалась изрядная доля фамильной стойкости. Отец хотел сказать дочери что-нибудь проникновенное и впечатляющее, однако в последний момент испугался и ограничился шуткой:

– Убегаешь от стареющих родителей при первой же возможности? Нехорошо, милая. Очень нехорошо.

– Ошибаешься, это далеко не первая возможность! Папа, Дерек тебе понравился, правда?

– Очень понравился! Но ты уверена, что захочешь кочевать по миру из посольства в посольство?

– Мечтаю о дипломатической жизни. Вот только жаль, что с итальянским и немецким у меня пока слабовато. Будь добр, найми пару толковых учителей. И позволь, когда будем возвращаться в Англию, жить в садовом коттедже. Вчера мама сказала, что хочет, чтобы ты от него избавился.

– Когда будете возвращаться в Англию, позволю вам жить в Хадденхем-Касле.

– Но это невозможно! Арендатор снял поместье на несколько лет вперед!

– Знаю. Но собираюсь предложить арендатору выгодные условия.

– Замок потребуется нам только после того, как Дерек станет послом. – Гвен взглянула на отца с тревогой. – Пап, ты ведь не сходишь с ума, правда?

– Всю жизнь ждал подходящего момента, чтобы сойти с ума. Ну а теперь беги к себе, дочка. Хочу поговорить с твоей мамой, пока она не легла спать.

Хильда ждала его в своей комнате – строгой, с внушительным изображением собора Нотр-Дам на стене.

– Ты об этом мечтал, Катберт, не так ли? – многозначительно улыбнулась жена. – Не думаю, что мальчик сказал отцу хотя бы слово. Если бы леди Хадденхем была жива, наверняка возникли бы трудности. Графиня отличалась крайней старомодностью.

Супруги обменялись несколькими банальными фразами относительно помолвки. Разговор натужный, бесцельный и раздражающий: Стенстоллер пришел к жене вовсе не для того, чтобы рассуждать о Гвен, поскольку рассуждать здесь было не о чем.

– Тебе известно, Хильда, что я… когда-то подумывал о вступлении в клуб «Терракота»?

– Известно, причем давным-давно. – Она затаила дыхание. – Уэстлейк… сегодня в кабинете? Неужели он…

– Да. Днем они собрались большой компанией и все обсудили. Он предложит, а лорд Тарм поддержит как член комитета.

– Ах, Катберт, до чего же я рада!

Стенстоллер даже предположить не мог, что жена воспримет новость так бурно. Хильда горячо его обняла. И он подумал: «Значит, наш брак все-таки не окончательно развалился».

Глава 4

Если старик Хадденхем и не пустился в пляс от радости, как обещал сын, то, во всяком случае, прислал другу юности сердечную телеграмму, а следом и письмо, в котором сообщил, что десятого числа приедет в Лондон на королевский прием и что они обязательно должны вместе пообедать в «Варсити», поскольку оба состояли членами этого клуба, как и Уэстлейк. В то время клуб занимал в тупике недалеко от улицы Пикадилли солидное здание, из которого можно было попасть прямиком в Грин-парк.

Хадденхем постарел раньше Стенстоллера и превратился в коренастого коротышку с толстой жилистой шеей. В течение пяти лет он занимал пост посла, но воспринимал высокую должность без малейшей помпезности, поскольку относился к собственному положению с тем же равнодушием, что и к положению любого другого человека, поэтому держался с типичным для своего круга видом благодушного всемогущества, способным повергнуть королей и коммунистов в состояние застенчивой неловкости и готовности к подчинению.

– Послушай, Стенстоллер! – Граф едва ли не вдохновенно пожал руку старинному приятелю. – Отдаешь ли ты себе отчет в том, что при благоприятном стечении обстоятельств уже в обозримом будущем мы можем стать дедушками? А я до сих пор представляю тебя неловким парнишкой, который пытается навести порядок в кабинете Эллерсона, но лишь поднимает тучу пыли.

Таким образом, граф задал тональность застольной беседе. Стенстоллер немедленно переключился с воспоминаний о далеком прошлом на динамичную современность.

– Кстати, Хендон! Доводилось ли тебе слышать о табакерке твоего прадеда?

– Еще бы! Можно сказать, вырос на этой легенде. «Ваши слова граничат с государственной изменой, мистер Стенстоллер». Бог мой, в жизни не приходило в голову, что это касается тебя!

– И не просто касается. Сегодня я принес эту табакерку! – провозгласил Стенстоллер. – Раз нашим семьям суждено соединиться, хочу вернуть реликвию хозяину. О, проклятье! Кажется, забыл в кармане пальто. Сейчас спущусь в гардероб.

– Огромное спасибо! Но не спеши, старик. Вернешь, когда соберемся уходить. А сейчас давай поговорим о детях. Видишь ли, я не в состоянии дать Дереку больше тех пятисот фунтов в год, которые он получает сейчас.

– Не беспокойся. Я надежно обеспечу Гвен – вернее, уже начал: перекупил аренду Хадденхем-Касла. Нынешний наниматель обязался съехать в трехмесячный срок после предупреждения. Преподнесу контракт зятю в качестве свадебного подарка.

– Старина, ты потрясаешь! Даже не мечтал туда вернуться! Надеюсь, когда выйду в отставку, молодежь выделит мне комнатку в крыле Чичестера.

– Пусть фамильное поместье станет детям родным гнездом на то время, которое они смогут проводить в Англии, – скромно вставил Стенстоллер.

– Да-да, как раз это я и хотел сказать! Полагаю, впрочем, что ввиду счастливых перемен в личной жизни Дереку стоит бросить дипломатический корпус и перейти на службу в министерство иностранных дел, чтобы постоянно жить дома.

Стенстоллер почувствовал, что свирепеет, хотя еще не понял почему.

– Гвен будет глубоко разочарована, Хендон. Девочка уже начала заниматься языками – итальянским и немецким, при том что французским владеет свободно. Мечтает совершить тур по европейским столицам и твердо намерена сделать мужа послом, по примеру его отца. Каково?

Едва заметное движение брови собеседника напомнило Стенстоллеру о том, что члены тесного круга никогда не оглашают своих честолюбивых планов. Он совершил грубую ошибку.

– Если твоя дочь мечтает стать супругой дипломата, то только потому, что не представляет, на какую жизнь себя обрекает. Да и сам Дерек пока этого не знает. Поверь, никакой романтики. Первые пятнадцать-двадцать лет – сплошная скука, практически безысходная. Работать и отдыхать приходится в одном и том же замкнутом, очень узком кругу, где почти все – твои родственники, родственники твоей жены или родственники родственников.

Вот оно что! Оказывается, все опять упирается в семейные связи! Однако Стенстоллер уже не был студентом, когда-то испугавшимся этих зловещих слов. Гнев медленно нарастал, и как раз в эту минуту к Хадденхему подошел старший официант:

– Звонил полковник Халлингберн, милорд. Спрашивал, не найдется ли у вас получаса зайти к нему.

– Спасибо за сообщение. Такси не вызывайте – быстрее и удобнее пройти через парк.

Стенстоллер понял, что звонок означает срочный вызов в королевский дворец для доклада.

– Полагаю, я потребовался, чтобы представить информацию относительно недавних болгарских событий, – пояснил Хадденхем, поднимаясь из-за стола. – Хорошо, что во дворце полчаса означают ровно тридцать минут. Вернусь, чтобы забрать табакерку, если ты еще будешь здесь. Ах господи, ну что за день! Прилетел на самолете к завтраку. В десять уже сидел на заседании кабинета министров. В одиннадцать начался прием во дворце, а вслед за ним ленч. А потом еще и заседание комитета в «Терракоте»!

Стенстоллеру показалось, что на грудь упала ледяная глыба, однако, прежде чем Хадденхем ушел, он все же нашел в себе силы спросить:

– Ты принимал участие в заседании комитета «Терракоты»?

Граф повернулся и печально, с мучительным трудом подбирая слова, произнес:

– Старина, мне очень жаль – право, бесконечно жаль, – что, прежде чем позволить Уэстлейку и Тарму предложить свою кандидатуру, ты не посоветовался со мной.

– Но почему, Хендон?

– Извини, пора идти. Нельзя заставлять их ждать. Поговорим, когда вернусь.

Сомнений не осталось: черный шар и провал!

Самообладание стремительно улетучивалось. Стенстоллер усилием воли постарался вернуться в момент перед катастрофой, которую воображение отказывалось принять, потом сказал себе, что честолюбивая мечта двадцати трех лет жизни только что потерпела крушение, и, наконец, вспомнил о Хильде, доверчиво прильнувшей к груди и заплакавшей от счастья, потому что ее долголетняя верность принесла мужу успех. Он не знал, как принять жестокий и несправедливый удар судьбы, и впервые в жизни подумал о самоубийстве.

Внезапно буря миновала, и Стенстоллер почувствовал себя так, как чувствовал лишь однажды, выпив слишком много старого, выдержанного бренди: холодным, решительным, сосредоточенным на достижении какой-то неведомой цели.

Он ни на миг не усомнился, что черный шар бросил не кто-нибудь, а сам Хадденхем, потому что давным-давно, еще в Оксфорде, сын банкира попытался проникнуть в клуб «Радлингтон», проявив отсутствие сдержанности, приличествующей члену тесного круга избранных.

Прежде чем потребовать сатисфакции, надо выполнить обещание и вернуть Хадденхему табакерку, сказал себе Стенстоллер, потому что всегда считал, что, оставив у себя подарок короля, прапрадедушка поступил, мягко говоря, не по-джентльменски.

Опасное состояние духа миновало бы, не причинив физического вреда, если бы насмешливая и жестокая судьба не сунула ему в руку шпагу – да, шпагу в самом прямом и ужасном смысле этого слова!

В клубе стало душно, и Стенстоллер, решив подождать Хадденхема у входа в парк, спустился в гардероб, где и услышал возмущенный голос Уэстлейка, горячо возражавшего служащему:

– Но что же, черт возьми, я буду с ней делать? Завтра в семь улетаю из страны. Придется дать жене телеграмму, чтобы зашла в клуб и забрала. О, Стенстоллер! Рад видеть! Представляете, переодевался здесь для визита во дворец, и лакей засунул шпагу под ремни саквояжа, потому что внутрь она не поместилась. А железная дорога отправила шпагу обратно, потому что по закону эта штука считается смертельным оружием. Подумать только: церемониальная шпага – смертельное оружие! Ей даже буханку хлеба не разрежешь, а острие как наконечник зонта.

– Отдайте ее мне! – машинально, в ледяном тумане, предложил Стенстоллер. – Возьму домой, а утром отнесу леди Уэстлейк.

Пока баронет рассыпался в благодарностях, Стенстоллер забрал из гардероба пальто и в холле принял от Уэстлейка шпагу. Ремень, представлявший собой широкую кожаную портупею, неуклюже болтался под ногами, и хозяин заметил:

– Можно отстегнуть и свернуть. Вот только найдется ли в карманах вашего пальто место?

В одном из карманов лежала книга, а другой занимала золотая табакерка. Стенстоллер переложил реликвию в нагрудный карман, что не укрылось от взгляда Уэстлейка:

– О, это же вещь Хадденхема, не так ли?

– Да. Вот только Хадденхем улизнул прежде, чем я успел отдать ему семейно-историческую ценность.

Пока прощались и желали друг другу успехов, Стенстоллер не переставал гадать, каким образом родственные связи Гвен могли помешать дипломатической карьере Дерека. Впрочем, ответить на вопрос не составляло труда.

Сжав шпагу ордена Святого Северелла Антиохийского в ножнах, купленных у придворного портного, Стенстоллер покинул клуб и через калитку прошел в парк, на узкую боковую аллею.

Сюда редко заглядывали гуляющие, да и скамеек для парочек здесь не было предусмотрено. Из-за облаков время от времени выглядывала бледная луна.

Что за ерунду говорил о тесном круге отец! Эти люди не смогли остановить войну в Южной Африке. В 1914 году не справились с кайзером, а сейчас презирают Черчилля и в то же время позволяют премьер-министру пресмыкаться перед Гитлером и Муссолини, не говоря уже о японцах! И при этом смеют называть себя «настоящими людьми»! Можно подумать, относятся к какой-то отдельной, особой человеческой породе! Американцы поставили их на место еще сто пятьдесят лет назад: «Мы считаем очевидной истиной, что все люди созданы равными». Ни слова о семейных связях…

– Стенстоллер! – прервал невеселые размышления голос Хадденхема. – Тебе не холодно здесь стоять?

– У меня твоя табакерка. Ты собирался ее забрать.

– О, огромное спасибо! – Хадденхем спрятал табакерку в карман. – Вернемся в клуб?

– Хендон, во время голосования в «Терракоте» ты опустил черный шар?

– Нельзя задавать такие вопросы: голосование тайное.

Луна осветила высокомерное лицо и жилистую шею Хадденхема.

Глава 5

Конец шпаги, видимо, оказался острее зонта. Сначала полицейские решили, что орудием убийства послужил именно зонт – дорогой, тонкий, со стальным наконечником, – а в качестве холодного оружия его использовал человек, умеющий грамотно нанести удар.

Убедившись, что Хадденхем мертв, Стенстоллер вытер клинок о траву, убрал шпагу в ножны и, выйдя через ту же калитку, направился к стоянке машин на улице Пикадилли.

Домой он вернулся после полуночи, когда жена и дочь уже спали, и, вытащив шпагу, заметил, что она с трудом выходит из ножен. Посмотрев на лезвие с расстояния вытянутой руки, Стенстоллер понял, что оно слегка согнуто. Пытаться выпрямить было опасно: удивительно, как шпага вообще не переломилась. Церемониальное оружие изготавливалось из непрочного сплава и сверху покрывалось тонким слоем серебра. Клинок выглядел чистым, но Стенстоллер все же вымыл его и насухо вытер.

«Если меня кто-то видел, тут уж ничего не поделаешь, ну а если нет, то и оснований для подозрений нет».

Подобно всем убийцам, не имеющим отношения к криминальным кругам, он своеобразно оценивал моральную сторону своего поступка: не притворялся, что преступление может быть оправдано, но в то же время считал себя в большей степени пострадавшим, чем виновным. На протяжении тридцати лет Хадденхем развлекался, прикидываясь другом человека, которого презирал, причем вовсе не по этическим мотивам. Стенстоллер обвинял в убийстве самого Хадденхема точно так же, как мужчина обвиняет в своем распутстве хорошенькую проститутку.

Утром, пока он одевался, в комнату вошла Гвен и, не в силах произнести ни слова, протянула газету «Рекорд». Стенстоллер не удивился и принял новость с умело рассчитанной сдержанностью, однако сочувствие выразил вполне искренне, потому что в этот момент стало ясно: свадьба откладывается. Ненависть к Хадденхему нахлынула с новой силой – теперь за страдания дочери.

Когда Гвен ушла, он прочитал заметку:

Табакерка! Стенстоллер совсем о ней забыл.

«Ничего страшного: скажу, что отдал за обедом, – пронеслось в голове, но тут взгляд упал на стоявшую в углу шпагу ордена Святого Северелла Антиохийского и свернутый ремень рядом, и Стенстоллер похолодел: – Уэстлейк видел, как я перекладывал табакерку из одного кармана в другой. Больше того: я сказал, что не успел отдать ее Хадденхему – тот ушел из клуба, – а значит, мы встретились с ним позже… Меня повесят!»

В это самое время Уэстлейк находился на борту самолета, но свежие номера «Таймс» скорее всего летели тем же рейсом и в то же посольство.

За завтраком Стенстоллер заглянул в «Таймс»: газета, разумеется, сообщала об убийстве, но не смаковала подробности подобно «Рекорд», а просто отмечала, что причина не ограбление. Издания рангом пониже в посольства не попадали, так что, вполне возможно, о табакерке Уэстлейк не узнает.

После завтрака, как и обещал, Стенстоллер отнес шпагу леди Уэстлейк и на ее сетования по поводу случившегося заметил:

– Да, случай с Хадденхемом поистине ужасен! Вчера я обедал с ним в «Варсити», и беднягу вызвали во дворец всего за несколько минут до того, как мы встретились с вашим мужем.

В офисе его уже ожидал младший офицер Скотленд-Ярда:

– Насколько нам известно, сэр, вчера вы обедали с лордом Хадденхемом в клубе «Варсити». Не произошло ли за это во время чего-то такого, что помогло бы нам в расследовании?

– Боюсь, мне нечего вам сообщить. Беседа касалась сугубо личных вопросов. Мы друзья с детства. Сын лорда Хадденхема и моя дочь недавно обручились, так что нам было что обсудить.

Молодой детектив заглянул в список вопросов, рекомендованных начальством. Следующим значилось точное время окончания встречи.

– Где-то около половины одиннадцатого; вряд ли я готов ответить точнее, – пожал плечами Стенстоллер. – Но вы можете проверить. Хадденхем оставался со мной до той минуты, пока не поступил звонок из дворца. Разумеется, вам об этом уже известно. Сотрудники королевской канцелярии наверняка помнят, когда именно позвонили в клуб. Старший официант сам передал сообщение. Я покинул клуб вскоре после графа.

Каждое слово было аккуратно записано.

– Остался только один вопрос, мистер Стенстоллер. Вам, случайно, не известно, имел ли лорд Хадденхем привычку нюхать табак?

– Известно: такой привычки граф не имел. – Стенстоллер добродушно улыбнулся. – В таком случае, спросите вы, откуда эта огромная золотая табакерка, правда? Раскрою вам эту тайну. Я сам отдал ее за обедом, хотя в некотором роде вещь и так принадлежала графу: не трудно увидеть на крышке фамильный герб рядом с королевским вензелем.

Он рассказал историю золотой табакерки и даже упомянул книгу Кайла «Жизнь Георга IV», чтобы полицейский отметил, что вопрос исчерпан.

Затем появились репортеры. Стенстоллер поведал ту же историю, но не упомянул о табакерке, так что та осталась в тени. Скотленд-Ярд счел, что с данным предметом не связано ничего подозрительного.

Дома Стенстоллера ждало письмо от лорда Тарма:

Четыре дня спустя авиапочтой пришло письмо от Уэстлейка:

Содержание письма доказывало, что Уэстлейк ничего не подозревал. Шанс, что табакерка будет упомянута во время дознания или где-нибудь еще, практически равнялся нулю.

Пришлось пережить еще один визит полицейских, которые методично опрашивали всех членов клуба «Варсити». Стенстоллер подтвердил, что вышел из клуба около половины одиннадцатого, отправился прямиком на автостоянку, сел в машину и уехал домой.

Привратник дворца отметил, что лорд Хадденхем удалился без двадцати одиннадцать. В разговоре с полковником Халлингберном он упомянул, что собирается вернуться в клуб. Следовательно, убийство произошло примерно без четверти одиннадцать. Таким образом, если бы Стенстоллер отправился на стоянку не сразу, то вполне мог бы совершить преступление. Точно так же, как еще дюжина джентльменов, покинувших гостеприимные стены в то время. Поскольку ни на кого из них не падала тень подозрения, равно как не существовало ни малейшего мотива, Скотленд-Ярду пришлось выдвинуть версию о неведомом иностранном политическом фанатике. Спустя полгода досье перекочевало в Департамент нераскрытых дел.

Глава 6

Свадьбу отложили на год – точнее, на четырнадцать месяцев, – поскольку Дерек, теперь уже лорд Хадденхем, остался на дипломатической службе и был вынужден согласовать торжество с рабочим графиком. Гвен в совершенстве освоила немецкий и итальянский языки, а Стенстоллер вернулся к обычной жизни, уклонившись от мучительного разговора с Хильдой и скрыв факт своего провала. Вокруг «Терракоты» не возникло ни шума, ни разговоров, и он решил, что знать неприятные подробности жене ни к чему. Больше того, банкир несколько изменил жизненные ориентиры. Под его умелым руководством фирма развивалась чрезвычайно успешно, и перспектива стать своим в высшем обществе уже не казалась столь заманчивой. Когда молодые прочно обустроились в новой жизни, Стенстоллер решил продать дело и удалиться на покой. Теперь семейные традиции представлялись ему такими же пустыми, как и традиции тесного круга «настоящих людей».

Уэстлейк вернулся из Турции. При первой же возможности баронет явился с визитом к соседу, однако в дружеской беседе ни разу не упомянул о клубе «Терракота» и не коснулся ни одной из тем, способных хотя бы отдаленно показаться неловкими.

Миссис Стенстоллер с головой окунулась в подготовку к свадьбе. Было заранее решено, что на следующий после торжества день родители невесты отправятся в тихий двухнедельный отпуск – «серебряный медовый месяц», как с мужественным великодушием назвала путешествие Хильда.

Солнечным июньским утром Дерек и Гвен отправились венчаться из дома Стенстоллера, гордо возвышавшегося над лесистыми холмами и зелеными долинами графства Суррей. Пышный свадебный прием выплеснулся в сад. Тесный круг избранных оказался представлен весьма убедительно, равно как и мир модных журналов. Если бы Стенстоллер страдал снобизмом, то вполне мог бы считать свадьбу дочери несомненным свидетельством успешной социальной карьеры.

Гвен и Дерек принимали поздравления в холле, у подножия широкой мраморной лестницы, а Стенстоллер с супругой стояли рядом и приветствовали многочисленных гостей. В столовой, за спиной хозяина дома, все приглашенные оставляли подарки. Стенстоллер подумал, что надо отлучиться, чтобы на них взглянуть.

– Реджи сомневается, что сможет лично поздравить молодых, – заметила леди Уэстлейк. – Утром ему пришлось участвовать в конференции. Но если успеет, то непременно появится.

Жаль, если опоздает, подумал Стенстоллер. Гвен давно считала баронета неофициальным дядюшкой и любила шутливо подразнить. Девочка огорчится, если свадьба пройдет без доброго соседа. Мысли блуждали. Дети, даже такие замечательные, как Гвен, не способны заботиться о чувствах родителей. Если, расставаясь с отцом, дочка и испытывала слабое сожаление, то умело его скрывала. Время от времени из столовой долетали обрывки разговора.

– Георг IV подарил ее Хадденхему. Первый Стенстоллер также имел отношение к этой истории. Помнится, каким-то образом здесь замешана честь короля. Смотрите, а вот и королевский вензель!

Табакерка! Стенстоллер прищурился. Каким образом опасная вещь оказалась среди свадебных подарков? – спросил он себя и незаметно проскользнул в столовую.

Золотая табакерка лежала на отдельном маленьком столе, отмеченном карточкой с надписью: «Традиционные подарки, сохранившиеся в семье со времен второго графа Хадденхема, вступившего в наследство в 1720 году». Набор семейных реликвий, переходивших из поколения в поколение, состоял из ожерелья с бриллиантами, украшенного драгоценными камнями кинжала, старинной Библии… Бог с ними, с этими подарками! Табакерка обладала собственной письменной историей: «Дар короля Георга IV пятому графу Хадденхему. Отдана в залог Альберту Стенстоллеру в 1825 году. Возвращена Катбертом Стенстоллером восьмому графу в 1935 году».

Дерек носил титул девятого графа Хадденхема.

Поводов для тревоги не существовало. Как полиция, так и все заинтересованные лица, несомненно, знали, что он отдал табакерку «восьмому графу» за обедом. Один лишь Уэстлейк мог помнить, что и после обеда табакерка оставалась в кармане пальто.

А Уэстлейк собирался приехать.

Разумеется, баронет давным-давно забыл о разговоре в холле клуба «Варсити», однако не исключено, что вид золотой вещицы может освежить его память.

Лучше не рисковать.

Осторожно, стараясь не привлекать внимания, Стенстоллер убрал со стола и табакерку, и карточку. Карточку сразу же смял и сунул в карман брюк, табакерку зажал в кулаке, и вернулся на свое место рядом с Хильдой и, улучив момент, опустил в карман фрака. В холле толпились новые гости. Церемония приветствия продолжалась сама собой: ничто не мешало повторять одни и те же слова.

Внезапно Хильда произнесла тихо, но настойчиво:

– Катберт! Человек, который стоит в столовой спиной к нам, – агент полиции. Скотленд-Ярд настаивал на необходимости присутствия своих сотрудников, якобы для охраны ценных подарков, хотя я сказала, что это абсурдно. А теперь этот сотрудник уверяет, что кто-то украл табакерку. Я попросила не устраивать сцен и пообещала, что ты с ним поговоришь. Заставь его замолчать любой ценой.

Хорошо сказано: «Заставь его замолчать любой ценой». Вот уж действительно! Вопрос в том, согласится ли тот замолчать. Стенстоллер знаком попросил детектива следовать за ним в маленькую утреннюю комнату, свободную от гостей, и озабоченно подумал, не топорщится ли карман фрака.

– Мое мнение таково: кто-то просто взял табакерку, чтобы показать другим гостям, полюбоваться. Не сомневаюсь, что спустя некоторое время историческое достояние вернется на место.

На это замечание детектив никак не отреагировал, но не произнес ни слова и уточнил, следуя собственной логике:

– Десять минут назад, когда вы подошли к столу, табакерка там лежала? К сожалению, мы не можем постоянно следить за всеми подарками.

– Не знаю, не обратил внимания, но рекомендую все же принять мою версию. Да и к чему весь сыр-бор: вещь не стоит и десяти фунтов! К тому же обыскать каждого из гостей все равно не удастся, а иные методы результата не принесут.

– Нам известно, как преодолеть трудности подобного рода. – В сознании Стенстоллера заявление прозвучало зловеще, а детектив добавил: – Странно, что вор забрал не только саму табакерку, но и карточку с описанием предмета.

Как только сотрудник Скотленд-Ярда вышел из комнаты, Стенстоллер поспешно спрятал табакерку за батареей отопления, а карточку сжег над вазой с цветами, чтобы пепел осыпался в воду.

В холле его ждал новый шок.

– Один из этих проклятых детективов поднялся наверх, – испуганно прошептала Хильда. – Должно быть, полицейские собираются обыскать дом.

– Не беспокойся: я прослежу, чтобы этого не случилось.

Стенстоллер вернулся в утреннюю комнату и достал табакерку из-за батареи – никто не должен обнаружить улику, вышел в сад и неторопливо, по дороге обмениваясь любезностями с гостями, направился к пруду, где росли водяные лилии.

Пруд с фонтаном и золотыми рыбками располагался в небольшом голландском садике, незаметном из окон. Выбрав момент, Стенстоллер наклонился, тихо, без брызг, погрузил табакерку под одну из лилий и, запомнив положение цветка, вернулся в дом.

– Через два часа мы уезжаем, – сказала Гвен, взяв отца под руку. – И жалко, и радостно! Тебе ведь знакомо это чувство, правда? – Ах, до чего же хорошо она это сказала! А дочка тем временем продолжала щебетать: – Сэр Реджинальд прислал огромную телеграмму. Пишет, что не сможет приехать, и столько всего желает, что Дерек даже смутился.

Значит, Уэстлейк все-таки не появится! Стенстоллер испытал легкое раздражение оттого, что обстоятельства сыграли с ним злую шутку. Невозможно немедленно выудить табакерку из пруда. Впрочем, это уже и не важно.

Вечером, после обеда, он в одиночестве отправился в голландский садик, нашел ту самую лилию, снял смокинг и разделся до пояса. Глубина пруда составляла не меньше двух футов, и Стенстоллер сунул руку в воду, но ничего не обнаружил. Через десять минут утомительной возни стало ясно, что месить грязь бесполезно. Искать табакерку следует при дневном свете, вооружившись граблями и прочими рабочими инструментами. Придется отложить операцию до окончания «серебряного медового месяца». Что касается Дерека, то во время своего настоящего медового месяца зять вряд ли вспомнит о наследстве предков.

Глава 7

Пока супруги Стенстоллер отдыхали на берегу живописного швейцарского озера, садовник, приводя в порядок голландский садик и, в числе прочего, пруд с лилиями, нашел золотую табакерку и немедленно отдал экономке, чтобы та заперла вещь в надежном шкафу до возвращения хозяина. В тот же вечер садовник заглянул в деревенский кабачок и похвастался находкой. Его рассказ достиг ушей местного констебля, и два дня спустя, в результате естественного развития событий, Скотленд-Ярд потребовал временного надзора над табакеркой.

Для департамента нераскрытых дел характерно, что инспектор уголовной полиции Рейсон получил копию рапорта исключительно потому, что в тексте фигурировало имя лорда Хадденхема.

Всякий раз, когда некое происшествие хотя бы отдаленным образом перекликалось с одним из его многочисленных досье, Рейсон неизменно предъявлял городу и миру какую-нибудь сногсшибательную идею, но на этот раз в голову ровным счетом ничего не приходило.

Кто-то украл ценную табакерку, а потом, испугавшись разоблачения, утопил в пруду. Ни малейшей связи с убийством лорда Хадденхема совершенным четырнадцать месяцев назад, не прослеживалось! Раздраженный собственным бессилием, Рейсон перечитал сначала досье на убийство, а потом рапорт о краже.

«Карточка с исторической справкой также исчезла».

Историческая справка! Должно быть, в ней говорилось о мошенничестве короля. Удивительно, что однажды на рассвете старика не убили из лука! Кражу золотой табакерки еще как-то можно понять, но зачем же воровать историческую справку? Только если вор страдает помешательством, что мало помогает делу.

Попробуем вывернуть случай наизнанку. Предположим, что вор умен. Это означает, что он украл карточку, чтобы никто не смог прочитать текст. Но многие из гостей уже успели побывать в столовой, положить свой подарок и посмотреть вокруг. Следовательно, вор не хотел, чтобы надпись увидел какой-то конкретный человек – тот, кто еще не успел побывать в столовой. Если это так, то по той же причине украдена и табакерка: ни то ни другое не должно было попасться кому-то на глаза.

Вернемся к убийству. Как ни горько, но табакерка все равно ничего не доказывает. Мистер Стенстоллер отдал ее убитому за обедом. А если бы и не отдал, на убийство это все равно никак бы не повлияло.

Оставим в покое вора и представим того человека, о котором вор думал. Кто-то из поздних гостей должен был войти в столовую, увидеть табакерку или карточку и воскликнуть: «А, табакерка! Боже мой, это же подарок Георга IV! Ну вот все и выяснилось. Теперь мы точно знаем, кто убил Хадденхема!»

Рейсон растерянно провел рукой по волосам и подумал, что подобная досадная путаница всегда случалась, когда он пытался следовать методу дедукции.

Во время ленча кое-что прояснилось.

Кто-то, увидев на столе табакерку, мог сказать: «Ее присутствие здесь опровергает некое заявление, сделанное сразу после убийства».

Единственным, кто сделал такое заявление, был мистер Стенстоллер, и очевидная логика подсказывала, что убил Хадденхема именно он. Стенстоллер входил в число тринадцати посетителей клуба «Варсити», покинувших заведение в определенное время. Он заколол графа зонтиком и сунул ему в карман табакерку… специально для того, чтобы его можно было поймать на лжи!

Рейсон следовал правилу, нередко приносившему результат: за очевидной нелепостью может скрываться правда.

Он отправился в клуб и побеседовал с гардеробщиком, показав тому список тринадцати джентльменов, удалившихся в то самое время.

– Постарайтесь вспомнить, кто из них имел при себе зонт – знаете, такой острый…

– Опять эти острые зонты! – простонал гардеробщик. – Сразу после убийства меня ими замучили! Отвечу вам то же самое, что отвечал всем остальным: зонта ни у кого не было!

– И даже у мистера Стенстоллера?

– И даже у него, – усмехнулся гардеробщик. – У него была шпага.

– Что? – ошеломленно выдохнул Рейсон.

– Шпага, говорю вам! Его друг, сэр Реджинальд Уэстлейк, утром присутствовал на королевском приеме. – И он рассказал обо всем в подробностях. – Выходя отсюда, мистер Стенстоллер едва не споткнулся о ремень. Я слышал, как в холле сэр Реджинальд предложил снять портупею, чтобы не мешала. И произошло это примерно в половине одиннадцатого, если хотите знать.

От изумления Рейсон забыл о табакерке. Шпага! Спустя пару часов инспектор приехал в графство Суррей, вызвал из сада Уэстлейка и, устроившись с баронетом в столовой, попросил разрешения посмотреть шпагу ордена Святого Северелла Антиохийского.

– Чрезвычайно странная просьба. Зачем вам шпага?

– Мы подозреваем, что, когда оружие было не при вас, сэр Реджинальд, его могли использовать в преступных целях.

Уэстлейк снова внимательно рассмотрел удостоверение Рейсона, после чего вышел из комнаты и вскоре вернулся со шпагой.

Доставая клинок из ножен, инспектор уголовной полиции заметил, что лезвие слегка погнуто, и внимательно изучил острие, оказавшееся лишь немногим тоньше наконечника очень дорогого зонта.

– Сэр Реджинальд, в вечер убийства лорда Хадденхема, примерно в половине одиннадцатого, вы, случайно, не передали шпагу мистеру Стенстоллеру?

– Кажется, передал! – Уэстлейк явно забыл о давних событиях, но сейчас начал вспоминать кое-какие подробности. – Да, точно. Передал. В силу особых обстоятельств, не стоящих внимания.

Следовательно, Стенстоллер мог убить Хадденхема. Но убил ли?

Рейсон решил, что пора уходить. Баронет подтвердил рассказ гардеробщика о шпаге, однако само по себе это подтверждение еще ничего не доказывало.

– Что ж, большое спасибо, сэр Реджинальд. Возвращаю вам оружие.

Он сделал пару шагов, но запутался в портупее и сразу же вспомнил рассказ гардеробщика. Почему бы не проверить?

– А мистер Стенстоллер нес шпагу вот так, что все это… хм… болталось?

– Нет-нет, что вы! Я отстегнул ремень, свернул так, что получился небольшой рулон, и отдал ему, а он положил в карман.

– Представляю, как оттопырился карман, – заметил Рейсон, стараясь держаться просто и любезно.

– Без сомнения, ремень доставил определенные неудобства, – терпеливо ответил Уэстлейк. – Помню даже, что мистеру Стенстоллеру пришлось что-то достать из кармана плаща и переложить в нагрудный.

Уэстлейк замялся: явно не хотел открывать новое поле для утомительных расспросов, – но Рейсон моментально вцепился в короткую паузу.

– И что же он достал из кармана пальто, сэр Реджинальд?

– Из кармана пальто Стенстоллер достал золотую табакерку, инспектор Рейсон. Намеревался отдать ее лорду Хадденхему за обедом, но что-то помешало. А если хотите получить подробную информацию о табакерке…

– …то смогу найти ее в книге Кайла «Жизнь Георга IV»! – резко оборвал Рейсон, и Уэстлейк посмотрел на него с некоторым удивлением.

Рейсон тем временем уже сделал окончательный вывод и позволил себе нарушить правила:

– В половине одиннадцатого вы видели табакерку у Стенстоллера в руках, а потом она была обнаружена в кармане убитого Хадденхема. Боюсь, мне придется забрать шпагу: церемониальное оружие потребуется в качестве вещественного доказательства.

– Боже мой! – ошеломленно выдохнул Уэстлейк. – Значит, Стенстоллер узнал, что Хадденхем…

Баронет не договорил. Даже прервав членство в клубе «Терракота», ему не хотелось давать газетам повод упоминать название закрытого заведения.

Глава 1

Дело Криппена пересказывалось множество раз на множестве языков, так что подробности преступления известны даже тем специалистам в области криминальной психологии, которых в 1910 году еще не было на свете. Криппен стал первым убийцей, пойманным с помощью беспроволочного телеграфа, как тогда называлось устройство. Однако сегодня использование технического новшества уже не кажется столь же интересным и значительным, как то обстоятельство, что полиция, адвокат и, наконец, тюремные охранники единодушно назвали преступника приличным человеком и джентльменом скорее в моральном, чем в социальном смысле слова. Тем не менее Криппен спрятал расчлененное тело жены в кухне под половицами.

Альфред Каммартен обладал сходным с Криппеном менталитетом. Убийство, совершенное им в 1934 году, во многом напоминало преступление Криппена. Не зная подробностей дела, Каммартен повторил мелкие промахи своего предшественника, но не совершил главной ошибки – не попытался спастись бегством. В отличие от Криппена, приличного человека и джентльмена, Каммартена вовсе не заботило, что за его грехи пострадает кто-то другой. Моральный изъян заслуживал отдельного наказания.

Существовало и физическое сходство с оригиналом: Каммартен был невысок, с карими глазами навыкате, усами и восковым цветом одутловатого лица.

Больше того, сложившаяся ситуация мало чем отличалась от ситуации четвертьвековой давности. Гертруда Каммартен, подобно Коре Криппен, сумела завоевать уважение и привязанность мужа, несмотря на дурной характер, жадность и абсолютный эгоизм. Пользуясь явным физическим превосходством, Гертруда угнетала супруга, а порой в гневе даже поднимала на него руку. К тридцати семи годам привлекательность ее существенно поблекла, но это было неважно, поскольку молоденькая Изабелла Реддинг всколыхнула в Каммартене вовсе не вожделение, а подавленный отцовский инстинкт.

Как стало известно, происхождение Изабеллы не поддается определению. Кто-то позаботился о поступлении девочки в монастырскую школу, где она приобрела неплохие манеры, а возможно, и кое-какие знания. В двадцать два года Изабелла пришла к Каммартену, чтобы получить место стенографистки при нем, тогда судовом агенте с постоянной клиентурой. Девушка была хорошенькой, понятливой, но на редкость неумелой. Каммартен увидел то, что захотел увидеть: невинную молодую особу, из которой можно вылепить настоящую женщину – такую, какой должна была бы стать его собственная дочь, если бы эта дочь родилась на свет, – поэтому нашел другую секретаршу, а Изабелле поручил наклеивать марки на конверты и время от времени выполнять разные мелкие задания.

В силу собственной глупости (хотя Скотленд-Ярд с этим не согласен) Каммартен пригласил мисс Реддинг провести уикенд в «Лаврах», своем скромном доме на окраине старинного торгового городка Тадхэма, в двадцати милях от Лондона. Больше того: он простодушно предложил супруге взять на себя роль тетушки.

Подчеркнутая холодность Гертруды не помешала Изабелле в 1933 году провести в «Лаврах» еще три уикенда. В последний приезд, в июле, Каммартен повел подопечную на выставку цветов, где представил всем своим знакомым.

Он был глубоко шокирован, когда Гертруда заявила, что не верит ни слову из той нелепицы, которую муж несет относительно ангельской невинности своей молодой сотрудницы. Миссис Каммартен в гневе добавила, что если он в состоянии содержать любовницу, что кажется маловероятным, то должен хотя бы соблюдать приличия и не унижать жену, хвастаясь девчонкой перед соседями. Правда заключалась в том, что Каммартен твердо верил в нелепицу относительно ангельской невинности Изабеллы.

Гертруда не ошиблась, проницательно заподозрив, что муж тратит на девушку немалые деньги. Во-первых, он платил ей жалованье, большая часть которого ложилась на его бизнес бесполезным бременем. Во-вторых, брал на себя и другие расходы – если не на наряды и развлечения, то на специальную диету для укрепления нервной системы, на массаж для излечения от бессонницы и даже на книги для развития ума.

От частого повторения обвинения Гертруды вскоре перестали пугать. К осени 1933 года Каммартен уже успел заметить внешнюю привлекательность энергичной особы, в которой прежде видел лишь духовную дочь. Короче говоря, как-то незаметно Изабелла действительно стала его любовницей. Искушенность мисс Реддинг заставила покровителя пересмотреть версию об ангельской невинности и спросить себя, чем же на самом деле та занималась в период между окончанием монастырской школы и поступлением к нему на службу.

К концу года расходы начали вызывать тревогу. Впрочем, в расточительстве Каммартен винил главным образом себя: время от времени, когда обнаруживал, что Изабелле нужна какая-то вещь, сам выступал инициатором покупки. Так, именно он предложил приобрести новую сумку, не подозревая, что мисс Реддинг закажет экземпляр из крокодиловой кожи стоимостью девять фунтов. Он же заметил, что пора сменить щетку для волос, и подопечная тут же заказала черепаховый туалетный набор. Каммартен бурно восхищался красотой и изяществом гарнитура, но только до той минуты, пока Изабелла не назвала цену: сто гиней.

– Тебя обманули, дорогая! – в ужасе воскликнул Альфред. – В «Харриджес» я видел точно такой же набор всего за пару фунтов.

– Но это настоящий черепаховый гарнитур, милый! – объяснила Изабелла. – Я приобрела его в «Перье», и они обещали забрать покупку обратно под шестьдесят фунтов, если нам вдруг понадобятся деньги. Но раз ты считаешь выбор экстравагантным, завтра же верну в магазин.

К сожалению, Каммартен неудачно уронил один из флаконов с духами, слегка поцарапав стекло и отколов крошечный кусочек изящной черепаховой крышечки. Изабелла так искренне старалась затереть повреждения, чтобы скрыть нанесенный ущерб и вернуть набор в магазин, что растроганный покровитель все-таки отослал чек, при этом с раскаянием сознавая, что ограбил Гертруду.

Отныне он вел двойную жизнь, которую ненавидел всей душой. Чтобы положить конец лицемерию, сентиментальный глупец признался жене в измене. Та с презрением выслушала исповедь и принялась угнетать еще безжалостнее, отчего бедняге стало легче: он презирал себя и чувствовал, что должен понести заслуженное наказание.

В июле 1934 года Изабелла представила обычный повод, истинный или ложный, для немедленного развода и безотлагательной свадьбы. Каммартен обещал поговорить с Гертрудой, но не поговорил, потому что испугался. На протяжении двух безнадежных, отчаянных недель он исправно снабжал Изабеллу разнообразной ложью.

В понедельник, 7 августа, в день банковских каникул, Изабелла взяла инициативу в свои руки и среди дня, в половине третьего, без приглашения явилась в «Лавры» для решительного объяснения с соперницей.

Глава 2

Гертруда провела этот день в Брайтоне в гостях у кузины и вернулась лишь к девяти часам вечера. Шел небольшой дождь, и уже заметно темнело, хотя не настолько, чтобы соседи не могли наблюдать за возвращением миссис Каммартен из-за штор. В некотором смысле они ждали ее возвращения, поскольку прежде успели заметить приезд Изабеллы и даже обсудить подробности ее наряда. Основное внимание привлек шарф цвета фуксии – немодный и кричащий, который в данном случае выглядел эффектно. Не осталась незамеченной и сумка из крокодиловой кожи, которая, по общему мнению, обошлась мистеру Каммартену в круглую сумму. Соседи знали, что Гертруда ездила в Брайтон. Скандал или по меньшей мере громкий разговор казался неизбежным.

– Так и думала, что включишь в холле свет, чтобы изобразить радость по поводу моего возвращения, пусть и фальшивую, – сказала Гертруда. – Но теперь, когда ты тратишь на любовницу так много денег, надо экономить на хозяйственных счетах. Если уж спросил, то скажу, что ездила в Брайтон отнюдь не ради собственного удовольствия, а для того, чтобы посоветоваться с Мейбл. И вот теперь собираюсь последовать совету кузины. Подойди, Альфред, и сядь.

Она привела мужа в маленькую комнату, которую оба называли утренней, потому что имели обыкновение там завтракать. Каммартен покорно сел к столу, понимая, что не сможет завладеть вниманием жены, пока та не выскажется окончательно.

– Мейбл считает меня малодушной дурочкой, потому что я мирюсь с унизительным положением. И она права. Одно из двух, Альфред: или ты увольняешь девицу с работы и порываешь отношения, или я с тобой развожусь.

– Можешь не притворяться, что развод разобьет тебе сердце, Альфред. Не сомневаюсь, что ты будешь только рад покончить с нашим браком после той клоунады, в которую его превратил, но Мейбл утверждает, что судья обяжет тебя выплачивать мне не меньше трети дохода, если не половину. Полагаю, это приведет тебя в чувство. Кстати, Альфред, чья это сумка в углу, возле ведерка для угля?

– Это сумка Изабеллы, – сказал Каммартен.

– Значит, эта ужасная женщина здесь была! По твоему коварному поведению я сразу заподозрила неладное. Когда она ушла?

– Не ушла. Она в гостиной.

– Сейчас немедленно уйдет. Я ее выгоню.

– Не выгонишь, – возразил Каммартен. – Я запер дверь и спрятал ключ.

Слова прозвучали так страшно, что Гертруда на миг застыла, а потом, опрокинув вазу с цветами, перегнулась через стол и схватила мужа за лацканы пиджака.

– Что ты хочешь этим сказать, Альфред? Ну же, говори! Давай!

– Она мертва, – ответил Каммартен. – Я ее убил.

– Ооо! – послышался долгий тихий стон. – Подумать только: этот кошмар случился со мной! Ах, господи! Чем же я заслужила такое наказание?!

Характерно, что Гертруду заботили исключительно собственные обстоятельства и их изменение под влиянием совершенного преступления. Она упала на стол, уткнулась лицом в согнутую руку и разрыдалась. Реакция оказалась столь бурной, что виновник страданий подошел и попытался утешить.

– Довольно, довольно, дорогая! – похлопал он жену по плечу. – Не принимай так близко к сердцу, Герт! Все равно уже ничего не исправить. Что поделаешь: порой что-то вдруг идет не так. Случается. Перестань, а не то заболеешь!

Спустя некоторое время она нашла силы заговорить, хотя слова с трудом прорывались сквозь конвульсивные рыдания:

– Когда ты на мне женился, мне было двадцать четыре года. А сейчас тридцать семь. Лучшие годы жизни достались тебе. Я постаралась смириться с твоим желанием завести роман с молодой женщиной, хотя невозможно описать, каких мучений мне это стоило. И все же я верила, что даже в старости ты обо мне позаботишься.

– Тридцать семь лет – это вовсе не старость, дорогая. Успокойся, пожалуйста, потому что, прежде чем меня арестуют, надо решить практические вопросы.

Слова привлекли внимание, и слезы тут же высохли.

– У тебя ведь нет денег помимо бизнеса, правда?

– Правда. Боюсь, что крупной суммы ты не получишь. Бизнес основан преимущественно на личных связях.

– Я даже не смогу вернуться к профессии сиделки. После такого позора никто меня не наймет! – Воображение все еще отказывалось смириться с катастрофой. – Ты уверен, что убил, Альфред? Уверен, что она не притворяется? Не представляю, что ты способен кого-то прикончить без револьвера, а его у тебя нет.

– Убил наверняка! Изабелла требовала, чтобы я развелся с тобой и женился на ней. Даже если она говорила правду о своем положении, есть основания подозревать, что, помимо меня, у нее были другие мужчины. Одного, например, она называла Лен, и я даже его видел: здоровый парень испанской внешности.

– Разве за это стоило убивать, Альфред?

– Подожди, дай договорить! Изабелла приехала сюда без приглашения, чтобы разобраться с тобой. А когда вдруг заявила, что ничего тебе не скажет и не будет требовать развода, если получит тысячу фунтов, я не на шутку разозлился. Она попыталась умилостивить меня физической близостью. Самой настоящей физической близостью! Кажется, я и впрямь немного смягчился, но потом разозлился еще больше, потому что позволил такой женщине мной командовать. Схватил за шею – сейчас уже даже не помню, как именно, – и она притворилась, что сопротивляется. Внезапно в голову пришла мысль, что если надавить на подбородок, то шея сломается, потому что получится что-то вроде рычага. И тогда больше всего на свете мне захотелось это сделать. И я сделал. Вот и все!

– Не верю, что ты действительно способен на убийство! – Гертруда решительно отказывалась смотреть правде в глаза. – Дай ключ!

В одиночестве она вошла в гостиную, а вскоре вернулась с шарфом цвета фуксии в руках. Медицинское образование спасло ее от нормальной реакции.

– Все верно. Не думала, что ты способен это сделать, но оказалось, способен. – Она немного помолчала и продолжила: – Принесла шарф, потому что ты по рассеянности бросишь его на виду, так же как бросил сумку. Лучше спрячь их в одно место. Соседи наверняка заметили такую яркую вещь. Надо проверить, не осталось ли в доме еще чего-нибудь.

– Какой смысл, Герт? Как только уйдешь, я сразу позвоню в полицию.

– Трудно придумать поступок малодушнее! – Жалость к себе моментально утонула в ярости. – Готов сдаться, даже не шевельнув пальцем ради собственного спасения? И при этом называешь себя мужчиной!

– Во всяком случае, принимаю все, что меня ждет, без жалоб и визга!

– Точнее, принимаешь то, что ждет меня! – выкрикнула Гертруда. – Готов вышвырнуть в сточную канаву и заставить носить клеймо жены убийцы, а сам в это время думаешь только о собственной храбрости!

– Но что же я могу сделать? Убегать бесполезно!

– Если иметь на плечах голову, то ничего не стоит избавиться от трупа. Надеюсь, умеешь пользоваться лопатой? Кто догадается, что она не убежала с кем-нибудь, у кого больше денег, чем у тебя? До таких женщин никому нет дела!

Каммартен собирался сдаться в полицию, потому что не представлял, как можно поступить иначе. И вот Гертруда подала мысль о спасении. В течение тринадцати лет он жил под каблуком. Всякий раз, когда муж совершал опрометчивый поступок, жена сначала смешивала его с грязью, а потом наводила порядок. То же самое происходило и сейчас, хотя и в более значительных масштабах.

– А если что-нибудь пойдет не так? – возразил Каммартен, ожидая убедительного довода, который не замедлил явиться.

– Все будет в порядке, если последуешь совету и поступишь правильно. Надо было бы заставить тебя самому разбираться, потому что вряд ли тебе хочется, чтобы я рисковала, впутываясь в опасное дело. Но о себе я не беспокоюсь: никто не видел, как я вечером возвращалась домой? Хорошо, что не стала ждать местный поезд и приехала на автобусе. На углу, кроме меня, никто не вышел, да и вокруг не было ни души, потому что шел дождь. Поеду в Илинг и проведу ночь у мамы. Если кто-нибудь спросит, где я, объяснишь, что отправилась туда прямиком из Брайтона, не заходя домой. Можешь добавить, что мама заболела и нуждается в уходе. Когда все успокоится, вернусь.

– Хочешь сказать, что будем жить как прежде, словно ничего не случилось? – с трепетом уточнил Каммартен.

– Во всяком случае, я готова начать заново, чтобы сделать тебя счастливым, Альфред! Особенно теперь, когда ты получил хороший урок.

Однако Гертруда не забыла себя обезопасить и уже через несколько минут предложила план, согласно которому риск доставался исключительно Каммартену. Заставив мужа повторить приказ, добавила:

– Сейчас я незаметно проберусь в гараж и сяду в машину. Соседи услышат звук мотора. Если потом кто-нибудь начнет задавать вопросы, что маловероятно, не забудь ответить, что отвез гостью обратно в Лондон. А если кому-нибудь захочется поговорить со мной, пусть звонят маме.

Глава 3

Получив четкий план действий, Каммартен немного успокоился и, быстро доехав до Лондона, в Холборне высадил Гертруду возле станции метро, чтобы она могла отправиться в Илинг, к матери. Сам же поехал дальше, в небольшую квартирку, расположенную в одном из неказистых кварталов Блумсбери. Консьержа в доме не было, потому что жильцы рассматривали отсутствие надзора как преимущество. Каммартен дождался удобного момента и вышел из машины. Больше всего его заботило, чтобы никто не заметил, что он приехал один.

Квартира состояла из просторной комнаты с двумя нишами, отгороженными шторами, и выглядела чистой, но в то же время заставленной вещами. Три больших веера на стенах и дорогое, ручной работы, покрывало на тахте создавали подобие артистической атмосферы. Во всем остальном это была самая обычная однокомнатная квартира.

Торопливо выполняя указания Гертруды, Каммартен отыскал чемодан Изабеллы и положил в него ночную рубашку и другие предметы первой необходимости, а потом то, что жена объединила емким выражением «все подаренные тобой дорогие мелочи». Черепаховый набор был, несомненно, дорогим, но не соответствовал понятию «мелочь», так как включал восемь предметов, в том числе и пару флаконов духов. Он занял две трети чемодана и не оставил места для других вещей.

Шарф цвета фуксии Каммартен нарочито небрежно бросил на складной стол, сумку из крокодиловой кожи, опустошенную еще в «Лаврах», положил на пол возле плиты, как будто девушка специально ее оставила, забрав с собой содержимое.

К полуночи он вернулся в «Лавры», принес из гаража инструменты, а из сарая захватил лопату и вилы. Перетащив из утренней комнаты стол и стулья в холл, Каммартен свернул ковер и поднял несколько половиц.

Начальный этап работы особых усилий не потребовал и к часу ночи был закончен. Под лагами, державшими половицы, Каммартен надеялся найти мягкую землю, однако обнаружил строительный мусор, распределенный ровным слоем толщиной дюймов восемнадцать. Уборка оказалась исключительно сложной: работать пришлось очень медленно, потому что при каждом движении мусор издавал шум. Нервы быстро сдали: ворочая лопатой, Каммартен не думал об угрозе разоблачения, зато во время частых перерывов ему то и дело чудилось, что по садовой дорожке кто-то идет. Приходилось вылезать из ямы и прислушиваться, чтобы успокоиться и убедиться в безопасности.

Расчистить необходимое пространство удалось только к половине четвертого. Изрядно устав, Каммартен вышел в кухню и выпил чаю, а когда вернулся к работе, понял, что сил может не хватить. Хотя дом был построен прежде, чем начали использовать цемент, фундамент оказался прочным, а земля сухой и очень жесткой.

Через час удары лома стали совсем слабыми, а к шести утра Каммартен напоминал боксера, продержавшегося на ногах не меньше двадцати раундов подряд: руки не слушались, колени подкашивались. С огромным трудом он выбрался из ямы, рухнул на пол здесь же, в утренней комнате, и, пытаясь восстановить дыхание, осознал, что к восьми, к приходу домработницы Бесси, ни за что не успеет перенести Изабеллу из гостиной и навести порядок. Если попытаться спрятать тело и не закончить работу, результат окажется катастрофическим, так что лучше уж просто оставить его в гостиной.

Каммартен двигался настолько медленно, что, когда наконец вернул на место половицы и, с трудом соображая, расстелил ковер, часы пробили половину восьмого утра.

Он поднялся к себе, умылся и на минуту лег в кровать, чтобы смять постельное белье, а потом постарался побриться, как делал это изо дня в день, и, услышав, что пришла Бесси, в халате спустился ей навстречу.

Дверь в гостиную со вчерашнего дня оставалась запертой, как и выходившее в сад французское окно с опущенными жалюзи. Чтобы, как обещала Гертруда, все уладилось само собой, нужно было лишь сохранить способность думать.

– Миссис Каммартен уехала навестить заболевшую матушку, – сказал хозяин горничной. – Приготовьте мне завтрак, а потом можете отправляться домой.

– Хорошо, сэр. – Бесси не слишком обрадовалась, так как знала, что после субботы, воскресенья и банковских каникул скопилось немало пыли, которую рано или поздно придется убирать. – Но перед уходом я бы все-таки навела порядок в гостиной.

– Ничего не получится, – последовал категоричный ответ. – Дверь заперта, а ключ, судя по всему, миссис Каммартен забрала с собой.

– Выход есть, – успокоила горничная. – К замку гостиной подходит ключ от утренней комнаты.

Самой важной в этот момент казалась задача сохранить на плечах голову. Но какой толк от головы, не способной быстро реагировать и ловко соображать?

– Нет-нет, не стоит, Бесси, – возразил Каммартен и совсем некстати добавил: – Вчера, прежде чем уехать, жена начала протирать сервиз, однако поспешила на поезд, не успев довести работу до конца, и оставила часть посуды на полу. Заперла комнату и попросила не открывать до ее возвращения.

Бесси пошла в кухню, но успела услышать, как хозяин вынул ключи из дверей утренней комнаты и столовой, и, почувствовав неладное, спустилась в сад, чтобы попытаться заглянуть в гостиную через щель в жалюзи. К сожалению, ничего, кроме уголка диванной подушки, почему-то лежавшей на полу, увидеть ей не удалось.

Вместо того чтобы, как обычно, в девять пятнадцать уехать на работу, Каммартен остался в утренней комнате, чтобы горничная все-таки не затеяла там уборку. Бесси ушла в десять и отправилась в расположенный через дорогу дом под названием «Кедры», чтобы рассказать работавшей у миссис Эвершед приятельнице о запертой гостиной и вздоре насчет разбросанного по полу сервиза.

В одиннадцать, когда Каммартен дремал в кресле, миссис Эвершед постучала в дверь.

– Простите, что побеспокоила, мистер Каммартен: не думала, что вы дома. Можно поговорить с Гертрудой, если, конечно, она не очень занята?

– К сожалению, жена уехала в Илинг, к больной матери. Когда вернется, неизвестно. Не думаю, что с тещей случилось что-то серьезное, но доктор рекомендовал постельный режим.

Миссис Эвершед произнесла положенные в таких случаях банальности, а потом осведомилась:

– Гертруда ничего не просила передать мне насчет четверга? Обещала принять решение к вечеру понедельника.

– Я не видел ее со вчерашнего утра, – уверенно ответил Каммартен.

– О! – воскликнула миссис Эвершед, среди прочих соседей с интересом наблюдавшая из-за шторы за возвращением Гертруды. – А я-то думала, что она вернулась домой вчера вечером.

– Собиралась вернуться, но не смогла. По пути из Брайтона заехала в Илинг, а оттуда позвонила и сообщила, что вынуждена задержаться.

Приятельница горничной Бесси уже пересказала хозяйке историю о запертой гостиной, а миссис Эвершед понесла весть дальше. За оставшиеся до полудня сорок минут к Гертруде пришли еще две соседки и выслушали то же самое объяснение.

Днем Каммартена никто не беспокоил, и до девяти вечера он спокойно проспал в кресле, а в полночь вернулся в утреннюю комнату и, разумно распределяя силы, к четырем утра полностью закончил работу. Останки Изабеллы, содержимое крокодиловой сумки и привезенный из квартиры чемодан были надежно захоронены на глубине четырех футов, под слоем мусора толщиной восемнадцать дюймов. Половицы, ковер и мебель вернулись на свои места.

Чтобы придать выдуманной истории некое правдоподобие, в гостиной были извлечены из буфета и расставлены посреди комнаты фарфоровые чашки и блюдца. Каммартен принял ванну, лег в постель и крепко проспал до той минуты, пока его не разбудила все та же Бесси.

За завтраком он не переставал удивляться собственной свежести и с гордостью думал, что силен и вынослив, как конь. Убийство Изабеллы Реддинг уже казалось трагической случайностью, о которой следовало немедленно забыть. Моральный долг связывал его с Гертрудой, и пока удавалось успешно справляться с обязательствами.

Придя в офис, Каммартен решил позвонить жене и сообщить, что путь свободен, но не успел дотянуться до телефона, как появилась секретарша.

– Доброе утро, мисс Кайл. Мисс Реддинг уже заходила, чтобы забрать вещи?

– Я не видела мисс Реддинг с пятницы, – ответила секретарша с некоторым высокомерием. – А вещи ее все еще здесь.

– В понедельник она заглянула ко мне домой и заявила, что больше не будет у нас работать. Боюсь, ее деятельность в нашем офисе не была особенно успешной.

Мисс Кайл, в полной мере осведомленная об интимных отношениях хозяина с Изабеллой, благоразумно промолчала.

Разобравшись с почтой, Каммартен позвонил в Илинг, в квартиру тещи, однако ответа не получил, поэтому повторил попытку перед ленчем, а потом сразу после перерыва. Встревоженный не на шутку, он набрал номер консьержа и узнал, что миссис Массел – именно так звали матушку Гертруды – уехала на уикенд и до сих пор не вернулась, так что в квартире никого нет.

– А миссис Каммартен – моя жена – к вам не обращалась?

– Нет, сэр, со времени отъезда миссис Массел в прошлую пятницу ее никто не спрашивал.

Каммартен положил трубку и глубоко задумался.

Куда же пропала Гертруда?

Глава 4

Этот же вопрос задавали и другие, включая саму миссис Массел. Возвращаясь с проведенного в Солсбери длинного уикенда, почтенная леди заехала в Тадхэм, чтобы поболтать с дочерью, однако явилась уже после ухода Бесси и не смогла попасть в дом. Миссис Эвершед наблюдала за происходящим из окна «Кедров», и когда появился сам Каммартен, перед домом состоялось объяснение…

– Гертруда сказала мне по телефону, что из Брайтона собирается заехать к вам, – упрямо гнул свое зять.

– Но этого не может быть: она знала, что я намерена провести выходные в Солсбери! – возразила теща.

– Я лишь повторил то, что она сказала мне!

Миссис Массел взяла зятя под руку и повела по дорожке в глубину сада, подальше от соседских глаз.

– Ты наврал все это потому, что сплетница Эвершед подглядывала и подслушивала? А теперь отвечай: где Гертруда?

– Не знаю! И это самое ужасное! – воскликнул Каммартен, раздраженный до глубины души.

– Когда ты видел ее в последний раз?

– В понедельник утром, когда она собиралась к Мейбл, – ответил Каммартен и на всякий случай уточнил: – По крайней мере, так она мне сказала.

В голосе миссис Массел зазвучал металл, а взгляд стал враждебным.

– Послушай, Альфред, не пытайся намекнуть, что она убежала с любовником. Гертруда совсем не такая. Да ей и незачем убегать, когда можно без труда с тобой развестись… Да-да, мне отлично обо всем известно, хотя, возможно, ты думал иначе. Если моя дочь исчезла, значит, что-то случилось: возможно, потеряла память, как те люди, о которых каждый вечер сообщают по радио. А что, если попала под машину или даже убита? Впрочем, судя по всему, тебя это совсем не волнует!

Каммартен горько рассмеялся, чем еще больше рассердил тещу.

– При всем твоем безразличии учти: если с ней что-то произошло, тебе не поздоровится!

– Но что же я могу сделать?

– Например, немедленно отправиться вместе со мной в полицию. Пусть объявят розыск!

– Бесполезно, – мрачно отозвался Каммартен. – Полиция не примет заявление.

– В таком случае я пойду одна! – решительно заявила миссис Массел и удалилась.

Глава 5

В деле Криппена очень похожая ложь была разоблачена через несколько дней после убийства. В деле Каммартена прошло шесть месяцев, прежде чем полиция смогла сделать первые шаги. При этом у Криппена не было ни тещи, ни домашней прислуги.

За домработницей миссис Эвершед, с которой поделилась сомнениями Бесси, ухаживал молодой констебль. Девушка передала ему и рассказ приятельницы, и комментарий хозяйки. Сделала она это исключительно для того, чтобы развлечь молодого человека, а вовсе не с целью поставить в известность полицию. Несмотря на запертую гостиную, об убийстве еще никто не думал, однако появление миссис Массел мгновенно нарушило равновесие. После того как решительная дама была замечена на пороге отделения полиции, вряд ли в городке остался хоть один человек, кто не верил, что Каммартен убил жену. В гостиных, в магазинах, в местном теннисном клубе активно обсуждалось дело Криппена. Представителям молодого поколения не оставалось ничего иного, как делать вид, что они впервые слышат историю, которую успели выучить едва ли не наизусть.

Если полиция еще не пришла к выводу об убийстве миссис Каммартен, то определенно сочла версию достойной внимания. К половине десятого, когда суперинтендант Хойлок вошел в «Лавры», он уже успел ознакомиться со всеми источниками, выяснить все доступные факты и отметить малейшие подробности, вплоть до шарфа цвета фуксии и крокодиловой сумки. Страж порядка объяснил супругу пропавшей дамы, что, прежде чем просить Би-би-си объявить розыск, необходимо получить подтверждение заявления миссис Массел.

Каммартен пригласил офицера в столовую, которой в обычной жизни пользовались редко, выслушал заявление тещи и кивком подтвердил каждый пункт, мысленно опасаясь, что, услышав по радио собственное имя, Гертруда очень рассердится.

– Когда вы в последний раз видели миссис Каммартен?

– Утром в понедельник, до ее отъезда в Брайтон.

Суперинтендант Хойлок сложил листок с заявлением и убрал в карман.

– Мистер Каммартен, соседи заметили, что ваша жена вернулась домой в понедельник вечером, около девяти.

До Каммартена еще не дошло, что ему угрожает опасность более серьезная, чем гнев супруги. В эту минуту он выглядел явно рассерженным.

– Гертруда сама виновата в том, что не сказала мне, куда поедет! – выпалил он не подумав.

Теперь ему пришлось признать, что жена вернулась в понедельник вечером. Раздражение подстегнуло находчивость: нужно было как-то пристраивать к делу придуманную Гертрудой историю.

– Лучше расскажу все с самого начала, суперинтендант. Днем к нам в гости приехала молодая особа, которая служит в моем офисе, некая мисс Изабелла Реддинг. Она бывала здесь и прежде, по уикендам, так что относилась к нам почти по-родственному, но в последнее время жена начала ревновать, и жизнь стала… не особенно приятной. Изабелла приехала, чтобы выяснить отношения, и дождалась возвращения жены. Слово за слово, и ссора незаметно разгорелась. Как только все немного успокоились, я отвез девушку домой, а когда вернулся – должно быть, около полуночи, – жены уже не было. На следующее утро соседи начали спрашивать, где она. Рассказывать им историю, которую только что сообщил вам, я не собирался: боюсь, мне бы здорово от нее досталось, а потому ответил первое, что пришло в голову.

Версия показалась Хойлоку вполне правдоподобной, так как объясняла все уже известные ему факты за одним исключением.

– Как бы там ни было, мистер Каммартен, вы дали людям повод для разговоров. Поговаривают даже, что в гостиной у вас происходит что-то странное…

– Должно быть, этот слух распустила Бесси, наша прислуга, – не смутился Каммартен. – Видите ли, в понедельник утром, сразу после завтрака и перед отъездом в Брайтон, жена решила протереть фарфор…

– Да-да, об этом я кое-что слышал, – перебил Хойлок. – Думаю, не причиню вреда, если загляну в комнату.

Каммартен достал из кармана связку ключей и отпер дверь. Суперинтендант увидел опущенные жалюзи, расставленный на ковре сервиз и лежавшую на полу, возле окна, подушку и покачал головой:

– Да, любят у нас присочинить! Вот что мы сделаем. Если к утру ничего не прояснится, дадим объявление на Би-би-си. Потеря памяти случается, особенно у женщин в расстроенных чувствах. До свидания, мистер Каммартен. Не беспокойтесь! Скоро положим конец сплетням и домыслам!

Сплетням? О чем же все говорят?

Ах да, конечно! Можно было не сомневаться, что люди говорят, будто он убил Гертруду!

А куда в таком случае спрятал тело?

Закопал под половицами?

Глава 6

В четверг, когда Каммартен собирался уйти из офиса на ленч, появился Хойлок в гражданской одежде и заявил:

– Мне кажется, в поисках вашей жены могла бы помочь мисс Реддинг. Могу я с ней поговорить?

Каммартен повторил легенду про увольнение Изабеллы и порадовался, когда Хойлок спросил ее домашний адрес, потому что намеревался «обнаружить» шарф цвета фуксии и сумку из крокодиловой кожи.

– Квартиру найти нелегко; будет куда проще, если я сам вас туда отвезу.

Возле двери Хойлок, указав на три запечатанные бутылки молока, сказал:

– Вторник, среда и сегодняшнее утро! – Постучав в дверь, заключил: – Похоже, ответа мы не дождемся.

Каммартен дал понять, что вовсе не удивлен, и добавил:

– У меня есть ключ – ей так хотелось.

Войдя в квартиру, суперинтендант оправдал ожидания Каммартена и сразу обратил внимание на предусмотрительно оставленный на раскладном столе шарф цвета фуксии.

– Это тот самый шарф, в котором мисс Реддинг появилась у вас дома в понедельник?

– Позвольте взглянуть! Да, точно: тот самый.

Внимание Хойлока переключилось на крокодиловую сумку возле плиты.

– Странно, что она не взяла сумку с собой!

– Это ведь не единственная ее сумка. – Каммартен показал, что внутри пусто. – Наверное, просто переложила деньги и все остальное в другую.

– Итак, мисс Реддинг тоже исчезла! – констатировал Хойлок. – Признаюсь, совпадение чрезвычайно странное!

– Да какое совпадение! – поспешил возразить Каммартен. – В понедельник вечером, когда подвозил Изабеллу до дома, она обмолвилась, что собирается переселиться к своему парню.

– Вот так сразу? Даже не предупредив его?

– Честно говоря, я и сам был удивлен, – пожал плечами Каммартен. – Начала собирать вещи еще при мне, но я решил, что это так, для вида.

– А как зовут парня?

– Фамилии не знаю – Изабелла упоминала только имя: Лен. Я видел его лишь однажды, да и то мельком: высокий мужчина, темноволосый, с густыми бровями и бакенбардами. Похож на испанца. Такой типаж нравится женщинам. Возможно, профессиональный танцор или что-то в этом роде.

Хойлок записал это в блокнот, потом открыл платяной шкаф, выдвинул ящики комода. Каммартен хотел услышать вопрос, не пропало ли чего с туалетного столика, однако суперинтендант не оправдал его ожиданий, задумчиво заметив:

– А она не много с собой взяла!

– В чемодане почти не оставалось места, – пояснил Каммартен. – Дело в том, что Изабелла взяла с собой весь туалетный набор: расчески, щетки для волос, флаконы духов – восемь предметов. Я видел, как она все это укладывала.

– Что? Собирать хлам, когда в распоряжении всего один чемодан? Разве нельзя взять мелочи потом, когда приедет за одеждой и мебелью?

– Это очень ценный набор, – уточнил Каммартен. – Я знаю, потому что сам его подарил – разумеется, с ведома жены! Натуральный черепаховый. Заплатил в «Перье» сто гиней.

– Сто гиней! – изумленно повторил Хойлок и сделал очередную запись в блокноте.

Каммартен подумал, что все идет идеально, хотя и не понял, с какой стати Хойлок проявляет повышенный интерес к перемещениям Изабеллы.

– Мисс Реддинг наверняка вернется через несколько дней, чтобы забрать оставшиеся вещи. Вы полагаете, офицер, что они с моей женой уехали куда-то вместе?

– Я этого не говорил, однако должен вас поставить в известность: если миссис Каммартен не найдется после обращения по радио, нам придется объявить эту девушку в розыск.

Суперинтендант вернулся в Тадхэм, чтобы составить подробный отчет, а Каммартен провел остаток дня в своем офисе, размышляя, что все-таки могло приключиться с Гертрудой.

Тем же вечером, после девятичасовых «Новостей», имя миссис Каммартен прозвучало на всю страну в списке граждан, ушедших из дома в неизвестном направлении, предположительно в результате потери памяти.

Ожидая возвращения жены, Каммартен не ложился до полуночи. Ему и в голову не пришло, что ее отсутствие может объясняться сугубо эгоистическими соображениями. Ради самоуспокоения он решил принять версию потери памяти. Кто-то сказал, что после объявления по радио таких людей всегда находят, – конечно, если они живы. Не составляло труда представить, что произойдет, если в ближайшие дни поиски не увенчаются успехом.

Глава 7

На следующее утро, войдя в офис, Каммартен увидел, что мисс Кайл беседует с незнакомым молодым человеком.

– Мистер Каммартен, – объявила секретарша, – этот джентльмен к вам, из Скотленд-Ярда.

Каммартен нашел в себе силы поздороваться, однако больше минуты не мог вникнуть в суть его слов.

– …в пансионе, в западном Кенсингтоне, мистер Каммартен. Такси довезет за двадцать минут. Если леди действительно окажется миссис Каммартен, я немедленно поставлю в известность Би-би-си.

Леди действительно оказалась миссис Каммартен. Выяснилось, что ее взяла в плен хозяйка пансиона, которая сразу заподозрила неладное, так как вместо оплаты посетительница внесла залог в виде собственного небольшого багажа.

Гертруде хватило ума заявить молодому человеку в штатском, что после отъезда из Брайтона в понедельник она ничего не помнит. Пока сотрудник Скотленд-Ярда составлял сообщение для Би-би-си, Каммартен по телефону дал телеграмму суперинтенданту Хойлоку.

По дороге на станцию, едва сев в такси и оставшись с мужем наедине, Гертруда спросила:

– Все в порядке, Альфред?

– Абсолютно! Но если бы тебя не нашли, было бы ужасно. Скажи, у тебя действительно случился провал памяти?

– Разумеется, нет! В поезде я внезапно вспомнила, что мама уехала в Солсбери. Позвонить тебе побоялась – мало ли что. Подумала, что сейчас самое безопасное – держаться в стороне. Вот только деньги закончились. Вчера даже попыталась незаметно перехватить тебя в метро.

Каммартен не обратил внимания на полное безразличие к его судьбе и ограничился сдержанным ворчанием:

– Вчера все вокруг думали, что я тебя убил. Еще день-другой…

– Возможно, это стало бы лучшим выходом! – воскликнула жена.

В поезде, где рядом никого не оказалось, Каммартен подробно отчитался в своих действиях и очень удивился раздражению Гертруды по поводу запертой двери гостиной и расставленного на полу сервиза.

– Можно подумать, кто-то поверит, что я настолько глупа! Зачем было ставить фарфор на пол?

– Ничего другого не пришло в голову.

– Чем меньше ты будешь обо всем этом думать, тем лучше. А я притворюсь, что все забыла: с провалом в памяти они ничего не смогут сделать.

Соседи и не пытались ничего делать. Авторитет Би-би-си чудесным образом заставил всех поверить во внезапную потерю памяти. Интерес полиции угас сам собой после благополучного возвращения миссис Каммартен. Спустя неделю городок забыл о глубоком разочаровании, которое испытал, когда грандиозный скандал, которого все с нетерпением ждали, так и не разразился.

Месяц спустя по заявлению хозяина квартиры, которую снимала Изабелла, был наложен арест на ее имущество за неуплату. Портниха также обратилась с жалобой на заказчицу, что та попросила кредит в сорок фунтов и пропала. После безуспешных поисков полиция Блумсбери официально объявила об исчезновении мисс Реддинг. Старший инспектор Хойлок вспомнил имя и отправил в Скотленд-Ярд копию своего рапорта.

– Обычная история! – проворчал дежурный инспектор. – Вечно эти легкомысленные девчонки куда-нибудь запропастятся, а мы их ищи. Сама найдется… или не найдется!

С этими словами он бросил рапорт в корзину, содержимое которой предназначалось для департамента нераскрытых дел.

Каммартены тем временем зажили по-прежнему, спокойно и размеренно. Не обладая ни безупречной логикой, ни глубоким знанием законов, они в общих чертах догадывались, что, прежде чем начать копаться в чьем-то саду или поднимать в доме половицы, полиции придется представить судье доказательства преступного сокрытия трупа, а в настоящее время они отсутствуют.

Глава 8

В мае 1935 года Каммартены поехали в Брайтон с намерением погостить пару недель у Мейбл, кузины Гертруды. В их отсутствие некто Леонард Ханлин – высокий, темноволосый, известный своими роскошными бакенбардами красавец и по совместительству негодяй – был обвинен богатой старой девой в краже автомобиля и прочих мошеннических действиях.

Защита утверждала, что машина, наряду с дорогими вещами и крупными денежными суммами, была получена в подарок. Доводы выглядели убедительными. Полиция выяснила, что обвиняемый – профессиональный аферист и на его счету немало ограбленных одиноких женщин, и начала расследование. При досмотре его квартиры было обнаружено множество ценных вещей, в том числе красивый и явно дорогой туалетный набор из восьми предметов, сделанный из натурального черепахового панциря.

В ответ на вопрос старшего инспектора уголовной полиции Карслейка о происхождении набора Ханлин самодовольно ухмыльнулся:

– Думаете, эти вещи не мои? Да, на сей раз вы правы: набор отдала мне подружка, Изабелла Реддинг. – К имени он добавил и адрес квартиры.

Один из подчиненных Карслейка отправился в Блумсбери, чтобы проверить информацию, и со смущением узнал, что еще в сентябре Скотленд-Ярд объявил о пропаже данной особы.

Инспектору уголовной полиции Рейсону отправили служебную записку с просьбой пролить свет на принадлежность черепахового туалетного набора. Обнаружив упоминание в рапорте о суперинтенданте Хойлоке, Рейсон навестил отпущенного под расписку Ханлина, чтобы взглянуть на гарнитур собственными глазами.

– Когда ты его позаимствовал, Лен?

– Изабелла одолжила мне набор, чтобы я его заложил, и было это двадцатого июля прошлого года. Если проверите документы, то увидите, что тогда меня оштрафовали на сорок фунтов за небольшое происшествие на Пикадилли. В «Перье», где эта штука была куплена, обещали в любой момент дать за нее шестьдесят фунтов, но у одного из флаконов оказался отбит уголок: тот болван, который подарил набор, сам же его и уронил. Вот посмотрите. Поэтому магазин заплатил только сорок пять фунтов.

– Хорошая сказка, старик, – похвалил Рейсон. – Но лучше расскажи ее кому-нибудь другому. Тебе известно, откуда у Изабеллы этот набор?

– Да. От одного маленького чудака с бледным одутловатым лицом по фамилии Каммартен. Вы давно служите в должности инспектора уголовной полиции, мистер Рейсон?

– Двадцатого июля, говоришь? – Рейсон пропустил вопрос мимо ушей. – В таком случае не упади в обморок! Вечером седьмого августа, в понедельник, мистер Каммартен собственными глазами видел, как Изабелла укладывала черепаховый набор в чемодан.

– Ничего подобного. Ему показалось. Слушайте! Я знал, что не смогу быстро выкупить эту штуку и бледнолицый заметит ее отсутствие, поэтому мы пошли в «Харриджес» и заплатили тридцать семь шиллингов шесть пенсов за набор, который маленький болван ни за что не отличил бы от настоящего. А настоящий я выкупил только через месяц. Если хотите, можете проверить.

– Грандиозно, Лен. И где же мне найти твою подружку, чтобы проверить?

– Если бы я знал! Такая хорошая девочка!

– Настолько хорошая, что даже не беспокоит тебя вопросами о своем черепаховом наборе?

– Понятия не имею, почему она не появляется! – Ханлин нахмурился. – Может, не хочет брать в долю? Она ездила домой к бледнолицему и его жене, чтобы потребовать развода. Прием рискованный, но иногда работает. Собиралась выбить тысячу отступных. Наверное, получила деньги и не захотела делиться. Другой причины не вижу.

В «Перье» Рейсон выяснил, что Ханлин сказал правду как о покупке черепахового набора, так и о его закладе. Таким образом, история о подделке для обмана Каммартена тоже заслуживала доверия, однако казалась бессмысленной.

Если девушка убегала второпях, с одним чемоданом, то вряд ли стала бы заталкивать в него восемь ничего не стоящих вещиц. Даже если хотела показать Каммартену, что берет их с собой, все равно выложила бы, как только тот уйдет из квартиры. Хм! Может, Хойлок перепутал факты?

Приехав в Тадхэм, Рейсон быстро понял, что суперинтендант ничего не перепутал, и даже услышал всю историю целиком, включая пассаж о запертой гостиной и фарфоровом сервизе на полу.

– Значит, весь вторник комната оставалась под замком? И большую часть среды? И даже жалюзи на окнах были опущены?

Хойлок подтвердил, и Рейсон спросил адрес Бесси. С трудом он убедил девушку показать сервиз, состоявший, как оказалось, всего из двенадцати небольших предметов, а на обратном пути в Лондон попытался подвести кое-какие итоги.

Оставалось проверить, действительно ли мисс Реддинг шантажировала Каммартена, требуя тысячу фунтов. Хм! Самый простой способ – спросить у него самого.

Глава 9

Два дня спустя, вернувшись из Брайтона и выйдя из поезда на вокзале Виктория, супруги Каммартен с удивлением увидели встречавшую их горничную Бесси в компании с незнакомым мужчиной, который вежливо представился как инспектор уголовной полиции Рейсон и рассыпался в извинениях:

– Искренне сожалею, что приходится так бесцеремонно на вас набрасываться, мистер Каммартен, и надеюсь, что миссис Каммартен меня простит. Хочу поговорить о деле Леонарда Ханлина – думаю, из газет вы знаете, кто это.

К Каммартену вернулась способность дышать.

– Есть основания подозревать, что Ханлин – тот самый человек, о котором вы упомянули в прошлом году в разговоре с суперинтендантом Хойлоком. Тогда вы сказали, что видели его возле дома мисс Реддинг. Кстати, эту девушку так до сих пор и не нашли.

Каммартен великодушно согласился отправиться вместе с Рейсоном в Скотленд-Ярд для опознания Лена. Теперь, когда опасность миновала, он жалел, что вообще обмолвился о подозрительном типе, но в то время осторожность не казалась излишней. Пообещав Гертруде вернуться в Тадхэм поездом в час пятнадцать, он попросил сохранить ленч горячим.

– Ханлин обвиняется в мошенничестве по отношению к одиноким женщинам, – пояснил Рейсон в такси, – но мы всерьез подозреваем, что ему кое-что известно об исчезновении мисс Реддинг.

– Мне он кажется весьма неприятным типом, хотя, полагаю, по внешности судить трудно.

– В данном случае речь идет не только о внешности. Ханлин работал в паре с этой девушкой: они вместе вас обирали. В частности, он знал о ее планах шантажом выманить у вас тысячу фунтов: признался, когда мы стали с ним работать, но не сказал, выплатили вы деньги или нет. Не согласитесь ли известить нас на этот счет?

– Соглашусь, – ответил Каммартен, сообразив, что полиции не составило бы труда проследить такую финансовую операцию. – Я ничего не заплатил, потому что не мог позволить себе потратить столь крупную сумму.

Следовательно, попытка действительно имела место. Факт полностью менял смысл утверждений и поступков Каммартена, однако смысл – это еще не улика. Путь предстоял долгий.

– Ханлин проявил осведомленность в ваших делах, – продолжил Рейсон. – Сообщил даже, что однажды вы подарили девушке черепаховый туалетный набор и собственноручно, хотя и совершенно случайно, повредили флакон для духов, чем значительно снизили ценность подарка.

Столь откровенное свидетельство предательства Изабеллы повергло Каммартена в шок, и он пробормотал:

– Я, конечно, не первый на свете мужчина, одураченный продажной женщиной, но все же не подозревал, что она способна на подобную низость.

Кабинет Рейсона, обычно совсем не похожий на безупречный порядок Скотленд-Ярда, сегодня больше напоминал выставочный зал, чем служебное помещение. Рабочий стол был сдвинут в сторону, а на его месте возвышалось подобие торговой витрины, содержимое которой скрывалось под похожим на саван белым покрывалом.

– Придется несколько минут подождать опознания, мистер Каммартен, – извинился Рейсон. – Прошу, присаживайтесь.

Каммартен неловко опустился на стул, стоявший слишком близко к витрине.

– В поезде, по пути из Тадхэма, ваша горничная Бесси рассмешила меня рассказом, как однажды решила, что вы убили миссис Каммартен, лишь потому, что дверь гостиной оказалась запертой. А впоследствии выяснилось, что на полу остался сервиз, который она протирала.

Доверчивый простак Каммартен принял слова за чистую монету.

– Да. Жена взялась за работу, но не успела закончить, так как заторопилась на поезд…

– А почему миссис Каммартен протирала фарфор в темноте? – с невинным видом уточнил детектив.

Каммартен растерянно заморгал, как будто не расслышал слов или не понял смысла.

– Бесси сказала, что жалюзи на окнах были опущены, – добавил Рейсон.

Каммартен открыл было рот, но тут же закрыл. Инспектор встал и угрожающе навис над ним.

– Знаете, мистер Каммартен, если бы девушка попыталась шантажировать меня на тысячу фунтов, вряд ли я посадил бы ее в машину и отвез домой. – Он достал сигарету. – Скорее убил бы на месте. А убив, пробрался бы в ее квартиру, оставил там шарф и сумку и забрал дорогой туалетный набор, чтобы инсценировать побег.

Каммартен снова едва не задохнулся, однако холодный страх заставил взять себя в руки:

– Честно говоря, не понимаю, о чем речь, мистер Рейсон. Вы пригласили меня сюда для опознания этого человека…

– Все еще пытаетесь свалить убийство на Ханлина, Каммартен? Вы собственноручно положили в чемодан этот набор, чтобы отвезти к себе домой, и отлично знаете, где его спрятали.

– Отрицаю! – прошипел подозреваемый.

– Напрасно тратите силы! Посмотрите на эту белую простыню. Не догадываетесь, что под ней скрывается? В таком случае поднимите и посмотрите. Не бойтесь, это не Изабелла: мы не смогли ее сюда привезти.

Каммартен сидел словно парализованный, поэтому Рейсон сам двумя пальцами приподнял уголок и показал флакон из-под духов с царапиной на стекле и черепаховую крышку с отбитым кусочком.

Вскочив, Каммартен вырвал из рук Рейсона простыню, резко дернул и увидел собственными глазами все восемь предметов туалетного набора.

– Вы отлично знаете, где его спрятали! – повторил Рейсон.

Со странным, похожим на кашель звуком Каммартен рухнул на стул и закрыл лицо ладонями, а когда убрал руки, посмотрел на Рейсона очень спокойным взглядом и медленно произнес:

– Наверное, рано или поздно это должно было случиться. Хорошо, что все кончилось. Теперь понимаю, каким дураком был с самого начала. Черепаховый набор все расставил по своим местам. Надо же: сто гиней за него заплатил!

Это действительно был тот самый набор, который Каммартен подарил мисс Реддинг, а Ханлин заложил и выкупил. Рейсон позаимствовал его, когда убедил себя, что Каммартен убил Изабеллу и закопал вместе с фальшивкой, однако доказательств все еще не было, пока не найден труп. Получить разрешение на произвольные раскопки вряд ли бы удалось.

– Вы достойно боролись! – заметил Рейсон. – Самым слабым звеном оказалась ложь насчет фарфорового сервиза…

– Это первое, что пришло в голову, когда во вторник горничная собралась навести порядок в гостиной. Видите ли, я не успел к понедельнику закончить работу в утренней комнате. Столько мусора!

Когда сняли половицы в указанном помещении и начали копать, то, помимо останков Изабеллы, Реддинг обнаружили и фальшивый черепаховый набор стоимостью тридцать семь шиллингов шесть пенсов.

Глава 1

До убийства Роберт Силби считался образцовым гражданином. Каждый восхищался каким-нибудь из его многочисленных достоинств – удачливых бизнесменов вдохновляли деловые качества состоятельного джентльмена. Страдальцев восхищал пример несгибаемого мужества после тяжкого увечья. Многие из знакомых отзывались об успешном драматурге почти благоговейно.

И все же Роберт Силби оказался, выражаясь вульгарным языком, крутым парнем. Тщательный расчет и хладнокровие совершенного им убийства испугали бы любого гангстера, способного оценить решимость в осуществлении задуманной мести, а твердость характера и умение владеть собой произвели глубокое впечатление даже на опытных, видавших виды детективов Скотленд-Ярда.

«Этот поразительный человек так же искренне привержен добродетелям, как и порокам», – отозвался о Силби старший инспектор уголовной полиции Карслейк. Заслужить такую оценку от Карслейка, да еще и после убийства, – задача не из легких!

Отец Роберта, сельский поверенный в делах, понимая таланты сына, накопил денег и отправил юношу учиться юриспруденции. Умер он, когда Роберту исполнилось двадцать три года, и оставил наследство в тысячу фунтов. Не обладая необходимыми связями, карьеру адвоката Силби начал с обязательной защиты неимущих и даже таких невыигрышных делах смог привлечь к себе заинтересованное и благосклонное внимание публики. Однако, несмотря на профессиональные достижения, материальное положение оставалось удручающе скромным, а потому в свободное время молодой юрист сочинял скетчи для театров Уэст-Энда. Фривольные короткие пьески продолжительностью не больше семи минут приносили автору средства, позволявшие жить на адвокатское жалованье, не трогая отцовского наследства.

Законы Роберт знал не многим лучше коллег-ровесников, однако значительно превосходил тех в ораторском искусстве, поскольку обладал редкой, свойственной лишь опытным мастерам способностью вызывать благосклонность судей. Раннему успеху в немалой степени способствовали высокий рост, импозантная фигура, звучный, богатый красками голос и красивое лицо. Одержав яркую победу и даже потерпев унизительное поражение, Силби неизменно становился героем судебного процесса. Как обычно случается с подающими надежды честолюбивыми адвокатами, Королевский суд дал Роберту шанс выступить в качестве обвинителя.

К четвертому году юридической деятельности, в возрасте двадцати шести лет, Силби зарабатывал почти тысячу фунтов: шестьсот непосредственным трудом, а четыреста получал в виде его законной авторской доли от доходов театрального ревю, где шли три короткие пьесы. Таким образом, Роберт уже уверенно шагал по дороге успеха – по той самой, где мечтал проскакать галопом.

Неожиданно для самого себя мистер Силби влюбился в Милдред Келстон – дочь доктора, лечившего его от какого-то пустякового недуга. Женщины любили Роберта: он исправно получал положенную долю приключений и считал, что свободен от угрозы серьезных отношений. Однако Милдред не была угрозой. Высокая, прекрасно сложенная девушка с выразительными серо-зелеными глазами и пышными каштановыми волосами покорила не только яркой внешностью, но и трезвым умом, проницательностью и душевной чуткостью. Роберт понял, что нашел свое счастье: Милдред казалась идеальной подругой жизни. В феврале он сделал предложение и получил согласие, а свадьба была назначена на пасхальные каникулы.

В этот период жизни Роберт Силби был успешным, весьма энергичным юристом с блестящим будущим. Несмотря на некоторое высокомерие, свойственное любому молодому барристеру, он определенно не был так уж тверд характером. Это качество опасно проявилось за несколько дней до пасхальных каникул, а спровоцировала его презренная Мэй Динтон – сообщница грабителя, для которого Силби был прокурором.

Обвинителю не потребовалось особой находчивости, чтобы разрушить хлипкое алиби, сфабрикованное девицей для своего дружка, однако он продолжал допрос еще целый час и с помощью тонких приемов добился от нее дополнительных фактов, усугубивших вину подсудимого.

В сумерках, когда Силби возвращался с работы домой, перед ним неожиданно появилась Мэй Динтон и обиженно заявила:

– Вы упрятали моего парня за решетку на целых семь лет, а полицейские обещали, что судья даст только три года.

– Послушайте, меня не касается, что вам наговорили полицейские. Сожалею, если огорчил, но такова моя работа и вступать в дискуссию я не намерен.

– Вы сделали больше, чем вам за это платят: хитро передернули мои слова! Тед мог подумать, что я на него настучала, но больше он так думать не будет!

Роберт увидел, как Мэй Динтон достала из-под пальто бутылку с широкой пробкой, и равнодушно решил, что девица собралась отравиться. Не ожидая нападения, даже не поднял руку, чтобы прикрыть лицо, и в результате три унции купороса попали в глаза.

Придя в себя после операции, первым делом Силби задал два главных вопроса: когда снимут повязку и когда он снова сможет видеть. Доктор долго уходил от ответа, однако под настойчивым и умелым нажимом пациента в конце концов сдался:

– Что ж! Возможно, будет разумнее узнать правду сейчас, пока вы у нас под наблюдением. Мне очень жаль, мистер Силби, но надежды на восстановление зрения нет и быть не может. Больше того – мужайтесь – вам придется обзавестись парой стеклянных глаз, но это так, для вида.

– Спасибо, – спокойно поблагодарил Силби и за то время, которое потребовалось, чтобы внятно произнести одно-единственное слово, успел заново спланировать собственную карьеру. – Теперь можно заняться составлением жизненной программы.

Старший инспектор уголовной полиции Карслейк пришел навестить коллегу. Они были лично знакомы и уважали работу друг друга.

– Чувствуете ли вы себя в состоянии рассказать, что произошло, мистер Силби?

– Не имею ни малейшего понятия.

Надо отдать Роберту должное: он нашел силы думать ясно и рассуждать здраво, в то время как тело его изнывало от боли.

– Нам известно, что нападение – дело рук Мэй Динтон, – подсказал Карслейк.

– Но доказательств все равно нет и никогда не будет, иначе мы не обсуждали бы эту тему, а судили бы преступницу. Простите, Карслейк! Не могу позволить себе тратить силы на месть. Впредь придется жить экономно, избегая различного рода следствий и процессов, а главное – раз и навсегда забыть, что когда-то служил правосудию.

Глава 2

Честолюбивый молодой адвокат утонул в трех унциях купороса, но неистощимая жизненная энергия Роберта Силби уже создавала нового человека, на первых порах еще нуждавшегося в опеке. О поступке Мэй Динтон следовало забыть, так же как и о юриспруденции. Новому человеку нельзя обижаться на жизнь: с позиций жертвы успеха не достичь.

С помощью сиделки он написал Милдред:

Эти слова доказывают, что Роберт понимал: даже в трагически изменившихся жизненных условиях нервная система все равно останется нормальной, физические силы рано или поздно вернутся, а женщины по-прежнему будут привлекать и волновать. За эту сторону существования, разумеется, предстояло отвечать Милдред, так что особых переживаний не предвиделось.

Отец Милдред, доктор Келстон, навещал больного каждый день. Роберт находил визиты утомительными и скучными за исключением тех минут, когда беседа касалась невесты.

– Совсем скоро вы почувствуете, что готовы ее принять, не так ли? – однажды осведомился доктор.

– Уже практически готов. Пусть приходит – да вот хотя бы послезавтра.

– Обязательно передам! – Доктор Келстон кашлянул. – Но прежде хотел бы упомянуть вот о чем. Могу с уверенностью утверждать, что Милдред сдержит данное слово и выйдет за вас замуж, если вы… хм… будете настаивать на свадьбе.

– Мужчины еще не придумали надежного способа заставить женщину выполнить такое обещание.

– Поверьте, мой друг, способ существует! – Доктор боролся за счастье дочери и не имел права смягчать свои слова, оберегая чувства больного. – Когда Милдред приняла ваше предложение, вы стояли на пороге блестящей карьеры: вполне естественно, она мечтала разделить с вами славу и процветание, – но сейчас все изменилось. В результате трагического происшествия вы не сможете предложить супруге ничего, кроме бедности и однообразного ежедневного ухода за слабым беспомощным мужем. Достаточно показать, что ожидаете от невесты преданности, и она, как всякая порядочная женщина с твердым характером, оправдает ваши надежды.

Доктор Келстон выполнил отцовский долг и услышал холодный, не допускающий сомнений ответ:

– Хотите, чтобы я ввел Милдред в заблуждение меланхолическими рассуждениями о том, что не имею права ломать ей жизнь? Напрасно: меланхолия не входит в мою программу. Не беспокойтесь, я не сломаю вашей дочери жизнь, напротив: обеспечу лучшие условия.

Силби не сомневался в собственных словах, поскольку вообще никогда не лгал ни самому себе, ни другим за исключением фатальной лжи полицейским, однако не понял, что в отношении невесты назначил себя единственным судьей и тем обрек на поражение.

Когда Милдред пришла в больницу, Роберт, все еще забинтованный, сидел в кресле на обращенной к реке террасе. Моторная лодка заглушила ее шаги, поэтому ей пришлось произнести:

– Я здесь.

Необходимость объявить о своем присутствии до такой степени расстроила девушку, что на руку Роберта упала слеза.

– Дорогая, не переживай понапрасну! – воскликнул он горячо. – Поверь, для нас с тобой почти ничего не изменится. Я уже собрался с мыслями и понял, что смогу справиться с трудностями. Я действительно говорю правду, а не стараюсь подбадривать тебя и себя пустыми словами. Сейчас, когда я дотронулся до твоей руки, произошло чудо! Прикосновение оживило какой-то важный нерв. Представь себе: оказывается, можно видеть мысленно!

– Очень рада, милый, но пока не понимаю, как именно это происходит. Продолжай говорить: может, что-то и прояснится.

– Темнота! – воскликнул Роберт. – Вот что мучительно угнетает! Сначала постоянно ждешь, ждешь света. Но нет! Приходится существовать в полной темноте! От этого все чувства путаются и возникает нечто вроде животного страха. Мне было трудно думать о вещах, представлять их форму и цвет, а сейчас вот сжимаю твою руку и вижу, как сияют волосы, как отдает медным блеском волнистый локон на лбу! Чувствую даже, где находится солнце. Неважно, если в этот момент оно скрыто облаками. Главное, что под воздействием эмоциональной силы, которую вселяет твое присутствие, можно вспомнить свет. Значит, огни рампы тоже можно представить!

Увлеченный полетом собственной мысли, Роберт погрузился в молчание, которое Милдред вскоре прервала:

– Пока ты в больнице, можно мне приходить каждый день, чтобы учить тебя читать по шрифту Брайля?

– Не собираюсь учиться Брайлю и всему остальному, что приходится постигать слепым. Вообще не собираюсь жить как слепой. Я обычный человек, в силу обстоятельств лишенный зрения.

Милдред восприняла слова жениха как горький оптимизм несчастного человека, как отчаянную веру в то немногое, что ему осталось, и оттого не смогла правильно оценить их смысл. Со стороны же не трудно было понять, даже на этой стадии развития событий, что в мужестве Силби не было ни тени трагического пафоса, и он вовсе не чувствовал себя раздавленным внезапной слепотой.

– Вот моя жизненная программа. Скетчами я лишь робко приоткрыл дверь в театральный мир, а теперь намерен твердо ступить на новую территорию. После оплаты лечения у меня останется тысяча четыреста фунтов. Пятьсот из них потребуется на накладные расходы, в том числе на покупку диктофона.

Роберт принялся вслух тщательно распределять семейный бюджет:

– Отложим сто пятьдесят фунтов на медовый месяц и на непредвиденные траты сразу после возвращения. Получим запас в пятьсот фунтов на следующие пятнадцать месяцев. Уже через полгода я снова буду на плаву. Ты записываешь?

– Да, Роберт.

Благоразумие порождало сложные вопросы. Что, если он больше не будет на плаву… никогда?

– Первым делом надо встретиться с управляющим моим банком, чтобы передать тебе право подписывать все чеки и контракты. Не забывай, что отныне я не смогу самостоятельно подписывать документы. Кстати, на первых порах тебе придется подолгу мне читать. Не возражаешь?

Милдред заверила, что не возражает, однако тон ответа заставил уточнить:

– Речь идет не только о чтении, дорогая, но и обо всей программе, включая меня самого. Я так поспешно взвалил на твои плечи новую жизнь. Скажи, ты готова… или нет?

Отец не напрасно назвал Милдред порядочной женщиной с твердым характером. Бросить жениха в беде она не могла, а потому наклонилась и поцеловала.

– Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем строить жизнь вместе?

Именно такого ответа Роберт и ожидал, поэтому зримо представил, с каким выражением лица любимая произнесла эти слова, однако в действительности Милдред испытывала глубокое сомнение и растерянность.

– Через две недели повязку снимут, – пообещал Роберт, не подозревая, как вздрогнула невеста от этих слов.

Глава 3

На протяжении нескольких последующих лет Роберт Силби был воплощением всех воспетых литературой добродетелей. В его случае стойкий характер действительно победил превратности судьбы. Он смеялся над собственными неудачами, верил, что поражение невозможно, помнил, что успех приходит к тому, кто его заслужил. Спустя некоторое время пьесы мужественного автора понравились одному режиссеру, в которого Голливуд инвестировал значительный капитал, и признание не заставило себя ждать.

За год Роберт, сам того не замечая, взвалил на плечи Милдред огромную тяжесть. Да и она не подозревала, что проложила мужу дорогу в Уэст-Энд. Первая настоящая комедия Силби прошла в провинции через семь месяцев после свадьбы. Постановка из-за недостатка денег и дурной режиссуры прозябала на грани провала, пока в Ливерпуле ее не увидел Терли Уэйн.

Уэйн был учредителем торговой компании, активно работавшей на рынке хлопка. Глубокими познаниями в области театра он не обладал, зато самоуверенно полагал, что способен безошибочно определить победителя. Динамичный напор Силби вызвал в его душе должное восхищение, однако значительно более яркое впечатление, хотя и в несколько ином плане, произвела преданная забота Милдред. Понимая, что имеет полное право диктовать условия, в присутствии прекрасной дамы Уэйн сдерживал амбиции и благородно оставлял последнее слово за Силби. Да, постановка действительно принесла антрепренеру солидную выгоду, но автор получил столь значительные отчисления, что смог самостоятельно финансировать свою следующую пьесу. Еще до окончания антрепризы Уэйн переехал в Лондон и, не думая об опасности, начал часто встречаться с Милдред.

Спустя шесть лет жизнь стала стабильной в финансовом отношении, и Силби не сомневался, что брак его столь же успешен, как карьера драматурга, не подозревая, что после полутора лет борьбы Милдред ощущала себя в высшей степени несчастной. Роберту даже в голову не приходило, что уже во время медового месяца чувство жены сменилось материнской заботой, постоянно вступавшей в противоречие с его неуклонно возраставшим успехом и непоколебимой уверенностью в себе.

Пока материальные условия оставались скромными, Милдред приходилось держать мужа в курсе новейших идей и течений, для чего требовалось изо дня в день подолгу читать вслух. Помимо этого она регулярно выводила мужа на прогулки, а в свободное время занималась хозяйством с помощью неумелой прислуги. И все же ощущение собственной важности поддерживало силы и приносило некоторое удовлетворение.

Уже на начальной стадии брака Милдред ощутила первые признаки надвигающейся катастрофы и поделилась опасениями с отцом:

– Роберт совсем не бережет силы, папа. В некотором смысле это прекрасно, и все же время от времени становится страшно: нормально ли это? Знаю, что сомнения покажутся тебе глупыми – да я и сама так думаю, – однако порой случаются странные вещи. Обсуждая планы на неделю, Роберт говорит так, словно речь идет не о нем самом, а о каком-то другом человеке. Например: «Он должен попасть на эту репетицию, а если сможем вернуть его домой не слишком поздно, то до сна он сможет переписать последнюю сцену». Самое неприятное, что происходит это не в шутку, а вполне серьезно, причем особенно проявляется в минуты крайней сосредоточенности.

– Ничего страшного! – успокоил дочь доктор Келстон. – Полагаю, ты читала о раздвоении личности, хотя вряд ли что-нибудь поняла. Я не психиатр, но могу заверить, что, хотя данное состояние иногда затрагивает чрезвычайно образованных пациентов, такому уравновешенному, собранному человеку, как Роберт, оно не грозит. Его умственная дисциплина вызывает глубочайшее восхищение!

Спустя шесть лет Милдред снова заговорила с отцом на эту тему и пожаловалась:

– Теперь Роберт начал «раздваивать» и меня тоже. Вчера, когда читала ему новый контракт, заметил: «Ага! Вот об этом он должен сказать жене!» И вечером действительно сказал. Постоянно твердит о своих непревзойденных достоинствах, а в этот раз говорил так, словно я ничего не знала о контракте.

И вновь доктор Келстон не заподозрил ничего опасного, а лишь спокойно уточнил:

– Что-то еще? Какие-нибудь нездоровые привычки у Роберта есть?

– Мне о них неизвестно, но я мало его вижу – только по делу или в присутствии посторонних. Гулять он больше не ходит. Занимается греблей на тренажере, который издает такие же звуки, как настоящая лодка в настоящей воде. И точно так же ездит на велосипеде: как будто дорога сначала поднимается в гору, а потом спускается. Газеты теперь читает специально приглашенный журналист. Если возникает препятствие, Роберт немедленно покупает дорогое устройство, позволяющее обходиться без моей помощи. Он до такой степени наполнил окружающий мир полезными вещами и людьми, что, кажется, уже не жалеет о потере зрения. Возможно, это и есть проявление какого-то болезненного состояния.

– Ты с ним несчастна, правда?

– Правда, – честно ответила Милдред. – Но самое неприятное, что он-то со мной совершенно счастлив. Часто я веду себя отвратительно, но Роберт ничуть не огорчается и не обижается. И никогда не отвечает грубостью на грубость. Просто говорит что-нибудь такое, отчего мне становится стыдно. А потом… – она содрогнулась, – потом мы миримся!

– Что ж, по крайней мере муж тебе верен. Да, кстати…

– Верен? – задумчиво переспросила Милдред. – Женщины готовы пойти за ним на край света. Такой большой, сильный… и красивый, если не обращать внимания на стеклянные глаза. По-моему, он просто боится, что интриги помешают карьере, а потому держится совершенно по-викториански. Когда знакомится с новой актрисой, обязательно посылает за мной. Говорит девушке: «Мне необходимо мысленно вас увидеть. Можно прикоснуться?» В этот момент я обязательно должна вмешаться и произнести что-нибудь легкое и любезное.

– Кстати…

– «Можно прикоснуться?» – горько повторила Милдред. – А я стою рядом, на страже приличия. Вот для чего я ему нужна. Не жена, а так… просто женщина!

– Кстати, моя дорогая девочка, должен предупредить о неприятных слухах насчет твоей дружбы с мистером Уэйном. Не сомневаюсь, что говорить здесь не о чем, и все-таки!

Примерно в то же время неприятные слухи дошли и до Роберта.

Глава 4

По вторникам мистер Силби принимал гостей в своем доме в Сент-Джонс-Вуд, в паре миль от Уэст-Энда. В другие дни допускались только те из посетителей, кому заранее была назначена встреча.

В просторной гостиной в форме латинской буквы L, одновременно служившей рабочей комнатой, он собирал своих «придворных» вокруг кресла, снабженного всевозможными полезными приспособлениями.

Время от времени хозяин поднимался и прохаживался между гостями, от которых требовалось лишь одно: не путаться под ногами. Четко отлаженная система позволяла безошибочно определить, в какой точке дома или театра он находится. В вечер премьеры Силби без посторонней помощи выходил на поклоны, неизменно надевая темные очки и тщательно гримируясь, чтобы публика не заметила, что он «лишен зрения».

Из угла, представлявшего собой изгиб буквы L, до Силби долетела произнесенная шепотом фраза относительно дружбы жены с Уэйном, и впервые за годы слепоты он почувствовал, что мир пошатнулся.

Несколько дней он колебался. Милдред держалась точно так же, как прежде. Силби разработал схему детального допроса жены, позволявшего получить откровенный ответ, однако после долгих размышлений отказался от разговора, в глубине души опасаясь, что откровенный ответ нарушит плавное течение жизни и карьеры. На четвертый день он отправил Уэйну записку с просьбой прийти, якобы для того, чтобы обсудить новый театральный проект.

Силби принял соперника так же, как принимал всех посетителей, – в гостиной, наедине.

– Послушай, старик! Бессовестные сплетники связывают твое имя с именем Милдред. Вот я и подумал, что лучше честно выяснить отношения. Как говорится, карты на стол и так далее!

Долгое молчание встревожило.

– Прежде всего, Силби, никаких карт не существует, и признаваться мне не в чем, – наконец ответил Уэйн. – Даже руки ее ни разу не коснулся. Не представляю, что вообще здесь можно обсуждать. Мы оба всегда тщательно следим за тем, чтобы не дать болтунам повода для сплетен.

Ответ отнял последнюю надежду. Судя по всему, соперник решил, что Милдред уже побеседовала с мужем на эту тему.

– Пожалуй, продолжу. – Голос Уэйна зазвучал сентиментально. – Люблю Милдред уже много лет и буду любить до конца своих дней, но вряд ли она понимает, что с моей стороны есть нечто большее, чем просто дружба. В нормальных обстоятельствах я бы, конечно, серьезно с ней поговорил, а потом попросил тебя согласиться на развод. Ну вот, Силби, теперь сказано все, что можно сказать по этому поводу.

– Благодарю. – Силби подумал, что перед ним малодушный слабак, избегающий прямого вызова. – Вот только не совсем понял оговорку насчет «нормальных обстоятельств». Почему бы тебе и в самом деле не побеседовать с Милдред? Никогда не считал жену собственностью и не собираюсь претендовать на первенство. Разве мы знаем, будет ли ей лучше с тобой?

Своим ответом «малодушный слабак» Уэйн в одно мгновение разрушил здание, на строительство которого ушло шесть долгих лет:

– Силби, ты просил выложить карты на стол. Так позволь же заметить: нам обоим известно, что со мной ей было бы лучше в том случае, если бы мне удалось сохранить самоуважение. Но каким образом это сделать, зная, что отнял жену у слепого?

В глубине сознания прозвучал предостерегающий голос: «Его только что назвали слепым! Это может его расстроить и рассердить. Смотри, чтобы сгоряча он не поступил опрометчиво!»

Сквозь тьму пробился другой голос – голос Уэйна:

– Твое благополучие, Силби, Милдред рассматривает как священную миссию. Для нее права поверенного в делах распространяются не только на юридические и финансовые вопросы. Она стоит между тобой и внешним миром, с которым ты не справился бы даже с помощью всех своих слуг, ассистентов и полезных приспособлений. Тебе следует первым признать, что успешной карьерой драматурга ты обязан не столько собственным деловым качествам, сколько самоотверженной поддержке со стороны Милдред.

И снова вмешался внутренний голос: «Осторожно! Сейчас ему станет еще хуже. Уэйн пытается убедить, что он живет за счет глаз своей жены».

– Вполне согласен, – совершенно спокойно ответил Силби. – Да, кстати: когда я только начинал работу, деньги на пьесу ты дал из-за Милдред?

– Н-нет. Во всяком случае, думаю, что нет. Или не совсем. Разве сейчас это обстоятельство имеет какое-нибудь значение?

Личность оказалась подавленной до полного бесчувствия: остались только хорошие манеры да еще решение, которое пока не до конца осознал. Силби встал с кресла.

– Рад, что удалось поговорить. Как бы там ни было, Уэйн, ты сыграл в моей жизни важную роль. Хотелось бы мысленно тебя увидеть. Позволишь прикоснуться?

– Конечно! По сравнению с тобой я просто коротышка.

– Да, ты значительно ниже ростом. И сумел остаться стройным. – Руки поднялись к голове, легко прошлись по лицу, обрисовали тяжелый, волевой подбородок с ямочкой и спустились к шее.

«Смотри, чтобы сгоряча он не поступил опрометчиво!»

Но разве можно было заставить «его» сохранить спокойствие? Впервые за шесть лет слепоты гнетущее ощущение глухой, безжалостной тьмы вернулось и повергло в первобытный ужас.

В шесть, как обычно, пришел журналист Менсман, чтобы почитать свежие газеты. Читал целый час, но Силби едва ли уловил пару фраз, а в половине восьмого, поднимаясь к себе, чтобы переодеться к обеду, ударился о перила лестницы.

Давно служившая в доме горничная изумленно ахнула: еще ни разу хозяин не терял ориентации.

– Вы не поранились, сэр?

– Нет-нет, не беспокойтесь: просто случайно оступился, – солгал Силби.

Проведя вечер наедине с Милдред в ее маленькой гостиной, он встал, намереваясь пойти к себе, но вдруг замер.

– Будь добра, проводи меня в спальню.

– Но почему, Роберт?

– Потому что я слепой! – выкрикнул Силби и разрыдался, как ребенок.

На следующий день, несмотря на протесты мужа, Милдред устроила долгую речную прогулку. Несколько часов подряд Роберт греб, а она направляла лодку. Первый нервный срыв миновал. Имя Уэйн не прозвучало ни разу.

Домой Силби вернулся иным человеком – посредственным дублером, старательно, но без тени таланта и вдохновения копирующим действия и манеры оригинала. Этот новый человек уже не мог сочинить диалог, блещущий остроумными репликами. В то время он работал над комедией под названием «Требуется актриса», однако не смог довести до конца даже первый акт.

– Менсман, хочу попробовать себя в жанре серьезной драмы и реалистично описать работу полиции. Можете начать с просмотра стенографических отчетов судебных заседаний, обращая особое внимание на случайные оплошности умных убийц.

Время от времени внутренний голос неуверенно предупреждал: «Он собирается убить Уэйна. Постарайся отговорить его».

– Дэвид Дарем посоветовал последовать его примеру и устроить на столе нечто вроде игрушечного театра, – сообщил Силби жене. – Но у меня осязание развито плохо, так что надежнее построить в другом конце гостиной уменьшенный макет настоящей сцены. Думаю, масштаб один к четырем вполне подойдет. К тому же там можно будет репетировать отдельные диалоги.

Тысячу шестьсот фунтов Силби потратил на сложное сооружение, в результате оказавшееся не макетом, а настоящей миниатюрной сценой, оснащенной современными техническими приспособлениями. Не в состоянии сконцентрироваться на сочинении нового материала, он репетировал прежние постановки, подготавливая к возобновлению.

При необходимости в репетициях принимал участие помощник режиссера.

– Хочу научиться управлять такелажем, чтобы ощутить контроль над театральным действием, – заявил Силби, в полной мере сознавая, что на самом деле мечтает повесить Уэйна, придав действию видимость казни.

Глава 5

Не возникает сомнений, что Силби детально продумал убийство Уэйна, однако с уверенностью утверждать, что хотел привести план мести в исполнение, нельзя. Дело в том, что в сознании драматурга мечты, фантазии и воздушные замки существуют в качестве особого типа реальности – настолько же убедительного, насколько для бизнесмена убедителен пакет акций.

В некотором роде, виртуозно убивая Уэйна из вечера в вечер, Силби тешил собственное уязвленное самолюбие. Страдания слепого, способного удержать свою женщину, лишь вызывая в ее душе жалость, по вечерам компенсировались смертельным ударом, которого на самом деле не было. Попутно в воспаленном воображении мстителя умники из Скотленд-Ярда признавали, что повержены и раздавлены блестящей изобретательностью Роберта Силби – человека, в силу обстоятельств лишенного зрения.

Совершенно очевидно, что в течение двух лет Силби не пытался запустить «мотор смерти», как назвал сооружение адвокат, а проще говоря, основную часть виселицы, замаскированную под такелаж для смены декораций и передвижения тяжелого реквизита. Больше того, он даже не предпринимал шагов, чтобы заманить Уэйна в свой дом. Горькая ирония заключается в том, что Милдред сама привела жертву на место казни и обратилась к мужу:

– Хочу кое о чем тебя попросить, Роберт. В отношении Терли Уэйна. Прошло уже два года с тех пор, как вы с ним объяснились. Тогда он сказал, что ты был очень добр, проявил понимание и великодушие.

– Это он проявил понимание и великодушие, а я всего лишь пообещал дать развод, если ты того захочешь.

Силби надеялся услышать, что жена никогда не думала о разводе и никогда не подумает впредь, однако Милдред не произнесла желанных слов. И снова сгустилась убийственная тьма.

– Мы обменялись прощальными подарками и с тех пор больше не виделись, а сегодня случайно встретились. Уэйн очень изменился. Признался, что в последнее время дела идут из рук вон плохо, что ждет банкротства. Ты поможешь, Роберт?

– Разумеется, помогу! И не только потому, что ты с ним дружишь. Когда-то он оказал мне услугу, дав деньги на постановку первой пьесы.

Роберт почувствовал, что Милдред подошла совсем близко. Темнота отступила: он мысленно представил, как красива жена на фоне освещенного солнцем сада.

Милдред тепло поблагодарила за обещание помочь давнему приятелю и уточнила:

– Когда ему можно прийти, чтобы обсудить с тобой дела?

В ежевечерних убийствах ненавистный соперник являлся зимним вечером, в половине шестого, и в это время Милдред никогда не было дома. Силби отлично помнил, что по пятницам жена ездит к родителям – после выхода доктора Келстона на пенсию те жили в Кентербери, поэтому сказал:

– В пятницу, в половине шестого. – А потом добавил: – Пятнадцатое февраля – мой день рождения. Хорошее предзнаменование для Уэйна!

«Он пришел примерно в половине шестого, инспектор. Я был в репетиционном зале, где и показал ему устройство для передвижения тяжелого реквизита». Во время этой сцены полицейские каждый вечер «безнадежно заходили в тупик».

В пятницу, после ленча, Милдред поехала в Кентербери, намереваясь, как обычно, остаться у родителей на обед и вернуться последним поездом.

Ровно в половине шестого горничная объявила, что пришел мистер Уэйн. Стоя на миниатюрной сцене, Силби приветствовал гостя словами, два года назад специально сочиненными для вожделенного момента:

– Добрый вечер, Уэйн! Я как раз закончил работу. Ты ведь еще не видел новых приспособлений, правда? – Услышав, как горничная задергивает шторы, он повысил голос, чтобы свидетельница не пропустила ни слова. – Горжусь конструкцией. Когда меняются декорации, приходится поднимать к колосникам громоздкие вещи, но система устроена так, что справится даже ребенок. Сам все придумал и разработал. Неплохо для слепого, правда? Хочешь закурить?

Роберт поискал портсигар сначала в одном кармане, потом в другом. Как и многие зрячие, он нередко забывал, где что лежит.

– Вы обронили его на скамейке, сэр. – Горничная отвлеклась от своего занятия, поспешила на сцену, подняла портсигар и принесла хозяину.

Не понимая, что само слово «слепой» в устах Силби уже свидетельствует об опасности, Уэйн невнятно пробормотал что-то вежливое. Услышав, что горничная задернула последнюю штору и ушла, Роберт произнес:

– Пойдем присядем. Не стоит тратить время на уборку такелажа.

Они вместе прошли по короткой части буквы L, свернули налево, в длинную часть, и остановились возле кресла, окруженного несколькими стульями. Силби нащупал стрелки часов: пять тридцать четыре. Нельзя терять ни минуты.

– Милдред сказала, что тебе грозит банкротство. Какая сумма спасет положение?

– Банкротство – это лишь одна проблема. Но есть еще и другая! – Судя по голосу, Уэйн окончательно утратил самообладание и едва не плакал. – Не вдаваясь в подробности, скажу, что попал в финансовый обвал. Клянусь: никогда не пытался выбраться за счет других. Пустил в дело все свои ресурсы, включая мебель, чего нельзя было делать ни в коем случае. Но этого оказалось мало. Стремясь спасти чужие деньги, преступил закон, пусть и чисто технически. Разумеется, полиция тут же начала охоту.

– Лучше назови цифры!

Пять, тридцать, восемь. Болтовня не должна продолжаться дольше четырех минут. Главное – не забыть о сигарете! Из-за нее может начаться пожар, и тогда блестящий план сорвется.

Уэйн, однако, не спешил перейти к сути судьбоносного визита:

– На прошлой неделе меня навестил детектив, очень приличный человек по фамилии Карслейк. Знает тебя с тех пор, когда ты еще работал в суде. Я напустил ему в глаза пыли, потому что не хотел попасть под арест. И вот теперь приходится скрываться.

– Уэйн, старина, сколько же тебе нужно?

– Техническое нарушение закона… думаю, пять тысяч смогут поправить дело. Но послушай, Силби, я не имею права просить у тебя деньги.

– Имеешь! Вы с Милдред позволили несчастному слепому заработать на жизнь. Своей карьерой я обязан исключительно вам. Она намекнула, что тебе нужны наличные. Пойдем со мной.

Обещая деньги, давать которые не собирался, Силби ощутил легкую брезгливость, но благородных методов убийства еще никто не изобрел.

– Не погасишь ли сигарету, старик? Там, куда мы идем, нужно соблюдать осторожность.

На обратном пути в короткую часть буквы L он уточнил:

– А какова сумма банкротства?

– Астрономическая! Пятьдесят тысяч фунтов, и ни пенни меньше!

– Хм! Надо будет подробно обсудить этот вопрос. Пройдем через сцену – там, в дальней стене, есть дверь. Ничего, не беспокойся. У себя дома слепые справляются, как будто они вовсе не слепые. Осторожно, здесь блок!

Как сказал когда-то сам Уэйн, рядом с Силби он выглядел коротышкой, а главное – не умел пользоваться ни своим весом, ни той небольшой физической силой, которой обладал, поэтому уже спустя минуту «фантазия» без малейших усилий претворилась в жизнь.

Когда Уэйн умер, Силби повернул выключатель, и на сцене вспыхнул свет. Лампы в короткой части гостиной уже горели: их включила горничная.

Горничная! На полпути к повороту Силби остановился, вдруг живо представив, как та отдала ему упавший на скамейку портсигар.

– Если я и сейчас что-нибудь потерял…

Он вернулся на сцену и провел ладонями по скамейке: пусто. Собрался уйти и неожиданно наступил на что-то, чего здесь быть не должно. Наклонился.

– Опять этот чертов портсигар! – Подобно испуганным змеям, пальцы нащупали тиснение на золотой крышке. – Ого! Интуиция! Подсознательная память. Отлично! Значит, «он» не совершит опасных ошибок!

Силби сунул портсигар в нагрудный карман домашней куртки и поспешил уйти, а уже без четырех минут шесть вернулся к своему оснащенному приборами креслу и включил радио. Успех вновь достался тому, кто его заслужил. Выступал театральный критик.

Ровно в шесть, едва критик закончил свой монолог, в гостиной появился журналист Менсман.

Силби выключил радио и заговорил так, словно Терли Уэйн все еще сидел рядом:

– Уэйн, позволь познакомить тебя с мистером Менсманом, который…

– Простите, мистер Силби, но, кроме нас с вами, в комнате никого нет.

– О, значит, он незаметно вышел, пока я слушал радио. Вы, конечно, слышали, что Уэйн – мой добрый ангел! Материально поддержал первую пьесу, но, к сожалению, пострадал во время кризиса. Давайте для начала послушаем экономические новости.

Силби не опасался, что Менсман пройдет по комнате, завернет за угол и увидит труп, а потому спокойно погрузился в финансовую сводку. Все шло точно по плану. В семь Менсман закончит работу и уйдет. По давно заведенному правилу в семь тридцать в гостиной появится горничная – она-то и обнаружит бездыханное тело Терли Уэйна – а хозяин к этому времени уже поднимется в свою комнату, чтобы переодеться к обеду, как обычно.

Однако без девяти минут семь звонок внутреннего телефона разрушил блестяще разработанную схему.

– К вам офицер из Скотленд-Ярда, сэр. Старший инспектор уголовной полиции Карслейк желает поговорить с мистером Уэйном.

Силби на секунду задумался.

– Мистер Уэйн давно ушел, но скажите мистеру Карслейку, что если его устроит беседа со мной, то я с удовольствием его приму.

Отпустив Менсмана коротким наклоном головы, он сосредоточился на непредвиденном визите детектива.

Глава 6

Силби вытянул руку, как это делают слепые, ожидая пожатия.

– Приятно видеть вас через столько лет, мистер Силби, – начал Карслейк. – Должен признаться, что при малейшей возможности вожу жену на ваши пьесы.

– А мне приятно слышать ваш голос! – отозвался Силби. – Надо будет как-нибудь поболтать на досуге. Сейчас вы пришли по делу, и со слов Уэйна я даже знаю, по какому именно. Поверьте: в ближайшее время проблема будет полностью улажена.

– Очень рад. Насколько мне известно, этот джентльмен ваш давний друг. И все же, как вы, несомненно, знаете, остановить однажды запущенную машину правосудия уже не удастся. Будьте добры, можно ли мне встретиться с мистером Уэйном?

– Его здесь нет, – пожал плечами Силби. – Ушел около шести.

Повисла короткая напряженная пауза.

– Мистер Силби, его пальто и шляпа висят в холле.

– Не может быть! Подождите минутку. – По внутреннему телефону хозяин позвонил горничной: – Когда ушел мистер Уэйн?

– Еще не уходил, сэр. Я думала, он по-прежнему в гостиной вместе с вами.

Силби повторил слова служанки.

– Означает ли это, что Уэйн выскользнул из дома тайком, не попрощавшись и не забрав свои вещи? – уточнил Карслейк.

– Судя по всему, именно так. Я объяснил, чем смогу ему помочь, и мы завершили беседу. Я попросил разрешения послушать радио, так как не хотел пропустить выступление авторитетного театрального критика. В шесть пришел Менсман: думаю, вы с ним только что встретились, – я начал было представлять их друг другу, но журналист сказал, что, кроме нас двоих, в комнате никого нет.

В пепельнице возле своего кресла Карслейк заметил наполовину выкуренную сигарету, в то время как пепельница возле Силби пустовала. Это обстоятельство подтверждало версию хозяина.

– Значит, Уэйн ушел из комнаты, но не из дома, – сделал вывод детектив.

– Он не стал бы бродить по моему дому без разрешения, – возразил Силби. – Скорее всего услышал шаги Менсмана и решил, что пришли вы, чтобы его забрать. Он страшно нервничал.

– Если Уэйн все-таки покинул дом без пальто и шляпы, то куда мог отправиться? – настаивал Карслейк.

Силби предвидел этот вопрос и в то же время понимал, что бояться нечего, надо лишь твердо держаться однажды занятой позиции.

– Например, мог выйти в сад через дверь в стене репетиционной сцены и дальше по коридору. Эта дверь запирается изнутри, так что, если Уэйн действительно выбрал этот путь, она должна остаться открытой.

– Можно взглянуть? – попросил Карслейк.

Силби поднялся и пригласил:

– Пойдемте со мной. Сцена здесь же, в гостиной, за углом.

Карслейк последовал за хозяином в короткую часть буквы L. Труп как таковой не должен был потрясти опытного детектива, но внезапно открывшееся зрелище произвело сильное впечатление: на миг показалось, что на сцене не труп, а театральный реквизит.

Едва завернув за угол, на расстоянии примерно тридцати футов, Карслейк увидел ярко освещенную декорацию бара. Слева на заднем плане, под углом, располагалась стойка с блестящими ручками; слева на переднем плане стоял бильярдный стол; справа – скамейка, обитая зеленым плюшем, а центральную часть маленькой сцены занимало тело, подвешенное за шею в петле, прикрепленной к крючку подъемного блока.

Еще пара шагов, и Карслейк узнал Терли Уэйна.

– Что? – Силби остановился. – Вы что-то сказали?

– Нет-нет, все в порядке. Продолжайте, пожалуйста, мистер Силби.

Хозяин пошел дальше, с уверенностью зрячего человека поднялся на сцену, на расстоянии нескольких дюймов миновал висящее тело и, остановившись возле двери, воскликнул:

– Ничего не поделаешь! Дверь по-прежнему заперта с этой стороны.

Словно зачарованный, Карслейк наблюдал за возвращением Силби, гадая, наткнется ли тот на труп на сей раз. И снова спасительные несколько дюймов! Возможно, в привычной обстановке слепые всегда ходят по одной траектории…

– В любом случае расследовать здесь нечего, Карслейк! После возмещения недостачи дело против Уэйна развалится самой собой. Забудьте о работе на несколько минут; давайте лучше выпьем.

– Заманчивая идея, – отозвался старший инспектор уголовной полиции, успокаивая себя тем, что вернуть Уэйна к жизни уже все равно не удастся.

Хозяин безошибочно свернул за угол, подошел к своему креслу и сел. Расположение мебели и предметов позволяло дотянуться до любой нужной вещи. Силби наклонился и открыл дверцу шкафа.

– Виски, джин или…

– Виски, пожалуйста. – Карслейк с опаской взглянул на шеренгу графинов. – Позвольте мне!

– Все в порядке, спасибо. Присаживайтесь. – В голосе послышались нотки раздражения. Силби передал гостю виски, содовую, стакан и на миг замер с раскрытой ладонью, чтобы забрать графин и сифон.

– Могу я налить вам, мистер Силби?

– Сам справлюсь! – Ответ прозвучал едва ли не грубо.

Силби наполнил свой стакан с такой точностью, что в этот момент руки его показались независимыми существами, способными думать и действовать по собственной воле. Карслейк мучительно пытался осознать, что следует предпринять и как себя вести. Труп, висевший здесь же, за углом, заметно мешал сохранять присутствие духа.

– Сигарету, Карслейк?

– Мм… ээ… спасибо!

Силби сунул руку в нагрудный карман, чтобы достать портсигар, и на миг застыл словно в шоке, а придя в себя, ощупал боковые карманы.

На маленькой полке, рядом с диктофоном, лежал тонкий золотой портсигар с тисненым рисунком, однако, уже успев заметить, что Силби болезненно воспринимает любое предложение помощи, Карслейк промолчал.

– Проклятье! Думал, что портсигар при мне!

Карслейк обрадовался передышке. Продолжая думать о трупе, он наблюдал, как рука Силби осторожно, по-паучьи невесомо, поползла по полке с диктофоном.

– А, вот он где!

На миг пальцы замерли на крышке, словно в сомнении. Карслейк отмел жутковатую иллюзию, взял предложенную сигарету и, наконец, принял решение.

– И все же вернемся к Уэйну, – заговорил Карслейк. – Не могли бы вы точно передать все, что произошло, пока он был здесь?

В сознании Силби фраза представляла собой ключ к той самой сцене, в которой полиция «безнадежно заходила в тупик». Оставалось лишь произнести отлично отрепетированный монолог:

– Уэйн пришел примерно в половине шестого, когда я только что закончил работу в репетиционном зале. Показав устройство для передвижения тяжелого реквизита, я пригласил его в гостиную. Мы вернулись сюда, сели и начали разговор. Он признался, что совершил техническое нарушение закона и теперь играет в прятки с полицией. Назвал ваше имя и сказал, что вы меня помните. Я пообещал утром дать ему пять тысяч. Потом он пожаловался, что стоит на пороге банкротства на сумму в пятьдесят тысяч, а я прямо сказал, что здесь ничем помочь не смогу. После этого разговор принял достаточно неприятный оборот.

– В чем же именно заключалась неприятность?

– Уэйн заявил, что без пятидесяти тысяч фунтов пять тысяч – пустая трата. Всем обойдется дешевле, если темной ночью он просто прыгнет в реку с моста Ватерлоо. Обычная угроза самоубийства, которую никогда не выполняют. Между нами говоря, Карслейк, этот человек мне не нравится, хотя именно он финансировал мою первую пьесу. Однако готов признать, что в то нелегкое время Уэйн помог мне встать на ноги, и рад был дать ему пять тысяч. А вот пятьдесят – это уже совсем другой разговор. Поэтому я ушел от неприятной темы, сказав, что должен послушать по радио выступление театрального критика. Полагаю, в раздражении и в панике он удалился, но завтра утром должен прийти за пятью тысячами. Получив деньги, наверняка сразу отправится к вам, чтобы уладить проблему. Так что не беспокойтесь. Выпьете еще?

– Нет, спасибо. Можно воспользоваться вашим телефоном?

Карслейк набрал номер Скотленд-Ярда, потом добавочный, назвал адрес Силби и лаконично распорядился:

– Необходима вся команда. Дождусь вашего приезда.

Повесив трубку, инспектор обратился к хозяину:

– Уэйн здесь, мистер Силби. За углом, на сцене. Висит в устройстве для поднятия тяжестей.

– О господи! Совершить самоубийство в моем доме! – воскликнул хозяин, явно раздраженный. – Что за грязная злобная выходка! Огласка не принесет мне пользы. Да что там пользы – происшествие изрядно подпортит мне репутацию!

Глава 7

Было бы справедливо отметить, что Роберта Силби ожидало разочарование: полиция не «зашла в тупик». Полиции не хватило сообразительности обнаружить повод для сомнений. С другой стороны, в коронерском суде он испытал жестокий шок и всерьез испугался за собственную жизнь, когда коронер детально и очень точно описал, как именно был убит Уэйн. Силби полагал, что никто не сможет этого понять.

– Несчастный случай можно смело исключить, – обратился коронер к присяжным после выступления всех свидетелей. – Выбирать приходится только между убийством и самоубийством. Для начала давайте рассмотрим, существуют ли свидетельства в пользу убийства, и если да, то какие именно.

Далее коронер сказал о невозможности проникновения в гостиную постороннего лица без ведома слуг или хозяина дома. Подчеркнув очевидную абсурдность предположения, он продолжил рассуждения:

– Помимо проникновения в дом преступника версия убийства предполагает присутствие очень сильного человека, который внезапно напал на покойного и сдавил горло так, что тот не успел вскрикнуть, иначе слуги, не говоря уже о мистере Силби, непременно услышали бы шум. Затем гипотетический убийца должен был каким-то невероятным способом прикрепить жертву к подъемному блоку. Для этой цели был использован шнур управления занавесом – один из механизмов сцены.

Как отмечено ранее, скользящий узел не применялся. Шнур занавеса, призванный удерживать полотнище, был четырежды обмотан вокруг шеи и завязан сзади на три узла – самых простых, какими все мы завязываем шнурки на ботинках. Разница лишь в том, что вместо одного таких узлов оказалось три. Крюк подъемного блока был продет через три витка шнура, что значительно усилило давление на шею. Руки оставались свободными. Медицинское освидетельствование и микроскопическое исследование показали, что несчастный пробовал освободиться, подняв руки и ухватившись за веревку.

Почему наш гипотетический убийца допустил попытку сопротивления? Добавьте к этому, что эксцентричный преступник с такой силой толкнул мертвое или бессознательное тело, что ботинки уперлись в скамейку, и вы поймете, что убийцы вообще не существовало.

Коронер подробно и точно описал само убийство, чтобы высмеять неправдоподобную, по его мнению, версию убийства. Как опытный драматург Силби сознавал опасность подобных игр с публикой: кто-то из зрителей мог взглянуть на происходящее под иным, неожиданным углом. И все же факт слепоты, а главное – свидетельство Карслейка о поведении хозяина в присутствии трупа, решительно отметали все возможные подозрения.

Страх окончательно развеялся, когда коронер заговорил о том, о чем, по мнению Силби, должен был заговорить:

– Обратимся к версии самоубийства. Покойный незаметно ускользнул, когда мистер Силби включил радио, поднял блок на нужную высоту, обмотал шнур вокруг шеи наподобие узкого шарфа и завязал сзади, как уже было описано. Затем встал на скамью, продел крючок в кольца на шее и оттолкнулся ногами. Измерения экспертов, представленные вот на этой на таблице, доказывают, что, подобно маятнику, устройство качнулось к центру сцены и ноги самоубийцы оказались на расстоянии трех с половиной дюймов от пола.

Многие самоубийцы и потенциальные самоубийцы часто жалеют о содеянном. Уэйн тоже запоздало пожалел о своем поступке и попытался освободиться. Если бы он использовал петлю, то, вполне возможно, смог бы спастись, однако вытащить крюк из веревки на шее значительно труднее, чем ослабить скользящий узел, тем более при выступающем подбородке.

Коллегия присяжных, всегда готовая поверить, что самое простое объяснение должно оказаться верным, приняла интерпретацию коронера. И лишь кое-кто из присутствующих услышал, как старший инспектор уголовной полиции Карслейк пробормотал что-то насчет тщательно рассчитанного самоубийства, при котором маятник качнулся ровно на три с половиной дюйма. После вынесенного судом вердикта о самоубийстве в результате психического расстройства общественный интерес к делу угас.

Роберт Силби благополучно вернулся домой, а утром возобновил прерванную два года назад работу над первым актом комедии «Требуется актриса». Пьеса была поставлена следующей осенью и продержалась на сцене целый год.

А еще через полгода, когда Силби с увлечением писал новую пьесу, неожиданно наступил конец.

Глава 8

Младший сотрудник одного из отделов полиции распахнул дверь департамента нераскрытых дел и впустил сомнительного вида человека в залатанных брюках, но в очень приличной спортивной куртке.

– Это мистер Джо Байкер, сэр, – четко доложил офицер. – Нам позвонили из ломбарда «Хенсонс» и сообщили, что мистер Байкер намеревался сдать вот это. – Полицейский положил на стол тонкий золотой портсигар с тисненым рисунком на крышке. – Сам же мистер Байкер утверждает, что портсигар принадлежит лично ему, поскольку он купил вещь на собственные деньги.

Среди ограблений, мелких краж и прочих неприятностей пристального внимания инспектора Рейсона требовали одиннадцать пропавших золотых портсигаров, причем пять из них отличались от остальных тисненым рисунком на крышке, поэтому он открыл портсигар в надежде обнаружить какой-нибудь опознавательный знак.

«На память», – гласила надпись. Ни имени, ни инициалов.

– Итак, Байкер, вы купили эту штуку! В пабе, у незнакомца?

– Нет, сэр. Купил, как положено, в почтенном магазине Клоусона на Теобальдс-роуд.

– Там торгуют поношенной одеждой, Байкер.

– Так и есть, сэр. Примерно шесть недель назад купил вот эту самую куртку, которая сейчас на мне, сэр, и только сегодня утром, за завтраком, обнаружил, что вместе с ней нечаянно купил портсигар. Он был вот здесь, сэр. – Байкер снял куртку и показал. – Нащупал уплотнение, разрезал подкладку, посмотрел и обнаружил, что прежний хозяин так и таскал его на себе, пока не продал куртку Клоусону, а потом я сам почти шесть недель разгуливал, ни о чем не подозревая.

Клоусон – хозяин магазина поношенной одежды – заглянул в толстую конторскую книгу и назвал имя и адрес человека, продавшего спортивную куртку. В разговоре с Рейсоном тот не скрывал негодования:

– Да, я и в самом деле продал куртку Клоусону. Что же в этом плохого? Миссис отдала ее мне и разрешила распорядиться по собственному усмотрению.

– И что же это за миссис?

– Миссис Силби – жена того джентльмена, который сочиняет пьесы. А я уже много лет работаю у них садовником.

Силби, драматург! Спустя пару минут Рейсон вспомнил о нелепом самоубийстве, случившемся полтора года назад. Если миссис Силби согласится на судебное преследование, то Байкер понесет наказание за кражу случайной находки, размышлял инспектор по дороге в Сент-Джонс-Вуд.

– Добрый день, миссис Силби. Не могли бы вы сказать, принадлежит ли этот портсигар вашему супругу?

– Очень похож. Но где же он мог его потерять?

Милдред взяла портсигар, открыла крышку и на миг застыла, но наконец произнесла:

– Нет, это не его портсигар.

– Но вам известно чей, миссис Силби! – Рейсон уже не спрашивал, а утверждал.

– Он принадлежал нашему другу, который… умер, мистеру Уэйну. Я сама сделала ему этот подарок. И точно такой же портсигар подарила мужу: купила в одном магазине, – поэтому сначала ошиблась.

– Мистер Уэйн, – повторил Рейсон. – Да, помню. Очень печальный случай. А вы вполне уверены, что это тот самый портсигар, который ему подарили?

– Абсолютно! – Милдред назвала имя ювелира, у которого купила оба золотых портсигара. – Как вещь попала к вам в руки, мистер Рейсон?

– Была украдена, – лаконично ответил инспектор и откланялся.

Он навестил ювелира, а потом неохотно напомнил самому себе, что пора поставить в известность старшего инспектора уголовной полиции Карслейка.

– Силби когда-то работал юристом, – предупредил Карслейк, поскольку дело предстояло расследовать Рейсону. – Заставить его в чем-нибудь признаться вам не удастся. Постараюсь помочь по мере сил.

В тот же вечер, в половине шестого, детективов проводили в гостиную в форме буквы L. Карслейк представил Рейсона с подчеркнутой любезностью.

– Меня заботит попавшее под банкротство имущество покойного Терли Уэйна, мистер Силби, – пояснил Рейсон.

– Прежде чем начнем беседу, мистер Силби, разрешите нам закурить? – вклинился Карслейк.

– О, пожалуйста! Вот сигареты! – Силби сунул руку в один карман, потом в другой, а в итоге обнаружил портсигар на полке рядом с диктофоном. – Честно говоря, я совсем не в курсе дел Уэйна.

Рейсон внимательно посмотрел на портсигар, как две капли воды похожий на портсигар Терли Уэйна: даже тиснение на крышке ничем не отличалось. Слепой не должен был почувствовать разницы. Это все, что Рейсону требовалось уточнить.

– Какое удивительное совпадение: ваш портсигар чрезвычайно похож на портсигар Терли Уэйна! – воскликнул инспектор и, помолчав, осторожно добавил: – Возможно, вы помните, что вещица выпала у бедняги из кармана прямо на пол вашей сцены, пока тот боролся за жизнь.

Сильная фигура едва заметно напряглась, и долгая пауза придала Рейсону уверенность.

– Не помню, потому что мне об этом не рассказывали, – наконец произнес Силби.

– А рассказывать было незачем! Вы сами подняли портсигар, после того как убили Уэйна. Решили, что он ваш, потому что на ощупь не отличили, и положили в карман. Так что, когда вы сидели в своем кресле и предлагали мистеру Карслейку сигарету, портсигар был при вас.

– Только осел способен на столь дикие суждения! – возмутился Силби. – Вы согласны с этой глупостью, Карслейк?

– Видите ли, мистер Силби, должен признаться, что действительно помню, как вы предлагали мне сигарету из золотого портсигара.

– В таком случае, дорогой Карслейк, позвольте узнать, – хищно набросился на инспектора Силби, как когда-то набрасывался на свидетелей, – помните ли вы, что портсигар оказался не в моем кармане, как я предполагал, а возле кресла, на полке?

– Теперь, когда вы, мистер Силби, об этом упомянули, и в самом деле вспомнил, – ответил Карслейк тоном человека, вынужденного признать, пусть и с неохотой, очевидное. – Рейсон, полагаю, вам следует принести извинения.

– Подождите! – воскликнул Рейсон. – А что, если лежавший на полке портсигар – тот, из которого вы взяли сигарету, – принадлежал мистеру Силби? А портсигар Уэйна, который мистер Силби положил в карман куртки, провалился за подкладку? Представьте, что…

– Что за чепуха! – презрительно расхохотался Силби и наклонился к Рейсону: – Карслейк, вы учили коллегу собирать улики? Дорогой мой! Если бы вам удалось доказать, что я положил портсигар Уэйна в карман – да еще, заметьте, полтора года назад, – мы бы сейчас здесь не беседовали. Мистер Карслейк обвинил бы меня в убийстве. Не так ли, мистер Карслейк?

– Так, – подтвердил старший инспектор.

В наступившей тишине с улицы донесся шум машин, а спустя пару мгновений Карслейк негромко добавил:

– Может быть, мистер Силби, следует позвонить и распорядиться, чтобы вам собрали чемодан.