Деревенские святцы

НОЯБРЬ — ПОЛУЗИМНИК

1 ноября — Пророка Иоиля (800 г. до Рождества Христова). Перенесение мощей преподобного Иоанна Рыльского (1238). Священномученика Садока, епископа Персидского, и с ним 128-ми мучеников (342).

2 ноября — Великомученика Артемия (362). Праведного отрока Артемия Веркольского (1545).

3 ноября — Преподобного Иллариона Великого (371–372).

4 ноября — Празднование Казанской иконе Божией Матери (в память избавления Москвы и России от поляков в 1612 г.). Андрониковской иконы Божией Матери.

5 ноября — Апостола Иакова, брата Господня по плоти (ок. 63).

6 ноября — Иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» (1688). Мученика Арефы и с ним 4299 мучеников (523). Преподобного Арефы (XII), Сисоя (XIII) и Феофила (XII–XIII), затворников Печерских, в Ближних пещерах. Блаженного Елезвоя, царя Ефиопского (ок. 553–555). Мученицы Синклитикии и двух дщерей ее (VI). Святителя Афанасия, Патриарха Цареградского (1311).

7 ноября — Мучеников Маркиана и Мартирия (ок. 335). Преподобных Мартирия диакона и Мартирия затворника, Печерских, в Дальних пещерах (XIII–XIV).

8 ноября — Великомученика Димитрия Солунского (ок. 306). Святого Антония, епископа Вологодского и Великопермского (1588).

9 ноября — Мученика Нестора Солунского (ок. 306). Преподобного Нестора Летописца (ок. 1114).

10 ноября — Мученицы Параскевы, нареченной Пятница (III), Мучеников Терентия и Неониллы и чад их: Сарвила, Фота, Феодула, Иеракса, Нита, Вила и Евникии.

11 ноября — Преподобномученицы Анастасии Римляныни (III). Преподобного Аврамия затворника и блаженной Марии, племянницы его (ок. 360). Преподобного Аврамия, архимандрита Ростовского (1073–1077).

12 ноября — Священномучеников Зиновия, епископа Егейского, и сестры его Зиновии (285). Апостолов от 70-ти Тертия, Марка, Иуста и Артема (I). Озерянской иконы Божией Матери (XVI).

13 ноября — Апостолов от 70-ти: Стахия, Амплия, Урвана, Наркисса, Апеллия и Аристовула (I). Священномученика протоиерея Иоанна (1917).

14 ноября — Бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана Асийских и матери их преподобной Феодотии (III). Мучениц Кириены и Иулиании (IV).

15 ноября — Мучеников Акиндина, Пигасия, Аффония, Елпидифора, Анемподиста и иже с ними (ок. 341–345). Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери (1654–1655).

16 ноября — Обновление храма великомученика Георгия в Лидде (IV).

17 ноября — Преподобного Иоанникия Великого (846).

18 ноября — Мучеников Галактиона и Епистимии (III). Святителя Ионы, архиепископа Новгородского (1470). Апостолов от 70-ти Патрова, Ерма, Лина, Гаия, Филолога (I).

19 ноября — Святителя Павла, Патриарха Константинопольского, исповедника (350). Преставление преподобного Варлаама Хутынского (1192).

20 ноября — Преподобного Зосимы Ворбозомского (ок. 1550). Обретение мощей преподобного Кирилла Новоезерского (Новгородского) (1649). Мученика Феодота корчемника (303). Иконы Божией Матери «Взыграние» (1795).

21 ноября — Собор Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных. Архангелов Гавриила, Рафаила, Уриила, Селафиила, Иегудиила, Варахиила и Иеремиила.

22 ноября — Преподобной Матроны (492). Иконы Божией Матери «Скоропослушница» (X).

23 ноября — Апостолов от 70-ти Ераста, Олимпа, Родиона, Сосипатра, Куарта (Кварта) и Тертия (I).

24 ноября — Преподобного Феодора Студита, исповедника (826). Преподобного Мартирия Зеленецкого (1603). Блаженного Максима, Христа ради юродивого, Московского чудотворца (1434).

25 ноября — Святителя Иоанна Милостивого, Патриарха Александрийского (620). Пророка Ахии (960 г. до Рождества Христова). Иконы Божией Матери «Милостивая».

26 ноября — Святителя Иоанна Златоустого, архиепископа Константинопольского (407).

27 ноября — Апостола Филиппа (I). Святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалонитского (ок. 1360).

28 ноября — Мучеников и исповедников Гурия, Самона (299–306) и Авива (322). Преподобного Паисия Величковского (1794). Купятицкой иконы Божией Матери (1180). Начало Рождественского поста. Преподобного Филиппа Рабангского (1457).

29 ноября — Апостола и евангелиста Матфея (60). Преподобного Сергия Малопинежского (1585).

30 ноября — Святителя Григория чудотворца, епископа Неокесарийского (266–270). Преподобного Никона, игумена Радонежского, ученика преподобного Сергия (1426). Преподобного Лазаря иконописца (ок. 857).

Дождь то и дело переходит в снег. Кусты, сучья снег выбелит, полежит он, раскатав половики зайцу обновить первопуток, и растечется сыростью.

Все-таки состоялась еще одна примерка: для елок — шуб, для сосен — шапок, для стогов — накидок.

Наступила пора, когда «тепло морозу не указ», «рассвет с сумерками среди дня встречаются», «ночи до снега темны» и лед мостит переправы через реки, озера.

«Сентябрев внук, октябрев сын, зиме родной батюшка» — родословье ноября. Водворился полузимник — значит, «осень на пегой кобыле ездит».

Впрочем, довольно ссылок на устные календари.

Ноябрь — где он, спрашивается? Сутки по суткам, неделя по неделе везет лошадка пегая, а все вроде ни с места. Одна надежда на стужу, что подберет слякоть и грязь, снежок поразбавит сияньем тусклые вечера.

Они долгие, протяжные, вечера предзимья.

Отправляясь к соседям сумерничать, бывало встарь, мужики брали какую-нибудь работу, женщины рукоделье. Не лишними были пук лучины, склянка с керосином.

За взрослыми набивалось ребятишек: любопытно послушать, о чем говорят, посмотреть, что делают.

Я застал закат таких посиделок, но помню шелковый шелест лык, жужжанье веретен, запахи сапожного вара, томящейся в золе картошки. Маленькую печку непременно протапливали. Ради света. Лампа под потолком коптила, ей в подмогу и лучину жгли.

Плачут отпотевшие стекла окон, потрескивают остывая колена железной трубы, кислый чад лучины синеет. Мы на полатях ногами деремся, на рожицах при том благочиние. Девочки шушукаются у приступка и ждут, не позовет ли мама или бабушка:

— Ну-ка, Маня, подмени, пальцы вовсе одеревенели.

Вспыхнув от смущения, садится Маня за пресницу. Ай да тонкопряха, ноги до пола не достают!

Мальчишек вызывали: отец подшивает катаники, упряжь чинит — ну-ка, силу покажи — туго затяни стежок дратвы; лапти дед плетет — лыко продерни и «стукни коточигом» для вящей крепости обутки…

Сойди летом с автобуса на любом участке шоссе побродить с корзиной за грибами-ягодами, скоро убедишься: ближние, на три-пять километров отстоящие от деревень боры, ельники-черничники, заросли ольх, ивняка — это сплошь и рядом заброшенные угодья. Древостой спеет к рубкам, а под соснами, елками борозды загонов, отмечены межи грудами камней, убранных из-под плуга. На коре елки росчерк медвежьих лап, заплывший смолой, и, переняв твои шаги, гремит крыльями глухарь, пировавший у брусничной кочки.

Пашни в лесах заплатками, луга лужайками: землю-кормилицу берегли, не позволяя клочку прозябать втуне, и здесь почва, в которой коренились деревенские святцы. Здесь и ответ, отчего широко распространялось отходничество, побочные промыслы.

Чего там, «меж сохи и бороны не укроешься» — дедами-прадедами сложено, как результат раздумий о житье-бытье. Дело не в том, что от хлебопашества скуден доход. Повторю: с землей было скудно в волостях с древности развитого земледелия. На юге и центре Вологодчины утесняли крестьян помещичьи, монастырские владения, по Сухоне, Ваге, Вели, Вычегде — казна. Сотни тысяч десятин лесов принадлежали удельному ведомству, казне. Например, корабельные леса. Самовольные рубки — расчистить землицы под угодья — преследовались. В нашей Городишне лесная охрана числила 31 стражника: конные, пешие, поголовно при оружии.

Чем заняться, наконец, с поздней осени до весны?

«Дома и солома едома» — по крайней нужде покидали родную сторону. «Чужой хлеб в горле петухом поет, ночью спать не дает» — стремились не отрываться от хозяйства. Не второй, так каждый третий из сельчан владел каким-нибудь ремеслом.

Весомо было в судьбах страны хозяйственное значение ремесел, кустарничества: домнами мужицких подворий, как в Устюжне Железнопольской, зачиналась отечественная металлургия; домашними ткацкими станами — текстильная промышленность; стуком плотницких топоров в Неноксе, Варзуге и всюду, где шились поморские кочи, лодьи, — судостроение Севера.

Исстари поздней осенью, как никогда раздольно, брали разбег ярмарки, из края в край прокатываясь по Вологодчине: многодневные в Лальске и Кадникове, Богословская, Домшинская, Марьинская (Вологодский уезд), Биряковская (Тотемский уезд), Утманово-Ильинская и Енальско-Воскресенская (Никольский уезд), Усть-Куломская (Усть-Сысольский уезд).

Пропустим завозной товар — ситцы, фарфор и фаянс, самовары, сбрую, галантерею, табак, чай, сельхозинвентарь и так далее. О нем, о белой муке, о рыбе с Беломорья, о лошадях, пригоняемых на торжища с волостей Грязовца, о романовских овцах, ярославском молочном скоте что говорить: пройди-ка мимо! Но ряды с поделками из рога работы мастеров-кадниковцев, каргопольская глиняная игрушка, голосистые кирилловские гармоники, резьба по бересте умельцев Великого Устюга — украшение любой ярмарки. Усть-цилемские, сольвычегодские тканые кушаки: опояшешься, так словно радугой!

Велик был поток из деревень всякого рода изделий в месяц-ярмарочник, да немало чего оставалось и на местах.

Тяга к прекрасному, к идеалу — суть человеческого естества. Кто постиг красоту окружающего мира, тому дано создавать ее — рукотворную.

Воздушно-невесомые, покрытые росписью балконы. Точеные балясины крылечек. На трубах дымари, на кровлях деревянные коники. Уж окна, очи избы, в таких наличниках, такое пущено узорочье — смыкалась в гармоничное единство чудная прелесть полей, лесов, лугов и жилье мужицкое!

Чистота, уряд ставились на Севере превыше всего. Стены, потолки в избе мыли к праздникам, не ежедень ли с дресвой шоркали до восковой желтизны полы, лавки.

Ступишь за порог, как в сад: половики постланы пестрые, голбец, опечье цветисто расписаны, разукрашены, божница осенена полотенцами в кружевах, под матицей простерла щепочные крылья Птица-Солнце. Хочешь, не хочешь, а шапку долой:

— Здорово живите, хозяева!

Кружева, будто от снега воспринявшие белизну, от инея на березах — узоры. Нарядность прялок, шкафов-посудниц. Чего ни касался мастер, в душе художник, несли изделия печать таланта и вкуса.

Что себе, что по заказам, что на продажу. В Вологодском уезде, допустим, кружевоплетение давало годовой приработок взрослым мастерицам в 40–50 рублей, подросткам в 10–20 рублей. В те времена, напомню, пуд ржи в редкие годы поднимался в цене выше рубля.

Словом, девицам на выданье кружева позволяли и приданое справить, и на святках раз по пять переодеться за вечер на игрищах-посиделках.

Таланты поощрялись, — как находите?

Деревня одевалась раньше с веретена. В порядке вещей, что женщины свободное время уделяли преснице:

Пряли толстую грубую нить, пряли конопляную — на рыбацкие сети, льняную тонкую — на белье, тончайшую — на кружева, которые шли на экспорт. «Золотницкая нить» была столь паутиниста, скупщиками принималась на вес, золотниками, будто ювелирная драгоценность.

От сердечной склонности облагородить труд украшались прялки. Разбежались по одной слова: «Написано на преснице разными колерами — кустики, а повыше того конь; а повыше кустики; а повыше мужик на лошади; а повыше петух идет, за собой кутюшку ведет; а повыше баба прядет, сидит; а повыше того сидят, чай кушают».

Лопаска — широкая часть пресницы, куда привязывали куделю, — иногда целиком состояла из резьбы. Сюжеты росписей, колорит зависели от принятых в округе традиций, фантазии мастера, его подготовленности. Резьба обычно производилась в более строгом стиле. Орнаменты резных прялок, кросен вместе с орнаментами глиняной посуды, старинных деревенских вышивок — одежды, полотенец, платьев — восходят к неисчерпаемой глубине прошлого. Условные изображения богов язычества, символы солнца, годового круга — голос тысячелетий с какой-то прялицы, рукотерника либо печного горшка!

Горели по избам огни. Вращались гончарные круги, смолистые кудерки выпускал рубанок, летала кисть, чтобы на прялке распустились дивные цветы. Внушал сыну отец:

— Ремесло за плечами не виснет. Не то дорого, что чистого золота, а то дорого, что доброго мастерства. Руки делают — голова кормит. Учись!

Кованые светцы для лучины. Ковши-скопкари, точно отлитые из цельного куска дерева. Выездная упряжь и дуги. Девичьи сундуки-укладки с шитьем. Для себя и своих делалось — стало экспонатом музея!

Нести радость, утверждать надежду на будущее, веру в то, что жизнь труженика, по заслугам его, должна быть яркой, праздничной, крепить в человеке человеческое достоинство — одни и те же корни питали деревенское прикладное искусство и устные календари.

Кроме глины, дерева, бересты, олова и меди, жести — материалов доступных, — северяне пользовались золотом, серебром, ископаемыми бивнями мамонтов, «рыбьим зубом» — клыками моржей. Скань, финифть, эмаль, литье, чеканка — «что очи зрят, то руки делают»! Широк был набор приемов. С пяльцев златошвей, с горна ювелиров, стола косторезов сходили вещи, изумительные по красоте отделки, богатству.

В Устюге развилась чернь по серебру, не имевшая себе равных. Секреты обработки металла, черневого состава, приемы резьбы, гравировки, золочения передавались из рода в род, по-семейному.

Мастера и мастерицы обслуживали нужды церквей, монастырей, работали на вывоз, не исключая зарубежья, хотя опять же много чего оседало в деревнях, городах, таких средоточиях культуры, как Великий Устюг, Каргополь, Холмогоры, Сольвычегодск, Тотьма с уездами.

Наборного ткачества оплечья, рукава праздничных рубах… Белейший тонкий холст нижнего и постельного белья в кружевах. Кумачи, миткаль с многоцветьем узорочья, с символами солнца, богинь-берегинь древности… Парчовые, шелковые юбки, епанчи, душегреи… Женские головные уборы — кокошники, сороки, перевязки, платы — шитые золотыми, серебряными нитями в саженом жемчуге, бисере, перламутре… Платки-ширинки свадебного обряда, одежда для сенокоса, жатвы…

Неужели это создавалось в избах, одевало и украшало деревенских молодаек, девчат-хохотушек?

На Мезени было и Онеге, на Печоре было и в селениях по озеру Лаче, вдоль почтовых трактов к Питеру, Москве.

Вероятно, стоит снова сказать о доморощенных богомазах Поморья. Иконы «северных писем» разительно отличаются размашистой сочностью красок, манерой исполнения канонических сюжетов, да и сюжетами, если отваживались изображать Богородицу за пресницей, Николу Угодника на проселке вытаскивающего телегу мужика из грязи!

Боюсь, сочтут, что идеализирую деревню вчерашнюю, канувшую в небытие.

Простите, что значит вчерашнюю? Ряд промыслов, отраслей прикладного искусства («лицевое», «золотное» шитье, «мороз по жести») к исходу XIX века либо угасли, либо теплились едва-едва. Земледельческий труд обесценивался, и чему было ветвиться, процветать на скудеющей животворными соками почве?

…Глухое тягучее безвременье. На ветру прордеет кисть рябины и, заслоненная хвоей, потухнет, будто искры угасшего костра. Серы пласты палой листвы, своей чернотой валежины напоминают головни. Остов сгнившей на корню березы в грибах-трутовиках, похожих на копыта.

Далеко слышно, как на обломленной ветке березы шуршат ржавые листья, лепечут, бьются, точно бабочка на стекле. Мертвая ветка, потому не облетела.

До конца стойко держались сирые ольхи, могучие лиственницы, и вот голы — ни хвоинки, ни листика…

Прощай, осень золотая!

Продлим обзор устных календарей: были ль, не были, недолго потерпеть, и решит всяк за себя.

1 ноября — Садок и Иоанн Рыльский.

Православные святцы включали имена пророков, столпов церкви, праведников, независимо от того, кто они по происхождению, где подвизались, как святой Садок — епископ Персидский, как Иоанн — глубоко чтимый в Болгарии святой. Священномученик Садок, пострадавший мученически за веру в 342 году вместе со 128 последователями, в деревенских святцах упоминается еще потому, что ему молились во избавление от «напрасныя смерти».

2 ноября — Артемьев день.

К великомученику Артемию (362 г.) верующие обращались с мольбой излечить «грыжную болезнь», распространенную у тех, кто сызмала нес на плечах тяжкую ношу хлеборобского труда.

Заимствование имен из духовных святцев, можно сказать, и переводило чествуемых пророков, святых, праведников на крестьянское положение, и как бы делало их соседями по житью-бытью сельскому, и освящало труды и заботы земледельца. Но крестьянин, помыслами устремляясь высоко, чаял узреть на образах божниц и свой, мужицкий корень.

Речь снова о Верколе на реке Пинеге, о двенадцатилетнем святом Артемии, погибшем в грозу на бороньбе озимого клина. По обычаям века, обнеся деревянной оградой, тело оставили на поверхности земли. Через десятилетия обнаружилось: прах юного землероба не истлел, по ночам испускает сияние! Больше того, на месте сем души людские просветляются, страждущие и немощные находят исцеление.

Пинежане объявили юного земляка святым. Годы спустя последовала официальная канонизация отрока — под именем праведного Артемия, Веркольского чудотворца. В 1645 году основался монастырь, со временем сосредоточивший за каменными стенами несколько церквей и два собора. Главный — Артемиевский, грандиозное, впечатляющее своим обликом строение, где мощи праведника покоились в серебряной раке-гробнице. Действовала при обители школа, обучавшая детей грамоте, ремеслам.

Праведный Артемий — из ряда так называемых «мирских святых», к которым относится, например, святой Василий Мангазейский, святая Ульяна Лазаревская.

Святая Ульяна — помещица из-под Мурома. В бедственные неурожаем 1601–1602 годы, когда дворяне, изгоняя из усадеб даже слуг, обрекали крепостных на голодную смерть и наживались на спекуляции неслыханно вздорожавшим хлебом, Ульяна делилась с челядью последней крохой и скончалась, спасая других…

Святы правда и честность, свято бескорыстное милосердие, — что к этому добавишь? Разве одно: сегодня принимаются меры к возрождению Веркольского монастыря, чтобы вернулось почитание трудолюбивого и бесстрашного хлебороба, праведного Артемия.

Предзимье. Что там, на Пинеге, — слетал бы, кабы крылья!

Поди, свиваются струи перекатов, только вряд ли ударит хвостом семга в бурунах среди камней: нерест, думаю, окончен.

Лед заберегов отражает алебастр круч, темные устья пещер. А может в вербах шуршит снежная крупка, омута стеклит звонкий прозрачный ледок?

Не слетит в воду желтый лист подразнить хариусов: раньше, что ни упало сверху, рыбки проверят — вдруг съедобное?

В немоту замкнулись леса за деревнями, за луговым прибрежным раздольем.

Погода мягкая, тогда набухают почки черемух, смородины, на межах, серой стерне жнивья в цвету анютины глазки.

Под вечер разведрится, ночь вызнобит недра тайги, промерзнут до дна колеи дорог, и встанет солнце, и вокруг засверкает все в изморози, в инее — от хвоинки до былинки…

Здравствуй, осень серебряная!

4 ноября — Казанская.

Принятая Русью веха движения по годовому кругу, памятная в деревенском

«Что Казанская покажет, то и зима скажет», — утверждалась природоведами ее важность (вернее, первых дней нынешнего ноября). Сырь, дожди? Все путем: «Дождь лунки нальет — зиму приведет». «С утра дождь дождит, ввечеру снег сугробами лежит». Грянули дни-студенцы, захолодало? Ничего, раз полузимник у власти, и «скачет морозко по ельничкам, по сухим берегам, по веретейкам»!

Время бездорожья: «Выезжаешь о Казанской на колесах, а полозья на телегу клади».

Время сытости: «На Казанскую и у вороны копна», «и у воробья пиво».

Казани вообще в деревенских святцах везло. Найдешь в них Казань-именинницу (15 октября — день взятия города войсками Ивана Грозного), и спустя двадцать дней она в строке.

Собственно, Казанская, одинаково летняя и осенняя — поклонение иконе Божией Матери, чудотворной Покровительнице Руси, российского воинства в противоборстве с инаковерными поработителями.

Осенней Казанской в деревенских святцах отводилась особая роль. Шли расчеты с наемными работниками: «Потерпи, батрак, и у тебя Казанская будет». «Не обсчитывай, рядчик, подряженного: Казанская молчит, да все видит, все Богу скажет».

Возвращались с отхожих заработков.

— Как доехал, парень, из Питера?

— Дородно, дядя, — на липовой машине. В лаптях ушел, в лаптях назад пришел!

Праздник осенью Казанской Божией Матери установился в ознаменование отпора польско-литовской интервенции: в ноябре 1612 года сдались засевшие в Кремле чужеземцы на милость ополчения Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского. К ногам победителей бросали покрытые бесчестьем и позором знамена, оружие те, кто сжег Москву, кто грабил и убивал, глумился над обычаями народа, считая, что он порабощен навеки.

Событие судьбоносное, так почему Казанская за века не подкрепилась поэтичной обрядностью? Ответ сложен, нельзя поручиться за исчерпывающую полноту.

В начале XVII века бушевала кровопролитная крестьянская война. Но самым сокровенным — мечтой о земле, о воле для себя и потомков поступилась мужицкая Русь, спасти бы державу! Тысячи и тысячи казаков, посадских, деревенской голытьбы, с оружием выступавших против бояр и московского царя, громивших поместья дворян-вотчинников, участвовали в сражениях с войсками Речи Посполитой и шведского короля.

Правительство не оценило народного подвига. Окончательно восторжествовали крепостнические порядки, прогосподствовавшие затем два с половиной столетия.

У женской половины Казанская почиталась «бабьей заступницей». О ладе в семье, благополучии к ней припадали с молитвой.

Храмов-то Казанских раньше высилось! В этом ряду церковь на Красной площади, воздвигнутая попечением Дмитрия Пожарского, грандиозный Казанский собор Петербурга с монументами Кутузова и Барклая-де-Толли и белокаменный храм вологодского города Устюжны.

Готовясь отражать набеги польско-литовских отрядов, устюженцы в 1608 году сумели всего за месяц поднять вокруг города крепостные стены, башни, отлить железные пушки, призвать на подмогу ополчения Белозерска, Чаронды.

Враги были отогнаны с потерями.

Дорогой ценой досталась победа: кто пал в боях, кто не превозмог ран, и многие-многие горожане скончались от нечеловеческого перенапряжения.

В храме горят свечи под Образом Божией Матери Одигитрии, участницы битв: в устрашение супостатам икона водружалась над крепостными воротами города. Реликвия истории, овеществленная народная память, да не постигнет ее тлен забвения…

«Казанская морозцам дорогу кажет» — заявляли месяцесловы.

Без запасов топлива худо встречать зиму.

Над собой мужики подтрунивали: «Ни дров, ни лучины — живи без кручины, пляши да смейся, на кулачках грейся!» «Лесом шел — дров не видел» — взять топливо негде, ежели леса за казной, за помещиками. «Не тужи, голова, будут и дрова — нужда придет, из нас щепки щепать начнет!»

5 ноября — Яков день.

Выдавали устные численники нетерпение деревни покончить с распутицей:

— Яков, брат Божий, крупицу пошлет, то с Матрены зима станет на ноги. Ау, Матрена, отзовись — в окна избы крупкой, на дороги снежком!.. С утра, пока холодок, запрягал хозяин лошадку в дровни: распочать поленницу, где осенесь лыка драл, вывезти ко двору «волочугу» сенца.

В лесу снег сберегся, резво припустила лошадка — и, всхрапнув, внезапно осела на зад, хомут надвинулся к ушам.

Тю-ю… Мужик аж присвистнул: дорогу пересек свежий след медведя!

— Но-но, Каряя, — соскочил он с дровней, схватил лошадь под узды. — Чего спужалася? Я с тобой, топор со мной!

Дни, когда «мужик в сани забирается», медведь — в берлогу.

На елке царапины когтей, кора повисла клочьями. Пометку топтун таежных троп оставил: не берись-де со мной мериться силами, сперва ростом померяйся? Ого высота, где космач лапами приложился!

— Шагай… Шагай, милая, — повел мужик лошадь в поводу. — Не с руки нам бояться, пущай медведь трусит.

Загрузившись сеном, возвращались домой — с деревьев капало, в ольшанике у ручья рябчик посвистывал, как дул в серебряную дудочку, ясно выговаривая:

— Пе-еть… петь! Петь-не-перепеть!

С кустов калины на опушке, красневших ягодами, хохлатые свиристели перекликались трельками, будто названивали в звоночки.

Махая батожком, спешил из деревни сивобородый старик.

«Никак Гришуня в церковь? — мужик приставил ладонь козырьком к глазам. — Никак крестины спроворить собирается…»

6 ноября — Арефа, Сисой, Феофил, Афанасий.

7 ноября — Маркиан, Мартирий, Анастасия.

Нарекали новорожденных, выбирая имена из святцев, так сказать, по согласованию заинтересованных сторон.

8 ноября — Дмитриев день.

В Вологде совершается память святого Антония, епископа Вологодского и Великопермского.

Забрался мужик в сани. «Дмитриев день перевозу не ждет» — слышится далее в устных численниках. Мороз реки Севера под лед берет, «без топора, без клиньев мосты мостит».

Тепло на дворе, приговаривали: «Покойнички по нас радуются».

Все в том, что Дмитриев день ознаменовывал одноименную — родительскую, поминальную — неделю.

Наши предки исповедовали: «Человек рождается на смерть, умирает на жизнь». Пред горькой неотвратимостью смирись: «Все там будем». «Семи смертям не бывать, одной не миновать».

Бесконечность жизни древние славяне прозревали на примере природы, зимой отходящей на покой, подобный смерти, весной вновь воскресающей; бессмертие духа — в делах земных. Душа человека, по их поверьям, трое суток витает подле покинутого ею тела: голубем объявится, огоньком на кровле, порхнет к окну белой бабочкой. Погребен усопший — а обряд прощаниям с причетами, плачами достигал высочайшей трагедийности, — в доме девять дней чудится его незримое присутствие. Затем душа покидает вещественные пределы до «сорочин», мятется, страждет, прежде чем сойдет в мир загробный, обреченная для вечных мук или вечного блаженства. Пожни, что посеял: «Доброму — память, злому — забвенье»!

Казанскую, заметим, не везде праздновали. Дмитриевская неделя, напротив, охватывала грады и веси без исключений.

Пиво, блины, пироги, разнообразная снедь — мужики столь усердно помянут родителей, с песнями катят от погоста. Иного клирошанина под руки волокут, болезный, ногами не владея, порывается плясать.

«Живы родители — почитай, а умерли — поминай» — народом закреплено. Провожай со слезами, поминай в радости».

Под стать Казанской, Дмитриевская неделя на Руси введена сравнительно поздно.

Осенью 1380 года Москва встретила поределые полки Дмитрия Донского. На поле Куликовом костьми полегли тысячи русских воинов, почти поголовно — северяне из дружин белозерских, Кубенских, первыми принявшие на себя напор орд Мамая.

Веками величаво и скорбно гремели колокола Дмитриевской недели в помин тех, кто смертью смерть попрал в битвах за отчую землю и кто родную землю пахал и холил, до нас ростил хлеб.

Народная мудрость, ратуя за нерушимость связей поколений, провидела в ней основу культурного наследия. Священна память о предках, пребудь она извечно жива, и, как с древности приговаривали, береги — «свеча бы не погасла»!

Дополним: в Сибири Дмитриев день праздновался одновременно как годовщина разгрома Ермаком хана Кучума (1532 год).

Сопутствовали памятной дате выводы из наблюдений за природой, проверявшиеся местным опытом.

«На дедовой неделе отдохнут родители, стоит оттепель — всей зимушке-зиме быть с теплинами».

«Дмитрий по снегу — весна поздняя».

«Дмитрий на лодке — Егор вешний на санях».

9 ноября — Несторы.

Книгочеи издревле благоговели перед святым Нестором летописцем, (XI-ХП вв.), монахом Киево-Печерской Лавры. Перу преподобного принадлежат жития Бориса и Глеба, Феодосия Печерского. Творение Нестора «Повесть временных лет» — источник непреходящей значимости об историческом прошлом Руси.

10 ноября — Параскева Пятница и Ненила.

В устных календарях — льняные смотрины, льняница, бабья заступница.

Образ мученицы Параскевы, нареченной Пятницей, углублялся в быт с первых веков христианства. Покровительницей торговли видело ее купечество: за прилавком подмога, на волоках охрана обозов, караванов с товарами. Воды, колодези Параскева бережет, потому бьющие из-под земли ключи подчас объявлялись пятницкими. Возле них, как на дорожных перекрестках «рассохах», ставили часовни, киоты-голубцы с ее иконой.

Позади Тит-грибник, бруснике, клюкве от Лупа и Марфы воздана честь: сусеки с зерном, возле гумна клади снопов, в подполе туеса, бочки груздей, волнух, капусты, моченой ягоды.

Не кличут ребятишки «чабанье», не зазовут девок, женок Поморья на «водоноску» — перед выходом судов в море запастись пресной водой…

Что тогда сельским Параням и Ненилам от забот отпуска нет?

Главное скот. О «десятидворцах» таежной полосы, бедной покосами, где на десятерых была одна коровенка, не пропустим. Упомянем, что на Виледи во дворах стояло по 7–8 коров, у многосемейных и больше. Там же производилось до 50 пудов льноволокна на хозяйство. Стланец росяной вымочки, куделя вилегодская, высшая ей цена и спрос!

Октябрьская трепальница не осиливала обработку льна, коли в уездах выращивали его десятками тысяч пудов. Может, зря говорят: «Параскева — пряхам заступница», самое время Ненилу-льняницу чествовать? Тяжел труд пустить кудельку на прялку.

Чтоб скрасить его, женщины лен мять, трепать собирались на гумне веселым обществом. Друг перед другом состязались в ловкости, неутомимости. Замкни уста, как старались девчата перед будущими свекровями, золовками.

Дальнейшая обработка льна продолжалась семейно: мать с дочерьми, большуха-свекровь с невестками. Захолодало, трудились в банях.

Свободное от кострицы волокно пропускалось через щети. В левой руке горсть волокна — «повесмо», в правой — щеть, для первого очеса крупная, железная. К ногам падали «йзгреби», материал низкосортный. Для второго очеса щеть брали из свиной щетины — у ног скапливались «пачеси». Длинные, гладкие волокна, куделя, оставались в руке. Из этого сырья получалась тонкая, прочная пряжа.

Куделю несли на смотрины — через деревню, освятить в церкви. Полюбуйтесь, люди добрые, оцените, чья куделя — чистый шелк!

Замужние били поклоны святой Параскеве: Пятница, осеняя домашний очаг, вознаграждает счастьем чтущее ее род-племя.

Девицы молились: «Матушка Прасковея, пошли мне женишка поскорея!»

Кое-где долг обязывал женщин подносить иконе святой Параскевы дары — «на чулочки», «на передничек». У мужиков, наблюдавших эти ухищрения, в бороде усмешка:

«Добрая жена да жирные щи — другого счастья не ищи».

Парни про себя смекали: «Кабы всякому по нраву невесту, дак царствия небесного не надо, на земле был бы рай».

Высокое почитание святой Параскевы Пятницы выражалось в том, что вместе с избранным кругом святых — Николаем чудотворцем Мирликийским, Георгием Победоносцем — для нее допускались скульптурные, рельефные изображения.

Образа эти — резьба и раскраска — трогательно впечатляющи, исполнялись они мастерами с любовью. Для жен, невест, для страдалиц безвестных, кому молитва святой Параскеве Пятнице-заступнице — в жизни опора, последняя надежда.

Думается, уместно упомянуть: среды и пятницы по канонам православным относятся к еженедельным постам. 12 пятниц наипаче почитай! Кто на первой неделе Великого поста пятницу блюдет, тот от всякой беды огражден… Перед Духовым днем пятницу чтишь, меч тебя минует… Перед Вознесением пятница — от скудости, житейских невзгод избавление… На Ильин день пятница — поклоняйся, и ни огонь, ни железо тебя не возьмут…

Богов Древнего Египта на школьной скамье изучаем. Мифы Эллады знакомы с детства. Католическую Европу познаем по живописи, сосредоточенной в картинных галереях.

Хорошо бы и к верованиям кровных пращуров проявлять живой интерес. Ведь, напрочь отсекая дальнее и ближнее родство, мы, пусть и образованные, духовно богатыми не сделаемся.

11 ноября — Аврамий и Настасья.

В устных календарях — Абрамова вечерня, овчарник, овечница.

Ясно, кому день посвящался, чей труд встарь им освящался. Праздник южный, степной. На юге содержались отары не считаны. Северяне же припускали к зиме овечек, сколько позволяли корма.

Около 600 тысяч голов, вместе с козами, на Архангельскую и Вологодскую губернии, знаете, не густо. Из них 120 тысяч забивалось на мясо. Больше на собственные нужды деревни.

Куда денешься, коли цены нет настоящей. Разве нашлось бы тогда что-нибудь из мехов дешевле овчины. Спрос на баранину низок: вывези, намаешься с нею на базаре. Совсем же без овец подворье — не подворье. «Руном с овцы одевались и отцы». Полушубки и тулупы, зимние одеяла, валенки, шапки и рукавицы — все овечка.

За некоторые повадки, по правде говоря, молвой эта животинка не жаловалась. Тупа, к корму привередлива.

«Овца не помнит отца, а сено ей с ума пойдет: сыта — кричит, голодна — кричит».

Поговорок, прибауток с намеками то-то гуляло меж мужиками!

«Посади деревенскую овцу в почет, будет хуже городской козы».

«Не прикидывайся овцой — волк съест».

«Не верти головой, как бешена овца, не продали б татарам»!

В чем состояло отличие Абрамовых, вечерин, мне неизвестно. Может, вместо кудели пряли шерсть? Но помечены устными святцами, стало быть, соблюдались — спасибо за них Авраму! Устроить посиделки, примите во внимание, было недешевым удовольствием: девки за наем избы платили, например, в Поморье, по 10–15 копеек с косы, за ними было мытье полов, лавок и трата керосина на освещение.

На дворе, как назвали, серебряная осень — в иглах инея на изгородях, в трелях-колокольчиках свиристелей и дудочках рябчиков с ольх над ручьем. Малые реки покрылись льдом. Земля мерзнет.

Обняв лапами, прижав малышей к груди, небось медведица десятый сон досматривает, да и медведь непрочь улечься.

Снежку бы… Скорей бы снег!

12 ноября — Зиновей и Зиновея.

В устных календарях — именины порошам, юровая, синичий праздник — зинькин день.

Лед кладет предел летним, осенним способам рыбного лова, тек народ с тоней, со становищ по домам. Что тут помешает справить поморам привальную, в бане всласть попариться, поднять чарку в застолье-беседушке?

Юровая — подготовка к переходу, сам переход на подледный промысел, нередко со сменой орудий лова, пород вылавливаемых рыб, в заново сколоченных артелях.

Снег лишь слегка замусорил траву, стерню полей — бывало, все равно именины порошам. Спозаранок сутолока в барских усадьбах где-нибудь под Кубенским, Криводиным, Перьевым. Кони грызут удила, псари снуют, разодетые в чекмени с галунами, за спиной медные рога.

Сегодня одного зайчишку да возьми с гону в почин отъезжего поля!

Дотемна трубили на лугах, на пажитях рога, рыдали, заливались пущенные по зверю своры гончих и борзых. «Рубль бежит, сто догоняет, а как пятьсот споткнется, неоценимый убьется», — высмеивала деревня барские забавы.

Добытчики пушнины дни считали, когда пороши углубят снег, чтобы открыть промысел капканами. С половины сентября они «лесуют»: сначала по боровой дичи, потом с ружьем и лайкой по белке, кунице, выдре.

Жердочки, слопцы, шатры, кулемы, силья — немудряще был вооружен охотник, да что ни снасть, опытом тысячелетий проверена, и на тропах — потомственные таежники. Более 5 миллионов одних рябчиков ежегодно поставляли Север, Сибирь, богатые лесами губернии. Дичь водилась отменная: не случайно герб Пинеги украшали изображения рябчиков.

Ладно, рябчики на городском гербе, но городской трактир без рябчиков в сметане — помилуйте, кто бы поверил!

Полузимье… «Синичка — воробью сестричка». «.Синичка пищит — зиму вещит».

Бледные, как со страху перед морозами, щеки, желтый на пуху жакет, черная шапочка, черный галстук — не забыли ее? Напомнит вертячка треньканьем у крыльца:

— Зинькин-день! Зинькин-день!

Вывесь птичью столовую, и ты себе доставишь удовольствие, и воздашь должное обычаю дедов-прадедов, который свидетельствует о нравах, характере народа красноречивей, чем что-либо другое.

Большие потери несут маленькие зимовщики от холода, бескормицы. Нужда прибивает зимогоров к городам, к селам искать у людей участия.

«Невеличка птичка-синичка, и та свой праздник помнит», — говорилось в деревенских святцах.

За синицу ручаемся, за другую сторону с ответом затруднимся. Встарь осенью выставлялись дуплянки, глиняные, из лык плетенные птичьи домики, потом уж стали весной их развешивать с Благовещенья. Характерная черточка спада вековых обычаев. Искусственные гнезда зимой оделяли птах приютом. В обветренных, мытых дождями этих поделках весной охотнее поселялись скворцы, горихвостки, мухоловки, нежели в только что выставленных. Так что был резон проводить «день птиц» глубокой осенью.

13 ноября — Стихий, Амплий, Урван, Наркисс, Аристовул, Епимах, Аппелий.

Имена эти давались преимущественно инокам при пострижении в монахи. В переводе с греческого Стахий — значит «колос», Амплий по латыни — «большой», «широкий», Урван — «вежливый» и т. д. В обителях, с древности средоточиях учености, просвещения, много занимались переводами, составляли книги, обобщавшие опыт природопользования. Крупные монастыри сами были образцовыми хозяйствами, подобно Соловкам.

В устных календарях — шахмач. Год году рознь. Шаги осени не совпадают с численником. Лед окреп, тогда на Ваге, других притоках Двины проводился обряд «шахмача» на преддверие подледного лова.

Рыбацкие артели собирались из 20–30 человек при строжайшем порядке, при неукоснительном подчинении старшему — «еровщику». Каждый приставлен от него к месту: «долбарь» — пробивай во льду проруби, «лямочник» — тяни веревками невод подо льдом. В артели применялся условный язык: изба звалась «теплухой», ворона — «курицей», озеро — «лужей», заяц — «лесным барашком». Нарушить принятый язык, затеять ссору, уху пересолить — еровщик накажет провинившихся вицей!

Перед первым забросом разрезанный кусками хлеб бросали в мотню невода, проволакивали невод подо льдом и куски-шахмачи съедали. Крупная рыба первой тони продавалась — на свечу в церкви.

14 ноября — Кузьма-Демьян и Ульяна.

В устных календарях — кузьминки, встреча зимы, праздника девичества, курячьи именины.

«Кузьма-Демьян — отверди воды».

К Козьме-Демьяну кутья на столе, огурцы и квас, овсяная каша, кислая капуста. Где храмы, престолы великим бессребреникам, там гулянье шире, хмельней. Не косись, седая старина, «у наших ворот всегда хоровод»!

Смех и веселье: кочет в горшке один, на вечерние парней, девок — по ложке варева не достанется. Добавляли гусей, утей, с пивом жбаны, из подпола сметану. В части районов средней Руси, допустим у ярославцев, молодежь колядовала, словно в святки, встретить бы зиму за богатым угощеньем.

Пусть покажется навязчивым, смотрите, сколько всего устные численники посвящали упорядочиванию досуга молодежи. С доверием к ней, без вмешательства в ее законные права.

Нагрянул праздник — расцветала деревня по белому снежку сарафанами, полушалками. Наигрыши гармоней, девичьи припевки:

Раздавались и такие признания:

С голоса певуний попадало тятям-мамушкам на раздумья, на суды-пересуды у колодцев, мол, соседи-то девку насильно замуж выпихивают. Чего там, нынче — праздник девичества и смотрины невест. «Не отпятится Ульяна от Кузьмы-Демьяна» — присловье вековечное, к неделям свадебным примкнутое.

В деревенских календарях бессребреники и чудотворцы Косма и Дамиан покровители ремесел, почет мастерам огня и металла. О собственном положении говаривали деревенские умельцы: «У кузнеца рука легка, была бы шея крепка». «Не кует железа молот, кует кузнецов голод».

Таинственность окружала кузни. Чад, пламя, вздохи мехов и звон наковальни, искры под закоптелые стропила — чем не «преисподняя»?

Кузьма-Демьян славянских сказаний рисовался в совершенно другом свете. Он и учитель земледельца, и обеспечивает пахарей сошниками, ралами, а коли на ниве сам Спас-Христос за плугом, Матерь Божия снедать Сыну носит, то апостол Петр с Кузьмой-Демьяном всегда на поле при Господе.

Привелось раз Кузьме-Демьяну самому напахать: богатырь могутной, смирив змея-дракона, в плуг его запряг. Понукал чудище железной рукой: эй, не вихляй, прямей тяни борозду. Полно тебе полымем беспутно пыхать, послужи на славу Святой Руси. Взметал земелюшку чудо-оратай и у Черного моря отпустил змея: с запалу пил тот, пил соленую воду — лопнул, православные!

Столетиями защитные сооружения по Приднепровью, оберегавшие от набегов кочевников, назывались Змеиными Валами, где чудо-пахарь робил…

Оттого Кузьма и Демьян бессребреники, что, подобно пастухам Флору с Лавром, отвергали мзду за труды. Некому с ними, бескорыстниками, сравниться, кроме калик перехожих, сказочников-бахарей. Народным сказителям, говорят, покровительствовала святая двоица.

На Севере как нигде долго сохранялись традиции словотворчества. В избах Пинеги, Беломорья, за Каргополем жили былины, песни, сказки, причеты. Скажем, от Марфы Крюковой из Зимней Золотицы удалось записать 80 000 стихотворных строк. Былины звучали в тундре, среди ненцев, и это было еще в 30-е годы XX века.

Память! Сколько в человеке памяти, столько в нем и человека, — мудрые слова кем-то сказаны.

Устные календари, живописуя течение осени, изрекали: «Из Кузьмы-Демьяновой кузницы мороз с горна идет», «на всю Русь ледяные цепи куются».

Примечайте, авось понадобится:

«Если Кузьма-Демьян с мостом, то Никола (19 декабря) с гвоздем».

«Что Кузьма закует, то Михаила (21 ноября) раскует».

Межа времен года, однако холод пока что обманчив. Дедушка-сентябрь обернется к внуку-ноябрю: опять развезло дороги в кисель, дождит и мочит. Взор на сыночка-декабря обратит месяц-полузимник, в одночасье погода переломилась: стужа, ветер-щеледуй.

Поимейте в виду, что «Демьянов путь — не путь, только зимы перепутье»!

15 ноября — Акиндин, Пигасий, Аффоний, Елпидифор, Анемподист…

«Пигасий солнце гасит, Акиндин разжигает овин» — из деревенских месяцесловов взято. Для обмолота снопов цепами ток гумен иногда заливали водой. На льду и чище, и молотить легче. Выходит, стужу мужик впрягал в работу, прилучись она ко поре, ко времени.

18 ноября — Галактион и Епистимия.

Галактион с Епистимией, супружеская пара, святые мученики раннего христианства (III век).

Встарь то-то раздолье ворожбе, невестам-славутницам советы: «О женихах, девки, молитесь». Прошенье к Галактиону доходчиво, в зимний мясоед поставят вас под венец.

Ох, разве о венце думушки, кому белый свет не мил и глаза от слез не просыхают! Рыдали гармоники, на улицах сплетались разудалые голоса:

Не поняли, в чем дело? Намек из девичьих припевок:

Ноябрь для армии изымал из семей самых здоровых и крепких молодых работников: по Вологодской губернии подлежало призыву до 20 000. Архангельск перед первой мировой войной размещал батальон, Вологда — два батальона 198-го Александро-Невского полка. Это не значит, что северяне служили единственно в нем. Брали вплоть до лейб-гвардии: например, статных, рослых, но курносых — в Павловский полк.

Единственный сын в семье от солдатчины освобождался.

Прощание новобранцев с родимой стороной, длившееся неделями, сложилось в обряд, расцвеченный ярко, образно, подобно тому, как кисть, резец доморощенного умельца творили из избы райский уголок. Подчеркивалось: «рекрут — отрезанный ломоть». Вставший под знамена будет принадлежать Отечеству, обязан голову сложить за веру и государя. Даже смерть на поле брани не снимет с него присяги: «солдат и на том свете в Христовом воинстве служит».

Сопровождало рекрута в выходах по волости, на ярмарки, игрища почетное окружение из ребят помоложе. На посиделках он кидал в передники девчатам пряники, лампасею. Подружки детских игр, юности — он увидит их спустя годы, уже замужем, с детьми.

Вершиной проводов было прощание с родней. Долг — посетить ее всю. Причитать северянок не учить. Любовь и нежность, ласка и сочувствие, душевное страдание изливались на «рождение сердечное», «гостя долгожданного».

Принимали рекрута радушно, как никого другого, привечали непременно с причетами слезными:

Соблюдая чин, пригублял он «зелена вина кудрявого», отведывал закусок, чтобы шествовать на очередное подворье.

Выводили его «взапятки», спиной к дверям, лицом к иконам — впредь-де ему бывать, после службы у тети гащивать.

Дома шепоты-перешептывания: к кому наведаться погадать-поворожить о судьбе сына и внука, что в заклад пообещать, не забрили б его во солдаты? Бывало, у гадалки встречались родная матушка и присуха сердечная, наружу выходили секреты сокровенные. Какова окажется лямка солдатская, вернется ли жив-здоров? Готовы любящие женщины душу перепоручить нечистой силе: не сгуби, помирволь нашему рекрутику!

Девица люба как рекруту, так по душе и его отцу-матери, братовьям, тогда на избу запорученницы молодец прибивал пук еловых ветвей, перевитых лентами, притом хвойный букет подносила она сама. Будет зазноба верна, как елка круглый год зелена, — шуметь свадьбе, дайте срок!

В день отъезда в воинское присутствие возле хором толпилась не поголовно ли деревня. Старики наблюдали за поведением лошади, впряженной в сани, в тарантас: стоит спокойно — к добру; переступает копытами, ушами прядет — ой, неладно, крещеные…

Набивалась провожатых полна изба. Благословив сына, мать обливалась слезами, выпевала наказы-заветы сквозь рыданья:

Намеренья нет восхвалять казарму, да не вся она заключалась в рукоприкладстве унтеров, муштре, жестокости дисциплины. В строю, бывало, находились даже по 25 лет. Откуда, если не из казарм брались чудо-ботатыри Суворова, герои Бородина, Севастопольской обороны и Порт-Артура, морских сражений при Гангуте, Синопе. Стойкость российского воинства в лишениях походов, презрение к смерти под огнем, верность присяге и Отечеству общепризнанны. Безусловно, эти качества закладывались с детства, семейным воспитанием.

19 ноября — Павел исповедник и Варлаам. В устных календарях — ледостав.

В глубинной тайге Пигасий солнце гасит, над Арктикой простирает крылья полярная ночь. Толстокожих моржей проняло, с лежбищ тронулись кочевать туда, где шире разводья, полыньи, промоины. На леммингов, мышевидных грызунов неурожай, песцов погнало пургой, ветрами в лесотундру.

У нас Павел по снегам белым о будущем загадывал, от него в устных численниках осело:

«На Павла снег — вся зима будет снежной, озимям хорошо».

Мелкие лесные реки бывают взяты до Варлаама в полон, ему по крупным пускать шугу, мерзлый снег, ростить забереги, сужать русла. Соединились берега — ребятишкам бегать на коньках; кипят, плещут дымные струи — вот и «лед с полумостом».

Ледостав и гололед: что ни тропа, то каток; как дорога, то глыбы, комья.

20 ноября — Федот и Кирилл.

Зима ранняя, годилось присловье: «Федот лед на лед ведет». Замешкалась она, уточняли: «Федот лед на реку ведет».

Суда Сухоны, Вычегды, Двины в затонах, на берегах баржи для последующего ремонта, шпаклевки, смоленья.

Поземка. Стынь. Первые сугробы.

От льдов и снегов крестьяне думами о зажиточности, о будущем перекидывали мосты в лето, к осенним нивам.

«Лед несет ровный — и хлеб будет таков».

«Лед намерзает на реке грудами — хлеб уродится грудами».

«Первый снег лег на сырую землю пластом — будешь с рожью».

«Снег привалит к стенам плотно — к недороду, между стенами и снегом промежуток — к урожаю».

Крутила метель, жгла стужа — и отмякло…

21 ноября — Михайлов день.

Архистратиг небесных сил Михаил низринул дьявола и всех павших духов с Неба. Храм-усыпальницу московских великих князей и царей в Кремле назвали его именем — Архангельский собор. Архангельские соборы были сооружены и во многих других русских городах: Смоленске, Нижнем Новгороде, Великом Устюге, Старице, Свияжске и др.

В устных календарях — архангельским лоцманам праздник, куделица Поморья.

Пометки в устных месяцесловах настолько исключают одна другую, насколько ноябрь противоречив. «С Михайлова дня зима стоит, земля мерзнет» — подкрепление октябрьского предсказанья, дескать, снег выпал на Сергия, зима утвердится на Михаилу. «С Михайлова дня зима не стоит, земля не; мерзнет» — опять верно, велика Русь, одинаковых условий перехода от осени к зиме поди напасись.

Михайлов день торжественно отмечался Архангельском — по причине того, что основание ему положил Михаило-Архангельский монастырь. На особицу уважительно чествовались «корабельные вожи» — лоцманы.

Бывало, в навигацию двинской рейд пестрел разноцветьем иностранных флагов. Путь от взморья по реке на десятки верст, причалы ежегодно принимали под разгрузку и погрузку сотни судов: лоцманам, занятым их проводкой, работы хватало!

Профессию «корабельных вожей», искони почтенную, уважаемую, Поморье освоило с конца XVI века, когда Архангельск на многие годы утверждался единственной морской пристанью страны.

Обратимся снова к деревням.

Архангельская губерния засевала льном в 1912 году 414 десятин (против 27 835 десятин Вологодчины). Прясть — куда торопиться? Свет убыл, дни мерклые, стужа крепчает, и ход сороцкой сельди начался, и в метель-поносуху мерзни у лунки, лови ряпушку, навагу — «на тряпочку»…

Но Михаила пришел: женки, за прялки, в Беломорье куделица.

22 ноября — Матрена третья, зимняя.

Две первые Матрены тоже в численниках: с Павлом и Варлаамом, следом с Федотом. Выбирай любую, молвить заветное: «С Матрены зима встает на ноги».

Встала, «сыплет зима из правого рукава снег, из левого иней; бегут за ней метели, над мужиками потешаются, бабам в уши дуют, велят печи топить пожарче».

Ну, зимушка-зима, кому в уши дуешь, кем командуешь!

У деревенских Михайлов и Матрен о печах-то погудок-побасенок, сядь послушать:

— Печь нам мать родна.

— На печи завсе лето.

— Подать оплачена, хлеб есть — лежи на печи.

— Счастье придет и на печи найдет…

23 ноября — Родион и Ераст.

«Придет Родион, зима мужика возьмет в полон» — угроза в шутку и всерьез. «Погода нынче на семерых ездит». «Ераст на все горазд: и на холод, и на голод, и на бездорожную метелицу».

Завернет непогодь, со двора не выедешь на мельницу, в пожни, луга за сеном, в лес по дрова.

«На Ераста жди ледяного наста», поскольку часто валит сырой снег и, выпав, тотчас схватывается коркой.

Соседями у даты приметы: «Иней на деревьях — к морозу, туман — к теплу». «После мороза иней — на большие снега».

24 ноября — Мартынов день и Федор Студит.

«На Мартынов день гусь выйдет на лед — будет еще плавать».

По календарю осень, по погоде зима, раз Федор Студит «на дворе студит, в окошко стучит, ветры голодным волком воют».

Холод, тьма. Нахлесты вихрей со снегом шарят по стене, будто щель ищут забраться, выдуть тепло…

Уснет ли, бывало, в такую ночь старая мать где-нибудь на выселках, починке под Тотьмой, на посаде Устюга?

Как-то там мой, кровиночка родная, под сердцем выношенная?

Перед киотом затеплит она лампаду, хлестнется на пол, жарко молится:

— Господи-Сусе, Владычица Небесная, спаси его и помилуй! И где та Америка, и почто я его отпустила, на дорогу благословила?

Не спится и женке-молодайке в Холмогорах либо Емецке, Каргополе, Мезени.

— Что там наши на Груманте? Бог с ним, со свекром-батюшкой, он моего сманил, с собой забрал, тот поперед отцу слова не сказывал. Никола Угодник, его оборони, дети у нас, по ним изболело сердечушко!

Теплились лампады, не гасли свечи перед образами по ночам.

Трудом и подвигом землепроходцев с Двины и Сухоны, Вычегды и Ваги, роду-племени мужицкого, осваивалось Заполярье, Русь приращивала пашню, сенокосы, раздвинувшись до Тихого океана, на берегах Аляски закладывала невиданные там города и поселенья, заводила земледелие, промыслы.

И это северная деревня далекого прошлого, продолжение городских посадов — в Америке русская речь, близ Амура нива, на Лене церкви и амбары солеварен.

Давайте об этом не забывать.

Хорошо бы тягу наших дедов-прадедов к ремеслу, художествам не объяснять одним-единственным, что «с печи сыт не будешь». В насущных потребностях наших с вами предков было выразить свой духовный мир, утвердить собственное осмысление жизни в зримых образах, в метком слове, самим к красоте приобщаться и приобщить других. Предприимчивости, удали, вольнолюбию узки были околицы: разверни карту и убедись, сколько на ней имен северян-промышленников, мужиков от сохи, от паруса рыбацкого!

25 ноября — Иван Милостивый.

Иван Милостивый отмечал, как непросто устанавливается зима: сегодня дождь или снег — оттепели до Введенья (4 декабря).

26 ноября — Иоанн Златоуст.

Более святителя Иоанна Милостивого, патриарха Александрийского, на

Руси был известен святитель Иоанн Златоуст. Но деревня обоих знавала по церквам их имени, настенным росписям храмов, иконам, по проповедям и службам. Если о Кузьму-Демьяна «летят на Русь морозы — железные носы», если «Федор не Федора — знобит без разбора», тогда «на Златоуста всякая зябь останавливается в росте».

У ворот зима — поля, луга на покое.

27 ноября — Филипповки.

В устных календарях — заговенье, куделица.

Из прошлого одно уцелело присловье: «Апостол Филипп к веткам морозью

прилип».

Канун Филипповского-Рождественского поста плотно обнесен приметами, численники не поскупились. О том, что нынче дождь пророчит урожай пшеницы, иней — овса. Вообще пасмурные Филипповки к хлебороду, а до Рождества ясно, деревья без инея — не жди добра. В расчет брали кое-где нерест налимов: рано трутся — весна будет ранняя; поздно, начали перед зимним Юрьем — естественно, позже затает. Серую ворону и ту не оставили в стороне: «На Филиппа вороны каркают — к оттепели».

Пост. Бывал голодный, настал холодный. Не попляшешь на посиделках — «прядись, куделя, на этой неделе».

28 ноября — Гурий, Самон и Авив — троица святых.

Для численников выделен один Гурьян на пегой кобыле.

С Гурьяна «всякая нечисть с земли убегает, морозов и зимы боится».

Лошадка, между прочим, по делу пегая: прогалины темнеют мерзлыми листьями, белесы от сухой ветоши трав, под сенью же хвои снег и в оттепели не тает. Лес пестрым-пестр, пашни разлинованы бороздами, где лед, где скопился снег.

29 ноября — апостол и евангелист Матфей.

В деревенских святцах: «На Матвея зима потеет». С октября в шубе, потей да терпи! Дождит, заплавал поверх луж мусор. Над логами сырые туманы. Вот-вот вскроются реки, унесет лед.

Взамен оттепелей холод, ветры-щеледуи, то «быть вьюгам-метелям до Николы (19 декабря)».

30 ноября — Григорьев день.

«На Григорьев день — зима на пегой кобыле». Обильный снег высыпал ночью.

Сразу стало свободней дышать, все вокруг посвежело, ободрилось. В радость сейчас снег, от его белого сияния на душе светлей.

— Лю-лю-лю, — частит малиново-алый щур с еловой мутовки. Хочет птичка вымолвить «люблю», признаться в чувствах к снегу, лесам хвойным и в волнении словно заикается: «лю-лю-лю».

От скирд соломы с поля картавое, горластое:

— Кар-р! Кар-р!

Перебила ворона щура, орет: «Зря… зря!» Зря спешишь со своей любовью. Навалится стужа, закрутят вьюги, тогда что запоешь? Упрям щур, птаха северная, залетная:

— Лю-лю-лю…

Ему ли не вступиться за нынешнюю пору! Кто кроме него оценит редкие после золотой осени серебряные денечки, с солнцем и инеем. Впереди — утомительно долгое, безликое безвременье…

Труды ноября сокровенны и доброта не напоказ.

Последним стаям лебедей, крякв, морской чернети он дул северным ветром к попутью на юг. С его дозволенья глухари собирали камешки по дорогам, по берегам рек — «мельницу», чтобы перемалывать в зобу грубую хвою сосен, перейдя с ягод, зелени на зимнее пропитание. Он, нагнетая холода, приучал зверей, птиц сносить морозы и оделял обновами — кому под перья пух, кому шубы меховые, шелковистые, до весны несносимые. Он уложил медведей в берлоги, барсуков в норы и на елке оставил кроху-королька, доверив малютке в свой час сыграть певучую побудку сугробам чащи.

Снег, валит снег, засыпает опавшую листву, сбитые ветрами сучья и, будто марлей, пеленает разрытое медведем муравьище.

В снегопадах, под разливы зорь ноябрь приблизился к незримой черте, за которой открывается календарная зима.

1213 год — ранняя зима погубила урожай. Бесхлебье, дороговизна в волостях Северо-Запада. Ели мох, сосновую кору. Спустя 12 лет голод повторился более страшный: в одном Великом Новгороде умерло 32 000 человек. Через год снова недород, снова смерть косила людей.

1323 — необычайные холода по всей Европе. С ноября замерзли моря: Балтийское на севере, Адриатическое на юге.

1446 год — в землях Московского государства первый мороз пришелся на 11 ноября. Первый снег был в начале декабря, позднее снегопадов не было всю зиму.

1551 год — осеннее «поводье» от дождей, когда лед на реках взломало и унесло.

1678 год — Вологодская летопись рассказывает, что 30 ноября «…в последнем часу дни восста от западные страны страшная и грозная туча с лютым трееканьем грома и молния огненная, опаляющи лютостью огня землю, буря и ветренная з дождем и градом зело страшно и ужаса исполнено великого; и бысть того страшного грому три часа и больше…»

1696 год — зима наступила внезапно: у Архангельска в лед вмерзло 35 кораблей.