Дерево дракона

Глава 6

Высоко в небе плыла луна, теплый ночной ветерок шевелил верхушки сосен. Они лежали на старом дождевике, голова девушки покоилась у Марча на плече. Рядом стояла непочатая бутылка бренди. Обычно они немного выпивали, но сегодня обоим почему-то не хотелось пить. Они лежали и курили, наблюдая, как облачко дыма растворяется в ночной мгле. Наконец Арианна спросила:

– В твоей стране женщины трудятся так же, как и мы, – работают в поле, пасут коз?

– Да, трудятся. Только большей частью на фабриках и в магазинах.

– А если замужем, тоже работают?

– Иногда.

– Зачем? Чтобы приносить в семью деньги?

– Да. – Он уже давно привык к этим расспросам. Арианну интересовало все. Он согнул руку и ласково потеребил ее за ухо.

– Как бы мне хотелось посмотреть на твою страну! Я и в Порт-Карлосе была всего-то два раза… Зато мой брат был в Тенериффе. Говорит, там такая толкотня, на улицах полно машин, а в гавани кораблей. Мне бы такое понравилось. А скоро тебе домой?

– Не знаю.

– Скажи, дома у тебя есть девушка, с которой вы вот так же лежали бы под соснами?

Он расхохотался, и она ответила ему веселым смехом, потом, перевернувшись на бок, прижалась щекой к его плечу, выпустив ему в лицо облачко дыма.

– А я совсем не ревную. Ведь это было где-то там, очень и очень далеко. Здесь я бы ревновала.

Глядя, как вздымается и опускается ее грудь, он почувствовал внезапный прилив нежности. Она была так чиста и открыта, что ему захотелось что-нибудь сделать для нее. Что-нибудь большое и хорошее.

– В моей стране, – сказал он, – почти всегда холодно и идет дождь. А Лондон такой большой, что влюбленным там совсем не просто уединиться. – И он представил себе тесные, душные, переполненные людьми кинотеатры и мокрые от дождя мостовые узеньких улочек. А еще он подумал о том, что, когда бывает с нею, все сальные шуточки и насмешки его приятелей по Форт-Себастьяну отлетают от него как шелуха и что рядом с нею он уже не чувствует себя прежним стариной Марчи, вертким, пронырливым и знающим все лазейки. Она разговаривает с ним так, что он ощущает себя совершенно другим человеком.

– Я люблю тебя, – проговорила она. – И если захочешь, я поеду с тобой в твою страну. Только там мне придется быть ревнивой. Ты возьмешь меня?

Он не ответил, а лишь молча заглянул ей в глаза. Да, есть такие девушки, для которых это было бы настоящей пощечиной. Он имеет в виду тех, кто привык крутить и вертеть парнями, а потом, повернувшись, уходить, стуча по мостовой высокими каблучками и виляя своей тяжелой задницей с таким видом, словно это вовсе и не задница, а золотой слиток самой высшей пробы, которому нет равных от Нью-Кросс до моста Ватерлоо. О-о, старина Марчи… Он улыбнулся, и она тоже улыбнулась, даже не зная зачем, просто так. А он думал о матери и об отце и о соседях, представляя, как вернется домой не один, а с роскошной юной испанкой со сверкающими темными глазами. Если ее приодеть, она вмиг собьет спесь с заносчивых лондонских красоток.

– А как же твоя семья? – проговорил он, с удивлением обнаружив, что зародившаяся в его мозгу мысль как нельзя лучше подходит к его теперешнему состоянию и не вызывает протеста даже у того ловкого и пронырливого старины Марчи, которым он так гордится.

– А что моя семья?… – И она небрежно махнула рукой, чем вызвала у него улыбку.

– Моя страна покажется тебе странной.

– Может быть. Но там я увижу много такого, что не покажется мне странным. Разве может показаться странной наша любовь? А дети?… Какая разница, где они родятся: в Лондоне или на Море? – Она села и протянула к нему руки. Лицо ее было серьезным. – Эти руки не боятся работы. Я могла бы пойти на фабрику, если нам понадобится больше денег. И все равно я могла бы вести хозяйство и быть твоей женой. А у тебя…, у тебя совсем нет недостатков, ты… – Она взмахнула рукой, словно огромная птица, отряхивающая воду с крыла. – Разве я не привыкла к тому, что мой отец вечно пьян, а брат груб и жесток? По сравнению с ними у тебя просто нет недостатков. Я говорю совершенно серьезно, потому что люблю тебя и могла бы родить тебе ребенка. Я была и с другими мужчинами, но ни одному из них мне не хотелось говорить такое. Человек имеет право сказать, что у него внутри, но каким бы ни был твой ответ, не бойся обидеть меня. Многие мужчины боятся слова «женитьба». Я полюбила тебя по собственной воле, а не для того, чтобы найти мужа.

Он слушал ее, и все, что она говорила, казалось ему сущей правдой. В ней не было ни капли лжи, изворотливости или неискренности, она говорила прямо и открыто. По сравнению с теми девушками, которых он знал раньше и которые напоминали ему шипучий, приторный лимонад, она была глотком чистой, прозрачной воды. Он коснулся ее ладони, ощутив на ней крошечные мозоли от постоянной работы с мотыгой, но даже на ощупь, не глядя на эту крошечную, нежную ручку, он мог чувствовать рядом ее полное жизни тело. К горлу его подступил ком, что-то вроде удушья, всегда охватывавшего его, когда он испытывал страстное желание обладать ею. Но на этот раз это ощущение пришло к нему просто потому, что она была рядом. И тогда, ни на секунду не задумываясь и не боясь, что пожалеет о сказанном, не посоветовавшись даже со стариной Марчи, который всегда все знает лучше и которому всегда виднее, он проговорил:

– Я тоже люблю тебя, Арианна. Мы поедем ко мне домой и там поженимся. Мне не нужны другие женщины.

А про себя он подумал: «Может, у меня не все дома, но я сделаю это. Я возьму ее с собой. Обязательно возьму, и если только кто-нибудь попробует сказать какую-нибудь гадость, я вытрясу из него всю душу».

Она погладила его по щеке и сказала:

– Мне так хорошо с тобой, любимый! Так хорошо!

Он рассмеялся, испытывая неловкость от нового ощущения, и, чтобы скрыть эту неловкость, привлек Арианну к себе, и они просто лежали, прижавшись друг к другу, иногда тихонько посмеиваясь, и их счастье казалось им какой-то новой, доселе невиданной забавой, которая никогда не утратит своей прелести.

Когда они расставались, душа его пела от счастья. Арианна не предлагала ему вернуться в дом. Там было душно, и Арианна предпочитала проводить остаток ночи под соснами. Он ушел, оставив ее сидеть на расстеленном дождевике. Шагая по тропинке, он то и дело оборачивался, чтобы еще раз взглянуть на нее, а она молча махала ему рукой, время от времени посылая ему воздушные поцелуи. Так продолжалось до тех пор, пока тропинка не повернула за скалу и он не скрылся из виду. Так и не початая бутылка бренди, лежавшая в рюкзаке, то и дело хлопала его по спине. Оставлять ее Арианне не было никакого смысла: она бы тут же отдала ее брату, и тот осушил бы ее одним глотком. Марч решил, что поставит ее у изголовья Хардкасла, пусть она будет ему маленьким презентом за то, чтобы тот держал язык за зубами и никому не рассказывал, что Марч ходил ночью к Арианне. Он бесшумно двигался по тропинке в своих парусиновых туфлях и думал о девушке.

А что, это действительно здорово. Странно, что он никогда не думал об этом раньше. Она будет верна ему, несмотря ни на что. И он будет верен ей. А что еще нужно такому парню, как он? Что же касается ребенка… Ну что ж, у них в приходе никого не удивляло, если женщина приходила к дверям ризницы, когда ей впору уже было звать повивальную бабку. Да, женитьба – это здорово. И ничего страшного, если бы ребенок появился сейчас. Ведь она, кажется, говорила, что ждет ребенка, только теперь это не имеет значения. Это ж надо, старина Марчи – счастливый папаша. Вот радость-то! Надо будет закатить по этому поводу небольшую пирушку… Пусть растет малютка.

Со временем он научит его орудовать кулаками, и соображать научит. А когда-нибудь они, может быть, вместе откроют свое маленькое дело – газетный киоск, например, или фруктовую лавку. В общем, что-нибудь вроде того. Марч и сын. А здорово звучит…

Да, вот оно, настоящее счастье, – жениться. Да на такой женщине, что у всех глаза полопаются от зависти. А язык она быстро освоит. Он шагал по тропинке и представлял, как по субботам они будут ходить в бар. Арианна, нарядная, как куколка, а малютку они оставят с его стариками… И не вредно было бы приврать, будто отец Арианны один из крупнейших производителей бананов у себя в стране и кошелек у него набит деньгами и что происходит он из старинной испанской семьи, ведущей свою родословную от самого Христофора Колумба. О, да ты просто счастливчик, старина Марчи. У тебя на руках был козырной туз, и все это время ты даже не догадывался об этом. Вот оно, настоящее везенье, и пусть только кто-нибудь попробует сказать, что это не так.

Лицо его сияло счастливой улыбкой, когда он обогнул скалистый выступ и вдруг наткнулся на троих мужчин, шедших ему навстречу. Пораженный неожиданной встречей, он замер как вкопанный, кроме того, его смутила реакция этих людей. Они шли по тропинке гуськом, но, завидев его, нарушили цепочку, быстро и бесшумно разделившись, – теперь один из них стоял к нему лицом, а двое других окружили с обеих сторон. Все трое не сводили с него настороженных глаз.

Марч хорошо разглядел их при ярком свете луны. Тот, что стоял к нему лицом, был одет в темную кожаную куртку и брезентовые брюки. Шляпы на нем не было, а выцветшие белесые волосы ветром сдувало набок. Он стоял, широко расставив ноги и слегка наклонившись вперед. Переведя взгляд с удивленного лица Марча на его рукав, незнакомец заметил на нем капральские нашивки, и на лице его, до сих пор угрюмом и серьезном, появилась улыбка.

На остальных Марч не смотрел, но краем глаза заметил, как они плотно обступили его. Марчу сделалось не по себе.

– Вечер добрый, ребятки. Хорошая сегодня погода для прогулки, не правда ли? – Он говорил по-английски и старался, чтобы слова его прозвучали как можно более добродушно. Какого черта им здесь надо и кто это такие? Марч не припоминал, чтобы видел кого-то из них раньше. – Просто чудная ночка, но мне надо поторапливаться, чтобы успеть в гарнизон, иначе не видать мне моих нашивок. – Он издал легкий смешок и дернулся вперед, чтобы идти дальше.

Вальтер Миетус поднял руку, и Марч замер как вкопанный – он увидел нож и понял, что дело плохо.

– Ну ладно, ладно. Что еще за выходки?! – Гневом он старался заглушить закравшийся в душу страх.

– Минутку, – как бы извиняясь, сказал Миетус по-английски и, не сводя глаз с Марча, обратился к своим спутникам.

Выставив вперед нож и не давая Марчу двинуться с места, он произнес по-немецки:

– Он из форта и может рассказать, что встретил нас.

– Если он не вернется, этим самым он тоже кое-что расскажет, – возразил Роупер, стоявший справа от Марча. Он тоже говорил по-немецки.

– Расскажет, но не так внятно и отчетливо, – заметил Сифаль, стоявший спиною к морю в нескольких ярдах от обрыва.

– Сифаль прав, – подтвердил Миетус.

– Тогда кончай с ним. Мы теряем время. Опасно оставаться долго на тропе. Мертвый солдат он и есть мертвый солдат. Это где хочешь.

– Я нападу для отвода глаз, а ты бей сзади, Роупер.

Терпение Марча лопнуло. Да кто они, черт их побрал, такие?

И какого дьявола треплются тут по-голландски?

– Убери нож и дай пройти. Какого…

Больше он ничего не успел сказать. С молниеносной быстротой Миетус выставил вперед ногу и ударил Марча в пах. Тот, задыхаясь, вскрикнул и, скорчившись, начал оседать на землю.

Шагнув вперед, Роупер одной рукой обхватил его за шею, а ребром другой с силой ударил Марча пониже затылка. Раздался хруст, словно где-то сломалась толстая ветка.

Роупер отпустил шею Марча, и тот упал на тропинку.

– Обыщи его, Сифаль. Возьми все, что взял бы грабитель, – приказал Миетус.

Сифаль опустился на землю и начал шарить в карманах и рюкзаке Марча. Когда он закончил, Миетус и Роупер подняли тело и подтащили его к краю обрыва. Держа мертвого Марча за руки и ноги, они раскачали тело и бросили в темную бездну.

Повар Дженкинс поливал из шланга лужайку. Все уже позавтракали, и он хотел, как всегда, закончить эту работу, пока солнце не поднялось высоко. Придавив пальцем конец шланга, чтобы усилить напор воды, он обходил лужайку по кругу, направляя на растения мощную струю. Ему доставлял удовольствие шум воды, попадавшей на листья, нравилось смотреть, как пересохшая земля, жадно впитывая влагу, приобретает шоколадный оттенок. Время от времени он направлял струю на ветви драконова дерева и ждал, когда вода каскадом начнет ниспадать на землю. Через несколько часов палящее солнце снова начнет выжигать все вокруг, но пока еще двор напоен прохладой, исходящей от влажной зелени. Мысли его были заняты предстоящим обедом. Тушеная говядина и смородиновый пирог…, вот что он приготовит сегодня. Быстро и не хлопотно.

Только посмотрите на эту камелию. За одну ночь распустилась.

Он вдруг нахмурился и наклонился, чтобы поднять с земли пустую коробку от сигарет. Вот неряшливые ублюдки…

Через двор к нему подошел рядовой Хардкасл:

– Эй, повар, не видел Марча?

– Нет.

– Ночью он отлучался из крепости, и его все еще нет. А ему заступать в караул через несколько минут.

– Ну и дурак ты, парень, что выпустил его, вот что я тебе скажу.

– Ну ты же знаешь, какой он, этот Марчи.

– Такой же, как и все вы.

– Ну и что мне теперь делать?

– Если ему заступать в караул прямо сейчас, ты не сможешь прикрывать его долго. Лучше доложить сержанту. Если старина Марчи лишится своих нашивок, так ему и надо. Ну-ка отойди с дороги. – Он потянул за шланг и двинулся дальше по кругу.

Расстроенный, Хардкасл отправился в комнату сержанта.

Бенсон причесывался перед крохотным зеркальцем, висевшим на стене, аккуратно разделяя расческой еще влажные каштановые волосы на прямой пробор, такой же ровный, как и отутюженные складки его форменных брюк.

Хардкасл доложил о случившемся. Сержант прикурил сигарету и нахмурился:

– Как он вышел? Ты дал ему ключ?

– Нет, сержант. У него был свой. Вы же знаете.

– Официально я не знаю ни о чем таком вообще. – Бенсон говорил резко и отрывисто, он был зол на Марча за то, что тот так по-дурацки прокололся. – Не сомневаюсь, что он опять завалился к своей девчонке и не может от нее оторваться.

– Теперь посадите его в карцер, да, сержант?

– Не твое дело. Подождем до десяти, а там видно будет.

А пока поставлю вместо него кого-нибудь. Во сколько он ушел?

– Около часа. Я слышал, как он уходил. Только вы же знаете, какой он… В общем, побоялся я ему перечить.

– Ну ладно, пусть только появится. Я ему устрою.

Но и к десяти часам Марч не вернулся, и сержант Бенсон, решивший прикрывать парня в пределах разумного, понял, что больше не может скрывать его отсутствие. Он пошел к майору Ричмонду и доложил о происшествии.

Джон стоял и смотрел в окно, из которого открывался вид на Мору и ее маленькую гавань. Он дал сержанту закончить.

Рассказ Бенсона его не удивил. В армии народ часто бегает в самоволки, так чего же ждать от здешних солдат, которым в последнее время и продохнуть-то некогда? Он не стал расспрашивать Бенсона, почему тот не сразу доложил об отсутствии капрала, а выжидал несколько часов. Сержант имеет право действовать на свое усмотрение.

– Как он вышел? – спросил он, дав Бенсону договорить.

– Через дверцу в воротах, сэр.

– Так она же запирается на ночь.

– – Так точно, сэр, запирается.

Джон помолчал, потом повернулся к Бенсону. Он видел, что сержант не на шутку расстроен.

– Где он взял ключ? У Хардкасла?

– Никак нет, сэр, Хардкасл, согласно уставу, спал в одежде.

Ключ был у него в кармане.

– Хардкасл слышал, как он уходил?

– Нет, сэр.

– Так, ясно. Похоже, у него был собственный ключ. Как вы думаете?

– Очень может быть, сэр.

– Черт меня побери, если у него не было своего ключа.

Я в этом просто уверен. Ведь он приписан к службе снабжения. Ладно, заводите джип и поезжайте в Ардино. Очень может быть, что он провел бурную ночку и теперь отсыпается где-нибудь в кустах.

– – Хорошо, сэр.

– Возьмите с собой еще кого-нибудь, если боитесь, что один не справитесь.

– Я справлюсь с ним, сэр, будь он пьяный или трезвый.

Приехав в Ардино, сержант Бенсон первым делом направился в бар «Филис». Он знал Марча как облупленного. Уж если тот выбрался ночью покутить, то тут уж как пить дать не обошлось без бутылки, равно как и без женщины. А теперь этот безмозглый ублюдок наверняка где-нибудь дрыхнет.

Только на этот раз он, перегнул палку. Бенсон был зол на Марча и мечтал поскорее добраться до него. Уж тогда-то он ему покажет.

Призвав на помощь все свои слабые познания испанского, он не церемонясь спросил Эрколо:

– Капрал Марч был здесь сегодня ночью?

Эрколо поскреб грудь, прикрытую грязной рубашкой, и кивнул.

– Пил?

– Только не здесь. Купил бутылку бренди и ушел, – сообщил Эрколо и, подмигнув сержанту, прибавил:

– В сосняке пьется лучше. Там кровь жарче играет.

– Ну ладно, хватит. А знаешь, где он сейчас?

– Нет, сержант, не знаю.

– Смотри. Если знаешь, лучше скажи.

Бенсон почувствовал, что начинает свирепеть. Вот и таскайся теперь по жаре да разыскивай всякую шваль вроде этого Марча.

В форте все пашут за двоих, выполняя двойную нагрузку, а этот Марч, будь он неладен, где-то шляется и пьянствует. Тоже мне, белая кровь. Чем он лучше других?

– Я и в правду не знаю, где он, сержант. Вы что, не верите мне?

– Совершенно верно, приятель, я тебе не верю.

Бенсон повернулся и вышел. Он направился вниз по склону к дому Арианны. Девушка сидела перед домом и чистила фасоль для супа. Позади нее, оперевшись о дверной косяк и безразлично озирая все вокруг сонным взглядом, стоял ее брат Торло; во рту его, словно прилипший к нижней губе кусок жеваной веревки, дымилась сигарета. На нем была линялая майка и старые, заплатанные брюки. К рукам, словно дешевые блестки, прилипла рыбья чешуя. Его обрамленное темными, вьющимися волосами узкое лицо с длинным, заостренным носом и близко посаженными глазами вызывало неприятное ощущение.

Тонкие, широко растянутые губы потрескались от солнца и табака. Как это Марч назвал его? Собачья морда? У него действительно собачья морда – похож на гончую или борзую, которая навсегда потеряла форму, и никакой, даже самый лучший уход ей уже не поможет.

Бенсон стоял перед ними крепкий, здоровый, аккуратно одетый, и лицо его блестело от пота. Они смерили его молчаливым взглядом.

– Я ищу капрала Марча, – сказал Бенсон.

– Его здесь нет, – ответил Торло.

– Он был здесь сегодня ночью. Он говорил мне, куда идет.

Арианна посмотрела на брата и снова опустила глаза.

– Ночью я рыбачил, – проговорил Торло безразличным голосом. Он медленно смерил Бенсона взглядом, отметив про себя ровные складки брюк, свежевыглаженную рубашку цвета хаки, аккуратно завязанный шейный платок и три блестящие нашивки на рукаве… Этот холеный и чистенький сержант вызывал в нем чувство отвращения и враждебности.

– И все же он был здесь, – продолжал настаивать Бенсон, потоптавшись на месте, чтобы заставить Арианну поднять глаза, потом обратился к ней:

– Скажи, он ведь был здесь?

– Нет, я его не видела, – ответила девушка, подумав, что если у Марча неприятности, то она вовсе не собирается помогать этому сержанту.

– Хватит морочить мне голову, – решительно проговорил Бенсон. – Он приходил к тебе, а перед этим купил в баре бутылку бренди. Ночью вы вместе ее распили, а теперь этот болван где-то отсыпается. Ну так где он?

– Мне не нравится, как ты разговариваешь с моей сестрой, – вмешался Торло.

– Тем хуже для тебя, – отрезал Бенсон и ближе подступил к Арианне. – Я спрашиваю: где он? Говори. Так будет лучше для него.

– Разве его нет в форте? – спросила девушка.

– Ты же знаешь, что нет. Где он? В доме? Дрыхнет, наверное?

Бенсон сделал шаг к двери. Ну ладно, сейчас он покажет этому Марчу. Никто бы не отказался на ночь удрать из крепости.

Только любой на его месте вовремя остановился бы и постарался бы вернуться в крепость к сроку. Любой, но только не старина Марчи. Как же, ведь старине Марчи все можно. Такой, кажется, у него девиз.

Торло, стоявший в дверном проеме, не шелохнулся. Одной рукой он упирался в противоположный косяк, преграждая путь Бенсону.

– Разве ты не слышал? Моя сестра говорит, что его не было здесь сегодня ночью. И я говорю, что его нет сейчас в доме. – В голосе Торло звучали дерзкие, откровенно враждебные нотки. Да кто они такие, эти английские собаки? А этот чистюля с красной рожей, что стоит сейчас перед ним? Какого черта он приперся сюда и кто позволил ему так разговаривать с ним и с его сестрой? Все они одинаковые, и дура его сестра, что связалась с одним из них.

– Я должен убедиться, – проговорил Бенсон, обливаясь потом и чувствуя, как злость охватывает его все больше и больше.

Торло улыбнулся:

– Вот дверь. Попробуй войти.

С этими словами он опустил руку к поясу. Но Бенсон в мгновение ока подскочил к нему и вывернул ему запястье, не давая выхватить нож. Какое-то мгновение они стояли совсем близко друг к другу, лица их почти соприкасались.

Арианна поднялась. Фасоль вывалилась из ее подола и посыпалась на землю. Исполненным достоинства жестом она вытянула руку и коснулась Торло:

– Торло, пусть сержант войдет.

Торло сдвинул брови.

– Пусть он войдет, Торло! – На этот раз ее слова прозвучали как приказ.

Торло пожал плечами, и Бенсон отпустил его руку. – Отойдя в сторону, Торло прислонился к стене и вперил ставший вдруг безразличным взгляд вдаль.

Вместе с Арианной Бенсон вошел в дом и осмотрелся. Уже выходя, чувствуя, что позволил себе лишнее, и немного смущенный, он сказал Арианне:

– Прошу прощения. Мы беспокоимся о Марче. Если увидишь его, передай, чтобы скорее возвращался, а я постараюсь сделать так, чтобы у него не было неприятностей.

Когда он ушел, Торло, продолжая стоять прислонившись к стене, сплюнул на землю.

К полудню Бенсон вернулся в крепость без Марча.

– Его нет в Ардино, сэр, – сообщил он Джону. – Вообще нигде нет. Но он был сегодня ночью в Ардино. Купил в тамошнем баре бутылку бренди.

– Вы говорили с девушкой?

– Да, сэр. Она клянется, что его не было там сегодня ночью. По крайней мере, она его не видела.

– Вы верите ей?

– Нет, сэр. Она покрывает его.

– Ясно.

Джон прикурил сигарету. Ему была хорошо знакома жизнь на военных базах и в гарнизонах вроде этого. Люди иной раз доходят до того, что убегают и не возвращаются до тех пор, пока их не найдут и не приведут обратно. Это не что иное, как стихийный бунт отчаявшегося человека. Джон почти не знал Марча лично, но понимал, что шесть месяцев, проведенных в такой дыре, как эта, способны лишить рассудка даже самого стойкого человека.

– Возможно, он скрывается. Если не появится к вечеру, нам придется заняться его поисками. Может быть, жители Моры нам помогут. Но в любом случае вам лучше послать пару солдат на поиски уже сейчас. Вдруг с ним что-нибудь случилось.

Пусть пройдут горной тропой до Ардино. Он ведь этой дорогой ходит, так ведь?

– Да, сэр.

– Пусть хорошенько смотрят по сторонам. Может, он валяется где-нибудь пьяный.

Первым в Форт-Себастьяне, кто узнал правду о том, что случилось с капралом Марчем, был полковник Моци. Ночью Вальтер Миетус снова вышел на связь и при помощи сигналов сообщил ему новость. Информация, переданная полковником Миетусу, оказалась не менее интересной. Из болтовни Дженкинса и подслушанных в гарнизоне разговоров Абу узнал следующее: капрал Марч отлучился ночью из крепости, чтобы навестить свою девушку, живущую в Ардино, и не вернулся. Он имел собственный ключ от дверцы в воротах. Эту новость и сообщил полковник Моци Миетусу. Ключ от крепости вместе с другими ключами Сифаль извлек из карманов мертвого Марча. Вальтер Миетус давно ломал голову, как проникнуть в Форт-Себастьян, теперь эта проблема, похоже, была близка к разрешению.

На следующее утро, прогуливаясь вместе с Шебиром и Мэрион по галерее, Моци сообщил им новость. Они стояли облокотившись о парапет и смотрели вниз, на узкую полоску пляжа.

Когда Моци закончил, Мэрион сказала:

– Стало быть, Миетус здесь, на острове?

– Разумеется. Без его помощи нам не обойтись. Все было продумано заранее. – Моци вставил сигарету в костяной мундштук, прикурил ее, затянулся и с удовольствием выдохнул дым.

Мэрион заметила, что он доволен. Он был по-прежнему напряжен и собран (ей вообще никогда не доводилось видеть его в расслабленном состоянии), но чувствовалось, что он доволен ходом событий.

– Но Миетус чудовище, – сказала она. – Неужели было необходимо убивать этого несчастного солдата?

– Да, необходимо, – резко возразил Хадид. – А ты считаешь, было бы лучше, если бы он вернулся и рассказал, что видел трех подозрительных людей? Не говори глупостей. – Эти слова Шебир произнес резко, даже не глядя в ее сторону. Он не был, как Моци, доволен ходом событий, ему было все равно.

Мэрион смутно припоминала лицо этого капрала, она видела его на посту у входа в башню. Теперь этот человек мертв.

И как плохо, что она может с таким равнодушием думать об этом. Но она привыкла к подобным мыслям, научилась воспринимать смерть почти так же, как Хадид и Моци. Существует определенный барьер, переступив который человек становится невосприимчив к горю и потрясениям. Единственное, что ему остается, это злиться на себя и собственное безразличие… Это все, чем он может заменить подлинные чувства.

– Так что же, значит, будут и другие смерти?

– А почему вы спрашиваете? – Моци пристально посмотрел на нее, потом перевел взгляд на часового, чтобы убедиться, что их не подслушивают.

– Потому что я знаю Миетуса. Я допускаю, что ваш план вполне удачен, хотя и не прошу вас посвящать меня в его подробности, ибо понимаю, что вы все равно ничего мне не расскажете. Но любой, даже самый лучший план, если его будет осуществлять Миетус, будет сопровождаться неоправданной жестокостью и насилием. Вы же знаете это.

– Интересно, а кого бы вы тут хотели спасти? О ком так беспокоитесь? – спросил Моци, сверля ее взглядом и вспомнив, как майор Ричмонд прикрывал рукой трепетавшую на виске жилку.

Интересно, заметила она тогда, что с ним происходило? Может, и не заметила. Иногда женщины бывают на удивление слепы, а чаще просто прикидываются, что ничего не замечают.

– Они англичане, – просто сказал Хадид. – С какой стати мы должны кого-то спасать?

Мэрион гордо выпрямилась:

– Я была с вами раньше, и я с вами сейчас. Никто не может подвергнуть сомнению мою преданность. Но… – Она с вызовом посмотрела на них. – Мне противно убийство. Иногда даже начинает казаться, что вас совсем не интересует судьба Кирении.

Разве вы не желали мирного будущего своей стране? Разве не за него мы боролись? Но теперь я думаю, что вас интересует одна лишь борьба. Вы находите в ней удовольствие. И когда добьетесь того, чего хотите, для Кирении, то почувствуете себя ненужными и потерянными.

– Ты просто дура, – спокойно проговорил Хадид.

Мэрион плотно сжала губы, пытаясь сдержать гнев.

– А ты? По-моему, и для тебя не трудно найти название.

Хадид дернулся в ее сторону, но Моци положил руку ему на плечо и улыбнулся:

– Ни к чему сейчас оскорбляться и обижать друг друга. Мэрион права. Когда ты сражаешься, то не можешь думать о чем-либо еще, и настоящий мужчина не может не получать удовольствия от борьбы. Только было бы неверным полагать, что нам безразлично будущее Кирении и что мы считаем в порядке вещей убить человека безо всякой причины. Смерть этого солдата вызывает сожаление, но она была необходима.

– И когда же состоится побег?

– В наши планы вовсе не входят новые жертвы, поверьте.

Но нельзя сделать вино, не раздавив виноград.

– Тогда пусть это произойдет скорее. И будем надеяться, что Миетус поймет то, что вы сейчас сказали.

Слова ее прозвучали строго и властно, вызвав гнев у Хадида, он снова дернулся, но Моци, удержав его руку, проговорил:

– Вы говорите все это с определенной целью?

– Да, и вы это знаете. Я уже сказала, что мне противно кровопролитие, но я скажу больше. Мне противны вы оба и ваша Кирения, но я останусь с вами до конца. Я любила Кирению и делала для нее, что могла. Я сделала для нее даже больше, чем другие, и ничего не просила взамен… Но я не могу жить прошлым. Теперь я вижу, что мне не надо было ехать сюда.

– Ваше пребывание здесь очень важно. Люди во всем мире восхищаются вами, – сказал Моци.

– Однако всему приходит конец. Только здесь я поняла это.

Когда мы вернемся в Кирению, я оставлю вас. Я буду вам уже не нужна, уеду в какую-нибудь далекую страну, пусть обо мне забудут. – Она была возбуждена и слегка дрожала, удивленная собственным неожиданным признанием. Она видела, как Хадид в гневе закусил губу, зато на невозмутимом лице Моци играла слабая улыбка, и Мэрион отчетливо понимала, кто из них двоих по-настоящему опасен. Но то, что она сказала, было сущей правдой: ей было противно все, теперь она поняла это окончательно, ощутив вдруг смертельную усталость. Кирения – прекрасная страна; вместе с нею в их власти оказались судьбы тысяч простых людей, но в их руках эта страна превратилась в нечто страшное и грязное, кишащее жестокостью и насилием…

И вот только теперь она смогла отогнать от себя тень этих двоих, заслонявших от нее правду. И захотела другой жизни, в которой не будет места всей этой грязи.

Тихим голосом, в котором слышалась откровенная угроза, Хадид проговорил:

– Если ты предпримешь что-нибудь против нас, тебе не жить.

Мэрион презрительно рассмеялась:

– Подходящий случай перерезать мне горло, не правда ли?

Ну что ж… Только уверена, ты не способен на это. Уж кто бы мог сделать это, так только Моци. Чтобы убить женщину, нужно иметь смелость.

Моци встал между ними:

– Ваши требования справедливы. Вы много сделали для нас.

Потерпите, осталось недолго. Когда мы вернемся в Кирению, вы получите свободу. Мы будем великодушны и не станем держать вас. А теперь давайте закончим этот разговор – часовой смотрит на нас. Даю вам слово, что по возвращении в Кирению вы получите свободу.

Он повернулся и медленно пошел вдоль парапета. В каждой правде, думал он, есть только доля правды, остальное обман. И меньше всего ему хотелось обманывать эту женщину, но он твердо знал, какая свобода ожидает ее в Кирении.

Он снова вспомнил ее слова, в которых эмоции преобладали над рассудком. Он представил себе ее стройную, негнущуюся, как кипарис, фигуру и никак не мог взять в толк, как мог Хадид за два последних года ни разу не прикоснуться к ней.

А он сам оба этих года мечтал о ней, ибо никто из мужчин не мог бы понять ее лучше, чем он. Женщина не в состоянии жить прошлым. Ей нужно цвести, давать новые побеги. Сейчас он пожалел, что вернулся в свою комнату в ту ночь, после того как впервые вышел на связь с Миетусом.

Поднявшись на галерею, Джон увидел всех троих. Моци стоял в дальнем ее конце, ближе к Флаговой башне, курил и смотрел на море. Хадид Шебир, закинув ногу на ногу и держа на коленях книгу, сидел возле амбразуры в середине парапета. Одну за другой он поглощал книги, составлявшие скромную библиотеку форта, читая без разбора все, что попадалось под руку. Мэрион Шебир стояла возле Колокольной башни, облокотившись о парапет и глядя на узкую полоску пляжа.

Майору показалось подозрительным, что троица разбрелась по разным углам.

Он подошел к часовому, и тот вытянулся по струнке.

– Как дела? Все в порядке?

– Так точно, сэр.

– Хорошо. Можете встать вольно. А где Абу?

– Он в башне, сэр. Помогал повару и только что вернулся.

– А как поживают наши друзья? – Джон кивнул в сторону парапета.

Часовой улыбнулся:

– Как обычно, сэр. Правда, мне показалось, они только что повздорили. По-моему, миссис Шебир чем-то огорчила своего мужа.

Джон улыбнулся:

– Да, жены обычно имеют такую привычку.

Джон направился вдоль парапета, видя впереди стройную спину Мэрион Шебир и ее слегка ссутуленные вперед плечи.

Она была обута в белые сандалии. Но сегодня он уже мог смотреть на нее спокойно, без волнения. И слава Богу. Так ему было легче. Сейчас он видел в ней всего лишь отдаленный, чуждый персонаж, а не трепетный женский образ из его собственного будущего. Правда, теперь он не сомневался, что как только вернется в Англию, то обязательно женится. Когда-нибудь и у него будет женщина, и она тоже будет стоять вот так, облокотившись о парапет, и жарким солнечным утром он подойдет к ней, зная, что эта женщина принадлежит ему… Где это будет? В Антибах? Или в этом крошечном, уютном местечке Эгебель? Жаркое солнце, запах хвои, море, сверкающее на фоне красноватых скал…

Он подойдет к ней, обнимет за плечи, а она молча повернется и улыбнется ему, и им не надо будет никаких слов. Последние несколько дней этот безымянный образ все чаще и чаще возникал перед ним. Не имея определенного лица, он выливался в тысячи разных образов, будоража фантазию… Порой его даже смущала яркость видений, посещавших его… То ему представлялось, как они вдвоем прогуливаются по оранжереям Сорби-Плейс, и она восхищается пышностью цветущих гвоздик, посаженных заботливой рукой старого Джонсона, и растроганный старик срезает для нее одну, «Королевскую малиновую», а она, поднеся ее к лицу, с наслаждением вдыхает пряный аромат цветка… То ему отчетливо виделось, как они спорят, обсуждая, как переставить мебель в гостиной. Но даже в этих ссорах была какая-то спокойная безмятежность. Образ этот продолжал оставаться безымянным, не зажигая в нем страсти. Страсть подразумевалась сама собой.

Слава Богу, что никто не догадывается, о том, чем заняты его мысли. Узнай о них его приятели по клубу или солдаты гарнизона, они животы бы надорвали от смеха. Только какое это имеет значение? Он получал удовольствие от таких мыслей. Ему нравилось строить планы, нравилось представлять себе детали своей будущей жизни, разумеется, в разумных пределах, ибо он знал, что испрашивает у судьбы то, что хотел бы иметь любой здравомыслящий человек.

При звуке его шагов Мэрион Шебир обернулась:

– Доброе утро, майор.

Он остановился:

– Доброе утро.

– Все мы здесь, – проговорила она непринужденным тоном, – как три потерянные души, заброшенные на крошечный островок в Атлантике. А сегодня чудное утро. Знаете, чего бы мне больше всего сейчас хотелось?

– Чего же?

– Надеть походные ботинки и пройтись. Пройтись…, там… – Она кивнула в сторону далеких склонов Ла-Кальдеры.

– Это прогулка не из легких.

– О, только не нужно быть таким занудой! Мне совершенно безразлично, легкая она или трудная. Ведь я все равно не могу выйти отсюда. Разве не так?

– Боюсь, что так. – Джон улыбнулся.

– А я ведь сто лет уже не гуляла. Думаю, даже если бы вы мне разрешили, я бы очень быстро устала и не смогла бы одолеть много. Мне просто захотелось пройтись, и не больше. Когда я работала в Лондоне, мы с подругами часто выезжали за город. В воскресенье садились на утренний поезд и ехали погулять куда-нибудь в Севеноукс или Льюз. А потом заходили в какой-нибудь трактир перекусить бутербродами. Господи, такое ощущение, что это было целую вечность назад! И сейчас, наверное, такие же девчонки стоят за прилавком в магазине Хэрродса и ждут выходных, а вечером бегут сломя голову домой, в квартиру, которую снимают в складчину, чтобы на обыкновенной газовой плите приготовить на ужин что-нибудь вкусненькое. Я люблю Лондон… А ведь вы были там еще пару недель назад. Да?

– Да, я тоже люблю Лондон.

Должно быть, что-то огорчило ее, иначе она не завела бы этот разговор, подумал Джон.

Мэрион смотрела на него в упор, чуть склонив набок голову.

– О чем вы сейчас думаете? – поинтересовался он.

Разве могла она сказать ему о чем? Ее вдруг осенила мысль, что, когда их побег состоится (а она не сомневалась в успехе планов Моци), у этого человека будут неприятности. Ему придется принять удар на себя. Она имела слабое представление об армейской жизни, но подозревала, что это так или иначе повлияет на его карьеру… Бедный майор Ричмонд, который из-под самого носа упустил Хадида Шебира, который выставил англичан на посмешище и опозорил их на весь мир… На нее вдруг нахлынула острая волна сочувствия к этому человеку. То, что должно произойти, неотвратимо, и какие бы действия он ни предпринял, это все равно не поможет.

– Должно быть, о чем-то очень серьезном? – осторожно спросил он.

Мэрион тряхнула головой, отгоняя тревожные мысли:

– Я пыталась себе представить вас в кабинете военного министерства, в гражданской одежде, например, в темном строгом костюме…

– Там как раз ходят в кителе и брюках с лампасами.

– Не могу представить вас без формы. А трость или зонтик вы носите?

– Да, ротанговую трость с серебряным набалдашником, доставшуюся мне от отца.

– Неплохо. – В ее голосе не слышалось обычной издевки или оттенка язвительности. – И вы конечно же посещаете престижные клубы?

– Да. «Карлтон» и другие. – Он иронично поднял брови.

– И ужинаете в одних и тех же ресторанах, где метрдотели давным-давно знают вас, и у вас даже есть свой столик?

– Да. Вам назвать…, рестораны?

– Нет. Только все равно никак не могу представить вас без военной формы. Для меня вы солдат, такой же, как полковник Моци… О Господи, как я устала от военных!

И она повернулась к нему спиной. Этот жест и интонация, с которой были произнесены последние слова, подействовали на него как пощечина. Он стоял словно оплеванный, чувствуя, как внутри закипает гнев. Он еще не успел решить, как ему поступить, а она опять быстро повернулась к нему и мягко проговорила:

– Простите. Я не должна была так говорить. И думала я вовсе не о вас, а о себе.

Ему вдруг захотелось коснуться ее руки, чтобы показать, что он не обижается, но вместо этого он сказал:

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы могли наконец надеть ваши походные ботинки. А еще лучше – вашу самую нарядную шляпку. И чтобы я мог пригласить вас пообедать в каком-нибудь ресторанчике на побережье Ниццы…

От него не ускользнуло, что его слова произвели на нее несравненно большее впечатление, чем если бы он коснулся ее руки. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, потом повернулась и еле слышно проговорила:

– Благодарю вас…

Вдруг у нее за спиной, далеко внизу он заметил суетящихся на берегу людей. Маленькая рыбачья лодка уткнулась носом в черный песок. Трое мужчин вытащили ее на берег, наклонились и вынули из нее что-то тяжелое и громоздкое. Но даже с такою расстояния Джон увидел, что это было человеческое тело. С минуту он стоял неподвижно, наблюдая, как один из мужчин смотрит в сторону форта, а двое других вытягивают со дна лодки парус, потом, ни слова не говоря, повернулся и направился к лестнице.