Деревянные космолеты

Глава 6

Приближаясь к парадному входу дворца, Джесалла Маракайн вела разговор только о домашних пустяках. Толлера это смущало и раздражало – уж лучше бы она вооружилась зловещим молчанием.

За двенадцать дней, что промелькнули после «визита» небесного корабля, он ни разу не был дома и потому обрадовался, когда Джесалла приехала сама, чтобы провести с ним ночь. Но напрасно он рассчитывал на привычные радости семейной жизни: супруга держалась с загадочной прохладцей, а когда узнала, что он добился разрешения улететь с первой небесной крепостью, стала язвительной.

Позже, в постели, она отвечала на его ласки с покорством статуи – наверно, резкий отпор не был бы для него столь мучителен. В конце концов он выбросил из головы мысли об интимной близости, но долго не мог сомкнуть глаз, лежа в полном изнеможении души и тела. А к утру провалился в бездну, и было это не просто падение, а долгий, в целый день, полет из зоны невесомости…

– Тебя ждет Кассилл, – отрывисто произнес Толлер. – Хорошо, что домой ты поедешь не одна.

Джесалла кивнула.

– Не просто хорошо, а очень хорошо. А то тебе неровен час взбрело бы в голову и его забрать в небо.

– Что за глупости? Мальчик не увлекается полетами.

– Он и ружьями не увлекался, пока ты его не заставил мастерить эти проклятые мушкеты. Теперь я вижусь с ним едва ли чаще, чем с тобой.

– А, так ты из-за этого? – Толлер остановил ее в многолюдном коридоре с высоким потолком и дождался, когда группа чиновников отойдет на солидное расстояние. – Что же ты ночью не сказала?

– Разве это бы изменило твои планы?

– Нет.

Джесалла поморщилась.

– Тогда что толку было говорить?

– А что толку вообще приезжать во дворец? Чтобы причинить мне боль?

– Боль? Ты сказал – боль? – Джесалла недоверчиво рассмеялась. – До меня дошли слухи о твоей безумной выходке, о дуэли с этой бестией Каркарандом или как там его…

Толлер растерянно заморгал – он не ожидал, что жена сменит тему.

– У меня не было другого выхода…

– А теперь тебя за каким демоном тянет в небо? Знаешь, Толлер, каково женщине, чей муж скорее готов погибнуть, чем с нею жить?

Толлер искал подходящий ответ, делая вид, будто ему мешают говорить двое чиновников с конторскими книгами, подошедшие слишком близко. Чиновники с нескрываемым интересом глядели на них. Возникла одна из тех ситуаций, когда жене удавалось вызвать у Толлера почти сверхъестественный страх. На красивом бледном овале ее лица застыло хмурое выражение, в серых глазах светился ум, с которым Толлер вряд ли мог тягаться. Толлер не помнил случая, когда бы он ухитрился ее переспорить, особенно если речь шла о чем-нибудь важном.

– Понимаю, у меня пока мало доказательств, но времена наступают тяжелые, – медленно проговорил он. – Я делаю лишь то, что должен, и особой радости от этого не испытываю… – Видя, что Джесалла недоверчиво качает головой, он не закончил фразу.

– Не лги мне, Толлер. И себе не лги. Ты же просто счастлив.

– Чепуха.

– Ответь мне на один-единственный вопрос. Ты часто вспоминаешь Леддравора?

Толлер снова был сбит с толку. Он вызвал в памяти, а затем изгнал из нее облик военного принца, с которым сошелся в смертельном поединке, когда их корабли совершили посадку на Верхнем Мире. Если бы не Леддравор, жизнь Толлера сложилась бы совершенно иначе.

– Леддравора? А почему я должен его вспоминать?

Джесалла улыбнулась той приторной улыбкой, которая часто предшествовала ее самым коварным и жестоким ударам.

– Потому что ты – из того же теста. – Она отвернулась и быстро зашагала по коридору, лавируя в толпе с грациозной легкостью, которой Толлер мог только завидовать.

«Никто не вправе говорить мне такие слова», – с тревогой подумал он, бросаясь вдогонку, но успел поравняться с женой лишь на переднем дворе, в ослепительном сиянии солнца. Кассилл уже вывел синерогов из стойла.

Сын Маракайнов ростом пошел в отца, но материнские черты бросались в глаза. Он был долговяз и мускулист и мог, как довелось узнать Толлеру, без передышек и видимой усталости бежать по два-три часа. От матери ему достались изящно очерченный овал лица и задумчивые серые глаза под пышной черной шевелюрой.

– Добрый утренний день, мама, – сказал он, и тотчас все его внимание переключилось на Толлера. – Я привез образцы новых зарядных шариков. На испытаниях ни один ствол не подвел, все остались целы и невредимы, так что можем хоть сейчас делать надежные мушкеты. Хочешь посмотреть? Они в седельной сумке.

Толлер поймал холодный пристальный взгляд Джесаллы.

– После, сынок. Не сегодня. Поручаю это вам с Роблем. Подумайте насчет промышленного изготовления. А у меня сейчас другие дела.

– Ах, ну да! – Кассилл поднял брови и посмотрел на отца, не скрывая обожания. – Так это правда? Ты летишь на первой крепости?

– Приходится. – Толлер вздохнул – ему бы хотелось, чтобы сын отреагировал как-нибудь иначе. Но что поделаешь, если почти вся твоя жизнь прошла в разъездах по поручениям короля, и мальчик вырос, можно сказать, без отца. Толлер часто корил себя за это, но корил молча. Сын видел в нем знаменитого искателя приключений и считал, что таким отцом можно только гордиться. Даже после того, как мальчик всерьез увлекся новой наукой, металлургией, между Толлером и Джесаллой не возникло соперничества за сыновнюю душу, но теперь взаимоотношения сторон в треугольнике изменились, и далеко не самым простым образом. И вдобавок именно тогда, когда Толлер был по горло в делах. Первые две небесные крепости построили в считанные дни; за такой срок невозможно предусмотреть весь риск намеченного старта, а тот уже заполнил все мысли Толлера, и оттого остальное казалось ему слегка нереальным. Душой он уже несся ввысь, в опасные синие просторы, и досадовал, когда дела земные прерывали его полет.

– Я еще сегодня успею поговорить с Роблем, – сказал Кассилл. – Тебя долго не будет?

– В первый раз – дней семь, наверно. Многое зависит от того, насколько гладко пройдут испытания.

– Желаю удачи, папа. – Кассилл пожал Толлеру руку, затем придержал на поводу синерога матери. Она взлетела в седло, как заправская наездница, даже юбка на ней была с разрезом, чтобы не стеснять движений.

– А ты не хочешь пожелать мне удачи?

Джесалла смотрела на Толлера сверху, и гнев на ее лице уживался с печалью. В прическе точно кокарда поблескивала серебряная прядь.

– С какой стати? Разве ты не уверял, что полет будет совершенно безопасен?

– Да, но при чем тут это?

– До свидания, Толлер. – Джесалла развернула синерога и поехала к воротам. Кассилл недоумевающе посмотрел ей вслед.

– Папа, что-нибудь не так?

– Ничего такого, чего мы не сможем исправить, сынок. Хорошенько заботься о матери.

Кассилл вскочил в седло и двинулся следом за Джесаллой. Толлер проводил их взглядом и, как слепой, побрел обратно во дворец, навстречу людскому потоку. Он не прошел и десятка ярдов, когда услышал за спиной торопливые женские шаги. Ему тут же взбрела в голову сущая нелепица: это Джесалла решила вернуться, чтобы помириться прямо сейчас. Он повернулся на каблуках, и радость мигом сменилась разочарованием: к нему спешила невысокая брюнетка лет двадцати пяти, в шафрановом мундире небесного капитана, на плечах – синие полоски, эмблема наспех сформированной Небесной Службы. Лицо – приметное, с волевым подбородком, пухлыми тубами и густыми не по моде бровями, которые как будто собирались нахмуриться.

– Лорд Толлер, – выпалила она, – можно с вами поговорить? Я – небесный капитан Бериза Нэрриндер. Мне уже несколько дней не удается с вами встретиться.

– Простите, капитан, – сказал Толлер. – Вы выбрали самое неподходящее время.

– Милорд, это отнимет всего минуту. А дело весьма серьезное.

Толлер пристально взглянул на женщину, которую не смутил его отказ. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что она довольно привлекательна, вот только мундир на ней выглядит дико. Тотчас он спохватился и рассердился на себя, а еще – на королеву Дасину, у которой вошло в привычку лезть в дела мужа. Это по ее настоянию в Небесную Службу стали зачислять женщин, а еще она убедила короля, чтобы добровольцев женского пола набирали в экипажи боевых небесных кораблей и крепостей.

– Хорошо, капитан. В чем суть этого весьма серьезного дела?

– Мне сказали, что вы лично запретили участие женщин в первых двенадцати подъемах. Это правда?

– Да, правда. И что с того?

Брови небесного капитана свелись в непрерывную линию над суровыми зелеными глазами.

– Милорд, при всем моем уважении к вам я вынуждена напомнить о праве на протест, которое мне гарантировано служебным контрактом.

– В военное время контракты недействительны. – Толлер, не моргая, глядел на нее сверху вниз. – Ладно, оставим эту тему. По поводу чего вы хотите протестовать?

– Я добровольно вызвалась лететь и получила отказ. Всего лишь по той причине, что я – женщина.

– Ошибаетесь, капитан. Если бы вы, женщина, имели опыт пилотирования в зоне невесомости, владели бы инверсионным маневром, вас бы приняли или по крайней мере зачислили в резерв. Будь вы, женщина, хорошим стрелком или обладай вы физической силой, чтобы передвигать секции крепостей, вас бы приняли или зачислили в резерв. Причина отказа в вашем случае – недостаточная квалификация. А теперь не лучше ли будет, если мы оба займемся выполнением служебных обязанностей?

Толлер резко повернулся и двинулся прочь, но тут неподдельное огорчение на лице Беризы проникло-таки в его душу. Сколько раз в молодости он вот так же злился и горевал, натыкаясь на бюрократические препоны? И все-таки женщина на переднем крае… Ему это совершенно не по нутру, но жизнь в браке с Джесаллой кое-чему его научила. Например, тому, что смелость – не исключительно мужское достоинство.

– Капитан, – произнес он, укорачивая шаг, – прежде чем мы простимся, ответьте, почему вам именно сейчас понадобилось в зону невесомости?

– Другой возможности уже не появится, милорд, а ведь у меня те же права, что и у любого мужчины.

– И давно вы водите небесные корабли?

– Три года, милорд. – Нэрриндер отвечала строго по уставной форме, но суровая нотка в голосе и сгустившийся румянец ясно говорили о том, что она злится. И Толлеру это нравилось. Он ощущал духовное родство с теми, кто не умел скрывать свои чувства.

– Мои указания насчет полетов для сборки останутся неизменными. – Толлер решил показать ей, что с годами он не растерял гуманности и симпатии к честолюбию молодости. – Но когда поставим крепости, понадобится много рейсов для их снабжения, да и команды будут меняться на регулярной основе. Если вы ненадолго сумеете обуздать свое рвение, то вам представится возможность показать, чего вы стоите в срединной синеве.

– Милорд, вы очень добры. – Бериза поклонилась ниже, чем требовалось, и на ее лице показалась не то благодарная улыбка, не то усмешка.

«Неужели я изъясняюсь слишком высокопарно? – подумал он, глядя ей вслед. – Она что, смеется надо мной?»

Толлер с минуту размышлял над этим, а затем раздраженно щелкнул языком – что это он в самом деле, проблема-то пустяковая, разве мало у него настоящих забот?

Плацу за дворцом досталась роль летного поля – во-первых, он был укрыт со всех сторон, а во-вторых, это упрощало для короля Чаккела надзор за каждым нюансом сооружения небесных крепостей.

Они представляли собой деревянные цилиндры. Длина – двенадцать ярдов, диаметр поперечного сечения – четыре. Крепость взятого на вооружение образца состояла из трех секций – огромных барабанов; такие барабаны – части двух прототипов небесной цитадели – лежали на западном краю плаца, и гигантские шары, которым надлежало поднять секции в зону невесомости, уже принайтованные, ждали на спекшейся глине. Наземные бригады держали нижние отверстия шаров открытыми, и вентиляторы с ручным приводом нагнетали в них разогретый воздух. Такая технология, придуманная еще для Переселения, уменьшала риск повреждения льняного бодрюша газовыми горелками.

– И все-таки я считаю, что в небе тебе пока делать нечего, – сказал Завотл, когда они с Толлером пересекали плац. – Это форменное безумие. Одумайся! Даже сейчас еще не поздно назначить заместителя.

Толлер отрицательно качнул головой и положил руку ему на плечо.

– Спасибо, Илвен, приятно, когда о тебе заботятся. Но ты же понимаешь, тут я ничего не могу поделать. Матросы робеют, и от них вообще не будет толку, если они подумают, что мне тоже страшно.

– А разве не страшно?

– Мы с тобой уже побывали в зоне невесомости и знаем, что там к чему.

– Обстоятельства тогда были другие, – мрачно произнес Завотл. – Особенно во второй раз.

Толлер успокаивающе похлопал его по плечу.

– Твоя техника не подведет. Ставлю на это свою жизнь.

– Избавь меня, пожалуйста, от таких шуток.

Завотл, не сбавляя шага, свернул к группе своих подчиненных – техников, томящихся в ожидании старта. Едва началась постройка крепостей, Завотл доказал, что ему поистине нет цены, в чем очень скоро убедился и Чаккел, назначив его главным инженером. Толлеру это было только на руку – он освободился от многих забот и добился участия в первом полете. Сам же Завотл день ото дня все больше мрачнел, считая, что из-за него старый друг подвергнется неведомым опасностям.

Толлер устремил взор в небо, на огромный диск Мира, крадущийся к зениту, и снова на задворках сознания шевельнулась мысль, что ведь там, между двумя мирами, можно и сгинуть без следа. Он прислушался к своим чувствам: настоящего страха нет, зато налицо решимость избежать смерти и успешно выполнить задачу. Отчего же он не в силах позавидовать Толлеру Маракайну, творцу истории? Отчего гнетет душу мечта о судьбе простого обывателя, о спокойной жизни с Джесаллой? Неужели он и вправду фанатик войны, как давно почивший принц Леддравор? Не этим ли проще всего объяснить неуемное беспокойство, мучившее его последние годы?

Эти мысли только портили настроение, и Толлер выбросил их из головы. Весь день вокруг шести крепостных секций кипела работа: загружались и крепились припасы и снаряжение, устранялись последние неполадки в двигателях. Но сейчас люди уже разошлись, остались только бригады наземного обслуживания, и экипажи стояли возле своих необычных на вид кораблей. Заметив Толлера, некоторые из матросов и офицеров обменялись многозначительными взглядами – они знали, что в любую минуту могут получить сигнал к взлету, что им предстоит подъем на две с половиной тысячи миль. Среди них были взрослые мужчины, набравшиеся летного опыта еще во времена Переселения, что и послужило критерием отбора. Были и молодые парни с отличными физическими данными – их явно тревожили раздумья о ближайшем будущем. Сочувствуя им, Толлер старался выглядеть весело и беспечно, приближаясь к шеренге размеренно покачивающихся шаров.

– Все параметры ветра – как по заказу, так что не буду вас задерживать, – сообщил он, перекрывая голосом щелканье и урчание вентиляторов. – Я хочу сказать только одно. Вы уже слышали это много раз, но хуже не будет, если я повторю, ибо это очень важно. Вы должны быть всегда привязанными к кораблю и носить парашюты. Вот самые важные правила. Не забывайте их, и тогда в небе будет не опаснее, чем на земле. А теперь давайте приступим к выполнению миссии, которую возложил на нас Его Величество.

Заключительная фраза подействовала не так вдохновляюще, как ему бы хотелось, но в контексте самой необыкновенной войны за всю историю человеческой расы традиционная речь колкорронского вельможи звучала бы неуместно. В былые времена война так или иначе затрагивала всех, хотя бы страхом за родных и близких, – но сейчас основное население Верхнего Мира не ощущало никакой угрозы. Нереальная война, соперничество двух правителей – и лишь несколько гладиаторов брошены на арену. Точно кости жребия. Прыгающие кости. И все зависит от их мужества и выносливости да еще от живучести политической идеи. Как можно оправдывать и прославлять такое перед горсткой несчастных, которые нанимались на королевскую службу ради хорошего жалованья и спокойной жизни?

Толлер прошел к флагманскому кораблю и жестом велел пяти остальным пилотам следовать его примеру. Лететь он предпочел в средней секции крепости – по части воздухонепроницаемости она уступала двум торцевым, и ее экипаж нуждался в моральной поддержке. Чуть ниже верхнего края находилась временная палуба с наблюдательными постами и шкафами для различных припасов. В центре секции была установлена горелка времен Переселения, двадцать лет с лишним пролежавшая на складе. Ее главной деталью был цельный ствол браккового деревца; луковицеобразный комель служил резервуаром пикона, который под давлением воздуха поступал через клапан в камеру сгорания. На другом конце ствола аналогичный механизм регулировал подачу халвелла, и оба клапана перекрывались одним рычагом. Клапан для халвелла был чуть пошире – преобладание этого вещества в камере сгорания увеличивало продолжительность газового выброса.

Так как секция «лежала на боку», палубы стояли вертикально, и Толлеру пришлось откинуться на спинку кресла, чтобы взяться за рычаги горелки. Меч, который он даже не подумал снять, мешал чрезвычайно. Толлер подкачал воздуха в резервуар, затем дал сигнал старшему механику, что готов зажигать. Обслуга вентилятора остановила и отодвинула в сторону свою громоздкую машину с широким раструбом, и Толлер повернул рычаг кристаллоподачи. Примерно секунду длились шипение и рев – это соединялись горючие кристаллы, и струя раскаленного маглайна била в отверстую пасть шара. Удовлетворенный работой горелки, Толлер дал еще несколько струй покороче, чтобы не повредить лакированную ткань; огромный пузырь стал раздуваться и вскоре оторвался от земли. Обслуга подняла его еще выше с помощью четырех ускорительных стоек – главной особенности небесного корабля; на судах для обычных атмосферных полетов такие детали отсутствовали. Наполненный на три четверти шар оседал между стойками; лакированный лен ритмично вздувался и подрагивал, точно легкое великана.

Пока шар медленно «вставал», его обслуга перебралась на палубу и закрепила тросы, что тянулись от макушки шара, на палубных кнехтах; другие матросы осторожно ставили секцию вертикально. Как только они это сделали, уже ничто не удерживало корабль, кроме нескольких мужчин, сжимавших в руках швартовы. Остальные воздухоплаватели взобрались по скобам на палубу и заняли свои места.

Толлер удовлетворенно кивнул, поглядев на шеренгу кораблей и увидев, что ни один экипаж не замешкался. Одновременный взлет группы кораблей противоречил уставу, но Завотл доказывал, что очень многое будет зависеть от подъема тесным строем по точно рассчитанному курсу. Это позволит людям быстрее освоить технику и вскрыть неизвестные пока проблемы. На пробные подъемы нет времени, и летчикам придется учиться новому ремеслу у самого сурового наставника, никогда не прощающего ошибок.

Убедившись, что остальные пять капитанов готовы к взлету, Толлер помахал им рукой и выпустил большую порцию маглайна. Корабль оторвался от земли; шар усиливал рев топки словно огромный рупор. Едва горелка умолкла, руководитель старта дал команду, и швартовы упали на плац. Корабль пошел вверх, прямо в зенит, ибо стоял полный штиль и ничто не мешало ему двигаться точно вертикальным курсом. Толлер встал и посмотрел за борт на постепенно уменьшающийся плац. В одном из маленьких силуэтов он узнал Илвена Завотла и помахал ему. Завотл не ответил, но Толлер знал, что главный инженер видит его и страстно мечтает поменяться с ним местами.

– Сэр, прикажете закрепить стойки? – обратился к Толлеру такелажник Типп Готлон, долговязый и щербатый, совсем еще мальчишка, но один из немногочисленных добровольцев.

Толлер кивнул, и Готлон двинулся вдоль борта, чтобы притянуть за канаты к борту и закрепить свободные концы ускорительных стоек. Кривоногий механик Милльят Эсседелл, прослуживший на небесных кораблях несколько лет, судя по всему, знал свое дело. На этой стадии полета от него ничего не требовалось, но он, склонясь над своим сундуком, деловито сортировал и проверял инструменты. Команда средней секции состояла из трех человек; торцевую же обслуживали пять летчиков, так как она несла добавочный вес – оружие, которое могло понадобиться крепости для отражения вражеской атаки.

Убедившись, что на спутников можно положиться, Толлер сосредоточился на расчете нормы подачи горючего для подъема со скоростью примерно двадцать четыре мили в час. В конце концов он выбрал ритм, знакомый еще с первого межпланетного перелета: четыре секунды – подача, двадцать секунд – пауза. Следующие десять минут остальные пилоты приноравливались к тому, чтобы вести свои корабли точно вровень с флагманом. Зрелище было поистине впечатляющим: такие огромные корабли и так близко – в чистом сиянии солнца видна каждая деталь, тогда как планета, покинутая ими, тонет в сумрачной синей дали. Иной реальности, кроме этих кораблей, для Толлера не осталось. Глядя вниз, на штриховой набросок города Прада, он почти не чувствовал родства с его обитателями. Он вновь стал небожителем; и дела его, и помыслы уже не имели ничего общего с делами и помыслами прикованных к земле существ. Интересы государств и амбиции монархов казались сущей ерундой по сравнению с надежностью заклепки, или прочностью натянутого каната, или с задумчивым голосом шара – странными звуками, порой раздающимися без видимой причины.

Пока экипажи осваивались, корабли достигли высоты две мили; в этот момент Толлер дал сигнал рассеяться по вертикали. Маневр был выполнен быстро и четко; плотная стая растянулась в петлю, чтобы встретить наступление ночи с минимальным риском столкновений.

Еще до отлета Толлер довел себя до изнеможения. В иные ночи он спал не больше двух часов, и когда наконец настало время вынужденного безделья, организм потребовал возместить ущерб. Даже на вахте, управляя горелкой, Толлер то и дело погружался в дрему, хотя мозг рефлекторно держал ритм. В сонном оцепенении он провел и большинство периодов отдыха. Часто, пробудившись, он долго не мог сообразить, где находится, и в страхе и смятении глядел вверх, на спокойные изгибы шара. Бывало – особенно по ночам, когда вокруг буйствовали метеоритные сполохи, – сон не улетучивался до конца, и тогда Толлеру грезилось, будто в полете его окружают люди, которые давно умерли или стали для него чужими. Все они путешествовали в будущее, и всех – кого сильнее, кого слабее – мучила тревога и подбадривала надежда.

В это временное помутнение рассудка внесла свою лепту и меняющаяся продолжительность дня и ночи. Чем выше поднимались корабли, тем короче становились ночи Верхнего Мира и длиннее – малые ночи. На полпути до планеты-сестры им предстояло сровняться, и Толлеру казалось, что мир сходит с ума, а физические законы рушатся. Судить о времени позволял только бортовой альтиметр, простейшее устройство: вертикальная шкала с грузиком, подвешенным к ее верхнему концу на тонкой пружинке. В момент старта груз доходил до самой нижней риски, а по мере того как слабело притяжение Верхнего Мира, гирька ползла вверх. Полная аналогия полета: крошечный кораблик, плывущий в миниатюрный космос.

Впрочем, было еще одно надежное мерило высоты: свирепеющий холод. Когда Толлер впервые поднялся в небо, команда его корабля удивилась и испугалась, столкнувшись с этим явлением, но теперь в распоряжении воздухоплавателей были теплые, похожие на коконы костюмы на толстой ватной подбивке. Сидя возле горелки, можно было даже сомлеть – во всяком случае, Толлера почти не покидала сонливость, и он мог часами глядеть в сумеречную синеву, где яростно полыхали звезды и переплетались друг с другом туманности, где блуждали ведьмины огни комет и маячил вдали зеленый фонарик Дальнего Мира.

В первую очередь экспедиции было необходимо определить точное местонахождение центра зоны невесомости. Толлер знал, что такой зоны на самом деле не существует, это чисто математическое понятие, плоскость нулевой гравитации, и если поместить крепость хоть на десяток ярдов выше или ниже, она непременно начнет падать к планете. Но была надежда, что практика окажется милостивее теории и допустит отклонения, пусть даже ничтожные, от расчетной величины. Этим-то и занялся Толлер прежде всего. Взялся доказать, что такое предположение справедливо.

Несколькими днями раньше все шесть кораблей переключились на реактивную тягу – горячий воздух уже не действовал. А теперь двигатели и вовсе молчали, так как корабли зависли на нейтральной полосе гравитационных полей. Толлеру казалось сверхъестественным, что матросам из разных экипажей удается общаться криком; хотя окружающее беспределье мигом поглощало голоса, они разносились на сотни ярдов.

Не один час он провозился с изобретением Завотла для отслеживания вертикального дрейфа корабля. Прибор этот представлял собой небольшой резервуар для смеси химикалий и жира, дающих при горении густой дым, нечто вроде кузнечных мехов и длинной трубки, которая выступала за борт и выстреливала дымовые шарики. В неподвижном воздухе они удивительно долго сохраняли свою форму и плотность. Завотл полагал, что дымовые шарики, будучи не тяжелее воздуха, послужат неподвижными вехами. По всей видимости, идея оказалась стоящей. Запретив Эсседеллу и Готлону ходить, чтобы не накренять палубу, Толлер смотрел над планширом на черные клубки, пока не убедился, что корабль относительно них неподвижен.

– Я бы сказал, что мы держимся, – прокричал он Даасу, пилоту второй средней секции, проводившему точно такие же наблюдения. – А ты как считаешь?

– Согласен с вами, сэр. – В подкрепление своих слов Даас – крошечный бесформенный силуэт у фальшборта – помахал рукой.

Утренний день только что наступил, и солнце висело под шестым летательным аппаратом, у самого восточного края Верхнего Мира. Восходящие лучи озарили днища крепостных секций; на нижние половины шаров легли тени, от чего вся картина выглядела неестественно, словно театральная декорация. Любуясь ею, Толлер вдруг понял, что взволнован. Он чувствовал себя прекрасно отдохнувшим, окрепшим – кратковременная «спячка» явно пошла на пользу. Он был готов к бою на непривычной арене, и в душе его поселилось новое чувство – такое яркое, что Толлер даже замер, сосредоточившись на нем.

Казалось, в нем возникло какое-то ядро легкости, не имеющей ничего общего с нулевой гравитацией, – и от этого ядра исходят разноцветные лучи. Метафору эту – чересчур простую, но единственно доступную Толлеру, – оттеняли радость, бодрость, предчувствие удачи и ощущение своего могущества; их пламя горело в каждой частичке его души, в каждой клетке тела. И было во всем этом что-то странно знакомое… Что? Лишь через несколько секунд Толлер понял: он чувствует себя молодым. Не больше и не меньше!

Сознание отреагировало почти тотчас же.

«Наверно, многим показалось бы странным, что в такие минуты человек способен испытывать счастье. – Руки Толлера, сжимавшие планшир, чуть расслабились, он позволил ногам оторваться от палубы и поплыл вверх, а из-под корабля навстречу ему двинулся сонный диск Верхнего Мира в полукольце солнечного огня. – Вот почему Джесалла сравнила меня с Леддравором. От нее не укрылось, что моя жизнь вновь обрела смысл, когда меня призвали защищать народ. Но она не способна разделить мое счастье и оттого завидует. Конечно, она тревожится за меня, но не в ее привычках произносить вслух слова, которых она после будет стыдиться в тишине опочивальни».

– Сэр, я готов. – Голос Готлона вернул Толлера в обыденный мир. Толлер опустил ноги на палубу, повернулся и увидел, что молодой такелажник, не дожидаясь приказа, надел индивидуальный воздухоструй. Толстые слои ткани и ваты, меховые рукавицы и сапоги изменили долговязую фигуру Готлона почти до неузнаваемости, а нижнюю половину его лица скрывало кашне; через вязаную шерсть просачивались струйки выдыхаемого пара. Заплечный ранец с парашютом и воздухоструй на груди тоже не придавали изящества облику Готлона.

– Сэр, можно начинать? – Готлон теребил на поясе карабин; от него к планширу тянулся страховочный трос. – Я уже собрался.

– Вижу, что собрался, но не спеши геройствовать, – сказал Толлер. – Публика еще не собралась.

Помимо честолюбия, Готлон отличался редким равнодушием к высоте – черта прирожденного воздухоплавателя, – и для Толлера было настоящей удачей найти его в короткие сроки подготовки к полету. Шесть крепостных секций достаточно долго парили, точно птерта, в небесах, чтобы их экипажи смогли пообвыкнуть, но впереди еще стоял огромный психологический барьер. Люди не смогут приступить к сборке крепостей, пока им не продемонстрируют, что корабль можно покинуть без страховочного каната и благополучно вернуться на борт с помощью воздухоструя. Толлер, к стыду своему, обрадовался, что не ему придется испытывать это наспех сконструированное устройство. Он однажды наяву (и с тех пор много раз в кошмарных снах) видел, как начинается падение человека с высоты двух с половиной тысяч миль, из срединной синевы. Вначале он движется почти незаметно, однако постепенно гравитационная хватка планеты крепнет, и человечек все уменьшается, уменьшается… чтобы через сутки с лишним разбиться в лепешку.

В разреженном воздухе легкие работали с натугой, и в груди кололо стужей, когда Толлер выкрикивал необходимые приказы пяти пилотам. Остальные члены экипажей замерли у лееров, не сводя глаз с Готлона. Он помахал им рукой, как мальчишка – друзьям по детской площадке, мол, смотрите, какой я молодец, сейчас такое покажу! Толлер не стал его осаживать, – пускай порисуется, может, поднимет у других боевой дух. Его взор скользнул по команде ближайшей торцевой секции и не без труда (из-за бесформенного воздухоплавательного костюма) выделил из пяти человек Гнэпперла – сержанта, переусердствовавшего с наказанием Оуслита Спеннеля. Когда Толлер зачислил его в состав первого эшелона, Гнэпперл, разжалованный до простого небесного матроса, даже не пытался протестовать и стоически выдержал несколько дней обучения. Толлер был не из тех, кто способен хладнокровно копать недругу могилу, но Гнэпперл этого знать не мог и исполнился самых черных предчувствий. В таком расположении духа Толлер готов был его держать хоть до скончания века.

– Ладно, – сказал он Готлону, когда решил, что настал подходящий момент. – Поди прогуляйся, только вернуться не забудь.

– Спасибо, сэр. – Толлер мог бы поклясться, что это прозвучало с искренней радостью и благодарностью. Готлон отстегнул трос, схватился обеими руками за планшир, перевел тело в горизонтальное положение, кувырком нырнул за борт и чересчур сильно, по мнению Толлера, оттолкнулся ногами от секции. Между ним и кораблем разверзлась ярко-синяя бездна, и Толлер отчетливо услышал, как на другом корабле кого-то стошнило.

Готлон уплывал прочь, к звездам, покачиваясь в солнечном свете, словно в люльке. Мало-помалу сопротивление воздуха потушило первоначальный импульс, и он остановился в вертикальном положении. Внезапно он стал извиваться точно угорь и быстро задвигал правой рукой. Накачивает воздухоструй, сообразил Толлер. Через несколько секунд зашипело сопло, и поначалу казалось, что ничего не происходит, но через некоторое время дистанция между Готлоном и кораблем заметно сократилась. Двигался он не совсем прямо и несколько раз был вынужден оглядываться через плечо и поправлять сопло, но вскоре оказался возле секции и ухватился за протянутый Эсседеллом багор. Уперевшись ногами в леер, Эсседелл потянул багор на себя, и Готлон взмыл над палубой, как воздушный шар в виде человеческой фигуры.

– Отличная работа, Готлон. – Как ни в чем не бывало Толлер протянул руку навстречу невесомой фигуре и с удивлением ощутил болезненный толчок. Его развернуло кругом, и прошло несколько секунд, прежде чем они с Готлоном смогли окончательно остановиться, схватившись за фальшборт. Поразмыслить над этой загадкой Толлер не успел, ее вымело из головы взрывом ликующих голосов на других кораблях.

Толлер и сам не мог скрыть – даже от себя – облегчения и радости. Ведь одно дело – сидеть в уютной палате дворца и выслушивать идеи всяких умников насчет небесной механики, и совсем другое – расстаться с кораблем и пройти меж двух бездн, точно по канату меж двумя мирами, доверив свою жизнь каким-то убогим кузнечным мехам. Но ведь получилось! То, что до сего дня казалось чудом, стало одним из ремесел воздухоплавателя. А еще – и это было важно – удача сняла камень с души Толлера, и он уже не думал о суровом испытании, которое предстояло ему в конце экспедиции.

Он дал сигнал всем отрабатывать свободный полет. Времени, чтобы приспособиться к совершенно неестественным условиям службы, им дали до смешного мало, поскольку король Чаккел, состязаясь по части идей с Завотлом, рассудил, что время – главный фактор в приготовлениях к войне с Миром. Крошечный Чрезвычайный Кабинет исходил из самого неблагоприятного прогноза: через десять дней разведывательный корабль вернется на Мир, за двое суток Рассамарден переварит новости, а затем, если допустить, что его флот частично построен и только ждет приказа, еще через пять дней вражеский авангард достигнет зоны невесомости.

Семнадцать дней.

Чаккел распорядился, чтобы к концу этого срока как минимум шесть крепостей были готовы к бою. Толлера это потрясло: сама стратегия новой войны выглядела, мягко говоря, дерзкой, но спроектировать, построить и оснастить шесть небесных крепостей за какие-то семнадцать дней – это же верх абсурда! Но он забыл об уникальном честолюбии Чаккела, которое вкупе с организаторским талантом возвело его на трон, – благодаря ему Чаккел некогда собрал армаду в тысячу небесных кораблей. Не следовало упускать из виду и безжалостную решимость короля – он мог сокрушить любое препятствие и, если надо, перешагнуть через любой труп. В мирные годы Чаккел показал себя умелым правителем, но его родной стихией все-таки оставались всякие передряги. Крепости были построены в срок, и теперь предстояло только выяснить, способны ли люди из плоти и крови выдерживать те же лютые нагрузки, что и неживая материя.

Когда настал черед Толлера, он каждой клеточкой мозга сознавал, что за ним наблюдают. Он изо всех сил постарался сохранить вертикальное положение, то есть параллельное оси шара и его цилиндрического груза, и вроде бы преуспел, но вдруг заметил, что огромный диск в синих и белых разводах – Мир, который с самого старта прятался за шаром, – вовсю двигается. Мир плыл вниз и вскоре исчез под ногами Толлера, и тотчас Верхний Мир, как две капли воды похожий на него, величаво низринулся в бездну. Но Толлеру вовсе не казалось, что он кувыркается; наоборот, он был единственным неподвижным небесным телом в вертящейся вселенной, а планеты-сестры и строй небесных кораблей то быстрее, то медленнее гнались друг за другом, и Толлер несказанно обрадовался, когда они наконец образумились и остановились. Приободрило его и открытие, что висеть в синей пустоте не так уж и плохо. Если забыть ощущение падения, донимавшее всякого, кто забирался в зону невесомости, можно вполне спокойно работать.

– Если кого-то веселит моя акробатика, – крикнул он безмолвным зрителям, – советую отсмеяться побыстрее. Еще несколько минут, и начнем серьезное дело. И тогда, могу вас уверить, будет мало поводов скалить зубы.

Люди ответили одобрительным смехом и зашевелились. То один, то другой, обезображенные костюмами воздухоплавателей, совершали вылазку в пустоту. Толлер был среди них, успевал следить за их телодвижениями, по большей части неловкими, и вскоре пришел к выводу, что лучше всех, лучше даже его самого, в свободном полете держится молодой Готлон. Однако Толлер упорно осваивал воздухоструй и в конце концов научился двигаться в любом направлении. Наука эта, несомненно, далась бы ему легче, будь сопло у него за спиной, но из-за нехватки времени мастерские воздушной службы изготовили воздухоструй самой простой конструкции.

Едва Толлер мало-мальски приноровился к индивидуальному летательному аппарату, он созвал остальных пилотов, чтобы в последний раз обсудить предстоящую сборку крепостей.

Из всех совещаний, выпавших на его долю, это, пожалуй, было самым необычным. В нем участвовали шестеро мужчин средних лет, все – ветераны Переселения. Образовав круг, они повисли на звездном фоне, ежесекундно пронзаемом огненными стрелами метеоритов. Трех пилотов – Дааса, Хишкелла и Юмола – Толлер знал еще по службе в Экспериментальной Эскадрилье Небесных Кораблей и целиком полагался на их рекомендации, когда брал в отряд двух других, Фамаржа и Бринча.

– Прежде всего, господа, – сказал он, – что мы узнали нового, то есть способного повлиять на график сборки крепостей?

– Только то, что нам надо закончить как можно раньше, Толлер, – ответил Юмол, не пренебрегая дозволенной фамильярностью. – Клянусь, нынче в этой треклятой зоне холоднее, чем в последний раз, когда я тут порхал. Ты глянь. – Он опустил шарф, чтобы показать основательно посиневший нос.

– Да брось, старик, тут всегда так, – сказал ему Даас. – Просто у тебя в яичках огонек притух, вот и все дела.

– Я вижу, что зря сказал «господа», – произнес Толлер, прежде чем Юмол придумал достойный ответ. – Детки, нам работать надо, и я больше всех хочу закончить побыстрее, а потому хватит валять дурака, давайте лучше подумаем, что и как надо делать. – Он говорил мягко, видя по глазам, не скрытым под шарфами, что пилоты довольны испытаниями воздухоструев и у них значительно прибавилось уверенности в себе.

Прежде всего предстояло развернуть каждый из шести кораблей на девяносто градусов, в исходное положение для сборки, так чтобы горизонтальные иллюминаторы будущей крепости смотрели на обе планеты. Для этого требовалось открепить ложные палубы и вместе с шарами, подавая газ малыми порциями, отвести их на небольшое расстояние от секций. После того как секции будут освобождены, их соединят канатами, притянут друг к другу и смонтируют два цилиндра, закрытых с обеих сторон.

Затем их обслуга разобьется на две команды. Те, кому предстоит нести первую вахту, займут свои посты и приготовятся к долгому пребыванию в зоне невесомости. Тем временем шесть пар – пилоты с такелажниками – поведут драгоценные шары к Верхнему Миру за следующей партией груза. Первый этап спуска казался несложным и не вызывал у опытных пилотов дурных предчувствий. Предстояло, как обычно, еще раз перевернуть корабли – уже облегченные – на девяносто градусов и толчками газа вогнать их в гравитационное поле Верхнего Мира. Понятно, никакому капитану не нравится вести корабль «вниз головой», но ведь это продлится считанные часы, пока летательный аппарат не наберет достаточно тяжести для устойчивого равновесия, столь желанного сердцу воздухоплавателя. И тогда – последний разворот, и Верхний Мир займет положенное место под ногами экипажа.

Пока все шло по колее, знакомой любому пилоту, который участвовал в Переселении и дожил до этих дней. Каждую из операций, требуемых на этой стадии, он бы выполнил за считанные минуты. Но критическая ситуация не позволяла ходить с козырей. Толлер хорошо помнил все, что говорилось в его первую встречу с Чаккелом и Завотлом. А еще – те слова, которые нашептал ему внутренний голос. Что он и небо еще не познали друг друга в полной мере…

– По мне, так хуже всего спуск, – говорил Толлер. – И не только из-за зверского холода. Ты сидишь на открытой платформе, а под тобой – тысячи миль пустоты. Только вообрази! Споткнешься о канат – и вниз. Обычные гондолы – тоже, конечно, не подарок, но у них – борта, хоть какая-то иллюзия безопасности. Нет, Илвен, не нравится мне это… – Он умолк, с удивлением заметив, что Завотл согласно кивает.

– Ты абсолютно прав, и я бы еще добавил, что пять дней на возвращение – слишком большая роскошь, – произнес Завотл. – Ты, да и остальные пилоты, понадобитесь на Верхнем Мире гораздо раньше. Я уже не говорю о шарах и двигателях.

– Ну и?..

Завотл безмятежно улыбнулся.

– Надеюсь, тебе знакомо слово «парашют».

– Еще бы, – обеспокоился Толлер. – Воздушная Служба ими уже лет десять пользуется, а то и больше. К чему ты клонишь?

– Пусть люди возвращаются на парашютах.

– Гениально. – Толлер хлопнул себя по лбу – на тот случай, если сарказм остался незамеченным. – Но просвети меня, невежду, разве парашютист не будет спускаться примерно с той же скоростью, что и небесный корабль?

Улыбка Завотла стала прямо-таки блаженной.

– Будет, но только при раскрытом парашюте.

– Только при… – Глядя под ноги, Толлер обошел тесный кабинет и снова уселся в кресло. – Ты имеешь в виду, что пилот выиграет время, если пролетит изрядное расстояние, не раскрывая парашюта. А на какой высоте надо раскрыть?

– Ну… как насчет тысячи футов?

– Нет! – выкрикнул Толлер не рассуждая, а лишь подчиняясь инстинктивному страху. – Ты не посмеешь!

– Почему?

Толлер угрюмо поглядел в лицо собеседника и увидел на нем знакомое выражение.

– Илвен, ты помнишь наш первый полет? Помнишь, как мы все стояли у борта и смотрели, как гибнет Фленн? Он падал дольше суток.

– У него не было парашюта.

– Но он падал дольше суток, – с мольбой повторил Толлер, страшась того, что годы сделали с Завотлом. – Это слишком долго.

– Маракайн, да что с тобой? – вмешался в разговор король, на чьем широком коричневом лице проглядывало раздражение. – Что день падать, что минуту – итог один. Есть парашют – ты живой, нет парашюта – мертвец.

– Ваше Величество, а вам бы не хотелось самому пережить такое падение?

Чаккел посмотрел на Толлера с откровенным недоумением.

– Куда девался почтительный тон?

Завотл опередил Толлера с ответом:

– Ваше Величество, лорду Толлеру, бесспорно, есть из-за чего беспокоиться. Мы совершенно не представляем, как может падение отразиться на человеке. Нельзя исключить, что он замерзнет насмерть… или задохнется… Возможны и другие неприятные явления. Мало проку в пилоте, который здоров телом, но хвор рассудком. – Завотл на несколько секунд умолк, и его карандаш забегал по бумаге, выводя непонятный рисунок. – Раз уж только я отстаиваю этот способ, полагаю, мне и надлежит его испытать.

«Ах ты, хитрюга, провел-таки меня, – подумал Толлер, вновь проникаясь признательностью и уважением к старому другу. – Уж я-то позабочусь, чтобы ты остался на своем месте. Тут, на планете».

Было трудно отличить тех, кто сам вызвался на это задание, от тех, кого просто поставили перед фактом. И те, и другие очень хорошо понимали, что противиться королевскому приказу на войне равносильно гибели, и кое-кто из добровольцев попросту выдавал нужду за добродетель. Как бы то ни было, все воспряли духом, узнав, что могут, ничем не рискуя, летать без кораблей. «Живы будем – не помрем», – все чаще слышал от них Толлер, и самым ярким проявлением всеобщего оптимизма служил оживленный гомон, когда команда, хорошенько освоив новые навыки, бралась за очередную задачу.

Но на этот раз, заметил Толлер, они вновь погрузились в молчание.

От крепостных секций отделились последние оболочки и, отягощенные только круглыми ложными палубами и двигательными узлами, отошли на небольшое расстояние. И хотя эти наполненные газом пузыри казались нереальными, они господствовали над всем небесным окружением. Для снующих в воздухе людей они были дружелюбными великанами, способными благополучно переносить их с планеты на планету, – и вот эти великаны бросили своих подопечных на произвол судьбы во враждебной синей пустоте.

Даже Толлер, командированный сюда на время монтажа крепостей, ощутил в кишечнике хрусткий ледок, когда заметил, как малы ничем не поддерживаемые секции в туманной бесконечности, со всех сторон обступившей эту точку пространства. Казалось, для человека не может быть ничего страшнее долгого падения к поверхности планеты, но сейчас Толлер был, пожалуй, в гораздо более выгодном положении, чем те, кому предстояло остаться в зоне невесомости.

Мысль эта встряхнула его, и он почувствовал себя обманутым. Разве он хотел такой привилегии?

«Да что это со мной?» – подумал Толлер, начиная волноваться. Он редко анализировал свои чувства, считая это пустой тратой времени, но с некоторых пор его эмоциональная реакция на события стала такой противоречивой, что просто вынуждала заглядывать в собственное сознание. К примеру, он жалел экипажи крепостей, а в следующее мгновение почти завидовал им. Лучше любого другого он знал истинную цену боевой славе и потому не мог утешиться видом очередного выводка патриотов, национальных героев, защитников хрупких деревянных форпостов в безжизненном небесном чертоге.

«Что со мной творится? – снова произнес он про себя. – Мне чего-то не хватает, но ведь раньше этого не было. Если я не безумец, то почему лезу напролом там, где отступил бы любой здравомыслящий человек?»

Толлер спохватился: довольно самокопания, нельзя забывать о служебном долге. Он привел в действие воздухоструй и подлетел к ближайшей крепости. Ее средняя и концевая секция были уже благополучно отделены от шаров и состыкованы, осталось лишь присоединить третью часть. Она находилась на достаточном расстоянии от двух своих спутниц, чтобы люди, держащиеся за буксирные тросы, могли действовать слаженно и споро. Четверо, цепляясь за борт средней секции, работали свободными руками в едином ритме, и концевая секция двигалась поначалу неуклюже, но затем набрала скорость. Толлер следил, как она приближается к месту стыковки. Он знал, что секция ничего не весит, а следовательно, не причинит вреда, если столкнется с другими, однако не любил, когда в конструкторском деле злоупотребляли силой. Возможно, секция отскочит, и ее снова придется подтягивать.

– Стоп! – крикнул он буксировщикам. – Слишком быстро. Приготовьтесь затормозить ее.

Взмахами рук люди сообщили, что приказ ясен, и приготовились встретить надвигающийся цилиндр. Фамарж, отвечавший за сборку крепости, дал сигнал двум матросам, которые удерживали среднюю секцию за короткие канаты, чтобы те помогли товарищам. Один из них добрался до обтянутой кожей стенки цилиндра и сжал ее ногами с двух сторон.

Концевая секция неслась на поджидающего человека и, почти не теряя скорости, легко сминала натянутые канаты, которые попадались ей на пути. «Странно, – мелькнуло в голове у Толлера. – Она же невесома, как перо». И тут им овладела тревога: он вспомнил, что совсем недавно видел подобную аномалию. Готлон, хоть и ничего не весил, в конце своего первого свободного полета нанес ему довольно сильный удар, как если бы…

– Уходи с борта! – проревел Толлер. – Быстрее! Человек в уродливом костюме повернулся к нему – и только. В леденящее мгновение Толлер узнал грубые черты Гнэпперла, а затем концевая секция обрушилась на крепость. Гнэпперл завопил, когда у него сломалась тазовая кость. Крепость вздыбилась, стряхнув с себя людей, а концевая секция, расточая кинетическую энергию, частично вошла в главное сооружение. Края цилиндров, точно лезвия мечей, рассекли тело Гнэпперла, и вопли оборвались. Потом секции разошлись и остановились.

Толлер машинально врубил воздухоструй, но помочь ничем не смог, а лишь дальше отлетел от места трагедии. Он развернулся и, подкачав в аппарат воздух, направился обратно в суматошную человеческую стаю. Мягко столкнувшись со средней секцией, он ухватился за канат, чтобы остановиться и взглянуть на пострадавшего. Гнэпперл уплывал в пространство, разметав руки и ноги; в его небесном костюме виднелась длинная прорезь, из нее торчала пропитанная кровью подбивка, от чего дыра походила на страшную рану, а вокруг роились, мерцая на солнце, ярко-красные шарики. Не могло быть сомнений, что Гнэпперл мертв.

– Почему этот болван не убрался с дороги, когда ты ему крикнул? – удивленно спросил Юмол, подбираясь по канату к Толлеру.

– Кто его знает. – Толлер подумал о загадочном параличе, сковавшем Гнэпперла за миг до смерти. Может, он реагировал бы быстрее, предупреди его кто-нибудь другой? Должно быть, не поверил. Как бы то ни было, его гибель – на совести Толлера.

– Все равно он был тупоголовым скотом, – рассудительно произнес Юмол. – Сам виноват, что загнулся. Уж лучше он, чем кто-нибудь из нас. Хоть чему-то полезному научил.

– Чему?

– Что здесь можно точно так же раздавить человека, как и на земле. Стало быть, если вещь не имеет веса, это еще ни о чем не говорит. Как ты это объяснишь, а, Толлер?

Усилием воли Толлер вернулся из области этики в область физики.

– Может быть, полная невесомость как-то повлияла на наши тела. В любом случае впредь надо быть осторожнее.

– Да, а пока у нас – труп, и надо от него избавиться. Надеюсь, мы его просто бросим.

– Нет. – Толлер не раздумывал ни секунды. – Заберем с собой на Верхний Мир.

Всю ночь шесть кораблей летели вниз на реактивной тяге, и с каждым часом Верхний Мир все сильнее тянул их к себе за гравитационные паутинки. Но все-таки это было только начало спуска; едва возвратился свет дня и Верхний Мир, участвуя в парном танце, целиком спрятался в тени, двигатели умолкли, и сопротивление воздуха остановило корабли. Требовалось их развернуть, и тут на помощь воздухоплавателям пришли крошечные горизонтальные сопла. Все происходило с величавой неторопливостью; по воле шести обыкновенных людей вселенная со всеми своими звездами совершила сальто-мортале, и солнце послушно утонуло под ногами. Маневр был выполнен безукоризненно, и наступило время для того, что никогда прежде не делалось.

Толлер сидел в пилотском кресле, затянутый в ремни безопасности. Рядом, по ту сторону двигательного узла, находился Типп Готлон. Ложная палуба, служившая им опорой, представляла собой круглую деревянную платформу – всего четыре шага в диаметре, – и за ее неогражденной кромкой владычествовала пустота. Оступишься – и будешь падать две с лишним тысячи миль, пока не превратишься в мокрое пятнышко на поверхности планеты.

Остальные пять кораблей висели в воздухе на фоне сложного голубовато-серебристого узора небес. На каждом летели по два человека; они скрывались в цилиндрических тенях палуб, и только сияющие спирали туманностей и брызги метеоритов высвечивали их силуэты. Огромные шары под ними, залитые солнечным светом, казались твердыми, как планеты; формой они походили на жемчужины, а канаты и швы на них напоминали меридианы и параллели.

Но Толлера меньше волновали поразительные картины окружающего мира, чем требования его личного микрокосма. Всю палубу загромождали припасы и оборудование – от трубопроводов горизонтальных дюз до сундуков с энергокристаллами, контейнеров с пищей и водой и мешков для падения. Камышовые перегородки высотой по пояс отделяли примитивный гальюн и тесный камбуз, откуда торчали ноги Гнэпперла, привязанного к палубе, чтобы не пугал остальных стремлением взмыть и повитать в невесомости.

– Ну что ж, юный Готлон, пора расставаться, – сказал Толлер. – Как ты себя чувствуешь?

– Как вы, сэр, так и я. – Готлон блеснул щербатым оскалом. – Сэр, вы ведь знаете: я мечтаю стать пилотом и почту за великую честь, если вы разрешите дернуть за вытяжной трос.

– Честь? Скажи-ка, Готлон, для тебя это все – развлечение?

– Еще бы, сэр. – Готлон умолк – над кораблем промчался необычайно большой метеорит, и его преследовали громовые раскаты. – Хотя слово «развлечение» тут, пожалуй, не годится. Просто у меня душа ни к чему другому не лежит.

«Прекрасный ответ», – подумал Толлер, давая себе слово позаботиться о карьере юноши.

– Хорошо, как будешь готов, дергай.

Ни секунды не медля, Готлон наклонился, стиснул красный трос, что тянулся изнутри шара к палубе, и рванул на себя. Трос обвис в его руке. С устойчивостью и движением корабля не произошло заметных изменений, но высоко над головой, в зыбком колоколе, случилось необратимое. Из макушки шара вырвался большой лоскут ткани, и в тот же миг корабль оказался во власти тяготения Верхнего Мира. Теперь кораблю и его экипажу оставалось только падать – больше от них не зависело ничего. И все же Толлер испытывал непонятный страх перед следующим – неизбежным – шагом.

– Не вижу смысла тут куковать. – Толлер оставил попытки уследить за своими чувствами. Он уже засунул ноги в мешок для падения – подбитый шерстью и достаточно просторный, чтобы можно было забраться в него с головой, – расстегнул страховочные ремни, поднялся с кресла и лишь сейчас заметил свой меч, пристегнутый к ближайшей стойке. У него мелькнула мысль оставить тут эту неуместную и даже нелепую вещь – не брать же ее с собой в тесноту мешка, – но он сразу же передумал. Оставлять меч на палубе безлюдного корабля – все равно что бросать на произвол судьбы старого друга. Он прицепил оружие к поясу и поднял глаза в тот самый момент, когда Готлон – по-прежнему улыбающийся! – спиной вперед упал с края палубы и, оттолкнувшись ногами, уплыл в стерильную синь; лучи солнца неровно высветили снизу его коконоподобный силуэт. Ярдов тридцать он пролетел, не стараясь изменить свое положение в пространстве, и казался бы неживым, если бы не частые струйки пара от его дыхания.

Толлер посмотрел на остальные корабли. Другие воздухоплаватели по примеру Готлона ныряли в разреженный воздух. Они договорились заранее: одновременно прыгать ни к чему, каждый покинет палубу, когда решит, что готов. Внезапно Толлер испугался, что будет последним, и это не пройдет незамеченным. Вот тут-то он и решился на совершенно неестественный для человека поступок. Он натянул до груди мешок для падения, лягнул обеими ногами палубу и ринулся вниз лицом.

В поле зрения скользнул Верхний Мир, и они с Толлером оказались лицом к лицу, как влюбленные. Планета звала его из тысячемильной дали. На горбе, который еще оставался во власти ночи, не было видно почти ничего, но полумесяц экваториального континента плескался в солнечных лучах, позволяя разглядеть, как вращается бледно-зеленый и охряный мир под слоем белой пудры, а поверхность великих океанов изгибается к таинственным водяным полюсам.

Несколько минут Толлер с замиранием сердца глядел на обращенное к нему полушарие, а затем, слегка подавленный этим зрелищем, свернулся калачиком и запахнул мешок над головой.

«Надо же, я уснул!

Кто бы мог подумать, что человек способен спать во время головокружительного падения из срединной синевы на планету? Но тут темно и тепло, и время движется медленно. Скорость постепенно увеличивается, воздух густеет, и меня все ощутимее вращает и покачивает. И еще нагоняет дремоту шелест воздуха, рассекаемого мешком. Уснуть легко. Пожалуй, даже слишком легко. В голову закрадывается мысль, что кое-кто может вообще не проснуться. Не успеет выбраться из мешка и раскрыть парашют. Но это, конечно, глупо. Только человек с душой отъявленного самоубийцы способен пропустить такой момент.

Время от времени я высовывался из мешка, чтобы посмотреть, как дела у моих спутников. Но обнаружить их было уже невозможно. Они либо летели выше, либо – ниже. Прыгали мы не одновременно и за прошедшие часы растянулись в длинную вертикальную цепь. Следует обратить внимание, что все мы падаем быстрее, чем корабли, – а ведь никто этого не предугадал. Ложные палубы, через которые проходили оси симметрии кораблей, стремились удержать горизонтальное положение, а спущенные шары образовали подобие хвостов; таким образом, корабли встречали немалое сопротивление воздуха.

Когда они остались позади, я заметил, что палубы покачиваются в воздушных потоках. В последний раз, когда я сумел их разглядеть, они напоминали редко мигающие звезды. Надо рассказать об этом Завотлу – может, он решит переделать оснастку, чтобы палубы летели ребром вниз. Конечно, удар о землю будет сильнее, но двигательные узлы сверхпрочны.

Иногда я вспоминал людей, которых мы оставили в зоне невесомости, и чувствовал легкую зависть. Ведь им в отличие от меня есть чем заняться. На них лежит бремя первоочередных задач. Необходимо загерметизировать крепости. Необходимо ежечасно сжигать дымовую шашку – отмечать дрейф. Необходимо устанавливать мехи для повышения воздушного давления на борту… готовить первый завтрак… проверять двигатели и вооружение… продумывать вахтенное расписание…

Меня покачивает, и воздушные струи настойчиво шепчут о чем-то.

Уснуть? Что может быть проще?..»

Глава 7

– Золото?! У тебя хватает наглости золото мне предлагать?! – Возмущенный до глубины души, Рэгг Артунл мозолистой ладонью смахнул на землю кожаный кошелек. От удара он приоткрылся, и несколько штампованных квадратиков желтого металла высыпались на сырую траву.

– Правду говорят: совсем ты свихнулся. – Лю Кло упал на колени и бережно собрал монеты. – Хочешь ты продать участок или нет, а?

– Да! Хочу! Но – за настоящие деньги. За старые добрые стекляшки. Вот чего я хочу. – Артунл потер большим пальцем левой руки правую ладонь; старинный этот жест в Колкорроне означал плату общепринятой валютой – витым стеклом. – Усек? Стекляшки гони!

– Но тут же на всех – королевский лик! – запротестовал Кло.

– Я желаю башли тратить, а не стенку ими украшать! – Артунл обвел колючим взглядом фермеров. – У кого настоящие деньги?

– У меня. – Вперед бочком вышел Нарбэйн Эллдер и порылся в кармане. – У меня при себе две тысячи роялов.

– Давай их сюда! Участок – твой! Может, тебе больше повезет, чем мне. – Артунл протянул руку за деньгами, и тут между ними вклинился Бартан Драмме. Он легко раздвинул их, чего не сумел бы сделать в первые дни своей крестьянской жизни.

– Да что с тобой, Рэгг? – спросил он. – Нельзя же отдавать землю за бесценок?

– Пускай делает, как ему нравится, – буркнул Эллдер, помахивая кошельком с разноцветными квадратиками.

– Удивляешь ты меня. – Бартан ткнул его указательным пальцем в грудь. – И не стыдно наживаться на соседе, когда у него с головой нелады? Что скажет Джоп, если узнает? – Бартан с вызовом оглядел мужчин, собравшихся на живописной поляне, под деревьями, которые едва защищали от дождя. Над поселением плыли тяжелые серые облака, и фермеры в мокрых до нитки балахонах-мешках с нахлобученными капюшонами выглядели непривычно, даже жутковато.

– С башкой у меня полный порядок. – Артунл неприязненно глянул на Бартана и еще больше помрачнел. Было видно, что у него родилась новая мысль. – Это все ты виноват. Ты нас сюда завел, в эту проклятущую дыру.

– Я тебе очень сочувствую, и сестру твою жалко, – сказал Бартан, – но ты зря торопишься. Надо хорошенько подумать. Ты уже столько сделал – что же теперь, все бросать?

– Да кто ты такой, чтоб меня поучать? – На побагровевшем лице Артунла появилось недоверие пополам с враждебностью. Точно такое же выражение Бартан встречал на каждом шагу, когда только вступил в общину. – Да что ты вообще про землю знаешь, господин нанизывальщик бус, господин починяльщик брошей?

– Я знаю, что Лю не должен выторговывать участок, если не может дать настоящую цену. Получается, что на твоей беде он нагреет руки.

– Прикусил бы ты язык. – Выпятив подбородок, Эллдер подступил к Бартану. – Что-то ты меня притомил, господин… – он тщетно поискал свежее оскорбление и был вынужден позаимствовать его у Артунла, – нанизывальщик бус!

Бартан снова обвел глазами толпу в балахонах и, оценив общее настроение, удивился и огорчился: судя по всему, они не остановятся перед насилием. Наличествовал и другой признак, вдребезги разбивавший любые его аргументы: с тех пор как фермеры осели в Логове, они здорово опустились. Всего-навсего за год. Этот год Бартан с Сондевирой прожили вместе, и он видел, как слабеет былой дух товарищества, и его вытесняет заурядное соперничество. Причем удачливые не стеснялись отказывать в помощи невезучим соседям. От авторитета Джопа Тринчила не осталось и следа – что не могло не сказаться на его физическом и психическом здоровье. Он съежился, зачах и, ясное дело, уже не мог объединять свою паству. Джопа редко видели за пределами его участка. Бартан никак не ожидал, что старика Тринчила – задиру и грубияна – постигнет такая участь. Казалось, с его уходом в анахореты община потеряла цель жизни.

– Я давно не нанизываю бусы, – резким тоном сообщил Бартан промокшему под дождем сборищу. – О чем весьма сожалею, потому что с помощью любимой иголки и нитки я мог бы сделать ожерелье из ваших мозгов. Тонюсенькое такое ожерельице.

Эти слова потонули в реве двух десятков глоток, глухом и злобном, как рык буйных волн на узкой косе. Но селективные рефлексы позволили мозгу выделить одну-единственную фразу: «Зря ты, придурок, не разжился поясом целомудрия».

– Кто это сказал? – выкрикнул Бартан и чуть не потянулся за мечом, которого отродясь не носил.

Сумрачные арки нескольких капюшонов повернулись друг к другу, затем снова – к Бартану.

– А что такого? – прозвучал чей-то радостно-озабоченный голос.

– Скажи-ка, парень, молодой Глэйв Тринчил еще не надорвался тебе пособлять? – осведомился другой. – Коли он силенки подрастерял, зови меня. Уж я-то вспашу так вспашу, это всякий знает.

Бартан едва не бросился на злоязычного пахаря с кулаками, но здравомыслие и осторожность удержали его на месте. Крестьяне, как всегда, одержали над ним верх, ибо известно: дюжина дубин всегда одолеет короткий меч. Община берегла убогие словесные штампы как фамильные драгоценности, а невежество служило им надежнейшим доспехом.

– Господа, надеюсь, вы не слишком расстроитесь, если я вас покину. – Бартан помолчал, надеясь, что домыслы на сексуальную тему слегка разрядили обстановку, однако внешне это ничем не подтверждалось. – У меня дела на рынке.

– Я с тобой, если ты не против, – перешел на его сторону Орайс Шоум, бродячий батрак, прижившийся в общине. Он был молод, с диковатым взглядом и где-то почти целиком потерял ухо, но дурных отзывов Бартан о нем не слышал, а потому не стал возражать против его общества.

– О чем разговор. Но разве Элрахен тебя не ждет?

Шоум поднял маленькую котомку.

– Я теперь снова вольная птица. Не хочу тут засиживаться.

– Понятно. – Бартан запахнул на шее клеенчатый капюшон и взобрался на козлы. Теплый дождь все еще лил как из ведра, но на западе с каждой минутой ширилась желтоватая полоска. Значит, скоро распогодится.

Шоум сел рядом. Бартан дернул вожжи, и фургон тронулся в путь. Прилизанные дождем лопатки синерога мерно поднимались и опускались. Бартана одолевали мысли о жене; поймав себя на этом, он решил отвлечься беседой с попутчиком.

– Недолго ты у Элрахена проработал, – сказал он. – Что, плохой хозяин?

– Видывал и похуже. Мне само это место не по нутру. Что-то здесь не так, вот и ухожу.

– Еще один паникер! – Бартан с упреком взглянул на Шоума. – А с виду ты не из тех, у кого буйное воображение.

– Воображение, брат, штука тонкая, такое может выкинуть, чего наяву вовек не увидишь. Ты думаешь, почему Артунлова сестра руки на себя наложила? Слыхал я, будто мальчонка ее не просто исчез. Будто зарезала она его и в землю закопала.

Бартан рассердился.

– Что-то много ты слыхал для одноухого.

– Чего ты злишься? – Шоум потрогал пальцем огрызок уха.

– Прости, – вздохнул Бартан. – Допекла меня вся эта болтовня. Ну и куда ты теперь?

– Не знаю… Правду скажу: надоело гнуть спину на кого попало, – уставясь вперед, ответил Шоум. – Подамся в Прад, может, доберусь. Работы, слыхал, там навалом. Чистой, легкой. Из-за войны. Одно худо: далеко до Прада. Вот если бы… – В глазах Шоума проснулся интерес. – Это не у тебя ли собственный воздушный корабль?

– Неисправен. – Бартан поспешил развить затронутую Шоумом тему. – А на войне что новенького, не слыхал, часом? Лезет враг?

– Лезет, да мы ему – по зубам, по зубам!

На памяти Бартана странствующие батраки никогда не относили себя к государевым верноподданным, но сейчас он безошибочно узнал горделивую нотку.

– И все-таки необычная получается война, – сказал Бартан. – Без армий, без полей сражений…

– Насчет полей сражений – не знаю, а вот слыхал я, сидят небесники верхом на реактивных трубах, как на синерогах, и улетают от своих крепостей на милю, а то и дальше. И шаров у них нет. Ни одного. Ничто тебе не мешает шлепнуться на землю. – Шоума передернуло, да так, что скрипнули козлы. – Прямо-таки счастье, что я тут, а не там. Там угробиться – проще простого.

Бартан кивнул.

– Вот почему короли больше не водят в бой свои армии.

– Лорд Толлер не из таких. Слыхал про лорда Толлера Маракайна?

Бартану это имя напомнило о далеких годах Переселения, и он слегка удивился, что сия легендарная фигура все еще не сошла с исторической сцены.

– Конечно. Мы же не совсем отрезаны от мира.

– Говорят, лорд Толлер там почти безвылазно. Дерется с ядовитыми мирцами и по части храбрости любого заткнет за пояс. – С патриотическим жаром Шоум принялся рассказывать о подвигах лорда Толлера Маракайна в межпланетной войне; от иных историй за милю несло вымыслом. Голос батрака густел и даже начал вибрировать от воодушевления – несомненно, Шоум успел вжиться в образ главного персонажа своего рассказа. Бартану это вскоре надоело, и мысли его вернулись к издевкам бывших приятелей.

Он прекрасно понимал: не стоит верить пустым сплетням, и вообще, при чем тут Глэйв Тринчил? Глэйв все еще приходит на ферму, подсобляет с тяжелой работой, а другие – почти все – больше не являются и не помогают, но… – Мысль вонзилась в мозг, словно кинжал. – Но чаще он бывает на ферме в те дни, когда Сондевира одна.

Бартан попытался выбросить это из головы и тотчас вспомнил случай, которому когда-то не придал значения. Вспомнил, как Сондевира и Глэйв стояли у фургона Тринчилов и, думая, что никто их не видит, обнимались так, будто им это не впервой.

«Почему я вдруг усомнился в верности жены? – подумал Бартан. – Что со мной делает эта тварь? Я знаю, что не мог ошибиться в Сондевире. Да, другие способны ослепнуть от любви, но я-то слишком умен и опытен, и крестьянской девчонке не так-то просто меня одурачить. Пускай эти пентюхи зубоскалят вволю, плевать я на них хотел».

Дождь унялся; впереди над дорогой висел четко очерченный край тучи, и казалось, фургон выезжает на солнечный свет из тени громадного здания. Невдалеке виднелся перекресток, там Бартан собирался свернуть на широкую дорогу к Новому Миннетту. Наполненные водой выбоины напоминали зеркала, а колеи – шлифованные металлические рельсы; в тех и в других отражалось ясное небо.

Непонятно отчего Бартана кольнула совесть. Он повернулся к Шоуму.

– Прости, старик, раздумал я нынче на рынок ехать. Придется тебе пешком. Далековато, но…

– Ерунда, не бери в голову. – Шоум философски пожал плечами. – Я уже полпланеты исходил, управлюсь и со второй половиной.

Он закинул котомку за плечо, спрыгнул на перекрестке с козел и широким, уверенным шагом двинулся к Новому Миннетту. Только на секунду задержался – помахать рукой. Бартан помахал в ответ и погнал фургон на запад, где лежал его участок.

Чувство вины окрепло, когда он признался себе, что строит Сондевире ловушку. Жена не ждет его до сумерек, и к поездке в город он начал готовиться за несколько дней, а значит, у нее было вволю времени, чтобы договориться с Глэйвом. От этой мысли Бартан стал сам себе противен, но угрызения совести уживались со странным волнением, возникшим одновременно с новой проблемой: если он издали увидит Глэйдова синерога у своей коновязи, хватит ли ему коварства остановить шумный фургон, спешиться и беззвучно подкрасться к дому? И что будет, если он застанет парочку в постели? Год тяжелого труда значительно развил его мускулатуру, но до Глэйва ему было далеко, да и драться Бартан не любил – не хватало опыта.

«Ужасно, – размышлял он под перекрестным огнем эмоций. – Все, что мне сейчас надо от жизни, это застать жену в одиночестве. Чтобы она тихо-мирно работала по хозяйству. А зачем рисковать? Зачем терять свое счастье? Что тут думать: разверни фургон, подбери Шоума да езжай на рынок. Как и собирался. Накачайся в таверне коричневым элем вместе с дружками-забулдыгами да забудь про все…»

Ландшафт впереди затянуло непроницаемым туманом цвета спелого персика с серебристым отливом – это свежевыпавшая дождевая влага, нагретая солнечными лучами, возвращалась в небеса. Прямо перед глазами Бартана возникло темное пятнышко; оно дергалось, через каждые пять-шесть секунд меняло форму и наконец обернулось наездником, приближающимся довольно быстро. Глэйв Тринчил. Бартан узнал его задолго до того, как смог разглядеть лицо, – и снова всколыхнулись эмоции, на этот раз – облегчение пополам с разочарованием. Они встретились далеко от фермы, и Глэйв запросто может сказать, что даже не думал сегодня заезжать туда, а возвращается из другого места. И поди докажи, что врет.

Рассуждая таким образом, Бартан ожидал, что Глэйв беспечно поздоровается и проедет мимо, и был застигнут врасплох, когда юный фермер еще издали замахал руками. Сердце его тревожно забилось, когда он понял, что Глэйв взволнован. Неужели на ферме случилась беда?

– Бартан! Бартан! – Перед фургоном Глэйв натянул повод синерога. – Как хорошо, что ты вернулся! Сонди сказала, ты в город уехал.

– Сонди сказала? – сверля Глэйва ледяным взглядом, поинтересовался Бартан; других слов ему не пришло на ум. – Стало быть, ты снова почтил ее визитом в урочный час?

По всей видимости, Глэйв пропустил это обвинение мимо ушей. Его широкая простецкая физиономия выглядела озабоченной, и напрасно Бартан искал на ней признаки лукавства.

– Ты давай, поезжай быстрее, – сказал Глэйв. – Ты там нужен.

Бартан обругал себя: какого черта нянчиться с дурацкой ревностью, когда ясно, что произошло что-то серьезное.

– Что с ней?

– По правде сказать, не знаю. Я мимо проезжал, ну и заглянул. Хотел спросить, может, пособить надо с чем-нибудь тяжелым. – Глэйв, хоть и был взволнован, не преминул бросить горделивый взгляд на свои мускулистые руки. – Сонди сказала, надо дерево выкорчевать, ну, там, где ты хотел коловую фасоль растить и эту, как ее…

– Да черт с ней! Что с моей женой?

– Ну, так вот, прихватил это я заступ и топор и взялся за корни. Жаркая работенка, даром что дождь. По правде сказать, обрадовался, как увидел, что Сонди идет ко мне с кувшинчиком слабого пива. Это я так думаю, что там было слабое пиво, я ведь к нему даже не притронулся. Ну, так вот, в дюжине шагов от меня, вряд ли дальше, вскрикнула этак, уронила кувшин и на траву опустилась. И – хвать себя за лодыжку. Ну, я испугался, думал, оступилась, кинулся к ней, и тут она как посмотрит на меня да как завопит! Но это еще что! Страшнее всего… Страшнее всего… – Юноша умолк и озадаченно уставился на Бартана, словно видел его впервые в жизни.

– Глэйв!

– Страшнее всего был крик, Бартан. Понимаешь, у нее при этом рот не открывался. Я ей глядел прямо в лицо, слышал крик, но ведь губы-то у нее были сжаты! Ни хрена себе диковина, правда? У меня аж кровь заледенела.

Бартан приподнял вожжи, чтобы хлестнуть синерога.

– Чепуху ты несешь, по-моему. Ну ладно. Сондевира вскрикнула, так? Больше ничего не случилось? Она что, ногу подвернула? Что она говорит?

Глэйв медленно, задумчиво покачал головой.

– Ничего она не говорит. Вообще ничего.

– Вообще ничего? Слушай, какого лешего?.. – Тут опять накатила тревога. – Она, часом, не онемела?

– Да не знаю я, Бартан, – простодушно ответил Глэйв. – Тебе самому надо бы посмотреть. Я с нею посидел, пока время было, хотел помочь, да чем тут поможешь…

Конец фразы потерялся в топоте копыт и стуке колес. Бартан гнал синерога во весь опор по ухабистой дороге, ерзал и подскакивал на голых досках облучка, но терпел. Яркий туман уже завладел горизонтом, так стиснув пределы видимости, что Бартану казалось, будто он двигается посреди арены под колоколообразным сводом, по которому, переплетаясь друг с дружкой, взбегают к самому солнцу слабые пастельные разводы. Вскоре водяные пары начали рассеиваться, по небу растеклось молоко с легким голубоватым оттенком, и Бартан увидел вдалеке свою ферму – она сияла, подновленная дождем и туманом. Когда он подъезжал к дому, небо уже обрело прежнюю яркую голубизну, и вновь проглянули дневные звезды.

Бартан остановил фургон, соскочил на землю и вбежал в дом. На его зов никто не откликнулся. Он обежал все комнаты, но Сондевиру не нашел. Значит, она снаружи. Он сразу вспомнил дерево, о котором говорил Глэйв. Хотя – какой ей резон там задерживаться? Разве что… серьезно прихватило. Но если так, почему этот олух Глэйв не отвел ее в дом, вместо того чтобы драпать, как от привидения?

Бартан сбежал с крыльца и рванул мимо свинарника, где ютилось его скромное стадо, к вершине травянистого холма, заслонявшего восточный горизонт. Оттуда он сразу увидел Сондевиру. Она сидела на траве возле дерева, которое якобы корчевал Глэйв, и на ней была светло-зеленая клеенчатая накидка.

Бартан окликнул ее, но она не ответила. Даже ни разу не шевельнулась, пока он спускался по отлогому склону. С каждым шагом в его душе росла тревога. Что же это за хворь, когда человек часами сидит неподвижно, свесив голову на грудь, позабыв про все на свете? Может, лихорадка? Или полуобморок? Или даже… смерть?

Шагах в шести от жены он остановился, скованный непонятной робостью, и прошептал:

– Сондевира, милая, что с тобой?

Она подняла голову, и по телу Бартана пробежала волна облегчения: он увидел на ее лице улыбку.

Сондевира глядела на него несколько секунд. Она по-прежнему улыбалась, но глаза ее были пустыми. Потом она снова опустила голову и уставилась в землю.

– Сонди, что это еще за шутки? – Нагнувшись, Бартан коснулся рукой ее волос, и в это мгновение увидел, что творится у самых ее скрещенных лодыжек. Две крошечные многоногие твари сошлись, как решил поначалу Бартан, в смертельном поединке. Он завороженно разглядывал суставчатые тельца в форме полумесяцев не длиннее указательного пальца, темно-коричневые спинки и светло-серые брюшки. Они были совсем не похожи на других ползучих гадов, виденных им раньше. Из-под головы у каждого росло по одному толстому щупальцу. Бартан ежился от омерзения, а взгляд его машинально выделял из хитросплетения конечностей ноги, глазные стебельки и усики. Гады обхватили друг дружку щупальцами и вовсе даже не дрались, а спаривались… К тому же Бартан обнаружил только одну голову. Самец своей лишился, и теперь партнерша насыщалась бледной жижей, сочащейся из его шеи. А тело бедолаги как ни в чем не бывало дергалось в ритме совокупления, и похотливое подбрюшье самки отвечало экстатическими толчками.

Бартан отреагировал молниеносно и чисто инстинктивно: выпрямился и обрушил каблук на копошащуюся мерзость. В ту же секунду Сондевира оказалась на ногах, крик ее резанул Бартана словно лезвие. Он с ужасом вскинул на жену глаза – разве можно так кричать, не открывая рта? – а в следующее мгновение был вынужден подхватить ее бесчувственное тело.

– Сондевира! Сонди! – Он неумело помассировал ей шею и щеки, пытаясь привести в чувство, – но без успеха. Голова Сондевиры свесилась через его локоть, зрачки закатились, а белки жутко поблескивали. Бартан поднял ее и понес к дому, разрываясь от страха и жалости.

Чуть в стороне от тропинки он заметил коричневые отблески в траве и тотчас сообразил, что это родичи тех пресмыкающихся уродцев. Дурные предчувствия еще сильнее охватили его – ведь до сих пор он ни разу не видел таких гадов. Ни сном ни духом не подозревал об их существовании. Откуда их столько взялось? Бартан шагнул в сторону, и его сапог опустился прямо на тварь, впечатав ее в дерн.

Сондевира шевельнулась в его руках, и издалека – с конца невидимого коридора в милю длиной – донеслась еле слышная копия того неестественного крика.

Еще дважды по пути к дому ему попадались безымянные существа, бегущие навстречу на многосуставчатых ножках, и оба раза он давил их всмятку под дикий вопль жены. Бартану было невдомек, что может связывать ее с этими уродцами и отчего она, находясь в обмороке, ощутимо вздрагивает, когда они погибают. Мучил его и другой вопрос: можно ли кричать, да еще так душераздирающе, сквозь плотно сжатые губы?

В сознании Бартана сгущалась угрюмая тьма, по спине растекался холод, наводя на мысль, что окружающий солнечный мир – не более чем обман, что он переступил границу постижимого. Он внес Сондевиру в спальню и осторожно положил на кровать. Лоб у нее был прохладный, лицо, как всегда, чуть розовое, и казалось, что она просто-напросто спит. Он тряс ее, настойчиво звал по имени – безрезультатно. Он стащил с нее накидку и уже снимал сандалии, когда заметил крапинку засохшей крови на правой голени. Она сразу исчезла под нажимом влажной ткани, даже следа не осталось на безупречно гладкой коже. Бартан перевел дух: значит, это все-таки не укус одного из тех мерзких крошечных каннибалов. Но тогда что же? Ведь с Сондевирой что-то случилось, и он, как ни старался, не мог избавиться от мысли, что тут замешаны эти маленькие пресмыкающиеся. Может быть, они источают какой-то сильный яд, и человеку достаточно одного прикосновения, чтобы потерять сознание?

Стоя у кровати и глядя на неподвижное тело жены, Бартан ощущал, как в его душу закрадывается тоска. «Артунл прав, – подумал он. – Я был предупрежден – и смолчал. Я привел их сюда, и каков итог? Двое покончили с собой, один исчез, а может, убит. Дети рождаются мертвыми. Взрослые – кто спятил, а кто близок к этому. У всех – дикие видения, кошмарные сны. Друг идет против друга, добряк превращается в злыдня. А теперь еще и это! У Сондевиры – неизвестная болезнь, и земля исторгает из себя страшных тварей».

Гигантским усилием воли он взял себя в руки и попробовал хоть чуть-чуть возродить дарованный ему природой оптимизм. Он, Бартан Драмме, отлично знает: призраков и демонов не существует. И если не бывает злых духов, разве может быть злым место? Допустим, с тех пор, как секта Исконного Первородства осела в Корзине Яиц, ее одолевают неудачи. Но неудачи всегда рано или поздно кончаются, и начинается полоса везения. Артунл поступает глупо: нельзя бросать дело после того, как отдал ему столько сил и времени. Надо вести хозяйство и ждать, когда все переменится к лучшему. В общем, Бартан знает свой долг: быть рядом с женой и делать все, что в его силах, ради ее выздоровления.

Он уже устроился на своей половине кровати и приготовился войти в роль ночной сиделки, но тут мысли его снова вернулись к жутким гадам, чье появление предшествовало таинственному несчастью с Сондевирой. Здесь, на Верхнем Мире, люди встретили много любопытных форм жизни, в том числе и в высшей степени неприятных на вид, – но таких гнусных, как эти, несомненно, должны были обнаружить давным-давно. Пожалуй, Бартан оказался слишком скор на расправу, не стоило идти на поводу у инстинкта. Если он увидит еще одного уродца, то уже не поддастся отвращению. Поймает страшилище и отнесет кому-нибудь, кто знает толк в местной живности.

Бартан приподнял безвольную голову Сондевиры, направил на нее поток своей жизненной силы и держал так, пока его не встревожило какое-то тихое царапанье. Он склонился набок и напряг слух. Звук был едва различим, но Бартан сумел определить, что он доносится из-за двери. Недоумевая, он встал и в несколько шагов пересек спальню и кухню. Полоска яркого света между дверью и полом нигде не прерывалась, но Скреблись по-прежнему. Он отворил дверь, и с притолоки, задев его по щеке, упал кто-то скорченный, извивающийся.

Бартан не удержался от возгласа, лицо его исказилось от ужаса и омерзения. Он резко отпрянул, а пресмыкающееся глухо стукнулось головой о пол. Мелькнуло светло-серое брюшко, затем тварь встала на ноги и двинулась в кухню, всем своим видом демонстрируя решимость и целеустремленность. Единственное толстое щупальце тянулось вперед, вопросительно обшаривая пространство. Напрасно Бартан зарекался рубить сплеча: подошва опустилась сама собой, и он ощутил, как расплющилось и лопнуло скользкое тельце, а между висками взорвался исполненный смертной муки вопль. Сондевира!

Бартан захлопнул дверь и подпер ее спиной. Его трясло от омерзения, а перед глазами стояли образы человеческих существ – жены фермера и играющих малышей. Их протянутые вперед руки плавно извивались, подражая бескостному щупальцу.

Глава 8

Прослужив на крепостях почти беспрерывно год с лишним, Толлер уже не мечтал научиться нормально спать в невесомости. В часы бодрствования необъяснимая боязнь падения, заразившая все экипажи, притуплялась, но спящий мозг не имел от нее защиты. В часы отдыха воздухоплаватели все без исключения ворочались в гамаках и бессвязно бормотали – им мерещилась летящая навстречу планета, и в момент мнимого столкновения они просыпались, будя криком товарищей.

Толлер придумал для себя распорядок, который помогал справляться с этой неурядицей. За шестнадцать дней вахты в зоне невесомости он ни разу не пытался как следует уснуть, только дремал урывками, если позволяли обстоятельства. Зато, когда наступало время возвращаться, он сворачивался калачиком в шерстяной утробе мешка для падения и большую часть пути спал мертвым сном, покачиваясь, как в люльке, под мягкое шуршание воздуха, затекающего в горловину. Вначале его озадачивал этот феномен, но потом он объяснил его тем, что во время падения осознаваемое соответствует ощущаемому, то есть разум и тело не спорят друг с другом.

Очередная вахта в зоне невесомости подходила к концу, еще сутки – и пора будет возвращаться. Толлер вымотался до полусмерти и перед тем, как улечься в гамак, вдруг впал в задумчивое оцепенение – нечто промежуточное между сном и явью, где нет разницы между прошлым и смутно осознаваемым настоящим. На борту первой – самой большой – крепости, которую он сделал своей штаб-квартирой, чтобы всегда быть в центре событий, звучали только неразборчивые голоса двух вахтенных да иногда – посапывание мехов, поддерживающих нужное давление воздуха.

Толлер повернулся лицом к борту и устроился поудобнее. Уют – вот чего ему так недоставало с начала войны. Теперь борта были проконопачены паклей и обиты шкурами – для теплоизоляции и дополнительной герметичности корпуса. Как-то в одно из предыдущих дежурств Толлер среди ночи уловил слабый, но непрерывный свист. Его источник обнаружился в средней секции крепостного цилиндра – оказалось, большой сучок ссохся и пропускал воздух. Толлер легонько постучал по нему согнутым пальцем, и сучок вывалился наружу. Поскольку Толлер сам вызвал повреждение, он сам его и устранил с помощью деревянной пробки и замазки, нисколько не сомневаясь, что слух об этом мигом облетит его армию, и все еще раз убедятся, что в небе лорд Толлер Маракайн не ставит себя выше простых матросов.

Подобные мелочи он делал не без умысла, но оправдывал это тем, что в межпланетной войне с ее чудовищными нервными перегрузками именно такой стиль поведения оптимален для командира. Король Чаккел даст приказ, и солдат под страхом смерти отправится в зону невесомости. Но там командир не добьется от него полной отдачи, если сам не будет образцом, если не докажет, что готов делить с подчиненным все трудности и лишения и встречать с ними плечом к плечу любые опасности.

А опасностей было хоть отбавляй.

Защитникам Верхнего Мира повезло необыкновенно: Рассамарден, неведомый властелин неведомого Старого Мира, не успел в кратчайшие сроки начать вторжение. Не один десяток дней провисели две первые крепости в срединной синеве, а враг все не появлялся. Отсрочка же очень пригодилась: под руководством Завотла небесные стражники измерили область относительно плотного воздуха в месте соприкосновения атмосфер. Для этого корабль был завален на борт и прошел на реактивной тяге шестьдесят миль по горизонтали, пока у пилота не закружилась голова от удушья. Как раз в тот момент, когда он разворачивал корабль, шар лопнул, не выдержав дополнительной перегрузки вращающего момента. Чудом не лишившись сознания, пилот сумел на индивидуальном воздухоструе дотянуть до гравитационного поля Верхнего Мира, а на другой день опустился на парашюте и пешком добрался до Прада. Его спасение самым утешительным образом подействовало на всех чинов небесной службы, но результаты эксперимента обеспокоили высокое начальство. По расчетам выходило, что мост – такое название приобрела вскоре воздушная перемычка, где человеку не грозила смерть от удушья, – в поперечнике имеет больше десяти тысяч квадратных миль, и спрашивается, где взять столько крепостей, чтобы прикрыть его пушечным огнем?

И снова Завотл, непревзойденный мастер решать любые проблемы, нашел выход. Воодушевленный успешными испытаниями индивидуальных летательных аппаратов, он сконструировал простейший реактивный истребитель – пилот мог сидеть на нем верхом, как на синероге. Средней величины двигатель, взятый от обыкновенного небесного корабля, привычные кристаллы пикона и халвелла – и в результате стрелок может удаляться от крепости на много миль. По расчетам Завотла, учитывая, что радиус действия истребителя всего двенадцать миль, для надежной обороны моста было вполне достаточно двадцати пяти крепостей.

Качаясь в мягких объятиях гамака, Толлер вспоминал удивленное и радостное лицо Чаккела, когда тот услышал эту спасительную идею. Король, несомненно, не посмотрел бы на дефицит материальных и человеческих ресурсов и построил все сто крепостей, как того требовал первоначальный план. Однако была и еще одна загвоздка: большинство пилотов по молодости лет не представляли себе всех ужасов птертоза, а потому не понимали, зачем от них требуют сверхчеловеческих усилий. Тем более что и война казалась ненастоящей. Вот почему реактивный истребитель явился для Чаккела сущим подарком, и первая партия этих машин была выпущена в рекордно короткий срок – правда, не без участия природы, заблаговременно упростившей задачу конструктора. Реактивный двигатель представлял собой нижнюю часть браккового ствола – плюс камера сгорания на конце, где смешивались ингредиенты топлива. Кристаллы пикона и халвелла поступали туда под давлением воздуха и при контакте друг с другом взрывались, образуя большие порции маглайна, который вырывался из сопла, толкая двигатель в противоположную сторону. Чтобы облегчить управление, кораблик снабдили седлом и по всей длине обшили деревянным кожухом, а на хвосте установили плоскости на шарнирах, похожие на обрубленные крылья, – единственной их задачей было направлять полет истребителя. Вооружение состояло из двух маленьких пушек, заряжающихся с казенной части, – наглухо привинченные к кожуху, они могли быть наведены на цель только вместе с истребителем.

Балансируя на кромке сна, Толлер четко, со всеми подробностями, вспомнил свой первый вылет на одной из этих диковинных машин. Из-за небесного костюма с воздухоструем и парашютом двигаться было чертовски неудобно, и не сразу удалось освоиться в седле, приноровиться к рычагам управления. Толлер кожей ощущал на себе взгляды матросов первой крепости. Он до предела поднял давление в воздушном резервуаре и сдвинул рычаг дросселя. Он вовсе не собирался рвать с места и был застигнут врасплох диким скачком и оглушительным ревом машины. Минуты три ушло на ее усмирение, и все это время струйки ледяного воздуха царапали лицо. Наконец он освоил полет по широкой спирали, вырубил двигатель, предоставив сопротивлению воздуха остановить машину, и с крепнущим восторгом повернулся к крепости, смеясь и ожидая аплодисментов.

А крепости не было!

Да, из первого знакомства с физикой реактивного истребителя лучше всего запомнился приступ неудержимого страха. Лишь через несколько секунд он обнаружил яркую блестку, почти затерявшуюся среди серебристых звезд, и сообразил, что летел со скоростью, о которой прежде человек мог только мечтать.

Девять истребителей Красной Эскадрильи стояли бок о бок; на их обшивке играло солнце. Невдалеке над ними парила первая крепость, дополненная недавно тремя новыми секциями. Остальные крепости – Группа Внутренней Обороны – тоже находились поблизости, но казались совсем маленькими и незаметными в густой синеве – даже через прозрачные обтекатели, поставленные специально для улучшения видимости. Верхний Мир – крышу вселенной – слегка подпалило по краям солнце, а круглый пол – Мир – был весь в синих и зеленых разводах, охряных крапинах и белых завитках. Но для пилотов истребителей самым важным была цель – небесный корабль; хоть он и висел в доброй миле от них, громадные размеры оболочки делали его отчетливым мазком на небесном холсте; сравнение с планетой тут было бы оправданным. Его отвели на порядочное расстояние от расчетной плоскости невесомости, в сторону Мира, чтобы пушечные ядра попадали в гравитационное поле врагов. Дело в том, что из двух пилотов, погибших на тренировках, один налетел на пушечное ядро, когда учился летать с высокой скоростью. Снаряд угодил юноше точно в грудь. Сначала решили, что его случайно застрелил кто-то из товарищей, но после догадались: двухдюймовый чугунный шар почти неподвижно висел в воздухе с предыдущих стрельб. Чтобы обезопасить людей от подобных напастей, Толлер отдал приказ по всей армии: впредь разряжать пушки только в сторону Мира.

Он сидел верхом на своем «Красном-1» и, глядя в бинокль на мишень, ждал, когда вернется ее пилот. Сорок с лишним дней прошло с тех пор, как в зону невесомости прибыли первые две крепости, а враги будто вымерли. По дворцовым покоям ползли слухи, что король переоценил угрозу нашествия, но Толлер и Завотл не желали успокаиваться. Они решили выжать из отсрочки максимум выгоды и с этой целью подняли в срединную синеву небесный корабль с отслужившей свой срок оболочкой.

В бинокль было видно, как пилот покидает гондолу, оседлывает и отвязывает свой истребитель из недоукомплектованной Синей Эскадрильи. Оставляя за хвостом струю конденсата, машина ринулась прочь от корабля, и через считанные секунды до Толлера донесся гулкий рев сопла. Истребитель круто взял вверх и исчез в ослепительных солнечных иглах.

– Чего ты ждешь? – Толлер махнул рукой Голу Перобэйну, крайнему левофланговому. Пилот отдал честь и бросил машину вперед; шеренгу истребителей окатило волной рева. Машина Перобэйна быстро уменьшалась, пикируя к обреченному кораблю; внезапно обе пушки дохнули струями пара, и командир, пристально следивший за маневром, понял, что залп дан в самый подходящий момент. Толлер перевел бинокль на шар – вот сейчас он задергается, съежится, – и был разочарован, не заметив никаких изменений в плавных изгибах.

«Неужели промазал?» – Он дал сигнал следующему истребителю.

Когда четвертая машина, пилотируемая Беризой Нэрриндер, проатаковала без всякого результата, Толлер дал отбой и, бросив в камеру сгорания своего истребителя кристаллы, помчался вниз, на мишень. Вскоре он вырубил тягу, чтобы воздух остановил машину, и с близкого расстояния разглядел в видавшем виды льняном бодрюше несколько пробоин – на удивление маленьких, как будто шар успел подзалечить свои раны. Вовсе не такого эффекта ожидал Толлер от пушечных выстрелов. Поверхность шара немного сморщилась, но это можно было объяснить и естественной потерей тепла. Судя по всему, небесный корабль сможет как ни в чем не бывало опуститься на планету.

– Что же теперь, по гондолам палить? – спросил Юмол, подплывая к нему на «Красном-2». Грудь у него ходила ходуном – не так-то легко дышать разреженным воздухом.

Толлер отрицательно покачал головой.

– Если атакуем гондолы, попадем под ответный огонь. Нападать надо сверху, чтобы враг не видел, и стрелять… стрелять по оболочкам… – Он ломал голову, пытаясь вообразить подходящее оружие, и тут далеко внизу пронесся крупный метеорит, на краткий миг осветив небо.

– Чем-нибудь вроде этого. – Юмол опустил с лица шарф, чтобы показать Толлеру улыбку.

– Пожалуй, это за пределами наших возможностей, хотя… – Толлер снова умолк, пережидая звуковую волну. – Но мыслишь ты, старина, в верном направлении. Распорядись, чтобы кто-нибудь забрался на корабль и подогрел шар. Я скоро вернусь, а ты пока сделай все как было.

Он уперся ногой в кожух Юмолова истребителя, который по воле воздушных потоков то и дело тыкался носом в нос его машины, и оттолкнулся. Два «Красных» лениво, вперевалочку разошлись. Наученный горьким опытом первого полета на истребителе, Толлер легчайшим прикосновением ладони сдвинул рычаг дросселя, и летательный аппарат с рыком рванулся вперед, пройдя в нескольких ярдах от мишени. Как только он набрал достаточную скорость, Толлер поднял машину «на дыбы» и устремился ввысь, к флагманской крепости.

Вскоре он возвратился с оружием – самым обыкновенным железным костылем; пакля на его тупом конце была пропитана фосфором. Толлер зажег паклю от фосфорного фитиля, помахал костылем, разжигая пламя, и спланировал к макушке шара. Костыль ровно, как дротик, полетел вниз и целиком утонул в податливой ткани. Лакированный лен занялся мигом, повалил густой коричневатый дым, и пока истребитель останавливался, пламя растеклось почти по всей верхушке шара. Прошло меньше минуты, и шар, конвульсивно содрогаясь, стал терять очертания и проваливаться в себя под ликующие крики пилотов. Вокруг подбитого небесного корабля росла удивительно плотная дымовая тучка – ее не разрывали потоки воздуха.

Толлер возвратился в шеренгу истребителей, такую неровную, что невозможно было отыскать в ней две машины, висящие четко вровень друг с другом или хотя бы параллельно, носами вниз. Но он давно смирился с этим непорядком: пока машина без движения, она слушается далеко не всякого. Вдобавок кое-кто из талантливых молодых пилотов, изучивших новый принцип воздухоплавания как свои шесть пальцев, похоже, веселился, точно проказливый мальчишка, когда обращался к командиру, вися у него над головой вверх тормашками. А Толлер не видел смысла обуздывать своих молодцев: в бою всех удачливее и надежнее тот, у кого глаза не зашорены уставными догмами.

– Как все вы только что видели, – прокричал он, – лучшее оружие против шара – огонь. Сейчас это было проще простого. Я приблизился на малой скорости вплотную к кораблю, потому что на нем не было команды с мушкетами, и другой корабль его не прикрывал. Пока низкая скорость позволяет нам почти не выходить из слепого пятна, но, сдается мне, в бою все будет выглядеть иначе. Скорее всего придется пикировать стремглав, а из такой атаки сразу не выйдешь и волей-неволей попадешь в неприятельскую зону поражения. На этом этапе мы будем очень уязвимы, особенно если мирцы обзавелись пушкой мгновенного действия, вроде их мушкетов.

Перобэйн убрал с лица шарф.

– Но ведь, ежели лететь побыстрее, можно за несколько секунд управиться. – Он повернулся к ближайшим истребителям. – Готов побиться об заклад, я полечу быстрее пули.

– Ага, прямо на другой корабль, – возразил Толлер, подавляя смех.

Бериза Нэрриндер жестом попросила слова.

– Милорд, а как насчет луков и огненных стрел? Я к тому, что лучник может чуть раньше выйти из пике…

– Так-то оно так, но… – Толлер запнулся, осознав, что крыть ему нечем, его устами говорит предвзятость: он никогда не считал лук оружием. Дельное предложение. Особенно если сделать наконечники наподобие рыболовных крючков… чтобы цеплялись к бодрюшу… Тогда самый посредственный лучник, каковым он считал себя, вряд ли промахнется по цели величиной с дом.

– Что скажете, милорд? – Воодушевленная явным одобрением других пилотов, Бериза привстала на ножных опорах истребителя.

Толлер ответил с улыбкой.

– Но разве это честно по отношению к врагу? Сбивать его корабли огненными стрелами будет проще, чем ребенку – прокалывать мыльные пузыри. Во мне протестуют спортивные рефлексы! Разве так… – Его слова потерялись в дружном хохоте, прокатившемся по шеренге пилотов.

Толлер поклонился Беризе и снова улыбнулся, чтобы подольше повеселить народ. Никто из его пилотов еще не бывал в бою, но сам-то он как старый рубака знал: пусть удача в этой войне всегда будет на стороне Верхнего Мира, все равно дни беззаботности, веселья и оптимизма кое для кого из этих ребят сочтены. Даже если они останутся живы.

Посередине между планетами выражения «малая ночь» и «утренний день» потеряли смысл. Здесь сутки представляли собой два равных периода темноты (меньше четырех часов) и два дневных (чуть больше восьми). Темнота наступала, когда солнце заходило за Мир или Верхний Мир. Поначалу Толлер старался отличать ночь от малой ночи, утренний день от дня вечернего, но скоро сдался, и только возвращение в мешке на Верхний Мир иногда нарушало неприметное чередование тьмы и света. В свободные от вахты часы, когда он подремывал в гамаке, судить о времени бывало особенно трудно; выручало только медленное смещение солнечных лучей, падающих в иллюминаторы.

Блаженные грезы развеялись под натиском сердитых голосов. Не так уж редко на борту летающей крепости разгорались споры, но сейчас в перепалке участвовала женщина – Бериза Нэрриндер, сразу предположил Толлер. Он не совсем понимал, почему неравнодушен к ней. Сексуальное влечение? Нет, конечно. Когда Джесалла ясно дала понять, что интимная близость между ними осталась в прошлом, в нем вдруг угасло физическое влечение к женщинам. Угасло на удивление быстро и безболезненно. Он и раньше был из породы мужчин, которые умеют обходиться без секса, никогда о нем не думают и не жалеют о вынужденном воздержании. Толлер вовсе не старался наблюдать за Беризой, однако знал, когда у них совпадают вахтенные часы, и в любой момент мог бы сказать, где она находится и чем занимается.

Он открыл глаза. От вахты впередсмотрящего в крепости не освобождали никого, и сейчас ее несла Бериза, привязанная к одному из больших биноклей, постоянно направленных на Мир. Рядом с ней маячила высокая угловатая фигура Импса Картводира, делопроизводителя Группы Внутренней Обороны. В командной рубке у него была своя «контора», как он называл сумрачный закуток за плетеной ширмой. Картводир редко выходил оттуда без особой необходимости.

– Или картинки рисовать, или вахту держать, – брюзжал он. – Нельзя одновременно делать два дела.

– Может, вам это и не по силам, а я не вижу тут ничего сложного. – Четко очерченные брови Беризы сошлись к переносице.

– Я о другом говорю. – На вытянутой физиономии Картводира легко угадывалось застарелое недовольство: ну почему в этом нелепом мире у какого-то пилотишки в ранге капитана власти больше, чем у важного тыловика? – На посту положено следить за неприятельскими кораблями и не отвлекаться.

– Когда пойдут неприятельские корабли… если пойдут, мы их увидим за много часов до того, как они будут здесь.

– Суть в том, что мы на военном объекте и должны соблюдать военный распорядок. Тебе тут не за рисование платят. – Картводир скривился, взглянув на прямоугольник плотной бумаги в руке Беризы. – Да и вообще художник из тебя никакой.

– Почем ты знаешь? – Бериза заметно разозлилась. В глубине тесного цилиндра раздались смешки обслуги мехов.

– Эй, может, хватит препираться? Дайте отдохнуть, – негромко попросил Толлер.

Картводир ужом извернулся в воздухе и оказался к нему лицом.

– Сир, я весьма огорчен, если нарушил ваш сон. Видите ли, мне пришлось срочно готовить к ближайшему мешку по меньшей мере дюжину докладов и списков необходимого. Но разве можно работать под скрип угля капитана Нэрриндер?

Толлер с недоумением заметил на лице пятидесятилетнего служаки неестественную бледность. Так злиться из-за какого-то пустяка?!

– Возвращайтесь в «контору» и займитесь докладами, – велел он, снимая гамак. – Больше вас не будут отвлекать.

У Картводира затряслись губы, но он не сказал ни слова, лишь кивнул и неуклюже двинулся в свое обиталище. Толлер пустился в медлительный полет и закончил его возле Беризы, ухватившись за скобу. Ее зеленые глаза встретили его со спокойным вызовом.

– У нас с вами положение куда лучше, чем у таких, как Картводир, – заметил он.

– В каком смысле, милорд? – Из всех летчиков Толлера она одна все еще обращалась к нему по-уставному.

– Мы здесь – по своей охоте. Мы вольны каждый день покидать эти темные, тесные деревянные коробки и парить в небесах, подобно орлам. Всем нам нелегко дается ожидание, но вообразите, каково приходится тем, кто вовсе сюда не просился и не имеет возможности бежать?

– Я не знала, что уголь так скрипит, – сказала Бериза. – Найду карандаш… конечно, если вы не против.

– Нет, конечно, я не против. Вы совершенно правы: врасплох нас не застать. – Толлер вытянул шею и увидел на листке крепость, показанную изнутри в воздушном стиле – в сиянии резко очерченных параллельных солнечных лучей, падающих из ряда иллюминаторов. Люди и механизмы уступали лучам в четкости. Рисунок Толлеру понравился, хотя он и не взялся бы судить о нем по существу.

– Зачем это вам? – поинтересовался он. Она криво улыбнулась.

– Старый Импс упрекает меня в пренебрежении долгом, но я уверена, что у каждого из жителей Верхнего Мира – иной, высший долг. Человек обязан находить в себе и развивать природные таланты… Не знаю, выйдет ли из меня художник, – посмотрим. Не выйдет – попробую себя в стихосложении, музыке, танцах… Буду искать, пока не найду, а уж тогда трудов не пожалею.

– А почему это долг?

– Ну как же! Из-за Переселения! Неужели такое могло сойти с рук? Ведь на Старом Мире осталась душа нашего народа. Да знаете ли вы, что на кораблях Переселения не было ни одной картины? А книги, скульптура, музыка? Где это все? Брошено…

– Разве вы забыли, что это была отнюдь не увеселительная воздушная прогулка? – спросил Толлер. – Мы бежали и увозили самое необходимое для выживания.

– Да, ювелирные украшения и бесполезные деньги! Тонны оружия! Для выживания народа необходим костяк культуры, только на нем могут удержаться все прочие элементы бытия. Но как раз его-то у нас и нет. Король не отвел ему местечка в великих планах сотворения нового Колкоррона. Убегая, мы бросили самое главное свое сокровище, вот почему на Верхнем Мире сейчас так пусто. Не оттого, что нас мало и мы рассеяны по всему миру. Нет, мы страдаем из-за духовной пустоты.

Идеи Беризы показались Толлеру странными, и все-таки ее слова задели что-то в самой глубине его души. Особенно – слова о пустоте. В молодые годы он часто любовался ро-атабрийским солнцем, медленно тонущим в вечернем сумраке, – где вы, истома юного сердца, нисходящее с небес умиротворение? Скучен и холоден закат, даже когда рядом – Джесалла… Да что закат… Вспоминая перед сном успехи минувшего дня, он не испытывал удовлетворения и не ждал с нетерпением утра. Если б он задался вопросом, какое чувство теперь навевает заход светила, то ответил бы сразу: острую печаль. Кажется, будто небо на западе Верхнего Мира, меняющее цвета с алого и золотого на павлинью зелень и синеву, обрамлено пустотой…

Какое точное слово, и как странно слышать его от чужого, в сущности, человека… До сих пор Толлер считал причиной своей тоски некую скрытую хворь, но разве только что услышанное объяснение – не лучше? Что, если в душе он – эстет, и с каждым днем его все острее гложет тревога за народ, лишенный культурных корней?

В следующее мгновение прагматичная сторона его естества очнулась и поспешила с ответом: «Нет. Червю, что точит сердцевину моей жизни, нет дела до поэзии и живописи. Как нет до них дела и мне».

Он едва заметно улыбнулся. Стоит чуть забыться, и как далеко тебя уносит в царство досужих мыслей! В следующий миг Толлер почувствовал пристальный взгляд Беризы.

– Вы не подумайте, – сказал он, – я не над вами смеюсь.

– Да, – отозвалась она задумчиво, не сводя с его лица изучающих глаз. – Похоже, не надо мной.

Среди мириада событий, что вновь и вновь разворачивались в памяти Толлера, самым ярким и отчетливым было начало настоящей войны…

После вывода в зону невесомости первых двух крепостей минуло семьдесят три дня – не столь уж долгий срок для мужчин и женщин, чью безмятежную жизнь на Верхнем Мире ничто не омрачало, но в чуждой людям стихии – срединной синеве – они казались годами.

Закончив на сегодня тренировочные полеты со стрельбой из лука, Толлер не спешил возвращаться в гнетущую тесноту крепости. Его истребитель дрейфовал ярдах в пятистах от расчетной плоскости, и с этой точки было удобно наблюдать за суетой в окрестностях Группы Внутренней Обороны. Со стороны Прада медлительно поднимался корабль снабжения, его шар выглядел четким коричневым кружочком на фоне рельефных узоров Верхнего Мира. Справа Первая Командная Станция разбрасывала по индиго небес солнечные отблески. Неподалеку виднелись меньшая трехсекционная крепость с мастерскими и складами и редкий рой истребителей Красной Эскадрильи. Любого из десятков людей – малюсеньких, точно скульптурки, изваянные умелым ювелиром, – можно было разглядеть как на ладони.

Зрелище, как всегда, впечатляло. Как далеко они ушли от наивного первоначального плана – перегородить всю зону невесомости крепостями, чьи пушки отразили бы вражеское нашествие! Самый большой шаг вперед – создание истребителя; его огромная скорость перечеркнула концепцию станции как изолированной и самодостаточной боевой единицы. Станции – более не крепости, у каждой – своя роль. Эта – казарма, следующая – мастерская, дальше – склады и арсенал; но первостепенное значение отныне принадлежит истребителям.

Какой бы мудростью ни отличались тыловые проектировщики, Толлер твердо придерживался своей концепции: новаторство и эволюция, как правило, произрастают на почве практического опыта. Даже Завотл, мыслящий в категориях, обусловленных нормальной силой тяжести, не мог предвидеть проблемы, которые возникали теперь из-за невесомого лома и прочих отходов производства. Драматическим примером служила гибель юного Аргитэйна, летчика-истребителя, убитого дрейфующим пушечным ядром. Однако загрязнение окружающего пространства всевозможными отходами человеческой жизнедеятельности день ото дня вызывало все большую озабоченность.

Психологический стресс, неизбежный в условиях жизни «на проходной», усугублялся унизительной необходимостью справлять естественные нужды в невесомости. Что и говорить: едва ли кто испытывал восторг от перспективы лицезреть небесные крепости в окружении сгущающихся облаков из нечистот. Картводиру было поручено сформировать особую бригаду – мгновенно и безжалостно прозванную «дерьмовым патрулем», в чьи незавидные обязанности входило вылавливать все тошнотворные отходы и упаковывать в огромные мешки. Затем эти мешки буксировали на истребителях за несколько миль по направлению к Миру и там препоручали гравитационным клещам планеты, что служило постоянной подпиткой непристойных шуточек, имевших хождение среди гарнизонов крепостей.

Другая проблема, требующая незамедлительного решения, возникла при попытке образовать внешнее оборонительное кольцо. Первоначально предполагалось растянуть линию станций на тридцать миль – разумеется, это значительно расширяло зону прикрытия, но при том, что крепости удалялись друг от друга более чем на четыре мили, делало их снабжение и локализацию практически невозможной задачей. Действительно, второй несчастный случай среди истребителей произошел, когда летчица при возвращении с одной из таких внешних станций – быть может, из-за элементарной невнимательности, – сбилась с пути и сожгла весь запас энергетических кристаллов в тщетных попытках определить местонахождение базы. Лишившись спасительного тепла, шедшего от двигателя, несчастная девушка умерла от переохлаждения. Потом, по чистой случайности, ее тело обнаружили товарищи. С тех пор было решено сконцентрировать все станции ближе к центру, а остальное пространство контролировать при помощи мобильных истребителей.

Подобно другим летчикам, Толлер обнаружил, что его легкие постепенно приспосабливаются к разреженной атмосфере, но бороться с безжалостной стужей зоны невесомости не было никакой мочи. Вот и теперь, стоило ему задуматься, и через двадцать минут плавного дрейфа все остаточное тепло просочилось сквозь деревянный обтекатель, а сам Толлер, несмотря на защитный костюм, немилосердно дрожал. Он уже поднял давление в воздушном резервуаре, приготовившись вернуться на командную станцию, когда его внимание привлекла звезда, на секунду вдруг ярко вспыхнувшая, а затем начавшая пульсировать с подозрительным постоянством. Лишь услышав призывный сигнал горна, быстро затихавший в разреженном воздухе, Толлер сообразил, что занятная звезда – на самом деле далекая станция, передающая срочное послание по солнечному телеграфу. Сердце его споткнулось, застыло в субъективной вечности, потом пустилось в ритмичный пляс.

«Они приближаются! – подумал он, судорожно глотнув воздух. – Вот оно – началось!»

Толлер сдвинул рычаг дросселя и рванул к командному пункту. По дороге, натянув защитные очки от воздушных струй, жалящих веки, он невольно вглядывался в участок неба, пролегающий меж ним и далекой выпуклостью Мира, но ничего необычного так и не заметил. Вероятно, медленно плывущая вражеская армада находится за добрую сотню миль от крепости и пока недоступна невооруженному глазу человека.

Толлер поравнялся со станцией, и в тот же миг горнист, сидевший в недавно пристроенном воздушном шлюзе, оборвал сигнал и юркнул внутрь. Летчики-истребители – каждый с цветной нашивкой на плече, указывающей на его принадлежность к определенной эскадрилье, – выпархивали из ближайшей трубы казармы, а обслуживающий персонал устремлялся к стрелоподобным летательным аппаратам, кружась в шипящих струях газа, испускаемых подопечными машинами.

Пришедший на помощь Толлеру механик с крепежным линем позволил ему без лишних хлопот нырнуть в длинный цилиндр корпуса станции. Обе двери воздушного шлюза были распахнуты, и Толлер мгновенно переместился из необъятной залитой солнцем вселенной в темный микрокосм крепости, насыщенной испарениями, забитой людьми и вещественными доказательствами их длительного пребывания в этом тесном мирке.

Возле наблюдательного поста висели Картводир и коммодор Билтид. Они с головой ушли в жаркий спор. Билтид, прямым приказом Чаккела назначенный на должность начальника штаба, был упрямец и сухарь каких поискать, но тут он чувствовал себя не в своей тарелке – во-первых, из-за вечного страха высоты, а во-вторых, из-за натянутых отношений с Толлером. У него просто не укладывалось в голове, как это его начальник позволяет себе всякие мальчишеские выходки вроде полетов на истребителе.

– Милорд, взгляните вон туда, – сказал он, заметив Толлера. – Враг наступает несметными силами.

Толлер подобрался к биноклю и приник к окулярам. В глаза бросился яркий до рези фон – синева и зелень с белыми жгутиками, а в центре – мелкие черные брызги с радужным отливом по краям; это, отметил про себя Толлер, из-за несовершенства оптики. Внезапно картина приобрела головокружительную объемность. Взгляд Толлера падал вниз и проникал сквозь длинную – во много миль – вертикальную тучу небесных кораблей. Сосчитать их было невозможно. Не меньше сотни, решил он.

– Ты прав. – Толлер поднял голову и посмотрел на Билтида. – Враг наступает большими силами. Чего и следовало ожидать.

Билтид кивнул, прикрыл рот платком, и кислый запах, сопровождавший его неотлучно, превратился в зловоние.

– Прошу извинить… – выговорил он, звучно давясь. – Нам необходимо приготовиться.

«Хитрец», – вымолвил про себя Толлер и тут же пожалел этого беднягу – по нелепой случайности на его плечи легло тяжелейшее бремя.

– Но у нас очень серьезное преимущество, – сказал он вслух. – Во-первых, мы видим врага, а он о нас не подозревает. Во-вторых, у нас – истребители, а противнику даже не снилось ничего подобного. И мы должны извлечь из этого обстоятельства максимум выгоды.

Билтид кивнул еще энергичнее.

– Все истребители – в полной исправности, сейчас их заправляют и оснащают. Я рекомендую бросить в бой Красную и Синюю Эскадрильи, а Зеленую оставить в резерве. Это позволит нам…

– Неплохая тактика для наземного сражения, – перебил Толлер, – но вы забыли, что второй раз застигнуть мирцев врасплох не удастся. Есть шанс начать и закончить войну в один день. А для этого нужен сокрушительный удар. Я считаю, все три эскадрильи должны участвовать в деле. К тому же чем больше летчиков пройдут крещение огнем, тем лучше.

– Милорд, вы, как всегда, правы. – Билтид опустил платок. – Я был бы несказанно рад, когда бы мы могли определять скорость подъема неприятельских кораблей. Если они достигнут расчетной плоскости в ночные часы, то некоторые, вероятно, проскользнут незамеченными.

– Никто мимо нас не проскользнет! – рявкнул Толлер, потеряв терпение. – Ни один! – Он отлетел от Билтида и Картводира к другому иллюминатору, где ничто не заслоняло Мир. Солнце смещалось к Старому Миру и часа через два должно было скрыться. Толлер произвел в уме кое-какие расчеты и выругался, поняв, что начинать сражение придется в крайне невыгодных условиях. В сутках – два периода темноты, прозванные на станциях ночью Мира и ночью Верхнего Мира, в зависимости от того, какая планета закрывает солнце. По длительности они примерно одинаковы, но разница все-таки ощутима. Скоро Мир заслонит солнце, и наступит одноименная ночь, но при этом Верхний Мир будет весь освещен, да так ярко, что хоть книгу читай. И так – в течение часа, а потом Верхнего Мира коснется цилиндрическая тень Старого Мира, и еще через час действительно наступит кромешная тьма – почти на два часа, пока рассветные лучи не поцелуют Верхний Мир в щеку. В этот период небеса искрятся звездами, завитками туманностей и брызгами комет, но, увы, не настолько ярко, чтобы можно было без труда разглядеть даже такой крупный предмет, как оболочку воздушного корабля. Намного легче было бы отражать атаку в часы ночи Верхнего Мира, ведь планета Мир шире своей сестры и никогда не прячется целиком в ее тени.

«Если неприятельские корабли в сотне миль, – прикидывал Толлер, – и идут на максимальной скорости, то могут достигнуть расчетной плоскости как раз глубокой ночью». Он и так, и сяк прокрутил в голове эту мысль, а потом пришел к выводу, что рано падать духом. Мирцы – воздухоплаватели малоопытные и наверняка нервничают, ведь им предстоит первая встреча с невесомостью и вдобавок – инверсионный маневр, процедура в высшей степени противоестественная. Разве не напрашивается предположение, что они не будут лезть на рожон и постараются войти в срединную синеву в наиболее удобное время суток?

Толлер почти убедил себя в этом, во всяком случае, успокоился. С радостью покинув затхлое, сырое, выстуженное помещение, он посвятил целый час проверке Группы Внутренней Обороны. Две другие командные станции – базы Синей и только что сформированной Зеленой Эскадрилий – регулярно сообщали о поведении противника. Впередсмотрящие подтверждали, что армада приближается очень медленно. Наступила ночь, но пилоты истребителей, отозванные на станции, даже не пытались уснуть и коротали время при свечах; одни оживленно спорили, другие играли на деньги, третьи держались поближе к машинам, бдительно следя за работой механиков, которые заправляли кристаллами топливные резервуары и размещали боезапас.

Наконец над краем Верхнего Мира появилась светлая долька и быстро растянулась в тонкий полумесяц. Когда сияние залило больше четверти планеты, предвещая наступление дня, Толлер зачастил к биноклю на наблюдательном посту Первой Командной Станции. В таинственном тусклом свечении планеты-сестры купался громадный диск Мира, похожий на шар из прозрачного воска с горящей свечой внутри. Фон, хоть и просветлел к этому времени, по-прежнему не желал открывать глазам контуры небесных кораблей, и Толлеру досаждали дикие фантазии: а вдруг армада мирцев разогналась под покровом тьмы и проскочила расчетную плоскость незамеченной? Он едва дождался, когда солнечный месяц зальет станцию светом, – пустая надежда, чужеземные корабли по-прежнему прятались в бахроме неторопливо разворачивающейся тени планеты.

И вдруг они появились!

Вопреки ожиданиям, зрелище очаровывало. К срединной синеве приближался рой крошечных сверкающих полумесяцев идеальной формы, похожих друг на друга как две капли воды – даже не по себе становилось от этого рукотворного сходства. Ряд за рядом, слой за слоем… Толлера на миг охватило благоговение перед могуществом человеческой расы: подумать только, самым обыкновенным людям вроде него хватает дерзости и отваги, чтобы на хлипких сооружениях из ткани и дерева преодолевать межпланетное пространство! Им бы объединиться и устремить взор вовне, к звездам, а не растрачивать силы на…

– Должно быть, они уже недалеко, – произнес Билтид, отрываясь от бинокля. – Миль двадцать – тридцать. У нас не так много времени.

– Успеем, – буркнул Толлер, возвращаясь в прагматичный мир солдата. Повинуясь непонятному порыву, он подплыл к гамаку, снял со стены меч и повесил на пояс. Конечно, Толлер осознавал, сколь несуразно выглядит это оружие в небе, но почему-то с ним чувствовал себя спокойнее.

Пройдя через воздушный шлюз, он увидел, что остальные восемь пилотов его эскадрильи уже сидят в машинах, а рядом суетятся механики, разводя огонь в запальных чашах, установленных перед седлами и прикрытых колпаками. Та же картина – в миниатюре – повторялась в отдалении посреди безграничной синевы. Там готовились к бою две остальные эскадрильи. Несколько синих и зеленых машин уже летели к Первой Командной Станции – на соединение. За ними тянулись хвосты белого конденсата.

Скоро вокруг первой станции началось столпотворение. То и дело машины легко сталкивались друг с другом; пилоты при этом перешучивались, а механики, боявшиеся, что их раздавят, – бранились. Отлетев от станции на приличное расстояние, Толлер притенил глаза рукой и посмотрел в сторону Мира. Пришельцы были видны невооруженным глазом: серебристые пятнышки на пределе досягаемости зрения. В который раз он пожалел, что нельзя точно определить расстояние. Вступать в бой надо задолго до того, как враг войдет в расчетную плоскость, чтобы каждый подбитый корабль падал обратно на Мир. С другой стороны, если начать атаку слишком рано, у истребителей не хватит топлива. Судя по всему, умение определять расстояние гораздо важнее для воздушного боя, чем для наземного.

Когда три эскадрильи собрались в полном составе, Толлер оседлал свой «Красный-1» и воткнул носки сапог в жестко закрепленные стремена. Затем отстегнул от борта лук, прихватил ремешком к левому запястью и проверил колчаны на боках истребителя. В груди снова буянило сердце, каждую частичку существа распирало знакомым азартом с необъяснимым оттенком полового возбуждения, – что всегда предшествовало головокружительному прыжку навстречу опасности. Подкачав воздух в топливные баки, Толлер окинул взглядом неровную, колеблющуюся шеренгу истребителей. Пилоты в небесных костюмах лишь отдаленно напоминали людей, их лица скрывались под шарфами и защитными очками, но он сразу же узнал Беризу Нэрриндер.

– Вы не раз и не два слышали план сражения, – прокричал он, решив предостеречь людей напоследок, – и я знаю, всем вам не терпится показать себя в деле. Но в горячке боя отвагу надо держать в узде! От храбрости до опрометчивости один шаг. Не забывайте ни на секунду, что каждый летчик способен уничтожить уйму вражеских кораблей, а значит, живой пилот для нас гораздо ценнее мертвого. Ценнее, чем кому-то из вас может показаться в горячке боя. Сегодня мы нанесем врагу удар такой силы, о какой недавно даже мечтать не смели, но учтите: я не жду потерь с нашей стороны. Ни одного пилота, ни одной машины! Кончатся стрелы – не вздумайте палить из пушки. Сразу выходите из боя и утешайтесь мыслью, что к следующей стычке наберетесь ловкости и опыта и покажете мирцам, где раки зимуют!

Наттахайэл, пилот «Синего-3», кивнул, и через его шарф проскользнули змейки пара.

– Как пожелаете, сир.

– Это не пожелание, а приказ! Своими руками шкуру спущу с любого, кто вздумает лезть на рожон! И уж поверьте: куда приятнее встретиться с дюжиной костлявых мирцев, чем со мной. Всем ясно?

Несколько пилотов кивнули – пожалуй, чересчур энергично, – а почти все остальные отозвались смешком. Молодые добровольцы, перешедшие под начало Толлера из Воздушной Службы, изголодались по приключениям, и долгое ожидание слишком сильно сдавило пружины нервов. Толлеру очень хотелось, чтобы летчики намотали на ус его предостережения, но он знал по себе: грань между благоразумием и азартом чересчур тонка. От солдата с непомерным инстинктом самосохранения еще меньше толку, чем от жаждущего славы недоумка. Очень может быть, что в самое ближайшее время он выяснит, сколько в его войсках и тех, и других.

– Как вам кажется, – спросил он, поднимая на лоб очки, – речей на сегодня довольно?

– Да! – раскатился по небу дружный возглас.

– А коли так, летим воевать.

Толлер прикрыл шарфом рот и нос и бросил истребитель вниз по широкой дуге. Мир ни на миг не выходил из середины поля зрения, а солнце, едва отошедшее от края планеты, осыпало Толлера мириадами ярких иголок, но ничуть не согревало. Под нарастающий дружный рев истребители строились в боевой порядок: каждая эскадрилья образовала клин. С небольшим отрывом от Толлера мчался Майтер Даас во главе Синих, а левее него Парго Юмол вел за собой Зеленую Эскадрилью. Оба были солидного возраста, оба – ветераны Экспериментальной Эскадрильи Небесных Кораблей и Переселения. «Интересно, – мельком подумал Толлер, – что они сейчас испытывают, низвергаясь к планете, которая подарила им жизнь? Разве могли они вообразить такое до нашествия мирцев?» Прислушавшись к собственным чувствам, он снова встревожился: почему в жилах кипит кровь, как у юнца? Почему в мышцах играет сила? Половина его существа стремится домой, к Джесалле, мечтает все исправить, оправдать ее надежды. Но другая половина… Будь ее воля, она бы растянула этот миг до бесконечности. В волшебной иррациональной вселенной она бы выбрала именно такую жизнь. Вечно мчаться верхом в прозрачных ледяных брызгах света, навстречу необыкновенным врагам и неведомым опасностям. Но в настоящей вселенной это продлится всего лишь мгновение… Только до исхода битвы. А когда все кончится, жизнь покажется в тысячу раз скучнее прежней, и что ему останется? Праздное ожидание ничем не примечательной смерти.

«А может, – закралась в душу коварная мысль, – лучше вообще не вернуться с этой войны?»

Толлер поразился: вот ведь куда может завести самокопание! А между тем есть дела и поважнее. Он заставил себя вновь сосредоточиться на боевой задаче.

Было решено встречать врага минимум в десяти, максимум в пятидесяти милях от расчетной плоскости. Проклятие! Как определить расстояние или скорость в пустоте воздушного океана, где нет никаких ориентиров? Толлер бросил взгляд через плечо – двадцать семь истребителей прокладывали в небе белую дорогу; где-то вдали нитки мерзлого пара сходились в точку и пропадали из виду вместе с гроздью станций и вспомогательных сооружений. «Уже не разглядеть, хоть и знаешь точно, где они, – подумал Толлер. – Скоро конденсат рассеется без следа, и как тогда искать базы? Сколько мы пролетели? Десять миль? Пятнадцать? Двадцать? Да еще солнце на вражеской стороне, будь оно неладно!»

Толлер заслонился ладонью от слепящего шара и отыскал чужие корабли. Теперь расстояние между ними и защитниками Верхнего Мира сокращалось гораздо быстрей. Уже можно было невооруженным глазом рассмотреть каждый сияющий полумесяц, а за ним – великолепный миниатюрный рисунок планеты в огненных тонах. Флот держался кучно и напоминал мерцающую икру.

«Далековато, – решил Толлер. – Подождем тут». Он раскинул руки в условленном сигнале и вырубил двигатель. Остальные пилоты одновременно закрыли дроссели, и тотчас вокруг воцарилось всепоглощающее молчание бесконечности. Некоторое время истребители падали, и чем больше их скорость уступала сопротивлению воздуха, тем хуже они слушались рулей. Клин смялся, а затем и вовсе рассыпался. Машины остановились. Толлер знал, что эта неподвижность – мнимая, истребители вошли в гравитационное поле Мира, но на таком расстоянии от расчетной плоскости скорость их падения ничтожна.

– Драться будем здесь! – крикнул он. – Наберитесь терпения, нет смысла спешить. Чем позже сюда доберется неприятель, тем дальше от него отойдет солнце. Позаботьтесь о запальных чашах и старайтесь не отморозить конечности. Будет слишком холодно – полетайте малыми кругами, разогрейте машины. Но не увлекайтесь. В бою кристаллы очень даже пригодятся.

Толлер настроился на долгое ожидание, сетуя на отсутствие удобного и надежного прибора для измерения времени. Механические часы слишком громоздки для тактических задач, а традиционный армейский хронометр вообще бесполезен в зоне невесомости. Это устройство представляло собой тонкую стеклянную трубку, куда вставлялся тростниковый стебель, поделенный черными рисками на равные отрезки. В трубку помещали часового жука, и он, пожирая стебель, продвигался со скоростью, одинаковой для всех взрослых особей его вида, и таким образом достаточно точно отмерял время. Для командиров на полях сражений этот способ вполне годился, однако в нулевой гравитации жук двигался беспорядочными рывками, а то и вовсе терял аппетит. Сначала думали, что всему виной лютый холод, но потом кто-то догадался поместить трубку в тепло и получил тот же досадный результат. Напрашивался немаловажный вывод: даже этому крошечному – с бусину – безмозглому насекомому не по себе, когда оно не ощущает собственного веса. Толлера это открытие заинтриговало, оно наглядно показывало связь человеческого существа с самыми примитивными и ничтожными обитателями планеты. Всех их породило одно биологическое явление, но только человек обрел разум, который позволил духу возобладать над органической механикой тела.

Пилоты Красной Эскадрильи коротали время в дружеской беседе, и Толлер радовался, что не слышно взрывов смеха. Почти всегда внезапный хохот – признак нервного перенапряжения. Лучше всех держался восемнадцатилетний Типп Готлон, недавно переведенный из такелажников в пилоты вопреки возражениям Билтида. В новом качестве Готлон сразу показал недюжинный талант. Сейчас, болтая о пустяках с Беризой Нэрриндер, он то и дело прислонял ко лбу ладонь козырьком и окидывал небо бдительным взором. Среди летчиков Типп был самым молодым, но любой мог бы поучиться у него выдержке и хладнокровию.

Проходили минуты, и вдруг Толлер поймал себя на том, что слышит новый звук. Ошибиться было невозможно: это глухо ревут горелки приближающегося флота. Солнце отступило от Мира довольно далеко и уже не прятало в своем ослепительном сиянии шары небесных кораблей.

Юмол и Даас все чаще поворачивали головы к Толлеру – когда же наконец он даст сигнал атаковать? – но командир не спешил, решив дождаться, когда на «макушках» верхних шаров прорисуются швы и ремни. К этому моменту они будут менее чем в миле от подстерегающих истребителей.

Пространство, лишенное вех, норовило сбить с толку, но все-таки Толлер разобрал, что небесная армада продвигается по три-четыре корабля, соблюдая значительный вертикальный интервал между группами. Строй, растянутый на многие мили в глубину, напоминал разреженное овальное облако, самые дальние корабли по сравнению с передними казались песчинками. С точки зрения безопасности полета – особенно полета в темноте – такое построение выглядело удобным, но для прорыва защищенного рубежа можно было придумать что-нибудь и получше. Толлер улыбнулся. Сами того не ведая, мирцы дали ему преимущество, рядом с которым неудачное расположение солнца – сущий пустяк.

Охваченный боевым задором, он обнажил меч и рубящим ударом сверху вниз подал сигнал к атаке.

То, что за этим последовало, никак не походило на дружный натиск. Это было хладнокровное и методичное истребление. На совещании с Билтидом и командирами эскадрилий Толлер высказал идею, что в первом таком сражении за всю историю войн будет мало толку от двадцати семи высокоскоростных машин, мельтешащих в сравнительно малом объеме воздушного пространства. Не очень это выгодно и с точки зрения психологии, ведь после боя некоторые пилоты будут ходить в героях, козыряя множеством побед, а другим так и не удастся пролить вражескую кровь, без чего воину невозможно поверить в свои силы.

И теперь по знаку Толлера лишь девятый пилот в каждой эскадрилье покинул строй и бросил машину навстречу ни о чем не подозревающему противнику. За тремя истребителями протянулись белые полосы и сошлись на самом верхнем эшелоне мирцев. Затем машины свернули вправо, выбросив по искре янтарного пламени, а через несколько секунд три головных шара окутались сумраком и распустили темные лепестки вокруг корчащихся языков красно-оранжевого огня. Драматическая скоротечность их гибели поразила Толлера; совсем не так горела мишень, которую он недавно поджег собственной рукой. Потом он догадался, в чем дело: корабли с Мира все еще двигались вверх и встречали сопротивление воздуха, которое не только раздувало пламя, но и разгоняло его по бокам шаров.

«Еще один подарок, еще один добрый знак!» – подумал он, когда очередная тройка истребителей унеслась на остриях перьев конденсата. Один воспламенил последний небесный корабль из верхних четырех и ушел вправо, а два других копьями промчались вниз, настигнув цель на следующем ярусе. В самом скором времени их успех подтвердили еще два темных цветка, распустившиеся в неприятельском строю.

Сражение разгоралось, все больше напоминая бойню. Новые группы истребителей уносились в ее гущу, и у Толлера забрезжила надежда одним страшным ударом уничтожить весь флот мирцев. По сравнению с оболочками гондолы небесных кораблей очень невелики, и люди вынуждены подниматься вслепую, веря, что в небесах над их головами не таится опасность. Кроме того, когда корабли идут таким огромным числом, рев горелок заглушает все прочие звуки, а значит, экипажи нижних кораблей не подозревают об избиении верхних эшелонов; когда же узнают, будет слишком поздно. Если истребители, систематически уничтожая вражескую колонну, смогут добраться до самого «хвоста», никто из мирцев не спасется и не объяснит королю, что произошло с его армадой. И этого, возможно, будет достаточно, чтобы война закончилась в тот же день, когда началась.

Пьянея от восторга, Толлер любовался быстро меняющейся картиной. В небе рос запутанный до невозможности моток белой пряжи, тут и там проглядывали зернистые пятна дыма и пламени, и чем больше истребителей вступало в дело, тем труднее было разобраться, что же там происходит. На тщательно нарисованный план сражения в диком беспорядке ложились мазки конденсата.

Когда наступил черед предпоследней тройки истребителей, Толлер свободной рукой прочертил в воздухе широкую дугу. Это означало, что машины должны поднырнуть под эпицентр боя и обрушиться на нетронутый эшелон. Пилоты кивнули и под рев дюз унеслись вниз и в разные стороны. В тот самый миг, когда они начали сближаться, откуда-то из середины мотка пряжи донесся жуткий грохот. Толлер предположил, что на одном из кораблей огонь добрался до взрывчатки – скорее всего до пикон-халвелловой бомбы. Едва ли кто-нибудь из экипажа уцелел в этой катастрофе, но для остальных кораблей она могла оказаться спасением. Наверняка грохот услышали далеко внизу и насторожились. Как в такой ситуации поступит любой здравомыслящий пилот? Конечно, положит корабль набок с помощью горизонтальных дюз и попытается выяснить, в чем дело.

Толлер озабоченно посмотрел на командиров эскадрилий – кроме них, рядом с ним на исходной позиции истребителей не осталось никого.

– Ну что, готовы? – прокричал он. Даас похлопал себя ладонью по копчику.

– Чем дольше мы тут торчим, тем ближе ревматизм. Толлер бросил в двигатель кристаллы. В следующий миг его голову откинуло назад, а сцена сражения понеслась навстречу, расширилась, закрыла собой все. Впервые в жизни он так явственно ощущал скорость реактивного истребителя. Клубы пара походили на колонны резного мрамора, и трудно было не жмуриться, когда то с одной, то с другой стороны на него обрушивались стены, на вид монолитные и сулящие верную гибель. Мимо промчалось целое арктическое царство, прежде чем он увидел останки кораблей мирцев – они по инерции врывались прямиком в горящие лохмотья собственных шаров. Солдаты в панической спешке очищали гондолы от пылающих клочьев льна, и Толлер удивился: неужели они не понимают, что обречены? Хоть и кажется, будто поврежденные корабли висят неподвижно, на самом деле они уже подчинились зову гравитационной сирены и падают на родную планету, на громадный камень в тысячах миль внизу.

Вопреки ожиданиям Толлер не увидел промежутков между слоями горящих кораблей – они сбились в тесную стаю, а иные даже соприкасались друг с другом. В этом не было ничего загадочного: на подбитых верхних кораблях пилоты сразу погасили горелки, однако нижние эшелоны так и шли вслепую по вертикали, пока сами не нарывались на противника. Тут и там среди окутанных дымом левиафанов виднелись человечки. Некоторые барахтались в воздухе, другие не шевелились – очевидно, их разметало взрывом гондолы.

Едва Толлер успел убедиться, что на них нет парашютов, как машина вынесла его из толчеи прямо на группу из четырех кораблей. Краем глаза он заметил Дааса и Юмола – они летели параллельным курсом. Как он и предполагал, пилоты мирцев быстро отреагировали на взрыв. Три корабля уже накренились, и над бортами гондол виднелись ряды человеческих голов. Под ними вдалеке ложились набок другие корабли.

Толлер закрыл дроссель и, пока тормозил истребитель, выхватил из колчана стрелу и сунул под колпак в запальную чашу. Пропитанная маслом пакля на наконечнике в один миг занялась огнем. Он наложил стрелу и натянул тетиву, неосознанно подражая верховому охотнику. Дохнув ему жаром в лицо, клубок огня помчался вперед. Даже при высокой скорости и быстром крене корабля громадная выпуклость оболочки оставалась абсурдно легкой мишенью. Стрела Толлера кровожадным москитом вцепилась в подбрюшье шара, и оранжевый яд побежал вниз мимо гондолы и обреченного экипажа. Сухо защелкали выстрелы, и в считанных дюймах от левого колена Толлера пуля расщепила деревянный кожух истребителя. Ошеломленный проворством мирцев в обращении с оружием, он с уважением подумал: «Да, эти люди драться умеют».

Врубив двигатель, он бросил машину вправо и глянул через плечо. Невдалеке еще два шара морщились и съеживались в змеиных кольцах черного дыма, а Даас и Юмол на остриях сверкающих белых копий мчались по широким дугам, которым предстояло соединиться в строю вышедших из боя эскадрилий.

Как вскоре убедился Толлер, в первой атаке уцелели все летчики, и каждый мог рассказать о своих победах. Но ситуация изменилась в корне, враг раскусил их хитрость и не собирался погибать задаром. А значит, теперь все будет зависеть не от хладнокровных и продуманных действий команды, а от выучки и лихости каждого игрока, и исход схватки – непредсказуем. В частности, больше не удастся спокойно подлетать к противнику со стороны «слепых пятен». Корабли нижних эшелонов не просто опрокидывались набок, они направляли верхние, наиболее уязвимые, полушария в центр группы. Толлер нисколько не сомневался, что все пушки, установленные на бортах, заряжены. И хотя мирцы не применяли металлов, пилоту истребителя вряд ли поздоровится, угоди он под традиционную картечь из гальки и щебня. – Бейте всех подряд, – крикнул он, – но будьте… Конец фразы потонул в многоголосом реве дюз. Самые нетерпеливые молодые летчики устремились на неподвижного с виду врага. Вокруг Толлера все затянулось белым. Почти в тот же миг загрохотали пушки.

«Слишком рано», – отметил Толлер. И тут в его душу проникла тревога. Единственное преимущество истребителя – высокая скорость – в таком бою может обернуться фатальным изъяном. Не попав в цель, картечь повисает в воздухе; медленно идущему кораблю она не опасна, но вполне способна продырявить пилота атакующего истребителя – ведь он ничем не защищен.

Отбросив эту мысль, он пустил машину в умопомрачительное пике и нырнул в самую сердцевину неприятельского строя. Вокруг него выросли фантастические джунгли, невообразимое переплетение стволов, ветвей и лиан из белого конденсата; тут и там мясистыми фруктами висели небесные корабли, украшенные гирляндами черного дыма. Сражение разгорелось с новой силой, и тому, кто не ведал доселе горького упоения битвы, оно должно было казаться диким хаосом.

Опасение Толлера сбылось – мирцы отведали вражеской крови. На его глазах Перобэйн безрассудно атаковал сразу два корабля и был вынужден так круто выходить из пике, что с машины сорвало рули. Лишенный управления истребитель в неистовом кувырке сбросил пилота с седла, и Перобэйну удалось остановиться всего в двух десятках ярдов от гондолы. Солдаты на борту дали дружный залп, и летчик задергался всем телом – очевидно, много пуль угодило в цель. Шар небесного корабля пылал, и команда была обречена, но все равно палила, пока небесный костюм Перобэйна не превратился в ком красных лохмотьев.

Чуть позже смертельную ошибку допустила пилот «Зеленого-4» Чела Динитлер. Она слишком медленно пролетала мимо солдата, который висел в воздухе рядом с гондолой, окутанной горящим бодрюшем, и не подавал признаков жизни. Внезапно солдат очнулся, неторопливо навел мушкет и выстрелил Динитлер в спину. Чела упала грудью на рычаги управления, из сопла ударила мощная струя пара, и машина рванула в штопор, унося безвольное тело пилота в нижние слои вражеской армады. Вскоре след ее исчез на фоне Мира в мерцании круглых белых облачков, похожих на комки пушистой шерсти.

Солдат, застреливший Динитлер, вставлял в мушкет новый шарик с кристаллами, и Толлера поразило, что он смеется перед лицом неминуемой смерти.

Толлер открыл дроссель и двинулся прямиком на него, чтобы протаранить, но в последний миг спохватился: достаточно легчайшего прикосновения к носителю птертоза, и не миновать ужасного конца. Ударом по плунжеру он расколол в казеннике пушки шарик с кристаллами и за мгновения, предшествовавшие выстрелу, навел на мирца нос машины. Пушка не предназначалась для точной стрельбы, но Толлеру повезло – двухдюймовое ядро угодило точно в лоб, и труп закувыркался прочь, оставляя за собой кровавые спирали. Толлер увел машину в сторону и был уже готов ринуться в гущу боя, когда его насторожило воспоминание о странных круглых облачках.

Он отлетел подальше от гигантского столба конденсата и вгляделся в его основание. Облачка не исчезли, напротив, выросли в числе. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: это конденсат от горелок небесных кораблей, видимый «снизу». Пилоты нижних эшелонов развернули корабли вверх тормашками и обратились в бегство. Среди воздухоплавателей найдется мало любителей такого полета – когда тяга двигателя усиливается гравитацией, возникает перегрузка, способная разорвать корабль на части, – но мирцам выбирать не приходилось.

Соблазн выбросить из головы собственный стратегический план и пуститься в погоню за противником был велик, но внутренний голос запротестовал. В горячке боя Толлер потерял всякое представление о времени, а ведь истребители жгли кристаллы почти без передышки. Он взялся за поршень подачи топлива и по числу качков определил, что в баках весьма поиссякло твердое вещество. Запрокинув голову, он посмотрел в ту сторону, где начиналась битва. Самые первые белые следы уже растаяли. Где-то в беспредельной межпланетной пустоте исчезли базы эскадрилий. Найти их будет непросто, подумал Толлер, и для этого тоже понадобится топливо.

Он зажег одну из оставшихся стрел и медленно помахал ею над головой. Через несколько минут пилоты, узнав сигнал, выбрались из кипящей тучи дыма и пара и слетелись к нему. Многие, опьяненные азартом, наперебой рассказывали о своих дерзких атаках и победах. «Вот так рождаются легенды», – подумал Толлер, представив себе истории, которые потом расплодятся в прадских тавернах. Чуть ли не последней из тучи появилась Бериза Нэрриндер, и пилоты весело загомонили, увидев, что ей удалось заарканить и привести на буксире поврежденную машину Перобэйна.

Когда стало ясно, что из боя вышли все уцелевшие машины, Толлер пересчитал их и упал духом. Вместе со спасенным Беризой истребителем их осталось двадцать пять. Толлер приказал сделать перекличку во всех трех эскадрильях, и вскоре выяснилось, что пропал Уэнс Мокерат и его «Зеленый-3». Как и когда он повстречал свою гибель, никто из товарищей не заметил. Возможно, он налетел на горящий небесный корабль и теперь падал вместе с ним.

Печальная новость отрезвила летчиков, но вскоре вновь поднялся веселый гомон. Толлер и не ждал иного. Молодость вовсе не бессердечна; просто все эти ребята – жертвы войны, хоть и невредимы с виду. «Похоже, когда-то такое случилось и со мной, – подумал он. – Незаметно для меня самого. Лишь совсем недавно мне открылось, что я – автомат из костей и плоти, но без души. А ведь без души не сохранить тепло и радость».

Перед его глазами, довольно далеко, маячила гондола подбитого корабля. Команде удалось избавиться от горящего шара, и теперь его останки огромными серыми клочьями висели у бортов и над головами. Расстояние между гондолой и эскадрильями не менялось – они все падали с одинаковой скоростью.

На такой дистанции истребители были неуязвимы для мушкетных пуль, но мирцы упорно палили с бортов. «Неужели не понимают, – снова подумалось Толлеру, – что даже при такой мизерной скорости падения выжить им не суждено? Постепенно они разгонятся и в конце концов расшибутся всмятку».

И тут случился курьез, один из тех, что частенько бросают вызов кажущейся незыблемости вероятностных законов. Медленно вращаясь вокруг продольной оси, к Толлеру приблизилась пуля и замерла на расстоянии вытянутой руки.

Он выловил из воздуха неровный цилиндрик браккового дерева, повертел перед глазами и спрятал в карман, ощутив на миг странную связь с вражеским стрелком. «Подарок мертвецу от мертвеца», – мелькнуло в мозгу.

– Ладно, ребята, нынче мы неплохо поработали, – произнес он, воздев руку в перчатке. – Пора и по домам.

Глава 9

Грохот фургона приближался, и Бартан наконец заставил себя подняться на ноги и подойти к зеркалу, висящему на кухонной стене. Праздничная одежда стесняла движения – он давно от нее отвык, – и вдобавок лицо, возникшее по ту сторону стекла, показалось незнакомым. От мальчишеской жизнерадостности, которая в свое время снискала ему недоверие фермеров, и следа не осталось. На него взирал загорелый мужчина, познавший одиночество, печаль и тяжелый крестьянский труд.

Бартан пригладил черные волосы, поправил воротник рубашки и двинулся к выходу из дома.

Под частое фырканье престарелого синерога, взмокшего от бега в полуденную жару, Харро и Эннда остановили фургон посреди двора, помахали Бартану и выкрикнули приветствие. После того мрачного события на их ферме они прониклись симпатией к Бартану, и недавно Эннда уговорила его оставить дом на несколько часов и развеяться в Новом Миннетте.

Бартан помог ей спуститься с высокой повозки, и они не спеша пошли к дому. Харро тем временем вел к воде распряженного синерога.

– Да ты у нас нынче просто молоденький щеголь! – Улыбка согнала с лица Эннды усталое выражение.

– Ухитрился сберечь хорошую рубашку и клетчатые штаны, но сдается, они маленько сели.

– Да нет, это ты раздался. – Эннда остановилась и скользнула по его фигуре одобрительным взглядом. – И куда только делся тот сопливый мальчишка, что все норовил задурить нам головы мудреными городскими речами?

– Я теперь мало говорю, – уныло сказал Бартан. – Какой от этого прок?

Эннда ободряюще сжала ему запястье.

– Как Сонди? Не лучше? Сколько уже она так? Почти двести дней, да?

– Двести?! Я уже давно сбился со счета. Да, похоже, что-то вроде этого. С ней все по-прежнему, но я не теряю надежды.

– Вот и молодец! Ну, так где твоя милашка? В спальне?

Бартан кивнул, распахнул перед Энндой входную дверь и проводил ее в спальню. Сондевира в белой ночной рубашке до пят сидела на краешке кровати, уставившись в стену. Она даже бровью не повела, когда вошли Бартан и Эннда, – скорее всего и не заметила их. Ее желтые волосы были тщательно расчесаны, но бездарная укладка не оставляла сомнений в том, что прической Сондевиры занимался Бартан.

Войдя в комнату, Эннда опустилась перед девушкой на колени и взяла ее безвольные руки в свои. Красивое лицо Сондевиры осталось безмятежным, глаза – невидящими. Эннда поцеловала ее в лоб, встала и вернулась к Бартану.

– Ну ладно, юноша. Езжай-ка ты в город и гуляй в свое удовольствие, а я тут обо всем позабочусь. Только скажи, чем покормить Сондевиру… ну и насчет прочего.

– Насчет прочего? – Бартан недоуменно поглядел на Эннду, и та сердито хмыкнула. – А! Не беспокойся, она у меня чистюля, все, что надо, сама делает и ест, что дадут. Просто для Сонди никого, кроме нее самой, как бы и не существует. Ни словечка не обронит. Сидит вот так на кровати день-деньской и в стенку глядит. А меня в упор не видит. Ну да ладно. Может, это мне за грехи воздаяние. За то, что привел ее сюда.

– Не дури. – Эннда обняла его, и он подался навстречу, прижался и сразу сомлел в ауре тепла, женственности и доброты.

– Это еще что за дела? – громыхнул Харро, шагнув с крыльца в полумрак кухни. – Бартан, да тебе, никак, одной женщины мало?

– Харро! – вскинулась на мужа Эннда. – Что ты несешь?

– Ой, прости, дружище. Я вовсе не насчет того, что твоя Сонди… – Харро скомкал фразу, и круглый шрам на его щеке побледнел на фоне густого румянца.

– Нечего тут извиняться, – отмахнулся Бартан. – Я ужасно рад, что вы приехали. Вы мне здорово помогли.

– Чепуха! Нам ведь тоже не вредно маленько передохнуть. Лично я буду весь вечерний день дурака валять… и честно предупреждаю: винцу твоему спуску не дам! – Харро с вожделением зыркнул в угол, где стояли оплетенные бутыли. – Я гляжу, там еще кое-что осталось, а?

– И там, и в погребе – сколько душе угодно. Это ж моя единственная утеха.

– Надеюсь, ты не злоупотребляешь? – забеспокоилась Эннда.

Бартан улыбнулся.

– Пью не больше, чем нужно, чтобы спать как убитый. А то тихо тут слишком… Как в могиле.

Эннда кивнула:

– Бедняжка Бартан! Тяжело, наверно, одному. И мы теперь не ахти какие помощники, сами едва управляемся. Такое число народу подалось на север… Ты небось уже слышал – Уилверы и Обригейлы уехали.

– Да… Столько труда, и все насмарку! А сколько людей еще осталось?

– Пять семей, ежели нас не считать. Бартан уныло покивал:

– Им бы еще малость подождать, а там…

– Если еще малость подождать, то стемнеет, пока ты доберешься до таверны, – перебила Эннда, подталкивая его к выходу. – Езжай, Бартан, езжай и отдохни несколько часиков. Давай иди.

Он бросил последний взгляд на жену, замкнувшуюся в собственном, никому другому не доступном мире, вышел во двор и свистнул синерогу. Затем оседлал его и через несколько минут выехал. Ему никак не удавалось отогнать чувство вины, как будто он поступал недостойно, получая передышку в полдня от работы на износ и непосильного бремени ответственности. Но он так истосковался по безыскусным развлечениям в компании добродушных и дружелюбных пьяниц, что без особого труда нашел себе оправдание.

Одна лишь езда верхом на лоне природы слегка подлечила душу. Достигнув околицы, он поначалу зачарованно взирал на незнакомых людей, на разномастные постройки, на величественные паруса морских судов – и вдруг спохватился: в первый раз Новый Миннетт показался ему крошечным и провинциальным. «Вот оно, значит, как, – хмыкнул про себя Бартан. – Поживи подольше в сельской глуши, и жалкий городишко покажется тебе солидной метрополией».

Он подъехал прямиком к дому без фасадной стены – городской таверне – и с радостью увидел многочисленных завсегдатаев, тех самых, что встречали его в тот далекий день путешествия на воздушной шлюпке. Пока в Корзине жизнь уверенно сходила на нет, здесь все оставалось по-прежнему; казалось, город подвешен во времени, законсервирован и оживает только при появлении Бартана.

В таверне он увидел мэра Мэджина Кэрродалла – как всегда, при коротком мече; непросыхающего толстяка Отлера и десятки других горожан, откровенно довольных своим уделом. При виде их Бартану даже подумалось: а может быть, жизнь не такая уж и скверная штука?

Он с наслаждением пил крепкий коричневый эль, опустошая кувшин за кувшином, хоть и не чувствовал вкуса. Ему нравилось, что все кругом, и даже Отлер, отнюдь не знаменитый своей щепетильностью, – помалкивают насчет повального бегства из Логова. Люди понимали, что привело Бартана в город, и сочувствовали ему, но разговоры вели на иные темы, в основном обсуждали новости о странной войне, бушующей в небесах по ту сторону планеты. Особенно их воображение распалилось, когда кто-то упомянул о новом роде войск – это ж подумать только, солдаты носятся среди облаков верхом на реактивных двигателях, безо всяких шаров! Чаще всего звучало имя лорда Толлера Маракайна, и Бартана это удивило.

– А правда, что во времена Переселения Маракайн разделался с двумя королями? – спросил он.

– Еще бы не правда! – Отлер грохнул по длинному столу кувшином. – По-твоему, за что его прозвали Убийцей Королей? Да я, дружище, сам при этом был. Своими глазами видел!

– Вздор! – закричал Кэрродалл, перекрывая общий смех.

– Да ладно вам, – уступил Отлер. – Может, этого я и не видел, но вот корабль Прада рухнул у меня на виду, что было, то было. – Отлер чуть отвернулся от завсегдатаев таверны и сказал, обращаясь к Бартану: – Я тогда солдатом был, совсем еще мальчишкой. Четвертый Соркский полк. Из Ро-Атабри улетел на одном из первых небесных кораблей. Вот уж не чаял дожить до конца того путешествия! Но это – другая история…

– Которую мы слышали тысячу раз, – подхватил незнакомый Бартану человек, ткнув локтем в бок соседа.

Толстяк сделал непристойный жест и снова повернулся к собеседнику.

– Знаешь ли, Бартан, какая штука получилась? Корабль Прада сцепился с другим, на котором летели Маракайн, Чаккел – он тогда в принцах ходил, – Дасина и трое их детей. Толлер спас им жизнь, растолкав корабли. Такая работенка и десятерым не по плечу, а Толлер в одиночку управился. Я видел, как корабль Прада камнем полетел вниз. Он пронесся мимо меня, и я вовек не забуду, как Прад стоял у леера – высокий такой, стройный храбрец, – и его слепой глаз сиял, как звезда.

Он погиб, и это означало, что королем становится принц Леддравор. А через три дня после высадки Леддравор и Толлер сошлись в поединке и дрались шесть часов кряду, пока Толлер не снес Леддравору голову с плеч. Одним махом, представляешь?!

– Настоящий мужик, должно быть, – сухо отозвался Бартан, пытаясь отделить факты от вымысла.

– Десятерых стоит! А каким ты себе воображаешь настоящего мужика? Да Толлер любого из наших молокососов за пояс заткнет, ты не гляди, что он уже в летах! Слыхал, как он в первом бою мирцам всыпал? Когда все огненные стрелы выпустил, хвать свой белый меч и ну шары полосовать! В клочья! Тем самым мечом, которым он Каркаранда победил! Самого Каркаранда, ты понял? Одним махом! Я тебе, Бартан, так скажу: этому человеку мы всем обязаны. Эх, будь я лет на двадцать помоложе, да если бы не коленка, чтоб ее… я б сейчас был рядом с ним.

Мэр Кэрродалл фыркнул в кувшин, разбрызгав пену.

– Ты же вроде твердил, что там шары ни к чему.

– Ха-ха-ха, – проворчал Отлер. – До чего же смешно!

Пробежало еще несколько приятных часов, и вдруг Бартан с удивлением заметил, что солнечные лучи покраснели и падают в таверну под пологим углом.

– Господа, – вымолвил он, поднимаясь, – я слишком задержался и теперь вынужден вас покинуть.

– Еще кувшинчик на посошок, – предложил Кэрродалл.

– Извиняюсь, но мне пора. За фермой присматривают друзья, и будет некрасиво, если я заставлю их ждать.

Кэрродалл встал и взял Бартана за руку.

– Я слыхал о несчастье с твоей женой, – прошептал он. – Эх, бедняги… Ты, часом, не подумываешь увезти ее из этого гиблого места?

– Да при чем тут место? – беспечным тоном произнес Бартан, решив не обижаться напоследок. – Я не хочу бросать ферму. Счастливо, Мэджин.

– Удачи, сынок.

Бартан жестом простился с остальными и вышел во двор, где топтался у жерди синерог. В желудке у Бартана разливалось тепло, в голове стоял приятный бодрящий гул – хмель, главный союзник в повседневной борьбе за выживание, оказался сегодня на высоте. «Все-таки здорово жить на свете, – подумал он. – Такое чудесное ощущение… жаль только, что последнее время оно от меня прячется на дне бутыли черного вина». Он кое-как вскарабкался на синерога и предоставил умному животному самому найти дорогу домой.

На небе постепенно сгущались краски ночи, ярче сияли звезды, а за ними появлялись спирали и ведьмины косы туманного свечения. Было больше, чем обычно, крупных комет; Бартан их насчитал восемь, они распушили серебристые хвосты по всему небосводу, и в темной синеве между ними светляками мелькали метеориты. Подпитие склоняло к созерцательной раздумчивости; интересно, произнес он про себя, сумеет ли кто-нибудь когда-нибудь разглядеть вблизи хотя бы основные штрихи небесного пейзажа? Все считают, что светящиеся точки – это далекие солнца, за исключением одной зеленой – третьей планеты, носящей имя Дальний Мир. Вполне ясна и природа метеоритов – они время от времени падают на Верхний Мир, оставляя на земле большие и малые воронки. Но что это за светящийся смерч разбегается по всему ночному небу на добрую четверть года? И откуда взялась такая уйма туманностей поменьше – туманностей самой разнообразной формы, от кругов и эллипсов до сияющих игл; туманностей, которые таят от наших глаз свое строение и кое-где наслаиваются друг на друга?

Возвышенные раздумья заставили Бартана дольше обычного задержать взгляд на светлых изгибах, и лишь благодаря этому он заметил нечто из ряда вон выходящее. Точно на востоке, примерно в той стороне, где лежала его ферма, чуть выше горизонта висело пятнышко света диковинной формы – этакая четырехлучевая звезда с вогнутыми сторонами. Подобная геометрическая фигура образуется между четырьмя окружностями, каждая из которых соприкасается с двумя соседними. Острия звезды излучали слабое радужное свечение. Она была слишком мала, и Бартан, не имея при себе подзорной трубы, не мог различить деталей, но ему показалось, что в центре звезды мельтешат разноцветные блестки. Он глядел на звезду, зачарованный ее призрачной красотой, пока она не утонула за гребнем ближайшего друмлина.

В растерянности покачав головой, Бартан пришпорил синерога и въехал на возвышенность. Горизонт отступил, но светлое пятно уже успело сгинуть.

Что это было? – подумал он. Случается, на землю падают метеориты, иные напоминают яркие цветы, но всякий раз их сопровождает неистовый рев. А это явление происходило в полной тишине; и вдобавок световое пятно двигалось – медленно и ровно. Постепенно Бартан пришел к заключению, что светящийся объект был гораздо крупнее, чем ему показалось. Тут все дело в расстоянии. Так что же это за звезда, загадочно плывущая в космической пустоте высоко над атмосферой Верхнего Мира?

Погрузившись в размышления о чудесах вселенной, Бартан ехал почти час, когда наконец заметил свет в окнах и почувствовал укол совести: ведь уже темно, как теперь Форатере доберутся к себе? А у них с Сондевирой всего одна кровать. Разве что… уступить свое место Эннде, а самому переночевать на полу вместе с Харро? Неважнецкая плата за услугу, особенно если вспомнить о том, как редко теперь в Корзине Яиц соседи предлагают друг другу помощь. Что же делать? Придумывая оправдания, он погнал синерога рысью, но узду не натягивал – животное само находило на посеребренной звездным светом земле тропинку, ведущую к дому.

До фермы оставалось примерно с милю, когда вокруг Бартана внезапно полыхнуло, да так ярко, что веки судорожно сжались, и он не успел ничего заметить, кроме разноцветного сияния.

Насмерть перепуганный синерог встал на дыбы и затявкал, а вцепившийся в него что было сил Бартан содрогнулся в ожидании наимощнейшего взрыва, который, как подсказал ему инстинкт, всегда сопровождает столь яркие вспышки. Но взрыва он так и не услышал – только вибрирующую, как тугая струна, тишину. И пока она «звенела», он чувствовал, как на нем трепещется одежда. Как от ветра. Но ветра не было.

Синерог опустил на землю передние ноги, и Бартан открыл глаза. Вспышка частично ослепила его; казалось, оранжевые и зеленые силуэты деревьев и кустов навсегда отпечатались на сетчатке.

– Ну-ну, старушка, – выдохнул он, похлопав животное по шее. – Успокойся.

Бартан энергично протер кулаками глаза и огляделся. Что это было, такое жуткое, неестественное? Кругом – все по-прежнему, ночной ландшафт вновь погрузился в извечный покой. Дремлющий мир силился внушить, что все обошлось, но Бартана, застигнутого врасплох тревогой, было не так-то легко провести.

Он погнал синерога во весь опор, рискуя в потемках свалиться с седла и сломать шею, и добрался до фермы за несколько минут. Ни Харро, ни Эннды он во дворе не увидел; небо чистое, стало быть, ничего страшного не случилось. Или он заблуждается? Может, он оказался очевидцем редкого явления природы – в конце концов, находятся ведь люди, которые утверждают, что якобы молнии не с неба бьют, как принято считать, а совсем наоборот – из-под земли выскакивают.

Он въехал во двор, спешился и подошел к крыльцу. Распахнул дверь, и глазам его открылась картинка сельского быта: Эннда вышивает на широкополой крестьянской шляпе, Харро наклоняет над чашей бутыль с вином. Бартан облегченно вздохнул – и обмер. Тревога мигом вернулась, едва он понял, что супружеская чета и впрямь – живой фрагмент картины. Они стояли, как статуи! Они не шевелились! Единственный признак жизни в их облике был ложным, его создавал сквозняк из отворенной двери, заставляющий мерцать огоньки в масляных лампах.

– Харро? Эннда? – Бартан нетвердым шагом ступил в кухню. – Я… подзадержался, вы уж простите…

В следующее мгновение игла Эннды заходила вверх-вниз, а в чаше забулькало вино.

– Пустяки, Бартан, не кори себя, – промолвила Эннда. – Еще ведь рано, только солнце зашло… – Она бросила взгляд во мглу дверного проема и нахмурилась. – Странно. Как это я не…

Конец фразы потерялся в глухом треске стекла – из рук Харро выпала бутыль. Из кучи осколков на каменном полу расползлись темные винные щупальца.

– А, чтоб тебя! – Харро схватился за правое плечо и стал массировать его. – Так рука устала, что… болит! – Он посмотрел под ноги и виновато округлил глаза. – Прости, дружище. Не возьму в толк, как это…

– Ерунда, – отмахнулся Бартан. – Вы видели вспышку? Что это было, по-вашему?

– Какую вспышку?

– Ослепительную! Так полыхнуло! В жизни такого не видел, не сойти мне с этого места! Как вы думаете, что это было?

Харро недоуменно уставился на жену.

– Не видали мы никаких вспышек. Ты, Бартан, часом, не упал? Головой не стукнулся?

– Не падал я. – Теперь пришел черед Бартана с недоумением посмотреть на супружескую чету. В следующий миг его взгляд перескочил на дверь в спальню – слегка приоткрывшись, она пропустила полоску света, и та легла поперек кровати. Пустой кровати! Бартан вскочил на ноги, в три шага пересек кухню и распахнул дверь. Он не увидел Сондевиры в тесной квадратной комнате.

– А где Сонди? – глухо произнес он.

– Что? – Харро и Эннда выскочили из-за стола и подбежали к нему. На их лицах застыло изумление.

– Где Сонди? – повторил Бартан. – Вы что, выпустили ее из дому одну?

– Ну что ты! Она здесь. – Эннда протиснулась между ним и дверным косяком и замерла у порога, глядя в пустую спальню. Спрятаться здесь было негде.

– Вы, наверно, заснули, – предположил Бартан, – и не заметили, как она вышла.

– Да не спала я! Не могло этого… – Эннда умолкла и прижала ладонь ко лбу. – Что толку стоять тут и спорить?! Надо пойти и разыскать ее.

– Фонари возьмите. – Бартан схватил цилиндрический фонарь и бросился на улицу.

Даже после того, как они заглянули в уборную и не нашли в ней Сондевиры, он оставался спокоен. Прежде его жена никогда так не поступала, а диких хищников на планете не водилось, и не было вокруг фермы ни утесов, ни расселин – упасть и разбиться Сондевира не рисковала. А может, это и к лучшему, подумалось Бартану, что она вышла. Может, она наконец выбирается из того сумрака, что так давно одурманил ее рассудок?

Но через час бесплодных поисков и ауканья им овладели предчувствия иного рода. «Сначала, – рассуждал Бартан, – это странное явление, ослепительная лавина света, потом – таинственное исчезновение жены. Наверняка эти события как-то связаны между собой».

Как ни крути, Логово – оно и есть логово. Наивно и бессмысленно было переименовывать его в Корзину Яиц. Здешние призраки снова и снова напоминают о себе, и Сондевира – самая последняя их жертва. А ведь он еще сегодня мог увезти ее из этого гиблого места! Проклятое упрямство, идиотская самонадеянность! Из-за них он подвергался сам и подвергал других опасностям, непостижимым для простых смертных… И вот – закономерный итог!

– Что толку бродить в потемках. – В голосе Харро здравый смысл соседствовал с усталостью. – Надо вернуться в дом и поберечь силы до рассвета. Что скажешь?

– Пожалуй, ты прав, – уныло отозвался Бартан.

К тому времени, как они возвратились, печь успела остыть. Пока Бартан ее растапливал, Харро достал из погреба непочатую бутыль и наполнил красным вином три чаши.

Бартан послушно пил, но успокоиться не мог. Тепло и домашний уют непрестанно напоминали ему, что он не вправе наслаждаться подобной роскошью, пока жена блуждает где-то в ночи. Ведь она в лучшем случае замерзнет и простудится, а в худшем – пропадет…

– Как такое могло случиться? – спросил он. – Знал бы я заранее, ни за что бы ее не оставил.

– Я, наверно, задремал, – промямлил Харро. – Вино… – Но ведь ты был не один.

Эннду уже клонило в сон, однако, услышав эти слова, она вскинулась, и лицо ее исказилось от гнева.

– К чему ты клонишь, сопливый городской мальчишка? Намекаешь, что это я прикончила твою шлюшку? Думаешь, я ей рожу съела, да? Это ты хочешь сказать? А где же тогда кровь, а? Ты видишь на мне кровь? Гляди! – Она ухватилась обеими руками за ворот своей синей блузки и рванула ее вниз, приоткрыв груди. – Видишь кровь?

– Эннда! – ошеломленно воскликнул Бартан. – Я тебя умоляю! У меня и в мыслях не было…

Спрыгнув со стула, Эннда швырнула чашку в очаг, и Бартан, потрясенный, умолк.

– Со снами я справляюсь! Правда! Я ту дрянь и близко не подпускаю! Не даю себя пожирать! Клянусь!

Харро встал и обнял жену, прижав к своему плечу ее мокрое от слез лицо. В его руках Эннда обмякла и захныкала; ее всю трясло. В очаге шипело и пузырилось вино.

– Я… – Бартан поднялся и поставил на стол свою чашку. – Я не знал, что тебе до сих пор это снится…

– Бывает иногда. – Взгляд у Харро был жалкий, затравленный, виноватый. – Знаешь, Бартан, пожалуй, будет лучше, если я ее увезу домой.

– Домой? – После гневной вспышки силы оставили Эннду, и она залепетала, как ребенок. – Да, Харро, увези меня домой. Пожалуйста… Увези из этого проклятого края… домой, на восток, в Ро-Амасс. Я так больше не могу… Давай вернемся в настоящий наш дом, помнишь, мы были так счастливы…

– Что ж, должно быть, ты права. – Харро успокаивающе похлопывал жену по спине. – Лучше мы об этом утром потолкуем, ладно?

Эннда повернула голову к Бартану и улыбнулась, но губы ее дергались.

– Бартан, миленький, не сердись на меня, ладно? Ты хороший парень, и Сонди тоже славная девушка. Я ведь не со зла все это нагородила…

– Да я знаю. – Бартану было не по себе. – Может, останетесь? Куда вы на ночь глядя?

Харро решительно помотал головой.

– Нет, дружище. Поедем мы. Но с утра я вернусь и еще кого-нибудь привезу. Если к тому времени Сонди не объявится, мы ее найдем, вот увидишь.

– Спасибо, Харро.

Бартан проводил соседей до фургона и помог запрячь синерога, то и дело оборачиваясь и высматривая в сумраке белое пятно – благополучно возвращающуюся Сондевиру.

Тщетная надежда…

Сам того не подозревая, Бартан вступил в самую темную полосу своей жизни. Через несколько дней ему предстояло свыкнуться с мыслью, что его несчастная заколдованная жена, по всей вероятности, навсегда рассталась с этим миром.

Глава 10

В том, что враг шел со стороны солнца, не было ничего странного; удивило Толлера другое – размах атакующей волны. По меньшей мере шестьдесят кораблей поднимались эшелонированным строем, строго соблюдая интервал и дистанцию, чтобы в случае опасности прикрывать друг друга.

Разгромив в пух и прах первый флот, Толлер надеялся, что с войной покончено, но напрасно: мирцы не угомонились, хотя их последующие атаки больше смахивали на самоубийственную разведку боем: неприятель изобретал все новые и новые способы прощупать оборону Верхнего Мира. Второй отряд кораблей пробовал прорваться в зону невесомости ночью, но его выдал шум горелок, и мирцам пришлось отступить с тяжелыми потерями. Третья попытка сорвалась из-за того, что противник вооружился сверхмощными пушками – они стреляли с такой отдачей, что разрушали собственные корабли. После этого Новые Люди еще дважды поднимались в срединную синеву и оба раза запускали с бортов гондол собственные реактивные истребители. Вражеские пилоты старались вовлечь три эскадрильи верхнемирцев в яростную схватку, но по сравнению с искусными бойцами Толлера они были зелеными новичками, и мало кому из них посчастливилось уйти живым. Во второй раз они пробивались на высоких скоростях в Группу Внутренней Обороны – видимо, намереваясь уничтожить станции, – но опять безуспешно: их отогнали и перестреляли поодиночке.

Со временем Толлер понял, что защитники Верхнего Мира, оборудовав постоянную базу в зоне невесомости, обеспечили себе огромное преимущество над врагом. Удивительно, размышлял он, почему король Рассамарден до сих пор не пришел к такому же выводу, почему он с тупым упрямством бросает людей и корабли в мясорубку? Единственное разумное, на его взгляд, объяснение этому дал в своем рапорте полковник Гартазьян после встречи с разведывательным кораблем мирцев. «Они в высшей степени надменны и самонадеянны, – писал он, – и глухи к доводам здравого смысла». Похоже, Новое Человечество Мира вместе со своим правителем – последняя коллективная жертва птертоза, не подозревающая, что в мозгу ее представителей бродит яд абсурда. В бою они не щадили себя, старались лишь подороже продать свою жизнь и только поэтому обзавелись парашютами, которые позволяли воздухоплавателям выжить после гибели корабля. Но Толлер не знал, сами они изобрели это устройство или взяли за образец парашют, найденный на теле Динитлер, упавшей на Мир после того, как в баках ее машины иссякло топливо. Возможно, истребитель они тоже сконструировали не сами, а восстановили из обломков машину Динитлер.

Но сейчас Толлера занимал более насущный вопрос: что затеяли мирцы на этот раз? Неужели, охваченные неутолимой страстью к самоуничтожению, они пустились в очередную авантюру? Или столь мощное наступление – признак веры в некое новое оружие?

Размышляя об этом, Толлер мчался навстречу солнечным лучам. За ним четким клином летела Красная Эскадрилья. Наклонные стеклянные обтекатели – последнее новшество в конструкции истребителя – защищали летчиков от холодных воздушных потоков. По правую руку от Толлера в одной восьмой мили Синие прочерчивали в сияющих небесах белые полосы, а слева на таком же расстоянии неслась Зеленая Эскадрилья. В душе у Толлера бурлило давно знакомое возбуждение вперемешку с чувством вины.

Далеко внизу некоторые корабли, резко выделяющиеся на огромном выпуклом и разноцветном фоне Мира, уже разворачивались гондолами кверху. Мирцы больше не решались слепо лететь на врага; их впередсмотрящие отдалялись на длинных канатах от бортов и наблюдали за небом. Стоило кому-нибудь углядеть белый конденсат, и корабли переворачивались с таким расчетом, чтобы защищать себя и друг друга. Поэтому три эскадрильи действовали теперь порознь, и летчикам приходилось больше полагаться на себя, чем на стратегические таланты командиров. Случались эффектные личные победы, бывали и столь же впечатляющие неудачи; множились легенды. «Что я увижу на этот раз? – думал Толлер. – Не летит ли навстречу солдат, которому суждено оборвать нить моей жизни?»

Когда боевые порядки небесных кораблей заслонили собой всю перспективу, строй истребителей рассыпался, чтобы оплести свою добычу паутиной из белых выбросов. Толлер знал: справа от него описывает кривую машина Беризы Нэрриндер. Захлопали дальнобойные мушкеты, но не так яростно и торопливо, как в предыдущих боях, и Толлер вспомнил о принципиально новом оружии мирцев. Чтобы получше разглядеть небесные корабли, он заглушил двигатель и дождался, когда машина остановится. Несколько истребителей уже ворвались на предельной скорости в неприятельскую «решетку», и ему удалось заметить оранжевые крапины стрел. Но ни один шар еще не горел.

Толлер потянулся к подзорной трубе, ему мешали перчатки и лук, пристегнутый к левому запястью; впрочем, и невооруженным глазом было видно, как вокруг отдельных гондол появляются коричневые пятнышки, словно мирцы швыряют навстречу атакующим десятки метательных снарядов. Но пятнышки трепетали и одно за другим начинали перемещаться сами по себе.

Птицы!

Распутывая ремешок подзорной трубы, Толлер старался угадать, что за птиц решили использовать мирцы, чтобы в опасный момент напустить на своих врагов. Ответ возник моментально: реттсерских орлов, обитающих в горах Реттсер на севере Колкоррона. В размахе их крылья достигали двух ярдов, скорость полета не поддавалась точному измерению, а силищей они обладали такой, что в мгновение ока выпускали кишки оленю или человеку. В прошлом никто не брался дрессировать этих грозных и своенравных созданий для охоты или войны, и даже нападение птерты ничего не изменило, однако Новые Люди уже не раз доказывали, что к своей жизни они относятся без особой почтительности и гораздо выше ценят победу над врагом.

Первый же взгляд в подзорную трубу подтвердил опасения Толлера, и по его спине побежал холодок. Сама природа создала этих великанов царями воздушной стихии; страшно даже представить, какую резню они могут учинить среди его летчиков. Внезапно некоторые белые стрелы изогнулись: пилоты идущих впереди истребителей, сообразив, что за напасть им грозит, предпочли уклониться.

Томительно проходили секунды. Потом Толлер вдруг спросил себя: а почему ничего не происходит? Странно. Он-то ожидал, что орлы, обладающие невероятным проворством, ринутся в неудержимую атаку, едва заметят чужих летчиков, но они не отдалялись от кораблей, с которых их сбросили.

Оптика показала занятную картину: орлы неистово махали крыльями, но вместо того, чтобы стремительно лететь в бой, безостановочно кувыркались. Казалось, их удерживает на месте невидимая сила. Зрелище это так развеселило Толлера, что лишь через несколько секунд он сообразил: машущие крылья совершенно не годятся для полетов в невесомости. Сила взмаха, не скомпенсированная весом птицы, опрокидывает ее назад. Будь орел существом разумным, он бы приноровился двигать крыльями иначе – примерно как пловец руками. Но эти пленники инстинкта могли только терять понапрасну силы.

– Опять вам не повезло, ребята, – прошептал он, подкармливая двигатель кристаллами. – В который раз дурака сваляли. А за глупость надо расплачиваться, верно?

В следующие минуты Толлер наблюдал, как его пилоты поджигают шар за шаром и при этом не несут потерь. Когда мирцы занимали глухую оборону, их корабли горели слабее – воздушные потоки не раздували пламя. Бывало, огонь гас, не успев испепелить весь шар, – но команду корабля это не спасало, летательный аппарат все равно был обречен.

Крутящиеся орлы придавали баталии диковинный вид, а их панический грай выделялся из рева дюз, треска мушкетов и нечастого, но оглушительного буханья пушек. Толлер заметил, что некоторые птицы уже не шевелятся: спрятав голову под крыло, будто уснув, они дрейфовали в воздухе. Иные висели, распластав крылья и не подавая признаков жизни, – вероятно, умерли с перепугу.

Несказанно довольный переменой ситуации, Толлер в поисках достойной цели для атаки выбрался из белого клубка и увидел идущую к нему на сближение машину его эскадрильи. Вела ее Бериза Нэрриндер; она быстро сжимала в кулак и раскрывала правую кисть, сигналя, что хочет поговорить. Недоумевая, Толлер закрыл дроссель и дал машине остановиться. Бериза поступила точно так же, и два летательных аппарата медленно подплыли друг к другу, все сильнее вихляя по мере того, как выходили из-под власти рулей.

– В чем дело? – спросил Толлер. – Хотите притащить на обед одну из этих пташек?

Бериза сердито помотала головой и спустила шарф до подбородка.

– Там корабль! Очень далеко под зоной боевых действий. Советую на него взглянуть.

Он посмотрел в указанном ею направлении, но корабля не увидел.

– Может, наблюдатель? – предположил он. – Наверно, пилоту велено держаться подальше от нас и вернуться на базу с докладом.

– Мой бинокль показывает иное, – возразила Бериза. – Это не простой корабль. Милорд, взгляните внимательнее. Лучше в трубу. Вон туда, где край облака проходит над заливом Троном.

Толлер исполнил ее просьбу и на этот раз разглядел на фоне Мира крошечный силуэт небесного корабля. Он лежал на. боку, подтверждая тем самым догадку Толлера, что команде поручено наблюдать за ходом сражения. «Любопытно, – подумал он, – дошло уже до них, что у приятелей наверху дело не очень-то ладится?»

– Не вижу ничего особенного, – произнес он. – А вас он чем заинтересовал?

– Что вы скажете насчет эмблем на гондоле? Видите синие и серые полосы?

Как следует рассмотрев крошечный кораблик, Толлер опустил трубу.

– У вас глаза молодые, не чета моим… – Он умолк. По затылку от шеи пополз озноб – Толлер наконец донял, к чему клонит Бериза. Синий и серый – исконные цвета кораблей правящей династии. Неужели Рассамарден не счел зазорным унаследовать их? А почему бы и нет? Может, они для него что-то значат? – Толлер машинально кивнул своим мыслям. Что бы там ни заявлял надменный монарх, он как пить дать алчет все того же, что и его предшественники. Но неужели он настолько самоуверен и глуп, что рискует летать в такой близи от сражающихся армий?

– Я не раз слышала, что Леддравор часто лично водил в бой войска, а ведь он не был Новым Человеком, – сказала Бериза, выдыхая струйки пара. – К тому же эти орлы… Если бы они выполнили свою задачу, худо бы нам пришлось. Может, Рассамарден надеялся своими глазами увидеть славную победу?

– Капитан, вы столь же остры умом, как и глазами. – Толлер одобряюще улыбнулся.

– Милорд, я, конечно, обожаю комплименты, но на этот раз подумываю о более почетной награде.

– То есть о разрешении уничтожить королевский корабль?

Бериза не дрогнула под его взглядом, только брови сдвинула.

– Я считаю, милорд, что имею на это право. Ведь это я его обнаружила.

– Прекрасно понимаю и сочувствую, но и вы войдите в мое положение. Если на борту этого корабля Рассамарден, то мы обязаны уничтожить его во что бы то ни стало и тем самым положить конец войне. Мой долг – атаковать его всеми силами, имеющимися в моем распоряжении.

– Но разве мы доподлинно знаем, что на нем Рассамарден? – немедленно возразила Бериза, и Толлер невольно вспомнил свою жену. – И вообще вы мало выиграете, выведя из боя все истребители ради одного-единственного корабля. Тем более что ему все равно от нас не сбежать.

Толлер устало вздохнул.

– Разрешите хотя бы сопровождать вас и стать очевидцем подвига.

– Благодарю, милорд. – Впервые она титуловала его без вызывающей нотки и сразу потянулась к дросселю краснополосой машины.

– Не так сразу! – запротестовал Толлер. Выброс газа из сопла развернул его машину почти кругом, и разговор на несколько мгновений прервался. Обернувшись к Беризе, он продолжил: – Я бы хотел, чтобы вы сначала нашли и прислали ко мне Юмола и Дааса – я расскажу им, что мы задумали. Они будут нас ждать и, если мы не вернемся, атакуют корабль всеми силами. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы из его команды или пассажиров кто-нибудь ушел живым.

Склонив набок голову, Бериза нахмурилась; лучи восходящего солнца превратили ее лицо в красивую маску.

– Два истребителя против одного небесного корабля… Как вы можете сомневаться в нашей победе?

– Парашюты, – напомнил Толлер. – Когда на корабле – обычные матросы, нам достаточно повредить шар. Не так уж важно, погибнут они или спасутся. Снова прилетят – мы их снова собьем. Но сейчас корабль нас не интересует, необходимо уничтожить людей. Что толку поджигать шар, если мы дадим Рассамардену благополучно вернуться в его заразное королевство? Нет, на этот раз наша цель – не оболочка и даже не гондола. Надо прикончить самого Рассамардена, и нет надобности говорить, что сделать это будет гораздо сложнее, нежели просто метнуть издали в шар горящую стрелу. Так что же, вы по-прежнему настаиваете на своей привилегии?

На лице Беризы не дрогнул ни один мускул.

– Я по-прежнему тот, кто первым увидел корабль.

Через несколько минут Толлер мчался вниз, к далекому небесному кораблю, а Бериза летела параллельным курсом – вот тут-то и возникли у него сомнения, стоило ли брать ее с собой. Летчиков-истребителей связывали друг с другом особые узы, дух товарищества, подобного которому Толлер не знал за все годы военной службы. И Бериза умело сыграла на этом, чтобы добиться своего. Может быть, для Толлера, «влюбленного в смерть», такой рискованный шаг – дело совершенно обыденное, но как быть с ответственностью командира за своих солдат? С другой стороны, оставь он Беризу позади, где не так опасно, она бы непременно решила, что он – себялюбец, ни с кем не желающий делиться славой. И многие летчики согласились бы с ней, а он боялся потерять их уважение. Или он чересчур переоценивает ерундовую, в сущности, проблему? Чем ему легче пожертвовать жизнью молодой женщины или лестной привязанностью юных товарищей?

Только не первым – вот единственно правильный и достойный ответ.

Он взглянул на уменьшающийся силуэт Беризы, которая верхом на реактивном истребителе, обтекаемом воздушными потоками, четко выделяясь на фоне серебристых водоворотов темно-синей бесконечности, хладнокровно летела навстречу опасности, и в душе его неожиданно всколыхнулось теплое чувство, смесь уважения и симпатии. Эта женщина, подумалось ему, отважна и умна и всегда предвосхищает его тяжеловесные решения. Она – великолепный боец и вправе сама выбрать свою судьбу.

Словно уловив мысли Толлера, Бериза, чье лицо скрывалось под шарфом и защитными очками, бросила на него вопросительный взгляд. Толлер отдал ей честь, она ответила тем же, а затем целиком сосредоточилась на предстоящей схватке.

Они с Беризой находились на прямой линии между сражающимися и кораблем Рассамардена. Толлер всей душой надеялся, что на фоне дыма и мерцающего под солнцем конденсата выбросы двух машин останутся незамеченными, но остроглазые впередсмотрящие все-таки уловили опасность. Из гондолы выпрыгнули мушкетеры и закувыркались на концах канатов, поспешно образуя широкий круг, чтобы прикрыть огнем верхнюю, наиболее уязвимую, половину оболочки. Будь это обычный корабль, у них имелось бы немного шансов подбить вражескую машину или всадить пулю в пилота, но на этот раз Бериза должна была подлететь к мушкетерам вплотную и выстрелить не в шар, а в гондолу. А в прежних сражениях мирцы показали себя отменными стрелками.

В нескольких фурлонгах от корабля Толлер дал звуковой сигнал и заглушил двигатель. Когда рядом остановилась Бериза, он сказал:

– Чтобы зря не рисковать, давайте хорошенько рассмотрим гондолу. Надо убедиться, что Рассамарден в самом деле на борту.

Бериза поднесла к глазам бинокль, помолчала минуту и вдруг рассмеялась.

– Я вижу корону! Стеклянную корону! Не ее ли носил король Прад и все его предшественники? Скажите, милорд, они и вправду таскали на голове это смешное украшение?

– В определенных случаях. – Толлер удивился: почему он себя чувствует задетым? – Если вы видите диадему Битрана, то могу заверить, что сделана она из одних алмазов и стоит… – Он запнулся, охваченный внезапной радостью. – Дурак! Тщеславный, самоуверенный дурак! Дорого же тебе обойдется привычка носить прозрачную шапчонку! Сколько у вас ядер?

– Все шесть.

– Отлично! Беру на себя шар, но зайду не сверху, а сбоку, чтобы все в гондоле видели, как я выпущу стрелу. Вот тут-то и бейте! Может, повезет и вы с первого захода взорвете ящики с кристаллами. Ну что, готовы?

Бериза кивнула. Толлер убедился, что давление воздуха в резервуарах максимальное, и пустил кристаллы в двигатель. Послушная машина бросилась к небесному кораблю. Толлер двигался по нисходящей дуге, рассчитывая пройти мимо шара, но чуть медленнее, чем в прежних поединках с кораблями мирцев. Следом летела Бериза, ее машина совершала короткие рывки, оставляя за собой белый пунктир.

Когда гондола в синюю и серую полоску заслонила собой весь обзор, Толлер увидел копошащихся людей. Он насчитал восемь солдат, сгорбившихся на концах радиально растянутых канатов, – конечно, они целились в него.

«Вот чего я хочу, – подумал он, снимая правую перчатку. – Только этого, и ничего другого».

Он выхватил стрелу из колчана, поджег наконечник и вложил ее в лук. Затем врубил двигатель и направил машину на оболочку. Истребитель быстро набирал скорость; Толлера клонило назад. В реве сопла терялись хлопки выстрелов, но он видел грибы-поганки, выросшие над стволами мушкетов. Когда чудовищная выпуклость шара превратилась в кривую бурую стену, заслонив львиную долю вселенной, он вздыбил истребитель, загораживаясь от большинства неприятельских стрелков его крепким «брюхом». Мир и Верхний Мир покорно переместились вдоль небесного свода.

Одним отточенным движением Толлер вскинул лук и выпустил стрелу. И в тот же миг услышал пушечный дуплет Беризы. Стрела вонзилась в оболочку, и Толлер, не снижая скорости, круто взял в сторону. Что-то ударило его по левой ноге, и клочья ватной подкладки остались за хвостом истребителя. Он еще ниже пригнулся к округлой спине машины и погнал ее прочь, к звездам, на безопасное расстояние. Наконец он вырубил двигатель и позволил машине описать полукруг, чтобы поглядеть со стороны на сцену сражения.

Над ним, немного правее, такой же маневр выполнила Бериза. По боку вражеского шара расползался огонь. На гондоле не было заметно повреждений, но Толлер твердо знал, что Бериза не промахнулась.

Не теряя времени, она прочистила казенники пушек и зарядила их железными ядрами. Закончив, подняла руку, и Толлер снова двинулся на шар, стараясь вызвать на себя весь огонь. Ему это удалось; благополучно всадив стрелу в теряющего форму гиганта, он отошел подальше и отыскал в небесной синеве Беризу. На этот раз она не дала себе передышки и заряжала пушки во время разворота. Через несколько мгновений она промчалась под машиной Толлера, заходя на гондолу снизу.

Не успели мушкетеры на канатах взять ее в прицел, как она дала залп из обеих пушек. Ядра вспороли палубу, и гондола содрогнулась, но с виду осталась невредимой, а солдаты продолжали палить сквозь густой черный дым, окутывавший подбитый корабль.

Толлер, ожидавший взрыва кристаллов, остановил машину. Едва ли Рассамарден погиб: человек – слишком маленькая цель по сравнению с гондолой. А им было необходимо знать наверняка, что вражеский король убит. Он поискал глазами Беризу; она спускалась к нему в сверкающем нимбе пара. Выждав, когда она приблизится, он постучал себя пальцем в грудь и указал на небесный корабль, давая понять, что на этот раз сам ударит по гондоле. Бериза сдернула со рта шар и выкрикнула что-то неразборчивое; Толлер едва успел заметить на ее обтекателе паутину белых трещин. Затем она до предела открыла дроссель и с оглушительным ревом рванула вперед – прямо на небесный корабль.

С криком, в котором гнев смешался с испугом, Толлер помчался за ней вдогонку; он уже понял, что Бериза не изменит курса. За две секунды до столкновения она спрыгнула с машины. Истребитель пробил борт гондолы и поразил сердце корабля – газовую горелку. От удара корабль крутануло и подкинуло вверх; во все стороны полетели горящие клочья шара. Ускорительные стойки вырвались из пазов и замолотили в разные стороны, а солдат завертело на извивающихся веревках. Спустя мгновение раздался взрыв пикона и халвелла, его сопровождал яростный всплеск зеленоватого пламени. Теперь Толлер не сомневался, что погибли все до единого.

Бериза, оттолкнувшись ногами от кожуха истребителя, сумела лишь чуть-чуть отклониться от его курса и тотчас скрылась в клубах дыма. У Толлера кровь застыла в жилах, нервы, и без того натянутые до предела, грозили лопнуть. Он завел двигатель и описал полукруг вдоль кромки медленно вращающегося хаоса, пока не достиг синей безмятежности по ту сторону корабля. Беризу он заметил не сразу – белым мерцающим мотыльком она улетала к звездам и серебристым завиткам. Чтобы убедиться, он вскинул к глазу трубу – да, это Бериза, до нее примерно миля, и энергия движения, доставшаяся от истребителя, заставляет ее удаляться.

Он пустился вдогонку, боясь увидеть изувеченный труп. Неподалеку от девушки он сбросил скорость. Истребитель стало кидать из стороны в сторону, и Толлеру пришлось привстать на «стременах», чтобы схватить ее за руку и подтянуть к себе. Он сразу понял, что Бериза цела и невредима: она подались навстречу и, мигом оказавшись верхом на истребителе, лицом к Толлеру, обвила руками его шею.

Ее лицо сияло безумным восторгом, и даже сквозь двойную толщину костюмов он чувствовал, как сильно она дрожит. Им ничего не оставалось, как слиться в поцелуе. У нее были ледяные губы, даже язык, и все-таки Толлер – навсегда, как ему казалось, забывший сексуальную страсть – не мог погасить жар, вновь и вновь толкавший его к этой женщине. Обхватив Толлера ногами, Бериза жадно прильнула к его губам, но в конце концов сжала его щеки ладонями и оторвалась.

– Ну, Толлер, как тебе это понравилось? – хрипло спросила она. – Признайся, ты в жизни не видал такой красоты!

– Да, да, но ведь ты чудом осталась жива, – сказал он.

– Знаю! – Бериза со смехом приникла к его губам, и они долго летели, затерянные среди звезд и светящихся завитков вселенной, которая принадлежала только им двоим.

На борту небесного корабля тишина нарушалась редко. Примерно в двухстах милях над зоной невесомости Толлер выполнил инверсионный маневр, и теперь корабль плавно падал на Верхний Мир. В ближайшие несколько дней от экипажа никакой работы не потребуется, разве что время от времени подкачивать горячий газ в огромный шар, чтобы его не смяло растущим давлением наружного воздуха. Вокруг царила стужа, но на этот раз она переносилась легче – помогали отопители, работающие на кристаллах. Вдобавок с недавних пор гондолы небесных кораблей для улучшения теплоизоляции покрывали тонким пергаментом.

И все-таки в цилиндрическом пространстве гондолы было довольно холодно. Когда Бериза сняла блузку, ее соски стянулись в коричневые бугорки. Толлер, уже обнаженный и укрывшийся под толстым стеганым пуховым одеялом, протянул ей руку, но она замешкалась, опустившись перед ним на колени и держась за один из протянутых тут и там канатов, без которых не обойтись при длительном отсутствии силы тяжести на борту.

– Ты уверен, что стоит это делать? – спросила она. – Ты совсем потерял осмотрительность.

Недавно он заявил о своем намерении представить ее королю и вместо того, чтобы вернуться домой на парашюте, специально для них двоих вызвал небесный корабль.

– Ты медлишь, давая мне возможность передумать? – Он улыбался, разглядывая ее, – при обычной силе тяжести женские груди никогда не бывают так восхитительно приподняты. – Или наоборот, чтобы я не передумал?

Бериза провела ладонью по своей груди.

– Я думаю о леди Джесалле. Почти наверняка ей все расскажут, и я не хочу, чтобы ты потом глядел на меня букой.

– Мы с леди Джесаллой живем в разных мирах, – сказал Толлер. – И оба делаем не то, что хотим, а то, что нам суждено.

– Ну, если так… – Маленькое женское тело нырнуло к нему под одеяло, и он крякнул от прикосновения холодных пальцев.

Дни сменялись ночами, и Толлер заново открывал для себя радости, без которых в последние годы жизнь его стала сухой и блеклой. Головокружительное наслаждение уживалось с невыносимой горечью – то и дело внутренний голос напоминал ему, что он вершит своего рода расправу над собой, духовное самоубийство…

А кругом полыхали метеориты.