Деревянный меч

Линза была что надо: размером с чайное блюдце, — толстая и тяжелая.

Замечательная линза. Мишка сидел на скамейке, держал ее в руке и ждал, когда же вновь выглянет солнце. Требовалось закончить начатую надпись: «Козел — козел». Козла сегодня во дворе не было, уехал с родителями в деревню, поэтому писать правду было легко и приятно. Пока что Мишка дошел только до буквы "о" в первом слове.

Стоял июль, только недавно отцвели тополя, грязный, прибитый дождем пух еще лежал по краям тротуаров. Тополя росли, конечно, везде, но их двор в этом смысле давал сто очков вперед любому другому: там где по три, где по пять деревьев, стриженых, как пудели, а тут — целых восемнадцать, старых, кряжистых, разлапистых и развесистых, по ним лазали, на сучья подвешивали качели, к стволам привязывали веревки для белья и гамаки, а осенью баба Катя из седьмой чуть не на четвереньках ползала между ними, собирая плотненькие коричневые грибочки. Да и пух, которым тополя снабжали весь двор в изобилии, беспокоил только взрослых. Малышне он даже нравился, что-то они из него творили, а люди постарше сгребали пух в кучки, бросали спичку и смотрели, как он горит.

Взрослые к этому занятию относились настороженно. Черт их поймет, этих взрослых: лежит пух — им не нравится, жжешь его — тоже не нравится…

— Ух ты! — сказал кто-то рядом. Мишка посмотрел — это подошел Филька из второго подъезда, он подходил всегда бесшумно и всегда сзади и подглядывал; не сказать, что он прихвостень Козла, но приятель.

Поэтому Мишка спросил достаточно неприветливо: — Чего надо?

— Линзочка у тебя — класс! — сказал Филька. — Давай меняться, а?

— Нет, — сказал Мишка. — А на что?

— Смотри, — сказал Филька и достал из кармана ножичек. Впрочем, не совсем ножичек, скорее крохотный, на ладони весь поместится, меч.

Крохотный, но совсем как настоящий: витая рукоять, а в набалдашник вделан зеленый блестящий камешек, и еще несколько камешков по крестовине, и лезвие настоящее, голубоватое, а по лезвию тонюсенькими буковками какая-то надпись.

— Острый — жуть! — сказал Филька. — Я за лезвие схватился — вот! — Он сунул под нос Мишке ладонь. Порез был глубокий, но кровь уже не шла.

— А где взял? — спросил Мишка.

— Где-где, — передразнил Филька. — Где-то. Места знать надо. Меняешь?

Мишка знал, что если попросить, дядя Саша даст еще — у него несколько таких линз от какой-то старой штуки.

— Давай, ты мне в придачу еще свою «Авиапочту» отдашь, — предложил Мишка.

Теперь замялся Филька. Отдавать две вещи за одну ему не хотелось.

— Дай еще посмотрю, — сказал он.

Мишка дал ему линзу. Филька навел ее на скамейку — дерево сразу задымилось.

— Здорово! — сказал Филька. — Ладно, давай. Только она у меня дома. Я тебе потом принесу.

— Нет уж, — сказал Мишка. — Потом забудешь. Пошли.

Они поднялись на третий этаж, Филька ключом открыл дверь, и они, вошли. В квартире было прохладно и пахло обедом.

— Ты подожди тут, — сказал Филька. — Я сейчас.

Он разулся и босиком пошлепал в комнату. Там он возился, пота закричал: — Баб! Ты убирала — где мой кляссер?

— Не знаю, все там, — ответили ему. — Ищи!

Из комнаты в коридор вышла Любка — троюродная Филькина сестра из города со смешным названием Пневск, ее родители уехали в Африку строить там ГЭС. Любка была въедливым существом семи лет.

— Привет, — сказал Мишка.

— Привет, — сказала Любка. — Это ты пускал позавчера самолет с резиновым моторчиком? Мне Филька говорил.

— Я, — сказал Мишка.

— А где он теперь? — спросила Любка.

— Потерпел аварию, — сказал Мишка. — Разбился.

— А летчик?

— Летчик спасся с парашютом, — сказал Мишка. — Успел. Теперь пробирается к своим через линию фронта.

— Он у тебя тоже маленький?

— Кто?

— Летчик.

— Маленький, — сказал Мишка. — А почему тоже?

— А Филька и Толик говорили, что у них спрятаны маленькие человечки и они их теперь будут всему учить: Они в тополях живут, в дуплах. Там у них ходы проделаны, много, целый город, только никто про это не знает. И ты никому не говори.

— Почему?

— А какой интерес, когда все знают? Надо, чтобы был секрет. Когда секретов нет, неинтересно.

— Нашел, — сказал Филька. Он подошел, как всегда, бесшумно. — Ты что это ему разбалтываешь?

— А что, нельзя?

— Я ведь тебе говорил, что это секрет! — Филька дернул Любку за ухо. Любка надулась, но — Мишка удивился — бабушку звать не стала и даже не пикнула, хотя Филька дернул ее довольно сильно.

— На, — сказал Филька, протягивая Мишке меч и марку.

— Видишь, какая штука у меня теперь есть? — Он показал Любке линзу. — Зашибись!

— Ты этот меч у своего отобрал? — спросила Любка.

— Я тебе говорю — помалкивай! — прикрикнул Филька. — А то!…

— Я пошел, — сказал Мишка. — Пока.

— Пока-пока!

На лестнице Мишке вдруг пришло в голову: надо посмотреть на меч через увеличительное стекло. Но линза теперь у Фильки, придется возвращаться.

Он подошел к Филькиной двери. За дверью возились. Он постучал.

Возня стихла, Филька приоткрыл дверь.

— Чего тебе? — спросил он недовольно.

— Дело одно есть, — сказал Мишка. — Пусти.

— Ну?

— Надо посмотреть на меч через увеличилку.

— Ага, — сказал Филька и пропустил его в дверь.

Любка стояла, насупившись. Левую руку она спрятала за спину.

Мишка старался не замечать этого. Меч под увеличительным стеклом стал совсем как настоящий, такие точно мечи Мишка видел на фотографиях и открытках. Буквы на лезвии видны были отчетливо, но все же они были незнакомые.

— Не по-русски написано, — сказал он.

— Хочешь, я за словарем сбегаю? — предложил Филька.

— Непонятно, на каком языке, — сказал Мишка. — Где ты его взял?

— А вот где-то, — вредным голосом сказал Филька. — Не скажу.

— Отобрал, — прошептала Любка.

— У кого? — спросил Мишка.

— Тебе-то какое дело? — сказал Филька грубо. — Взял — и иди себе. Иди, иди. А с тобой мы еще поговорим, — повернулся он к Любке.

Заступаться за девочек — думал Мишка, спускаясь по лестнице. Как тут заступишься? Ты же и виноватым будешь. А он ей, гад такой, руки выкручивает…

Дома он положил меч на стол и долго его разглядывал, представляя, каким должен быть воин, владеющий этим мечом. Потом пришли мать с отцом.

— Обедал? — спросила мать. — Суп ел?

— Ел, — сказал Мишка. Суп он действительно ел.

— Никакой он не дурак, этот твой Лесников, — сказала мать отцу. — Помести он твой материал — его тут же взгреют, а так он тихо-мирно будет на страницах газеты вести борьбу с грязью в общежитиях да хаять молодежные танцы…

— Правильно, — сказал отец, — он не дурак, через три года он уйдет куда-нибудь с повышением, а через пять лет придется для всего города возить воду за сто километров, а я буду страшно гордиться, что еще во-он когда все это предвидел… Просто обидно, когда на твоих глазах из газеты делают настольный календарь пополам с миндальным сиропом.

А хорошо бы иметь маленьких человечков, думал Мишка. Строить им дома, а они бы ездили на заводных машинах, а еще можно было бы делать для них корабли и самолеты, и чтобы еще они бы воевали — понарошку, конечно. Он представил себе, как на ковре сходятся две армии. Только им надо дать деревянные мечи, а то этот слишком острый…

А ведь весной кто-то говорил о маленьких человечках — будто видел их на тополях. Тогда пускали в луже у забора новую Димкину яхту, ну и заговорили, что хорошо бы на нее экипаж; и кто-то сказал, что видел человечков на тополе. Не поверили — то есть не то чтобы не поверили, а решили, что выдумывает для интереса. Кто же это говорил?…

— Я еще пойду на улицу, — сказал Мишка. Меч он спрятал в ящик стола — не стоит брать с собой, потеряется.

— Только не допоздна, — сказала мать.

— Ладно, ма.

Не было смысла искать на тех деревьях, что около дома. Если лезть, то на те, которые в глубине двора, у каменного двухэтажного сарая, где раньше держали дрова, а теперь, когда в дом провели отопление, — всякое барахло. Попробовать на этот? Сучья высоко… Мишка притащил от сарая доску, приставил к стволу — держится. Ну и занозистая, черт! По доске он добрался до нижних сучьев, подтянулся и оказался на дереве. Дальше легче, дальше по сучьям — как по лестнице. Здесь был свой мир, зеленый, воздушный, ажурный. Отсюда, от ствола, тополь выглядел совсем не так, как с земли, со стороны, этого даже не объяснить, но только был момент, когда Мишка почувствовал, что может не спускаться, может остаться здесь, остаться и жить… Никого он, конечно, не нашел. Дупла были, и много, но узкие и глубокие, и, как Мишка ни заглядывал, как ни светил фонариком, так ничего и не увидел. Руку тоже просунуть нельзя было, ход шел узкий и извилистый, рука так не гнулась. Потом он увидел сквозь листья, как по галерее второго этажа сарая прошел Филька, за ним еще кто-то, потом еще — трудно было разобрать сверху, кто именно, несколько ребят прошли а потом прошел Козел со стеклянной банкой в руках.

Мишка, торопясь, стал спускаться. Козла он не любил и побаивался, но все же…

В сарае было светло, горела электрическая лампочка, и все стояли, окружив большую ржавую железную бочку, и смотрели в нее. Стараясь держаться незаметно, Мишка подошел к бочке и заглянул через край.

Лампочка висела прямо над бочкой, и весь свет падал прямо в нее. На дне бочки был насыпан песок и набросаны камни и сучья. И на одном сучке, как на бревне, сидели, опираясь спинами о стенку бочки, два маленьких человечка. Два настоящих человечка, с белку размером. Оба были одеты в синие штаны и черные куртки. У одного на голове была шляпа.

— А у лили-лилипутика ручки меньше лю-ти-ка! — пропел Филька. Ловите! — и он, перегнувшись, через край бочки, сронил с ладони под ноги человечков заточенную велосипедную спицу и выструганный из щепки меч.

Человечки шевельнулись, но не встали со своих мест и голов не подняли.

— Не будут они сражаться, — сказал кто-то.

— Гордые, — презрительно сказал Козел. — Ну, мы вас расшевелим. Ап!

Он опрокинул свою банку над бочкой, и из банки на песок плашмя шлепнулась крыса! Человечки вскочили. Один быстро схватил спицу, ладонью проверил острие и взял ее наперевес, как пику. Второй взял меч.

Рукоять меча была остругана скверно, пальцы ее не обхватывали.

Крыса шевельнулась, приподнялась, шмыгнула к стене и там замерла.

Усики ее шевелились.

— Два дня не кормил, — сказал Козел. — Как уехал, так и…

Крыса, прижимаясь к стене, двинулась по направлению к человечкам.

Тот, что со спицей, сделал шаг вперед — так, чтобы прикрывать своего почти безоружного товарища. А тот, подняв меч над головой, закричал:

— Это же подделка! Люди вы или не люди? Это же подделка!!!

— Убери крысу! — закричал Мишка и бросился на Козла. Что-то темное вдруг поднялось в нем, подкатило к горлу и глазам, и он уже не видел Козла, а только огромную ненавистную рожу, а под рожей — голубое пульсирующее горло, в которое нужно вцепиться и не отпускать…

Он не достал Козла — тот поспешно отскочил назад и два раза ударил Мишку кулаком в губы. Мишка упал, но тут же вскочил, бросился — ему поставили подножку и стали пинать ногами. Он опять вскочил, повалил кого-то, кого-то отшвырнул, ухватился за край бочки, но опрокинуть ее не смог, бочка устояла; Мишку оторвали от нее и пинками и кулаками выбросили за дверь. Позвать, понял Мишка, кого-нибудь позвать! Отца!

— Зуб выбили! — закричала мать, увидев Мишку такого — в крови и грязи. — Больше на улицу не пойдешь!

Мишка молча пробежал мимо нее в комнату. Отец сидел за столом и печатал на машинке.

— Папка, пойдем скорее, — заговорил Мишка быстро, — папка, она их загрызет, скорей пойдем. У них мечи по отобрали, понимаешь, и дали Деревянный…

— Миша, ты же видишь — я работаю, — сказал отец. — Мы же договаривались с тобой. И вообще — с кем это ты дрался?

— Папка, это же неважно, ну скорее, их еще можно успеть спасти!

— Кого — их?

— Маленьких человечков!

Отец, уже начавший было подниматься со стула, снова сел.

— Сын, ты бредишь. Ну, подумай сам, ты же уже большой — какие могут быть маленькие человечки?

— Настоящие человечки, а они пустили к ним крысу, а меч у меня в столе лежит, ты понимаешь?

— Скажи лучше, кто тебе губу так разбил. Дай-ка посмотрю…

— Папка! Поздно будет, не успеем!

Мишка бросился в свою комнату, схватил меч и вернулся: — Вот, видишь? Они у них отобрали, им теперь нечем сражаться, пойдем скорее!

— Все. И я никуда не пойду, и ты никуда не пойдешь.

То же самое темное снова взметнулось в Мишке.

— Проклятые! — закричал он и кинулся к двери. — Проклятые!!!

Но в дверях стояла мать.

— Пусти!!! — простонал Мишка.

— Ах ты… На мать с кулаками! Мерзавец маленький! А ну!…

Совсем без сил лежал Мишка в постели. Плакать он больше не мог — все выплакал. Саднила разбитая губа, во рту было еще солоно от крови.

Саднила порезанная ладонь. Но меч он им не отдал. Меч лежал под подушкой. Из-за двери глухо доносился голос диктора программы «Время». Потом мать сказала: — Господи, что же в мире творится. Вот ведь ни газет читать не хочется, ни телевизор смотреть. Хоть бы на острее какой необитаемый перебраться, что ли… Чего людям надо?

Мишка лежал и думал. Чего людям надо? Много надо, а главное, наверное — чтобы не отбирали настоящие мечи и не давали взамен щепки, да еще накануне сражения… Тьма обступала его. Мишка повернулся на бок, сунул руку под подушку, нащупал меч. Ему показалось, что рукоять меча растет, становится как настоящая, вот ее можно обхватить как следует… «Спи, мальчик», — обещающе сказала темнота. Таким же голосом говорит Козел: «Иди сюда. Иди, иди…»