Десант в настоящее

I

В конце пути я окончательно выдыхаюсь и уже не совсем ясно понимаю: это я толкаю мокрое, выскальзывающее из рук коромысло, или это оно поддерживает меня, чтобы я не упал. Рядом тяжело сипит Василий. На первый взгляд, у него дела идут лучше моего, но я знаю, что и он близок к пределу. Третьи сутки идёт нескончаемый проливной дождь. Небо тёмное, мрачное. Такое ощущение, что тучи вот-вот упадут на голову и раздавят непроницаемой тяжестью. Горизонта не видно: всё затянуто мутной завесой дождя. Водяная пыль, несмотря на поднятые воротники и капюшоны, находит дорогу сквозь щели между телом и одеждой, превращая бельё в килограммовые рыцарские доспехи. Питаемся исключительно таблетками, запивая их дождевой водой, для сбора которой достаточно на несколько минут откинуть капюшон.

Мы подбадриваем себя шутками и древними анекдотами, мокнем, потеем и отчаянно трусим.

Когда я рассказал Василию о своём плане, он долго не мог поверить, что я не шучу. Потом так же долго меня рассматривал. Я заметил, русские всегда так: запрягают долго и везут тяжело. Но везут!..

Его нога проваливается в преисподнюю. Жадно хватая ртом воздух, падаю вместе с ним. Мы поднимаем фонтаны брызг, которые мгновенно растворяются в струях дождя. Ловлю краткие мгновения отдыха, пока он, осыпая замысловатыми русскими ругательствами болото, освобождает ногу вместе с прикрученной к ней лыжей. Чтобы он не заподозрил меня в жульничестве, выкручиваю голову и озабоченно смотрю на трос, один конец которого закреплён на нашем коромысле, другой исчезает в траве. Василий, как и я, знает, что тросу ничего не сделается, но, осматривая его, я работаю, а когда просто лежу — отдыхаю.

Василий понимает мою неглубокую хитрость и улыбается. Он откидывает капюшон, подставляя голову дождю. От головы идёт пар, и, странное дело, капли будто притягиваются к ней. Не просто барабанят по макушке, а прицельно бомбардируют щёки, уши, шею, стекают с головы по плотным чёрным волосам на нос и оттуда падают в траву упорным неистощимым ручейком. У Василия уже отросли чёрные брови и пушистые ресницы. Симпатичный, крепкий парень. Он садится рядом, и на несколько минут мы застываем в блаженной неподвижности.

Лыжи я сам придумал. И сделал. В этих диких местах инициатива наказуема: реализация планов зависит от их разработчика. Только цивилизация позволяет творческим людям заниматься именно тем, для чего они предназначены — творчеством, а не выматывающей душу тупой, вульгарной работой. Для "чёрной" работы цивилизация располагает миллиардами голодных ртов, готовых на всё, лишь бы не умереть с голоду.

Об этом я и думал, когда резал древесину и обвязывал "конструкцию" противомоскитными сетками. К сожалению, ничего более простого придумать не удалось. Усилие, с которым мы буксируем топливный мешок, слишком велико. Ноги дырявили травяной ковёр, мы проваливались и почти не двигались с места. А так: два дня мучений и кровавые мозоли от рукояти ножа, но мы движемся! Ещё бы: площадь соприкосновения с податливой травой увеличилась в десять раз, соответственно уменьшилось давление на неё, и теперь мы можем в полную силу налегать на коромысло, без опаски попирая предательскую траву. Да мы уже почти пришли! Остаётся километра два, не больше.

От места падения вертолёта до базы пришельцев оказалось четыре часа быстрой ходьбы. Все перемещения я решил делать только днём, полагая, что у противника достаточно датчиков, реагирующих и на инфракрасное излучение, и на движение, и на металл, к которому, как мне кажется, шары особенно неравнодушны. С этой точки зрения, в ночное время суток мы бы оказались в проигрышной ситуации, когда нас видят, а мы — нет. При этом меры безопасности свелись к постоянной готовности сделать разрез в траве и нырнуть в ледяную воду. Что мы и делаем.

Шары за это время мы наблюдали несколько десятков раз.

В большинстве случаев, они безмятежно скользили на горизонте, но было и так, что противник пролетел на расстоянии двух-трёх сотен метров. Мы не решались рисковать и каждый раз прятались под зелёным ковром. По мере приближения к Базе плотность встреч росла, но признаков, что нас обнаружили, я не видел. Во всяком случае, шары всегда спешили по своим делам, вылетая с Базы и быстро пропадая за горизонтом, либо наоборот, торопились быстрее попасть внутрь и не обращали на нас внимания.

Возможно, наши меры предосторожности и вовсе лишены смысла.

Но я настоял на них, а Василий придерживается роли парня на подтанцовках: из сил выбивается, чтобы помочь, но при этом старательно делает вид, что всё происходящее к нему мало относится — он лишь помогает. Я ему верю. Если бы я всё бросил и повернул назад, он, ни секунды не раздумывая, пошёл бы следом за мной.

Мы провели в ближайшем к Базе оазисе несколько суток, изучая режим активности неприятеля. Сама База — точно такое же нагромождение мегалитов, заботливо укрытых деревьями, как и оазис, из которого мы вели наблюдение. Единственное отличие — узкое, метров пятнадцать, кольцо воды, свободной от травы. Так что Базу противника уместнее назвать островом.

Тем не менее, если бы не монитор, однозначно указывающий положение мешка с консервами, мы бы запросто прошли мимо. Любопытно, что шары взлетают полупрозрачными мыльными пузырями, а плотный золотистый цвет приобретают только на достаточно большом расстоянии от острова. Неужели маскируются? Боятся? Чувствуют уязвимость?

Тогда в чём она, эта "уязвимость"?

Круглосуточное наблюдение: в бинокли — днём, и прибором ночного видения — в потёмках, показало, что противник, как и мы, ведёт дневной образ жизни. Во всяком случае, активность шаров к полуночи замирает, и только после пяти утра вновь начинается движение…

Василий поднимается, я стараюсь не отставать от него. Мы берёмся за отполированные дождём и руками скользкие плечи коромысла и вновь налегаем, в струну натягивая трос. Василий опять проваливается, и мы снова падаем. Теперь уже не до улыбок. Становится понятно, что мешок с топливом за что-то зацепился, и кому-то придётся лезть в воду.

"Кому-то" — это очень мягко сказано. Лезть придётся мне. С весом и габаритами Василия, его выход на поверхность может вылиться в серьёзную проблему.

Я переворачиваюсь на спину и, подставляя лицо дождю, потуже затягиваю шнуровку куртки и брюк. Эту процедуру я проделывал уже столько раз, что руки движутся автоматически. Затем в том же положении, не вставая, перекатываюсь к основанию троса и, придерживаясь за него рукой, головой вперёд вдавливаюсь в чёрную, беспросветную воду.

Здесь, как и наверху, тоже мало интересного. Упругий, из толстой прорезиненной ткани топливный мешок наполовину заполнен авиационным бензином. Я его снял с вертолёта. Как? Спросите об этом у Василия. Он должен лучше помнить. Для меня эта "процедура" прошла одним бесконечным кошмарным сном: вот я собираюсь с духом, чтобы нарушить данное себе обещание не лезть больше в воду; вот с огромным усилием стаскиваю ботинки с ног покойника в пассажирском отделении. Того самого, что пистолет потерял. А вот мы с Василием уже налегаем на свежесрезанную ветку с руку толщиной.

Тогда это коромысло было всего лишь куском дерева. Сегодня — продолжение наших рук, полноправный член команды. С ним даже можно разговаривать. Только он обычно не в духе. Потому и молчит.

Как, впрочем, и мы.

— Это ты по гитлерюгенду соскучился? — спросил меня Василий, когда я предложил устроить пожар на краю Базы.

— Нет, хотел о твоём пионерском прошлом напомнить: "Взвейтесь кострами, синие ночи…"

— Погоди, — невесело сказал он. — Придёт время, я тебе тоже песенку спою.

Тогда меня задело его пренебрежительное отношение к моей идее. Ведь я исходил из единственного достоверно известного нам факта, который заключался в том, что о предполагаемом противнике ничего не известно.

"Значит, — рассуждал я, — необходимо произвести какое-то возбуждающее действие и следить за откликом, который обязательно последует за воздействием, если оно будет достаточно велико".

А чем слаб взрыв тонны авиационного бензина? Конечно, техническая реализация этого проекта, сулящего блестящие в прямом смысле слова перспективы, имела ряд трудностей, но все они были разрешимы. Возвращаемся к вертолёту (это совсем просто!). Демонтируем имеющимся инструментом топливные баки (здесь пыхтеть мне пришлось одному). Находим способ, как дотащить топливо поближе к базе противника (именно этим в настоящее время мы и занимаемся), подпалим бензин и поглядим, что будет дальше. В том, что хоть отклик воспоследует, я не сомневаюсь. Кем бы пришельцы ни были, их не может не заинтересовать фейерверк на пороге своего дома.

Нам повезло. Топливные баки оказались резиновыми мешками. Их демонтаж подарил немало незабываемых минут, но всё обошлось благополучно. Потом повезло ещё раз. Великое "открытие": бензин легче воды! Поэтому проблема транспортировки топливных контейнеров решилась достаточно просто: мы идём по поверхности и тянем за собой контейнеры, которые плывут в воде под травой. На буксировку первого бака ушло два дня. Стояла солнечная, тёплая погода, вселяющая уверенность в успехе задуманного предприятия: после суточной лёжки на "пляже" пары бензина придали мешку упругость и выпуклые обтекаемые формы.

Со вторым мешком было тяжелее: то ли из-за непогоды, то ли мы подустали. Трос не так охотно резал траву, и мне казалось, что усилие, которое мы прикладываем к коромыслу, на три четверти расходуется именно на резку растений.

Иногда трос "увязал" в особенно толстом слое травяного покрова или контейнер натыкался на неожиданное препятствие: отмель, подводный валун. Тогда я спускался вниз, в холодную неприветливую тьму и выяснял причины остановки. Если первое, то, работая по очереди длинным ножом, мы прорубали коридор в траве. Если же второе, то приходилось поворачивать и обходить препятствие.

На этот раз разведка не занимает много времени. Через минуту становится ясно, что проблема в траве — до грунта здесь метра полтора.

Возвращаюсь назад и протискиваюсь в узкую щель, прорезанную тросом в траве. Эта щель так и тянется позади нас, невидимой промежностью длиной в два десятка километров. Где-то рядом должен быть ещё один такой разрез. Жаль, что нет возможности двигаться первым фарватером. Буксировка первого мешка была много легче…

Долго, с наслаждением отфыркиваюсь и отплёвываюсь от болотной тины. На самом деле, особой разницы не чувствую: здесь, на поверхности, так же сыро, как и там, внизу. Ну, может, чуть светлее. С меня льёт в три ручья, но это совершенно не беспокоит: сверху всё равно льёт в четыре. К холоду то ли притерпелся, то ли по случаю дождя температура воды немного повысилась…

Взглядом указываю Василию на нож, и он тут же принимается за работу. Это мои минуты отдыха, но следует подумать об одежде. Я ослабляю давление шнурков. Если этого не сделать, шнуровка "распилит" кожу до дыр, до крови. Вот такие у нас водные процедуры!

Несколько минут спустя, вытирая пятернёй влагу с могучего лба, Василий демонстративно берётся за свой конец коромысла. Стараюсь не отставать — в таких условиях не дай Бог кому-то из команды почувствовать, что он перетруждается больше другого, — и делаю то же самое.

Мучения продолжаются.

Наше движение проходит в стороне от оазисов: боюсь наскочить на мель, — потом очень сложно резиновый мешок развернуть и стащить на "глубокую" воду. У нас уже раз такое было. Проморочились целый день и легли спать усталые, недовольные друг другом.

До финиша уже недалеко.

Я много размышляю над совсем не праздным вопросом: почему нас до сих пор не обнаружили? Трудно себе представить охрану из беспечных разгильдяев, которые за двадцать километров до объекта уничтожают авиатехнику, истребляют гражданскую экспедицию и не замечают появления в непосредственной близости от себя двух человек. Мокрых, замёрзших, злых. Есть, конечно, вероятность, что мы обнаружены давно, а игнорируют по причине отсутствия у нас оружия. Или мы забрались слишком глубоко и находимся в мёртвой зоне, где наблюдение не ведётся вовсе…

Василий опять проваливается. Я тоже падаю. Трава под лыжами расползается, не держит. Достаю монитор и убеждаюсь, что конечная цель нашего пути прямо перед нами, до острова не больше километра. Если бы не ливень, мы бы уже видели первый контейнер. Дальше придётся бурлачить, шагая по дну. Это не просто. Травяной покров здесь уже не держит, но идти, раздвигая траву, — нелёгкая работа. Особенно, когда полтонны за плечами.

С большим трудом освобождаю ногу от травы, я отстёгиваю "лыжи". Василий делает то же самое. Он долго их рассматривает, потом с очевидным сожалением отбрасывает далеко в сторону. Да! Культурный человек сразу чувствуется по тяге к прекрасному! Но топливные мешки закончились, и "лыжи" нам вряд ли ещё раз понадобятся.

— Ловко это у тебя получилось, — сказал он.

— Ну, чем-то же я занимался перед тем, как стать шпионом, — мне приятна его оценка, но почему-то чувствую себя неловко, поэтому добавляю. — "Ещё я пишу"!

— "Читаю, пою и пляшу", — тут же подхватывает Василий.

Ну, что ж, по крайней мере, у нас были одни духовные наставники.

Я поступаю с "лыжами" так же, как и Василий. Мы "разбиваем" ботинками траву и по грудь проваливаемся в воду. Одного короткого взгляда достаточно, чтобы понять: "по грудь" — это относится только ко мне. Василию вода поднимается чуть выше пояса. Наваливаемся на коромысло и, отталкиваясь от плотного, скованного мерзлотой дна, продолжаем движение.

Улыбаюсь. Я и в прошлый раз в этой ситуации улыбнулся. Не могу избавиться от наваждения, что если бы я сел Василию на шею или уселся сверху на мешок, напарнику было бы только легче…

Он раза в два меня тяжелее и раз в пять сильнее. У меня была возможность в этом убедиться. В самом начале нашего пути, ещё с первым мешком, коромысло всё время норовило впиться мне в грудь и развернуть в обратную сторону. Но прежде, чем я успел попросить его умерить силу, он взялся поближе к тросу, уменьшив тем самым плечо, моменты сил уравнялись, и, в полном соответствии с законами физики, дальнейшее движение проходило равномерно, поступательно, прямолинейно.

Только очень тяжело.

Спустя две сотни шагов возникает стойкое ощущение топтания на месте. Наверное, Василий чувствует то же, потому что, не сговариваясь, мы вместе оглядываемся назад. Причина снижения скорости очевидна: чем "слабее" травяной ковёр, тем больше он прогибается над мешком с топливом, увеличивается площадь соприкосновения, стало быть, растёт сопротивление движению трением.

Опять физика!

В ясную погоду я бы попытался отыскать фарватер буксировки первого мешка, но при такой видимости, как сейчас, — пустая трата времени. Придётся "чистить" воду ещё раз.

Но сначала необходимо выбраться наверх и согреться.

Я по-прежнему боюсь переохлаждения; пожалуй, даже больше, чем шаров.

Первым на вздувшуюся над мешком траву взбираюсь я, потом, кряхтя и что-то нашёптывая, карабкается Василий. Пытаюсь ему помочь, но это лишнее. Несмотря на вес и размеры, он достаточно ловок и проворен для такой физкультуры.

Усаживаюсь на скрещенные ноги, разворачиваю плечи и чуть приподнимаю голову. Теперь ничто не препятствует вентиляции лёгких. Закрываю глаза и концентрируюсь на дыхании, стараюсь отвлечься от холода и сырости, выпросить у своего тела ещё толику калорий, чтобы согреться. Долгий изучающий взгляд Василия мешает, не даёт сосредоточиться. Он всегда наблюдает за мной, но я не столько замечаю, сколько чувствую его внимание. Приятно, что он ни разу не пожаловался на наш скудный рацион. А ведь "греть" ему нужно куда большую массу, чем мне.

— Как тебе удаётся хранить спокойствие духа? — неожиданно спрашивает Василий. — Положение безвыходное: сыро, гадко, мерзко… А ты всю дорогу улыбаешься!

— Выдумки всё это, — так и отвечаю: не открывая глаз. — Безвыходных положений не бывает. Но случается, что человек безуспешно ищет выход, вместо того, чтобы приспособиться.

— Не понимаю, — признаётся Василий.

— Очень просто: "безвыходное положение" — это ситуация, из которой нет выхода в рамках представлений о прежней жизни. Но если положение "безвыходное", значит, изменились условия. Изменилась жизнь. Теперь нужно принять новые условия, и по ним жить. То, что для тебя "сыро, гадко, мерзко" — моя жизнь. Я принял это. Значит, ситуация для меня перестала быть критической. Мне не нужно искать "выход", мне и здесь хорошо…

Чуть-чуть, совсем немного, приоткрываю глаза и вижу, что он сидит так же, как и я: на скрещенных ногах, развернув плечи… Ну и славно. Отто плохому не научит. Добро пожаловать в школу выживания Пельтца! Мы восстанавливаем дыхание, потом, словно по команде, поворачиваем головы к цели нашего пути. То ли дождь поредел, то ли мы подошли к острову вплотную, но в той стороне и в самом деле что-то темнеет. Мне опять становится не по себе. Если там притаился наш враг, невозможно понять, почему мы до сих пор не уничтожены.