Десант в прошлое

РУССКОЕ МОРЕ

Солнце дало о себе знать еще тогда, когда диск его скрывался за горизонтом. Море в этом месте сначала посветлело, затем в середине светлого пятна появилась темно-синяя сердцевина, она постепенно вытягивалась к берегу, а светлые края росли вширь, превращаясь в крылья. Уже выросли над горизонтом расходящиеся по окружности столбы-лучи, золотистый шар все выбирался и выбирался на поверхность, вот и наступило мгновение, когда возник краешек солнца, синяя дорожка к берегу превратилась в огненную, море вспыхнуло и окрасилось в голубой пламень, лучи достигли берега и возвестили всему живому о наступлении нового дня.

В этот день Леденев и Ковтун уезжали. Поднялись они рано и решили пойти к берегу, чтобы проститься с морем.

Они проходили городской площадью и остановились, склонив головы, у памятника Щербинину. Командир партизанского отряда стоял на мраморном постаменте, протянув обе руки к востоку, туда, откуда вставало солнце. Когда первые лучи коснулись бронзового лица командира, Леденеву вдруг показалось, что Щербинин улыбнулся...

Город постепенно просыпался. Уже спешили закончить свою работу дворники, появились тележки молочниц, к базарной площади торопились зеленщики, энтузиасты южного загара начинали тянуться к пляжу.

— Значит, Угрюмый утратил все прежние связи? — спросил Ковтун Юрия Алексеевича, когда они стали спускаться по каменной лестнице к морю.

— Да, — ответил Леденев. — Мои коллеги тщательно проверили всевозможные варианты. Он действительно сын немецкого специалиста, работавшего в Советском Союзе. Петер Штакельберг, так его звали. А судьбу его сына изуродовал фашизм. Десять лет учился Герман в нашей школе, в 1937 году вернулся с отцом в Германию, где стал активным членом гитлерюгенда. Было бы странно, если б молодым парнем, в совершенстве знающим русский язык, обычаи России, особенности советской жизни, не заинтересовалась секретная служба. С 1938 по 1940 год Угрюмый учился в специальной разведывательной школе, затем был заброшен в недавно образовавшиеся советские республики в Прибалтике. Три личные благодарности рейхсфюрера Гиммлера и благодарность самого Адольфа, есть и награды... Считался разведчиком экстракласса. В деле подшита копия рапорта Вайсмюллера, где штандартенфюрер сообщает, что штурмфюрер Герман фон Штакельберг пропал без вести при оставлении Понтийска германскими войсками. Шеф гестапо предполагает, ссылаясь на показания солдат, что Угрюмый погиб при артобстреле.

— Что нового дала поездка в Одессу? — спросил Иван Никитич.

— Почти ничего к тому, что мы уже знали, Румянцев не добавил. Правда, Лев сказал, что, получив сведения от Пекаря об агенте в отряде Щербинина, он сообщил об этом Мужику. Обитателям катакомб предстояло выйти на связь с Пекарем и тогда тот должен был показать им фотографию Угрюмого. Больше он ничего о нем не знал. Но случилось так, что к Пекарю послали самого Угрюмого. Стечение обстоятельств... Потом, в госпитале, Румянцев встречался с Угрюмым, принимая его за Мужика... Бывший начальник разведки рассказал мне, что он, собственно, и не разговаривал с ним, вернее, говорил он один, а мнимый Миронов, обвязанный бинтами, лишь мигал глазами.

— Пока вы были в Одессе, Юрий Алексеевич, — сказал доктор, — я постоянно размышлял над тем, каким был Угрюмый — к моменту своей смерти... Изменился ли он? Ведь, судя по рассказам сослуживцев, жены, знакомых, это был совсем наш человек. И чего ему было ждать, если, как вы говорите, его считали мертвым...

— Он мог не знать об этом, — заметил Леденев. — И наверняка не знал...

— Но тогда он сам бы стал искать связи с тем миром, — возразил Ковтун. — За границей он не был?

— Ни разу, — ответил Юрий Алексеевич. — Это установлено.

— Мы знаем двух Штакельбергов, — сказал Леденев. — Одного в шкуре Угрюмого, матерого разведчика, опасного врага, и другого — в обличье расстрелянного им Миронова. Против второй половины жизни этого человека мы ничего возразить не можем, против внешней ее стороны.

— Интересно, если б Штакельберг явился с повинной, как бы с ним поступили? — задумчиво произнес Ковтун.

— Тогда было бы еще судебное следствие, — сказал Леденев. — После него суд и вынес бы решения о вине Штакельберга и наказании за нее.

Видите ли, Угрюмый носил звание офицера СС, то есть был членом организации, объявленной на Нюрнбергском процессе преступной. Как обычный офицер СС, Угрюмый отбывал бы установленный срок до амнистии, которая была объявлена нашим правительством несколько лет назад. В случае объявления его военным преступником его бы расстреляли, ибо на военные преступления срок давности не распространяется.

— Он казнил себя сам, — сказал Ковтун. — А что же будет с его семьей?

— Ничего не будет, — сказал Юрий Алексеевич. — Доподлинно установлено, что Елена Федоровна абсолютно ничего не знала. Правда, сильно смутила Миронову находка Игоря, но я заверил ее, что к покойному мужу эта вещь отношения не имеет. Елена Федоровна — уважаемый в городе человек. Многие обязаны ей жизнью. Мы долго советовались, как поступить, и решили ради нее и детей оставить все по-прежнему: и надпись на могиле, и фамилию Миронова в паспорте Елены Федоровны. Она, может быть, еще и пережила бы это. Но каково для детей узнать страшную истину?! Пусть все будет как есть. И Сергей Николаевич Миронов согласился с таким решением...

— Замечательной души человек! — воскликнул Ковтун. — Такое вынести и сохранить в себе все подлинно человеческое.

— Вот мы и пришли, — сказал Иван Никитич и, потянув Леденева за рукав, легко сбежал по ступеням к воде.

У их ног грузно ворочался Понт Эвксинский. Черное море. Многострадальное Русское море.