Десять часов на охоте

III

В пятницу, в шесть часов вечера, на площади Перигор состоялась встреча участников предстоящей охоты. Вместе со мной их, не считая собак, оказалось восемь — отличных стрелков пикардийской столицы. Бретиньо и его компаньоны — причислить себя к таковым у вашего покорного слуги не хватало смелости — были великолепны.

Какие потрясающие типы! Одни сдержанные, поглощенные мыслями о завтрашнем дне, другие веселые, словоохотливые, в рассказах уже опустошившие земли Эрисара. Моему другу пришлось представить их по всей форме. Первым был Максимон. Высокий худой мужчина, очень добрый, пока в руках у него не появлялось ружье — один из тех охотников, о которых говорят, что он скорее убьет кого-либо из своих компаньонов, чем вернется не солоно хлебавши. Полную противоположность этой значительной личности представлял некто Дювошель, толстый коротышка лет пятидесяти пяти — шестидесяти, такой глухой, что не мог расслышать выстрела собственного ружья, но неистово присваивавший себе все спорные попадания. Его заставляли — и не раз — стрелять в уже мертвого зайца, да еще из незаряженного ружья. Это была одна из тех охотничьих мистификаций, разговоров о которых хватает на полгода дружеских встреч и застолий.

Мне пришлось испытать и силу рукопожатия Матифа, большого мастера по части охотничьих баек. Ни о чем другом он никогда, собственно, и не говорил. А какие отпускал шутки, междометия! А как имитировал крик куропатки, лай собаки, ружейный выстрел! А жестикуляция! Взмахи рукой будто веслом означают взлет куропатки. Полусогнутые ноги, спина дугой, левая рука вытянута вперед, а правая прижимает к плечу воображаемый приклад— поза стрелка, не знающего, что такое промах. «Бах! Бах! Бах!»— комментировал он свои действия, и казалось, пули свистят у моего уха.

Но самое яркое впечатление производил диалог неразлучных, как два пальца одной руки, Матифа и Понклуэ. В жарких спорах они щеголяли друг перед другом охотничьими подвигами.

— Ну и настрелял же я зайцев в прошлом году! — потирал руки Матифа. — И не сосчитать!

— И я тоже! — в тон ему восклицал Понклуэ. — А вспомни последнюю охоту в Аргеве. Какие были куропаточки!!!

— Да, до сих пор вижу первую, которой удалось упорхнуть.

— А я ту, что от выстрела осталась совсем без перьев.

— Ну а ту, что упала в борозду, даже собака не смогла найти.

— А ту, в которую я, набравшись наглости, выстрелил более чем с сотни шагов и тем не менее, разумеется, попал, разве забыть?!

— Как и ту, которую после двух моих выстрелов — паф! паф! — я уложил в люцерну, но моя собака, к сожалению, в один миг слопала жирную птичку.

— По сей день жалею, что упустил целую стаю, пока перезаряжал ружье. Эх, какая была охота, друзья, какая охота!!!

Про себя же я подумал, что ни одна из куропаток друзей-охотников, вероятно, так и не оказалась в их сумках. Но высказаться вслух не осмелился. Имена остальных представленных мне джентльменов позабылись. Помню только, что у одного из них была кличка Баккара, потому что, охотясь, «он все время стрелял и никогда не убивал».[2] Кто знает, мучился я дурным предчувствием, кто завтра удостоится этого прозвища? Время покажет!