Десять тысяч небес над тобой

Глава 19

Я открываю глаза и вижу затейливо украшенный потолок: херувимы и нимфы написаны вокруг золоченых розеток, всё это окружает огромную люстру. Пошевелившись, я понимаю, что лежу в кровати, настолько же богато украшенной резьбой, как и потолок, декорацию дополняет вышитое шёлковое покрывало. Я снова Маргарита, Великая Княжна всея Руси, предположительно дочь Царя Александра V.

Я сажусь, потом сморщиваюсь, понимая, насколько я измучена, очевидно, эта Маргарет плохо спала, если вообще спала. Но самое большое удивление я испытываю, понимая, что я совсем не узнаю эту комнату. Вероятно, это не так уж необычно, во время моего прошлого визита в эту вселенную царская семья не покидала Санкт-Петербурга. У Романовых много других дворцов, и, вероятно, это один из них.

Всё равно, комната кажется… какой-то странной.

Мои глаза расширяются, когда я вспоминаю, в этом мире царь хотел выдать меня за Принца Уэльского, наследника Английского трона. Ох, дерьмо, это Букингемский дворец? Но в кровати со мной никого нет, и, осмотрев свою руку, я не обнаруживаю кольца.

Воспоминания о Лейтенанте Маркове оказываются такими живыми, что я как будто снова оказываюсь в Зимнем Дворце. он — мой личный страж, стоит за дверью, и он говорит о моём ожидаемом браке с наследником Английского трона, и говорит гораздо больше, чем можно выразить словами.

— Конечно, миледи, Принц Уэльский будет верным мужем. Я не могу представить себе, какой мужчина не был бы, не считал бы себя счастливчиком, имея такую жену. Что он не влюбился бы в вас с первого взгляда. Любой мужчина влюбился бы.

Тогда я поняла, что он чувствует. Он так мало пожил после этого, у него не было даже двух дней после той единственной ночи, которую мы провели вместе. Я надеюсь, Лейтенант Марков, мог понять, насколько был мне дорог. Он заслужил это — и даже больше, больше, чем у него когда-то было…

Я так сильно его любила. Я всё ещё люблю его, я всегда буду его любить, и, думаю, буду любить до конца своей жизни. Но я провела последние три месяца убеждённая, что моя любовь означает, что я люблю всех Полов, везде. Каждого человека, которым он может быть.

Могла бы я полюбить Пола, которого встретила в Нью-Йорке? Того, который хладнокровно напал на незнакомца и изуродовал его на всю жизнь? Отчасти я хочу сказать нет, но какой бы странной ни была наша связь, она была. Я увидела, насколько он был разбит ужасной жизнью, которой его заставили жить. Я ещё увидела его жестокость. Его способность быть жестоким. Когда я думаю о Поле из Вселенной мафии, я не знаю, смогу ли увидеть его уязвимость, или буду ли я всегда бояться его.

Одновременно, думаю я. И это самый плохой ответ из всех. Единственное, что я знаю — что я сейчас не могу быть рядом с тем Полом и с любым другим. До тех пор, пока я не пойму, что это значит. Мне нужна безопасность и уединение.

Лейтенант Марков умер, сражаясь за Царя, сражаясь, чтобы защитить меня. Я держала его за руку и видела, как он умирает. Ужас и боль этой минуты никогда не покинет меня. Но теперь, я пользуюсь его смертью, потому что она сделала это измерение таким, в которое Пол не сможет попасть.

Его смерть — моё укрытие. Я думаю, даже сейчас, ты всё равно меня защищаешь. Слёзы набегают мне на глаза, но я смаргиваю их.

Тихий стук в дверь спальни заставляет меня сесть.

— Да? — кричу я на английском, надеюсь, я должна говорить на этом языке.

Ответ звучит на французском.

— Вы готовы к завтраку, Ваше Императорское Высочество?

— Принесите его сюда, пожалуйста, — отвечаю я на том же языке. Я определённо стала лучше говорить на французском.

Одна женщина открывает дверь для другой, которая вносит серебряный поднос. Она подходит к маленькому столу в углу и начинает накрывать трапезу: чайник, сливки, сыр, масло, какой-то паштет.

И теперь я понимаю, что я не во владениях Царя. Если мы ели в своих апартаментах, еда по его приказу была простой. Ещё никто из слуг не носил униформу, похожую на ту, что на этих женщинах: длинные чёрные платья с белым фартуком, и они говорили на русском или английском, на французском — никогда.

Небесно-голубой халат лежит в изножье кровати. Я тянусь к нему, но горничная оставляет завтрак и спешит подать мне одежду. Это бархат, и он мягче чем всё, что я до этого носила. Когда я оборачиваюсь им, служанка отступает, потом спешит оставить меня наедине с едой.

Мне нужно сразу же изучить обстановку, чтобы понять, где именно великая княжна Маргарита. Но мой желудок слишком пуст, меня почти тошнит. Так что вместо этого я иду к столу и начинаю есть.

Оказывается, это лучшее, что я могу сделать. Не только потому что булочки восхитительны, но и потому, что с места у окна открывается вид на улицу.

Я примерно на третьем или четвёртом этаже, смотрю на площадь, окружённую элегантными зданиями, с египетским обелиском в центре. Не смотря на ранний час, и облачное небо над головой кажется молочным в утреннем свете, на улице много народу, все куда-то спешат, но они одеты так, как будто вышли из 1910-х. Женщины в длинных платьях и больших шляпах, мужчины в костюмах-тройках и котелках, все они с усами.

Я узнаю эту площадь. Мы с семьёй ездили в этот город несколько раз, чтобы навестить моих бабушку и дедушку Коваленко до того, как они умерли. Я уверена, что в нашей вселенной посередине не такой обелиск, но я знаю, что место одно и то же.

Великая Княжна поехала в Париж.

Набив живот булочкой с шоколадом, я чувствую себя увереннее и начинаю изучать окружение. Поначалу я гадаю, пребывает ли Великая Княжна в какой-то другой царской резиденции. Насколько я знаю, Французской Революции здесь не было. Я могу быть гостьей пра-пра-правнучки Марии-Антуанетты.

Но я не помню, чтобы французская королева выжила в этой вселенной, и здание стоит на Вандомской площади. Когда мы были здесь десять лет назад, мама говорила, что здесь расположены лучшие отели мира. Я спросила, почему мы не останавливаемся здесь, и это привело к долгой лекции от папы о том, как устроен капитализм и почему для профессоров такие вещи недоступны.

На салфетке, вышитой белым по белому я вижу витиеватую букву R. Я помню, как Тео смотрел на отель в Военной вселенной и говорил, что это не Ритц. Вот это Ритц.

Должно быть, это самый лучший номер в мире. Во всех мирах. Три спальни, огромная гостиная, маленькая кухня, всё так же богато украшены как та комната, где я проснулась. Я думаю, здесь потолки высотой двадцать футов, и… сколько люстр может поместиться в одном номере? Сколько бы ни было, но здесь их больше.

Должно быть, я приехала в Париж одна. Если бы здесь был царь, вокруг была бы военная стража. Если бы здесь были мои братья и сестры, они были бы в других комнатах. Однако, кажется странным, что Царь Александр V разрешил мне одной сбежать в Париж.

Шкафы наполнены элегантной одеждой, но большая часть из них кажется более современной, летящие силуэты, драпированная талия или совсем без неё и более глубокие оттенки, чем те пастельные цвета, которые я носила в Санкт-Петербурге. Меньше кружев, больше бусин. Очевидно, Великая Княжна посвятила много времени шоппингу в Париже. А кто бы удержался?

Она должно быть оплакивала своего Пола так же, как и я оплакиваю его, возможно, даже больше. Так что она находит утешение в парижском путешествии, во всех удовольствиях, которые оно может ей предложить. Я бросаю взгляд на огромный завтрак перед собой, или на то, что от него осталось.

Я нахожу альбом с набросками и коробку с пастелью. Поначалу я тянусь к ней, но потом вспоминаю, откуда у меня эта пастель. Лейтенант Марков подарил мне их на Рождество. Мы стояли прямо у входа в мою комнату, между нами только дверной проём, и смотрели друг на друга почти с головокружением от желания…

Она, должно быть, нарисовала его. Я не могу на это сейчас смотреть. Возможно, никогда не смогу.

Вместо этого, я обращаю внимание на маленькую кожаную книгу, которая похожа на… да. На ежедневник.

Её почерк гораздо лучше, чем мой, элегантный и витиеватый, как у профессионального калигафиста. Иронично, его труднее читать. Но я могу разобрать две записи на сегодня: 11 утра Доктор Н., 9 вечера — ужин Максим.

Когда приходит служанка, чтобы помочь мне одеться, несколько аккуратных вопросов говорят, что я не направляюсь в кабинет врача. Доктор Н., кем бы он ни был, приедет ко мне. Преимущества королевских особ, думаю я.

Она — или я — больна? Это причина поездки в Париж? Конечно, если бы это было так, я была бы в больнице, а не в Ритце. Ещё, я сомневаюсь, что семья разрешила бы мне путешествовать одной, Царь, конечно никогда бы не оставил Россию из-за меня, но, конечно, по крайней мере Владимир бы поехал со мной.

Горничная быстро меня одевает, Парижские туалеты легче носить, чем длинные кружевные платья из Санкт-Петербурга. Ещё, слава богу, кто-то изобрёл бюстгальтер. Он странный — треугольники из сатина без каркаса, но даже учитывая набранный вес, моя грудь доросла до маленькой из практически несуществующей. В любом случае, я не буду скучать по корсетам. Моё платье с заниженной талией цвета роз, и подол выше лодыжки. Шокирующе.

Почему я наряжаюсь для доктора, который придёт ко мне? Так что я не знаю, чего ожидать, но что бы это ни было, это не то, что я ожидала.

Доктор Н. расшифровывается как Доктор Нильссон, и это женщина, что, должно быть, для этой эры необычно. Её густые чёрные волосы забраны назад в тугой пучок, но лицо в форме сердца не выглядит строго. Она не грубая, она не опекающая, она спокойная. Её одежда выглядит так же, как и у любой женщины на улицы, хотя она одевается в приглушённый серый. Вместо серной докторской сумки, которые врачи носили в старые дни, у неё только блокнот и ручка. И вместо того, чтобы спросить, как я себя чувствую, она садится на стул, ближайший с длинной бархатной софе, вынимает блокнот и говорит:

— О чём мы сегодня поговорим, Ваше Императорское Высочество?

Поначалу, я просто рада, что она говорит по-английски. Потом я понимаю, она не врач в медицинском смысле. Доктор Нильссон — психотерапевт.

Велика Княжна приехала в Париж на психотерапию.

Это кажется для меня необычным, но опять же, если социальная история медленнее развивается здесь, психология в этом мире тоже нова. Возможно, в России ещё нет специалистов. Или может быть Царь не хочет, чтобы кто-то узнал, что его дочь лечится и психиатра.

Я медленно вытягиваюсь на софе, как в фильмах.

Доктор Нильссон говорит только:

— Ваше императорское Высочество?

Я пробую:

— Я думаю… думаю, что у меня, хм, противоречивые чувства к отцу.

— К которому?

— К которому что?

— К которому отцу? — доктор Нильссон делает записи, не поднимая головы от своего блокнота. Слава богу, она на смотрит на меня. Вместо этого, она продолжает: — Или вы оставили свою фантазию о том, что ваш учитель на самом деле ваш отец?

Я так ошарашена, что едва могу дышать. Она помнила.

Наши другие воплощения, в которые мы входим во время путешествий между измерениями, не должны помнить ничего из того, что мы делаем, пока управляем их телом. Я видела другие версии Пола и Тео, которые не имели никакого представления о том, что случилось, когда мои Пол и Тео были внутри них.

Но я — «идеальный путешественник». Мои путешествия проходят по-другому, не так, как у остальных. Каждая Маргарет, которую я посетила, должно быть помнит всё что я делала и говорила в её жизни.

Великая Княжна Маргарита пыталась говорить о том, что пережила, поэтому она оказалась у психиатра. Никто не поверил, что её захватил пришелец из другого измерения, они думают, что она сходит с ума.

— Ваше Императорское Высочество, — говорит доктор Нильссон. — Вы желаете ответить на вопрос?

— Царь — мой отец, — говорю я поспешно. — Но я иногда зла на него, и легко притворяться, что мой отец на самом деле кто-то другой. Кто-то добрый, как профессор Кейн.

Рассказала ли эта Маргарет Царю правду? Если так, она приговорила моего отца к расстрелу.

Я чувствую, что не могу дышать, пока доктор Нильссон говорит:

— Так что это не тайна, которую вы скрываете. Только тайная фантазия.

Папа в безопасности. Я выдыхаю с облегчением.

— Да.

— Хорошо. Вы теперь можете воспринимать настоящее. Это прогресс, — доктор Нильссон продолжает делать записи. — Вы хоть немного скучаете по отцу?

— Я больше скучаю по братьям и сестре, — это абсолютная правда. Если бы я снова смогла увидеть Петра и Катю, снова поговорить с Владимиром, это был бы подарок.

— А Лейтенант Марков?

Поначалу я думаю, что я должно быть очень доверяла доктору Нильссон, но потом я понимаю, что после сцены, которую я устроила в армейском лагере после смерти Лейтенанта Маркова, все должно быть знают о нас. О них.

— Он мёртв.

— Вы больше не верите, что он существует в каком-то… призрачном мире рядом с нашим?

Я закрываю глаза. Великая Княжна помнила всё.

— Неважно, если это так. Он… он сейчас очень далёк от меня, — мой голос начинает дрожать. — Другой Пол может быть не моим Полом. Он может быть не таким любящим, не таким сильным. Не таким хорошим.

Она наклоняет голову на бок. Легко представить, что она пишет. Пациентка сохраняет веру в «призрачные миры», но начала говорить, что они отдалены от неё. Она больше не выражает желания посетить их. Это большой шаг к принятию смерти своего любовника.

— Вы всё ещё полагаете, что одна из ваших призрачных сущностей владела вашим телом целый месяц в декабре? Что ваши действия совершала она?

— Кажется… кажется, всё так и было, — осмеливаюсь я. — Но она не сделала ничего, чего бы я не хотела.

— Вы думаете, что она могла бы посетить вас с какой-то целью? — доктор Нильссон теперь меня смешит. — Чтобы сделать то, чего вы боитесь? То, что иначе было бы запрещено?

— Мне нужно подумать об этом.

Этим я выигрываю мимолетную улыбку. Она действительно верит, что мы двигаемся вперёд.

— Вам в последнее время что-нибудь снилось, Ваше Императорское Высочество?

Откуда мне знать? Но слова всё равно сбегают с моего языка, потому что это единственный человек, которому мне придётся рассказать.

— Мне снилось, что меня похитили вооружённые люди, — что будет самым близким эквивалентом русской мафии в этом измерении? — Солдатами, верными Великому Князю Сергею, которые восстали против нас.

— Что произошло во время вашего похищения? Вы подверглись сексуальному насилию?

— Нет, — хм, это грубо. Но опять же, я помню, что ранние Фрейдисты верили, что в конечном итоге всё сводится к сексу. Слишком личные вопросы доктора Нильссон будут продолжаться. — Но один из солдат оказался Лейтенантом Марковым.

— Какую роль играл Марков в вашем сне?

— Я думала, он был там, чтобы защитить меня. Спасти меня, несмотря ни на что, — я тяжело сглатываю. — Вместо этого он оказался таким же, как остальные. Кто-то другой пришёл, чтобы спасти меня, и Пол… Пол выстрелил в него. Мужчина, который пытался меня спасти, не умер, но было столько крови, и я подумала, что он может потерять ноги.

Доктор Нильссон кивает:

— Как вы себя после этого чувствовали?

— Виноватой. Расстроенной. Испуганной. Доктор, как вы думаете, что означает мой сон?

— Только вы можете дать ответ, Ваше Императорское Высочество.

— Я знаю, но… я просто хочу знать, как это выглядит с вашей стороны. Пожалуйста, скажите мне.

Она кладет блокнот на колени и складывает руки поверх него. Вместо того, чтобы ответить сразу, она думает какое-то время, пытаясь дать мне честный ответ.

Наконец, она кивает, как будто соглашаясь со своими внутренними рассуждениями.

— Кто-то, кого вы всегда считали любящим, оберегающим вас, вместо этого в вашем сознании стал тем, кто может причинить вам боль. В вашем сне вы только увидели, как он нападает на другого, и возможно так ваше подсознание смягчает удар.

— Но Лейтенант Марков никогда бы не причинил мне вред. Я знаю это.

— Но во сне он может, — сказала доктор Нильссон. — Так же, как и иллюзия о том, что вы снова можете найти его.

Моя вера в то, что нам с Полом суждено быть вместе несмотря ни на что — вот иллюзия. Она разбилась вместе с костями Тео под дождём из пуль. И кажется, меня уничтожили вместе с ней.

После ухода доктора Нильссон я падаю обратно на софу. Роскошные декорации огромной комнаты, кажется, подавляют меня, потому что, какими бы красивыми они ни были, они пусты. Я одинока настолько, насколько я думала никогда уже не буду одинока, потому что я всегда считала, что если даже Пол не со мной, то он часть меня.

Мне скоро придётся уходить. Неважно, насколько я сейчас не уверена в Поле, я никогда, никогда не оставлю его Конли. Да, Тео отправился в Главный офис во Вселенной Триады, теперь уже Конли должен дать ему координаты измерения, где спрятан четвёртый и последний осколок души Пола. Я сделала грязную работу за Конли. Но Конли меня на этом не отпустит. Он снова подвергнет Пола опасности, если это потребуется для того, чтобы вытащить меня из этой вселенной и прижать к ногтю. Так что я не могу долго оставаться в Париже.

Мне нужно понять, что будет дальше.

Мои размышления прерываются горничной, которая приносит поднос с обедом. Она улыбается, относя его в обеденную зону, в которой стоят столы и стулья настолько шикарные, что на них страшно есть, они больше подходят для того, чтобы писать Конституцию. Я сажусь так же прямо, как я это делала в Зимнем Дворце, так что иллюзия величия продолжается, когда она поднимает серебряную крышку с подноса.

Меня не ожидает ничего необычного, какой-то рыбный суп, думаю я, овощи, но по какой-то причине рыбный запах накрывает меня волной. Я никогда не чувствовала настолько отвратительного запаха, запах кажется проникает через нос, лёгкие и внутренности, как яд. Всё внутри меня переворачивается, сжимается.

Мой желудок болит, и тошнота превращается из фигуральной в реальную.

— Меня сейчас стошнит, — говорю я. Горничная отходит назад, и я отталкиваюсь от стола и бегу в ближайший туалет. Я успеваю как раз вовремя и меня тошнит в раковину.

От запаха собственной рвоты меня почти тошнит снова. И в ванной пахнет чистящим средством, парфюмированным мылом, и по какой-то причине мне это кажется отталкивающим, я не могу выносить запах. Я, спотыкаясь, выхожу оттуда и горничная провожает меня в комнату.

— Я оставлю ваш обед на подносе. Если вы пожелаете другой, звоните, — говорит она, пятясь, и закрывает за собой дверь.

Я падаю на кровать, слишком измученная, чтобы думать о чём-то другом.

Поделом мне, за то, через что я провела Великую Княжну, мне придётся терпеть симптомы её болезни. Со стоном я поворачиваюсь на живот, но грудь болит, и я сморщиваюсь.

Мои глаза широко открываются.

Великая Княжна набрала вес. У нас с мамой одна и та же проблема: мы почти не набираем вес. Никогда не говорите мне ерунды вроде «не проблема съесть лишний сэндвич». Легко сказать, когда тебя не беспокоит сумасшедший метаболизм. Моё тело просто сжигает слишком много калорий, слишком быстро.

Но теперь я в теле, которое стало тяжелее. Какая-то часть веса у меня в груди, должно быть, она выросла на размер. У меня обострённое обоняние и меня тошнит без причины.

Три месяца назад я спала с Лейтенантом Марковым.

О Боже. Я беременна.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Глава 20

Я не могу быть беременной. Не могу.

Я сижу на кровати, взяв голову в руки, пытаясь убедить себя, что это не так. Может быть, у меня ПМС. Это объясняет выросшую грудь и округлившийся живот. Но моё тело никогда так не реагировало. По большей части я просто становлюсь более нервной и начинаю плакать по каждому поводу. Может быть, у меня желудочный грипп. Это бы объяснило, почему меня тошнит. Но люди обычно не набирают вес с гриппом?

Все мои отрицания безуспешны. Правда несомненная даже не на уровне логики и эмоций. Тело говорит мне что-то, что перевешивает всё, что может сказать мозг. Я беременна, по-настоящему.

Я медленно кладу руку поверх живота. Нет, у меня ещё нет животика, но вес, набранный в этой области, кажется… основательным. Твёрдость, которая не может быть просто жиром. Я не чувствую, как ребёнок двигается, но может быть, ещё слишком рано.

Кто-нибудь знает, что у мня будет ребёнок? Нет, они не могут. Доктор Нильссон спросила бы меня, что я об этом думаю. Царь? Я содрогаюсь при мысли. Он вероятно запер бы меня в монастыре, если не в тюрьме.

Я в ужасе, потому что это не моё тело. Я сделала это с Великой княжной Маргаритой. Я приняла решение, я спала с Полом, и теперь…

Как самоуверенна я была, говоря Тео, как сильно мы старались правильно вести себя внутри других своих воплощений. Я забрала больше, чем первую ночь этой Маргарет с мужчиной, которого она любила, я забрала у неё возможность выбора.

Как бы плохо для меня ни было забеременеть в восемнадцать лет, для Великой Княжны это было в десять тысяч раз хуже. Общество верит в девственность до брака, для женщин, по крайней мере, потому что у них вместе с технологиями девятнадцатого века всё ещё мораль девятнадцатого века. И Царь хотел, чтобы я вышла замуж за принца Уэльского!

«Вы уже в опасности из-за меня», прошептал мне лейтенант Марков в ту ночь, когда мы лежали вместе в постели. Он понимал это общество, он понимал риск. И у него был здравый смысл, чтобы волноваться о последствиях.

Нет, это я была беспечной. И это последствия.

Я падаю обратно на кровать, крепко зажмурившись, чтобы сдержать слёзы. Но моё раскаяние слишком глубоко для того, чтобы об этом плакать. Я ничего не могу сделать, чтобы ей помочь. Ничего. Мне придётся предполагать, что она не хочет прерывать беременность, потому что безусловно она бы уже это сделала, если бы могла.

Должно быть, поэтому Великая Княжна приехала в Париж. Она знала, что у неё неприятности, так что она убежала через Европу. Очевидно, ей нужно было выбраться из России прежде, чем беременность стала бы заметной, прежде чем Царь или двор мог бы догадаться, что произошло. Когда король Англии узнал, что Великая Княжна не совсем в здравом уме, помолвку отменят задолго до того, как правда выплывет на поверхность и это даст ей какое-то время.

Великая Княжна умнее меня.

Я кладу руку на живот, всё ещё пытаясь убедить себя, что там ребёнок. Ребёнок Пола. Мой и Пола, общий.

В тот вечер, когда мои родители подали мне плохой пример по поводу того, что мы с Полом должны быть вместе, мама сказала мне, что настоящая причина того, что нам пока не стоит заводить ребёнка по причинам, не связанным с образованием или карьерой, как бы важно это ни было. Когда у тебя с кем-то есть ребёнок, вы связаны навечно. Это может быть прекрасно и чудесно, но это ещё и тяжёлый груз, зная, что твоя жизнь переплетена с жизнью другого, навсегда. Это меняет отношения так, что я даже не могу это описать.

Прежде, чем сделать такой шаг с кем-то, ты должен быть готов заранее принять то, что ваша жизнь, какой она была до этого, разрушится, и верить в то, что вы сможете создать что-то ещё более прекрасное после этого.

Для Великой Княжны и Лейтенанта Маркова нет «после». Та ночь на даче — это всё, что у них было.

Я помню, как он обнимал меня, как шептал мне в висок, называл меня голубкой. Даже несмотря на то, что Пол умер, частичка его живёт. У него будет сын или дочь, у него могут быть его серые глаза и блестящий ум. Когда я представляю, что держу на руках его ребёнка, я знаю, без сомнения, что Великая Княжна хочет этого ребёнка.

Но я знаю то, чего не знает она: Пол Марков — не только застенчивый, преданный лейтенант, в которого я влюбилась в Санкт-Петербурге. Он может быть холодным, жестоким. Он может быть убийцей.

На поезде в Москву, когда началось восстание, лейтенант Марков застрелил гвардейца, который убил бы меня и Катю. С тех пор я помнила это как доказательство того, насколько он защищал меня, что он сделает что угодно, чтобы сохранить меня в безопасности. Теперь я помню, что он даже не посмотрел на истекающего кровью у его ног человека, которого он застрелил.

День проходит как в тумане. Кажется, проходит несколько часов прежде, чем я могу даже выйти из кровати, и я делаю это только потому что понимаю, что меня будет сильнее тошнить, если я не поем. Любое действие, которое я могу совершить, даже сидеть и смотреть на Вандомскую площадь, кажется, может иметь ужасающие последствия. Это, конечно, глупо, смотреть на Парижские сцены из жизни менее рискованно, чем заниматься незащищённым сексом. Но так сильно оплошав, я себе больше не доверяю. Меня парализует чувство вины.

Когда тусклый солнечный свет начинает угасать, приходит горничная, чтобы подготовить меня «к ужину». Я помню строчку в ежедневнике. Сегодня я ужинаю с кем-то по имени Максим. Я хотела бы сказать служанке уйти, зарыться под шёлковые покрывала и попытаться отрешиться от реальности, в которую я попала, которую я создала для Великой Княжны.

Но я слишком часто ей вредила для одной жизни. По меньшей мере я могу следовать её расписанию.

Я подчиняюсь служанке. Хотя она не такая, как мои горничные в Санкт-Петербурге, у неё есть те же способности использовать по максимуму мои немногочисленные преимущества. Мои кудрявые волосы оформлены в мягкое облако витиеватыми золотыми гребнями, украшенными кобальтово-синими эмалевыми черепахами, которые отдалённо похожи на египетские. Она подаёт мне платье тёмно-синего оттенка, расшитого чёрными бусинами, и, хотя оно садится в обтяг на моей новой линии груди, ниже оно спускается свободными складками. Даже самый внимательный наблюдатель не заметит небольшое увеличение моей талии.

Я внимательно наблюдаю за горничной, следя, задержатся ли её глаза на моей талии. Знает, ли она. Если это и так, она достаточно умна, чтобы не подавать знака.

Она не прислуживала мне в Санкт-Петербурге, напоминаю я себе. Я не знаю, сколько я была в Париже, но я почти наверняка уехала не раньше, чем была уверена в своей беременности, так что, не больше месяца или шести недель. Служанка не понимает, что моё тело выглядело так не всегда.

Это даёт мне время, но сколько? Месяц, максимум…

Из украшений горничная выбирает тяжёлые завинчивающиеся серьги с чёрным жемчугом и рубиновое кольцо, такое тяжёлое, что оно перевешивает мои худые пальцы. Жар-птица всё ещё вокруг моей шеи, но спрятана за тёмной вуалью в вырезе платья, служанка её не заметила. Потом на мои ноги надевают тёмные туфли, в руки вкладывают затейливо вышитую сумку, и тяжёлое манто из меха цвета бургунди набрасывают мне на плечи.

Оказывается, я живу в Императорских покоях, но остальной Ритц почти такой же роскошный, как мои комнаты. Красный ковёр, блестящие потолки, интерьер не совсем такой же, как в зимнем Дворце, но очень близок.

Дверь, которая отделяет мои покои от остальных открывается и за ней стоят двое крупных, строгого вида мужчины, одетые в чёрное. Я сразу же понимаю, что это моя личная охрана. Я вспоминаю Лейтенанта Маркова, всегда стоявшего у моей двери, его серые глаза, искавшие мои каждый раз, когда мы осмеливались взглянуть друг на друга.

— Ваше Императорское Высочество? — говорит один из стражей. — Вы хорошо себя чувствуете?

Я останавливаюсь как вкопанная, приложив руку к сердцу. Через расшитую вуаль я чувствую Жар-птицу.

— Я хорошо себя чувствую, спасибо. Мы можем идти.

Они проводят меня по коридору, из которого я мельком вижу огромное фойе, но я замечаю женщин в платьях, таких же тщательно подобранных, как моё, мужчин во фраках и временами в цилиндрах. Шепотки тянутся за мной как дым. Если бы технологии в этом измерении развивались бы так же быстро, как в нашем, вокруг меня сверкали бы камеры папарацци. Мне нужно сохранять спокойное, приятное выражение лица, хотя внутри я хочу заплакать.

Машина — заниженный почти до земли родстер (двухместный автомобиль с открытым кузовом и складным верхом) с подножками и матерчатой крышей, похожие на те, которые водили в Аббатстве Даунтон. Я отсутствующе откидываюсь на своё сиденье и всматриваюсь в совершенно другой Париж. Несколько упряжек, запряжённых лошадьми, всё ещё путешествуют по улицам, некоторые из них явно везут продукты из деревень. Я вижу пирамиду старомодных молочных канистр, ещё одну повозку с огромными кругами сыра. Магазины меньше и темнее, и все они выглядят по-своему со своими вручную нарисованными вывесками, рекламирующими товары.

Большая часть людей, которых я вижу на улице, одеты не так элегантно, как те, кто останавливается в Ритце, но по сравнению с модой, к которой я привыкла дома, все выглядят более торжественно. Все мужчины в пиджаках и галстуках, даже те, кто заходит в паб с друзьями. Все женщины в длинных юбках, большинство из них в подходящих шляпах. Никто не ест и не пьет кофе на ходу, вместо телефонов или пластиковых пакетов они держат трости или веера.

Я ожидаю, что машина остановится перед особняком или фешенебельным зданием, где бы ни жил загадочный Максим. Вместо этого мы останавливаемся перед огромной неоновой вывеской, над рестораном, который кажется самым большим и переполненным в городе: «Максим».

— Ваше Императорское Высочество. Добро пожаловать снова. — Этот человек во фраке должно быть мэтр-д-отель или хозяин. Кем бы он ни был, он рад меня видеть. Без сомнения, если русская принцесса — твой постоянный посетитель, это отличная реклама. — Ваша комната ждёт вас.

— Спасибо, — говорю я ровно, пытаясь скрыть облегчение. С кем бы я ни встречалась здесь, я не пропущу его, и маленькие ошибки не станут достоянием общественности в закрытой зоне. В любом случае, от вкусных запахов говядины и хлеба и сыра у меня начинают течь слюнки, ранняя тошнота уступает голоду.

Максим оказывается почти таким же шикарным, как Ритц. На стенах висят овальные зеркала в затейливых рамах. На стенах деревянные панели, золотого и коричневого цвета, как черепаховый панцирь. Свет сияет из светильников в форме цветов, которые держат бронзовые ангелы или из огромных канделябров матового стекла. Другие посетители сливаются в облако меха, атласа, драгоценностей и света.

Дверь открывается, и за ней обнаруживается уединённая обеденная комната с книжными полками и кушеткой. На другом конце маленького стола встаёт чтобы меня приветствовать человек, которого я меньше всего ожидала увидеть.

— Ваше Императорское Высочество, — говорит Тео. — Как прекрасно снова видеть вас.

Следующие поспешные действия — рассматривание меню и общение с услужливой командой официантов, даёт мне секунду, чтобы осознать это. После того, как я оставила Тео в Нью-Йорке, окровавленного, от вида его в добром здравии я испытываю облегчение. Но всё же, это не совсем тот Тео, которого я знаю.

На нём чёрный костюм, более приталенный, чем у большинства мужчин, авангардный стиль, думаю я. У него растительность на лице, и я нахожу это смешным, даже несмотря на то, что усы и бородка Ван Дайка на нём смотрится хорошо. Он зачесал волосы назад с тем маслом или помадой, которые мужчины использовали вместо геля в те дни. Он говорит на французском с официантами и на английском со мной, с едва заметным датским акцентом. Я слышала свой собственный голос с разными акцентами, но слышать, как кто-то другой говорит с другим акцентом ещё более странно.

Однако то, как он улыбается, движение, которым он передаёт винную карту официанту, даже немного небрежно повязанный тёмно-красный шарф вокруг его шеи — всё это очень знакомо.

Я знала, что Тео жил в Париже, я не забыла письма, которые он присылал мне, когда я была в Санкт-Петербурге, рассказывающие о Мулин-Руж. Но я не догадалась разыскивать его, по большей части потому, что я не понимала, откуда они могут знать друг друга. Наши воплощения в этой вселенной не имеют ничего общего. Тео — студент-химик, я — член королевской семьи с другого конца континента.

Мы вместе боремся с преступностью, думаю я, и чувствую себя глупой от своей же неуместной шутки. Я смеюсь в кружевной платок, пытаясь замаскировать это кашлем.

— Ваше Императорское Высочество? — спрашивает Тео, когда официант выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Хотя моя охрана ждёт за дверью, мы с Тео знаем, что мы одни. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Очень хорошо, спасибо, — как мне об этом сказать? — Я просто в последнее время рассеяна и совершенно забыла, о чём мы с вами собирались говорить…

Его глаза расширяются:

— У вас снова был приступ амнезии?

— Амнезии?

Тео кивает, как будто он понимает, что нужно двигаться медленнее. Он терпеливо говорит:

— Болезнь овладела мной в декабре. В то время я написал вам, начав наше знакомство. Вы нашли меня в январе с интригующими идеями насчёт наших других воплощений, которые знали друг друга, с призрачных миров…

Она помнила всё.

— Призрачных миров, — повторяю я.

— Если ваша теория верна, — говорит Тео. — Моя призрачная сущность вселилась в моё тело в декабре, действуя вместо меня. Вы помните что-либо из этого?

Потом он выпрямляется, его улыбка меркнет. Он догадался, единственный способ сохранить его доверие — это признаться.

— На самом деле, я из одного из… призрачных миров, — говорю я. — Я не хочу причинить никому вред, Великой Княжне, или вам или кому-либо ещё.

Кроме Ватта Конли. Но он не в счёт.

Тео не знает, что думать об этом, и не удивительно. Через минуту он говорит:

— Вы можете объяснить научные принципы, лежащие в основе этого?

Как и в моей вселенной, он снаружи хипстер, внутри — чистый учёный.

— Не очень хорошо. Но постараюсь, — я не знаю, что ещё сказать. — Почему Великая княжна связалась с вами?

— Узнать, совпадало ли моё состояние в декабре с её. У неё не было моей полной амнезии, но насколько бы странным ни было её объяснение, я ей поверил.

Другими словами, она проверяла, в своём ли она уме. Письма, которыми мы обменивались с Тео в декабре, были единственными доказательствами, что призрачные миры не были предметом её воображения.

Удивление изменило Тео, превратило его в мужчину, похожего на того, которого я знаю.

— Может быть, у вас есть это чудесное устройство?

— Жар-птица, — я пропускаю палец под цепочку. Ему нужно время, чтобы увидеть материю из другого измерения, но его лицо загорается. — Если вам когда-либо придётся проверять, не прибыл ли кто-то из другого измерения, можно искать Жар-птицу. Она будет на нём почти наверняка.

Я оттягиваю его воротник, как пример, того, как нужно проверять, но к своему шоку я вижу ещё одну Жар-Птицу.

— Ваше Императорское Высочество? — говорит Тео, всё ещё не понимая, что на его шее что-то есть.

Я беру его Жар-птицу, вызываю напоминание, и…

— Ой! — Тео рывком отстраняется, хватается за грудь, потом осматривает богатый интерьер. — Ух, ладно. Я не знаю, где мы, но мне это нравится

— Что ты здесь делаешь? — Требую я. — Ты уже говорил с Конли?

— Здравствуй и тебе, — я выразительно смотрю на него, и он вздыхает. — Нет, я не пошёл по координатам, которые ты мне дала. Вместо этого я последовал за тобой.

— Нам нужно было вернуться к нему, когда закончим!

— Так мы и сделаем. Он не говорил, что мы не можем сначала немного прогуляться.

От раздражения мой кулак сжимает кружевной платок, который я всё ещё держу в руке.

— Что, если Конли подумает, что мы бегаем от него? Он может расщепить Пола ещё на четыре кусочка… — или на четыре дюжины. Или на четыре миллиона, так что я никогда не увижу его снова.

— Эй, — резко говорит Тео. — Конли нужна ты. Этот поезд не поедет, пока ты не сядешь. Кроме того, насколько Конли знает, мы среди старых добрых солдат. Он пока не разорвёт сделку.

Он не знает этого, так же, как и я. И всё равно, я чувствую, что он прав, по крайней мере сейчас. Конли не будет долго мириться с задержками.

— Ты понимаешь, почему я пришла в это измерение, так?

Тео кивает, но его улыбка меркнет.

— Да, я знаю. Тебе нужно было привести мысли в порядок. То, что произошло в Нью-Йорке — это было жёстко.

— Больше для тебя, чем для меня, — говорю я.

— Мы можем оставить соревнование в том, кто больше пострадал, на потом, ладно? Ладно, ты хотела отдохнуть где-то, в роскоши, где ты знала, что будешь в безопасности.

— Ты думаешь, я пришла сюда, потому что я здесь богата?

Тео протягивает руки, показывая на хрустальный канделябр над нами, фрески на стенах, словно говоря: «разве я не прав?» Но добавляет:

— И тебе нужно быть в безопасности. Так? Иначе тебе было бы грустно вспоминать, ну ты понимаешь. Другого Пола.

Он честно не понимает.

— Тео, я пришла в это измерение, потому что только здесь я не увижу Пола. Я не могу даже смотреть на него, после того, что он сделал с тобой.

Тео морщится, одной рукой закрывая колено.

— Это отстойно, я даже не могу описать это. Но это же не наш Пол меня застрелил.

— Разные воплощения — они больше одинаковые, чем разные. Ты этого не видишь?

— Что, если один Пол сделал со мной что-то дерьмовое, я должен ненавидеть их всех?

— Я не это имела в виду.

Мерцающие газовые лампы на стенах, кажется, уже не дают достаточно света. Вместо того, чтобы казаться роскошным, от тяжёлого резного дерева и огромной люстры у меня почти клаустрофобия. Золочёная клетка всё равно клетка.

Я медленно говорю:

— Тео, когда я в первый раз пришла в этот мир, то начала верить, что неважно, насколько мы отличаемся в разных измерениях, что-то внутри нас всегда остаётся одинаковым. Назовём это вечной душой, самым важным в нас, и это константа. Это никогда не меняется, несмотря ни на что.

— Душа, — говорит Тео таким тоном, который я всю жизнь слышала от моих родителей и от каждого из их аспирантов, это значит: «Это не научно».

Иногда они думают, что имеют значение только подтверждённые эмпирические факты.

И это полная ерунда.

— Да, — выпаливаю я в ответ. — Душа. Я думала, что знаю душу Пола даже лучше, чем свою. Но когда он выстрелил в тебя, я поняла, что в некоторых смыслах я совсем его не знаю. Я видела в нём тьму. Настоящую тьму. И я всё равно люблю его, и это страшнее всего. Но я не знаю, что думать и делать…

Моё горло сжимается, и я глотаю слёзы. Гормоны беременности, думаю я.

Тео ещё не знает о ребёнке.

Я смотрю на него в поисках успокоения, но отстраняюсь, потому что Тео просто в ярости.

— Одна вечная душа, — шепчет он. Его тихий голос обрывает меня, как и было задумано. — Только одна личность, во всех бесконечных измерениях мультивселенной, и всем нам придётся отвечать за грехи других. Для тебя это значит, что я тот же Тео, который похитил твоего отца и подставил Пола. Тот, кто тебя предал. Когда ты смотришь на меня, это всё, что ты видишь.

Я хочу сказать нет, но это неправда. Глядя на Тео, я всё ещё чувствую искру сомнения.

Только теперь я понимаю, что это я предала Тео. Отказываясь видеть его, уважать выбор, который он сделал, и верность, которую он показал, я предаю его каждую секунду.

— Тот Пол — это не наш Пол, — говорит Тео. Теперь он, кажется, настолько зол, что смотрит сквозь меня, как будто я не заслуживаю внимания. — Так же как я — не тот Тео. Он не винил меня за то, что сделал другой Тео, и я не буду винить его за то, что произошло в Нью-Йорке. Проклятье Маргарет. Это меня подстрелили! Если я могу забыть об этом, почему ты не можешь?

Он встает и рывком ставит стул к столу. Очевидно. Великая Княжна сегодня будет ужинать одна.

Тео продолжает:

— Верь во что хочешь. Сомневайся во мне, сомневайся в Поле, прячься в рафинированном Париже, если тебе от этого лучше. Но если ты не спасёшь Пола, я это сделаю.

С этим он широкими шагами выходит из обеденной комнаты.

Теперь остаюсь только я и мигающий свет. Я потеряла Пола три раза — когда лейтенант Марков умер в этом измерении, когда Ватт Конли расщепил его душу, и когда я увидела, как Пол выстрелил в Тео. Теперь я потеряла ещё и Тео.

Никогда, ни в одном из миров, я не была так одинока.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Глава 21

К рассвету следующего дня я понимаю, что спала всего несколько часов. От утомления моё тело кажется тяжелее и под глазами образовываются тёмные круги.

Отчасти это из-за беременности. По меньшей мере, я думаю поэтому мне нужно вставать в туалет каждые два часа.

Я думала дети не дают спать только после рождения.

Но по большой части у меня бессонница из-за чувства вины. Множество причин этого возникают у меня в голове, и как только я отбрасываю одну из них, её место занимает другая.

Из-за меня Великая Княжна забеременела. Это самое ужасное, что я делала. Надеюсь, это самое ужасное, что я когда-либо сделаю. Насколько хуже всё может быть?

Тео думает, что я провела три месяца, ненавидя его. Я никогда не смогу ненавидеть Тео. Даже после того, через что заставило меня пройти его другое воплощение, с его острожной ложью, с тем, как он подставил всю мою семью и Пола, как он подобрался ко мне флиртуя и наклоняясь ко мне и называя меня «Мег». Даже при воспоминании об этом прозвище у меня мурашки по коже. За последние несколько дней я поняла, как много Тео сделал для меня, скольким он пожертвовал. Как я могла сомневаться в нём из-за того, что произошло с ним? Он был главной жертвой Тео из Вселенной Триады, не я, не мама, и даже не мой похищенный отец.

Мы с Тео не отправились в главный офис. Конли, вероятно, думает, что мы бросили Пола. Я этого не сделала — и никогда не сделаю. Если даже я не знаю, как теперь быть с ним, я ни за что не брошу его.

Я позволяю действиям другого Пола повлиять на мои чувства к моему Полу, которого я люблю. И после едкой лекции Тео вчера вечером, теперь я понимаю, как это жестоко и несправедливо. И всё же, моё сердце снова и снова вспоминает жестокую безразличность в глазах Пола, когда он стрелял в Тео.

После слабого бесконечного рассвета, я наконец понимаю, что сна не будет. Я оборачиваюсь в бархатный халат и брожу по Императорским покоям, желая как-то убить время. Конечно, вдоль стен стоят книжные полки — история и энциклопедии этой альтернативной временной линии, которая, вероятно, увлекла бы моих родителей. Я могла бы записать что-то, но я не могу, когда мои мысли бегут настолько быстро.

Очевидно, нет ни телевизора, ни компьютера. Жизнь до Wi-Fi была пустынной.

Наконец, я смотрю на блокнот для рисунков и пастель Великой Княжны. Я не открывала его, потому что я совершенно уверена, что на этих страницах портрет Пола. Я не готова увидеть его лицо, смотрящее на меня, пока не готова. Но я помню, как лейтенант Марков подарил мне коробку пастели, свет в его глазах, когда он понял, насколько мне понравился его Рождественский подарок. Конечно, я могу нарисовать одну картину с ним, только одну.

Я беру блокнот, намереваясь быстро пролистать до чистой страницы, чтобы не видеть того, что там нарисовано. Но как только я беру его со стола, из него выпадают сложенные страницы. Нагнувшись, чтобы поднять их, я понимаю, сколько там писем.

Нарушу ли я личное пространство Великой Княжны, если прочитаю их? По сравнению с тем, что я хожу в её теле, беременном из-за меня, чтение почты не кажется большим грехом. Кроме того, может быть, письма расскажут мне, что она собиралась делать, что с ней произойдёт позже.

Первое открытое письмо всё в кляксах, оно от Кати, избалованной младшей сестры, которая возможно спасла мою жизнь во время восстания, напав на солдата вдвое больше её:

«Я же говорила тебе помалкивать о «призрачных мирах», но ты никогда меня не слушаешь. Просто расскажи им то, что ты придумала и возвращайся домой. Папа говорит, что я не должна посещать тебя, пока ты лечишься у французского доктора, и я устала каждый вечер просто сидеть. Ты по крайней мере приедешь в Царское Село на лето? Тебе всегда это нравилось.»

Я улыбаюсь: Катя скучает по мне, но она в этом не признаётся. Я тоже скучала по ней.

Но — лето. Я делаю то, что другая Маргарет должно быть сделала в первый раз, когда к ней пришло осознание, считаю недели до конца сентября. Как я смогу так долго прятать беременность?

Если бы я могла решить проблемы за неё, то сделала бы это. Но я не могу. Не знаю, может ли кто-то вообще.

Следующее письмо оказывается более успокаивающим, оно от моего младшего брата, Питера.

«Маргарита, я бы хотел, чтобы ты была здесь. Я усердно учусь, и профессор Кейн помогает мне рисовать карту Африки. У папы есть львиная шкура с тех пор, когда он ездил на охоту в Африку в молодости, но я думаю, что это жестоко убивать льва просто для того, чтобы забрать его шкуру. Если я когда-нибудь поеду в Африку, то буду делать фотографии животных, потому что так они будут счастливы, и я всегда смогу смотреть на них. И ещё шкура плохо пахнет. Пожалуйста, возвращайся из Франции поскорее. Я тебя люблю.»

У меня в груди зарождается смех, когда я представляю милое маленькое лицо Питера, пока он выводит каждое слово. Он такой маленький для своего возраста, или возможно был маленьким, а сейчас подрос.

Я беру следующее письмо, с облегчением и благодарностью узнавая почерк отца. Однако, конечно, это письмо подписано моим «учителем» Генри Кейном.

«Ваше Императорское Высочество,

Я рад слышать, что время, проведённое в Париже, принесло плоды, как мы и обсуждали. Хотя Царь проявляет нетерпение, я смог убедить его, что психотерапия имеет огромное медицинское значение, и ваше выздоровление нельзя торопить.

Как мы и предполагали, король Англии обратил своё внимание к Румынской принцессе и её прочат в невесты его сыну. Царь считает, что это преждевременно, но ваше здоровье важнее всего. Кроме того, теперь Владимир ухаживает за Польской принцессой, и я полагаю, что царю Александру пока достаточно сводничать.

Признаю, не могу ничего поделать с собой и сочувствую его желанию поскорее получить внуков.

Приложите все усилия, чтобы отдохнуть и позаботиться о своём здоровье. Расскажите, как вы себя чувствуете и могу ли я прислать вам что-то необходимое.»

Письмо говорит больше, чем кажется с первого взгляда.

Если Маргарет из этого мира помнит свою ночь с Полом, это значит, что она так же помнит правду о своём происхождении, которое стало результатом короткого романа между царицей, моей матерью, и царским учителем, Генри Кейном. Она держала свои отношения в тайне.

У Великой Княжны Маргарет наконец-то есть отец, который её любит. Я держусь за это, одну вещь, которую я подарила ей, отняв столько всего.

Папа явно знает о беременности. Внуки, написал он. Вероятно, он помог разработать этот план, чтобы убрать Великую Княжну от Царя надолго.

Но если у папы и есть идеи насчёт того, что будет дальше, в этом письме их нет.

Новости от Кати и Питера греют меня больше, чем я предполагала. Я скучала по ним с тех пор, как оставила эту Вселенную, и это никто больше полностью не понимал. Ты знаешь их только месяц, однажды сказала Джози в раздражении. Они не твои братья и сёстры, как я. Ну же!

Это так, и всё же не так. Видеть себя, отраженным в другом человеке, словно волшебство. Когда тебя с кем-то связывает кровное родство, ваша связь переходит за границы логики. Я не только влюбилась в Пола в России, в каком-то смысле, я влюбилась во всю мою семью.

Я снова и снова перечитываю выпавшие письма, ища письмо от моего старшего брата, Владимира, наследника престола. Когда я не нахожу его, моё сердце разбито.

Он бы написал. Обязательно. Доброта Владимира — это первое качество, которое я в нём заметила. Когда я желала, чтобы у меня был любящий брат, вместо старшей сестры, которая не разрешала мне кататься на своём скейте, я всегда представляла кого-то похожего на Владимира. И эта Маргарет близка со своим братом — это было очевидно с самого начала.

Они достаточно близки для того, чтобы она рассказала ему о беременности.

И он не сказал… ничего.

Владимир не похож на человека, любящего писать письма, но мне приходится помнить, насколько это другой мир. Их мораль отстает от нашей примерно на век, когда люди думали, что расизм в порядке вещей, но сходили с ума из-за секса до брака. Ненавидел ли он её из-за этого? Даже если нет, Владимир мог полагать, что должен отказаться от неё, возможно навечно.

Неужели я стоила этой Маргарет ещё и брата?

Весь день я ожидала, что позвонит Тео, не в буквальном смысле, потому что в Императорских покоях не было телефона, но пришлёт сообщение в отель. Я проверяю ежедневник, надеясь увидеть резервации в ресторане, но есть только одна запись, и она на завтра: Словечко для кузины Карин. Порывшись в памяти, я не могу вспомнить, чтобы писала какой-нибудь «Карин» в этом измерении в декабре, но опять же, я предположительно родственница половине королевских семей Европы, так что это мог быть кто угодно.

Ни одна строка не говорит мне, когда — или если — я увижу Тео снова.

Могу ли я попросить одного из охранников найти химика Тео Бека? Может быть. Но я не уверена, что они знают о дружбе Великой Княжны с Тео из этого мира, или сколько из этого они доложат Царю. Мне нужно быть скрытной настолько, насколько возможно. Если бы я только знала, где может быть Тео… или когда…

… но потом я понимаю, что знаю. На самом деле, я должна была догадаться сама, но Тео сам сказал мне в своих письмах в декабре.

Так что, когда опускается вечер, я ем ранний ужин в своём номере и служанка готовит меня к выходу. На этот раз платье из тёмно-красного бархата, с рукавами-кимоно, с лёгкой золотой вышивкой на груди и оторочено чёрным мехом по краям. Потом я вызываю машину.

— Куда едем, Ваше Императорское Высочество? — спрашивает водитель.

Я немного возбужденно отвечаю:

— В Мулин-Руж.

Когда мы подъезжаем, я не знаю на что смотреть: на красную вывеску с ветряной мельницей, на смесь простонародья с богемой, текущих сквозь двери, или, святые угодники, на огромную статую слона с пагодой на спине. Я думала, это придумали для фильма. Похоже, что нет.

Зайдя внутрь, я замечаю признаки того, что я не просто переместилась назад во времени. Я вижу несколько цветных людей — чернокожих, азиатов, индийцев, и, хотя некоторые из них явно участвуют в представлении, другие — высокопоставленные гости. Держу пари, это было не так обычно, как дома, но эта вселенная набирает очки за то, что люди здесь не расисты. Кроме того, на стене висит постер в стиле Арт-нуво, представляющий красивую женщину с тёмной кожей, одетую в платье, которое блестит, как тысяча огоньков, её волосы завиты спиралями, напоминающими мне Медузу Горгону. Сверху написано имя летящим замысловатым шрифтом: Beyoncé. Внизу даты следующего представления.

Однако по большей части здесь царит чистая вакханалия. Клуб огромный — сотни людей танцуют на деревянном полу или кричат с балконов. Полный оркестр продирается сквозь шум и мне нужно несколько секунд, чтобы узнать песню Тейлор Свифт, которая в этой вселенной определённо написана для канкана.

Мои охранники очевидно не очень счастливы сопровождать меня в такое место, но по крайней мере один из них добыл управляющего. Я вежливо киваю, когда он представляет меня, потому говорю:

— Вы можете показать мне, где находится мистер Тео Бек? Химик? Я знаю, он часто приходит. Он сегодня здесь?

— Безусловно! Позвольте провести вас в Jardin de Paris.

Это оказывается внутренним двориком в Мулин-Руж. Слон возвышается над сценой где танцовщицы в юбках с оборками прыгают по сцене на улице, в их волосах яркие перья. Все вокруг едят, пьют, курят сигареты, курят то, что может быть и не сигаретами…

За самым дальним столом в окружении только бутылок и стакана сидит Тео. Его шейный платок съехал набок, шляпы нет. Я думаю, он уже приложился к бутылкам.

Я делаю знак охране отойти. Они не в восторге, но подчиняются. Я одна иду к столу Тео и сажусь на ближайший к нему стул.

Он не смотрит на меня, когда я приближаюсь, но он должно быть узнал меня боковым зрением.

— Интересное место, — говорит он. — Париж.

— Если знать, куда идти, — отвечаю я.

Тео указывает на слона.

— За один франк — всего за один! — я могу зайти внутрь слона. У него в ноге лестница. Если туда забраться, то тебя будут развлекать танцовщицы живота, и они дадут тебе столько опиума, сколько захочешь.

— Ты там уже был? — Последнее, что мне нужно, это чтобы Тео был под кайфом, когда нам нужно сосредоточиться.

Он качает головой.

— Мне так сказали, — потом он собирается, или пытается это сделать. — Налить тебе выпить?

Инстинктивно я прикрываю рукой живот.

— Нет, спасибо.

— Ладно тебе. У тебя не будет другого шанса выпить абсента. Да, ты можешь достать его дома, но его уже не делают по-старому, с полынью. Так что он не будет галлюциногенным, — как будто не услышав мой отказ, Тео ставит между нами пустой стакан, потом наливает, как я предполагаю, абсент — светло-зелёную жидкость оттенка перидота. Потом он кладёт странный перфорированный кусок серебра поверх стакана и поверх кладёт единственный кубик сахара.

— Потом идёт вода со льдом, — говорит Тео, поднимая запотевшую бутылку. — Если хочешь делать это правильно, наливай медленно, капля за каплей, пока сахар не растворится.

— Как долго ты уже практикуешься? — Требую я.

— Большую часть вечера, — признается Тео. Не отрывая глаз от воды, капающей на кубик сахара, он добавляет, чуть тише: — Слушай, то, что я сказал вчера… я был не в себе.

— Нет, не был, — наконец признавшись себе, признаться Тео легко. — Я была нечестна по отношению к тебе. Я позволила тому, что сделал другой Тео, затмить тебя настоящего. Всё наше путешествие ты доказывал, что ты один из самых смелых, верных и добрых людей, которых я когда-либо встречала.

Тео никогда не был застенчивым, он любит, чтобы его хвалили. Поэтому, когда он краснеет, я поражена.

— Спасибо. Ты тоже не так плоха.

— Пожалуйста. Я была такой идиоткой.

— Эй. Совсем нет. — Он пьяно смеётся, но искренность выходит на поверхность. — Увидеть, как ты действуешь подобным образом, Маргарет, это невероятно. То, как ты вмешалась после того, как упала бомба во время налёта, ты перевязывала раны, когда я всё ещё мочил штаны от ужаса.

Я смеюсь:

— Не в буквальном смысле.

— Близко. Ты не хочешь знать, насколько, — теперь Тео начал улыбаться кривой, пахнущей абсентом улыбкой. — Ты так быстро осваиваешься во всех измерениях. Ты приземляешься на ноги. Чёрт возьми, тебя похитила долбаная русская мафия и ты сама сбежала!

— Это ты оторвал решётку.

— Ладно, ты сделала только девяносто девять процентов, — он делает глубокий вдох. — Ты иногда сводишь меня с ума. Но ты потрясающая. Ты — самый удивительный человек, которого я встречал.

Кажется, беседа идёт в направлении, в котором не должна. Поэтому я говорю:

— Ты прав, мы должны отправиться в главный офис, чтобы добраться до последнего измерения с Полом.

— Всегда Пол. Ты находишь его в измерении за измерением. Это должно быть судьба, так?

— Может быть, — говорю я, хотя сейчас мне трудно верить в судьбу.

Глаза Тео встречаются с моими.

— Но кажется, ты находишь меня почти так же часто.

— Да, думаю, что так.

Внезапно я хочу рассказать Тео о беременности. Обсудить это с кем-то, кто может помочь, и он поймёт, почему я так растеряна. Однако, когда я открываю рот, Тео ставит на стол бутылку с водой, сахарный кубик только наполовину растворился, и берёт мои руки в свои.

— Слушай, — говорит он. — Я достаточно пьян для того, чтобы сказать это, я сейчас скажу, и мы с этим покончим. Ладно?

О нет. Но я могу только ответить:

— Ладно.

— Я люблю Пола так же сильно, как если бы он родился моим братом. И… и я думаю, что ты уже знаешь, что я и тебя тоже люблю. Не совсем как сестру.

— Тео…

Он поднимает руку, намереваясь закончить.

— Надеюсь, что мы всегда будем в жизни друг друга. Ты, я и Пол, все трое. Если ты и Пол справитесь с этим, если вы будете вместе, я счастлив за вас. Я буду вашим старым приятелем Тео навеки вечные и так далее, — Тео делает глубокий вдох, как будто пытаясь прочистить мысли от абсентного тумана. Рядом играет аккордеон и люди танцуют вокруг нас шум и гам, но он нас не затрагивает. — Но может быть, может быть вы с Полом не будете вместе.

Даже две недели назад, я бы рассмеялась от мысли о том, что мы с Полом расстанемся. Это судьба, думала я. Рок. Навсегда. Теперь передо мной вытягивается будущее, пустое и неизвестное.

Тео ускоряется и произносит заключительные слова:

— Я не такой парень, который будет стараться разбить чьи-то отношения, даже если бы «другой мужчина» не был моим лучшим другом. И я на сто процентов уверен, что тебе не нужно уходить от Пола из-за того, что сделал другой парень с его лицом в другом измерении. Но… если это ещё не всё, если твои отношения с Полом — это не то, чего ты хотела, и ты уйдёшь, что же. После так называемого «приличного времени», если ты подумаешь, что тебя заинтересует… — наши глаза встречаются, и он улыбается, и потом его голос ломается. — Я знаю, что меня заинтересует.

Люди говорят, что сердце рвётся пополам, но я всегда думала, что это метафора и не более того. Но мне действительно так кажется, как будто что-то драгоценное внутри меня разорвали пополам, и ни одна часть не может жить сама по себе.

Он подносит мою руку к своим губам. Прикосновение его губ к моим пальцам лёгкое, как пёрышко, призрак поцелуя, всего мгновение, и потом он отпускает.

— Хватит серьёзных разговоров на один вечер, — говорит Тео, снова под хмелем. Он смеётся, слишком громко и усердно, чтобы это было искренне, и продолжает наливать воду на кубик сахара. — Видишь, как абсент становится молочного цвета? Как опал. Так понимают, что его уже можно пить. Жду-не дождусь, чтобы ты попробовала.

— Я не пью, — говорю я.

— Эй, здесь законно пить в любом возрасте. Даже если нет, мы оба уже старше.

Я выплевываю слова:

— Я беременна.

Тео снова смеётся, но у него открывается челюсть, когда он понимает, что я серьёзно.

— О Боже.

Музыка и смех вокруг начали меня раздражать, и я понимаю, что хочу убраться отсюда. Я отодвигаю стул и говорю своей охране:

— Немедленно отвезите меня обратно в Ритц.

Они проводят меня к выходу под наблюдательным взглядом слона. Я только один раз бросаю взгляд через плечо на Тео, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он одним глотком приканчивает стакан абсента.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется

Глава 22

Всю дорогу домой я разговариваю сама с собой. Ты же знала, что у Тео есть к тебе чувства. Он говорил это раньше.

Ещё я спорю с собой. Но не так! Тео никогда не говорил об этом так. Ни разу!

Признание Тео меня потрясло, но оно ничего не меняет. Мне больно за него, но я не тоскую по нему, я люблю его, но не хочу быть с ним в романтическом смысле слова. Даже когда я потянулась к нему в Лондоне в ту ночь, я просто хотела утешения и близости и в своём пьяном горе я знала, как попросить этого только с помощью секса. Его чувства разрывают меня на части изнутри, потому что они заставляют меня причинить боль тому, кого я так сильно люблю.

Но это не единственная причина моего сегодняшнего потрясения. Не причина того, что я так бурно отреагировала на отношения между Маргарет и Тео в воюющей вселенной. Дело не в том, что я хочу предпочесть Тео Полу, дело в том, что я увидела возможность другого выбора.

Действительно ли у нас с Полом общая судьба во всех мирах, во всех жизнях? Или он только одна из тысячи возможностей? Тео Бек может быть другим путём, другим выбором, который сделает другая Маргарет в других мирах, теперь я это понимаю, но моё сердце всё ещё пытается это отрицать. Я тоже хочу верить.

Даже после крови и предательства пустота внутри меня жаждет Пола. Только Пола.

И как я рассказала Тео о беременности… могла я это сделать ещё более неуклюже? Я так не думаю. Если бы только меня на самом деле стошнило или что-то вроде того. Мне нужно было сказать что-то, перевести тему от признаний Тео. Ну, это сработало.

Может быть, это и позволило мне быстро уйти от этого вопроса и оставить Тео размышлять над этим самому. К тому времени, когда мы будем снова обсуждать мою беременность, у Тео будет время придумать шутки и теории, и всё остальное, чем он обычно закрывается от мира. Он более чувствителен, чем показывает.

Но что скажет Пол, когда я расскажу ему новости? Хотя я знаю его более близко, ближе, чем Тео, или чем кого угодно ещё, я не могу представить его реакцию. Но конечно мне придётся ему сказать. Мой Пол был внутри Лейтенанта Маркова, частью его, когда был зачат его ребёнок.

— Ваше Императорское Высочество? — говорит мой водитель. — Вы хорошо себя чувствуете?

Я только сейчас понимаю, что начала плакать в платок. Я просто качаю головой. Пусть водитель думает, что хочет.

Возвращение в Императорские покои Ритца кажется возвращением в стены неприступной крепости. В какой-то мере я там заперта, но весь мир сегодня заперт снаружи, или я так думаю, до тех пор, пока не замечаю орхидеи в горшке на столе и рядом с ними маленький жёлтый конверт. Карточка на цветах гласит: «С наилучшими пожеланиями».

Я разрываю конверт. Вытащив жёлтую бумажку, я понимаю, что это телеграмма, первая настоящая телеграмма, которую я видела. Каждое слово написано заглавными буквами. И прежде, чем я читаю остальное, я вижу имя отправителя: ВАТТ КОНЛИ, НЬЮ-ЙОРК СИТИ.

В этом измерении он изобретатель-миллионер, у этой Маргарет никогда бы не было с ним ничего общего. Так что я понимаю, что отправитель телеграммы это не Конли из этой Вселенной, и сообщение не предназначено для Великой Княжны. Оно для меня.

ТЫ НАШЛА ДЫРУ В МОИХ ПРАВИЛАХ ТОЧКА ОЧЕНЬ УМНО ТОЧКА НЕ ИСПЫТЫВАЙ МОЁ ТЕРПЕНИЕ ТОЧКА ПРИХОДИ НА ВСТРЕЧУ В ГЛАВНЫЙ ОФИС В ТЕЧЕНИЕ 48 ЧАСОВ И ТЫ ПОЛУЧИШЬ ПОСЛЕДНИЙ ОСКОЛОК ТОЧКА БУДЕШЬ ТЯНУТЬ ДОЛЬШЕ И МЫ ПЕРЕРАБОТАЕМ УСЛОВИЯ В МОЮ ПОЛЬЗУ ТОЧКА ЛУЧШЕ РАБОТАЙ НА МЕНЯ ЧЕМ ПРОТИВ МЕНЯ МАРГАРЕТ ПОМНИ ЭТО ТОЧКА ПОКА ТЫ МОЛОДЕЦ ТОЧКА.

От последнего предложения меня начинает тошнить, может быть это снова токсикоз. Я не знаю. Может быть, всё сразу.

Неважно, готова ли я. Мне нужно спасти Пола, это значит, я завтра ухожу.

Я бы ушла сейчас, если бы мне не казалось, что нужно поговорить с Тео ещё один раз, прежде, чем мы снова увидим Конли. Нам нужно работать единым фронтом — и в эту секунду, если бы я прыгнула из этого измерения, я не уверена, что Тео бы пошёл за мной.

Конечно, он пойдёт. Он сделает это для Пола.

Забравшись в кровать, освещённую единственной лампой со стеклянным абажуром, я делаю глубокий вдох. Наконец, я беру альбом Великой Княжны и открываю его. На первой странице нарисован портрет, на который я раньше не могла смотреть: Лейтенант Марков. Пол. Мужчина, в которого я влюбилась.

Она нарисовала его самыми тонкими, точными линиями. Только намёк на цвет. И всё же её рисунок пылал жизнью.

Я узнаю выражение на его лице, я даже узнаю где он стоит по тому, как падает свет. Она нарисовала это, думая о Поле в Пасхальной Комнате, где она могла восхищаться яйцами Фаберже. Портрет моей матери висел в центре яйца винного цвета, которое он осторожно положил мне в руки. Я помню, как подняла глаза от замысловатого золотого механизма, чтобы увидеть его лицо — сильное, но неуверенное. Прямо как это. Как и мой Пол.

На следующей странице снова Лейтенант Марков, на этот раз стоит наготове около моей двери, военная форма подчёркивает широкие плечи и узкую талию, масштаб показывает, какой он высокий и крепко сложенный.

Был.

Одним вечером в прошлом месяце, когда мы с Полом были одни в доме, я попросила его позировать мне. С тех пор, как я разорвала его портрет, мне нужно было написать ещё один, лучше, который показал бы мне мужчину, которого я знала гораздо лучше, чем до того.

Не удивительно, но Пол не умел позировать.

— Я странно себя чувствую, — сказал он, напрягшись на стуле.

— Просто расслабься, — я покрыла пол спальни тканью, потом взяла карандаш и начала рисовать. — Это всего лишь я, так?

— Так, — но он смотрел вперёд, как на расстреле.

Смеясь, я сказала:

— Знаешь, могло быть хуже.

— Как?

— На уроках живописи в прошлом коду мы писали обнажённую натуру.

Я ожидала увидеть облегчение от того, что я рисую его в одежде. Вместо этого глаза Пола встретились с моими, и он медленно, очень медленно, потянулся к кромке своей футболки.

— Пол, — но голос умер у меня в горле, когда он снял футболку и бросил на пол. Она упала почти к моим ногам.

Мы медленно продвигались после России, и Пол позволил мне управлять каждым шагом. Или позволял до этой минуты, когда начал раздеваться передо мной. Я никогда не представляла, что застенчивый, неуверенный Пол сделает такой смелый шаг, или что я найду это очень возбуждающим.

— Ты уже видела меня обнажённым, — сказал он, пожимая плечами так безразлично, как только мог.

— Нет, не видела, — с тех пор, как мы начали встречаться в январе, было много прикосновений, но относительно мало взглядов.

— Тогда ты видела другого меня. А мы одинаковые, разве нет?

Я начала с ним спорить, но потом подумала, зачем вести себя так глупо. Кроме того, сказала я себе, я просто его рисую. Это всё.

Он продолжил:

— Ты пишешь меня только до груди, как большинство твоих портретов?

Таков был начальный план. Но заправив локон за ухо, и пытаясь вести себя непринужденно, я сказала:

— На уроках мы пытались, гм, запечатлеть всю фигуру. Тело целиком, — потом, более смело, я добавила: — если ты решишься.

Пол поднял бровь, встал со стула, и расстегнул джинсы. Я стояла с карандашом в руке, мои щёки горели. Его джинсы упали, но оставил бельё, по крайней мере на тот момент.

До этого я улыбалась. Но после — уже нет. Сложно улыбаться, когда у тебя отвалилась челюсть. Не капай слюной, сказала я себе. Соберись.

Пол был крупным парнем, и пропорционально сложенным, но всё решило скалолазание. Все эти часы, когда он полз по утесам, вырезали рельефные мышцы у него на спине, прессе и бёдрах. Не как у жуткого бодибилдера, а действительно очень красиво. Даже если бы он был безымянной моделью на уроке, я бы онемела при виде его, почти обнажённого перед глазами.

На уроках мы иногда просили моделей принять какие-то позы. Поначалу это было неловко, но потом все преодолели смущение. Однако в тот день с Полом я была не так спокойна.

— Гм, не мог бы ты сесть на край стула спиной ко мне?

— Ты будешь на меня смотреть, а я на тебя — нет? — спросил Пол, но сделал то, о чём его попросили.

— Ты будешь на меня смотреть, просто через плечо, — он медленно взглянул на меня, его глаза горели. Когда его лицо было под идеальны углом, я сказала:

— Хорошо, именно так.

В течение нескольких долгих, безмолвных минут, Пол сидел так же неподвижно, как профессиональная модель. Я рисовала его идеальное тело с любовью к каждой детали: его широкие плечи, руки с длинными пальцами, узкая талия. Указательным пальцем я немного растушевывала линии, чтобы создать тени и объём, было так легко представить, что я прикасаюсь к нему.

Просто положи всё, сделай пять шагов, и ты можешь прикоснуться к нему, попросить прикоснуться к тебе….

Глядя в глаза Пола, я видела ответное эхо моих собственных желаний. Он дышал чаще, неуверенный, но страстный. Я не знала, что могу хотеть кого-то настолько, чтобы у меня кружилась голова.

Но как только я сделала шаг вперёд, то услышала звук открывающейся входной двери и папин голос:

— Маргарет? Ты дома?

Дерьмо. Я бросила в Пола его футболкой, а он уже запрыгивал в джинсы со скоростью, достойной Кларка Кента. Каким-то чудом он уже снова был полностью одет к тому времени, как папа зашёл ко мне в спальню. К счастью, папа не увидел набросок у меня на мольберте, я позаботилась о том, чтобы его спрятать.

Великая Княжна, должно быть, прятала свои рисунки Лейтенанта Маркова. Даже сейчас, когда её тайная любовь уже открылась, Царь был бы в ярости, если бы ему пришлось столкнуться с доказательствами.

С её стороны очень смело было нарисовать это, думаю я, листая более грубые наброски рук Пола, его профиля. Смело хранить это.

Потом я нахожу рисунок в совершенно ином стиле, чем остальные, гораздо мягче, линии менее точные, как будто Великая Княжна пыталась нарисовать изображение в облаке. Снова Пол, но лежащий обнажённым в постели, простыня отброшена в сторону, рука протянута к художнику. К ней, ко мне. Воспоминание кажется таким ярким, что я почти чувствую жар дровяной печи, слышу завывание ветра снаружи, и чувствую губы Пола на своих.

Вытерев глаза, я откладываю набросок в сторону. Из альбома выпадает ещё одно письмо. Глядя на конверт, я понимаю, что оно неважное — счёт за платья, которые я купила в Париже. Однако это заставляет меня понять, что Маргарет из этой Вселенной не получила письма от человека, от которого ей больше всего нужны новости.

Я нахожу перьевую ручку и пустой лист бумаги, и начинаю:

Великой Княжне Маргарите,

Как мне выразить своё сожаление о том, что я сделала с вами? Я не хотела оставаться так долго в России, и я обещаю, что пробуду здесь не больше дня.

Я не должна балы проводить ночь с Лейтенантом Марковым. Как бы мы сильно ни любили друг друга, его любовь была предназначена больше вам, чем мне, и я не должна была красть вашу возможность быть вместе. Более всего мне нужно было быть осторожной. Ваша беременность — это самое ужасное, что я совершила за всю жизнь, и я никак не смогу загладить свою вину перед вами.

Может быть, вам неважно, как ужасно я себя чувствую из-за этого. Я не буду вас в этом винить. Но я могу обещать, что после этого я никогда снова не вернусь в это измерение. («измерение» — это то, что вы, кажется, назвали «призрачными мирами»). С этого момента я клянусь: ваша жизнь принадлежит только вам. Ваше тело принадлежит только вам.

Я рада, что по меньшей мере вы узнали папу. Надеюсь, это вам помогает, потому что это важно иметь кого-то, кто всегда на вашей стороне. Потому что так и есть, в моём мире так же, как и в вашем.

У меня дома мама жива и в добром здравии. Она гениальный учёный, счастливо живёт с отцом. У меня нет ваших братьев и сестёр — по которым я так скучаю — но у меня есть старшая сестра, и она настолько суровая и сильная, что могла бы потягаться с большинством офицеров кавалерии. Но я думаю, вы бы нашли общий язык.

И Пол…

Я сомневаюсь с ручкой в руке. Что я могу сказать?

И Пол тоже жив. Он изучает физику с мамой и папой, и так я с ним познакомилась. Хотя мы уже были близки, когда я пришла в ваше измерение, там я поняла, что люблю его.

Пока я пишу эти слова, я вспоминаю тысячу прекрасных моментов: мы с Полом стоим в лесу, смотрим на кроны из зелёных листьев так далеко над головами. Целуемся в его комнате в общежитии, я слышу, как его дыхание учащается, когда он обнимает меня крепче. Он дарит мне букет розовых роз на День Святого Валентина, и я должна была подумать, что это избито, но вместо этого я превратилась в легкомысленную лужу. Я рисую его в тот вечер, совершенно ошарашенная его присутствием.

Готовим лазанью в вечер перед Днём Благодарения.

Разговариваем о моих картинах, и о том, что он считает, что они всегда говорят правду.

Как я узнаю о том, что он рисковал всем, чтобы защитить меня и спасти моего отца.

Здесь, сейчас, в эту минуту, я понимаю, как много общего только между нами.

Как бы сильно я не любила лейтенанта Маркова, мои чувства к Полу сильнее. Любовь, которую я хотела похоронить, снова оживает внутри меня.

Дрожа, я пишу последний абзац своего письма Великой Княжне Маргарите.

Вы подарили мне так много, больше, даже больше, чем я у вас украла. Мне не только нужно просить прощения за то, что я сделала с вашей жизнью, мне ещё нужно поблагодарить вас за самые прекрасные дни моей жизни.

За величайшую любовь, которую я чувствовала когда-либо, и даже за то, что вы ещё раз подарили мне эту любовь.

Я складываю письмо, и оно скользит в её альбом с рисунками. Она найдёт его, когда придёт время. Мои извинения, должно быть, для неё ничего не значат, но она определённо успокоится, узнав, что не сошла с ума. Сумрачные миры и всё, через что она прошла в декабре — всё это было по-настоящему. Это лучшее, что я могу сделать.

Я сворачиваюсь в постели клубком и выключаю свет. Даже несмотря на то, что внутри меня кипят эмоции, я достаточно устала для того, чтобы уснуть за секунду.

Но потом я чувствую что-то странное в животе. Оно появляется и исчезает за секунду, событие, которое легко забыть.

Я снова это чувствую, на этот раз ощущение более странное. Честно, это похоже на золотую рыбку, которая плавает внутри меня…

… и когда я осознаю правду, мои глаза широко открываются.

На следующее утро, после того как меня перестало тошнить, я отправляю записку управляющему отеля, говоря им что мне нужно вызвать Теодора Виллема Бека. Нет, его будет непросто найти, но чёрт побери, в этом измерении я — Великая Княжна Всея Руси. Что за смысл быть принцессой, если нельзя требовать невозможного время от времени?

Может быть, не такого уж невозможного. Или в отеле была информация о Тео или в Парижском Ритце очень самоотверженные сотрудники, но они довольно скоро сообщают, что он будет здесь к обеду.

Но до этого всё равно ещё несколько часов. Может быть я успею нарисовать портрет моей семьи дома в альбоме Великой Княжны и её пастелью. Она, наверное, захочет увидеть, как выглядит живая мама в моём измерении. Семейные позы требуют осторожности, если кто-нибудь когда-нибудь увидит это, то лучше бы чтобы царица и царский учитель не обнимались. Поэтому я сажаю нас на диван, мама и папа по краям, я рядом с мамой, Джози — с папой.

Прорабатывая подбородок Джози, я слышу стук в дверь. Должно быть, это Тео, хотя я немного удивлена, что служащие просто отправили его в Императорские покои.

— Войдите! — кричу я, вспоминая запись в ежедневнике, что-то насчёт новостей от кузины Карин…

Но мой посетитель — это совсем не тот, кого можно было ожидать.

У меня снова кружится голова, но на этот раз только от удивления, и может быть от радости.

— Владимир?

— Маргарита! — он пересекает комнату и подхватывает меня в объятия, его верблюжьего цвета пальто всё ещё холодное после улицы. — Ох, посмотри на себя. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Мне лучше, гораздо лучше, честное слово, — почему я думала, что Владимир бросил свою сестру? Вместо этого он пересёк почти всю Европу, чтобы увидеть меня. Я отстраняюсь, чтобы снова на него посмотреть. В каком-то смысле это странно, видеть лицо мужчины, которое так напоминает мне мамино и моё. Но это Владимир, те же вьющиеся волосы, те же усы, та же открытая улыбка. Я скучала по нему больше, чем понимала сама.

— Лучше? — говорит он, но потом понижает голос. — Но ты всё ещё…

Его глаза указывают на мой живот.

Владимир знает. Он всё время знал. Конечно, он всё равно любил её, конечно, но всё равно на её стороне. Почему я сомневалась в нём? Я снова испытываю облегчение, даже более сильное.

— Да.

— Тогда будем придерживаться плана, — Владимир отводит волосы с моего лба. — Я говорил с Карин. Она всё скроет, тебе не нужно в ней сомневаться, она за свои шестьдесят лет сохранила много тайн. У неё дом в датской деревне, и у неё всего несколько верных слуг. Я объясню Отцу, что ты всё ещё плохо себя чувствуешь, но скажу, что он был прав, считая, что терапия бесполезна. Когда я объясню ему, что тебе нужно провести несколько месяцев в деревне, на свежем воздухе, с семьей, он примет это.

Несколько месяцев. До конца сентября.

— А потом? Что будет потом?

Может быть, другая Маргарет уже понимает это. У меня нет причин спрашивать. Но мне нужно знать, что будет с ребёнком, которого я помогла создать.

— Карин докажет свою доброту и усыновит осиротевшего ребёнка. Наш новый маленький кузен, конечно, ты станешь его обожать за время, проведённое в Дании. Естественно, ты захочешь, чтобы ребёнок часто приезжал. Возможно, даже пригласишь на несколько лет в Россию, до тех пор, пока Карин не станет слишком стара и не захочет вернуться в Копенгаген.

Кузен. Гость. Я уже чувствую, что мне это не нравится, думаю, что этого недостаточно. Эта Маргарет, должно быть, чувствовала то же самое, если бы она отчаянно не хотела этого ребёнка, она бы не попросила Владимира найти решение.

Но это, вероятно, лучший выход в её мире. Гордость царской семьи будет сохранена. Царь не узнает о беременности. И ребёнок скоро будет жить с матерью. Великая Княжна поможет растить его, или её. Они будут любить друг друга, и когда-нибудь… когда-нибудь может быть она сможет рассказать ему правду о том, как он пришёл в этот мир.

Маленькому человечку внутри, думаю я. Твоя мама расскажет тебе о твоём папе. Она расскажет тебе, что он был лучшим человеком, которого она знала.

Владимир обнимает меня:

— Ты такая бледная. Ты собрала вещи? Тебе нужна помощь?

— Не собрала, — потому что представления не имела, что уезжаю. — И мне нужно кое с кем попрощаться прежде, чем мы уедем. Он будет здесь до полудня.

— Очень хорошо. Я позабочусь о твоих счетах. Конечно, тебе пришлось сделать покупки, чтобы убедить царя, что ты хорошо проводишь время в Париже, но, должен сказать, ты хорошо справилась, — он накрывает мой подбородок рукой, как должно быть делал, когда я была маленькой. — Прежде, чем я забуду это сказать, я очень скучал по тебе.

— Я тоже по тебе скучала.

К одиннадцати утра Владимир помог мне упаковать почти всё. Я сложила свою записку Великой Княжне в конце её альбома, рядом с портретом моей семьи, прежде, чем засунуть это в её чемодан. Владимир, между тем, качает головой над моей новой коллекцией шляп с широкими полями.

— Честно, Маргарита. Зачем тебе столько?

— Это единственная одежда, которая будет мне в пору в ближайшие несколько месяцев, — говорю я, и он смеётся.

Потом звонит консьерж и говорит мне, что в саду меня ждёт гость. Владимир выразительно смотрит на меня:

— Твое загадочное прощание?

— Да. Я скоро вернусь, хорошо?

Естественно, Ритц сделал свои сады такими же элегантными, как остальной отель. Даже несмотря на то, что весна в Париже ещё только начинается, просторная лужайка уже сияет светлой яркой зеленью. Белые неоклассические статуи стоят на пьедесталах вдоль длинного узкого сада, а ветви деревьев, растущих по краям, уже отяжелели от бутонов, которые скоро станут цветами. Какие-то растения уже расцвели, по большей части, это тюльпаны.

Тео ждёт меня в углу сада, его серое пальто слишком туго затянуто в талии, шляпа надета под весёлым углом. Увидев меня, он торопится ко мне.

— О боже, сядь. Тебе нужно сесть. Как ты себя чувствуешь?

— Я всё еще могу ходить. Но спасибо. — Несмотря ни на что, я смеюсь.

Он ведёт меня к ближайшей скамье, его руки держат меня за плечи так, как будто я сделана из хрусталя. Когда мы садимся, он говорит:

— Чёрт побери!

— Я знаю. Я знаю!

— Я не могу это осознать.

— Ты не можешь осознать? — это меня тошнит по утрам.

— Просто… здесь маленький Пол. Или маленькая Маргарет. — он смотрит на мой живот так, как будто это экран прямо в мои внутренности, потом трясёт головой, явно пытаясь держать себя в руках. — Значит я буду дядя Тео. К этой ответственности надо привыкнуть.

Он слишком усердствует, пытаясь приободрить меня, потому что понимает, как это должно быть сбивает с толку. И может быть он слишком пытается казаться счастливым из-за того, что должно быть для него тяжело воспринять. Но я догадываюсь, что его эмоции искренни, и это меня трогает больше, чем я ожидала.

Я никогда не понимала, как кто-то может быть влюблён в двух людей одновременно. Сердце может петь только одну песнь за раз.

Однако, я узнала, что быть влюблённой не означает, что весь мир стал невидимым. Если ты кого-то находила привлекательным до этого, то он не сможет магически стать уродливым, когда ты влюбляешься в другого человека. Ты не перестаешь думать, что он забавно шутит, не перестаёшь интересоваться тем, что он говорит. У тебя не пропадают чувства к человеку, потому что он не тот, кто тебе дороже всех в мире.

Конечно, это не то же самое, как быть влюблённой. Как бы то ни было, я понимаю больше, чем когда-либо, о том, какая пропасть лежит между влечением и любовью. Даже в минуты какой-то связи с Тео, он стоял по другую сторону границы, которую у меня нет желания переходить.

И наконец Тео принял эту границу.

— Я угощу тебя первым пивом в твоей жизни, — шепчет он, наклоняясь вперёд, обращаясь к моему животу. — Гораздо раньше, чем тебе будет можно. Не говори родителям.

— Ты не в той вселенной. Я думаю, здесь это неважно.

— Никогда не знаешь.

— Тео, в последние несколько дней всё было так странно. Каждый раз, вспоминая, как Пол в тебя выстрелил, я не знала, что думать. Но теперь, это… я глажу небольшой бугорок на животе. — Прошлой ночью я думала о Поле, и ребёнок пошевелился, и всё, что я когда-либо чувствовала к Полу, вернулось.

— Это ребёнок Пола, — говорит Тео благоговейно. Он говорит это себе, не мне. — Боже, хотел бы я увидеть этого парня.

— Я тоже, — это кажется таким странным, зная, что я никогда не увижу этого ребёнка, не подержу его на руках.

Улыбка Тео искренняя, но почему-то неправильная.

— Я был рад, когда мне утром позвонили из отеля. После вчерашнего вечера я не знал, будешь ли ты со мной разговаривать.

— Почему я не должна с тобой разговаривать? — как глупо. Мы оба знаем, почему.

Он только говорит:

— Возможно, я перешёл границу. Определённо, мне нужно принести извинения Полу.

— Что же, передо мной тебе не нужно извиняться. Ты говорил от сердца, и у тебя есть право говорить правду о том, что ты чувствуешь, — здесь, в саду, под навесом деревьев, мы в сердце Парижа и почему-то одни. Я благодарна за это уединение. — Слушай, нам нужно быть честными.

— Всё ещё Пол, — говорит Тео. — Для тебя, он единственный. Я это знаю.

Я пытаюсь найти правильные слова.

— Прошлой ночью меня снова это всё накрыло, как сильно я хотела быть с ним. Мне нужно в этом разобраться, но с нашим Полом.

Тео улыбается мне, довольный, как всегда. Никто не догадается, что он только что признался в любви, потом не дрогнув отстранился.

— Я влюблена в Пола не только из-за лейтенанта Маркова. Это даже не так началось, правда. Просто тогда я призналась себе в этом. Увиденное в Нью-Йорке напугало меня, но всё так, как ты сказал. Я не могу винить его за то, что сделал другой Пол, так же, как не виню тебя за то, что сделал другой Тео.

Его губы сильно сжимаются, потом он говорит:

— Ты уже обещала мне это.

— Нет, теперь это на самом деле так, — говорю я, и несмотря на то, что сейчас может быть неудачный момент, я беру его за руку: — Я сомневалась в тебе из-за того, что сделал другой Тео, и я была неправа.

— Это слишком высокая цена за прощение, — говорит Тео. — Потому что, простив меня, ты простила Пола.

Все было не совсем так просто, но достаточно близко.

— В каком-то смысле я чувствую себя так близко к Полу, как никогда, — моя рука снова застывает на животе.

— Я надеялся на это.

Я тихо говорю:

— Ты не спросил, чей это ребёнок, когда я тебе рассказала.

— Помнишь, как мы с Полом говорили о сексе?

Да, и больше ничего не хочу об этом знать.

Должно быть, у меня кислое выражение лица, потому что Тео неправильно его понимает.

— Слушай, если ты не готова, я могу сделать то, о чём ты меня просила в первую очередь. Я могу отправиться в главный офис с нашей информацией, теперь мы выполнили задание Конли. Он должен сказать, где Пол, дать мне потенциальное лекарство и всё такое.

— Конли хочет, чтобы пришла я, — я делаю глубокий вдох. — Я готова уходить.

Тео засовывает руку под воротник рубашки и вытаскивает цепочку второй Жар-птицы, которая висела у него на шее после Нью-Йорка. Я наклоняю голову, и он вешает её мне на шею, безмолвная, торжественная передача полномочий.

Я шепчу:

— Тео, спасибо.

— За что? За то, что следую за тобой по мультивселенной? Всё включено.

Кажется, есть столько всего, за что я могу поблагодарить Тео, что я могу перечислять всё без остановки. Так что я говорю самое важное:

— За то, что веришь в Пола.

— Эй, для меня это тоже работает. Как ты сказала, если ты простила его за то, что он отстрелил мне ноги, то ты простила меня за то, что я напал на тебя в субмарине.

Это правда. Наконец, я могу это отпустить.

— Почти везде счастливый конец, — говорит Тео. Его рука отпускает мою, чтобы найти Жар-птицу. — Мы уходим?

— Иди вперёд. Я хочу ещё раз увидеть Владимира.

Он качает головой, вероятно из-за моей привязанности к брату, о котором я не знала до декабря.

— Ладно, просто догоняй, как сможешь, — он улыбается, почти хитро. — Так что мы отправляемся в главный офис, во Вселенную Триады, в то же измерение, которое отправило другого Тео шпионить за вами.

— Ага.

— Он украл моё тело на несколько месяцев и теперь у меня есть возможность украсть его. Если у меня будет возможность, этот сукин сын получит самую уродливую стрижку на свете. — Я взрываюсь смехом. — Тео жутко улыбается и продолжает: — Я серьёзно. Если кто-нибудь во всей Мультивселенной заслуживает ирокез, то это он.

— Сделай худшее.

Когда я встаю на ноги, он берёт мою руку. На секунду я вспоминаю то, что он сказал мне вчера вечером, и сколько мы значим друг для друга в мирах, о которых я даже не знаю.

— Ты правда думаешь, что этот Тео снова найдёт эту Маргарет?

— Может быть.

Я обнаруживаю, что надеюсь, что да.

Через полчаса я уже в машине с Владимиром, кладу голову на его плечо, и мы направляемся на железнодорожную станцию. Мне нужно уходить, я готова уходить, но оставлять брата навсегда тяжело.

— Ты упрекаешь меня в этом? — бормочу я. — В том, что любила лейтенанта Маркова?

— Иногда наши сердца ведут себя так, как мы не ожидаем.

— Но ты влюбился в идеальную девушку. Польская принцесса, ни больше, ни меньше.

Улыбка Владимира иногда может быть такой же распутной, как у Тео.

— Я бы любил Наталью, даже если бы она была горничной. Когда познакомишься с ней, увидишь.

— Жду не дождусь. Кстати, спасибо. За всё.

— Для этого семья и нужна.

Прощай, Владимир, думаю я. Я представляю их всех: Питера, Катю, версию моего отца из этого мира. И ребёнка, тоже, чье лицо я никогда не увижу. Прощайте.

Пришло время вернуться обратно. Время прыгать дальше. Время спасти Пола.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: перевод редактируется