Детективные романы и повести

I

Когда она вошла в кабинет Эркюля Пуаро — в устремленном на нее взгляде знаменитого сыщика промелькнуло любопытство и удовольствие.

Из ее письма нельзя было сделать никаких выводов.

В нем была только просьба назначить ей встречу — и ни — малейшего намека на цель этой встречи. В почерке видны женственность и твердость… Кто же она, эта Карла Лемаршан?

И вот она сама — высокая, стройная девушка лет двадцати с небольшим. Она хорошо одета: прекрасно сшитый костюм и дорогой мех; у нее красивый поворот головы, изящный профиль и решительный подбородок.

И во всем облике — жизнерадостность, которая привлекает к себе взгляд еще больше, чем красота.

Идя навстречу своей посетительнице, Эркюль Пуаро чувствовал на себе внимательный, пытливый взгляд ее темно-серых глаз.

Она села, взяла предложенную ей сигарету и минуты две курила молча, продолжая смотреть на него задумчиво и пытливо.

— Очень трудно определить, правда? — мягко сказал Пуаро.

— Что вы сказали?

Голос у нее был приятный.

— Ведь вы пытаетесь определить, кто я: тот человек, который вам нужен, или же просто шарлатан?

Она улыбнулась.

— Да, пожалуй. Видите ли, мьсе Пуаро, я представляла вас себе немного другим.

— И, кроме того, я оказался старше, чем вы ожидали?

— Да, и это тоже.

Она помолчала.

— Я буду с вам откровенна. Я хочу… Мне нужен самый лучший….

— Могу вас успокоить, — сказал Эркюль Пуаро, — я самый лучший.

— Вы не отличаетесь скромностью, — улыбнулась Карла.

— Видите ли, — невозмутимо продолжал Пуаро, — мне нет надобности выполнять черновую работу: ползать по земле, измерять следы, подбирать окурки. Я просто сажусь в кресло и думаю. Работа идет здесь. — Он постучал пальцем по своей яйцеобразной голове. — Вот здесь.

— Я знаю, — кивнула Карла. — Потому я и пришла именно к вам. Дело в том, что я хочу поручить вам работу буквально фантастическую.

— Это любопытно, — сказал Эркюль Пуаро, выжидательно глядя на свою гостью.

Карла Лемаршан глубоко вздохнула.

— Меня зовут не Карла. Меня зовут Каролина, как и мою мать. И настоящая фамилия моя не Лемаршан, а Крэль.

На лбу Пуаро появилась складка.

— Крэль? Кажется, я что-то слышал…

— Мой отец был художником, — продолжала Карла, — и довольно известным.

— Эмис Крэль?

— Да.

Она помолчала.

— А моя мать, Каролина Крэль, была обвинена в убийстве своего мужа.

— Ага, — протянул Пуаро. — Теперь я припоминаю, хотя и очень смутно. Я был в то время за границей. Ведь это произошло очень давно?

— Шестнадцать лет тому назад был суд, и ее признали виновной, — проговорила девушка. — Но нашлись смягчающие обстоятельства, и высшая мера наказания была заменена пожизненным заключением. Она умерла через год. Понимаете? Все уже прошло, все давно кончено.

— Так в чем же дело? — спокойно спросил Пуаро.

Девушка, назвавшая себя Карлой Лемаршан, крепко стиснула руки. Она заговорила медленно, запинаясь, но с какой-то особой выразительностью и силой:

— Вы должны понять, точно понять мою мысль… Мне было пять лет, когда это случилось. Я была слишком мала… Я помню, конечно, и мать, и отца, и помню, как меня внезапно увезли… куда-то в деревню. Я помню поросят, и славную толстую фермершу, и что все они были очень ласковы со мной. И очень отчетливо помню, как все странно на меня посматривали… точно украдкой. Я чувствовала — дети всегда чувствуют, — что что-то случилось, но я не знала, что именно. А потом меня повезли на пароходе… Это было чудесно!.. Пароход шел много дней, и потом я очутилась в Канаде, и меня встретил дядя Саймон Лемаршан, и я жила в Монреале с ним и с тетей Луизой, и когда я спрашивала про маму и папу, мне отвечали, что они скоро приедут. А потом я про них, кажется, забыла. Мне жилось очень хорошо. Дядя Саймон и тетя Луиза меня любили, я ходила в школу, играла с подругами и вскоре совсем позабыла, что у меня была прежде другая фамилия — не Лемаршан.

Девушка подняла упрямый подбородок.

— Посмотрите на меня. Ведь если бы вы меня случайно встретили, вы бы подумали: «Вот молодая особа, которой не о чем беспокоиться». Я богата, здорова, достаточно привлекательна и могу наслаждаться жизнью. Когда мне было двадцать лет, то я не согласилась бы поменяться местами ни с одной девушкой в мире. А когда мне исполнился двадцать один год, мне открыли правду. Им пришлось это сделать, потому что, во-первых, я начала распоряжаться своими деньгами, а во-вторых— письмо. Письмо, которое оставила мне моя мать, умирая. И вот тогда я узнала, что она была осуждена за убийство. Это… Это такой ужас! Я в то время была уже помолвлена, — продолжала Карла после паузы, — но мне сказали, что со свадьбой надо подождать, пока мне исполнится двадцать один год. И я поняла причину этого, когда узнала правду.

— А как реагировал на это ваш жених? — спросил Пуаро.

— Джон? Джону было все равно. Он сказал, что для него это не имеет значения. Прошлое нас не беспокоит. И все же это имеет значение. Это имеет значение для меня. И для Джона также. Правда, нам важно не прошлое, а будущее. — Она упрямо тряхнула головой. — Вы понимаете — мы хотим иметь детей. И мы не хотим, чтобы наши дети, когда они вырастут, жили в страхе.

— Но ведь у каждого в роду есть и насилие и зло, — мягко сказал Пуаро.

— Вы меня не поняли. Вообще, конечно, да. Но обычно об этом не знают. А мы знаем. Иногда я ловлю на себе взгляд Джона, такой быстрый, едва уловимый взгляд. Что если мы поженимся и когда-нибудь в ссоре я увижу, что он так смотрит на меня и думает?..

Эркюль Пуаро спросил:

— При каких обстоятельствах был убит ваш отец?

Голос Карлы прозвучал твердо и отчетливо:

— Он был отравлен.

— Понимаю.

Последовало молчание. Потом девушка произнесла спокойным, деловым тоном:

— Какое счастье, что вы понимаете, насколько это важно и к чему это может привести. И что вы не говорите мне банальных успокоительных слов.

— Я понимаю все это очень хорошо. Не могу понять только одного: чего вы хотите от меня?

— Я хочу выйти замуж за Джона, — очень просто сказала Карла. — Я хочу непременно выйти за него. И я хочу иметь по крайней мере двоих мальчиков и двух девочек. И от вас зависит сделать это возможным.

— Вы полагаете, что я должен поговорить с вашим женихом? Впрочем, нет, это же чепуха! Вы имеете в виду что-то совсем другое. Скажите же, что именно.

— Слушайте, мсье Пуаро. Поймите меня и поймите правильно. Я прошу вас взять на себя расследование дела об убийстве.

— Но, милая девушка…

— Подождите, мсье Пуаро. Вы не все еще знаете. Есть одна важная деталь.

— Да?

— Моя мать не виновна.

Эркюль Пуаро потер переносицу.

— Ну, естественно… Я вас понимаю…

— Нет, — перебила его Карла, — во мне говорит не просто чувство дочери. Есть письмо. Умирая, моя мать оставила для меня письмо. Чтобы его передали, когда мне исполнится двадцать один год. В нем написано, что она убийства не совершала, что она не виновна и что я должна быть всегда твердо уверенной в этом.

Эркюль Пуаро задумчиво смотрел на взволнованное молодое лицо, на искренние серые глаза.

— И тем не менее… — медленно произнес он.

Карла улыбнулась.

— Нет, моя мать была не такой. Вы полагаете, что это ложь, сентиментальная ложь… Послушайте, мсье Пуаро, — она заговорила серьезно и убедительно, — есть вещи, в которых дети не ошибаются. Я помню свою мать — только отрывки воспоминаний, конечно, — но я прекрасно помню, что она была за человек. Она никогда не лгала. Если мне должно было быть больно, она так и предупреждала, что будет больно — и про-занозы, и про зубного врача, и про все остальное. Она всегда говорила правду. Мне помнится, я даже не слишком любила ее, но я ей верила. И продолжаю верить. Если она говорит, что не убивала моего отца, значит — не убивала. Она была не из тех, кто перед смертью пишет заведомую ложь.

Эркюль Пуаро кивнул медленно и неохотно.

— Я, конечно, могу выйти замуж за Джона, — продолжала Карла. — Я-то знаю, что все в порядке. Но он этого не знает. Это надо будет доказать. И вы докажете.

— Даже если это и правда, мадемуазель, — медленно проговорил Пуаро, — прошло шестнадцать лет!

— Конечно, будет очень трудно. И никто, кроме вас, не сможет этого сделать.

Глаза Эркюля Пуаро улыбнулись.

— Вы даете мне пальму первенства?

— Я слышала о вас, — сказала Карла, — слышала, какие дела вы вели и как вы их вели. Вас интересует в первую очередь психологическая сторона, да? А на нее как раз время и не повлияло. Исчезли осязаемые предметы: окурки, следы ног, смятая трава. Их, конечно, найти уже нельзя. Но вы можете пересмотреть все мелкие факты дела, можете поговорить с людьми, которые были там в то время, — они все еще живы. А потом… вы сядете в кресло, как вы говорите, и будете думать. И вы безошибочно установите, как все произошло.

Эркюль Пуаро встал и погладил усы.

— Благодарю вас за честь, мадемуазель. Я постараюсь оправдать ваше доверие. Я займусь вашим делом и выясню правду.

У Карлы просияли глаза. Она встала и сказала только одно слово:

— Хорошо.

Эркюль Пуаро красноречиво поднял палец.

— Одну минуту. Я сказал, что выясню правду. Но знайте, что я буду беспристрастен. Я не приму во внимание вашей уверенности в том, что ваша мать не виновна. А если она все же виновна — что тогда?

Карла гордо подняла голову.

— Я ее дочь. И я хочу знать правду.

— В таком случае — вперед! — сказал Эркюль Пуаро. — Впрочем, это не совсем верно. Следует сказать наоборот: назад!

— Помню ли я дело Крэль? — спросил сэр Монтегью Деплич. — Конечно, помню. Даже очень хорошо помню. Исключительно привлекательная женщина. Но неуравновешенная, никакого самообладания. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Да так. Просто мне интересно.

— Не очень-то вы тактичны, старина, — проговорил адвокат, оскалив зубы в своей знаменитой «волчьей улыбке», которая, как известно, действовала на свидетелей обвинения устрашающе. — Это была зашита не из блестящих. Мне не удалось добиться оправдания.

— Я знаю.

Сэр Монтегью пожал плечами.

— Конечно, в то время я еще не обладал таким опытом, как теперь. И все же мне кажется, я сделал то, что было в человеческих силах. В одиночку многого не достигнешь. Нам удалось добиться замены высшей меры пожизненным заключением. Мы сыграли на общественном мнении: за нее просило множество уважаемых матерей семейств. Они были на ее стороне.

— К чему сводилась защита? — спросил Пуаро. Он все прекрасно знал, так как успел прочесть подшивки газет, но считал правильным разыгрывать перед сэром Монтегью полное неведение.

— К самоубийству, — сказал Деплич, откинувшись в кресле и вытянув свои длинные ноги. — Это — единственное, что можно было сделать. Но получилось не блестяще, потому что Крэль был человеком совсем не того типа. Вы никогда его не встречали? Нет? Это был рослый, подвижный и шумный парень. Пил много пина. Любил радости плоти и наслаждался ими в полной мере. Ведь невозможно убедить присяжных, что человек такого сорта спокойно лишит себя жизни. Это неправдоподобно. Да, я помню, я предвидел, что проиграю дело. И она мне не помогала. Как только она встала и открыла рот, я понял, что дело проиграно. Она совсем не боролась.

— Вы это имели в виду, когда говорили, что в одиночку ничего не достигнешь?

— Да, именно это, дружище. Мы ведь не волшебники. Победа на пятьдесят процентов зависит от впечатления, которое обвиняемый производит на присяжных. А Каролина Крэль даже не пыталась бороться.

— Почему же?

Деплич пожал плечами.

— Почем я знаю. Она, конечно, очень любила этого парня. Его поступок совсем ее подкосил. Она, кажется, так и не оправилась от потрясения.

— Так вы считаете ее виновной?

Деплич даже опешил:

— Ну, само собой разумеется.

— Она призналась вам в своем поступке?

— Что вы! — удивился Деплич. — Конечно, нет. У нас ведь определенный кодекс. Презумпция невиновности. Если это дело вас интересует, вам следовало бы поговорить со старым Мейхью. Как раз их фирма поручила мне вести защиту. Старый Мейхью мог бы рассказать вам гораздо больше, чем я. Но — увы! — он уже присоединился к подавляющему большинству. Правда, есть еще Джордж Мейхью. Он в то время был юнцом — ведь это произошло очень давно.

— Да, конечно. Мне повезло, что вы помните эту историю. У вас удивительная память.

Деплич был польщен.

— Ну, громкие дела запоминаются. А дело Крэль вызвало большую сенсацию в прессе. Сексуальный вопрос и тому подобное.

— Простите мою настойчивость, но я опять хочу спросить вас: вы действительно не сомневались в виновности Каролины Крэль?

Деплич пожал плечами.

— Конечно. Вряд ли можно было сомневаться.

— А каковы были улики?

— Сокрушительные. Во-первых, был повод: она жила с Крэлем, как кошка с собакой. У них не прекращались скандалы из-за его вечных любовных связей. Она, в общем, выдерживала их довольно стойко: делала скидку на его творческий темперамент — он ведь был действительно первоклассным художником. Его мазня колоссально поднялась в цене, колоссально! Я-то не любитель живописи такого рода но что на нее большой спрос — это несомненно.

Так вот — у него были вечные истории с женщинами. Миссис Крэль была не из кротких и терпеливых жен. Происходили грандиозные скандалы, но он в конце концов всегда возвращался к ней. Но последняя его история была несколько в ином роде. Замешана была девушка, и очень молоденькая. Ее звали Эльза Грир. Она была единственной дочерью какого-то фабриканта. Богатая, самоуверенная и умела добиться всего, что ей вздумается. На этот раз ей вздумалось добиться Эмиса Крэля. Она заставила его писать ее портрет. Вообще-то он не делал светских портретов. Но девочку Грир он написать согласился. Ему было в то время под сорок, и он был давно женат. То есть он как раз созрел для того, чтобы его одурачила какая-нибудь девчонка. И такой девчонкой оказалась Эльза Грир. Он совсем ошалел и готов был развестись с женой, чтобы жениться на Эльзе.

Каролина Крэль на это не шла. Два свидетеля показали, что она грозилась убить его, если он не перестанет встречаться с девушкой. И угрозы звучали вполне серьезно. Накануне все они были в гостях у соседа. Он — большой любитель собирать разные травы и делать лекарства. Среди запатентованных снадобий у него был кониин — настой крапчатого болиголова. Это смертельный яд, и в то время о нем говорили и писали очень много. На другой день сосед обнаружил, что бутылка с кониином наполовину пуста. И при обыске в комнате миссис Крэль в ящике шкафа был найден почти пустой флакончик из-под кониина.

Эркюль Пуаро поморщился.

— Его могли ей подложить.

— Нет, она призналась полиции. Вообще неблагоразумно было не советоваться с юристом с самого начала. На вопрос о кониине она сразу откровенно ответила, что взяла его в лаборатории соседа.

— С какой целью?

— Она сказала, что взяла его для себя, но не сумела объяснить, почему флакончик оказался пустым, а также, почему на нем остались отпечатки пальцев только ее одной. Она утверждала, что Эмис Крэль совершил самоубийство. Но если бы это было так, если бы он действительно взял кониин из флакончика, который она

спрятала в своей комнате, то на нем были бы отпечатки и его пальцев.

— Яд был дан ему в пиве, кажется?

— Да. Она вынула бутылку из холодильника и сама отнесла ее в сад, где он писал портрет. Она налила ему пива в стакан и смотрела, как он пил. Потом все, кроме него, пошли завтракать, — он часто не являлся к общему столу, — а после завтрака его нашли мертвым. Защита выдвинула предположение, что Крэль был так подавлен угрызениями совести, что сам влил яд в стакан. Но это все чушь, не такой он был человек. А улики с отпечатками пальцев — самые каверзные из всех.

— А на пивной бутылке были обнаружены отпечатки ее пальцев?

— Нет, только его. Да и то какие-то странные. Она ведь первая подошла к трупу и оставалась около него одна. И, вероятно, она вытерла и бутылку и стакан, а потом прижала к ним его пальцы. Но из этого ничего не вышло. Обвинитель, старик Рудольф, очень потешался, демонстрируя на суде, что человек никак не может держать в руке бутылку этим способом. И мы, конечно, из кожи лезли, чтобы доказать, что, напротив, может, тем более, что у умирающего были сведены пальцы. Но, откровенно говоря, чепуха, которую мы старались внушить, была совсем не убедительной.

— Значит, кониин был влит в бутылку до того, как она понесла ее в сад?

— Нет, в бутылке кониина не оказалось вовсе. Он был только в стакане.

Деплич помолчал. И вдруг его большое красивое лицо выразило удивление.

— Послушайте, Пуаро, а, собственно, куда вы гнете?

— Так ведь если Каролина Крэль была нс виновна, — сказал Пуаро, — то каким образом мог очутиться этот кониин в пиве? Защита утверждала, что Эмис Крэль сам влил его туда. Но ведь вы же говорите, что такой поступок был бы для него совершенно невероятным, Следовательно, если Каролина Крэль не сделала этого — значит, это сделал кто-то другой.

Деплич даже подскочил.

— Ну, знаете, Пуаро, от вас я этого не ожидал! Какой смысл ворошить дело, с которым покончено давным-давно? Безусловно, виновата она. Вы поняли бы это сразу, если бы видели ее в то время. Все было написано у нее на лице! Мне даже показалось, что она обрадовалась приговору. У нее не было ни страха, ни подавленности. Ей хотелось только, чтобы процесс поскорее кончился. Удивительная женщина!

— И все же, — протянул Пуаро, — она, умирая, оставила для дочери письмо, в котором клянется, что не виновата. И теперь ее дочь доискивается правды.

— Ну, боюсь, что она не возьмет правду голыми руками. Откровенно говоря, Пуаро, сомневаться не приходится: она его убила.

— Вы меня простите, мой друг, но мне хочется самому разобраться в этом деле.

— Я не представляю себе, что еще можно сделать. Ну, прочитайте описание всего процесса в газетах. Обвинителем был Рудольф — его уже нет в живых. А кто же был его помощником? Кажется, молодой Фогг. Да, верно, Фогг. Вот поговорите с ним. Ну, и потом есть люди, которые были там в то время. Я не думаю, чтобы им доставило удовольствие раскапывать заново всю эту историю, но вы сумеете добиться от них всего, что вам нужно, — вы ведь въедливый.

— Ах, да, есть еще заинтересованные лица. Это очень важно. Вы, случайно, не помните их?

Деплич задумался.

— Кто же были заинтересованные лица? Если не ошибаюсь, их было пять человек. Слуг я не считаю: две или три до смерти перепуганные старухи — они абсолютно ничего не знали, и на них никакого подозрения не падало.

— Пятеро, вы говорите? Расскажите мне о них.

— Ну, во-первых, Филип Блейк. Он был лучшим другом Крэля и в то время гостил у них. Он жив, я иногда его встречаю. Он биржевый маклер, играет там довольно удачно и в последнее время растолстел.

— Так. А следующий кто?

— А следующий — его старший брат, — провинциал, помещик и домосед. Это именно он возился со снадобьями и травами. А вот как его звали? Не припомню. Ах, вот: Мередит. Мередит Блейк. Не знаю только, жив ли он.

— А еще кто?

— Еще? Ну, еще — причина всех бед: девушка, замешанная в деле, — Эльза Грир. Очень боевая. Она после этого имела уже троих мужей; разводится и снова выходит замуж, как ни в чем не бывало, и с каждым разом все выгоднее. Сейчас она — леди Дитишэм. Откройте любой номер журнала «Тэтлер», и вы наверняка найдете там что-нибудь о ней.

— Ну, а еще двое?

— Еще — гувернантка. Не помню фамилии. Славная, неглупая женщина. И наконец — девочка, сводная сестра Каролины Крэль. Тогда ей было лет пятнадцать, а теперь — это человек с именем. Она выкапывает из земли всякую всячину и изучает историю человечества. Ее фамилия Уоррен, Анджела Уоррен. Своеобразная женщина для нашего времени. Я недавно видел ее. У бедняжки изуродовано лицо: громадный шрам на щеке. Она… Ну, да вы все узнаете сами.

— Виновна, как сам дьявол! — отрезал мистер Фогг.

Эркюль Пуаро задумчиво смотрел на тонкое, красивое лицо юриста. Квентин Фогг был бледен, худощав и как-то странно лишен индивидуальности. Это был человек совсем другого типа, чем Монтегью Деплич. У Деплича была и энергия, и сила воли, и яркая индивидуальность. Он умел добиться желаемого эффекта посредством резкой смены интонаций. То он вкрадчив, обаятелен, красив. То — как по волшебству — губы поджаты в «волчьей улыбке», и он жаждет крови.

— Виновна, как сам дьявол, — повторил Фогг.

Эркюль Пуаро окинул его внимательным взглядом.

— Значит, — произнес он, — вы не сомневались?

Фогг кивнул.

— Видели бы вы ее на допросе! Старик Рудольф просто стер ее в порошок.

Он помолчал и вдруг сказал:

— В общем, дело было неинтересное.

— Я не совсем понял вас, — промолвил Эркюль Пуаро.

Фогг нахмурил тонкие брови.

— Как бы вам объяснить… Это — чисто английская точка зрения: на охоте интересно стрелять только в лет. Такое сравнение вам понятно?

— Да, я понял, хотя это действительно чисто английская точка зрения. Англичанин любит, чтобы противник обладал спортивной силой, — будь то охота, или футбольное поле, или судебный процесс.

— Точно. Так вот, в том деле обвиняемая не обладала спортивной силой. Старик Рудольф вертел ею, как хотел — то в одну сторону, то в другую, и каждый раз она попадала в ловушку. Он заставлял ее признавать нелепость ее собственных показаний, заставлял ее противоречить самой себе, пока она не запуталась окончательно. Она только смотрела на него — такая изящная, хорошенькая, грациозная женщина — и повторяла: «Нет, о нет, я этого не делала». Это было примитивно и совсем не убедительно. Я видел, как старик Деплич корчился в кресле. Ему было ясно, что дело проиграно.

Фогг помолчал минуту и потом продолжал:

— Присяжные заседали всего каких-нибудь полчаса и вынесли решение: виновна, но заслуживает снисхождения. Надо сказать, что ей симпатизировали гораздо больше, чем девушке, тоже фигурировавшей в этом процессе. Присяжным она не понравилась с самого начала. Очень красивая, современная и держалась чрезвычайно независимо. Всем присутствовавшим женщинам этот тип девушки был совершенно ясен: разрушительница семьи. На первом месте у нее секс и презрение к правам жен и матерей… На процессе она и себя не щадила. Призналась со всей откровенностью, что влюбилась в Эмиса Крэля, а он в нее, и она без щепетильности намеревалась отнять его у жены и ребенка… Мне, пожалуй, даже нравилась ее смелость. Деплич при перекрестном допросе говорил ей всякую гадость, но она была невозмутима. Однако суд ей не симпатизировал, и судью она тоже не расположила в свою пользу. Хоть старик и был большим грешником в молодости, но, надевая мантию и садясь в председательское кресло, он всегда становится на сторону высокой морали.

— Он не был сторонником версии самоубийства? — спросил Пуаро.

Фогг покачал головой.

— Нет, эта версия стояла на глиняных ногах. Хотя Деплич сделал все, что мог. Он был великолепен. Он нарисовал волнующую картину безумной страсти талантливого, темпераментного и свободолюбивого человека к очаровательной молодой девушке. Говорил об угрызениях совести художника, о его отвращении к себе из-за недостойного отношения к жене и ребенку и о внезапном решении покончить с собой И тем не менее, когда он замолчал и обаяние его интонаций побледнело, трудно стало отождествлять нарисованную им мифическую фигуру с Эмисом Крэлем. Все слишком хорошо знали Крэля. Он был не из тех, кто обладает совестью, даже в зачаточном ее состоянии. Это был беспощадный себялюбец, добродушный, веселый эгоист. Он признавал мораль только в отношении живописи. Я уверен, что никто не мог бы заставить его написать плохую картину на плохой сюжет. В остальном же он был здоровый, полнокровный человек; очень любил жизнь и все ее радости. Самоубийство? Нет, только не это.

— Может быть, следовало выбрать для защиты что-нибудь другое?

— А что же еще? Улик было слишком много. Все элементы преступления: и повод, и средство, и удобный случай — все.

— Можно было бы утверждать, что все они подстроены.

— Нет, она созналась почти во всем… И это было бы явно притянуто за волосы. Вы подразумеваете, как я понимаю, что убийство совершил кто-то другой и подстроил все таким образом, чтобы улики были против нее?

— Вы находите такое положение нелогичным?

— Боюсь, что да. Вы намекаете на таинственного X. Но кто это мог быть?

— Несомненно, член этого тесного кружка. Ведь их было пятеро, не так ли? Пять заинтересованных лиц.

— Пять? Дайте вспомнить… Какой-то старый дурак, который вечно возился с настойками разных трав… Очень опасный вид хобби. Он был довольно приятный человек, но со странностями. Не представляю себе его в роли X. Потом — девушка… Она, наверное, охотно отправила бы на тот свет Каролину, но зачем же Эмиса? Потом — биржевый маклер, старый друг Крэля… Вот — только эти люди. Ах да, еще ее сестренка… Но ее никто не считал действительно заинтересованным лицом. Значит — четверо.

— Вы забыли про гувернантку, — сказал Эркюль Пуаро.

— Да, верно. Несчастные люди, эти гувернантки: их никто не может запомнить. И эту я помню очень смутно. Некрасивая, немолодая, но и неглупая. Что ж, может быть, ее обуревала преступная страсть к Эмису, и поэтому она убила его? Неправдоподобно. Не верю.

— Благодарю вас, — сказал Эркюль Пуаро. — Вы удивительно хорошо все помните. Меня это прямо поражает. Можно подумать, что картина суда сейчас у вас перед глазами.

— Вы правы, — медленно проговорил Фогг, — я как будто вижу все это сейчас.

— А что вам запомнилось отчетливее всего? — спросил Пуаро. — Свидетели, адвокат? Судья? Или женщина на скамье подсудимых?

— Вы попали в точку. Я никогда не забуду ее. На ней был налет какой-то романтики. И при этом она была не очень красива и не очень молода Лицо усталое, круги под глазами… И несмотря на то, что она являлась центральной фигурой всей драмы, она словно отсутствовала, витала где-то. В зале суда находилась только ее оболочка, ее тело. Лицо — спокойное, внимательное, с легкой вежливой улыбкой на губах. Говорила вполголоса, знаете — в таких приглушенных тонах. И насколько она была обаятельнее той, другой, — девушки с грациозной фигурой, красивым лицом и грубой молодой силой!.. Я любовался, конечно, Эльзой Грир. Любовался ее красотой, смелостью в борьбе с нами — с ее мучителями, ее стойкостью. Но я любовался и Каролиной Крэль, пожалуй, именно потому, что она совсем не боролась. Она ушла в какой-то свой мир света и теней. И она не потерпела поражения, потому что даже не вступила в борьбу.

Он помолчал.

— Ясно было только одно: она любила этого человека так сильно, что, убив его, умерла вместе с ним.

Фогг опять помолчал и протер очки.

— Я, кажется, говорю странные веши… Я был в то время очень молод, и этот процесс произвел на меня громадное впечатление. Но я и сейчас убежден, что Каролина Крэль была удивительной женщиной.

Джордж Мейхью был осторожен и не словоохотлив. Он помнит, конечно, дело Крэль, но довольно смутно. Дело вел его отец, а Джорджу было только девятнадцать лет.

Да, процесс наделал много шуму. Крэль был ведь известным художником. Картины его очень хороши, очень. Две из них находятся в Тэтовской галерее, а это уже кое-что.

Не будет ли мсье Пуаро любезен объяснить, что именно его заинтересовало в атом процессе. Ах, дочь! Из Канады? Вот что! Но, помнится, ее увезли в Новую Зеландию.

Джордж Мейхью немного смягчился. Да, страшная драма в жизни девушки. Он глубоко сочувствует ей. Пожалуй, было бы лучше, если бы она так и осталась в неведении.

Нет, сомнений в виновности миссис Крэль не было. Были только смягчающие обстоятельства. Уж эти художники! Жить с ними, наверное, не легко. А у Крэля к тому же, как говорят, не прекращались романы. Ведь леди Дитишэм… тоже была замешана.

В связи с ней газеты время от времени вспоминают об этом процессе. Она несколько раз фигурировала в бракоразводных делах. У нее громадное состояние. Мсье Пуаро, наверное, слышал об этом. В газетах ее имя попадается довольно часто: она из тех женщин, которые любят быть на виду.

— Скажите, ваша фирма была поверенной в делах Крэль на протяжении многих лет? — спросил Пуаро.

Джордж Мейхью отрицательно покачал головой.

— Нет. Делами Крэлей занималась фирма Джонатан. Но когда началось судебное дело, старик Джонатан побоялся, что он не справится, и договорился с моим отцом, что мы будем вести дело вместо него. Мне кажется, мсье Пуаро, вам следовало бы повидаться с Джонатаном. Он уже не у дел — ему больше семидесяти. Он хорошо знал всю семью Крэлей и может рассказать вам гораздо больше, чем я. Я в то время был юнцом и даже не присутствовал на процессе.

Пуаро встал, а Джордж Мейхью, также вставая, добавил:

— Может быть, вы хотели бы поговорить с нашим управляющим — Эдмундом? Он в то время служил в нашей фирме, и я помню, что он очень интересовался этим процессом.

II

Эдмунд говорил очень медленно, а во взгляде можно было прочесть осторожность и скрытность, необходимые юристу, ведущему чужие дела.

Он внимательно осмотрел Пуаро с головы до ног и протянул:

— A-а, дело Крэля? — И добавил строгим тоном: — Недостойное, позорное дело!

Его проницательные глаза смотрели на Эркюля Пуаро испытующе.

— Не слишком ли много времени прошло, чтобы поднимать все вновь? — сказал он.

— Видите ли, у миссис Крэль осталась дочь, — пояснил Пуаро, — и она твердо уверена в невиновности своей матери.

Густые брови мистера Эдмунда поднялись.

— Да что вы говорите?!

— Не можете ли вы мне сказать хоть что-нибудь для поддержания этой уверенности?

Эдмунд задумался, потом медленно покачал головой.

— При всей объективности ничего не могу сказать. Я лично восхищался миссис Крэль — она была настоящая леди, с головы до ног. Не то что другая, потаскушка, не больше и не меньше, прошла сквозь огонь и воду. А миссис Крэль была женщиной высокого класса.

— И тем не менее она совершила убийство?

Эдмунд нахмурился и заговорил немного быстрее, чем прежде:

— Я сам задавал себе этот вопрос каждый раз, когда видел ее на скамье подсудимых. Не верю, твердил я. Но, мсье Пуаро, улики были неопровержимы. Болиголов не мог попасть в пиво мистера Крэля случайно, он был влит туда. И если это сделала не миссис Крэль, то кто же?

— В этом и заключается вопрос, — сказал Пуаро. — Кто это сделал?

Проницательные глаза снова впились в его лицо.

— Но ведь больше никого, абсолютно никого нельзя было заподозрить.

— Вы присутствовали на процессе от начала до конца? — спросил Пуаро.

— Каждый день.

— А вас ничто не поразило в свидетельских показаниях? Не было ли чего-нибудь неестественного, неискреннего?

— То есть не лгал ли кто-нибудь из них? — просто спросил Эдмунд. — Была ли у кого-нибудь из них причина желать смерти мистера Крэля?

— Допустите такой вариант, по крайней мере, — настаивал Пуаро.

Он внимательно следил за выражением умных и серьезных глаз своего собеседника. Но Эдмунд покачал головой — медленно, точно с сожалением.

— Не знаю, — сказал он. — Эта мисс Грир, пo-моему, зла и мстительна. Она в своих показаниях часто переступала черту дозволенного. Но ведь ей нужен был живой Крэль, а не мертвый. Она всерьез требовала, чтобы мисс Крэль повесили только потому, что та отняла у нее любовника. Она рычала, как разъяренная тигрица. Но это все потому, повторяю, что ей нужен был живой Крэль.

Мистер Филип Блейк тоже давал показания против миссис Крэль. Он наносил ей удары чем только мог. Но он был по-своему прав: он ведь был другом мистера Крэля.

Его брат — мистер Мередит Блейк — все время боялся, как бы не сказать чего-нибудь лишнего: выражался неясно, мычал, казалось, он не был уверен ни в одном своем слове. И именно по этой причине из него выкачали все, что хотели.

Затем — гувернантка. Ее показания были очень толковы. Слушая ее ответы, невозможно было решить, на чьей она стороне. Прекрасное самообладание и неглупа… Не сомневаюсь, что она знала обо всей этой истории гораздо больше, чем рассказала.

— И я не сомневаюсь, — проговорил Эркюль Пуаро.

Мистер Камб Джонатан жил в Эссексе. После вежливого обмена письмами Эркюль Пуаро получил почти царственное по своей форме приглашение приехать к обеду и остаться ночевать. Старик был, несомненно, очень интересным типом, и после бесцветного Джорджа Мейхью беседа с ним показалась Эркюлю Пуаро стаканом доброго искристого вина.

— Наша фирма видела много поколений Крэлей, — рассказывал старик. — Лично я знал и Эмиса Крэля и его отца — Ричарда Крэля и даже помню Инока Крэля— его деда. Это были богатые люди — провинциальные сквайры. Больше всего на свете они любили лошадей, охоту и женщин, а идеи их не волновали, к идеям они относились недоверчиво. Но зато у жены Ричарда Крэля идей и фантазий было больше, чем здравого смысла. Она любила стихи и музыку и даже играла на арфе. Она была поклонницей Кингслея и в честь него назвала своего сына Эмисом. Отец ворчал на это имя, но уступил.

Эмис Крэль унаследовал от матери страсть к искусству, а от отца — сильную волю и безжалостный эгоизм. Все Крэли были эгоистами. Они не признавали ничьего мнения, кроме своего собственного.

Постукивая тонкими пальцами по ручке кресла, старик пристально смотрел на Пуаро.

— Поправьте меня, мсье Пуаро, если я ошибаюсь, но мне кажется, что вас больше всего интересуют личности, характеры героев драмы.

— Да, с моей точки зрения, это — главное.

— Понимаю. Вы хотите побыть, так сказать, в шкуре интересующего вас лица. Очень увлекательно!

Наша фирма никогда не имела дела с криминалом, и мы не смогли бы компетентно помочь миссис Крэль, даже если бы захотели. А вот Мейхью — фирма другого плана. Они поручили защиту Депличу, хотя, говоря по правде, это не лучшее, что можно было придумать. Но все же он защитник первоклассный, берет дорого и выступает с большой долей театральности. Но они не сообразили, что Каролина никогда не станет ему подыгрывать. Вот в ней театральности не было ни капли.

— А что представляла собой Каролина Крэль? Именно этот вопрос интересует меня больше всего.

— Да, да, конечно. Как она могла решиться на такой поступок? Это — вопрос первостепенной важности. Я знал ее до замужества. Она была девочка очень живая, вспыльчивая и очень несчастная. Ее мать рано овдовела, затем снова вышла замуж, и появился второй ребенок. А Каролина обожала свою мать. Да, да, детская ревность… очень печальная вешь.

— Она ревновала?

— Безумно. И произошел прискорбный случай. Бедная девочка! Ей это принесло потом громадные страдания. Но вы ведь понимаете, мсье Пуаро, — бывает! Нет сил вовремя затормозить.

— Но что же, в сущности, произошло?

— Она ударила ребенка. Бросила в него пресс-папье. Ребенок ослеп на один глаз, а лицо осталось обезображенным на всю жизнь… Вы представляете себе, какой эффект производили вопросы, касающиеся этого случая? На процессе создавалось впечатление, что Каролина Крэль — женщина неукротимого нрава, а это как раз неверно.

Старик вздохнул.

— Каролина часто гостила в Олдербери — имении Крэлей. Она хорошо ездила верхом и была остроумна, и старый Ричард Крэль очень ее любил. А ей жилось в Олдербери гораздо веселее, чем дома. Кроме того, она дружила с сестрой Эмиса — Дианой, а из соседнего поместья приезжали Филип и Мередит Блейки. Филип был отвратительный мальчишка, на мой взгляд, — жадный и грубый. Он мне никогда не нравился. Мередит был из тех, кого в мое время называли «ни рыба, ни мясо»: занимался растениями, бабочками, птицами. Те-. перь таких называют биологами. И вся эта молодежь огорчала своих родителей: Мередит, вместо того чтобы стрелять птиц, изучал их. Филип бросил имение и переехал в город. А Эмис — сильный, красивый, жизнелюбивый Эмис — стал художником. Это было таким потрясением для отца, что он даже умер от удара.

Со временем Эмис женился на Каролине. Они безумно любили друг друга, хотя вечно ссорились, потому что Эмис, как и все Крэли, был бессовестным эгоистом. Он любил жену настолько, насколько был способен на это чувство, но на первом месте у него всегда было искусство. И, по-моему, искусство у него ни разу не уступило места женщине.

Романов у него было множество: они давали ему стимул для работы. Но он бросал женщин очень скоро — сентиментальность и романтика были ему чужды. Однако и развратником назвать его было нельзя. Он любил только одну женщину — свою жену. Она это знала и терпела все его похождения. Он был замечательным художником, она многое прощала ему ради его таланта. Наверное, все так и продолжалось бы, если бы не появилась Эльза Грир…

— Да, что же Эльза Грир?..

— Она была, на мой взгляд, очень примитивной и неинтересной женщиной. Но— молодость, красота, жажда поклонения… Все эти эльзы всегда бегают за художниками и артистами. А Каролина любила в Эмисе человека, а не художника. Каролина была настолько же изысканной и тонкой натурой, насколько Эльза была примитивной и пустой.

Бывший начальник местной полиции Хейль затянулся и выпустил струю дыма.

— Что за странная фантазия пришла вам в голову, мсье Пуаро!

— Я, пожалуй, согласен, что мой вопрос не совсем обычен, — улыбнулся Пуаро.

— Вытаскивать на свет то, что давно уже погребено, — задумчиво говорил его собеседник. — Если бы еще была какая-нибудь надобность…

— Я люблю поиски правды. А кроме того, не следует забывать про их дочь.

Хейль кивнул.

— Да, я ее понимаю. Но, извините меня, мсье Пуаро, вы ведь умный человек: вы могли бы состряпать для нее какую-нибудь сказочку.

— Вы так говорите, потому что не знаете эту молодую леди.

— Ну что вы! Человек с вашим опытом!..

Пуаро холодно взглянул на своего собеседника.

— Возможно, друг мой, что я — искусный и опытный лжец, — по крайней мере, вы меня считаете таким. Но у меня есть свои принципы.

— Извините, мсье Пуаро, я не хотел вас обидеть. Но ведь согласитесь, что это было бы прекрасным выходом из положения.

— Не думаю… Не думаю.

— Я, конечно, понимаю молодую девушку: перед свадьбой узнать, что ее мать — убийца… И все-таки, на вашем месте, я внушил бы ей, что Деплич неудачно повел защиту и что вопрос ясен: самоубийство.

— Но для меня этот вопрос как раз не ясен. Я ни минуты не верю, что Крэль покончил с собой. Неужели вы считаете эту версию правдоподобной?

Хейль отрицательно покачал головой.

— Ваше мнение очень важно для меня, мистер Хейль. Я знаю вас как честного и способного человека. Скажите, не было ли у вас сомнения в виновности миссис Крэль?

Начальник полиции ответил без колебаний:

— Ни малейшего, мсье Пуаро. Все улики, все сопутствующие обстоятельства, каждый новый вскрытый факт — все было против нее.

— Вы не помните, каковы были улики?

— Конечно, помню. Получив ваше письмо, я просмотрел дело, — он вынул записную книжку, — и набросал основные факты.

— Благодарю вас, мой друг. Я весь — внимание.

Хейль откашлялся и заговорил тоном, в котором слышались официальные деловые нотки:

— Восемнадцатого сентября в четырнадцать часов сорок пять минут инспектор Конуэй принял телефонограмму от доктора Эндрю Фоссета. Доктор Фоссет сообщал, что мистер Эмис Крэль, владелец поместья Олдер-бери, скоропостижно умер, и, судя по обстоятельствам его смерти, а также по заявлению мистера Блейка, проживавшего в его доме в качестве гостя, требуется вмешательство полиции.

Инспектор Конуэй вместе с сержантом и полицейским врачом немедленно отправился в Олдербери. Их встретил доктор Фоссет и провел в сад, где все еще оставалось тело мистера Крэля, к которому до прибытия полиции никто не прикасался.

Было установлено, что мистер Крэль писал картину в саду, который назывался «Батарея», так как он был обнесен низкой зубчатой стеной, открыт со стороны моря и в нем стояла на постаменте маленькая пушка. Сад находился приблизительно в четырех минутах ходьбы от дома. Мистер Крэль не пришел домой ко второму завтраку, так как хотел воспользоваться необходимым для работы солнечным освещением. Поэтому он был в «Батарее» один. По словам членов семьи и прислуги, такое поведение мистера Крэля было обычным: он часто не приходил к семейному завтраку или обеду, а довольствовался парой сэндвичей и просил, чтобы его не беспокоили.

Последними, кто его видел, были мисс Эльза Грир, которая гостила в доме, и мистер Мередит Блейк — владелец ближнего поместья. Эти двое ушли из сада вместе и сели завтракать в кругу всей семьи. После завтрака на террасу был подан кофе. Миссис Крэль, окончив пить кофе, сказала, что она пойдет посмотреть, не надо ли чего-нибудь Эмису. Мисс Уиллиамс, гувернантка, встала и пошла с ней.

Тропинка вела через небольшую рощу к калитке «Батареи» и дальше — к пляжу. Миссис Крэль вошла в калитку «Батареи», однако почти в ту же минуту мисс Уиллиамс услыхала крик миссис Крэль и поспешила к ней. Мистер Крэль лежал, откинувшись на скамье, мертвый.

По просьбе миссис Крэль мисс Уиллиамс выбежала из сада и поспешила в дом, чтобы вызвать по телефону врача. Но по дороге она встретила мистера Мередита Блейка и поручила ему позвонить по телефону, а сама побежала к миссис Крэль, которой могла понадобиться ее помощь. Доктор Фоссет прибыл пятнадцать минут спустя и установил, что смерть мистера Крэля наступила приблизительно в час тридцать. Причины смерти при первом осмотре определить не удалось. Ни раны, ни следов насилия на теле обнаружено не было, и положение тела мистера Крэля в момент наступления смерти было совершенно естественным.

Тем не менее доктор Фоссет, хорошо знавший мистера Крэля и утверждавший, что мистер Крэль не страдал никакими органическими недостатками, склонялся к мнению о насильственной смерти.

Инспектор Хейль помолчал, глубоко вздохнул и перешел, если можно так выразиться, к главе второй:

— Инспектор Конуэй в результате опроса установил следующее: накануне вечером пять человек из Олдербе-ри пришли по приглашению мистера Мередита Блейка в его имение Хэндкросс, Это были: мистер и миссис Крэль, мисс Анджела Уоррен, мисс Эльза Грир и мистер Филип Блейк. В течение вечера мистер Мередит Блейк много говорил о своем хобби, которое заключалось в изучении растений. Он провел гостей в свою лабораторию и рассказывал им о свойствах некоторых трав, в частности крапчатого болиголова. Он выражал сожаление, что настой болиголова — кониин — исключен в настоящее время из официальной фармакологии, и утверждал, что малые дозы кониина чрезвычайно эффективны при лечении коклюша и бронхиальной астмы. Затем он упомянул о его летальных свойствах и прочитал целую страницу с описанием кониина как сильного яда.

Хейль вздохнул и набил свою трубку.

— При вскрытии трупа, — продолжал он, — было обнаружено значительное количество кониина и врач установил, что яд был принят за два или три часа до смерти. На столе в саду был найден пустой стакан и пустая бутылка из-под пива. При анализе остатков жидкости было установлено, что в стакан кониин попал в значительном количестве, а в бутылке его не обнаружено вовсе. При опросе я узнал, что в садовой беседке находился ящик с бутылками пива и стаканы на случай, если мистер Крэль захочет пить во время работы. Но в упомянутое утро миссис Крэль сама принесла ему бутылку пива из дома. Он в это время работал, а мисс Грир ему позировала, сидя на низкой зубчатой стене. Миссис Крэль откупорила б. утылку, налила пива в стакан и поставила его на стол около мольберта. Ее муж осушил его залпом, как он делал всегда. Затем, поморщившись, он поставил стакан на стол со словами: «Сегодня мне все кажется невкусным». На это мисс Грир засмеялась и сказала: «Больная печень». Мистер Крэль ответил: «Но оно, по крайней мере, холодное!»

Хейль помолчал.

— В котором часу это произошло? — спросил Пуаро.

— Около четверти двенадцатого. Мистер Крэль продолжал писать. По словам мисс Грир, он вскоре начал жаловаться на негибкость в суставах и ворчать, что дожил до ревматизма. Но он принадлежал к тому типу людей, которые не любят говорить о болезнях, и не признавался, что чувствует себя плохо. Он только раздраженно попросил оставить его в покое и сказал, что завтракать он не будет. Итак, мистер Крэль остался в саду один. Несомненно, он сразу перестал работать и сел на скамью. Произошел паралич мышц, и затем последовала смерть.

Пуаро молча кивнул.

— Накануне этого дня, — продолжал Хейль, — между мисс Грир и миссис Крэль произошла неприятная сцена. Мисс Грир довольно вызывающе говорила о том, какие перемены она произведет в обстановке дома, «когда она будет здесь хозяйкой». Миссис Крэль спросила: «Хозяйкой? Что вы хотите этим сказать?» Мисс Грир ответила: «Не притворяйтесь, Каролина, вы прекрасно знаете, что Эмис и я любим друг друга и решили пожениться». Тогда миссис Крэль обратилась к мужу, который в это время входил в комнату: «Эмис, правда ли, что ты собираешься жениться на Эльзе?»

— И что же ответил мистер Крэль? — с любопытством спросил Пуаро.

— Он сердито закричал на мисс Грир: «Какого черта вы здесь болтаете? Неужели у вас не хватает ума придержать язык?» Мисс Грир сказала: «Я полагаю, что Каролина должна знать правду». Миссис Крэль опять спросила мужа: «Так это правда, Эмис? Скажи, ведь я должна знать». На это он пробормотал: «Ну, да, вообще говоря, это правда. Но я не хочу сейчас обсуждать этот вопрос». И он быстро вышел из комнаты, а мисс Грир сказала: «Видите!» — и начала говорить о том, что миссис Крэль не должна вести себя, как цепная собака, что все они взрослые люди и должны трезво смотреть на вещи.

— А что же ответила на это миссис Крэль? — спросил Пуаро.

— Согласно свидетельским показаниям, она рассмеялась и сказала: «Только через мой труп, Эльза». И направилась к двери. В дверях она обернулась и сказала: «Я скорее убью Эмиса, чем отдам его вам». Я приказал сделать обыск в доме, — продолжал Хейль. — В спальне миссис Крэль, в нижнем ящике шкафа, под шерстяными чулками был найден почти пустой флакончик из-под духов «Жасмин». На нем обнаружены отпечатки пальцев только мисс Крэль. При анализе установлено, что во флакончике остались следы жасминового масла и крепкого раствора кониина. Я показал флакон миссис Крэль. Она ответила без колебаний, что у нее накануне было подавленное настроение, и что, услышав от мистера Мередита Блейка описание этого смертельного яда, она вошла опять в его лабораторию, вылила из флакончика, который лежал в ее сумке, жасминовые духи и наполнила его кониином. На мой вопрос, зачем она это сделала, она ответила: «Есть вещи, о которых я не хотела бы говорить, но я испытала сильное потрясение. Мой муж намеревался покинуть меня ради другой женщины. Если бы это случилось, я бы покончила с собой. Для этой цели я его и взяла».

— Вообще говоря, это звучит правдоподобно, — прервал его Пуаро.

— Возможно, мсье Пуаро, но это не соответствует тому, что слышали из ее уст свидетели. В то. же утро за первой сценой последовала другая. Супруги Крэль разговаривали в библиотеке. Мистер Блейк находился в холле и слышал оттуда отдельные фразы, а мисс Грир сидела в саду под открытым окном библиотеки и услышала гораздо больше.

— Что же они услышали?

— Мистер Блейк слышал, как миссис Крэль сказала: «Вечные твои истории с женщинами! Я убью тебя когда-нибудь!»

— О самоубийстве упомянуто не было?

— Ни слова. Мисс Грир показала примерно то же самое. И потом, по ее словам, мистер Крэль сказал: «Будь же благоразумна, Каролина. Мы ведь условились с тобой, что дадим свободу друг другу. Я люблю Эльзу и женюсь на ней». Миссис Крэль на это ответила: «Хорошо. Но помни, что я тебя предупредила. Я скорее убью тебя, чем соглашусь отдать этой девушке».

Пуаро сделал легкое движение.

— Странно, — сказал он. — Ведь миссис Крэль имела право просто отказать мужу в разводе.

— Да, у нас есть данные по этому вопросу, — сказал Хейль. — По-видимому, миссис Крэль была откровенна с мистером Мередитом Блейком, который был ее старым, испытанным другом. Он чрезвычайно огорчился создавшимся положением и накануне вечером говорил об этом с мистером Крэлем. — Он сказал мистеру Крэлю, что мисс Грир еще очень молода и что не следует впутывать ее в бракоразводный процесс. На это мистер Крэль ответил, смеясь: «Да Эльза и не собирается фигурировать на процессе. Она будет держаться в тени. Развод будет совершен обычным порядком».

— В таком случае, — сказал Пуаро, — со стороны мисс Грир было особенно неосторожно идти напролом. Зачем она это сделала?

Начальник полиции возразил:

— Неужели вы не знаете женщин, мсье Пуаро? Они готовы вцепиться в горло друг другу. Я не понимаю только, как мистер Крэль мог допустить такое положение. По словам мистера Мередита Блейка, он думал только о своей картине. Вам такая вещь понятна?

— Да, мой друг, понятна.

— А мне нет. Человек прямо лез на рожон.

— Вероятно, его очень рассердила нетактичность молодой девушки?

— Да, конечно. Я не понимаю только, почему нельзя было закончить картину, пользуясь фотографиями. Я знаю одного парня, так он рисует пейзажи акварелью прямо с фотографий.

Пуаро покачал головой

— Нет, мой друг, Крэль был настоящий художник, и в то время для него все отошло на второй план, кроме его картины. И как бы ни была сильна его страсть к той девушке — все равно картина была на первом месте. Он не хотел открытого разрыва с женой, пока не будет закончена его работа. Художники ведь сделаны из особого теста.

— Художники! — презрительно сказал бывший начальник полиции. — Искусство! Я никогда не понимал его и никогда не пойму. Если бы вы видели картину, которую писал Крэль! На ней все вкривь и вкось! А у девушки такой вид, точно у нее болят зубы. Омерзительно! Я после этого долго не мог выкинуть ее из головы, даже видел во сне. И, знаете, она подействовала мне даже на зрение. Я все начал видеть таким, как там нарисовано: и деревья, и стены, и… и даже женщин.

Пуаро улыбнулся.

— Вы, сами того не подозревая, очень высоко оценили сейчас искусство Крэля.

— Чепуха. Почему художник не может рисовать так, чтобы было красиво? Ведь девушка-то была очень красивая. Правда, сильно накрашена и ходила почти голая или в брюках и спортивной рубашке! Я был просто шокирован.

— Эти подробности вы хорошо запомнили, — промолвил Пуаро с тонкой улыбкой.

Начальник полиции густо покраснел.

— Я говорю только о своем впечатлении, — строго сказал он.

— Конечно, конечно, — успокоил его Пуаро. — Итак, по-видимому, главными свидетелями против миссис Крэль были Филип Блейк и Эльза Грир?

— Да, они оба прямо неистовствовали. Но гувернантка, также вызванная обвинением, дала показания более объективные. Она не осуждала миссис Крэль, но, как честный человек, отвечала на вопросы правдиво и не старалась ничего скрыть.

— А Мередит Блейк?

— Он был в полном отчаянии, бедняга, от всего случившегося. И вполне понятно! Ругал себя за эти настойки и снадобья. Кониин, как я узнал, числится в списке ядов первой степени. Мистер Мередит считался другом семьи, и он был прямо потрясен, не говоря уже о том, что он, как скромный провинциальный джентльмен, ненавидел всякого рода сенсацию.

— А младшая сестра миссис Крэль была вызвана в качестве свидетеля?

— Нет, в этом не было надобности: она не присутствовала, когда миссис Крэль угрожала мужу убить его. Она, правда, видела, как миссис Крэль открыла холодильник и вынула из него бутылку пива, но это не имело для нас значения, так как мы и не утверждали, что в пивной бутылке был кониин.

— Как же она ухитрилась влить его в стакан на глазах у мужа и мисс Грир?

— Ну, они на нее не смотрели. Мистер Крэль работал, глядя на полотно и на модель, а мисс Грир позировала, сидя почти спиной к миссис Крэль. Яд был у нее в пипетке, из которой наполняют авторучки. Мы нашли пипетку раздавленной на дорожке, ведущей к дому.

Вот так, мсье Пуаро. Никакого предубеждения у нас не было. Что мы видим? Она грозит убить его. Она берет яд из лаборатории. Пустой флакончик найден в ее комнате, и никто, кроме нее, к нему не прикасался. Она несет ему бутылку пива и наливает в стакан — вообще говоря, поступок довольно странный, если учесть, что они в ссоре и не разговаривают друг с другом.

— Да, я на это уже обратил внимание.

— Конечно, это ее выдало. Почему она стала вдруг так внимательна к мужу? И она же подстраивает так, чтобы первой подойти к его трупу и посылает другую женщину вызвать врача. Для чего это? Наверное, для того, чтобы иметь время вытереть бутылку и стакан и прижать к ним его пальцы. И после этого она начинает твердить, что он страдал от угрызений совести и покончил самоубийством. Кто этому поверит?

— Я согласен, что это — выдумка не из удачных.

— Вот именно. Она просто не сообразила. Она была так поглощена своей ненавистью и ревностью, что не подумала о последствиях. А когда все было кончено и перед ней лежал его труп, она сразу пришла в себя и поняла, что совершила убийство и что за убийство ее повесят.

III

Хейль посмотрел на Пуаро с любопытством.

— Ну, сумел я убедить вас, что дело не вызывает никакого сомнения?

— Почти. Но чем были заняты в то утро все остальные заинтересованные лица?

— Мы опросили всех, будьте покойны. Правда, никто из них не мог представить удовлетворительного алиби, но оно и не играет больней роли при отравлении. Ведь может же случиться, что будущий убийца дает £воей жертве яд под видом лекарства от изжоги и советует принять его на следующий день перед обедом, а сам, как ни в чем не бывало, уезжает на другой конец Англии. И, кроме того, мистер Крэль был совершенно здоров, и когда мистер Мередит Блейк угощал своих знакомых какими-то шарлатанскими снадобьями собственного изготовления, мистер Крэль не пробовал ни одного из них. Если бы он их взял, то разговорам и шуткам на эту тему не было бы конца. Да и ради чего станет мистер Мередит Блейк покушаться на жизнь мистера Крэля? Все свидетели показали, что эти двое были в самых хороших отношениях.

Затем остальные: мистер Филип Блейк был его лучшим другом, мисс Грир была влюблена в него, мисс Уиллиамс хотя и не одобряла его поведения, но не настолько, чтобы отправить его на тот свет. Маленькая мисс Уоррен была еще школьницей. Она, правда, часто ссорилась с ним, но в общей сложности они ладили и даже дружили. Ее очень баловали в семье и смотрели сквозь пальцы на все ее выходки. Вы, наверное, уже слышали о причине такой снисходительности? Будучи ребенком, она очень пострадала от неразумной ревности миссис Крэль, которая ударила ее и искалечила на всю жизнь.

— А не затаила ли мисс Уоррен злобу на сестру?

— Возможно, но при чем же здесь Эмис Крэль? И, кроме того, миссис Крэль очень любила свою маленькую сестру. После смерти родителей она взяла ее к себе и всячески баловала. И девочка в свою очередь любила миссис Крэль. На процесс она не была допущена по настойчивой просьбе миссис Крэль, но девочка рвалась к сестре и умоляла разрешить ей навещать ее в тюрьме. Каролина Крэль не согласилась, мотивируя это тем, что такие тюремные свидания могут травмировать ребенка на всю жизнь. И она дала распоряжение отправить сестру учиться за границу.

И Хейль добавил:

— Мисс Уоррен стала известным ученым — путешествует по каким-то богом забытым местам и читает лекции в Королевском географическом обществе.

— А мисс Уиллиамс была гувернанткой ребенка или Анджелы Уоррен?

— Анджелы. У ребенка была няня, но все же мисс Уиллиамс занималась немного и с ребенком.

— А где был в это время ребенок?

— У своей крестной, миссис Трессилион, которая очень любила девочку.

Что же касается поведения заинтересованных лиц в день убийства, то могу сказать следующее: мисс Грир сидела на террасе, и оттуда ей была слышна ссора между супругами Крэль. Это было после первого завтрака. А затем она пошла с мистером Крэлем в сад и позировала ему до самого второго завтрака, причем два раза они делали перерыв в работе, чтобы размять ноги.

Филип Блейк после первого завтрака находился в доме и также слышал ссору. После ухода мистера Крэ-ля и мисс Грир он сидел и читал газету, и в это время приехал его брат. Он вышел навстречу, и они вместе направились в сад под названием «Батарея». Мисс Грир там не было в эту минуту, она прошла в дом, чтобы взять кофточку, — она чувствовала озноб, — а супруги Крэль обсуждали вопрос помещения Анджелы в школу.

— Они разговаривали дружелюбно?

— Нет, не очень. Крэль кричал на жену за то, что она надоедает ему домашними дрязгами. Она, по-видимому, начала разговор, воспользовавшись перерывом в работе.

Пуаро кивнул, и Хейль продолжал:

— Эмис Крэль пожаловался, что пиво стало теплым, и жена обещала ему прислать из холодильника свежего.

— Ага!

— Вот именно — ага! Она была очень ласкова и предупредительна.

Братья Блейк обменялись несколькими фразами с мистером Крэлем, а затем подошла мисс Грир и приготовилась позировать, и мистер Крэль взял кисть и палитру, показав тем самым, что гости ему мешают. Все ушли в дом, а миссис Крэль и мисс Анджела Уоррен отнесли в сад пиво. После этого Анджела Уоррен пошла купаться, и мистер Филип Блейк пошел вместе с ней.

Мистер Мередит Блейк взял складной стул и пошел посидеть на лужайке недалеко от «Батареи». Ему было хорошо видно и мистера Крэля и мисс Грир, и он слышал их голоса. Эльза Грир увидела его и помахала ему рукой. Когда позвонили ко второму завтраку, Блейк сначала прошел в «Батарею» и уже оттуда пошел в дом вместе с Эльзой Грир. Он заметил, что у Крэля был, как он выразился, странный вид, но он не придал этому значения. Крэль никогда не болел, и поэтому никому не приходило в голову, что он нездоров. Но бывало другое: если работа над картиной не ладилась, он впадал в уныние или же приходил в ярость, и в таких случаях его оставляли в покое и старались поменьше с ним разговаривать. На этот раз у него, как решили мистер Блейк и мисс Грир, было именно такое настроение.

Что касается остальных, то слуги готовили и затем сервировали завтрак, а мисс Уиллиамс просматривала в классной комнате ученические тетради. Затем она взяла рукоделие и вышла на террасу.

Мисс Уоррен провела почти все утро в саду — бегала, лазила по деревьям и ела зеленые яблоки, как и подобает пятнадцатилетней девочке. А затем она, как я уже упомянул, отправилась с мистером Филипом Блейком к морю, чтобы выкупаться перед вторым завтраком.

Бывший начальник полиции помолчал и потом произнес воинственным тоном:

— Ну, заметили вы какой-нибудь подвох?

— Никакого, — ответил Пуаро.

— Что же вы намерены делать?

— Я намерен поговорить с этими пятью лицами и услышать всю историю с точки зрения каждого из них.

Начальник полиции сокрушенно вздохнул:

— Какой вы упрямый! Но вы ничего не добьетесь. Разве вы не знаете, что один и тот же факт воспринимается разными людьми по-разному? Да еще через столько лет! Ручаюсь, что вы услышите пять рассказов о пяти разных убийствах.

— Это как раз то, — сказал Пуаро, — что мне надо.

Филип Блейк оказался именно таким, как описал его Деплич: преуспевающим, самоуверенным и толстым. Он назначил Пуаро встречу на субботу, в половине шестого, и к этому времени как раз закончил партию в гольф с выигрышем в пять фунтов, что привело его в хорошее настроение: он встретил гостя дружелюбно и даже радушно.

Не желая открывать своих карт, Пуаро сказал, что занят работой над книгой, для которой ему нужны описания нескольких интересных уголовных дел большой давности.

Филип Блейк нахмурился.

— Ну стоит ли раскапывать такую старину?

Эркюль Пуаро пожал плечами.

— Публика, знаете ли, падка на этот жанр, — покупает нарасхват.

— Да, читатели это любят, — добродушно согласился Филип Блейк.

Он сидел, развалясь, в кресле, и Пуаро увидел в нем сходство с жирным, самодовольным поросенком. Что он за человек? По-видимому, он не из тех, кого могут тревожить угрызения совести или мучительные воспоминания. Сколько ему сейчас лет? Пожалуй, между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Значит, в год смерти Крэля ему было под сорок. Он был тогда не так самоуверен, как сейчас, и потому не так смешон. Наверное, он любит жизнь, но получал от нее куда меньше, чем получает теперь.

— Вы ведь знаете, кто я? — спросил Пуаро, чтобы начать разговор.

— Ну, конечно, знаю. Вас все знают. Вы же знаменитый Эркюль Пуаро!

В голосе Филипа Блейка звучала легкая насмешка. В кругу своих приятелей он охарактеризовал бы его так: «Какой-то шарлатан! Занимается чепухой в дамском вкусе».

— Я польщен тем, что мое имя вам известно, — сказал Пуаро. — Если мне удавалось иногда разрешать трудные проблемы, то лишь потому, что я всегда руководствуюсь психологией человека, этим вечным «почему».

Филип Блейк слегка зевнул.

— Ваше «почему» большинства преступлений очень примитивно: деньги.

— О, дорогой сэр, «почему» не может быть ГфИМИ-тивным. Оно всегда психологически интересно. Поихо-логия — как раз моя специальность, поэтому я и принял заказ от издательства.

Филип Блейк ухмыльнулся.

— Выгодное дельце, а?

— Надеюсь.

— Поздравляю. Но, скажите, в чем может заключаться моя помощь?

— В деле об убийстве Крэля.

Филип Блейк не выразил удивления. Он только сказал задумчиво:

— Да, да, конечно… Убийство Крэля.

— Это не будет вам слишком тяжело, мистер Блейк?

— Что же делать! — Филип Блейк пожал плечами. — Эмис Крэль был моим лучшим другом, и мне, конечно, тяжело поднимать все это снова. Но если надо…

— Благодарю вас, мистер Блейк. Я хочу попытаться восстановить прошлое, проследить за ходом событий и вникнуть в мысли и чувства участников этой драмы.

— Вряд ли чувства их были очень сложными, — сказал Филип Блейк. — Дело ведь не вызывало сомнений. В основе всего лежала примитивная женская ревность.

— Как это произошло, мистер Блейк?

— Как произошло? Но вы, наверное, уже читали обо всех обстоятельствах дела?

Пуаро кивнул.

— Ну, так вот: я гостил у Крэлей, и в то утро мой брат Мередит вызвал меня по телефону. Он был страшно взволнован. Дело в том, что из лаборатории исчезло одно из его адских снадобий. Я попросил его прийти, чтобы вместе решить, что делать. Не могу себе простить, что я, безмозглый дурак, не понял, что нельзя было терять ни минуты! Мне следовало бы пойти к Эмису и сказать ему, что Каролина взяла в лаборатории смертельный яд и что он и Эльза должны быть начеку!

Блейк встал и начал взволнованно шагать по комнате.

— Как это я не сообразил, что Каролина не задумается дать ему яд при первом же удобном случае? Я должен был знать, я знал, что Эмис в смертельной опасности, и я ничего не сделал, чтобы его спасти!

— Мне кажется, вы несправедливо обвиняете себя, мсье. Вы не успели это сделать.

Но собеседник прервал его:

— Не успел! Как это не успел?! Я успел бы сделать очень многое! Я мог сказать обо всем Эмису, хотя возможно, что он не поверил бы мне. Он был из тех, кто нигде не видит опасности. И, кроме того, он плохо знал Каролину, он не знал, что это — дьявол, а не женщина. Затем, я мог пойти к ней и сказать: «Я знаю, что вы замышляете. Если Эмис или Эльза умрут от отравления кониином, вас повесят!» Это ее отрезвило бы! Затем, я мог бы позвонить в полицию. О, можно было бы сделать очень многое, но я как-то поддался медлительности Мередита, его глупой осторожности! А этот старый дурак за всю свою жизнь не сделал ни одного решительного шага. Ему хорошо — он старший в семье и унаследовал имение. А если бы ему пришлось, как мне, делать деньги, так он потерял бы все, до последнего пенни!

— Лично вы не сомневались, кто взял яд? — спросил Пуаро.

— Ни минуты. Я сразу понял, что его взяла Каролина.

— Это чрезвычайно интересно, — промолвил Пуаро. — Мне очень хотелось бы знать, мистер Блейк, что за человек была Каролина Крэль.

Блейк перестал шагать по комнате.

— Каролина была дрянь, мерзкая дрянь. Но у нее были приятные манеры, которые вводили людей в заблуждение. Она казалась хрупкой и беспомощной, что обычно нравится мужчинам и вызывает в них рыцарские чувства. А на деле она была холодной, расчетливой интриганкой. Да еще с бешеным характером.

Не знаю, говорили ли вам, как она расправилась со своей сестрой? Дело в том, что ее мать вышла замуж второй раз и отдала всю свою нежность и внимание маленькой Анджеле. Каролина не могла с этим примириться и чуть не убила ребенка из ревности — проломила ему голову. К счастью, удар не был смертельным. Как вам это нравится?

— Да, действительно…

— Она всегда хотела быть на первом месте! Это был демон — холодный, эгоистичный демон, который не остановился даже перед убийством!

Блейк помолчал.

— Вы скажете, что я предубежден и слишком суров. У нее ведь было много обаяния — даже я поддался ему. Но я знал, я всегда знал, что она коварна и жестока.

— И тем не менее ее жизнь с мужем, как я слышал, была не из легких.

— Это верно, и она везде трезвонила об этом. Разыгрывала из себя мученицу. Бедняга Эмис! Его жизнь с ней была сплошным адом, собственно, была бы адом, если бы не его способность погружаться в работу с головой. Когда он писал, то ничто другое для него не существовало. Он тогда не обращал внимания ни на Каролину с ее придирками, ни на бесконечные ссоры и скандалы, без которых не проходила буквально ни одна неделя.

А для нее скандалы были жизненным стимулом, разрядкой. Она облегчала себе душу тем, что бросала ему жестокие и оскорбительные упреки, а после этого успокаивалась и мурлыкала, как сытая кошка. Но его это выматывало. Ему нужна была тишина и покой… Я согласен, что людям этого сорта вообще не следует жениться: они не созданы для домашнего очага. Такие люди, как Крэль, охотно заводят романы, а семейные обязанности их только раздражают.

— Он был с вами откровенен?

— Он ничего от меня не скрывал, но и не жаловался. Только иногда я от него слышал: «Будь они прокляты, эти женщины! Не женись никогда, дружище! Достаточно и того ада, который ждет нас за гробом».

— Вы были в курсе его увлечения мисс Грир?

— Конечно. По крайней мере вначале. Он рассказал мне, что познакомился с необыкновенной девушкой. Я почти не обратил на это внимание, так как Крэлю вечно попадались необыкновенные. А через какой-нибудь месяц он уже забывал о них, и если я, бывало, напомню, так он даже не мог понять, о ком идет речь. Но эта Эльза Грир была в самом деле необыкновенная. Я понял это сразу же, когда она приехала гостить в Олдербери. Она поймала его очень быстро. Бедняга стал совсем ручным — ходил за ней по пятам.

— Вам нравилась Эльза. Грир?

— Нет, совсем не нравилась. Это была ярко выраженная хищница.

— А как он относился к Анджеле?

— Он ее очень любил. Да и все мы ее любили, хотя она была большим сорванцом — вечно проказничала. Что за мученье это было для ее несчастной гувернантки! Да, Эмис очень любил девочку, но когда она в своих шалостях заходила слишком далеко, он гневно обрушивался на нее. И тогда за нее заступалась Каролина — Каролина всегда была на стороне Анджелы, и это приводило Эмиса в ярость. Они все там ревновали друг друга. Эмис ревновал Каро к Анджеле, а Анджела ревновала сестру к Эмису и возмущалась его властным характером.

Он замолчал.

— Мистер Блейк, — сказал Пуаро, — могу я попросить вас сделать одну вещь?

— Что именно?

— Я хочу просить вас дать мне точное описание событий, которые произошли в Олдербери в те памятные дни.

— Но, дорогой мой, по прошествии стольких лет! Ведь это описание не может быть точным.

— Напрасно вы так думаете. По прошествии какого-то срока в памяти сохраняется все самое существенное, а исчезает только то, что не имеет большого значения.

Блейк взглянул на него, прищурясь.

— Но зачем это? Ведь стенограммы процесса нарисуют вам всю картину гораздо точнее.

— Нет, мистер Блейк. Меня интересует психологическая сторона. Голые факты мне не нужны. Мне нужны факты в вашем освещении. В стенограммах процесса я не найду всех мелочей, реплик, поступков, хотя бы потому, что свидетели не придавали им большого значения или же… предпочли их скрыть.

— Вы намерены отправить мой отчет в печать? — резко спросил Блейк.

— Ни в коем случае. Его никто не прочтет, кроме меня.

— Гм, — промычал Филип Блейк. — Я ведь очень занят, мсье Пуаро.

— Я понимаю, что такая работа потребует много времени и сил. И я буду рад предложить вам… соответствующий гонорар.

— Нет, — после минуты размышления решительно сказал Блейк. — Компенсации я не возьму. Я сделаю это в память Эмиса Крэля.

Пуаро тщательно продумал предстоящую встречу с Мередитом Блейком. Он уже узнал, что Мередит был совсем иным человеком, чем его брат, и понимал, что быстрый натиск не будет иметь успеха и что проникнуть в крепость он сможет лишь одним путем: имея соответствующие верительные грамоты. И такие верительные грамоты должны быть не профессиональными, а только светскими. Он должен явиться к мистеру Мередиту во всеоружии. Оружием были письма: от леди Мери Лит-тон-Гор, вдовы-аристократки, и от отставного адмирала, семья которого безвыездно жила в поместье на протяжении четырех поколений.

Приезд Эркюля Пуаро очень смутил Мередита Блейка. Он понимал, конечно, что частные сыщики — это не только те парни, которых нанимают охранять свадебные подарки во время бала и к которым приходится обращаться для выяснения какой-нибудь грязной истории, но все же…

А леди Мери Литтон-Гор пишет: «Эркюль Пуаро — мой старинный добрый друг. Ведь вы окажете ему помощь, да?» И адмирал Кроншоу также пишет: «Эркюль Пуаро — очень славный парень и абсолютно порядочный. Я буду очень рад, если вы окажете ему содействие. Он исключительно интересный человек и расскажет вам множество занимательных историй».

А вот и он сам. Вид у него просто ужасный: старомодный костюм, ботинки на пуговицах, какие-то необыкновенные усы. Непохоже, чтобы он умел ездить верхом или играть в гольф. Вообще — иностранец.

Пуаро безошибочно прочел все эти мысли на лице встретившего его хозяина. А сам он, по мере приближения к месту, где когда-то разыгралась драма, испытывал все нарастающее любопытство. Именно здесь, в поместье Хендкросс, жили когда-то два брата. Они часто ездили в Олдербери, играли там в теннис, шутили, дружили с молодым Эмисом Крэлем и девушкой по имени Каролина… И Пуаро пытливо смотрел на хозяина дома, встретившего его хотя и вежливо, но немного смущенно.

Мередит Блейк, как две капли воды, похож на любого другого английского провинциального джентльмена с умеренными средствами и деревенскими вкусами. Хорошо сшитый, но поношенный костюм, обветренное приятное лицо, голубые глаза и довольно слабая линия рта, наполовину скрытого под щетинистыми усами. Полная противоположность своему брату. Манеры какие-то неуверенные, и явно замедленное течение мысли. Он выглядит значительно старше брата, хотя, по словам мистера Джонатана, разница между ними всего два года.

Они говорили об общих знакомых. Взгляд провинциального джентльмена смягчился и потеплел. Оказывается, этот парень бывает в порядочном обществе.

Тактично и не спеша Пуаро перешел к цели своего визита; он был готов к отпору. Книгу эту, увы, написать все равно придется. Мисс Крэль — теперь она мисс Ле-маршан — просит его, Пуаро, взять на себя редактирование. Ведь факты стали, к сожалению, достоянием прессы. Но можно все же сделать кое-что, чтобы не дать волю досужим домыслам.

Мередит Блейк даже покраснел от гнева. Рука, державшая трубку, задрожала.

— Это в-возмутительно, — он слегка заикался, — в-вы-капывать то, что давно погребено. Н-неужели нельзя оставить людей в покое?

Пуаро пожал плечами.

— Что делать? На этот род литературы всегда большой спрос. Мы живем в грубое время, мистер Блейк. И я сделаю все возможное, чтобы чувства мисс Крэль не были оскорблены.

— Маленькая Карла, — промолвил с нежностью Блейк. — Трудно поверить, что это дитя стало взрослой женщиной.

— Да, время летит.

— И слишком быстро, — вздохнул Блейк.

— Как видите, — сказал Пуаро, — мисс Крэль в своем письме к вам просит вас рассказать все, что вы помните о печальных событиях прошлого. Она ведь не знает абсолютно ничего. То есть, она знает только то, что зафиксировано в холодных, бездушных стенограммах процесса. А из стенограмм вы никогда не узнаете всей правды. Правда — это то, что написано между строк: чувства, побуждения, характеры всех актеров в драме, смягчающие обстоятельства…

— Смягчающие обстоятельства, — горячо воскликнул его собеседник, — именно они! Если вообще признавать смягчающие обстоятельства, то где же им и быть, если не в этой драме! Эмис Крэль был нашим другом, но нельзя не признать, что поведение его было возмутительным. Он был художником, и, может быть, надо сделать скидку на это, но тем не менее он создавал совершенно невыносимую обстановку в доме.

— Я рад, что вы упомянули про обстановку, — сказал Пуаро. — Меня интересует как раз эта сторона дела.

Ведь ни один воспитанный и живущий в обществе человек так вести себя не будет.

Немного апатичное лицо Блейка оживилось.

— Я не понимаю так называемых служителей искусства, — сказал он, — и никогда не понимал. Крэля я знал прекрасно — мы вместе росли, и уклад жизни в наших семьях был одинаков. Наши интересы и вкусы почти во всем совпадали. Но там, где вопрос касался искусства, — все сразу менялось. Он, знаете ли, не был дилетантом — он был первоклассным художником. И когда он работал — все отходило на второй план, абсолютно все. Он был настолько поглощен своим творчеством, что создавалось впечатление, что он живет и двигается во сне. И он выходил из оцепенения и включался в нормальную жизнь лишь после того, как картина бывала подписана.

Он помолчал.

— В девушку он был действительно влюблен, — продолжал Мередит Блейк, — и ради нее он шел на разрыв с женой и ребенком. Но в те дни он писал портрет этой девушки и хотел закончить работу. Работа поглотила его настолько, что он ничего не замечал вокруг себя. Ему даже в голову не приходило, что обе женщины оказались в совершенно невыносимой для них атмосфере.

— А понимали они его настроение?

— Да, Эльза, пожалуй, понимала. Она буквально сходила с ума от его таланта. Что же касается Каролины, то она…

— Да, что же она?

IV

— Каролина… Видите ли, я всегда очень хорошо относился к Каролине. Было время, когда я надеялся даже стать ее мужем. Моя надежда увяла, не успев расцвести. Но я остался, если можно так выразиться, ее преданным слугой.

Пуаро задумчиво наклонил голову. Эта последняя фраза, звучавшая несколько старомодно, характеризовала его собеседника, как нельзя лучше. Мередит Блейк был из тех романтиков, которые могут посвятить всю свою жизнь служению идеалу. И Мередит Блейк верно и преданно служил даме своего сердца без малейшей надежды на взаимность.

— Думаю, — сказал Пуаро, тщательно взвешивая свои слова, — что вы были очень оскорблены за нее.

— Да. О да. Я даже говорил с Крэлем на эту тему.

— Когда вы с ним говорили об этом?

— Накануне, за день до того, как это случилось. Они все пришли сюда, ко мне, и мы пили чай в саду. Я отвел Крэля в сторону и поговорил с ним. Я сказал ему, что он ставит Каролину в совершенно невозможное положение; что если он решил жениться на Эльзе, то она не должна гостить в их доме и афишировать свои отношения с ним; что он своим поведением оскорбляет и унижает Каролину.

— А что он вам ответил? — с любопытством спросил Пуаро.

— Он сказал: «Каролине придется это проглотить». — В голосе Мередита Блейка слышалось отвращение.

Эркюль Пуаро высоко поднял брови.

— Не очень-то красивый ответ.

— Возмутительный! Я вышел из себя и сказал ему, что если он совсем охладел к жене, то ему, конечно, безразличны ее чувства, но в какое положение он ставит девушку?! Неужели он не понимает, насколько некрасива ее роль? Он мне ответил, что и Эльзе тоже придется это проглотить. И еще добавил: «Ты, Мередит, не понимаешь, ведь эта картина — лучшее из всего, что я сделал. И я не допущу, чтобы она погибла из-за ссоры двух ревнивых женщин». Я видел, что спорить с ним бесполезно, и только сказал, что нельзя ради живописи жертвовать чувствами людей. Но он прервал меня и сказал: «Можно». Я был очень зол на него, я сказал, что он не имеет морального права разводиться с женой, так как у них есть ребенок, и что я понимаю, конечно, такая девушка, как Эльза, может вскружить голову, но эту связь следует прекратить хотя бы ради нее самой, так как она еще очень молода и не отдает себе отчета в своих поступках, а со временем она пожалеет, что поступила необдуманно. И я уговаривал его взять себя в руки и вернуться к семье.

— А что он ответил?

— Он похлопал меня по плечу и сказал: «Ты славный парень, Мерри, но ты слишком сентиментален. Погоди — я кончу картину, и тогда ты согласишься, что я был прав». Я сказал: «Провались она, твоя картина», а он захохотал и сказал, что все ревнивые истерички, взятые вместе, не могли бы заставить его бросить работу.

Затем я сказал ему, что напрасно он посвятил Каролину в свои планы — корректнее было бы подождать до окончания работы над картиной. Он ответил, что здесь он ни при чем, что это дело рук Эльзы — это она настаивала на том, чтобы действовать прямо и открыто.

Мередит Блейк помолчал.

— Да, это было ужасное время для всех нас, — вздохнул он.

— И если Ячне ошибаюсь, не страдал только один человек — Эмис Крэль.

— Да, вследствие своего жестокого эгоизма. Как сейчас помню его слова: «Мерри, все утрясется».

— Неизлечимый оптимист, — пробормотал Пуаро.

— Он никогда не принимал женщин всерьез, — сказал Мередит Блейк. — И он узнал, что Каролина оскорблена до глубины души только с моих слов.

— Она сама сказала вам об этом?

— Не сказала, но я никогда не забуду ее лица, каким оно было в тот вечер: бледное, какое-то напряженное, в голосе неестественная веселость, а в глазах — такое отчаяние, какого я не видел ни до, ни после. И это у нее, у такой нежной и хрупкой!

Эркюль Пуаро долго молча смотрел на своего собеседника. Неужели тот говорит о женщине, которая задумала и на другой же день коварно привела в исполнение убийство своего мужа?

У Мередита Блейка уже прошло первое неприятное впечатление от своего знаменитого гостя. Эркюль Пуаро обладал талантом слушать, а такие люди, как Мередит Блейк, живут воспоминаниями. И он продолжал говорить таким тоном, точно беседовал сам с собой.

— И как это мне не пришло в голову в тот вечер? Ведь именно Каролина перевела разговор на мое… хобби. Должен вам сказать, что я очень увлекался ботаникой, особенно теми растениями, которые в старину применялись в медицине, а позднее совершенно исчезли из официальной фармакологии. Разве не удивительно, что обыкновенный настой того или другого растения может делать чудеса? Французы понимают это лучше, чем мы. Их лечебные отвары замечательны.

Дойдя до своего хобби, Мередит оживился:

— Чай из стебля одуванчика, например, великолепная вещь. А ягоды шиповника! Впрочем, они, кажется, опять приняты в фармакологию. Да, исследование свойств растений было для меня громадным удовольствием. Я даже впадал в суеверие: выкапывал корешки непременно в полнолуние и соблюдал все правила сбора, предписанные древними знахарями.

В тот памятный день я рассказал своим гостям о крапчатом болиголове. Плоды его следует собирать, когда они начинают желтеть, и тогда можно добыть из них кониин. Кажется, этот препарат не признан современной медициной, и напрасно, так как он проверен мною при лечении астмы и коклюша.

— Вы рассказывали своим гостям о кониине в лаборатории?.

— Да, мы все были там: Филип, Эмис, Каролина, Анджела и Эльза.

— Больше никого не было?

— Никого. А кто еще должен был быть?

— Я полагал, что гувернантка…

— А, понимаю. Нет, в тот день ее здесь не было. Как это ее звали? Славная женщина, очень добросовестная. Девочка ужасно ее изводила своими проказами… Однажды, когда Эмис работал над картиной, Анджела сунула ему за воротник гусеницу. Если бы вы видели, что с ним стало! Он прямо взвился. После этого он потребовал, чтобы Анджелу отправили в школу-интернат.

— Чтобы отправили в школу-интернат?

— Да, но нельзя сказать, чтобы он к ней плохо относился. Просто его раздражали ее шалости. И мне казалось…

— Да?

— Мне казалось, что он немножко ревнует. Дело в том, что Каролина очень любила Анджелу. Пожалуй, Анджела стояла у нее на первом месте, а Эмису это не нравилось. Причины были, но мне не хотелось бы входить в подробности…

— Причиной служило то, — перебил его Пуаро, — что Каролина не могла простить себе поступок, от которого девочка сильно пострадала.

— О, вы уже знаете? Да, именно это. Казалось, ее все время мучила мысль, что она в неоплатном долгу перед ней.

— Анджеле хотелось ехать в интернат?

— Нет, она страшно рассердилась на Эмиса, и Каролина встала на ее сторону. Эмис, несмотря на свой вспыльчивый характер, был в общем сговорчив, но если уж он что-нибудь решил — кончено. Никто не мог его переупрямить.

— А когда именно Анджела должна была ехать в интернат?

— Осенью. К началу занятий. Если бы не разыгравшаяся трагедия, она уехала бы дня через два.

— А как реагировала на ее отъезд гувернантка? Ведь она таким образом теряла заработок.

— Да, конечно. Хотя маленькая Карла начинала уже учиться, но ей было только шесть лет. У нее была няня, и держать для нее мисс Уиллиамс не было смысла. Вот я и вспомнил ее имя. Конечно, ее звали мисс Уиллиамс. Как иногда неожиданно вспомнишь то, что казалось безнадежно забытым!

— Сейчас вы погрузились в прошлое. У вас перед глазами опять проходят лица, сцены, вам слышатся реплики.

— Да, — медленно проговорил Блейк, — но есть пробелы, громадные пробелы. Я помню, например, как потрясен я был, когда узнал, что Эмис намерен покинуть жену и ребенка, но кто именно сообщил мне об этом — он сам или Эльза, — не помню. Как сейчас, слышу свой спор с Эльзой на ту же тему, мои тщетные усилия убедить ее, что она играет некрасивую роль. Слышу, как она смеется и называет меня старомодным… Возможно, что я и старомоден, но ведь у Эмиса была семья — жена и ребенок.

— Мисс Грир считала такую точку зрения несовременной?

— Да. Хотя шестнадцать лет тому назад развод не был таким обычным делом, как теперь, Эльза стремилась быть во всем ультрасовременной.

— Она не сумела убедить вас?

— Мне все время казалось, что она твердит, как попугай, какие-то фразы, не понимая их смысла. Она старалась доказать, что если между супругами нет контакта — им следует разойтись. Надо признаться, что в своем эгоизме молодости она была очень привлекательна.

— А скажите, мистер Блейк, — после паузы спросил Пуаро, — у вас по-прежнему есть лаборатория?

— Нет, — резко ответил Мередит Блейк, и лицо его покраснело от волнения. — После того несчастья я покончил со своим хобби. Ведь, собственно, можно считать, что во всем виноват только я один.

— Ну что вы, мистер Блейк, не надо себя казнить.

— Как вы не понимаете! Ведь если бы не мои проклятые препараты, которыми я в тот вечер хвастался, может быть, ничего бы и не случилось. Я, слепой, безмозглый дурак, показал им кониин и даже прочел описание смерти Сократа. Меня это преследует и мучит до сих пор!

— На бутылке с кониином были обнаружены отпечатки пальцев? — спросил Пуаро.

Блейк произнес только одно слово:

— Ее.

— А ваши?

— Нет, я ведь не трогал бутылку, — только показал на нее.

— Но ведь когда-нибудь вы же брали ее в руки?

— О, конечно, но я часто перетирал всю посуду полотенцем, не доверяя слугам.

— Когда же Каролина Крэль отлила кониин из вашей бутылки?

— Она вышла из лаборатории последней. Я помню, что я ее окликнул, и она вышла торопливо, раскрасневшаяся, с широко открытыми глазами. Как сейчас, вижу ее.

— Вы разговаривали с ней в тот вечер об отношениях, создавшихся между нею и мужем?

— Да, позже. Она казалась мне очень расстроенной, и я, выбрав минуту, когда рядом никого не было, спросил: «В чем дело, дорогая? Что-нибудь нехорошо?» Она ответила: «Все нехорошо». Если бы вы слышали это отчаяние в ее голосе! «Все кончено, Мередит, для меня — все кончено».

Эркюль Пуаро ритмично кивал головой, как китайская кукла. -

— Клянусь! — повысив голос, сказал, почти крикнул, Мередит Блейк. — Клянусь, что Каролина говорила правду, когда она заявила на суде, что взяла яд для себя. Клянусь, что в эту минуту у нее не было мысли об убийстве. Эта мысль пришла позже.

— А вы уверены, что она вообще пришла, мистер Блейк?

Блейк посмотрел на него с удивлением.

— Простите, — сказал он, — я вас не понял.

— Вы уверены, вы твердо убеждены, что Каролина Крэль задумала и привела в исполнение убийство своего мужа?

У Мередита Блейка перехватило дыхание.

— Но если… не это, то что же? Несчастный случай?

— Не обязательно.

— Но тогда… странно…

— Разве? Ведь вы же сами назвали Каролину Крэль нежной и хрупкой. Разве нежная и хрупкая женщина способна совершить убийство?

— Не знаю. Я чувствовал, что она на это не способна. Но у них были очень крупные ссоры. И провокация была очень сильна… А при таких обстоятельствах женщина может. может убить.

— А вы верите версии о самоубийстве, мистер Блейк?

— Нет, не верю. Выдвинуть ее было необходимо, но она была совершенно неубедительной для всех, знавших Крэля.

— Значит, остается версия, что Крэля убил кто-то другой.

— Но это — нелепость, мсье Пуаро. Никто не мог убить его, кроме жены. Он довел ее до убийства. И, следовательно, оно было, если хотите, самоубийством.

— То есть, он умер в результате своих действий, хотя и не от своей руки, так?

— Да, по-моему, так.

— Приходило ли вам в голову, мистер Блейк, что причину убийства можно установить путем изучения жертвы? Что обстоятельства убийства становятся яснее, когда имеешь точную характеристику убитого? Это — как раз то, чего я добиваюсь. И вы, и ваш брат помогли мне понять, что за человек был Эмис Крэль.

Мередит Блейк, казалось, пропустил главную мысль Пуаро мимо ушей и обратил внимание только на одно слово.

— Филип? — быстро спросил он.

— Да.

— Вы уже говорили с ним?

— Конечно.

— Вам следовало сначала прийти ко мне, — резко сказал Мередит Блейк.

— Поскольку ваш брат живет недалеко от Лондона, мне было легче обратиться сначала к нему, — улыбнулся Пуаро.

— Надо было сначала прийти ко мне, — повторил Мередит Блейк.

На этот раз Пуаро не ответил и молча ждал.

— Филип небеспристрастен, — пояснил Блейк, — он никогда не был объективным, и он попытался, наверное, восстановить вас против Каролины.

Мередит бросил на Пуаро быстрый, испытующий взгляд.

— Вы полагаете, что ваш брат характеризовал ее неправильно?

— Откровенно говоря, да. Видите ли, между ним и Каролиной всегда существовал некоторый антагонизм.

— По какой причине?

— Не имею представления, — раздраженно ответил Блейк. — Филип вечно к ней придирался. Он был очень недоволен женитьбой Эмиса и даже не ходил к ним в дом целый год. Эмис был его лучшим другом — может быть, в этом и заключается причина; он ни одну женщину не считал достойной Эмиса. А может быть, он боялся, что влияние Каролины охладит их дружбу.

— А это случилось?

— Нет. Конечно, нет. Эмис был дружен с Филипом до самого конца. Он постоянно поддразнивал его за страсть к наживе и за мещанские вкусы… Филип не обращал на это внимания, он только хохотал и говорил, что Эмису повезло: среди его друзей есть хоть один порядочный человек.

— А как реагировал ваш брат на историю с Эльзой Грир?

— Трудно сказать. Он ведь человек очень скрытный. Но мне казалось, что он не одобряет этого увлечения. Он говорил не раз, что из этого ничего хорошего не выйдет и что Эмис со временем пожалеет. Но при этом мне казалось… мне все время казалось, что он радуется унижению Каролины.

Наступило молчание. Блейк сидел в грустном раздумье.

— Вам известно, мистер Блейк, что миссис Крэль оставила для дочери письмо, в котором пишет, что она не виновна?

Мередит широко открыл глаза.

— Каролина писала, что она не виновна? — В его голосе слышалось недоверие.

— Да. Почему вас это удивляет?

— Это и вас удивило бы, если бы вы видели ее на суде. Несчастное, измученное существо. Она даже не боролась.

— Признала свое поражение?

— Нет, не то. Скорее — осознала, что убила самого дорогого ей человека. Так мне казалось, по крайней мере. И вдруг — написать подобную вещь… перед смертью…

— Ложь во спасение, может быть?

— Ложь! — с сомнением произнес Блейк. — Нет, это на Каролину непохоже.

Пуаро кивнул: Карла Лемаршан говорила то же самое. Но Карлой руководила только упрямая детская память. А Мередит Блейк хорошо знал Каролину. Пуаро получил первое доказательство того, что интуиция у Карлы Лемаршан заслуживает доверия.

— Если… Если Каролина не виновна, — в раздумье проговорил Блейк, — то кто же в таком случае?.. А что думаете вы? — спросил он, пристально глядя на Пуаро.

Последовало молчание.

— Я ничего не думаю, — сказал наконец Пуаро — Я только накапливаю впечатления: что за человек была Каролина Крэль? Что за человек был Эмис Крэль? Что за люди окружали их в то время? Что случилось — шаг за шагом — в те два дня? Мне нужно только это. Мне нужно подробно пересмотреть факты, один за другим. Ваш брат выразил готовность мне помочь: он пришлет мне подробное описание событий в той последовательности, в какой они сохранились в его памяти.

— Из его описания вы почерпнете очень мало, — резко сказал Блейк. — Филип — человек очень занятой. События скользят как-то мимо него. — И он может видеть их в неверном освещении.

— Конечно, могут оказаться неточности, я это понимаю.

— Послушайте… — Мередит запнулся и слегка покраснел. — Если хотите, я сделаю то же самое. Дам вам противовес, так сказать. Хотите?

— Это было бы для меня чрезвычайно ценно, — быстро сказал Пуаро.

— Хорошо, я напишу. У меня лежат где-то старые дневники. Только предупреждаю, — смущенно улыбнулся Блейк, — я не литератор и даже несилен в правописании. Вы не будете слишком строги?

— Нет, литературная обработка не нужна. Я хотел бы получить простое описание всего, что сохранилось в вашей памяти: кто что сказал, кто как выглядел, кто что делал; даже мелочи, которые вы не считаете существенными. Все это поможет мне создать так называемую атмосферу. И еще одна просьба: ведь Олдербери граничит с вашими владениями, если не ошибаюсь, — нельзя ли мне пройти туда, посмотреть то место, где разыгралась трагедия?

— Конечно, — сказал Блейк, — я могу проводить вас. Но там большие перемены.

— Перепланировка?

— Слава богу, нет. Но теперь там — нечто вроде общежития, оно принадлежит какому-то обществу. Летом туда съезжаются толпы молодежи, комнаты перегорожены на мелкие кабины, и сад уж не тот.

— С вашей помощью я попробую мысленно восстановить прошлое.

— Постараюсь вам помочь. Жаль, что вы не видели его в те дни. Это было одно из красивейших имений Англии.

Они вышли. Мередит повел своего гостя вниз по склону холма.

— По чьей инициативе было продано имение?

— По инициативе опекунов дочери. Все состояние Крэля перешло к ней. И то, что имела Каролина, также принадлежит теперь маленькой Карле.

— А сестра ничего не получила?

— У Анджелы порядочное состояние, оставленное ей отцом.

— Понимаю, — кивнул Пуаро. — Но куда вы меня привели?! — воскликнул он. — К морю?

— Да. Я сейчас объясню вам географию местности. Это устье ручья Кэмел Крик, и если мы переправимся через него, то дойдем до Олдербери кратчайшим путем.

Его видно отсюда: вон там, видите белый дом среди деревьев?

Они подошли к ручью. У берега стояли две лодки.

Мередит Блейк столкнул одну из них в воду; в такой работе Эрюоль Пуаро был плохим помощником.

— Мы обычно пользовались этой дорогой, — объяснил Мередит, — за исключением дождливых дней. В плохую погоду мы предпочитали автомобиль — это около трех миль кружного пути.

Он очень точно подвел лодку к каменному причалу противоположного берега, где стояло несколько кабинок с бетонными сходнями.

— Это все новое, — презрительно сказал он. — В наше время здесь была только старая пристань, а купаться мы ходили вон к тем камням.

Он помог своему гостю выйти из лодки, привязал ее, и они начали подниматься по крутой тропинке.

— Вон там, — показал Блейк, — и находится то место, которое мы называли «Батареей». Сейчас мы к ней подходим.

Тропинка повела их среди высоких деревьев, и затем, после крутого поворота, они очутились возле калитки, ведущей в сад. Тропинка вилась дальше, но Мередит открыл калитку, и они вошли.

Выйдя из тени, Пуаро зажмурился: настолько ослепительным был здесь солнечный свет. «Батарея» представляла собой искусственное плато, окруженное низкой зубчатой стеной и открытое со стороны моря. На постаменте стояла маленькая пушка.

— Красивый уголок, — промолвил Мередит, глядя на ослепительно синюю поверхность воды внизу. — Вот на этом месте стояла старая палатка, в которой Эмис держал свои краски. Там же всегда стояли бутылки с пивом и пара плетеных стульев. А здесь была скамейка и железный крашеный стол. — Голос Мередита дрогнул. — Он сидел, откинувшись на скамейке. Он часто сидел так во время работы. Бывало, откинется и смотрит, смотрит… А потом вскочит и начнет работать с каким-то ожесточением.

Он грустно помолчал.

— Поэтому его поза казалась почти естественной. Точно он задремал. Но глаза были открыты и тело окоченело. Паралич. Смерть безболезненная. Я всегда… радовался этому.

Пуаро спросил о том, что ему было уже известно:

— Кто первый увидел его здесь?

— Она, Каролина, после завтрака. Если не ошибаюсь, последние, кто видел его живым, были Эльза и я. Должно быть, он уже чувствовал себя плохо: у него было странное лицо… Но лучше я вам это напишу. Так мне будет легче.

Он круто повернулся и вышел из «Батареи». Пуаро молча последовал за ним. Они стали подниматься по той же тропинке и пришли к другому маленькому плато, расположенному немного выше первого. Под тенистыми деревьями стоял стол и скамейка.

— Я сидел здесь в то памятное утро, — сказал Мередит. — Деревья не были тогда такими тенистыми. Зубцы «Батареи» были хорошо видны. Около одного из них сидела вполоборота и позировала Эльза.

Он нервно передернул плечами.

— Или деревья растут быстрее, чем мне кажется, — пробормотал он, — или я быстро старею.

Извилистая тропинка довела их до самого дома. Это было прекрасное старинное здание эпохи короля Георга, но обезображенное несколькими современными пристройками.

— Не думаю, чтобы вы нашли там что-нибудь интересное, — говорил Мередит. — Комнаты все перегорожены. А вот здесь была маленькая оранжерея. Ее разрушили и сделали террасу. Неужели нельзя было оставить все в прежнем виде?

В голосе его послышались досада и горечь.

— Обратно мы пойдем другой дорогой. Здесь все напоминает мне прошлое. Призраки… Призраки…

V

В тот же день, сидя в гостиной после обеда, Мередит Блейк смущенно сказал:

— Я ведь купил ту картину… Ту, которую писал Эмис. Я просто не мог допустить, чтобы она была выставлена напоказ для грубых и пошлых зевак. Это — настоящее произведение искусства. Эмис считал ее своей лучшей работой. Он почти закончил ее — оставались доделки на один-два дня. Вы хотели бы взглянуть на нее?

— О, конечно.

Блейк провел гостя через холл, отпер ключом дверь, и они вошли в довольно большую комнату с закрытыми окнами и задернутыми шторами. Было темно и пахло пылью. Блейк раздвинул шторы и распахнул окно. Комната наполнилась ароматным весенним воздухом. О назначении этой комнаты не было надобности спрашивать. Пустые полки со следами когда-то стоявших на них бутылок и колб, водопроводная раковина, какой-то старый аппарат, и на всем толстый слой пыли.

Мередит Блейк подошел к стене и снял чехол с висевшей на ней картины. У Пуаро захватило дыхание. Он видел две картины Эмиса Крэля в Тэтовской галерее и одну — натюрморт с розами — в доме крупного лондонского промышленника. Сейчас перед ним было то, что сам художник считал своей лучшей работой, и Пуаро понял, каким изумительным мастером был Эмис Крэль.

На первый взгляд картина казалась странной — нерельефной, сделанной в резком, почти плакатном стиле. Девушка в ярко-желтой блузке и синих брюках, освещенная ослепительным солнцем, сидела на низкой каменной стене на фоне неспокойного моря. В сущности— тема для плаката.

Но первое впечатление было обманчивым: в обман вводила чрезмерно яркая световая гамма. Что же касается девушки… Да, это была сама жизнь, насыщенная молодостью, силой, красотой.

А глаза! Сколько в них неукротимой, страстной молодой силы! Так вот что художник увидел в Эльзе Грир! Вот что сделало его слепым и глухим! Вот что отодвинуло в тень его нежную и хрупкую жену! Эльза— олицетворение жизни. Эльза — олицетворение юности и красоты.

Прелестная, грациозная фигурка, легкий поворот головы, дерзкий торжествующий взгляд. Она смотрит на вас, наблюдает за вами, ждет…

Пуаро всплеснул руками.

— Это изумительно! Изумительно!

— В ней была… молодость, — тихо сказал Мередит Блейк.

Пуаро опустил голову.

«Что таится в слове «молодость»? — думал он. — Невинность, беспомощность, чистота? Но разве молодость такова? Нет, молодость сильна, беспощадна, жестока. И еще одно: молодость легко ранима».

Они вышли из комнаты. На пороге Пуаро оглянулся на картину.

О эти глаза! Они смотрят на него и что-то говорят. Что они говорят? Может быть, он услышит об этом от живой Эльзы Грир? Или, может быть, речь их непонятна даже для нее? Сколько самоуверенности во взгляде, сколько надежды на счастье! И вдруг смерть вырывает свою добычу из сильных и цепких молодых рук. Огонь радости жизни гаснет в этих удивительных глазах… А что за глаза у Эльзы Грир теперь? Что сделало время с этим торжествующим юным существом?

Он еще раз взглянул на картину. Сколько в ней жизни! Даже страшно!

В ящиках за окнами дома на Брук-стрит цвели тюльпаны, а холл был наполнен тонким ароматом белых лилий, стоявших тут же в громадной вазе.

Дворецкий принял у Пуаро шляпу и тросточку и передал их лакею. Пробормотав почтительно: «Пожалуйста, пройдите сюда, сэр», он открыл дверь и произнес имя и фамилию гостя, не переврав ни одной буквы. С кресла у камина поднялась высокая, худощавая фигура хозяина дома.

Лорду Дитишэму было под сорор. Он был не только аристократом, но еще и поэтом: его две драмы в стихах шли на сцене в чрезвычайно дорогой постановке и имели успех — главным образом благодаря аристократическому имени автора. У него был крутой лоб, острый подбородок и неожиданно-красивая линия рта.

— Присядьте, мсье Пуаро, — сказал он.

Пуаро сел и взял предложенную ему сигарету. Лорд Дитишэм подал гостю зажженную спичку и откинулся в кресле, продолжая смотреть выжидательно и задумчиво.

— Вы хотели, как я слышал, повидать мою жену, — промолвил он.

— Леди Дитишэм была так любезна, что назначила мне встречу, — ответил Пуаро. — Вы не возражаете против этого, лорд Дитишэм?

Тонкое задумчивое лицо оживилось улыбкой.

— Возражение мужа невысоко ценится в наши дни, мсье Пуаро.

— Значит, вы все же возражаете?

— Не совсем так. Я должен признаться, что немного опасаюсь воздействия вашей беседы на мою жену. Я буду откровенен. Очень давно, когда жена моя была молодой девушкой, ей пришлось пережить тяжелую драму. Я надеюсь, что она оправилась от удара и даже забыла о ней. А ваше появление и связанные с ним неизбежные вопросы могут пробудить в ней грустные воспоминания.

— Смею вас уверить, лорд Дитишэм, что я постараюсь быть максимально тактичным.

— Благодарю вас. Причина ее желания увидеть вас...

— Любопытство, — прервал его Пуаро. — Частный сыщик — предмет любопытства всех женщин. Только мужчины посылают его к черту.

— Некоторые женщины также должны были бы послать его к черту.

— Да, но не раньше, чем они его увидят.

— Возможно.

После паузы лорд Дитишэм спросил:

— А для какой цели будет выпущена ваша книга?

Пуаро пожал плечами.

— Люди так же восстанавливают старые убийства, как восстанавливают старые мелодии, старые пьесы.

— Фи, — сказал лорд Дитишэм.

— Да, если хотите — фи! Но человеческую природу не изменишь. Убийство всегда драматично, а страсть к драматичности в людях сильна.

— Вы правы… Вы правы.

Лорд Дитишэм нажал звонок.

— Моя жена ждет вас, — сказал он.

Дверь открылась.

— Вы звонили, милорд?

— Проводите мсье Пуаро к леди Дитишэм.

Два марша лестницы, покрытой толстым ковром, мягкое освещение. Деньги, повсюду деньги, вкуса значительно меньше, чем денег. «Лучшее!» «Самое дорогое!» «Денег не жалеть!» Такие лозунги обычно заменяют недостаток фантазии.

Пуаро вошел в небольшую личную гостиную хозяйки дома. И сама хозяйка дома стояла у камина в ожидании своего гостя.

«Она умерла шестнадцать лет тому назад», — вот первое, что подумал Пуаро, взглянув на Эльзу Дитишэм, — которая была когда-то Эльзой Грир.

Он был поражен. Он никогда не узнал бы ее. Она была совсем другая, чем девушка на портрете, который он видел у Мередита Блейка. Та была олицетворением юности, а эта женщина никогда не была молодой. И тем не менее, как на портрете, так и теперь в гостиной, она была поразительно хороша собой. Сколько ей лет? Тридцать шесть, если тогда ей было двадцать.

У него даже сердце сжалось. Может быть, это — Джульетта? Нет, Джульетта не могла бы пережить Ромео. А Эльза Грир осталась жить.

Она приветствовала его спокойным, ровным голосом.

— Присядьте, мсье Пуаро, и расскажите. Мне очень интересно.

«Нет, — подумал Пуаро, — тебе не интересно. Тебе абсолютно ничто не интересно». Большие серые глаза — как мертвые озера. С ней надо быть иностранцем, только иностранцем.

— Я смущен, мадам! — воскликнул он. — Я очень смущен!

— Но почему же?

— Потому что я понимаю, что напоминание о минувшей драме может причинить вам боль.

Неужели он ее насмешил? Да, она смеется.

— Такую мысль подал вам, вероятно, мой муж. Он меня не понимает и никогда не понимал. Я совсем не так чувствительна, как он воображает.

«Да, — подумал Пуаро, — это верно. Чувствительная женщина не стала бы гостить в доме Каролины Крэль».

— Чем же я могу вам помочь? — спросила леди Ди-тишзм.

— Вы уверены, мадам, что вам не будет слишком тяжело вспоминать прошлое?

Она задумалась, и у Пуаро мелькнула мысль, что леди Дитишэм — натура очень откровенная. Она может лгать, конечно, но только по необходимости, а не из любви ко лжи.

— Нет, не тяжело, — медленно проговорила она, — не тяжело, к сожалению.

— Почему — к сожалению?

Она сделала нетерпеливое движение.

— Потому что очень скучно никогда ничего не чувствовать.

«Да, Эльза Грнр умерла», — подумал Эркколь Пуаро. А вслух сказал:

— Это облегчает мою задачу, леди Дитишэм. Так что, если вам не будет слишком тяжело…

— Мне совсем не будет тяжело. Тяжело бывает только тогда, когда это происходит на твоих глазах. Мой муж понять этого не может. Он думает, что судебный процесс и все связанное с ним было для меня пыткой.

— А разве это не так?

— Нет, меня это только занимало.

В голосе леди Дитишэм звучало даже какое-то удовлетворение.

— Боже, как нападал на меня этот старый негодяй Деплич! В нем сидел сам дьявол! Я парировала его выпады с наслаждением. И он меня не переспорил.

Она посмотрела на Пуаро с улыбкой.

— Я не разбиваю ваших иллюзий, надеюсь? Двадцатилетней девочке подобало, наверное, находиться в полной растерянности от стыда и еще от чего-нибудь. Со мной этого не было. Я не обращала внимания на то, что обо мне говорят и пишут. Я только хотела одного.

— Чего?

— Чтобы ее повесили, конечно. Чего же еще?

Пуаро взглянул на ее руки. Очень красивые руки с длинными загнутыми ногтями. Руки хищницы.

— Наверное, вы считаете меня мстительной? — сказала она. — Да, я мщу всем, кто меня задевает. Эта женщина была самым гнусным типом женщины, какой только существует. Она знала, что Эмис меня любит и хочет ее бросить. Так она его убила, чтобы он не достался мне. Разве это не подло?

— Вам, по-видимому, незнакомо чувство ревности, — промолвил Пуаро.

— Пожалуй, незнакомо. Если ты проиграла — примирись с этим. И если ты не можешь удержать своего мужа — отпусти его. Я не сочувствую жадности.

— Если бы вы были его женой, вы бы сочувствовали.

— Не думаю. Ведь мы не… — Она неожиданно улыбнулась, и от этой холодной улыбки Пуаро стало не по себе. — Поймите меня правильно. Не думайте, что Эмис Крэль соблазнил невинную девочку. Все обстояло иначе — инициатива была в моих руках. Я его встретила у знакомых, и он мне понравился. И я знала, что он будет моим.

— Хотя он и был женат?

— Ну, знаете, вывеска с надписью «В чужие владения вход воспрещен» для реальной жизни не годится. Если с женой он счастлив не был, а со мной мог бы быть, то в чем же дело? Мы живем только раз.

— Но говорили, что он был счастлив со своей женой.

Эльза покачала головой.

— Нет, они жили, как кошка с собакой. Она вечно к нему придиралась. Ужасная женщина.

Она закурила сигарету и сказала с легкой улыбкой:

— Возможно, что я к ней слишком строга. Но, право же, она была отвратительна.

— Страшная трагедия, — промолвил Пуаро.

— Да, это была страшная трагедия. — Она быстро взглянула на своего собеседника, и вдруг на ее безжизненном лице дрогнуло что-то живое. — Это убило меня, понимаете? Убило меня. Я с тех пор не живу. Я — как заспиртованная рыба в стеклянном ящике.

— Эмис Крэль играл такую большую роль в вашей жизни?

Она кивнула. Движение было странным — трогательным и доверчивым.

— Наверное, я — однолюб. — Она грустно помолчала. — Надо было последовать примеру Джульетты и заколоть себя кинжалом. Но это означало бы признать себя побежденной. Признать свою слабость.

— И вы предпочли…

— Я предпочла забыть — и забыла. Я просто перестала об этом думать и надеялась найти что-нибудь другое.

Да, Пуаро легко представил себе ее в этой роли. Красивая, богатая, соблазнительная, жадно хватающая своими хищными руками все, что могло бы наполнить пустоту ее жизни. Брак с знаменитым летчиком, потом — с известным исследователем, теперь — с лордом Дитишэмом.

— Я не лицемерна, — сказала Эльза. — Есть испанская пословица: «Бери все, что хочешь, сказал господь, но плати». Я так и поступаю: беру от жизни все, что хочу, и никогда не отказываюсь платить.

— Вы не учитываете, — заметил Пуаро, — что есть вещи, которые нельзя купить.

Она удивленно посмотрела на него.

— Я не имею в виду деньги.

— Нет, нет, — поспешно сказал Пуаро, — я понял вашу мысль. Но не на всех предметах есть этикетка. Не все продается.

— Чепуха!

Он чуть заметно улыбнулся. В ее тоне ясно слышалась самоуверенность богатой мещанки. Пуаро почувствовал жалость. Он смотрел на красивую гладкую кожу, на которой не отпечаталось время, на потухшие глаза — и вспоминал ту девушку, с которой Эмис Крэль писал когда-то портрет.

— Расскажите же мне о книге, — попросила Эльза Дитишэм. — Какова ее цель и чья здесь инициатива?

— О, миледи, какая здесь может быть цель, кроме — того, чтобы подать вчерашнюю сенсацию иод сегодняшним соусом?

— Но ведь вы не литератор?

— Нет, я криминалист.

— Вы хотите сказать, что вы консультируете авто. — ра по вопросам криминалистики?

— Не всегда. В данном случае я имею заказ.

— От кого?

— Я, — как бы это сказать, — организую издание книги от лица заинтересованной стороны.

— А кто она — эта заинтересованная сторона?

— Мисс Карла Лемаршан.

— Кто она такая?

— Она — дочь Эмиса и Каролины Крэль.

Эльза, казалось, не сразу поняла.

— Ах да, помню. Был ребенок. Она, вероятно, уже взрослая.

— Да, ей двадцать один год.

— А что она собой представляет?

— Она интересная девушка: красивая и смелая.

— Мне было бы интересно ее увидеть, — задумчиво сказала Эльза..

— Но она вряд ли захочет встретиться с вами.

— Почему? — удивилась Эльза. — Впрочем, понимаю. Но она ничего не помнит. Ей было не больше шести лет.

— Она знает, что ее мать была отдана под суд за убийство отца.

— Она считает меня виновницей?

— Такое толкование не исключено.

Эльза пожала плечами.

— Но это же глупо! — сказала она. — Если бы Каролина вела себя, как разумная женщина…

— Вы снимаете с себя всю ответственность?

— Конечно, мне стыдиться нечего. Я любила его, и я сумела бы сделать его счастливым.

Она взглянула на Пуаро, и вдруг лицо ее стало совсем другим, и он узнал в ней девушку с картины.

— Если бы я могла вам объяснить… Если бы вы могли увидеть моими глазами…

— Это как раз то, что мне нужно, — быстро проговорил Пуаро. — Мистер Филип Блейк согласился дать мне подробное описание всего события. Мистер Мередит Блейк — тоже. И если бы вы…

— Братья Блейк! — презрительно перебила его Эльза Дитишэм. — Филип всегда был глуп. Мередит бегал за Каролиной, но в общем он был славный, хотя тоже недалекий. Уверяю вас, их описание не даст вам правильного представления о случившемся.

Наблюдая за ней, Пуаро увидел, как она изменилась.

Она заговорила быстро и горячо:

— Вы хотите знать правду? Но не для печати, а для себя… — Жесткие черты ее лица смягчились, помолодели.

— Я ничего не напечатаю без вашего разрешения.

— Хорошо, я напишу, как это случилось. Я вернусь к прошлому и напишу все. Я хочу, чтобы вы увидели эту женщину. — У нее заблестели глаза и прервалось дыхание. — Она убила. его. Она убила Эмиса — Эмиса, который так хотел жить, который так любил жизнь. Любовь должна быть сильнее ненависти, но ее ненависть была сильнее любви. Она возненавидела Эмиса за то, что он любил меня. Подождите, я покажу вам одну вещь.

Она быстро подошла к секретеру и открыла маленький потайной ящик. Там лежало письмо.

— Прочтите!

Пуаро развернул поблекшие страницы.

«Эльза, чудесное дитя! Я не видел ничего в жизни прекраснее тебя. И все же мне страшно — я слишком стар. Я просто старик с тяжелым характером и без моральных устоев. Не доверяй мне, не верь мне. Единственное, что во мне есть, это моя работа. Больше ничего во мне нет хорошего. Смотри не говори, что я тебя не предупреждал.

Но, красавица моя, ты все равно будешь моей. Я ради этого пойду на все. И я напишу твой портрет. И пусть дураки смотрят на него, разинув рты.

Я безумно люблю тебя — я не могу ни спать, ни есть.

Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, я твой до самой смерти. Эмис».

Шестнадцать лет тому назад!. Чернила выцвели, бумага пожелтела. Но слова до сих пор живы и трепетны.

Пуаро поднял глаза на женщину, которая дала ему прочесть письмо. Но он ее не увидел. Перед ним стояла молодая девушка — влюбленная, счастливая.

— Для чего, мсье Пуаро?

Эркюль Пуаро тщательно обдумывал ответ. Он смотрел в маленькое морщинистое лицо и сам чувствовал на себе пытливый взгляд умных серых глаз.

Ему пришлось вскарабкаться на верхний этаж унылого здания, отведенного под так называемые «ячейки» для работающих женщин. Постучав в дверь № 584, он очутился внутри небольшого кубика, который служил спальней, гостиной, столовой и, судя по наличию газовой плитки, кухней для мисс Сесилии Уиллиамс. К этому кубику примыкал еще один кубик, совсем крошечный, — в нем помещалась сидячая ванна и прочие удобства.

Потертый ковер, дешевая старая мебель — все свидетельствовало том, что Сесилия Уиллиамс едва сводит концы с концами. Но даже в этом убогом жилище мисс Уиллиамс ее индивидуальность обнаруживалась при первом же взгляде. На выцветших серых обоях пестрело несколько хороших репродукций и акварелей, а на маленьком комоде стояло множество фотографий друзей хозяйки.

Скрипучий голос настойчиво повторил вопрос:

— Вам нужны мои воспоминания о деле Крэль? Для чего, мсье Пуаро?

Приятели Пуаро иронизировали, что для достижения своих целей он любит громоздить запутанную и витиеватую ложь, вместо того чтобы объяснить дело коротко и правдиво. Но на этот раз он поступил иначе. Он не стал рассказывать небылиц о книге, в которой он якобы хочет описать давно забытые преступления. Он просто изложил обстоятельства своей встречи с Карлой Лемаршан.

Худенькая старая женщина выслушала его с большим вниманием.

— Мне было бы очень интересно увидеть эту девочку, — сказала она, — посмотреть, что из нее вышло.

— Из нее вышла очаровательная молодая женщина с решительным характером и смелыми суждениями.

Бывшая гувернантка одобрительно кивнула головой и спросила:

— Занимается она живописью?

— Кажется, нет.

— Какое счастье! — сухо промолвила мисс Уиллиамс.

По этому замечанию и по тону, каким оно было сделано, можно было безошибочно судить об отношении мисс Уиллиамс к современным художникам.

— Если не ошибаюсь, мадемуазель, мисс Карла Лемаршан была очень мала, когда вы видели ее в последний раз?

— Ей было пять лет. Это был прелестный ребенок; пожалуй, только слишком тихий и задумчивый. Она любила играть одна в игры собственного изобретения и не требовала партнеров. Очень хорошая девочка и совсем не избалованная.

— Счастье, что она была так мала, — сказал Пуаро.

— Да, конечно, будь она постарше, эта трагедия могла бы очень тяжело отразиться на ней.

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — чувствуется, что она перенесла травму. К тому же — внезапный отъезд из родного дома. Все это не проходит даром.

— Я думаю, что отъезд из родного дома травмировал ее меньше, чем вам кажется, — задумчиво проговорила мисс Уиллиамс.

— Я хотел бы спросить у вас одну вещь, мадемуазель, — сказал Пуаро. — Мне кажется, что вы — единственный человек, который сможет мне ее объяснить.

— Что именно? — В ее спокойном тоне не сквозило ни малейшего любопытства.

Пуаро стал объяснять, помогая себе жестами.

— Видите ли, мне странно, что на протяжении всей трагедии о ребенке почти не идет речи. Каждое мое напоминание о дочери Крэлей вызывает легкое удивление, словно мой собеседник начисто забыл о ее существовании. Это же неестественно, мадемуазель. В создавшихся тогда обстоятельствах она должна была бы быть отправным пунктом. У Эмиса Крэля могли быть причины развестись или не развестись с женой. Но при нормальном прекращении брака ребенок всегда играет важную роль. Здесь же с ребенком, по-видимому, просто не считались. Мне это кажется очень странным.

— Вы совершенно правы. Я не случайно сказала, что перемена обстановки девочке не повредила. Если бы она продолжала жить у родителей, то со временем она заметила бы некоторый пробел в семье, и это могло бы ее травмировать.

— Что вы называете пробелом в семье?

— Понимаете, за многие годы работы я по-разному сталкиваюсь с проблемой родителей и детей. Большинство детей страдает от избытка внимания со стороны своих родителей. Слишком много опеки, слишком много любзи, и в результате — ребенок бессознательно стремится выйти из-под опеки, освободиться. Это особенно ярко проявляется в семьях, где ребенок один. И виноваты в этом главным образом матери. Я считаю, что лучшей атмосферой для ребенка является атмосфера здорового пренебрежения, если можно так выразиться. Чаще всего это встречается в семьях, где много детей и мало денег. Там матери просто некогда заниматься детьми. Дети чувствуют ее любовь, но не страдают от слишком назойливого проявления ее.

Но иногда можно видеть другую картину. Муж и жена настолько поглощены друг другом, что ребенок теряет для них свое значение. И в такой семье ребенок чувствует себя несколько обиженным, заброшенным.

Я отнюдь не хочу упрекнуть миссис Крэль в пренебрежении к дочери. Нет, она была прекрасной матерью, заботливой и разумной. Она играла с ребенком, была с ним всегда ласкова и весела. И все-таки миссис Крэль была целиком поглощена своим мужем. Она, можно сказать, жила только им и только для него.

Мисс Уиллиамс помолчала и затем спокойно проговорила:

— Мне кажется, что именно это и служит объяснением ее ужасного поступка.

— Вы хотите сказать, — промолвил Пуаро, — что они были скорее любовниками, чем мужем и женой?

Мисс Уиллиамс слегка нахмурилась, услышав слово, чуждое ее лексикону, и произнесла немного брезгливо:

— Можно, конечно, сказать и так.

— Он любил ее так же сильно, как она его?

— Да, это была очень любящая пара. Но ведь он был мужчиной.

Мисс Уиллиамс произнесла слово «мужчина» точно таким же тоном, каким крупный промышленник произносит слово «большевики», коммунист — слово «капиталисты», а хозяйка — «черные тараканы». С точки зрения гувернантки и старой девы мужчина — всегда враг.

— Не очень-то вы лестного мнения о мужчинах, — улыбнулся Пуаро.

— Мужчинам живется легче, — ответила мисс Уиллиамс, поджав губы. — Будем надеяться, что положение женщины когда-нибудь изменится.

Пуаро решил перейти от общего к частному:

— А нравился вам Эмис Крэль?

— Конечно, нет. Он вел себя возмутительно. На месте его жены я развелась бы с ним. Есть вещи, с которыми женщина не должна мириться.

— Вы говорили когда-нибудь с миссис Крэль на эту тему?

— Нет, что вы. Я не имела права вмешиваться. Я была приглашена для занятий с Анджелой, а не для того, чтобы давать миссис Крэль советы, которых она не просит.

— А миссис Крэль вам нравилась?

VI

— Да, я очень любила миссис Крэль. — Голос мйсс Уиллиамс смягчился и потеплел. — Я очень любила ее и еще больше — жалела.

— А что вы скажете о своей ученице — Анджеле Уоррен? — спросил Пуаро, внимательно глядя на свою собеседницу.

— Она была очень интересной девочкой, может быть, самой интересной из всех моих учениц. Редкая умница. Правда, вспыльчивая, нелегкая для воспитания, но очень одаренная девочка. Я не сомневалась, что она в своей жизни сделает что-нибудь крупное и полезное. И она действительно сделала: вы читали, надеюсь, ее книгу о древних захоронениях в Сахаре. Да, Анджелой можно гордиться, и мне приятно сознавать, что именно я пробудила в ней любовь к археологии.

— Насколько я понял, — сказал Пуаро, — сестра решила поместить ее той осенью в школу. Вы, наверное, были недовольны таким решением?

— Нисколько, мсье Пуаро, я его приветствовала.

— Да?

— Разрешите мне объяснить. Анджела хотя и была очень сердечной и доброй девочкой, но она переживала трудный переходный возраст. Девочки в этом возрасте, как правило, чрезвычайно возбудимы и обидчивы. Их раздражает, когда с ними обращаются, как с детьми, хотя в действительности они еще дети. Я помню, что Анджела то вспыхивала и сердилась по пустякам, то дулась на всех и сидела молча, а то вдруг оживлялась, начинала шалить, бегать по саду и отказывалась кому бы то ни было подчиняться. Девочкам в таком возрасте школа приносит большую пользу. Коллектив, здоровая дисциплина — все это помогает им войти в рамки и стать разумными членами общества. Домашние условия Анджелы были далеко не идеальными. Миссис Крэль слишком ее баловала, и вот Анджела вообразила, что все внимание и вся любовь миссис Крэль должны нераздельно принадлежать ей.

А мистер Крэль полагал, что вниманием жены должен в первую очередь пользоваться он. К девочке он относился очень хорошо, и они были большими приятелями, но иногда он начинал возмущаться тем, что миссис Крэль, как он говорил, «носится» с сестрой. Он, подобно всем мужчинам, был избалован и хотел, чтобы «носились» только с ним. Именно на этой почве у него постоянно происходили стычки с Анджелой, и очень часто миссис Крэль принимала сторону сестры. Это просто бесило мистера Крэля. А когда случалось, что миссис Крэль становилась на сторону мужа, вскипала Анджела и начинала по-детски изводить его и не совсем безобидно проказничать; был случай, когда она насыпала ему соли в стакан с чаем и налила валерьянки в кофе. На него это действовало, конечно, как взрывчатое вещество, он был вне себя от гнева. А когда она положила в его постель штук десять гусениц, — он окончательно потерял терпение и потребовал, чтобы девочку немедленно отправили в школу-интернат.

Это страшно рассердило Анджелу. Она хотя и выражала иногда желание учиться в школе вместе с другими девочками, но не хотела ехать в этот раз. Миссис Крэль была также против отъезда сестры, но уступила— главным образом, благодаря моему совету. Я ей доказывала, что школьный режим будет иметь благотворное влияние на девочку. Было решено, что к началу занятий Анджела поедет в Хелстон: в прекрасную школу-интернат на берегу моря.

Но тем не менее миссис Крэль была очень огорчена предстоящей разлукой, а Анджела затаила зло на мистера Крэля. И эти мелкие неприятности еще более осложнили обстановку, которая и без того была чрезвычайно тяжелой.

— Вы имеете в виду Эльзу Грир? — спросил Пуаро.

— Именно ее, — резко сказала мисс Уиллиамс.

— Какого мнения вы были об Эльзе Грир?

— Мнения? Она была просто беспринципной девицей, и больше ничего.

— Она была еще очень молода…

— Она была достаточно взрослой, чтобы отвечать за свои поступки. И оправданий для нее я не вижу,

— Она была влюблена в него.

Мисс Уиллиамс даже вспыхнула.

— Влюблена! Эта девица просто была лишена моральных устоев. То, что мистер Крэль был женатым человеком, не имело для нее никакого значения. Она была, вероятно, дурно воспитана — это единственное, что могло служить ей извинением.

— Смерть мистера Крэля была, наверное, громадным ударом для нее?

— Да, конечно. Но ей некого было винить, кроме себя. Я не собираюсь оправдывать убийство, мсье Пуаро, но должна сказать, что бывают минуты, когда, человек, доведенный до отчаяния, готов на все. Что это такое — афишировать перед женой свои отношения с этой девицей, заставлять жену терпеть ее наглое поведение! А Эльза была очень наглой, мсье Пуаро. Нет, Эмис Крэль получил по заслугам. Ни один мужчина, который так обращается с женой, не должен остаться безнаказанным. Его смерть явилась справедливым возмездием.

— Строго сказано! — пробормотал Пуаро.

— Да, потому что я строго отношусь к вопросу семьи и брака, — проговорила его собеседница, глядя на него в упор. — Если к браку будут относиться без уважения, то страна будет обречена на гибель.

— Я согласен с вами, что Крэль вел себя недостойно, — задумчиво промолвил Пуаро, — но надо сделать скидку на то, что он был талантливым художником:

Мисс Уиллиамс даже фыркнула.

— О, конечно! Сейчас это оправдание для пьянства, для дебоша, для супружеской неверности… И дело прошлое, но разве можно было искренне утверждать, что мистер Крэль — настоящий художник? Ведь он не мог сделать даже верного рисунка. Перспектива — ниже всякой критики. Анатомия — ужасна. Я знаю толк в искусстве, мсье Пуаро. В молодости я изучала живопись во Флоренции, а каждому, кто знаком с полотнами великих мастеров, мазня мистера Крэля кажется просто нелепой. Ни мысли, ни рисунка, так — какие-то грубые мазки. Нет, — и она упрямо тряхнула головой, — я не могу восхищаться работами мистера Крэля.

— Две его картины приняты в Тэтовскую галерею, — напомнил ей Пуаро.

— Возможно, — презрительно усмехнулась мисс Уиллиамс, — но ведь туда приняты и так называемые «статуи» Эпштейна, насколько мне известно.

Пуаро понял, что мисс Уиллиамс считает разговор об искусстве законченным. И он вернулся к основной теме:

— Скажите, в ту минуту, когда, миссис Крэль обнаружила тело своего мужа, вы находились около нее?

— Да. После завтрака мы вместе вышли из дома. Я пошла искать купальный костюм Анджелы. Она оставила его то ли в лодке, то ли на пляже — она всегда была очень неаккуратной. Миссис Крэль вошла в калитку «Батареи», а я пошла к пляжу. Но миссис Крэль позвала меня почти в ту же минуту. Мистер Крэль полулежал на скамье около своего мольберта, он был мертв.

— Миссис Крэль была очень поражена?

— Да, она прямо обезумела.

— Что же было дальше?

— Миссис Крэль послала меня вызвать по телефону врача.

— Значит, вы пошли звонить по телефону?

— Да, но на полпути я встретила мистера Мередита Блейка, попросила его позвонить врачу, а сама вернулась к миссис Крэль, полагая, что ей могло стать дурно, а мужчины в этих случаях плохие помощники.

— Ей действительно стало дурно?

— Нет. Миссис Крэль прекрасно владела собой, — сухо сказала мисс Уиллиамс. — Она вела себя совершенно иначе, чем мисс Грир, которая впала в истерику и устроила отвратительную сцену.

— Какую сцену?

— Она набросилась на миссис Крэль. Она закричала: «Это дело твоих рук, Каролина! Ты убила его. Ты виновата во всем!»

— А миссис Крэль?..

Мисс Уиллиамс беспокойно заерзала на стуле.

— Не будем лицемерить, мсье Пуаро, я не знаю, каковы были истинные чувства и мысли миссис Крэль в ту минуту. Может быть, она пришла в ужас от своего поступка. Вид у нее был скорее всего испуганный. Это ведь так естественно.

— Да, возможно, что это естественно, — сказал Пуаро, но в голосе его прозвучала нотка неудовлетворенности.

— А на суде как она объяснила смерть мужа?

— Самоубийством. Она с первой же минуты утверждала, что он покончил с собой.

— А в частной беседе с вами она говорила то же самое или у нее была другая версия?

— Она… Она усиленно внушала мне, — сказала мисс Уиллиамс с некоторым замешательством, — что это несомненное самоубийство.

— А что вы ей на это ответили?

— Если не ошибаюсь, я ей ответила: «Да, конечно, миссис Крэль, безусловно это самоубийство».

— Вы верили в то, что говорили?

Мисс Уиллиамс подняла голову.

— Нет, — твердо проговорила она. — Но я прошу вас понять, мсье Пуаро, что я полностью была на стороне миссис Крэль, если так можно сказать. Я сочувствовала ей, а не полиции.

— Мисс Уиллиамс, вас не затруднит изложить в письменной форме все, что вы знаете о происшедшей трагедии, со всеми подробностями?

— Для Карлы?

— Да.

— Нет, это меня не затруднит. Значит, Карла решила вникнуть во все подробности дела? Что ж, надо всегда иметь смелость смотреть правде в глаза. Не следует себя убаюкивать. Я считаю решение Карлы совершенно правильным. Узнав все обстоятельства трагедии, она сможет потом вычеркнуть это из своей памяти и начать жить нормальной жизнью.

— Видите ли, мисс Уиллиамс, дело не только в этом. Она ищет доказательств невиновности своей матери.

— Бедная девочка, — тихо сказала старая гувернантка. — Но все же я считаю, что она должна знать правду. Иметь доказательства невиновности матери — это такое естественное желание, но мне кажется, что у Карлы хватит мужества выслушать жестокую истину.

— А вы не сомневаетесь, что это — действительно истина?

— Я вас не понимаю.

— Но ведь сама Каролина Крэль твердо держалась версии о самоубийстве.

— Это было единственным выходом для несчастной женщины, — сухо сказала мисс Уиллиамс.

— Разве вы не знаете, что миссис Крэль, умирая, оставила для дочери письмо, в котором она клянется в своей невиновности?

Мисс Уиллиамс была поражена.

— Как это дурно с ее стороны, — резко сказала она. — В такую минуту писать заведомую ложь? Чтобы пощадить чувства своей дочери. Я знаю, что многие женщины поступили бы именно так. Но я не ожидала этого от миссис Крэль. Она была мужественна и правдива.

— Значит, вы не допускаете ни малейшей вероятности того, что миссис Крэль написала правду?

— Конечно, нет.

Мисс Уиллиамс устремила на Пуаро какой-то странный взгляд.

— Теперь, когда прошло уже так много лет, я, пожалуй, могу вам сказать. Дело в том, что у меня есть точное доказательство виновности Каролины Крэль.

— Что?!

— Не знаю, права ли я, что умолчала об этом в то время, но, как бы то ни было, я умолчала. А теперь я говорю вам с полной ответственностью за Свои слова: «Каролина Крэль — виновна».

Окна квартиры Анджелы Уоррен выходили на Рид-жент-парк. В них вливался мягкий весенний воздух, и если бы не доносящийся снизу уличный шум, то была бы полная иллюзия, что дом находится в красивой загородной местности.

Услышав звук шагов, Пуаро отошел от окна и встретился взглядом с входившей в комнату Анджелой Уоррен. Он уже знал ее в лицо, так как недавно был на ее лекции в Королевском географическом обществе. Он нашел лекцию превосходной, хотя с популярной точки зрения, может быть, немного суховатой. Мисс Уоррен была прекрасным лектором: она не подыскивала слов, не делала ненужных пауз и не повторялась. У нее был громкий и достаточно мелодичный голос. Она не шла ни на какие уступки любителям романтики и приключений. Ее лекция была кратким изложением фактов и выводов, иллюстрированными хорошими диапозитивами. Все очень ясно, убедительно и на высоком научном уровне. Пуаро прослушал лекцию с большим удовольствием. «Вот пример хорошо организованного ума», — подумал он.

Теперь, при близком рассмотрении, он обнаружил, что Анджелу Уоррен можно назвать привлекательной женщиной. У нее правильные, немного строгие черты лица, тонкий рисунок бровей, красивые карие глаза; правда, у нее прямые плечи и не очень женственная походка. На правой щеке белеет глубокий шрам, задевший даже нижнее веко; но то, что правый глаз поврежден с потерей зрения, — абсолютно незаметно. Создается впечатление, что она так свыклась со своим недостатком, что не обращает на него никакого внимания. И Пуаро невольно пришла мысль, что из трех женщин, с которыми ему пришлось столкнуться в этом расследовании, победителями в битве жизни оказались вовсе не те, которые обладали преимуществом вначале.

Эльза, вооруженная лучше всех — молодостью, красотой, богатством, — потерпела полное поражение. Она, как цветок, захваченный ранним морозом, сохранила только форму, но не жизнь.

Сесилия Уиллиамс, которой на первый взгляд похвастаться как будто нечем, не склонилась в борьбе, твердо стоит на ногах и высоко держит голову. У нее свои интересы, друзья, непоколебимое чувство долга. Ей чужда зависть, и она радостно пользуется теми немногими удовольствиями, которые может себе позволить путем строжайшей экономии.

Что же касается Анджелы Уоррен, то ее физический недостаток не только не развил в ней застенчивости и чувства неполноценности, но, напротив, укрепил ее во-лю, создав необходимость бороться за свое место в жизни. Взбалмошная школьница превратилась в сильную, энергичную женщину, умеющую поставить перед собой цель и достичь ее. Для Пуаро было очевидно, что Анджела Уоррен живет интересной, полной и счастливой жизнью. Сообщить ей о цели своего посещения оказалось совсем нетрудно. Ни о каких выдумках не могло быть и речи. Он просто рассказал ей о встрече с Карлой Лемаршан и о ее поручении ему.

Строгое лицо Анджелы Уоррен смягчилось.

— Маленькая Карла! Она приехала? Как я хочу ее видеть!

— Вы не поддерживали с ней связи?

— К сожалению, очень мало. Когда ее увезли в Канаду, я была еше школьницей. В последние годы мы иногда обменивались новогодними подарками — вот и вся связь. Я полагала, что она акклиматизировалась в Канаде и останется там. Если принять во внимание известные вам обстоятельства, то для нее это было бы лучше.

— Да, конечно, — сказал Пуаро, — перемена места, фамилии, новый образ жизни. Но, оказывается, все не так просто.

И он рассказал о помолвке Карлы, о письме матери к ней и о цели ее приезда в Англию.

Анджела Уоррен слушала его спокойно, облокотившись на руку обезображенной щекой. Она не выразила ни малейшего удивления и сказала только:

— Очень хорошо. Желаю ей успеха. Я чувствую себя виноватой в том, что сама не занялась этим.

Пуаро был поражен: он никак не ожидал такой реакции.

— Так вы полагаете, что у нее есть шансы?

— Ну, конечно, — уверенно сказала Анджела. — Каролина не виновна. Я всегда это знала.

— Вы очень удивили меня, мадемуазель, — пробормотал Пуаро. — Все, с кем я говорил до сих пор…

— Вы напрасно идете по такому пути, — быстро и резко сказала Анджела. — Улики были действительно неопровержимы. Я отталкиваюсь от другого: я знаю свою сестру. Я просто знаю, совершенно точно, что Каро не могла никого убить.

— Можно ли так уверенно говорить о ком бы то ни было? — с сомнением сказал Пуаро.

— В большинстве случаев — нельзя. Но в отношении Каролины — можно, и я знаю это лучше, чем кто-либо другой. Вы видите вот это, — и она прикоснулась к своей обезображенной щеке. — Вы, вероятно, уже слышали — это сделала Каролина.

Пуаро кивнул.

— Вот почему я и знаю, что она не могла никого убить.

— Такой аргумент звучит не очень убедительно.

— Вы правы. Как раз им-то и пользовались для доказательства горячего и неукротимого нрава Каролины. Ученые мужи всячески старались доказать, что если она в детстве ударила меня, то, значит, она же отравила впоследствии своего неверного супруга.

Анджела Уоррен даже побледнела от гнева.

— А Каролина всю жизнь мучительно страдала от раскаяния и от жалости ко мне. Угрызения совести не покидали ее ни на минуту. Они наложили отпечаток на все ее поступки и в особенности на ее отношение ко мне. Она не могла ни в чем мне отказать. И большая часть ее ссор с Эмисом происходила опять-таки из-за меня.

Мисс Уоррен помолчала и заговорила вновь:

— Мне это не принесло пользы, так как она меня страшно избаловала. Но это не важно. Мы с вами обсуждаем сейчас влияние этого поступка на психику Каролины. Результатом его было чувство отвращения и страха к действиям такого рода. Каролина все время настороженно следила за собой, боясь, чтобы не повторилось что-либо подобное. И она принимала для этого довольно своеобразные меры: в частности, она с целью разрядки, давала волю своему языку. И опыт подсказывал ей, что такой метод действительно помогает. Поэтому и можно было нередко услышать от нее такие слова, как: «Убью! Прекрати, а то я разрежу тебя на куски!» По той же причине она легко затевала ссоры. Она знала свою вспыльчивость и старалась найти для нее выход. Если бы вы слышали фантастические ссоры, которые происходили между нею и Эмисом!

— Да, — кивнул Пуаро, — в показаниях было упомянуто, что они жили, как кошка с собакой.

— Вот в этом-то и была нелепость показаний. Что Каро и Эмис часто ссорились — это верно. Что они говорили друг другу злые и жестокие слова — тоже верно. Но верно и то, что им обоим просто это нравилось. Эмис тоже любил покричать. Такая уж это была пара: они оба любили бурные сцены. Мужчины в большинстве случаев сцен не любят; но ведь Эмис был художником. Он кричал, и угрожал, и давал волю гневу. Он был из тех людей, которые из-за какой-нибудь пропавшей запонки сотрясают своим криком весь дом. Я понимаю, что это звучит странно, но и Эмис и Каролина находили такую обстановку нормальной и считали, что они живут очень дружно. Если бы меня во время следствия не отстранили, я сказала бы все это на суде. Но, — она пожала плечами, — наверное, мне бы не поверили.

— А каковы были ваши личные переживания, мисс Уоррен?

Анджела Уоррен тяжело вздохнула.

— Ошеломленность и беспомощность. Мне все это казалось каким-то чудовищным кошмаром. Каролину арестовали на третий день. Помню мое возмущение, ярость, а также мою детскую, уверенность в том, что здесь какая-то ошибка и что все скоро уладится.

Каро больше всего беспокоилась обо мне — она просила, чтобы меня держали по возможности дальше от следствия. Она поручила мисс Уиллиамс тотчас же отвезти меня к родственникам. Полиция не возражала. А затем, когда было решено, что мои показания не нужны, меня отправили в пансион за границу.

Я страшно не хотела ехать. Но мне объяснили, что Каро волнуется из-за меня, и единственное, чем я могу облегчить ее положение, — это уехать. Я уехала в Мюнхен. Решение суда было вынесено, когда я была уже за границей. Каро не хотела видеть меня. Это был первый случай, когда она не пошла навстречу.

— Она была права, мисс Уоррен. Увидеть близкого и любимого человека за решеткой — очень страшно. И для вас это могло быть неизлечимой травмой.

— Может быть, вы и правы. После приговора сестра написала мне письмо. Я его не показывала никому и никогда. Но вы его прочтите, чтобы понять, что за человек была Каролина. И можете показать его Карле.

Она встала.

— Пойдемте в мою комнату. Там есть портрет Каролины.

Опять портрет.

С художественной стороны эта работа Крэля быль посредственной, но для Пуаро это не имело значения. Он увидел тонкое, продолговатое лицо с изящной линией щеки и подбородка и милым, немного застенчивым выражением. Во всем облике — мягкость, женственность и какая-то сдержанная, скрытая красота. Ни жнз нерадостности, ни силы в нем нет. Карла, наверное, унаследовала их от отца. Ничего особенного в этом лице нет — и тем не менее Пуаро понял, почему Квентин Фогг не может его забыть.

— А теперь прочтите ее письмо, — услышал он спокойный голос Анджелы Уоррен.

Он развернул письмо и внимательно прочел то, что Каролина Крэль написала шестнадцать лет тому назад.

«Анджела, девочка моя!

Ты услышишь печальную новость, которая тебя огорчит. Но я хочу, чтобы ты знала, что все в порядке. Я никогда не лгала тебе и не лгу сейчас, когда говорю, что я совершенно спокойна и счастлива. Такого душевного покоя я не знала еще никогда. Все в порядке, дорогая, все в порядке: не жалей меня, не горюй. Живи своей жизнью и найди свое призвание — ты сумеешь, я знаю. А я иду к Эмису, я не сомневаюсь ни минуты, что мы будем вместе. Жить без него я все равно не могла бы. Исполни одну мою просьбу: постарайся быть счастливой. О себе я уже сказала — я счастлива. Долги надо платить.

Любящая тебя сестра Каро».

Пуаро прочел письмо второй раз, потом — третий.

— Это прекрасное письмо, мадемуазель, — сказал он. — Удивительное письмо. Необыкновенное.

— Каролина была необыкновенным человеком.

— Да, это видно. Скажите, мадемуазель, вы находите, что письмо свидетельствует о невиновности вашей сестры?

— Конечно.

— Но она ничего не говорит об этом.

— Потому что Каро знала, что мне и в голову не придет считать ее виновной.

— Возможно… Возможно… Но не исключено и другое: что она нашла душевный покой в искуплении своей вины.

— Нет, мсье Пуаро, я знаю точно, что Каролина не виновна.

— Видит бог, мадемуазель, я не имею намерения поколебать в вас эту уверенность. Но давайте рассуждать. Вы говорите, что ваша сестра не виновна. Хорошо. В таком случае, что же в действительности произошло?

— Я согласна, что это чрезвычайно трудный вопрос. Вероятно, все-таки случилось то, что говорила Каролина: самоубийство.

— Похоже это на Эмиса Крэля?

— Нет, не похоже. То, что Эмис покончил с собой, кажется мне совершенно фантастическим.

— А вам не приходило в голову какое-нибудь другое объяснение?

— Я вас понимаю. — В голосе Анджелы послышалась нотка любопытства. — Вы хотите сказать, что его мог убить кто-нибудь другой?

— А разве это исключается?

— Не исключается, но трудно себе представить. В то время не было никаких оснований кого-либо заподозрить. Я не вижу таких оснований и сейчас.

— И все-таки давайте это обсудим. Кто из близких к Крэлю людей был — как бы это выразиться, — был больше, чем другие, способен на такой поступок?

— Дайте подумать. Ну, отбросим меня — я его не убивала. Затем эта… Эльза. Она тоже отпадает: она совершенно обезумела, когда он умер. Кто там был еще? Мередит Блейк? Он обожал Каролину и ходил за ней по пятам. Вообще говоря, мотив у него был: избавиться от Эмиса, чтобы жениться на Каролине. Но ведь можно было поступить проще: отпустить Эмиса к Эльзе и со временем утешить Каролину. Да и что за убийца Мередит? Такой кроткий и такой трусливый. Нет, отпадает. Еще кто?

— Мисс Уиллиамс? Филип Блейк? — напомнил Пуаро.

Строгое лицо Анджелы смягчилось улыбкой.

— Мисс Уиллиамс? Трудно представить себе свою гувернантку в роли убийцы. Правда, она ненавидела Эмиса. Она вообще не любила мужчин. Но разве это может служить достаточным основанием для убийства? Ведь нет?

— Конечно, нет.

— А вот Филип Блейк… — Она помолчала. — Он казался мне человеком очень ограниченным:

— А разве ограниченность связана с наклонностью к убийству?

— Она может привести к какому-нибудь примитивному поступку. А убийство — поступок примитивный, не правда ли?

— Да, пожалуй. Но ведь этого недостаточно — нужен повод. А какой повод мог быть у Филипа Блейка?

Анджела Уоррен ответила не сразу. Она сидела, нахмурившись и опустив голову.

— Вы чего-то не договариваете, мисс Уоррен. Быть может, эти двое мужчин были соперниками в отношении Эльзы?

— Нет, нет, этого не было.

— Что же в таком случае?

— Знаете, — проговорила Анджела медленно, даже с трудом, — однажды в Олдербери я видела, как Каролина вышла из комнаты Филипа Блейка очень поздно вечером. В то время я не придала этому никакого значения: Каролина вышла из спальни Филипа Блейка — что же в этом особенного? Это могла быть и спальня мисс Уиллиамс или моя. Но меня поразило выражение ее лица — особенное выражение, которого я в то время понять не могла.

Пуаро задумался. Он вспомнил, что в беседе с Филипом Блейком он почувствовал какую-то фальшивую ноту. Откуда такая враждебность к Каролине? Она казалась странной. Затем слова Мередита Блейка: «Филип был очень недоволен женитьбой Эмиса и даже не ходил к ним целый год». Может быть, Филип любил Каролину? И, может быть, когда она выбрала Эмиса, его любовь перешла в ненависть? Пуаро вспомнил этого толстого процветающего дельца с его гольфом и его комфортабельным домом. Какие чувства руководили Филипом Блейком шестнадцать лет тому назад?

VII

Рассказ Филипа Блейка

«Дорогой мсье Пуаро.

Выполняю свое обещание и прилагаю подробное описание событий, связанных со смертью Эмиса Крэля. Я добросовестно записал все то, что сохранилось в моей памяти.

С уважением Филип Блейк.

Дружба моя с покойным Эмисом Крэлем прошла через всю нашу жизнь — с детства до рокового дня его смерти. Мы были соседями по имению, и наши семьи состояли в дружеских отношениях. Длительное знакомство с покойным дает мне право говорить о его характере и мировоззрении. И я сразу заявляю, что всем, знавшим Эмиса Крэля, версия о его самоубийстве представляется абсурдом. Крэль не мог совершить самоубийства — он слишком любил жизнь. Утверждение защитника, что Крэль был одержим угрызениями совести и в припадке раскаяния принял яд, — совершенная нелепость.

Крэль не так уж сильно страдал от угрызений совести. С женой он жил не дружно; на мой взгляд, ему следовало бы давно расторгнуть свой неудачный брак. Он мог материально обеспечить жену и ребенка, и я не сомневаюсь, что он сделал бы это со свойственной ему щедростью. Он был не только талантливым художником, но и хорошим, сердечным человеком, имевшим много друзей. Врагов, насколько я помню, у него не было.

С Каролиной Крэль я познакомился еще до ее брака с Эмисом. Она часто приезжала в Олдербери и подолгу гостила в семье Крэль. В то время она была не лишена привлекательности, но в общем это была истеричная девица, бесспорно, очень тяжелая для семейной жизни. Она сразу увлеклась Эмисом и не скрывала этого. Он же, мне кажется, никогда не был сильно влюблен в нее. Но они часто встречались, и так как она была привлекательна, о чем я уже упомянул, то вскоре состоялась помолвка.

Друзья Крэля не одобряли этот брак, понимая, что Каролина — совершенно неподходящая ему жена. Это привело к охлаждению между женой Крэля и его друзьями, но Крэль любил своих друзей и не намерен был порвать с ними в угоду капризам жены. Вскоре наши прежние добрые отношения восстановились, и я стал частым гостем в Олдербери. Могу добавить, что Эмис просил меня быть крестным отцом их маленькой дочери.

Что касается событий, о которых меня просили написать, то дело было так. Я приехал погостить в Олдербери за пять дней до преступления (если судить по старому моему дневнику), то есть тринадцатого сентября. В это же время там гостила Эльза Грир, с которой Эмис писал портрет. Я уже слышал о ней от Эмиса. Он прямо бредил ею. Еще месяц назад он мне как-то сказал, что познакомился с поразительной девушкой, и говорил с таким восхищением, что я шутя предостерег его:. «Осторожнее, старина, не потеряй голову второй раз!» Но он назвал меня дураком и сказал, что пишет ее портрет и ни с какой другой стороны она его не интересует.

— Говори это кому хочешь, только не мне, — сказал я, — я уже и раньше слышал от тебя подобные уверения.

— Нет, здесь совсем другое, — сказал он, на что я довольно цинично ответил:

— Другое, помнится, у тебя тоже не раз бывало.

Эмис даже рассердился: -

— Как ты не понимаешь! Эльза совсем девочка, почти ребенок! — И он добавил, что у нее очень современные взгляды и полное отсутствие старомодных предрассудков. -

Я подумал, хотя и не сказал, что, по-видимому, на этот раз Эмиса захватило сильнее, чем когда-либо.

Надо сказать, что Эльза Грир была действительно очень красива, и — должен признаться — мне было забавно наблюдать за Каролиной, которая была не очень-то весело настроена.

Эмис Крэль казался молчаливее, чем обычно. Кто не знал его так близко, как я, тот не заметил бы в нем никакой перемены; мне же сразу бросились в глаза его растерянность, раздражительность и частая смена настроений.

Он очень обрадовался моему приезду и, как только мы остались вдвоем, сказал:

— Какое счастье, что ты приехал, Фил! Эти истерички доведут меня когда-нибудь до сумасшедшего дома!

Обстановка была действительно очень напряженной.

Каролина ходила надутая и была недопустимо холодна с Эльзой — самым вежливым образом, без единого обидного слова. Эльза же открыто и нахально грубила Каролине. Она чувствовала себя победительницей и, не обладая ни тактом, ни воспитанностью, вела себя отвратительно.

Бедняга Эмис с головой ушел в работу, а в свободные минуты перебранивался с маленькой Анджелой. Вообще говоря, они были в приятельских отношениях, хотя часто спорили и ссорились. А в эти дни, из-за напряженной обстановки, стычки происходили поминутно.

Четвертой женщиной в этой компании была гувернантка. Эмис называл ее «ведьма с кислой рожей» и говорил, что она следит за каждым его движением, как змея.

— Будь они все прокляты, — сказал он, — только мешают работать.

— Тебе не следовало жениться, — ответил я, — ты не из тех мужей, которые безропотно несут брачные цепи.

Он пробурчал, что обсуждать этот вопрос уже поздно. И здесь у меня впервые появилась МЫСЛЬ, что в доме не все благополучно.

— В чем дело? — спросил я. — Может быть, прелестная Эльза захватила тебя слишком уж сильно?

— Она действительно прелестна, — сказал он с тяжелым вздохом.

— Послушай, старик, — сказал я. — Возьми себя в руки.

Он засмеялся:

— Ничего, все обойдется. А картина будет хороша, вот увидишь.

Эмис заговорил о портрете Эльзы, который он в то время писал, и, несмотря на то, что я мало понимаю в живописи, я видел, что это великолепное произведение искусства.

Семнадцатого сентября напряженность домашней обстановки достигла предела. Эльза вела себя просто нагло — другого слова я не могу подобрать. Она совершенно игнорировала Каролину и разговаривала с одним Эмисом, словно они находились наедине. А после завтрака, в гостиной за кофе, произошла отвратительная сцена. Я сделал какое-то замечание о прекрасной деревянной скульптуре — голове юноши, — и Каролина ответила, что это работа молодого норвежского скульптора.

— Мы с Эмисом, — сказала она, — очень любим его работы и собираемся съездить к нему будущим летом.

Эльза не могла этого переварить и, помолчав минуты две, громко сказала:

— Эта комната была бы прелестной, если бы она была обставлена с большим вкусом. Когда я буду здесь хозяйкой, я выброшу весь этот хлам и оставлю только две-три хорошие вещи. И повешу желтые шторы, чтобы сквозь них был виден заход солнца. — Она повернулась ко мне. — Ведь правда, будет красиво?

Я не успел ответить, как послышался голос Каролины:

— Разве вы собираетесь купить это имение, Эльза?

Эльза ответила:

— Мне нет надобности покупать его.

— Что вы хотите этим сказать? — Голос Каролины потерял свою вкрадчивость и звучал жестко и звонко.

Эльза засмеялась:

— Зачем притворяться, Каролина? Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. И вы знаете также, что Эмис и я любим друг друга. Этот дом принадлежит не вам, а ему. И когда мы поженимся, мы будем жить здесь.

Каролина сказала:

— Вы, кажется, сошли с ума.

— О нет, дорогая, — ответила Эльза. — Просто я предпочитаю действовать открыто. Мы с Эмисом любим друг друга, и вы тоже должны поступить честно и дать ему свободу.

В эту минуту в комнату вошел Эмис, и Эльза сказала, смеясь:

— Если вы мне не верите, то спросите у него.

— Хорошо, — сказала Каролина и тотчас же обратилась к мужу: — Эмис, Эльза говорит, что ты собираешься на ней жениться. Это правда?

Бедняга Эмис, мне было искренне жаль его. У мужчины в таких случаях всегда глупый вид. Он покраснел и что-то забормотал. Потом он повернулся к Эльзе и спросил ее, почему она, черт побери, не может держать язык на привязи.

Каролина спросила:

— Так, значит, это правда?

Он не ответил и только поправлял воротник, подсунув под него палец. Этот жест был мне знаком с детства. Когда Эмис попадал в какую-нибудь историю, он всегда начинал поправлять пальцем воротник.

— Я полагаю, — вмешалась Эльза, — что Каролина должна знать о наших планах.

— Так это правда, Эмис? — повторила Каролина очень спокойным тоном. — Ответь мне, пожалуйста. Должна же я знать.

Тогда он вскинул голову и рявкнул:

— Вообще — это правда, но я не желаю обсуждать этот вопрос сейчас.

Он повернулся и вышел из комнаты. Я пошел за ним на террасу. Он стоял, опершись о перила, и виртуозно ругался. Потом он зарычал:

— Кто тянет ее за язык? Какой черт тянет ее за язык? Теперь начнется история, а мне надо кончать картину! Понимаешь ли ты, Фил, ведь это лучшая моя работа! Лучшая работа в моей жизни, а две ревнивые дуры могут ее погубить! Черт бы их побрал!

Потом он немного успокоился и сказал, что женщины лишены чувства пропорции. Я не мог удержаться от улыбки,

— Признайся, старик, что тебе некого винить, кроме самого себя, — сказал я.

— Да, я знаю, — ответил он со вздохом. — Но согласись, Фил, что нельзя осуждать мужчину за то, что Эльза вскружила ему голову.

Я спросил его:

— А что если Каролина заупрямится и не даст тебе развода?

Но он, казалось, меня не слышал, и мне пришлось повторить вопрос. Тогда он рассеянно сказал:

— Нет, Каролина не будет мстить.

— У вас ребенок, — сказал я.

Он взял меня под руку.

— Фил, старина, я знаю, что ты говоришь из добрых побуждений. Но перестань каркать, как ворона. Все кончится благополучно. Вот увидишь.

Это было так похоже на Эмиса с его нелепым оптимизмом.

Он повторил:

— Черт бы их всех побрал!

Потом на террасу вышла Каролина. Она была в шляпе с опущенными полями, которая очень шла ей.

Она заговорила так, как будто ничего не случилось:

— Сними этот пиджак, Эмис, — он выпачкан красками. Мы идем сегодня к Мередиту. Разве ты забыл?

Он удивленно посмотрел на нее и сказал, немного заикаясь:

— Да, да, конечно. Я помню.

— В таком случае, — сказала она, — иди и приведи себя в порядок, ты похож на мусорщика.

Она не смотрела на мужа, хотя и говорила обычным тоном. Потом она спустилась к цветочной клумбе и начала обрывать увядшие цветы.

Эмис повернулся и медленно пошел в дом.

Каролина заговорила со мной о погоде и посоветовала пойти с Эмисом на рыбную ловлю. Она держалась поразительно, надо отдать ей справедливость. Это свидетельствовало о ее громадной силе воли и самообладании. Мне кажется, что именно тогда она составила план убийства — она способна была обдумать все холодно и жестоко.

Вскоре на террасу вышли остальные. Эльза имела вид дерзкий и вызывающий. Каролина не обращала на нее никакого внимания. Каролина Крэль была очень опасной женщиной. А я как-то не осознал, что она это дело так не оставит. Я подумал тогда, что она или примирится с неизбежностью разрыва, или будет вести себя так, точно ничего не произошло, в надежде, что Эмис вернется к ней.

Некоторую разрядку внесла Анджела, подняв спор с мисс Уиллиамс. Она заявила, что ни за что не наденет нового платья для этого смешного Мередита, который все равно никогда ничего не замечает.

Наконец мы отправились. Каролина шла рядом с Анджелой, а я — с Эмисом. Эльза, с самодовольной улыбкой, шла одна. Лично я никогда не был ее поклонником — слишком уж она резка, но не могу не признать, что в тот вечер она была умопомрачительно хороша в своей молодой самоуверенности.

Я не могу припомнить всех подробностей того вечера. Помню только, что старина Мерри встретил нас и провел сначала в сад. Помню мой спор с Анджелой о дрессировке терьеров для ловли крыс. Помню, что она уговаривала меня не отставать от нее.

Потом мы пили чай под старым кедром. У Мерри был очень расстроенный вид — наверное, он что-то узнал.

Он задумчиво смотрел то на Каролину, то на Эльзу. Каролине, конечно, нравилось иметь такого верного поклонника. Женщины ее типа любят платонических вздыхателей, которые никогда не переступят границы дозволенного.

После чая Мередит улучил минуту и шепнул мне:

— Послушай, Фил, не может быть, чтобы Эмис решился на развод. Неужели он оставит жену и ребенка и уйдет к этой девушке? Ведь он намного старше ее. Ей не больше восемнадцати лет.

Я сказал ему, что мисс Грир добрых двадцать. Но он ответил, что все равно, она еще несовершеннолетняя и не отвечает за свои поступки.

Бедняга Мередит! Вечный рыцарь!

— Не беспокойся, старик, — сказал я. — Она прекрасно все понимает.

Больше мы ни о чем не успели поговорить.

Удивительно, что я почти не помню, как мы ходили в вонючую лабораторию Мередита и как он разглагольствовал о своем нудном хобби. Я не помню разговоров о кониине и не видел, как Каролина взяла эту бурду.

Больше ничего не сохранилось в моей памяти об этом вечере, разве только то, что между Эмисом и Анджелой был грандиозный скандал, которому все обрадовались, так как он немного разрядил атмосферу. Анджела пошла спать с криком, что, во-первых, она Эмису отомстит; во-вторых, будет рада, если он отправится на тот свет; в-третьих, хорошо бы, если бы он заболел проказой, и, в-четвертых, она хочет, чтобы к его носу прилипла сосиска, как в сказке, и чтобы он не мог ее отодрать. Все мы хохотали над этой забавной смесью.

На следующее утро я проснулся очень поздно и вышел к завтраку, когда все уже разошлись. Странно, какие пустяки остаются иногда в памяти: я прекрасно помню вкус жареных почек под соусом, которые мне принесли. Потом я курил, гулял и встретил только мисс Уиллиамс, метавшуюся по саду в поисках Анджелы, чтобы посадить ее за рукоделие: та, как обычно, дезертировала. Я вернулся в холл и тут услышал голоса Эмиса и Каролины, которые ссорились рядом в библиотеке:

— Вечные твои истории с женщинами! Убить тебя за них надо!

— Не будь дурой, Каролина.

— Я говорю совершенно серьезно, Эмис.

Мне не хотелось слушать их ссору, и я вышел на террасу, где наткнулся на Эльзу. Она сидела в шезлонге прямо под открытым окном библиотеки и, наверное, слышала все, что там происходило. Увидев меня, она спокойно встала и, улыбаясь, подошла ко мне. Она взяла меня под руку со словами:

— Какое чудесное утро!

Для нее утро было, конечно, чудесным. Жестокая девушка, или, вернее, очень уж прямолинейная! Она видела только то, что хотела видеть.

Мы стояли минут пять на террасе, болтая. Затем я услышал, как хлопнула дверь библиотеки, и на террасу вышел Эмис Крэль — красный и взволнованный. Он бесцеремонно взял Эльзу за плечо.

— Пойдем. Надо кончать картину.

— Хорошо, — сказала она, — я сейчас приду, только возьму кофточку. Сегодня свежий ветер. — И она ушла в дом.

Я подошел к Эмису и сказал:

— Не унывай, старик.

И мы молчали до самого возвращения Эльзы. Они вместе ушли в «Батарею», а я пошел в дом и, проходя через холл, увидел там Каролину. Она меня не заметила. Она стояла, погруженная в свои мысли, как это cl ней бывало и раньше, и что-то шептала. Я разобрал слова: «Слишком жестоко…»

Она прошла мимо, не заметив меня, и поднялась в свою спальню. Мне кажется (это только мои домыслы, конечно), что она пошла взять яд и что именно в эти минуты в ней созрело решение сделать то, что она сделала.

Как раз в это время раздался телефонный звонок. Я взял трубку и услышал взволнованный голос моего брата Мередита. Он сказал, что из его лаборатории кто-то взял кониин. Утром он обнаружил, что бутылка наполовину пуста.

Меня это сообщение поразило, и я растерялся. Мередит бормотал что-то на другом конце провода; я резко приказал ему немедленно идти сюда.

Я вышел к нему навстречу. Кратчайший путь от одного имения к другому лежит через ручей, и я отправился по тропинке к лодочному причалу. Проходя мимо «Батареи», я слышал голоса Эмиса и Эльзы. Он работал, она позировала, но это не мешало им оживленно болтать. Эмис жаловался на жару (погода была действительно очень теплой для сентября), а Эльза говорила, что ей, напротив, холодно, так как она сидит на ветру.

Потом она сказала:

— Я совсем закоченела в этой позе, Нельзя ли сделать передышку, милый?

И я услышал, как Эмис крикнул:

— Ни в коем случае. Сидите! Ничего с вами не случится. Я не могу бросить сейчас работу. Я кончаю глаза.

Потом — голос Эльзы:

— Грубиян! — и ее смех.

И я прошел мимо.

Мередит подъехал в лодке, привязал ее и поднялся по ступенькам. Он был очень бледен и встревожен.

— Ты сообразительнее меня, Фил, — сказал он. — Что мне делать? Ведь это очень сильный яд.

— Ты уверен, что ты не ошибаешься? — спросил я.

Мередит всегда был не очень-то надежным парнем.

Вероятно, поэтому я и воспринял его слова не так серьезно, как следовало бы.

Но он ответил с уверенностью, что ошибки нет: вчера днем бутылка была полной.

— И ты не представляешь себе, кто мог его взять? — спросил я.

Он ответил отрицательно и сказал, что дверь лаборатории всегда заперта на ключ, и прислуга туда не входит. Потом он начал говорить вздор о том, что окно было приоткрыто на несколько дюймов и кто-нибудь мог влезть из сада.

Я сказал ему, что яд могла взять Каролина с целью отравить Эльзу или, наоборот, его взяла Эльза, чтобы убрать со своего пути Каролину. Мередит забормотал, что такое предположение нелепо.

— Ну, хорошо, — сказал я, — как же ты объяснишь исчезновение яда?

Он молчал и, конечно, думал то же, что и я, но боялся высказать свою мысль. Он только повторял:

— Что же теперь делать?

— Надо это обдумать, — ответил я. — Может быть, следует громко объявить всем о пропаже или же отвести Каролину в сторону и потребовать, чтобы она вернула то, что взяла. Если же ты убежден, что она к пропаже не причастна, то сказать то же самое Эльзе.

На что он ответил:

— Что ты! Такая прелестная девушка! Не могла она взять яд.

А я ему сказал, что напрасно он так уверен.

Разговаривая, мы поднимались по тропинке к дому и, проходя мимо «Батареи», я услышал голос Каролины. Сначала я подумал, что там происходит трехголосый скандал, но, прислушавшись, понял, что Эльзы там нет и супруги говорят об Анджеле. Каролина возражала на что-то:

— Ты слишком жесток к ней.

А Эмис сделал какое-то нетерпеливое замечание. Затем калитка открылась и из нее вышла Каролина.

— Доброе утро, — сказала она. — Мы обсуждаем вопрос о поступлении Анджелы в школу-интернат. Я не уверена, что это правильный путь. А Эмис мне говорит: «Что ты волнуешься? Ей там будет хорошо, а мы, слава богу, от нее избавимся».

В это время вбежала Эльза с красной кофточкой. Эмис проворчал:

— Скорее! Садитесь! Я не хочу терять время! — И он пошел к своему мольберту.

Я заметил, что он идет нетвердой походкой, и подумал, что он выпил лишнее. Это простительно, когда тебе вечно устраивают сцены и скандалы.

Он ворчал:

— Пиво — как кипяток. Неужели нельзя держать здесь хоть немного льда?

И Каролина сказала:

— Я пришлю тебе сюда холодного пива.

Эмис буркнул:

— Благодарю.

Каролина вместе с нами пошла к дому. Мы сели на террасе, а она вошла в дом. Несколько минут спустя Анджела принесла нам две бутылки пива и стаканы. Мы с удовольствием принялись за холодное пиво, так как день был жаркий. В это время мимо прошла Каролина с бутылкой в руке и сказала, что она несет ее Эмису. Мередит предложил отнести вместо нее, но она твердо ответила, что сделает это сама. Я, глупец, подумал, что ею руководит ревность и она не хочет оставлять их наедине; сегодня она уже один раз была там под нелепым предлогом, что ей необходимо обсудить с мужем вопрос об отъезде Анджелы.

Она стала спускаться по тропинке. Анджела пристала ко мне с просьбой пойти с нею на пляж. Я шепнул Мередиту:

— После завтрака поговорим.

И он кивнул в ответ.

Я пошел с Анджелой, и мы славно поплавали и позагорали. Анджела была молчаливее обычного, и это меня устраивало. Я думал, что после завтрака поговорю с Каролиной и без обиняков предъявлю ей обвинение в том, что она украла яд. Не надо поручать это Мередиту— очень уж он мягкотелый. А я скажу ей прямо, и она или вернет яд, или просто не посмеет им воспользоваться.

Я был почти уверен, что яд взяла именно она. Эльза была слишком благоразумна и хладнокровна для такого поступка: она не стала бы рисковать своей шкурой. Каролина же была сделана совсем из другого теста. И все же где-то в глубине у меня была надежда, что Мередит ошибся. Или, может быть, прислуга нечаянно пролила жидкость и не посмела признаться. Трудно себе представить, что кто-нибудь умышленно возьмет яд.

Мы посмотрели на часы — было уже довольно поздно— и побежали к дому наперегонки. Когда мы с Анджелой вбежали на террасу, все уже садились завтракать, все, кроме Эмиса, который не захотел отрываться от работы. Я мысленно одобрил его решение избегать общества своих четырех дам.

Теперь я жалею, что не обратил внимания на поведение Каролины. Но она не казалась взволнованной, а была скорее грустной. Да, в этой женщине сидел дьявол. Хладнокровно отравить человека! Если бы она схватила револьвер и застрелила его, можно было бы ее понять. Но дать яд холодно, обдуманно… И при этом вести себя как ни в чем не бывало!

Она встала и сказала самым естественным тоном, что отнесет Эмису кофе. А она знала — она должна была знать, — что он уже мертв!

Мисс Уиллиамс пошла с ней.

Обе женщины вышли вместе, следом поплелся Мередит. Я только что собрался пойти за ними, как вдруг вижу: он бежит обратно, и лицо у него странного серого цвета.

— Доктора… Скорее… Змис… — Он едва шевелил губами.

Я вскочил.

— Что? Умирает?

— Боюсь, что умер, — сказал Мередит.

В эту минуту мы не думали об Эльзе. Но она вдруг закричала. Это был даже не крик, а какой-то нечеловеческий вой. И она побежала, вернее, помчалась, как лань, едва касаясь ногами земли. Я не знал, что можно так бегать. Она словно полетела по воздуху со страшной быстротой, как фурия мщения.

Мередит задыхался.

— Иди за ней, — говорил он, — иди за ней… Она способна на все… Я позвоню врачу…

Я побежал за ней, и хорошо сделал — она могла бы убить Каролину. Я в жизни не видел такого отчаяния и такой ненависти. Все воспитание и вся цивилизация соскочили с нее в одно мгновение. Перед нами была первобытная женщина, у которой отняли самца. Она готова была вцепиться в Каролину ногтями, рвать ей волосы, бить ее, топтать ногами. Она почему-то вообразила, что Каролина заколола его ножом.

Сначала я пытался успокоить ее, потом передал ее мисс Уиллиамс. Та сумела внушить Эльзе, что ее вопли только осложняют дело. И Эльза замолчала, но дрожала всем телом и задыхалась.

Что касается Каролины, то ее маска была сброшена: она стояла неподвижно, словно ошеломленная. И в глазах ее был виден испуг, страшный испуг.

Я подошел к ней и сказал ей так тихо, чтобы никто, кроме нее, не слышал:

— Подлая убийца! Гадина! Ты убила моего друга!

Она отшатнулась и пробормотала:

— Нет… Нет… Он сделал это сам.

Я пристально посмотрел ей в глаза и сказал:

— Я немедленно сообщу в полицию».

VIII

Рассказ Мередита Блейка

«Дорогой мсье Пуаро.

Я обещал вам записать все, что сохранилось в моей памяти о трагическом событии, случившемся шестнадцать лет тому назад. Прежде всего я тщательно обдумал то, о чем говорили при встрече. И я все больше склоняюсь к выводу, что отравление Каролиной Крэль ее мужа — поступок совершенно неправдоподобный. Но я подчинился стадному чувству и присоединился к общему мнению.

После беседы с вами я много думал о второй версии, выдвинутой защитой, то есть, что Эмис Крэль сам лишил себя жизни. В то время такое решение вопроса представлялось мне нелепым, так как оно слишком противоречило натуре и характеру Эмиса, но теперь я нахожу возможным изхменить свое мнение. Если мы допустим, что эта очаровательная и добрая женщина была осуждена несправедливо, то ее убеждение в самоубийстве мужа является чрезвычайно веским. Она знала Эмиса лучше, чем кто-либо другой. И если она полагала, что самоубийство не исключено, то, значит, оно не исключено, несмотря на весь скептицизм друзей Крэля.

Поэтому я хочу выдвинуть теорию, что Эмису Крэ-лю были свойственны угрызения совести, доводившие его до отчаяния, о чем знал только один человек — жена. Мне не приходилось наблюдать у него подобных припадков раскаяния, но тем не менее возможно, что они бывали.

А теперь я перейду к фактам или, вернее, — к моим воспоминаниям о фактах с учетом уже упомянутого принципа.

Я намерен включить в свой рассказ короткую беседу между мной и Каролиной за несколько недель до трагедии. Мы говорили об Эльзе Грир.

Каролина, как я вам уже сообщал, знала о моей любви к ней и могла быть со мной откровенной. И все же ее замечание о том, что Эмис сильно увлекся молодой девушкой, явилось для меня неожиданностью.

— Он увлекся не ею, — возразил я, — а работой над ее портретом. Вы же знаете Эмиса.

Она покачала головой.

— Нет, он в нее влюблен.

— Надо признать, что она исключительно привлекательная девушка, — сказал я. — И мы с вами знаем, как восприимчив Эмис к красоте. Но мы знаем также, что Эмис любит только одного человека: вас. У него бывают увлечения, но недолгие, и они не влияют на его чувства к вам.

— Да, но на этот раз мне страшно, Мерри, — сказала она. — Девушка очень молода и принимает все всерьез. Я боюсь.

— То, что она молода, — сказал я, — и то, что она принимает жизнь всерьез, как вы говорите, как раз и явится для нее защитой. Ведь Эмис не очень церемонится с женщинами; с молоденькой девушкой все будет иначе.

— Именно этого я и боюсь, — сказала она. — Боюсь, что все будет иначе. — Она невесело засмеялась. — Должно быть, я очень примитивна, Мерри, но мне хочется попросту выгнать ее метлой.

Я стал ее успокаивать, говорил, что девочка просто восхищается талантом Эмиса и никакого романа между ними нет. Каролина сказала тихо:

— Какой вы славный, Мерри, — и стала говорить что-то про свой сад.

Вскоре Эльза уехала в Лондон. Эмис также отсутствовал несколько недель, и я забыл о своем разговоре с Каролиной. И вдруг я узнаю, что Эльза снова приехала в Олдербери и Эмис торопится закончить ее портрет. Сначала это известие сильно меня встревожило, но так как Каролина казалась спокойной, то я решил, что все уладилось. Поэтому не удивительно, что я был поражен, когда узнал о предполагаемых переменах в Олдербери.

Мой разговор с Эмисом и Эльзой я передал вам раньше. Поговорить с Каролиной мне не удалось — мы только обменялись несколькими словами, о которых я вам также сообщил. Как сейчас, вижу ее милое лицо, ее большие темные глаза. Как сейчас, слышу глубокую печаль в ее голосе, когда она сказала: «Все кончено». Это была правда: жизнь без Эмиса не имела для нее никакой цены. И вот как раз тогда она и взяла у меня кониин.

Я убежден, что она взяла кониин с целью покончить с собой, если Эмис расстанется с нею. Возможно, что Эмис видел, как она брала яд, или, может быть, обнаружил его позже. Наверное, это открытие подействовало на него удручающе, и он только тогда осознал свою вину перед женой. И в то же время, у него не было сил отказаться от Эльзы, — а это поймет всякий, кто когда-нибудь видел ее. Он не мог жить без Эльзы, а Каролина не могла жить без него. И, не видя выхода из этого лабиринта, он принял яд.

К сожалению, это только мои домыслы.

Вы хотели, чтобы я подробно, шаг за шагом, описал события того памятного дня. Я уже рассказывал вам, что произошло накануне смерти Эмиса. Перехожу к страшному дню — восемнадцатого сентября.

Я плохо спал ночь, встревоженный печальными событиями в семье моих друзей, и проснулся неотдохнувший, с тяжелой головой и тяжелым сердцем. Вскоре я услышал какое-то движение в лаборатории. По-видн-мому, в нее забралась кошка, так как, войдя в лабораторию, я обнаружил, что окно приоткрыто — должно быть, я неплотно закрыл его с вечера. Я пишу о таких подробностях, чтобы объяснить, что именно привело меня утром в лабораторию.

Я осмотрел все полки, желая убедиться, что кошка ничего не разбила, и сразу заметил, что бутылка с кониином наполовину пуста, тогда как накануне она была полной, что меня встревожило. Я тотчас же опросил слуг — никто из них в лабораторию не входил.

Тогда я позвонил по телефону своему брату. Он сразу понял серьезность положения и попросил меня немедленно приехать в Олдерберн, чтобы решить, что делать.

По дороге я встретил мисс Уиллиамс, которая по обыкновению разыскивала Анджелу. Мне кажется, она заметила мой расстроенный вид, так как посмотрела на меня с любопытством. Но я не счел нужным посвящать ее в историю с кониином и только посоветовал поискать Анджелу в саду, где сложены ее любимые яблоки.

Мой брат поджидал меня у причала, и мы вместе пошли к дому. Вы знакомы уже с топографией местности и поймете, что, проходя мимо «Батареи», мы невольно услышали голоса: Эмис горячо- спорил о чем-то с Каролиной. Если не ошибаюсь, предметом обсуждения был предстоящий отъезд Анджелы в школу, и Каролина просила дать девочке отсрочку. Но Эмис был непоколебим и раздраженно кричал, что вопрос с отъездом решен и он сам отправит вещи.

Когда мы проходили мимо калитки, из нее вышла Каролина. Она казалась взволнованной, но улыбнулась и сказала, что они обсуждали отъезд Анджелы. Мимо пробежала Эльза, она не остановилась, только помахала нам: Эмис торопил ее позировать.

Филип очень ругал себя впоследствии за то, что мы не приняли немедленных мер. А я, к сожалению, принадлежу к разряду людей, которые никогда и ни в чем не бывают твердо уверены. И мне уже начинало казаться, что я ошибся и бутылка не была полной накануне. Моя неуверенность страшно раздражала Филипа, он начал терять терпение. Мы так и не пришли ни к какому решению и договорились, что продолжим разговор после второго завтрака.

Затем Анджела и Каролина принесли нам пива. Я спросил Анджелу, почему она скрылась утром от мисс Уиллиамс, и она ответила, что ходила купаться и что не видит никакого смысла штопать старые чулки, как этого требует гувернантка, так как все равно перед отъездом будут куплены новые.

Потом я спустился с террасы и пошел по направлению к «Батарее». История с кониином не выходила у меня из головы, и я помню, что в то утро я очень много курил. Не доходя до «Батареи», я сел на скамью, которую я вам показывал, и смотрел издали, как Эльза позирует. Она навсегда сохранится в моей памяти такой, какой она была в тот день: в желтой блузке, синих брюках, с накинутой на плечи ярко-красной кофточкой. Лицо ее сияло жизнерадостностью и здоровьем. До меня доносился ее веселый голос — она смеялась и говорила о каких-то своих планах.

Заметив меня, Эльза помахала мне рукой и крикну-.ла, что Эмис сердит, как медведь, и не позволяет ей передохнуть, а у нее затекли и руки и ноги. Эмис проворчал, что и у него затекли ноги и что, должно быть, он дожил до ревматизма. Эльза засмеялась:

— Бедненький старичок!

А он сказал, что ей придется возиться с немощным инвалидом.

Мне было крайне неприятно слышать, как они обсуждают свою будущую совместную жизнь, не считаясь с тем, что приносят громадные страдания другим людям. Но у меня не хватило духу обвинять Эльзу: она была так молода, так влюблена; чужие страдания были ей в то время непонятны. Она с наивностью ребенка уверяла, что Каролина будет хорошо обеспечена материально и скоро успокоится. Она ничего не видела, кроме своего будущего счастья, и ни о ком не думала, кроме Эмиса. Она смеялась над моими старомодными принципами, называла меня отсталым. Сомнение, раскаяние, жалость были ей незнакомы. Да и способна ли лучезарная юность к жалости и раскаянию? Думаю, что нет. Эти чувства приходят к нам с годами.

Эмис был сдержанней, чем обычно. Время от времени Эльза подавала реплику, и он что-то бурчал ей в ответ. Я слышал ее слова:

— В первую очередь мы поедем в Испанию, да, милый? И вы поведете меня на бой быков. Потрясающее зрелище, правда? Но мне не нравится, когда человек убивает быка. Я хочу, чтобы наоборот — чтобы бык убил человека. Я понимаю римлянок, которым нравилось смотреть, как люди умирают. Люди — это ерунда, хороши только животные.

Она и сама напоминала грациозное молодое животное — ни человеческого опыта, ни человеческой мудрости, но зато сколько жизни!

Послышался звонок ко второму завтраку. Я встал и пошел в «Батарею». Эмис сидел на скамье, откинувшись и устремив взгляд на картину. Это была привычная для него поза. Мог ли я думать, что яд сковал уже его члены. Он ненавидел болезни и никогда не сознавался, что чувствует себя плохо.

Эльза сказала:

— Он не придет к завтраку.

По правде говоря, я нашел, что он поступает благоразумно, и сказал:

— Ну, пока!

Он отвел взгляд от картины и посмотрел на меня. И я прочел в его глазах странное, злое выражение. Но с ним это бывало и раньше. Если работа идет у него не так, как ему хотелось бы, если картина его не удовлетворяет, лицо у него становится прямо криминальным. И я решил, что на этот раз просходит то же самое.

Мы пошли к дому, смеясь и болтая. Знала бы она, бёдняжка, что больше не увидит его живым! Но, благодарение богу, она этого не знала и могла чувствовать себя счастливой на несколько минут дольше.

Каролина была во время завтрака такой же, как обычно, только немного озабоченной. Не служит ли это показателем ее невиновности? Неужели она умела так ловко притворяться?

После завтрака она и гувернантка нашли Эмиса мертвым. Я встретил мисс Уиллиамс, когда она бежала к дому. Она попросила меня вызвать врача, а сама вернулась к Каролине.

Бедное дитя! Бедная Эльза! Какое безудержное, детское проявление ярости и горя! Каролина же была совершенно спокойна. Да, она была совершенно спокойна. В ней не было заметно угрызений совести. Она сказала только, что он сделал это сам. Мы не поверили ей, а Эльза отчаянно закричала и бросила ей в лицо страшное обвинение.

Гувернантка уложила Эльзу и дала ей успокоительных капель. Она же увела Анджелу, чтобы девочка не попала в поле зрения полицейских. Она одна проявила необходимую силу воли и выдержку.

Все, что было дальше, осталось в моей памяти, как какой-то тяжелый сон: полицейские с обыском и допросами, репортеры с фотоаппаратами и требованием интервью, арест Каролины…

Тяжелый сон…»

IX

Рассказ леди Дитишэм

«Я познакомилась с Эмисом Крэлем на вечере в студии. Когда я вошла, он стоял у окна. Я спросила, кто этот человек. Мне ответили, что это — художник Крэль, и я сказала, что хочу познакомиться с ним.

Мы поговорили минут десять. Я не берусь описывать впечатление, которое произвел на меня Эмис. Могу только сказать, что все остальные в его присутствии казались маленькими и ничтожными.

Некоторые его картины были выставлены в салоне на Бонд-стрит, одна находилась в Манчестере, одна — в Лидсе и две — в городских галереях Лондона. Я их посмотрела. Мы встретились снова, и я сказала ему:

— Я видела ваши картины. Они изумительны!

Мое замечание рассмешило его.

— Кто вам сказал, дитя мое, что вы разбираетесь в живописи? — спросил он. — Думаю, что вы абсолютно ничего в ней не понимаете.

— Может быть, и не понимаю, — сказала я, — и тем не менее они замечательны.

Он широко улыбнулся.

— Не будьте самоуверенной дурочкой.

— Я не дурочка, — сказала я. — Я хочу, чтобы вы написали мой портрет.

— Если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказал Крэль, — то вы должны понять, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— А если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказала я, — то вы должны понять, что я не хорошенькая женщина.

Он посмотрел на меня так, словно увидал в первый раз.

— Пожалуй, вы правы, — согласился он.

— Так вы напишете мой портрет? — спросила я.

— Вы странная девочка, — сказал он.

— Я могу хорошо заплатить, я очень богата.

— Почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Так. Хочется — и все, — ответила я.

Тогда он сказал:

— Бедняжка! Как вы еще молоды!

— Значит, вы меня напишете? — спросила я.

Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом отошел немного в сторону. Я стояла неподвижно и ждала. -

Он сказал:

— Когда-то я собирался написать стаю ослепительно-пестрых австралийских попугаев, спустившихся на купол собора святого Павла в Лондоне. Если я напишу вас на фоне скромного деревенского пейзажа, эффект будет, пожалуй, такой же.

— Значит, вы меня напишете?

— Я впервые вижу, — сказал он, — такое великолепное, грубое, экзотическое сочетание красок!

— Значит, решено, — сказала я.

— Но предупреждаю вас, Эльза Грир, что я буду говорить вам о любви!

— Надеюсь, что будете, — сказала я спокойно и уверенно. Я слушала его прерывающийся голос и смотрела ему в глаза.

Через день или два мы снова встретились, и он попросил меня приехать в его имение, где можно найти хороший фон для картины.

— И помните, что я женат, — сказал он, — и очень люблю свою жену.

Я сказала, что если он ее любит — значит, она хорошая.

Он сказал, что она не только хорошая — она очаровательная, и он ее обожает.

— Зарубите это себе на носу, деточка, — добавил он.

Неделю спустя он начал писать меня. Каролина

Крэль была со мной любезна, но я чувствовала, что она меня невзлюбила. Эмис был осторожен и не проронил ни одного лишнего слова. Я разговаривала с ним только вежливо. Но оба мы — и он и я — знали…

Через неделю он потребовал, чтобы я вернулась в Лондон.

— Но ведь картина не кончена, — возразила я.

— Она только что начата, — возразил он. — Но я не могу писать ее, Эльза.

— Почему?

— Вы прекрасно знаете — почему. Поэтому — отправляйтесь.

Я знала, что мой отъезд ничего не изменит, й согласилась. Я уехала и не писала ему. Он вытерпел десять дией, а потом сам приехал ко мне. Мы были созданы друг для друга и знали, что всегда будем вместе.

Эмис хотел докончить моґгпортрет.

— Тогда я не мог писать его, Эльза, а теперь напишу, — сказал он. — И эта картина будет лучшей моей работой. Я напишу тебя на фоне голубого моря и старых деревьев, тебя, олицетворяющую крик торжества.

Потом он сказал:

— Пусть никто и ничто не мешает мне работать. А когда картина будет кончена, я все скажу Каролине.

— Каролина не устроит скандала относительно развода? — спросила я.

Он ответил, что, вероятно, нет, но женщины иногда преподносят сюрпризы. Я сказала, что мне жаль причинять ей неприятность, но жизнь есть жизнь.

— Ты благоразумна, Эльза, — сказал он. — Каролина никогда не была благоразумной и никогда не будет. Дело в том, что она любит меня.

Я сказала, что вполне ее понимаю, но если она его любит, она должна думать о его счастье и не связывать его по рукам и ногам.

— Эти прекрасные изречения из современной литературы не решают жизненных вопросов, — сказал он. — Человек борется за свое счастье когтями и зубами — помни это.

— Но ведь мы цивилизованные люди, — возразила я.

Он засмеялся.

— Цивилизованные люди! Черта с два! Каролина с удовольствием вцепилась бы тебе в волосы.

Мы опять поехали в Олдербери. Положение осложнилось тем, что у Каролины появились подозрения. Мне это было крайне неприятно. Я всегда была противницей обмана и фальши. Я считала, что мы обязаны сказать ей все. Но Эмис не соглашался. Несмотря на любовь и уважение к Каролине, он совершенно не думал о моральной стороне дела. Он в творческом самозабвении писал картину, и ничто больше его не беспокоило. Мне не приходилось прежде видеть его в состоянии рабочего экстаза, и только теперь_я поняла, какой это громадный талант.

Но он ставил меня в крайне неудобное положение. Единственным честным выходом было бы сказать всю правду. Эмис просил не устраивать ни сцен, ни скандалов, до тех пор, пока он не кончит картину. Я сказала ему, что сцен не будет, так как у Каролины есть и достоинство и гордость.

— Я хочу вести себя открыто и честно, — говорила я.

— К черту твою честность, — отвечал Эмис. — Она мешает мне писать картину.

Наконец я не выдержала.

Каролина начала что-то говорить об их планах на осень. Я понимала, что, оставляя ее в неведении, мы поступаем слишком дурно. А, кроме того, меня сердили ее двусмысленные остроты. При этом она была так хитра, что придраться было просто невозможно. И тогда я сказала ей все..

Произошел взрыв. Эмис разозлился на меня, но все же признался, что я сказала правду.

Внешне Каролина держалась прекрасно, и я по глупости решила, что она очень легко восприняла неприятное для нее известие.

Я не видела, как она брала кониин. Я допускаю, что она взяла его для себя. Но я не очень верю этому. Мне кажется, она принадлежала к разряду тех ревнивых и властных женщин, которые не выпустят из рук то, что считают своей собственностью. И мне кажется: она решила, что скорее убьет Эмиса, чем отдаст его другой.

На следующее утро я случайно стала свидетельницей окончательного объяснения Каролины с Эмисом. Я сидела на террасе и слышала их разговор в библиотеке. Эмис был выдержан и спокоен. Он просил ее быть благоразумной. Он сказал, что он по-прежнему хорошо относится к ней и к ребенку, обеспечит их будущее. Затем он сказал, повысив голос:

— Пойми, я все равно женюсь на Эльзе, и ничто не сможет остановить меня. Ведь мы с тобой договорились предоставить друг другу свободу.

Каролина сказала ему:

— Поступай как хочешь, но помни, что я тебя предупредила.

Голос ее был совершенно спокоен, но в нем слышалась какая-то странная нота. Эмис сказал:

— Что ты хочешь этим сказать, Каролина?

Она ответила:

— Ты принадлежишь мне, и я не намерена давать тебе свободу. Я скорее убью тебя, чем соглашусь отдать этой девушке!

Как раз в эту минуту на террасу вошел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Мне не хотелось, чтобы он слышал их разговор.

Вскоре вышел Эмис и сказал, что пора идти работать. Мы вместе направились к «Батарее». Он был неразговорчив и сказал только, что Каролина злится, но что сейчас он хочет сосредоточиться на работе; через день-два картина будет закончена.

— Я дорого заплатил за нее, Эльза, — сказал он. — Но это лучшая моя вещь.

Немного погодя я вошла в дом, чтобы взять кофточку, так как погода была ветреная. Когда я вернулась, я увидела в «Батарее» Каролину; полагаю, что она пришла для окончательного объяснения. Здесь же находились братья Блейк.

Именно тогда Эмис сказал, что он хочет пить, что пиво теплое, а он с удовольствием выпил бы холодного. И Каролина сказала очень естественным, почти дружеским тоном, что она принесет ему пива из холодильника. Какая актриса!

Минут через десять она принесла ему бутылку пива. Эмис был поглощен работой. Она налила пива в стакан и поставила около мольберта. Ни Эмис, ни я на нее не смотрели: он сосредоточенно писал, а я позировала не шевелясь.

Эмис выпил стакан пива залпом. И тут же сделал гримасу, сказав, что оно хоть и холодное, но не вкусное. Я, конечно, ничего не заподозрила. Я засмеялась:

— Больная печень!

Убедившись, что он выпил весь стакан, Каролина ушла.

Минут через сорок Эмис пожаловался на скованность в руках и ногах.

— Ревматизм. Старость, Эльза. Тебе придется ухаживать за старым инвалидом.

Я ответила какой-то шуткой, хотя видела, что он морщится от боли и двигается с трудом. Мне и в голову не пришло, что это — не ревматизм. Потом он пододвинул скамейку и продолжал писать сидя, откинувшись на спинку скамейки. Он и прежде иногда делал так, поэтому я не сочла такую позу страннрй.

Прозвенел звонок ко второму завтраку, но Эмис сказал, — что завтракать он не пойдет. Это тоже случалось неоднократно, и я подумала, что даже лучше, если он не встретится за столом с Каролиной.

За нами пришел Мередит Блейк. Он заговорил с Эмисом, но Эмис только буркнул ему в ответ. Мы пошли в дом, оставив его одного — умирать. Если бы я знала — может быть, врач мог бы еще спасти его. О, почему я… Но какой смысл терзать себя теперь? Я была слепа, я была глупа…

Что же еще сказать? Каролина с гувернанткой пошли туда после завтрака, за ними пошел Мередит. Но вскоре он прибежал и сказал, что Эмис мертв.

И тогда я поняла! Я поняла, что это дело рук Каролины. Как она посмела? Его — такого сильного, жизнерадостного, талантливого! Как она посмела потушить весь этот огонь? И только ради того, чтобы не отдать его мне!

Отвратительная, презренная, жестокая, мстительная женщина!

Я ненавижу ее. Ненавижу до сих пор. Почему ее не повесили? Ее следовало повесить. И даже такая казнь была бы слишком гуманной».

X

Рассказ Сесилии Уиллиамс

«Дорогой мсье Пуаро.

Прилагаю отчет о событиях, невольным свидетелем которых мне пришлось стать.

Пишу вам обо всем совершенно откровенно, ни о чем не умалчивая. Я не возражаю против того, чтобы вы показали мои записки Карле Крэль. Они могут причинить ей боль, но я стою за правду — паллиативы приносят только вред. Человек должен обладать мужеством смотреть правде в глаза, иначе жизнь не имеет никакой цены. Наибольший вред приносит нам тот, кто нас ограждает от действительности.

С искренним уважением…

Меня зовут Сесилия Уиллиамс.

В 19… году я была приглашена в семью миссис Крэль в качестве гувернантки к ее младшей сестре Анджеле Уоррен. Мне в то время было сорок восемь лет.

Я приехала в Олдербери — очень красивое поместье, принадлежавшее семье Крэль на протяжении многих поколений, — и приступила к своим обязанностям.

Мистер Крэль был художником. Он с супругой и маленькой дочерью жил в Олдербери круглый год. Анджела Уоррен, которой было в то время тринадцать лет, также жила в их семье. Кроме того, в доме было трое слуг и няня — все четверо честные и преданные люди, жившие в семье Крэль много лет.

Моя ученица оказалась девочкой способной и любознательной, и занятия с ней были для меня истинным удовольствием. Правда, она была в то время несколько недисциплинированна и шаловлива, но эти недостатки являлись результатом живости ее характера, а я всегда предпочитала учениц, проявляющих именно такую живость. Я, как педагог, считаю, что такого рода характер лучше всего поддается влиянию, которое сумеет направить его по должному руслу.

Миссис Крэль очень любила сестру, но, к сожалению, слишком ее баловала и чрезмерно снисходительно смотрела на ее шалости. Что же касается мистера Крэля, то он относился к девочке неровно: то самым неблагоразумным образом исполнял все ее прихоти, то начинал предъявлять к ней непосильные требования.

Он был человеком настроения и во всем следовал своему, так называемому, творческому темпераменту.

Я до сих пор не могу понять, почему талант к живописи освобождает человека от обязанности вести себя прилично.

Я никогда не была почитательницей таланта мистера Крэля и не восхищалась его картинами. Я считала и продолжаю считать, что линии рисунка в них неверны, краски — чрезмерно сгущены, перспектива и анатомия — отвратительны. Но это — мое личное мнение, и я его никому не навязываю.

Я очень любила миссис Крэль, как добрую и. сердечную женщину, и искренне восхищалась ее выдержкой и твердостью характера. Семейная жизнь ее была не из легких: мистер Крэль не был верным мужем, и его недостойное поведение причиняло ей немало страданий. Более решительная женщина предпочла бы с ним расстаться, но миссис Крэль, любя мужа, прощала все его увлечения.

Свидетели на суде говорили, что супруги Крэль жили, «как кошка с собакой». Это неверно, так как у миссис Крэль было сильно развито чувство собственного достоинства. Но между ними случались ссоры. Миссис Крэль нередко проявляла возмущение и гнев по поводу очередного увлечения своего мужа или по поводу его чрезмерной строгости к маленькой Анджеле.

Я прожила в семье Крэль немногим более двух дет, прежде чем на сцене появилась Эльза Грир. Она приехала в Олдербери летом 19… года. Эта девушка была приятельницей мистера Крэля и приехала, как говорили, для того, чтобы он написал ее портрет. С миссис Крэль она ранее не была знакома и явилась в Олдербери без приглашения хозяйки.

Мистер Крэль был сильно увлечен этой девушкой и не скрывал своего увлечения. А она не принимала никаких мер, чтобы пресечь его чувство. Напротив, она вела себя крайне вызывающе, была возмутительно бесцеремонна с миссис Крэль и открыто кокетничала с мистером Крэлем. Миссис Крэль не делилась, конечно, со мной своими горестями, но я видела, что она взволнована и расстроена, и я всячески старалась отвлечь ее и облегчить ее бремя.

Мисс Грир позировала ежедневно, но работа мистера Крэля над картиной двигалась медленно, так как они предпочитали проводить время в беседах и прогулках.

Моя ученица, к счастью, не обращала на них никакого внимания. Она хотя и была девочкой очень развитой, но не страдала нездоровым любопытством, которое часто толкает детей ее возраста на наблюдение за флиртом взрослых и на чтение нерекомендованных книг. Поэтому Анджела не замечала в дружбе мистера Крэля и мисс Грир ничего дурного. И тем не менее гостья девочке совершенно не нравилась — она находила мисс Грир глупой и неинтересной. И была совершенно права. Я допускаю, что мисс Грир получила необходимое образование, но никто не видел, чтобы она сидела с книгой или принимала участие в беседе на отвлеченную тему. Она интересовалась исключительно своей внешностью, туалетами и флиртом.

Наконец мисс Грир уехала в Лондон, чему мы все очень обрадовались. Прислуге она не нравилась так же, как и мне. Она принадлежала к числу неприятных людей, которые все время чего-то требуют и при этом забывают сказать спасибо.

Скоро уехал и мистер Крэль, и я не сомневалась, что он устремился за девушкой. Я очень жалела миссис Крэль, казавшуюся озабоченной и печальной, и возмущалась мистером Крэлем, который так третировал свою умную, добрую, очаровательную жену. Я надеялась, что увлечение мистера Крэля скоро пройдет, но, к сожалению, через несколько недель эта странная пара явилась снова, и работа над картиной возобновилась.

На этот раз мистер Крэль работал с каким-то ожесточением, и мне думалось, что девушка занимала теперь его мысли меньше, чем ее портрет. Но все же она держала его цепко и, по-видимому, не собиралась выпускать.

Семнадцатого сентября, накануне смерти мистера Крэля, отношения в семье достигли предельной остроты. Грубость и наглость мисс Грир сделались совершенно нетерпимыми. Наверное, она чувствовала твердую почву под ногами и намеревалась закрепить свое положение. Миссис Крэль держалась безукоризненно. Она была неизменно вежлива и холодна.

В памятный день — семнадцатого сентября — все сидели после второго завтрака в гостиной. И вдруг мисс Грир стала рассказывать, как она отделает гостиную, когда будет хозяйкой Олдербери!..

Естественно, миссис Крэль потребовала объяснения. И тогда мисс Грир имела наглость объявить во всеуслышание, что она выходит замуж за мистера Крэля! Она объявила, что выходит замуж за женатого человека! И объявила об этом его жене! Миссис Крэль проявила удивительную сдержанность. Она только обратилась к вошедшему в комнату мужу за подтверждением, И я увидела, как высокий, сильный человек стоит с видом нашалившего школьника и смущенно бормочет, что Эльза, вообще говоря, сказала правду, но что он не собирается обсуждать сейчас этот вопрос.

Миссис Крэль посмотрела на мужа с нескрываемым презрением и вышла, гордо подняв голову. Она была очень красива в своем негодовании: прекрасное лицо, царственная походка. Насколько она была лучше этой ничтожной девчонки!

Я впервые решилась высказать миссис Крэль свое сочувствие, но она меня сразу остановила.

— Постараемся вести себя так, как будто ничего не случилось, — сказала она. — Это лучший выход. Мередит Блейк ждет нас к чаю.

Я не удержалась и сказала:

— Вы героиня, миссис Крэль.

— Разве? — промолвила она.

Потом она обняла меня и поцеловала,

— Ваше присутствие здесь — большое утешение для меня, — сказала она.

Я догадалась, что она, уйдя к себе, плавала, так как после этого она вышла в шляпе с опущенными полями, которую носила очень редко.

У мистера Крэля был сконфуженный вид, но он старался держаться как ни в чем не бывало. А мисс Грир самодовольно мурлыкала, как кошка, которая добралась до кувшина со сливками. За ужином миссис Крэль была сдержанна и спокойна и рано ушла спать. Мне кажется, что только одна я знала, как ей тяжело.

В тот же вечер произошла очередная ссора между мистером Крэлем и Анджелой. Опять поднят был наболевший вопрос о школе-интернате. Мистер Крэль говорил раздраженно, а девочка капризничала. Она была взвинчена, чувствуя, как и мы все, напряженность обстановки. Кончилось тем, что она схватила со стола пресс-папье, бросила его в мистера Крэля и выскочила из комнаты. Я пошла за ней и сделала ей выговор за то, что она не умеет себя вести.

Мне очень хотелось зайти к миссис Крэль, но я побоялась, что мой приход вызовет ее неудовольствие. И я до сих пор жалею, что не поборола свою застенчивость и не поговорила с несчастной женщиной. Ведь около нее не было близкого человека, которому она могла бы открыть душу.

Когда вечером шла к себе, я встретила мистера Крэля. Он сказал мне: «Спокойной ночи», но я не ответила.

На следующий день была прекрасная погода. Перед завтраком я прошла в комнату Анджелы, но она куда-то убежала. Я подняла с пола ее чулки, которые она должна была заштопать после завтрака. К завтраку она не пришла. По словам прислуги, она взяла с собой большой кусок хлеба с вареньем — значит, ушла надолго. Я отправилась на поиоки своей недисциплинированной ученицы.

Эти подробности я пишу для того, чтобы объяснить, почему я не осталась около миссис Крэль. Я очень хотела быть около нее, чтобы она не чувствовала себя слишком одинокой. Но в круг моих обязанностей входило приучать Анджелу к аккуратности, а когда вопрос касался рукоделия, она становилась непослушной и упрямой.

Поиски Анджелы не увенчались успехом, и я вернулась домой. Все сидели на террасе — кроме мистера Крэля. Утро было жаркое, и миссис Крэль предложила холодного пива.

Около дома стояла маленькая оранжерея, но вместо растений в ней было вино. Это было нечто вроде маленького бара, в котором стояли и лежали на полках бутылки с джином, вермутом, лимонадом и т. д. А в углу стоял холодильник, и в нем всегда был запас пива. Миссис Крэль и я пошли за пивом и, войдя в оранжерею, увидели Анджелу. Она вынимала из холодильника бутылку. Миссис Крэль сказала:

— Эмис просит принести ему холодного пива.

Теперь, по прошествии стольких лет, очень трудно вспомнить, явилось ли у меня в ту минуту какое-нибудь подозрение. Но голос ее был таким же, как всегда, — я совершенно в этом убеждена. Правда, все мое внимание было обращено на Анджелу, стоящую около холодильника с виноватым лицом. Я строго спросила ее, где она провела утро. Она засмеялась и сказала, что была на пляже.

Дальнейшую последовательность событий я помню плохо. Кажется, я заставила Анджелу заштопать чулки, а сама пересмотрела столовое белье. Ко второму завтраку мистер Крэль не пришел, и я радовалась, что он проявил наконец какое-то подобие такта.

После второго завтрака миссис Крэль сказала, что она пойдет в «Батарею», а я решила поискать на пляже купальный костюм Анджелы, и мы вышли вместе.

Миссис Крэль вошла в калитку «Батареи», а я пошла по тропинке вниз и вдруг услышала ее крик. Она попросила меня вызвать врача к мистеру Кралю. Но я вам это уже рассказывала. По дороге к дому я встретила мистера Мередита Блейка, передала ему просьбу миссис Крэль, а сама побежала назад.

Я написала вам то, что в своих свидетельских показаниях говорила на суде. А сейчас я сообщу то, чего не знает ни одна живая душа. На суде я об этом умолчала — и не раскаиваюсь. Если бы понадобилось давать показания еще раз, я опять поступила бы точно так же.

Вот что произошло.

Как я уже сообщила вам, я встретила мистера Мередита Блейка, попросила его позвонить врачу, а сама побежала в «Батарею». В те годы я бегала еще легко и быстро, день был жаркий — на ногах у меня были не ботинки, а сандалии.

Войдя в калитку «Батареи», я увидела, что миссис Крэль старательно вытирает носовым платком пивную бутылку. Затем она взяла руку своего мужа и прижала к бутылке его пальцы; при этом она пугливо оглядывалась и прислушивалась. И на ее лице был написан страх, который объяснил мне все.

Каролина Крэль отравила своего мужа. Но я ее не виню. Он сам довел ее до предела терпения и сам решил свою судьбу.

Я не сказала миссис Крэль, что оказалась свидетельницей ее поступка. Я никогда и никому об этом не говорила. Но есть один человек, который имеет право знать все. Зто Карла Крэль.

Передайте от меня Карле, что она не должна судить свою мать: существует предел того, что может вынести человек. Она должна понять ее и простить».

XI

Рассказ Анджелы Уоррен

«Дорогой мсье Пуаро.

Я выполнила свое обещание и записала все, что помню о тех страшных днях. И я убедилась, что помню все-таки очень мало.

О семейной драме я даже не подозревала. Мне было пятнадцать лет — я бегала, гоняла на велосипеде, плавала, и вопросы секса меня не интересовали.

Но однажды, сидя с книгой на террасе (по-моему, это случилось накануне смерти Крэля), я вдруг услышала, как Эльза говорит в гостиной, что она собирается выйти замуж за Эмиса. Такое намерение показалось мне очень странным, и когда мы шли в тот день к Мередиту, я спросила Эмиса:

— Почему Эльза собирается выйти за тебя замуж? Ты же не можешь быть женатым на двух женщинах одновременно. Это называется двоеженство, и за это сажают в тюрьму.

Эмис страшно рассердился и сказал, что немедленно отправит меня в школу-интернат, чтобы я перестала подслушивать разговоры взрослых и болтать глупости.

Я вспылила от его несправедливых слов и заявила, что глупости болтаю не я, а Эльза. На это Эмис ответил, что она пошутила. Я успокоилась, но не вполне. И на обратном пути я сказала Эльзе:

— Я спросила у Эмиса, почему вы собираетесь выйти за него замуж, когда у него есть жена. Он ответил, что я болтаю глупости, и что вы пошутили.

Я надеялась, что она обидится, но она только улыбнулась.

Когда Каролина переодевалась к обеду, я вошла в ее комнату и прямо спросила ее, возможно ли, что Эмис женится на Эльзе. Она ответила:

— Эмис женится на Эльзе только после моей смерти.

Эти слова окончательно успокоили меня. Смерть казалась мне в то время чем-то очень далеким.

События следующего утра я помню очень смутно. Кажется, л ходила купаться, бегала в сад Мередита за яблоками, потом занималась рукоделием.

Последовательность событий четко сохранилась в моей памяти только начиная с той минуты, когда Мередит Блейк вбежал к нам на террасу, задыхаясь, с серым лицом. Помню, как из рук Эльзы упала на пол и разбилась кофейная чашка, помню выражение ужаса на ее лице, ее крик, прыжок с террасы и стремительный бег к Эмису.

Я повторяла: «Эмис умер», стараясь понять значение этих слов, но понять не могла. Я видела серьезное, строгое лицо доктора Фоссета, широко раскрытые сухие глаза Каролины. Мисс Уиллиамс не отходила от нее ни на шаг. От меня все отмахивались, чтобы я не мешала, и я чувствовала себя очень сиротливо.

Потом мисс Уиллиамс привела меня в комнату Каролины. Она лежала на диване и выглядела больной. Она поцеловала меня и сказала, что мне следует поскорее уехать и постараться не думать о случившемся.

Я прижалась к сестре и сказала, что не хочу никуда уезжать и не хочу оставлять ее одну. Но она еще раз попросила меня поскорее уехать.

И мисс Уиллиамс вмешалась:

— Единственная помощь, которую ты можешь оказать сестре, это уехать без спора.

Тогда я сказала, что исполню все, чего хочет Каролина. Она крепко обняла меня со словами «Дорогая моя, бедная моя Анджела» и добавила, чтобы я ни о чем не тревожилась.

Меня вызвал начальник полиции. Спрашивал, когда я в последний раз видела Эмиса, как он выглядел, и задавал мне еще другие вопросы, которые казались мне совершенно ненужными. Теперь я понимаю, конечно, что они имели значение. Он убедился, что я не могу сказать ничего нового — он уже знал все подробности от других. Поэтому он сказал мисс Уиллиамс, что не возражает против моего отъезда к леди Трессилион, у которой в то время гостила маленькая Карла.

Я уехала и уже потом узнала, что Каролину арестовали. Я пришла в такое отчаяние, что заболела.

Впоследствии мне передали, что Каролина очень тревожилась обо мне. По ее настоянию меня отправили за границу еще до начала судебного процесса. Но я вам уже говорила об этом.

Как видите, мои воспоминания очень скудны и не могут осветить истину. Я помню только ярость и отчаяние Эльзы, бледное лицо Мередита, горе и гнев Филипа — все было очень естественно и не вызывало подозрений.

И тем не менее я знаю лишь одно: Каролина не виновата. Я совершенно убеждена в этом, хотя не располагаю доказательствами, кроме своего убеждения».

XII

Усталым движением Карла откинула со лба прядь волос.

— Какая путаница! — сказала она, указывая на кипу рукописей. — Все говорят по-разному. Каждый видит дело под другим углом. И все, кроме тети Анджелы, считают мою мать виновной. А мнение тети Анджелы не очень убедительно: у нее нет доказательств, кроме любви и веры.

— Не надо приходить в уныние, мадемуазель. — Голос Эркюля Пуаро звучал ободряюще и ласково. — Перед вами лежат чрезвычайно ценные документы. Из них можно сделать важные выводы.

— Какие выводы? — спросила Карла. — Я понимаю только, что было совершено убийство. И если оно было совершено не моей матерью, то значит, кем-то из остальных пяти лиц. Я тоже пыталась делать выводы, но ни один из них меня не удовлетворил..

— Да? — заинтересовался Пуаро. — Расскажите мне о них.

— Ну, все это только домыслы. Вот, например, Филип Блейк. Он биржевой маклер и был другом моего отца. Возможно, что отец доверил ему деньги: художники непрактичны, как правило. Филип Блейк попал в затруднительное положение и растратил деньги. Может быть, он попросил моего отца подписать какой-нибудь документ, и появилась опасность, что все раскроется. И смерть моего отца была единственным спасением для него. Это один вариант.

— Очень неплохо придумано. Что еще?

— Ну, затем Эльза. Филип Блейк говорит, что она была слишком дальновидной, чтобы пользоваться ядом. Но я считаю, что он неправ. Предположим, моя мать сказала ей, что не даст мужу развода. А Эльза была мещанкой — я уверена в этом — и не признавала свободной любви; ей нужен был непременно законный брак. И она решила отравить мою мать, чтобы та не стояла иа ее дороге. Вот она и воспользовалась удобным случаем накануне и взяла яд. А потом, по какому-то страшному стечению обстоятельств, яд попал к Эмису вместо Каролины. Это второй вариант.

— Опять неплохо придумано. Еще что?

— Я думала: может быть, Мередит, — задумчиво проговорила Карла.

— Мередит Блейк?

— Да. Видите ли, мне он кажется как раз таким человеком, который способен на убийство. Я хочу сказать, что он медлителен н труслив. Кроме того, мой отец отбил у него девушку, на которой он хотел жениться. Почему Мередит изготовлял все эти яды? Может быть, с целью когда-нибудь воспользоваться ими для убийства? Может быть, он заявил об исчезновении кониина из его лаборатории только для того, чтобы отвести от себя подозрение? Может быть, он даже хотел, чтобы Каролину повесили, потому что она когда-то ответила ему отказом? Это третий вариант.

— Вы безусловно правы в одном, — сказал Пуаро, — в том, что не верите искренности рассказчиков. Здесь много написано с целью запутать и отвести от себя подозрение.

— Да, конечно. Я все время старалась читать между строк.

— Ну, а еще какие у вас варианты?

— Еще я не была уверена в мисс Уиллиамс, — сказала Карла. — С отъездом Анджелы в школу она теряла заработок. А если бы Эмис внезапно умер — естественной, смертью, конечно, — Анджела, вероятно, не уехала бы. Может быть, мисс Уиллиамс прочла про кониин в в энциклопедии и узнала, что симптомы отравления им очень похожи на симптомы солнечного удара. Но я сомневалась в ней только до того, как прочла ее рассказ. Ее слова внушают доверие. И она совершенно права: надо смотреть правде в глаза. Ну, что ж! Принимаю страшную правду — моя мать виновна. Ее предсмертное письмо ко мне продиктовано желанием меня пощадить. Наверное, и я поступила бы так же. Я не осуждаю ее и за то, что она в порыве отчаяния убила моего отца — в ту минуту она не владела собой. И отца я тоже не виню. Я его понимаю: жизнерадостный, талантливый, ищущий… У него много оправданий.

— Значит, вы доискались правды?

— Доискалась правды? — В глазах Карлы были усталость и боль.

Пуаро наклонился и отечески погладил ее по плечу.

— Не надо. Разве можно складывать оружие в тот самый момент, когда следует начинать борьбу? Когда открылась наконец со всей ясностью картина того, что произошло в действительности?

Карла широко открыла глаза.

— Но мисс Уиллиамс не будет лгать. Она видела своими глазами, что самоубийство Эмиса было подстроено. Если вы не доверяете ее словам…

Эркюль Пуаро встал.

— Мадемуазель, — сказал он, — показания Сесилии Уиллиамс о том, что она видела, как ваша мать приложила пальцы Эмиса Крэля к бутылке, — именно к бутылке, а не к стакану — и есть то последнее звено, которого мне недоставало для полной уверенности в том, что ваша мать не виновна.

На лице Филипа Блейка можно было прочесть любопытство и нетерпение.

— Ну, как дела, мсье Пуаро?

— Я хочу поблагодарить вас за очень подробное и ясное описание трагедии Крэля.

— Вы очень любезны, — улыбнулся Филип Блейк. — По правде, я и сам удивился, что у меня в памяти сохранились такие мелкие детали.

— Да, все совершенно ясно, — сказал Пуаро. — Но кое о чем вы все же умолчали, не правда ли?

— Умолчал? — нахмурился Филип Блейк.

— Ваш рассказ, — продолжал Пуаро, — не вполне откровенен. Я знаю, например, что однажды миссис Крэль вышла из вашей комнаты в очень компрометирующий ее час.

Последовало молчание, прерываемое тяжелым дыханием Филипа Блейка. Наконец он спросил:

— Откуда вы это знаете?

— Не все ли равно — откуда? Знаю — и этого достаточно.

Снова молчание. Затем Филип Блейк заговорил решительным тоном:

— Вы каким-то образом наткнулись случайно на частный вопрос. Я согласен, что это не совпадает с тем, что я написал. И тем не менее, это совпадает больше, чем вы думаете. Делать нечего — придется объяснить.

Я не лгал, говоря, что ненавидел Каролину Крэль. И в то же время она меня привлекала. Я противился этому и старался побороть свое чувство тем, что преувеличивал ее недостатки. Подростком я был в нее влюблен, а она мной пренебрегла. Такие вещи не забываются.

Когда девочка Грир вскружила голову Крэлю, я воспользовался случаем и сказал Каролине, что люблю ее. Она очень спокойно ответила: «Я знаю». Я видел, конечно, что она меня не любит. Но я видел и то, что она оскорблена неверностью Эмиса. Трудно подобрать более подходящий момент для того, чтобы овладеть женщиной.

Она согласилась прийти ко мне ночью. И пришла. Но когда я ее обнял, она меня оттолкнула с отвращением и сказала, что любит Крэля несмотря ни на что. Попросила у меня прощения и ушла. Надо ли удивляться, мсье Пуаро, моей ненависти к ней?

У Филипа Блейка дрожал голос.

— Я не желаю говорить о ней! Я не желаю, чтобы мне о ней напоминали! Не желаю!

— Будьте любезны, мистер Блейк, скажите, в каком порядке ваши гости вышли в тот день из лаборатории?

— Но, дорогой мсье Пуаро, через шестнадцать лет!.. Разве я могу вспомнить? Знаю только, что Каролина вышла последней.

— Вы уверены? Давайте вспомним.

Мередит Блейк очень неохотно открыл дверь лаборатории. Как настойчив Эркюль Пуаро!

— Прошу вас, мой друг! Вот вы только что показали своим гостям интересные препараты из растений. Теперь закройте глаза и подумайте.

Блейк послушно закрыл глаза. Пуаро вынул носовой платок и слегка помахал им.

— Да, да, вспоминаю, — пробормотал Блейк. — На Каролине было светлое платье. Фил смотрел сердито — он всегда считал мое хобби идиотским.

— А теперь, — сказал Пуаро, — вы собираетесь перейти с гостями в библиотеку. Кто вышел из комнаты первым? Вы?

— Да. Я и Эльза. Она прошла в дверь, я шел позади нее и остановился вот здесь, ожидая, чтобы все вышли и чтобы можно было запереть дверь. За мною вышел Филип, за ним — Анджела; она у него спрашивала что-то про медведей. Потом вышел Эмис, а я стоял и ждал Каролину.

— Значит, вы уверены, что Каролина вышла последней. Вы не заметили, почему она задержалась?

Блейк покачал головой.

— Нет, я стоял спиной к двери и рассказывал Эльзе скучные для нее вещи — о сборе растений. Каролина вышла, и я запер дверь.

Он замолчал, глядя, как Пуаро складывает носовой платок. Этот парень, кажется, надушен — какая гадость!

— Благодарю вас, мистер Блейк. Теперь у меня к вам просьба: я хотел бы устроить в вашей лаборатории маленькое собрание. Вы разрешите?

— Ну? — Эльза Дитишэм произнесла это слово нетерпеливо и совсем по-детски.

— Разрешите мне задать вам один вопрос, мадам?

— Конечно.

— Скажите, не говорил ли с вами Мередит Блейк после процесса? Не просил ли он вас стать его женой?

Эльза взглянула на него удивленно.

— Да. Но какое отношение…

— А что вы ему ответили?

Эльза засмеялась:

— Что я могла ответить? Мередит — после Эмиса! Смешно и глупо. Он всегда был глуп.

— Разве?

— Он хотел, видите ли, защищать меня. Он, как и другие, думал, что процесс был для меня пыткой. Репортеры! Орущая толпа! Грязь, которую бросали мне в лицо! — Она опять засмеялась: — Бедный Мередит!

И снова Эркюль Пуаро стоит перед мисс Уиллиамс, смотрит в ее строгие серые глаза и чувствует себя школьником. Он спрашивает ее, тщательно подбирая слова:

— Не знаете ли вы, чем Каролина Крэль ударила в детстве свою сестру Анджелу? Пресс-папье?

— Да.

— А кто вам об этом рассказывал?

— Сама Анджела.

— В какой форме?

— Она показала мне свою щеку и сказала: «Это сделала Карлина, когда я была совсем маленькой. Она бросила в меня пресс-папье. Никогда не напоминайте ей об этом, потому что это ее страшно мучит».

— А сама миссис Крэль говорила вам об этом?

— Только вскользь. Подразумевалось, что я уже знаю. Помню, как она однажды сказала: «Вы, наверное, осуждаете меня за то, что я балую Анджелу. Я хочу хоть чем-нибудь искупить свою вину перед ней». А в другой раз она сказала: «Что может быть тяжелее сознания, что ты сделал человека несчастным на всю жизнь?»

— Благодарю вас, мисс Уиллиамс. Это все, о чем я хотел вас спросить.

У дома Анджелы на Риджент-парк Пуаро замедлил шаг. В сущности, ему не о чем было ее спрашивать. Но страсть к симметрии и гармонии не позволила ему миновать ее дом. Пять человек — следовательно, пять вопросов, и не меньше.

Анджела Уоррен встретила его с плохо скрытым нетерпением:

— Есть новости?

Пуаро закивал головой, как китайская кукла.

— Не теряю надежды, — сказал он.

— Филип Блейк? — Интонация была средней между вопросительной и утвердительной.

— Я пока ничего не могу сказать, мадемуазель. Еще не время. Я хочу только просить вас приехать в Хэнд-кросс, к мистеру Мередиту Блейку. Остальные уже дали свое согласие.

— Хорошо, я приеду, — согласилась Анджела. — Интересно будет увидеть всех снова.

— И, пожалуйста, захватите с собой письмо, которое вы мне показывали.

Анджела Уоррен нахмурилась.

— Это письмо интимного характера. Я показала его только вам. Мне не хотелось бы давать его в руки чужим и неприятным мне людям.

— Оно имеет чрезвычайно большое значение.

— Ну, хорошо. Я возьму его с собой.

— Вы разрешите мне задать вам один маленький вопрос?

— Да.

— В то лето, незадолго до трагедии, не прочли ли вы биографию художника Гогена?

Она посмотрела на него с откровенным любопытством.

— Кажется, да. — Она подумала. — Да, вы правы. Как вы узнали? Кто вам сказал?

— Никто.

Эпилог

Лаборатория в поместье Хэндкросс была залита лучами вечернего солнца. Она была прибрана, в нее внесли дизан и несколько кресел, но это не прибавило ей уюта, а только подчеркнуло ее унылый, заброшенный вид.

Мередит Блейк, застенчиво поглаживая усы, — беседовал с Карлой Лемаршан.

— Как вы похожи на нее, дорогая. — У него дрогнул голос. — И в то же время — непохожи.

— В чем я похожа на нее и в чем — нет? — спросила Карла.

— У вас тот же цвет волос и глаз, та же походка, улыбка. Но вы более, как бы сказать, более реальная, более осязаемая, чем была она.

Филип Блейк хмуро смотрел в окно и барабанил пальцами по подоконнику.

— Какой смысл устраивать это собрание? Для чего терять время в такую прекрасную погоду?

Пуаро поспешил его успокоить:

— О, я понимаю, мистер Блейк. Конечно, досадно тратить время на разговоры. Но ведь здесь — дочь вашего покойного друга. Пожертвуйте ей один вечер.

Дворецкий возвестил:

— Мисс Уоррен.

Мередит пошел ей навстречу.

— Как хорошо, что вы нашли время приехать, Анджела. Я знаю, что вы очень заняты.

— Здравствуйте, тетя Анджела, — сказала Карла. — Я сегодня читала вашу статью в «Таймсе». Как приятно иметь знаменитую родственницу!

Она указала на высокого молодого человека с хорошими серыми глазами и упрямым подбородком.

— Это Джон Реттерн. Я… Мы помолвлены.

— О, я и не знала, — сказала Анджела.

Мередит вышел встретить следующую гостью.

— Добрый вечер, мисс Уиллиамс. Как давно мы не виделись!

Худенькая пожилая женщина обвела всех строгим взглядом.

— Я в вашем присутствии, всегда чувствую себя школьницей, мисс Уиллиамс, — улыбнулась Анджела.

— Я горжусь тобой, дорогая. Ты оправдала мои надежды. А это, наверное, Карла. Как она похожа на свою мать!

— Зачем это сборище? — ворчал Филип Блейк. — Почему меня не предупредили? Я бы не приехал!

— Беру ответственность на себя, — сказал Пуаро. — Я решил провести небольшой экскурс в прошлое. Давайте сядем. Как только придет последняя гостья, мы… вызовем души умерших.

— Что за чертовщина! — воскликнул Филип Блейк. — Уж не собираетесь ли вы проводить спиритический сеанс?

— Нет, мы только обсудим некоторые события, случившиеся шестнадцать лет тому назад, и постараемся осветить их немного ярче. Что же касается душ умерших, то кто знает? Может быть, мистер и миссис Крэль присутствуют здесь и слышат нас.

— Чепуха… — начал Филип Блейк, но в эту минуту открылась дверь и дворецкий доложил о прибытии леди Дитишэм..

Эльза вошла со свойственным ей самоуверенным и скучающим видом. Она бегло улыбнулась Мередиту, холодно взглянула на Анджелу и села у окна, немного в стороне. Пелерина из роскошного серебристого меха соскользнула с ее плеч.

— Прошу извинить меня за опоздание, мсье Пуаро.

Карла смотрела на женщину, которая внесла трагическую смуту в ее семью, г. любопытством и без вражды. Сесилия Уиллиамс окинула Эльзу презрительным взглядом, но та даже не обратила на нее внимания.

— Вас трудно узнать, Анджела. Сколько лет прошло? Шестнадцать?

— Да, шестнадцать лет, — подхватил Пуаро, воспользовавшись замечанием Эльзы. — Прошло шестнадцать лет со времени событий, о которых мы будем сегодня говорить. Но сначала разрешите сообщить вам о причине нашей встречи.

И в нескольких словах Пуаро объяснил цель приезда Карлы Лемаршан в Англию и ее желание провести повторное расследование убийства отца. Карла, сидя в глубине комнаты, в большом дедовском кресле, смотрела на пятерых свидетелей преступления и старалась представить себе, кто из них способен убить человека и не сознаться в этом.

— Моя задача заключалась в том, — сказал Пуаро, — чтобы повернуть колесо истории в обратную сторону и стать свидетелем событий шестнадцатилетней давности.

— Мы были свидетелями событий, о которых вы говорите, — прервал его Филип Блейк. — Все остальное — досужие домыслы и шарлатанство, и вы пользуетесь ими, чтобы выкачать у девушки побольше денег.

Пуаро не рассердился.

— Все вы приняли одну из возможных версий за истинную, — продолжал он. — Но принятая версия не всегда соответствует действительности. Вот, например, вы, мистер Блейк. Принятая версия вашей позиции та, что вы относились к миссис Крэль отрицательно. Но нет надобности быть тонким психологом, чтобы с первого же взгляда убедиться в противоположном — что вы были в нее влюблены.

Точно так же была принята версия, что мистер Мередит Блейк был неизменным поклонником миссис Крэльи именно это чувство руководило им, когда он осуждал Эмиса Крэля за его увлечение Эльзой Грир. Но внимательное чтение между строк приводит к другому: все мысли и чувства мистера Мередита Блейка принадлежали юной красавице Эльзе Грир.

У Мередита Блейка вырвалось восклицание, а леди Дитишэм улыбнулась.

— Я привожу эти детали, — сказал Пуаро, — только для иллюстрации моего принципа о версиях.

Что же я узнаю? Я узнаю, что Каролина Крэль ни разу не заявила о своей невиновности — ни на следствии, ни на суде. Она заявила об этом только в предсмертном письме к своей дочери, в письме, которое она просила вскрыть через шестнадцать лет.

Я узнаю, что Каролина Крэль, брошенная на скамью подсудимых, не проявила ни малейшего страха, ни даже малейшего интереса к своей судьбе. Что в тюрьме она была олицетворением душевного покоя и чистой совести. Что в письме, которое она написала своей сестре после приговора, она говорит о своей полной умиротвореннос-ти. А ведь по мнению всех, за исключением только одного человека, Каролина Крэль была виновна в убийстве мужа.

— Конечно, виновна, — кивнул Филип Блейк.

— Несмотря на это, — продолжал Пуаро, — я стал искать улики. С этой целью я изучил полицейские акты и стенограммы процесса, а также попросил пятерых лиц, присутствовавших при трагедии, изложить в письменной форме последовательность событий, не упуская ни одной мелочи, сохранившейся в их памяти. Эти письменные отчеты оказались чрезвычайно ценным материалом, так как в них я нашел то, что с точки зрения судебных органов не имело непосредственного отношения к делу. Это были реплики, личные мнения; я нашел также в этих отчетах факты, сознательно скрытые от суда и следствия. Таким образом, я получил возможность увидеть подлинную картину убийства Эмиса Крэля.

Казалось бы, все за то, что преступление совершила Каролина Крэль. Она любила мужа, он сказал при свидетелях, что намерен покинуть ее ради другой женщины, а миссис Крэль обладала, по ее же собственному признанию, характером вспыльчивым и ревнивым.

Средства преступления также налицо: в ящике стола был найден флакон из-под духов, со следами кониина; на флаконе не обнаружено ничьих отпечатков пальцев, кроме Каролины Крэль. На вопрос следователя, где она взяла кониин, она ответила с полной откровенностью, что взяла его в лаборатории Мередита Блейка, то есть в этой комнате.

Я узнал от мистера Мередита Блейка, что лица, находившиеся в тот день в его лаборатории, вышли из нее в следующем порядке: Эльза Грир, Мередит Блейк, Анджела Уоррен, Филип Блейк, Эмис Крэль и последней — Каролина Крэль. Помимо того, я узнал, что, ожидая выхода миссис Крэль, Мередит Блейк стоял спиной к двери лаборатории и не мог видеть того, что там происходило. Таким образом, Каролина Крэль имела возможность незаметно взять кониин, что она и сделала.

Мистер Мередит Блейк сказал мне: «Я помню, как я стоял вот здесь и чувствовал аромат жасмина, вливающийся в открытое окно». Но я напомню вам, господа, что дело происходило в сентябре, когда жасмин не цветет. Зато флакон, найденный у миссис Крэль и содержащий остатки кониина, был флаконом из-под духов «Жасмин». Мне представляется реальным, что миссис Крэль, решив взять кониин, вылила из флакона, который находился в ее сумочке, духи и наполнила его кониином.

При последней встрече с мистером Мередитом Блейком я попросил его закрыть глаза и припомнить, в каком порядке его гости выходили из комнаты. Аромат жасмина— я специально надушил свой платок — помог это сделать. Ничего не сохраняется в памяти так прочно, как запах…

Утром рокового дня произошел разговор между мужем и женой Крэль. Они были в библиотеке, окно которой выходит на террасу. Сначала послышался голос Каролины Крэль: «Вечные твои истории с женщинами. Ты дождешься, что я тебя убью». Мистер Филип Блейк слышал эти слова, сидя в холле, а мисс Грир — на террасе, под окном библиотеки.

Затем мисс Грир слышала, как мистер Крэль просил жену быть благоразумной, на что миссис Крэль сказала: «Я скорее убью тебя, чем отдам этой девушке». Вскоре Эмис Крэль вышел и велел мисс Грир идти позировать. Она сбегала за кофточкой, и они отправились в «Батарею».

До сих пор все шло психологически правильно: каждый из участников драмы вел себя соответственно ситуации и своему характеру. Но в дальнейшем появляются странности.

Мередит Блейк обнаруживает пропажу и телефонирует брату. Они встречаются и идут вместе в «Батарею», где Каролина Крэль обсуждает с мужем предстоящий отъезд Анджелы в школу. Должен сказать, что меня поразила неестественность такой беседы. Ведь между мужем и женой только что произошла сильная сцена, закончившаяся угрозой миссис Крэль, — двадцать минут спустя она идет к мужу и обсуждает с ним мелкие домашние дела!

Пуаро помолчал и затем обратился к Мередиту Блейку:

— Вы в своих воспоминаниях пишете, что слышали слова Крэля: «Все решено. Я сам отправлю ее вещи».

Он повернулся к Филипу Блейку.

— Вы тоже слышали эту реплику?

Филип нахмурился.

— Не помню точно, — сказал он, — но говорилось что-то об отправке или упаковке багажа.

— Кто из них произнес эту фразу?

— Эмис. А Каролина сказала что-то о его жестокости к девочке. Но какое это имеет значение? Мы все знали, что Анджелу отправляют в школу.

— Неужели вам не показалось странным, господа, что мистер Крэль собирался сам уложить вещи Анджелы? Ведь это же нелепо! Почему укладывать вещи Анджелы будет он, а не миссис Крэль и не мисс Уиллиамс? Почему отправку багажа Анджелы он не может поручить слугам или шоферу?

— Не все ли равно? — нетерпеливо проворчал Филип Блейк. — Ведь это не имеет никакой связи с преступлением.

— Напрасно вы так думаете. Далее: миссис Крэль — страдающая, оскорбленная жена, только что в припадке ревности грозившая убить мужа и несомненно замышлявшая либо убийство, либо самоубийство, — предлагает самым простым и дружеским тоном принести ему холодного пива!

— Не вижу ничего странного в том, — сказал Мередит Блейк, — что человек, замышлявший убийство, старается отвести от себя подозрения.

— Но ведь мистер Крэль держал запас пива в «Батарее». Не проще ли было незаметно влить яд в одну из бутылок?

— Она не сделала бы этого, — возразил Мередит Блейк, — так как яд мог попасть кому-нибудь другому.

— Кому? Мисс Грир? И вы полагаете, что миссис Крэль, решив убить своего мужа, стала бы церемониться с ней?

Но не будем спорить. Будем руководствоваться фактами. Каролина Крэль говорит, что принесет мужу холодного пива. Она идет в дом, достает из холодильника бутылку пива и несет ее мужу. Там она наливает пиво в стакан и подает ему. Эмис Крэль залпом выпивает его и говорит: «Сегодня мне все кажется невкусным». Миссис Крэль возвращается в дом. За завтраком она ведет себя, как обычно. Кое-кому показалось, что она имела озабоченный вид. Но для нас это не имеет значения, так как не существует стандарта поведения убийцы. Убийцы могут быть озабоченными, а могут быть и спокойными.

После завтрака она снова идет в «Батарею» и видит там труп мужа. Дальнейшее поведение ее вполне закономерно: она разыгрывает отчаяние и посылает гувернантку вызвать врача. И вот теперь мы подходим к факту, о котором до сих пор известно не было.

Пуаро взглянул на мисс Уиллиамс.

— Вы не возражаете?

Мисс Уиллиамс, бледная, как полотно, проговорила:

— Я не брала с вас клятву хранить тайну.

Пуаро пересказал слушателям факт, очевидцем которого явилась гувернантка.

Эльза Дитншэм переменила позу. Мередит Блейк нервно поглаживал усы. Филип Блейк вскочил и воскликнул:

— Так, значит, все ясно! Теперь все ясно!

Анджела Уоррен резко сказала:

— Не верю! — и бросила в сторону гувернантки быстрый враждебный взгляд.

Мисс Уиллиамс проговорила спокойно и твердо:

— Да. Я это видела. И я не привыкла, чтобы моим словам не доверяли.

Пуаро почтительно наклонил голову.

— Я не сомневаюсь в ваших словах, мисс Уиллиамс. Каролина Крэль действительно сделала то, о чем вы мне рассказали. И как раз этот ее поступок и показывает с полной ясностью, что она не виновна.

Наступившую тишину прервал спокойный голос высокого юноши с серыми глазами:

— Почему же вы делаете такой вывод, мсье Пуаро?

Пуаро взглянул на него.

— Почему? Вот почему: мисс Уиллиамс видела, как Каролина Крэль старательно стирает отпечатки пальцев с бутылки и затем прижимает к ней мертвые пальцы своего мужа. Заметьте, что она стирала отпечатки пальцев с бутылки. А ведь в бутылке кониина не было, он был только в стакане — это установлено анализом. И Каролина Крэль об этом не знала. Она, якобы отравившая своего мужа, не знала даже, каким способом он был отравлен!

— Но почему же… — начал Мередит.

— Да, — подхватил Пуаро. — Почему она утверждала, что он покончил с собой? Ответ очень прост — потому что она знала, кто именно отравил его, и она готова была на все жертвы, она шла на смертную казнь для того, чтобы отвести подозрение от этого человека. Найти его нетрудно. Кого она хотела защищать до последнего своего вздоха? Филипа Блейка? Эльзу Грир? Мисс Уиллиамс? Нет, только одного человека она стремилась спасти всеми силами.

Он помолчал.

— Мисс Уоррен, если вы принесли письмо своей сестры, то разрешите мне прочесть его вслух.

— Нет.

— Но мисс Уоррен…

Анджела встала. Голос ее звучал холодно и резко.

— Я поняла вашу мысль. Вы хотите сказать, что Эмиса Крэля убила я. Так я категорически…

— Мисс Уоррен, прошу вас…

— Нет.

Пуаро беспомощно взглянул туда, где стояла молодая пара.

— Тетя Анджела! — У Карлы Лемаршан в глазах блестели слезы. — Тетя Анджела! Я имею право говорить от лица своей матери! Письмо необходимо прочесть…

Анджела Уоррен молча вынула из сумочки сложенный лист бумаги и протянула его Пуаро. Он развернул уже знакомое ему письмо и начал читать вслух:

— «Анджела, девочка моя!

Ты услышишь печальную новость, которая тебя огорчит. Но я хочу, чтобы ты знала, что все в порядке. Я никогда не лгала тебе и не лгу сейчас, когда говорю, что я совершенно спокойна и счастлива. Такого душевного покоя я не знала еще никогда. Все в порядке, дорогая, все в порядке: не жалей меня, не горюй. Живи своей жизнью и найди свое призвание, — ты сумеешь, я знаю. А я иду к Эмису, — я не сомневаюсь ни минуты, что мы будем вместе. Жить без него я все равно не могла бы. Исполни одну мою просьбу: постарайся быть счастливой. О себе я уже сказала — я счастлива. Долги надо платить.

Любящая тебя сестра Каро».

Пуаро умолк. В углах комнаты уже сгустились тени. И в наступившей тишине Карлу вдруг охватило странное чувство. Ей показалось, что около нее кто-то стоит, слушает, дышит. Она здесь. Ее мать здесь, в этой комнате.

Пуаро вновь заговорил:

— Я думаю, все вы согласитесь со мной, что это необыкновенное письмо. Письмо удивительное и прекрасное. Но бросается в глаза одна особенность: Каролина Крэль не говорит ни слова о том, что она не виновна.

— В этом не было надобности, — сказала Анджела Уоррен, не поворачивая головы. — Я всегда знала, что она не виновна.

— Да, мисс Уоррен, в этом не было надобности. Каролине Крэль незачем было сообщать сестре о своей невиновности. Она хотела только успокоить ее. Поэтому она и повторяет: «Все в порядке, все в порядке». Все мысли миссис Крэль были о сестре, о том, чтобы та была спокойна и счастлива. Даже мысли о ребенке не тревожат ее в те дни: эти мысли явятся позже. И чтобы Анджела не считала жертву своей сестры непосильной, Каролина Крэль написала ей очень знаменательные слова: «Долги надо платить».

Одна эта фраза может объяснить все. Она говорит о моральной тяжести, которую миссис Крэль несла в течение многих лет, с того самого дня, когда в припадке детской ревности бросила пресс-папье в свою маленькую сестру. И вот теперь она увидела возможность уплатить свой долг. Я верю, что в уплате этого долга Каролина Крэль нашла наконец душевный покой, которого была лишена всю жизнь. Сознание, что она платит долг, дало ей силы выдержать процесс и приговор.

Последите со мной за поведением и мыслями Каролины Крэль, и вы убедитесь, что я прав.

Начнем с вечера накануне убийства. Анджела бросает в мистера Крэля пресс-папье, как Каролина Крэль бросила когда-то пресс-папье в нее. Затем Анджела, вспылив, кричит, что она будет счастлива, если Эмис отправится на тот свет.

На следующее утро миссис Крэль видит Анджелу около холодильника, с бутылкой пива в руке. Она берет бутылку из рук Анджелы и идет в «Батарею». Там она наливает пиво в стакан и подает его Эмису Крэлю. Он пьет, морщится и говорит: «Сегодня мне все кажется невкусным». В ту минуту миссис Крэль ничего не заподозрила, но когда она после завтрака нашла мужа мертвым, у нее сразу явилась мысль, что он отравлен. Кто мог это сделать? И она мгновенно вспоминает угрозы Анджелы, испуганный вид Анджелы, когда ее застали с бутылкой в руке. Зачем она это сделала? Из-за школы? Или, может быть, она была так оскорблена за сестру, что решила за нее отомстить? Ведь девочка неоднократно сыпала мистеру Крэлю в чай соль и наливала в кофе валерьянку…

Миссис Крэль сознает только одно: необходимо спасти Анджелу. Но как? Анджела держала бутылку — значит, остались отпечатки пальцев. И миссис Крэль торопливо вытирает бутылку платком. Если бы только можно было убедить всех, что Эмис покончил с собой! Для этого необходимо, чтобы на бутылке были отпечатки его пальцев. И она прижимает к бутылке мертвые пальцы мужа — торопливо, оглядываясь, прислушиваясь.

Такая версия объясняет все дальнейшее поведение Каролины Крэль. Становится понятным ее волнение за Анджелу, ее настойчивая просьба удалить сестру из поля зрения следователей и, наконец, требование отправить девочку за границу до начала процесса. Она все время жила в страхе, что Анджела не выдержит и сознается.

Анджела Уоррен окинула всех долгим презрительным взглядом.

— Неужели вы, слепые глупцы, полагаете, что если бы я отравила Эмиса, то допустила бы, чтобы за меня пострадала Каролина?

— Но вы положили что-то в пиво? — спросил Пуаро.

— Я? Положила в пиво?

Пауро посмотрел в ту сторону, где сидел Мередит Блейк.

— Мсье, вы в своем отчете говорите о каких-то звуках в лаборатории, которые вы услышали утром в день преступления.

— Да, это была кошка, — кивнул Блейк.

— Почему непременно— кошка? Окно не было заперто, и весьма возможно, что туда пробрался человек, взял что-нибудь с полки и ушел той же дорогой. Филип Блейк, Эльза Грир, Эмис и Каролина Крэль исключаются, так как мы уже проследили, чем каждый из них был в это время занят. Остаются двое: Анджела Уоррен и мисс Уиллиамс.

Но мисс Уиллиамс вы встретили по дороге, и она сказала, что ищет Анджелу. Где же была Анджела? И вот я допускаю версию, что Анджела переплыла ручей, пробралась к дому через сад, влезла в окно лаборатории и взяла что-то с полки.

— Разве это было в то самое утро? — Анджела Уоррен сосредоточенно нахмурила брови, стараясь вспомнить. — Я прекрасно помню, что брала там валерьянку из большой бутылки, и даже не раз! Я давала ее кошкам — они забавно пьянеют от нее. И помню, что Каролина однажды поймала меня. Она увидела, что я лью валерьянку Эмису в кофе. Мне очень от нее попало! Я объяснила ей, что Эмиса необходимо успокаивать валерьянкой, чтобы он на меня поменьше кричал. Конечно, помню, как я влезла в окно лаборатории. Но я не связывала этого с восемнадцатым сентября. Так значит… — вскрикнула вдруг она, — значит, Каролина думала, что Эмиса убила я?!

И она бессильно опустилась в кресло.

— И вы думаете так же?

— Нет;— спокойно ответил Пуаро, — я этого не думаю, потому что совершенно точно знаю, кто убил Эмиса Крэля.

Вернемся в Олдербери и припомним сложившуюся в то лето обстановку. Классическое трио: мужчина и две женщины. И мужчина готов оставить жену ради другой женщины. Намерение Эмиса Крэля покинуть миссис Крэль, чтобы жениться на Эльзе Грир, было принято всеми безоговорочно. Я же утверждаю, что Эмис Крэль не намеревался покинуть свою жену. Он не намеревался жениться на Эльзе Грир.

Эмис Крэль и раньше увлекался женщинами, но все его романы были непродолжительны. В большинстве случаев их героинями становились женщины опытные, знающие жизнь и не предъявляющие к мистеру Крэлю больших требований. Но на этот раз героиней романа стала молоденькая девушка, которая, по словам Каролины Крэль, «принимала все всерьез». Я допускаю, что самоуверенность мисс Грир, ее смелость в манерах и суждениях создавали впечатление известной опытности. Но это впечатление не было верным, так как в делах любви она была поразительно наивной. Сама она питала к мистеру Крэлю всепоглощающую страсть и была твердо убеждена в его ответном чувстве. Она не сомневалась, что он без колебаний покинет жену, чтобы соединить свою жизнь с нею.

Вы спросите, что заставило Крэля держать девушку в заблуждении. Я отвечу вам одним словом: картина. Он хотел закончить картину. Некоторые сочтут подобное отношение к женщине не только аморальным, но даже неправдоподобным. Но эти люди незнакомы с психологией художника. Эмис Крэль дружески хлопает по спине Мередита Блейка и говорит, что «все утрясется». Создавшаяся обстановка не представляет для него никаких затруднений. Он пишет картину, слегка раздражается на «двух ревнивых дур», как он их называет, и требует, чтобы они не мешали работать. Открой он mhqc Грир всю правду — картина была бы погублена. Возможно, что вначале он говорил мисс Грир о разводе с женой: влюбленные мужчины бросаются такими словами не задумываясь. А возможно, что о его разводе с женой говорила только мисс Грир, а он не разочаровывал ее, чтобы иметь возможность поработать еще день или два спокойно. Щепетильностью, как известно, Эмис Крэль не отличался.

Надо отдать ему справедливость: вначале он пытался оградить себя от посягательств Эльзы и предупредил ее, что он ей не пара. Но мисс Грир это не удержало, и она очертя голову отдалась своему чувству. Крэль не привык задумываться над страданиями женского сердца и, вероятно, полагал, что Эльза по молодости забудет его очень скоро.

Единственным человеком, с которым он считался, была его жена. Он буквально рассвирепел из-за того, что Эльза наговорила лишнего; но все же он полагал, со свойственным ему оптимизмом, что «все утрясется», миссис Крэль его простит, как это уже бывало неоднократно, а мисс Грир «придется это проглотить».

Но в последний вечер он чувствовал себя неспокойно. И причиной его беспокойства была не Эльза Грир, а миссис Крэль. Не исключено, что он вошел в ее комнату, и она отказалась говорить с ним. Как бы то ни было, он вызвал утром жену в библиотеку и сказал ей всю правду. Он сказал, что его увлечение уже прошло и как только картина будет закончена, он расстанется с мисс Грир. Именно тогда и послышалось возмущенное восклицание Каролины: «Вечные твои истории с женщинами!» Этими словами она поставила мисс Грир в один ряд со всеми остальными возлюбленными Крэля.

Но она была возмущена его бесцеремонной игрой с чувством девушки. И когда Филип Блейк услышал, как она прошептала: «Слишком жестоко», то эти слова относились к Эльзе Грир.

Что же касается Эмиса Крэля, то он, выйдя из библиотеки, увидел на террасе мисс Грир, разговаривающую с Филипом, и довольно грубо приказал ей идти позировать… Он не подозревал, что она, сидя на террасе под окном библиотеки, слышала каждое его слово.

Показания Эльзы Грир о подслушанном разговоре были ложными.

Легко можно себе представить, каким страшным ударом были для нее слова Крэля и как оскорблено было ее самолюбие.

Накануне вечером, когда гости Мередита Блейка выходили из лаборатории, он сам разговаривал с Эльзой Грир, причем она стояла лицом к лаборатории. Эльза Грир — единственный человек, который видел, как миссис Крэль вылила из флакона духи и наполнила его кониином.

Она ничего не сказала миссис Дрэль и, может быть, даже забыла про этот эпизод, но, сидя под окном библиотеки, вспомнила.

Когда мистер Крэль позвал ее работать, она сказала, что ей. холодно и что она сбегает за кофточкой. И она отправилась в комнату миссис Крэль. Женщина всегда найдет в комнате у другой женщины вещь, которую та спрятала. Мисс Грир нашла флакон и осторожно, стараясь нс трогать его голыми пальцами, наполнила из него пипетку от авторучки. Затем она прошла в «Батарею» и налила стакан пива, в который незаметно спустила яд. По своей привычке Эмис Крэль осушил стакан залпом.

Между тем миссис Крэль, воспользовавшись уходом мисс Грир из «Батареи» (а она на этот раз действительно побежала за кофточкой), решила поговорить с мужем, который проявлял, по ее мнению, недопустимую жестокость, вводя девушку в заблуждение. Эмис Крэль, раздраженный тем, что ему опять мешают работать, ответил, что все решено — он сам отправит ее вещи.

Затем послышались шаги и голоса братьев Блейк, и миссис Крэль вышла к ним слегка смущенная, говоря, что Анджела едет в школу, в связи с этим у нее много дела. По естественной ассоциации оба брата Блейк решили, что предметом разговора между супругами был отъезд Анджелы и отправка ее багажа.

Прибегает Эльза Грир — спокойная, улыбающаяся, с красной кофточкой в руке — и садится позировать. Несомненно, она рассчитывала, что подозрение упадет на миссис Крэль, так как в ее комнате найдут флакон с остатком кониина: но она не ожидала, что миссис Крэль сама принесет мужу пиво и нальет его в стакан, приняв на себя, таким образом, всю тяжесть улик.

Эмис Крэль опять выпивает залпом стакан пива и говорит: «Сегодня мне все кажется невкусным». Значит — до этого пива ему уже что-то другое показалось невкусным, и у него до сих пор неприятный вкус во рту. Кроме того, Филип Блейк упоминает, что Крэль покачивался, точно он выпил лишнее. Известно, что скованность ног, нетвердая походка являются первым признаком отравления кониином — следовательно, кониин был принят им раньше, чем миссис Крэль принесла ему бутылку холодного пива.

Итак, Эльза Грир сидела, позируя и оживленно болтая, чтобы не возбудить подозрений Крэля. Увидев Мередита, она помахала ему рукой и весело окликнула. Ей важно было иметь его свидетелем своей невиновности. А Эмис Крэль, ненавидевший разговоры о болезнях, продолжал упрямо работать и не выпускал кисть до тех пор, пока у него не онемели руки и пропала речь.

Прозвенел звонок ко второму завтраку. Мередит и Эльза ушли в дом, причем перед уходом Эльза незаметно спустила из пипетки последнюю каплю кониина в стакан пива, налитый миссис Крэль. По дороге к дому она выбросила пипетку и растоптала ее.

Сознавал ли Крэль, догадывался ли, чей портрет он пишет, — кто знает? Но зоркий глаз художника и верная рука сделали свое дело.

Пуаро подошел к картине, висящей на стене, и сдернул с нее чехол.

— При первом же взгляде можно понять, что перед вами не обычный портрет. Посмотрите внимательно — ведь это портрет убийцы, написанный ее жертвой. Это портрет девушки, которая смотрит, торжествуя, как умирает ее возлюбленный.

Солнце почти зашло. Последний луч осветил темные волосы женщины, сидящей у окна, и серебристый мех, брошенный на спинку кресла.

— Мередит, — сказала леди Дитишэм, — уведите всех. Оставьте меня наедине с мсье Пуаро.

Когда все ушли, она спросила:

— Что же вы намерены делать?

— Я сделаю все возможное, — ответил Пуаро, — чтобы добиться посмертного оправдания Каролины Крэль.

— А в отношении меня?

— Я дам свое заключение в соответствующую инстанцию.

— Меня это не пугает, — сказала Эльза. — Если бы я оказалась на скамье подсудимых и мне пришлось бы отстаивать себя и бороться, я почувствовала бы, что живу. Это было бы даже увлекательно.

— Вряд ли это было бы увлекательно для вашего мужа.

— Неужели вы думаете, что меня волнует мнение мужа?

— Нет, не думаю. Переживания людей вас не волнуют. И Вам вообще незнакомы полутона: жалость, сочувствие, понимание чужого горя. Вы знаете только две крайние эмоции — любовь и ненависть.

— Я видела, — сказала леди Дитишэм, — как Каролина взяла кониин. Я подумала, что она собирается покончить с собой. Такой выход упростил бы дело. А потом, на следующее утро — я узнала. Он сказал, что не любит меня. Он сказал, что вначале увлекся мною, но это увлечение уже прошло. Что ему надо только закончить картину, а потом он меня отправит домой. Что он сам отвезет мои вещи. А она… Она сказала, что ей меня жаль. Тогда я нашла у нее яд и дала ему. Я сидела и смотрела, как он умирает. Я радовалась и торжествовала. И во время суда я радовалась и торжествовала, что убила его и ее. И только позже я поняла, что убила себя.

Леди Дитишэм встала и пошла к двери.

— Я убила себя, — повторила она.

В холле она прошла мимо молодой пары, жизнь которой только начиналась.

Шофер ждал ее у дверцы автомобиля. Леди Дитишэм села, и шофер покрыл ее ноги серебристым мехом.