Дети Эдема

4

Мама, наверное, думает, что мне просто нужна минутка наедине, чтобы разобраться во всем этом, осознать сказанное ею, поэтому, когда я убегаю в сад, она не идет за мной. Эш тоже остается на месте. Наверное, это она его удержала, не пустила… «Наедине», значит? Как им в голову могло прийти, что мне захочется остаться одной после того, как вся моя жизнь, по существу, протекла в этом состоянии? Мой мир состоит из трех человек, и всех их целыми днями нет дома. У них – свои дела и заботы. Я существовала и существую в режиме одиночества. «Наедине»… Вот уж последнее, в чем я нуждаюсь, – уединение.

Нуждаюсь я – тут меня внезапно осеняет – во всем том, в чем мне было с рождения отказано. Осеняет – и сразу внутри меня опять поднимаются злость, обида, отчаяние. Почти семнадцать лет моя судьба, с моего же согласия, находилась в руках родителей. Зависела от всяческих махинаций и взяток, которые они платили… чтобы избавиться от меня. Теперь пришло время взять дело в свои руки. Может, я и не настоящая, не существую в глазах остальных, полноценных граждан, выживших на Земле, но неужели за свою собственную участь, за то, что произойдет со мной, не могу отвечать я сама? Хотя бы только одной этой ночью, а?

При этом со смутной, щемящей тоской на душе я сознаю, что в конце концов придется подчиниться родительским планам. В глаза мне вставят линзы, эти линзы намертво «прикрепят» меня к чужой личности. Потом «найдется» новая семья, и ей эта личность каким-то непонятным образом подойдет. Только так. Но вот прямо сейчас я должна, просто обязана хоть попробовать на вкус все, что было недоступно мне все эти годы. Все, на что я имела законное право, о котором узнала несколько минут назад.

Я снова взбираюсь на высокую каменную ограду нашего двора. Эдем окружает меня своим блеском: зеленовато-голубое – как от цветных гирлянд – биолюминесцентное сияние модифицированных микроорганизмов, которое по ночам насквозь пронизывает город, обеспечивая его основное освещение, смешивается с электрическими вспышками, возникающими повсюду, где движутся человеческие существа. Передо мной раскрывается диорама таких вспышек, где люди как бы возникают и исчезают ежесекундно в образе резко контрастных теней. Вон там, в конце квартала, наш сосед, с которым я никогда не встречалась и не встречусь, открывает входную дверь и выходит в ночь. На долю секунды создается ощущение, что весь город сосредоточивает на нем внимание, изучает его. Затем улица словно бы сама по себе подумала-подумала и решила впустить его в себя: она зажигается у него под ногами сотнями огней. Сосед направляется в сторону района развлечений, и огни ведут его за собой, направляют его шаги, но деликатно и ненавязчиво, так, чтобы он только понимал: его не покинули, не бросили. И вот уже его собственный, индивидуальный световой сигнал на моих глазах теряется вдали – и манит меня за собой, словно блуждающий фонарик из маминых старинных детских сказок.

С моей верхотуры мне видны сигналы еще нескольких человек из нашего Жилого кольца – все они движутся к соседнему, где можно весело провести время, закатиться на вечеринку, в клубы, рестораны и Театр. Ах, если бы только и мне было куда пойти, если бы только меня кто-то где-то ждал… Я представляю себе, как прихожу в шумную компанию, и со всех сторон вдруг раздаются приветственные возгласы, все называют меня по имени, манят к себе. Чья-то рука подает мне бокал, с чьих-то губ слетает беззаботная шутка о чем-то, что всем нам вместе хорошо знакомо. Мне здесь рады. Меня ждали. Я своя.

И я снова перекидываю одну ногу через стену. Но только теперь и вправду перелезаю на ту сторону. И начинаю спуск.

У мамы есть привычка повторять: «знаю» что-нибудь там «как свои пять пальцев». Так вот, этим выражением можно определить всю мою жизнь до нынешней минуты. До того, как я, отчаянно отдуваясь и порядком выбившись из сил, начинаю медленно скользить вниз с внешней стороны нашей дворовой ограды, у дальнего ее конца.

В первые мгновения этого первого моего побега из дома меня переполняет чувство инакости. Чувство отличия. За все эти годы я, конечно, успела изучить свой мир до мельчайших деталей, до тошнотворных подробностей. Если бы вдруг ослепла, то могла бы и не обратить внимания – я и без всяких органов чувств идеально ориентируюсь в нашем крошечном «государстве». С внутренней стороной стены мы заодно – каждая выемка и каждый выступ тут помогают ногам, как ласковые ладони друга. А эта сторона словно старается оттолкнуть меня прочь.

Я держусь отчаянно, цепляюсь за все, за что только можно зацепиться, и застываю буквально в нескольких метрах от основания ограды. Усилием воли успокаиваюсь, снова ловлю равновесие и стараюсь ощутить в толще бессловесных камней многовековую память Земли. Это «упражнение» немного помогает – мне удается спуститься еще на несколько сантиметров. Дышу медленно, размеренно, и кажется, что скальная порода дышит со мной в унисон, ритмично отдаляясь и прижимаясь к моей груди. Мимолетно улыбнувшись этой мысли, я продолжаю спуск.

Но вот еще лишь два упора ступнями, два захвата руками – и один из уступов, как мне сперва показалось, устойчивый, крепкий, обрушивается подо мной. Пальцы рук лихорадочно напрягаются, потерявшая опору ступня бешено скребет по гладкой поверхности в поисках новой. Насилу успела нащупать. Носок туфли еле удерживается в крохотной выемке. И что еще хуже, руки продолжают бессильно скользить.

Понятное дело: с внутренней стороны о состоянии ограды никто особо не заботился – нужды нет. Все тамошние неровности, шероховатости, расщелины и трещинки исправно работали на меня. А тут, с фасада, товар показан лицом, поэтому строительный раствор в кладке относительно свежий, и камни отполированы глаже. Так что и «опорные отверстия для скалолаза» гораздо у́же, чем я привыкла.

Я из последних сил впиваюсь одной рукой в нечто, хоть отдаленно напоминающее углубление в стене, а пальцами другой принимаюсь инстинктивно, нервно – наподобие одного из тех давно вымерших членистоногих, которых называли пауками, – ощупывать стену в поисках еще одного отверстия, поудобнее. И, представьте, нахожу! Теперь надо подтянуться повыше, но только ни в коем случае не прижиматься к ограде слишком тесно: если это допустить, то она, ограда, наоборот, с силой отбросит мое тело от себя в сторону.

Где-то в отдалении вдруг раздаются голоса, но мне не до них: все внимание сосредоточено на том, чтобы не упасть. До земли еще метров шесть. Если упасть, то, может, конечно, и не расшибусь. Во всяком случае, я замечаю, что все это рискованное скалолазание немножко помогло: отвлекло меня от гнева, возмущения и сумятицы в голове. Трудно предаваться абстрактным эмоциям, знаете ли, когда твоя жизнь – ну, или во всяком случае сохранность конечностей висит на волоске.

В общем, мне уже удалось переместиться еще на пару метров вниз, когда я четко поняла: голоса приближаются. Очень осторожно, чтобы не потерять весьма шаткого равновесия, я верчу головой, стараясь уловить – откуда именно. Бац – есть! Самым дальним краешком бокового зрения ухитряюсь заметить: в двух перекрестках от меня – патруль зеленорубашечников. Сверху он как бы накрыт сверкающей огнями полусферой, плюс у каждого стража порядка в руках – по карманному фонарю. Фонарные лучи направлены в разные стороны от общего центра, так что картина в целом представляет собой какое-то многорукое морское чудовище. Зеленорубашечники прочесывают окрестности, отслеживая любые подозрительные проявления, – обычная история.

Если они меня заметят, то, пожалуй, примут за отморозка с Периферии Эдема. Шпана под синтетической дурью в поисках бабла на новую дозу – история не менее обычная.

Что может заинтересовать их сильнее, чем девчонка, карабкающаяся по стене частного владения в шикарном районе близ самого Центра? Разве только девчонка – второй ребенок в семье, никому не известное и нигде не зарегистрированное существо без глазных имплантов. Я ведь не простая преступница. Мне, собственно, и терять нечего – могу подчиняться правилам ровно в тех пределах, в каких захочу. Подозрение в покушении на чужую собственность для меня – пустяк. Я сама по себе являю грубейшее нарушение закона и порядка.

Однако, пожалуй, пора этому ходячему (точнее, лазающему) нарушению, этой несуществующей нелегальной девчонке и домой возвращаться. По мере того как угроза разоблачения нависает надо мной все отчетливей, недавний порыв к свободе как-то растворяется в воздухе. Они меня не видели – лучи фонарей направлены в другие стороны, – но они близко, намного ближе, чем можно было бы желать.

Я снова бросаюсь обшаривать поверхность где-то над головой в поисках уступа, но когда пальцы мои его находят, вдруг происходит нечто странное – голова кружится, обрывки мыслей словно вылетают через уши… Весь окружающий мир слегка содрогается, осколок кладки остается в моей ладони. Я слишком резко повисла на камне, и вот теперь кубарем – аж дух противно захватывает – лечу вниз, причем пытаясь хоть как-то замедлить падение, хватаясь за что ни попадя, и только обдираю кожу со всех сторон о стену. Кажется, что проходит целая вечность, хотя на самом деле я сверзилась только где-то на полметра, повисла и болтаюсь теперь на одной руке (она страшно болит при этом), а до финиша еще метра три.

Тот камень, что не выдержал моего веса, с оглушительным грохотом раскалывается где-то внизу. Теперь все зеленорубашечники точно сюда сбегутся, не сомневаюсь я – и ошибаюсь. Они – там, у себя на посту, – вообще никак не реагируют. Дышать тяжело, и хочется зареветь от собственной глупости – и как это вообще я додумалась сама, одна лезть в большой мир? У меня и снаряжения подходящего нет, я совсем не готова. Да что там, я ведь спокойно, не прячась, даже из дома выйти не могу. Да и что, собственно, я собиралась здесь делать? Пойти на вечеринку? Познакомиться с кем-нибудь? Я ведь, наверное, и на улицах сразу заблудилась бы. И разговаривать с кем-то, кроме родных, кроме тех, кого знаю с рождения, не умею!

Еще каких-то несколько мгновений назад мне адски хотелось бежать. Теперь так же безумно тянет вернуться, укрыться в тепле, в безопасности, где все надежно. Через три дня все равно предстоит уезжать. Надо лелеять каждую оставшуюся минутку и дорожить ею… Или это я просто уговариваю себя? Какая-то часть моего существа по-прежнему стремится наружу, в город; жаждет бросить вызов судьбе, всю жизнь державшей меня в заточении.

Однако, как ни извивайся, ни раскачивайся и ни тянись, а нащупать новую точку опоры повыше на стене не получается. Угодила я в ловушку, откуда вверх пути нет, только вниз.

Пытаюсь представить себе лицо мамы, когда она услышит звонок в дверь, откроет и увидит на пороге – с той стороны – меня, всю в краске стыда. Вот уж она расстроится.

Еще несколько минут уходит на то, чтобы сползти достаточно низко для мягкого приземления. Все! Отталкиваюсь от стены. Легонько спрыгиваю. И сразу замираю во внезапном изумлении.

Я упираюсь ногами в земную твердь, и эта твердь – не дома. Я – снаружи. Впервые в жизни. Смотрю вниз, раскачиваюсь взад-вперед с носка на пятку, задираю носки кверху – чтобы разглядеть под ними новизну. Собственно, ничего особенного там не оказывается. Только гладкое, ровное, чистое, блестящее, светочувствительное покрытие, каким выстлано большинство вертикальных и горизонтальных поверхностей в нашем городе, чтобы впитывать солнечную энергию. Но все равно – я ни с чем подобным раньше никогда не соприкасалась.

Я выбралась! Я на свободе!

И сама поверхность земли как будто жжет мне ноги электрическими разрядами, чтобы они двигались сами по себе, без моего хотения. Я делаю шаг… и шаг этот – не к парадному входу в наше жилище, а от него. Прочь от близкого и знакомого, от надежной и безопасной тюрьмы. Навстречу опасностям свободы.

Еще один шажок. Все тело рвется бежать, резвиться и скакать – как во время особо бурных приливов энергии еще там, во дворе. Но нельзя привлекать внимания. Третий шаг – и вот я уже на обыкновенном, общедоступном тротуаре. Между ним и проезжей частью высажен рядок искусственных деревьев. Мне известно, что выглядят они в точности как старые, настоящие, живые, когда-то покрывавшие планету, росшие привольно даже в самых больших, густонаселенных городах. Когда-то, до Гибели Природы. Но эти – все равно фальшивые, как мои новые документы. Просто древообразные маленькие заводики фотосинтеза, производящие кислород для нас, жителей Эдема – и ничего больше.

Я прикасаюсь к одному стволу. Он холоден и безжизнен.

Словно в тумане, или даже во сне я следую плавным изгибам тротуара. Иду вперед по родной улице. Она находится всего в трех жилых Кольцах от Центра, но довольно тиха и спокойна по всей своей окружности. Дома здесь низкие – в два-три этажа всего. Такими они должны быть в Ближних кольцах согласно эдемским нормативам – чтобы Центр был отовсюду виден во всей своей величавой красе. Я бросаю через плечо взгляд на эту громаду, на ее изумрудный купол, огромным многогранным глазом сияющий в сердце города. Мне иногда кажется, что это глаз самого Экопаноптикума надзирает за Эдемом, хотя я прекрасно знаю, что Центр – это просто комплекс учреждений, где работают серьезные высокопоставленные дяди и тети вроде моих родителей.

Но сегодня это – точно мыслящее существо. Вон как оно зловеще уставилось на меня из темноты!

Поспешно развернувшись к «глазу» спиной, расправляю плечи – и вперед. В глубь Эдема.

Уже ночь, но на улице еще довольно много народа: кто просто болтает с соседями, кто возвращается домой из ресторанов. Некоторых я здесь узнаю, хоть и видела их лишь на закате или на рассвете, выглядывая из своего «гнезда». Куда бы они ни сворачивали, мягкие всполохи бегут чуть впереди, освещая пространство на несколько шагов, и сразу гаснут за их спинами. А вот меня эти огоньки не сопровождают – город словно закрывает на меня глаза, исторгает из себя.

Всю жизнь я провела в уверенности: стоит выбраться за пределы двора, как все тут же сбегутся меня хватать. Но вот выбралась, и странное дело: прохожие (пусть довольно редкие) не обращают на мою персону никакого внимания. Это, конечно, приносит облегчение, но и слегка уязвляет…

Внезапно открывается какая-то дверь, и оттуда, нашаривая на ходу по карманам ключ-карту, выходит мужчина. В свете огней, льющихся от его дома, он видит мою тень, на долю секунды поднимает взгляд, наскоро улыбнувшись, кивает мне с улыбкой и поворачивается обратно – закрыть замковый механизм. Раньше, чем мужчина успевает это сделать, я уже прохожу мимо его порога. Потом выясняется, что ему в другую сторону.

А я остаюсь ликовать и дрожать. Первый контакт с незнакомцем!

Однако если забыть об осторожности, моя инакость очень скоро раскроется! Надо надвинуть кепку поглубже на нестандартные «калейдоскопические» глаза, теснее запахнуться в бледно-золотого цвета куртку и, пожалуй, еще ссутулиться немного на ходу. Какая досада, что дорожное освещение на меня не реагирует. Так-то никто, возможно, прямо в глаза мне смотреть не станет и, значит, не заметит, что линз нету, но то, что я тут единственная расхаживаю в облаке тьмы, рано или поздно вызовет интерес. Есть только два выхода: либо поскорее добраться до более людных районов, где мое «облако» растворится в свечении всех остальных, либо отправляться прямиком домой.

Естественно, лучше домой. Интересно, мама уже заметила мое отсутствие? Или, полагая, что я дуюсь себе в подушку, решила оставить меня наедине с тяжелыми думами? Во всяком случае, если она поняла, куда я делась, то теперь наверняка в панике.

Надо, надо идти домой. Но я сворачиваю в сторону ближайшего квартала развлечений.

Радиальные трассы, лучами разбегающиеся от Центра, в Эдеме, как правило, более оживленные – тут больше работают и торгуют, чем живут. Та улица, по которой топаю сейчас я, – пешеходная, но только здесь, на этом участке: посередине протекает канал, а по краям – дорожки для прогулок. Многие магазины – большей частью ювелирные, а также одежды и домашнего декора – уже закрыты, но по глади канала лодочник, отталкиваясь шестом от дна, еще катает пару сидящих в обнимку влюбленных. Водная гладь мерцает, как ртуть, серебристо и покойно – до тех пор, пока нос суденышка не рассекает ее. Тогда она вдруг вспенивается, разлетается брызгами – словно резвящимися рыбешками, которые тут же превращаются в змейки легкой ряби.

Здесь, хотя рабочий день и закончен, все еще куда больше народа, чем на нашей улице, и весь этот народ движется в одном направлении – к кварталу развлечений, расположенному на очередной кольцевой магистрали. Тут, вблизи от Центра, эти окружности коротки, так что ряды ресторанов, клубов, баров, театров и всякого такого занимают их целиком. Дальше в сторону окраины они разрастаются до огромных размеров. Слишком много места, чтобы отдать его на откуп увеселениям, да и населению тамошнему по бедности не на что расхаживать по заведениям. Впрочем, помнится, мама говорила, что и там чего-чего, а баров предостаточно.

Я сливаюсь с толпой так, что отсутствие у меня собственного света незаметно в чужом, и тут вдруг понимаю, что все это время не перестаю по-идиотски ухмыляться – от волнения и нервного возбуждения. А между тем меня по-прежнему никто не замечает. Никто не видит во мне никаких коренных отличий от себя, для всех я такая же, одна из многих – спешу по своим делам, к своим друзьям, веселиться в своей компании…

Меня окружают предметы незнакомые, виденные только украдкой и издали, с моей заветной ограды. Слева, например, – спираль одной из биоразводных станций. Башни таких станций вздымаются гораздо выше остальных, даже самых высоких зданий в Эдеме – им ведь надо «ловить солнце». Внутри там, как мне хорошо известно, по сложной системе труб и шлангов течет жидкая суспензия из генно-модифицированных водорослей – она активно питается солнечным светом и превращается в питательное вещество, которое удовлетворяет все потребности современного человека. Его развозят по производственным комплексам, где превращают в искусственную еду, ничем (так, во всяком случае, меня уверяют) не отличимую по вкусу и виду от настоящих, выращенных в грунте овощей и фруктов, которые человечество вкушало до Гибели Природы. Поэтому можно сказать, что я пробовала клубнику, хотя последняя подлинная клубничина на Земле засохла двести лет назад.

Биоразводные станции строятся сугубо ради пользы, но сегодня ночью это еще и так красиво выглядит! Лихо закрученные в спирали полузавитки внешних труб напоминают какую-то скульптуру, созданную исключительно для услады глаз. Я вдруг останавливаюсь как вкопанная и глазею, глазею в восхищении на это грандиозное сооружение – естественно, тут же кто-то на всем ходу врезается в меня сзади.

– О, привет! – жизнерадостно восклицает парень возраста примерно нашего с Эшем, и в глазах его как будто мелькает проблеск узнавания. Быстро опускаю взгляд и отворачиваюсь. Боковым зрением успеваю заметить, как он пожимает плечами и продолжает свой путь.

Это мимолетное столкновение меня пугает. Можно ли мне идти на такой контакт? Не знаю. Стоило незнакомцу поздороваться со мной, и мне захотелось бежать без оглядки. Или наброситься на него с кулаками. Или свиться в клубок. А как реагировать на «привет» правильно? Сердце отчаянно трепыхается у меня в груди, дыхание – учащенное и неглубокое. А толпа по мере приближения к кварталу развлечений все разрастается и густеет. «Пожалуйста, пожалуйста, – мысленно молю я это людское море, – только не смотрите на меня. Дайте мне на вас посмотреть, не обращайте внимания, сделайте вид, что я – часть потока». Ясно чувствую: если со мной заговорит кто-нибудь еще, я просто не выдержу. Распадусь на атомы.

Но несмотря на захлестывающую тревогу, ноги продолжают тащить меня вперед.

В моем родном районе ночные огоньки сверкают красиво и скромно, даже застенчиво, бледно-зеленым ртутным цветом, они словно кружатся в нежном танце, поддерживая в тебе ощущение покоя и безопасности. Так, наверное, и задумано в элитном жилом массиве. Здесь – не так, здесь свет создает пышные узоры, говорит, кричит сам за себя ослепительным, динамичным, пульсирующим блеском.

На домашних занятиях по экоистории мне доводилось видеть в учебных фильмах кадры с великолепными коврами полевых цветов, с лесами, которые окрашивались осенью в багряно-золотые тона, с ярко-голубыми океанами, отороченными по краям пенисто-белыми волнами. Но сияние самого шикарного развлекательного комплекса в Эдеме затмевает всё, уж поверьте мне. Художники-конструкторы нашего города создали такую панораму, такой калейдоскоп оттенков и красок, что у меня от них просто в глазах рябит и режет. Интересно, у всех остальных тоже? Наверное, нет. Наверное, они привыкли и, по большому счету, уже ничего такого не замечают.

А красиво – хотя красота эта и холодна. Заставляет снова вспомнить о естественных красотах природы, обо всем том, чего никто из живущих никогда не увидит. Пока же – вот нам всем дикий пейзаж Эдема, лучшая человеческая среда из возможных до тех пор, пока планета не исцелится.

Дикий пейзаж, и в дебрях его – я. Справа – открытый вход в какой-то клуб. Изнутри доносится странная, но завлекательная музыка, и разлетаются пульсирующие лучики всех цветов радуги. Я прохожу мимо, украдкой стараясь заглянуть внутрь, – там, подняв руки над головами, в зажигательном танце вращаются люди. Дальше – театр, заведение более чинное. Неоновая бегущая строка зазывает публику на какую-то утонченную интеллектуальную комедию. Завидев у дверей капельдинера в униформе, я невольно вздрагиваю… но нет, его мундир – ярко-зеленый с желтоватым отливом и медными пуговицами – только отдаленно напоминает форму зеленорубашечника, а на самом деле – совсем другой.

Тут прямо над ухом у меня раздается перекличка громких голосов, я едва удерживаюсь от стремительного бегства – и опять напрасно: это всего лишь компания молодежи спорит о чем-то оживленно и весело. Юнцы запальчиво кричат, но при этом улыбаются, а я опять глазею, глазею, оторваться не могу… пока не вспоминаю, какие у меня необычные радужные оболочки. Едва успеваю отвернуться…

Так. Надо взять паузу. Нужна хотя бы коротенькая передышка от всех этих внешних факторов. Нет ли тут места, откуда меня видно не будет, а я смогу продолжать осмотр?

Вот как раз между двумя зданиями открывается узкая подворотня. Эш рассказывал, что такие оставляют специально для уборкоботов и транспортоботов – вездесущих помощников человека, которые деятельно снуют по всему Эдему.

Вот как раз впереди посреди улицы перекатывается приземистый подвижный кусок металла – уборкобот. Перекатывается, втягивает особым пылесосом все, что ему попадется, от крупного мусора до мельчайших клочков волос и даже чешуек отшелушившейся человеческой кожи. Все это будет потом отправлено в пункты утилизации и тем или иным способом переработано для дальнейшего использования.

А вот – изящной формы серебристый транспортобот, гудком предупреждая гуляющих о своем приближении, стремительно поспешает куда-то с доставкой из «Смачных чапати[4] с пылу с жару» – самого популярного (по словам Эша) ресторана, торгующего навынос.

Однако в «мою» подворотню ни тот, ни другой сейчас вроде бы нырять не собирается, так что здесь я буду в безопасности. Какое-то время.

Как все-таки велик наш Эдем, как необъятен. Он подавляет, но отсюда, из кстати подвернувшегося укромного уголка, можно слегка разобрать его «по щепочкам». Так проще погрузиться в его атмосферу. Люди скользят бесконечным потоком, и за секунду, в течение которой каждый из них остается на виду, я пытаюсь подсмотреть что-нибудь из его жизни. Так, на пробу, для первого раза – вполне достаточно…

Идет пара. Мужчина и женщина, держатся за руки, голова склонена к голове. Он что-то шепчет ей на ухо. Оба исчезают из поля зрения, но смех их продолжает еще несколько мгновений звенеть у меня в ушах. Затем появляется целая группа мужчин в абсолютно одинаковых майках – наверное, игроки какой-нибудь спортивной команды. До меня доносится странный, непривычный мужской аромат их разгоряченных тел, и я даже делаю полшажка вперед, чтобы получше унюхать его, но тут же, опомнившись, прилипаю спиной обратно к стене. За мужчинами следует хихикающая стайка девчонок – и все они, конечно, наперебой обсуждают то, что видят перед собой. «Классный тизак!» – прыскает одна, плотоядно облизываясь. Другая свистит – утробно и одобрительно. В мою сторону ни одна не смотрит – я мысленно благодарна девчонкам за это. И в то же время мне становится грустно.