Часть вторая

1

Корабль продолжал свой путь в пустыне вечной ночи один-одинешенек, и каждый новый световой год практически ничем не отличался от предыдущего. Внутри корабля Семьи ухитрились создать какое-то подобие привычной жизни.

«Новые Рубежи» имели почти цилиндрическую форму. Когда корабль не находился в режиме ускорения, он вращался вокруг продольной оси, чем обеспечивался эффект псевдогравитации, максимально проявляющийся вблизи оболочки корабля. Каюты, которые располагались по периметру у самого корпуса, были жилыми, а внутренние помещения, где гравитация значительно ослабевала, служили кладовыми и подсобными. Промежуточные помещения были отведены под мастерские и гидропонные оранжереи. Рубка, конвертор и основные двигатели располагались вдоль главной оси корабля.

От обычного межпланетного корабля «Новые Рубежи» отличали прежде всего гигантские размеры. По существу это был целый город, рассчитанный на размещение в нем со всеми удобствами двадцати тысяч человек, что позволило бы первоначальному экипажу из десяти тысяч человек увеличиться вдвое к моменту прилета на Проксиму Центавра.

Но, как бы велик ни был корабль, сто тысяч человек чувствовали себя в нем слишком тесно.

Они мирились с этим ровно столько, сколько потребовалось на то, чтобы подготовиться к массовому анабиозу. Путем превращения комнат отдыха на нижних уровнях в кладовые была высвобождена дополнительная площадь. Ведь для человека в анабиозе необходим только один процент того пространства, которое требуется бодрствующему человеку. В конце концов на корабле стало достаточно просторно для тех, кто не захотел воспользоваться услугами морозильных камер. Сначала добровольно изъявивших желание пройти через погружение было не очень-то много — долгожители боялись смерти именно из-за того, что потенциально могли жить необычайно долго. И многим из них замораживание казалось очень похожим на Вечный Покой. Но постепенно большие неудобства, связанные с чрезмерной скученностью, да еще угнетающее однообразие полета, который казался бесконечным, достаточно быстро изменили их намерения и обеспечили анабиозные камеры стабильным притоком желающих проспать большую часть пути. Настал момент, когда камеры едва успевали справляться с наплывом желающих впасть в состояние холодного сна.

Оставшиеся бодрствовать занимались только самой необходимой работой: обслуживали механизмы корабля, гидропонные фермы, вспомогательное оборудование, а самое главное — ухаживали за теми, кто спал. Биомеханики со временем разработали сложные процедуры, которые позволяли предохранять тела спящих от вредных влияний силы тяжести, колебаний температуры и других негативных воздействий. При этом обязательно учитывался возраст погружаемого в анабиоз, вес его тела, пол и многое другое. Благодаря использованию внутренних помещений, где сила тяжести была меньше, перегрузки, вызванные ускорением (а они могли привести к пролежням и синякам), сводились до минимума.

Все, что было связано с уходом за спящими, приходилось делать вручную: переворачивать их, массировать, следить за уровнем сахара в крови, контролировать сердечную деятельность, производить замеры и процедуры, направленные на предотвращение перехода чрезвычайно замедленных процессов в организме в необратимые. Корабль был оборудован всего лишь несколькими анабиозными камерами, а соответствующая аппаратура, с помощью которой обычно осуществляется контроль за состоянием спящих, и вовсе отсутствовала. Поэтому забота о десятках тысяч погруженных в анабиоз легла на плечи бодрствующих членов Семей.

* * *

Элеонор Джонсон встретила свою подругу Нэнси Везерэл в столовой номер девять, которую называли «клубом» те, кто обычно в ней собирался. Большинство завсегдатаев ее были молоды и шумны. Единственным пожилым человеком, часто заходившим сюда, был Лазарус. Шум не раздражал его. Он даже доставлял ему удовольствие.

Элеонор кинулась к подруге и поцеловала ее в щеку.

— Нэнси! Так ты уже проснулась? Как я рада тебя видеть!

Нэнси высвободились из ее объятий:

— Привет, милая. Осторожно, ты разольешь мой кофе.

— Как, разве ты не рада встрече со мной?

— Конечно, рада. Но ты забываешь о том, что, с моей точки зрения, мы виделись только вчера. К тому же я еще окончательно не пришла в себя.

— Когда ты проснулась, Нэнси?

— Часа два назад. Как твой ребенок?

— О, замечательно! — Элеонор просветлела. — Ты его просто не узнаешь: последний год мальчишка рос как на дрожжах и уже достает мне до плеча. Он все больше становится похож на своего отца.

Нэнси поспешила переменить тему. Друзья Элеонор старались в разговорах не упоминать о ее погибшем муже.

— А чем ты занималась, пока я спала? По-прежнему возилась с малышами?

— Да, или, скорее, нет. Я опекаю ту возрастную группу, в которую входит мой Хьюберт. Он сейчас в начальной школе.

— А почему бы тебе не бросить эту канитель и не поспать несколько месяцев, Элеонор? Если ты все время будешь бодрствовать, то скоро состаришься.

— Нет, что ты! — отозвалась Элеонор. — Не раньше, чем Хьюберт вырастет и станет самостоятельным.

— Не будь такой сентиментальной. Половина спящих — женщины, у которых есть маленькие дети. И я ничуть не осуждаю их. Да что далеко ходить! Для меня, например, полет длится всего семь месяцев. Остальное время я могла бы провести хоть вверх ногами.

Но Элеонор трудно было переубедить.

— Нет уж, спасибо. Может, тебе это и нравится, однако у меня есть свое мнение по этому поводу.

Лазарус сидел неподалеку от них, расправляясь с синтетическим бифштексом.

— Просто она боится отстать от жизни, и я ее понимаю — сам такой.

Нэнси отступила:

— Тогда заводи еще одного ребенка, Элеонор. Это освободит тебя от скучных обязанностей.

— Для этого нужны по меньшей мере двое, — заметила Элеонор.

— Думаю, с этим все очень просто. Вот, например, Лазарус. Из него получится отличный отец.

Элеонор зарделась. На лице Лазаруса, покрытом коричневым загаром, тоже проступила краска.

— Кстати говоря, — заметила Элеонор, — я уже как-то осмелилась сделать ему подобное предложение, но не нашла должного понимания.

Нэнси фыркнула в кофе и окинула оценивающим взглядом своих собеседников.

— Прошу прощения. Я не знала.

— Ничего, ничего, — успокоила ее Элеонор. — Это просто потому, что я — одна из его внучек в четвертом колене.

— Но… — Нэнси боролась с искушением нарушить столь чтимое ею правило не вмешиваться в чужую личную жизнь. — Но, Господи, ведь это даже не считалось бы кровосмешением. Так в чем же причина? Или мне лучше не лезть не в свое дело?

— Да, пожалуй, — поддержала ее сомнения Элеонор.

Лазарус смущенно поерзал на стуле и сказал:

— Рискую показаться вам старомодным, однако должен заметить, что в основном свои принципы я приобрел еще в молодости, давным-давно. Не знаю уж, как там насчет генетики, но мне было бы не по себе, женись я на собственной правнучке.

Нэнси, похоже, удивилась.

— Ну уж, вы и в самом деле старомодны! — воскликнула она и добавила: — Может быть, это просто застенчивость? Меня здорово подмывает предложить вам себя и узнать, так ли это.

Лазарус с изумлением уставился на нее:

— Ну что ж, попробуйте. Думаю, мне удастся вас приятно удивить.

Нэнси окинула его холодным взглядом.

— М-м-м… — в замешательстве протянула она.

Лазарус старался не отводить глаза, но в конце концов не выдержал и опустил их.

— Милые дамы, прошу извинить меня, — нервно произнес он, — к сожалению, мне пора.

Элеонор ласково дотронулась до его руки:

— Не уходите, Лазарус. Поймите, Нэнси — кошка по натуре и не в ладах с самой собой. Лучше расскажите ей о плане высадки.

— Что-что? Разве мы собираемся куда-нибудь высаживаться? Когда же? Куда?

Лазарус, которому было просто необходимо поддержать свое реноме, стал рассказывать.

Звезда солнечного типа G2, к которой они направили корабль несколько лет назад, теперь находилась на расстоянии всего около светового года от них, а точнее — в семи световых месяцах. С помощью параинтерферометрических методов исследования уже можно было с уверенностью утверждать, что звезда SD-9817 имела свою планетную систему.

Через месяц, когда SD-9817 окажется в половине светового пути, корабль перестанет вращаться и целый год затратит на торможение с тем, чтобы приблизиться к ней уже не на межзвездной, а на межпланетной скорости. Тем временем будет произведено исследование планет с целью найти ту, которая окажется пригодной для жизни. Поиск будет быстрым и очень простым, так как устроить их могут только планеты, отражающие свет наподобие Венеры или Земли; тусклые планеты типа Нептуна или Плутона их не интересуют, а раскаленные миры вроде Меркурия — тем более.

Если в системе не окажется планеты земного типа, они должны будут снова приблизиться к звезде, чтобы та отшвырнула их световым давлением и они смогли продолжить поиски дома для себя. Только на этот раз им не придется торопиться с выбором курса, поскольку никто не будет их преследовать.

Лазарус пояснил, что «Новые Рубежи» садиться на поверхность планеты не будут — корабль слишком громоздок и его раздавил бы собственный вес. Если пригодное местечко будет все-таки обнаружено, корабль ляжет на околопланетную орбиту и с него на поверхность будут высланы исследовательские партии в шлюпках.

Как только позволили приличия, Лазарус оставил женщин и направился в лабораторию, в которой Семьи продолжали свои работы в области обмена веществ и геронтологии. Он надеялся, что встретит там Мэри Сперлинг. Пикировка с Нэнси Везерэл заставила его особенно остро ощутить нужду в ее обществе. Если бы ему пришлось когда-нибудь жениться еще раз, подумал он, то самой подходящей партией ему, пожалуй, стала бы Мэри. Не то чтобы он всерьез помышлял о браке, просто он чувствовал, что союз между ним и Мэри был бы овеян причудливым ароматом лаванды и старых кружев.

Мэри Сперлинг, не согласившись на псевдосон в анабиозе, обратила свой страх смерти в активную деятельность, став добровольной лаборанткой, и приняла участие в исследованиях, связанных с продолжительностью жизни. Она не была биологом по образованию, но у нее были ловкие пальцы и светлая голова. За долгие годы путешествия она стала отличной ассистенткой доктора Гордона Харди, руководителя исследований.

Лазарус застал ее за работой с бессмертной тканью куриного сердца, которую сотрудники лаборатории ласково называли «Миссис Орлушей». Орлуша была старше любого из членов Семей, не считая разве что Лазаруса. Этот растущий кусок натуральной ткани Семьи получили из института Рокфеллера еще в двадцатом веке. Уже тогда ткань росла и развивалась. Предшественникам доктора Харди удавалось сохранять ткань жизнедеятельной на протяжении более двух столетий, используя методику Каррела-Линдберга — О'Шога. Орлуша по-прежнему процветала.

Гордон Харди настоял, чтобы ему позволили взять ткань и аппаратуру, которая поддерживала в ней жизнь, в резервацию после ареста. Точно такую же настойчивость он проявил и при погрузке на «Чили». Орлуша отлично приспособилась к условиям существования на «Новых Рубежах». Сейчас она весила около шестидесяти фунтов — слепая, глухая, безмозглая, но по-прежнему живая.

— Привет, — поздоровалась Мэри. — Не подходи пока: контейнер открыт.

Лазарус наблюдал за тем, как она отсекает лишнюю плоть.

— Мэри, — полюбопытствовал он, — а почему эта дурочка все живет и живет?

— Ты неверно сформулировал вопрос, — ответила она, не глядя на него. — Правильно было бы спросить: с чего бы это ей умирать? Почему бы ей не жить вечно?

— Чтоб она сдохла к чертям собачьим! — раздался вдруг позади нее голос доктора Харди. — Тогда бы мы смогли произвести вскрытие и выяснить, отчего она сдохла.

— Вам никогда не узнать причины смерти Орлуши, шеф, — ответила Мэри, по-прежнему не отрываясь от своего занятия. — Тут все дело в железах, а у нее их нет.

— Ого-го! А вам-то откуда это известно?

— Женская интуиция. Вы ведь тоже ничего не знаете наверняка?

— Ничего, абсолютно ничего! Именно поэтому я иду впереди вашей интуиции и вас.

— Очень даже может быть, — отозвалась Мэри лукаво. — Однако вы забываете о том, что мой возраст позволяет мне помнить вас практически ab ovo.

— Типично женский аргумент. Милая моя, этот кусок мышц кудахтал и откладывал яйца, еще когда никого из нас еще на свете не было, но ему тоже ничего не известно. — Он погрозил Мэри пальцем. — Лазарус, знаете, я с удовольствием обменял бы сей гнусный препарат на пару карпов, самца и самку.

— А почему именно на карпов? — спросил Лазарус.

— Потому что, похоже, карпы не умирают. Их вылавливают, съедают, они могут сдохнуть с голоду, заразиться какой-нибудь дрянью, но, насколько мне известно, они не умирают от старости.

— Интересно, чем это можно объяснить?

— Вот это-то я и пытался выяснить перед тем, как мы очертя голову ринулись в это проклятое сафари. У них необычная кишечная флора. Возможно, она оказывает какое-то влияние. Однако, сдается мне, причина кроется в том, что они никогда не перестают расти.

Мэри что-то невнятно пробормотала. Харди иронично заметил:

— Опять вы там бормочете! Еще одно озарение?

— Я только сказала «амебы не умирают». Вы же сами всегда говорили, что живущая ныне амеба жила и… пятьдесят миллионов лет назад или около того.

А ведь они не растут бесконечно и, само собой, не имеют никакой кишечной флоры.

— Кишка тонка! — сказал Лазарус и подмигнул.

— Ну и выражения у вас, Лазарус!

— То, что я утверждал, — истинная правда. Они просто делятся и продолжают жить. И вообще, кишки или не кишки, но структурная параллель тут может существовать. Как тут не прийти в отчаяние из-за отсутствия экспериментальных особей! Кстати, Лазарус, я очень рад, что вы заглянули к нам, и хочу попросить вас об одном одолжении.

— Ради Бога. Сейчас я в хорошем настроении.

— Вы сами представляете собой интереснейший случай. Вам это, наверное, известно. Вы не подходите ни под одну из наших теорий, вы опровергаете их. Отправлять такое тело в конвертор просто грех. Не скрою, я очень хотел бы получить возможность исследовать его.

Лазарус фыркнул:

— Я всецело в вашем распоряжении, дружище. Только не забудьте предупредить вашего преемника — вы-то сами вряд ли доживете до того времени. И, если хотите, можем побиться об заклад, что в моем теле вообще никому никогда не придется рыться!

* * *

Планета, к которой они в конце концов направили корабль, оправдала их надежды: она оказалась молодой, зеленой, исключительно похожей на Землю. Да и вся планетарная система звезды SD-9817 напоминала Солнечную: небольшие земного типа планеты около светила и огромные юпитероподобные гиганты на периферии. Космологи никогда не могли смириться с фактом существования Солнечной системы. Они много спорили о различных гипотезах ее происхождения, но проблема возникновения планет около Солнца оставалась открытой. Их наличие было нонсенсом. И тем не менее сейчас перед людьми предстала еще одна подобная система как бы для того, чтобы продемонстрировать, что явления, представляющиеся парадоксальными, зачастую на самом деле являются нормой.

Результаты телескопического обследования планеты, проведенного с низкой орбиты, оказались вдохновляющими и одновременно огорчительными: была обнаружена… жизнь, разумная жизнь, цивилизация.

Видны были города. Громадные сооружения странного вида и непонятного назначения различались даже из космоса.

Тот факт, что место занято, означал, по всей видимости, возобновление печальных скитаний беглецов. Однако создавалось впечатление, что аборигены не заселили всего пространства планеты. На обширных континентах наверняка найдется уголок для небольшой колонии землян. Если только их примут…

— Честно говоря, — признался капитан Кинг, — я не ожидал обнаружить ничего подобного. Ну разве что первобытных аборигенов и, конечно, хищных животных. В глубине души я всегда считал по-настоящему цивилизованными только представителей рода человеческого. Нам придется быть очень и очень осторожными.

Кинг сформировал исследовательский отряд во главе с Лазарусом. Ему довелось уже убедиться в практической сметке Лазаруса и в его инстинкте самосохранения.

Кинг хотел было сам возглавить группу, но понятие о долге капитана заставило его в конце концов отказаться от этой затеи. Зато Слэйтону Форду ничто не препятствовало присоединиться к исследователям. Лазарус назначил его и Ральфа Шульца своими заместителями.

В отряд также вошли специалисты разных профилей: биохимик, геолог, эколог, стереограф, несколько психологов и социологов для изучения аборигенов, в том числе даже один авторитетный специалист по структурной теории коммуникаций, Маккелви — его задачей было выявление возможностей общения с местным населением.

Кинг отказался выдать им оружие.

— Предприятие рискованное, — откровенно предупредил он Лазаруса. — Любое применение силы, даже вызванное необходимостью самозащиты, неминуемо настроит аборигенов враждебно. Мы не должны этого допустить. Вы послы, а не воины. Не забывайте об этом.

Лазарус сходил к себе в каюту, вернулся и вручил Кингу бластер. При этом он, само собой, не стал афишировать то, что к его бедру под килтом пристегнут другой.

Кинг уже собирался отдавать приказ грузиться в шлюпку и приступать к выполнению задания, как вдруг появилась Дженис Шмидт, заведующая яслями Семей, в которых содержались дети с врожденными уродствами. Она пробралась к шлюпке и заявила, что хочет переговорить с капитаном.

Только профессиональная сиделка и могла в подобный момент добиться внимания капитана: ее настойчивость столкнулась с непоколебимостью Кинга, и в результате короткой стычки победа осталась за ней.

Кинг уставился на нее:

— Что все это значит?

— Капитан, я должна поговорить с вами об одном из моих питомцев.

— Сестра, ваше поведение переходит все границы. Идите и ждите меня в моем кабинете, а заодно пригласите главврача.

Она подбоченилась:

— Нет, я прошу уделить мне внимание. Этот отряд собирается высаживаться на планету, не так ли? Я должна вам кое-что сказать, прежде чем он отправится туда.

Кинг хотел было выбраниться, но передумал и сказал только:

— Постарайтесь покороче.

Дженис и не собиралась говорить длинную речь. Она лишь хотела сообщить, что одним из ее подопечных являлся некий Хэнс Везерэл, молодой человек лет девяноста, благодаря гиперактивности щитовидной железы выглядевший как подросток. Он был слабоумным, но не идиотом; всегда апатичный по причине нервно-мышечной недостаточности, Хэнс был настолько слаб, что даже не мог есть самостоятельно. Однако природа наделила его повышенной телепатической чувствительностью.

Он заявил Дженис, что знает буквально все о планете, вокруг которой они вращаются. Его друзья с этой планеты рассказали ему о ней, и они ждут его в гости…

Высадка десанта была отложена до тех пор, пока Кинг и Лазарус не проверят полученную информацию.

Хэнс Везерэл, судя по всему, не видел ничего особенного в приключившейся с ним истории. То немногое из его рассказа, что поддавалось проверке, не противоречило имеющимся данным. Хэнс никак не мог взять в толк, чего от него хотят, когда просят поточнее охарактеризовать «друзей».

«О, это просто люди, — отвечал он, про себя, видимо, поражаясь бестолковости вопроса. — Почти такие же, как у нас дома. Хорошие люди, ходят на работу, учатся в школе, посещают церковь. У них бывают дети, и они развлекаются. Они вам понравятся».

Со всей определенностью он мог сказать одно: его ждут друзья, поэтому он должен лететь с отрядом.

Некоторое время спустя Лазарус явно неодобрительно наблюдал за тем, как в шлюпку грузят Хэнса Везерэла, Дженис Шмидт и носилки Хэнса.

* * *

По возвращению первой экспедиции с поверхности планеты Лазарус очень долго разговаривал с Кингом с глазу на глаз, а в это время тщательно анализировались и сопоставлялись доклады специалистов.

— Она удивительно похожа на Землю, шкипер, аж тоска берет. И одновременно отличается от Земли настолько, что это сводит с ума. Ну… это все равно что смотреться в зеркало и видеть отражение с тремя глазами, но без носа. Выбивает из колеи.

— А как насчет аборигенов?

— Я к этому как раз и веду. Сначала мы быстро облетели дневную сторону, чтобы просто сориентироваться в обстановке. Ничего такого, чего мы не видели в телескоп, мы не заметили. Потом я направил шлюпку вниз, к месту, которое указал Хэнс — на равнине, неподалеку от одного из городов. Лично я никогда не стал бы садиться в таком месте, я лучше бы притаился где-нибудь в кустах и огляделся. Но вы сами велели мне следовать всем указаниям Хэнса.

— В принципе, никто не запрещал вам действовать по своему усмотрению и разумению, — заметил Кинг.

— Да, да. Как бы то ни было, мы сели. Пока техники брали пробы воздуха и почвы, вокруг шлюпки собралась целая толпа. Они… впрочем, вы видели стереографии.

— Да. Поразительно человекоподобные создания.

— О небо! Человекоподобные! Да они настоящие люди. Хоть и не земляне, но все-таки люди. — Лазарус, казалось, был очень встревожен. — Что-то меня это смущает.

Кинг не стал спорить с ним. На снимках были запечатлены двуногие существа от семи до восьми футов ростом, двусторонне симметричные, явно обладающие внутренним скелетом, с отчетливо выделяющейся головой и самыми обыкновенными глазами. Эти-то глаза как раз и были их самой человеческой и притягательной чертой — огромные, глубокие, с трагическим выражением. Примерно такие глаза бывают у сенбернаров.

Глаза аборигенов вызвали наиболее теплые эмоции. Остальные черты их лица не отличались привлекательностью. Кинг взглянул на неправильной формы беззубые рты с раздвоенными верхними губами и отвернулся. Про себя он подумал, что ему придется долго, очень долго привыкать к этим созданиям, прежде чем их облик станет вызывать у него симпатию.

— Дальше, — бросил он Лазарусу.

— Мы отдраили люк, и я выбрался наружу, сначала один. Руки мои были пусты, и я старался выглядеть как можно более мирным и дружелюбным. Трое туземцев вышли вперед; я бы даже сказал, не просто вышли, а прямо-таки кинулись. Но никакого интереса к моей особе они не проявили. Казалось, они ждут кого-то другого. Тогда я приказал вынести Хэнса.

Шкипер, вы не поверите. Они засуетились над Хэнсом так, как будто это был их родной брат, вернувшийся после долгого отсутствия. Нет, даже не так. Это скорее было похоже на триумфальное возвращение короля. С остальными членами экипажа они обращались весьма вежливо, но явно отдавали предпочтение Хэнсу. — Лазарус поколебался: — Шкипер, вы верите в перевоплощение?

— Не очень. Но отношусь к данной идее достаточно спокойно. Я как-то читал отчет комитета Фроулинга.

— Мысль об этом мне бы и в голову не пришла, но как иначе объяснить прием, который они устроили Хэнсу?

— Не знаю. Ладно, продолжайте. Как вы считаете, имеется у нас возможность высадиться здесь и основать колонию?

— В этом нет ни малейшего сомнения, — ответил Лазарус. — Понимаете, Хэнс действительно может разговаривать с ними, только телепатически. Он сообщил мне, что боги дали нам право поселиться здесь, и теперь туземцы уж вовсю трудятся над подготовкой к приему.

— Что?

— Да, именно. Они с нетерпением ждут нас.

— Ого! Это очень радует меня.

— Неужели?

Кинг заметил, что лицо Лазаруса радости отнюдь не выражает.

— Ведь мы сами сделали во всех отношениях благоприятный для нас доклад. Отчего же у вас такой кислый вид?

— Не знаю. Но я, честно говоря, предпочел бы обживать незаселенную планету. Шкипер, ничего хорошего за просто так не получишь.

2

Джокайра (или, как произносят некоторые, Жакейра) предоставила в распоряжении колонии целый город.

Такая удивительная щедрость, а также то, что почти все члены Семей Говарда ощутили насущную необходимость почувствовать земную твердь под ногами и свежий воздух в груди, значительно ускорили переселение с корабля на планету. Поначалу предполагалось, что это мероприятие займет около года и что спящие в анабиозе будут разбужены только тогда, когда у поселенцев появятся возможности для ухода за ними в период реабилитации. Но, как оказалось, единственным сдерживающим фактором явилась небольшая грузоподъемность шлюпок. Перевозить на Джокайру теперь можно было и бодрствовавших, и разбуженных от ледяного сна. На планете имелись все условия для размещения ста тысяч человек.

Джокайрийский город, предоставленный в распоряжение колонистов, естественно, не предназначался для проживания в нем людей. Ведь обитатели планеты не были во всем подобны землянам и их жизненные потребности во многом различались, не говоря уже о культурных запросах. Архитектура джокайрийцев, например, совершенно не походила на привычную людям. Но любой город — это прежде всего система для обеспечения определенных нужд: крова над головой, гигиены, связи. Разумные существа, обитающие в разнородных условиях, способны дать бесчисленное множество вариантов решения проблем обустройства совместного проживания. Что же касается созданий теплокровных, дышащих кислородом, человекоподобных, то творения их рук, как бы экзотично они ни выглядели, в конечном счете должны были быть пригодными для использования их землянами.

В некоторых отношениях город выглядел сошедшим с полотна земного художника — сюрреалиста. Но ведь и на родной планете люди жили и в иглу, и в травяных хижинах, и даже в автоматизированных берлогах, под толщей антарктических льдов. Поэтому колонисты с радостью поселились в джокайрийском городе и тут же начали перестраивать его по своим меркам.

За работу взялись с энтузиазмом, хотя сделать предстояло многое. В наличии имелись здания, защищающие от непогоды, и искусственные пещеры, которые, независимо от их прямого назначения, вполне могли быть приспособлены и для человеческих нужд — сна, отдыха, хранения припасов, производства необходимого. Сооружения действительно походили на пещеры, поскольку джокайрийцы при строительстве основательно зарывались в землю. Что ж, люди при определенных обстоятельствах довольно быстро превращались в троглодитов даже в Нью-Йорке.

С чистой водой для питья и приготовления пищи проблем не было — она поступала по трубам. С мытьем дело обстояло сложнее. В городе отсутствовала единая система канализации. Джоки не мылись водой — их гигиенические запросы сильно отличались от людских и заключались в иных процедурах… Поэтому решено было приступить к устройству временного эквивалента корабельной канализации, учитывающего местные условия. Конечно, первоначально сточные сооружения могли обеспечить самые скромные запросы и ванны должны были еще долго оставаться роскошью — до тех пор пока мощности водоснабжения и канализации не вырастут раз в десять. Но ведь ванны и не являлись первостепенной необходимостью…

Однако эти хлопоты отодвинула на задний план проблема установки гидропонных ферм, поскольку, пока не было уверенности в бесперебойном обеспечении питанием, нельзя было выводить из анабиоза спящее большинство. Горячие головы, жаждавшие иметь все сразу, предлагали забрать с «Новых Рубежей» все гидропонное оборудование до последнего винтика, переправить его на планету, собрать и запустить, питаясь тем временем запасами консервированных продуктов. Более осторожные настаивали на демонтаже только одной фермы и производстве продуктов питания на корабле. Они упирали на то, что неизвестный грибок или вирус чужого мира может поразить земные культуры и тогда угроза голода станет неизбежной.

Осмотрительное меньшинство, возглавляемое Фордом и Барстоу при поддержке Кинга, в конце концов одержало победу. Отключили и осушили лишь одну корабельную гидропонную ферму. Оборудование ее разобрали на части, которые можно было погрузить в шлюпки.

Эта ферма, однако, так и не достигла поверхности планеты. Местные сельскохозяйственные культуры оказались пригодными для употребления в пищу, и джокайрийцы буквально навязывали их людям. Тогда было принято решение приступить к выращиванию земных культур на джокайрийской почве, что позволило бы пополнить местный ассортимент продуктов. Джокайрийцы вмешались в агротехническую затею колонистов и взяли дело в свои руки. Прирожденные фермеры (на их плодородной планете не было нужды в синтетических продуктах), они, казалось, были даже рады оказать услугу своим гостям.

Как только наладилось дело с организацией питания, Форд перевел свой штаб в город. Кинг же оставался руководить на корабле. Спящих размораживали и отправляли на планету по мере расширения возможностей обеспечения их всем необходимым и возникновения нужды в их руках. Несмотря на то что острота проблем с пищей, водой и жильем была снята, работы предстояло еще непочатый край, даже при ориентации на максимально урезанный уровень удобств.

Две культуры весьма разнились между собой. Джокайрийцы всегда были готовы оказать любую помощь, но осуществляемые землянами работы подчас вызывали у них сильное недоумение. Аборигены, например, судя по всему, никогда не испытывали потребности в уединении — здания в их городах не имели внутренних перегородок без особой строительной нужды в том, и устойчивость конструкций обеспечивалась по преимуществу колоннами или опорами. Джокайрийцы недоумевали, зачем земляне столь упорно делят прекрасные просторные здания на тесные клетушки и коридоры. Им напрочь чужда была мысль об интимности некоторых сторон жизни.

Скорее всего (этого в точности установить так и не удалось, поскольку общение оставалось поверхностным) аборигены сочли, что уединение имело для землян какое-то религиозное значение. Для строительства перегородок они доставили тонкие листы какого-то материала, однако работать с ним оказалось под силу только им самим. Этот материал обладал свойствами, которые довели земных инженеров почти до нервного истощения. На него абсолютно ничем нельзя было воздействовать. Даже реакции, которые разрушали используемый в строительстве ядерных реакторов фторопласт, оказывались тут бессильными. Алмазные пилы крошились, он выдерживал любые высокие температуры, а холод не заставлял его трескаться. Он совершенно не пропускал света, звука и излучений. Сопротивление материала невозможно было измерить, поскольку для этого его надо было разрушить. И тем не менее джокайрийцы обрабатывали его вручную, придавали ему нужную форму и подвергали сварке.

Земным инженерам пришлось смириться с явлением, доселе считавшимся невозможным. С точки зрения развития науки и техники джокайрийцы были не менее цивилизованны, чем земляне. Но они шли вперед другим путем. Глубинные различия между культурами заключались не только в технологии. От земного разительно отличалось мышление джокайрийцев, система их ценностей была иной, структура их общества и строение языка отражали чуждые людям стороны жизни и были им совершенно непонятны.

* * *

Оливер Джонсон, специалист по семантике, отвечающий за налаживание общения, обнаружил, что его задача сильно упрощается благодаря такому каналу связи, как Хэнс Везерэл.

— Конечно, — объяснял он Слэйтону Форду и Лазарусу, — Хэнс далеко не гений, он просто не совсем идиот. Из-за этого запас слов, который я получал с его помощью, довольно ограничен. Он не все способен понять сам. Но сейчас я уже приступил к разработке словаря основных терминов и понятий, с которого можно будет начинать подробное изучение языка.

— А разве такого словаря недостаточно? — спросил Форд. — Я слышал, что с помощью запаса в восемьсот слов можно выразить практически любую идею.

— В этом есть доля правды, — улыбнулся Джонсон. — Около тысячи слов достаточно, чтобы объясниться в любой ситуации. Я отобрал около семисот терминов, служебных и вспомогательных слов, чтобы на их основе смоделировать пригодное для наших целей подобие языка. Но анализ смысловых тонкостей и оттенков значений придется пока отложить, поскольку наше понимание их культуры находится на скудном уровне. А с помощью словаря расхожих словечек невозможно обсуждать абстрактные темы.

— Чушь, — хмыкнул Лазарус. — Семисот слов хватит за глаза. Лично я, например, не собираюсь объясняться им в любви или обсуждать с ними поэзию.

Это мнение казалось справедливым. Многие земляне за две недели освоили джокайрийский словарь и теперь болтали с аборигенами так бойко, как будто говорили на чужом языке с пеленок. Все земляне еще в школах приобрели определенные навыки в области мнемоники и семантики. Небольшой словарь разговорного языка они освоили очень быстро, поскольку имели возможность часто общаться с его носителями. Естественно, не обошлось без возмущенных выступлений твердолобых, страдающих провинциальными замашками личностей; с их точки зрения, именно местные жители должны были учить английский.

Джокайрийцы и не пытались овладеть языком землян. Ни один из них не проявил к нему хотя бы мало-мальского интереса. Впрочем, не много удивительного в том, что миллиону туземцев ни к чему было изучать речь не столь уж многочисленных чужаков. К тому же раздвоенная верхняя губа джокайрийцев не позволяла им правильно произносить звуки «м», «п» и «б», в то время как гортанные, свистящие, зубные звуки и щелчки, которыми изобиловал их собственный язык, люди воспроизводили с легкостью.

Лазарус был вынужден изменить свое первоначально недоброжелательное отношение к джокайрийцам. Со временем, когда их внешность перестала казаться шокирующей, туземцы не могли не вызвать симпатию. Они были такими гостеприимными, такими щедрыми, такими дружелюбными, так стремились доставить удовольствие! Особую привязанность Лазарус испытывал к джокайрийцу по имени Криил Сарлуу, выполнявшему роль посредника между аборигенами и землянами. Среди своих соотечественников Сарлуу занимал положение, которое грубо можно было обозначить как «отец», «священник», «вождь» племени или семьи. Как-то раз он пригласил Лазаруса к себе в гости в джокайрийский город, расположенный неподалеку от земной колонии.

— Мои люди будут рады посмотреть на тебя и почувствовать запах твоей шкуры, — сказал он. — Твое появление станет счастливым событием. Боги будут довольны.

Сарлуу, казалось, не мог произнести ни одной фразы, чтобы не помянуть своих богов. Лазарусу, впрочем, не было до этого дела. К чужим верованиям он относился равнодушно и терпимо.

— Я приду, Сарлуу, старина. Для меня это тоже будет большой радостью.

Сарлуу повез гостя в обычном для Джокайры экипаже — бесколесной повозке, похожей на глубокую тарелку. Двигалась она бесшумно и очень быстро, летя над землей и иногда касаясь ее и скользя по поверхности. Лазарус съежился на полу аппарата, а Сарлуу все прибавлял и прибавлял скорость до тех пор, пока от встречного ветра у Лазаруса не начали слезиться глаза.

— Сарлуу, — стараясь перекричать шум ветра, спросил Лазарус, — а как работает эта машина? За счет чего она передвигается?

— Боги вдыхают жизнь — в… — Сарлуу употребил слово, отсутствующее в словаре, — и тем самым вынуждают ее переменить место.

Лазарус начал было интересоваться деталями, но скоро прекратил расспросы. В ответах Сарлуу сквозило что-то знакомое, и наконец Лазарус вспомнил, что именно. Однажды ему уже довелось быть в сходном положении, когда один из обитателей венерианских болот попросил его объяснить устройство дизельного двигателя старенького вездехода. Лазарус тогда вовсе не собирался намеренно наводить тень на плетень, но его возможности были скованы ограниченностью словарного запаса.

Тем не менее всегда можно найти выход…

— Сарлуу, я хотел бы взглянуть на рисунки того, что происходит внутри, — настойчиво заявил Лазарус, указывая на машину. — У вас есть рисунки?

— Рисунки есть, — признался Сарлуу. — Они в храме. Ты не можешь войти в храм. — Его огромные глаза печально смотрели на Лазаруса, и тот начал почти физически ощущать жалость к себе со стороны джокайрийского вождя, который, казалось, скорбел о том, что его друг обделен великой милостью. Лазарус поспешно сменил тему разговора.

Но воспоминание о венерианах навело его на мысль о еще одной загадке. Болотные жители, отрезанные от окружающего мира непроницаемым облачным слоем Венеры, не верили в астрономию. Прибытие землян заставило их пересмотреть свои взгляды на строение мира, но новые воззрения не стали более близкими к истине. Лазарус подумал, что интересно было бы узнать мнение туземцев о гостях из космоса. Они не сильно поразились, столкнувшись с фактом появления пришельцев. Или он заблуждается?

— Сарлуу, — спросил он, — а ты знаешь, откуда прилетели я и мои друзья?

— Я знаю, — ответил Сарлуу. — Вы пришли с отдаленного солнца — настолько отдаленного, что пройдет много лет, пока свет проделает такой длинный путь.

Лазарус был удивлен:

— А кто тебе это сказал?

— Боги сказали нам. И твой брат Либби рассказывал об этом.

Лазарус готов был побиться об заклад, что боги и думать не думали говорить что-либо по этому поводу, пока Либби все сам не объяснил Криилу Сарлуу, однако решил не спорить. Он хотел узнать у Сарлуу, был ли тот удивлен прибытием гостей из космоса, но потом сообразил, что не знает ни одного джокайрийского слова, эквивалентного понятиям «удивляться» или «поражаться». Он все еще пытался облечь свою мысль в другую форму, когда Сарлуу заговорил вновь:

— Отцы моего народа летали в небесах, как вы, но это было до прихода богов. Боги же, в своей мудрости, велели нам остановиться.

«И это тоже, — подумал Лазарус, — чистейшей воды ложь, черт побери». Не было ни малейших признаков того, что джокайрийцы когда-либо покидали пределы родной планеты.

В жилище Сарлуу в тот вечер Лазарусу пришлось вытерпеть процедуру, через которую, как он решил, доводится проходить любому почетному гостю. Видимо, по замыслу хозяев, она должна была развлечь его. Он сидел на корточках возле Сарлуу, на небольшом возвышении посреди просторного помещения, служившего, похоже, кают-компанией клану Криила, и битых два часа слушал вой, который, по всей видимости, считался здесь пением. Лазарус подумывал о том, что, если даже прищемить хвосты пятидесяти бродячим псам, и то получится лучшая музыка, но старался не ударить в грязь лицом, стойко претерпевая навязанный ему ритуал.

Он вспомнил, как Либби настаивал на предположении, что очень популярный среди джокайрийцев хоровой вой действительно является музыкой и что люди могут научиться получать от него удовольствие, если обнаружат скрытую логику в чередовании пауз.

Лазарусу с трудом верилось в это.

Но он вынужден был признать, что Либби лучше, чем кто-либо, понимал джокайрийцев. Либби находил их прекрасными, очень тонкими математиками. Во всяком случае в этом они ничуть не уступали ему самому с его необузданным талантом. Землянам казалась чрезвычайно сложной даже их арифметика. Число — любое число, большое или маленькое — было для аборигенов единым целым и воспринималось как единое целое, а не как совокупность меньших чисел. Это относилось и к иррациональным, и переменным величинам.

Было настоящим счастьем, размышлял Лазарус, что Либби мог выступать в качестве математического переводчика между джокайрийцами и Семьями. В противном случае им не удалось бы приобрести столько новых технических знаний, которыми исправно снабжали их хозяева планеты.

«Интересно, — подумал он, — почему это джокайрийцы совершенно не интересуются земной технологией, которую им предлагают в обмен?»

Наконец завывание прекратилось и Лазарус отключился от своих раздумий. Принесли пищу. Семья Криила приступила к еде с теми же энтузиазмом и энергией, которые сопутствовали всем их делам. «Достоинства, — решил Лазарус, — вот чего им не хватает». Огромная чаша, до краев заполненная какой-то аморфной жижей, была поставлена перед Криилом Сарлуу. С дюжину Криилов тут же столпились вокруг нее и начали черпать еду руками, не обращая внимания на своего вождя. Но Сарлуу оплеухами расчистил себе дорогу к чаше и запустил в нее руку. Он выгреб целую пригоршню массы, ладонями скатал из нее шарик и протянул его Лазарусу.

Лазарус по натуре не был брезглив, но ему пришлось напомнить себе, во-первых, что пища джокайрийцев годилась и для людей и, во-вторых, что он не узнает от них ничего интересного до тех пор, пока не заставит себя проглотить предложенное «лакомство».

Он откусил большой кусок. М-м-м… не так уж и плохо, скорее безвкусно и клейко, без определенного запаха. Приятного мало, но проглотить можно. С мрачной решимостью не уронить достоинства человеческой расы Лазарус продолжал есть, пообещав себе закусить по-настоящему по возвращении домой.

Когда он почувствовал, что очередной кусок приведет к непоправимому несчастью с желудком и к дипломатическому конфузу, он вдруг сообразил, как ему выкрутиться. Опустив руку в общий котел, он набрал большую пригоршню массы, скатал шар и предложил его Сарлуу.

Это было сделано по наитию; теперь до самого конца трапезы Лазарус неустанно кормил Сарлуу. Прожорливости хозяина оставалось только удивляться.

После еды они заснули. Лазарус улегся со всей семьей. Спать все гурьбой завалились там же, где и ели, без всяких кроватей — просто рухнули вповалку на пол, словно палые листья на дорожке или щенки в питомнике. К своему удивлению, Лазарус спал очень крепко и не проснулся до тех пор, пока на лице его не заплясали солнечные блики. Сарлуу еще спал и совсем по-человечески храпел. Лазарус обнаружил, что один из маленьких джокайрийцев клубочком свернулся рядом, доверчиво положив ему голову на живот.

Он услышал шорох у себя за спиной, потом кто-то дотронулся до его бедра. Он осторожно обернулся и увидел, что другой джокайреныш — малыш по земным меркам лет шести — вытащил его бластер из кобуры и теперь с любопытством рассматривал прицел.

Быстро, но осторожно Лазарус отобрал смертоносную игрушку у малыша, который неохотно расстался с ней. Осмотрев оружие, Лазарус с облегчением убедился, что защелка предохранителя опущена, и вернул бластер в кобуру. Тут он заметил, что малыш собирается заплакать.

— Т-ш-ш, — прошептал Лазарус, — а то еще разбудишь своего папашу. Иди сюда… — Он взял ребенка на руки и стал баюкать его. Джокайреныш прижался к нему, закрыл глазенки и почти сразу же уснул.

Лазарус взглянул на спящего малыша.

— Ты довольно симпатичный бесенок, — добродушно пробормотал он. — Я вполне мог бы привязаться к тебе. Вот только к вашему запаху мне никак не привыкнуть…

* * *

Некоторые эпизоды взаимоотношений двух рас были бы даже забавны, если бы не таили в себе потенциальную угрозу, как, например, случай с Хьюбертом, сынишкой Элеонор Джонсон. Этот незадачливый карапуз отличался неуемным любопытством. Однажды он наблюдал за двумя техниками, землянином и джокайрийцем, которые приспосабливали источник питания местного производства под нужды земного оборудования. Ребенок, по-видимому, забавлял джокайрийца, и он, в порыве дружеского расположения, подхватил малыша.

Хьюберт ударился в рев.

Мать, которая всегда старалась находиться где-нибудь неподалеку от своего чада, тут же бросилась на выручку. Намерения у нее были самые кровожадные, но, к счастью, сказалась нехватка сил и навыков; высокий абориген остался цел и невредим, но ситуация сложилась крайне щекотливая.

Администратору Форду и Оливеру Джонсону стоило огромных усилий объяснить суть случившегося обескураженным джокайрийцам. К счастью, туземцы скорее были огорчены, нежели жаждали мщения.

Затем Форд вызвал Элеонор Джонсон.

— По вашей милости вся колония была поставлена под удар…

— Но я…

— Тихо! Если бы вы сами не избаловали своего сына, он вел бы себя как следует. Если бы вы не были глупой гусыней, вы бы догадались, что руки надо держать при себе, а не распускать их. Мальчик посещает занятия по развитию, и вы просто не имеете права держать его постоянно у своей юбки. Запомните: если с вашей стороны еще хоть раз будут замечены малейшие признаки враждебности по отношению к местному населению, я подвергну вас нескольким годам принудительного анабиоза. А теперь убирайтесь!

Почти столь же сурово Форду пришлось обойтись и с Дженис Шмидт. Интерес, который джокайрийцы проявили к Хэнсу Везерэлу, вскоре распространился и на всех остальных телепатов — уродов. Аборигены, похоже, впадали в состояние просто-таки тихого экстаза от того, что кто-то может общаться с ними непосредственно. Криил Сарлуу довел до сведения Форда, что он очень хотел бы поместить телепатов в пустующем здании бывшего храма, отдельно от других дефективных, чтобы джокайрийцы получили возможность ухаживать за ними. Просьба более походила на требование.

Дженис Шмидт с трудом поддалась на настоятельные уговоры Форда пойти в этом вопросе навстречу джокайрийцам. Свою настойчивость он мотивировал тем, что они очень много сделали для землян. И вскоре джокайрийские сиделки приступили к своим обязанностям под ревнивым присмотром Дженис.

Оказалось, что у телепатов, умственное развитие которых хоть немного превосходило полуидиотизм Хэнса Везерэла, быстро начинают развиваться острые и тяжелые психозы, связанные с присутствием джокайрийских сиделок.

Форду пришлось расхлебывать и это. Дженис Шмидт была куда более энергичной и здравомыслящей особой, чем Элеонор Джонсон. Чтобы сохранить мир и покой, Форд был вынужден пригрозить Дженис, что ее могут вообще отстранить от ухода за ее возлюбленными «детками». Криил Сарлуу, глубоко огорченный и, можно сказать, потрясенный до глубины души, согласился на компромисс, в результате которого присмотр за уродами с более высоким уровнем развития продолжали осуществлять люди, а джокайрийцы стали ухаживать только за законченными кретинами.

Но самые большие затруднения были вызваны… фамилиями.

У каждого джокайрийца были имя и фамилия. Фамилий было немного, как и у членов Семей. Фамилия аборигена указывала одновременно и его принадлежность к определенному племени, и на храм, который он посещал.

Криил Сарлуу как-то затронул этот вопрос в разговоре с Фордом.

— Верховный Отец Странных Братьев, — обратился он. — Настало время тебе и твоим детям выбрать фамилии. — Естественно, Сарлуу говорил на родном языке, поэтому при переводе некоторые понятия теряли свою адекватность вкладываемому в них смыслу.

Форд уже привык к особенностям общения с джокайрийцами.

— Сарлуу, брат и друг, — ответил он, — я слышу твои слова, но не понимаю. Говори, прошу тебя, более полно.

Сарлуу начал заново:

— Странный Брат, времена года приходят и уходят, но рано или поздно наступает сезон созревания. Боги говорят нам, что вы, Странные Братья, в своем развитии достигли момента, когда вам пристало выбрать себе племя и храм. Я пришел к тебе с тем, чтобы договориться о приготовлениях (церемониях), на которых каждый из вас выберет себе фамилию. Я передаю тебе все это от имени богов. А от себя позволь добавить, что я буду счастлив, если ты, брат мой Форд, предпочтешь для себя храм Криила.

Форд некоторое время молчал, напряженно пытаясь вникнуть в смысл услышанного.

— Я счастлив взаимно, что ты предлагаешь мне свою фамилию. Но у моих людей уже есть их собственные фамилии.

Сарлуу отверг этот довод, чмокнув губами.

— Их нынешние фамилии — пустые слова и ничего более. А теперь они должны выбрать для себя настоящие, указывающие на определенный храм и имя бога, которому им предстоит поклоняться. Ведь дети растут и постепенно взрослеют.

Форд решил, что без советчиков ему не обойтись.

— Ты предлагаешь нам сделать это немедленно?

— Не сегодня, конечно, но в ближайшее время.

Форд вызвал Заккура Барстоу, Оливера Джонсона, Лазаруса Лонга, Ральфа Шульца и передал им содержание беседы. Джонсон прокрутил запись и попытался точнее установить значение слов. Он подготовил несколько возможных вариантов перевода, но так и не смог пролить свет на суть проблемы.

— Похоже, — высказался Лазарус, — нам предлагают или примкнуть к их церкви, или выметаться.

— Точно, — согласился Заккур Барстоу. — Тут, пожалуй, все ясно. Я думаю, большой беды не будет, если мы согласимся с их предложением. Ведь очень немногие из наших страдают какими-нибудь религиозными предрассудками, которые помешали бы им напоказ поклоняться местным богам во благо всей колонии.

— Наверное, вы правы, — согласился Форд. — Я, например, не имею ничего против того, чтобы прибавить к своему имени фамилию Криил и принять участие в их обрядах во имя безоблачного сосуществования. — Вдруг он нахмурился: — Но я бы не хотел стать свидетелем того, как наша культура растворяется в их культуре.

— Пусть у вас не болит голова на сей счет, — уверил его Ральф Шульц. — Независимо от того, что мы сделаем для их ублаготворения, культурная ассимиляция в любом случае исключена. Мы совершенно не похожи на них, и я только сейчас начинаю понимать, насколько глубокие различия между нами.

— Да, — вставил Лазарус, — именно насколько.

Форд повернулся к Лазарусу:

— Что вы хотите сказать? Вас что-то беспокоит?

— Да нет. Просто я, — ответил Лазарус, — не разделяю вашего оптимизма.

В конце концов они сошлись на том, что сначала обряд посвящения должен пройти один человек и обо всем поведать остальным. Лазарус требовал, чтобы эту честь предоставили ему по праву старейшего; Шульц настаивал, чтобы послали его, как специалиста по таким делам. Но Форд переспорил их всех, заявив, что это его прямая обязанность как ответственного руководителя.

Лазарус проводил его до дверей храма, в котором планировалось проведение церемонии. Форд был совершенно обнажен, как и всякий джокайриец. Лазарус же, поскольку обряд не допускал присутствия посторонних в святилище, остался в своем килте. Многие колонисты, за долгие годы полета истосковавшиеся по солнцу, предпочитали ходить нагишом там, где позволяли приличия. Не пользовались практически одеждой и джокайрийцы. Но Лазарус всегда был одет. И даже не потому, что его моральные устои не позволяли ему этого, а из тех соображений, что на голом человеке бластер выглядел бы более чем странно.

Криил Сарлуу поприветствовал их и повел Форда в храм.

Лазарус крикнул вслед:

— Не вешай носа, старина!

Потом он стал ждать. Он закурил сигарету, докурил ее и отбросил окурок. Погулял взад-вперед. Он понятия не имел, сколько ему предстоит маяться. Неопределенность усугубляла томительность ожидания; процедура, казалось, тянулась слишком долго.

В конце концов двери распахнулись и из них повалила толпа аборигенов. Они казались чем-то озабоченными и, увидев Лазаруса, старались миновать его стороной. Наконец огромный вход опустел и на пороге появилась фигура человека. Он выбежал из храма и опрометью бросился вдоль по улице.

Лазарус узнал Форда.

Форд не остановился, пробегая мимо Лазаруса. Он слепо мчался вперед. Через несколько шагов он споткнулся и упал. Лазарус поспешил к нему.

Форд не делал попыток встать. Он лежал ничком, лицом вниз, и плечи его содрогались от неудержимых рыданий.

Лазарус присел возле него на корточки и потряс его.

— Слэйтон! — позвал он. — Что случилось? Что с вами?

Форд поднял голову, взглянул на него мокрыми от слез глазами, полными ужаса, и на мгновение перестал всхлипывать. Говорить он не мог, но, кажется, узнал Лазаруса. Он протянул руки, прижался к нему и разрыдался еще сильнее, чем прежде.

Лазарус высвободился и отвесил Форду увесистую пощечину.

— Перестаньте, — приказал он. — Лучше расскажите, в чем дело!

Голова Форда дернулась от удара, он снова перестал всхлипывать, но по-прежнему не мог выговорить ни слова. Взгляд его был затуманен.

На них легла чья-то тень. Лазарус обернулся и выхватил бластер. В нескольких ярдах от них стоял Криил Сарлуу, не делая попыток приблизиться. И вовсе не из-за оружия — он никогда раньше его не видел и не мог знать, что это такое.

— Это ты!.. — прорычал Лазарус. — Какого… Что вы с ним сделали?

Потом он сообразил, что Сарлуу его не понимает, и перешел на понятный аборигену язык:

— Что случилось с моим братом Фордом?

— Забери его, — ответил Сарлуу. Губы его дрожали. — Это очень плохо. Это очень-очень плохо.

— Как будто я сам не вижу! — буркнул Лазарус, не удосужившись перевести свои слова на джокайрийский.

3

Безотлагательно было созвано совещание в прежнем составе, за исключением председателя. Лазарус рассказал о том, что произошло. Шульц доложил о состоянии Форда.

— Медики пока не нашли причины недуга. С уверенностью можно сказать только то, что Администратор страдает от возникшего по неизвестной причине острейшего психоза. До сих пор нам не удалось вступить с ним в контакт.

— А он вообще-то говорит хоть что-нибудь? — осведомился Барстоу.

— Всего лишь одно или два, да и то самые простейшие. Например, насчет еды или питья. А любая попытка выяснить причины потрясения вызывает у него мгновенные приступы истерики.

— И вы не можете поставить диагноз?

— Если вы хотите услышать мое собственное мнение, выраженное доступными словами, то я бы сказал, что он перепуган до смерти. Но… — добавил Шульц, — я и раньше сталкивался с синдромами страха. Однако никогда прежде не видел ничего подобного.

— А я видел, — вдруг сказал Лазарус.

— Вы? Где? При каких обстоятельствах?

— Однажды, лет двести назад, — начал рассказывать Лазарус, — когда я был еще мальчишкой, я поймал взрослого койота и запер его в сарае. Я почему-то тешил себя надеждой, что смогу выучить его и сделать из него охотничьего пса. У меня ничего не получилось. Так вот, сейчас Форд ведет себя точно так же, как тот койот.

Наступило тягостное молчание. Первым заговорил Шульц:

— Я не совсем понял, что вы этим хотели сказать. В чем тут аналогия?

— В общем-то, — медленно ответил Лазарус, — это всего-навсего предположение. Единственный, кто знает истинную причину случившегося, — сам Слэйтон, но он не может говорить. На мой взгляд, все мы совершили глупейшую ошибку, неверно оценив этих самых джокайрийцев. Мы считали их почти людьми только потому, что они похожи на нас внешне и почти столь же цивилизованны. На самом деле они вовсе не люди. Они… домашние животные.

Минуточку, — добавил он. — Не спешите. Я знаю, о чем вы подумали. На этой планете есть и люди, правильно. Настоящие люди. Они живут в храмах, и джокайрийцы называют их богами. И это действительно боги!

Никто не проронил ни слова, и Лазарус продолжал:

— Мне понятны ваши сомнения. Поймите, я не собираюсь пачкать вам мозги и просто выкладываю то, что пришло мне в голову. Я уверен в одном: в этих храмах кто-то обитает, и этот кто-то настолько могущественен, что его можно назвать богом. Кем бы ни были эти существа, именно они являются доминирующей на этой планете расой — ее людьми! Для них все остальные — и джоки, и мы — просто животные, дикие или ручные. Мы ошиблись, посчитав, что местная религия просто предрассудок. Это далеко не так.

Барстоу медленно произнес:

— Ты полагаешь, что именно в этом кроется ключ к разгадке происшедшего с Фордом?

— Да, полагаю. Он встретился с одним из них, с тем, кого зовут Криилом, и это свело его с ума.

— Я так понимаю, — подытожил Шульц, — что, согласно вашей гипотезе, всякий человек, оказавшийся в их… в их присутствии… станет психически больным?

— Не совсем так, — ответил Лазарус. — Больше всего меня пугает то, что я могу и не сойти с ума!

* * *

В тот же день джокайрийцы прекратили всякие контакты с землянами. Это было очень кстати, ибо непременно произошли бы акты насилия. Над городом навис страх перед неизвестным, которое было страшнее смерти, не имело определенного лица, но сама встреча с которым могла превратить в безвольное, бездумное животное. Теперь никто уже не видел в джокайрийцах безобидных и отзывчивых друзей, несмотря на их несомненное расположение к землянам и значительные научные достижения. Они стали казаться марионетками, подсадными утками, состоящими на службе у своих незримых могущественных владык, обитающих в «храмах».

Голосования не потребовалось. С единодушием толпы, стремящейся выбраться из горящего здания, все земляне преисполнились желания как можно скорее покинуть ужасное место. Заккур Барстоу принял командование.

— Свяжись с Кингом. Пусть высылает сразу все шлюпки. Мы постараемся быстренько убраться отсюда. — Он обеспокоенно провел рукой по волосам. — Сколько человек максимум можно погрузить на шлюпку? Сколько времени займет эвакуация?

Лазарус что-то пробормотал в ответ.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что это не вопрос времени. Вопрос в том, дадут ли нам возможность улететь. Эти существа в храмах, похоже, нуждаются в притоке новых домашних животных — то есть нас!

Лазарус пригодился бы в качестве пилота шлюпки, но сейчас важнее был его талант управлять толпой. Заккур Барстоу предложил ему сколотить группу, выполняющую роль дружины. Вдруг Лазарус взглянул куда-то за его плечо и воскликнул:

— Ого! Взгляни-ка, Зак! Кажется, концерт окончен.

Заккур быстро обернулся и увидел, что к ним, с величавым достоинством пересекая широкий зал, приближается Криил Сарлуу. Дороги ему никто не преградил. Скоро стало ясно почему. Заккур пошел было навстречу, чтобы приветствовать его, но обнаружил, что не может приблизиться к Сарлуу ближе, чем на десять футов. Никакой видимой преграды не было. Просто он не мог подойти.

— Приветствую тебя, несчастный брат, — начал Сарлуу.

— Приветствую тебя, Криил Сарлуу.

— Боги сказали: ваш народ никогда не станет цивилизованным. Ты и твои братья должны покинуть этот мир.

Лазарус с облегчением вздохнул.

— Мы и так улетаем, Криил Сарлуу, — печально ответил Заккур.

— Боги требуют, чтобы вы ушли. Пусть ко мне подойдет брат Либби.

Заккур послал за Либби и снова вернулся к Сарлуу. Джокайриец, однако, хранил молчание. Казалось, он просто не замечает их присутствия. Они ждали.

Появился Либби. Сарлуу завел с ним долгий разговор. И Барстоу, и Лазарус находились рядом с беседующими и видели, как движутся их губы, но ничего не слышали. Лазарус находил все это очень подозрительным. «Лопни мои глаза, — думал он, — я и сам в состоянии проделать подобный трюк несколькими способами, будь у меня соответствующее оборудование, но, похоже, ни один из этих приемов здесь не используется, да и аппаратуры никакой не заметно».

Безмолвный разговор кончился. Сарлуу удалился не прощаясь. Либби обернулся к остальным и заговорил. Теперь его голос был слышен.

— Сарлуу сообщил, — начал он, недоуменно подняв брови, — что мы должны отправиться на планету… э-э-э… расположенную более чем в тридцати двух световых годах отсюда. Так решили боги. — Он замолчал и прикусил губу.

— Не будем теряться в догадках на этот счет, — предложил Лазарус. — Хорошо, что они вообще позволяют нам улететь. Сдается мне, они запросто могли бы нас смешать с землей. А уж как только мы окажемся в космосе, мы уже сами выберем направление.

— Наверное, так. Правда, меня озадачивает, что он назвал точное время нашего отлета — через три часа.

— Но это совершенно невозможно! — запротестовал Барстоу. — Исключено! У нас не хватит шлюпок, чтобы так быстро перебраться на корабль!

Лазарус промолчал. Он теперь предпочитал не иметь собственного мнения.

* * *

Заккур быстро убедился в несправедливости своих слов. Умудренный же богатым жизненным опытом Лазарус был готов ко всему — и не ошибся. Поторапливая своих собратьев на поле, где шла посадка в шлюпки, он вдруг почувствовал, что отрывается от земли. Он пытался бороться с невидимой силой, ноги и руки его не встречали никакого сопротивления, но земля по-прежнему удалялась. Он закрыл глаза, досчитал до десяти и снова открыл их. Теперь он уже парил примерно в двух милях над землей.

Под ним, роясь над городом, словно летучие мыши, взмывали в небо бесчисленные точки и пятна, матово-черные на фоне освещенной земли. Некоторые из них летели неподалеку и при ближайшем рассмотрении оказались людьми, землянами, членами Семей.

Линия горизонта стиралась, поверхность планеты постепенно приобретала сферические очертания, небеса темнели. Но дыхание по-прежнему было свободным, а кровеносные сосуды и не думали лопаться.

Около «Новых Рубежей» уже зависли целые гроздья людей, похожие на роящихся вокруг матки пчел. Оказавшись внутри корабля, Лазарус позволил себе наконец перевести дух. «Фью-ю-ю! — присвистнул он про себя. — Начало пока довольно приличное — прокатили с ветерком!»

Либби разыскал капитана Кинга сразу же, как только унял дрожь в коленях. Он передал ему послание Сарлуу.

Кинг был в нерешительности.

— Даже не знаю, — сказал он. — Вам известно о туземцах больше, чем мне, поскольку я практически не ступал на поверхность планеты. Но между нами, у меня не укладывается в голове то, как они вернули пассажиров на корабль. Это самое замечательное вознесение из всех, которые мне приходилось видеть.

— Могу добавить, сэр, что ощущения при подъеме были самые удивительные, — без тени юмора признался Либби. — Лично я предпочел бы прыжок на лыжах с трамплина. Хорошо еще, что люки были открыты по вашему приказу.

— Я тут ни при чем, — с выражением заметил Кинг. — Их открыли за меня.

Они отправились в рубку, намереваясь как можно скорее убраться подальше от планеты, с которой их изгнали. Курс и направление решено было избрать позже.

— Кстати, та планета, о которой говорил Сарлуу, — вспомнил Кинг, — она принадлежит к системе звезды типа G?

— Да, — подтвердил Либби, — землеподобная планета, вращающаяся вокруг звезды типа Солнца. У меня есть ее координаты, и можно определить ее по каталогу. Но лучше забыть о ней — она слишком далеко.

— Что ж… — Кинг включил звездный экран. Несколько мгновений ни один из них не мог вымолвить ни слова. Картина небесных тел говорила сама за себя. Без каких-либо указаний Кинга, без прикосновения чьих-либо рук к пульту управления «Новые Рубежи» легли на заданный неведомым штурманом курс, направляясь в открытый космос словно по собственной воле.

* * *

— Я не могу сказать ничего вразумительного, — признался Либби несколько часов спустя группе, состоящей из Кинга, Заккура Барстоу и Лазаруса Лонга. — Пока еще мы не перешли на субсветовую скорость, я мог еще что-то определить: наш курс, например, позволял предположить, что мы летим к звезде, о которой по воле своих богов сообщил нам Криил Сарлуу. Но ускорение увеличилось, и звезд не стало видно. Теперь у меня нет никакой возможности уточнить наше положение в пространстве и направление полета.

— Не горячись, Энди, — успокоил его Лазарус. — Прикинь примерно.

— Ну… если наш путь прямой — если! — у меня нет возможности установить это доподлинно… то скорее всего мы направляемся в район звезды PK-3722, о которой говорил Криил Сарлуу.

— Охо-хо! — выдохнул Лазарус и повернулся к Кингу: — А вы пытались тормозить?

— Да, — коротко ответил Кинг. — Пульт управления мертв.

— М-м-м… Энди, когда мы окажемся там?

Либби беспомощно пожал плечами:

— Мне не хватает данных, чтобы высчитать это. Как можно определить время, если не от чего оттолкнуться в расчетах?

Пространство и время, единые и неразделимые… Либби еще долго размышлял над решением проблемы после того, как все разошлись. Во всяком случае в его распоряжении было пространство самого корабля и, следовательно, корабельное время. Часы на звездолете тикали, жужжали — они шли; люди то и дело испытывали чувство голода и удовлетворяли его; они уставали, отдыхали. Радиоактивные элементы распадались, физико-химические процессы стремились к состояниям большей энтропии, его собственное сознание субъективно вело отсчет времени.

Но Семьи лишились главного — возможности ориентироваться по звездам. Если верить глазам и показаниям корабельных приборов, то они потеряли связь с остальной вселенной.

Впрочем, какой вселенной?!

Никакой вселенной не было. Она исчезла.

Двигались они или нет? Что значит «двигаться» там, где нет ориентиров?

И все-таки эффект псевдогравитации, вызванный вращением корабля, существовал.

«Вращением относительно чего? — думал Либби. — А что, если пространство обладает собственным строением, своеобразной чистой, абсолютной, безотносительной плотью — чем-то вроде давным-давно разоблаченного и забытого „эфира“, который не сумели обнаружить в ходе классических опытов Майкельсона-Морли и на этом основании отвергли даже саму возможность его существования, а следовательно, и существования скоростей выше скорости света. Но действительно ли корабль превысил скорость света? Не стал ли он подобием гроба с призраками на борту в качестве пассажиров, несущимся неизвестно куда и неизвестно когда?»

Либби вдруг почувствовал слабый зуд под лопаткой, он почесался, его левая нога затекла, он почувствовал, что проголодался, — если это и была смерть, решил Либби, то она ничем не отличается от жизни.

Внутренне успокоившись, он вышел из рубки и направился в столовую, на ходу обдумывая проблему создания новой математической доктрины, позволявшей объяснить те диковинные явления, с которыми ему пришлось столкнуться. Загадочность того, как гипотетические боги Джокайры телепортировали Семьи с планеты на корабль, не давала покоя его воображению. Вряд ли стоило надеяться когда-нибудь получить данные, точные данные; самое большее, что мог тут сделать любой честный исследователь, одержимый приверженностью к истине, — это констатировать факт и отметить, что он пока не объясним. Факт имел место: ведь он сам совсем недавно находился на поверхности планеты в тот момент и до сих пор еще помощники Шульца выбиваются из сил, пытаясь с помощью стимуляторов привести в норму тех, кто, пережив этот ужасный подъем, испытал слишком глубокое потрясение.

У Либби не было рациональных объяснений происшедшему, поскольку данных для анализа у него не было, но он постарался выбросить бесплодные домыслы из головы. Сейчас ему больше хотелось заняться воспроизведением картины мироздания во всем объеме ее сложности и основными проблемами физики полей.

Если не считать пристрастия к математике, во всем остальном Либби был обычным человеком. И шумную атмосферу «клуба», столовой № 9, он предпочитал по иным, нежели Лазарус, причинам. Его успокаивала компания людей моложе его возрастом. Лазарус был единственным старшим, с которым он чувствовал себя легко.

В «клубе» он узнал, что время трапезы откладывается из-за суматохи, вызванной внезапным отлетом. Но Лазарус и множество знакомых находились в столовой, и Либби решил посидеть с ними. Нэнси Везерэл подвинулась и высвободила для него местечко.

— Вот кого я как раз хотела видеть, — сказала она. — От Лазаруса, судя по всему, толку не добьешься. Так куда же мы все-таки летим? И когда прибудем на место?

Либби попытался разъяснить ситуацию. Нэнси сморщила носик:

— Хорошенькое дельце, нечего сказать! Что ж, видимо, бедняжке Нэнси снова придется надевать хомут.

— Что вы имеете в виду?

— А вам когда-нибудь приходилось ухаживать за спящими? Нет, конечно, нет. Это очень надоедает. Без конца переворачивай их, сгибай им руки, разгибай ноги, поворачивай им головы, закрывай резервуар — прямо конвейер. Я так устала от человеческих тел, что уже готова принять обет безбрачия.

— Не стоит принимать скоропалительных решений, — посоветовал Лазарус.

— А тебе-то какое дело, старый обманщик?

Элеонор Джонсон прервала шутливую перебранку:

— А я рада, что мы снова на корабле. Эти подобострастные скользкие джокайрийцы… ух!

Нэнси пожала плечами:

— Это предрассудки, Элеонор. Джоки вообще-то ничего, хотя и по-своему. Конечно, они не совсем такие, как мы, но ведь и собаки на нас не похожи. Не будешь же ты из-за этого плохо относиться к собакам, верно?

— Вот что они такое, — печально протянул Лазарус. — Собаки…

— Что?

— Я не хочу сказать, что они собаки в прямом смысле — они даже внешне ничем не напоминают собак. Кроме того, джокайрийцы развиты ничуть не менее нас, а кое в чем превосходят. Но они все равно собаки. Эти, которых они называют богами, просто их хозяева, их владельцы. А нас они приручить не смогли, поэтому и вышвырнули за порог.

Либби подумал о необъяснимом телекинезе, к которому джокайрийцы — или их хозяева — прибегли.

— Интересно, — задумчиво сказал он, — как бы это выглядело, если бы они смогли одомашнить нас? Они научили бы нас множеству удивительных вещей…

— Забудь об этом, — резко сказал Лазарус. — Человеку не пристало быть чьей-либо собственностью.

— А что же пристало человеку?

— Человек должен оставаться самим собой… и всегда быть на высоте. — Лазарус поднялся: — Мне пора.

Либби тоже собрался уходить, но Нэнси остановила его:

— Подожди. Я хочу задать тебе несколько вопросов. А какой сейчас год, если считать по земному летоисчислению?

Либби хотел было ответить, но запнулся и задумался. Наконец он выдавил:

— Я не знаю, что ответить. С таким же успехом вы могли спросить меня, как высоко расположен верх.

— Возможно, я неверно сформулировала вопрос, — согласилась Нэнси. — Я не слишком хорошо разбираюсь в физике, но помню, что время — понятие относительное и что одновременность — термин, имеющий смысл только по отношению к точкам, расположенным достаточно близко друг от друга. Но все равно я хотела бы кое-что узнать. Мы летели гораздо быстрее и улетели гораздо дальше, чем когда бы то ни было, верно? Так вот, замедлили ли свой ход наши часы или что-нибудь в этом роде?

У Либби был тот озадаченный вид, который появляется у всех физиков и математиков, когда обычные люди пытаются говорить с ними о тонкостях их профессии.

— Вы имеете в виду парадокс, известный как Лоренца-Фицджеральда сокращение? Извините меня, но говорить об этом словами — значит говорить чепуху.

— Почему? — настаивала она.

— Потому что… ну, потому, что словами этого не объяснишь. Формулы, используемые для описания явления, в данном случае условно названного парадоксом, заведомо учитывают, что наблюдатель сам становится частью явления.

Обычно здравый смысл исходит из того, что мы в состоянии оставаться в стороне от происходящего и наблюдать за ним. Математика же отвергает даже саму возможность такого рода отстранения. Любой наблюдатель является частью целого, и он не может перестать быть его частью.

— Ну а все-таки? Вдруг это у него получится? Допустим, что нам прямо сейчас удалось бы увидеть Землю?..

— Ну вот, опять… — вздохнул несчастный Либби. — Я попытался объяснить все словами и тем самым только усугубил путаницу. Невозможно измерить время в прямом смысле слова, если два события разобщены в континууме. Единственное, что можно измерить, — это интервал.

— Ладно, каков же интервал? Позади столько времени и пространства…

— Нет, нет, нет! Это вовсе не то. Интервал — это… в общем, интервал. Я могу написать формулы, описывающие его, но словами его не определишь. Послушайте, Нэнси, вы в состоянии записать словами партитуру симфонии для оркестра?

— Нет. Впрочем, может быть, это и реально, но заняло бы в тысячу раз больше времени.

— А музыканты все равно не могли бы играть до тех пор, пока вы не обратили бы все это в нотные знаки. Вот что я имел в виду, — продолжал Либби, — когда сказал, что язык тут не годится. Однажды я уже столкнулся с подобной трудностью. Меня попросили описать словами принцип действия межзвездного привода и объяснить, почему, хотя привод работает за счет исчезновения инерции, мы — люди, находящиеся внутри корабля, — исчезновения инерции не ощущаем? Словами тут ничего не растолкуешь. Ведь инерция — это не просто свойство материальных тел, это абстрактное понятие, используемое при математическом моделировании физической картины мироздания. Фу-у… Тупик какой-то.

Нэнси слегка растерялась, но продолжала настаивать на своем:

— Все равно мой вопрос имеет смысл, даже если я сформулировала его неверно. И нечего отбояриваться от меня. Допустим, мы сейчас повернем назад и направимся к Земле — то есть совершим тот же путь, но только в обратном направлении, и тем самым удвоим корабельное время. Итак, какой год будет на Земле, когда мы доберемся до нее?

— Там будет… Сейчас, минуточку. — Мозг Либби почти автоматически начал работать над невероятно сложной проблемой соотношения ускорений, интервалов, векторов движения. Согретый внутренним сиянием математического озарения, он уже почти получил ответ, как вдруг вся проблема распалась на куски и стала неразрешимой. Он внезапно осознал, что решений бесконечное множество, и все в равной степени вероятны.

Это казалось невозможным. В реальности, а не в фантастическом мире математики такая ситуация была бы абсурдной. Ответ на вопрос Нэнси должен существовать только один.

Может ли быть так, что фундамент стройного здания теории относительности на самом деле зиждется на абсурде? Или вся загвоздка в том, что физически невозможно повторить путь между звездами в обратном направлении?

— Мне придется немного поразмыслить над вашим вопросом, — поспешно сказал Либби и сорвался с места прежде, чем Нэнси успела остановить его.

Раздумья в одиночестве ничуть не приблизили его к решению проблемы. И причина коренилась вовсе не в сбое его математических способностей. Он знал, что в состоянии разработать математическое обеспечение для группы фактов любой степени сложности. Затруднение и заключалось именно в недостаточности фактов. До тех пор пока кто-нибудь не преодолеет межзвездное расстояние с околосветовой скоростью и не вернется на планету, с которой стартовал, остается только гадать на кофейной гуще.

Либби поймал себя на том, что вспоминает о плато Озарк — своих родных местах; с тоской подумал он о милых его сердцу холмах. По-прежнему ли они зелены? По-прежнему ли дым осенью стелется между деревьев? Он с огорчением констатировал, что и этим вопросом суждено остаться без ответа.

Либби попытался подавить в себе приступ ностальгических настроений. Последний раз подобная волна тоски по родине нахлынула на него давным-давно — во время выхода в открытый космос, когда он еще служил в Космическом строительном корпусе.

Чувство сомнения и неуверенности, чувство потерянности и ностальгии распространилось по всему кораблю. На первом этапе путешествия Семьи были преисполнены надежд, как первые переселенцы, пересекающие прерии в крытых повозках. Теперь же они направлялись в никуда. И содержание, и смысл прожитого дня сводились к тому лишь, что он сменялся на следующий. Их долгая жизнь стала бременем и потеряла всякую значимость.

Айра Говард, состояние которого легло в основу Фонда Говарда, родился в 1825-м году и умер в 1873-м от старости. Он продавал продукты золотоискателям в Сан-Франциско, подвизался в роли маркитанта во время Гражданской войны и мало-помалу приумножил свои доходы.

Говард страшно боялся смерти. Он нанял лучших врачей своего времени, чтобы те продлили ему жизнь. Прогрессирующие процессы старения настигли его в том возрасте, когда большинство мужчин считаются еще молодыми. Медицина оказалась бессильна перед лицом этого явления. Тем не менее его завещание гласило, что деньги должны пойти на «дело продления человеческой жизни». Распорядители Фонда не смогли придумать ничего лучшего для исполнения предсмертной воли Говарда, как приступить к поиску людей, наследственность которых свидетельствовала о предрасположенности к продолжительной жизни. Потенциальных долгожителей поощряли к бракам с себе подобными. Этот метод предвосхитил приемы Бербанка и, не исключено, основывался на блистательных работах Грегора Менделя.

* * *

Мэри Сперлинг отложила книгу, увидев, что в комнату вошел Лазарус. Тот взял книгу в руки.

— Что читаем, сестренка? Экклезиаст. Хм… А я и не предполагал, что ты набожна. — И он вслух начал читать: «А тот, хотя бы прожил две тысячи лет и не наслаждаться добром, не все ли пойдет в одно место?» Довольно мрачная книга, Мэри. Неужели тут не сыскать местечка повеселее? Даже у Проповедника? Ну, например, вот это. — Его глаза скользнули по строчкам: «Кто находится между живыми, тому есть еще надежда…» Или… м-м-м, да, здесь не так-то легко найти оптимистические строчки. Ну-ка, попробуем тут: «И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность — суета». Это совсем по мне; вот уж не хотел бы снова вернуться в молодость, даже предложи мне платы за сверхсрочную жизнь.

— А я хотела бы.

— Что тебя гнетет? Я прихожу сюда и застаю тебя за чтением самой грустной из всех библейских книг, в которой идет речь о смерти и погребениях. Что с тобой?

Она устало провела рукой по глазам:

— Лазарус, я старею. О чем же мне еще думать?

— Ты-то? Да ты цветешь, как роза!

Она взглянула на него. Она знала, что он лжет: зеркало уже давно показывало ей седину в волосах и неистребимые морщины. Каждой клеточкой тела она ощущала наступление старости. И все-таки… Лазарус был старше ее, хотя она знала, немного разбираясь в биологии благодаря участию в исследованиях продолжительности жизни, что Лазарус давно исчерпал отпущенный ему срок существования. Когда он родился, программа реализовывалась только в третьем поколении и неустойчивые в генетическом плане линии полностью еще не были отбракованы, разве что произошло какое-то дикое, практически невозможное соединение генов.

Но он стоял перед ней во плоти и в здравии.

— Лазарус, — осведомилась она, — сколько ты собираешься прожить?

— Я? Что за странный вопрос! Я сразу же вспомнил парня, которому я его как-то задал. Разумеется, насчет себя, а не его. Тебе не приходилось слышать о докторе Хьюго Пинеро?

— Пинеро, Пинеро… Ах да! «Шарлатан Пинеро».

— Мэри, он не был шарлатаном. Он действительно им не был, кроме шуток. Он совершенно точно мог предсказать дату и время смерти каждого человека.

— Но… Ладно, продолжай. Что же он тебе предрек?

— Минуточку. Я хочу, чтобы ты поверила, что он не обманщик. Его предсказания сбывались минута в минуту. Если бы он не умер, то страховые компании отправились бы к черту. Это было еще до твоего рождения, но я знаком со всей историей лично. Пинеро обследовал меня и результат, казалось, озадачил его. Тогда он обследовал меня вторично. А потом просто вернул мне деньги.

— Что же он сказал?

— Я не смог добиться от него ни единого слова. Он просто стоял и переводил взгляд с меня на свою машину и обратно, а потом нахмурился и выпроводил меня. Поэтому мне трудно ответить на твой вопрос.

— А что ты сам думаешь насчет своей кончины, Лазарус? Неужели ты в самом деле надеешься жить вечно?

— Мэри, — отозвался Лазарус, — я не собираюсь умирать. Я просто не думаю об этом, вот и все.

Наступило молчание. Наконец она произнесла:

— Лазарус, я не хочу умирать. Но какой смысл в наших долгих мытарствах? Боюсь, мы не становимся мудрее с возрастом. Может быть, наша пора приспела, а мы по инерции тянем лямку? Задерживаемся в яслях, когда должны были бы уйти дальше? Вдруг наш удел — умереть, чтобы возродиться вновь?

— Кабы знать, — посетовал Лазарус. — Да и вряд ли выпадет на нашу долю случай узнать… Но будь я проклят, если вижу смысл в постоянных раздумьях об этом. И тебе не советую ломать голову. Я предлагаю одно: держаться за эту жизнь столько, сколько хватит сил, и стараться узнать как можно больше. Может статься, накопленные знания и мудрость проявятся в следующей жизни; пускай даже это будет и чужая жизнь. При любом исходе я люблю жизнь и она вполне удовлетворяет меня. Мэри, милая, не терзай себя понапрасну. Проклинай не проклинай превратности судьбы — иной нам все равно не дано.

* * *

Мало-помалу на корабле установился столь же монотонный распорядок жизни, как и во время первого перелета. Большинство членов Семей прибегло к анабиозу, остальные присматривали за ними, ухаживали за оранжереями, следили за порядком на корабле. Среди спящих на сей раз был и Слэйтон Форд: анабиоз считался последним средством при лечении тяжелых функциональных психозов.

Полет к звезде PK-3722 занял семнадцать месяцев и три дня по бортовому времени.

Экипаж корабля пребывал в вынужденном бездействии. За несколько часов до достижения конечной цели путешествия на экране в рубке вдруг возникли очертания звезд и корабль быстро затормозил, перейдя на межпланетную скорость. Никто не заметил признаков торможения. Какие бы таинственные силы не управляли полетом, им были одинаково подвластны объекты любой массы. «Новые Рубежи» скользнули на орбиту симпатичной зеленой планеты, отстоящей от своего солнца примерно на сто миллионов миль. Вскоре Либби доложил капитану Кингу, что они находятся на стационарной орбите.

Капитан Кинг осторожно дотронулся до приборов управления, которые не отзывались на прикосновения с момента отлета. На сей раз корабль вздрогнул. Невидимый пилот оставил их.

Либби решил, что эта аллегория здесь неуместна. Их полет, несомненно, был запланирован, но вовсе не обязательно предполагать, что кто-то или что-то сопровождало их сюда. Либби подозревал, что джокайрийские боги представляют себе мироздание в виде совокупности предопределенных явлений. То есть их отправка, с точки зрения богов, была фактом еще до знакомства с людьми. Вот только словами, как и всегда, здесь оказывалось трудно что-либо объяснить. Грубо говоря, по его теории «космической кривой», для них была выделена одна из мировых линий, которая выводила из обычного пространства, а затем снова вводила в него. Когда корабль добрался до конца «кривой», он просто вернулся в нормальное пространство и приборы и установки снова начали действовать.

Либби попытался объяснить свою точку зрения Лазарусу и капитану, но те мало что поняли. С доказательствами у него было негусто, к тому же он не располагал достаточным временем, чтобы придать своим взглядам стройную математическую форму. Поэтому его теория не могла удовлетворить ни их, ни его самого.

Ни капитану, ни Лазарусу не удалось улучить минутку и как следует обдумать происшедшее. На экране внутренней связи появилось лицо Барстоу.

— Капитан! — позвал он. — Не могли бы вы подойти к кормовому люку номер семь? У нас посетители!

Барстоу преувеличивал. Посетитель был только один. Человечек походил на мальчишку в шутовском наряде, вырядившегося под кролика. Очертаниями тела он больше напомнил Лазарусу человека, чем джокайрийцы, однако, судя по всему, не принадлежал к классу млекопитающих. Одежда на нем отсутствовала; правда, обнаженным его назвать было нельзя, поскольку его детское тельце покрывал короткий нежный золотистый мех. Его яркие глаза светились разумом и глядели весело.

Кинг был слишком изумлен, чтобы рассмотреть такие подробности. В его сознании прозвучал голос, нет, скорее, возникла мысль:

— …Следовательно, вы руководитель группы… — «говорил» гость, — добро пожаловать в наш мир… мы ждали вас… наши предупредили нас о вашем приходе…

Направленная телепатия…

Цивилизация настолько развитая, настолько чуждая враждебности, настолько доверчивая и дружелюбная, что могла позволить себе роскошь делиться мыслями с другими… и не только мыслями… Эти создания были столь доброжелательны и щедры, что предложили людям пристанище на своей собственной планете.

Кингу эта ситуация показалось очень похожей на ту, которая складывалась на Джокайре, и сейчас он ломал голову, пытаясь догадаться, где же на сей раз будет зарыта собака.

Посланец, казалось, читал его мысли:

— …загляни нам в души… мы не таим против вас зла… мы разделяем с вами любовь к жизни и любим жизнь, пребывающую в вас…

— Мы благодарим вас, — громко и официальным тоном произнес Кинг. — Мы должны посоветоваться. — Он повернулся к Барстоу и хотел было обратиться к нему, но тут заметил, что посланец исчез.

Капитан спросил Лазаруса:

— Куда он ушел?

— Что? А я откуда знаю?

— Но вы же стояли у самого люка?

— Я проверял показания приборов. Если верить им, то снаружи к люку никто не причаливал. Я еще удивился и подумал, что с ними не все в порядке. Как же он пробрался на корабль? Где его судно?

— Как он ушел?

— Только не мимо меня.

— Заккур, он ведь вошел через этот люк?

— Не знаю.

— Но вышел-то наверняка через него?

— Нет, — возразил Лазарус. — Этот люк был заперт. Пломбы по-прежнему на месте.

Кинг осмотрел пломбы:

— Но ведь не мог же он пройти сквозь…

— Не смотрите так на меня, — сказал Лазарус. — Я вовсе не суеверен. Куда, по-вашему, девается телевизионное изображение, когда прибор выключают?

Лазарус удалился, насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Кинг никак не мог вспомнить, что это за мотив.

Песенка, слова которой Лазарус вслух петь не стал, начиналась так:

Вечерком на крыше дома

Я видел маленького гнома…

4

В неожиданном гостеприимстве обитателей планеты подвоха как будто не было.

Маленькие существа — земляне прозвали их между собой «человечками» — казалось, действительно были рады людям и старались помочь им, чем могли. Им без труда удалось убедить пришельцев в своих лучших побуждениях, поскольку никаких препятствий в общении, как это было с джокайрийцами, не существовало. Человечки даже самые потаенные свои мысли делали достоянием людей, но читали в то же время только мысли, обращенные непосредственно к ним. Казалось, они то ли не могут, то ли не хотят воспринимать информацию, им не адресованную. Поэтому телепатическая связь с ними подчинялась столь же эффективному контролю, как и обычная речь. Между собой земляне общались по-прежнему с помощью слов. Телепатические способности человечков им не передались.

Планета системы звезды PK-3722 походила на Землю больше, чем Джокайра. По размерам она превосходила Землю, притяжение на ней было слабее, что свидетельствовало, видимо, о меньшей удельной плотности планетных недр. Это предположение косвенно подтверждалось практически полным отсутствием металлов в культуре человечков.

Планета вращалась по строго, почти круговой орбите, у нее не было дикого наклона земной оси, причем афелий отличался от перигелия всего на один процент. Смена времен года отсутствовала.

Не было у нее и огромного, тяжелого спутника, подобного земной Луне, который мог бы вызвать океанические приливы и нарушать изостатический баланс поверхности. Холмы планеты были пологими, ветры мягкими, моря спокойными. К полному разочарованию Лазаруса, его надежды на необузданный нрав погоды не оправдались. Здесь господствовал климат, в существовании которого в Калифорнии тщетно пытались уверить остальное человечество ее патриоты.

Обитатели же этой планеты действительно жили в таком климате.

Они указали людям место для высадки. Это был широкий песчаный пляж, отлого спускающийся к морю. За кромкой невысокого берега начинались бесконечные луга, миля за милей тянувшиеся до самого горизонта. Однообразные картины сглаживали лишь островки деревьев и кустарника. От пейзажа веяло нарочитой аккуратностью, наводившей на мысли о специально распланированном парке. Однако явные признаки чьего-либо вмешательства отсутствовали.

Именно здесь, как заявили членам первой исследовательской группы, им и предстояло жить.

Земляне быстро привыкли к тому, что человечки всегда оказывались там, где требовалась какая-либо помощь. Причем они никогда не стремились столь назойливо быть полезными во всем, как джокайрийцы. Скорее они напоминали старых друзей, всегда готовых протянуть руку помощи. Тот человечек, который сопровождал первых исследователей, огорошил Лазаруса и Барстоу тем, что случайно упомянул о якобы имевшей место ранее встрече с ними на корабле. Поскольку оттенок его шерстки был темно-красноватым, а не золотистым, Барстоу решил про себя, что-либо произошло какое-то недоразумение, либо эти существа способны менять окраску. Лазарус тоже воздержался от высказываний вслух на сей счет.

Барстоу спросил сопровождающего, есть ли у его народа какое-либо мнение по поводу места строительства зданий. Вопрос этот очень волновал его, поскольку при облете планеты они нигде не заметили никаких построек. Было похоже на то, что аборигены живут под землей. В данном случае ему хотелось избежать действий, которые местные власти могли воспринять негативно.

Он говорил вслух, обращаясь к проводнику. Это была лучшая гарантия того, что тот воспримет адресованную ему мысль.

В ответе, посланном человечком, Барстоу уловил ноты удивления.

— …вам нарушать гармонию прекрасных мест?.. К чему вам формировать строения?..

— Здания нужны нам для самых разных целей, — начал объяснять Барстоу. — Они требуются нам и как укрытия на день, и как помещения для сна на ночь. В них мы собираемся выращивать пищу и приготавливать ее. — Он хотел было попытаться растолковать, что из себя представляют гидропонная оранжерея, склад, кухня и тому подобное, но потом понадеялся на способность «слушателя» читать мысли. — Здания нужны нам и для многого другого — для размещения лабораторий, мастерских, помещений для аппаратов, с помощью которых мы связываемся друг с другом, — короче говоря, почти для всего на свете.

— …будьте терпеливы со мной… — пришла к нему мысль, — ведь я так мало знаю о ваших путях… Скажите мне, неужели вы предпочитаете спать вот в таких?.. — Проводник указал рукой на космические шлюпки землян, возвышающиеся над пологим берегом. Мысль, которую он использовал для определения шлюпок, была эмоционально окрашена — у Лазаруса в сознании вспыхнуло ощущение какого-то мертвого, сдавленного пространства, тюрьмы, в которой он не так давно был заперт, чего-то вроде тесной вонючей будки общественного видеофона.

— Таков наш обычай.

Человечек наклонился и дотронулся до травы:

— …разве на этом плохо спать?

Лазарус про себя согласился с ним. Земля была покрыта мягким, упругим ковром растительности, похожей на траву, но куда более нежной, ровной и густой. Лазарус снял сандалии и позволил ступням насладиться ее прохладой.

— …что касается пищи… — продолжал человечек, — зачем с трудом добывать то, что добрая земля дает просто так?.. пойдемте со мной…

Он повел землян через луг к рощице невысоких деревьев, склонившихся к журчащему ручейку. Их листья оказались плодами неправильной формы, размером с человеческую ладонь и толщиной примерно в дюйм. Человечек оторвал один из них и с видимым удовольствием стал есть.

Лазарус тоже сорвал плод и внимательно его разглядел. Плод легко крошился в руках, словно хорошо пропеченный пирог. Мякоть была маслянисто-желтой, упругой, но рассыпчатой и издавала сильный приятный аромат, напоминающий запах манго.

— Лазарус, не вздумай есть! — предостерег его Барстоу. — Они еще не исследованы.

— …он гармонирует с вашим телом…

Лазарус понюхал плод:

— Ладно, пусть я буду подопытным кроликом, Зак.

— Ну что ж, — пожал плечами Барстоу, — я тебя предупредил. Спорить с тобой бесполезно.

Лазарус надкусил экзотический фрукт. Вкус его был удивительно приятным, а мякоть достаточно упругой, чтобы дать работу зубам. Пережеванный кусок благополучно добрался до желудка Лазаруса и обосновался там.

Барстоу запретил остальным пробовать фрукты до тех пор, пока окончательно не станет ясно, что Лазарусу они вреда не причинили. Самоотверженный экспериментатор тут же воспользовался своим привилегированным положением, чтобы наесться как следует, и это, счел он, была лучшая его трапеза за много-много лет.

— …сообщите, пожалуйста, чем вы обычно питаетесь… — попросил их маленький приятель.

Барстоу начал было объяснять, но его остановила следующая мысль человечка:

— …все вы… думайте об этом… — На какое-то время мыслепередача прервалась, затем пронеслось: — …достаточно… мои жены позаботятся об этом…

Лазарус не был уверен, что понятие означало именно «жен», во всяком случае явно имелись в виду какие-то родственные отношения. До сих пор еще не было выяснено, являются человечки двуполыми или нет.

В эту ночь Лазарус спал под открытым небом и успокоительный свет звезд постепенно изгонял из его души остатки вызванной перелетом клаустрофобии. Очертания созвездий отсюда узнать было нелегко, но ему показалось, что он нашел хрустальную лазурь Веги и оранжевый глазок Антареса. Неизменным даже здесь оставался лишь Млечный Путь, величаво пересекающийся небосвод туманной аркой. Лазарус попытался отыскать Солнце, однако скоро оставил свою затею. Их разделяли ныне многие световые годы. Надо бы потрясти Энди, сонно подумал он, рассчитать координаты Солнца и взглянуть на него в телескоп. Но тут же заснул, не успев даже задаться вопросом, зачем ему все это нужно.

Поскольку на первых порах вполне можно было обойтись ночью без укрытий, доставку Семей на планету осуществили в кратчайший срок. Пока оборудовали колонию, людей располагали прямо на траве, как во время пикника. Сначала их стол был ограничен продуктами, привезенными с корабля; однако отметив, что Лазарус чувствовал себя по-прежнему прекрасно после проведенных над собой гастрономических опытов, колонисты постепенно изменили предвзятое отношение к местной пище и перешли на нее полностью, изредка для разнообразия пополняя ассортимент земными продуктами.

Вскоре после окончательного переселения Семей на планету Лазарус, прогуливаясь в некотором отдалении от лагеря, повстречал одного из человечков. Абориген поприветствовал Лазаруса — как и остальные его сородичи, он говорил с налетом доверительности, как бы на правах давнего знакомого, — привел его к рощице невысоких деревьев чуть в стороне от базы и предложил отведать их плоды.

Лазарус не был особенно голоден, но неожиданно для себя почувствовал, что не имеет права отказаться.

Сорвав плод и надкусив его, он чуть не подавился от изумления… картофельное пюре с томатным соусом!

— …мы правильно уловили?.. — донесся до него безмолвный вопрос.

— Черт! — восхитился Лазарус. — Не знаю, что вы собирались сотворить, но получилось у вас отлично.

В мозг его ворвалась волна удовлетворения:

— …попробуй со следующего дерева…

Лазарус так и сделал — осторожно, но с большой охотой. Аромат плода напомнил ему запах свежевыпеченного ржаного хлеба, сдобренного настоящим сливочным маслом, но в этот букет вкрался еще и привкус мороженого. Он уже почти не удивился, когда плоды с третьего дерева позволили ему ощутить во рту вкус жареного мяса с грибами.

— …мы использовали в основном твои впечатления… — пояснил его сопровождающий, — они оказались гораздо сильнее, чем ощущения любой из твоих жен…

Лазарус не стал объяснять, что он не женат. Человечек добавил:

— …у нас не было времени воплотить формы и цвета, указанные вашими мыслями… они многое значат для вас?

Лазарус поспешил уверить его, что в данном случае это ни к чему.

Когда он вернулся на базу и поделился впечатлениями от прогулки, ему пришлось очень долго убеждать товарищей в том, что его слова не розыгрыш.

Одним из тех, кому пошла на пользу беззаботная жизнь в сказочной стране изобилия и праздности, был Слэйтон Форд. Он очнулся после анабиоза практически оправившимся от нервного потрясения. У него остался только один болезненный симптом: он никак не мог восстановить в памяти события, произошедшие в джокайрийском храме. Ральф Шульц решил, что это нормальная реакция здорового организма на перегрузку психики, и признал пациента полностью излечившимся. Теперь Форд казался еще более молодым и счастливым, чем до болезни. Он не стал претендовать ни на какие официальные должности — кстати, их осталось кот наплакал. Семьи пребывали в состоянии блаженной анархии, пользуясь всем, что в изобилии давала им благословенная планета. Тем не менее к Форду колонисты по-прежнему обращались с добавлением титула и относились к нему как к одному из Старших. У него часто спрашивали совета, с его мнением считались так же, как с мнением Заккура Барстоу, Лазаруса и капитана Кинга. Члены Семей не придавали большого значения возрасту: близкие друзья могли иметь столетнюю разницу в годах. Они в течение многих лет имели возможность наблюдать деятельность Администратора и теперь продолжали относиться к нему как к старшему, хотя двум третям из них он годился в сыновья.

Бесконечный пикник затянулся на недели и месяцы. После продолжительного затворничества в стенах корабля, когда приходилось лишь спать или работать, почти никто не смог воспротивиться искушению предаться беззаботному отдыху, к тому же пока ничто не мешало людям наслаждаться долгожданным покоем. Пищи хватало вдоволь — пищи, которую не нужно было добывать и готовить и которая росла повсеместно. Вода в ручьях была прохладная и чистая. Что касается одежды, то они могли иметь ее сколько заблагорассудится, но потребность в ней вызывалась здесь соображениями скорее эстетического порядка, нежели утилитарного. Райский климат делал ношение этого «средства защиты от ненастья» столь же нелепым, как, например, купание во фраке. Не расстались с одеждой только самые непреклонные ее приверженцы. Для большинства же вполне хватало браслетов, ожерелий и цветов в волосах, тем более что такой «наряд» не требовал переодевания перед купанием в море.

Лазарус по-прежнему носил килт.

Уровень культуры и просвещенности человечков трудно было оценить сразу, поскольку их образ жизни вызывал у землян недоумение. Из-за отсутствия наглядных атрибутов высокого технического развития — больших зданий, сложных средств передвижения, крупных энергостанций — их легко можно было принять за детей природы, беззаботно живущих в райском саду.

Но, как известно, над водой обычно возвышается только одна восьмая часть айсберга.

Знания человечков в области физики были гораздо более обширными, чем знания колонистов. Они с живым интересом осмотрели корабельные шлюпки, то и дело озадачивая своих гидов вопросами, почему то-то или то-то сделано так, а не вот так. И предлагаемое ими решение технических проблем, как правило, оказывалось куда более простым и оригинальным, чем в громоздкой земной технике, — это в тех случаях, когда изумленные инженеры были в состоянии понять объяснения аборигенов.

Человечки прекрасно разбирались в любых машинах и механизмах, хотя сами не пользовались их услугами. Ясно было, что для связи они им не нужны, да и для передвижения тоже (сначала, правда, причина эта была неясна), и вообще их потребность в технике практически сводилась к нулю. Ну а если им все же никак было не обойтись без механического устройства, они с легкостью изобретали его, материализовывали идею, использовали устройство по назначению и сразу же уничтожали, действуя на всех этих этапах настолько оперативно и согласованно, что людей поражала подобная скоординированность.

Но больше всего удивляло их знание биологии. Человечки были просто волшебниками в обращении с живыми объектами. Например, им ничего не стоило вывести растения с плодами, полностью дублирующими не только вкусовые, но и питательные свойства привычных землянам продуктов, — и все это за считанные дни. Решение такой задачи было для них совершенно заурядным делом, с которым мог справиться любой их биотехник. Им это давалось куда легче, чем какому-нибудь земному цветоводу выведение цветка с новым цветом и формой. Однако методы селекционной работы человечков коренным образом отличались от известных землянам. Если кто-нибудь просил их объяснить, как они это делают, — а их спрашивали, и неоднократно, — они утверждали, что просто «думают», каким должно стать растение по их замыслу. Что бы они не имели в виду, но факт был на лицо: они брали молодой росток и, не прикасаясь к нему и не оказывая на него никаких других, доступных наблюдению человека воздействий, за несколько часов заставляли его превращаться во взрослое дерево и цвести, причем получалось совсем другое растение с отличными от исходного признаками.

Но самое разительное отличие людей от аборигенов коренилось даже не в уровне научного развития. Существовало несходство, имевшее совершенно принципиальный характер.

Они не были индивидуальными существами.

Ни один из аборигенов не являлся носителем отдельной индивидуальности. Их индивидуумы состояли из нескольких тел. У них были групповые «души». Основным звеном их общества были телепатически единые группы, объединяющие множество членов. Количество тел и интеллектов, составляющих одну индивидуальность, доходило до девяноста и никогда не бывало менее тридцати.

Колонисты начали понимать многое из того, что сначала им казалось совершенно необъяснимым, только уяснив себе реальное положение дел в жизнеустройстве человечков. Были веские основания подозревать, что туземцы, в свою очередь, также нашли землян весьма странными и загадочными. Они ведь наверняка предполагали, что все остальные разумные существа устроены по их образу и подобию. И внезапное осознание непохожести людей на них самих поначалу вызвало у человечков ужас, а несколько дней спустя они оставили поселение землян.

В конце концов в лагерь явился посланец, пожелавший говорить с Барстоу.

— …мы сожалеем о том, что избегали вас… поторопившись, мы приняли вашу беду за дефект… мы хотим помочь вам… мы предлагаем научить вас быть такими же, как мы…

Барстоу не знал, как отреагировать на столь щедрое предложение.

— Мы благодарим вас за желание помочь нам, — наконец сказал он. — Но то, как мы живем, это не беда наша, а образ жизни. Наши пути — не ваши пути. И, я думаю, нам никогда не постичь ваших путей.

И мысль, дошедшая до него, была очень обеспокоенной:

— …мы уже помогли многим обитателям неба и земли избавиться от их вечной борьбы… но, если вы не желаете нашей помощи, мы не собираемся навязывать ее силой…

Посланец удалился, оставив Заккура Барстоу в глубокой задумчивости. Кто знает, засомневался Барстоу, не поторопился ли он с ответом, не удосужившись посоветоваться со Старшими. Ведь, скажем, телепатия являлась таким даром, которым не стоило пренебрегать. Возможно, человечки могли бы научить их этому искусству, не лишив при этом человеческой индивидуальности. Но то, что он знал о телепатах из числа членов Семей, оставляло мало надежд на это. Среди них не было ни одного умственно полноценного, многие из них были полными идиотами — одним словом, овладение телепатией отнюдь не казалось таким уж безобидным делом.

Впрочем, это можно обсудить и позже. Торопиться некуда.

«Торопиться некуда» — это выражение стало девизом всего населения колонии. Не было никаких трудностей, круг необходимых занятий свелся до минимума, а неотложные дела вообще исчезли как таковые. Солнце приятно нежило своим теплом, день за днем лениво шествовали вслед друг за другом. Члены Семей, благодаря своей наследственности, имели склонность загадывать наперед. Теперь они мало-помалу стали загадывать на вечность. Время утратило свое значение. Даже исследования по продолжительности жизни, которые безостановочно велись на протяжении всей истории существования Семей, постепенно сошли на нет. Гордон Харди забросил свои эксперименты ради того, чтобы побольше узнать от человечков о сути жизненных процессов на планете. Овладение этими новыми знаниями оказалось нелегким делом, и Харди долгие часы проводил, переваривая полученную информацию. Вскоре он заметил, хотя и не придал тому должного значения, что большую часть времени проводит в раздумьях, а приступы трудовой активности становятся все более редкими.

Одна из вещей, которую он узнал, дала ему новую пищу для мучительных размышлений: человечки в некотором роде победили смерть.

Поскольку каждое их «эго» существовало во множестве тел, смерть одного из тел не влекла за собой смерти «эго». Все воспоминания и весь опыт, накопленный данным телом, с его смертью не исчезали безвозвратно. Физическая потеря возмещалась приемом в группу нового члена из молодых. Но групповое «эго» умереть не могло, разве что были бы уничтожены все тела, из которых оно состояло. Таким образом существование индивидуумов в обществе человечков было непрерывным, фактически вечным.

Их «молодежь» до «свадьбы», или вступления в группу, располагала самыми зачаточными, инстинктивными навыками разумного поведения и, похоже, совсем не осознавала себя. Старшие ожидали от них в отношении умственной деятельности не больше, чем люди от зародыша в утробе матери. На попечении каждой из «эго»-групп всегда находилось много этих несамостоятельных особей, за которыми ухаживали, как за любимыми собачками или за беспомощными детьми, хотя часто «новички» не отличались по возрасту от старших.

* * *

Лазарус устал от райской жизни раньше, чем большинство его собратьев.

— Так дальше продолжаться не может, — пожаловался он Либби, валявшемуся рядом с ним на травке.

— Вас что-то тревожит?

— Ничего конкретного. — Лазарус установил свой нож острием на сгибе локтя, крутанул другой рукой и пронаблюдал за тем, как нож воткнулся в мягкий дерн. — Просто все это напоминает мне хороший зоопарк. И будущее нам светит точь-в-точь такое же, как его обитателям. — Он горестно крякнул и добавил: — Прямо какая-то Страна Забвения!

— Ну а все же, что конкретно Вас беспокоит?

— Ничего. Именно это-то меня и настораживает. Если откровенно, Энди, ты ничего подозрительного не видишь в том, что мы оказались на подобном пастбище?

Либби застенчиво улыбнулся:

— Нет. Наверное, это у меня от природы. Ведь я родился среди таких же лугов. У нас обычно рассуждали просто: «Коли дождик не каплет, так и крыша не течет, а уж коли дождь, так ничего с этим не поделаешь». Сдается мне, по такому принципу тоже можно жить. Что же вам не нравится?

— Знаешь, — бледно-голубые глаза Лазаруса уставились вдаль, он на время перестал играть в ножички, — однажды, когда я был еще молод, оказался я как-то в южных морях…

— На Гавайях?

— Нет, гораздо южнее. Понятия не имею, как это место называется теперь… Трудно мне тогда пришлось, очень трудно. Я был вынужден даже продать свой секстант и очень скоро уже вполне мог сойти за туземца. Я полностью уподобился местным дикарям, и такая житуха мне стала казаться вполне сносной. Но в один прекрасный момент мне довелось взглянуть на себя в зеркало… — Лазарус тяжело вздохнул: — Так вот, я очертя голову кинулся прочь оттуда и с трудом нашел себе место на шаланде, груженной сырыми кожами. Ты понимаешь, как отчаянно я стремился вырваться из этой идиллии?

Либби ничего не ответил.

— Как ты проводишь время? — не унимался Лазарус.

— Я-то? Как всегда. Размышляю о математике. Пытаюсь разработать принцип межзвездных перелетов, подобный тому, с помощью которого нас забросили сюда.

— Ну и как? Успешно? — внезапно насторожился Лазарус.

— Пока еще нет. Дайте срок. Иногда смотрю на облака. Ведь почти во всем можно найти удивительные математические соотношения, если только знать, что ищешь. В кругах на воде, в формах женской груди — изящнейшие функции пятого порядка.

— Что? Ты имеешь ввиду четвертого порядка, наверное?

— Нет, пятого. Вы забываете о времени. Я люблю уравнения пятого порядка… — мечтательно протянул Либби.

— У-ф-ф! — выдохнул Лазарус и поднялся. — Все это, конечно, очень интересно, но не для меня.

— Собираешься куда-нибудь?

— Хочу прогуляться.

Лазарус отправился на север. Он шел до самого вечера, а когда стемнело, улегся ночевать прямо на землю. На рассвете он поднялся и побрел дальше. За первым днем последовал второй, за вторым третий. Идти было легко, поход скорее напоминал прогулку по парку… даже слишком напоминал, с точки зрения Лазаруса. Сейчас он готов был многое отдать за один только вид какого-нибудь вулкана или стоящего водопада.

Плодовые деревья иногда казались странными на вид, но росли во множестве и плоды на них были вполне удовлетворительны на вкус. Довольно часто ему встречались человечки, поодиночке или группами, спешившие по своим таинственным делам. Они ни разу не побеспокоили его и не спросили, куда он направляется, а просто приветствовали его с обычным видом давних друзей. Он уже начал подумывать, встретится ли ему вообще хоть один не знакомый с ним человечек. У Лазаруса появилось ощущение, что за ним следят.

Постепенно ночи становились холоднее, а дни суровее. Человечки попадались все реже и реже. Когда Лазарус за целый день пути не встретил ни одного аборигена, он остановился на ночевку и провел на том же месте весь следующий день, посвятив его исследованию своего душевного состояния.

Ему пришлось признать, что нет серьезной причины недолюбливать планету и ее обитателей. Но он тем не менее был совершенно уверен, что они ему не по вкусу. Никакая философия, о которой он слышал или читал, не говорила ничего толкового о смысле человеческой жизни или о том, как ему следует правильно жить. Нежиться под лучами солнца кое-кому, может, и доставляло большое удовольствие, но только не ему. Он это знал совершенно точно, хотя и не смог бы объяснить, откуда у него такая уверенность.

Решение, предопределявшее участь Семей, казалось ему сейчас роковой ошибкой. Более мужественным было бы остаться и бороться за свои права, даже если в этой борьбе Семьям предстояло бы погибнуть. Вместо этого они пролетели половину Вселенной (Лазарус всегда был максималистом в оценках), чтобы найти себе тихий угол. Они нашли один, но он оказался уже занят созданиями, настолько превосходившими людей по развитию, что сосуществовать с ними было невозможно… более того, настолько уверенными в своем превосходстве, что они не истребили непрошеных гостей, а зашвырнули их на эту стриженую лужайку для гольфа.

Уже сами по себе подобные действия следовало рассматривать как издевательство. «Новые Рубежи» стали кульминацией пятисотлетнего развития технической мысли человечества, вершиной того, что мог создать человек, — а корабль швырнули через бездны пространства с такой легкостью, с какой ребенок посадил бы в гнездо выпавшего птенца.

Человечки вроде бы не собирались выживать людей с планеты, но и они по-своему деморализовали их не меньше, чем боги Джокайры. Один отдельно взятый абориген был наделен сознанием младенца, однако их групповой интеллект оставлял далеко позади лучшие умы человечества. Даже Энди. Людям нечего и надеяться на то, что они когда-нибудь достигнут подобного уровня. С таким же успехом кустарная мастерская могла бы соперничать с автоматизированной кибернетической фабрикой. Пойди люди — будь это возможно — на объединение в подобные группы (в чем Лазарус искренне сомневался), они утратили бы (и в этом Лазарус был совершенно убежден) то, что делало их людьми.

Он поймал себя на мысли, что во всем отдает предпочтение людям. Но он ведь и был человеком!

Тянулись дни, а Лазарус все спорил сам с собой: его мучили проблемы, не дававшие покоя испокон веков людям его склада с той поры, как первая человекообразная обезьяна почувствовала себя человеком, — проблемы, которые не решались ни с помощью набитого брюха, ни с помощью сложнейших машин. Итог его бесконечных размышлений ничем не отличался от того, к которому свелись все духовные поиски его далеких предков. Зачем? Во имя чего живет человек? Ответа не было. Лишь зрела подсознательная уверенность в том, что человек не предназначен для праздного времяпрепровождения.

Его тревожные раздумья прервало неожиданное проявление одного из человечков.

— …приветствую тебя, старый друг… твоя жена Кинг желает, чтобы ты вернулся домой… ему нужен твой совет…

— Что случилось? — спросил Лазарус.

Но человечек то ли не мог, то ли не хотел ответить на этот вопрос. Лазарус затянул потуже ремень и тронулся на юг.

— …нет нужды идти медленно… — пришла мысль.

Человечек привел Лазаруса на полянку за небольшой рощицей деревьев, на которой стояло яйцевидное сооружение высотой футов в шесть. Сооружение было абсолютно гладким, если не считать дверцы сбоку. Абориген вошел внутрь, а за ним с трудом втиснулся Лазарус. Дверь захлопнулась.

Почти сразу же она открылась, и Лазарус увидел, что они находятся на пляже, чуть в стороне от человеческого поселения. Фокус выглядел весьма эффектно.

Лазарус заторопился к одной из шлюпок, в которой капитан Кинг и Барстоу оборудовали нечто вроде административного центра поселения.

— Вы посылали за мной, шкипер? Что случилось?

Лицо Кинга было сурово.

— Это касается Мэри Сперлинг…

Лазарус почувствовал, как по его спине пополз холодок.

— Умерла?

— Нет. Не совсем так. Она ушла к человечкам. Влилась в качестве «жены» в одну из групп.

— Что? Не может быть!

Лазарус ошибался. Конечно, о скрещивании между аборигенами и людьми не могло быть и речи, но при наличии симпатии и обоюдного желания ничто не препятствовало тому, чтобы человек влился в одну из «эго»-групп, растворив в ее множественной личности свою индивидуальность.

Мэри Сперлинг, которая все время терзалась мыслью о приближающейся смерти, усмотрела в бессмертии группового «эго» единственный выход. Поставленная перед извечной проблемой жизни и смерти, она избрала… ни то ни другое. Потерю самой себя. Она нашла группу, готовую принять ее, растворила в ней свое «я».

— Это порождает массу новых проблем, — заключил Кинг. — Слэйтон и Заккур, ну и я, решили, что лучше вам сейчас быть здесь.

— Да, да, конечно… Но где Мэри? — в ужасе воскликнул Лазарус и бегом бросился наружу, не дожидаясь ответа. Он промчался через поселение, не реагируя на приветствия и попытки остановить его. Неподалеку от лагеря он наткнулся на аборигена. Остановившись как вкопанный, он спросил:

— Где Мэри Сперлинг?

— …я Мэри Сперлинг…

— Господи Боже мой! Но ты не можешь ею быть!

— …я Мэри Сперлинг, и Мэри Сперлинг — это я… ты не знаешь меня, Лазарус?.. я знаю тебя…

Лазарус замахал руками:

— Нет! Я хочу видеть Мэри Сперлинг, которая выглядит как человек… как я!

Абориген поколебался:

— …тогда следуй за мной…

Лазарус нашел ее далеко от лагеря. Ясно было, что она избегает остальных колонистов.

— Мэри!

Она ответила ему мыслью:

— …жаль видеть тебя обеспокоенным… Мэри Сперлинг больше нет… она теперь часть нас…

— О, Мэри, ради Бога, перестань! Не морочь мне голову! Разве ты не узнаешь меня?

— …конечно, я знаю тебя, Лазарус… это ты не знаешь меня… не мучай свою душу и не терзай свое сердце видом тела, стоящего перед тобой… я не одна из вас… я принадлежу этой планете…

— Мэри, — настаивал он, — ты должна отказаться от этого. Ты должна выйти оттуда!

Она покачала головой удивительно по-человечески; лицо ее оставалось неподвижным, лишенным эмоционального выражения. Это была какая-то безжизненная нечеловеческая маска.

— …невозможно… Мэри Сперлинг нет… тот, кто разговаривает с тобой, — нерасторжимое я, а не один из вас…

Создание, которое когда-то было Мэри Сперлинг, повернулось и стало удаляться.

— МЭРИ!.. — в отчаянии закричал Лазарус. Он испытывал такую же душевную муку, как и в ту ночь, два столетия назад, когда умерла мать. Он закрыл лицо руками и заплакал — безутешно, как ребенок.

5

Вернувшись в лагерь, Лазарус обнаружил, что Кинг и Барстоу ждут его. Кинг глянул на него:

— Я и так мог бы все рассказать вам, но вы не стали слушать…

— Забудем, — коротко бросил Лазарус. — Что же теперь?

— Лазарус, вы должны увидеть еще кое-что, прежде чем мы приступим к решению этого вопроса, — ответил Барстоу.

— О'кэй. Что же это?

— Пойдемте с нами.

Они привели его к каюте, в которой размещался штаб Семей.

Вопреки установившимся в лагере обычаям, дверь ее была заперта на замок. Кинг открыл каюту ключом, и они вошли. Внутри помещения находилась женщина.

Увидев мужчин, она тихо вышла, снова заперев за собой дверь.

— Взгляните на это, — сказал Барстоу.

«Это» оказалось живым существом. В своего рода инкубаторе лежал ребенок — но ребенок, невиданный доселе. Лазарус уставился на него, а через некоторое время сердито спросил:

— Это еще что за чертовщина?

— Судите сами. Можете взять на руки — вы ему не повредите.

Лазарус так и сделал. Сначала осторожно, а затем почти небрежно он стал вертеть в руках маленькое тельце. Интерес его к этому существу все возрастал. Он ломал голову над тем, что перед ним такое. Это не было человеческое дитя. Не было это и отпрыском человечков. Неужели планета, как и предыдущая, является родным домом еще одной расы, о существовании которой земляне и не подозревали? Несомненно, Лазарус держал на руках ребенка, но только не человеческого. У него не было вздернутого детского носика, равно как ушных раковин. На месте ушей размещались какие-то органы, не выступающие за пределы черепной коробки и защищенные костистыми выступами… На руках было слишком много пальцев, а возле запястий помещалось еще по одному, оканчивающемуся пучком розовых червеобразных отростков.

С телом младенца тоже было что-то не так, хотя Лазарус не мог сообразить, что именно. Зато два других отличия бросались в глаза: ноги оканчивались не человеческими ступнями, а лишенными пальцев ороговевшими копытами; налицо была ярко выраженная двуполость — гермафродитизм: существо являлось настоящим андрогином.

— Что это? — повторил Лазарус свой вопрос. В его голове уже роились страшные подозрения.

— Это, — ответил Заккур, — Марион Шмидт, родившийся три недели назад.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что человечки могут так же ловко обращаться с людьми, как и с растениями.

— Как это? Ведь они обещали не вмешиваться в наши дела.

— Не спешите с выводами. Мы сами согласились на это. Первоначально речь шла только о некоторых улучшениях.

— Улучшениях??? Да это создание просто непотребно!

— И да и нет. Меня тоже с души воротит, когда я смотрю на него… но на самом деле это нечто вроде сверхчеловека. Строение его тела было изменено, чтобы служить своему владельцу эффективнее. Все то, что досталось нам в наследство от обезьян, убрано, а органы расположены более рациональным образом. Нельзя сказать, что перед нами не человек… Это — человек… разве что… улучшенная модель. Взгляните хотя бы на дополнительные пальцы у запястий. Ведь это фактически еще две руки, только миниатюрные. У основания каждой из них размещен микроскопический глаз. Сами понимаете, какие возможности откроет перед человечеством подобное нововведение, нужно только свыкнуться с мыслью о нем. — Барстоу еще раз взглянул на ребенка: — Но, на мой взгляд, это создание ужасно.

— Да оно на чей угодно взгляд ужасно, — содрогнулся Лазарус. — Может, это и улучшенный вариант, но будь я проклят, если соглашусь называть его человеком.

— Во всяком случае факт его существования создает для нас определенные проблемы…

— Это уж точно! — Лазарус еще раз посмотрел на существо: — Так вы говорите, что у этих маленьких ручек еще и пара глазок есть? Но это же вообще ни в какие ворота не лезет!

Барстоу пожал плечами:

— Я не биолог. Но насколько мне известно, особая клетка тела содержит полный набор хромосом. Думаю, можно выращивать хоть глаза, хоть кости, — что угодно и где угодно, если только знать, как манипулировать генами в хромосомах. А они знают, как это делается.

— Но я не хочу, чтобы мной манипулировали!

— Я думаю, этого не хочет никто.

* * *

Лазарус стоял на берегу и смотрел на теснившихся в ожидании начала собрания людей.

— Мне… — начал он, как полагалось, но вдруг озадаченно смолк. — Подождите секундочку. Либби, можно тебя? — Он что-то сказал Либби на ухо. Тот заметно огорчился и что-то прошептал в ответ. Его слова, казалось, вызвали у Лазаруса раздражение. Однако он выпрямился и уже спокойно продолжил: — Мне двести сорок один год… по меньшей мере. Есть здесь кто-нибудь старше меня? — Это была пустая формальность. Он знал, что является старейшим, а чувствовал сейчас на своих плечах вдвое больший груз прожитых лет.

— Собрание открыто, — оповестил он. Его громкий голос разносился по пляжу, усиленный снятой со шлюпки громкоговорящей установкой. — Кто будет председателем?

— Продолжайте сами! — выкрикнул кто-то из толпы.

— Отлично, — согласился Лазарус. — Тогда слово предоставляется Заккуру Барстоу.

Стоящий позади Лазаруса техник навел на Барстоу микрофон направленного действия.

— Заккур Барстоу, — загремел из динамиков голос, — говорит сам за себя. Кое-кому из нас начинает казаться, что эта планета, несмотря на все ее прелести, не место для людей. Вы знаете о Мэри Сперлинг, вы видели стереоснимки Мариона Шмидта. Было и многое другое — я не стану надолго занимать ваше внимание, но новая эмиграция опять ставит перед нами вопрос: куда? Лазарус Лонг предлагает нам вернуться на Землю. Причем… — Его слова заглушил поднявшийся в толпе шум.

Лазарус шикнул на крикунов и объяснил:

— Никого не собираются заставлять возвращаться, но если улететь решит достаточное количество людей, и мы можем рискнуть. Я предлагаю лететь на Землю. Другие склоняются к поиску новой планеты. Мы должны решить, что же делать. Но сначала… кто из вас согласен со мной, что оставаться здесь не стоит?

— Я!!! — крик подхватило множество голосов. Лазарус попытался взглядом отыскать первого, кто это крикнул. Не найдя его в толпе, он вопрошающе взглянул через плечо на техника, затем указал пальцем на нужного человека и махнул рукой:

— Выходите, старина. А остальные пусть помолчат.

— Меня зовут Оливер Шмидт. Я уже несколько месяцев жду, чтобы кто-нибудь предложил смотать отсюда удочки. Мне казалось, что только меня беспокоит происходящее. У меня нет никаких явных причин покидать эту планетку: меня не пугает происшедшее с Мэри Сперлинг и Марион Шмидт. Может быть, кому-нибудь такая жизнь по душе — живи себе да посвистывай. Но мне вдруг смертельно захотелось снова увидеть Цинциннати. Я по горло сыт здешним изобилием. Я устал быть лотофагом. Черт побери! Я хочу зарабатывать на жизнь! Судя по тому, что говорят генетики Семей, я протяну еще добрую сотню лет. И я не представляю, как проведу их, валяясь на солнышке и подремывая.

Когда он закончил, на помост вознамерились подняться по меньшей мере тысяча человек одновременно.

— Тихо! Тихо! — заорал Лазарус. — Если неймется говорить всем до единого, то лучше сделать это через представителей Семей. А сейчас дадим слово от силы двум-трем. — Он указал на находившегося неподалеку человека и велел ему говорить.

— Я буду краток, — заявил новый оратор, — поскольку я полностью согласен с Оливером Шмидтом. Я только хотел изложить свои собственные мотивы. Как вы можете жить без нашей Луны? Там, на Земле, я, бывало, сиживал на балконе теплыми летними вечерами, покуривал себе и глядел на Луну. Я и не знал, что для меня это так важно. В общем, я не могу жить без привычной картины неба над головой.

Следующий оратор сказал только:

— Случившееся с Мэри Сперлинг ужасно взволновало меня. По ночам меня стали преследовать кошмары. Мне все время представляется, что то же самое произошло со мной.

Споры длились очень долго. Кто-то заметил, что с Земли они бежали. Так почему же они надеются, что их пустят обратно? На это Лазарус ответил сам:

— Мы многое узнали от джокайрийцев, а теперь еще больше — от человечков. Мы владеем такими знаниями, о которых земные ученые и не мечтают. Мы вернемся на Землю не с пустыми руками. Мы потребуем соблюдения наших прав и будем достаточно сильны, чтобы сражаться за них.

— Лазарус Лонг… — донеслось откуда-то.

— Да, — отозвался Лазарус. — Эй, там, продолжай.

— Я слишком стар, и для новых межзвездных странствий, и для сражений на Земле. Как бы вы меня ни увещевали, я останусь.

— В таком случае тебе тут нечего и огород городить, — отрезал Лазарус.

— Но ведь я имею право высказаться…

— Ты уже высказался. Дай и другим возможность.

Солнце уже село и на небе высыпали звезды, а споры все не затихали. Лазарус понимал, что дискуссия может затянуться до бесконечности, если вовремя ее не прекратить.

— Хорошо! — закричал он, не обращая внимания на возгласы еще не успевших выступить. — Может быть, нам придется передать вопрос на рассмотрение Совета Семей, но теперь я предлагаю провести голосование. Те, кто хочет вернуться на Землю, пусть встанут справа от меня. Те, кто хочет остаться здесь, — слева. А намеревающиеся отправиться на поиски новой планеты пусть расположатся прямо передо мной. — Он отошел назад и шепнул технику: — Включи какую-нибудь музыку, чтобы они шевелились побыстрее.

Техник понимающе кивнул, и над пляжем зазвучали до боли знакомые и родные звуки «Печального вальса». За ним последовали «Зеленые холмы Земли». Заккур Барстоу обернулся к Лазарусу:

— Ты нарочно выбрал эти вещи?

— Я? — невинно переспросил Лазарус. — Ты же знаешь, что я равнодушен к музыке, Зак!

Но даже под музыку распределение по группам проходило очень медленно. Последние аккорды бессмертной Пятой симфонии замерли задолго до того, как все люди разделились на три группы.

Слева собралось около одной пятой всех членов Семей. Это в основном были старики, уставшие метаться в поисках лучшей доли. К ним присоединились также несколько молодых людей, которые никогда не видели Земли.

В центре сформировалась совсем маленькая группка — не более трехсот человек, — в основном мужчины и несколько молодых женщин, которые ратовали за поиск новых миров.

Но подавляющее большинство членов Семей собралось справа от Лазаруса. Он взглянул на них и увидел на их лицах воодушевление. Это обрадовало его. Он страшно боялся, что останется единственным желающим вернуться на Землю.

Лазарус перевел взгляд на людей в центре.

— Похоже, вы в меньшинстве, — сказал он им негромко. — Но ничего, всегда можно переменить решение.

Постепенно средняя группа стала разваливаться. По одному, по двое и по трое люди расходились по обе стороны. Очень немногие присоединились к изъявившим желание остаться. Большинство же влилось в группу возвращенцев.

Когда распределение закончилось, Лазарус обратился к группе, расположившейся слева от него:

— Ну что ж, приятели, теперь вы спокойно можете продолжить свой отдых на травке. А нам нужно кое-что обсудить.

Лазарус предоставил слово Либби. Тот объяснил оставшимся, что обратный полет к Земле вовсе не будет столь долгим и утомительным, каким стал для них путь к Джокайре. Перелет займет даже меньше времени, чем последний бросок на планету человечков. Либби рассказал, что общение с аборигенами позволило ему устранить все «белые пятна», существовавшие в теории передвижения с субсветовой скоростью. Если верить их утверждению, — а Либби был склонен верить, — то любые расстояния могут покрываться в процессе, условно обозначенном им как «параускорение». «Пара» потому, что, с одной стороны, оно, подобно световому приводу самого Либби, действует на всю массу мгновенно, не увеличивая при этом силу тяжести, а с другой стороны, корабль под его воздействием не пересекает пространство, а как бы минует его как таковое, двигаясь вне его пределов.

Но это уже не вопрос управления кораблем, а вопрос выбора соответствующего потенциального уровня в гиперпространстве с n-ным количеством измерений, где n плюс единица являются…

Лазарус прервал его:

— Это по твоей части, сынок, и тут все мы полностью тебе доверяем. Мы просто недостаточно образованны, чтобы обсуждать такие детали.

— Я только хотел добавить…

— Знаю. Но ты уже и так унесся мыслью в незримые дали, когда я остановил тебя.

Кто-то из толпы выкрикнул вопрос:

— Когда мы попадем туда?

— Не знаю, — признался Либби, тем временем пытаясь сформулировать ответ в категориях, понятных, например, Нэнси Везерэл. — Я не могу сказать, какой это будет год… но мне кажется, что пройдет примерно три недели.

* * *

Приготовления к отлету заняли много времени — в основном потому, что грузоподъемность шлюпок не позволяла перевезти всех пассажиров за один рейс. Никаких торжественных проводов не было, поскольку решившие остаться заметно старались избегать отбывающих. Между двумя группами воцарились самые что ни на есть прохладные отношения. Раскол на пляже положил конец многим дружбам, даже бракам; наиболее впечатлительные очень переживали случившееся и не находили себе места. Пожалуй, единственным приятным моментом во всей этой ситуации было то, что родители мутанта Мариона Шмидта решили остаться.

Лазарус отвечал за отлет последней шлюпки. Незадолго до ее старта он вдруг почувствовал прикосновение к своему локтю.

— Прошу прощения, — обратился молодой человек. — Меня зовут Хьюберт Джонсон. Я хотел бы лететь с вами, но при голосовании побоялся дать понять матери, что не хочу оставаться. Она бы подняла страшный шум. Если я появлюсь в последнюю минуту, вы возьмете меня с собой?

Лазарус окинул его оценивающим взглядом:

— Ты выглядишь достаточно взрослым, чтобы принять самостоятельное решение.

— Вы не понимаете. Я единственный сын, и мать не спускает с меня глаз. Я должен вернуться, пока она не заметила моего отсутствия. Сколько еще вы…

— Я не собираюсь задерживать шлюпку ради тебя одного. Да тебе и не удастся ускользнуть. Полезай.

— Но…

— Быстро! — Юноша забрался в шлюпку, на прощание тревожно оглянувшись на пляж.

* * *

Как только они прибыли на борт «Новых Рубежей», Лазарус отправился в рубку к капитану.

— Все на борту? — спросил Кинг.

— Да. Несколько человек передумали, несколько решили лететь с нами буквально в самую последнюю секунду, в том числе одна женщина — Элеонор Джонсон. Можно стартовать.

Кинг повернулся к Либби:

— Поехали, мистер!

Звезды мигнули и исчезли.

Они летели вслепую, следуя в нужном направлении только благодаря уникальным способностям Либби. Если у него и были какие-то сомнения в правильности курса, то он, видимо, счел за лучшее ни с кем не делиться ими.

На двадцать третий день полета по корабельному времени и на одиннадцатый день параторможения на экране замерцали звезды. На небосводе снова царили знакомые созвездия: Большая Медведица, гигантский Орион, кривобокий Крест, волшебные Плеяды. А прямо по курсу, затмевая своим сиянием Млечный Путь, висел золотой сверкающий шар Солнца.

Лазарус уже второй раз за последний месяц прослезился.

Они не могли просто подлететь к Земле, лечь на орбиту и приступить к отправке на планету. Необходимо было осмотреться, разведать обстановку. Кроме того, совсем не мешало разузнать, какой сейчас год.

Либби на скорую руку, по смещению ближайших звезд, установил, что ныне никак не позднее 3700 года нашей эры. Он отказался уточнить прогноз, не имея под рукой соответствующих данных и инструментов. Но как только они подлетели ближе к системе, солнечные «часы» с девятью стрелками-планетами помогли им определиться.

С помощью этих девяти «стрелок» можно было установить любую дату, поскольку у каждой из планет — свой период обращения. Плутон отмечает свой «час», длящийся четверть тысячелетия. Юпитер отбивает космические «минуты», равные двадцати годам. Меркурий звенит каждую «секунду», вмещающую в себя девяносто дней. С помощью остальных «стрелок» можно уточнить данные: период обращения Нептуна так отличается от периода обращения Плутона, что они совпадают приблизительно лишь раз в семьсот пятьдесят восемь лет. И показания этих огромных часов можно высчитать с любой необходимой степенью точности, хотя это и не просто.

Либби начал вычисления, едва стали различны планеты. Он чертыхался сквозь зубы.

— Практически невозможно установить Плутон, — пожаловался он Лазарусу, — и я очень сомневаюсь, что мы разглядим Нептун. Внутренние же планеты дают мне только бесконечную серию приближений. А сами понимаете, что это значит. Отвратительно!

— Сынок, не принимай всякие пустяки близко к сердцу. Скажи, ты в состоянии определить время хотя бы приблизительно? Если нет, то и сам сделаю это.

— Нет, конечно, такой-то ответ я дать могу, — капризно сказал Либби. — Если только он вас устроит. Но…

— Ты мне давай-ка без всяких там «но». Какой на Земле нынче год, зануда чертов?

— Если вы так настаиваете… Дело обстоит примерно таким образом.

Время на корабле и на Земле расходилось трижды. Но теперь они снова совершенно синхронны, значит, с момента нашего полета прошло немногим более семидесяти четырех лет.

Лазарус с облегчением вздохнул.

— Что же ты сразу не сказал? — Он переживал, что Земля изменилась до неузнаваемости. Вдруг там уже до основания срыли Нью-Йорк или сотворили что-нибудь в этом духе… — Ну, Энди, и напугал же ты меня!

— М-м-м?.. — отрешенно промычал Либби. Задача больше не представляла для него интереса. Оставалась только лакомая проблема разработки математического описания двух совершенно противоречивых групп фактов: данных экспериментов Майкельсона-Морли и зафиксированных в бортовом журнале «Новых Рубежей». Он радостно принялся обдумывать варианты решения: «Так… интересно, каким же должно быть минимальное количество параизмерений, необходимое для существования континуума бесконечной протяженностью, если применить постулаты, подтверждающие…»

Проблема полностью захватила его, и он надолго отключился от происходившего вокруг.

Корабль лег на временную, в миллиарде миль от Солнца, плоскость эклиптики. В таком положении относительно пирога, называющегося Солнечной системой, они долгое время могли оставаться незамеченными. Одна из шлюпок была оборудована новым устройством Либби, на ней и отправилась группа парламентеров.

Лазарус вознамерился лететь тоже, но капитан возразил против его участия в экспедиции. Лазарус был вне себя. Кинг постарался вежливо мотивировать свой отказ:

— Это ведь не группа вторжения, а дипломатическая миссия, Лазарус.

— Черт возьми, старина, я ведь тоже, когда нужно, могу быть дипломатом.

— Не сомневаюсь. Но мы лучше пошлем человека, который не ходит в уборную с бластером.

Группу возглавил Ральф Шульц, поскольку его знание психодинамических факторов могло сыграть решающую роль. Сопровождали его юристы, военные и технические специалисты. Если Семьям все-таки придется с оружием в руках отстаивать свое право на жизнь, то лучше знать, с каким военным потенциалом им придется столкнуться. Но приоритетной целью миссии являлась подготовка почвы для мирного решения проблемы. Шульцу поручили представить на рассмотрение план, согласно которому Семьи должны будут колонизировать малонаселенную и отсталую Европу. Не исключено, учитывая период полураспада радиоактивных элементов, что Европа уже заселена. В этом случае Шульцу придется искать пути для достижения компромисса.

И снова ничего не оставалось делать, как ждать.

Лазарус от нетерпения грыз ногти. Ведь он публично заверил Семьи в их неоспоримом научном превосходстве, позволяющем дать отпор любой агрессии со стороны землян. Но на самом деле он, как и всякий мало-мальски здравомыслящий человек, отдавал себе отчет в том, что прибегнул к демагогическим ухищрениям. Одними знаниями войны не выиграешь. Невежественные фанатики европейского средневековья подавили культуру более высокоразвитых мусульман. Архимеда сразил простой солдат. Варвары захватили Рим. Либби или кто-нибудь другой, конечно, может попытаться изобрести непобедимое оружие на основе обретенных ими знаний. Но кто знает, каких высот за три четверти века достигла военная техника Земли?

Кинг, опытный военный, был обеспокоен тем же, а еще больше тревожился по поводу потенциального воинского контингента. Члены Семей в массе своей были кем угодно, но только не воинами. Проблема превращения стада этих прирожденных индивидуалистов в некое подобие дисциплинированного легиона не давала ему покоя и по ночам.

Своими сомнениями и страхами Лазарус и Кинг не делились ни с кем, даже друг с другом. Каждый из них опасался возникновения паники среди членов Семей. Но в своих тревогах они не были одиноки. Половина населения корабля прекрасно представляла уязвимость и неопределенность своего положения и молчала только потому, что слишком велико было желание вернуться домой. Мысль о возвращении примиряла их с возможными мытарствами и опасностями в будущем.

* * *

— Шкипер, — обратился Лазарус к Кингу спустя две недели со дня отбытия группы Шульца на Землю, — вы не задумывались, как они прореагируют на появление «Новых Рубежей».

— Что вы имеете в виду?

— Мы же захватили корабль. Это пиратство.

Кинг был удивлен:

— А ведь верно! Прошло уже столько времени… Сейчас я даже представить себе не могу, что когда-то это был не мой корабль и что впервые я попал на него в результате пиратского нападения. — Он задумался, потом мрачно улыбнулся: — Интересно, как там нынче на Окраине?

— Наверное, дают урезанные пайки, — подпустил шпильку Лазарус. — Но мы затянем потуже ремни и будем стоически переносить лишения. Не берите в голову, ведь нас еще не поймали.

— Как вы думаете, Слэйтона Форда тоже привлекут к ответственности? Это явится тяжелым испытанием для него после всего того, что он пережил.

— По-моему, нам нечего беспокоиться, — заявил Лазарус. — Хотя мы и в самом деле завладели кораблем несколько необычным способом, мы воспользовались им по его прямому назначению — для исследования звезд. И мы передаем его в целости и сохранности, задолго до его планируемого возвращения, да еще с небольшим полезным усовершенствованием. Навряд ли они рассчитывали на большее, вкладывая в него деньги. Так что им стоит взглянуть сквозь пальцы на кое-какие шалости блудных сынов и заколоть тучного тельца в честь их возвращения.

— Да, хорошо бы, так все и вышло, — с сомнением пробормотал Кинг.

Парламентеры опоздали на два дня. От них не поступало никаких сигналов до тех пор, пока шлюпка не вынырнула в обычном пространстве около самого корабля. Для связи пространства и парапространства так ничего изобрести и не удалось. Когда шлюпка уже заканчивала маневр стыковки с кораблем, Кинг увидел на экране в рубке лицо Шульца.

— Хэлло, капитан! Скоро я отчитаюсь перед вами на борту.

— Сообщите вкратце о результатах!

— Даже не знаю, с чего начать. В принципе, все в порядке. Мы можем вернуться домой!

— Что? Что вы говорите? Повторите?

— Все в порядке. Мы восстановлены в правах согласно Договору. Понимаете, теперь уж ЛЮБОЙ ЧЕЛОВЕК ЯВЛЯЕТСЯ ЧЛЕНОМ СЕМЕЙ…

— Что это значит? — потребовал Кинг.

— Они нашли его.

— Что нашли?

— Секрет долголетия.

— Да не говорите чепухи. Никакого секрета никогда не было.

— У нас его не было. А они думали, что есть. И открыли его.

— Объясните поточнее, — настаивал Кинг.

— Капитан, разве нельзя подождать с этим до нашего возвращения на корабль? — запротестовал Ральф Шульц. — Ведь я не биолог. Мы привезли с собой представителя правительства — вот вы и получите информацию из первых рук.

6

Кинг встретил представителя Земли в своей каюте. Он поручил Заккуру Барстоу и Джастину Футу представлять интересы Семей на этой встрече и попросил присутствовать доктора Гордона Харди, потому что суть поразительных новостей была связана именно с биологией. Здесь же находился и Либби, как старший офицер корабля. Слэйтон Форд тоже оказался в числе приглашенных, хотя формально он не занимал никакого официального поста со времени своего нервного потрясения.

Лазарус пришел сюда по собственной инициативе, как сугубо частное лицо, просто потому, что ему хотелось присутствовать на встрече. Его, в общем-то, никто не приглашал, хотя капитан Кинг и сознавал, что тем самым были нарушены прерогативы старейшего из членов Семей.

Ральф Шульц представил посла Земли поочередно всем собравшимся.

— Это капитан Кинг, наш командир. Капитан, позвольте представить вам Майлза Родни, уполномоченного Совета Федерации чрезвычайного посла. Думаю, что последнее определение точнее всего отражает его цели и задачи.

— Вряд ли, — откомментировал Родни, — хотя, пожалуй, в какой-то мере я согласен со словом «чрезвычайный». Ситуация совершенно беспрецедентная. Очень рад познакомиться с вами, капитан.

— Рад видеть вас на борту, сэр.

— А это Заккур Барстоу, представляющий Поверенных в делах Семей Говарда, и Джастин Фут, секретарь Поверенных…

— Здравствуйте.

— Приветствую вас, джентльмены.

— …Эндрю Джексон Либби, старший астронавигатор, доктор Гордон Харди, наш главный биолог, отвечающий за исследования в области геронтологии.

— Буду рад оказаться вам полезным, — несколько официально отозвался Харди.

— Взаимно, сэр. Так, значит, вы главный биолог… когда-то вы имели возможность оказать услугу всему человечеству. Подумайте об этом, сэр… подумайте, как все могло бы обернуться. Но, к счастью, человечество оказалось в состоянии раскрыть секрет продления жизни и без помощи Семей Говарда.

Харди, казалось, был раздражен:

— Что вы имеете в виду, сэр? Уж не хотите ли вы сказать, что до сих пор пребываете в досадном заблуждении относительно наличия у нас какого-то мифического секрета, который мы не хотим поделиться?

Родни пожал плечами и развел руками:

— Ну ладно, ладно, теперь-то уж не нужно притворяться. Ваши результаты были получены другими независимо от вас.

Вмешался капитан Кинг:

— Минуточку… Ральф Шульц, действительно ли Федерация до сих пор считает, что в основе нашего долголетия лежит какой-то «секрет»? Разве вы не объяснили им все?

Шульц был удивлен:

— Но… но это просто смешно. Об этом и речи не было. Они сами добились успехов в контроле над продолжительностью жизни. Мы их в этом смысле больше не интересуем. Верно, до сих пор считалось, что наши долгие жизни — результат каких-то манипуляций, а не наследственности, но я постарался развеять это заблуждение.

— Судя по тому, что сказал сейчас Майлз Родни, вы не очень-то преуспели.

— Видимо, нет. Но я и не особенно старался. Это было бы просто бессмысленно. Семьи Говарда и их долголетие сейчас на Земле никого не интересуют. Интерес, и общественный и официальный, в данный момент прикован к тому факту, что мы удачно совершили межзвездный прыжок.

— Охотно подтверждаю, — согласился Майлз Родни. — Любой чиновник, любая служба новостей, любой гражданин, любой ученый системы с величайшим нетерпением ожидает прибытия «Новых Рубежей». Это самое великое, самое сенсационное событие с момента первой высадки человека на поверхность Луны. Вы знаменитости, джентльмены, — вы все.

Лазарус отозвал Заккура Барстоу в сторонку и что-то прошептал ему на ухо. Барстоу сначала отмахнулся, потом задумчиво кивнул.

— Капитан, — обратился он к Кингу.

— Да, Зак?

— Я думаю, мы попросим извинения у нашего гостя и заслушаем сначала отчет Ральфа Шульца.

— Почему?

Барстоу взглянул на Родни:

— Думаю, что тогда мы будем лучше готовы к обсуждению разнообразных вопросов с вами.

Кинг повернулся к Родни:

— Вы простите нас, сэр?

Вмешался Лазарус:

— Не берите в голову, шкипер. Зак дело говорит, да слишком уж церемонится. Он вполне мог бы попросить этого Родни подождать за дверью, пока мы тут обсудим свои проблемы. Скажите-ка, Майлз, а как вы докажете, что вы и ваши дружки нашли способ жить так же долго, как и мы?

— Докажу? — Родни был ошеломлен. — А почему мы, собственно, требуете у меня доказательств? С кем имею честь? Кто вы такой, сэр?

Ральф Шульц поспешил упредить Лазаруса:

— Прошу прощения… я не успел представить всех присутствующих. Майлз Родни, позвольте представить вам Лазаруса Лонга, Старшего.

— Очень рад. «Старшего» чего?

— Он имел в виду «Старшего», и точка, — отрезал Лазарус. — Я старший из членов Семей. В остальном же я — частное лицо.

— Старший из членов Семей!.. Но в таком случае вы старейший из всех живущих на свете людей? Подумать только!

— Сами думайте, — отрубил Лазарус. — Лично меня это перестало занимать две сотни лет назад. Так как насчет моего вопроса?

— Вы просто поразили меня. Я чувствую себя перед вами ребенком. А ведь я далеко не молод. В июне мне стукнет сто пять.

— Если вы сможете доказать, что вам действительно столько лет, я буду удовлетворен. Я бы сказал, что на вид вам лет сорок. Что вы на это ответите?

— Но, Господи, я совершенно не ожидал, что мне придется подтверждать свой возраст. Может быть, вы желаете взглянуть на мою идентификационную карточку?

— Шутить изволите? Да в свое время у меня сменилось штук пятьдесят этих самых карточек, и на всех были разные даты рождения. Что вы еще можете предложить?

— Минутку, Лазарус, — вмешался капитан Кинг. — А для чего все это вам?

Лазарус Лонг отвернулся от Родни.

— А затем, шкипер, что мы бежали с Земли, спасая свои шкуры, потому что дураки на Земле решили, будто мы знаем, как продлить жизнь, и пытались вытянуть из нас тайну любой ценой. Теперь же они более чем милы и гостеприимны, — во всяком случае хотят казаться таковыми. Но мне странно как-то, что птичка, которую они прислали выкурить трубку мира, по-прежнему убеждена в существовании пресловутого секрета.

— Я тоже был удивлен.

— А теперь подумайте: вдруг они на самом деле так и не узнали, как отодвинуть наступление старости, но по-прежнему уверены, что нам известен секрет? В таком случае они могут постараться убедить нас в том, что им он теперь тоже известен, успокоить нас и усыпить наши подозрения, а потом завлечь туда, где нас опять будут допрашивать.

Родни фыркнул:

— Какие странные идеи! Капитан, я не думаю, что меня позвали сюда, чтобы выслушивать подобные бредни.

Лазарус холодно взглянул на него:

— Это нам и в прошлый раз казалось бредом, дружок, а тем не менее, поди ж ты, стряслось. Однажды обжегшись на молоке, дуют и на воду.

— Подождите минутку, — приказал капитан Кинг. — Ральф, что вы думаете по этому поводу? Вас могли просто водить за нос?

Шульц погрузился в мучительные размышления.

— Не думаю, — наконец произнес он. — Вообще-то трудно сказать. По внешнему виду и члена Семьи в толпе не высмотришь.

— Но ведь вы психолог. Вы должны были просто почувствовать подвох, если бы он был.

— Да, я психолог, но не кудесник, а тем более не телепат. Я просто не выискивал подвоха. — Он застенчиво улыбнулся: — К тому же есть еще одно «но». Я был так возбужден возвращением домой, что находился не в лучшем состоянии для того, чтобы замечать какие-либо несоответствия, даже если они и были.

— Значит, вы не уверены?

— Нет. Эмоционально я совершенно убежден, что Майлз Родни говорит правду…

— Истинную правду!

— …и считаю, что несколько вопросов вполне могут расставить все точки над «и». Он утверждает, что ему сто пять лет. Это можно проверить.

— Понимаю, — согласился Кинг. — Г-м-м… Вы будете задавать вопросы, Ральф?

— Да. С вашего разрешения, сэр?

— Давайте, — неприязненно ответил Родни.

— Когда мы покинули Землю, вам должно было быть около тридцати лет, поскольку с тех пор прошло около семидесяти лет. Вы помните это событие?

— Очень хорошо помню. Тогда я был клерком в Башне Новака, в офисе Администратора.

На протяжении всего разговора Слэйтон Форд оставался на заднем плане и старался не привлекать к себе внимания. Когда Родни произнес последнюю фразу, он выпрямился в кресле:

— Секундочку, капитан!

— Да! Что?

— Может быть, я смогу вам помочь. Вы позволите, Ральф? — Он повернулся к представителю земного правительства: — Скажите, кто я такой?

Родни озадаченно посмотрел на него. Выражение его лица менялось на глазах: просто удивление странному вопросу сменилось полной оторопью:

— Да вы же… вы же администратор Форд!

7

— По одному! По одному! — уговаривал капитан Кинг. — Говорите по одному. Продолжайте, Слэйтон. Вам слово. Вы знаете этого человека?

Форд внимательно посмотрел на Родни:

— Нет, этого я не могу сказать.

— Тогда вы, — Кинг повернулся к Родни. — Вы, я полагаю, узнали Форда по историческим снимкам. Правильно?

Родни, казалось, готов был взорваться:

— Нет! Я узнал его. Он сильно изменился, но я узнал его. Мистер Администратор, взгляните на меня, пожалуйста! Неужели вы меня не помните? Ведь я работал у вас!

— Совершенно очевидно, что этого и в помине не было, — сухо заметил Кинг.

Форд покачал головой:

— Это ничего не доказывает, капитан. Под моим началом находилось около двух с половиной тысяч гражданских служащих. Родни вполне мог быть одним из них. Его лицо выглядит смутно знакомым, но не более, чем большинство окружающих лиц.

— Капитан, — заговорил Гордон Харди, — если мне позволят задать несколько вопросов Майлзу Родни, я попытаюсь определить, действительно ли они открыли причины старения.

Родни покачал головой:

— Я не биолог. Вы всегда сможете поймать меня на неточностях. Капитан Кинг, я прошу предоставить мне возможность вернуться на Землю как можно быстрее. У меня нет ни малейшего желания подвергаться далее допросу. И позвольте добавить, что меня ни в коей мере не волнует, вернетесь вы и ваш экипаж в объятия родной цивилизации или нет. Я прилетел сюда, чтобы помочь вам, но я разочарован. — Он встал.

Слэйтон Форд подошел к нему:

— Успокойтесь, мистер Родни, пожалуйста! Будьте терпеливы! Поставьте себя на наше место. Если бы вы пережили то, что пришлось пережить нам, вы были бы терпимее.

Родни заколебался:

— Мистер Администратор, а что вы делаете здесь?

— Это долгая история. Я расскажу вам ее при случае.

— Да вы, наверное, член Семей Говарда — иначе и быть не может. Это многое объясняет.

Форд отрицательно покачал головой:

— Нет, Майлз Родни. Это не так. Впрочем, потом я вам все объясню. Итак, вы работали со мной… Когда?

— С 2109-го до вашего исчезновения.

— С кем вы работали?

— Во время кризиса 2113 года я был помощником младшего координатора в Отделе Экономической Статистики, контрольная группа.

— Кто был начальником группы?

— Лесли Уолдрон.

— Старый Уолдрон, да? Какого цвета была у него шевелюра?

— Шевелюра? Но ведь Уолдрон был лыс как колено.

Лазарус прошептал Заккуру Барстоу:

— Похоже, я зря погорячился.

— Подождите, — сказал Барстоу. — Не исключено, что мы имеем дело с результатом тщательной подготовки — может статься, судьба Форда им известна.

Форд продолжал задавать вопросы:

— Что такое «Священная корова»?

— Священная… но, шеф, по идее, вы и знать-то не должны об этом издании!

— Не нужно недооценивать мою разведку, — сухо сказал Форд. — Я получал его копию еженедельно.

— А что это такое? — полюбопытствовал Лазарус.

Ответил Родни:

— Понимаете, в нашем отделе выпускали рукописный сатирический журнал…

— В котором в основном высмеивалось начальство, — добавил Форд. — И в частности я. — Он обнял Родни за плечи: — Друзья, нет никаких сомнений, что я и этот человек были товарищами по работе.

— Я все-таки хотел бы поподробнее разузнать о сути вашего метода омоложения, — настаивал доктор Харди.

— Думаю, что всем нам это было бы небезынтересно, — подтвердил Кинг. Он потянулся и снова наполнил вином стакан гостя. — Не будете ли вы так добры рассказать нам об этом побольше, сэр?

— Попробую, — ответил Майлз Родни, — хотя доктору Харди придется мне помочь… Процесс омоложения состоит из основного и нескольких второстепенных этапов, причем некоторыми из них, особенно относящихся к женщинам, решаются задачи чисто косметического характера. Все эти процедуры не являются омолаживающими в прямом смысле. Ведь наступление старости можно задержать, но направить в обратную сторону нельзя — старика не превратить в юношу.

— Верно, верно, — согласился Харди. — Так в чем же все-таки заключается основная операция?

— Суть дела в замене всей массы крови в организме свежей, молодой кровью. Как я слышал, старость является прежде всего следствием накопления в организме продуктов метаболизма. Кровь должна выводить их, но в конце концов сама так насыщается ядами, что не в состоянии больше удалять их полностью. Верно, доктор Харди?

— Я бы сформулировал это не совсем так, но в принципе…

— Я же предупреждал вас, что я не биотехник.

— …суть явления такова. Все дело тут в недостатке диффузного давления — НДД, при котором клетка мало-помалу перестает очищаться кровью от продуктов распада. Но должен сказать, что я слегка разочарован, мистер Родни. В принципе, идея оттягивания смерти за счет своевременного вывода из организма продуктов распада не нова — у нас кусок ткани куриного сердца с помощью обеспечивающей этот процесс техники живет уже два с половиной века. Что же касается использования молодой крови, то да, это действительно сработает. Мне удалось добиться путем подобных переливаний крови того, что подопытные животные проживали по две жизни. — Он вдруг замолчал и переменился в лице.

— Да, доктор Харди?

Харди покусал губу.

— Я оставил это направление поисков. Оказалось, что необходимо иметь под рукой несколько молодых доноров для того, чтобы поддерживать жизнь и молодость всего одной особи. Причем на донорах эти переливания крови сказывались весьма неблагоприятно. Да и с практической точки зрения подобный путь нерационален — доноров не хватит. Выходит, сэр, вас надо понимать так, что метод доступен только небольшой, избранной части населения?

— О нет! Я, видимо, объяснял недостаточно понятно, мистер Харди. У нас вообще нет доноров.

— Как?

— Донорская кровь, которой теперь с избытком хватает на всех, производится искусственно — Службой Общественного Здоровья и Продолжительности Жизни, — причем в любом количестве и любого типа.

Харди был явно удивлен:

— Подумать только! Мы были так близко… Так вот оно что! — Он помолчал, а затем продолжил: — Мы пытались получить культуру тканей костного мозга искусственным путем. И нам следовало довести дело до конца.

— Не горюйте. Прежде чем мы получили практические результаты, пришлось истратить миллиарды и засадить за работу тысячи специалистов. Я слышал, что силы, брошенные на решение этой проблемы, превосходили все когда-либо затраченные человечеством на научный поиск. Даже если сравнивать с разработкой тем по атомной энергетике. — Родни улыбнулся: — Понимаете, им просто необходимо было получить какие-то положительные результаты, это стало уже политическим делом. — Родни повернулся к Форду: — Когда известно о бегстве Семей Говарда дошло до публики, шеф, вашего драгоценного преемника едва удалось спасти от разъяренной толпы.

Харди еще некоторое время продолжал выспрашивать подробности о вторичных процедурах — о санации зубов, задержке роста, гормонотерапии и многом другом, — до тех пор пока на выручку Родни не пришел Кинг, напомнивший, что основной целью визита является обсуждение условий возвращения Семей на Землю.

Родни одобрительно кивнул:

— Мне кажется, что пора перейти к делу. Как я понимаю, капитан, значительное количество ваших людей в настоящее время пребывает в состоянии низкотемпературного сна?

«Почему бы ему не сказать просто „в анабиозе“?» — прошептал Лазарус Либби.

— Именно так.

— Следовательно, они вполне могут пробыть в этом состоянии еще некоторое время?

— А почему вы видите в этом необходимость, сэр?

Родни развел руками:

— Администрация находится в довольно сложном положении. Короче говоря, у нас недостаток жилья. И разместить за один день сто тысяч человек просто невозможно.

Капитану Кингу снова пришлось призвать присутствующих к порядку. Затем он кивнул Заккуру Барстоу, который обратился непосредственно к Родни:

— Я не вижу в этом большой проблемы. Какова ныне численность населения в Северной Америке?

— Около семисот миллионов человек.

— И вам трудно найти место для одной семидесятой процента? Это звучит как-то неубедительно.

— Вы не понимаете, сэр, — возразил Родни. — Нашей главной проблемой является плотность населения. Право на уединение, будь то квартира или усадьба, из всех гражданских прав стало наиболее ревниво охраняемым. Прежде чем расселять вас, мы должны сначала подобрать подходящее место или придумать еще что-нибудь.

— Понимаю, — сказал Лазарус. — Политика. Вы просто не желаете никого беспокоить, чтобы не поднялся шум.

— Ну, я бы так не сказал.

— Отчего же? Может быть, у вас на носу выборы? А?

— Вообще-то, да, но здесь нет никакой связи.

Лазарус фыркнул.

Заговорил Джастин Фут:

— Мне кажется, что администрация подходит к этому вопросу слишком поверхностно. Ведь мы не какие-нибудь там бездомные иммигранты. Большинство из нас владеют своими собственными домами. Как вам, несомненно, известно, и мы, по совершенно очевидным причинам, старались обзаводиться недвижимым имуществом. Я уверен, что значительная часть этих построек сохранилась и по настоящее время.

— Несомненно, — подтвердил Родни. — Но они заняты другими.

Джастин Фут пожал плечами:

— А нам-то какое дело? Это уже обязанность правительства — разбираться с людьми, которые заняли чужие дома. Что касается меня, то я постараюсь высадиться одним из первых, добиться ордера на выселение незаконного хозяина в ближайшем суде и вступить во владение собственным домом.

— Все не так просто. Омлет из яиц делать просто, но не так просто сделать яйца из омлета. С точки зрения закона вы мертвы уже много лет. А нынешний владелец вашего дома — всеми уважаемый здравствующий человек.

Джастин Фут встал и расширенными глазами уставился на посла Федерации. «Словно загнанная в угол мышь», — подумал Лазарус.

— Мертв с точки зрения закона?! Это какого, с позволения сказать, закона? Это я-то? Да я всю жизнь был уважаемым адвокатом, тихо и честно занимался своим делом, никому не причинял вреда. И вот меня без всяких оснований арестовывают и вынуждают бежать с родной Земли. А теперь мне в глаза спокойно заявляют, что собственность моя конфискована, а сам я объявлен несуществующим и лишен гражданских прав за то, что со мной произошло по чужой вине. Что же это за правосудие? А Договор еще в силе?

— Вы неправильно меня поняли…

— Я все правильно понял. Если о правах человека вспоминают только тогда, когда это выгодно, то Договор не стоит бумаги, на которой он написан. Я устрою вам испытание, сэр; испытание, которое будет многое значить для Семей. Если мне не вернут мою собственность полностью и незамедлительно, я подам в суд на всех препятствующих мне в этом лиц. Я устрою шумный показательный процесс. Я много лет страдал из-за расследования, оскорбления личности и угрозы для жизни. Теперь меня не убедишь словами. И я буду кричать об этом хоть с крыш домов. — Он остановился перевести дух.

— Он прав, Майлз, — спокойно заметил Слэйтон Форд. — Лучше уж правительству изыскать возможность побыстрее уладить это дело.

Лазарус встретился глазами с Либби и указал ему на дверь. Оба незаметно выскользнули.

— Джастин займет их еще минимум на час, — пояснил он. — Пошли-ка пока заглянем в «клуб» и что-нибудь перехватим.

— Вы действительно думаете, что нам там делать нечего?

— Успокойся. Если мы понадобимся шкиперу, он разыщет нас где угодно.

8

Лазарус проглотил три сэндвича, две порции мороженого и несколько стаканов сока; Либби удовлетворился гораздо меньшим. Лазарус съел бы и больше, но ему пришлось прервать трапезу под градом вопросов, посыпавшихся на него со всех сторон от посетителей «клуба».

— Отдел снабжения так и не смог опять встать на ноги, — пожаловался он, допивая третий стакан. — Человечки слишком облегчили им жизнь. Энди, а ты любишь чили с красным перцем?

— Да, пожалуй.

Лазарус вытер рот салфеткой.

— Раньше в Тихуане был ресторанчик, где подавали самое лучшее из всех отведанных мною чили. Интересно, сохранилось это заведение или нет?

— А где эта Тихуана такая? — спросила Маргарет Везерэл.

— Ты совсем не помнишь Землю, Пегги, верно? Так вот, дорогая, это в нижней Калифорнии. Ты знаешь, что такое Калифорния?

— Думаешь, я не учила географию? Калифорния в Лос-Анджелесе.

— Почти угадала. А сейчас, возможно, права и совсем.

В это время включилась система оповещения корабля:

— Старший астронавигатор! Немедленно к капитану в рубку управления!

— Это меня? — удивился Либби и торопливо вышел. Вызов повторился, затем последовало:

— Внимание! Внимание! Приготовиться к ускорению! Внимание! Внимание! Приготовиться к ускорению!

— Ну вот и началось, ребята, — сказал Лазарус, встал и отправился вслед за Либби, насвистывая на ходу:

Калифорния, к тебе я возвращаюсь,

А когда-то ведь покинул я тебя…

Корабль уже разгонялся, звезды исчезли. Капитан Кинг вышел из своей рубки вместе с гостем, посланником Земли. Майлз Родни был чем-то ошеломлен и явно нуждался в глотке-другом спиртного.

Лазарус и Либби оставались в рубке. Делать им пока было нечего — часа четыре по корабельному времени кораблю предстояло пробыть в парапространстве, чтобы потом выскочить в непосредственной близости от Земли.

Лазарус закурил сигарету.

— Энди, а что ты собираешься делать по возвращении?

— Я еще не думал.

— Тогда лучше начать. Ведь кое-что изменилось.

— Сначала я, возможно, немножко побуду дома… Не думаю, чтобы на Озарке все сильно изменилось.

— Холмы-то там наверняка все такие же. А вот люди скорее всего изменились.

— Как это?

— Помнишь, я рассказывал тебе, как в один прекрасный момент мне осточертели Семьи и я почти столетие не поддерживал с ними связь? А все потому, что они стали слишком скучны, равнодушны и напыщенны. Я больше не мог их выносить. Так вот, боюсь, что теперь почти все стали такими же, поскольку собираются жить вечно. Долгосрочные вложения — и, будь уверен, ты обязательно наденешь калоши, когда на улице дождь… и все в таком духе.

— По вас не скажешь, что это так…

— Я подхожу к жизни по-другому. У меня никогда не было серьезных побудительных причин жить вечно. К тому же, как заметил Гордон Харди, я представитель всего лишь третьего поколения Семей Говарда. Я просто жил себе да и жил, не зная забот. Чего нельзя сказать про других. Взять хотя бы Майлза Родни — он до смерти перепуган тем, что столкнулся с непредвиденным оборотом событий, который требует от него принятия ответственных решений.

— Я очень обрадовался, когда Джастин выступил против него, — усмехнулся Либби. — Я и не думал, что у Джастина хватит пороху.

— А тебе не приходилось видеть, как маленькая шавка выгоняет здоровенного пса со своего двора?

— Вы думаете, что Джастин добьется своего?

— Конечно, добьется, особенно с твоей помощью.

— С моей?

— Разве кто-нибудь, кроме тебя, знает что-либо о парадвижении? Я не имею в виду сведения, которыми ты поделился со мной.

— Я надиктовал основные принципы на пленку.

— Но ведь ты не передал эту пленку Майлзу Родни. А Земля позарез нуждается в овладении секретом межзвездных перелетов, Энди. Ты же сам слышал высказывание Родни о перенаселенности. Ральф говорил, что теперь, чтобы завести ребенка, нужно получить разрешение правительства.

— Черт побери! Не может быть!

— Может. Так что если бы появилась возможность эмигрировать на приличную планету, желающих оказалось бы хоть отбавляй. И вот тут-то появляешься ты со своим двигателем. С его помощью освоение звезд становится реальностью. И им придется пойти нам навстречу.

— Вообще-то, это не мое изобретение. Его разработали человечки…

— Не будь таким скромником. Сейчас оно у тебя в руках. И ведь тебе наверняка хочется поддержать Джастина, верно?

— Да, конечно.

— В таком случае мы используем парадвигатель как свой козырь. Может быть, я даже сам буду вести торги. Но это уже к делу не относится. Главное, кому-то придется вести разведку перед тем, как начнется волна эмиграции. Так давай откроем крупную торговлю недвижимостью, Энди. Пошарим в своем уголке Галактики и посмотрим, что там можно наскрести по сусекам.

Либби почесал нос и задумался.

— Звучит довольно заманчиво… Пожалуй, я согласен, только сначала хочу побывать дома.

— Ради Бога. Спешка в нашем деле только повредит. Итак, заметано. Я подыщу небольшую симпатичную яхту — эдак тысяч на десять тонн, — и мы оборудуем ее твоим двигателем.

— А где мы возьмем деньги?

— Деньги у нас будут. Я организую компанию так, чтобы во время нашего с тобой путешествия она могла функционировать самостоятельно. А еще мы создадим несколько дочерних компаний, с привлечением других акционеров. Потом…

— Ваши планы выглядят очень прозаично. А я думал, что это будет похоже на приключение.

— Ерунда, практическая сторона дела не должна тебя тревожить. Я подыщу кого-нибудь, кто будет заправлять финансами, вести книги и все остальные дела компании. Кого-нибудь вроде Джастина. А может быть, и самого Джастина.

— Ну тогда ладно.

— А мы с тобой тем временем будем шататься по космическим просторам и глазеть на все, стоящее нашего внимания. Поверь мне, будет очень весело!

* * *

Долгое время они молча сидели рядом, не нуждаясь в словах. Первым нарушил тишину Лазарус:

— Энди…

— Да?

— А ты собираешься испробовать на себе этот новый метод переливания крови?

— Наверное, да. Когда-нибудь.

— Я все не перестаю думать об этом. Между нами, реакция моя оставляет желать лучшего. Сто лет назад я был куда более сноровистым в драке. Может быть, мой срок уже приближается? Знаешь, у меня и в мыслях не было строить планы насчет нашей компании до тех пор, пока я не услышал о продлении жизни. Передо мной открылись новые перспективы. Я обнаружил, что думаю о далеком будущем, — а обычно никогда не загадывал дальше, чем на неделю вперед.

Либби усмехнулся:

— Похоже, что вы взрослеете.

— Думаю, что уже пора. Серьезно, Энди, наверное, я действительно взрослею. А последние два столетия были временем моей, так сказать, юности. Ведь несмотря на то, что я прожил столько, я знаю о самых важных для человека вещах не больше, чем малышка Пегги Везерэл. Люди — земляне то есть — никогда не имели вдосталь времени, чтобы заняться поисками ответов на извечные вопросы. У них были огромные возможности, и всегда что-то служило помехой их применению. Если разобраться, по-существу в решении вопроса о смысле существования мы ни на шаг не ушли дальше обезьян.

— И как же вы собираетесь искать ответы на «извечные вопросы»?

— Откуда я знаю? Лучше спроси меня об этом лет через пятьсот.

— Думаете, имеет смысл?

— Да, думаю. По крайней мере у меня будет время пошататься и подобрать кое-какие интересные факты. Вот, например, насчет этих джокайрийских богов…

— Это были не боги, Лазарус. Не нужно их так называть.

— Конечно, они никакие не боги. Я и сам не хуже тебя знаю. Я думаю, что это просто создания, у которых было достаточно времени, чтобы пораскинуть мозгами. Когда-нибудь, лет так через тысячу, я хотел бы войти прямо в храм Криила, посмотреть ему в глаза и сказать: «Здорово, старина! Ну как, знаешь ты что-нибудь, чего я не знаю?»

— Это может нанести вред вашему здоровью.

— Ну что ж. По крайней мере померяемся силами. Мне не понравилось то, как нас оттуда выкинули. Во всей Вселенной не должно быть места, куда человек не имел бы права сунуть нос. Так уж мы устроены, и я думаю, это неспроста.

— Может, нам так кажется?

— Да, конечно, может быть, все это просто одна большая шутка, совершенно бессмысленная. — Лазарус встал и потянулся, почесывая грудь. — Но скажу тебе одно, Энди. Каким бы ни был окончательный ответ, всегда находится одна обезьяна, не удовлетворенная им, которая упорно лезет и лезет вверх, оглядывая все вокруг себя, лезет до тех пор, пока ветки дерева держат ее.


Загрузка...