Дети смотрителей слонов - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Питер Хёг (Вальс Финё) #5

Вальс Финё

♥

Мы так никогда и не вернулись на Финё.

Конечно же, чисто физически мы снова на острове, мы здесь живём, мы тут зарегистрированы, едим и спим в нашей усадьбе. Но мы не вернулись домой.

Почему так бывает, я вам уже объяснял. Когда ты изменяешься внутренне, окружающее тоже изменяется. И наоборот.

Когда мы возвратились обратно, мы уже не были прежними. И тот остров, на который мы возвратились, уже не был тем Финё, который мы так хорошо знали.

Начну с самых заметных изменений — которые видны невооружённым глазом.

Александр Финкеблод уехал с острова, он теперь занимает какую-то высокую должность за границей, а Айнар Тампескельвер Факир снова возглавил городскую школу, пока что у него, правда, испытательный срок.

Вся школа отправилась провожать Александра к парому — вовсе не для того, чтобы использовать последнюю возможность нанести ему смертельный удар или облегчить ему страдания, а для того, чтобы с ним по-доброму попрощаться. Александр ведь тоже изменился. После всех событий, о которых я вам рассказал, он уже не мог остаться прежним. В последние три месяца, пока он ещё работал в школе, он стал говорить с учениками как с самыми обычными людьми, а посреди урока мог вдруг погрузиться в свои мысли, подойти к окну и подолгу стоять, глядя на Море Возможностей, будто высматривая что-то, когда-то мелькнувшее перед ним и теперь исчезнувшее, то, что он не смог позабыть.

С ним уезжала и Вера, она стояла рядом с ним на трапе, когда он заметил нас с Тильте и подошёл, чтобы пожать руку. Казалось, что он хочет что-то сказать, но у него ничего не получилось. Вера позвала его. он повернулся. мы помахали ему рукой — и он уехал.

Тильте больше не живёт с нами. В августе она переехала в Грено и начала учиться в гимназии-интернате, где теперь учится и Якоб Аквинас, и поначалу они устроились в общежитии.

Но задержались они там ненадолго. Вскоре они переехали в большую квартиру с видом на море.

Хорошо информированные источники сообщают, что квартира эта оплачивается из средств, заработанных в результате сотрудничества с Афиной Палладой.

Афина приезжала прошлым летом на Финё. Хотя мы на острове в отношении транспортных средств привыкли ни в чём себе не отказывать — у нас есть телеги, гольфмобили, «мерседесы», «мазерати» и бронетранспортёр Бермуды — всё равно жители острова не оставили без внимания подъехавший к нашему дому красный «ягуар», из которого вышла Афина Паллада, на высоких каблуках и в рыжем парике, но, к счастью, без шлема.

Когда они удалились в комнату Тильте, я сначала решил, что мне надо пойти с ними — мы с Тильте всегда и во всём были вместе. Но на этот раз она покачала головой. Хотя я видел, что и Афине это показалось странным — всё-таки это я нашёл её.

— Что касается Питера. — сказала Тильте так, как будто речь идёт о ком-то отсутствующем, — то никто не сомневается, что он на многое способен. Но нельзя не учитывать, что ему едва исполнилось пятнадцать — в мае.

Потом они уединились.

Когда они вышли на улицу, Афина была похожа на человека, который увидел свет и одновременно получил смертельные раны. Прощаясь, она говорила что-то бессвязное, потом села в «ягуар» и уехала.

Я смотрел из кухонного окна, как она отъезжает. Тильте подошла ко мне сзади. Она обняла меня, но Питера Финё так легко не купишь, во всяком случае, фальшивые объятия тут не помогут. Я оставался гордым и неприступным.

— Насчёт сердца и укладывания его в шкатулку, — сказала Тильте. — это не работает. Даже если там фотографии детей. Я объяснила ей это.

В голосе Тильте звучало то, что христианские мистики назвали бы раскаянием, духовной трансформацией и попыткой умилостивить меня. Так что я снисхожу до ответа, ведь нельзя отталкивать от себя кающегося грешника.

— Ты хочешь помочь ей переквалифицироваться? — спросил я. — Чтобы она стала каким-нибудь консультантом?

Тильте молчит. Да мне и не надо ответа. Я попал в точку.

— Мы уже это однажды проделали, — заметил я. — С Леонорой.

— Это будет на другом уровне, — говорит Тильте.

— Хочешь, чтобы она приглашала клиентов вместе с их партнёрами? В «Абакош»? Где они с Андриком будут их консультировать?

Тильте наклонилась ко мне.

— Я предложила ей две гениальных идеи, — сказана она. — Два постулата любви. Первое: когда идёшь в бордель, всегда бери с собой своего мужа. И второе: оставь сердце там, где ему положено быть природой.

Вообще-то после своего переезда Тильте приезжала на Финё всего два раза, и в первый раз она приехала, когда Калле Клоак получил свой дворянский титул. Тильте пришло письмо с гербом от Королевского двора и ещё одно — от Датского дворянского общества. Мы вместе отправились на велосипедах в поместье Финёхольм, Посидели на кухне вместе с Калле и Буллимиллой и вернули им занавески, которые предварительно выстирали, выгладили и аккуратно сложили, — когда занимаешься радикальным изменением внутреннего мира, важно поддерживать внешний мир в том состоянии, в котором ты его получил. Потом Тильте положила письмо из королевской канцелярии на стол — гербом вверх.

— Мы с Питером. — сказала она, — попечители футбольного клуба Финё. Я так, к слову, хочу сказать, что клубу необходим новый спортивный зал, старый в плохом состоянии, да и места там всем не хватает.

Калле Клоак облизывает губы. Вынужден признать, что не знаю, куда девать глаза, поэтому скромно смотрю в пол.

Калле спрашивает хриплым голосом, сколько будет стоить новый зал. и Тильте отвечает, что не меньше шести миллионов. Тут Буллимилла спрашивает, входит ли в эту сумму кафетерий, и Тильте отвечает, что нет, она рассматривала самый простой вариант.

— Калле, — говорит Буллимилла, — без кафетерия нельзя, молодые люди растут, а кухня — это сердце любого дома, так что надо строить здание побольше.

— Если у нас будет семь миллионов, — говорит Тильте, — мы обеспечим себе и последующим поколениям будущее.

Затем она кладёт перед Калле какой-то документ. Я напрягаю всю силу воли и бросаю взгляд на бумагу — это дарственная от Калле Клоака футбольному клубу Финё. она заранее её приготовила, указав сумму семь миллионов.

Калле поставил на документе подпись с таким выражением лица, будто, отдавая кому-то деньги, он входит в полное противоречие со своими внутренними убеждениями. Тут Тильте открыла письмо королевы и письмо Датского дворянского общества, в них сообщалось, что после изучения церковных записей, присланных из прихода Финё, общество пришло к выводу, что Калле происходит из рода Алевельд-Лаурвигов Финё и имеет право носить это имя. в связи с чем примите наши поздравления — печати и подписи.

Тут Калле теряет сознание. Никогда прежде я не видел, как взрослый человек теряет сознание. Он выпучил глаза и сполз на пол.

Мы с Тильте ничего не предпринимаем, в основном потому, что считаем это бессмысленным. Калле Клоак похож на бочку, и, как я уже говорил, в прошлом он строительный рабочий, и чтобы сдвинуть его с места, нужна как минимум лебёдка. Но Буллимилла подхватила его на руки, словно ребёнка. Потом на мгновение застыла на месте, глядя на нас с Тильте.

— Когда будет открываться новый зал, — сказала она, — я приду и приготовлю праздничный ужин.

Это был первый приезд Тильте.

Я говорю «приезд». До Великого Синода и второго исчезновения родителей я бы сказал, что Тильте вернулась домой. Но теперь я не говорю «домой» о Финё. Я называю это приездом, это не оговорка.

Это некоторым образом связано с нежданным гостем в нашей усадьбе.

Сейчас я подробно расскажу обо всём, это важно: отъезд Тильте стал для меня большим потрясением, чем я предполагал.

Не знаю, существуют ли больницы вроде «Большой горы», где тебя могут излечить от привычки быть всё время с сестрой. Но именно в этом я и нуждался. Когда мы с Тильте возвратились на Финё, то потребовали, чтобы для каждого из нас в саду поставили что-то вроде строительного вагончика, где мы будем жить. Нам тут же их купили. Вот в чём разница между тем, что было до Копенгагена и после: теперь нам всегда удавалось тихо и спокойно объяснить маме с папой, как всё должно быть — и никто не возражал.

Конечно же, мы это сделали, чтобы нас не затоптали слоны. Потому что к этому моменту мы уже всё про них поняли. Мамины и папины слоны происходят не из Индии, они не могут научиться сидеть у тебя на коленях, решать кроссворды, стоять на передних ногах и вилять хвостом. У мамы с папой — слоны африканские, они ни с того ни с сего могут отправиться куда глаза глядят, и с ними вполне можно быть в дружеских отношениях, но на них никогда нельзя будет полностью положиться. Поэтому мы решили жить в вагончиках, чтобы быть подальше от слонов, на случай, если им вновь придёт в голову отправиться в путь.

Наверное, я представлял себе, что так дальше и будет — мы с Тильте будем жить в своих вагончиках, но поблизости друг от друга. Хотя я уже давно понимал, что раньше или позже она уедет. Но когда это случилось, для меня это оказалось страшнее, чем я предполагал.

Тут я в полной мере прочувствовал одиночество.

Мне очень жаль, что под конец я вынужден говорить о грустном. Но это важно.

Конечно же, я был знаком с одиночеством, наверное, всегда был знаком, мне кажется, что оно сопровождает меня всю жизнь.

Не знаю, как чувствуете одиночество вы, может быть, каждый ощущает его по-своему. Мама когда-то рассказывала мне, что для неё одиночество всегда сопровождается темой «Солитудевай», хотя это их с отцом мелодия и связана она с любовью. Для меня одиночество — это какой-то человек. У него нет лица, но, когда он появляется, мне кажется, он садится рядом со мной, или позади меня, и случиться это может в любой момент, вокруг меня могут быть люди, я даже могу быть с Конни.

С Конни мы снова встречаемся. Иногда я езжу к ней в Копенгаген, где её друзья смотрят на меня, как на неразрешимую загадку, они не могут понять, что Конни во мне нашла. Иногда она приезжает на Финё. Встречаясь с ней, я, как правило, чувствую себя очень счастливым.

Не знаю, есть ли у вас друг или подруга. Если нет, то хочу вам кое-что сказать. У вас обязательно кто-то появится. Весь мой пятнадцатилетний жизненный опыт говорит, что мир устроен так, что все находят любовь. Если они активно не сопротивляются этому. Так что если у вас нет друга или подруги и вы хотите, чтобы у вас кто-то появился, попытайтесь понять, где именно внутри себя вы этому активно противитесь. Эти выводы основаны на серьёзных исследованиях, предпринятых нами с Тильте.

Но даже когда я был с Конни, одиночество иногда вдруг вставало у меня за спиной. Оно ощущалось даже сильнее, чем когда-либо прежде, и я не мог понять почему. До того вечера у нас дома на кухне.

Это было в октябре, на осенних каникулах, и у нас гостила прабабушка. Тильте тоже была с нами, вместе с Якобом Бордурио. Ханс и Ашанти приехали из Копенгагена, они теперь живут вместе, в маленькой квартирке, купаются в лучах счастья, как писал поэт, даже у соседей к ним нет никаких претензий, хотя Ашанти стучит в барабаны и танцует транс-танцы, а иногда и приносит в жертву чёрного петуха на балконе.

Конни сидела рядом со мной, папа только что выкатил на тележке зажаренную целиком рыбу-тюрбо, и тут Ашанти сказала: «Я беременна, мы с Хансом ждём ребёнка».

В кухне повисла гробовая тишина, о которой я уже так много распространялся, и у всех оказалось достаточно времени, чтобы заглянуть внутрь себя, если хватило присутствия духа. Тишину нарушили лишь слова Ашанти, она сказала, что чувствует, это девочка, и она уже придумала ей имя, девочку назовут в честь нашей матери, Клара, второе имя у неё будет хорошее ветхозаветное — Навуходоносор, это считается hot stuff[34] на Гаити, и ещё у неё будет два семейных имени — Дуплезир и Финё, и ещё Ашанти сегодня почувствовала первый толчок ребёнка, это было на борту маленькой «сессны» по пути на остров, и она очень хочет отказаться от старинного гаитянского обычая называть детей слишком длинными именами, поэтому их маленькое сокровище будет носить короткое и звучное имя Клара Навуходоносор Флювия Пропелла Дуплезир Финё.

Нам на Финё, как вы знаете, к сложным именам не привыкать, и тем не менее после этого объявления наступила долгая пауза, слышно было лишь дыхание Баскера, увлёкшегося гипервентиляцией. Но потом Тильте отвела Ашанти в уголок и сказала, что это красивое имя, но, пожалуй, слишком роскошное, ребёнок может стать объектом внимания тёмных сил и чёрной магии, которые, несмотря на христианство, тайно существуют на Финё и которые могут почувствовать ревность к маленьким детям со слишком красивыми именами, так что, может быть, назвать её просто Клара Дуплезир Финё — на этом и остановились.

Я уже несколько раз обращал ваше внимание на то, что драматические события не приходят поодиночке, вот и в тот вечер, когда Тильте и Ашанти снова присоединились к нам, прабабушка откашлялась и сообщила, что хочет кое-что сказать, она, дескать, приняла решение и теперь знает, как именно хочет умереть.

Тут нам стало не по себе. Потому что в последнее время всякий раз, когда прабабушка бывала у нас в гостях, она просила меня помешивать суп из пахты, а сама осуществляла руководство из своего кресла, так что когда мы это услышали, то стали бояться самого страшного.

— Я решила, что умру с оглушительным хохотом, — сказала прабабушка, — идущим от самого сердца. Мне всегда казалось, что это лучший способ уйти из этого мира. И зачем я вам сейчас всё это рассказываю? А потому, что, думаю, никто из вас при этом присутствовать не будет. А почему вы не будете присутствовать при этом? Потому что я рассчитываю пережить вас всех, включая и маленькую Флювию Пропеллу. А почему я рассчитываю на это? Потому что я завела себе молодого и энергичного любовника. Хочу воспользоваться возможностью и представить его семейству.

Тут дверь открывается, на пороге стоит граф Рикард Три Льва со своей архилютней. Он входит в кухню и садится прабабушке на колени.

Такого мы предположить не могли, никто из нас — даже Тильте. И честно говоря, проходит не меньше минуты, пока нам снова удаётся обрести самообладание и природную вежливость и заставить себя задуматься над теми вопросами, которые неизбежно возникают в такой ситуации, в первую очередь, конечно же, над вопросом, получит ли прабабушка титул.

Пока все мы пребываем в некоторой неопределённости, я смотрю на Тильте, и вижу, что смириться с этим ей нелегко, ведь место на коленях прабабушки испокон веку принадлежало ей.

Многие, включая и меня, сказали бы, что мы достигли количественного предела новостей, которые семья может вынести за один вечер. Но как только мы более или менее пришли в себя, отец говорит:

— Я решил отказаться от должности священника. Мама — от места органиста. Мы собираемся совершить паломничество. Начнётся оно в Вене. У Кнайзе и ещё некоторых знаменитых кондитеров. Когда мы вернёмся домой, ваша мама откроет небольшую фабрику. Я буду писать кулинарную книгу. О духовном приготовлении пищи.

Тут Тильте и отец смотрят друг другу в глаза. Никого из нас не может ввести в заблуждение лёгкий, шутливый тон отца. Всё это абсолютно серьёзно.

— Обещаю вам, — продолжает отец, — что в этой книге не будет ни слова о том, что Святой Дух присутствует в утиных бёдрышках.

Все мы делаем выдох. Я не случайно говорю «делаем выдох», а не «облегчённо вздыхаем». Потому что если принять во внимание африканских слонов и всё прочее, то вы понимаете, что с такими родителями, как наши, никогда нет стопроцентной гарантии.

И тут отец говорит:

— Как начёт пива?

Он неторопливо ставит перед каждым из нас поллитровую бутылку «Особого с пивоварни Финё».

Не знаю, как принято у вас дома. Может быть, вам в младенчестве наливали в бутылочку с соской ликёр из чёрной смородины, а по случаю конфирмации угощали шестидесятиградусным самогоном. Но у нас ни папа, ни мама никогда не предлагали нам с Тильте и Баскером алкоголь. И понятно почему. Потому что всякий раз, когда взрослые вытаскивают пробку или откупоривают бутылку пива, они слышат внутри себя рёв бездны, и успокаивают себя тем, что звук этот производят дети. Так что отцовское предложение имеет глубокое значение. Мы наливаем пиво, смотрим друг на друга, поднимаем бокалы и пьём, и все мы понимаем, что участвуем в тайной вечере и священном таинстве, повторявшемся много раз, как обряд причастия в церкви Финне.

И тут я чувствую, что присутствует ещё один гость, какой-то человек сел позади меня. Он кажется совершенно реальным, и я оборачиваюсь, но там никого нет, и тут я понимаю, что это одиночество. Я сижу в окружении добрых друзей, у ног лежит Баскер. рядом Конни, и всё равно — я чувствую страшное одиночество.

Я не могу оставаться на кухне. Тихо встаю и выхожу. Очень медленно иду туда, где кончается город и начинается лес. Ночь черна, а небо бело от звёзд. Это более уже не то небо, о котором я писал в туристической брошюре, оно тоже изменилось. Появилось больше звёзд. Кажется, их так много, что только они и существуют. Как будто ночное небо перенесло вес с одной ноги на другую — и вот вместо тьмы сияют звёзды.

И тут я обнимаю одиночество, я впервые чувствую, что это девушка. И впервые в жизни перестаю утешать себя и отгонять от себя девушку-одиночество.

Я осознаю, что происходящего в настоящий момент я всегда больше всего и боялся. Я теряю всё и всех. Похожее чувство было у меня в квартире Конни на Тольбогаде, только сейчас это сильнее и совершенно реально. Ханса нет, Тильте нет и прабабушки нет. Скоро в нашем доме никого не останется. Мамы и папы тоже не будет.

Тут вы, наверное, скажете, что ведь будет Конни. Но мысль об этом сейчас не спасает. Потому что я чувствую: против того одиночества, которое сейчас пришло, даже любимая не может помочь.

Впервые в жизни я понимаю, что одиночество — это заключение в той комнате, которая и есть ты сам. Что ты сам — тюремная камера, и камера эта всегда будет отличаться от других, и поэтому в каком-то смысле всегда останется одиночной и никуда не денется из здания, потому что она часть его.

Не могу объяснить это лучше. Но это кажется непреодолимым.

Я иду рука об руку с этой непреодолимостью. Прижимаю её к себе, не стараюсь утешить себя, честное слово, так и есть. Я чувствую, как я люблю всех тех. кто остался позади меня в ночи: папу и маму, Тильте и Ханса, и Баскера, и Конни, и прабабушку, и Якоба, и Ашанти, и Рикарда, и Навуходоносор Флювию Пропеллу — все эти человеческие комнаты.

И тут случается вот что.

Чем-то это очень похоже на футбол. Когда к тебе приближается защита, то тебя легко загипнотизировать. Ты смотришь на противников, на препятствия. Не видишь проходов между ними, возможности прорваться вперёд.

Вот что я делаю. Вернее, это получается как-то само собой. Я переключаю внимание. С темноты ночи на свет звёзд. Я обманываю своё собственное сознание. Моё внимание направлено в одну сторону, на одиночество. Но теперь я обращаюсь в другую. От одиночества к тому, что вокруг него. От чувства замкнутости в самом себе, в тех печалях и радостях, которые есть часть Питера Финё и которые есть в жизни каждого человека, словно маленькие островки, парящие в безбрежном пространстве, теперь моё внимание направлено не на островки, а на вселенную, их окружающую.

И ничего больше. Это может сделать каждый. Я ничего не меняю. Не пытаюсь отогнать одиночество. Я просто отпускаю его.

Оно начинает удаляться. Нет, это она начинает удаляться, и вот её уже нет.

Остаётся лишь то, что в каком-то смысле я сам. Но можно сказать, что это просто очень глубокое счастье.

Я слышу шаги за спиной, это Конни. Она подходит ко мне вплотную.

— Все мы комнаты, — говорю я, — пока ты комната, ты заперт. Но существует путь, ведущий наружу, и дверь тут ни при чём, открытой двери не существует, надо просто увидеть просвет.

Она берёт мою голову в руки.

— Везёт же некоторым, у них умные и глубокие возлюбленные, — говорит она. — А всем нам. остальным, приходится довольствоваться тем, что есть.

Потом она целует меня. Оборачивается и идёт назад к дому.

Должен признать, я немного ошарашен. Всем вместе. Поэтому не двигаюсь с места. Бывают такие минуты, когда мужчине необходимо побыть одному.

Начался дождь, мелкий, моросящий дождь. Кажется, будто дождь послан нам в знак благодарности. Такого, конечно, не услышишь в прогнозе погоды. Во мне поднимается радость. Такая сильная, что её невозможно сдерживать. И неважно, что моя семья распадается. Неважно, что любимая девушка, когда я поделился с ней своей мудростью, просто поцеловала меня и обронила какое-то женское замечание, из тех, от которых мужчины могут лежать без сна и ворочаться в кровати до рассвета.

Я поднимаю руки к звёздному небу. И начинаю танцевать.

Это медленный танец. Не по тем правилам, которые преподают в танцевальной школе Ифигении Брунс, танец этот пришёл ко мне извне и требует полной концентрации. Наверное, поэтому я не сразу замечаю Кая Молестера.

Он стоит перед въездом в нашу усадьбу. Я замираю. Мы смотрим друг другу в глаза.

— Я танцую вальс Финё. — объясняю я. — танец, которым я выражаю огромную благодарность за то, что живу.

Можно многое, очень многое сказать о Кае Молестере Ландере. и многие так и делают, не исключая и меня. Но он хорошо известен своей способностью держать себя в руках в стрессовых ситуациях. Как сейчас. На его лице ничего не написано.

— Этот танец, — говорит он, — он одиночный или можно присоединиться?

Милосердие — это одно из тех слов, с которыми надо обращаться осторожно и использовать его лишь в тех случаях, когда ничто другое уже не годится. И тем не менее я считаю, что только это слово полностью соответствует такому устройству мира, где даже типы вроде Кая Молестера могут надеяться на то, что на каком-то жизненном перекрёстке их движение по наклонной плоскости будет прервано. И в конце приоткрывшегося на мгновение нового пути возникнут очертания хрупких, рискованных, но при этом и удивительных возможностей.

— Пожалуйста, — отвечаю я.

Он поднимает руки. Дождь усиливается. Очень медленно, под сияющим ночным небом Питер Финё и Кай Молестер Ландер танцуют вальс Финё.

Моя сердечная благодарность Лисбет Клаусен.

Я также признателен сотрудникам издательства «Росинант», и отдельно моему редактору Якобу Маллингу Ламберту за его чуткие и упрямые карандаш и скальпель.

— П. Хёг

УДК 82/89

ББК 84.4 Д

X 35

Peter Høeg Elefant passernes børn 2010

STATENS, KUNSTRAD

DANISH ARTS COUNCIL

Bogen har modtaget støtte

fra Statens Kunstrads Litteraturudvalg,

Danmark

Книга издана при поддержке

Литературного комитета