Глава восьмая и последняя

И вот Том попал на знаменитый остров, во времена великого путешественника капитана Гулливера он назывался остров Лапута, а старая фея назвала его по-новому: остров Томтодди — людей с головами, но без тел.

Приблизившись к острову, Том услышал странный шум: ворчание, рычание, пыхтение, сопение, вой и плач, и визг, и треск, и он подумал, что там, должно быть, взялись кольцевать крошечных поросят, или подрезают уши породистым щенкам, или топят нежеланных котят. Но, подойдя совсем близко, он стал различать в общем шуме отдельные слова. Это Томтодди пели единственную песенку, какую они знали, и пели они ее с утра до ночи и с ночи до утра:

— Я не выучил урока, а учитель уже здесь!

Добравшись до берега, Том увидел большой столб, на одной стороне которого было начертано:

«Игрушки запрещены».

Эта надпись так поразила Тома, что он не стал читать, что там на другой стороне. Он огляделся, ища жителей острова, но вместо мужчин, женщин и детей увидел лишь редьку да редиску, свеклу да брюкву, однако все они были сморщенные, высохшие, и из них росли поганки. Те, что еще не поросли поганками и сорняками, принялись кричать Тому на десятке разных языков (и на всех с ошибками):

— Я не выучил урока, помоги мне!

Тут Том споткнулся о самую большую репу, какую когда-либо можно было встретить на грядке, и репа завопила:

— Эй, расскажи мне что-нибудь!

— О чем? — спросил Том.

— О чем угодно. Стоит мне что-то узнать, я тут же все забываю. Моя матушка утверждает, что мой интеллект не годится для усвоения методической науки и что мне надо потреблять информацию в целом, генерально.

Том отвечал, что он не знает никаких генералов и даже с солдатами незнаком. Но он принялся рассказывать о том, что повидал во время путешествия. И чем больше репа слушала, тем больше она забывала. Из нее все время вытекала какая-то жидкость, Том думал, что это слезы, но оказалось, что это вытекают мозги — от перегрузки. Вскоре все соки из репы вытекли, осталась лишь шкурка, и Том бежал оттуда в испуге: вдруг решат, что он съел бедный овощ!

Том был напуган и изумлен всем, что увидел вокруг, и он не мог понять, куда же он попал. Кого бы спросить? Наконец он споткнулся о старую трость, она была полузасыпана землей, но когда-то знавала лучшие времена — ведь вместо головы у нее был набалдашник с королевской головой.

— Видишь ли, когда-то все они были нормальными детьми, и если бы им позволили нормально расти, то из них бы выросли нормальные взрослые. Но глупые папы и мамы не позволяли им заниматься всем тем, что так любят дети: собирать полевые цветы, лепить пирожки из глины, искать птичьи гнезда и плясать хоровод по вечерам, как все малыши. Нет, родители каждый день задавали им кучу уроков и заставляли их зубрить, зубрить, зубрить, всю неделю они готовились к каким-нибудь экзаменам, а по воскресеньям занимались в воскресных школах. Каждую субботу они сдавали экзамены за неделю, в конце каждого месяца — экзамены за месяц, в конце каждого года — экзамены за год. Все-то они зубрили по семь раз, как будто бы недостаточно выучить что-то однажды, но хорошо. И вот мозги у них непомерно раздулись, головы выросли, а все остальное сморщилось и исчезло. И все они превратились в свеклы, брюквы, репы и прочее, знаешь, такие овощи, у которых есть лишь голова и ничего больше. А их глупые родители продолжали настаивать на своем и обрывали даже листья, стоило появиться какой-нибудь зелени. Все знают, что зелень — это свежесть и юность.

— Ах, если бы наша добрая фея знала об этом, она прислала бы волчки, мячи, камешки, куклы, и все они стали бы жизнерадостными детьми! — сказал Том.

— 'Увы, поздно, теперь они никогда не смогут играть. Посмотри, ноги их превратились в корешки и вросли в землю, они ведь никогда даже не гуляли, все учились да учились, сидя в темных душных домах. А, вон и экзаменатор, тебе лучше скрыться с глаз долой. А то он начнет экзаменовать и тебя, и твоего пса заодно, а потом примется за остальных детей воды. От него не сбежишь, нос у него может вытягиваться на девять тысяч миль, он вынюхивает детей где угодно — сквозь замочные скважины и дымоходы, сверху и снизу, в любой комнате, и он постоянно экзаменует детей и их учителей тоже. Но наша добрая старая фея обещала мне, что настанет день, когда его хорошенько выпорют, уж тут-то и я смогу принять участие.

Том отошел в сторону и стал ждать, когда же появится главный экзаменатор.

Но когда он появился и заметил Тома, то стал кричать на него так громко, требуя, чтобы Том подошел ближе и сдал экзамены, что Том развернулся и кинулся прочь изо всех сил, а пес мчался за ним. И вовремя: бедные редиски, репки, брюквы, свеклы вокруг начали лопаться от испуга, и шум стоял такой, как на поле боя во время пушечной атаки, так что Том решил, что они вот-вот взлетят на воздух.

Он прыгнул в море и быстро-быстро поплыл прочь, распевая:

— Прощай, несчастный остров! Как хорошо, что я не знаю больше ничего, кроме чтения, письма и счета!

Наконец Том добрался до большого здания, выбрался на берег и пошел к нему, думая, не там ли мистер Граймс. Однако навстречу ему с воплями «Стой! Стой!» кинулись три или четыре… полицейские дубинки!

Однако Том даже не удивился, он уже устал удивляться. И он не испугался — он ведь не сделал ничего дурного.

Он остановился, и, когда передняя дубинка поравнялась с ним, грозно вопрошая, что ему тут надо, он показал пропуск, который дала ему матушка Кэри. И дубинка воззрилась на пропуск, изо всех сил выпучив свой единственный глаз, торчавший сверху.

— Ну ладно уж, проходи, — сказала наконец дубинка. — А я, пожалуй, пройду с тобой.

Том не стал возражать, сказать по правде, ему даже стало спокойнее рядом с дубинкой в незнакомом месте.

— А где же твой полицейский? — спросил Том.

— Мы не похожи на те неуклюжие глупые дубинки, сделанные людьми в наземном царстве. Тем беднягам нужен целый человек, чтобы он их носил, а мы выполняем свою работу сами, и хорошо выполняем.

— А почему у тебя такая петля на рукоятке? — спросил Том.

— Как почему? Кончив дежурство, мы идем домой и подвешиваемся на гвоздь.

Том не знал, что на это можно сказать, и они пошли в молчании, пока не добрались до больших железных дверей. Это была тюрьма. Тогда дубинка наклонилась и дважды стукнула в дверь головой.

В двери приоткрылось окошечко, и из него выглянуло огромное старинное ружье, начиненное зарядами. Том слегка отшатнулся при виде такого привратника.

— За что его осудили? — спросило ружье глубоким низким голосом, шедшим из его широкого дула.

— Извините, сэр, его не осудили, этот молодой человек явился к нам от ее превосходительства, ему нужен трубочист Граймс.

— Граймс? — переспросило ружье.

Оно исчезло за дверью, может быть, для того, чтобы сверить список заключенных.

— Граймс находится в трубе триста сорок пять, — раздался вновь голос. — Молодому человеку лучше проследовать на крышу.

Том посмотрел вверх, на стену, и подумал, что ему никогда туда не забраться — она была, наверное, миль девяносто длиной. Но стоило ему поделиться своими опасениями с дубинкой, как она развернулась и так лихо поддала Тому снизу, что он мигом взлетел на крышу, едва успев прихватить пса.

Там ему попалась навстречу еще одна дубинка, Том объяснил ей, зачем пришел, и дубинка повела его к Граймсу.

— Боюсь, что это все бесполезно, — предупредила она Тома по дороге. — Он ни в чем не раскаивается, это самый жестокий, самый грубый, самый бездушный субъект из всех, за какими мне приходится присматривать. Он мечтает лишь о пиве да трубке с табаком, а у нас ничего такого, конечно, не позволяют.

Они пошли по свинцовым полоскам, которыми была выстелена крыша, и все вокруг было так перепачкано сажей, что Том подумал: «Да, давненько тут ничего не чистили!» К его удивлению, сажа не прилипала к его ногам и он оставался чистым.

Вот они и пришли к трубе 345. Из нее торчали плечи и голова мистера Граймса, он был такой грязный, такой заплывший, что Том еле признал его. Во рту его торчала давно потухшая трубка.

— Внимание, мистер Граймс, — позвала дубинка, — к вам посетитель.

Но мистер Граймс выругался и закричал:

— Трубка-то потухла!

— Не выражайтесь тут, да слушайте, что вам говорят! — крикнула дубинка. Подпрыгнув, она стукнула Граймса по голове, совсем как Петрушка лупит по голове своих врагов в кукольном представлении, так что мозги мистера Граймса затрещали, как сухие орехи в скорлупе. Он попытался выдернуть руку из трубы, чтобы потереть голову, но не мог, и потому ему пришлось послушать, что говорят другие.

— Ну и ну! Это же Том! Ах негодник, ты что, явился сюда, чтобы посмеяться надо мной?

— Нет, я хочу помочь вам! — отвечал Том.

— Мне ничего не нужно, кроме пива, да здесь этого не дадут, а еще я бы с радостью разжег эту проклятую трубку, по и этого тут не разрешат.

— Давайте я помогу вам, — предложил Том. Он поднял уголек (вокруг было много тлевших угольков) и подмес его к трубке Граймса, но уголек тотчас погас.

— Бесполезно, — сказала дубинка, прислоняясь к трубе, — Бесполезно, говорю я вам. Сердце у него такое холодное, что все вымораживает.

— Конечно, и я в этом виноват! — закричал Граймс. — Я сам во всем виноват. Пожалуйста, не надо меня бить, руки-то у меня заняты, а то ты бы не решилась меня ударить!

Дубинка вновь прислонилась к трубе, не обращая внимания на Граймса, хотя она и была готова принять меры к пресечению любого беспорядка.

— Неужели я не сумею вам помочь? — спросил Том. — Неужели вас нельзя вызволить из трубы?

— Нет, — вмешалась дубинка, — он попал сюда, а тут каждый сам отвечает за свои поступки.

— Да, конечно, — проворчал Граймс. — Разве я просил, чтобы меня поместили в эту тюрьму? Разве я просил, чтобы меня заставляли чистить ваши вонючие трубы? Просил, чтобы под ногами у меня поджигали солому, так, чтобы мне приходилось лезть повыше? Разве я просил, чтобы мне дали застрять в самой грязной трубе? Разве я просил, чтобы меня оставили тут торчать — на сто или тысячу лет, я уж и счет потерял? И ни пива, ни трубки, ничего, что нужно настоящему мужчине!

— Нет, — раздался звучный суровый голос. — Да ведь и Том не просил, чтобы ты с ним так дурно обращался, когда он был еще совсем маленьким ребенком на земле.

И перед ними возникла миссис Воздаяние. Увидев ее, дубинка приняла стойку «смирно», а затем поклонилась. И Том поклонился тоже.

— Пожалуйста, не думайте обо мне, — попросил он. — Это все прошло. Но неужели я ничем не могу помочь бедняге мистеру Граймсу? Нельзя ли сдвинуть несколько кирпичей, чтобы он мог высвободить руки?

— Попробуй.

Том начал дергать и раскачивать кирпичи, из которых была сложена труба, но не сумел их сдвинуть. Тогда он попытался вытереть сажу с лица мистера Граймса, но оно стало еще грязнее.

— Неужели я проделал такой длинный путь, пережил столько опасностей впустую? — воскликнул он.

— Оставь-ка меня в покое, — посоветовал Граймс. — Ты добрый малый, но лучше тебе уйти. Скоро начнется ураган, дождь и град, и он вышибет тебе глаза.

— Какой ураган?

— Тот, что обрушивается на мою голову каждый день. Пока он не приблизится, кажется, что идет теплый дождик, но стоит ему добраться до меня, как начинает сыпать ужасный град.

— Этот град больше не падет на твою голову, — сказала фея. — Я уже говорила тебе, что это такое: слезы твоей матери, которую ты покинул, они замерзли и превратились в град из-за твоего ледяного сердца. Но она обрела вечный покой, и слез больше нет.

Граймс помолчал, и глаза у него стали грустные.

— Стало быть, моей матушки больше нет, а я-то ни разу ее не вспомнил. Добрая была женщина, всегда так любила детей и до самой старости учила их всему, что знала сама, там, в Вендейле. Лишь я причинял ей постоянную боль…

— Она учила детей в Вендейле? — обрадовался Том.

И он рассказал Граймсу, как когда-то давно попал в дом к старушке, которая сначала не хотела и видеть его, потому что он был трубочистом, а потом накормила и напоила его.

— Еще бы, самый вид трубочиста был ей ненавистен, и все из-за меня, — сказал Граймс. — Я сбежал из дома, стал трубочистом, и никогда не навещал ее, никогда не посылал ей ни гроша. А теперь вот поздно, поздно!

И тут он разрыдался, и трубка выпала у него изо рта и разбилась на мелкие кусочки.

— Эй, если бы я мог снова очутиться там, в Вендейле, если бы я снова стал маленьким, если бы я увидел наш чистый ручей, и ее садик, все могло бы быть иначе! Но поздно, поздно. Иди, малыш, не смотри на рыдающего мужчину, я же гожусь тебе в отцы. Я никого никогда не боялся и никогда не плакал. Да, поделом мне, поделом. Как постелил, так и буду спать… Грязный был — грязным и остался, верно говорила та ирландка, а я-то ее не послушал. Сам во всем виноват, а теперь поздно, поздно. — И тут он зарыдал так горько, что Том не выдержал и тоже заплакал.

— Никогда не бывает слишком поздно, — сказала фея, и голос у нее стал таким нежным, что Том поднял глаза. Старая уродливая фея на мгновение стала такой прекрасной, что Том было решил, будто бы сюда явилась ее прекрасная сестра.

Да, никогда не бывает поздно. Старый Граймс все рыдал, и его собственные слезы сделали то, чего не могли сделать замерзшие слезы его матушки; ни Том и никто другой не смог бы помочь ему, потому что свои ошибки каждый должен исправлять сам. Слезы Граймса смыли всю сажу и всю грязь с его лица и одежды, вымыли кирпичи и расшатали кладку, труба рассыпалась, и Граймс вылез из нее на крышу. Увидев это, дубинка подскочила, собираясь хорошенько его стукнуть, чтобы загнать обратно в трубу, как пробку в бутылку. Но старая фея остановила ее и обратилась к Граймсу:

— Послушаешься ли ты меня теперь?

— Да, мадам, вы сильнее меня и мудрее меня.

— Что ж, выбирайся. Но помни: ослушаешься меня, станешь опять творить зло — попадешь в еще худшее место.

— Простите, мэм, но я вас раньше никогда не видел, как же я мог вас ослушаться?

— Не видел? А кто сказал тебе: в грязи живешь — грязным и останешься?

Граймс поднял на нее глаза, и Том поднял па нее глаза. Голос старой феи напомнил им ирландку, встреченную давным-давно, в тот день, когда они с Томом отправились в Хартховер.

— Я еще тогда предостерегла тебя, но ты не послушался. Каждое грубое слово, каждое злое дело, каждая попойка, каждый день без умывания — вот они-то и сложили для тебя эту ужасную трубу!

— Если бы я знал…

— Думаю, ты знал, что делаешь, ты творил Зло и тем самым шел против меня, даже и не зная этого. Что ж, вылезай, может быть, у тебя остался еще один шанс.

Граймс встряхнулся, и что же? Если бы не шрамы у него на лице, он выглядел бы, как обычный работящий мужчина. Так, как и должен был бы выглядеть обычный работящий трубочист.

— Отведите его вниз, — повелела фея дубинке, — да выдайте пропуск.

— И что он должен делать?

— Пусть вычистит кратер Этны, там уже работают другие, такие как он. Но если в то время, как они работают, кратер загрязнится и снова случится землетрясение, приведите их всех сюда, и я разберусь, в чем там дело.

И дубинка увела мистера Граймса, а он даже не сопротивлялся.

Насколько мне известно (а может, неизвестно), он по сей день чистит кратер Этны.

— Что ж, ты сделал свое дело, — сказала фея Тому, — Хочешь вернуться назад?

— С радостью, но как?

— Я выведу тебя отсюда по запасной лестнице, только сначала я завяжу тебе глаза: это моя собственная лестница, и ее никому нельзя показывать.

— Я никому ничего не скажу, мадам.

— Тебе так кажется, мой милый. Стоит тебе оказаться среди людей, как ты забудешь свое обещание, так что будет лучше, если я все же завяжу тебе глаза. — Одной рукой она наложила ему на глаза повязку, а другой через секунду сняла ее и сказала: — Ну вот, все в порядке.

Том так и разинул рот, ему-то показалось, что они стояли на месте, по когда он огляделся, то увидел, что он п правда на какой-то лестнице. Описать ее невозможно, потому что никто точно не знает, что это такое.

Сначала Том увидел высокие черные кедры, четко вырисовывавшиеся на фоне розового восхода. Потом он увидел родной остров, отражавшийся в спокойном серебряном море. Ветер пел тихую песню в кронах деревьев, вода напевала свою мелодию, забегая в пещерки, морские птицы распевали па все голоса, летя навстречу заре, а лесные птицы подпевали им с берега. Воздух был полон пением, и в нем постепенно стал слышен один чистый нежный голос. Это пела утреннюю песнь молодая девушка.

Когда Том оказался возле острова, он увидел прелестное юное создание — девушку, сидевшую у самой воды, она болтала в волнах ногами и тихо пела. Но вот она подняла голову… конечно, это была Элли!

— Ах, Элли, как ты выросла!

— Ах, Том, как ты вырос! — вскричали они одновременно.

Да, она превратилась в высокую красивую женщину, а он — в высокого симпатичного мужчину.

— Наверное, я выросла, я ждала и ждала тебя, мне кажется, прошли века, а я все ждала! Я уж стала бояться, что ты не придешь.

— Века? — удивился Том.

Впрочем, он столько всего повидал в своих странствиях, что устал удивляться. Кроме того, стоило ему увидеть Элли, как он позабыл обо всем на свете. И вот он стоит и смотрит на Элли, а она стоит и смотрит па него. И так им понравилось это занятие, что они простояли, не шевелясь, семь часов или семь лет, кто знает.

Наконец, они услышали, как фея зовет их:

— Дети, дети, да посмотрите же и на меня!

— Но мы же и смотрим на вас! — отвечали они.

Они повернулись к ней и хором вскричали:

— Да кто же вы?

— Вы — миссис Воздаяние!

— Нет, вы — миссис Поощрение!

— Смотрите еще, — произнесла фея.

— Вы — та ирландка, которую я повстречал когда-то давно!

Ни та, ни другая, ни третья — все сразу!

— Имя мое написано в моих глазах, прочтите его!

И они посмотрели в ее огромные глубокие нежные глаза, и цвет их менялся быстро-быстро, как меняются отблески света в чистейшем алмазе.

— Прочтите мое имя! — произнесла она снова.

Тут глаза ее блеснули таким нестерпимым светом, что дети невольно закрыли лица руками.

— Не пришло еще ваше время, мои милые, не пришло, — сказала она с улыбкой. Потом она повернулась к Элли. — Теперь ты можешь брать его с собой по воскресеньям, Элли. Он сделал то, чего совсем не хотел делать, он стал мужчиной и завоевал свое право быть рядом с тобой.

И Том стал проводить вместе с Элли воскресенья, а потом и будние дни. Он продолжал учиться и стал известным ученым, он знает все про железные дороги, моторы и машины, и телеграф, и все-все-все. Правда, он не знает, почему из куриных яиц нельзя вывести крокодила и еще кое-какие пустяки, но этого ведь никто не знает. Зато пока он жил под водой, он узнал много такого, что было никому на земле неизвестно.

— И что же, женился он на Элли или нет? — спросишь ты: сказка-то кончается.

Милый мой, разве ты не знаешь, что в сказках кто-нибудь женится на принцессе или кто-нибудь выходит замуж за принца? Ну вот, а Том — простой трубочист, полюбивший не принцессу, а обычную девочку. Что до Элли, то она — обычная девочка, полюбившая не принца, а трубочиста. Поэтому я и не могу тебе сказать, что они в конце концов решили. Знаю лишь, что чем взрослее они становились, тем сильнее любили друг друга, и никогда не разлучались.

— А что стало с псом Тома? — спросишь ты.

Ну как же, его легко увидеть в любую ясную июльскую ночь. Старое созвездие Пса жутко устает от июльской жары, прячется за облаками, и тогда на его место забирается пес Тома. Новая метла чисто метет, говорят в народе. Это я к тому, что пес Тома любит свое занятие и следит за тем, чтобы в июле была хорошая погода.

Вот и все, мои милые, сказке конец.

Загрузка...