Детский дом и его обитатели

Глава 15. Опять шмонали!

Однако жизнь шла вперёд, и сдвиги в нашем отряде были налицо.

Но хотя внешнее процветание было очевидно, и комиссии ставили плюсы, внутренних трудностей по-прежнему оставалось немало. Главная из них – бегуны, наш бич.

Самая неисправимая беглянка – Лена Ринейская из восьмого класса. У девочки был только отец, мать умерла, когда Лене не было ещё и пяти. Её отдали в детский дом. В своей квартире она теперь бывала редко, но отца, который запил по-чёрному, по-прежнему любила до горючих слёз. К детдому никак не могла привыкнуть. Такая же ситуация была примерно, как и с Игорем Жигаловым. Нора рассказывала, как страшно плакала девочка по ночам – до истерики, до исступления…

Лену я впервые увидела только в ноябре. Она с лета в бегах. Где, что – никакой информации. Потом вдруг сообщают – задержали вашу воспитанницу в универмаге, пыталась вынести дорогущий импортный костюм из зала самообслуживания. Погостевала она в детдоме несколько дней, потом вдруг снова исчезла. Через три дня снова звонок из милиции: опять Лену задержали… На это раз было с ней вот что.

Сбежав из детдома, она прямиком отправилась к отцу. Конечно, он, хоть и был сильно пьян, дочке обрадовался и, не умея выразить свою радость по-иному, предложил ей выпить вместе с ним. Дело было в пятницу, и у него в загашнике уже имелось три бутылки «бормоты». Когда зелье было выпито, перешли на «синюю» – жидкость для мытья стекла, разведя её водой и добавив лимона.

Так, незаметно, одни смутным днём, и прошли сутки – от пятницы до субботы. Лене стало совсем плохо, нагрузки на её больное сердце оказалось многовато. Отец отправился искать лекарство, но ни валидола, ни других средств – нитроглицерина или хотя бы валерьянки, в аптечке не оказалось. И он, сам не понимая, что творит, споил ей флакончик какого-то лекарства без этикетки… Лена, после этого лечения, почувствовала себя ещё хуже. Инстинкт самосохранения правильно подсказал ей – надо уходить отсюда, и немедленно. Плохо помня – как, она всё же выбралась из квартиры, пока отец был в туалете, дальше она уже ничего не помнила. В протоколе, составленном в отделении милиции, значилось: девочку нашли в бессознательном состоянии в подъезде собственного дома. Обнаружили её жильцы дома уже утром в воскресенье. Она лежала почти у самой двери. Мимо неё прошёл не один человек, наверное, дверь ведь не была закрыта, но все шли мимо – да мало ли пьяных на улице валяется? Соседи Лену не узнали, да и лежала она лицом вниз. Но дыхание было различимо – потому и вызвали милицию, а не скорую.

Пробыла она в отделении весь день, документов при ней не оказалось, а по отёчному от затяжного и обильного возлияния лицу трудно было определить, сколько ей лет – пятнадцать или двадцать пять. К тому же, кое-как налепленная косметика прибавляла ещё лет пяток. Приехали в детский дом – и сразу в медпункт. Сделали укол, уложили в постель. Даже покушала немного. Пообещала больше не бегать. Попросила тетрадь и ручку. Говорит – дневник буду вести. Я эту задумку одобрила. Но пришли зимние каникулы, и она опять сбежала. В поездку с отрядом она отказалась ехать. Нашли её, как и прежде, у отца. Опять пил и поил дочь.

На этот раз против него возбудили дело. Я была на суде: когда зачитывали приговор, с Леной случилась истерика. Никого к себе не подпускала, кричала, что хочет быть с отцом. Потом успокоилась, сидела молча, сосредоточенно глядя в одну точку. После заседания я долго ждала её в коридоре. Заглянула в зал – она билась в истерике.

Привезла её в детский дом поздно ночью. Обессиленная слезами, она уснула у меня на плече. Вставай, говорю, приехали. Не сразу поняла, где мы…

После суда она замкнулась ещё больше, «вещь в себе» – понять, что с ней происходит, можно только приблизительно. На все вопросы отвечала формально, лишь бы отвязались.

– Может, она тронулась? – сказала как-то Матрона.

Пошла за советом к Норе, та и посоветовала:

– Попробуйте на время отселить Лену. Ей сейчас больше всего нужно уединение. Пусть успокоится, к вам привыкнет.

Договорилась с Людмилой Семёновной, что девочка временно поживёт в изоляторе, там ведь сейчас нет больных… Так Лена стала жить в изоляторе. Я не заставляла её участвовать в наших мероприятиях, дозреет – сама придёт. Так и случилось.

От отца она часто получала письма – из мест не столь отдалённых. Лена писала в ответ длинные послания и просила меня отправлять с почты заказным.

Постепенно она успокоилась, включилась в отрядные дела и выполняла всё с толком. Как-то попросила, чтобы я дала ей подшефного из первого класса – мальчика или девочку, всего равно кого. Вот и отлично! – обрадовалась я. Но недолго длился мир под оливами, вот пришла весна, и Лена опять заколобродила. Нора пожаловалась – под окнами ночью свист соловьиный…

Исчезала и возвращалась, а в апреле, свалившись с подоконника на втором этаже (неловко поставила ногу и оскользнулась), упала на кусты шиповника, вся исцарапалась, неделю была в бинтах и зелёнке. Зрелище устрашающее. Но как только «боевые раны» стали заживать, снова ударилась в гульбу. На этот раз из милиции сообщили, что Лена водит дружбу с ворами. А воры, надо сказать, жили себе, не тужили весьма вольготно в нашем собственном районе. Все знали, где их притон, знали, куда они относят краденые вещи на продажу, но… никто с ними войну не начинал и никак не ограничивал.

– Так она наводчица, – заложила Ленку Ольга Тонких, откровенно её не любившая.

Судьбы-то у них похожие были…

Снова начались кражи в детском доме. Пропажи из бытовок уже просто перестали считать.

– Ловите бывших, их ручонок шаловливых дело, – советовала Татьяна Степановна.

И была, на этот раз, полностью права.

Недалеко от детского дома жила Фроська, и наша Лена с ней водила дружбу. Какие-то были у них, надо думать, общие дела.

Ну а с Фроськой я познакомилась вот как.

В канун ноябрьских праздников Нора меня попросила подменить её.

Всё шло спокойно, дети улеглись дружно, всюду тихо, сижу на втором этаже, в лёгкой прострации думаю о своём, о девичьем. Сторож, как обычно, уже куда-то законопатился до утра, и я незаметно для себя начала подрёмывать, прикорнув на диванчике.

Вдруг какой-то дикий шум – и на этаж врывается деваха, до такой степени нетрезвая, что воздух мог бы воспламениться, если бы рядом чиркнули спичкой… Это была сама госпожа Фроська. Шарахаясь от стенки к стенке, она продвигалась по коридору, выкрикивая весьма громко слова блатной песенки про то, как «на небе кто-то выбил глаз луне… а это значит, могут выбить глаз тебе…» Из некоторых спален повысовывались заспанные дети. На все мои замечания певица отвечала: «Тьфу на тебя!», – и орала дальше. Наоравшись вволю, она двинулась приступом на пионерскую комнату. Там хранились отрядные документы. Поскольку увещевать её уже не было смысла, пришлось немедленно вступить с ней в единоборство.

В результате непродолжительной, но результативной схватки пуговицы на моей блузке были вырваны «с мясом», а мои руки – шикарно расцарапаны до крови длинными и мощными, как у хищной птицы, Фроськиными когтями. Сама же героиня ночного дебоша оказалась, неожиданно для себя, на нижней ступеньке входной лестницы, по всей вероятности, так и не успев второпях пересчитать все предыдущие. Вид у меня после этой дикой потасовки был до того дурацкий, что ничего другого не оставалось, как молить бога о том, чтобы мои воспитанники в сей замечательный момент не увидели свою любимую воспитательницу…

Это было ужасно.

Вот такая педагогика!

Хорошо представляю себе, в каком положении оказывались, и не раз, воспитатели младших отрядов – с ними бывшие менее всего церемонились. Однако ночью подлая девица снова пробралась в детский дом, на этот раз её привлёк кабинет врача, и, обрезав шнур, она унесла телефонный аппарат, выпрыгнув в окно на первом этаже. Потом уже призналась, что включала аппарат, безрезультатно втыкая телефонную вилку в электрическую розетку. Телефон, конечно, пришлось вернуть, а заодно, и другие «скраденные» вещи. Но, боже мой, в каком виде всё это было! Телефон без потрохов – как она его ни терзала, «говорить» он так и не стал. Какая обида! Об этой нелепой Фроське рассказывали много всяких историй: в начальной школе она была, оказывается, всеобщей любимицей. Что жизнь с человечком сотворила?!

Нора работала в ту пору с первоклашками, Фроська как раз к ней в отряд и попала. И не просто попала, но и стала предметом её главных забот. Под Новый год взяла девочку к себе домой, на праздники. Её почти всегда кто-либо из сотрудников забирал на выходные.

У Норы жил уже ребенок примерно Фроськиного возраста, Нора его хотела усыновить, но всё мешали какие-то проволочки. Дети между собой ладили отлично. Глазастая Фроська в раннем детстве была просто ангелочком – Нора показывала её фотографии. Льняные кудряшки, пухленькие щёчки, наивный, хотя и живой, огненный взгляд… Её забаловали до того, что она просто не признавала слов типа «это нельзя». В десять лет, однако, ангелочек превратился в чертёнка с рожками, и весьма остренькими. Дальше – больше. Закончила своё «образование» в детдоме в ранге вполне состоявшейся воровки. Дело, между прочим, для детского дома обычное…

Под Новый год Нора приводит Фроську к себе домой, наряжает её, зовёт приёмного сына – поиграйте, мол, вместе, пока она, Нора, сходит в магазин, а потом будет ужин готовить. На Фроське был новенький чудный костюмчик – шефы как раз наградили малышей подарками по высшему разряду – была, к тому же, годовщина детдома.

Пока Нора туда-сюда ходила, дети устроили беготню – Фроська нечаянно опрокинула кастрюлю с компотом, одежда испачкалась. Стали искать, во что бы переодеться.

Когда пришла Нора, глазам её открылась чудная картина – Фроська уже в её праздничном наряде, шёлковом, с люрексом, важно разгуливает по дому, а мальчонка ходит за ней по пятам с самым серьёзным видом и, точно шлейф, держит подол длинного платья.

– Это что такое? – спросила изумленная Нора.

Мальчик серьёзно сказал:

– Фросик будет моей женой.

– Это, конечно, здорово, – ответила озадаченная Нора, – Но зачем же моё праздничное платье вытащили?

– А ты всё равно его Фросику подаришь, – нисколько не смутившись, ответил мальчик. – Фросик в нём очень красивый. Как павлин!

Платье Фросику пришлось всё-таки снять, однако наутро она была просто ошеломлена, найдя под ёлкой пакет «от Деда Мороза» – юбка-плиссе и кремовая блузка с огромным бантом и рюшками. От зеркала она не отходила целый день. Страсть к нарядам – Фроськин давний пунктик. Краденую одежду Фроська не продавала. «Складировала» у себя. Жадность её и погубила. За очередную кражу попала на год в колонию, и это ещё по-божески. Могла бы и три года получить.

.. Лена, и точно, на этот раз скрывалась у Фроськи.

Когда Фроську посадили, Лена сама вернулась в детдом. Пару недель вела себя вполне пристойно, пристрастилась к чтению, читала книжки избирательно – «про любовь». Но вдруг у неё стало резко портиться зрение. Очки носить она не хотела, не удалось даже уговорить хотя бы примерить их… Так и ходила – прищурившись.

Кражи в детдоме почти всегда сопровождались бегами. В конце ноября пропала Лиса (восьмиклассница Инна Лисковская), прихватив кое-что из бытовки второго отряда. Подсчитали ущерб – получилось рублей на двести. Как раз детям выдали зимние вещи – шапки, шарфы, сапожки. Людмила Семёновна предъявила ультиматум – сегодня же отыскать Лису и вернуть вещи, даже дали для этой цели автобус. Лиса – семиклассница. Мать давно сидит, а в их квартире «временно» живёт тётка Инны. Туда мы и отправились. Со мной в экспедицию пошли трое: пострадавшие – для опознания вещей, и ещё один персонаж, знавший дорогу к дому.

Долго мы плутали, пока среди полуразваленных бараков нашли, наконец, нужный нам адрес. Тамошние обитатели почти все уже выехали – жилым помещением и не пахло. Мы порядком устали, выбились из сил и совсем приуныли. Неожиданно наши поиски вполне благополучно завершились – на одном из бараков висит табличка с тем самым номером, который нам и нужен. Вернулся боевой дух. Ребят отправила сидеть пока в машине, водитель пошёл со мной. Ждёт у подъезда. Конечно, «подъезд» – это громко сказано по отношению к некому подобию лаза в этот унылый барак. Дверь с петель давно снята, первые три ступеньки отсутствуют. Чтобы попасть на четвёртую, надо было залезть на ящики, грудой сваленные здесь же, у стенки. Ну, вот и второй этаж. Стучу в единственную затворённую дверь, две другие стоят настежь, из пыльной тишины проёмов тянет нежитью. Нет ответа. Толкаю плечом – дверь легко подалась, а я чуть не упала. Осторожно вхожу. Комнатёнка освещена тусклой лампочкой. Мебели никакой. В углу груда тряпья. Глаза постепенно привыкают к полумраку. Разглядываю помещение. У окна два ящика – один торцом, другой поставлен набок. Имитация стола и стула, надо полагать… На «столе» почти полная бутыль «чернил», на полу – батарея порожних. На «стуле» сидит нечто неопределённого пола и возраста. Присматриваюсь. Всё-таки это мужчина… Верхняя одежда добротная (он в куртке), но ужасно грязная. Под курткой – женская блуза… Волосы длинные, сальные, пейсами висят по щекам. Нечто жуткое смотрит на меня мутными глазами и что-то долго жуёт.

– Здравствуйте, – говорю сдавленным голосом.

Молчание.

– Здесь, извините, живут родственники Инны Лисковской?

Нечто прекращает на время жевать и голосом гермафродита пищит:

– Мариш, выдь, а?

– А кто там? – раздаётся скрипучий голосишко из самых недр логова.

– Тут вот пришли…

Мне становится жутковато. Их целая шайка, похоже… Из-за перегородки выходит Мариша. Ну и видок!

– Здравствуйте. Вы и есть тётя…

Но я не успела завершить вопрос.

– Да уж не дядя. Жор, а Жор, какую тётю ей надо? Твоя тёлка что ли?

– Гони в шею.

– А ну пошла…

И она решительно выдвинулась на меня…

– Я разыскиваю Инну Лисковскую.

– Счас мы тебе разыскнём чего надо.

Из-за перегородки слышится витиеватая брань – точно, здесь их целая свора! Жутковато, однако. Вот вляпалась! Креплюсь, хотя коленки совсем уже макаронные…

Высовывается из-за ширмы круглая как мяч, совершенно лысая голова. Скрипят половицы, и вот обладатель круглого черепа, перетянутого, как скобой, бурым шрамом от виска к виску, весь уже, всей своей чудовищной массой, в «парадной». Видок просто тошнотворный. Бывают же такие типы! Но, похоже, «основной» здесь Жорик, и с этим надо считаться.

– Эт-та, что ли? А стаканчик дамочке дайте! – пускается в любезности он. – А предложите дамочке сесть…

Писклявый немедленно подставил мне «стул» – коробку из-под апельсинов «Марокко». Шикарный жест в мою сторону – я едва успеваю отскочить, буквально влипаю в стену. Бормочу едва слышно:

– Мне бы хотелось узнать, кто здесь родственники Инны?

– Мариш, а что… Инка тю-тю? – спрашивает череп.

– Была на месяцах, – отвечает писклявый.

– Охренели что ли? – орёт Маришка.

Остатки «чернил» тут же окропляют лысую голову.

– Знач так… Никого у нас тут нету, – разводит руками Жорик. – Иди уже, или помогу.

Не дожидаясь дальнейших цэу, я пулей вылетаю из «апартаментов». Уже с улицы вижу – погасили свет, наблюдают из окна. Дети нетерпеливо спрашивают – ну как родичи?

– Нормалёк, – говорю лаконично, но они ждут подробностей. – Процесс протекает гладко, – отвечаю я и плюхаюсь без сил на переднее сидение. – Слава богу, жива…

– Кто? Лиса?

– Да я жива, я! – сердито воплю я. – Ваша любимая воспитательница. А вы что, не рады?

Рассказывать детям все подробности этого ужасного визита как-то… непедагогично.

Так мы и уехали ни с чем. Вернулись в детдом огорчённые и усталые – ни Лисы, ни вещей. На следующий же день позвонила в милицию. Шайку разогнали, но вещей так и не нашли. А Лиса появилась через день после этого, льстиво помахала хвостом, заверив, что никаких вещей в глаза не видела. Прошёл месяц, и потихоньку, неизвестно откуда, стали приплывать украденные вещи – в течение недели всё и вернулось. То в отрядной, то в умывальнике вдруг находились давно пропавшие вещи. Те самые…