Девичий родник

1

«Сегодня последний день лекций» — восклицал каждый с чувством живейшей радости. Молодежь, вереницей стекающаяся со всех сторон кабиллы 2, столпилась в саду. Кебусей явился туда раньше нас.

«Где вы, философы?» — вопрошал он с легкой иронией, намекающей на наше опоздание.

Улыбающееся лицо учителя обезоруживало. Усевшись на пень срубленного дерева и указывая на собранные на траве кирпичи, Кебусей начал:

— Вы заканчиваете ваши лекции этими кирпичами. Сюда занесена вся история общины Петуха. Вам необходимо ее знать. Вместо расстилающейся перед глазами цветущей местности здесь некогда была голая равнина. Основателем общины, первым заселившим эти края, был мидиец Джамасп. Его биография — история возникновения общины. Он сам занес эти записи на кирпичи. Теперь Джейнис прочтет, а вы послушаете их содержание. Однако я должен прибавить, что Джамасп был заратусцем, но, восстав против некоторых законов Заратустры, вынужден был покинуть родину.

После этих слов, подозвав друга моего Джейниса, Кебусей попросил его приступить к чтению. Джейнис считался одним из лучших учеников. Он отлично разбирался в клинописи. Обычно он заносил на кирпичи заметки учителя.

Подняв первый из выстроенных в ряд кирпичей, Джейнис начал:

— Аурамазда!3 Кто наиболее предан тебе?

Аурамазда ответствовал:

— Наиболее верные, наиболее преданные мне — чистые помыслом, чистые речью и чистые деяниями!

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, какие деяния наиболее благи?

Аурамазда ответствовал:

— Наиболее благие, наиболее угодные деяния — суть орошение безводных земель, насаждение зелени, построение мостов и уничтожение вредных насекомых!

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, что нарекла земля?

Аурамазда ответствовал:

— Земля нарекла: возделывающий меня возрадуется, воздержавшийся — опечалится. Когда рассыпают пшеницу по земле, дивы сердятся, когда пшеница прорастает, дивы гневаются, когда пшеница колосится, дивы в ярости разрываются.

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, кто является пособниками дивов?

— Пособниками дивов являются кочевники — они не сеют и топчут чужие посевы.

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, суше, воде, воздуху, огню и всем «женхам»4 поклоняюсь и чту, ибо они твои!

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, какая земля наиболее благословенна?

Аурамазда ответствовал:

— Наиболее благословенна земля там, где человек строит свое жилище. Наиболее благодатный край — край, где пребывают женщины, дети и стада! Наиболее счастливый край — край, богатый нивами, зелеными лугами и плодовыми деревьями.

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, какое творение наиболее священно?

Аурамазда ответствовал:

— Наиболее священное творение — петух, ибо он возвещает наступление утра 5. Наиболее священное животное — собака, ибо она охраняет вас от кочевников–туранцев.

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

— Аурамазда, что является началом зла на земле?

Аурамазда ответствовал:

— Началом зла, омрачающего землю, являются сонмища сотворенных Ариманом чудищ тьмы: дивы, андыры, несы и чоры. Омрачают землю холод, тьма, недуги и кочевники.

— Сотворивший мир физический, будь пречист! Аурамазда, святейшего Заратустру, свет, воду, огонь, сушу, воздух, плодовые деревья, «женхи», перепутья, силу чту и преклоняюсь, ибо они суть твои!

— Сотворивший мир, зримый очами, будь пречист!

Тут Кебусей остановил Джейниса.

— Дети мои, — сказал он, — Джамасп заимствовал эти мысли из книги Заратустры «Авеста». Что он был заратусцем, я вам говорил, однако, не соглашаясь с некоторыми взглядами, изложенными в «Авесте», он не распространяется о них. Огнепоклонники были дуалистами, они верили в существование двойственного начала в мироздании и Джамасп был сторонником этого. Но Джамасп не вторгается в недоступные восприятию мысли сферы. Принимая мир, как явление материальное, он ищет пути к счастливой безоблачной жизни.

Питая отвращение ко многим толкованиям, внесенным в «Авесту» магами 6 или атырванцами 7, он отходит от них, что и служит главной причиной ухода его с родины.

Мы пройдем мимо записок Джамаспа, направленных против атырванцев: они длинны и не имеют отношения к нашей жизни. Представляющие подлинный интерес места записей связаны с биографией Джамаспа. Этим–то мы и займемся.

Пробежав глазами кирпичи, Кебусей отложил часть в сторону и, просмотрев остальные, обратился к Джейвису:

— Начни отсюда!

2

Джейнис продолжил:

— Отец мой был хранителем огня, выходцем с Мугани. Ребенком он прислуживал при храме и в то же время учился. Благодаря усердию и познаниям, высказанным им при толковании «Авесты», главный жрец берет на себя труд помочь ему завершить образование. Затем ему дается разрешение на совершение религиозных обрядов и церемоний. Исполняя лет пять эту должность, он назначается главным жрецом Суракханского храма, и, наконец, будучи назначен руководителем Атыргюшаспского храма в Джеза, остается там в течение семи лет, женится на своей сестре и от этого брака у него родятся сын и дочь.

Но он не переносит климата Джеза и начинает болеть лихорадкой. Заслышав об этом, главный жрец Хамадана приглашает его к себе.

Спустя год после переезда отца в Хамадан, появляюсь на свет я.

Так как духовное звание считается наследственным, я следую по стопам отца. Ребенком вступив в храм, становлюсь прислужником: чищу золу в огнехранилищах, таскаю дрова и подметаю храм. Попутно, в свободное время, учусь у отца чтению.

Первоначально я приступаю к прохождению «Зинда»8.

Отец был очень доволен моим усердием.

Я умею также заносить письмена на свежеслепленные из глины кирпичи.

Мне исполнилось семь лет. Я должен был пройти обряд очищения и посвящения.

Ранним утром, облачив в белые одежды, меня повели в храм. Там, кроме меня, было еще несколько мальчиков тоже в белых одеяниях. Нас собрали вместе.

Во главе с атырванцем Шизом мы вошли в храм. Шиз был необычайного вида высокий мужчина с длинной худой шеей. При движении полы его широкой одежды, развеваясь, подымали вокруг себя бурю.

Огонь в огнехранилище пылал. Жрец стоял, прикрыв половину лица паитиданой 9, по одну сторону от него, на камне, именуемом арвидж, были разложены мясо, плоды, молоко и многочисленные, предназначенные для сожжения благовония и травы, ветви Хомо 10 и Драона 11. По другую — возвышалась прислоненная к махуру 12 барессма 13.

Мы приблизились к жертвеннику. Шиз расставил нас полукругом вокруг огня. Все в глубоком молчании разглядывали жреца.

«Во имя пресветлого, пречистого, светозарного, всемогущего, великого, великолепного Аурамазда», — начал жрец высоким тонким голосом. Служба тянулась томительно долго. Мы изнемогали.

Паитидана при чтении молитвы на лице жреца колыхалась, вызывая наш смех. Шиз делал отчаянные глаза, призывая нас к порядку и сосредоточенности.

Наконец молитва была окончена.

Подняв находящиеся на арвидже жертвоприношения, жрец окропил их святой водой и, поставя перед собой, вновь приступил к чтению молитвы.

Закончив, он осенил расставленные перед ним мясо, молоко, плоды и предназначенные огню благовония и травы, присоединив к ним ветви Хомо и его соки.

Покончив с этим, жрец приподнял с лица паитидану и, положив в рот кусок мяса, жестом пригласил правоверных приступить к трапезе. Схватив баранью ляжку, Шиз с остервенением принялся уничтожать ее.

О детях никто не вспомнил. У нас текли слюнки. Один из мальчиков, не утерпев, дернул Шиза за полу и попросил кусочек мяса. Рассерженный Шиз швырнул одну из обглоданных им костей мне, а другую попросившему мяса ребенку. Оглянувшись по сторонам, я незаметно кинул кость под алтарь. Увидя это, Шиз взбеленился.

Когда все мясо было съедено, правоверные набросились на плоды и, быстро пожирая взятое, вновь и вновь протягивали руки к арвиджу.

Сидящий рядом с Шизом мальчик еще раз потянул его за полу. Шиз, оттолкнув, сунул ему в руки огрызок яблока и стал при этом зло поглядывать на меня. Я насупился. Я был до того зол и сердит, что с нетерпением ожидал окончания обряда.

К сожалению, богослужение не могло завершиться пока не будут съедены все приготовленные яства. Наконец, с едой было кончено. Опустив паитидану, жрец прочел молитву. Последовал обряд Хомо. Находящийся по правую руку жреца атырванец, взяв ветви Хомо, продел их сквозь девять отверстий особого сосуда и, собрав стекающий сок в круглую чашу, подал жрецу.

Подняв чашу и воздев руки, жрец провозгласил молитву во славу Хомо.

Едва закончилось богослужение, как Шиз опоясал нас ремнями, именуемыми «кости», — то был символ посвящения нашего в огнепоклонники.

Жрец прочел предлинное наставление и поручил нас Шизу.

До пятнадцатилетнего возраста человек этот, являясь нашим духовным отцом, должен был воспитывать нас ревностными огнепоклонниками, а между тем, с того мгновения, как он, подобно голодному волку, жадно и торопливо набросился на баранью кость, сердце мое отвернулось от него.

3

В последний месяц зимы, в годину лунного затмения, мать моя скончалась. Тело ее понесли в дакхму 14.

Дакхма с четырех сторон была обнесена высокой каменной оградой. Детей туда не впускали. Незаметно проскользнув средь огнепоклонников, я вошел внутрь и спрятался меж собранных в груду скелетов. На ограде в громадном количестве сидели пернатые хищники: коршуны, соколы и орлы. Огнепоклонники внесли обнаженный труп матери и, положив на каменные плиты, удалились. Сотни птиц, налетев со всех сторон, принялись терзать ее тело; когда же огромный, начавший менять оперение сокол, взгромоздясь над ее головой, принялся выклевывать ей глаза, я не выдержал и громко вскрикнул. Ворота дакхмы приоткрылись, сторож просунул голову, боязливо огляделся по сторонам. Увидев меня, он не поверил глазам. Сперва он отпрянул, но затем, войдя с одним из атырванцев, вывел меня из дакхмы. Вспомнив положение матери, я залился громким плачем. Вдруг предо мной вырос Шиз, заметив, что я смотрю на него, он пребольно схватил меня за ухо.

— Иль ты не знаешь, что вход в дакхму детям запрещен? — прошипел он.

Я молчал.

Тогда он раза два ударил меня по голове и я, толкнув его в грудь, вырвался и побежал домой.

На следующий день я не пошел в храм и все плакал, бродя вокруг дакхмы.

Вечером отец, подозвав меня, привлек к себе и заговорил тихим голосом:

«Сын мой, смерть подвластна Ариману. Проявляя слабость перед ее лицом, мы тем самым радуем дивов. Будь же тверд и стоек. Чтоб разгневать дивов, старайся выглядеть неомраченным.

В течение трех дней, оставаясь беззащитной, душа твоей матери обречена на блуждание и лишь после трех дней, представ перед судилищем, она перейдет под покровительство Солнца. Пользуясь ее беззащитностью, дивы в продолжение этих трех дней будут всячески стараться похитить душу бедняжки и вот, чтобы отогнать их, ты должен развести огонь на месте ритуального омовения и дивы не посмеют приблизиться к ней, ибо они страшатся света. И это–то, сын мой, будет полезней и лучше, чем проливать слезы».

Вместе с сестрой моей, Жиндукт, мы отправились к месту омовения и развели огонь. До утра мы поддерживали пламя, не давая ему угаснуть.

Жиндукт нездоровилось. Видно было, что помимо смерти матери ее точит и иное горе. Устремив взор на пламя костра, она была погружена в горестное раздумье.

Временами ноздри ее тонкого носа трепетали, слезы застилали глаза.

Мы сидели рядом на камне у костра. Глядя на сестру, я забыл о собственном горе. Казалось, я очнулся от тяжелого сна.

Горе Жиндукт возбуждало во мне острое участие и любопытство.

— Жиндукт, — проговорил я тихим голосом, — я чувствую, что помимо общего горя у тебя иная печаль. Во имя Заратустры, откройся!

Жиндукт приподняла голову и, изумленно взглянув на меня, вновь опустила.

На этот раз она разрыдалась. Поднявшись с места, я отер ее слезы. Припав головой к моему плечу, она наконец затихла.

Тогда, выждав немного, я обратился вновь:

— Жиндукт! — молил я, — хоть я и младше, все ж я твой брат, не мне, так кому же узнать о твоей печали?

Глубоко вздохнув, Жиндукт проглотила рыдания.

— О, горе мое безмерно и быть может непоправимо! — сказала она глухо.

— Существует ли неизлечимая боль?

— Как видишь, существует! — И, умолкнув, она взглянула на меня.

В ее глазах я прочел причину ее печали.

— Наш отец женится? — быстро спросил я. Жиндукт в ответ зарыдала. Я задумался. По закону Заратустры, женитьба на сестре и дочери почиталась святым и богоугодным деянием. Согласно закону, Жиндукт должна была стать женой отца. Я долго думал. Сначала законы Заратустры, окружив плотной стеной, наступали на меня. Я не мог найти выхода. Но поняв, что я всего лишь четырнадцатилетний мальчик, почувствовал свое бессилие и закипел горестью и гневом.

Прижавшись друг к другу, мы так до утра просидели у костра. Пение петуха нарушило наше молчание, поднявшись с места, мы отправились домой.

4

Старший брат мой, Эйзедасп, был жрецом в одном из провинциальных храмов. Раз он прибыл в Хамадан.

Лишь позже я узнал, что он приехал с целью женитьбы. И Эйзедасп имел в виду Жиндукт. Жиндукт знала это. Брат сделал ей предложение и получил отказ. Все это Жиндукт рассказала мне, решительно заявив:

— Ни за отца, ни за брата я не пойду. Пусть будет, что будет!

Я был бессилен дать ей совет. Я верил в святость закона и не мог найти выхода.

Жиндукт мыслила иначе. Ей не было дела до религии. Она не ведала законов и ей была безразлична их преложность или непреложность.

Отец знал это и последнее время усиленно старался познакомить сестру с основными положениями законов, читал выдержки из «Зинда» и «Авесты» и разъяснял их. Приводя при этом потрясающие примеры, он старался показать страшную участь, постигающую непокорных святым велениям.

Раз открыв «Вендидату»15, он прочел: «Согласно святейшему закону, кто призван дать уготовленные для услаждения праведных душ блистательные жилища? — Согласно святейшему закону их призвана дать правоверному мужу совестью свободная от грехов, юная и чистая девица–невеста.

— Сотворивший мир, кем должна являться та девица?

— Та девица должна являться дочерью или сестрой мужчины. Она должна обладать незапятнанным именем, иметь не менее пятнадцати лет и с ног до головы быть погруженной в приданое. Такая девушка дается в жены праведному мужу.

Для услаждения и облагорожения своей души эта девица дарит праведникам 14 голов мелких животных, растит и холит 14 собак.

Она перекидывает 14 мостов через речки. Она излечивает 17 паршивых, больных, собак.

Она угощает плодами, мясом, вином и шербетом 16 17 праведников…»

Глаза отца при чтении «Авесты» сверкали и он временами поглядывал на Жиндукт.

При виде явных намеков и возбуждения отца Эйзедасп опешил. От ревности и злобы он не мог усидеть на месте.

Наконец чаша терпения лопнула и, не владея собой, с гневом:

— Отец, мы знакомы с законом, в повторении нет нужды! Но если даже закон и освящает, от женитьбы ты должен отказаться.

Слова брата, словно стрелы, вонзились в сердце отца.

— Что? — заревел он. — Под конец ты восстал, ты попираешь святой закон? Вот какой ты жрец?! Так ты блюдешь святой храм?! Позор!.. Да будет позор!..

— Позор тебе, — закричал брат, забыв всякое уважение к отцу. — От старости едва передвигаешься, а еще помышляешь о браке!

Слово «старость» еще сильней разгневало отца.

— Молчать! — закричал он, выходя из себя. — Туранец! Нечестивый скиф! — и с этими словами набросился на брата.

С затуманенными злобой и яростью глазами они накинулись друг на друга.

Эйзедасп, ударом свалив отца, принялся топтать его ногами. Став вместе с Жиндукт в сторону, мы наблюдали за дракой. Почему–то оба мы питали презрение и отвращение к отцу и с каждым наносимым ему ударом гнев мой стихал.

Наконец, Эйзедасп, победив, отпустил отца и, схватив Жиндукт за руку:

— Согласно святейшему закону, ты моя!

Но странно, получавшая до сих пор удовлетворение и радость при виде мощи Эйзедаспа Жиндукт, почувствовав свою руку в руке брата, вздрогнула от отвращения и зарыдала, не удержав хлынувших из глаз слез. Я обнял Жиндукт. И вдруг на меня посыпались удары брата.

Эйзедасп, заподозрив и мою заинтересованность, с остервенением молотил меня. А я вместо того, чтоб объясниться, отвечал ему тем же…

5

Кебусей остановил Джейниса:

— Верно ты устал, отдохни.

Мои товарищи были до того заинтересованы, что никто не шелохнулся. Очевидно, чувствовался большой интерес к истории своих предков. Учтя положение, Кебусей усмехнулся.

— Чопо, продолжай, — сказал он, обратившись ко мне.

Приблизившись, я поднял первый из указанных кирпичей и начал:

— После происшествий той памятной ночи вся наша жизнь перевернулась вверх дном. Несколько дней не возвращаясь домой, я оставался ночевать в храме. Днем же, бродя вокруг дакхмы, плакал вместе с Жиндукт. Раз я набрел на огромного сокола; сидя на ограде, он точил о камни клюв.

— Жиндукт, Жиндукт, — крикнул я, указывая сестре на сокола, — взгляни, вот та птица, которая выклевала матери глаза.

Мы оба, подняв камни, принялись бросать в птицу. Заметив, сторож с дубиной в руке прогнал нас.

Свернув к городу, мы встретили на дороге старого халдейца. Его длинная блестящая одежда была в заплатах, голова была непокрыта и седые длинные волосы вились крупными кольцами. Кудри же бороды, развеваясь, сбились в кучу. Видно, что давно к ним не прикасалась рука брадобрея. Глаза его были густо насурмлены. Слева у пояса висела сухая тыква, там находилась вода. Узнав в нем предсказателя, мы подошли.

— Привет тебе, о старец! — сказали мы.

— Привет вам, — ответил он, поднеся и приложив руку к устам и очам.

— Откроешь ли ты нам нашу судьбу? — спросили мы.

— Открою, если дадите драхму!

Охая и кряхтя, весь изогнувшись, старик сел на землю.

— Ох, спина, спина, — застонал он, — натираю ее бабильской нефтью, но толку мало, врач–сузиец как–то дал мне мазь, да она кончилась, хоть немного она все ж помогала мне…

Рассказав о своих недугах, старик опустил руку в карман, и, достав несколько пестрых бусинок, подбросил их вверх и, когда они упали наземь, быстро заговорил:

— Вы рождены под знаком Утарид 17 и пока находитесь под его покровительством. Хотя ваша судьба еще не определена, она не кажется блестящей. Предвидится смешение крови, несчастье, видна дорога. Перемена местожительства. Дарящая счастье птица будет путеводителем. Завершится четырьмя элементами. Возродится солнце.

Старик, закончив, оглядел нас выцветшими глазами. Хоть было немало вопросов, ни один из нас не решился задать их.

Оставив старца, мы удалились. Около храма мы встретили Шиза.

— Почему ты не посещаешь храм? — спросил он строго.

— И не буду больше ходить в храм, — крикнул я в ответ.

Словно не веря моим словам, он долго смотрел на меня, потом, схватив за уши, потащил за собой. Жиндукт вся в слезах осталась у ворот храма, ее не впустили внутрь. Втащив меня во двор, Шиз толкнул в темницу, расположенную у хлева семи коров, и запер дверь на замок.

То было пыльное, грязное помещение без окон. Я огляделся по сторонам, но ничего не увидел в темноте. Постепенно глаза мои освоились в царящем вокруг мраке. В углу стояла старая клеть для петуха. Я опустился на нее. Хотел дать себе отчет о случившемся, но не смог. Я находился в странном состоянии. Мир, кроме страданий, ничего не дал мне. В сердце моем было глубокое отвращение ко всем людям за исключением матери и Жиндукт. И даже Заратустра и Аурамазда начали меркнуть в моих глазах… В жутком страхе провел я там ночь, долго плакал, замирая от ужаса перед дивами. Наконец усталость и сон победили страх…

… Упав на землю безводной, бесплодной пустыни, семя проросло и превратилось в дерево. Зацвело, оделось листвой и раскинуло широкую тень. Забили ключи и, извиваясь змейкой, побежала холодная вода, орошая все вокруг. На берегу реки, разостлав узорчатую суфру 18, собрали всех маленьких, одиноких, обиженных людей. И я был среди них. Я принялся разыскивать Жиндукт. Ее не было. Я огорчился. Внезапно белое облако, плывущее в небе, разверзлось и оттуда вынырнула Жиндукт в звездном одеянии. Выпорхнув, как голубь, она вдруг заметила меня и заплакала от радости. Ее слезы, падая дождем, оросили пустыню. Пустыня зазеленела, распустились цветы. И все мы, поднявшись с места, провозгласили в один голос:

— Сотворивший мир физический, будь пречист!..

Я очнулся от звука собственного голоса. Сквозь щель двери пробивался свет. Не веря глазам, я, поднявшись, подошел к двери. Во дворе было большое движение. Вдруг показался Шиз, дав ключ одному из атырванцев, он начал что–то объяснять ему. Огнехранитель, подойдя к двери, открыл ее и, не сказав ни слова, отпустил меня.

6

«Отправлюсь–ка домой!» — подумал я, но дом показался мне невыносимей ночной темницы, однако желание видеть Жиндукт победило сомнения. Я двинулся вперед. Жиндукт сидела у ворот, опершись печально на правую руку. Хоть мое появление ее и обрадовало, все же радость не стерла с ее лица следов печали. Я сел рядом.

— Что еще случилось? — спросил я.

Слегка задумавшись, она сказала:

— Вчера главный жрец призвал к себе отца и Эйзедаспа и помирил их.

— Потом?

— Он обещал меня Эйзедаспу…

И не закончив, она зарыдала.

— Потом?

— Что ж потом? Сегодня вечером я должна стать женой брату.

Хоть в этом не было ничего необычного, мне это показалось невыносимым. Слова Жиндукт, как копье, насквозь пронзили все мое существо. Я задумался. Но и долгие размышления не привели ни к какому выходу. Я решил лишь одно — вплоть до отъезда Эйзедаспа и Жиндукт в провинцию, я буду убегать в дакхму и ночевать рядом со скелетом матери.

Мы расстались со слезами на глазах. Утром я проснулся от шума голосов. В дакхму принесли чей–то труп. Средь атырванцев я заметил Эйзедаспа и отца. При виде меня они громко зарыдали. Тяжелое предчувствие сжало сердце. Мне припомнился сон в темнице. Молча подошел я к толпе — на носилках лежала Жиндукт. Алая кровь запеклась на ее лбу. Глубокая скорбь залегла меж сомкнутых ресниц.

Я обратился к нашему соседу. Скупо и кратко он поведал о случившемся:

— Ночью, покинув Эйзедаспа, она поднялась с ложа и вышла, ее ждали, но она не вернулась. Ранним утром труп ее обнаружили под башнями крепости, у стен Семирамиды 19. Поднявшись на башню, она бросилась вниз…

Я отошел в сторону и пошел по пыльной дороге, удаляясь все дальше и дальше.

У городских ворот находилось высеченное из камня изображение льва. Он считался покровителем Хамадана. Усевшись перед ним, я в последний раз взглянул на город. В это время за спиной льва я заметил какую–то птицу. То был белый петух. Я тотчас узнал его и сильно изумился. Он принадлежал Жиндукт и исчез три дня тому назад. Я подошел к петуху, он бесстрашно сел мне на руку. Прижав птицу к груди, я пустился в путь.

«Достаточно», — раздался голос Кебусея.

Отложив кирпичи, я отошел в сторону.

— Думаю, что комментарии излишни. Наш предок переходит из Мидии в Урарту. Его схватывают и, как раба, продают на рынке. Один богач покупает его и приводит домой.

У богача красавица дочь. Девушка и Джамасп влюбляются друг в друга. Богач узнает об их взаимной склонности и сначала отвергает предложение Джамаспа. Наконец, сжалившись и поддавшись мольбам и стенаниям дочери, ставит Джамаспу следующее условие: «Если в течение семи лет верой и правдой прослужишь мне, я отдам дочь за тебя». Джамасп соглашается. Беззаветно преданный девушке, он начинает службу. На четвертый год богач умирает и Джамасп женится на девушке. В это время Кападосия объявляет Урарту войну.

В довершение ко всему внутри страны вспыхивают беспорядки. Условия жизни ухудшаются и Джамасп, собрав семью и ближайших родных, переходит в Аран.

Созданная Джамаспом община принимает стекавшихся со всех сторон беженцев, постепенно возникают окружающие нас кабиллы. Название нашей общины — Община Петуха — память о петухе Жиндукт. Вы обязаны любить и уважать законы созданной с таким трудом общины. Будьте счастливы! Преуспевайте в жизни, чтоб ваш старый учитель мог гордиться вами!

Товарищи мои были до того растроганы, что многие прослезились и, подойдя по очереди, мы на прощание поцеловали учителю руку.

7

Следующей была лекция о законах жизни. Мы отправились к учителю Хамбурабию. Старик встретил нас со слезами на глазах.

— Расстаемся, значит?! — воскликнул он при виде нас, вновь залившись слезами.

— Разлука — жизненный принцип. Она не должна огорчать нас. Не обращайте внимания на мои слезы. Это признак старости, — сказал он, улыбнувшись.

Смахнув слезы и овладев собой, Хамбурабий приступил к последней лекции:

— Дети мои, — сказал он. — Законы жизни чрезвычайно просты: жить, жить сытыми и здоровыми, уменьшать горести и умножать радости жизни. И вот в этих–то простых, ясных действиях и заключается цель жизни. Меж тем эти простые требования человек бесконечно усложняет и стоит в недоумении, как путник, потерявший дорогу в песчаной пустыне.

Жизнь человека, жизнь животного, жизнь растения… Все они тождественны. Отрыв и падение с ветви листа, увядание цветка, околевание животного, смерть человека — имеют один и тот же смысл. Уход из жизни есть начало вечности. Умерший не оживает, но ожившее будет не той же материей, а иной. Жизнь постоянна, меняются лишь виды. Трава увядает — на ее месте прорастает другая, человек умирает — рождается другой.

Жизнь есть живая и материальная сила. Материя и жизнь неотделимы друг от друга. Жизни вне материи нет.

Жизнь сама по себе есть цель. Жизнь существует лишь для жизни — и не преследует иных целей.

Все живое должно жить, однако жизнь должна быть не личной, субъективной, а общественной. Личность живет и развивается в обществе, она не изолирована, работая, она живет на пользу общества, ибо общество есть коллектив, индивидуум же единичен. Коллектив сильнее единицы. Люди усложняют простейшие законы, говорил я вам, и, покинув прямые пути, пускаются по извилистым тропам в поисках истины. И это свершает не простой люд, а ученые, люди науки. Творцы пирамид, роскошных дворцов и тончайших художественных произведений, египтяне, верят во множество легенд и мифов. Они верят в перевоплощение человека после смерти. Словно у каждого человека есть двойник…

Израильтяне, преклоняясь перед грозным, всемогущим Иеговой, почитают его творцом Вселенной. Жизнь- временное испытание, говорят они. После нее наступает страшный суд и воздается плата.

Арийцы воспринимают жизнь как плод борьбы двух сил.

Вавилоняне обманывают себя всевозможными непостижимыми легендами.

Индусы ждут помощи и благоденствия от сил, движущихся по небу в золотых колесницах…

Изнемогая в бессилии, люди бьются и ждут необычайного от легендарных сил, тогда как все, что не воспринимается пятью внешними чувствами, нереально.

Человек–законченное существо, факторы, побуждающие его к жизни, связаны с его существованием. Наряду с потребностями в пище, питье, сне и тому подобными внутренними желаниями, имеются и желания, получающие силу извне и содействующие претворению этих внутренних побуждений в жизнь. Чтоб хорошо питаться, надо продуктивно работать, чтоб пить чистую воду, надо» найти здоровый источник иль процедить и отстоять дурную воду, для удачной охоты нужна храбрость, словом, исполнение каждого желания рождает вовне многочисленные требования. Труд, отвага, ловкость, лукавство — есть служители внутренних чувств. Истина такова. Оборотная сторона ее бесплодна, это пустые мечтания или метафизика. Жизнь есть плод реальности. Законы жизни диктует реализм и пути жизни начертаны реализмом… Так!

«Материя временна, у нее есть постоянное и вечное отражение». Эта и подобные ей ложные философии ничто иное, как словесные измышления проходимцев, легенды, порожденные больным мозгом эллинов и самийцев.

Когда мы начали строить нашу цветущую, населенную общину и заложили ее фундамент, «вечное блаженство» не пришло нам на помощь… И мы не нашли нужным «воспользоваться» им.

И, продолжая в таком духе, Хамбурабий, высказав в конце пожелание видеть нас верными сынами общины, перецеловал всех в лоб, а мы, поцеловав ему руку, расстались с ним.

8

На следующий день рано утром пронзительный голос глашатая пробудил нас ото сна.

Я поднялся с ложа. Радости моей не было границ. Постепенно я стал различать очертания ближайших предметов.

По обычаю Общины Петуха молодежь, подвергшись осмотру врача, получала разрешение на бракосочетание и затем уже отправлялась в Общину Овна на поиски невесты. Какая серьезная задача! Средь благоухания весны зарождалась весна юности.

Следующая за мной по пятам мать ликовала и радовалась со мною наравне. При выходе моем из дому, она еще раз обняла меня и, целуя, прошептала: «Будь счастлив, сынок!»

Приласкав мать, я побежал в цветник. Из каждого дома несся веселый молодой голос. Мы, окликая друг друга, собрались на площади «Мазда». Вдруг средь деревьев показалась тучная фигура Эмильмердука. Он приветствовал нас, мы, ответив, столпились вокруг него. Начались шутки и прибаутки, Эмильмердук был большим балагуром. Каждый случай он иллюстрировал соответствующей поговоркой и примером.

Когда вся молодежь была в сборе, он выстроил нас в ряд и внимательно оглядел. Все мы были здоровые телом, сильные, мускулистые юноши. Лишь один, перенеся зимой тяжелый недуг, выглядел плохо. Эмильмердук, отделив, поставил его в стороне. Затем, заставив нас промаршировать, послушал пульс и остался доволен нашим видом. Больной товарищ, стоя в стороне, печально смотрел на нас. Эмильмердук, приблизившись, прощупал его пульс и осмотрел язык.

— Этой весной ты не можешь отправиться в Общину Овна. Пойдешь будущей весной, когда станешь здоровей, — сказал он.

Больной не сдавался:

— Я пробегу, а ты выслушай мое сердце. Эмильмердук слегка задумался.

— Ну, айда — беги, — сказал он.

Больной бросился бежать и, повернув обратно, подбежал к врачу. — Краска сошла с его лица. Сердце громко стучало.

— О! Овен не отдаст девицы такому сердцу, — сказал Эмильмердук с громким смехом.

Но больной возражал:

— Я еще раз пробегу, а ты посмотришь, — настаивал он.

Эмильмердук, улыбнувшись, начал:

— Жил в городе Пересполисе 20 знаменитый портной. Он имел обыкновение красть часть принесенных материалов. Один из клиентов прослышал об этом. Купив материал, он отправился к портному. Портной, развернув материал, расстелил перед собой и, взяв ножницы… вдруг запел.

Песнь до того понравилась заказчику, что от изумления он потерял голову, а портной в это время, срезав кусок, бросил под кровать.

— Спой еще! — попросил клиент, когда песнь была окончена.

— Если я спою еще, материала не хватит, — ответил портной.

Все рассмеялись и громче всех больной. Поняв, что, если он пробежит еще раз, сердце его не выдержит, он отказался от своего требования и не настаивал на нем.

9

После осмотра врача было решено отправиться на поклонение могиле Джамаспа. Подошли музыканты, каждый из нас приготовил по букету. Захватив с собой различные яства, несколько кувшинов вина и мешок зерна, мы двинулись. В память Жиндукт недалеко от могилы Джамаспа содержали несколько белых петухов. Паломники приносили им корм.

Могила представляла цветник. Являясь большой каменной плитой, напоминающей по форме сундук, она со всех сторон была испещрена рельефными рисунками, изображающими различные моменты из жизни Джамаспа.

Сверху на камне было высечено изображение петуха. Пред могилой горел огонь. Надсмотрщики днем и ночью поддерживали пламя, не давая ему угаснуть.

По приходе первым долгом мы накормили петухов. Затем, украсив могилу цветами, взялись за руки и, образовав кольцо, закружились вокруг нее и запели:

Прах Джамаспа мы почтили, Петухов зерном кормили. Понял наш порыв Тотем, Подняв голову, запел. Словно солнце озарило, О Джамаспе говорил, Вспомнив милую Жиндукт, Он запел ку–ку–ре–ку! Крепость древняя царицы Стон услышала девицы, «Это предков ведь очаг», — Громко нам петух кричал. Прах Джамаспа мы почтили, Петухов водой поили. И петух забил крылом, Солнце красное взошло. Солнцу светлому — хвала! Предку Джамаспу — хвала! Деве Жиндукт — привет! Смелым юношам — привет! Да цветет община наша, Загорится пламя ярче. Поклонимся мы огню, Ку–ку–ре-ку, ку–ку–ку.

После пляски, еще раз поклонившись могиле Джамаспа, мы отошли в сторону и, усевшись под тенью огромного орехового дерева, принялись пировать. Чаши наполнялись вином. Один из товарищей, поднявшись, внес предложение:

— У нас есть просьба к нашим учителям, — сказал он. — Нам хотелось бы услышать их мнение в отношении вина.

— Ха–ха–ха, — рассмеялся Эмильмердук, — if я б хотел услышать его.

Кебусей, взглянув на Хамбурабия, поднялся с места.

— Дети мои, — сказал он. — В нашей общине есть представители различных стран и племен. Никто из них при поселении здесь не был противником вина. Видно, на родине средь их племен оно было обычным напитком.

Никто не повествует о том, где и средь каких народов появилось оно впервые. Слово «вино» встречается в самых первых сказаниях. Думаю, что вино древне, как мир. Следовательно, оно необходимо человеку. Жажда радости и веселья — в природе человека. Но… здесь большое «но» — веселье и удовольствия должны занимать лишь небольшую часть жизни. Вечный праздник быстро наскучит.

Пиры во дворцах Хамадана нельзя назвать радостью и весельем. Они ничто иное, как упадок и распущенность. Веселье должно быть спутником труда.

Настоящая радость следует за трудом, и лишь такая радость полноценна, действенна как чувство. И с этой точки зрения вино — лучший друг, чудеснейшая возлюбленная. Да здравствует вино!

— Ку–ку–ре-ку! — закукарекали мы, поднеся чаши к устам.

Спустя немного времени поднялся Хамбурабий.

— Дети мои, — начал он. — Человек существо обладающее пытливым разумом и пятью внешними чувствами. И его трудоспособность имеет известные пределы. Он устает и не в состоянии переступить их.

Если он, избавившись от тяжести забот, найдет возможность погрузиться в глубокое раздумье, он не сумеет отгадать цель и тайну бытия. Природа знает слабость созданного ею человека. (Иначе, если б она не сотворила его слабым и беспомощным, он восстал бы против своего творца). Она снабдила его для достижения определенных целей определенными чувствами.

Чувство голода, жажды, чувство к женщине и ребенку… С духовным ростом человека увеличивается число его чувств. И влечение к вину появилось на арене в один из моментов духовного напряжения — роста. Вот почему вино для сильных и высоких духом людей есть потребность, для грубых и низких натур — яд. Да здравствует вино!

— Ку–ку–ре-ку! — крикнули мы, вновь осушив чаши. Очередь дошла до Эмильмердука.

Сперва он долго отнекивался, но потом начал.

— Дети мои, — проговорил он. — Я врач. Мое дело темно, как вечность. Несмотря на все мои знания и опыт, наблюдая организм больного, я всегда чувствую свое бессилие. И пред вином я нахожусь в таком же бессилии и неведении. (Вино ли нездорово, иль я?) Когда оно разлито по чашам, дивишься его неподвижности, при введении внутрь картина совершенно меняется: человек смеется, плачет, веселится, печалится, делается отважным, вино увеличивает желания, туманит мозг… В конце концов вино для меня загадка. Расскажу вам один случай.

Халдеец встретился с разгульным, махнувшим на все рукой эллином и принялся читать ему наставления:

— Брось вино, довольно пьянства, бог сотворил нас для трезвой жизни, — говорил он.

Эллин рассмеялся.

— Смотри не просчитайся, твой творец так же пьян, как я, иначе, если б он был трезв, он не сотворил бы такого глупца, как ты».

Все, рассмеявшись, выпили за Эмильмердука.

10

В нашей общине были две бездетные женщины. Ежегодно отправляющиеся весной в Общину Овна юноши согласно обычаю обязаны были посетить их.

И мы должны были следовать закону. Было принято нести бездетным подарки. Захватив различное печенье, хлеб, вино, корицу, гвоздику и букеты цветов, мы отправились.

Первая из посещенных нами была почтенная старуха. В молодости она раз родила, но ребенок был кретин, она, приложив к его устам подушку, покончила с ним. Чувство собственного достоинства и гордости не позволяло ей быть матерью идиота.

Поступок старухи не противоречил законам общины. Слепые, калеки, хилые и немощные дети лишались права на жизнь. Придя к нам издревле, обычай этот сохранился в общине. Не раз раздавались возражения против этого, вследствие чего совет общины неоднократно ставил вопрос на обсуждение и каждый раз голоса подавались за сохранение его в прежнем виде. Вероятно, и в будущем обычай этот не умрет, ибо вся молодежь его поддерживает.

Обреченным всю жизнь проводить в страданиях, неработоспособным детям не лучше ль совершенно уйти из жизни?

Но мы удалились от темы.

Зная о нашем приходе, старуха приоделась. Она встретила нас добродушной улыбкой.

Мы. приветствовали ее, перецеловав ей руки, а она в ответ целовала нас в лоб. Муж ее был на работе. По приходе мы вынесли из дому все вещи наружу, обмели и вычистили комнаты. Затем, перетерев все вещи, внесли в дом и расставили по прежним местам. Украсив комнаты принесенными цветами и застелив стол чистой скатертью, заставили его яствами и питьем. Усадив старуху во главе стола, мы разместились по ее правую и левую руки.

Джейнис как наш представитель сказал:

— Мать наша! Сыновья твои, согласно обычаю, уходят в Общину Овна и пришли просить твоего благословения.

Бездетная старуха положила в рот кусочек корицы.

— Сыны мои, я довольна вами. Да будет вам во благо и пойдет впрок вспоившее вас молоко! Ступайте, женитесь и будьте счастливы. Да укрепится и расцветет кровная связь Петуха и Овна! В продолжении двадцати лет я послала многих сыновей к Овну. Передайте им мой привет. Да пребудет над ними благость Петуха!

Мы поели и попили. После трапезы старуха легла отдохнуть, а мы, окружив ее, как сыны, ласкали ее, гладили ей голову и руки. От старости суставы ее пальцев вспухли и ныли, мы промассировали ей руки, предварительно смазав бабильской нефтью.

Заранее над очагом был подвешен котелок с водой и как только вода закипела, вымыли и высушили старухе волосы и подстригли ногти.

— Матушка, — спросил я, — нет ли еще какой работы?

— Сын мой, дрова мои еще не наколоты. Поднявшись, мы накололи дрова и аккуратно сложили у очага.

Словом, исполнив все, что только сын может сделать для матери, мы, распрощавшись, отправились ко второй бездетной.

Женщина эта не рожала. Ей было около двадцати пяти лет. Была она высокого роста, плотная, чернобровая, с длинными, пушистыми ресницами.

Она стыдливо вышла нам навстречу. При слове «мать», которым мы приветствовали ее, лицо женщины приняло странное выражение. Брови затрепетали, ресницы увлажнились. Молодежь поняла, что ей больно и завидно. Прибрав ее комнаты и выполнив всю домашнюю» работу, со словами «благослови нас, мать» мы стали прощаться. На этот раз, не сдержавшись, она расплакалась.

Согласно обычаю, мы обязаны были помочь и мужьям бездетных. Таким образом, вторую половину дня мы провели в работе на поле и ниве.

11

Прежде чем навсегда покинуть общину, молодежь должна была оставить по себе какую–либо память. Предшествующие нам поколения прорыли каналы, соорудили кякризы 21, построили мосты; находящийся с северной стороны общины лесок был также делом их рук.

Поразмыслив немного, мы решили положить начало фруктовому саду.

На расстоянии тысячи шагов от общины был расположен каменистый, поросший кустарником, пустырь. Мы принялись расчищать и выкорчевывать его и через несколько дней труда высадили до ста плодовых деревьев. Явился представитель Совета общины и принял сад под свое попечение.

В тот же день мы совершили обряд «поклонения природе».

На «поклонение» собралась вся община. На подносах были разложены и расставлены сосуды с водой, земля и дровяные щепки. Все, преклонив колена, поклонились, дарам.

Затем, поднявшись, с пением принялись посыпать землей основания деревьев. На ровном месте разложили костер и сложили сверху принесенные щепки; окропив все вокруг водой из сосудов, взявшись за руки, образовали круг. Мужчины, женщины и дети, кружась вокруг костра, запели:

Окончив пляску, все, слегка приподняв полы одежды и трижды прокричав ку–ку–ре–ку, разбрелись в разные стороны по садам и лугам.

Каждый должен был семикратно уничтожить по семь вредных насекомых.

Гоняясь за бабочкой, я налетел на Джейниса. Он принялся по обыкновению жаловаться.

— Друг мой, — сказал он, — будет ли конец этим обычаям и обрядам? Как какое–то стадо нас гонят с места на место! Мне наконец надоело!

Я промолчал. Поняв мое молчание, он продолжал настаивать на своем.

— Тебе хорошо. Ты умеешь из всего извлекать удовольствие. Меня разъедают сомнения. Я никому не могу открыть своего горя, а оно, превратившись в вулкан, сотрясает все мое существо. Я не отрицаю полезность выполняемой нами работы, но… разве это нельзя обставить как–нибудь иначе? Ну, говори же, говори. Хотя бы как греческий жрец, иль оракул, изреки что–нибудь.

Я рассмеялся.

— Что мне сказать? — ответил я. — Обряды и обычаи тяжелы, знаю. Но без них не обойдешься. Кебусей рассказал нам о жизни других народов. Их обычаи еще тяжелее, в то время как наши обычаи исходят из материального мира, у них дело обстоит совершенно иначе. Истину они видят и объясняют вне материи, и этот мир фантазии не поддается восприятию и познанию пятью чувствами. Это ли лучше?

— И это–не годится. В то, что я не вижу и не чувствую, я не могу верить, но я не могу понять и нашего образа действий. Почему–то мой ум не покоряется этому.

— В тебе, видно, зарождается возмущение.

— Еще какое, еще какое! Но оно пока не получило определенной формы.

— Что ж, пусть свершится; посмотрим, но берегись, чтоб в результате твоей неопытности не пострадала община.

Джейнис насмешливо рассмеялся.

— Удивителен ты, Чопо! — сказал он. — Ты влюблен в мирную, стоячую жизнь. «Пощады! Спасения! Нарушаются устои жизни!» — кричишь ты. Влияние старых учителей пустило в. тебе слишком глубокие корни. Но одно ты упускаешь из виду. Ты знаком с историей, но не можешь постигнуть причин перехода нашего к общинной жизни. Я беру на себя смелость заявить это. Прости! В общины через границы Вавилона, Мидии, Кападосии, Урарту, Фарса, Халдеи, Понта — Оксина 22 стекались люди. Причина ясна: условия жизни на родине становились невыносимыми. Отчаянный гнет войны, внутренние волнения и мятежи, кровопролития во имя веры, неукротимый аппетит сильных мира сего довели народ до отчаяния. Жизнь становилась все тяжелей и тяжелей. Слабых, угнетенных, лишенных возможности пользоваться плодами своего труда она принуждает к бегству. И люди, бросая все, лишаются облика человеческого и несмотря на это все же бегут и в результате достигают счастья.

— Великолепно!? Что же тебе еще надо? — прервал я его.

— В мире существует один закон. Жизнь, застыв в старых рамках и формах, застаивается подобно воде. И наша жизнь стала «вонять» обычаями. Нужен выход…

— Хорошо, хорошо! — сказал я, рассмеявшись. — Отправляясь в Общину Овна и предварительно посетив храм Семи Петухов, мы распростимся с Общиной Петуха и поскольку нам придется жить в Общине Овна — изучим ее законы. Пусть юноши, которые явятся сюда из Общины Коршуна на поиски невест, подумают над здешними нравами. Мы же больше не принадлежим Петуху.

12

Храм Семи Петухов был великолепным сооружением на семи каменных колоннах. На каждой колонне было высечено изображение петушиной головы. В храм вела широкая лестница в семь ступеней. На каждой ступени восседал разодетый в пестрые яркие ткани старец с длинной бородой и петушиным шлемом на голове.

Они встречали нас звуками свирели.

Величие храма, облик старцев, их одеяние и печально–нежные звуки свирели создавали атмосферу таинственной гармонии.

Молодежь почтительно приблизилась к первой ступени. Старец, сидящий на ней, взяв в руки свирель, мгновенно поднялся.

— Стойте! — произнес он, — стойте! Выслушайте рассказ старого человека.

Внушительный голос старца остановил юношей. Воцарилось глубокое молчание. Старик начал:

Когда были Солнце, Луна и семь братьев — семь планет — говорили о величии движущихся небесных сфер, царство Мидийское владычествовало над Землей. Перед силой оружия его войска трепетали Вавилон, Эллам, Сузы просили пощады и скифы не смели ступить за пределы Дербента. Семибашенный дворец украшает Хамадан, и созданный Кейнессаром храм своим неугасимым светом озаряет мир. Бесчисленные стада баранов, овец, табуны коней. Деревья гнутся под тяжестью плодов. И нет невозделанного клочка земли, нет реки, через которую не был бы переброшен мост, нет неполитой пяди земли…

Но величие и гордыня овладевают дворцом. Начинают забываться законы Заратустры. Глас народа не слышен у трона. Астиаз 23 предается пирам и наслаждению.

Дщери Вавилона и юноши Эллады властвуют во дворце. Фарсидское вино туманит головы. Могущество Мидии пошатнулось. Ариман простирает над миром свой темные крылья.

Давно уж с завистью следящие за нашей мощью персы поднимают головы. Меч Курушуна 24 кладет благополучию Мидии конец. Наступают подстрекаемые персами войска со стороны Лидии, Эллама и Скифии. Огни гаснут, сады превращаются в пустыри, жилища разоряются, земля стонет, небеса разверзаются.

Однако стойкость магов остается непоколебимой, войска огнепоклонников не рассеялись: Камбиз с собранным в Хариземе, Бактриане, Кирмане, Вавилоне, Лидии и Мидии огромным войском приготовился к походу на Египет. Скрытое недовольство стало проступать наружу. Волны восстания захлестнули Персидское царство. Маги не остановились пред упоминанием в молитвах фараона, а искали пути выхода, и атырван, по имени Смердис, захватив Хамадан, садится на престол.

Огни в храмах запылали, лица огнепоклонников озарились улыбкой.

Но ничто не вечно под солнцем. И владычество Смердиса продолжалось недолго. Представители семи древнейших родов Персии, являющиеся столпами дворца, не пожелали подчиниться магам и, вооружившись, свергли Смердиса.

Стали искать преемника умершему Камбизу. По обычаям персов, лошадь почиталась священным животным и выбор правителя проходил при ее участии и благосклонном отношении. Семь победителей, свергших Смердиса и разбивших войска магов, еще до восхода солнца сев на коней, выехали за город.

Когда первые лучи солнца озарили землю, конь одного из семерых — Дария заржал. Согласно обычаю Дарий был провозглашен царем.

Войска были собраны, восстание подавлено, страна огнепоклонников разорена, храм Кейнессара разрушен. Ничто не вечно под солнцем.

Дарий, восстановив царство Камбиза, окружил себя небывалой роскошью и великолепием.

В Истехре 25 он решил построить невиданный доселе в мира дворец. Со всех земель, простирающихся от Эллады до Харизема, собрал он скульпторов, архитекторов и мастеров. Но вскоре выяснилось, что задуманный Да–рием храм никто кроме Кейнессара выполнить не в состоянии. Стали разыскивать Кейнессара, но не нашли. По всей стране были разосланы гонцы и глашатаи, искали по городам и селам, никто не видел Кейнессара и не знал, где он.

Раз Дарий выехал на охоту и, гоняя лань, наехал на лачугу. Он увидел обернутого в козлиные шкуры длиннобородого старца, лежащего на спине и созерцающего небо.

Дарий с придворными приблизился к нему. Словно нe видя их, старик не повел глазом. В ту же минуту спрятавшаяся в кустах лань, завидя Дария, пугливо вскочив с места, кинулась к старцу и прижалась к нему.

Удивленный невозмутимостью старика и поведением животного, Дарий обратился к старцу:

— Кто ты, старик?

Старик, поглядев на Дария краем глаза:

— Я? Могущественнейший в мире человек.

Не знающий и не мыслящий равного себе по могуществу, Дарий взглянул на завернутого в козлиные шкуры старца, на полуразрушенную лачугу.

— В чем же твоя сила? — вопросил с иронией и удивлением.

— В том, что бегущие от тебя, льнут ко мне.

Дарий усмехнулся, но, почувствовав, что у старца какая–то тайна, задал ему несколько вопросов.

— Старик, что на свете желанней всего?

— Не иметь никаких желаний.

— В чем самая большая истина?

— В отрицании.

— Самый верный путь?

— Сомнение!

— Самое большое наслаждение?

— Нирвана!

Эти ответы еще больше удивили государя и возбудили интерес. Внезапно он спросил:

— Знаешь ли ты Кейнессара?

— Знаю.

Царь обрадованно:

— Где ж он?

— В своей стране, в своем царстве.

— Где его царство и кто его подданные?

— Его царство — лес, а подданные — джейраны.

Поняв, что перед ним сам Кейнессар, Дарий сошел с коня. Свита, последовав его примеру, окружила Кейнессара. Старику поднесли изысканные блюда.

Однако Кейнессар, не двинувшись с места, продолжал созерцать небо.

Дарий начал говорить ему о своем желании построить дворец и предложил поехать в Истехр.

— Я дам тебе — столько золота, сколько ты весишь, я исполню все твои прихоти.

Старик, качая головой:

— Что такое золото я не знаю, да и не хочу знать. Что касается желаний, они преддверие страданий.

Дарий, сдерживая гнев, сулит новые дары. Но старец непреклонен. Не меняя позы, он ласкает прижимающегося к нему джейрана.

Наконец, не сдержав гнева, Дарий сердито вопрошает:

— Чего же ты хочешь достичь, лежа здесь?

— Не думать ни о чем.

Дарий в ярости вскакивает на коня.

— Палач! Свяжи руки этому безумцу и посади на лошадь.

И в то время, как палач связывает Кейнессару руки, старик, нагнувшись, шепчет джейрану:

— Беги! Быть вдали от людей — благополучие.

И, словно поняв его речь, джейран, легко отпрянув, мчится в лес и исчезает в густой чаще.

Кейнессара доставили в Истехр. Там ему снова предлагают заняться постройкой дворца.

Но он вновь отказывается. Тогда по приказу Дария его поднимают на крепостную башню и сбрасывают вниз.

Но ничего не вечно под солнцем. Кейнессар не погибает, стоящие под стенами крепости атырванцы подхватывают его и прячут.

Видя разрушение созданного его трудами и вдохновением храма, отрешившийся от мира Кейнессар возвращается в мир и, перебравшись с отрядом огнепоклонников на север, прибывает в Общину Петуха.

Ничто не вечно под солнцем! Лишь вечны сила и борьба за существование. И этот великолепный храм — плод вдохновения и борьбы Кейнессара. И сам он погребен под стенами созданного им храма. Ничто не вечно под солнцем! Вечны сила и борьба за существование!..»

Старец, закончив повествование, уселся. Семь мудрецов заиграли на свирели.

13

Мы собирались ступить на вторую ступень, но сидящий на ней старец, быстро взяв свирель в руки, поднялся:

— Стойте! Стойте, выслушайте рассказ престарелого человека, — приказал он.

Все мы, выстроившись в ряд на первой ступени, стали.

Мудрец начал:

«Ану 26 создал небо. Анлил 27 сотворил землю. Эа 28 сотворил воды.

Сеннашериб был царем Вавилона.

Некто по имени Неркаледдин, пожелав жениться на девушке по имени Нинни, послал к ней сватов.

Нинни дала согласие, но потребовала сорок дней сроку. Неркаледдин был некрасив, но богат. Нинни радовало его состояние, но печалило уродство. Сидя дома, Нинни три дня и три ночи размышляла и наконец нашла выход.

По законам Вавилона, девушка до замужества имела право полюбить и сойтись с чужеземцем. Нинни решила воспользоваться этим правом.

Как–то в сумерки, одевшись в роскошные одежды, Нинни отправилась к храму богини Истер 29. Сюда приходили юноши и девушки, жаждущие предаться любви во имя богини. Нинни, держа в протянутой руке монету, стала прогуливаться перед храмом. Там было немало чужеземцев. Средь них находился высокий смуглый юноша с огромными блестящими глазами. При виде его, Нинни замерла, ноги ее не хотели сдвинуться с места. Кинув ему находящуюся в руке монету, она повернула обратно. Это означало: «Следуй за мной!»

Юноша, вскочив с места, последовал за Нинни. Они подошли к его жилищу. Нинни, раздевшись, скользнула на ложе юноши и он стал обладателем всех прелестей Нинни…

Приехавший из Суз по коммерческим делам юноша, прожив в Вавилоне сорок дней, все ночи проводил в объятиях Нинни, предаваясь ласкам и наслаждениям любви:

На сорок первый день Нинни вышла замуж за Неркаледдина. Прошел год, у Нинни родился сын.

Но теперь мы оставим их и перейдем к Сеннашерибу.

Царю Вавилона Сеннашерибу приснился сон. Посетив его средь ночи, Шин 30 приказал:

«О ты, мой посланник на земле, встань и завтра ночью, переодевшись в простые одежды, постучись в двери Неркаледдина и переночуй там». Сеннашериб до утра не мог сомкнуть глаз.

Весь день он провел в нетерпеливом ожидании и с наступлением сумерек, сменив одежды, отправился к дому Неркаледдина.

Хозяева приняли гостя со всем вниманием и радушием. Накормили, напоили и уложили спать.

Неркаледдин и жена, уложив ребенка, легли сами…

Сеннашериб не смыкал глаз и ждал исполнения пророческого сна. В полночь Нинни поднялась с ложа, оделась и вышла. Сеннашериб пошел следом. Подойдя к маленькому домику на берегу Ефрата, Нинни постучалась. К дверям подошел высокий юноша с огромными глазами. «Где ты была до сих пор?» — сердито закричал он на Нинни и, впустив ее, запер дверь.

Сеннашериб, подойдя к двери, стал сквозь щель смотреть внутрь.

Изнутри доносились взволнованные голоса ссорящихся:

— Раз ты опаздываешь, значит, ты меня не любишь, — говорил юноша.

Нинии клялась и уверяла в противном:

— К нам пришел гость и я задержалась.

— Нет, не верю!

— Так что же мне сделать, чтоб ты поверил?

— Докажи силу своей любви.

— Чем, скажи, и я все сделаю.

— Ступай, убей сына и принеси его голову.

Нинни тотчас покинула дом. Сеннашериб двинулся следом. Придя домой, Нинни осторожно приподняла одеяло, укрывавшее сына, и, отделив ножом голову, завернула ее в платок и вышла из дому.

Подойдя к домику на берегу Ефрата и постучавшись в дверь, она вошла внутрь. Быстрым шагом приблизился Сеннашериб и вновь стал подсматривать в дверную щель.

Показав юноше окрававленную голову сына, Нинни швырнула ее в угол.

И тогда, слившись в тесных объятиях, они предались радостям любви.

На утро Сеннашериб, облачившись в пурпур, воссел на трон. Призвав визиря, он рассказал ему о ночном происшествии и добавил:

— Чтоб вырвать с корнем и навсегда уничтожить в мире вероломство, следует всех женщин утопить в Ефрате. Прикажи им готовиться.

Подумав, визирь сказал:

— Хвала великому государю! Дозволь мне рассказать тебе один случай и тогда издай приказ.

Царь согласился и визирь начал:

— Как–то раз я сидел в лавке торговца тамариновым шербетом. К дверям подъехал всадник. Видно было, что он издалека, что он юн, одинок. Он заглянул внутрь. Заинтересованный я вышел наружу. «Брат! — сказал юноша, приблизившись ко мне, — я хочу приобрести саван, не знаешь ли, где могу я выполнить это?» Мы отправились в погребальную лавку. Юноша купил саван и, поблагодарив меня, продолжил путь.

Мой интерес к нему возрос. Наняв лошадь, я пустился следом. Мы выехали за город. Обернувшись и заметив меня, юноша заговорил:

— Я не ведаю, кто ты и откуда, но не пытайся проникнуть в мою тайну.

— Я не знаю, кто ты и откуда, — ответил я, — но ты возбуждаешь во мне участие, дозволь я помогу тебе, чем могу!

После долгих колебаний юноша согласился. Мы пустились в дорогу. Невдалеке от вершины одной горы, лоручив мне лошадь, со словами: «Подожди меня здесь» — он исчез.

Я стал ждать. Ждал час, ждал другой — он не шел. Тогда, взяв лошадей под уздцы, я поднялся на вершину. И что же я увидел? В ущелье, по ту сторону горы, шла ожесточенная битва. Поручивший мне своего коня юноша с мечом в руке яростно рубил направо и налево. Он уже свалил целый отряд людей и пока я успел прийти ему на помощь, покончил с остальными и свернул в сторону. Там лежал труп. Мы подняли его. Завернули в саван и предали земле. Не успели мы отойти от могилы, как юноша молвил: «Ты подожди меня здесь, я сейчас вернусь». Он удалился и я, бросив лошадей на произвол судьбы, притаившись за камнем, не спускал с юноши глаз. Подойдя к свежей могиле, он приник к земле и долго плакал. «Ты отомщен, твои враги уничтожены» и со словами: «Женщине, встретившей в муже любовь и верность, незачем жить после него на земле» выхватил кинжал и вонзил в сердце. При этом движении папаха с головы юноши упала и длинные кудри, скользнув, рассыпались по плечам.

Окончив рассказ, визирь умолк. Гнев Сеннашериба улегся. И, отказавшись от мысли утопить всех женщин, он приказал бросить в Ефрат лишь одну Нинни».

Как только мудрец окончил рассказ, раздались звуки свирели.

14

Сидящий на третьей ступени старец имел необычный вид. Петушиный шлем на голове, сбившись в сторону, висел, прикрывая одно ухо. Играя па свирели, он приходил — в экстаз, раскачивался в такт из стороны в сторону. Взглянув на него, Джейпис усмехнулся.

Едва мы хотели ступить на третью ступень, как старец быстро поднялся со словами:

— Стойте! Стойте, выслушайте рассказ старца. Хоть все его движения и были довольно чудаковаты, мы слушали его с громадным интересом.

«В стране семитов, — начал свой рассказ старик, — появился в песчаной пустыне босой, с непокрытой головой некий муж. Собрав вокруг себя народ, он держал речь:

— О вы, несчастные, пребывающие во тьме! Иль не знаете вы справедливого Иеговы, сотворившего небо и землю, властителя и справедливого Судию последнего часа? Он повергнет Вас в огненную геенну, лишит светлого дня, в пепел превратит ваши жилища, рассеет по пустыням ваши чада. Я его пророк. Я пришел призвать вас к путям праведным. Идите и сплотитесь вокруг меня…

Ищите пути правды, бросьте суету мира, следуйте за мной.

В ужасе внимал народ гласу пророка, трепеща в страхе и унынии.

Прошло немного времени и слава о пророке распространилась по всей пустыне. В финиковых оазисах, на привалах караванов, повсюду шли разговоры о пророке.

Некий эллин, отправившись в Тури Синайский по торговым делам, заслышав рассказы о пророке, пожелал увидеть его.

Ему указали его местопребывание. Он прибыл. Пророк, сидя в тени пальм, ел саранчу.

Эллин приветствовал его, пророк предложил ему отведать саранчу, эллин, отказавшись, сказал:

— О пророк, прослышав о твоей славе, я пришел побеседовать с тобой.

— Мир тебе! Садись, — молвил пророк, — издалека ль ты прибыл?

— Из Атинн.

— Что это, город? Деревня?

Эллин изумился.

— Как, ты не слышал про Атинны? Странно! Ты не знаешь города богов и философов?

Слово «боги» привело пророка в ярость. Отшвырнув саранчу в сторону.

— Боже! Что значит «боги»? Не довольно ль гибнуть во мраке язычества? Познай бога единого, великого, изначального и предвечного. Не держись за бренный и суетный мир! Стыдись, страшись земного, ищи и обрящи дорогу праведную и ступай твердой стезей. Нет силы более великой, справедливой и страшной, чем единый бог.

Эллин ничего не понял.

— Пророк, — вопросил он, — что такое то, что ты именуешь творцом? Не объяснишь ли мне это?

— Он великий, извечный, изначальный владыка мира и загробной жизни.

Эллин опять ничего не разобрал.

— Начало и конец жизни — Зевс. И преклоняться другим я не могу! Может ли существовать сила, могущественнее Зевса Громовержца, восседающего на вершине Олимпа?

Пророк, рассердившись еще сильней:

— Кто такой Зевс? Нет бога сильней и могущественной Иеговы. Он один и нет у него соправителей, а те, кто думает иначе, — богохульствуют.

Меж эллином и пророком завязался жаркий спор. Все жители оазиса столпились вокруг них.

— Пророк, — произнес спокойным голосом купец из Хамадана, едущий с караваном по торговым делам. — Верить в существование высшей и справедливой силы, сотворившей мир и правящей им, значит быть бессильным и не ведать ничего. Если существует в мире высшая и справедливая сила, чем объяснишь ты царящую наряду с этим несправедливость? Средь зрячих живут слепые. Средь счастливых есть несчастливые, средь утопающих в роскоши и изобилии еще больше бедняков и ниших, рабов больше, чем господ, и больше стыдящихся своего уродства, чем блистающих красотой… Кто породил эту несправедливость, это неравенство?

Нет, пророк, путь, которым ты следуешь, ложен. Нельзя единством объяснять мировые явления. В мироздании существует двойственность и в то время, как одна из сил стремится к справедливости, другая уничтожает ее. Наряду с сиянием Мазды существует мрак Аримана. И жизнь состоит из двух борющихся сил. В результате победит Мазда. Мир озарится светом, и человек достигнет вечного блаженства. В этом истина.

В это время в спор вмешался старик египтянин:

— Кто Иегова? Кто Зевс? Кто Мазда? Все боги ложны, кроме богов Египта. Можно ль отрицать мертвецов, подземных богов и богов Солнца? Согарис, Анубис, Осирис, Ра, Изида, Нефтус, Ну… Разве не творцы Вселенной? Эта истина так же неоспорима и ясна, как лучезарный Ра…

Прервав египтянина, в спор вмешался вавилонянин.

— Ты не изрек ни слова правды! Лишь Ану правит и властвует над небесами. Все звезды, столпившись, сверкают вокруг его короны и трона. Он озаряет мир. Анлил правит землей. Эа владычествует над морями и водами. Кроме них существуют Сип и его двое детей.

Громкий взрыв хохота прервал речь вавилонянина. Обернувшись, спорящие заметили покатывающегося со смеху эфиопа. Кольцо, продетое через его ноздри, подпрыгивало при раскатах смеха; бросив наземь пику он от удовольствия бил по временам в ладоши.

— У бога есть дети, — шептал он, укоризненно бормоча непонятные слова и заливаясь смехом.

Собравшиеся считали эфиопа дикарем и, не придавая особого значения его словам, иного от него и не ожидали. Эфиоп в свою очередь считал их бестолковыми и находил излишним слушать дальше пустую болтовню. Собрав свои стрелы и подняв пику, он поволок только что убитого на охоте львенка и удалился от толпы.

В конце оазиса стояла тощая финиковая пальма.

Семья эфиопа жила здесь. Дети, завидя его, бросились навстречу и, подхватив убитого львенка, потащили в тень. Обернутая в кусок материи в виде фартука, высокая женщина с отвислыми грудями, приняв оружие, повесила на дерево. В стороне стоял вылепленный из глины идол. Пред ним лежала куча костей различных животных. Эфиоп, взяв нож, подошел к львенку. Женщина развела огонь. Прежде чем зажарить мясо, эфиоп отделил жирный кусок и, обтерев им губы идола, заговорил:

— О творец, сегодня ты послал мне славную добычу. Хвала тебе! На, прими свою долю, съешь и насыться. Помоги мне завтра и тогда я смогу уделить тебе твою долю.

Окончив молитву, эфиоп собрал вокруг себя семью и, вознеся хвалу идолу, принялся за еду». Мудрец сел. Раздались звуки свирели.

15

— Рассказ этого старца так же чудесен, как и он сам, — шепнул мне Джейнис.

— Стойте! Стойте! — раздался в это время окрик четвертого старца и он начал:

«На берегу реки Халиджа 31 жил муж по имени Нарамсин со своей женой Надой. Нарамсин ловил рыбу, собирал лесные плоды и приносил домой. Так они утоляли свой голод и благославляли творца. Их единственное горе заключалось в том, что они были бездетны. Раз на берегу Халиджа появился путешественник (странник). Нарамсин пригласил его к себе, угостил и, обмыв ноги, уложил спать.

Согласно обычаю, жена хозяина дома в знак уважения к гостю должна была отдаться ему. И Нада, покорная обычаям, разделила ложе гостя.

Наутро странник ушел. И хозяева зажили обычной жизнью.

Прошли месяцы, прошел год. У Нады родился ребенок. Дом ожил. Радости супругов не было границ. На счастье это длилось не долго. Ползая, ребенок упал в реку и захлебнулся. Муж и жена поверглись в печаль…

В день смерти дитяти в гнезде ласточки, под кровлей хижины Нарамсина, вылупился птенец. При виде его обрадованный Нарамсин обратился к жене:

— Нада, то душа нашего ребенка переселилась в птенчика. Да и иначе быть не может. Дух невинного дитяти- мог переселиться лишь в безгрешную пташку.

Женщина была религиозна и верила в переселение бессмертной души из одного творения в другое. И, взглянув на птенца, она утешилась.

Снова Нарамсин отправлялся на ловлю рыбы и, возвращаясь домой, вместе с женой ухаживал за птенцом. Ласточка выросла и до того привязалась к этой чете, что жила в их комнате.

Но вот греки предприняли поход на восток. Войска продвигались вперед и берега Халиджа стали местом их стоянки. Воины истребляли все вокруг, не осталось рыб в водах, птиц и зверей в лесах, плодов в садах. Голодные воины ежедневно стучали в двери Нарамсина, требуя пищи. Семья буквально обнищала.

Но вот ласточка попалась на глаза одному из зашедших в хижину воинов. Он решил поймать и съесть ее, Нарамсин и Нада, припав к ногам воина, молили ее делать этого:

— В ласточке пребывает душа нашего ребенка, убить ее значит лишить нас ребенка, — просили они, но воин был непреклонен и, оставив супругов в слезах, унес ласточку.

Опять семья погрузилась в скорбь. Нарамнис и Нада не знали в кого переселилась душа ласточки, ибо все живое вокруг было уничтожено. Сидя на берегу реки, Нада, безнадежно призывая ласточку, плакала дни и ночи.

Наконец, не вынеся печали, она скончалась. Нарамсин остался один.

Однажды в глубоком раздумье сидел он на берегу реки, и сова, усевшись на кровлю его дома, затянул заунывную песнь. Нарамсин очнулся от своего раздумья и взглянул на сову.

В звуках ее печального голоса он признал стенания Нады. Быстро поднявшись, он направился к дому.

— Войди, войди, и раздели со мной мое одиночество и скорбь!

Но сова, словно обиженная, не шевельнуласъ. Нарамсин открыл дверь.

— Войди, войди, о ты, в ком живет душа Нады! Дорогая птица, в тебе живет Нада, войди же.

Сова, завыв, вновь исчезла, слившись с ночным мраком.

Нарамсин без сна просидел до утра у дверей. И когда, заалела заря, сказав последнее прости хижине, реке, лесу, полям, пустился в дорогу.

Через три дня он встретил переселенцев. Скот, женщины и дети двигались по дороге; впереди шел старик с рассеченной головой.

Нарамнис присоединился к ним. Хмурый и сердитый старик молчал и, не обращая на него внимания, продолжал путь. Наконец Нарамсину удалось спросить, куда они держат путь.

Старик сердито:

— В горы, в леса, туда, где не ступала нога человека. Войска греков разорили мое жилище, убили сыновей, дочерей лишили чести, уничтожили скот, а самого ранили… Слышишь? Я бегу от людей.

Немного помолчав, старец поинтересовался, куда держит дуть Нарамсин, тогда последний рассказал о своем горе.

— Я ищу места, куда переселяются души, — сказал он, — жилище духов ищу я.

Старик недружелюбно оглядел Нарамсина.

— Души? Что такое души? Иль ты спятил? Вижу, и ты обречешь мою голову на новые несчастья. Уйди–ка от нас и неси подальше свое злосчастье.

Нарамсин собирался возразить, но старец, энергично действуя дубинкой, отогнал Нарамсина и свернул в сторону.

В поисках Страны Душ Нарамсин пустился по свету.

Наконец, он достиг этой земли…

Нарамсин, о котором говорилось в рассказе, это я. И здесь, в этой общине, я обрел Страну Душ.

Личность временна, душа вечна.

И эта цветущая община есть плод труда этих душ. Личность, умирает, но деяния ее, став вечными, живут».

Нарамсин сел. Раздались звуки свирели.

16

Мы поднялись на пятую ступень, сидящий на ней высокий старец, встав с места, приказал своим мягким приятным голосом:

— Стойте! Стойте, и выслушайте рассказ старика!

Став в ряд, мы замерли.

«В стране фараонов жили два брата по имени Каман и Маригери. Каман был старшим, Маригери младшим братом.

У Камана была жена по имени Изза и двое детей. Раз, когда Каман возвратился с работы, старший ребенок, выбежав навстречу, крикнул:

— Отец, отец, дядя поцеловал маму.

Каман задрожал от гнева и, войдя в дом, схватил брата за горло и начал душить.

Маригери молил и плакал, стараясь объясниться. Наконец Каман, выпустив его, отошел в сторону.

Маригери начал:

— Брат, сегодня обессиленный и усталый я вернулся с поля. Изза принесла воды и омыла мне ноги. В знак благодарности я наклонился и поцеловал ее в лоб. Вот и все, если я виновен, прости меня.

Каман не поверил объяснениям Маригери и выгнал его из дому.

Маригери отправился в город. Он был голоден. Он обошел весь город, но не нашел ничего съестного. Тогда он присоединился к толпе, входящей во двор одного из храмов. Во дворе был разведен костер. Маригери догадался, что здесь собираются совершить жертвоприношение.

Немного погодя привели быка. Из храма вышел служитель с бритой головой, с бородой и усами. На нем была полотняная одежда, на ногах — сандалии из папируса.

Служитель осмотрел быка. На нем не было ни единого пятна. Бык был чист и пригоден для заклания.

Служитель украсил рога животного свитками папируса и, повалив па землю, заколол его. Досыта поев, Маригери, захватив бычью голову, вышел за ворота. Египтяне не едят голов жертвенных животных, ибо, по их верованию, все беды и несчастья жертвоприносителей переходят в головы закланной жертвы.

Взяв голову быка, Маригери отправился к купцу–греку и обменял ее на кошку. В Египте был сильно развит культ животных, и тем, кто покровительствовал им, приносили дары и жертвы.

Взяв кошку, Маригери встал на людной площади. Прошло немного времени, и к нему подошел мужчина, ведя за руку ребенка. Мужчина подозвал брадобрея и, приказав снять половину волос с головы ребенка, положил последние на весы. Дав Маригери столько золота, сколько весили волосы ребенка, удалился.

Ежедневно с кошкой в руках Маригери ходил на базар и собирал обильные дары с жителей.

Раз на рынок въехала роскошная колесница. На колеснице возлежала великолепно одетая женщина с ребенком. Раб и рабыня сошли с колесницы. Женщина подозвала брадобрея и, приказав снять все волосы с головы дитяти, дала Маригери двойной вес золота. Маригери поразился, до сих пор никто не жертвовал золота в двойном размере.

На следующий день подъехала другая колесница Маригери отвезли во дворец фараона. Так как жертвенный дар был принят богами, уход за всеми священными животными дворца поручили Маригери.

Маригери повели в баню, затем облачили в длинные шелковые одежды, обули в сандалии из папируса, а голову повязали платком из плотного немнущегося шелка. В дворцовом саду ему было отведено особое помещение.

С этого дня он стал смотреть за священными верблюдами, зеброй, жирафом, собакой, кошкой, козлом, ослом и крокодилом фараона и по приказу его носил звание «Главного пастуха».

Раз словами: «Жена фараона явится сейчас на поклонение священным животным» глашатай оповестил Маригери.

Маригери сделал необходимые приготовления, натянул на животных шелковые попоны, украсил головы страусовыми перьями. И вот в воротах показалось шествие во главе с церемониймейстером. Впереди шли двенадцать пожилых женщин, следом выступала царица, с каждой стороны ее — шесть молоденьких девушек в белых одеждах несли над головой царицы опахала из павлиньих перьев. Далее следовали одетые в разноцветные шелка прислужницы, невольницы, рабыни и наперстницы. При каждом движении драгоценные камни на диадеме царицы сверкали, переливаясь тысячью цветов.

Преклонив двенадцать раз колени, Маригери приветствовал царицу.

Служителю подали знак и у ног царицы заклали чистого быка, на шерсти которого не было ни единого пятнышка.

Царица обошла сад и собственноручно покормила священных животных. Маригери почтительно сопровождал ее, занимая интересными рассказами о характере и особенностях каждого зверя.

Его загорелое лицо, яркие полные губы, крепкие белые зубы и темные, словно насурмленные брови приковали внимание царицы. Больше чем следовало она задержалась в саду, слушая рассказы Маригери.

Наконец поклонение священным животным было окончено. Маригери проводил царицу до самого выхода и, когда повернул обратно, заметил, как одна из находящихся в свите девушек кинула ему листок лотоса. Правильные черты лица, блестящая гладкая черная кожа, весь облик девушки–негритянки был до того пленителен, что Маригери не мог отвести глаз.

Начиная с того дня птица любви, свив прочное гнездо в сердце Маригери и негритянки, поселилась там.

Глубокой ночью, когда луна простирала свои звездные крылья над водами Нила, негритянка, покинув погруженный в сон дворец, выходила к Маригери и оба, притаившись в тени пальм, пили большими глотками из кубка любви.

Жена фараона тоже не могла забыть Маригери, и она сказала прости сну и покою и все ночи напролет проводила в слезах, прислонившись царственной головкой к косяку дворцовых окон.

Трепетала пред гневом фараона и сгорала в огне–любви и одиночества.

Но как–то, решившись, она спустилась в сад. Оглядываясь по сторонам, шла по направлению к жилищу Маригери. И что же?… Царица не верила глазам: склонив, словно в молитве, колена, Маригери обнимал ноги девушки, сидящей на верхней ступени площадки, служащей основанием сфинкса. Девушка была негритянкой… Трепещущей рукой она осыпала склоненную к ее коленям голову Маригери лепестками лотоса.

Царица растерялась. Сгорая от мук ревности, она бросилась обратно.

Ни дворцовые забавы, ни пышные приемы, ни катания на каюках по Нилу, ни трон, ни корона не радовали ее больше, все потеряло в ее глазах цену и значение.

Не выходя из своей опочивальни, она блекла и вяла…

Ревность сжигала ее, жажда мести не давала покоя.

Призвав двенадцать окружающих ее пожилых женщин, она подолгу совещалась с каждой из них в отдельности и требовали совета.

Но вот по дворцу пронесся слух: чтоб осквернить священный сад фараона, Маригери впустил туда свинью. Начиная от фараона до последней служанки, все были в волнении и ужасе.

Маригери позвали во дворец, был вызван палач. Но Маригери не нашли: он скрылся.

Царица, добившись своего, успокоилась. По законам Египта, человек, прикоснувшийся к свинье, изгонялся из храма. Зная, что ему не избежать позора и унижения, Маригери покинул город и ушел в далекую пустыню, туда, где тысячи рабов работали на постройке грандиозной пирамиды.

От восхода до заката солнца, изнемогающие под непосильной тяжестью ярма, рабы радостно приветствовали Маригери.

Ложась с ними рядом, Маригери рассказывал голым, распростертым на песке пустыни рабам о дворцовых интригах, страданиях и ужасе…

Днем Маригери работал наравне с рабами, у него, как и у них, от тяжести камней, руки и плечи покрылись глубокими ранами. Палящие лучи солнца жгли и иссушали его.

Бесчисленно было число разбивающихся насмерть при падении с пирамиды жертв. Тех, кто не мог работать быстрей, надсмотрщики до крови избивали плетьми. Раз один из рабов не выдержал и после пятнадцатого удара испустил дух. Маригери, бывший тому свидетелем, собрав рабов, бросил работу. Восставшие рабы набросились на надзирателя и прикончили его.

«Начало и основа тирании во дворце» — гремели голоса и бурный поток черных израненных тел могучей волной покатил ко дворцу.

Почуяв восстание, войска фараона понеслись навстречу, осыпая наступающих градом стрел.

Сотни рабов были уничтожены и раздавлены копытами лошадей, восстание подавлено.

Но этим не кончилось. Десятки колесниц во главе с фараоном выехали на поле битвы. «Выдать главарей восстания» — раздался приказ.

Под пыткой были названы имена вдохновивших на бунт. Наконец был пойман Маригери. Фараон узнал его и велел доставить во дворец. На другой день в огромном дворцовом зале был устроен пир в честь подавления восстания.

Фараон и жена его восседали на троне. Привели Маригери и объявили смертный приговор. Палач поднес чашу с ядом. Маригери встретил смерть с улыбкой.

— Я с радостью покидаю жизнь, где, лелея животных, обращают людей в животных, — сказал он и прильнул устами к чаше.

В это время на середину зала вышла девушка — негритянка, без слов, допив оставшийся в кубке яд, она прильнула к Маригери.

И, обнявшись, вместе они упали на ковер».

Мудрец, окончив сказание, опустился на ступень храма. Звуки свирели усиливали печаль, рожденную рассказом.

17

Едва мы хотели подняться на шестую ступень, как шестой старец начал свой рассказ:

«В Индии была деревня. Жители этой деревни сеяли пшеницу, пасли стада, но как–то раз случилась засуха. Народ трижды в день выходил на молебни, совершал жертвоприношения и ждал помощи богов. Но, словно противясь мольбам, небеса молчали. Народ отправился за помощью к брамину. Брамин созвал народ на всеобщее молебствие.

Мужчины, женщины и дети, бросив жилища, вышли на поле и, воздев руки к небесам, стали возносить молитвы.

— Агни 32, Иидра 33, Риту 34! Вас призываем!

— О светлый, лучезарный Агни, помоги нам!

— О Индра, вольный царь, сойди к нам, сойди и прими нашу жертву!

— Риту, о надежда времени, не отвращай от нас своей благости.

— Взгляните на нас с высоты, о небожители, и не лишайте нас своей благости!

— Светозарный Агни, гласа певцов, хвалебные песнопения несутся к твоим стопам, сойди и вкуси из чаши — сомы 35.

— Индра, тебя призываем, взойди на свою двухконную золотую колесницу и усади рядом с собой Маруту 36, о друг вина и веселья, сойди и обрадуй нас!

— Великолепный, могучий, страшный Индра, взгляни и прими нас под свое покровительство, не жалей своей влаги для наших дождей. Пошли знак своей милости нашим нивам!

— Сойдите, сойдите, о владыки неба, и озарите нас. Сойдите и примите наши даяния. Сойдите и вкусите нашего медвяносладкого вина.

Но молитвы брамина не действовали на небеса. Засуха продолжала уничтожать посевы.

Не раз выходил народ на молебствия, но ни капли влаги не послали в ответ небеса. Хлеб сгорел, и голод вверг людей в пучину бедствий.

С наступлением зимы все разбежались по окрестностям. Грабя встречные по пути села, голодающие продвигались вперед. Присоединившись к ним, голодные из других областей образовали целую шайку. Уничтожив скот и все живое, люди стали пожирать друг друга.

Стали по очереди резать детей. У одной вдовы был один–единственный девятилетний сын. Догадавшись, что очередь доходит до него, она стала придумывать способы для его спасения.

Наконец в полночь, привязав мальчика к доске, она опустила его в воды Ганга.

— О сын мой Гатама, — сказала она, — для матери страшней всего видеть гибель своего дитяти. Ступай, да будет над тобой милость Маруты. Если и случится с тобой что–либо, это будет не у меня на глазах. Я вырастила тебя в трудах и лишениях и не перенесу твоих страданий, я не жалела для тебя своего молока и пусть лучезарный Агни не лишит тебя своего милостливого взора. Не забывай свою мать. Единственную память, оставшуюся от отца — золотое запястье — я завязываю на твою руку; когда взглянешь на него — вспомнишь мать. Отчаянные крики ребенка слились со стенаниями матери. Волны умчали мальчика, не перестававшего кричать: «мама, мама!»

И берега старого Ганга оросились слезами.

Через два дня доска с мальчиком села на мель. Пришедший за водой старец увидел его и вытащил на берег, где сидело до сорока голых мужчин.

Усадив ребенка, они накормили и напоили его и стали задавать вопросы:

— Что на свете больше всего? — вопросил один.

— Агни, — ответило дитя.

Все в один голос:

— Факиры это отрицают!

Следующий:

— Что человеку нужнее всего?

— Еда, воздух и питье, — ответил мальчик.

Все сразу:

— Факиры это отрицают!

— Кто величайший вождь?

— Брамин.

— Факиры это отрицают!

— Кто повелитель людей?

— Царь.

— Факиры это отрицают!

Словом, все мысли, слышанные ребенком от взрослых, факиры отрицали и отвергали.

Наконец, один из факиров обратился с вопросом:

— Кто управляет телом?

Мальчик, подумав:

— Голова.

И вдруг факиры, отделив головы от туловищ, побросали их на землю и все сорок голов крикнули зараз:

— Факиры это отрицают!

Ребенок пришел в ужас, в испуге вскочив с места, он прильнул к обезглавленным телам. Факиры успокоили мальчика. К обеду факиры отправились в лес, притащили по змее и, отрезав по кусочку от головы и хвоста, тут же поели. После еды каждый, взвившись птицей, забрался на вершину дерева. Испуганный мальчик снова залился слезами. Но факиры успокоили и приласкали его».

В это время Джейнис, сжав мне руку, прошептал:

— Старик, очевидно, принимает нас за дураков. Может ли человек летать? — Я с трудом сдержал насмешливую улыбку, просившуюся на уста.

Старик продолжал:

«Прошли месяцы и годы, ребенок привык к чудесам факиров и они поведали ему тайны своих действий.

Гатама прожил несколько лет средь факиров и в совершенстве овладел их наукой.

Раз, взглянув на запястье, он вспомнил мать. Рассказав факирам о своих злоключениях, он простился с ними и отправился в дорогу…

Двигаясь вдоль Ганга, по направлению к северу, он по пути показывал фокусы и так добывал себе пропитание. Наконец он добрался до одной деревни. Гатама собрал людей, начал показывать свое искусство.

Сперва он отделил голову от туловища и бросил наземь, затем, отделив одну руку, другой протянул ее какой–то женщине; взглянув на руку факира, женщина увидела на ней запястье и упала без чувств. Гатама, внимательно взглянув на нее, крикнул:

— О мать моя!

И через минуту мать и сын, прильнув друг к другу, залились слезами радости».

18

Надо было подняться на последнюю ступень. Едва умолкли звуки свирели, как седьмой старец, поднявшись с места, спокойно промолвил:

— Стойте, стойте, и выслушайте последний рассказ старца.

Мудрец начал:

«Известный в Атинах своим богатством и роскошью муж по имени Нестор с некоторых пор стал регулярно посещать принадлежащие ему серебряные рудники. В последнее время вопрос о ресурсах сильно занимал правительственные круги, серебру отводилось не последнее место в доходах страны.

Будучи опытным коммерсантом, Нестор учел положение и увеличил внимание и заботу к собственным промыслам. Однако состояние их его не радовало, он был недоволен: во–первых, количество работающих на рудниках рабов было недостаточным, во–вторых, с точки зрения потребности, производимая рабами работа не давала благоприятных результатов. Всюду были следы лени, обмана и злоупотреблений.

У Нестора было правило: для назидания остальным везде, где б он ни был, подвергать нескольких провинившихся рабов суровому телесному наказанию. И теперь было наказано немало народу, но на этот раз Нестору пришлось столкнуться с невиданным до сих пор средь рабов фактом.

Раб по имени Филипп осмелился выругать Нестора. С тяжелым чувством покинул Нестор рудники. По пути в Атины, он свернул на рынок живого тела. Перекупщики привезли на продажу много рабов. Среди них были люди различных племен и рас. Курчавые, большеглазые айсоры, веснушчатые, с мясистыми носами израильтяне, изящные с тонкими, благородными чертами лица мидийцы, косоглазые скифы, негры, пестро разодетые жители Кападоссии, лидийцы и островитяне привлекали взоры.

Среди предназначенных для продажи было немало женщин и девушек разного возраста. Ввиду небольшой конкуренции и сравнительно невысоких цен, Нестор, купив двадцать пять рабов и приказав поставить клейма, отправил их в сопровождении надсмотрщиков на рудники. И затем, чтоб получить необходимые ему сведения о корабле, следующем из Египта, направился к берегу, но, вспомнив вдруг, что по его приказу в доме его готовится пир и созваны гости, повернул обратно.

Чтоб еще пышней украсить вновь сооруженный особняк и придать ему больше блеска и великолепия, Нестор заказал известнейшему скульптору высечь на белом мраморе свое изображение.

Ежедневно он с час позировал знаменитому Алкамену. Вычислив, что до начала пиршества он сумеет выполнить и эту обязанность, Нестор отправился в мастерскую скульптора. Но расчет оказался неверным. Алкамен задержал его.

Приехав домой, Нестор застал гостей в сборе. Попросив извинения, он прошел в гинекей 37 и приказал подавать на стол.

Рабы бросились исполнять приказание господина.

Среди гостей были лучшие поэты, философы и мудрецы Атин. Пир начался. После трапезы провозгласили молитвы в честь богов и народных героев. Головы гостей увенчали венками из роз; поданы были наилучшие вина.

В комнату вошла прелестная девушка с цитрой в руке. Легкое платье обрисовывало ее пленительную фигурку. Ее сопровождал юноша редкой красоты со стройным сильным телом. Юноша держал в руках свирель.

Начались музыка и танцы. Чарующая гармония звуков, сливаясь с пьянящим наслаждением, рожденным вином, создавала вокруг юных музыкантов возбуждающую атмосферу. Гости попали во власть Эроса 38.

Опьяненный Анакреонт обратился к находящемуся рядом Федру:

— Друг мой! — сказал он, — думаю, что я не ошибаюсь. В жизни главная сила — любовь. Эрос самый древний и самый юный, самый светлый бог. Клянусь Зевсом, он выше Зевса!

Федр улыбнулся.

— Верно, однако, что такое любовь, не есть ли она его пламя и естественная болезнь души?

Но в это время Диотим, прервав его:

— Нет, Федр, назвать любовь болезнью нельзя, потому что любовь бессмертная и вечно живая сила. Но любовь бывает двоякая. Небесная, взлелеянная Афродитой 39 и другая — земная, царящая меж невежд и грубых людей.

Небесная любовь не преследует цели, она прекрасна и чиста. Она состоит из чувства, питаемого одним полом к себе подобному: мужчины к мужчине, женщины к женщине.

Обыкновенная любовь, или любовь невежд, есть инстинкт потомства. Как первая находит цель в самой себе, так вторая является лишь средством к достижению цели.

Поэт Алее:

— Диотим, — заговорил он, — любовь — огонь, который Афродита, посетив, зажигает в сердцах и, зажегши, превращает пламя двух сердец в яркий костер. И потому любовь — это пламя, пылающее на алтаре двух сердец.

Ученый Мимнерн поставил бокал на стол:

— Я никак не могу согласиться со взглядом Диотима. Любовь не может существовать меж людьми одинакового пола, она есть чувство, соединившее два пола с целью создания потомства. Безразлично, средь людей, животных иль растений, чувство самца к самке и самки к самцу, зарождающееся вначале, порождает сперва болезненное состояние. Если, цель отдаляется — болезнь углубляется и, наоборот, когда физическая потребность удовлетворена, признаки болезни исчезают. Любовь же, питаемая полом к себе подобному, противоестественна. Она не что иное, как вызов и восстание против природы.

Все опьянели. Юные музыканты переходили из объятий в объятия.

В честь их провозглашались стихи и тосты. Нестор склонялся к ногам то юноши, то девушки и шептал бессмысленные, бессвязные слова.

Внезапно дверь распахнулась и в залу вошел человек в рваной одежде, с запыленным и грязным лицом.

Его приход не вызвал ничьего внимания. Лишь Нестор, окинув его мгновенным взглядом, вскричал:

— Филипп?

Как дикий зверь, накинулся Филипп на Нестора. Лишь мелькнула его поднявшаяся и молниеносно опустившаяся правая рука. Нестор свалился и хлынувшая потоком кровь залила все вокруг».

Старец умолк. Раздались звуки свирели.

19

Мы вошли в храм Семи Петухов.

Потоки струящегося сквозь разноцветные стекла света еще больше подчеркивали и украшали внутреннюю роскошь храма. Семь девушек, одетых в длинные белые одежды, стоя посреди храма в радужном сиянии огней, напоминали индусские божества. Приблизившись к алтарю, мы стали; семь мудрецов, окружив семерых девушек, заиграли на свирели. Женщины, дети, словом, вся община собралась сюда.

В благоговении пред обрядом, все в глубоком молчании внимали пению. Девушки начали чистыми мягкими голосами:

По окончании обряда мудрецы, девушки, учителя, затем и все жители общины, приблизившись, окружили молодежь. Нам пожелали счастья и благополучия и распрощались, поднеся массу цветов и молоденьких петушков.

Радость наших родителей была беспредельна.

Наконец были исполнены все обряды и обычаи. Проведя последнюю ночь в своей общине, с наступлением утра мы должны были отправиться в Общину Овна.

Мать моя приготовила разнообразные яства и все мы в радостном настроении собрались вокруг стола. Отец начал:

— Чопо, завтра ты расстаешься с нами. Для родителей самое большое благо — это счастье и здоровье детей. Иди, будь счастлив и да достигнет нас весть о твоем благополучии! Но знай, что жизнь — чудесная, необычайная вещь. Она достояние умеющих работать и дерзать! Не трудящиеся, беспомощные, лентяи и люди с дурным характером в жизни многого не достигнут! Знай это! Переход к вопросам семейной жизни — это непонятная и странная вещь! Она не поддается долгим измерениям и вычислениям 40 — это как удастся!

Порой то, что ты принимаешь за хорошее, может оказаться дурным, и то, что кажется плохим, — оказаться хорошим. Запомни, у Девичьего родника, при выборе подруги жизни не слишком увлекайся внешней красотой. Внешность временна: сегодня есть, а завтра ее может не стать. Внутренняя красота и устои — сила неизменная и твердая. Уметь ее безошибочно определить и найти, значит открыть дверь счастья. Любовь не прочный фактор и главным образом чувство, возбужденное невоздержанность. Положиться на любовь, значит распрощаться с трезвостью. Не очень–то поддавайся чарам любви. Но, сказав себе: да, она существует, и уверовав в нее, будь стоек и не давай места сомнениям! И если любовь будет меркнуть — старайся раздуть ее пламя. Потому что, если у человека не будет желаний — жизнь превратится в бесплодную пустыню.

Человек — создание, не всегда владеющее своей волей. И если движимый желаниями ты будешь измят в жизненном водовороте, отчаиваться не следует; примкни к обществу и постарайся изменить условия.

Лишь общество может помочь личному бессилию. Благо общественное ставь выше блага личного.

Мать, слушая наставления отца, кивала головой в знак согласия. Сестра ж сопровождала их молчаливой улыбкой.

Помолчав немного, отец снова заговорил:

— Надеюсь, что мы поладим и уживемся с юношей, который придет из Общины Коршуна, войдет в нашу семью. Ибо ни я, ни твоя мать не имеем намерения вмешиваться в личную жизнь молодых. Но я еще не знаю дома, с которым ты породнишься в Общине Овна. Во всяком случае отношения эти зависят от самого человека. Если ты захочешь, то сумеешь найти общий язык с твоими будущими тестем и тещей. Надо иногда считаться и с желаниями стариков. Иначе они отравят вам существование. У каждого свой нрав. И надо постараться отыскать путь к человеку.

Человеку свойственно волноваться, выходить из себя, терять голову. Воздержись от принятия серьезных решений в эти минуты. Правильный путь тебе укажет лишь твердый разум, спокойный дух.

Я не мог слушать и понять наставления отца. Сердцем моим владели мечты о завтрашнем дне.

Все мои мысли вертелись вокруг Девичьего родника…

О, какие это были дивные мгновения!!!

1

Когда первые лучи солнца озарили вершины Тотема, мы покинули нашу общину. Нас было пятнадцать юношей. Представитель Совета общины и наш учитель Кебусей сопровождали нас. Удаляясь от построек, мы вышли на открытую дорогу. Окрестные леса были в цвету. Свежий весенний воздух благоухал.

Пред красотой окружающей природы все притихли, никто не решался заговорить, словно боясь нарушить царящую вокруг гармонию.

Старик Кебусей улыбался, что–то припоминая.

— В чем дело, Старец? — обратился к нему Джурджейс. — Видно, старость препятствует преодолению пути?

— Еще как! Еще как! — ответил Кебусей. — Во всяком случае шестьдесят лет тому назад, когда я впервые познакомился с этой дорогой, двигался с иной скоростью.

— Ха! Ха! Ха! Да и я сорок лет назад ощущал иные наслаждения.

— И еще какие, и еще какие! Теперь мы постарели, клонимся к закату. Наступит день, когда облака скроют нас в своем доме. Чудесное, непостижимое движение: мы пришли — уйдем; приходили и уходили… придут и уйдут… Вот предвечность к вечности!..

Джурджейс улыбнулся и оглядел погрузившегося в меланхолическое молчание Кебусея.

— Старец, — сказал он, — я человек, занятый общественной работой. Никогда я не занимался абстрактными вопросами. Однако слова твои заставили меня призадуматься. Что это за суета? Не скажешь ли?

— На свое «что» еще ни один вопрошающий не получил ответа.

Джурджейс недоверчиво взглянул на учителя. Оба остановились. Кебусей, запыхавшись:

— По ту сторону восприятия — бездонное море и кто переступит, того поглотит пучина.

Заинтересованные, мы окружили стариков. Учитель оглядел нас и внезапно радость озарила его печальное лицо:

— Джурджейс! — проговорил он. — Далекие пути обессиливают человека. Подойдем к тому, что близко.

Вот молодежь — живет, бурлит и переживает. У нее тысяча и одно желание, тысяча и одна надежда. О, что б я не дал, чтоб еще раз быть молодым!

Джурджейс, не сводящий с Кебусея глаз, загорелся еще большим интересом:

— Старик, я раскаиваюсь в том, что иду: всю жизнь занятый общественными делами, я не вдавался в абстрактные размышления. Теперь, кроме того человека, каким я был, ты пробудил во мне вторую личность, и я не в состоянии ответить на его вопросы.

— Проснувшегося усыпи! Человек не может перешагнуть за начертанную грань. Сорок лет жизни посвятил я философии, дерзал перейти за черту и кроме потери сорока лет ничего не достиг. Лишь одну истину постиг я — жить свободно! Жить сыто! В этом истина. И труд воплощает эти два фактора. Надо трудиться, жить и творить жизнь другим.

2

При выходе из леса, средь зелени, глазам нашим открылись белые строения. Здесь кроме внешней красоты было нечто неуловимое. Как будто в воздухе Общины было разлито какое–то поэтическое очарование. Сама жизнь вливалась в легкие с каждым вдохом. Этот воздух пьянил меня. Волнение мое утихло. Лишь сердце продолжало звенеть, как надломленная кобза 41.

Отделившись от всех, я стал в стороне и в ту же минуту понявший мое душевное состояние, заставившее меня уединиться, Кебусей подошел ко мне.

— В чем дело, сынок? — спросил он, положив руку мне на плечо и с улыбкой оглядев меня. — Ты приближаешься к чаше желаний и надежд. Божественный нектар, прикоснувшись к твоим устам, придает особое очарование твоему существованию. Берегись, будь трезв, не опьяней! Каждую минуту молодости надо встречать сознательно. Счастье — это падающая звезда. Разум увеличивает ее блеск. Надо молодость освежать, почувствовать каждый свой шаг и тогда погрузиться в ее радости.

При взгляде на учителя, все мои чувства ожили. Я ощутил восторг.

Достигшие моего слуха голоса, словно пробудили меня ото сна. На дороге, ведущей в Общину, были воздвигнуты триумфальные ворота. Рога у подвешенной на них головы Овна были убраны цветами.

Представительница Общины, облаченная во все белое, седовласая женщина, стоя посреди дороги, ожидала нас. Рядом с ней молоденькая девушка держала в руках накрытый покрывалом поднос. За ними толпились мужчины, женщины и дети. В руках детворы были букеты цветов.

Мы приближались.

Население приветствовало нас громким блеянием «Ме–ме» в честь своего тотема — Овна и осыпало путь наш цветами.

В свою очередь, и мы в честь тотема нашей Общины Петуха ответили громким «Ку–ку–ре-ку!»

Находящийся впереди Джурджейс, подойдя, поклонился женщине.

Оба они стали друг против друга. Две пожилые женщины, сняв покрывало с подноса, взяли оттуда семь белых булыжников. Они подняли левые руки стоящих друг против друга представителей двух общин и, слегка надрезав у обоих основание большого пальца, смешали на свежем зеленом листе сочащуюся кровь и затем, окропив ею семь булыжников, закопали их посреди дороги. Обычай этот указывал на братство двух общин.

Справа семь стариков, убеленных сединами, отделившись, подошли к нам и, возложив на наши головы венки из семи медных звезд, удалились. Это символизировало переход наш под покровительство семи планет.

Слева отделились семь седовласых женщин и, украсив нам грудь восковым изображением семи гранат, тоже отошли в сторону. Гранат являлся символом любви. Число «семь» означало вечную любовь, царящую меж семью неразлучными братьями–звездами.

После свершения этих обрядов, затрубили в рог, сделанный из рога Овна, и мы вступили в Общину.

3

Предводительницу Общины звали Шибра Хатун. По ее распоряжению пятнадцать юношей Общины были выделены и присланы нам в услужение.

Позвав из отведенных нам комнат, они провели нас в общественные бани, выкупали и, переодев в свежее белье и белые одежды, проводили обратно.

В палисаднике дома были расставлены столы. Мы сели за трапезу. Кроме нас присутствовали Шибра Хатун, учитель Нимрад, учитель гимнастики Бугатай, философ Йльюс, представитель кустарей Ахенасп и врач Кейхун. Ввиду того, что мы были утомлены в дороге, присутствие остальных сочли излишним.

Подали различные яства. По обычаю, предводитель Общины, вкусив от первого блюда, открывал пир и лишь после того, как убирали третье кушанье, можно было начать беседу.

Шибра Хатун, протянув руку к первому блюду, попробовала его и тем самым подала нам знак. За столом царило гнетущее молчание. Кроме усиленного чавкания, ничего не было слышно; едва покончили с третьим, как Шибра Хатун поднялась с места:

— Дорогие мои, — сказала она. — Добро пожаловать! Дух пречистого Овна может обрести покой лишь после вашего насыщения. Крепкая связь Петуха и Овна гарантирует счастье нашей прекрасной молодежи, а потому наполним чаши в их честь!

Разлитый из глиняных кувшинов напиток — камез — был выпит до дна. Хозяева заблеяли, а затем мы прокричали: «ку–ку–ре–ку».

Спустя немного времени, с разрешения Шибры Хатун, поднялся преподаватель Нимрад. Это был человек средних лет; откинув широкую полу одежды на плечо, он начал:

— Дети мои! Подобно тому, как садовник, выращивая цветы, получает наслаждение при их пышном расцвете, так и учитель живет любовью к воспитываемой им молодежи. Раз в год, собираясь здесь, мы расстаемся с плодами трудов многих лет и занимаемся воспитанием новых.

Но не сочтите нас бесчувственными и лишенными нервов. Выпуская выращенную нами молодежь на арену жизни, мы как будто отрываем кусок сердца. В противовес этой жгучей скорби мы обретаем большое утешение, веря и надеясь на то, что зажженный в их душах свет истины будет вечен.

Поднимем чаши и выпьем за то, чтоб огонь истины был непоколебим!

После наступившего небольшого молчания, слово предоставили философу Ильюсу. Ильюс был тяжеловесный, длиннобородый старик с лохматой шевелюрой. Он с трудом поднялся с места и, вертя в руках одну из палочек, при помощи которых ел пищу, дважды зажмурил глаза.

Джейнис, глаза которого тотчас устремились на эти палочки, зашептал:

— Взгляни на этого типа, до чего он забавен. Я с трудом сдержал смех.

Наконец, совершенно сомкнув глаза. Ильюс начал:

— Граждане! — сказал он. — Со дня, когда я впервые сел за этот стол, прошло ровно пятьдесят пять весен. О чем это говорит? О пятидесяти пяти смертях и возрождениях, пережитых природой. Как свеча, то гаснущая, то вспыхивающая при дуновении ветра, так пред нами смена годов напоминает человеческую жизнь пред вечностью. Индивидуумы меняются, но жизнь остается вечной.

Итак, в этот день одной из уходящих в прошлое весен мы увеличиваем новую жизнь. Да здравствует юность, являющаяся связующим мостом между прошлым и будущим!

Подымите чаши и выпьем за сияние вечной жизни.

Осушив чаши, мы занялись едой.

Поднялся Ахенасп:

— Сотруженики! Жизнь — плод труда. Если не будет труда, прекратится жизнь. Труд и только труд является основой вечности.

Разве не труд отличает нас от животных, дарит нам разум и постижение? Не труд облегчает жизнь, дарит физический и душевный покой и учит знаниям?

Выпьем за труд и пожелаем нашим детям следовать по этому пути.

4

Ахенасп осушил свой бокал и сел.

Некоторое время общество провело в молчании. Вдруг удивительное видение, мелькнувшее меж деревьев, привлекло всеобщее внимание. К нам приблизилось существо с длинным темным, рассыпанным по плечам кудрявым и блестящим веером… Полы его длинной верхней одежды, откинутые на плечи, драпируясь, образовывали красивые складки. По обеим сторонам увенчивающего голову звездного венца возвышались рога Овна. Трехструнная кобза, которую он держал в руке, была украшена цветами.

Подойдя к столу и устремив в высь ясный взгляд, он запел мягким чарующим голосом. Божественные звуки кобзы, вливаясь в сердце, рождали в нас глубокое волнующее наслаждение. Иронически оглядывающий его Джейнис был пленен. Прижавшись ко мне, он замер, очарованный.

Из пропетой импровизации видно было, что это поэт.

— Кто это? — спросили мы.

— Поэт Мильнир, — ответили нам.

Мильнир окончил песнь и на нежнострунной кобзе заиграл приветственный гимн.

Тотчас чаши наполнились камезом и, почтительно поднявшись, все выпили за поэта.

Мильнир сел по правую руку Шибры Хатун. Ему подали отдельно. Нервными пальцами ловко взявши палочки, он быстро принялся за еду.

Шибра Хатун, оглядывая поэта улыбающимися глазами, наклонилась и что–то шепнула ему на ухо.

Поэт встрепенулся, как птица, тряхнул волосами и поднялся. Все повернулись к нему. Его синие глаза напоминали спокойную морскую гладь. На лице блуждал огонь божественного вдохновения, гладя левой рукой свои непокорные кудри, он начал:

— О взлелеянная сверкающей росою утра молодежь! Первая весна нашей Общины, девственная заря нашего неба, сверкающее солнце, нежные облака — подвластны вам! Вы блещущий огонь в вихре наслаждения, сорвавшийся с бушующих волн первоздания. Гореть вместе с вами, кипеть вместе с вами — вечное желание опьяненного для счастья!

О, глас от гласа, потрясающий нашу одинокую планету. О, бунтующий гимн странника, ниспустившего паруса на мирную пристань Весны. О, окрыленная восторгом, дарующая миру вечность, юность! И я, и моя кобза, и мои песни, и мое вдохновение, мои мысли, мое забвение — все принадлежит вам.

Голос поэта, на ресницах которого повисли слезы, затрепетал, как одинокий листок чинары, и сорвался.

Чаши поднялись.

— Живи, поэт! — раздались крики.

Поэт осушил чашу и в знак искренности чувств, питаемых к молодости, разбил ее о свою кобзу.

5

По окончании пиршества мы направились в отведенный нам дом. Каждым двум юношам полагалась одна комната. Случайно мы с Джейнисом оказались вместе. Под влиянием камеза мы некоторое время не могли уснуть.

У Джейниса было обыкновение все подвергать критике, то, что нравилось другим, вызывало в нем сомнения и подозрения, и на этот раз возник спор об обычаях и обрядах.

Я принадлежал к тем, кто чтит традиции. Перед обычаем, которого я не постигаю, я склоняюсь с уважением.

Что касается Джейниса, он, не довольствуясь насмешкой и собственным неверием, старается отравить сомнением и мою веру. Когда я с увлечением стал делиться с ним впечатлениями сегодняшнего дня, Джейнис, как обычно, иронически рассмеялся:

— Консерватизм создает застой жизни, — сказал он, — неподвижность — состояние, несовместимое с жизнью.

— Это верно, — ответил я. — Но если не отдать дань уважения консерватизму, нельзя воспользоваться опытом дедов. Традиции — основа и столп общества.

— Разве перестанет общество существовать, если не будет традиций?

— Общество будет, но жизнь его будет подвергнута волнениям.

— Нужны не традиции и предания, а разум, даже, вернее, коллективный разум!

— А разве традиции не есть преходящий из поколения в поколение коллективный ум?

— Нет, нашему времени не подходит разум, покрытый пылью! Нам нужен живой, гибкий ум!

— Разве разум не подчинен законам наследственности? И тот разум, который ты себе представляешь, хранит следы веков.

— На это у меня нет возражений, но в то время, как разум не лишен силы суждения, традиция этого суждения не знает. Духовные потребности и наших предков и наши измеряют одной мерой, тогда как наша духовная жизнь очень разнится с их.

— Даже круг духовных потребностей предка, его ограниченные знания нам не мешают. Ибо опыт прошлого полезен в настоящем. Но наши традиции помимо опыта веков таят необъяснимое очарование. Можешь критиковать, но я поклонник этой красоты.

Мои слова вызвали недоверчивую улыбку Джейниса.

— Друг мой, — сказал он. — Все мне понятно, кроме одного — того, что ты называешь «необъяснимым очарованием» и поклонником которого ты являешься. Иначе говоря, обладая различными характерами, мы не в состоянии понять друг друга, а потому я считаю более полезным уснуть.

И, повернувшись лицом к стене, Джейнис закрыл глаза.

6

На третий день прибытия было решено отправиться на Девичий родник.

Нас известили об этом с утра, мы принялись готовиться, одели розданные нам белые одежды; каждый изо всех сил прихорашивался. Лишь Джейнис, по обыкновению, пребывал в нерешительности и раздумье.

— В чем дело? — спросил я.

В ответ он поджал губы.

— Джейнис! — сказал я. — Все твои сомнения и колебания мне понятны, но теперешнее настроение не понятно!

— Почему?

— Потому что в юноше проявления юности до того естественны, что объяснения не нужны.

— Все нуждается в объяснении!

— Выразись ясней.

— Ясней? Изволь. Мне не нравится это смешение стада самцов со стадом самок. Женитьба, являясь делом интимным, должна быть предоставлена самим брачующимся.

Не желая отравлять радость сомнениями Джейниса, я отошел от него и во время трапезы сел с другими.

Когда солнце, поднявшись, стало медленно склоняться к закату, каждому из нас дали серебряный «начар». Мы должны были вручить его своей избраннице.

Начар символизировал не вверенные до сих пор никому тайны сердца.

Мы пустились в дорогу.

Лес, расположенный у подножья желтоватой горы, напоминал оправленную в золото бирюзу. Аромат цветов, рассеянных по зеленым лугам, ударяя в головы, опьянял. Мы поднимались по краю льющейся по разноцветным камушкам реки.

Дорога вывела нас на широкую поляну.

Слева несся тысячезвучный напев каскадами срывающегося с крутой скалы водопада.

Посреди поляны, взявшись за руки и образуя круг, девушки, одетые во все белое, пели нежными голосами:

Идущий во главе нас Мильнир, словно опьянев от представшей его глазам картины, тряхнув кудрями и прижав кобзу к груди, начал:

Наши голоса словно воодушевили девушек. Они засверкали, подобно планетам. Улыбки их излучали ласку.

С песнопением мы окружили девушек. И в то время, как они продолжали кружиться, мы, преследуя их:

Кругом толпились жители Общины. И когда мы с пением неслись по лужайке, окружающие на разные лады подпевали:

и при этом ударяли друг о друга находящиеся в руках белые камни, что должно было по обычаю облегчить слияние звезд счастья молодежи.

7

Во время пляски я случайно задел волосы одной из находящихся предо мной девушек. Огонь охватил меня, как извержение вулканической лавы.

— Прости, — вымолвил я.

— Пустяки, — ответила она, обернувшись. И из–под рассыпавшихся по лицу локонов сверкнула улыбка, пронзившая все мое существо.

Казалось, я выпил чашу вина. Аромат юного тела опьянил меня. Несколько раз наши взоры сталкивались — и мы оба замирали, пронзенные.

Наконец, когда силы стали покидать меня, я пропустил свой черед. Сев в стороне, у родника, на огромный камень, я принялся созерцать девушку.

Просвечивающие сквозь тонкую прозрачную одежду правильные линии ее тела и ослепительная грудь требовали капитуляции серебряного начара. Мой пристальный взгляд приводил ее в трепет, и она посылала мне улыбки.

Но вот она вышла из круга. И в ту же минуту стоящий рядом юноша последовал за ней. Сердце мое от волнения замерло. Ледяной холод сковал все мое существо.

Вдруг я увидел, что она направляется прямо ко мне. Ее огненный взгляд вновь обжег меня. Я поднялся с места:

— Прости, вероятно, ты устала. Отдохни, я уступлю тебе свое место, — сказал я.

Довольная, она поблагодарила меня. Взяв ее за руку, я усадил на свое место. Я почувствовал ее жар, он заставил задрожать тело, как будто я своим трепетом сотрясал мир.

Впервые я внимательно оглядел ее. Это была излучающая бушующую юность. Это была перерожденная в бушующую весну.

Ее ланиты озаряли закат, уста своею яркостью заставили померкнуть цветы… Юное тело излучало аромат, свойственный сформировавшимся женщинам, грудь вздымала стрелы в небеса.

Я призвал утерянную волю. Она беспомощно отозвалась… Я осмелел и сложил к ее ногам… серебряный начар вместе со всеми своими чувствами.

8

На утро Джурджейс объявил, что мы должны отправиться на осмотр Общины. Закусив молоком с хлебом, мы вышли.

На широкой, расположенной на краю Общины поляне юноши и девушки занимались физкультурой. Все тело их за исключением бедер было обнажено. Мы расселись на расставленные на возвышении скамьи. По знаку Бугатая начались игрища. Сперва состоялось состязание в бегах, потом упражнения в поднятии тяжелых камней. Были проделаны и упражнения, укрепляющие тело; наконец, было продемонстрировано метание стрел из лука и скачки.

После каждого состязания победителям раздавали–награды, а Шибра Хатун целовала их в лоб.

Созерцая эти юные, здоровые, мускулистые тела, Мильнир восторженно обратился к нам:

— Взгляните только на стоящую направо девушку, — заговорил он. — С точки зрения красоты — это идеал. Совершенство пропорций. Она безупречна. Лицо ее исключительно, необычайно. Шея, грудь, изящная линия бедер, колени, маленькие ножки — признак красоты. Но пока ей нет тринадцати лет и она еще не испила воды из Девичьего родника. Когда прикоснется она к нему, то красота ее распустится и засверкает еще ярче.

Музыкант Кавус прервал поэта.

— Это верно, — сказал он. — Но насколько прекрасней душевная красота! Если она обладает некрасивой душой, то ее внешний облик — нуль, потому что внешность должна соответствовать внутреннему миру. Ибо эти два понятия нельзя отделить друг от друга. Когда к физической красоте присоединяется красота душевная, создается полная гармония.

— Что ж больше завершает гармонию — тело или душа? — спросил с иронической улыбкой Ильюс.

Кавус, не задумываясь:

— Безусловно, душа.

— Можно ли довести дух до полного совершенства?

— Если и не до полного, то до относительно полного можно.

— В чем же ты видишь главный фактор в этом направлении?

— В музыке… Она смягчает, облагораживает душу, внушает ей гуманные чувства. Иных факторов, кроме музыки, я не вижу.

— Способен ли каждый изучить музыку?

— В той или иной степени выучиться музыке может каждый. Но одни воспримут ее талантливо и вдохновенно, другие — как обыкновенное ремесло.

— Рождается ли гармония в душе каменщика, когда он обтесывает камень, иль каменщика–кладчика, когда он возводит стену?

— Не думаю.

— Следовательно, и музыка такова. Лишь рожденная вдохновением музыка может пробудить в душе гармонию. Вдохновение — дар природы. Люди талантливыепохожи. Души бездарные далеки от божественного огня гармонии. Значит и значение, придаваемое тобою музыке, немного преувеличено.

В это время в спор вмешался Ахенасп.

— Я, — начал он, — не имею никакого отношения к музыке. Что кроется в ней мне неведомо. Я не могу верить ничему, что я не вижу и не ощущаю, но, работая как кузнец, я сделал некоторые наблюдения: после тяжелой работы, даже когда тело мое ощущает усталость, я чувствую в себе внутреннее удовлетворение, наслаждение. Тогда как в дни, когда я не работаю, меня охватывает молчание и покой.

— Так, так! — сказал Ильюс, прерывая его. — Кавус, в словах Ахенаспа есть сокрытая мудрость. Если и есть сила, пробуждающая в душе гармонию, это труд, ибо труд при посредстве тела дарит душе радость. Не внешность отображает внутренний мир, а наоборот, внутренний мир — проявление внешности.

9

Едва окончились упражнения, как спор прекратился. Нас повели в Дом инвалидов. Здесь были все нетрудоспособные члены Общины. Совет Общины обеспечивал их пищей, одеждой, удовлетворял другие потребности.

Из Дома инвалидов мы направились в школу Нимрада. Вся виденная нами на уроке гимнастики молодежь была здесь.

Нимрад дал некоторые объяснения по поводу своей школы и правил воспитания.

— Основа воспитания — дать детям возможность познать жизнь такой, какая она есть, трудиться на пути ее облегчения и украшения, — сказал он. — Вот почему дети участвуют во всех работах и поощряются во всевозможных изобретениях.

Кебусей с большим вниманием выслушал Нимрада.

— Как относятся дети друг к другу?

— И друг к другу, и к членам Общины они питают огромное уважение.

— Есть ли среди них лентяи?

— Нет, потому что гимнастика прежде всего с корнем вырывает лень, во–вторых, ученики круглый год провопят на открытом воздухе, привыкают ко всем трудностям природы и становятся чужды изнеженности и лени.

Удовлетворив свой интерес многими заданными вопросами, Кебусей вызвал одного юношу.

— Сын мой, в чем твой долг при нападении врага на Общину?

— Умереть, с честью защищая Общину, — ответил юноша решительно.

Кебусей поцеловал его в лоб.

10

После урока Нимрада был урок Кавуса.

— Музыка, — начал он, — существует для облегчения труда. Музыка пробуждает в человеке в трудные минуты жизни жажду борьбы и возвышает дух. Это доказывает, что она является серьезным фактором. В этом цель и значение нашей музыки!

И чтоб доказать правильность высказанных мыслей, Хавус заставил учеников сыграть несколько мелодий.

И действительно, бодрость охватила слушателей. Ильюс был очень доволен.

Кавус сделал следующее распоряжение, и молодежь, отложив инструменты, взяла в руки камни, куски дерева и металла.

Кавус дал маленькое пояснение:

— Музыка, — сказал он, — состоит из явных и скрытых звуков природы. Долг музыканта выявить и заключить эти звуки в гармонию. Вот вам один из наших опытов на этом пути, — сказал он, подав знак рукой.

Молодежь, ударяя друг о друга находящиеся в руках предметы, заиграла, вызвав этим всеобщее одобрение. Сияющее лицо Кавуса вдруг стало серьезным.

— Круг влияния музыки этим не ограничивается, — сказал он. — Музыка играет немалую роль и в воодушевлении, и в облегчении труда.

Нас провели к строящемуся на расстоянии пятидесяти шагов дому. Вокруг стен, которые недавно начали возводить, были свалены камни и приготовлена глина. По приказу Кавуса молодежь при приближении к месту постройки разбилась на две группы.

Одна партия, ударяя камнями, древками и кусками металла, заиграла бодрый марш, другая же — принялась за работу. Ловко и быстро подавалась глина и камни и стена была вскоре возведена.

По мере того, как работающие на постройке уставали, обязанности менялись: те, кто работал, — играли, а музыканты работали.

Таким образом, в продолжение небольшого времени стена была возведена и не было заметно следов утомления.

И в больницах использовали музыку, как рекомендовал Кавус.

Вот что сказал нам врач Кейхун:

— Чтоб излечить болезнь, надо увеличить сопротивляющиеся силы организма. Чистый воздух, питание и покой играют в этом деле большую роль, но результат их совместного действия зависит от подъема душевного состояния.

И вот, чтоб поднять дух больных, в определенные часы дня для них играет музыка.

После осмотра больницы мы познакомились со скверами, цветниками и хозяйством Общины. Везде мы видели коллективный труд. В Общине Овна, как и у нас, отсутствовала частная собственность. Все было плодом общего труда и совместной работы. Распределение труда и его плодов находилось в ведении Совета Общины. Больницами, школами, яслями, Домом инвалидов и многими другими общественными организациями управлял Совет Общины.

11

Сегодня мы должны были обедать вместе с избранными у Девичьего родника девушками. Каждый сидел рядом со своей «сердечной»42.

Нуша — так звали мою. Средь сидящих напротив нас в глаза мне бросился Джейнис. Его подруга была плотной девушкой. Вечно недовольный, во всем сомневающийся, сейчас Джейнис был очень весел. Он целиком был занят своей «начар».

Перед нами расставили чаши, наполненные камезом, и каждый, подняв чашу за свою избранницу, поцеловался с ней. На устах Нуши я ощутил жаркий трепет. Поцеловав, я украдкой взглянул на нее. Опустив глаза, она сидела, залитая ярким румянцем. Ее опущенные черные ресницы напоминали крыло прижавшейся к гнезду птицы.

От второго бокала она отказалась.

— У меня кружится голова, — сказала она, — я и без того опьянела.

Я взглянул на нее. Действительно, она была опьянена: ланиты ее пылали, глаза томно блестели. Я поднял чашу и тихо проговорил:

— В твою честь! Будем счастливы! Да будут стада Общины жирными, а собаки зубастыми.

— Да будут! — ответила она, улыбнувшись.

Я выпил и, разбив чашу, бросил к ее ногам. Это означало «Да разобьюсь я, подобно этой чаше, если буду неверен тебе».

Мой порыв тронул ее. После небольшой паузы:

— Понравилась ли тебе наша Община? — спросила она.

— Очень, а ваши обычаи еще больше.

— А разве у вас нет таких обычаев?

— Есть, ну конечно, есть и не похожие на ваши.

— Опиши хоть один.

— О каком бы рассказать? — подумал я. Потом вспомнил: как мы ищем себе избранниц в Общине Овна, так из Общины Коршуна приходят к нам юноши на поиски подруги жизни. У нас нет Девичьего родника. Молодежь встречается на равнине и вступает в единоборство. Одержавший победу юноша простирает правую руку над головой девушки, что означает: до конца жизни ты подвластна мне. Девушка поднимается и целует юношу в правое плечо, говоря этим: «Преклоняюсь пред мощью!» Затем она задает юноше семь загадок и требует ответа, и если юноша не выкажет беспомощности при их разгадке, девушка кладет правую руку ему на руку:

— Хочу связаться с тобой!

И когда последний ответит:

— Связываюсь с тобой! — Председатель Общины перевязывает им руки травой.

— А вы не вручаете начар?

— Нет.

— А как называют у вас двух начаров?

— Отлу 43.

12

Во время трапезы Шибра Хатун казалась нездоровой.

По временам она тихо переговаривалась с Гимрадом и, устремив глаза в одну точку, глубоко задумывалась.

По окончании трапезы Мильнир и Ахенасп подошли к ней. Разговор перешел в спор.

Позже Кебусей разъяснил нам, в чем дело.

В Общине произошел невиданный доселе случай. Девушка, по имени Нахура, полюбив юношу своей Общины, Мюрдада, отказалась выйти на Девичий родник. Опрошенный по этому поводу Мюрдад заявил о своей любви к Нахуре и сказал, что считает ее своей «сердечной». Ввиду того, что брак меж молодежью одной Общины не был принят, Шибра Хатун была поставлена в затруднительное положение.

Этот случай возбудил всеобщий интерес и споры.

— Взаимная любовь — основа всего, — говорил Джейнис. — Раз два существа полюбили и выбрали друг друга, все обычаи и традиции общины должны отступить пред ними.

Учителя считали подобный шаг пагубным для нравственности. Поэт Мильнир был в сомнении, он не мог ясно выразить свою мысль.

— Взаимная любовь священна, как тотем, — говорил он.

— Поэт, что значит любовь? — спрашивал Ильюс с иронией.

— Любовь — сияние, излучаемое священным рогом Овна. Любовь — источник жизни, непрерывный поток, фундамент вечности.

— Довольно! Поэт, не впадай в преувеличения. Любовь — желание двух голодных страстей, жаждущих слиться друг с другом.

Появление Шибры Хатун положило конец ссорам и спорам.

— Сограждане! — сказала она. — Традиции Овна так или иначе попраны. Решение вопроса будет зависеть от общего Совета Общины. Пусть завтра соберется Совет и обсудит вопрос.

13

Молодежь Общины, являясь согражданами, не могла вступить в брак между собой. Эта древняя традиция была до того сильна, что осмелившихся нарушить ее побивали камнями. С течением времени проступок перестали считать грехом, нарушителей просто изгоняли из Общины. Изгнанники создали улус под названием «Ель». В улусе целиком господствовали новые обычаи и нравы.

Средь поселения, ожидающего начала общего собрания, я слышал самые разнообразные суждения и предложения.

Все были в большом волнении. Было немало и таких, кто требовал растерзания Мюрдада и Нахуры. Наконец на высоком камне показалась Шибра Хатун.

Лицо ее было бледно. Она с трудом скрывала внутреннее страдание.

— Сограждане! — сказала она, и голос ее задрожал. Шибра Хатун рассказала присутствующим о случившемся и спросила, какому наказанию должны быть подвергнуты согрешившие.

— Растерзать их!

— Изгнать!

— Помиловать! — Слышались различные голоса.

С разрешения Шибры Хатун выступил Джейнис:

— Сограждане! — начал он. — Я считаю долгом выступить здесь. Во–первых, чтоб иметь правильное суждение о случившемся не следует возбуждать страсти, во–вторых, чтоб действительно доказать, что свершенный проступок является грехом, необходимо поручить вопрос комиссии из нескольких человек. Необходимо вызвать Мурдада и Нахуру, чтоб выяснить мотивы их действий.

Хоть нашлось несколько человек, протестовавших против предложения Джейниса, большинство приветствовало его. Под председательством Шибры Хатун была создана комиссия из пяти человек, начавшая разбор дела, и Джейнис находился в их числе.

Население в молчании ожидало появления Мюрдада и Нахуры пред комиссией.

После длинной речи Шибры Хатун слово было предоставлено Мюрдаду.

— Сограждане! — Воцарилось глубокое молчание. — Жизнь возникает из чувства. Чувство не подчиняется никакому разуму и логике и являлось и является основой мира. И взаимная любовь меж мной и Нахурой есть частица огромного фактора, рожденного в изначалье и нескончаемого в вечности. И вы хотите погасить эту частицу? Это немыслимо, ибо не частица эта подчинена нам, а мы в ее власти. Так было предопределено!

Объяснение Мюрдада не удовлетворило многих.

Ильюс, поджав губы, обратился к стоящему рядом Нимраду:

— Что за абсурд! — воскликнул он. — Можно ли сомневаться в зарождении жизни от великого разума?

— Можно! — сказал Нимрад, усмехаясь.

— Нельзя! Чувство чуждо логике, тогда как мир подчинен логике. И разве еженощно все с той же закономерностью и методичностью движущиеся на небе планеты не говорят об этом?

— Не мешайте! — раздалось приказание Шибры Хатун.

— Я всецело присоединяюсь к словам Мюрдада, — твердо проговорила Нахура.

Обсудив меж собой вопрос, комиссия постановила: ввиду противоречия их действий этике — изгнать виновных из Общины.

Обрадованная мягким решением молодежь приветствовала приговор громким блеянием, что касается пожилых, то они удалились с недовольным ворчанием.

14

Ранним утром, на заре, Мюрдад и Нахура покинули Общину. Большинство молодых с почетом проводило их. Но многие жители бросали им вслед черные камни и горящие головни.

Волнение длилось с неделю. И лишь после этого мог быть исполнен официальный обряд клятвоприношения.

Раз нас собрали к находящемуся на краю Общины изображению огромного Овна. Овен был разукрашен цветами.

Мы выстроились со своими «начарами» в ряд. Шибра Хатун как предводительница Общины принимала и утверждала клятвы.

После нескольких пар очередь дошла до нас. На головы нам возложили венки. Нас поставили на колени, вложив наши руки одна в другую.

В таком положении мы проползли три шага навстречу Овну. Затем, поднявшись, поклонились ему. И началось принесение клятвы:

— О, пречистый Овен! — произнесла Шибра Хатун, а мы повторили. — Светоч света, чистый пречистых! Скорость бегущих вод, сила ветвистых деревьев, надежда зеленых лугов!.. И мы пришли, тебя призвав, пришли. Полюбили, полюбились, стали любимы. Засверкали, как солнце, забурлили, как волны. Одобри, осени и помоги!

Шибра Хатун украсила нам грудь цветами и, поцеловав в лоб, возвестила об окончании церемонии принесения клятвы.

15

Молодых провели в дом. Каждой чете было отведено по комнате, обставленной всем необходимым.

Целую неделю мы провели у себя. Через неделю нас призвали к председателю Общины и как согражданам поручили каждому какую–либо должность. Мужья и жены все были поставлены на какую–либо работу.

Занятые целый день, мы встречались лишь во время трапезы в общей столовой.

Молодежь, пришедшая из Общины Петуха, подружилась с молодежью Общины Овна. Удивительно было то, что Джейнис пользовался огромным влиянием как среди одних, так и среди других. Его взгляды больше не казались мне далекими и чуждыми.

Чего хотел Джейнис?

Джейнис требовал свободы личности.

— Необходимо сбросить с себя путы тяжелых обычаев и традиций, мешающих свободе личности. Надо жить жизнью согласно свободному разуму! — говорил он.

Неумолимая логика Джейниса, проникнутые верой слова невидимыми нитями привязали нас к нему.

Как–то случилось одно происшествие. Джейнис организовал открытое сопротивление традициям Общины.

В Общине Овна мертвецов не предавали земле, труп клали на поле и высушивали. Но чтоб сберечь его от нападения хищников, организовывали охрану из молодежи. Тяжелый трупный смрад, нападение хищников–были для молодежи большим испытанием.

В Общине скончалась старуха. Труп ее понесли в поле. Охрана была поручена десяти юношам. Джейнис находился в их числе. Подстрекаемая Джейнисом молодежь отказалась от несения охраны. Общину охватило смятение. Захватив лук, стрелы и кинжалы, все вышли на бой с молодежью.

В свою очередь и мы вооружились. Однако, благодаря вмешательству Ильюса, катастрофа была предотвращена. Решение вопроса было передано на усмотрение Совета Общины.

Перед созывом общего собрания Джейнис устроил тайное совещание молодежи. Были детально обсуждены и раскритикованы все отжившие и утерявшие смысл обычаи и традиции Общины и все голоса поднялись за отмену прежних обычаев и обрядов.

— Возможно ли это исполнить? — спросил я после постановления.

Как- будто разгоряченные тела облили холодной водой. Все задумались. Тогда поднялся один юноша.

— Граждане! — сказал он. — Их физическая сила больше нашей духовной. В битве мы, несомненно, погибнем, а вместе с нами наши мысли и идеи потонут в море крови.

— Уйдем, бежим, удалимся! — послышалось со всех сторон, с чем согласился и Джейнис.

Мы решили в ту же ночь бежать в Общину «Ель».

16

Возвращаясь вечером вместе с Нушой домой, мы оба были погружены в глубокое молчание. Словно ожидая разъяснений, Нуша по временам бросала на меня взгляды и снова задумывалась. Поняв, что я буду молчать, она тихо спросила:

— Чопо, этой ночью мы действительно бежим?

— Разве не ясно?

Нуша молчала. Ланиты ее зарделись, она опустила полные слез глаза.

Мы дошли до дому. Нуша бросилась на постель.

— Что случилось? — спросил я.

Она молчала.

— Может быть, ты не хочешь уходить?

Подняв голову, она удивленно взглянула на меня.

— Это решение молодежи. Мы должны подчиниться.

— А мама?

— Как моя мать, так и твоя.

— Твоя мать, согласно обычаю…

— Чтобы избавиться от тяжких цепей обычаев, необходимы жертвы.

Нуша зарыдала.

— Слезами горю не поможешь. Плохой обычай каждого лишает гнезда и, чтоб этого больше не было, мы покидаем Общину… Слезы, проливаемые тобой при разлуке с матерью, орошают цветы счастья будущих поколений.

— Чопо, я пойду повидать мать и тогда мы пойдем.

— Если ты пойдешь — наша тайна станет известна, и они нападут на нас.

Нуша хотела настоять на своем. Но я решительно:

— Или любовь к матери, или любовь к избраннику, надо выбирать одно из двух!

Нуша замолкла.

В это время в дверь тихо постучали. Я открыл, то был Джейнис.

— Все готовы, — сказал он. — Ночью, как только Община погрузится в сон, — мы двинемся.

— Прекрасно! — ответил я. Он ушел.

До того, как пуститься в дорогу, Нуша вышла из дому. Она больше не вернулась. Я искал ее. Напрасно. Было ясно: она предпочла любовь к матери любви к мужу.

Сначала это происшествие ранило меня, ранило глубоко. Но затем, поразмыслив и почувствовав, что общее благо выше личного счастья, я немного успокоился.

В полночь мы, пятьдесят пять человек, пустились в путь. Нуши меж нами не было.

17

Улус «Ель» был расположен среди лесистых гор, на берегу реки. Подобно свежести, белизне новых домов и население его было молодо. Жителей старше сорока лет в улусе не было. В сущности население состояло из убежавшей от консервативных обычаев молодежи соседних общин. Население улуса было очень радо нашему переселению. Каждая семья, приютив одного гостя, разместила нас.

Мы обошли улус, он нам очень понравился. Хозяйство было хоть и молодое, но вполне благоустроенное. На лугах здоровая крупная скотина, особый птичий двор. Нивы и огороды были достаточно плодородны, чтоб с избытком удовлетворить наши потребности.

И здесь не было частной собственности. Труд для трудоспособных был обязателен. Приказ Совета Общины являлся законом для каждого; раздел труда и прибыли находился в ведении Совета.

Председатель Общины счел нужным дать некоторые пояснения:

— Братья! — сказал он. — У нас нет никаких обычаев. Каждый вправе жениться, когда хочет и на ком хочет. Совет Общины решает только необходимые, жизненно важные вопросы. Предоставить каждому спокойную, счастливую жизнь — вот наш самый большой долг. Ввиду того, что лишь жизнь человека важна, трупы у нас подвергают сожжению и мертвых больше не поминают.

Чтоб обновлять и оздоровлять улус, ежегодно несколько человек отправляются в путешествия и, пробыв в разных краях некоторое время, возвращаются обратно. Если в жизни других народов имеются полезные новшества, мы их перенимаем. Посмотрите, в одном из далеких краев стали ткать ковры и мы переняли их искусство. Кузнецы изменили формы колесниц…

Речь страстно любящего свой край председателя произвела на нас огромное впечатление и, начиная с того дня, мы всей душой привязались к улусу.

Через два дня мы выбрали места для постройки себе новых домов и весь улус принялся за работу.

18

Предводительницей нашей группы была девушка по имени Мимра. В Общине Обезьяны она три года работала ученицей каменщика–кладчика. Занимавшиеся с ней вместе юноши получили звание каменщиков–кладчиков, но ей почему–то в этом было отказано.

Поняв, что в Общине Обезьяны ей звания каменщика–кладчика не добиться, как–то ночью Мимра тайно от семьи убежала в улус «Ель». Здесь она обратилась к председателю с просьбой дать ей работу по специальности. Председатель для пробы поручил ей постройку дома, а нас послал на помощь.

Девушка, которой на вид было не больше восемнадцатн–девятнадцати лет, обладала в высшей степени серьезным, а порой слегка упрямым характером. С первого дня она разделила нас на две партии и, послав часть в горы на каменоломни, других заставила возводить фундамент.

Прежде чем приступить к рытью под фундамент, она измерила землю, начертила линии и указала, как и откуда следует начать работы. Пока мы трудились над рытьем, Мимра месила глину.

Едва солнце достигло зенита, послышались звуки пения. Бросив работу, все отправились в столовую. Мимра не отрывалась от глины. Спустя некоторое время мы вернулись. Мимра заканчивала образец домика в две комнаты, вылепленного из глины на большом камне.

— Что это? — спросил я.

— Это образец дома, который мы собираемся строить, — ответила она. — Каждая комната должна иметь в длину десять, а в ширину семь шагов.

Товарищи мои заинтересовались и начали задавать Мимре различные вопросы, желая оттянуть время, один из них пытался затянуть беседу, но Мимра недовольна прервала его:

— Во время работы разговаривать не полагается! — сказала она.

Слова Мимры заставили нас тотчас приняться за фундамент. Мы начали трудиться. Но после еды работа двигалась вяло, всеми овладело чувство покоя и лени.

Вдруг появилась Мимра. Упершись испачканными в глине руками в бока, она словно подбадривала нас: взглядом, и песня сама собой вырывалась наружу.

Еще солнце не зашло, когда мы возвели фундамент. Мимра осмотрела проделанную работу и осталась довольна. Но она принялась чертить какие–то новые линии и наметила работу на следующий день.

19

Мы закончили постройку. Явился председатель Общины в сопровождении нескольких представителей и, осмотрев дом, остался очень доволен. Рельефные рисунки на фасаде привлекли всеобщее внимание.

Председатель поблагодарил Мимру и сказал, обращаясь к ней:

— Чтоб твое дело жило, я пришлю тебе учеников. Учи их.

Строгое лицо Мимры просияло.

— Хорошо, присылай, — сказала она и, снова приняв серьезный вид, добавила: — Но не лентяев!

— О нет, они не ленивы!

— Прекрасно, пусть придут.

После осмотра дома Мимра показала слепленный на камне образец. Председатель, внимательно осмотрев образец, задумался и, обратившись к одному из представителей, сказал:

— Улус с каждым днем растет. Нам нужна большая столовая, поручим Мимре выполнить образец.

Представители Общины согласились с мнением председателя, переговорив меж собой, они обратились к Мимре:

— Улусу необходима столовая. Приготовь образец!

— На сколько человек?

Председатель, подумав, сделал в уме вычисления.

— На двести человек! — сказал он.

— Для такой постройки в самом улусе я не вижу подходящего места, — возразила Мимра после недолгого раздумья и указала рукой. — В северной части местность гористая, разрастаться в ту сторону улус не может. Будущий центр улуса должен быть расположен по верхнему течению реки.

Представители Общины, внимательно выслушав соображения Мимры, поднялись вверх по течению реки, при повороте которой образовывалась широкая равнина. Указав на нее, Мимра сказала:

— Вот здесь, в центре, следует построить столовую. Без сомнения, вскоре все здесь будет заселено и столовая, ставшая центром для, окружающих домов, будет очень удобна.

Довольный председатель выслушал предложение Мимры.

— Лично я всецело присоединяюсь к твоей идее, — проговорил он. — Я поставлю вопрос на Совете, придет комиссия, осмотрит местность и тогда вынесем окончательное решение.

20

Раз, когда я возвращался с каменоломен, во дворе домов одной из новых построек я увидел Мимру. Она работала над большим образцом. Я подошел. Мы поздоровились.

— Что это? — спросил я, указывая на образец.

— Образец утвержденной Советом новой улицы, — ответила она. — В центре столовая, а по бокам дома. Вот дом для детей, вот больница, дом инвалидов, а вот и школа…

Образец был в высшей степени красив и изящен.

— Если б такие дома были выстроены, улус Ель занял бы первое место средь окрестных общин, — сказал я, и, взяв перепачканные глиной пальчики Мимры, провел ими по своему лицу.

Лицо Мимры залилось краской, она слабо улыбнулась. Мой поступок привлек внимание учеников.

Лицо Мимры приняло серьезное выражение, и тотчас дети, опустив головы, принялись за работу.

С чувством глубокой радости в душе я расстался с Мимрой.

По дороге я встретил Джейниса. Он работал в цветнике. Я начал разговор о Мимре.

— Эта девушка добьется первенства в улусе, — сказал он.

— Как могла Община Обезьяны не оценить ее? — спросил я удивленно.

— Консерватизм губит Обезьяну, да и не только ее, и остальные общины вязнут в болоте обычаев и предрассудков.

— Говорят утвержден проект новой улицы?

— Да. Будущий рост улуса несомненен, вот почему требуются новые постройки.

— Кому поручено руководство за ведением работ?

— Мимре! Совет дает Мимре звание главного мастера, и по этому поводу будет большое торжество.

— Великолепно! Необходимо поощрять всех кустарей.

— Знаешь, Чопо, у меня имеется еще предложение, верно, ты и его одобришь. В ближайшие дни будет заседание Совета. Я поставлю вопрос о созыве в «Ель» влиятельных лиц из всех общин. В том числе я потребую приглашения к нам Кавуса и Ильюса.

— Я приветствую твою идею! — сказал я.

— И тебя используем!

— Я по природе уравновешенный человек, высокие должности меня не прельщают.

— У нас нет высоких и невысоких должностей. Всякий труд приветствуется и лишь… против консерватизма направили мы наши стрелы.

И Джейнис расхохотался.

В его смехе я почувствовал намек на мою прошлую приверженность традициям.

— Все свое прошлое я похоронил в Овне и явился сюда.

Мои слова понравились Джейнису.

— «Ель» проветривает умы. Здесь души чисты, как хрусталь. Усилив и укрепив улус, мы обновим и очистим другие общины. Начиная с этой весны, ежегодно, мы будем привлекать по двадцать, тридцать человек, не терпящих консерватизма, и знакомить с управлением улусом. Если задуманное свершится, не будет никаких преград к изменениям во всех общинах.

21

Зиму мы провели в наших новых домах. По правилам общины, мы вставали и ложились с солнцем.

Днем занимались украшением и убранством наших жилищ. Ткали ковры, делали кровати, лепили из глины посуду и обжигали ее в печах. В полном довольстве и покое проведя зиму, встретили весну.

По постановлению Совета Общины, в первый месяц весны я должен был отправиться в путешествие. В течение двух месяцев объездив земли, расположенные на севере, я должен был вернуться назад.

Сложив в переброшенный через плечо хурджин 44 дневной запас провианта и взяв посох, я двинулся в путь.

На второй день я набрел на раскинутые на берегу реки шатры.

На окрестных лугах паслись стада, народ, собравшись пред шатрами, плясал под музыку. При моем появлении со всех сторон с лаем бросились собаки.

Подбежали девушки в длинных одеждах с волосами, перевитыми серебряными украшениями, и отогнали собак.

Я подошел и сел у котла, висящего над огнем. Поняв, что я гость, принесли воду и, обмыв мне ноги, накормили и напоили меня. Насытившись, я уснул под деревом.

Ранним утром шатры сложили, стада собрали и пустились в дорогу. В моей сумке я нашел немного жареного риса и курут 45. Грызя рис, я хотел идти своим путем, когда в глаза мне бросился сидящий, прислонившись к дереву, старец. Я подошел. Он с удивлением окинул меня маленькими сверкнувшими из–под лохматых бровей слезящимися глазками. Около него находилось несколько кожаных сумок с зерном. Шагах в пяти лежала облезлая, покрытая лишаями собака. Старик едва переводил дыхание.

«Тут кроется нечто необычайное» сказал я самому себе и, подойдя, приветствовал старца. И хоть бескровные губы его слабо шевельнулись, в ответ я не услышал ни звука.

— Все отправились в путь, почему ты сидишь здесь? — обратился я к нему.

— Кочевники бросают на дороге стариков. Это старинный обычай. Так как эта собака и я больше для работы непригодны, нас бросили здесь.

— У тебя нет детей?

— Есть. Они–то меня и оставили.

Произнеся с трудом эти слова, старик прислонился головой к дереву.

— И я сорок лет назад бросил отца у дороги и пошел дальше, — с трудом сорвалась с его губ последняя фраза.

Голова его склонилась на бок и все тело медленно осело. Хрип вырвался из его груди, он вытянулся и замер.

22

Я продолжал свой путь. Когда солнце было на самой середине неба, в глаза мне бросилось облако пыли вдали. Было похоже, что движется огромная армия.

Меня охватило волнение. Эта воображаемая опасность, надвигающаяся на меня иль на мой улус, испугала меня. Мне не хотелось показать свою слабость и я продолжал свой путь.

И что ж я увидел? Почерневшее от солнца, с взлохмоченными волосами и бородами, в лохмотьях человеческое стадо! Их единственным оружием были длинные посохи в руках. Они стучали ими оземь, нащупывая дорогу, и медленно продвигались вперед. Их изможденные тела вызывали глубокую жалость. Словно не видя, они наступали на меня. В смятении я сообразил, что все они слепы.

Я сошел с дороги и стал с ужасом смотреть на этот движущийся непрерывный поток жалких, несчастных людей.

Почуяв впереди маленькую речушку, они, как саранча, осели наземь. Кто пил воду, кто умывался, кто, погрузив ноги в воду, отдыхал от утомительного пути.

Я подошел и заговорил с одним из них. По тому, как он срывал и поглощал траву, видно было, что он голоден. Я дал ему немного жареного рису. Несчастный, до того обрадовался, что, отыскав мои руки, хотел прильнуть к ним, но я не допустил.

— Откуда вы идете? Почему все вы слепы? — спросил я.

Слепой рассказал мне чудовищную историю.

— Мы, — начал он, — пленники скифов. Скифы ослепляют попавших в плен на войне мужчин, а женщин забирают в гарем. До сих пор на нашей обязанности было следить за стадами скифов, доить коров и прислуживать их семьям. Перед тем, как идти походом, скифы, чтоб вызвать переполох среди населения земель, которые они хотят завоевать, посылают армию слепцов. Наша цель вносить смятение. За нами движутся скифы. Звездам в небе есть счет, но скифы бессчетны.

Он умолк. Рассказ слепца отравил мне душу. Я увидел угрозу, нависшую над улусом. Я поднялся и повернул обратно.

23

Спустя два дня, по улицам бегал глашатай, призывая народ пронзительным голосом:

Женщины, девушки, молодые и пожилые, как поток хлынули на собрание. Все были в большом волнении. Возбужденный я кричал:

— К оружию, все к оружию. Надо призвать подмогу, подмогу!

И в тот же день по улицам всех тринадцати общин бегали глашатаи с криком:

Все сошлись и отсудили положение. Было решено соединить все силы вместе. Для претворения решения была создана чрезвычайная комиссия. От молодежи в комиссию был избран Джейнис.

Когда солнце стало спускаться в свою колыбель, ко мне пришел Джейнис.

Мы уселись.

— Что нового, Чопо? — спросил он меня.

— Со времени нашего последнего свидания ничего особенного не произошло.

— Знаешь, я пришел за советом. Чтоб изменить направление движения слепцов послан отряд. Они проведут их к другим границам.

— Это хорошо придумано. Проникнув к нам, слепцы могут создать упадочное настроение.

— Потом… Командующим объединенными силами назначен Бугатай.

— И это хорошо! Бугатай храбр, пользуется огромным авторитетом и великолепный организатор…

— Заготовка оружия поручена Ахенаспу. Кустари всех общин мобилизуются.

— А как продовольственный вопрос?

— И этот вопрос обсужден. Община Ворона выдвинула кандидата и мы приняли его.

— Следовало бы заранее выяснить место и дело каждого, — сказал я.

— Без сомнения, и это будет сделано! Теперь, Чопо, есть одно дело. Мы должны узнать побольше о скифах. Должны знать их обряды, обычаи, их материальную основу и физическую силу. Если неприятель будет всесторонне изучен, победа достанется легче. Думаю, нет необходимости вдаваться в детали, ты понял. На пути завоевания свободы, построения будущего, на пути культурного процветания нашего улуса на тебя возлагается новая обязанность.

— Я готов!

— Ты должен отправиться к скифам.

— Я готов!

— Комиссия предоставляет тебе широкие полномочия и полную свободу действий! Ты волен делать любые шаги в отношении врага. Чтоб отвратить надвигающуюся опасность, ты не должен жалеть ничего.

— Я готов!

— Тогда не теряй времени. Если можешь, сегодня же отправляйся в путь.

— Чтоб не терять времени, надо иметь коня.

— Разумеется. Через десять минут лошадь будет здесь.

— И я не мешкая отправлюсь в дорогу.

25

По дороге я остановился у родника. После недельного пути я думал отдохнуть здесь дня два.

Вокруг было множество птиц. Привязав лошадь к дереву, я вышел на охоту. В кустах я услышал легкий шорох. Тотчас, вложив стрелу в лук, я приготовился. Я внимательно прислушался. Звуки напоминали осторожную поступь зверя. «Лев», — подумал я. Перспектива встречи с хищником наполнила все жилы напряжением.

В минуту исчезло различие между человеком и зверем, моя животная суть в своей первобытной обнаженности всплыла на поверхность и эта суть жаждала крови. Вдруг звук нежного женского голоса, коснувшись моего слуха, поверг дикаря. Лук выпал из моих рук. Средь зелени мелькнуло чье–то лицо. Показалось существо среднего роста, загорелое от воздуха и солнца. Кувшин на ее плече говорил о том, что она шла к роднику. Я подошел. Увидев меня, девушка испугалась, отскочила в сторону и, пробежав несколько шагов, остановилась. «Кто она? Откуда?» — вопрошал я знаками. Она улыбнулась. Указала на лесистые склоны.

— Пойдем туда! — промолвил я.

В ответ она указала на свой кувшин. Я понял, спустившись вместе к источнику, мы наполнили кувшин водой.

Вскочив па лошадь, я привязал кувшин к седлу. Мы двинулись.

За холмом глазам моим открылось огромное становище. Ржали лошади, мычали коровы, блеяли овцы. В копошащемся людском муравейнике я не увидел ни одного мужчины. Я изумился.

При приближении к одному из шатров девушка попросила кувшин. Я подал.

Через несколько минут мое прибытие стало целым событием. Вокруг меня столпились сотни женщин. С суровыми лицами, мускулистые, они напоминали мужчин.

Вдруг за толпой собравшихся раздались голоса. Тотчас женщины расступились. Показалась пожилая женщина, слепая на один глаз, и, взяв мою лошадь под уздцы, начала что–то говорить.

Я не понял. Дернув лошадь, она повела меня.

26

Оставив меня у входа в великолепный шатер, женщина вошла внутрь.

Стоящие на часах у входа две девушки, ударив пиками оземь, начали что–то говорить.

Видно было, что они смеются надо мной. Одна из них в знак насмешки показала мне язык и затем залилась румянцем.

В это время из шатра вышла высокая некрасивая женщина. За ней следовало до десяти девушек.

Взглянув на меня с величественной улыбкой, женщина опустилась на стоящий рядом троп.

Я сошел с лошади и сел на указанное ею место. Женщины из ее свиты, подходя по очереди, заговаривали со мной.

Говор последней несколько походил на наш, мы кое–как объяснились. То был стан амазонок.

— Разве средь вас нет мужчин?

— Нет! — ответила женщина, — мы не допускаем мужчин в свое общество.

Я не верил своим ушам.

— И вы не выходите замуж?

Женщина улыбнулась и немного замялась, не зная, как ответить. Наконец она разъяснила:

— Амазонки лишь на поле битвы отдаются мужчине — победителю. Но связь эта непостоянна. Через определенный срок мы покидаем мужчин и живем отдельно.

— А потомство?

— Бывает.

— ??!

— Не удивляйся, оставляя девочек, мальчиков мы изгоняем из своего стана.

Некрасивая женщина была предводительницей. Звали ее Алпакая. Алпакая заинтересовалась моим путешествием.

— Куда ты идешь? — спросила она.

— Я путешественник. Я хочу видеть свет и людей.

Алпакая в ответ кивнула головой.

— Знаю, — проговорила она, — как–то раз такой же путешественник был моим гостем. Звали его Анастасис.

Он изучал истоки и пути рек. Расспрашивал о городах и горах… У моря находилась страна, откуда он происходил.

После этих слов Алпакая поинтересовалась, в скольких боях принимал я участие.

— Ни в одном, — ответил я.

Она изумилась и взглянула на окружающих ее девушек.

— Боишься смерти? — спросила она с улыбкой.

— Нет, мы люди оседлые.

Алпакая вновь улыбнулась.

— Я встречала многие оседлые народы. Они гниют, подобно стрелам, вонзенным в тину, берясь за ятаган, сами ранят себе руки.

Видя, что мы люди с совершенно различными взглядами, я счел спор бесполезным.

27

В полночь прикосновение холодных рук разбудило меня. Едва я успел открыть глаза, как заметил рядом с собой прильнувшее ко мне нежное девичье существо. Я внимательно взглянул на нее и увидел, что то была насмешница, стоящая днем на часах. От холода тело ее застыло и по мере того, как я прижимал ее к груди, оно оттаивало, как снег от прикосновения пламени.

Прошло немного времени, и до слуха моего донесся шорох. Во мраке словно что–то сверкнуло. Высокая, плотная женщина присела у моего изголовья. Аромат ее мощного тела взбудоражил меня. Едва поняв, что я не один, она схватила девушку–часового за косу. Девушка быстро вскочила. Но, узнав стоящую перед ней, смутилась и опустилась на колени.

Женщина сказала ей несколько суровых слов и со всего размаха ударила кулаком. Девушка поднялась и исчезла в ночном мраке, как выпущенная из лука стрела.

Я думал, что между двумя женщинами шел спор из–за обладания самцом. Меж тем, движения собирающейся удалиться женщины доказывали необоснованность моих предположений. Зажженный в жилах пламень требовал утоления.

Я поднялся и сзади обнял уходящую во мрак женщину. Извиваясь, как змея, она выскользнула из моих рук и тогда, мелькнув в воздухе, ее железный кулак опустился мне на плечо. Я свалился. Придя в себя я понял весь трагизм происшедшего. Побежденных мужчин амазонки презирали.

После долгого раздумья я оседлал лошадь и пустился в путь.

28

На следующий день я остановился около одного из встреченных мною отрядов слепцов. После долгой и длинной беседы мне удалось собрать довольно обширные сведения о скифах.

Скифы чтили культ Мериха 46. Я стал расспрашивать подробности.

Все духовные обряды выполняются гамами 47. У гамов бывают бубны с начертанными на них изображениями черепов. Ударяя в бубен, гамы начинают кружиться и впадают в экстаз. В этом состоянии они якобы общаются с богами, получают от них откровения и проникаются тайнами потустороннего мири. После состояния полузабытья, каждый подходит к гаму, вопрошая: «что мне предопределено?» Беспрерывный поток ответов гама кого радует, а кого повергает в печаль. Авторитет гама выше авторитета хагана. Рассказ старца обрадовал меня. Теперь моей главной целью стало увидеть гама и изучить его манеры.

Сев на коня, я двинулся в путь. После нескольких дней пути мне стали попадаться первые отряды скифов.

Они спустили лошадей на пастбища. Я подошел к одному из скифов; он лежал. На лице его виднелись следы страдания. Я знаками стал расспрашивать его. Он указал на ногу. На ней была гниющая рана. Тогда я быстро завертелся на месте и затем, воздев руки к небесам, придал лицу молитвенное выражение. Я взглянул на больного, лицо его озарилось светом надежды.

Окончив молитву, я осмотрел рану, в ней копошились черви. Я очистил рану, промыл соленой водой и перевязал. Больной, видимо, успокоился.

Немного погодя к нам подошел второй скиф. Раненый принялся что–то объяснять ему. Пришедший простер руки к моим ногам, тронул их и поцеловал, лицо его выражало преклонение.

«Я достиг своей цели», — подумал я.

Спустя некоторое время вокруг меня собралось человек пятнадцать воинов–скифов, все они протягивали руки к моим ногам и, тронув их, целовали.

Больной все что–то говорил им. Воины развели костер. Один из них принес несколько высушенных кишок.

Привели лошадь. Проткнув ей задние ноги шилом, они собрали льющуюся кровь и затем, перевязав травой морду лошади, повалили в огонь.

Не успела лошадь прожариться, как скифы поделили ее, дав и мне большой кусок.

То было походной трапезой скифов.

29

Я провел среди них три дня. Мы жили на открытом воздухе. В течение этих трех дней я лечил больного. Он поправился и я приобрел огромную популярность. Постепенно я изучил место главной стоянки скифов и выразил желание попасть туда.

Воины провели меня.

По дороге мне бросилось в глаза множество подвязанных к поводьям лошадей кусков высохшей кожи. Я обратился за разъяснением.

— Это кожа с лиц убитых врагов! — объяснили мне с гордостью.

Я принялся считать. Раненый убил до 121 человека.

У других было что–то в том же роде.

Скифы украшали свои копья, подвязывая к ним плечевые кости убитых врагов.

Полдня мы продвигались меж воинов, кони которых были спущены на подножный корм.

Наконец глазам нашим предстали раскинутые на вершине горы роскошные шатры.

— Хаган там! — сказал раненый, указывая в сторону шатров.

Мы остановились у источника на склоне горы.

Раненый несколько раз оставлял меня и вскоре возвращался, приводя с собой каждый раз по нескольку человек. Окружив нас, они с интересом рассматривали меня и о чем–то говорили меж собой. Чтоб увеличить их интерес я порой возводил глаза к небу и «возносил молитвы»,

В тот день ко мне привели нескольких больных. Я произносил над ними молитвы и, укрепив на груди их травы, отправлял обратно. Воины почитали травы за талисман и боялись прикоснуться к ним. С каждым днем число прибывающих ко мне больных росло. Прежде чем приступить к «лечению», я совершал «обряд».

Скифы решили, что я гам и мой авторитет с каждым днем увеличивался.

Однажды, бродя по стану, я заметил толпу. Я подошел к ней: посреди круга вертелся гам в одежде, украшенной золотыми и серебряными монетами. Через несколько минут гам впал в забытье, изо рта его показалась пена. Едва он успел очнуться, как люди о вопросами: «что уготовано мне?», — окружили его.

Отвечая, гам подошел ко мне и лишь только собрался задать вопрос, как я завертелся на месте.

Я кружился до того быстро, что на мгновение потерял сознание. Я упал. Очнувшись, я заметил стоящего надо мной гама.

— Что мне предопределено? — спросил он заплетающимся языком.

— Завтра ты погибнешь! — ответил я. Гам лишился чувств.

Все окружили меня. Я отвечал, что попало на бесчисленные «что мне уготовано», раздающиеся со всех сторон.

Народ одарил меня золотом, серебром и одеждой.

Этот гам был верховным гамом. Его обморок увеличил и укрепил средь всех мое влияние.

30

Мое пророчество в отношении верховного гама сбылось. Я узнал, что верховный гам удушен по приказу хагана. Это мне сообщил пришедший пригласить меня во дворец воин.

— За что? — осведомился я.

— Пятнадцать дней тому назад, — рассказал он, сын хагана, искупавшись в реке, заболел. Из–за его болезни отложили намеченный на юг поход. Болезнь лечили обрядами и молитвами главного гама. Гам был призван во дворец. Он кружился в присутствии приближенных хагана и впал в забытье, очнувшись, объявил, что через неделю наследник будет здоров. Вчера исполнилась ровно неделя, но самочувствие принца вместо того, чтоб улучшиться, ухудшилось.

Во дворце творится нечто невообразимое. Носятся разные слухи: «Вторая жена хагана Рунджа Хатун, чтобы добиться возвышения своего сына, уговорила гама прочесть недобрые молитвы»…

Так я впервые узнал, что здесь средь правящих кругов существуют интриги и, размышляя о том, как бы их использовать, отправился во дворец.

Встречавшиеся по дороге воины, простирая руки, прикасались к моим ногам и целовали их. Наконец все становище знало меня и верило в мою силу и святость.

Я сам изумлялся своему быстро растущему влиянию.

С воином, явившимся за мной, мы вошли в шатер. Человек с огромным шрамом на лице принял меня с большими почестями и объявил, что я назначаюсь верховным гамом.

Мне дали украшенную звездами одежду и бубен. Свершив небольшой обряд, я принял дары. Ученики гама заиграли в зурну и я облачился в новые одежды.

Как только я был готов, все почтительно склонились предо мною. Человек со шрамом на лице, сказав что–то, надел мне на голову тюрбан со свисающим сзади конским хвостом.

Меня провели в шатер к больному. Я прошел сквозь небольшую дверь с золотыми подпорками.

Больной лежал у противоположной стены на высокой тахте. С каждой стороны по девять молоденьких девушек, преклонив колени, держали в руках свои косы. Глубокое молчание царило в шатре. Главная жена хагана находилась у ложа больного. При виде меня она с благоговением поднялась с места и поцеловала мои руки. Я подошел к больному. Он был в агонии.

Я приложил руку к его лбу. Он пылал. Я отошел. Отодвинувшись, окружающие освободили мне место.

Ударяя в бубен, я завертелся до полного изнеможения. Что случилось потом не помню.

Вдруг я очнулся. Ко мне подошла главная жена хагана.

— Что уготовано моему сыну? — спросила она в волнении. Я молчал. По лицу моему струились слезы. Я не думал, что я заплачу. Хаганша упала на тахту и девушки со слезами на глазах окружили ее.

31

На другой день совершили обряд погребения наследника. Рабы вырыли большое пространство, имеющее по двадцати шагов в длину и ширину.

Дно было устлано ветвями ивы. Сюда поместили шатер наследника со всей обстановкой и утварью. Труп одели и уложили на ложе и вместе с оружием внесли в шатер. Все виденные мною накануне восемнадцать коленопреклоненных девушек были поодиночке передушены рябым палачом Алпатаем и трупы их были разложены вокруг принца. Лошадь принца задушили, привязали у входа в шатер.

Прежде чем засыпать могилу явился хаган с гаремом и кормилицей.

Хаган был одет чрезвычайно просто, лишь прикрепленный к поясу ятаган с осыпанной драгоценными камнями рукояткой привлекал всеобщее внимание. За ним следовало девять воинов, вооруженных секирами.

За полы одежды главной жены хагана держалось по девять девушек с каждой стороны. Она рыдала, прикрыв глаза руками. За ней следовал гарем, сановники, военачальники.

Приблизившись к дверям шатра, старшая жена хагана обернулась и, заметив Рунджу Хатун, гневно закричала:

— Не подходи! Бесчестная! Ты мой кровный враг!.

Женщины безмолвно замерли.

Поступок главной жены хагана вызвал недовольство некоторых сановников, ибо сын Рунджи Хатун становился наследником, и каждый видел свое счастье и благополучие в ее благосклонности.

По окончании обряда прощания, могила была покрыта досками, воины, подходя по одному, бросали по горсти земли и вскоре над могилой вырос огромный курган.

Вокруг кургана вбили раздваивающиеся на концах колья. Привели пятьдесят лошадей из забранных в виде трофеев у побежденных племен и пятьдесят слепцов, и, задушив их всех, привязали лошадей у кольев, уложив на них трупы слепцов. И тогда сорок всадников принялись ездить вокруг кургана и петь.

32

Через три дня я предстал пред лицом хагана. Он сидел на своем троне. Его окружали прелестные юноши и девушки.

Хаган указал мне место, я сел. Он подал знак, все покинули шатер. Мы остались вдвоем. Хаган сильно изменился.

— Как себя чувствуешь? — спросил он слабым голосом.

— Под сенью Мериха.

— Я не могу совладать со скорбью, — сказал он и умолк.

Затем он снова заговорил:

— Чтоб утишить боль, я лелею мысль о кровавом походе. Что сулит рок?

Я задумался.

— Предопределение рока туманное, — сказал я.

Хоть слова мои вызвали легкое недовольство хагана, он вскоре успокоился.

— Что видно? — спросил он с большим интересом.

— Вот уже три дня, как я стараюсь овладеть тайной судеб. Еще до похода предвидятся беды и злоключения.

Выявляется измена некоторых полководцев против хагана…

От ярости хаган раза три вскакивал и садился.

— Знаю, знаю, знаю! — кричал он, покусывая при этом редкие обвислые усы, — зачинщик Гузатай.

— Он не один, их несколько, — проговорил я.

— Знаю, но пока крепки руки Алпакая, я буду душить их и с корнем вырву измену и мятеж… Что еще сулит мне рок?

— Для благополучия хагана надо прежде всего подавить мятеж. Пока я бессилен сказать что–либо определенное.

Хаган задумался и вдруг:

— Ступай, но избавь меня от колебаний.

— Можешь быть уверен, что я сделаю все для спокойствия хагана. Но… но в походе я вижу беды.

— Ступай, вопрос ясен.

Поклонившись хагану, я вышел.

33

Спустя полчаса у меня было тайное свидание с Рунджой Хатун. Она была чрезвычайно довольна моим приходом и вопросила о своей судьбе. Хорошо обдумав ответ, я сказал:

— Если тайна станет известной — счастье изменит тебе!

— Если откроют тайну мою, придется мне стать у разверстой могилы сына! — произнесла она.

— Счастье на твоей стороне. Но, если не принять мер, жизни наследника будет угрожать опасность.

Рунджа Хатуп вздрогнула.

— Пощади! Укажи путь, — сказала она, протянув руки и целуя мне ноги.

— Путь известен. Сегодня вместе с Гузатаем, взяв часть верных вам воинов, вы, покинете эти места.

— А что, хаган гневается?

— И еще как! Пусть Гузатай заберет войско… иначе… иначе вас ждет гибель.

— Ах, все это интриги первой жены. Верно она подстрекает хагана.

— Так или иначе торопитесь.

Рунджа Хатун побледнела. Как безумная, вскочила она с места. Сперва не знала, что предпринять. Затем беспомощно обернулась ко мне.

— Вызови Гузатая! — посоветовал я.

Не прошло и десяти минут, как Гузатай был в палатке. Мы поздоровались.

Это был невзрачный человек с диким взглядом. Одежда его была из человечьей кожи, по взгляду я понял, что он трепещет пред гамом.

— Ключи от наших судеб в твоих руках, — сказал он, благоговейно улыбнувшись.

— Удача на вашей стороне, — сказал я.

Он просиял. Выразил полную готовность быть во всем мне полезным. Я объяснил ему положение и повторил, что трудность в том, чтоб собрать войско и защищаться от нападений хагана.

Он согласился.

— Алтарь Мериха требует жертв! — изрек я. — Если ты упустишь свой час, то погибнешь.

Возбужденный, он поднялся с места. Его налитые кровью глаза покраснели еще сильней. Оба выразили мне признательность. Я вышел.

34

Несмотря на настоятельный приказ хагана, Гузатая не нашли. Молнией пронеслась весть, что во главе громадной армии он скрылся в окрестных горах.

Исчезновение Рунджи Хатун с сыном дало повод тысяче слухам.

Я был немедленно призван к хагану. Ярость его была беспредельна. Бегая по шатру, он кричал:

— Предсказание оправдалось, теперь укажи пути избавления.

Подперши лицо руками, я задумался. В продолжение нескольких минут я не отвечал. Опечаленный моим состоянием, хаган умолк. Сев на трон, он безмолвно ожидал моего ответа.

— Кроме наступления, выхода нет! — сказал я. — Если сегодня не соберешь силы, завтра кроме меня и Баш Хатун 48 не найдешь никого вокруг себя.

Хаган тотчас призвал военачальников и приказал немедленно созвать войско.

В одну минуту глашатаи, вскочив на коней, понеслись по стану. Военачальники совещались. Было решено с утра с трех сторон начать наступление.

35

Когда первые лучи утреннего солнца окрасили небо в багрянец, я пошел к храму Мериха. Храм представлял собой деревянную башню. Над ним возвышалась небольшая площадка.

Окрестности были полны всадниками.

Бесчисленные куски человеческой кожи украшали поводья лошадей. Подвязанные к копьям кости придавали всему дикий вид.

Находящийся впереди войска хаган от ярости часто дергал поводья коня, при этом из висящих на поводьях тысячи кож, содранных с убитых врагов, исторгался скрытый стон.

В эту минуту притащили громко ревущего слепца. Схватив его, Алпатай с такой силой воткнул кинжал ему в горло, что не видно стало его руки. Хлынула кровь. Подали меч хагана, который погрузили в рану пленника и положили на площадку храма Мериха.

Требуемая Мерихом первая жертва была принесена.

Тогда все сошли с лошадей и принялись поглощать расставленные вокруг храма яства.

Были разлиты напитки. Каждый поднял чашу, сделанную из вражьих черепов. Череп, стоящий перед хаганом, был отделан по краям золотом. То был череп могущественного полководца.

Хаган поднял череп и, осушив до дна, взглянул на череп.

— Я утолил свою жажду мести, больше нет у меня ненависти и вражды к тебе. Теперь я пылаю новым огнем. Если череп Гузатая не прикоснется к моим устам, ничто не потушит моего пламени!

Хаган с силой бросил череп оземь. И в то же мгновение воины, повскакав на лошадей и вынув стрелы, направили их в сторону храма.

— Ур! — потряс воздух грозный голос хагана и переломленные стрелы попадали на землю. Это было присягой на верность, клятвой в готовности принести себя в жертву за хагана.

Я ударил кулаком в бубен. Все смолкли. Выждав, я стал непрерывно бить в бубен.

— Мерих с нами! — гремел я, кружась на одном месте, пока не свалился без чувств.

36

Очнувшись, я никого не увидел вокруг себя, кроме одного юноши. Пыль из–под копыт бешено несущейся конницы окутала небеса.

Юноша подошел ко мне и шепнул:

— Старшая дочь хагана Эрдиджа хочет видеть тебя.

Я пошел. В лесу, расположенном за дворцом, я увидел девушку с раскосыми глазами, золотистой кожей, тонким изящным носом и маленьким ртом.

Из–под массы золотых украшений выглядывали маленькие округлые груди, голову венчал белый тюрбан. При дуновении ветерка тонкий шелк ее одежд прилипал к девственному стану.

Я почувствовал ее приближение, теплое дыхание коснулось моего лица.

— С тех пор, как ты впервые появился во дворце, ты унес с собой сладкие сны моих ночей. — Голос девушки затрепетал и сорвался. Я взглянул на нее. На длинных ресницах дрожали слезинки.

Я обнял ее за стан. Она всем телом приникла ко мне. Подобные одиноким птицам маленькие груди трепетали у меня на груди. Уста мои отыскали ее уста, и влажными поцелуями я стал гасить их пламя.

Наконец я отодвинулся и хотел удалиться. Она опустилась предо мной па колени. Обняла мои ноги, поцеловала их.

— Не уходи! — прошептала она.

— Идет бой. Я не имею права оставаться здесь, когда решается участь хагана.

— Имеешь! Участь решают не войны, а любовь. Дворец хагана, трон, все, все готова я бросить, отречься, но… от любви нет!

Природа во всей властной наготе ожила во мне. Благоухание, излучаемое всем телом Эрдиджи, бросило меня в дрожь. В одну минуту, обхватив ее тонкий стан, я опрокинул ее на постель из трав и утонул, слившись с голосами вечности.

37

Шла ожесточенная битва. К хагану привели первого пленника из войска Гузатая.

Хаган ударил его в грудь мечом и, наполнив пригоршни кровью, с жадностью осушил их. Примеру хагана последовали военачальники.

Затем пленника скальпировали, а кожу, содрав с него, подвесили к поводьям хаганова коня.

К вечеру хагану доложили, что стрелы на исходе. Он рассердился. Приказал подобрать вражьи стрелы и пустить их в дело. С этой целью был образован особый отряд.

В то же время был дан приказ к отступлению. Видя, что с тыла стрелы сыпятся дождем, был послан отряд для отражения атаки неприятеля.

Самым бесстрашным и неутомимым полководцем был Окабай. Хагану сообщили, что им захвачены тысячи пленных и нанесен врагу серьезный урон. Страшное лицо хагана просветлело. Сорвав с поводьев часть болтающихся человечьих кож, он в знак особой милости послал их Окабаю.

Однако стрелы нападающих с тыла вражьих сил омрачали радость хагана. Уже стрелы стали долетать до шатра властителя. Не зная, что предпринять, хаган собрал нас на совещание.

Каждый высказал свое мнение. Я предложил продвигаться на север.

Выслушав всех, хаган остановился на моем предложении. Прежде чем отступать я обратился к хагану:

— У меня к тебе есть дело.

Мы удалились в один из шатров.

— В чем дело? Не сулит ли рок недоброе?

— Нет, — успокоил я его.

— Говори! — приказал он.

— В конечном счете победу одержишь ты. Но… Но на пути к ней большие затруднения.

Хаган то поднимался, то вновь садился. Я продолжал:

— Как я тебе в свое время сообщил об измене Гузатая, так теперь я должен открыть другую.

Хаган с удивлением уставился на меня.

— Я не верю Окабаю, все его старанья сводятся к желанию овладеть троном.

Хаган, захватив в рот кончики усов, в остервенении грыз их.

— Что делать? Как быть?

— Пока кроме осторожности других средств нет. Да и силы не сплочены. Помимо того — недостаток стрел. Чтоб с честью выйти из этой истории, нужны свежие силы.

— Откуда можем мы набрать новое войско?

— Этот вопрос поручи мне! Я найду путь.

— Каким образом?

— На юге живут воинственные племена, пошли меня, и я наберу тебе целую армию.

Хаган задумался. Словно сомневаясь, внимательно взглянул на меня. Ничего не ответил. И вдруг:

— Иди! — сказал он.

38

В ту же ночь я имел свидание с Окабаем. Обеспокоенный полученной в руку раной, печальный, он лежал на траве.

— Что нового, гам? — вопросил он.

— Рок благосклонен к тебе! — обрадовал я его.

— Есть приказ от хагана?

— Приказа нет, — сказал я и умолк.

Мое молчание возбудило в нем подозрения. Он с любопытством оглядел меня. Я продолжал молчать, глядя на него с улыбкой.

— Гам, — сказал Окабай. — Ты принес мне весть о смерти?

— Нет, Окабай, смерть пока далека от тебя.

— Так в чем же дело? Открой. Твой приход что–то таит в себе.

— Он ничего не таит. Гам открывает, а не скрывает тайны.

— Говори, я чувствую, что у тебя что–то есть.

— Кроме твоего счастья и величия ничего нет.

— Прочно ль мое счастье?

— Оно может стать вечным! Но…

— Говори!

— Твое счастье пересекает счастье других.

— Кого подразумеваешь под другими? Хагана?

— Да… Обстоятельства заставляют хагана призадуматься. Твое растущее средь войска влияние пугает его, и он подозревает тебя в намерении овладеть троном. Многие уже теперь дали тебе прозвище «хаган».

Окабаю это понравилось. Он словно забыл о роке. И немного подумав:

— Что слышно с других границ?

Я стал рассказывать ему о продвижении хагана на север.

Окабай задумался. И затем:

— Я не вижу пред собой серьезных сил.

— Видно, враг направил удар в другую сторону. Во всяком случае пока утро не наступит положение не прояснится.

После этих слов Окабай вновь погрузился в раздумье. Вдруг надежда озарила его лицо.

— И сильна тревога хагана? — спросил он пытливо.

— Как может человек, видящий, как все войско боготворит тебя, не тревожиться?

— Значит, он питает в отношении меня злость?

— Конечно.

— Что он может сделать?

— Заманив хитростью, покончить с тобой.

— А если это не удастся?

— Вышлет на тебя войско.

— А обладает ли он армией по силе равной моей?

— Если не сейчас, то вскоре он будет обладать ею.

— Откуда ему удастся набрать войско?

— Он предполагает набрать его средь северных племен.

Последние слова заставили Окабая призадуматься.

— Почему же ты не пошел за хаганом? — спросил он, выждав.

— По правде говоря, — ответил я, подумав, — теперь рок связал меня с тобой… Звезда хагана начинает меркнуть.

Окабай не мог скрыть овладевшей им радости. Он то вставал, то садился.

— Что нам следует предпринять?

Я долго думал.

— Во–первых, — сказал я, — с раннего утра начать наступление на хагана. Во–вторых, сосредоточив войска в своих руках, покончить с Гузатаем.

Мои предложения понравились Окабаю. Все же он колебался и внезапно:

— А что, если я нападу на хагана, а Гузатай с тылу нападет па меня?

— Я гарантирую тебе тыл.

— Каким образом?

— Пути укажет рок. Но… я должен проникнуть в армию Гузатая.

Мои слова заставили Окабая задуматься. Он подозрительно взглянул на меня.

— Что ты там намерен предпринять?

— Я буду уговаривать Гузатая вступить с тобой в союз.

— А потом?

— Потом, покончив с хаганом, нетрудно хитростью уничтожить Гузатая.

— Если это осуществимо, мысль превосходна.

— Осуществимо!

39

На другой день я отправился в стан Гузатая и повидался с Рунджой Хатун; она поведала мне, что во время разгульной пирушки с девушками, Гузатай скоропостижно скончался, и армия осталась без главы. И не успела она закончить свой рассказ, как губы ее задрожали и слезы заструились из глаз.

Эта весть была и мне не с руки, ибо скифы без предводителя подобны стаду баранов. Окабай в один день мог покорить их и увеличить свои и без того значительные силы. При наличии же еще одного полководца война длилась бы какое–то время, и обе стороны ослабели бы.

В то время, как в моей голове мелькнула эта мысль, я обратился к Рундже Хатун.

— Ты должна поставить одного из преданных тебе полководцев во главе армии.

— Среди них нет ни одного пользующегося авторитетом, — возразила она.

— Тогда надо объявить наследника хаганом.

Мысль эта хоть и понравилась Рундже Хатун, она не торопилась выказать одобрение.

Эта нерешительность возмутила меня.

— Не время ждать, — сказал я, — пред тобой такая сила, как Окабай. Завтра, если весть о смерти Гузатая дойдет до войска, то все сплотятся вокруг Окабая. Ты ведь знаешь безумство скифов, лишь храбрый полководец может управлять ими. Если нет авторитетного начальника, над ними может стать лишь хаган.

Рунджа Хатун находила все мои соображения верными, однако возразила:

— Даже и этим вопрос не разрешится.

— Почему?

— Потому что сын мой юн, у него еще молоко не обсохло на губах, он не был ни в одной битве, еще не снял ни одной вражьей головы с плеч. Какой авторитет может иметь такой юнец в армии, там, где есть воины, поводья которых украшены кожей сотен людей.

— Хорошо, разве нельзя кого–нибудь из них назначить полководцем?

— Нет! У меня нет подходящего человека, могущего заменить Гузатая.

Я предложил Рундже Хатун еще несколько пришедших на ум выходов.

Она выказывала нерешительность и беспомощность. Трусость женщины привела меня в ярость. Наконец, исчерпав все предложения и доводы, я умолк.

Мысль моя была в тупике. После долгого молчания:

— А что, если мы соединимся с Окабаем и двинемся на хагана.

Лицо Рунджи Хатун посветлело.

— Это было б прекрасно.

— Дай мне полномочия, — сказал я, — и я переговорю с Окабаем.

Рунджа Хатун согласилась.

В тот же день я поехал к Окабаю.

40

Посланные арбы доставили Рунджу Хатун со всеми приближенными в стан Окабая.

Оба войска соединились. Окабай назначил новых начальников. Для заготовки оружия были выделены мастера и к ним приставлены ученики. Начались приготовления к будущей битве.

И вдруг пронесся слух, что в сына Рунджи Хатун на маневрах попала шальная стрела, и он умер. Это действительно было так. Тело наследника торжественно было предано земле; девять девственниц были удушены и погребены вместе с ним.

Окабай с виду хоть и казался огорченным, но во дворце открыто говорили, что это убийство — плод его происков и интриг.

Я заинтересовался.

Как–то вечером я заговорил с главным евнухом. Ему были известны все дворцовые тайны.

Сморщенный, со старушечьим лицом и тонким голосом, евнух сообщил мне любопытные вещи.

— При завоевании новых земель взятых в плен девушек распределяют меж хаганом и его приближенными. От удачных набегов в гареме Окабая собралось до тысячи девушек. Каждую ночь он берет одну девственницу, я сопровождаю ее. Окабай дважды не обладает одной. Таков его обычай. Его не интересует, родятся ль у них дети, об их участи он не имеет понятия. В последнее время Окабай изменился. Неделю назад, обойдя гарем, он остановил свой выбор на одной, провел ее в свой шатер, до сих пор держит при себе и величает «Баш Хатун». Окабай, который не любил детей, теперь требует от Баш Хатун потомства. Все объясняют поступок Окабая желанием стать хаганом. Смерть сына Рунджи Хатун избавляет его от соперников.

Слова главного евнуха заставили меня задуматься.

Если место хагана займет такая сильная личность, как Окабай — участь юга плачевна.

Смерть Гузатая нарушила все мои планы. Целью моей было перессорить всех влиятельных лиц и тем самым ослабить скифов.

Теперь же вместо ослабления все силы соединялись в одних руках.

41

Всю ночь до утра я не мог уснуть, раздумывал над создавшимся положением и был бессилен разрешить его. Пока только одно могло внести ясность в этот вопрос. Это исход борьбы между хаганом и Окабаем.

Приготовления были окончены.

Стали преследовать отступившего на север хагана.

Через три дня в одном из горных проходов обе силы столкнулись. Произошла ожесточенная схватка. Часть войск Окабая перешла к хагану. Пришедший в ярость Окабай, ослепив 1000 воинов, послал их к хагану и после тщательной подготовки, длившейся всю ночь, во главе войск пошел в наступление.

После продолжительного и кровавого боя в войсках хагана произошло замешательство, все разбежались.

На утро в армии распространился слух об убийстве хагана. Спустя два часа вся его семья и гарем с торжественной церемонией сдались Окабаю.

Кожа с лица хагана украсила поводья Окабаева коня, а из его черепа приготовили застольную чашу и, наполнив вином, поднесли Окабаю.

Превращенные в чаши бесчисленные вражьи головы перебрасывались из рук в руки и наполнялись вином.

42

Собрание храбрейших полководцев избрало Окабая на царство. Было устроено торжественное пиршество. Затем все вышли в поле.

После трехдневного праздника хаган занялся армией. Войско потеряло прежнюю мощь и силу. Уцелевших от битв и ран косили понос и лихорадка. Как–то раз хаган призвал меня к себе.

— Гам, — начал он, — все твои предсказания сбылись. Ключи судеб в твоих руках. Вопроси будущее.

— Дорога на север светла, на юг мрачна.

Окабай не ответил. Некоторое время царило молчание.

— Север остается знакомым севером! — сказал он.

Из слов Окабая было видно, что он замышляет поход на юг. Царящая на севере нескончаемая зима заставляет голодать скот и воинов. Юг богат.

— Воины, не привыкшие к южному климату, мрут от лихорадки и поноса, в день мы хороним до ста человек.

Если мы продвинемся дальше, от нас не останется и следа.

Я чувствовал, что Окабай верит мне, но, с другой стороны, жизненные интересы скотины и людей требовали продвижения на юг. И хаган это прекрасно понимал. Вот почему, не раздумывая, он сказал:

— До наступления холодов мы должны двинуться на юг!

На этом разговор окончился. Мы расстались. Я долгое время не встречал хагана — я как будто упал в его глазах.

43

После соединения старого и нового гарема заботы главного евнуха увеличились.

Как–то вечером он зашел ко мне. При свете луны я лежал пред шатром.

— Что нового? — спросил я.

— Ничего, что может быть нового? Мир кроме горечи и разочарований ничего не сулит мне. Я только зритель, который смотрит и мечтает, но знает, что не достигнет желаемого.

Я не мог понять, что является причиной такого отчаяния и окинул его вопрошающим взором.

Мой взгляд словно еще больше разжег пожирающее его пламя.

— Представь себе человека, лишенного ног, — сказал он. — У него есть желание двинуться, и он не в состоянии это сделать. Так и я… Думают, что евнухи не испытывают вожделения. Если б ты знал, какой огонь любви пожирает меня!.. Гам, не раскрывай моих уст, мои муки безмерны!

Главный евнух извивался, подобно змее, из глаз его струились слезы.

— Человек самое злое и вредное из всех живущих на земле тварей. Змея жалит и человек гибнет, а человек может подвергнуть человека таким мукам, что до конца жизни тот будет метаться, повергнутый в бездну страданий.

— Ага, — сказал я, — до сих пор я не слышал жалоб из твоих уст, видно, теперь есть на то причина.

Главный евнух вздрогнул.

— Гам! — промолвил он, — ты прав, это не без причины. Не вынуждай меня говорить, не возобновляй моих страданий.

— Неизлечимых ран нет! Ничто не скрыто от взоров гама. Я вижу ты любишь. Откройся.

— Что из моих откровений? Мои раны неизлечимы.

Главный евнух долго говорил, плакал, но не хотел открыть, кто причина его страданий.

Наконец, уступив моим настояниям, он заговорил о красавице, перешедшей вместе с гаремом прежнего хагана к Окабаю.

— Как–то после трапезы Окабай решил взглянуть на новый гарем. Более чем среди тысячи девушек одна приковала к себе его внимание. Окабай остановился и, словно в бреду, протянув руку, хотел взять девушку за подбородок. Девушка отпрянула. От ярости кровь ударила в лицо Окабаю. Но чувство, испытанное им при сопротивлении, превратило гнев в любовь.

Вечером он потребовал девушку к себе. Я приготовил воду для омовения и новые блестящие одежды. Девушка отклонила мои заботы. Я настаивал, но напрасно. Несмотря на повторные требования хагана, она не явилась.

Я думал, что вопрос разрешит секира палача, но ярость хагана неожиданно перешла в милость, вдобавок он прислал девушке букет цветов и массу золотых украшений.

Но девушка не приняла их.

44

Главный евнух умолк. Положив под язык немного «насу»49, он принялся созерцать звездное небо.

Сплюнув через некоторое время «нас», он продолжал:

— За тридцать лет предо мной прошли тысячи девушек, но такой я не встречал. С тех пор ее лик преследует меня. Где б я ни был, куда бы не пошел он предо мной. И сейчас, любуясь луной, я вижу ее. Она прячется меж звезд и порой выглядывает оттуда и вновь прячется, словно играя мной. Словно смеясь надо мной. Почему? Не знаю…

Каждое утро, когда она с прислужницами отправляется к реке, я сопровождаю ее. С тысячей милых уловок, кокетливо она раздевается, плещется и выходит из воды… Сердце мое трепещет и замирает. Дыхание захватывает. И я пред этим властным чувством бессилен, как камень, на котором сижу.

Не заставляй же меня говорить, о гам! Мы самые жалкие из всех творений…

— Ага, и у несчастных есть право на жизнь! — прервал я его.

— А в действительности?

— Но выживают лишь сильные и этому виной мы сами.

— Что мы можем сделать?

— Мы можем восстать против насилия.

— Возможно, из твоего возмущения что–либо и выйдет. А из моего?

— Ты думаешь, что ничего не получится?

— Нет, потому что на небесах мое исцеление. Разве может изменить течение жизни возмущение лишенного естественного вида, кастрированного человека.

— Незачем на небесах искать разрешения вопроса. Подобно тому, как горести человека находятся на земле, и исцеление недалеко. Счастье человека в его собственных руках. Он будет жить так, как сам захочет. Но для этого все обездоленные и несчастные должны соединиться и быть готовыми к любым жертвам.

— Гам, слова твои справедливы. Порой такие мысли приходят в голову и мне. При виде чужих страданий я забываю свои. Почему, когда одни пользуются в избытке всеми благами, другие лишены самого малого? — думаю я.

Интересуясь жизнью гарема, я, чтоб направить разговор на эту тему, спросил:

— А в гаремах много несчастных?

— О гам, гарем это скопище страданий. Как может не страдать девушка лишь раз иль два раза в год брошенная на ложе любви? Подобно мне, до утра они изнывают от тоски и страданий. В гаремах сотни девушек не смыкают до утра глаз. Они мечутся в путах бессчастья.

— Кто причина их бед?

Оглянувшись по сторонам, он замялся и, проглотив слова, не ответил.

— Это одно лицо, — ответил я сам себе, взглянув на евнуха.

Евнух в ответ кивнул головой.

— Кто виноват в гибели тысяч людей на войне?

— Хаган, — сказал евнух, загоревшись.

— Следовательно, иль счастье тысяч, иль хаган?

— Вопрос не только в нем. Не Окабай — будут другие.

— Надо отказаться от хаганов.

— И тогда?

— Тогда — сам народ, общий труд и общее счастье.

45

Мои слова открывали пред евнухом новые горизонты. Он все чаще и чаще встречался со мной и, познакомившись с моими мыслями, проникся новым духом.

Мы старались распространить свои взгляды среди женщин гарема, среди рабов. Эти вечно страдающие, подверженные мучениям, угнетенные властью мученики всецело присоединились к нам и спрашивали о путях выхода.

И средь войска, изнуренного болезнями, нам открылось широкое поле деятельности, мы всячески старались использовать это обстоятельство.

Мы пригласили к себе старого воина, все сыновья которого погибли на войне. При помощи евнуха мне удалось подготовить этого человека. Познакомив его со всеми своими мыслями, мы послали его в войска. Мы внушали всем, что единственное спасение от бед и болезней — кровь хаганов и полководцев. Наши слова производили громадное впечатление на дикарей.

Почва для восстания была подготовлена. Чтоб не упустить момента, мы стали совещаться с главным еенухом.

— Убийство хагана я принимаю на себя! — начал главный евнух.

— Ты будешь действовать лично иль через другое лицо?

— Через другое лицо!

— Я б хотел видеть этого человека.

Евнух задумался.

— Хорошо, — сказал он. — Хочешь, он придет сюда завтра вечером?

— Лучше в полночь.

— Хорошо.

— Есть у тебя планы в отношении начальников?

— Есть!

— Какие?

— У старого воина есть свои люди. Они со своими сторонниками готовы к нападению. Надо лишь назначить время…

— Это нетрудно. Лишь бы нашелся человек, обеспечивающий победу во дворце. Остальное свершится само собою.

— За дворец не беспокойся.

Хоть решительный тон евнуха и успокоил меня, я поставил вопрос о необходимости выработки определенного плана действий.

— Чем он убьет хагана? — спросил я.

— Ятаганом!

— А если не удастся… наша тайна всплывет наружу, и мы погибнем.

В евнухе почувствовалось некоторое колебание. Он признал уместность моих опасений.

— В таком случае надо найти другое средство.

— А есть иные средства?

— Средств много. Но самое доступное — яд.

— Это прекрасная мысль! — одобрил я.

— Мы подмешаем яд в кумыс хагана, а если действие будет слабым — убьем.

Евнух согласился со мной.

46

В полночь главный евнух в сопровождении какого–то–юноши вошел в мою палатку. Я лежал у огня. Сперва мои сонные глаза ничего не разобрали.

— Да пребудет над тобой милость Мериха! — произнес главный евнух.

— И над тобой! — ответил я и, приподнявшись, прислонился к находящемуся в изголовье седлу.

Пришедшие уселись. Гость оглядывал меня с большим интересом. Окинув его беглым взглядом, я узнал Эрдиджу, переодетую в мужские одежды. Искры пробежали при встрече наших взглядов. Зардевшись, Эрдиджа опустила длинные ресницы.

— Ага, — обратился я к главному евнуху. — Этот юноша собирается выполнить наше поручение?

— Он! — ответил главный евнух, внимательно взглянув на меня.

— Хорошо! — сказал я в ответ на его многозначительный взгляд.

— Есть ли необходимость в беседе?

— Да, мы должны переговорить о деталях и назначить время.

— А если хаган проснется?

— Ну так что ж?

— У него привычка, порой просыпаясь по ночам., призывать меня к себе. Если меня не будет, он заподозрит что–нибудь. Прикажет обыскать все и тогда…

— Ты можешь отправляться.

— А юноша?

— Он задержится.

Главный евнух слегка смутился. Сперва он словно хотел возразить, но, не сказав ни слова, удалился.

Эрдиджа взглянула на меня и побледнела, ноздри ее затрепетали. Раза два она кашлянула. Поняв ее волнение, я сказал:

— И ты, ты в гареме Окабая, Эрдиджа?

— Такова воля Мериха.

Ревность клокотала у меня в груди.

— Без сомнения, ты любимая фаворитка Окабая? — спросил я с упреком.

Эрдиджа не ответила. Она опустила голову и, вынув из пламени горящую головешку, стала вертеть в руках. Вдруг я заметил струящиеся по ее побледневшим щекам слезы.

Я привлек ее к себе. Хотел поцеловать. Она отстранилась.

— Я ранена, — сказала она, — не прикасайся ко мне.

Я с уважением отодвинулся от нее.

— Я знаю, благость Мериха над тобой! — сказал я.

— Многого ты не знаешь! Если б я предполагала, что из древнейшего рода хаганов одна я останусь на свете, я бы задохлась еще в колыбели.

— Жизнь не стоит размышлений! — утешал я ее.

— Наоборот! — возразила она. — Она стоит размышлений, и эти размышления привели меня сегодня сюда. Мою грудь, полную жажды мести, я хочу разбить о голову врага.

— Чувство мести пылает и во мне. Но мы должны отмстить, успокоив раньше бурлящую в нас кровь, иначе…

— Все обдумано…

В это время вошел главный евнух. Увидя нас мирно беседующими, он заметно успокоился и сел.

— Назначили время? — спросил он.

— Время известно! — ответила Эрдиджа.

Главный евнух с любопытством:

— Через неделю?

— Да!

— Почему через неделю? — задал я вопрос.

— В гареме есть девушка, — объяснил главный евнух. — Хаган не может овладеть ею. И теперь со словами «или палач или ложе» дал ей неделю на размышления. Та девушка… невеста этого юноши.

— Прекрасно, — сказал я. — Но если ятаган не поможет…

— Раньше мы дадим ему яд, — ответил главный евнух.

Но Эрдиджа решительно отвергла эту мысль:

— Убийство при помощи яда — подлость. Надо покончить открыто — мечом!

— Но если Окабай окажется сильней?

— Этого не будет! Чувство мести сильнее всего! — ответила Эрдиджа с уверенностью.

47

С первым криком петуха главный евнух известил меня, что Окабай убит. В ту же минуту в армию были посланы гонцы. Стало известно, что в войсках неспокойно.

Некоторые полководцы со своими сторонниками готовились к измене.

Я был охвачен тревогой: что, если какой–нибудь новый полководец захватит власть. Я свернул во дворец.

Труп Окабая плавал в крови. Я приказал бросить его в ров и засыпать. Баш Хатун, поднявшую вой, задушили и таким образом в гареме воцарилась тишина. В это время я вспомнил о Эрдидже. Я спросил главного евнуха, знаком он указал на свой шатер.

Я прошел к ней.

Ее губы и маленький нос были испачканы кровью. С рассыпанными по плечам и вымазанными кровью волосами она напоминала дикую львицу.

Увидя меня, она бросилась мне на шею. Словно огнем обожгло мою щеку. Мы отпрянули друг от друга.

— Ты доказала, что достойна занять трон отца! — сказал я.

— Не трона, а твоей любви хотела я быть достойной! В ответ я со всей страстью прижал Эрдиджу к сердцу.

Разыгравшиеся события требовали чрезвычайных мер. Быстро покинул я шатер и собрал всех влиятельных во дворце лиц.

— Веление рока свершилось, — сказал я. — Окабай получил возмездие за свершенную измену. Отныне верность и преданность долг каждого.

Я выждал.

— Многие, подобно Окабаю, являются причиной смут в армии. Надо немедленно наказать преступников.

Все закричали «Ур»50.

И с факелами в руках мы рассеялись по войску.

кричали мы, бегая по стану.

Мятеж был подавлен. Войска успокоились. Бунтари–полководцы были схвачены и передушены.

До второго пения петухов я был занят делами и, лишь покончив с ними, вернулся к Эрдидже.

48

Восшествие Эрдиджи на трон было отпраздновано очень скромно. Народ устал. Двери гарема раскрылись и сотни девушек вышли на свободу. Было объявлено, что каждая девушка имеет право избрать себе супруга.

Следовало внести некоторые изменения и в армию. Тотчас мы провели это в жизнь. Были расформированы некоторые отряды и полки. Все воинствующие и мятежные лица были пойманы и уничтожены. Народу стали внушать мысли о ненужности войн.

В одеждах гама я бродил среди войска. Каждый раз после свершения обряда я рисовал картины мирной жизни, говорил о ее прелестях, о ужасах битв.

Раз ко мне явилась группа старейших воинов.

— Что предопределено нам?

Чтоб заслужить полное доверие к своим словам, я совершил долгий обряд. Ударяя в бубен, я неистово кружился, впал в экстаз и, очнувшись, заговорил.

— Да будут коровы и стада ваши в теле! Да резвы будут кони, да не заплачут дети. Рок милостив к вам.

Счастье на вашей стороне. Пред вами видны земли, полные вод, лесов и тучных пастбищ. Осев там, вы заживете покойно и счастливо с детьми, женами и стариками.

Посланцы обрадовались моим речам. Затем один из них спросил, где расположены эти земли.

— В нескольких днях пути! — ответил я. — Мы двинемся туда, когда укажет рок. Будьте готовы!

49

Эрдиджа не могла ясно представить путешествие на юг. Во дворце на всякое путешествие смотрели, как на поход. Так думала и она.

— Войско демобилизовано, — говорила она, — битв нет, дух воинов пал, что можно ждать от подобного похода.

— Самая главная цель — это жить без войн, — возражал я. — Лишь мир и труд могут обеспечить покой, отдых. И чтоб овладеть этими благами, надо осесть на земле.

Эрдиджа внимательно слушала меня. Не поняв некоторые мысли, задумывалась, требовала разъяснений.

Очень часто понятия оседлой и кочевой жизни, сталкиваясь, принимали для нее необъяснимую форму. Однако всякий раз Эрдиджа шла на уступки. Чувства, которые она питала в сердце, до того крепко привязывали ее ко мне, что мои мысли, мои взгляды, мои желания стали ее желаниями.

Вот почему, свободный в действиях, я старался претворить свои мысли в жизнь и готовился к путешествию.

Раз, оседлав лошадь, я объехал все становище из конца в конец. Везде я встречал почет и уважение.

Почувствовав свой авторитет среди скифов, я объявил себя главным военачальником и тут же разослал гонцов с вестью, что на завтра назначено переселение.

50

Мы остановились на расстоянии двух дней езды от улуса «Ель». Это была местность у подошвы горы, окруженная лесами. Она изобиловала источниками и местами, годными под пахоту.

Мы раскинули шатры, скот был выпущен на пастбища. Чтоб поддержать порядок и дисциплину на каждые сорок шатров был назначен старшина из уважаемых стариков.

Был образован отряд в сорок человек, чтобы следить за приведением распоряжений Совета в действие. Командующим был назначен главный евнух.

Все оружие было отобрано и спрятано в тайном месте. Было объявлено, что до весны мы проживем здесь. Пятьдесят человек, не желающих сдать оружия, были схвачены и казнены.

Так, закончив с внешней организацией и водворив порядок, взяв уполномоченных из Совета старшин, мы вместе с Эрдиджей направились в улус «Ель».

Население улуса встретило нас с большими почестями. Всех обрадовало мое благополучное возвращение.

На второй день я делал доклад на заседании Чрезвычайной Комиссии.

Подробно описал проделанную работу и со словами: «Я заставил осесть огромную смертоносную армию скифов и тем самым, с одной стороны, громадное племя привлек к полезной созидательной жизни., а с другой — избавил общины от войн и катастроф!» — закончил свой доклад.

Встав со своих мест, члены Комиссии обнимали меня.

Затем по моему предложению скифский вопрос был всесторонне обсужден. Было высказано много предложений для приучения их к оседлости. Было решено разбить скифов на общины и для поддержки в них порядка — организовать отряды из людей, приветствующих оседлость. Особо был рассмотрен вопрос об огромном значении воспитательной работы среди скифской молодежи.

Понимая, что были причины, вынуждающие скифов воевать, я начал:

— Каждую минуту можно ждать с севера наплыва новых сил на юг. Чтоб преградить путь этому движению, надо чтоб каждый гражданин Общины был готов к войне. Скифы храбры и воинственны, следует научиться у них военным приемам и перенять их оружие. Для заготовки оружия надо под руководством мастеров–скифов готовить вооружение.

И эти мои предложения были приняты.

51

Эрдиджа осталась крайне довольна организацией улуса «Ель» и жизнью ее обитателей.

— У вас каждый живет для общества и видит свое счастье в общем благополучии. Из–за отсутствия частной собственности нет роскоши и излишеств. Но лучше всего то, что вы являетесь противниками войн… Если б знал ты, Чопо, как мне опротивели битвы. Душа моя полна трупным смрадом.

— В войнах нет необходимости, — ответил я. — Для труженика хлеб всегда есть. Каждый имеет право на жизнь. И лишь мир может дать настоящую и счастливую жизнь.

Слово «мир» всегда вызывало улыбку Эрдиджи:

— Понятие «мир» несовместимо с мировоззрением скифов; мы нападаем, разоряем, побеждаем. Война — наша стихия.

— Эрдиджа! — сказал я. — Человек, испытавший однажды покойную трудовую жизнь, никогда не пожелает войны.

— Значит, одним из факторов, мешающим нам жаждать мира, является кочевой образ жизни?

— Ясно! Чтоб испытать чувство мира и покоя, надо осесть.

— И тогда?

— Что ж тогда? Разве цель жизни не жить разумно, счастливо и покойно?

— Да, да, Чопо. Слова твои счищают ржавые налеты с моих мозгов.

52

Дверь отворилась, вошел Джейнис, я обрадовался его приходу. Мы еще не виделись наедине.

— Чопо, я вижу тебя озабоченным, — сказал он. — Верно мысли о Нуше терзают тебя.

— Нет! — Печаль о Нуше прошла. Сейчас мое сердце заполнено другим божеством.

— Я понимаю… Эрдиджа.

Я улыбнулся. И, не говоря ни слова, взглянул на Джейниса.

— Великолепно, — сказал он, отвечая на мой многозначительный взгляд. — Ты сможешь пользоваться влиянием среди всех скифов. Это для нас очень важно. Если на нас нападут с севера, мы сделаем скифов нашим щитом.

— Я об этом думал. Если будут даны чрезвычайные полномочия, я в ближайшее время разделю их на общины и поселю на северных границах.

— Превосходная идея. Но надо военачальниками назначить своих людей.

— Безусловно. Каков Бугатай? Сумел он проявить активность?

— О да! Он организовал сильную армию. Все от мала до велика готовы с оружием в руках отразить нападения врага.

— После того, как гости осмотрят общину, надо объявить мобилизацию и произвести смотр войскам. Мы должны продемонстрировать пред Эрдиджей и старейшинами наши силы. Это произведет на скифов огромное впечатление.

— Это мы сделаем.

— Связь с Овном крепка?

— Крепка. Опасность со стороны скифов объединила все общины. Так как все начинания исходили из Общины «Ель», наш улус стал чем–то вроде штаба для окружающих Общин. Все юноши, посещая наш улус, считают своим долгом ознакомиться с нашим правлением и хозяйством.

— Значит, новое течение охватило все Общины?

— Да. После тебя в наш улус переселилось много молодежи. Среди них был выдающийся юноша из Общины Коршуна. Он талантливый скульптор. По распоряжению правления он избавлен от всех хозяйственных работ и всецело занят своим искусством. Он украсит улицы и сады статуями.

— Дайте ему учеников, пусть он обучит их. Это нужное искусство.

— Я скажу Совету, чтоб это сделали.

Просидев с два хора 51, Джейнис поднялся. Уходя, он сказал как бы невзначай:

— Нуша родила девочку, ты слышал?

— Нет, — ответил я удивленно. — Когда?

— С месяц.

— Как ее имя?

— Ничи.

Неизведанное чувство отцовства охватило мое существо.

53

Мы хотели после всестороннего ознакомления с нашим улусом показать гостям и остальные общины.

Первым делом решено было посетить Общину Овна. Я сообщил об этом Эрдидже.

— Улус до того нравится мне, — сказала она, — что мне не хочется никуда.

Я стал описывать Общину Овна. Говорил о Девичьем роднике и стихах поэта Мильнира. В Эрдидже проснулся огромный интерес.

— О если б мы с тобой впервые встретились на Девичьем роднике! — проговорила она с сожалением. Мы родились в крови, лучшую пору жизни провели средь битв.

Когда она вскочила на лошадь, лицо ее выражало необычное оживление. Мы двинулись; при подъеме на каждую вершину:

— Где Община Овна? — спрашивала она с любопытством. — Не видно ее?

— Нет, мы должны перевалить через две горы. Она умолкла в неописуемом волнении.

Но вот вдали показались белые строения Общины. Эрдиджа, натянув поводья, вытянулась на стременах и с огромным любопытством принялась разглядывать местность.

— С какой стороны находится Девичий родник? — несколько раз спрашивала она.

— Справа, у подошвы горы.

— Увидим мы его?

— Нет, он скрыт лесами.

Община Овна была заранее извещена о нашем прибытии. Все население во главе с Шиброй Хатун вышло нам навстречу. Каждому было любопытно взглянуть на совершенно не похожих на нас ни внешностью, ни нравами скифов. Всеобщее любопытство главным образом вызывала Эрдиджа.

Она сидела на лошади с таким величавым достоинством и гордостью, что это еще сильней подчеркивало ее и без того ослепительную красоту.

И в самой Эрдидже был заметен неменьший интерес к окружающим. Когда она разглядывала Шибру Хатун, ее блестящие раскосые глаза будто вылезали из орбит.

Наклонившись ко мне, она спросила, кто такая Шибра Хатун. Я разъяснил, на лице ее отразилось изумление.

В это время подошел Мильнир и, прижав кобзу к груди, заиграл мотив «Добро пожаловать». Я указал Эрдидже на Мильнира.

— И он гам? — спросила она.

— Он не гам, он поэт.

Эрдиджа не могла понять что значит поэт. Я с трудом растолковал ей.

По приказу Шибры Хатун были выполнены некоторые обряды. Обряды понравились гостям.

После исполнения обрядов, мы сошли с лошадей. До дома, отведенного гостям, мы шли пешком. Население следовало за нами.

Целую неделю мы гостили в Общине Овна. Прежде чем отправиться в Общину Петуха, Эрдиджа пожелала взглянуть на Девичий родник.

Так как стояли холодные зимние дни, по предложению Шибры Хатун на Девичьем роднике были устроены торжества.

Кажущийся мне теперь сном обычай выбора «начара» вновь ожил пред моим взором.

До вечера оставалось около трех хоров. Мы двинулись. Все население общины было в сборе. Девушки начали пляску.

Стоя впереди, мы любовались танцами. Снова Мильнир с кобзой в руках вступил на арену и запел своим красивым голосом:

В это время стоящая рядом со мной Эрдиджа с громким стоном распростерлась на земле.

Горячая кровь, хлынув из раны, окрасила белый снег.

И в то же мгновение в притихшей, ошеломленной толпе раздались крики:

— Нуша! Нуша!

Поднялась суматоха. Бледное лицо Нуши бросилось мне в глаза в окружившей ее толпе.

Как дитя, изнемогающее от жажды, прильнула устами и с жадностью обсосала окровавленный нож и прежде чем сотни рук успели дотянуться до нее и остановить, вонзила нож в свое сердце.

Прошло три года с тех пор, как, разделив скифов на общины, я разместил их на землях к северу от Общины.

Сам я живу в Общине, носящей имя Эрдиджи (и курган Эрдиджи здесь). Мы живем вместе с главным евнухом.

Наши судьбы походят одна на другую. Мы оба одиноки. Для меня, как и для него, личная жизнь кончилась. Наши сердца, соединившись воспоминаниями о не живущем больше меж нами существе, создают незримое и нежное единение.

Находящие отзвуки в прошлом наше настоящее и будущее невидимыми нитями крепко связывают меня и евнуха.

Больше не будет для нас любви женщин. В этом мы поклялись и наше слово непоколебимо.

Все население Общины ранним утром выходит на работу. Кто следит за стадом, кто работает в садах, кто на нивах. Постоянных обязанностей нет, работа меняется.

Вчера вместе с главным евнухом мы работали в поле, сегодня выйдем на луг.

Пася стадо, мы усаживаемся на зеленом холме и оттуда любуемся новенькими строениями нашей Общины.

— Чопо, — говорит мне главный евнух с гордостью и надеждой: — Раньше и я подобно многим был противником общинной жизни. Кочевки, битвы, приключения, блеск и пышность дворцов влекли меня. И только труд подарил мне первую радость. Теперь я окончательно излечившийся от былого недуга человек, и нет границ моей радости.

Ну, а я являюсь главным виновником этой радости, и поэтому имею право считать себя счастливым.

Вспомнив этот разговор, задал я себе вопрос: «Что такое счастье?»

Счастье это уменье отрешиться от личного, личных склонностей, личных желаний, служить общему благу.

Мы это свершили.

И каждый член Общины следует по этому пути.

Ахмед закрыл книгу. Однако мысли его были во власти прочитанного. Чопо, Нуша, Джейнис, поэт Мильнир, хаган и Эрдиджа со всей своей жизнью, полной приключений, окружив, наступали на него.

Вообразив себя гражданином «Еля», Ахмед покинул дворец тюркской культуры, но не успел он по широкому тротуару подняться до середины Коммунистической улицы, как услышал звонок быстро мчащегося трамвая; яркий свет автомобиля ударил в глаза.

Шум современного города, звуки радио, свет электрический, гул толпы розбудили его. Гудящая, звенящая действительность во всей мощи встала перед ним. И Девичий родник пронесся и угас, как мелькнувшая на экране кинолента.

1 О племени, о деревне «Ель» (ветер).

2 Общины (пер.).

3 Бог, олицетворяющий доброе начало. «Ормузд» — у огнепоклонников (авт.).

4 «Женха» — употребляется в смысле религии, термин соответствует понятиям правды, чистоты, культа (авт.).

5 Утро — (здесь) победа света над тьмой (пер.).

6 Маги — муганцы. Муганская степь названа их именем (прим. автора).

7 Огнехранители, азербаны (авт.).

8 Толкование «Авесты» (авт.).

9 Длинный передник, которым прикрывали часть лица во время богослужения (авт.).

10 Растение (авт.).

11 Вид хлеба, употребляемого в храме (авт.).

12 Подставка в виде полумесяца (авт.).

13 Пучок розг (авт.).

14 Дакхма — кладбище. В древности обряда погребения не существовало. Обнаженное тело оставляли на растерзание хищникам. Затем кости. складывали в кучу (авт.).

15 Одна из частей «Авесты» (авт.).

16 Подслащенная сахаром вода (пер.).

17 Меркурия (пер.).

18 Скатерть (пер.).

19 Царица Хамадана (авт.).

20 Древняя столица Фарса — Истехар (авт.).

21 Кякриз — оросительная система колодцев.

22 Древн. назв. Черного моря (авт.).

23 Последний индийский царь (авт.).

24 Основатель Персидского царства (авт.).

25 Столица Персии (авт.).

26 Бог неба (авт.).

27 Бог земли (авт.).

28 Бог воды (авт.).

29 Богиня любви Астарта (авт.).

30 Бог луны (авт.).

31 Древнее название Кызыл ирмак, (авт.), т. е. Золотой реки.

32 Бог огня и солнца (авт.).

33 Бог дождя и неба (авт.).

34 Бог времен года (авт.).

35 Вино (авт.).

36 Зефир (авт.).

37 Женская половина (авт.).

38 Бог любви, амур (авт.).

39 Богиня любви и красоты (авт.).

40 Букв.: долгой примерке и кройке (пер.).

41 Музыкальный инструмент (авт.).

42 «Сердечный» — от слова «начар», т. е. невестой (авт.).

43 «От» — трава. Отлу — связанные травой (пер.).

44 Ковровая, двусторонняя сумка (пер.).

45 Сушеное кислое молоко (пер.).

46 Марс (авт.).

47 Шаманами (авт.).

48 Главной жены (пер.).

49 Известняковый порошок для щекотания под языком (авт.).

50 Бей (пер.).

51 Жители «Еля» для определения времени на открытой площадке начерчивали круг и в центре устанавливали вертикальный столб. Круг делился на 16 частей, каждая часть носила название хора (авт.).

52 Плод граната.