– Федор Измайлович! Федор Измайлович! Скорее сюда! Наш детдомовский спятил!
Дородная санитарка сжимает меня в душных потных объятьях. Она очень сильная, и мне, слабому, как котенок, бороться с ней, наверное, себе дороже. Но я не могу успокоиться. Не могу… Стираю кулаком сопли и сиплю:
– Отпусти меня, толстая корова! Пошла ты!
Не хочу, чтобы кто-нибудь видел, как я плачу. Но не могу избавиться ни от чужого навязанного мне общества, ни от льющихся из глаз слез.
– Что здесь происходит?! – в обшарпанный сортир заглядывает высокий кряжистый мужик. Кажется, я его несколько раз видел, когда приходил в себя. Ожидал увидеть её, ту, что мне тихо напевала и по волосам гладила, а видел его. Да…
– Мальчонка себя разглядел! И решил, что, ну… Того самого. Ай, ирод! Куды ж ты меня пинаешь?
– А ну замри! – рявкает Федор Измайлович. – Я над тобой знаешь, сколько трудился? Хочешь, чтобы швы разошлись? Да я тебя своими руками придушу, если ты мне работу похеришь. Тоже мне… Нашел трагедию!
Не знаю, почему, но его злые слова заставляют меня затихнуть. Чувствую, как в моей душе разрастается трещина, через которую утекают скудные остатки воли и сил. Санитарка осторожно разжимает руки. Я отступаю к выкрашенной уродливой зеленой краской стене и тяжело на неё заваливаюсь. В голове кружится. Я закрываю глаза в надежде, что станет полегче, но меня лишь сильней ведет.
– Пойдем. Поговорим по-мужски.
По-мужски? Он издевается? С губ срывается странный вибрирующий рык.
– Какой я теперь мужчина?
Федор Измайлович тяжело вздыхает.
– Катерин, ты это… Оставь нас, ага?
Просьбу начальства Катерина исполняет с радостью. Видать, здорово я ее допек. Она бочком протискивается в узкие двери, когда мои ноги подкашиваются. Федор Измайлович тихо матерится и, уже особо со мной не церемонясь, оттаскивает в палату.
– Ну, и что ты себе надумал? – интересуется он, когда я вытягиваюсь на койке. Взгляд сам собой останавливается на соседней. Пустой. Заправленной синим в цветах покрывалом.
– А что – есть варианты? Может, вы еще скажете, что я теперь не импотент?
– Мужики! Нас только одно волнует, правда? – почему-то этот козел смеется, будто я и впрямь сказал что-то смешное. – Да ты не бойся, малой. С твоим оборудованием все в порядке. Ну, лишился ты одного яичка, так ведь второе осталось. Пришлось, конечно, над ним поколдовать. Здорово тебя отмутузили. Били-то чем? – спрашивает, вмиг посерьезнев.
– Ногами, – сиплю я, не видя особого смысла скрывать правду от доктора.
– А воспитатели куда смотрели?
Что на это сказать? Не знаю. Веду плечом, а у самого-то об одном только мысли:
– Вы мне правду говорите? Или утешаете?
– Да что ж я тебе – мамка, сопли вытирать? Говорю, будешь огурцом. Дай только швам затянуться. Твой случай тяжелый, но бывало у меня и похуже.
– Это где ж? – шмыгаю носом.
– На войне. Там, если на мине подорваться… В общем, и без причиндалов вовсе можно было остаться. Один раз по лоскутам собирал. И ничего, видел потом этого балбеса. Женился даже.