Девочка с острова цветов

Пролог

Когда режущая боль выдернула Абигаэл из полузабытья, все вокруг – стены, лица женщин, собственные руки, судорожно вцепившиеся в конец веревки, и эта веревка, свисающая с потолочной балки – все стало неестественно четким, ярким. Свет заходящего солнца проникал в окно, окрашивая внутренность дома в огненно-рыжий и заставляя мельтешившие в воздухе пылинки вспыхивать искрами. Такие закаты иногда случались после дождливых дней.

Глядя на танец множества золотистых блесток в лучах и жидковатый едкий дым, курившийся над плошкой, Абигаэл со спокойной ясностью поняла, что сегодня умрет. Ей бы испугаться, затосковать от такой мысли, но Абигаэл отупела от изнуряющей боли и не чувствовала больше ничего. Роды продолжались со вчерашнего вечера, но ей казалось, что много дней она мечется в тщетных усилиях, вначале желая поскорее выпустить в мир своего ребенка, увидеть его, приложить к груди. Теперь, измотанная, она хотела лишь прекратить все это, как угодно, только прекратить.

– Давай же, тужься, помогай дитю, – строгий голос раздался над ухом, заставив поморщиться. – Дыши, как я показывала. Будет тебе лениться, задушишь ведь ребеночка!

Повитуха тоже устала, Абигаэл понимала это. Но не испытывала жалости ни к ней, ни даже к ребенку, который все не хотел рождаться и терзал свою мать. Схватки прекратились, позволяя свободно вздохнуть, но руки помощницы подхватили, не дали упасть на спину для отдыха. Дым сжигаемых благовоний и трав неприятно щекотал ноздри, делая духоту еще тяжелее и гуще. Напеваемые второй женщиной тихие молитвы не успокаивали, а раздражали.

– Не могу, не хочу я больше, – хриплым, надсаженным от долгих криков голосом простонала Абигаэл.

– Ты должна! – тон не терпел пререканий. – Как посмотришь в глаза своему мужу, если загубишь его сына?

«Я хотела, чтоб была дочь, – вяло подумала Абигаэл. – Сына ему уже родила, первенца. Только теперь уже все равно, был бы живым…»

С первым ребенком она так не мучилась, родила на удивление легко и быстро оправилась. Потому второго носила спокойно, радостно, не боясь, мечтала о красавице-дочурке. Но что-то пошло не так, и даже повитуха, пусть и старалась сделать все, что в ее силах, почти утратила надежду. Кто-то из них наверняка умрет, мать, дитя или даже оба. Как бы укрепляя уверенность в этом, роженица не застонала уже – взвыла гортанно, схватилась за веревку, потемневшую от пота.  И снова ее усилия оказались бесполезны.

– Эй, куда ты? – окрик донесся до Абигаэл словно издалека. – Пошла отсюда! Кыш!

– Э-э-э, не кричи на ора. Не оскорбляй драконов. Она пришла за своей сестрой, забрать ее с собой, к духам и призракам. Пусть глядит, она не мешает.

Переждав новый приступ скручивающей в узел боли, Абигаэл оглянулась. Из входного проема смотрела на нее ора, крупная старая драконица. В немигающих глазах чудилась вековая мудрость, но Абигаэл знала, что ора была всего лишь зверем, хотя весьма почитаемым местными людьми. Саму же ее считали связанной с ора особыми узами, ведь когда-то она приплыла сюда со священной земли, Драконьего Острова, и на ее ладони был знак, оставленный его хозяином.

Она вспомнила, как Наго дал ей этот знак перед отъездом, чтобы люди в новом месте лучше ее приняли. С тех пор она ни разу больше не видела дракона, не говорила с ним. «Он ведь даже не узнает, что я умерла», – подумала Абигаэл с тоской.

– Наго, – едва слышно пробормотала она. – Помоги. Не дай мне умереть…

Неподвижный взгляд ора из-под морщинистых век. Наверняка она явилась, почуяв скорую смерть, и ждет теперь, когда та возьмет свое, превратит Абигаэл в груду мяса, и можно будет полакомиться всласть. А Наго не услышит. Он больше никогда не придет. Никто не поможет, нужно справляться самой. Как он и говорил тогда, прощаясь.

– Прекрати себя жалеть, – смуглая рука потянулась к лицу, куском мягкой тряпицы вытирая пот с висков и мокрые дорожки слез. – Ты должна быть сильной.

У всякой силы есть предел. Той, что осталась у Абигаэл, хватало лишь чтобы терпеть муки, усталость, этот лезущий в нос отвратительный дым, яркий свет уходящего солнца, падавший на лицо. Правда, закаты здесь недолги, и вскоре янтарный свет сменился мягким вечерним сумраком. Но духота все не отпускала – хорошо бы снова пролил дождь. Женщина опять затянула свой напев, тихий и назойливый, как жужжание комара. Однообразный мотив нагонял дремоту, но боль не давала заснуть.

– Аби, – голос, показавшийся очень знакомым, тихонько раздался совсем близко. – Ты слышишь меня?

Абигаэл приподнялась на локте, озираясь. Кроме нее и двух повитух в доме по-прежнему никого не было, даже ора исчезла из дверного проема.

– Не бойся, – шептал голос, и дыхание щекотало волосы над ухом. – Я помогу, а ты пока отдыхай.

На окаменевший живот легла чья-то невидимая ладонь, и от нее по всему телу разливалась прохлада, отгоняя боль. Против воли Абигаэл погрузилась в дремоту, словно в мягкое облако. Звуки доносились издалека, как сквозь толщу воды.

– Вот так, теперь все будет хорошо. Только придется еще немного постараться.

Почему так темно? Неужели и вправду удалось уснуть? Абигаэл чувствовала себя отдохнувшей, откуда-то появились новые силы. Схватки вновь скрутили, заставляя хвататься за веревку, но в этот раз она чувствовала, что старается не напрасно. Еще немного – и ребенок закричал в руках повитухи.

– Мальчик, – сказала та, кладя его на грудь матери. – Хороший, крупный, вырастет сильным воином.

Бережно прижимая к себе дитя, Абигаэл улыбнулась. Все позади, сегодня никто не умрет. Повитухи суетились вокруг, что-то делали с ее телом, но она по-прежнему ощущала происходившее слабо, как сквозь сон или забытье.

– Наго, – она встрепенулась, попыталась оглядеться. – Это ведь ты, Наго?

– Тише, здесь никого нет, кроме нас, – мягко, но настойчиво ей надавили на плечи, заставляя лежать спокойно. – Кого зовешь к ночи?

– Но он был здесь. Он помог мне. Дракон. Неужели вы не слышали его голос?

Земля чудовищ

– И это место они называют Островом Цветов? – воскликнул брат Рикарду, с видимым неудовольствием глядя на очертания близкого уже берега.

Его изумление можно было понять: за время странствий по архипелагу монаху довелось повидать края, которым такое название подошло бы гораздо больше. Флорес выглядел засушливым, каким-то слишком пустынным. Покрытые выгоревшей на солнце травой, редкими деревьями и кустарником склоны, за которыми возвышались вулканы, обычные на здешних островах. Густой лес вдалеке так и манил спрятаться от зноя под сенью листвы, но бывалый путешественник знал, что джунглями лучше любоваться издалека. Если же поддаться очарованию и отправиться туда на прогулку, то обнаружится, что леса полны ядовитых растений и кишат опасными тварями, а сочная зелень внезапно окажется непролазными зарослями, жесткими и колючими.

Лишь белоснежный песчаный пляж да пронзительная синева моря радовали глаз ослепительной тропической красотой, но путники утомились от жары, и серые стены форта, окруженные беспорядочно разбросанными лачугами, вызывали гораздо больший интерес, чем окрестные пейзажи. Тем более, никаких цветов вокруг не было.

– Возможно, остров получил свое имя в другой сезон, – меланхолично отозвался отец Мануэл, скупым движением смахивая пот со лба. – Когда шла пора цветения. Если будет на то воля Божия, мы тоже сможем застать ее и насладиться истинной прелестью этого края.

Брат Рикарду сдержал тягостный вздох. За время пути сюда он успел не раз пожалеть о своем легкомысленном согласии на эту авантюру. Решение отправиться на остров, который даже туземцы считали захолустьем, населенным невежественными дикарями, было отважным, но совершенно необдуманным. И теперь, когда берег уже был совсем близко, и люди на причале суетились, готовясь пришвартовать корабль, брат Рикарду со стыдом чувствовал, как в сердце разрастается страх, заставляя его биться быстрее обычного.

Он усилием воли отогнал малодушные мысли и покосился на отца Мануэла. Сухопарый, высокий, с узким лицом аскета, тот смотрел вперед со спокойной уверенностью. Казалось, ничто не могло смутить этого человека или заставить сомневаться, а страх ему и вовсе неведом. В своей вере отец Мануэл был крепок, как гранитная скала, и полагался на провидение Господа всецело, до слепого фанатизма. Он заражал уверенностью всех вокруг, с легкостью обращал даже закоренелых в своем упорстве еретиков и вдохновлял соратников.

Брат Рикарду встретил отца Мануэла в нелегкий момент, когда уныние поселилось в душе и червем точило ее, заставляя колебаться в том, в чем колебания недопустимы. Не один год он провел в миссии на островах, населенных странным, чуждым народом, и нередко приходилось видеть тщетность всех своих усилий. Рикарду не был наивен, не питал напрасных надежд и понимал, что в выбранном им служении легко не будет. Он прибыл с готовностью к сопротивлению, к тому, что донести истину словами получается не всегда, порою искоренять язычество, ересь и невежество приходится огнем и мечом. Но к тому, что, несмотря на видимую готовность принять веру, туземцы так и не станут христианами в душе, пропуская сквозь свои умы любые проповеди бесследно, как воду сквозь песок, Рикарду оказался не готов.

И если его успехи оказались столь сомнительны в местах куда как более цивилизованных, то чего можно ожидать от такой глуши, как Флорес! Здесь не было городов, лишь разрозненные деревни, в каждой из которых царили свой закон и свои предрассудки. Жители по сию пору оставались такими же отсталыми и дикими, как их пещерные предки. Власть раджей с соседних островов ограничивалась сбором дани с тех, до кого удавалось добраться и запугать. Да и с приходом колониальных властей мало что изменилось, ибо на острове не оказалось ни золота, ни пряностей, ни других богатств, нужных Короне. Форт Ларантука был всего лишь перевалочным пунктом на торговых путях и крепостью, созданной для защиты владений от набегов местных варваров и иноземных захватчиков. Однако какими бы дикарями не были туземцы, кому-то надлежало обратить их в веру Христову.

– Что же, брат мой, вот мы и прибыли, – прервал размышления монаха отец Мануэл. – Поспешим же сойти на берег, я вижу, нас уже ждут.

Встречающих тоже оказалось двое. Несмотря на форму солдат, военной выправкой они не отличались. Оба явились в расстегнутых колетах, без шлемов – один в потрепанной шляпе, второй и вовсе с непокрытой головой. Из оружия при них были лишь даги, заткнутые за пояс. Брата Рикарду такая небрежность приободрила: очевидно, в окрестностях Ларантуки все спокойно. Отец Мануэл же недовольно поджал губы. Распущенность он считал неприемлемой в любых обстоятельствах и отметил про себя, что надо бы побеседовать с капитаном крепости по этому поводу.

Поприветствовав миссионеров, солдаты предложили им встретиться с капитаном форта, пока слуги занимаются вещами и наводят уют в доме. Гости не стали возражать, после длительного пути они рады были выпить чего-нибудь освежающего там, где можно укрыться в тени от палящих лучей жаркого тропического солнца, а пол не качается под ногами. К тому же чем раньше они познакомятся с новым местом, тем быстрее смогут приступить к работе.

– Довольны ли вы службой на этом острове? – спросил брат Рикарду у провожатых. Судя по загорелым дочерна лицам и расслабленному поведению, в местном гарнизоне они служили не первые дни. – И каково отношение туземцев к властям? Мы слышали, что здешние жители весьма отсталы и примитивны.

– Дикари, – охотно поддержал беседу солдат в шляпе и подмигнул подошедшей к причалу смуглой женщине. – Но с нами дружелюбны, почтительны. Против власти не ропщут.

На женщине был кусок узорчатой ткани, обернутый вокруг бедер на манер юбки и едва прикрывавший колени. Второй кусок ткани, скрученный валиком, она носила на голове. Больше из одежды на туземке ничего не было. Блеснув зубами в улыбке, она подхватила тяжелый сундук и ловко пристроила на макушке, так, что примитивный головной убор помогал удерживать ношу в равновесии.

Женщина на берегу

Море было совсем близко. Виднелось ниже за обрывистым склоном и до самого горизонта, сверкало за редкими ветвями деревьев. Шумело, когда поднималась волна. Его запах пробивался сквозь все запахи человеческого поселения, ничем не заглушить: ни дымом, ни ароматами еды, цветов или свежераспиленной древесины, ни едкой вонью загонов со скотом.

С морем была связана вся жизнь рыбацкой деревушки. Оно кормило людей, а люди почитали его и приносили дары. Конечно, здесь держали свиней и кур, возделывали рисовые поля, но главным источником благополучия оставалось море. И самые страшные беды тоже приходили с его стороны.

О бедах думать не следовало. Да и не предвещало их сегодня ничего: ни ясное небо, ни голубая вода, тихая, прозрачная настолько, что далеко впереди можно рассмотреть темные пятна камней на светлом фоне песчаного дна. Едва заметные, совсем крохотные волны мягко трогали берег, будто гладили по пологому боку, тихонько шепча что-то успокаивающее.

Все утро с самого рассвета Абигаэл проработала в поле, и теперь, когда солнце поднялось в зенит, отдыхала, укрывшись от зноя в тени пальм. Петан, ее старший сын, плескался неподалеку, а малыш Гембал уснул на руках, убаюканный тихой песней и равномерным шумом прибоя. Абигаэл сказала своим товаркам, что пойдет на берег присматривать за сыном – она все еще опасалась отпускать его одного, хотя плавал он как рыба, по обычаям родного племени своего отца научившись этому едва ли не раньше, чем ходить. Но на самом деле она украдкой всматривалась в горизонт и ждала, когда покажется белый парус.

Абигаэл не допускала и тени сомнений в том, что он вернется. Он всегда возвращался, даже спустя годы разлуки, а сейчас прошло лишь несколько дней. И хотя она ждала его раньше, но Хиджу не давал обещания воротиться к какому-то точному сроку. Он вообще никогда не говорил, надолго ли уходит. Но с каждым годом ждать приходилось все дольше.

Море не отпускало его. Абигаэл знала, как сильно дорога Хиджу. Ради нее он отказался от всего, что имел, бросил семью и друзей, отрекся от своего племени. Приехал сюда, на этот берег, научился жить по законам местных людей, которые даже богов чтили иначе. Он никогда не говорил о прошлом, порвав с ним бесповоротно. С людьми, с богами, но не с морем. Оно занимало в его жизни место гораздо более важное, чем их семья, чем все на свете. Так было всегда, и Абигаэл давно смирилась, но каждый раз, когда белый парус растворялся вдали, ее сердце сжималось от тоски и страха, что однажды он исчезнет насовсем.

– Петан! – позвала она, прогоняя от себя негодные мысли. – Подойди, я дам тебе напиться!

– Я не хочу, – отозвался мальчик и тут же скрылся под волнами, словно боясь, что мать заставит его выйти на берег.

– Как отец, – пробормотала Абигаэл, улыбаясь.

Кровь оранг-лаута брала свое: мальчик мог часами нырять в соленой воде, прекрасно обходясь без питья и без пищи. Казалось, море питало его, как одного из своих обитателей. Признавало, видело в нем сына своего народа.

«Однажды и ты сядешь в лодку и уплывешь вдаль, – глядя на скользивший под водой силуэт, думала Абигаэл. – А я опять буду ждать на берегу, смотреть на горизонт, пока не ослепну от солнечных бликов». Эта мысль навевала грусть, но Абигаэл понимала, что все мальчики рано или поздно становятся мужчинами и уходят своей дорогой, а матерям остается лишь всматриваться в горизонт. Вот если бы у нее была дочь…

– Аби! Ты тут еще? Пойдем рис молотить!

Вздрогнув от неожиданности, она обернулась. По тропе, ведущей в деревню, приближалась Булан, невысокая, коренастая, очень подвижная и шумная женщина. Старший сын ее вот уже в который раз уходил в море вместе с Хиджу, и это сблизило их с Абигаэл несмотря на то, что женщины были разными, как земля и небо.

Абигаэл прибыла с далекого Запада, из страны, о существовании которой здесь и не слыхивали, выросла на священной земле Острова Драконов и считалась местными жителями едва ли не сверхъестественным существом, вроде духа или полубожества. Необычная внешность и знак дракона на ее ладони лишь укрепляли их в этом мнении, несмотря на все возражения самой Абигаэл.

Булан родилась и выросла в этой деревне, как ее мать, отец, их родители и многие поколения их предков. Ее жизнь ничем не отличалась от жизни любой женщины племени, где ничего особенного не случалось много-много лет. Кроме того, что здесь поселилась девушка с Острова Драконов вместе со своим избранником.

– Все ждешь его? – спросила Булан, подойдя. Непривыкшая слоняться без дела, она принесла большую корзину, чтобы заодно набрать песка. – Дай тебе волю, так и будешь сторожить тут, как собака, даже спать наловчишься, одним глазом высматривая.

– Зачем мне это? Они скоро возвратятся, я знаю, – стараясь придать голосу равнодушие, возразила Абигаэл. Бережно уложив в тени спящего младенца, она принялась помогать Булан наполнять корзину. – Я просто не люблю, когда Петан играет в море один.

– С чего вдруг? Твой сын в воде как рыба, ему в этой бухте лучше, чем в лесу возле деревни. Негоже бегать за парнем, как наседка за цыплятами, он растет.

– Знаю, – вздохнула Абигаэл, глядя на Петана. Заметив появление Булан, он поспешил спрятаться в глубине, но в прозрачной воде его загорелое тело виднелось даже издалека. – Но мне все кажется, что он еще такой малыш…

– Мальчишки, – сказала Булан, закончив разглядывать Абигаэл. – С ними всегда так. Вчера был маминой крохой с розовыми пяточками, а сегодня уже…

Она не удержалась и тоже посмотрела вдаль, на бескрайнюю пустынную морскую гладь. Абигаэл стало неловко, ведь Хиджу увез сына Булан и пропадает с ним где-то вот уже который день, хоть вины ее в этом не было. Да и не стала бы женщина ее винить, никто здесь не стал бы. Абигаэл вообще все любили, гордились тем, что она живет в их деревне. Считали, будто она приносит удачу и отмечена особой милостью богов. А вот Хиджу не доверяли и сторонились. Мало того, что он был чужаком, пришлым, так еще обладал тяжелым характером: скрытный, скупой на слова, упрямый, он вечно держался особняком, не давая никому возможности завязать с ним дружбу.

Брат Рикарду отправляется в путь

В день, когда в новой церкви Ларантуки должна была пройти первая месса, погода выдалась превосходная. Несмотря на приближение влажного сезона лишь ярко-белые облака плыли по небосводу, заслоняя полуденное солнце и укрывая землю приятной тенью. Дождь пролился ранним утром, оставив свежесть и яркую зелень умытой листвы. Казалось, сама природа готовилась к важному событию, прихорашивалась, чтобы к назначенному часу иметь достойный и нарядный вид.

Церковь еще была заперта, но перед входом уже собралась толпа туземцев: несколько мальчишек с самого рассвета караулили неподалеку и побежали звать взрослых, как только увидели приближение священника.

– Похоже, здесь вся деревня! – воскликнул брат Рикарду, глядя в окно. – И каждый что-то держит в руках, какие-то корзинки, цветы, одна женщина даже принесла живую курицу!

Монах нервничал. Несмотря на то, что местные встретили их радушно, охотно внимали словам о Господе и в большинстве своем приняли крещение, никто из них никогда еще не бывал на богослужении. Анна сбилась с ног, помогая готовить новообращенных, объясняла, как нужно вести себя в церкви, учила молитвам, но далеко не все жители деревни проявляли интерес. А сегодня пришли все, даже те, кто упорствовал и отказывался принять веру. Брат Рикарду с тоской подумал, что хорошо бы прогнать тех, кто явился лишь из праздного любопытства, но это было невозможно – двери храма открыты для каждого.

– Превосходно! Значит, у нас есть возможность наставить на путь истинный даже самых закоренелых язычников, – ответил отец Мануэл, завершая облачаться для литургии. В отличие от брата Рикарду он был совершенно спокоен и готовился к мессе с энергичной радостью и вдохновением. – Что до их ноши, думаю, эти люди хотят оставить нам пожертвования. Выбрав то, что считают самым ценным.

Повязав пояс и закрепив столу, священник еще раз обошел церковь, проверяя, все ли в ней хорошо, можно ли, наконец, начать. Конечно же, все было давным-давно готово, и отец Мануэл не мог сдержать чувство гордости. Пусть этой маленькой церквушке на краю света далеко до величественных и роскошных соборов, но беленые стены, ровные ряды деревянных скамей, резная исповедальня (над нею местный умелец без отдыха трудился много дней), привезенные священником дарохранительница и распятье – все выглядело торжественно, красиво и одновременно строго.

«Жаль только, скамей на всех вряд ли хватит, – подумал отец Мануэл. – И певчих мы так и не успели обучить. Но ничего, справимся, откладывать богослужение из-за такого повода было бы преступно по отношению к прихожанам. И без того ждать пришлось слишком долго».

Жители Ларантуки и вправду заждались, священнику достаточно было посмотреть в окно, чтобы убедиться в этом. Толпа гудела от взволнованных голосов, люди переходили с места на место, самые любопытные осмеливались даже заглядывать внутрь, но, заметив движение, сразу же отступали на прежнее почтительное расстояние.

Пора было начинать. Отец Мануэл велел брату Рикарду открыть двери и удалился, чтобы вернуться в начале мессы. Осенив себя крестным знамением, монах выждал несколько мгновений, вслушиваясь в себя – от внутреннего напряжения нервы звенели натянутой тетивой, но сердце билось ровно, спокойно. Он почти не боялся, да и не было ничего пугающего в этих людях, пришедших пусть из праздного любопытства, но не со злом. Решительным шагом он подошел к двери, отпер ее и толкнул тяжелые створки, распахивая настежь.

Первой в церковь ступила Анна. Опустив ресницы, но гордо подняв голову, она торжественно приблизилась к чаше со святой водой, окунула в нее пальцы, перекрестилась и поклонилась, повернувшись в сторону алтаря. Однако занимать место на скамье не спешила, осталась стоять неподалеку и следить, чтобы другие тоже зашли как положено и расселись по порядку, а не слонялись, рассматривая каждую деталь убранства и перешептываясь.

Туземцы охотно делали все, что она говорит, но брату Рикарду казалось, будто для них это нечто вроде игры, необычной, а потому интересной. Более того, войдя, они и не думали спокойно ждать начала службы там, где было велено. Посидев немного, один за другим они направились к алтарю, и монах едва успел остановить тех, кто уже зашел за перегородку. Кое-как ему удалось выяснить, что они принесли дары новому богу и собирались положить их на самое подходящее, по мнению туземцев, место.

С помощью Анны, с трудом сдерживавшейся, чтобы не разразиться руганью, недоразумение разрешилось, но дикари не могли или не хотели понимать, что в Храме Божьем такого рода подношения не нужны. В конце концов, пришлось позволить им сложить все возле стены. Возникшая куча самых разнообразных вещей придала церкви некоторое сходство с восточным базаром, и, рассматривая ее, брат Рикарду немного приуныл. Что скажет отец Мануэл, ведь он готовил все с такой любовью, лично проследил, чтобы каждый уголок сиял чистотой!

Стоило рассадить тех, кому хватило места, и указать остальным, где им можно будет преклонить колени во время молитвы, как новоиспеченные прихожане явно заскучали от того, что ничего больше не происходило. Стоявшие расселись, скрестив ноги – другие, кого разместили на скамьях, ерзали и посматривали на них с завистью. Им были непривычны такие жесткие и высокие сиденья. Тут и там послышались перешептывания. А потом в их руках начали появляться бетельницы.

Брат Рикарду мысленно застонал, с трудом подавив неуместные сейчас досаду и гнев на самого себя. Как он мог позабыть об этой отвратительной традиции! И Анна тоже о ней забыла, хоть относилась к предстоящему событию едва ли не с большим трепетом, чем они с отцом Мануэлом. Растерявшись, монах перевел взгляд на Анну, вновь надеясь на ее помощь, и увидел, как она принимает порцию бетеля у сидящего рядом пожилого мужчины. При этом вид она сохраняла все такой же суровый и по-прежнему не покидала выбранного поста, придирчиво оглядывая соплеменников.

Поймав взгляд совершенно ошарашенного брата Рикарду, она как ни в чем не бывало затолкала сверток жвачки за щеку и хотела было подойти к своему наставнику и спросить, с чего вдруг у него стало такое странное выражение лица, но не успела – прибыл капитан форта, сопровождаемый друзьями и подчиненными.

О том, как в сердце Абигаэл поселились сомнения

Укрывшись под навесом на корме, сестра Анна наблюдала сквозь пелену дождя, как Хиджу правит лодкой. За спиной похрапывал брат Рикарду, убаюканный шумом ливня и мерным покачиванием на волнах. Ей бы тоже улечься, укрыться шерстяным плащом и подремать, но вместо этого она сидела и смотрела, ежась от неуютной, пронизывающей сырости.

А вот Хиджу вовсе не было зябко, он делал свою работу, не обращая внимания на то, как дождь лупит его по плечам, окружая облаком водяной пыли. Как холодная вода стекает по обнаженной коже, по волосам, прилипшим к шее. Казалось, ему даже нравится такая погода, радует одиночество – попутчики быстро начали тяготить Хиджу, он и не пытался этого скрыть.

Сперва брат Рикарду старался хоть немного расположить к себе угрюмого чужеземца, завязать интересный для всех разговор. Но тот лишь отвечал короткими фразами, давая понять, что к разговорам вовсе не расположен. Монах справедливо рассудил, что добраться до места, желательно без неприятностей, гораздо важнее, нежели стать приятелями с этим нелюдимым малым, и оставил его в покое.

С Анной, вопреки ее ожиданиям, Хиджу также не проявлял желания общаться, хоть и держался все же несколько вежливее. Она никак не могла понять причину такого отчуждения: ведь она не пришелец с Запада, которому Хиджу, как любому чужаку, не доверял, и когда-то они замечательно проводили время вместе, пусть недолго и давно.

Воспоминания о тех встречах отозвались жаром, прилившим к лицу. Анна старалась забыть о юноше из оранг-лаутов, понимая – он ушел навсегда, даже если их пути вновь пересекутся, это будет ненадолго, возможно, он ее и не узнает. Но временами его образ возникал перед глазами, заставляя мечтать о несбыточном, и тогда Анна позволяла себе погрузиться в манящие грезы, забыть о рутине и скуке, окружавших ее. А сейчас они все-таки встретились, и Хиджу ее все же узнал, но…

– Раньше ты был разговорчивее, – говорила Анна. Тогда они и впрямь весь день болтали без умолку. Вернее, почти весь день.

– С тех пор столько лун прошло, весь мир изменился, – невозмутимо отвечал он, удостоив ее лишь коротким взглядом. – Мы были совсем несмышленышами, Дуйюн. У меня скоро сын дорастет до того же возраста.

– Интересно, если твоя жена с Запада, а сам ты из племени морских бродяг, то кем тогда будут твои сыновья? – спрашивала Анна, и Хиджу хмурил брови в ответ.

– Людьми, – отвечал он коротко и уходил на другой конец лодки.

Теперь, глядя сквозь отгородившую их друг от друга водяную завесу, Анна жалела о тех словах, своей неоправданной резкости. Ей ли говорить такое? Ведь она сама ушла из родного племени к пришельцам с запада, служит их богу, носит их одежду, говорит на их языке. Но западным человеком вовсе не стала. Да и что ей за дело до детей Хиджу, или она завидует счастью его семьи?

Словно почуяв, что она думает сейчас о нем, Хиджу обернулся и встретился с Анной глазами. В его взгляде она прочла настороженность, холодность – ни следа того тепла, с каким он смотрел на нее когда-то. И от живого любопытства, задора, открытой, искренней радости… Он был прав: тот славный добрый юноша, встреченный однажды Анной на пустынной отмели, остался лишь в ее воспоминаниях. Хиджу, который сейчас правил лодкой, был совсем другим. И это понимание наполняло сердце Анны печалью, будто у нее отняли что-то дорогое, что берегла она много лет, лелея неясную, смутную надежду.

Анне стало досадно. Раз он избегает разговоров, то и ей не очень-то они нужны. Есть брат Рикарду, он все понимает лучше, чем этот самовлюбленный, неприветливый чужак. В конце концов, она всегда может говорить с богом – по словам отца Мануэла он слышит каждого, кто к нему обратится. А уж ее-то наверняка, ведь она приняла обет. Анна подумала, что тем более не следует разглядывать чужих мужей, устыдилась и скрылась в глубине под навесом, едва слышно бормоча особую молитву от греха.

Брат Рикарду все так же спал сном праведника. Анна прилегла у другого борта, прикрыла веки, слушая баюкающий шум дождя над морем, но сон не шел. Перед глазами назойливо возникал образ Хиджу, будто видела она его сквозь любые преграды. Как он разворачивает парус, ставит лодку на галс, всем весом тянет, едва не падая за борт. Как, выровняв курс, отбрасывает с лица налипшие волосы. Как тяжелые капли стучат по его плечам множеством крохотных холодных пальцев, а он будто не замечает – смотрит вперед, правит лодкой умело и уверенно.

«Ничего, – думала Анна, стараясь сосредоточить внимание на плеске волн о борт. – Третий день уже плывем. Ветер поднялся, лодка пойдет скоро. Если позволят боги, завтра будем на месте».

Ветер не унимался до самого вечера, и они действительно почти добрались до деревни, но Хиджу не видел причин торопиться и рисковать, продолжая плыть затемно, потому остаток пути проделали ранним утром. Обогнув мыс, Хиджу повернул к берегу. Брат Рикарду и Анна, не в силах сдержать волнения, стояли бок о бок возле борта и рассматривали место, с которого начнется их долгий путь.

Самой деревни не видно было с моря, лишь одинокая ленточка дыма тянулась над склоном, выдавая людское поселение. Но пляж не был пуст: тонкая фигурка вышла из тени деревьев к краю прибоя и замерла, глядя на приближавшуюся лодку. Солнце вычертило ее ярко, четко, и брат Рикарду с изумлением увидел, как золотом сверкнули белокурые волосы. Чем ближе подходили они, тем меньше оставалось сомнений – эта изящная, стройная молодая женщина не из местных племен.

Еще несколько мгновений, и монах рассмотрел ее лицо, поймал взгляд взволнованных голубых глаз. На его землячку она тоже не была похожа. «Откуда же она родом? – пытался угадать брат Рикарду, от удивления забыв приличия и прямо-таки ощупывая незнакомку взглядом. – Англия? А может, француженка? Или и вовсе откуда-то с севера. Но как, ради всего святого, она попала сюда?»

Едва лодка ткнулась носом в песок, брат Рикарду поспешил навстречу загадочной женщине, не дожидаясь возможности сойти на берег, не промочив ног и края одеяния. Но незнакомка, хоть и казалась не менее удивленной и заинтересованной, прошла мимо, лишь улыбнулась мимолетно и устремилась к чему-то за его спиной.