Девочки

Ужасный день

Сегодня был просто ужасный день, хотя начинался он совсем неплохо, даже весело. Литературу у нас сейчас ведёт практикантка из педа — мы зовём её «Танечка». Танечка очень старается заинтересовать нас и рассказывает на уроках много интересного. Жаль, что никто не слушает… Когда Танечка остаётся с нами одна, без Валентины Игнатьевны, мы не слышим даже друг друга, а уж что там рассказывает Танечка, понять невозможно!

Но сегодня на уроке за задним столом сидела Валентина Игнатьевна и Танечка смогла наконец показать, на что она способна.

Мы проходим Пушкина, про «и жало мудрое змеи в уста замершие мои вложил десницею кровавой».

— В этом стихотворении много устаревших слов, — сказала Танечка. — Например, «уста» и «десница». Кто сможет объяснить, что они означают?

Танечка посмотрела на нас, но все, естественно, молчали — мы же не в пятом классе, чтобы тянуть руки и подпрыгивать от нетерпения.

— Никто не знает? — удивляется Танечка и заглядывает в журнал. — Родина?

Оксана встаёт, смотрит лениво в окно и только потом дотрагивается пальцем до губ:

— Ну губы!

— А «десница»?

Этого Оксана не знает, и Валентина Игнатьевна за задним столом недовольно качает головой.

Может быть, Танечка подумала, что это её осуждает Валентина Игнатьевна, — за то, что она нам плохо объяснила? Во всяком случае, практикантка вызвала Родину к доске и велела ей написать эти и другие устаревшие слова и их значения.

— Лоб, — сказала Танечка, — раньше как называли? Правильно, чело! Щёки — ланиты, губы — уста, нос… — Танечка задумалась.

— Рубильник!!! — крикнул с третьей парты Толя Родионов, и всем — даже Валентине Игнатьевне и Танечке — стало очень смешно. Правда, есть опасение, что к Родионову прилипнёт теперь этот «рубильник» намертво!

Домой я шла одна, без Аси, потому что у ворот школы Асю поджидал парень в джинсовой куртке с меховым воротником — наверное, это и есть Андрей. А дома меня встретил папа! Обычно он приезжает в субботу, а сегодня — только среда, но папа сказал, что у него на работе отгул, вот он и решил махнуть к нам. За обедом папа рассказывал про Антошку — какой он забавный и умный, сколько он весит и какой у него рост в сантиметрах — как будто мне интересно! Папа привёз целую кипу Антошкиных фотографий. Я посмотрела, чтобы не обидеть папу: ну ребёнок и ребёнок — ничего особенного!

А когда папа сказал, как всегда: «Ну что, Лёка? Пойдём по нашим местам?», мне почему-то не захотелось, и я придумала, что у меня болит голова.

Бабушка тут же достала градусник, но я сказала, что мне нужно просто полежать, и ушла в свою комнату. Там я залезла на подоконник, задёрнула шторы и стала думать о том, что, кроме бабушки, у меня теперь никого не осталось на свете. Для Аси я давно уже не самая лучшая подруга, а просто одна из знакомых, и стоит появиться на горизонте какому-нибудь парню, как она тут же бросает меня одну. А у папы теперь есть Антошка…

— Кажется, кто-то на нас обиделся… — папа раздвигает шторы и берёт мою тетрадку. — Можно?

Папа читает про себя стихотворение, а я смотрю в окно. Ну и пусть! Пусть все как хотят!.. И пусть папа уезжает к своему Антошке, раз так!..

— Ну вот что! — говорит папа и хватает меня в охапку, как маленькую. — Давно пора тебе переезжать в Нижний! Пойдёшь в хорошую школу — в лицей или в английскую! Рано или поздно всё равно придётся тебе куда-нибудь поступать — ну не в Арзамасский же пед!

— А что пед? — вмешивается бабушка. — Сейчас к нам идут очень сильные абитуриенты! Даже с медалями! А дальше всё только от неё зависит: будет хорошо учиться — поступит в аспирантуру!

Но папа не слушает.

— Ну как, Лёка, поедешь? Тётя Наташа тебя очень любит, и тебе она нравится.

И вот тут случилось самое ужасное! Я не знаю, что на меня нашло… Я совсем так не думала, и я сразу же пожалела о своих словах, но было уже поздно. Я сощурила глаза и очень тихо сказала: «Вам с тётей Наташей нужна бесплатная няня для Антошки?»

Вечером я сидела в своей комнате, плотно закрыв дверь, и делала вид, что учу уроки. Бабушка несколько раз заглядывала ко мне и говорила, что ужин готов, но я только мотала головой. Папа ко мне не заглянул ни разу, хотя он и не уехал в свой Нижний. Всем было очень плохо, но у меня что-то в голове как заело, и я упрямо твердила про себя одно и то же: «Ну и пусть, раз они так…»

Наконец, часов в девять вечера, папа вошёл ко мне в комнату, обнял за плечи и внимательно посмотрел в глаза.

— Ты же знаешь, что это не так? — спросил он, и я кивнула и отвернулась к окну. И тогда папа сказал: — Это ты из-за Антошки? Ты, наверное, думаешь, что я теперь буду меньше тебя любить, так?

Я ничего не сказала, но в носу у меня защипало, как у маленькой.

— Так вот, — сказал папа. — Ты — моя самая любимая дочка, и так будет всегда, поняла? И — давай-ка, дружок, ужинать. Бабушка вот такие блины испекла! А насчёт переезда ты всё-таки подумай — не в этом году, так на следующий, договорились?

Радость в кармане

Весь март я прожила в состоянии радостного ожидания. Борис писал почти каждый день, а из меня просто сыпались стихи! Иногда мне казалось, что ещё немного — и полетят искры во все стороны!

Перед Восьмым марта папа прислал деньги на подарок и мы с бабушкой купили короткий светло-зелёный плащ, который нужно носить с джинсами. Ася сказала, что я в нём похожа на японку, и я решила, что это — комплимент. И ещё случилось одно неважное событие, даже не событие, а так… Я шла в этом плаще по улице, и два незнакомых парня обернулись и посмотрели мне вслед, хотя я шла одна, без Аси.

Над Арзамасом весь месяц висело огромное синее небо, какое бывает только ранней весной, но раньше я не видела, какое оно огромное. И ещё я заметила, что у деревьев в парке — синие тени…

У Аси тоже жизнь кипела ключом. В марте она умудрилась два раза поссориться с Андреем и три раза помириться.

— А почему три? — не поняла я. — Два раза поссорились — значит, и мирились два раза?

— Про третью ссору я совсем забыла, — беззаботно смеётся Ася. — А тут вдруг Андрей звонит и предлагает мириться! Я даже не сразу и поняла, о чём он.

Бабушка считает, что у Аси ещё не проснулась душа и что она просто играет в чувства. И ещё бабушка сказала, что скоро Ася встретит свою первую большую любовь… Моя бабушка в шутку говорит, что может предвидеть будущее. Я иногда в это верю, потому что у нас в роду когда-то очень давно была прапрабабушка-цыганка. Наверное, от неё у бабушки и у мамы такие густые вьющиеся волосы, которые у бабушки до сих пор не поседели.

В марте мы с Асей стали по утрам до школы бегать по парку, потому что Ася собирается участвовать в конкурсе красоты «Мисс Арзамас» и ей нужно сбросить 350 граммов. Я не знаю, на каких весах Ася всё так точно подсчитала и почему именно 350, а не 400 или 300. Я думаю, что Ася и так тоненькая, как модель, и выше меня на голову. За этот год она ещё больше вытянулась и похорошела, так что понятно, почему Андрей боится её потерять.

В тот четверг после школы я забежала домой переодеться и пообедать, а потом за мной зашла Ася, чтобы вместе идти на аэробику: Ася всерьёз готовится к конкурсу красоты, а я за неё болею.

Только что принесли почту, и я сразу заметила в ящике письмо от Бориса. Мне не хотелось читать его при Асе, и я засунула конверт в карман.

— Это от него? — спросила Ася, и я молча кивнула.

С трёх до четырёх я наблюдала, как Ася вместе с группой симпатичных девочек в ярких полосатых гетрах кружится и прыгает под музыку, и мне тоже захотелось заниматься аэробикой и носить такие гетры.

Конверт лежал в кармане, как маленькая радость, и я думала о том, как приду домой, зажгу настольную лампу и не спеша прочитаю письмо, а потом весь вечер буду писать ответ…

Письмо оказалось необычно коротким, всего несколько строчек.

Ой!.. А что же теперь будет?..

Впервые в этом письме Борис обращается ко мне на «ты» и впервые написал такие слова, от которых у меня мурашки по спине побежали.

«Потрясающе красивая… Думаю всё время…»

Но ведь… Но ведь это он не обо мне думает, а об Асе!..

В груди у меня что-то ёкнуло, и я минут пять сидела, уставившись на листок с письмом.

Ну вот и всё… Он меня увидит — и… Нет, он меня ни за что не увидит! Напишу, что… сломала руку или лучше ногу… Вообще умерла! Нет, умерла — не получится, потому что как же я напишу об этом? Может, просто не прийти?.. А ПОТОМ придумать что-нибудь… Что папа приехал и увёз в Нижний…

Всю пятницу я не знала, что мне делать, — и молча паниковала.

— Ты что, не слышишь? Я тебя уже два раза спрашиваю! — дёргает меня за рукав Ася. — Ты вообще сегодня какая-то странная…

После школы, когда мы проходили мимо фонтана напротив института, я вся сжалась и ссутулилась, как будто Борис мог меня увидеть и разоблачить прямо сейчас.

А вечером у меня созрел план…

— Ты что, с ума сошла? Ты это серьёзно?.. — Ася смотрит на меня как на ненормальную и крутит пальцем у виска. — Да ты соображаешь, что только запутаешь всё ещё больше?

Мы сидим с Асей в моей комнате, но не в папином кресле, а на диване, и Ася в третий раз перечитывает письмо. Кажется, она всерьёз расстроена.

— Ну скажи, зачем ты это сделала? На что ты, собственно, рассчитывала? — повторяет Ася, пожимая плечами. — Глупенькая, ты же сама симпатичная, а в последнее время в классе только и слышно: «Широкова да Широкова!..»

Я молчу, потому что понимаю, что то, о чём я прошу Асю, — действительно глупо. Ну встретится она с Борисом один раз вместо меня… А что потом?! Борис сразу же влюбится в Асю по уши и будет писать МНЕ о том, как он меня, то есть Асю, любит!..

— Я ещё написала ему, что уже в десятом…

— Это мелочь! — отмахивается Ася. — Про возраст все врут! Я тоже сначала Андрею сказала, что в десятом. А ты даже и не совсем соврала, потому что через два месяца ты как раз перейдёшь в десятый. Два месяца — подумаешь!

Но что же всё-таки делать?..

— Послушай! — встрепенулась Ася. — А может, рассказать всё тёте Вале? Всё-таки психологический педагог…

— Бабушке?! Да ты что!.. — машу я руками. — Она не поймёт и только расстроится! И скажет, что врать нехорошо.

Ася морщит лоб.

— Знаешь… — говорит она неуверенно. — Просто нужно всё по-честному рассказать.

— Кому? Борису?!

— Ну да.

— Нет-нет! Я боюсь!

— Ну, позвони ему и всё объясни. Ты знаешь его телефон?

Я мотаю головой:

— Я ему ни разу сама не звонила. И ЧТО Я ЕМУ СКАЖУ?

— Ну хочешь… Хочешь, я сама попробую ему всё объяснить? — предлагает Ася. — Ну, скажу, что — так получилось.

Ася привыкла, что ей всегда всё прощается за то, что она красивая, — стоит только смущённо улыбнуться, сделать удивлённое лицо и развести руками. Вот и сейчас ей кажется, что она на самом деле сумеет объяснить Борису, что ничего, собственно, не произошло…

В субботу в три часа я закрыла дверь в свою комнату, залезла с головой под одеяло и зажмурилась. Вот сейчас Ася подходит к фонтану… Борис видит её издалека и замирает от удивления, потому что настоящая Ася ещё красивее, чем на карточке…

Три минуты четвёртого… Ася говорит Борису, что она — не Оля…

Пять минут четвёртого… Борис ничего не может понять. Ася объясняет ему, что «так само получилось и никто не виноват».

Десять минут… Я не знаю, что дальше. Ну и пусть…

Сорок минут… Та-ри-ра-таа!.. Мобильник!

Я смотрю на него с ужасом, потом медленно-медленно протягиваю руку и говорю: «Да?»

— Ну, в общем… — голос у Аси растерянный. — Одним словом, я сейчас к тебе приду.

Ася садится на краешек дивана и почему-то смотрит в сторону.

— Понимаешь… Он так обрадовался!.. Он, оказывается, специально приехал на один час, чтобы с тобой встретиться…

— Ты хочешь сказать — с тобой? — поправила я, уже догадываясь, что произошло.

— Нет, с тобой, — покачала головой Ася. — Если хочешь знать, мне было очень неловко. Я даже не помню его фамилии!..

— Левицкий. Зовут Борис.

— Оль, ну так вышло… Я как-то сразу не призналась, что я — Ася, а не Оля, а потом за ним друг подъехал на машине — и я не успела… Глупо всё получилось!

Мы помолчали.

— Ты знаешь, он действительно отличный парень, — грустно сказала Ася. — И он тебя простит, и всё будет хорошо… И — давай напишем ему письмо и всё объясним!

Прошла неделя, потом — ещё одна…

Я подсчитала, что если письмо идёт до Нижнего два, ну — три дня, и если один день прибавить на всякие задержки, то я могу получить ответ в любой момент…

С Асей мы как-то отдалились, и из школы я часто возвращаюсь теперь одна. Так даже лучше — не нужно отвечать на вопросы или делать вид, что всё нормально.

В апреле снег в городе потемнел и съёжился, а вот в «Дубках» за оврагом ещё можно кататься на лыжах. На физкультуре нас водил туда Олег Иванович. Лыжня была видна, но лыжи не скользили и к ним прилипал мокрый снег. Я отошла в сторону и долго стояла среди звенящей тишины, опрокинутого неба и солнечного света.

Я совсем не думала о смысле жизни, да и зонта у меня в руках не было. Просто было грустно и очень тихо — не вокруг, а внутри… А когда я пришла домой, на столе у меня лежал тонкий конверт.

…А ещё раньше, через два дня после того как Ася вместо меня встретилась у фонтана с Борисом, было ещё одно письмо. Три страницы, исписанные мелким торопливым почерком, и там были такие слова, от которых у меня похолодело в груди! Такие письма получают раз в жизни, если вообще получают… Со страниц на меня летела нетерпеливая счастливая энергия, как солнечные брызги, от волшебных слов кружилась голова… и, может быть, это и есть любовь?

Под одним дождём

Я не показала письмо Асе. И ещё я твердо решила, что не пойду на встречу. Зачем?! Чтобы Борис сказал мне, какая я врунья?

…В половине четвёртого я стояла перед зеркалом в джинсах и новом плаще, в котором я похожа на японку.

— Ты куда собралась? — спросила бабушка. — А обедать?

— Я не хочу…

От нашего дома до технического института — минут десять пешком, но я вышла раньше: мне хотелось посмотреть на Бориса «со стороны», пока я для него — просто прохожая-невидимка. Я шла через парк и наслаждалась своим «инкогнито».

День был серенький, пасмурный — того и гляди, заморосит по-осеннему…

У фонтана напротив института толпился народ: наверное, только что закончились лекции… Я напрягла зрение (очки лежали в кармане), пытаясь рассмотреть, кто из них Борис.

«Девушка, вы не меня ждёте? Ах нет… Ну извините…»

Меня уже раза два за последнее время называли на улице «девушкой», а не «девочкой». А всего полгода назад меня часто принимали за мальчика, особенно когда я надевала джинсы и кепочку.

Без пяти три. Бориса не видно. Я обошла площадь, постояла у киоска и вернулась к входу в институт.

Три часа три минуты… Может, он вообще не приехал?

Я подошла к фонтану.

Когда мы с Асей играли в бумажных принцесс, наши нарисованные принцы часами ждали с букетами цветов под окнами замка, а вот Борис не торопится…

«Вы — Оля?»

Мы стоим и смотрим друг на друга. Я — растерянно, Борис… не знаю как: внимательно? изучающе?

У фонтана шумит весёлая студенческая жизнь, а мне кажется, что вокруг нас — стеклянная стена. Борис отворачивается, достаёт сигареты и закуривает — и сразу ещё больше отдаляется и превращается во взрослого незнакомого человека…

— У меня к тебе один вопрос, — спокойно говорит Борис. — Стихи — тоже чужие?

— Стихи мои.

Я чувствую, как из меня уходит что-то, как воздух из прохудившегося воздушного шарика. Очень хочется плакать…

— Ну ладно, — говорит Борис и смотрит на часы. — Спасибо, что пришла. У меня в пять пятнадцать автобус. Я тебя провожу — и на станцию.

— Не надо… Тут близко…

Борис смотрит на меня сверху вниз и улыбается снисходительно, как ребёнку.

— Да ладно, не переживай, — говорит он и раскрывает зонт. — Пошли, а то промокнешь.

Мы идём через парк, и дождь стукается о чёрную мокрую крышу зонта и мелкими гвоздиками впивается в лужи. Борис молчит, и я ускоряю шаг…

— Ну, пока, — говорит Борис.

Дверь в подъезд захлопнулась, и я постояла внизу, потом поднялась на три пролёта и села на грязный подоконник. Дождь полил ещё сильнее. Я подождала, пока большой чёрный зонт скроется за поворотом, и спустилась вниз. Было так больно, что уже ни о чём не заботишься, а только о том, как остановить эту боль. Я шла по проспекту и думала, что вот так люди, наверное, и совершают самоубийства. А что? Один миг — и всё кончится. Бабушку вот только жалко… И папу тоже.

Я достала мобильник и набрала папин номер.

…Длинные гудки.

Потом что-то щёлкнуло, и автоответчик папиным голосом предложил мне оставить сообщение.

Больше я не звонила.

На проспекте и в парке зажглись фонари. Было ещё не поздно, а для субботнего весеннего вечера и совсем рано. Город только начинал свою вечерне-ночную программу. В кармане раз пять уже звонил мобильник. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, но при чём тут бабушка?..

— Баб, я в читальном зале. Ну, не могла позвонить!.. Всё, отключаюсь — тут нельзя с мобильниками!

«Девочка, у тебя что-то случилось?»

Сквозь туман очков, забрызганных мелкими капельками дождя, я вижу человека в коричневом плаще. Я даже не знаю, старый он или молодой… Мне всё равно — хотя бы и маньяк!

«Девочка, тебе нужно идти домой. Нельзя с таким лицом гулять одной по городу».

И тут меня как прорвало!.. Из глаз полились слёзы, и сразу стало чуть-чуть легче. Мы куда-то идём, и я рассказываю про Бориса, фотографию и Асю.

Я не запомнила лица моего спутника: он так и остался для меня навсегда просто Человеком в Коричневом Плаще. И ещё я запомнила голос — спокойный и внимательный. И этот голос не пытался мне доказать, что «всё пройдёт и у меня будет в жизни много ещё таких Борисов», — потому что он знал, этот мудрый человек, что в тот момент Борис был — единственным и… единственным!

Вместо всего этого Человек в Коричневом Плаще сказал, что если я подожду до завтра и не наделаю глупостей, то может быть, именно завтра Борис позвонит или пришлёт письмо.

У подъезда нас встретила перепуганная бабушка, которая уже звонила в милицию, библиотеку, Асе и папе в Нижний.

— Вот, сдаю вам с рук на руки, — смущённо улыбнулся Человек в Коричневом Плаще и растворился в дожде — совсем как в том моём стихотворении, из-за которого расстроился папа…