Девочки (дневник матери)

Послесловие Александры Раскиной

На самом деле дневники эти ни в каких особенных пояснениях или дополнениях не нуждаются: они самодостаточны. Да и не много можно сказать в журнальном послесловии. Но что-то сказать попробую.

Поговорю чуть-чуть о том, как мама справлялась с моей «советскостью» вплоть до 1953 года. Лидия Корнеевна Чуковская рассказывала мне, что ее моя правоверность прямо-таки ужасала, и она однажды спросила у мамы: «Фрида, когда вы рассчитываете разбить Саше голову?» А мама ответила: «Не надо будет разбивать: она сама всё поймет». Откуда эта уверенность? Расскажу такой случай. Однажды в 4-м классе (конец 1952 г.) прихожу я из школы и говорю: «Мама, нам велели сделать доклад о великой дружбе». В этот день на уроке учительница велела нам привести пример великой дружбы. Нина С. встала и сказала: «Саленко и Яснопольская» — были у нас в классе такие две девочки. Ну что говорить — учительница эту Нину бедную чуть не убила. Так что дело это было явно серьезное, и я не хотела ударить в грязь лицом.

Выбор для доклада был такой: Ленин и Сталин, или Маркс и Энгельс, или Герцен и Огарев. Я говорю маме: «Я хочу взять Ленина и Сталина». Мама говорит: «Давай лучше возьмем Герцена и Огарева. Я тебе помогу». Я говорю: «А что, Ленин и Сталин не дружили?» Мама нашлась: «Знаешь, — говорит, — у них была очень большая разница в возрасте». Я этот разговор помню, как сейчас. Видно, что я была совершенно готова к тому, что в школе нам сказали неправильно. А мама знает, как правильно. Видимо, мама это про меня понимала.

И, пожалуй, вот о чем еще скажу. Из дневников видно, что папа за меня всё время волновался и, будь его воля, вообще бы никуда меня не пускал. А что же мама? А мама возражала папе и настаивала на своем, если речь шла о действительно важных вещах. Например, папа хотел отдать меня в школу с восьми лет, а мама настояла, чтоб с семи. Подумать только, что я могла бы пойти в школу в восемь лет и не подружилась бы с Галей Людмирской!

Или вот такой случай. Когда мне было 11 лет, у нас в классе умерла девочка. Очень хорошая девочка, Рита Лазарева. У нее была какая-то врожденная болезнь, с которой тогда не умели бороться. Она была обречена.

Мы должны были пойти на похороны в крематорий всем классом. Папа ни за что не хотел меня пускать. А мама сказала: «Нет, надо пойти». Честно говоря, я и сама не рвалась. Я боялась. Никому не говорила, но боялась. Мама, наверно, это поняла. Она сказала: «Я пойду с тобой». И пошла. И всё время держала меня за руку. Заиграла музыка. Мама шепнула мне: «Это колыбельная Моцарта». Страшно не было. Было только очень-очень грустно.

Вот только об этих двух вещах, о которых никто, кроме меня не знает, я и хотела рассказать. Была бы жива моя сестра Галя Кулаковская (Киселева), она бы, наверное, тоже могла рассказать что-то важное, что осталось за кадром, — но Гали нет.

Теперь, в нескольких словах, как сложилась жизнь нашей семьи в последующие годы.

В 1957 г. мы из нашей ужасной коммунальной квартиры в Ермолаевском переулке переехали в кооперативную квартиру у метро «Аэропорт». В 1959 г. Галя окончила институт и стала преподавать физику в школе, а я поступила на вечернее отделение филфака МГУ и работала лаборантом в лаборатории машинного перевода. Мы с Галей получали одинаковую зарплату: 740 рублей («старыми» деньгами). С первой зарплаты мы с Галей, скинувшись, купили маме первую в ее жизни пишущую машинку — «Колибри». В 1964 г. мама послала ее Бродскому в деревню, где он отбывал ссылку.

В 1961 г. Галя вышла замуж за Толю Киселева, а в 1962 г. у них родилась дочка Наталья. Первая внучка наших родителей (и единственная, которую застала мама). Что мама будет замечательной бабушкой, никто и не сомневался. Но оказалось, что и папа теперь волнуется, главным образом, за внучку. «Саша, — сказал он мне как-то, — у тебя нет ли температуры? Смотри, не зарази Наталью!» Папа очень Наталью любил и написал о ней книжку стихов для детей под названием «Ребенок Наталья». Книжку целиком ему издать не удалось, но какие-то из стихов были напечатаны, в частности, в журнале «Семья и школа».

В 1962 г. вышла замуж и я — за Сашу Вентцеля. И так нам с Галей повезло, что родители любили обоих наших мужей.

Это всё были счастливые годы. У родителей выходили книжки; статьи мамины, хоть и нелегко проходили в печать, и чем-то, бывало, приходилось жертвовать, — но всё-таки публиковались. Постоянно мама кому-то помогала, кого-то защищала, и — непонятно, как это ей удавалось — всегда добивалась своего. Но вот наступил 1964 год. Суд над Иосифом Бродским. Обвинительный приговор: ссылка на 5 лет в деревню в Архангельской области. И что бы мама ни делала, кого бы к делу ни подключала, куда бы ни писала, кому бы ни посылала свою запись суда — всё упиралось в какую-то стену.

Осенью 1964 года мама заболела. Неизлечимо. И до последнего дня она мучилась тем, что не может помочь Иосифу. 7 августа 1965 г. мама умерла. Бродского освободили в сентябре.

Папа после смерти мамы впал в депрессию и очень долго из нее выбирался. С трудом возвращался в работу. В конце концов к работе вернулся, но почти никуда не выходил. Он пережил маму всего на 6 лет.

Мамин любимый брат Изя умер в январе 1968 года. Наша бабушка, «мама Соня», умерла в октябре того же года, пережив обоих детей. Дедушка, «папа Аба», был счастливее: он умер в 1960 г.

А в 1974 году, 7 января погибла Галя. Она поехала на зимние каникулы со своим девятым классом на Западную Украину, в город Коломыю. Перед самым возвращением в Москву у кого-то из ребят заболел живот. В общем-то ничего особенного, но Галя вызвала скорую помощь, а сама побежала в аптеку. Через дорогу. Эта самая «скорая помощь» неожиданно выехала из-за стоящего у тротуара грузовика и сбила Галю. Прошло уже больше 35 лет, но ее ученики до сих пор приходят к ней на могилу.

Мама, папа, Изя, дедушка, бабушка, Галя — их давно уже нет в живых, но на страницах этих дневников они все живы и до поры до времени счастливы.

…И я бесконечно благодарна покойному Петру Ильичу Гелазония, который не только предложил мне напечатать мамины дневники в этом замечательном журнале, но и на протяжении многих месяцев был для меня таким редактором, о котором можно только мечтать.