Девушка из Кашина

^{А. КОНСТАНТИНОВ}　 РАССКАЗ О ДОЧЕРИ

Наш эшелон подошел к станции Торопец. Мы спешно выгрузили оружие, снаряжение, продовольствие. Все наскоро сложили в кучу и прикрыли плащ-палатками. Мне не терпелось скорей пойти в город, разыскать инструктора обкома партии Хрусталева, узнать, где Ина.　

Неожиданно встретился с Хрусталевым по пути в райком. Передал ему предписание о направлении меня во 2-ю партизанскую бригаду. Он предупредил мой вопрос:　

— Идемте же вместе разыскивать вашу дочь!　

— Как разыскивать?　

— Да так. Она узнала, что на днях бригада должна выйти за линию фронта, и, не закончив лечения, вчера тайком уехала из опергруппы.　

Спешим в райком. Звоним по всем заставам. Нигде ничего не знают. Бегаю по штабам погранполков, расположенных в городе. Наконец поздно вечером узнаю, что Ина задержана КПП в тридцати пяти километрах от Торопца. Связи с заставой нет. Наутро заказал верховую лошадь. В пять часов я уже в райкоме. Жду с нетерпением коня, а его все нет. Послал на базу связного.　

Девять часов! Нетерпеливо хожу по огромному залу заседаний райкома, где расположился сборный пункт партизан. Открывается дверь, и я вдруг вижу мою Инку в черном беретике, в белой кофточке и больших сапогах.　

— Папа!　

Она, как вихрь, бросилась ко мне. Объятия, поцелуи, сотни вопросов. Вот она со мной, моя дочка. Загорела, погрубела, чуть-чуть похудела, но все такая же веселая, жизнерадостная, непоседливая.　

Я едва успеваю отвечать на ее вопросы. И вдруг на кисти правой руки замечаю большой засохший струп, пальцы у Ины немного припухли.　

— Что это, Ина?　

— Так, ничего, пустяки, расскажу после. А ты… надолго сюда?　

— Насовсем.　

Она некоторое время смотрит на меня молча, затем обнимает, целует, тормошит.　

— Как я рада, что ты здесь! Только ты, пожалуйста, не делай глупостей и отправляйся домой. Как там мама одна будет справляться? Да и мне здесь лишняя забота с тобой. — Она принимает озабоченный вид. — Да, папа, это тебе не Кашин и… не гражданская война, это более серьезное, — говорит она поучающим тоном.　

— Ну, ну, ничего. Уж я как-нибудь постараюсь привыкнуть и не причинять тебе больших хлопот, — отвечаю в том же серьезном тоне, а сам еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.　

— Да, что ж мне теперь с тобой делать? — в раздумье говорит она.　

— Прежде всего, девочка…　

— Папа, я уже не девочка, а разведчица 2-й Калининской партизанской бригады.　

— Прошу прощения. Прежде всего, товарищ разведчица, надо разыскать почту и послать телеграмму домой о том, что я нашел тебя живой и здоровой.　

Телеграмма и письмо отправлены.　

Приходим к вокзалу, где остановилась наша группа. Мои товарищи уже знают об Ине. Знакомство. Радушные приветствия. Готовим завтрак. На разостланной палатке раскладываем угощение.　

Девушки усиленно предлагают варенье, конфеты, сгущенное молоко. Я с серьезным видом отодвигаю сласти от Ины.

— Разведчики привыкли к сухарям. — И подвигаю ей кучу сухарей.　

— Это тогда, когда разведчики в разведке, в тылу врага, — парирует Ина и намазывает вареньем кусок хлеба.　

В веселых шутках проходит завтрак. Ину просят рассказать о своих злоключениях и тылу врага. Девушки интересуются, что у нее с рукой.　

— А, обожгли мне немножко.　

Секретарь Новоржевского райкома партии товарищ Романов уговаривает Ину остаться в его группе, чтобы вместе идти за линию фронта, но она категорически отказывается — не может она оставить товарищей, с которыми уже сдружилась, ходила вместе на боевые задания.　

— Если бы вы только знали, какие это прекрасные, смелые ребята!　

Ина рассказывает о своей подруге Зое, о каком-то Геньке, Игоре Глинском, о черненьком Макаше. Слушая ее, мы, как живых, видим этих ребят и девушек и, как и она, начинаем любить их. О себе она рассказывает сухо, кратко:　

— Ну, арестовали в Пустошке. Допросили. Посадили, а потом я убежала. Вот и все. А вот наши ребята впятером вели бой с немцами, а тех была чуть не целая рота. Правда, ребятам пришлось отойти, но нужна смелость, чтобы вступить в бой с такими силами…　

Пришли машины, чтобы отвезти приехавших в распоряжение оперативной группы. Наша бригада находится где-то ближе к линии фронта, готовясь к переходу.　

Мы с Иной направились в город, чтобы поискать попутную машину. Около двух часов мы просидели на КПП, но, как назло, ни одной попутной в нужном направлении. Вместе с нами машины ожидали несколько командиров. Кто-то из них сказал, что ночью пойдет поезд на Кунью. Мы решили ехать поездом.　

На вокзале мы узнали, что поезд, если будет, пойдет ночью. Решили поужинать. Поблизости в лесочке развели костер и в котелке вскипятили чай. Лежа на траве с кружками чаю в руках, мы тихо беседовали. Наконец я уговорил Ину рассказать о себе подробно.　

Линию фронта Ина прошла с группой ребят из отряда Лесникова. Они благополучно добрались до того места, откуда Ина должна была идти одна. Тепло распрощались, условились о месте и времени встречи. На явочную квартиру разведчица прибыла вовремя, но человек, с которым она должна была встретиться, не явился. Выполнение серьезного задания срывалось. Правда, случайно удалось раздобыть важные сведения о противнике. Кстати, они очень пригодились бригаде в следующий поход. Но Ина была недовольна собой. Задание командира она не выполнила.　

Ина строила различные планы, но ничего не придумала и в конце концов решила остаться в этом районе еще на день, чтобы попытаться найти нужного человека.　

Надо было как-то устроиться на ночь. В пути встречалось немало женщин и девушек-беженок, которые свободно заходили в деревни, ночевали там. И она решила пойти на ночлег в деревню. Кстати, и есть очень хотелось — запас продуктов кончился. Здесь-то и начались злоключения.　

Встретила женщину, на вид очень симпатичную. Она принялась расспрашивать Ину, кто она, откуда и так далее. Та добросовестно изложила свою легенду. Незнакомка пригласила к себе, накормила. И только беседуя в ее избе, Ина поняла, что попала к жене деревенского старосты. Хозяйка рассказала, что муж ее был раскулачен, что Советская власть его обидела, а вот немцы отнеслись хорошо.　

Пришел муж хозяйки. Они о чем-то пошептались за перегородкой. Выйдя оттуда, он попросил у гостьи документы. Пришлось показать. Паспорт из города Витебска был со всеми необходимыми отметками немецкой комендатуры. Снова пришлось рассказывать, что училась в Великих Луках, в педтехникуме, родители в Витебске, что идет искать их, что в Пустошке живет тетя. Одним словом, самая обыкновенная история, которые рассказывали при встречах тогда тысячи.　

Выслушав и внимательно посмотрев документы, староста хотел их тут же возвратить, но жена посоветовала ему оставить их у себя до утра. В деревню должен прибыть отряд немцев и полиция.　

Ина сделала вид, что ей все это совершенно безразлично, так как она все равно решила переночевать здесь. Но сердце, конечно, забилось. Что делать? Остаться здесь до утра? Проверки документов она не боялась: они были в полном порядке, но приход немцев означал почти верную гибель ее товарищей. Ведь те, ничего не подозревая, сами придут к ним прямо в руки. Как же поступить? Уйти без документов — не попадайся в руки полиции. Ждать возвращения ребят — рисковать самой и поставить под удар их.　

Ина старалась спокойно разговаривать, а сама думала, как быть? Наконец, решила уйти. Взяв из своего мешка чистое белье, она позвала хозяйку пойти на речку помыться. Та отказалась, но показала самое удобное для купания место. Ина подошла к речке, осмотрелась и, не раздеваясь, вошла в воду. Быстро, по горло в воде, пересекла речку, выбралась на противоположный берег. Кусты, лес. Двинулась навстречу своим. Платье довольно быстро высохло.　

Перед рассветом беглянка остановилась на опушке вблизи деревни Индыки. Немного поспала, но разбудил холод. Выбрала высокую лесистую сопку и расположилась на ней — далеко вокруг видно. Солнце начало пригревать. Снова уснула. Около полудня отправилась дальше, надеясь встретить ребят. Невдалеке раздавались выстрелы. Это, вероятно, карательный отряд прочесывал лес, разыскивая партизан, за несколько дней до этого напавших на немецкий обоз.　

Ина бродила по лесным тропкам, искала следы, но все поиски были тщетными. Решила вернуться в деревню, где встреча с ребятами была более вероятной. Думала: авось нс спросят документы! Пришла — и сразу же наткнулась на полицаев. Задержали.　

И здесь она почувствовала, что смерть, может быть, и не за горами. Было поздно. Ее ввели в избу, где, кроме хозяйки, были староста и трое полицаев. Предложили молока. Она не отказалась. В разговоры не вступала. Легла на скамье. Притворилась спящей, а мысли одна тревожнее другой не покидали ее. «А что, если ребята уже вернулись и пришли к той деревне? Они попадут в руки немцев. Что делать? Если сюда придут немцы, то мне самой не миновать веревки или пули. Документов нет. Как быть? Как бежать?»　

Попросилась на улицу. Хозяйка проводила. Ночь темная. Проходит час, решила снова выйти. Очевидно, караульным очень хотелось спать, никто не пошел ее провожать на этот раз, а ей только этого и надо было. Ушла.　

Сутки бродила, все еще надеясь встретить своих, но их нигде не было, и тогда она направилась в обратный путь: за линию фронта. Ну, конечно, поголодала, позябла, помучилась, но вернулась. Стыдно было перед комбригом: не выполнила задания. Но когда рассказала ему все и в особенности сообщила собранные сведения, он даже похвалил ее, одобрил поведение.　

Ина почувствовала себя снова бодрой и стала готовиться к новому заданию. Ребята вскоре вернулись, но не все. Один из них погиб от собственной гранаты. Оказывается, она их напрасно ждала и искала. Они вынуждены были вернуться другим путем по одному, по два человека.　

На 28 июля был назначен выход в тыл всей бригады, но вышла она лишь 29-го. Линию фронта пересекли благополучно и углубились в тыл.　

Три дня партизаны шли без приключений, на четвертый день Ина отделилась от бригады и пошла в направлении местечка Алоль. Сверх всяких ожиданий беспрепятственно проникла в местный гарнизон, разведала все необходимое, побывала в Слободке, узнала, как охраняются мосты, и направилась в Пустошку. Переночевав в деревне, утром пришла в город и до полудня сделала все, что было нужно. Была, как говорится, на седьмом небе: так все шло хорошо и гладко. Следовало возвращаться.　

Покидая город, увидела большую колонну машин с солдатами. Разведчица решила выяснить, какая часть и куда движется. И тут ее остановил полицейский и попросил документы. Предъявила. Долго вертел он в руках паспорт и повел девушку в полевую комендатуру. Там задали несколько вопросов и, продержав около трех часов, под конвоем отправили куда-то на автомашине.　

Ина пыталась протестовать, требовала, чтобы ей объяснили причины ареста, но это не помогло. Через час она была у жандармского капитана в Идрице.　

Привели в кабинет, опросил через переводчика седой, обрюзгший немец. Ина снова рассказала свою легенду. Немец выслушал, пожал плечами, криво усмехнулся, что-то написал, вложил в пакет пачку бумаг из стола, затем вынул оттуда какую-то фотографию, посмотрел, написал что-то на обороте и тоже вложил в пакет. Вызвал конвоира.　

Ина попросила переводчика объяснить, за что ее арестовали и долго ли будут держать. Он ответил, что произошло недоразумение, ее отвезут в Пустошку, а оттуда, вероятно, отпустят. Не поверила, решила удрать, если будет малейшая возможность.　

Конвоиром оказался пожилой немец. Он привел ее на станцию железной дороги. Только успели сесть в вагон, как поезд тронулся. Вагон был товарный. В нем находились еще три женщины и мальчик. Пленница попыталась сесть в дверях прямо на пол и спустить ноги, по немец велел перебраться на большое полено, лежавшее посередине вагона, а сам уселся в дверях, положив на колени винтовку. Поезд шел мимо леса. Спасительный лес. Как бы обмануть конвоира? Заговорила с ним. Он был очень доволен, что девушка знает немецкий, и охотно начал рассказывать о своей семье. Показал фотокарточки жены и детей, но когда Ина, как бы намереваясь получше рассмотреть фотографии, встала и подвинулась к двери, он сердито и испуганно выхватил карточки и приказал снова сесть на старое место. «Понял, немецкая собака!»　

Приехали в Пустошку. Конвоир привел ее к коменданту. Тотчас был вызван переводчик. И началось:　

— Говори, где отряд?　

— Какой отряд? Я ничего не знаю.　

— Врешь, ты партизанка.　

Ина снова излагает свою легенду. Он ходит из угла в угол и молчит. Потом быстро подходит к столу, открывает ящик и достает первый Инин, «витебский» паспорт, который у нее в свое время взял староста.　

— Чей это документ?　

Молчание.　

— Говори!　

Его противная физиономия краснеет. Девушка смотрит ему в глаза и молчит. Он подбегает и изо всей силы бьет ее по уху. А у нее одна мысль: «Бей, скотина. Придет и наш черед!»　

— Говори! Он захлебывается.

Переводчик что-то бормочет, а Ина ничего не слышит и упорно смотрит на офицера. Он взвизгнул и снова ударил ее несколько раз по лицу. На мгновение Ина потеряла сознание и упала. Встала. Голова кружится. По щеке и губе течет. Потрогала рукой и увидела кровь. Оперлась рукой о стол и снова смотрит на него. Он дрожащими пальцами закуривает сигару.　

— Так не скажешь?　

Опять молчание.　

Тогда он подошел близко. Ина вдруг почувствовала острую боль в правой руке, которой опиралась на стол.　

— Я чуть не закричала, — сжав зубы, рассказывала Ина, — но ненависть к этому немецкому гаду помогла мне справиться с собой и не показать ему своей слабости. Закусила губы. Немец с размаху бросил сигару в угол и что-то крикнул в дверь. Кто-то вошел и толкнул меня в плечо. Я поняла, что меня уводят.　

Привели в какой-то дом (это оказалась тюрьма), втолкнули в комнату с железной решеткой. Встала посередине комнаты. Пришла в себя. «Ну, — подумала, — теперь конец».　

Села на полу в угол. Стерла платком кровь с лица. Все болит, а особенно рука. Пепел сигары смешался с кровью.　

Стало тяжело. Вот тут-то передо мной встали Кашин и родной дом. «Что-то вы сейчас делаете, думаете ли обо мне?» И я уткнулась в угол и заплакала. Стало легче. Уснула.　

Проснулась от шума: в камеру ввели двух женщин и девушку. Разговорились. Они рассказали, что немцы усиленно ищут каких-то девушек-партизанок (об этом, впрочем, рассказывал и полицай), а потому хватают всех мало-мальски подозрительных женщин. Их, например, арестовали за то, что они толкнули пристававшего к девушке солдата.　

Ина осторожно расспросила о расположении тюрьмы, кто ее охраняет, что за люди (женщины были местные жительницы и знали здесь все).　

Рука сильно болела. Весь день прикладывала мокрую тряпку, но боль не утихала, а опухоль становилась все больше.　

Днем арестованным принесли по куску хлеба и котелок черной бурды, названной почему-то кофе. Боль в руке не давала спать. Рано утром на третий день в камеру вошел полицейский и приказал Ине и девушке, которую звали Дусей, выходить. У крыльца стоял толстый немец в солдатской форме. На ремне у него висел пистолет. Немец повел их по городу. На вопрос, куда их ведут, он ответил по-немецки: на работу!　

Привели на кухню офицерской столовой. Толстяк оказался поваром. Там уже работали две девушки. Они чистили картофель и мыли посуду. Когда Ина хотела вынести во двор таз с грязной водой, толстяк остановил ее и дал понять, что это сделает другая. Ина догадалась, что находится здесь под его охраной и что он за нее отвечает.　

После обеда девушки стали мыть посуду, а Ина уже ничего не могла делать: рука совсем распухла и боль становилась нестерпимой. Ина по-немецки обратилась к повару с просьбой отвести ее в больницу. Он согласился, снял халат, колпак и предложил идти вместе с ним. В здании больницы у перевязочной попросили подождать. Сели. Немец в нетерпении сосал пустую трубку, а закурить не решался. Наконец открылась дверь, и предложили войти в перевязочную. Конвоир сказал, что он пойдет курить. Руку осмотрела медсестра. Она обмыла рану и наложила повязку, приклеив ее клеем к руке. Все это отняло минут пять, не больше.　

Ина вернулась в коридор. Конвоира нет. Дверь во двор больницы открыта. Вышла. Сердце стучало так, что, казалось, слышны были его удары. Во рту стало сухо. Неполная поленница дров у забора. Медленно пошла к ней, взобралась на дрова. За забором никого. Спрыгнула и оказалась на улице.　

Сдержала себя, чтобы не побежать. Солнце сзади. Значит, идет на восток. Вот переулок. Прибавила шагу. Группа сосен. Там шоссе. Пошла левее. Навстречу люди. Кажется, что все знают о побеге. «Ничего, Инка, ничего, спокойнее. Еще немного — и ты уже за городом, а там… вон он, лес, на горизонте», — успокаивала себя Ина. Пересекла второе шоссе. Болото. Ручей. Теперь бегом! Побежала по воде, по осоке, снова ручей. Хотелось кричать от радости. Свобода, свобода! Лес все ближе. Пошла по берегу озера — не пошла, полетела. Вот он, желанный, милый лес! Заплакала. Побежала. Потом остановилась, обернулась, погрозила кулаком по направлению Пустошки и снова побежала.　

— Говорю себе, — закончила Ина свой рассказ, — успокойся, успокойся! Не спеши. Ориентируйся на восток. Ну вот, папочка, и все. На пятые сутки я уже была дома. Как видишь, и на этот раз все кончилось для меня благополучно.　

Утром 4 сентября наша бригада выступила в поход за линию фронта. 1-й Калининский партизанский корпус шел в составе нескольких бригад. В ночь с 10 на 11 сентября мы без единого выстрела пересекли линию фронта и двинулись в глубокий тыл противника.　

Итак, мы на территории, занятой противником. Остановились на привал. Перед нашей бригадой ставят первую боевую задачу по разведке на пути следования. Всему соединению предстояло перейти шоссе и железную дорогу Невель — Полоцк. Решено при переходе дороги совершить налеты на несколько станций, нашей бригаде напасть на Железницу, уничтожить там казарму, дзот, пути и шоссейный мост возле станции. Для нападения на казарму комбриг выделяет ударную группу в семь человек.　

Ина узнала, что она не включена в эту группу.　

— Папа, почему?　

— Не знаю, это дело комбрига.　

Дело доходит до слез. Командиру бригады приходится уступить.　

Готовимся к операции.　

Темная сентябрьская ночь. Проводник — из местных крестьян — заблудился и с большим трудом лишь перед самым рассветом вывел нас к станции. Надо было спешить. Беру с собой Ину и Колю Дудушкина. Втроем ползем к чуть чернеющей казарме. Подползли. Вокруг казармы бревенчатый двойной забор, между стенами засыпана земля. Повсюду бойницы. Ползем вдоль забора. Вход. Все тихо. Крадучись входим во двор казармы: никого. Посылаю Колю для вызова остальной группы. Быстро и тихо все подходят. Врываемся в казарму. Она пуста: видимо, немцы услышали движение бригады по лесу и ушли в дзот. В то же мгновение в воздух поднимается зеленая ракета — сигнал к нападению… Вторая наша ударная группа гранатами и минами разрушает дзот, а мы тем временем поджигаем казарму. Немцы открывают яростный огонь из станкового пулемета и винтовок, но задача уже выполнена, и мы медленно отходим в лес. Разрывные пули щелкают всюду.　

Я слежу за Иной. Она спокойна, только лицо стало серьезным. Другие бойцы ведут себя также уверенно.　

Светает. Накрапывает дождь. В условном месте собираемся на отдых в деревне Малые Залоги и, промокшие до последней нитки, но довольные, расходимся по избам. К вечеру Ина с несколькими товарищами отправляется в разведку дальнейшего маршрута.　

Так начались наши боевые будни.　

К 22 сентября мы вышли в район Шерстово — Беззубенки — Ерастовка. Ина несколько раз ходила в опасные разведки.　

Много было замечательных встреч. Запомнилась одна, на высотке около хутора Алексеенки.　

Ина лежала за песчаным бугром Я подошел и прилег рядом. Был ясный, солнечный, теплый день. Перед нами как на ладони поле. Слышалась сильная перестрелка. Немцы упорно лезли на нас.　

Хотелось пить. Послали одного из разведчиков на хутор за водой. Не успел он туда добежать, как из ближайшего кустарника показалась женщина с ведром. Она поднималась к нам на гору, поминутно останавливаясь. Ина бросилась к ней:　

— Бабушка, ты куда пошла?　

— А я к вам, детки. Вот молочка несу вам, желанные.　

— Что ты, бабушка! Здесь опасно.　

— А ничего, детка, я не боюсь. Попей-ка вот молочка. — Старушка протягивает Ине ведро. — Парное, детка, только что подоила. Коровка-то у меня тут, в лесочке.　

Мы усадили старушку за толстую сосну, так как изредка к нам долетали шальные пули.　

Мы пили молоко, благодарили добрую женщину. Старушка расспрашивала Ину о семье, и когда узнала, что я ее отец, то на глаза ее навернулись слезы.

— Детки мои, пришли сюда через фронт. Да как же это? Я-то думала, что вы здешние. А ты, дочушка, зачем пошла? Пусть бы мужчины воевали. Тяжело, поди, тебе. Не женское это дело. Страшно.　

— Что ты, бабушка! Вот ты же не боялась прийти к нам.　

— Ну я-то — старая, все равно скоро помирать, а тебе, дочушка, жить надо.　

— Вот, вот, бабушка, я жить хочу, потому и пришла сюда. Прогоним немца — и заживем на славу… Спасибо, бабушка, за молоко.　

Женщина поднялась, вытерла уголком платка набежавшие слезы. Ина обняла ее и помогла сойти с обрыва. И потом мы долго следили за женщиной, медленно удалявшейся в сторону хутора.　

Перестрелка тем временем прекратилась. Пришел связной от командира. Он сообщил, что противник отошел, потеряв много убитыми и ранеными. Ночью мы разведывали маршрут на Идрицу. Ина отдыхала. Утром следующего дня мимо нас проехали телеги с ранеными партизанами. Слышу вдруг:　

— Александр Павлович!　

Я подошел к повозке.　

— Геннадий, что с тобой?　

— Да вот, как видите, зацепило ногу.　

— Тяжело?　

— Не очень, но отправляют за фронт.　

Вызвал Ину. Она проводила нашего земляка Геннадия Зайцева до деревни Шерстово, где расположился госпиталь.　

Часа через два Ина вернулась. Глаза заплаканы.　

— Как тяжело видеть страдания! Геннадий так мучается. Боится — ногу ампутируют. Жаль его и товарищей! Завтра утром их повезут за линию фронта. Удастся ли пройти? А вдруг они попадут к немцам? Не пощадят, изверги.　

Я старался успокоить ее, советовал написать и отправить с товарищами письмо домой. Ина послушно принялась за дело.　

Бригада двигалась ночами. Шли по шоссейной дороге на Россоны. На каждом шагу завалы, взорванные мосты. Днем отдыхали в деревнях. Кругом немецкие гарнизоны, но противник не решался нападать на нас. Так прошло трое суток.　

Подошли к линии железной дороги Великие Луки — Себеж. Ина только что вернулась из разведки. Было часа два утра. Решили отдыхать. Переход назначен на следующую ночь.　

Хорошо запомнилось мне это утро. Тихо. Прохладно. Место высокое, поросшее густым мхом, сухое. Шумят сосны.　

Мы выбрали углубление. Закрылись палаткой.　

— Как на перине! — говорит Ина.　

Она задумчиво смотрит на звезды.　

— А дома мама с Регинкой спят теперь сладким сном, — вслух говорит Ина. — И как далеко мы от них! Кто из нас подумал бы, папа, что все вот так получится? Мы с тобой вместе воюем. Да… Как все быстро меняется! Кажется, вчера я еще зубрила уроки, мечтала об институте, а теперь вот хочется только под теплое одеяло… Верно, папа, — смеется она, — для нашего счастья недостает только одеяла?　

Так мы лежим и тихо разговариваем. Становится холодно. Я встаю, быстро набираю большую охапку сухого мха и укладываю его поверх палатки.　

— Вот тебе и теплое одеяло, Инуля.　

Мы засыпаем.　

Следующей ночью перешли железную дорогу. Через день мы прибыли в деревню Малюзино. Выяснилось, что километрах в восьми находится молокозавод и волостное правление, где сидит отряд полицаев. На завод окрестному населению приказано сдавать молоко. Кроме того, немцы буйствуют по деревням, грабят избы, забирают яйца, сало.　

Небольшой группе разведчиков дано задание сжечь завод.　

Ина ползет рядом со мной. На рассвете наша группа окружает казарму заводской охраны.　

— Огонь!　

В ответ раздается несколько беспорядочных выстрелов. Мы врываемся в казарму.　

Один из застигнутых в ней жалобно кричит:　

— Не стреляйте, я ваш, я партизан.　

Ина быстро подбегает к нему, выхватывает из рук винтовку. Тем временем наши люди быстро выносят брошенное охраной оружие, снаряжение, боеприпасы. Охапка соломы пылает. Огонь быстро распространяется. И вот на фоне горящей казармы девушка в телогрейке, с карабином в руках, а перед нею верзила в каске, что-то жалобно и невнятно бормочущий. Девушка отвела в сторону глаза — и сколько же в этих глазах презрения и брезгливости!　

Завод горит. Мы идем к волости. Ина подходит ко мне:　

— Товарищ замкомбрига! Прикажите передать пленного кому-нибудь из бойцов.　

Я подзываю бойца и приказываю увести полицая к месту сбора.　

— Знаешь, — шепчет мне Ина, — не могу смотреть, тошнит: так он мне гадок, так противен! Хочется плюнуть в его поганую рожу. Как это он мог пойти служить немцам? Трус проклятый!　

Вскоре все покончено и с волостью. Мы уходим в наш лесной лагерь.　

Утром разведка донесла, что немцы готовят экспедицию против нас. Я собрал разведчиков и ушел в засаду на перекресток дорог. Люди расположились на холмике в кустах. Сзади нас небольшой хуторок. В саду одинокая яблонька. На верхушке ее среди желтеющих листьев, при свете проглянувшего солнца, я увидел чудом уцелевшее яблоко. Напало какое-то озорство: я сполз с холма и палкой сбил яблоко. Вернулся и протягиваю его Ине.　

— Папочка, милый, откуда ты взял? — невольно вскрикивает она. — Это ж антоновка! — Она достала нож, разрезала яблоко пополам и протянула половину мне. — Нет, нет, не отказывайся, — говорит она, — обязательно вместе. Как давно я не ела яблок! А помнишь, сколько было фруктов на Кавказе? Как давно это было! Помнишь море? Какое оно тихое, ласковое, особенно по вечерам, и шумит… А помнишь, как мы в горах с тобой поймали черепаху и Регинка в охапке несла ее?　

— Помню, все помню. Помню даже, как ты не поладила с вожатым и капризничала, — улыбаюсь я.　

— Да, папа, тогда я была глупая..　

Справа от нас ударил немецкий пулемет. В ответ послышались винтовочные выстрелы. Один из местных партизан определил, что стреляют на переправе через реку Великую.　

Мы поднимаемся и лесом, по прямой, быстро идем к переправе. Выстрелы все реже. Идем глубоким оврагом. Затем выползаем на высотку. Залегли.　

— Справа в кустах немцы, — шепчет Ина.　

Я поднимаю бинокль и метрах в двухстах на противоположном берегу ясно различаю фигуры в серо-зеленых мундирах. Немцев, по-видимому, немного. Они прощупывают переправу. Из передних кустов короткими очередями бьет немецкий пулемет. Мы засекаем его. Приказываю открыть огонь из пулемета и винтовок. Коля Виноградов устанавливает около меня свою «машинку». Длинная очередь. Ина, тщательно прицеливаясь, методически бьет из карабина. Над нами щелкают пули. Немцы бьют разрывными.　

Виноградов меняет позицию. Я вижу, как зеленые фигуры скрываются за кустами. Свист и разрывы пуль над головами прекращаются. Противник отходит.　

Через некоторое время двое партизан и Ина переправляются через реку. Проходит около часа. Разведчики возвращаются с немецкой пилоткой, котелком и ложкой. Докладывают, что, судя по следам, у переправы было двадцать пять — тридцать немцев с одним пулеметом. Ушли в направлении Идрицы.　

После полудня вдвоем с Иной верхом отправляемся в разведку. Нас провожает местный партизан. Вскоре выяснили, что немцы концентрируют силы. Мы решили дождаться темноты, так как днем разведку продолжать небезопасно.　

Располагаемся на небольшой сопке, поросшей лесом. Стреноженные кони пасутся в овраге. Осенний вечер. Солнце золотит верхушки сосен. Березы и осины стоят в осеннем уборе. Над нашими головами еле слышно шелестит лес. Перед нами тихое озеро.　

— Посмотри, папа, как хорошо вокруг. Какие чудесные места! Как красиво это озеро, сосны! Здесь отдыхать бы, а не воевать.　

Я смотрю на свою дочь. Упрямая прядочка выбилась из-под платка. Золотистая косичка упала па плечо.　

— Папа, когда кончится война, на этом месте надо будет построить дом отдыха. Обязательно надо построить. Люди будут отдыхать, любоваться чудесным видом, дышать прозрачным воздухом, купаться в озере, будут свободно днем и ночью ходить здесь, не прячась, как мы сейчас. Вон там, — она показала рукой, — надо построить красивое здание, от него вниз широкую лестницу. Здесь будут купальни, а на той площадке можно разбить цветники… Хорошо?　

— Мы приедем отдыхать сюда и будем вспоминать свою партизанскую жизнь, — подхватываю я, невольно поддаваясь настроению дочери. — Будем, как на Черном море, кататься на байдарках.　

— А мама будет сидеть вон там, у сосен, на скамейке и кричать нам: «Осторожнее, не утоните!» — вставила Ина. — Мама! Что-то она сейчас делает? Вот посмотрела бы на нас с тобой. — Ина повернула голову в сторону заходящего солнца, — Папа, папа, смотри, какая красота!　

Ночью мы вышли па операцию: намечено уничтожить два больших моста на шоссе Слободка — Холюны. Моросит мелкий дождь. Не видно ни зги. Люди идут друг за другом, держась за руки. Дождь усиливается. Постепенно одежда намокает. Холодно. В лесной деревушке взяли по два снопа соломы. Вышли к шоссе. Изредка по нему проходят немецкие машины. Пятерка разведчиков ползком направляется к мосту. Приготовили гранаты. Ина ползет впереди меня. Перед нами темнеет силуэт моста. Ина с кем-то из ребят тихо поднимается на шоссе. Напряженное ожидание. Сверху шепот.　

— Охраны нет, папа.　

Не верится: только за день до этого мост охранялся. Поднимаюсь на мост. Никого. Через десять минут бойцы приносят солому. Мост горит, но плохо, сырые бревна настила не загораются. Укладываем термитные шарики, и тогда сразу вспыхивает яркое пламя. Влево от нас начинается перестрелка: это вторая наша группа напала на проходящие немецкие машины. Второй мост тоже уничтожен.　

К рассвету становится холоднее, хотя дождь кончился. Уходим в лес. Одежда сохнет на теле. Подходит Ина.　

— У тебя нет кусочка хлеба?

В полевой сумке у меня оказался сухарь. Я отдаю его.　

Днем отдыхаем несколько часов в деревне. Потом движемся дальше. Ина все время в разведке. По пути громим волости. Разведчики то и дело вступают в перестрелки с карательными отрядами. Местная молодежь вливается в наши отряды. Сформированы два новых отряда. Мало оружия.　

Наблюдая за своей дочерью, я видел, что она довольна собой, удовлетворена сознанием, что она нужный и полезный человек. Я с гордостью смотрел на нее, видел, с каким уважением относятся к ней товарищи, как ценят ее командиры. Не скрою, что часто сердце мое тревожилось за ее судьбу. В опасные минуты я старался быть поближе к ней, чувствовал, что и она тоже следит за мной, стараясь быть рядом.　

Ине за ее подвиги командование партизанской бригады предоставило отпуск. Она уехала в родной Кашин.　

Как-то в комнату входит часовой и докладывает, что прибывший начальник разведки другого нашего отряда, по кличке Миша Петров, просит разрешения войти. Входит Миша (его настоящее имя Горбач Всеволод Иванович).　

— Александр Павлович, а я подарок привез!　

— Какой же?　

— Не угадаете, — улыбается Миша. — Самый дорогой. Вот через полчасика его привезут.　

И в самом деле, проходит с полчаса, и к дому подъезжает несколько саней, открывается дверь, в избу вбегает Ина. Она бросается ко мне на шею, обнимает, целует, передает тысячи приветов. Привезла она и много писем из дому, и табаку, который сумела сохранить и пронести через линию фронта. Табак в то время у нас был большой редкостью. Курили самосад, и, кстати сказать, очень скверный.　

К вечеру погода испортилась, самолеты не прилетели. Я мог свободно поговорить с Иной о том, что творится на Большой земле. Она без умолку рассказывала мне обо всем, а больше всего о маме и Рене, с которыми ей удалось провести целый месяц дома. Только под утро мы уснули.　

5 мая Ина тяжело заболела ангиной, а затем язвенным стоматитом. Мы жили в лесу. Ночи были очень холодные. Оставлять больных в таких условиях было нельзя, и мы помещали их на лесных хуторах. Через день-два приходилось перевозить их в новые места то на лодках по реке Великой, то на партизанских повозках. У Ины болезнь протекала очень тяжело, а в отряде не было ни одного медработника. Лечили своими средствами, но когда вся полость рта покрылась язвами, я решил привезти хотя бы фельдшера из участковой больницы. Задача эта была довольно сложная. Нужно было сделать так, чтобы немцы ничего не узнали.　

Ночью, взяв одного из разведчиков, я поехал в больницу. Разбудил фельдшера, стал уговаривать его приехать в условленное место для осмотра больной. На следующий день осмотр состоялся, но в распоряжении фельдшера был только ляпис, которым он и прижег язвы во рту Ины. Сколько мучений перенесла бедная девушка! Но она стоически выдержала все. После двух-трех прижиганий, которые затем делал я сам, Ине стало лучше. Однако она была очень слаба.　

В это время мы готовились к разгрому гарнизона противника в деревне Гужово Идрицкого района.　

В ночь на 26 мая должно было состояться нападение на гарнизон. Я вызвал к себе отряд. В первом часу начали переправу через реку. Вдруг среди бойцов, переходящих реку, я вижу Ину.　

— Зачем ты здесь? Ты окончательно погубишь себя. Ведь ты еле держишься на ногах, — шепчу Ине.　

— Папочка, разве я могу быть в такое время не с тобой?　

Спорить было бесполезно.　

Ворвавшись в деревню, мы без выстрела захватили командира роты и тридцать солдат. Пленных и оружие начали переправлять через реку. В этот момент в деревню возвращалось из разведки одно из отделений противника, ничего не подозревавшее о происходящем. Как раз под рукой не оказалось людей, а надо было действовать быстро.　

Подзываю Ину и кратко объясняю ей положение. Идем навстречу солдатам. Я рассчитываю на внезапность. Сближаемся. Вижу в предрассветном тумане пулеметчика, который держит пулемет на плече. Подходим вплотную. Я громко приказываю сложить оружие. Мгновение растерянности. Ина выхватывает винтовки из рук солдат. Пулемет уже в наших руках. Подоспевшие партизаны, окружив немцев, быстро их обезоруживают.　

Все произошло так быстро, что никто из пленных не успел сообразить, в чем дело. После они признались, что разобрались, к кому попали, только на другом берегу реки Великой, когда стало светать и на головных уборах наших людей обнаружились звездочки. А через два дня, на одном из допросов, пленный командир взвода поражался смелости девушки, отбиравшей оружие у его солдат.　

Сама Ина была довольна этой операцией. Нам достались богатые трофеи: миномет, два пулемета, тридцать винтовок, мины, патроны, продовольствие, кони и повозки.　

Не забуду, как после, на отдыхе, Ина угощала меня гоголем-моголем из трофейных яиц и сахара и все приговаривала:　

— Сегодня мы можем позволить себе эту роскошь!　

В этот день я подарил ей свой маленький пистолет, который ей так хотелось иметь.　

мая на заседании бюро подпольного райкома партии Ина была принята кандидатом в члены Коммунистической партии. Помню, как ворвалась она в хату, где я находился, и с криком: «Приняли!» — кинулась целовать меня.　

Я часто поражался тому, как в ней с чертами уже взрослого, серьезного человека уживались чисто детские повадки, удивляла подчас и ее непосредственность. Не раз, прислушиваясь к ее беседам с товарищами, я слышал рассказы о прочитанных книгах, о Москве, об искусстве, о положении на фронте, и тут же она вдруг заливалась заливистым смехом, поднимала детскую возню и болтовню. Она умела говорить и со взрослыми и с детьми и у всех пользовалась уважением. В каждой деревне у нее были приятели среди стариков и детей. Часто, проходя с ней через деревню, можно было слышать:　

— Ина, Иночка, зайди к нам!　

— Ина, иди покушай!

— Не хочешь ли молочка, ягод?　

И Ина успевала повсюду. Там она поговорит с женщиной, стариком, там приласкает ребенка, покатает его на своей лошади, там забежит на минутку и расскажет последние новости, полученные по радио, там снабдит больного каким-нибудь лекарством.　

Где бы мы ни остановились, сейчас же у нее появляются друзья. Хозяйки баловали ее, стараясь угостить чем-нибудь повкуснее, уложить поудобнее, что-нибудь сделать для нее приятное.　

Очень быстро и хорошо научилась Ина ездить верхом. Как бы она ни устала, как бы ни проголодалась, озябла, прежде всего позаботится о своей лошади и только после этого подумает о себе. Как ни любила она поспать, но ночью обязательно несколько раз выйдет к коню, посмотрит, прибавит корма.　

Она ездила на небольшой, очень живой белой лошадке, а сама ходила в синем мужском комбинезоне. Я часто любовался ею, когда она ловко сидела в седле. Глаза блестят, волосы развеваются. Подъедет, круто осадит коня и отрапортует о результатах разведки.　

Помню и такую картину. Густой кустарник около дорожки, проходящей по опушке леса. Метрах в пятистах виднеется шоссе, по которому движется колонна противника. Девушка в синем комбинезоне на белой лошади, привстав на стременах, внимательно смотрит на шоссе, губы ее шевелятся, рука сжимает автомат. Рядом с нею на вороном коне небольшой мальчик — Вадик Никоненок, который все время внимательно осматривает дорогу в лес. Наблюдательный пункт выбран очень удачно: шоссе как на ладони, а наблюдатели скрыты густым кустарником. И вот через полчаса Ина уже докладывает о численности и вооружении противника.　

Непоседливая, нетерпеливая, в разведке она могла часами вести наблюдение в полной неподвижности, не упуская ни одной мелочи, ни одной детали.　

Весь июнь прошел у нас в непрерывных операциях. Ина почти без отдыха или вела разведку, или уходила с подрывниками на шоссе, на железную дорогу. Неизменно она возвращалась в отряд, довольная результатами. Она говорила мне:

— Папочка, вот я понимаю теперь, что мы здесь нужны. Сколько за это время наши люди испортили крови немцам! Как они нервничают, как мечутся в поисках партизан! На железной дороге ежедневно летят под откос поезда, на шоссе взрываются автомашины, горят мосты. Что может быть лучше этого?　

В июле 1943 года небольшая группа подрывников, в составе которой была Ина, подорвала немецкий эшелон между Идрицей и разъездом Яловка. Проверить результаты сразу же после взрыва было нельзя, а очень хотелось посмотреть на дело рук своих. И вот дня через два группа отправилась к месту крушения. Осмотрев и убедившись, что результаты неплохие — шесть вагонов лежало под откосом (паровоз немцы уже подняли), подрывники отправились в отряд.　

Переходя через шоссе, решили покараулить немцев. Место было не очень удобное, но соблазн был велик. Устроились в канаве, недалеко от шоссе. Ждать пришлось недолго. На шоссе показался мотоцикл. «Вероятно, офицер!» — решили разведчики. Добыча хорошая. Когда мотоцикл поравнялся с ними, открыли огонь. Машина стала. Бросились всей группой к шоссе. В это время из-за поворота выскочили грузовики с солдатами, которые с ходу открыли огонь по партизанам.　

Положение сложилось отчаянное: пятерка партизан против полусотни врагов с пулеметами. К тому же удирать приходилось открытым местом. Солдаты, видя, что партизан мало, соскочили с машин и, охватывая наших полукольцом, стреляя на ходу, погнались за ними.　

Ина бежала последней, отстреливаясь на ходу короткими очередями из автомата. Разрывная пуля вырвала клок из ее курточки. За нею бежал офицер, стреляя из пистолета, предлагая сдаться. Не больше десяти метров оставалось между ними. Сейчас пуля настигнет ее. Лес уже близок, но враг еще ближе. Вот-вот он схватит ее. Ина через плечо выпустила назад последнюю очередь. В это время ее товарищ, добежавший до леса, открыл огонь по немцам. Те сразу остановились и залегли. Этих мгновений было достаточно, чтобы Ина в несколько прыжков очутилась у спасительных деревьев. Несколько очередей из-за дерева заставили прекратить погоню.　

Отошли немного в лес. Осмотрелись. Бок и половина рукава Ининой куртки вырваны, пробита шейка ложа автомата, а на теле ни одной царапины.　

— Ну как, хорош мотоцикл? Взяли офицера с документами? — шутили после наши разведчики.　

На этот раз Ина спаслась просто чудом. После она сказала мне:　

— Я уже не надеялась уйти: каждую секунду ждала пули в спину. Остановиться и стрелять было нельзя, потому что тогда солдаты наверняка успели бы окружить меня. Умирать, конечно, не хотелось. Но я держала автомат так, чтобы выстрелить в себя, если бы меня схватил офицер или я почувствовала, что падаю, но, как видишь, обошлось. Главное: автомат уцелел. Смотри, теперь его легко отличить от других — заметка хорошая! — И она любовно поглаживала свой автомат.　

Весь июль Ина пробыла в соседнем отряде, ежедневно выполняя различные боевые задания. В первых числах августа она приехала ко мне, чтобы по приказу командования вылететь в советский тыл на учебу. Мы с командиром бригады сидели в штабе над разработкой боевых заданий. Речь шла о том, как партизанам подойти к полотну железной дороги, которое немцы в последнее время усиленно охраняют. Разведка нашей и других бригад донесла, что переход линии стал очень трудным.　

В это время к хате подъехал какой-то всадник. Выглянув в окно, я увидел Ину, слезавшую с коня. Говорю комбригу:　

— Посмотри, Николай Васильевич! Ина из-за железной дороги и на коне — значит, не так страшен черт, как его малюют.　

Входит Ина.　

— Товарищ комбриг, по вашему приказанию партизанка Константинова прибыла.　

Мы бросились к ней с расспросами.　

— Да, железную дорогу немцы охраняют очень усиленно, но перейти можно и подойти можно. Я вышла с группой подрывников третьей бригады. Они меня предупредили, что на коне не перейти, и советовали оставить лошадь в отряде. Но разве я могу оставить свою Машку? Перейду, думаю. В первую ночь мы не могли пройти. На подходе к линии немцы нас обнаружили и обстреляли. Мы попробовали перейти в более глухом месте. Пришлось вернуться и дневать в лесу. Я поспорила с ребятами, доказывая, что немцы ждут нас на лесных, глухих местах, а на открытых переездах их нет. Они все же решили идти местами, более им знакомыми. С наступлением темноты мы вышли в поход. Дошли до дороги, ведущей на переезд. Тут я и распрощалась со своими спутниками, пожелав им счастливого пути. Выждала около часа, а затем осторожно, взяв Машку за повод, подошла к линии. Все было тихо. Немцы, по обыкновению, изредка постреливали, но это было как раз то, что мне нужно. Это значило, что на линии все спокойно. Сев в седло, я пустила лошадь с места в галоп и буквально через полминуты была уже на другой стороне полотна. Когда я, не замедляя аллюра, мчалась через шоссе, то услышала сзади себя крики, а затем и выстрелы. Но я уже въезжала в лес, и пули рвались где-то сзади и выше. Так вот я и добралась. Разрешите убрать коня, товарищ комбриг?　

Николай Васильевич покачал головой и говорит:　

— Вот ты какая молодец!　

Он приказал ординарцу убрать коня Ины, но она сказала, что сделает это сама.　

Пришлось отпустить. Через полчаса, за обедом, она изложила нам обстановку в районе своего отряда и планы на ближайшее время.　

Несколько раз Ина выезжала на аэродром, но наши самолеты в это время не летали. Она ходила в разведку и участвовала в рельсовой войне на железной дороге Новосокольники — Идрица.　

28 сентября крупный карательный отряд противника при трех пушках, нескольких батальонных минометах и большом количестве станковых пулеметов напал на расположение нашей бригады. Снаряды рвались вокруг нас, но люди вели себя мужественно. Я наблюдал за Иной. На лице ее не было ни замешательства, ни страха, она была совершенно спокойна. Приготовив автомат, она внимательно следила за лежащей впереди нее лощиной да изредка посматривала назад, в лес, где были привязаны наши кони.　

На следующий день Ина, между прочим, рассказала мне о поведении моей лошади, которая ложилась, как только начиналась артиллерийская стрельба.　

— Вот видишь, — ответил я, — даже лошадь понимает, что нет никакого смысла напрасно рисковать, а многие из вас, и ты в том числе, даже бравируют тем, что не ложатся и не укрываются при обстреле. Нужно ли это? Подумай.　

Ина как будто согласилась со мной, но в то же время старалась доказать, что в некоторых случаях такое поведение может быть оправдано, особенно когда нужно подбодрить других бойцов.　

Однажды наш отряд вел перестрелку с карателями в районе деревни Курилово Идрицкого района. Мы уточняли расположение противника, и я поднялся на лесную высотку, поросшую несколькими высокими соснами. Ина не отставала от меня ни на шаг. Ей очень хотелось своими глазами выследить противника, и она все время пыталась привстать, чтобы лучше видеть. Я запретил ей это делать. Так мы наблюдали некоторое время. Метрах в четырехстах от нас я заметил несколько солдат противника и сказал об этом Ине, лежавшей позади меня. Ей захотелось посмотреть самой, и она поднялась, стала около сосны. Через минуту вокруг нас защелкали разрывные пули, осколком которых мне оцарапало палец. Пришлось прекратить наблюдение.　

Сходя с сопки, я шутя попенял Ине, что из-за нее я «пролил кровь». Она вначале пыталась спорить, что это произошло случайно. Через несколько дней, будучи снова в том же районе, она проверила, как видна сопка с места, где был противник. В тот же вечер, вернувшись ко мне, Ина честно призналась в том, что была не права.　

Вообще, характерной чертой Ины всегда было искреннее признание своих ошибок. Помню, как-то еще до войны Ина поссорилась с матерью и, хлопнув дверью, ушла из дому. Прошло минут пять. Ина возвратилась и со слезами попросила у мамы прощения, признавшись, что была не права, и не ушла до тех пор, пока не убедилась, что мать простила ее.

Так было всегда: Ина всеми силами доказывала и защищала свою правоту, но если осознавала свою ошибку, то тут же находила в себе мужество в этом признаться.　

В последних числах сентября к нам пришли связные из соседнего отряда за взрывчаткой. Ина попросила отпустить ее с ними, чтобы забрать свои теплые вещи. Вначале я не соглашался, но она так упрашивала, что у меня не хватило духу отказать ей. Она обещала через девять — двенадцать дней вернуться обратно и 5 октября ушла от меня из деревни Горбачево Россонского района в северную часть Идрицкого района.　

Я проводил ее за деревню. Ина шла, держась за мое стремя, и все время просила меня не беспокоиться за нее.　

Мы попрощались. Я долго смотрел ей вслед. Ина поминутно оборачивалась и махала мне рукой. С этим жестом она и скрылась за поворотом дороги в лесу. Так видел я свою Иночку в последний раз.　

Возвратиться она уже не смогла. Началось наступление Красной Армии на нашем участке, и вскоре новая линия фронта разъединила нас навсегда. 12 ноября я был ранен и эвакуирован в госпиталь, а Ина осталась в отряде.　

О последнем периоде жизни Ины я знаю только по рассказам ее товарищей и друзей.　

Тяжелые дни пришлось пережить им зимой 1944 года. Линия фронта отодвигалась на запад. В тылу противника стало «тесно». Отряд действовал в ближайших к линии фронта местах. Но противник или выжег населенные пункты в районе действий отряда, или занял их крупными гарнизонами. Пришлось уйти в лес. Экспедиции против партизан следовали одна за другой. Лесные лагеря стали подвергаться частым налетам крупных вражеских сил, и партизаны были вынуждены часто переходить с места на место. Не было времени устраивать более или менее благоустроенные лагеря. Довольствовались наспех вырытыми землянками, а нередко жили и под открытым небом.　

Подруги Ины рассказывают, что она никогда не унывала и старалась всячески поддерживать бодрость товарищей. Часто заводила разговоры о будущем. Говорила:　

— Ничего, девушки, вот скоро наши погонят немцев с фронта, мы поможем им с тыла — и заживем на славу. Поедем в Москву, побываем в театрах, кино, музеях.　

И Ина принималась рассказывать о Москве, о театрах, о Третьяковской галерее. Строила увлекательные планы, заражала всех уверенностью, бодростью и весельем.　

По рассказам ее товарищей, перед моим взором возникают целые картины. Вот Ина в желтом полушубке и шапочке сидит на пне. Прутиком чертит что-то на снегу, разговаривая с мальчиком-разведчиком Вадиком Никоненком. Часами в свободное время вела она с ним оживленные беседы.　

— Ну о чем ты с ним разговариваешь, Ина? — спрашивали девушки. — Что интересного находишь ты в разговоре с маленьким мальчиком?　

— А он такой интересный, развитой! Так много у него разных вопросов, так он хочет все знать! Вот я ему и рассказываю. С ним очень интересно!　

Иногда Ина заезжала в родную деревню Вадика, бывала в его семье. Двухлетняя сестренка Вадика маленькая Верочка с восторгом встречала Ину, ласкалась к ней, что-то лепетала на своем детском языке. А Ина то посадит девочку в седло и покатает на лошади, то подарит ей какую-нибудь безделушку. Девочка очень привязалась к Ине. Она и сейчас хранит красненькую пуговицу, которую когда-то ей подарила Ина.　

Немцы все время охотились за отрядом. Ежедневно стычки, перестрелки. Боеприпасы на исходе, самолеты принять негде. Надо бороться, надо нападать, а патронов мало.　

Ина с Вадиком уходят в разведку. Перекресток дорог в густом сосновом бору. Слева от перекрестка, в густом ельнике, девушка в полушубке с автоматом и мальчик с винтовкой ведут наблюдение за дорогой. По дороге движется отряд немцев. Разведчики внимательно высматривают врага, считают людей, оружие. Колонна прошла. За ней движется повозка с боеприпасами. Возница замешкался и на перекрестке чуть-чуть задержался, не зная, куда ехать дальше. Из леса выходит девушка с автоматом и очень красноречиво указывает «подходящее» направление. Возница поворачивает коня. А через два часа в отряде ликование: Ина пригнала повозку с боеприпасами.　

Шли недели, тяжелые, полные лишений и опасностей. Подходила весна. Первые теплые дни подбодрили партизан: скоро стает снег, лес покроется листвой, будет легче бить врага и укрываться. Ина вместе с подругой Дусей Сковрода вышла на задание к линии фронта. Ночью они пришли в лесную землянку. Поговорив с товарищами и составив план дальнейших действий, они уснули. Перед рассветом часовой разбудил всех: землянку окружили немцы. Выскочив из землянки, Ина поняла, что всем уйти невозможно. Противник уже охватил полукольцом их лагерь. Отстреливаться всем также не имело смысла, ибо силы были слишком неравные. Надо кому-то прикрыть отход, пусть спасается хоть часть. Встав на колено, Ина открыла огонь из своего автомата. Ее меткие очереди задержали врага всего на какую-то минуту, но этой минуты было достаточно, чтобы товарищи могли укрыться в чаще леса. Защелкали выстрелы, засвистели нули. Девушка в сером глухом свитере, в шапке с красной ленточкой, с небольшим пистолетом и автоматным диском на поясе короткими очередями била по серо-зеленым фигурам, мелькавшим между деревьями. Вокруг нее с визгом пролетали пули, чмокая по мартовскому насту, срезая сучки деревьев и кустов.　

Все сильнее стягивалось кольцо врагов…　

Следующей ночью на это место пришли товарищи. Они подняли бездыханное тело девушки и похоронили его на песчаном холме под шумящими соснами. На сосне партизаны вырезали одно слово: «ИНА».　

В 1949 году останки Ииы были перевезены и похоронены в ее родном городе Кашине.

^{Сосна, возле которой была похоронена Ина.}