Девушка, которой нет

Глава 1 Где мои деньги, тля?

12.00

Vanessa Mae: «Storm»

– Эй, пацан, долго здесь крутишься? – Фее пришлось сощурить глаза, чтобы придать лицу недостающей уверенности. – И чё, бля?

Несмотря на вызывающий тон, мальчик смотрел доброжелательно – беззлобная ухмылка, плохо скрываемая заинтересованность, усердные фрикции на сгнившей скамейке.

– Ты, бля, свои грязные, бля, междометия, бля, забудь, бля. – Фея надеялась задавить собеседника своим недюжинным интеллектом, продемонстрировать который выпало таинственному слову «междометия».

Сработало.

– Ладно, не пыхти, проехали, – с показной ленцой процедил пацан, ожидая повторения вопроса.

– Посмотрим, имбецил, далеко ли…

Для окончательного триумфа девушка задействовала еще одно слово, которое наверняка отсутствовало в словаре очаковских аборигенов. Малый, действительно, на диагноз не обиделся. Лишь глаза подозрительно, но растерянно моргнули.

«Чует, что не комплиментами потчую. Господи, как все криво, как все неправильно…» – устало подумала Фея. Презрительно бросила:

– Давно здесь растешь? – Дернула носом в сторону покосившейся скамейки, на которой раскачивался малолетка, безжалостно сокращая ее последние дни.

«Как он ухитрился оседлать эту груду досок?»

– Сколько себя помню, крошка.

– Крошкой будешь называть то, что затерялось в твоих малолитражных трусиках. – Крайнее удивление на лице сопливой очаковской особи выдало потрясение риторикой. – Полчаса уже сидишь возле этого гнилого подъезда?

Пацан кивнул и сплюнул ей под ноги.

Девушка тоскливо посмотрела на ржавые уголки стальной двери – скорее заплаты – на входе в пятиэтажку, давно убитый домофон, серую потрескавшуюся известку.

«Как все уныло… Боже, боже!.. – в очередной раз запричитал в голове чужой плаксивый голос (голос так же, как и Фея, не надеялся на взаимность того, кого призывал). – Помоги мне!»

Она сделала шаг к расплывшемуся сугробу, в котором пошатывалась скамейка. Мартовский трудоголизм солнца уже отозвался в московском пейзаже – снег оседал, темнел, проявляя прошлогодний мусор и островки собачьих экскрементов. Солнце по-весеннему благодушно пребывало во всем – даже в зеленоватом плевке пацана, медленно растворяющемся в талой воде.

Беспредельность света только угнетала Фею, напоминая о тотальном затемнении внутри.

«Полцарства за одну жизнерадостную мысль. Полцарства – не меньше!» – пыталась напроситься у судьбы на удачу.

Надежды еще не растаяли, но уже потемнели, как усыхающие островки копченого московского снега.

Полчаса назад Фея пулей выбегала из этого подъезда. Стальная дверь сработала как гильотина. Девушка не смогла увернуться – массивный корпус врезал по ее миниатюрному рюкзачку. Именно здесь, со злостью выдергивая из ловушки свое барахлишко, она и посеяла кошелек. А в нем… нет, Фея больше не могла складывать дензнаки и процеживать эту цифру сквозь отчаяние. Мысль о сумме моментально доводила до полуобморочного состояния – с тошнотой, черными кругами в глазах и расплывающимися, как в слезах, костлявыми контурами облезлых берез, натыканных по всему двору.

Чуть позже, все еще оглушенная бессмысленной беседой, состоявшейся в этом доме, она обшарила все закоулки рюкзака. Мыслей, как и денег, не было. Паника, отчаяние, тиски, сжимающие сердце, и капли пота, остывающие на бесшабашном и свободном весеннем ветру, – она неслась обратно по полноводным масляным лужам, которые ранее старательно обошла. Холодное хлюпанье в туфлях, взбесившийся пульс, разлетающиеся брызги – всё, кроме икающих мыслей («Пропала, скорей, скорей…»), ощущалось отстраненно, в замедленной съемке. В мелькающих картинках будущего лихорадочно нащупала образ беззащитного кошелька, валяющегося рядом с ржавеющей дверью. Образ был такой яркий, что Фея уверилась – ей повезет, она найдет пропажу.

Фея была потрясена, когда кошелек не обнаружился.

Она осмотрела снежную кашу перед дверью, заглянула в подъезд. Отчаяние ощущалось как ровный, изматывающий зуд внутри. Вместе с радостным гулом ущербного московского дворика до Феи стали доходить и другие звуки, например скрип покалеченной скамейки, на которой елозил чумазый пацан.

«Сейчас замучаешься угадывать, сколько им лет – десять?.. тринадцать?.. И как с ними разговаривать – могут ножом пырнуть, могут Кафку наизусть декламировать… Кошелька нет. Значит, кто-то его уже присвоил…»

Фея сомневалась в способности сограждан поступить милосердно и вернуть ей деньги. Тем более такую сумму. Она нуждалась в объекте для своей безысходной ярости. Разозлиться на малолетнего упырька не представляло труда.

– Слушай, мутант, – доверительно, почти ласково проворковала она, – я кошелек здесь посеяла. Много людей шарилось вокруг моих денежек?

– Сколько было, лохушка? – Пацан подобрался, готовясь перекувыркнуться в сугроб, если она кинется выцарапывать ему глаза.

– Если поможешь, десять процентов твои, – легко соврала Фея, вновь не рискнув вспомнить всю сумму.

Столь заманчивое обещание склонило юного отморозка к сотрудничеству.

– Один мужик проплывал. – Пацан внимательно посмотрел в лужу, словно там еще остались следы тех, кто прошел мимо.

– Ты его знаешь? – удерживая сердце, готовое сорваться в аритмию от предвкушения надежды, спросила Фея.

– Видел… пару раз, – сказал пацан хрипло, чуть слышно, словно спазм перехватил горло.

– Здесь живет?

– Да, вроде.

– В какой квартире, конечно, не догадываешься?

– Не строй умную, сможешь больше заработать на панели. – В его ответе чувствовались домашняя заготовка, отрепетированность, вымученность фразы.

– Как хоть выглядит?

– Козел козлом, – задумчиво ответил малолетка.

– Бородка, что ли? – с ужасом догадалась Фея.

Пацан согласно кивнул.

«Господи, ты снова обманул меня! Заманил и бросил…»

Человеком с бородкой был тот мерзкий тип, к которому Фея пришла на собеседование примерно час назад.

Днем раньше

Paul Mauriat: «Toccata» & Дмитрий Маликов: «Лола»

Каково все время наблюдать судьбы более удачные, чем твоя? Каково так и не удовлетворить желания исключительности собственной любви, собственного счастья? Каково представлять себя отражением чужих побед, сомнений, страстей – блеклым пятном на фоне феерической жизни столицы?

Фея терзалась тем, что не ощущала веса своей жизни, – просто череда будней, сиюминутного, уплывающе забывающегося. Аморфное существование – набор штампованных телодвижений, банальных полупустых фраз из ежедневника: родилась, крестилась, мама-папа-брат, сначала жили в «двушке», потом «трешка», первый мужчина предал меня, второго кинула я сама, сегодня был Новый год, послезавтра я уже его забыла…

– Остановись, болезная, хватит прыгать на весы! – заорала Ленка, даже не повернув в ее сторону голову.

Фея любила свою подругу за бесцеремонность, толстые бедра и кривые зубы. Фея ненавидела Ленку за перманентную жизнерадостность, ауру изобилия-стабильности и врожденную способность с выгодой разменивать проштрафившихся кавалеров.

Вечерами они часто сидели у Феи в каморке, пока Ленку не начинал разыскивать очередной возлюбленный. Потом Фея оставалась одна. Безгранично и с каждым днем все более безнадежно. Словно отпугивала любое человеческое тепло.

– Не дергайся, тебе говорю. Не они тебе нужны. А ты – им. Посмотри на себя. Ягодка. Созревшая на любые подвиги (едкий смех). Тем более в этой кофточке…

Они уже второй час примеряли завтрашнее (очередное, судьбоносное, э-эх!) собеседование Феи. По сравнению с нынешней трудовой деятельностью, любое свеженькое предложение работы она воспринимала на «ура». Все прежнее казалось ей паноптикумом неудач – на исходе институтской учебы ошибкой стало трудоустройство к оператору сотовой связи, потом в немецкую строительную контору, состоящую из одного орущего немца, кучи безликих таджиков и непокорных хохлов. Далее последовала маркетинговая забегаловка, потом разваливающееся турагентство и, наконец, настоящий кошмар – компания, торгующая итальянской мебелью. Два года Фея впаривала кухни и кровати. Покупатели умнели – истеричная владелица конторы урезaла зарплаты.

Никакого опыта, кроме отчаянной ненависти к коварным уговорам потенциальных покупателей, Фея не приобрела.

– Зарплату проси больше.

– Ты же знаешь, я не жадная. Лишь бы никакой офисной рутины.

– Куда без этого! И орут, и раком регулярно пользуют. Все поголовно стучат и выслуживаются. – Ленка говорила об этом так весело, словно подобное положение вещей вдохновляло и радовало.

– Может, плюнуть и не ходить? Я уже не верю в удачу. Вдруг опять не возьмут?

– Не дрейфь! Чего тебе терять, кроме цепей? Зубы на полку ты уже выложила. В монастырь потенциально готова. За этот гадюшник когда платить? – Ленка подняла голову, окинула взглядом убогое убранство комнатенки, кивнула на огромного таракана, давно замершего на выцветших обоях.

– Через два дня.

Фею даже это не беспокоило. Все в жизни шиворот-навыворот, зачем напрягаться из-за того, что ее вышвырнут из голимой коммуналки?

– С предками будешь мириться?

– Никогда. Я обязательно найду деньги. Или повешусь.

– Даже на снотворное бабки не насобирала. Поосторожнее со смертью. Не призывай.

– Ну не на панель же мне! Лучше уж домой на коленях…

– Вот видишь. Всегда есть место для компромисса.

Фея поругалась с родителями. Никаких принципиальных разногласий не случилось – обычная домашняя склока.

– Ну что, что вы для меня сделали?! – заорала Фея на мать после непродолжительной бытовой перепалки и начала перечислять неудачи, которые, по ее мнению, образовались исключительно из-за родителей. – На сплав тогда не отпустили. Может, это судьба была… Каждый выход из дома на штыках… Чему вы меня здесь научили? Даже книги ни одной не купили! В библиотеку сама ходила.

Фея долго валила в кучу большие и малые претензии, пока мама, женщина мягкая, но неуравновешенная, не перебила:

– Ты права, без нас было бы лучше, – полуутвердительно-предыстерично тихо подытожила она.

И – началось: «Вы мне как собаке пятое… одни заботы и волнения… да пошли вы вместе со своим благополучием… сами приползете…» С момента, когда Фея хлопнула дверью, отгородив себя от матери, на бледном лице которой слезы уже прорезали две извилистые дорожки, прошло ровно 666 дней. Фея любила считать дни.

В несвежем зеркале шкафа-купе Фея разглядывала не себя, а Ленку, вновь откинувшуюся на потертую спинку кушетки. Китайская люстра, единственная роскошь в комнате (пять лебедей в стеклянных колбочках), безжалостно освещала то, из чего состояла значительная часть жизни Феи: маленький столик, кипятильник в кастрюле, крохотный телевизор, дешевый DVD-плеер, щипцы для волос, портрет Саакашвили для метания дротиков, десяток бестселлеров… Москва за окном без штор превратилась в хаос огней-огонечков во влажной остывающей тьме.

– Жалко, ты не можешь взять брючный костюм у меня, – насмешливо сказала Ленка.

«Жалко, что у меня нет даже приличных брюк. Жирная сука!» – подумала Фея, вспомнив набитый гардероб подруги. Ленка спокойно висела у родителей на шее, преданно их любила и не комплексовала. В целом свете не нашлось бы повода для появления у нее комплексов.

«Не то что я. Не то что я. Новые люди, блин…» – Фея с привычным мазохизмом задумалась о своем внутреннем несоответствии бушующему вокруг миру.

В последнее время вокруг Феи становилось все меньше людей. Как сейчас принято, знакомые роились в отдалении – на расстоянии «аськи», эсэмэски, автоответчика, «мыла» – рядом и одновременно в каком-то другом пространстве. Общение становилось все более обезличенное, хохмящее, флеймовое, флудящее[4] бестолковое, ненужное, чужое… В него не вписывались травмы, которые регулярно наносила Фее жизнь.

Уроки танцев, подработки на телефоне доверия, шумный коллектив мебельной конторы, форумы, «живые журналы» не подарили ей столь необходимой и ожидаемой близости с другими людьми. Все, во что она вовлекалась: разговоры, бесконечные шутки, вылазки в модные кафешки, встречи с интернет-собеседниками, турпоходы, – происходило словно за стеклом. Жаждущие тепла внутренности омывали потоки информации, которая невосстановимо стряхивалась в мутные бездны памяти, когда Фея засыпала в одинокой постели.

«Бедная я, бедная… Где же ты, мой единственный? Если сейчас я готова составить твое счастье, то потом беспощадно отомщу за то, что ты не торопился появиться в моей жизни!» – пригрозила девушка. Фея не считала редкие появления мужчин в своей жизни панацеей против неполноты судьбы. Если кавалеры и возникали на горизонте, она с горечью осознавала: «Пройдет, не зацепит» – ее душа все еще пустая бочка дегтя, в которую Господь так и не удосужился плеснуть пару ковшичков смысла.

«Помятая я какая-то. Нелучезарная. Суровая и усталая. Тень отца Гамлета. Бесперспективняк ходячий…»

Даже отражение казалось зыбким-ненадежным, словно на зеркало плеснули воды. Лицо Феи выглядело неукомплектованным. Ему чего-то не хватало. Плотности? Родинок? Макияжа? Оно обещало – но каждый раз неизвестно что именно.

– …ведрами косят купоны! – Ленка продолжала свой бесконечный монолог. Она уже включила телевизор и ехидно наблюдала, как оттуда ей втюхивают новости. – Ты посмотри, какие у них честные лица. Мне стыдно подозревать, что эти небожители лучше других знают, как повсюду отмывается бабло. Под любую бумаженцию, которую они рожают, тут же придумываются схемы, создаются «Рога и копыта», начинает пилиться лавандос. Девяносто процентов бизнеса существует только благодаря откатам…

Ленка работала в таможне, в отстойном отделе документационного обеспечения, рядом с большими деньгами и одновременно недостижимо далеко. Такое положение сформировало у нее вывернутое и неполное представление о мироздании с явным мизантропическим уклоном.

– Тебя ведь на производство приглашают? Не из воздуха деньги делать? – Ленка скептически относилась к любому бизнесу, кроме государственного. О мелких частниках, которые, по ее мнению, так или иначе вращаются вокруг чиновников, она говорила: «Сосут без вариантов», про крупных – более уважительно: «Крепко сосут».

– Из пенополиуретана, – созналась Фея.

– Что за зверь?

– Типа поролона. Мебель набивают.

– Две штуки проси. Ты же в этом деле профессионал.

– Рехнулась? Какой я профессионал?

– Ты же шаришь в кроватях. Где дуб, или береза, или корейская сосна.

– Карельская. Это ни при чем. Меня в отдел снабжения будут собеседовать. Чтобы я детальки для заводов добывала.

– Один шиш. Ты – лучшая. С кем будешь разговаривать? С поролоновым королем? Приветик ему.

Фея покачала головой:

– Меня сначала в кадровое агентство пригласили. Якобы они все согласовали с работодателем и теперь хотят дать последнее напутствие.

– С какого боку это агентство отпочковалось? – оживилась Ленка.

– Я в Инете резюме разместила. Они меня выудили и сосватали на поролоновое царство.

– Деньги тянуть будут, – уверенно заключила подруга.

– Говорят, их сыр совершенно бесплатен. Говорят, заинтересованы в моем трудоустройстве. Говорят, платить будет работодатель. – Фея соврала, чтобы не вкушать «Ленкин скептицизм».

– Ага. – Ленкин ответ звучал как «разве можно быть такой наивной».

Самого главного Фея не сказала – приглашение на собеседование пришло не на «мыло». Лично тоже не потрудились созвониться – в один прекрасный день девушка обнаружила на дне почтового ящика незапечатанный конверт. Вложенный тетрадный листочек был от руки исписан ровным каллиграфическим почерком – короткое приветствие, название компании, заинтересованной в Феиных знаниях и опыте ☺, предлагаемая вакансия на заводе (Фея проверила по Инету – действительно, солидное производство вспененных полимеров), время и точное описание места собеседования.

Все это показалось диким, несовременным и опасным – тысяча причин, чтобы закрыть глаза на поролоновые перспективы, но обратных координат, кроме адреса, в письме не указывалось.

Фея уже не могла позволить себе пройти мимо шанса, даже если это просто шанс на короткое приключение. Ленке она ничего не сказала, учитывая стопудовую уверенность в железобетонности ее увещеваний отказаться от ненормального по нынешним временам приглашения.

Они молча посмотрели телевизор. В России все было очень хорошо. Во всем остальном мире – значительно хуже: бастовали студенты, работяги перекрывали трассы, рушились финансовые пирамиды, рынки лихорадило, взрывались бомбы, паводки сносили города, гидра пандемии поднимала голову то на одном, то на другом континенте, смертельно заболевали люди и звери, а тот, кто оставался внешне здоровым, позволял себе совершенно нездоровые суждения о российской жизни и выглядел при этом совершенной сволочью.

Фея вновь остро ощутила, что перестала вовлекаться в эту телевизионную игру. Картинки на экране уже не задевали, не притягивали. Хоть порнография, хоть реалити-шоу – не цепляло, пролетало мимо.

– Ленка, душа моя, у тебя бывает так, что тебе всё и все по фигу, а эта бьющаяся в лихорадке муть, – Фея жестом «виновен» укоряющее ткнула в засыпающий город за окном, – понарошку, не по-настоящему?

– Постоянно.

– Ты не торопись бахвалиться. Лучше задумайся. Это не кратковременный симптом. Мне уже давно конкретно по барабану. Где я, что со мной? Выгонят меня с работы или из этой комнаты, или трахнет банда одноногих негров…

Чтобы достучаться до Ленки, нужно было усиливать эффект эротическими метафорами.

– Вот я и говорю – история всей моей жизни. Насилие, бессилие, равнодушие. Поспрашай людей на улице – каждый второй то же самое о себе скажет.

– Да выпендреж это все. И понты. Мне на самом деле забить. Ощущаю себя Буддой Просветленным, который докопался до самого донышка вселенского смысла жизни, но так ничего и не понял. То ли смысла нет, то ли жизни, то ли я, Будда, пока совершенствовался, по горло увяз в этом безбрежном болоте, и уже неважно – есть я, нет меня. Все как во сне…

– Не высыпаешься. Не трахает никто. Случится с тобой какая-нибудь пакость – быстро очухаешься.

– Скорей бы. Я уже не живу, в полусне плаваю. Сердце через раз бьется. Скоро перестану из дома выходить. Буду тупо разглядывать потолок и мечтать о забвении.

– Жизнь надо мешать чаще, чтобы она не закисала. Давай я тебе из Инета всякого хлама на ящик насыплю. Почитаешь денек-другой – развеешься.

– Не развеюсь. Я вообще во всю эту белиберду перестала втыкать. Те люди, что за экраном, – плоские и непонятные, даже страшные. Зачем они выливают в это море информации собственные ушаты? Зачем читают, поют, пишут, двигаются? Зачем что-то внушают мне с умным видом? А те, кто рядом, просты до амебобезообразия. На тарелочке – и похоть, и скупердяйство, и доброта…

– Барахло ты чердачное, – спокойно перебила Ленка. – Я тоже, выходит, амеба?

– Радуйся, дура, что тебя кто-то как облупленную знает… И терпит. – Фея решила закончить исповедь. – Еще хуже с незнакомыми людьми на улице. Те – вообще стена, разукрашенная глазами. Манекены ходячие. Что жирные накрашенные тетки, что таджики из коммунальных служб. Я в глазах у них не могу разглядеть – действительно ли они живут, думают, мучаются или просто фоном вокруг меня мечутся. А молодежь? То ли они уже узнали о чем-то запредельном, то ли просто выучили больше слов, которые даже на трахее не оседают. Поднимают ветер в голове, пыль и плесень оседает, зудит, а толку…

– Все дело в мелкой моторике, – наконец отреагировала Ленка и заученно забубнила: – На формирование коры больших полушарий головного мозга гигантское влияние оказывает развитие моторики пальцев. Ребенок должен рисовать, лепить, шить и – главное – писать буквы на бумаге. Мы с тобой последнее поколение, которое умеет это делать. Все, кто моложе, просто топчутся по клаве и щелкают мышкой. Соответственно и мозги разжижены, и личности примитивны – вместилище не духовных сил, а штампованных фраз.

– А мы прям сосуды, переполненные Силой! Я регулярно ощущаю себя то валенком тупым, то жертвой неудавшегося эксперимента («Аборта», – захихикала Ленка). О котором к тому же забыли, не закончив.

– Ты себе льстишь. Тоже от недостатка внимания. Ты мало кому интересна.

– Спасибо, дорогая, за честность. И что мне делать?

– Ты сковываешь себя представлениями о том, какой должна быть твоя жизнь. Ты слишком рациональна. От корки до корки и до подкорки. Поэтому свет не заглядывает в твою каморку. Ты можешь вообразить, что эта комната превратится в шатер царей вавилонских, а жизнь – в сказку?

– Могу, – неуверенно ответила Фея.

– Фигушки-мигушки, – возразила Ленка. – Вообрази хоть ворсинки на персидском ковре в этом шатре – ни шиша не появится. Глубоко внутри тебя вечное табу – «такого быть не может, такого быть не может никогда». Ущербное рацио, с таким только по грязи ползать, – важно она проговорила и подняла палец вверх, словно сказала «эврика».

– Я не истеричка, не сумасшедшая, но рациональной меня пока не обзывали. – Фея копнула полку с немногочисленными косметическими склянками. («М-да, и здесь ничего утешительного… не светит мне стать лучезарной».) Она стала неторопливо переодеваться, чтобы видом своей стройной фигуры хоть немного позлить подругу. Каждая сброшенная вещь подчеркивала интонацию признания. – Бывает, запрыгнешь на эскалатор в метро, сделаешь музыку в плеере погромче (пуговицы на белой сорочке), и кажется – этот мир прогнется (сорочка сброшена и отправлена в пакет для стирки). Он не только не реален (ловко поддета застежка лифчика), не достоин, убог, но и беспомощен передо мной (соски тут же затвердели на сквозняке). Могу взлететь и вокруг этих фонарей кружиться (пестрая юбка скользнула к ногам). Могу протиснуться сквозь стены, просочиться в прошлое, могу стать беспечной-беззаботной (колготки) и весело разменять на фантики свою жизнь (непродолжительная жертва холоду, рвущемуся в скворечню из старых незаклеенных окон – Фея повернулась к Ленке и указала на халат за ее спиной).

– Да-а, мать… Тебе нужно… – Ленка не без зависти поедала взглядом ее плоский живот, курносую грудь, не подчиняющуюся законам тяготения, изгиб шеи и даже темноту в устье ног.

В этот момент зазвонил Ленкин мобильный. Она тихо защебетала, интонации и слова образовывали стойкий образ длинного ногтя, порхающего вдоль мохнатой шейки маленькой птички. Не прерываясь, Ленка тяжело поднялась с кушетки, сделала глазами: «Вот видишь – любят, разыскивают… Живу!» – и, разминаясь перед схваткой с очередной жертвой, по-кошачьи выплыла в коридор, старательно виляя толстыми бедрами.

Фея отчаянно завидовала. Настал момент прощаться. Скоро она останется одна.

Девушка так и не поделилась с подругой тем, что беспокоило ее больше всего, – пошатывающиеся каллиграфические буквы указывали место встречи в какой-то халупе в Очаково, которая осторожно обозначалась как «пятиэтажный жилой дом рядом с нежилым одноэтажным строением».

Когда дверь за Ленкой захлопнулась, Фея пошла на кухню, взяла короткий, но острый нож для хлеба и положила его в рюкзачок.

12.10

Didier Marouani: «Space Opera. Part 3»

«Все дело в мелкой моторике», – грустно подумала Фея, вглядываясь в бледное, мимически бедное лицо собеседника.

Шары у малолетки не бегали, тяжело смотрели ей в живот.

– Ты часто видишь этого козла?

Фее надо было придумать, как продолжить поиски. Девушка искала помощи. У кого? Перед ней сидел только грязный пацан, вокруг – чужая и враждебная окраина Москвы.

– Пытался разглядеть пару раз.

– Ну и как он тебе?

Поддерживать столь интеллектуальные беседы пацану оказалось не по силам:

– Чё ты мне паришь? – начал заводиться он. – Чё крутишься, как Цискаридзе? Топай отсюда!

– Слушай, Маленький Мук, ты свои речевки забудь. Чердак проветри. Я тебе дело предлагать буду, – нашлась что ответить Фея.

– Да что ты можешь предложить? Ты свою капустку-то мимо рта… – Мальчуган вновь начал вещать что-то заученное.

Фея зло перебила:

– Кончай нарываться, а! Не то мимикрирую под здешние разложение и упадок.

Она шагнула к скамейке, абориген уважительно замолчал и поднял на нее краснющие пуговки глаз:

– Молчу, бля, Ковалевская Софья́… Сигареткой угости, мимикруха ты безжалостная.

Фея протянула кукиш к маленькому сопливому носу.

Потом развернулась и пошла к пятиэтажке, бросив за спину:

– Пойдем со мной.

Упырек, прихрамывая, зашагал к подъезду, бормоча под нос дворовые истины жизни.

По ступенькам шли тихо, стараясь не спугнуть тишину. Остановились у подоконника в пролете между четвертым и пятым. Фея наклонилась к своему сообщнику, вдохнув запах нечистой одежды, нечистого тела, сквозь который все-таки пробился молочный привкус детской кожи.

– Слушай, я сегодня была у этого мужика… Он сумасшедший. – И, увидев в глазах подростка, что это не впечатляет, скорее даже внушает почтение-уважение, добавила: – Маньяк, понимаешь? Кровавый. И если он будет меня потрошить, я обязательно расскажу, что ты тоже о нем знаешь. Впитал?

Мальчик кивнул. Тень страха даже не коснулась его лица.

– Он убивает людей. – Фея решила, что должна быть убедительной, не допускать сомнений, расспросов, неуверенности. – Жестоко. Стариков. Пенсионеров. Чтобы не жрали наш хлеб. Понимаешь? Работает в основном в Подольске. Здесь у него запасной аэро… тьфу!.. запасная хата. Появляется в ней редко. Хранит всякую ворованную дрянь, начиная от лифчиков и заканчивая золотыми зубами.

«Про лифчики я здорово завернула. Этот сатана в образе ребенка обязательно купится».

– Барахла там на десяток косарей. Из техники тоже кое-что есть. Дверь – шелуха. За минуту разберемся. В подъезде сейчас пара глухих старух и зачморенных домохозяек, которым все по барабану. Местные хачи и другие задроты, которые тут обитают, до вечера не появятся. Точно?

Мальчик уверенно кивнул, глаза его забегали, возможно, подгоняя неторопливые, куцые, но непременно корыстные мысли.

– Если дяденька с бородой внезапно нарисуется, мы его в два счета уделаем, – продолжала нашептывать Фея. – У меня нож есть. Если кто-нибудь из здешних отбросов ментам стукнет, мы дяденьку сдадим. Расскажем, кто он есть. А мы типа пионеры, забрались в хату бороться со злом. К тому же ты подтвердишь, что хмырь мой кошелек прихватил.

«Еще пара аргументов – и парень побежит на штурм».

– Ты пойми, он первый нарвался. Знаешь, сколько в кошельке лежало? Восемь штук зеленых. Мы просто возвращаем свое. Я возьму деньги, ты – любые ништяки, которые найдешь. Не трусь. Тебе ничего не будет. Сколько лет ты оскорбляешь Землю своим присутствием?

Недоуменный взгляд. Фея повторила вопрос:

– Лет тебе сколько, Красная Шапочка?

– Четырнадцать… будет.

– Во-во. Даже в угол не поставят. Пойдем.

Они спустились двумя пролетами ниже. Фея гордилась собой. Она смогла объясниться с очаковским отморозком, невменяемым по определению. Девушка, которая закончила музыкальную школу по классу флейты, рисует, знает всех Букеровских лауреатов и не умеет толком ковыряться в носу, шла грабить ужасного человека (человека ли?), способного составить конкуренцию любым кинематографическим монстрам.

Фея подозревала, что дверь квартиры не заперта, – просто этот плешивый субъект, с которым она собеседовалась час назад, никого и ничего не боится, скрывать ему нечего, кроме голых стен и разваливающейся мебели. Все самое страшное он носил с собой.

(В душе?)

Конечно, она не сказала мальчику о своих подозрениях. Тихо бросила:

– Звать как?

– Виктор, – с достоинством прошептал мальчик.

– Витек, значит. Я на Фею Егоровну отзываюсь.

Когда дошли до второго этажа, Фея достала нож. Заслонила от Витька убогую обшарпанную дверь из серого куска ДСП, несколько секунд демонстративно поковыряла проем в районе замка – не хотелось, чтобы малолетка догадался, что квартира не закрыта. Потом повернула ручку.

Дверь легко распахнулась.

Заходить не хотелось. Витек толкнул в спину.

Фея не сомневалась – именно бородатый поднял ее кошелек.

«Убиться веником! С огоньком здесь домовые орудуют…»

Вся обстановка квартиры изменилась по сравнению с той, которую она наблюдала час назад.

Даже воздух.

Даже свет.

Помещение еще больше наполнилось пылью. Нос защекотало, горло запершило. Фея подумала: если чихнет, то потревожит исторические (истерические, хе-хе) залежи грязи вокруг и тогда точно не сможет дышать.

Ожидание удушья хуже самого удушья.

Она прижала ладони к горлу и старалась надышаться.

Сзади сопел Витек. Фея пожалела, что втянула его в историю, после которой он вряд ли сможет оставаться столь возмутительно живым.

10.50

Жанна Агузарова: «Звезда»

Да, ее посещали мысли не заходить в эту квартиру. Она трижды порывалась развернуться и сбежать в свою мебельную конторку, разложить «косынку», покопаться в ЖЖ, сделать что-нибудь бесполезное и успокаивающее.

Метро, автобус, пешком. Допетляла до нужной улицы, огибая низенькие пятиэтажки из красного кирпича, пережившие и сталинский ампир, и лужковскую эклектику, недоступную кошелькам простых смертных.

Развалившееся одноэтажное строение, названное ей в качестве ориентира, в несколько слоев покрывали граффити; изящные тоненькие шприцы валялись вдоль полуразрушенных стен. Фея свернула во двор следующего дома. Хрущоба была помечена нарядной синей цифрой «9».

У подъезда Фея окончательно решилась не идти на собеседование.

Войти в дом дернула не надежда – трудовых перспектив здесь явно искать не следовало, не ответственность – забила Фея на любые обещания и договоренности с будущим работодателем, не отчаяние… («Чего терять, кроме своих цепей? Отчего я вибрирую? Некоторые по десять раз за день работу меняют…»)

Подняться на второй этаж заставили почти утраченная лихость и любопытство – какой отчаянный лузер отважился поселить свое кадровое агентство здесь?

На месте звонка жиденькими усиками свисали два белых проводка. Она громко постучала. Из глубины квартиры раздался звонкий крик, приглушенный хлипкой перегородкой двери:

– Заходите-заходите! Открыто.

«Не буду бояться. Я ведь кого хошь порву!» – подумала Фея и толкнула незапертую дверь. Несмотря на безмятежность, на периферии сознания постукивали тревожные молоточки: «Ага, зайдешь, заломят руки за спину, свяжут и будут насиловать… бесконечно… пьяные, дизентерийные (почему дизентерийные? – ладно, не дизентерийные, вшивые) бомжи, чебуреки… гнойными членами… заставят жрать какие-нибудь колеса… потом рабство…»

«Рабство… рабство… рабство…» – достукивали молоточки, когда Фея помещала их в недоступную сознанию глубину.

Коридор был темный, короткий, захламленный мятой летней обувью. Фея шагнула в комнату, в которой полумрак рассеивался, обретая бесцветную серость зимних сумерек (удивительно – ведь на улице жарит солнце…). Пыльная, но прозрачная занавеска прикрывала грязные окна.

Комната стала бы достойным пристанищем московских бомжей, наркоманов, таджиков, вьетнамцев или черт-те кого еще – в нынешние, почти политкорректные времена их не позволяют именовать несолидными эпитетами.

Фея не метнулась на выход только потому, что царящий кругом беспорядок нельзя было представить жилым, притонным, годным к насилию. В нем угадывалась система – потуги на сохранение контроля над захватывающим пространство царством вещей.

Стены облепили старенькие шкафы, шкафчики и полки разной высоты, разной конструкции и странного содержания.

«Склад хронического старьевщика», – заключила Фея, ни разу в жизни не попадавшая на такой склад.

Комнату и мебель в ней заполняли предметы разного назначения: граммофоны, утюги, телефоны, старые чайники со свистками, самовары, потертые мягкие игрушки всевозможных размеров и расцветок…

Часть шкафов прикрывали двери, изборожденные потрескавшимся лаком. Какой хлам таился там, оставалось только догадываться.

У окна стоял большой двухтумбовый стол. За ним, спиной к тусклому свету, сидел худощавый субъект – маленькая плешивая голова, узкие плечи, руки гладят стерильно чистую поверхность стола.

Фея замерла на входе в комнату. Увиденного здесь хватало, чтобы не рассчитывать на перспективу интересной работы. Сумма тревожных впечатлений подталкивала хватать ноги в руки и тикaть отсюда без оглядки. Но…

Но тут маленькая голова заговорила:

– Фея Егоровна? Давно жду. Не пугайтесь здешнего убранства. Увы, не от меня зависит… кхе-кхе…

Фее не понравилось все, что он сказал.

Почему этот тип давно ее дожидается? (Она опоздала всего на несколько минут.)

Если убранство заведомо отпугивает, какого дьявола его не меняют?

Кто-то заинтересован в этом бардаке, а этот «кхе-кхе» тип не может ничего поделать?

– Действительно, необычно здесь у вас, – сказала Фея. – Коллекционируете?

– Э-э-э… нет. Как-то все само… – Еще одна нелепая фраза, растерянный всплеск руками. – Да вы проходите, проходите, присаживайтесь. Поговорим.

Мужик указал на табурет, прислоненный к покосившемуся шкафу.

В гробу она видела такие собеседования – на некрашеном табурете, в пыльной комнатенке убогой хрущобы отстойнейшего района Москвы.

Но блеющий голос и жесты плешивого были настолько неуверенны, просящие перепады голоса выдавали такую откровенную заинтересованность… Фея сдалась. Осторожно уселась на покачивающийся раритет и требовательно уставилась в лицо своего vis-a-vis.

По всем стандартным женским меркам мужик был жалок – неуловимый возраст между сорока и пятьюдесятью, бегающие глазки, большие уши, длинная худая шея, скошенный лоб, просторная залысина, большой нос, редкая бороденка и нездоровый румянец во всю щеку…

Внешний вид дополняла застиранная клетчатая рубаха, щедро расстегнутая на груди.

«Маньяк, растлитель малолетних, некрофил, потрошитель…» – перебирала Фея варианты, сгруппировавшись, чтобы в случае нападения крепко врезать в растерянное лицо этого никчемного мужичонки.

– Меня зовут Викентий С-с… э-э-э… просто Викентий, – заикаясь, подытожил потрошитель и упер глаза в стол.

Он так и не привстал со своего места. Фея вдруг подумала, что под президентским столом у «просто Викентия» вовсе не ноги – ну не нужен такой стол, чтобы под ним помещались обыкновенные человеческие колени. Там съежился гигантский комок щупальцев, растекшихся по полу, запутавшихся, чуть шевелящихся, скользких, не способных к броску. Этому монстру необходимо заманить жертву к столу, загипнотизировать и заставить шагнуть в это копошащееся месиво…

– Вы не стесняйтесь, двигайтесь поближе, – вдруг оживился Викентий. – Поговорим.

Для проформы Фея на несколько миллиметров сдвинула табурет, поставила на колени рюкзачок и достала письмо с приглашением на собеседование.

– Тэк-с, тэк-с, посмотрим… – Откуда-то из-под крышки стола «просто Викентий» выдернул толстую тетрадь, провел рукой по вытертой синей обложке и раскрыл где-то посередине.

Фея увидела ровные строчки, посеянные шариковой ручкой. Эта тетрадь на мгновение показалась ей более зловещей, чем нож, приставленный к сонной артерии.

– Глубоко в прошлом сидите. Как же технологии? Компьютеры? Программы подготовки кадров? – Фея решила перехватывать инициативу этого идиотского разговора.

– Недоступны-с технологии, – грустно поведал Викентий. – Сложные вопросы решать приходится.

«Точно – псих», – поставила диагноз Фея и перекинула конверт на стол:

– Как же вы со своими средневековыми каракулями смогли понравиться поролоновым королям?

– Мы кому угодно можем понравиться, – туманно парировал Викентий и тут же осекся.

«Тэкс-тэкс, разговор переходит в финальную фазу…»

Фея запустила руку в рюкзачок и сжала ручку своего кухонного ножа.

– Итак, Фея Егоровна, всего один вопрос. Это… э-э-э… это поможет подготовиться к собеседованию. Что с такой страстью заставляет вас искать новую работу?

Викентий довольно закивал головой. Словно перешутил квартет Урганта, Светлакова, Мартиросяна и Цекало. Бородка задрожала, зашевелились щупленькие плечики – что-то вроде множественных невротических тиков. Казалось, если он не будет подергиваться, то – замрет, весь обратится во взгляд, и разговаривать с ним станет еще тяжелее.

– Вовсе не страсть, – ответила Фея. – Надоел детский сад. Хочется стать звеном в большой команде людей, которые занимаются производством…

Лицо Викентия, казавшееся неспособным к переменам в выражении, разъехалось в ухмылке, словно Фея сказала что-то очень смешное.

«Вот-вот захохочет… Совершенно негодное к беседе существо…»

– И что, по-вашему, может стать серьезной деятельностью? – с напускной хитрецой вопрошало оно.

– Я же ответила. Большой коллектив. Производство. Перспектива роста. И не бумажки перекладывать…

– Да-да, говорили… Извините. Но я про цель вообще интересуюсь. Зачем вы работу столь созидательную ищете? Цель. Понимаете? Смысл и все такое.

Ничего путного от этого разговора Фея больше не ждала, поэтому ответила резко:

– Смысл работы только в том, чтобы она позволила мне жить по-человечески. И по деньгам, и по ощущению собственной значимости.

– Жить. По-человечески. Кхе-кхе… Значит, если работа с жизнью не связана, лучше не работать?

Фее показалось, что сейчас он откинется на спинку стула и истерично захохочет.

«Уходить надо. В анальную плоскость такие расспросы…»

– Сдается мне, наша встреча была ошибкой. Я хотела поговорить про трудоустройство, а попала в театр абсурда в театре абсурда.

Фея встала.

– Извините, Фея Егоровна, – испуганно залепетал «просто Викентий». – Действительно заболтался… Присядьте на мгновение. Просто тема нашего разговора очень уж деликатная…

– Крайне деликатная, – съехидничала Фея и вновь опустилась на краешек табурета. – Я всего лишь работу ищу. Все просто: да – да, нет – нет, устраиваю – не устраиваю.

– Да-да, работу… – Казалось, Викентий очень растерялся; в поисках слов он стал испуганно оглядывать захламленную комнату. – Рабо-оту… – задумчиво протянул он, словно это стало для него неприятным открытием.

– Вы писали о вакансии менеджера по снабжению, – помогла ему Фея, совершенно не понимая, зачем это делает.

– Да, мне известно о такой должности. – Викентий опять начал наводить туман. – Вам бы понравилась такая работа.

– Возможно, – осторожно подтвердила Фея. – Наверное, поэтому вы и предложили эту вакансию мне.

– Точно, предложил, – сделал еще одно открытие Викентий.

«Разговор глухого сумасшедшего с озабоченной дурой…»

Вдруг Викентия словно озарило. Он просиял и осторожно спросил:

– Хотели бы получить это место?

– Во-первых, мне нужно побольше узнать о деталях, – не рассчитывая на ответную вменяемость, продолжила разговор Фея. – Про компанию я в Инете прочитала. Все устраивает. Неплохо, если бы вы рассказали про условия. График. Что делать. Оклад…

– Оклад! – радостно вскрикнул Викентий, до ужаса испугав Фею. Рука, сжимающая рукоятку ножа, предательски вспотела. – Как же я мог забыть про оклад?! С этого и надо было начинать! Это же моментально концентрирует внимание! Вот олух! Совсем из ума выжил… Думал, все помню!.. Все тщательно продумал, даже законспектировал. А про деньги упустил…

Он причитал, радостно хихикал, потирал раскрытую тетрадь. Не было только финального хлопка по лбу и восторженных плясок вокруг стола.

Фее еще больше захотелось встать и опрометью броситься из этого пыльного клоповника. Роковым стало любопытство, на несколько минут задержавшее ее уход.

12.30

Brazzaville: «The Clouds In Camarillo»

Ее зрительная память оставляла желать лучшего, но Фея сразу уловила изменения – в коридоре появились огромные болотные сапоги, несколько пар зимней обуви, яркие, легкомысленные шлёпки.

Они прошли в комнату. Свет выглядел еще безжизненней, пол покрывал солидный слой пыли. Огромный стол, за которым час назад восседал Викентий, исчез, не оставив никаких следов; на шкафах прибавилось мягких игрушек, взиравших на вошедших безжизненными пуговками черных глаз.

– Что будем брать? – озабоченно поинтересовался Витек. – Барахло-то копеечное натыкано.

Фея очень надеялась покопаться в ящиках стола. Теперь же не оставалось ничего другого, как бросаться к шкафам, со скрипом распахивать ветхие дверцы, выбрасывать обезличенное временем старье.

«Плакали мои грошики! Досадно и ладно. Чего переживать? Что упало, то пропало. Мне главное – как-нибудь равновесие обрести… Вельзевул недоношенный…»

Витек тем временем сорвал с карниза занавеску, аккуратно разложил ее на полу и начал скидывать все, что, по его мнению, представляло ценность. Выбор был вполне оправдан – старый радиоприемник, картина маслом, фарфоровая кукла, шкатулка под палех.

Фея вдруг представила, что внешний мир за пределами этой пыльной комнаты перестал существовать. Выключился, как электрическая лампочка. Пятиэтажная хрущоба, проталины, собачье говно на снегу, весна – все обернулось абсолютной неразмываемой чернотой. Перспектива возвращения во тьму пугала. Вернуть свет представлялось возможным, только отыскав ключик к загадке, которую загадал ей «просто Викентий».

В последнем шкафу она обнаружила толстую тетрадь. Та же потертая синяя обложка. Те же засаленные корешки страниц. Рядом лежал пистолет с толстым стволом, похожим на батон сырокопченой колбасы «Русская», универсам «Копейка» (244 рэ за кэгэ).

«Ракетница?» – предложило вариант сознание, перепаханное российскими, советскими, голливудскими штампами о мире, людях, оружии.

Фея открыла тетрадь. Маленькие буквы, топкая каллиграфическая вязь. Первую фразу она разобрала: «Я не сумасшедший». Этими словами была исписана почти треть тетради. Далее шли фамилии, факты из жизни и смерти каких-то людей, даты встреч. Бoльшая часть этих записей была перечеркнута крест-накрест, словно они сделаны зря.

Последняя запись была о Фее Егоровне Яшиной. В скобочках рядом с фамилией над пустотой чистого листа повисла строчка: «…Пожалуй, мне больше надеяться не на что. Это последний шанс предотвратить экспансию». Выше струились выписки из каких-то протоколов, заключений. Среди прочего сразу бросилась фраза «ФЕЯ погибла 13 сентября 1999 года. Взрыв дома на Каширском шоссе».

Фея захлопнула тетрадь.

Пронеслась спасительная мысль: «Зря, парниша, ты уверял себя, что – не сумасшедший. Дудки! – диагноз налицо…»

К этому времени Витек аккуратно рассортировал собранный хлам и завернул его в занавеску. Недовольно буркнул:

– Испаряемся. Деньги-то нашла?

Девушка помотала головой.

– Пальчики тут мои повсюду, – важно пробасил Витек киношную фразу и закинул огромный узел на плечо. – Может, подожжем все к едрене фене?

– Вали-вали! – охладила юный пыл Фея. – Приватизация народного имущества должна проводиться доброжелательно и без фанатизма.

11.10

Lacrimosa: «Der Morgen Danach»

– Фея Егоровна, я готов официально предложить вам работу. – Викентий оправился от неожиданно нахлынувшей радости и постарался напустить на себя серьезный вид. – Работу с неплохим окладом.

Бесполезно – Фея не верила ни одному его слову. Иронично поинтересовалась:

– Я готова официально принять предложение. Вы объясните, наконец, что делать?

– Нет-нет-нет! – заторопился он. – Мы с этого начинали. Теперь давайте лучше о деньгах. Сразу. Сколько вы хотите?

«Блин, опять за свое. Озабоченный кровосос. Все никак не может подкрасться к моей невинности. Окольные пути ищет…»

– Вы издеваетесь? Мне необходимо знать свои будущие обязанности, смогу ли я соответствовать…

– Не переживайте, – зачастил Викентий, – работа несложная. Единственное – потребуется умение убеждать людей.

«Проституция. Консумация. Блятство…» – выстраивала предположения Фея.

– Не наводите туман. Я не согласна принимать предложение, пока вы не расскажите о деталях. Если не умеете выражаться ясно, просто опишите поэтапно – первое, второе, третье – что я должна делать.

Викентий замолчал, посерел лицом.

«Ага, сейчас я получу самое туманное описание интимных услуг!..» – подумала Фея и ошиблась.

Викентий через силу проговорил:

– Первое – нужно приходить к определенным людям, знакомиться, стараться им понравиться, войти в доверие. Второе – через определенное время… э-э-э… конечно, когда они будут готовы… нужно объяснять им, что они… мертвы.

Викентий словно захлебнулся последним словом. Повисшая пауза, наполняясь тишиной, стала угрожающе тяжелой. Викентий смотрел в стол, голова его опустилась ниже плеч. Наконец, он произнес:

– Сколько вы хотите за такую работу?

– Вы сумасшедший? – только и нашлась Фея.

– Увы, нет. Так сколько? Всего лишь подходить, знакомиться, говорить…

– И никакого интима? – спросила Фея, почувствовав себя полной дурой.

– Абсолютно.

– Я должна шантажировать этих людей?

– Совсем холодно.

Следующий вопрос прозвучал через минуту тишины:

– Зачем вам это? Я должна знать, иначе не смогу обдумать предложение.

– Считайте прихотью богатого чудака.

– А на самом деле?

– На самом деле я предлагаю вам десять тысяч за каждую успешную операцию и пять ежемесячно, независимо от результатов работы. Свободный график. Беседы с клиентом записывать не надо. Я смогу проверить, о чем вы разговаривали.

Фея хлопала глазами.

«Наверное, я сейчас должна упасть в обморок. Очнувшись, спросить: „Извините, вы не могли бы повторить цифирки? Мне кажется, я вас неправильно поняла“. По сценарию он добродушно отвечает: „Правильно, правильно. Выпейте водички…“»

– Фея Егоровна, это хорошее предложение. Впрочем, если у вас есть возражения или пожелания, я готов…

– Кулера у вас, конечно, нет?

– Кулера? Что это такое?

– Проехали. Водичка у вас только из-под крана?

– Нет-нет-нет. – Викентий протянул руку к подоконнику и выдернул из-за занавески графин. Пошарил под столом, вытянул стакан, плеснул в него воды.

– Чистый? – спросила Фея.

Викентий неопределенно дернул плечами – похоже, он даже не понял вопроса.

– У вас, может, и социалка обширная? Страховка, стоматолог, психолог-массажист?

– Простите… Давайте я ничего такого предлагать вам не буду. Готов поднять ежемесячный оклад до шести тысяч. И деньги вперед.

Только сейчас Фея почувствовала, что ее ноги выстукивают по разбитому паркету нервную дробь, руки суетливо теребят многочисленные завязки рюкзачка.

Мир переворачивался. Как ни нелепо, в этом доме для отпетых неудачников она начинала чувствовать, что может превратиться из жалкой падчерицы в королеву бала.

«Может, он просто усыпляет мое внимание?.. Потом насмерть присосется своими щупальцами…»

– Викентий, вы заинтриговали меня. Но я должна подумать, – произнесла она заготовленную фразу.

Викентий заерзал на стуле:

– К сожалению, не могу дать вам времени… Вот деньги. – Он суетливо пошарил в недрах своего двухтумбового хозяйства, достал стопку купюр и положил на стол.

Фея не шелохнулась.

– А если эти люди не захотят меня слушать? Если я им про смерть, а они: «Не пошли бы вы, девушка, покурить бамбук?»… Тогда премия выплачивается?

– Нет, – строго ответил Викентий. – Люди должны поверить вашим доказательствам их собственной смерти. Доказательства я вам предоставлю.

– Но это же абсурд! – в отчаянии воскликнула Фея.

– Не более, чем все это, – неопределенно выразился Викентий и сделал руками движение, будто ласково гладит огромный глобус. – Я готов поднять ваш оклад до семи тысяч в месяц.

– Долларов? – Фея тупила, чтобы выкроить еще секундочку времени.

– Долларов, – устало согласился Викентий.

– Просто знакомлюсь, болтаю, а потом – бац! – «мой хороший, ты уже мертв»?

– Совершенно верно.

– А трудовой договор?

– Зачем? Я вам и так верю.

– Я не верю.

– Восемь тысяч. И вы ничего не теряете. – Викентий пополнил стопку купюр.

– Я могу не увольняться со старой работы?

– Пожалуйста.

Викентий закрыл глаза. Румянец на его щеках приобрел почти помидорный цвет.

Воспользовавшись паузой, Фея протянула руку за одной из купюр. Она выглядела единственно настоящим объектом из всего, что окружало ее в этой комнате. Шкафы, «просто Викентий», хлам со всех сторон, стол, сама Фея – все показалось зыбким по сравнению с убедительностью ста баксов.

– Я попробую… – неуверенно, словно сама себе прошептала она.

Викентий услышал и приглашающе кивнул на купюры.

Фея собрала деньги, настороженно зыркая в его сторону («Вдруг кинется, обнажит зубы, наотмашь меня кастетом в глаз…»), уселась на табурет.

Викентий не смотрел в ее сторону. Он перелистывал свою тетрадь, позой выдавая ожидание ее ухода. Дрожащими руками Фея утрамбовывала купюры в худенький кошелек. Она ощущала, как комната стремительно тонет в пыльной духоте. Словно тонны барахла, расставленного по полкам, стали усердно источать накопленную годами старость.

– Как мы будем связываться друг с другом?

Этот вопрос вновь загнал Викентия в тупик. Он ответил не сразу, видимо, тысячу раз взвесив все варианты:

– Давайте как в первый раз – письмом. Я буду оставлять координаты ваших будущих клиентов. Деньги можно также в почтовый ящик…

– Нет. Я не поленюсь появляться здесь раз в месяц.

– Как угодно. – Викентий пожал плечами. Во всей его фигуре, словах, интонациях ощущалось угасание интереса к беседе. – Вот информация о первом вашем… э-э-э… подопечном.

– Извольте.

В Фее напряглась какая-то струна. Она почувствовала, как накопившаяся за время разговора тревога вот-вот выльется в какой-нибудь неадекватный поступок. Она могла заорать-завизжать, обрушить шкаф или врезать рюкзаком по лысине Викентия.

Тем временем он вновь погрузил руку под крышку стола, выхватил оттуда большую фотографию и, не взглянув на нее, перекинул Фее.

Она сразу узнала этот снимок. Институтский. Последний курс. Все молодые, почти все уверенные в себе. Так уверены, что на глянце даже сейчас оживает вызывающий блеск глаз. Вызывающий судьбу на бой.

Лицо клиента, точнее клиентки, обведено ровным кругом. («Словно циркулем чертили», – промелькнуло в голове.) Тогда она носила длинные волосы и ярко красила губы. Да, еще у нее были огромные круглые серьги. Семь лет назад на этом лице светилось ожидание – «этот мир вот-вот свалится к моим ногам». Это было лицо Феи Яшиной.

Дальше все происходило молча. Внутренности девушки наполнились паникой, здравомыслие и самоконтроль дружно готовилось покинуть тело.

«Не думать!.. Не думать!..» – уговаривала себя Фея, догадываясь, что неожиданная, но верная мысль о том, почему она оказалась, кхе-кхе, первым клиентом Викентия, может доконать ее до бесчувствия и беспамятства.

Она встала, развернулась и быстро зашагала к выходу, пока сдерживаясь и не переходя на бег.

Уже в коридоре она услышала голос Викентия:

– Извините, бога ради! Я перепутал! Не та фотография! Постойте!

– Я пришлю другую! – услышала она уже за дверью и кинулась вниз по лестнице.

12.50

Звери: «Районы, кварталы»

– Ну, покедова, бабанька, – сказал Витек и взвалил тюк со старьем на худенькое плечико. – Даст бог, свидимся, – совсем по-взрослому добавил он.

Front Line Assembly: «Fragment»

Перепаханный шрамами асфальт, выкорчеванные бордюры. Из образовавшихся провалов частенько выскакивают толстые ленивые крысы. У них свой город под этим оазисом, который торжественно назван зоной отдыха «Очаково».

Очаковское озеро с одной стороны закатано в бетон, с другой засижено до проплешин на траве (летом) и леденеющих мусорных пятен (зимой). Осколки стекла на плитах неизвестного предназначения (для удобства купающихся?), беспорядочно уложенных между водой и покореженной прогулочной дорожкой. Загаженный перелесок между озером и надгробиями серых домов, окна которых должны давно ослепнуть от всего здесь происходящего.

Огромный щит «Купаться запрещено» так и не стал предостережением для большинства завсегдатаев этих берегов. Так же, как некоторая сложность проезда в чахлые кущи «зеленой зоны» редко мешает автолюбителям парковаться прямо у деревьев, оставляя за собой безобразное переплетение вырезанных в земле следов.

Даже в промозглые весенние вечера здесь полно людей – рабочим из коммунальных служб, как правило, не хватает следующего дня, чтобы убрать все пакеты, бутылки, тряпье. На бычки давно не обращают внимания – они превратились в естественный земной покров.

Витек с трепетом приближался к костру, умирающему среди деревьев, изуродованных любителями свежего хвороста. Сегодняшний день мог стать самым счастливым в его жизни.

Во-первых, он побывал там, где появлялось это робкое существо, к которому он по-прежнему не знал, как относиться. Раньше Витьку не удавалось проникнуть в святая святых, где оно экспериментировало неумелым вмешательством в дела людей. Сегодня мальчик не удержался – привлек бедную девушку. Единственная соринка в зарождающемся чувстве победы.

Во-вторых, он вытащил часть вещей, которые накапливались там много лет. Он не понимал принципы и смысл коллекционирования. Похороненные в шкафу, эти предметы отнимали самостоятельность у запутавшихся владельцев.

В-третьих, Витек отсрочил роковые открытия, которые ждут Фею.

Мальчик похлопал по кошельку, изрядно оттягивающему карман. Он не побоялся взять его к ребятам. Как талисман? Гарантию спасения? Подкуп? Витек и сам не знал, вполне допуская, что в результате сегодняшней встречи лишится не только денег.

– О-о-о-о-о-о!!! Глинозем приперся! – заорали бухие пацаны.

Все они были года на два-три старше Витька. Одеты так же небрежно. Распахнутое, свисающее, дырявое. Поэтому и жались к засыпающим огонькам костра. Некоторые натирали о себя накрашенных девиц, ловко и требовательно хватая за чуть выступившие части. Все уже приняли свою дозу и теперь умиротворенно допивали горячительное, готовясь расходиться по домам.

Витек закурил, почти не вслушиваясь в неторопливое повествование местного клоуна Вари об очередных жестких разборках. Варя чутко относился к любому невниманию.

– Чудовище, у тебя мурло такое, словно на ледоходе плывешь, – подкатил он к Витьку. – Ты щитки принес?

– На завтра же договаривались… – опешил Витек.

– Зачем тянуть? Аппаратура с собой. Допьем и быстренько мультик отработаем. Девки у нас технически развитые, с титьками, снимут круче, чем у ваххабитов по телевизору.

Компания послушно заржала.

– Темно же, – возразил Витек. Вообще-то он пришел ради того, чтобы отговорить ребят от затеи снимать драку, но не ожидал, что они так скоро сядут на эту тему.

– У тебя фары горят так фанатично – никакой подсветки не надо.

Снова гогот. Жека, усердно ковыряя что-то в джинсах у Леры, авторитетно заявил:

– Отчаянно дерзкий ты типец, Глинозем. Не вибрируй, к Вепрю в подъезд пойдем. У него там прожекторы такие – ледовое шоу снимать можно!

И в этот момент, даже как следует не испугавшись, Витек решился:

– Гнилой план, пацаны. Не буду я сниматься.

Пацаны, потрясенные дерзостью, на минуту умолкли.

Наконец, самый спокойный – толстый увалень Грек произнес:

– Мы же тебя не в попку пороться зовем. Ты нам весь фестиваль завалишь.

Витька пригласили сниматься в любительском видео. Произошло это так:

– Концепция такова, – красиво обозначил курс Кучерена (самый продвинутый в команде), – снимаем happy slapping. Это пока модно, но уже требуется разнообразие. У нас, в отличие от обычной чернухи, в хлам метелим малолетку. Жертва – наш уважаемый и талантливый Глинозем. Ставим его корчи в Сеть. Морды активистов штрихуем. Люди залипают, чешут бестолковые репы, тревожно шевелят рогами.

– Можно его девочкой нарядить, – вмешался Крест, единственный в компании, кто сидел на винте[5] (за это его не особо уважали).

– Потом делаем разоблачительное видео. – Кучерена не обратил внимания на предложение торчка. – Глинозем, как конь довольный, двигает, что видео – липа и подстава. Лера с сердобольным лицом берет интервью. Текст лучше Comedy Club’а напишем. Остальное – детали.

О деталях говорили долго и много – о том, как легко сделают трафик на серваке у брата Кучерены, о перспективах попадания целого выводка родственных сайтов в топ100 Яндекса, как брат будет платить за контент.

Собираясь в перелеске у костра, пацаны весь морозный март обсуждали будущие ролики – метаморфозы мелированного лобка Лены Катиной, расстрел бронированной маршрутки первого сенегальского миллионера Москвы, следующие роли Витька.

– Потом можем для прикола его по-настоящему зарезать, – предложил как-то Крест, – и на лбу кровью нарисовать: «Россия – вечный лохотрон».

– Нерационально, и на лбу этого чучела не поместится, – возразил Кучерена. – Будем стараться в УК глубоко не завязнуть. Чтобы отходы были.

Пацаны, несмотря на льготный пятнадцатилетний возраст, по поводу Уголовного кодекса, конечно, дергались, но Кучерена со слов брата авторитетно объяснял, что им подходит всего-то одиннадцать статей, к тому же «мы не способны в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий, мы интеллектуально-личностно незрелы, и вообще у брата все ходы заточены и закамуфлированы, ни один ушлепок не вкурит».

Решили месяца через три слезать с конвейера, переходить на легальное видео – организовать любительский кружок в школе. Про трудовые будни учителей снимать, про правильных патриотов.

– У Косматой потрясный цифровик. Аппаратуры – студию можно делать. Если чернуху надрочимся лепить, потом и из репетиции школьного оркестра фееричную картинку сошьем…

Обычно встречи заканчивались тем, что ребята обсуждали способы покорения аудитории и старательно взвешивали грядущую популярность, особо в ней не сомневаясь.

Во всех этих планах Витьку отводилась второстепенная роль, но, поскольку раскрутка должна была начаться именно с него, пацаны очень чутко отреагировали на наглое заявление.

– Чмо хитровылизанное! Лихо ты нас на вилы ставишь!.. – начал Вепрь.

Витек еле увернулся от опорожненной пивной бутылки, прицельно брошенной ему в голову.

– Мы тебе, зверь, безоблачное существование в этом районе пообещали. Сладкую жизнь с мокрыми письками! – возмутился Жека. – А ты по ходу решил жопой пузыри пустить и на измену сесть?!

Крест завелся не сразу, но агрессивно:

– Я этому шлоепонцу писклявому голову топором отрублю! – И бросился на Витька.

– Подожди, Крест, – остановил нарка Кучерена. – Надо разобраться. Глинозем, ты мозга не лепи, Нижневартовск-на-Оби… Ты чего залупился-то? Пошто аки скот художников обижаешь?

И здесь Витьку предстояло сказать самое страшное:

– Я тогда специально вызвался. Чтобы помешать вам.

– Ты же не хочешь, чтобы мы какого-нибудь молодого ганджубаса на улице поймали и до смерти уделали? – увещевал Кучерена.

– Не хочу.

– На кой болт тогда здесь разглагольствуешь?

Витек жалел, что не умеет говорить правильно и красиво. Блестящими от отчаяния глазами он оглядел столпившихся перед огнем. Пламя сдалось темноте. Шесть парней, две девки, костер, оставивший после себя тревожно мигающие глаза углей на холодной земле, грязная снежная каша, равнодушный свет окон сквозь кости озябших деревьев… Паршивый антураж для откровений.

– Мы порочны, глухи, лицемерны и несчастны. Безнадежно неисправимы. Напичканы иллюзиями собственной жизни, собственных мыслей, свободы, вечности. Всё не так, как вы думаете. Все не так, как думаю я. Надо стараться понять. А вы хотите запутать и себя, и других. Будто гадость, которую вы сделаете, что-то значит.

Сначала произносить заученный текст было стыдно. Витек понимал – его изобьют, прогонят, но он так часто проговаривал эти слова, мысленно вступив в круг тех, общения с которыми искал долгие месяцы, что уже не мог удержаться. Он не успевал отбарабанить все отрепетированные фразы, стараясь быстрее дойти до конца и не упустить самого главного.

– Вы хотите совершить много ненужных и некрасивых дел только ради того, чтобы плюнуть ими в человечество. Вы не думаете о том, что не все слова утратили свою изначальную силу, не все дела – созидательную и разрушительную мощь. Это простаки воображают, будто все уже придумано и воплощено. И нельзя, например, чтобы у солнца выросла черная бахрома по краям. Можно. А уж для того, чтобы воспламенить словом и делом такие чувства, как ненависть и похоть, никаких нанотехнологий не требуется…

Удивительно было, что ему дали сказать так много. Сигнал дал Кучерена:

– Все это мы понимаем, но лучше бы ты рассказал, как роботы ибуцца.

– У хлопчика опять батарейки сели, – мрачно констатировал Грек. – Мы помочь просили, а он устроил цирк дю Солей.[6]

– Мы тебя, щегол, здесь и похороним! – взвизгнул Крест.

Витек грустно кивнул – самый счастливый день превращался в самую страшную ночь.

– Вертел я вас на одном месте! – Витек сделал попытку заговорить с ними на одном языке. – У меня на любые ваши разводки свой разводной ключ име…

Первым на него бросился Варя. Косматая тут же включила видеокамеру.

Как никогда раньше Витек нуждался в прозрении – почему его бьют? что он сделал неправильно? как это изменить? У него и раньше получался этот трюк – словно птицей, нырнувшей в утренний туман, пронестись сквозь чужие мысли-переживания, отпечатать в себе, постараться понять.

Он многое умел – почувствовать, увидеть, предсказать, заглянуть в самые отдаленные уголки света, уловить происходящее повсюду… кроме маленькой комнатки на улице Пржевальского. Он многое умел, но только не защищать себя.

Кошелек выпал из кармана.

Кучерена поднял, открыл, деловито пересчитал купюры, упрятал за пазуху. Ребятам пояснил:

– За несколько штук любой бомж готов устроить кровавую мистерию со своим участием. И умерщвлением приглашенных гостей. Откуда деньги, пучеглазый?

Вот об этом Витек не рассказал бы ни под какими пытками. К тому же то, что открылось ему в огромном мире чужих мыслей и чувств, оказалось страшнее любых пыток.

С детства наделенный колоссальной силой, он уже давно боялся использовать ее. По своей собственной классификации Витек с рождения был demiurgus simplex.[7] Он мог жонглировать слонами, поворачивать вспять реки, видеть будущее – это не отменяло ужаса понимания других людей. Лучше бы разминуться с откровением, лучше бы продолжали бить, лениво пыхтя, подначивая друг друга шутками, – все остальное, что ожидало Витька, намного хуже. Лучше бы похоронили прямо здесь, потому что впереди только неразделенная любовь и предательство.

Он хотел увернуться от равнодушия пацанов, наваливающегося сильнее ударов ног. Мысль рванулась к комнатушке, где обитала девушка, от которой он ненадолго отвел беду. Протиснулся к печалям и страхам, терзающим ее. Иногда с жизнерадостным удивлением осознаешь – как же легко помогать людям. Витек строил план спасения Феи – хороший способ отвлечься от того, как ломают ребра, отбивают почки и расквашивают нос.

Скоро он услышал радостные взвизгивания девчонок: «Ну хватит уже!.. Ну пошли. Ему же больно…» И вновь оправдывал, оправдывал слова и удары ребят. Ему так проще – не они такие, время такое.

Тьма наступает.

Глава 2 Ты мертв, братан!

Cindy Lauper: «Girls Just Wanna Have Fun»

Эскалатор скрипел, подрагивал.

«Со мной должно произойти несчастье! Может, уже произошло?» – Фея запугивала себя надуманными предчувствиями.

Ленка стояла рядом и в десятый раз перечитывала письмо Викентия с описанием задания.

Спустя сутки после собеседования в Очаково Фея решила – только идиотка может отказаться от предложенной этим психом работы. Полистала Уголовный кодекс, в очередной раз прикинула, что могла бы купить на десять кило «зеленых», и стала ждать весточки от Викентия.

Конечно, она все рассказала Ленке (кроме весьма тревожной детали о том, какую фотографию подсунул ей плешивый). Пришлось сотню раз божиться и клясться здоровьем Димы Билана, что случившееся – правда.

Сгорая от нетерпения, два дня они молились на почтовый ящик.

Получив письмо (бумага в клетку, засыпанная хрупкими каллиграфическими буквами), начали тщательно планировать «выезд к клиенту» – в основном ржали до упаду.

Наверное, и сейчас бы валялись в каморке Феи, заливаясь хохотом по поводу планируемого мероприятия («Ты мертв, корефан! Всасывай по буквам: м-е-р-т-в!»), если бы вместе с письмом Фея не обнаружила восемь тысяч долларов («Куча бабла, старушка, ты догоняешь? Э-э-э, подъемные для отправки в ад!»).

Жизнь обращалась сказкой – хошь брюлик, хошь в Париж, хошь спасай кедры на Алтае.

Пляжи в Акапулько, недвижимость на Тенерифе…

Одновременно они решили – если не выполнять свою часть обязательства, сказка может закончиться. Возможно, даже некрасиво. Монстр из пыльной комнаты готов основательно испортить им жизнь – в этом они не сомневались. Поэтому необходимо оторвать от дивана свои пассивные попы и ехать к клиенту.

– Ну и как мы докажем парню, что он давно умер?

Фея не в первый раз задавала этот вопрос. Ленка и сейчас не ответила.

– Все-таки он милашка. – Ленка ткнула в центр выцветшей фотографии, которая прилагалась к письменным инструкциям. – Неужели «просто Викентий» не намекнул, как зомбировать наивных пацанов?

– Нет. Я тебе тысячу раз говорила, – они сошли с эскалатора и двинулись на «Белорусскую-радиальную», – все указания в письме.

– Ни полграмма я не поняла из этой сектантской мути.

– Ты уже тысячу раз прочитала. – Фея выхватила письмо из рук Ленки и забубнила: – Все просто. Титов Павел Михайлович, тысяча девятьсот восемьдесят первого года рождения. Умер седьмого сентября две тысячи восьмого года. Блин, давненько. Кровоизлияние в мозг, доставлен в морг № 3. Вскрытие проводила врач Павлова. Похоронен на Востряковском кладбище. Продолжает существовать потому, что успешно развивает российскую музыкальную индустрию…

– Ничего себе простенький текст, – перебила Ленка. – Клиент целую вечность как скопытился. Но продолжает дрючить российских фабрикантов. Yeah! И теперь мы должны убедить его, что много лет назад он зажмурился. В морге номер три ему вскрыли черепушку. Ясен пень – человек засомневается в собственной кончине. Носик пощупает, попку ущипнет, пальчиком нам у виска покрутит… Хорошо, если без ментов обойдется. Плакали наши десять штук…

– Наши?

– Ой, не пыли!.. Я совершенно бесплатно скажу Пашеньке, что он труп ходячий. За бутылку «Бейлиса».

– Не намекай, что я жмот. Просто деньги эти пока словно головокружение или озноб. Ненастоящие. – Фея добавила: – Мне очень важно, что ты со мной в этом деле. Ты одна кажешься реальной.

Они решили предстать перед Титовым в обезоруживающей спортивной красе. Ленка доказала – ролики вызывают доверие:

– Лучше бы лыжи беговые, в потертой изоленте, но не сезон. Или самокат какой-нибудь – с такими атрибутами проще войти в контакт.

Фея надела свои единственные нарядные джинсы и дырявый топик. Ленка натянула на жирное тело спортивный костюм «Benetton» небесно-голубого цвета.

Наталья Медведева: «Пойдем на войну»

– И после этого у тебя, соколика, карачун и случился. Сечешь?

– Красиво излагаешь, мать, только вот дохлым я себя ну совершенно не чувствую, прости. Может, ошибочка вышла в небесной канцелярии? Может, вы, девоньки, зря сюда, как мухи на го… пардон – как пчелы на мед притащились?

Лена и Фея старательно инсценировали будущий диалог с клиентом. Они катили вдоль Ленинградки, поглощая в немереных количествах выхлопы бесшабашного московского автопарка. Тепло. Пятница. Вечер. Неожиданное наступление недолговечного апрельского тепла. Все мечтали покинуть город.

Ленка уже несколько раз пыталась подсчитывать будущие барыши:

– Слушай, если мы в месяц по паре клиентов будем делать… В год получится около трехсот кило баксов. У тебя столько ноликов в голове может оформиться?

– Легко. Банальная «двушка» в Москве. Треть от годового оклада Чубайса. Без бонусов.

– Давай оклады Чубайса, Потанина и врага народа Березовского посчитаем, когда первый лимон освоим.

– Обязательно подсчитаем. И доложим, куда следует.

– Сейчас надо прикинуть, как клиентов об колено ломать. Твои идеи?

– Карандашики взять, блокнотики, кофейку налить, заняться блокадой серого вещества. Мать, нас ждут суровые бизнес-будни! Юбки чуть выше колен, белоснежные сорочки. Не думать о размере бедер, пока не решим, как любимого гниду-клиента заставить еще чаще на спину опрокидываться.

Они заржали. Ленка чуть не врезалась в столб с рекламой «Газпрома» – лучшего друга и соратника всех начинающих гимнасток, хоккеистов, примадонн и дзюдоистов.

– Правильно мыслишь. Мозговой штурм. Стратегия! Как сказать, что сделать, чтобы клиент проникся. Это тебе не «Баунти» малолеткам за полцены втюхивать. Надо, чтобы любой взрослый даунишка поверил в нашу легенду о его безвременной кончине. Чтобы при необходимости мог нам расписочку выдать. Типа – да, девоньки, я, Пипеткин Фома Януариевич, находясь в здравом уме и светлой памяти, полностью согласен с тем, что являюсь давно усопшей субстанцией, пусть земля мне будет пухом. Аминь.

Ленка предложила:

– Легенда у нас такая. Мы девочки, конечно, чиканутые, но честные и не простые. Не какие-нибудь труженицы-давалки с Можайки. Поначалу он припухнет – с какого перепугу к нему дуры на колесах заявились? Ну, мы ему по-честному расшифруем – дорогой дяденька, узнали о вас случайно, теперь хотим дружить, говорить о смысле жизни и смерти. В общем, приглашайте на чай, мы вам штрудель испекли…

Фея согласно дернула рюкзачком, в котором действительно рядом с босоножками остывал штрудель.

Они снова прыснули. Смех все время мешал им распланировать будущую встречу. Воображаемые сцены разговора с клиентом казались абсурдными, надуманными, не готовыми свершиться. Хотелось увеличивать и увеличивать этот абсурд до предела, после которого уже не будет страшно ломиться в чью-то жизнь и говорить, что она давно закончилась.

– Ты жмур, чувак. Точно говорю тебе – жмур! – вновь настаивала Ленка.

– Kakie vashi dokazatel’stva?! – откликнулась Фея гнусавым голосом русского бандита из «Красной жары».

Radiohead: «A Wolf At The Door»

Еще до того как они увидели указатель поворота на улицу Черняховского, Ленку вновь прорвало на тему денег.

«Завидует папина дочь. Мое приключение манит больше, чем два десятка любовников…»

Подруга зашла издалека:

– Ну, чего, ощущаешь свою ответственность? Попа вспотела?

– Ответственность перед кем?

– Перед судьбой, о счастливая моя! Шанс тебе выпал, и сливать его нельзя. Ты уже прошла в финал закрытого конкурса.

– Какого конкурса? – искренне удивилась Фея.

– Без правил и пощады. В конце у одних за щекой только копеечный леденец или – того хуже – чей-то член копеечный. У других – виллы в Абзаково, а Игорек Николаев с Крутым пишут музыку для мобильников. Неужели у тебя нет чувства типа: «Ё-ё-ё-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!!! Я почти в „Хопре“ и вижу золотые горы на горизонте!»?

– Слушай, все еще вилами по кефиру…

– Ладно прибедняться! Ты уже зарядила парня на евангелистские подвиги. Он теперь каждый день от капусты будет избавляться. Коленопреклоненный, с благодарностью.

Фея (победительница лотереи «Выиграй десяток кило зеленых почти на халяву») не сомневалась, что Ленка чувствует себя в доле будущего золотого ливня, но решила не обсуждать ее притязания до окончания сегодняшнего мероприятия, которого уже стала малодушно побаиваться.

Показавшийся из-за угла дома памятник товарищу Тельману мог бы с большевистской прямотой констатировать, что время, отпущенное для подготовки встречи, девушки бездарно профукали. Теперь они были обречены появиться перед клиентом с пустыми руками (не считая штруделя) и тем, что экспромтом сгенерирует их молодой, но пока не подготовленный к подобным заданиям мозг.

Notre Dame de Paris: «Люди без бумаг»

«Втереться к нему в доверие. Влезть!» – навязло в голове пожелание «просто Викентия».

Через арку проехали во двор. Клиент обитал на последнем этаже девятиэтажки, построенной для кинематографистов Советского Союза и тех, кто смог под них закосить.

У подъезда с навороченным домофоном и цифровым замком пришлось долго дожидаться, пока какая-нибудь сволочь не пойдет выгуливать собаку. Когда дверь распахнулась, Ленка пожелала удачи:

– Буря и натиск. Шторм и облом! – и первая ломанулась вперед. Эхо их тяжелой роликовой походки рванулось ввысь.

В подъезде кемарила консьержка размером чуть меньше будки, в которую ее посадили добрые жители.

– Вы куда, девушки? – проснулась она, как только они прогрохотали к лифту.

Беззлобно так, со здоровым мещанским любопытством, но и цепкостью, обещающей получасовую разборку.

– Мы к Паше Титову. В гости.

– Тогда я его предупрежу! – Бабуля схватилась за телефон.

Ленка умела менять выражение лица – акула превращалась в безобидную толстую девочку из кулинарного техникума. Изящно развернувшись, скользнула к консьержичьей конуре:

– Любовь у нее, – горячо зашептала она в окошко, – у подруги моей. Со школы. Они вместе в Гнесинке учились. Он на баяне, она на флейте. Он уже выпускался, а она только на первый курс поступала. Сердце до сих пор разбито, – вывалила она бабке шмат вранья («Чем проще, тем эффективнее»). – Не предупреждайте его. Сюрприз же! Мы его покататься пригласить зашли. Он любит. Мы в соседнем доме живем и на «Одноклассниках» дружим. Он очень будет рад. Мне кажется, он сам – того, не ровно дышит…

Глаза ее сияли искренностью, чистотой и наивностью – мир домушниц и наркоманок бился в конвульсиях в сотнях парсеков от этого светлого существа.

Бабка, не вступая в бой, выкинула белый флаг.

В лифте им стало по-настоящему страшно. Когда Ленка давила кнопку звонка, у обеих дрожали ноги. Они не бросились бежать только потому, что на них были ролики.

Появившееся в проеме двери лицо выглядело молодым и вполне здоровым. Кроме того, оно недавно загорело на солнце и сейчас улыбалось. Морщинки пролегли поперек шелушащегося лба – глубокие на старой сморщенной коже, почти невидимые на новой, розовой.

– Вам кого, красавицы?

– Вас, если вы Павел! – Ленка сразу врубилась, что этого близорукого ботаника можно атаковать с ходу.

– Меня?

– Вас! Вас… – наклонилась она к уху Феи и что-то зашептала.

Девушки засмеялись, смяв тишину на лестничной клетке. Выражение лица Титова изменилось от настороженного к смущенному:

– Вы пройдете?

– Да, думаю, мы надолго.

Ленка шагнула в длинный коридор. Фея – за ней. Говорить ахинею о смерти милому молодому человеку ей совершенно расхотелось.

– Павел, вы один живете?

Титов кивнул.

– В таких хоромах?

Квартира действительно была большая, но беспорядочные островки старой мебели, архипелаги этажерок с пыльными книгами портили вид. Заглянув в комнату справа и слева, Фея и Ленка закатились в уютную нишу – явное архитектурное излишество длинного коридора. Стены ниши закрывали картины всевозможных форм и содержаний, от кубического минимализма до щедрых средиземноморских пейзажей. Но главным украшением маленькой комнатки однозначно служил огромный камин – чуткое отношение власти к работникам кино заставило прагматичных строителей брежневских времен вылепить эту буржуйскую роскошь.

Титов усадил непрошеных гостей на лавку перед давно остывшим пеплом. Девушки принялись стягивать ролики. Ленка не переставала сыпать вопросами:

– Неужели не кочегарите эту штуку, – ткнула она в камин, – темными зимними вечерами? Кстати, меня Лена зовут.

– Очень приятно. Как-то не приходилось…

– Зря. А это моя наперсница – Фея. Необычное имя, согласитесь. Папа шутил – мама смеялась. Оба любили чудеса и сказки. Дочка на радость генетикам появилась чересчур здравомыслящей. Любите и жалуйте. Только без криминала.

– Фея. Папа предложил – мама согласилась – я расхлебываю, – еще раз представилась Фея. – Мы вам штрудель принесли. – Она протянула хозяину красивую синенькую коробку с пирогом.

– Очень приятно. Ну, в смысле – и познакомиться, и за пирог. А меня Паша… Впрочем, вы же знаете. Я сейчас чай принесу.

Aerosmith: «Crazy»

Из кухни Паша вернулся очень довольным – он нашел тему для разговора:

– Между прочим, это квартира режиссера Туманова. Помните – «Алешкина любовь», «Ко мне, Мухтар!»?

Первой, как всегда, откликнулась Ленка:

– На Алешкину любовь я не особо надеюсь, а вот про Мухтара что-то слышала… Собачка? Советский Куджо?

Паша удивленно хлопал глазами.

– Не напрягайтесь, не видели мы этого кина. То, что товарищ Туманов – великий режиссер современности, мы проверим. Пока – достаточно одного вашего честного слова.

– Я не говорю, что он великий. Просто хороший режиссер. За стенкой кто бы вы думали жил?

Глаза Титова засияли, будто он сейчас скажет таинственное слово, которое сделает счастливым всех окружающих. Девушки выжидающе уставились ему в переносицу.

– Агранович! – торжественно произнес Паша.

Фея и Ленка недоуменно переглянулись.

Ленка, как яркий представитель молодого поколения, не стала лукавить и принялась бить наповал:

– Как бы вам деликатней-то изложить, уважаемый Павел Михайлович, проблемку нашу… Учтите, ни обидеть, ни подколоть вас – ни сейчас, ни в дальнейшем – у нас нет желания. Так вот: ни режиссера Туманова, ни почтеннейшего герра Аграновича мы действительно не знаем. Простите темных.

– Как же… – растерянно проговорил Паша. – Агранович. Евгений Данилович. Он про березовый сок написал: «Я в весеннем лесу пил березовый…»

– Чахлые русские деревья стараемся не калечить. Тем более сорняки-березы, занесенные к нам из капиталистической Прибалтики. Фея, – Ленка кивнула скупой на слова подруге, – пожизненный сторонник WWF.[8] Я – глубоко сочувствующая.

– Агранович песню к фильму «Офицеры» написал: «От героев былых времен…» У него Высоцкий тысячу раз гостил, – словно последний козырь, выкладывал Паша.

– Песенку эту мы слышали, – за двоих доложила Ленка, – к Высоцкому неравнодушны, но, вообще, вашими безграничными познаниями вы ставите нас в тупик. Ваш IQ раздражает наши эрогенные зоны. И мы еще больше глупеем.

Они сидели в нише перед давно остывшим камином, пили чай. Ленка кокетничала и хохмила. Фея молчала. Ей вдруг физически неприятна стала затаившаяся в углах тишина, напомнившая пыльное безмолвие жилища «просто Викентия», жалкое фиглярство Ленки…

Шутка. Приключение. Прикол. Как бы не так! Если раньше встреча с клиентом казалась смешной и волнительной, то теперь она поняла – финальный диалог о смерти, время которого неумолимо приближалось, будет оскорбительным и… лишним. Словно на глазах у этого восторженного ботаника она начнет царапать гвоздем почтенную старую мебель, выльет горячую воду из чайника на древний паркет или скажет, что и Туманов, и Агранович, возможно, никогда и не жили здесь. Вообще – не жили.

Это обязательно расстроит Титова.

Наконец, она решилась:

– Простите, но я должна вас перебить. Павел, у меня есть важное сообщение.

Ленка смотрела на нее, словно крутила пальцем у виска.

– Я вас слушаю, Фея, – сказал Паша и зачем-то важно кивнул головой.

– Паша…

Нет, так она не могла. Фея порылась в рюкзаке и достала письмо «просто Викентия». (Впервые подумалось: «Кстати, почему он „просто Викентий“? Может, фамилия ему не нужна?» – И откуда-то из глубоких слоев сознания прошелестел ответ: «Постепенно ты до всего додумаешься сама, девочка».)

– Так вот, послушайте, Павел…

Она читала заключение медэксперта, решение по уголовному делу в связи с автокатастрофой, в которой погиб Титов, состав присутствующих на похоронах, название ресторана, где отмечали поминки, фамилии тех, кто за последний год пришел на могилу Паши.

Следом наступило молчание. Тишина каждой следующей секунды становилась еще зловещей и мощней, наполняясь тяжестью предыдущих состояний.

Она почти заглушила голос «погребенного», когда он произнес:

– Я догадывался… что умер.

Но девушки смогли услышать. Они застыли в новой беззвучной паузе, как комары в янтаре.

Фее захотелось заорать, завизжать.

Ленка вновь доказала, что ее не зря взяли на дело. Она закашлялась, выдыхая из легких застрявшее безмолвие, и глубокомысленно изрекла:

– Я думала, по легенде это мы – звезданутые. Ошиблась я, граждане и гражданки. Каюсь – ошиблась.

Patrisia Caas: «Avec Le Temp»

– Давай на «ты», – предложила Фея. Впервые она созналась себе, что входит во вкус сложной загробной специализации, которую предложил ей «просто Викентий». – Так ты веришь, что зажмурился?

– А вы? – вопросом на вопрос ответил Паша.

Ленка изложила:

– Как талантливые сотрудники компании «Викентий Энтерпрайзерс», мы, конечно, уверены, что вам вскрыли пузо в третьем морге. Но как дети Перестройки и глобальных информационных катаклизмов, мы уже ничему, никому и никогда не поверим. – И шепотом добавила: – Даже тому, что показывают по телику. В целом развитие событий нас вполне устраивает. Мы побывали в классной квартире, у классного камина, классно поболтали, Феиной стряпни поели. Вы, Павел, классный парень. То, что вы не упорствуете в вопросе собственного упокоения, очень мило с вашей стороны. Очень мужественно, очень любезно. – Ленка ненаигранно волновалась; ей было неловко, что Павел оказался так сговорчив. – Вы только не переживайте. Морг, поминки, слезы родственников… С кем не бывает? Наверное, сейчас мы вас покинем. Вы не берите в голову. Словно нас не было. Коньячку выпейте, ножки попарьте…

– Павел, почему ты решил, что ты зомби? – перебила Фея.

– Я не зомби. Я не очень удачный пример неэффективности механизма смерти. Мне кажется, вас послали напомнить об этом сбое, о моей строптивости и нежелании следовать естественным природным закономерностям… Так?

– Не так! – ответила Фея. Ее потянуло на искренность, которой можно подцепить разгадку того, зачем Викентий продемонстрировал ей фотографию с ее молодым симпатичным личиком. Зачем это личико какой-то додик обвел траурным кругом? – Мы здесь деньги заколачиваем, ничего личного. Десять кило гринов за полчаса сделали.

Удивление на лице Титова не потянуло бы даже на полцента.

– Это не шутка. Как шутку мы воспринимали пресс-релиз о твоей кончине. – Фея помахала перед глазами Павла письмом Викентия.

Ленка глупо улыбалась и почесывала толстый живот, выглядывающий из-под короткой голубой майки. Титов упорно смотрел в пол:

– Мне кажется, и вас втягивают в невзрачную трясину, в которую уже обратилась моя жизнь.

Подтверждая его подозрения, в дверь настойчиво-протяжно позвонили.

Паша быстро зашептал:

– Думаю, подоспели ваши крутилы. Из «Викентий Энтерпрайзес». Давно их жду. Если вы пока не заодно с этими ублюдками, давайте я вас спрячу.

Оказалось, что ниша закрывается на манер пивного уличного ларька – широкие жалюзи от потолка до пола. Полутьму полосовал жиденький свет из коридора. Звук шагов Титова уплывал к входной двери.

– Ты боишься? – спросила Ленка.

– Нет. – Фея совсем не боялась; по душе хлестнула необъяснимая жалость – к себе, к Ленке, к Паше.

– Втыкаешь, что за ахтунг творится?

– Нет.

Девушки приникли к узеньким просветам.

Егор Летов: «Белое Безмолвие»

В коридор вошли двое плотных мужчин. Средний рост, серые костюмы, полосатые галстуки, обрюзглые лоснящиеся лица… Ни дать ни взять – чиновники, застрявшие на полпути к Олимпу.

– Павел Михайлович, Павел Михайлович, – укоризненно заворковал первый сразу после приветствий. – Мы снова к вам. Ждали?

Они протопали на кухню в полуметре от девушек. Мужики расселись за столом, Титов загремел посудой. Первый продолжал причитать:

– Мы же не будем скатываться до каких-то дурацких талонов на жизнь. Здесь не распределитель. Должна проявиться ваша добрая воля. Не цепляйтесь вы за свои магазины. Сдалась вам эта музыка…

Мужик долго и нудно уламывал Титова отойти от дел, употребляя сложносочиненные предложения, ни одно из которых не нравилось Фее.

– Павел Михайлович, вы один из немногих, кто понимает, что здесь происходит…

– Вы не можете действовать так безответственно…

– Неужели не наигрались?..

– Вы же догадываетесь, мы примем меры…

Паша вяло парировал:

– Мне плевать… Не хочу ни о ком и ни о чем думать… Не наигрался… Принимайте…

Наконец, заговорил второй мужик. У него был глухой утробный бас:

– Мы прямо сейчас разрушим эту вашу иллюзию. Вместо того чтобы сгореть на работе счастливым-окрыленным, сдохнете в одном из пыльных углов этой квартиры, проклиная собственное ничтожество.

Сразу после этой фразы на кухне что-то загремело, повалилось, разбилось. Из беспорядочных криков можно было разобрать только тихие завывания Титова: «Козлы-козлы-козлы-ы-ы…» да тоненькие покрякивания первого мужика: «Держи… зачем ты его так… ну, бесполезно же мутузить, сколько раз пробовали… как надоело это упрямство… не для себя же стараемся… сами через день-два в беспамятство впадем… блин, и таких идиотов с каждым днем все больше и больше…»

Судя по методичным ударам, Пашу очень долго избивали – сначала ногами, потом в ход пошли подручные предметы. Второй мужик приговаривал: «Ну не верю я, что нельзя действовать силой… не соображает руководство ни разу… страх – он и в благополучной Норвегии заставляет яйца звенеть…»

Первый мужик сначала пытался его остановить, потом сам стал предлагать: «Резани его ножичком… да, да, плевать… двинь-двинь, ни хуже, ни лучше уже не будет… падла…»

– Давай позвоним в милицию, – шептала Ленка. Фея крутила головой – услышат. Кухня находилась в трех метрах от ниши с камином.

«Тетеньке-консьержке должно очень не понравиться, что вытворяют эти занудливые дяденьки», – подумала Фея, пытаясь разобраться в происходящем.

Мужики долго шептались между собой, зачем-то участливо спрашивали свою жертву, как им быть, на два голоса повторяя: «Ты не оставляешь нам шансов…»

Паша молчал. Напоследок второй костолом стал что-то горячо втолковывать Титову. Тот застонал: «Су-уки-и… ну как вы могли… зачем мне все это знать… я после всех ваших баек и дня не протяну… не могли потерпеть…»

Второй снова что-то зашептал.

Вдруг Паша заорал:

– Молчи-и-и! Не хочу!.. Еще хотя бы день…

– Хрен тебе по всей морде! – загремел бас.

Раздались приглушенные выстрелы, тяжелый топот ботинок устремился к выходу из квартиры. Кто-то из зондеркоманды обрушил стеллаж в гостиной.

– Наш выход, курочка моя, – прошептала Ленка и стала ногами вышибать жалюзи, которые намертво крепились по периметру входа в нишу. – Кокнули нашего клиента.

– Зачем гламурную фенечку ломаете? – раздался голос снаружи.

Силуэт Паши закрыл тоненькие полоски света. Жалюзи резко рванулись вверх.

Yngwie Malmsteen: «Overture 1622»

– Ур-роды… Собаки злые… Фаш-шисты… – жаловался Павел, прикладывая мокрые тряпки к многочисленным синяками. Выглядел он кошмарно – разбитые губы, свернутый нос, колтуны запекающейся крови на голове; лицо – сплошной синяк. Однако Титов довольно бодро передвигался по квартире, убирая немногочисленные разрушения.

Недружелюбные гости перевернули огромный стеллаж с пластинками и сидюками – теперь Паша подбирал все это, извергая поток самых страшных, самых нецензурных ругательств, изредка переходя на всхлипывания:

– Вся моя жизнь!.. Вся моя жизнь!.. Даже то, что осталось, хотят испоганить… – Он подбирал черные кусочки пластинок.

Он не обращал внимания, что кровь струится по телу, капает на пол, оставляя причудливые следы метаний по квартире. Весенняя капель. Девушки пытались остановить его. Фея увидела – кровавое пятно расплывается чуть ниже шеи и на животе в прорехе разрезанной ножом рубахи.

Титов сдался лишь тогда, когда Ленка намекнула:

– Не дернуть ли по маленькой… кругленькой таблеточке? Или, может, чем покрепче успокоимся?

В нишу с камином принесли небогатые запасы для застолья – мутную «Бехеровку», слипшийся инжир и четыре просроченные банки с оливками. Девушки опасливо косились на лужицу крови, натекающую под их беспокойным хозяином. Ленка участливо зачастила:

– Я не набиваюсь ни в нянечки, ни в медсестры. Я вообще безжалостная и беспощадная сука, но обстоятельства, друг мой, обстоятельства… Ты вообще понимаешь, что из тебя юшки вылилось на хороший бассейн? Меня уже здорово беспокоит эта донорская вакханалия…

– Раны слишком глубокие, – словно извиняясь, пробормотал Титов. – Ничего, скоро затянутся. Помоюсь и баиньки…

– Слушай, герой, – перебила его Ленка, – мы в сорок третьем таких как ты в четыре слоя бинтами обматывали. Без этого спать не укладывали и солдатских ста грамм не выдавали. Тебе хоть немного больно? Слабость? Головокружение?

– Чуть-чуть. Шли бы вы отсюда, девоньки. Я сам как-нибудь.

Фея заговорила требовательно и громко. Но голос сразу увяз в гулком пространстве квартиры:

– Ты должен объяснить, что за жуткая тарантиновщина происходит здесь. В тебя стреляли, взрезали живот, измолотили физиономию, а ты бегаешь и собираешь пластиночки.

– А что я, по-вашему, должен делать? Пучить глазки и стонать?

– Подыхать ты должен. Просить прекратить мучения контрольным выстрелом в генита… ха-ха!.. лии… – Ленка нервно заржала.

– Как же мне подыхать, ясноглазые? Если сдох я несколько лет назад точно в соответствии с вашей справкой?

– Дурдом на колесиках, – совсем тихо пробормотала Ленка и махнула стопарик «Бехеровки». – И как тебе удается сохранять такую форму? – кивнула она на его окровавленную фигуру.

– Музыка, – не колеблясь, ответил Паша.

The Cranberries: «Zombie»

– Не хочу вас пугать, но то, в чем вы сейчас присутствуете, – не жизнь. Не жизнь, – смакуя, повторил Титов.

– В смысле? – Фея удивилась, откуда у нее берутся силы задавать все эти дурацкие вопросы.