Девушка с голодными глазами

Курить разрешали не всем. Самым ослабленным делали какие-то инъекции, чтобы нейтрализовать желание наполнить легкие едким никотиновым дымком. Мне позволили выкуривать не больше трех сигарет в день. Мало, но все же лучше, чем ничего. В палатах стояли противопожарные сигнализации. Мне приходилось выходить на лестничную клетку, поднимать тяжелую раму окна и стоять, высунувшись почти по пояс, торопливо затягиваясь и стряхивая пепел вниз, на усыпанный подгнивающими листьями асфальт.

– И смотри, не выпендривайся перед своей соседкой, – строго предупредила одна из медсестер. – Два месяца назад у Алины была истерика по поводу сигарет. Ее пришлось удалить на неделю в изолятор… А местный изолятор – это уже почти психушка.

Курить я ходила по ночам. Мне вообще плохо спалось в больнице. Сон Алины был беспокойным, громким – она ворочалась, резко подтягивала костлявые колени к впалой груди, стонала, скрежетала зубами, кого-то звала.

Однажды я брела в курилку за полночь, и вдруг меня позвали из приоткрытой двери двенадцатой палаты, в которой ранее мне бывать не доводилось – и вообще я почему-то думала, что она пустует. В первый момент я даже испугалась. Иду, никого не трогаю, и вдруг этот голос, низкий, слабый, словно доносящийся из-под земли:

– Девушка… Вас, кажется, Верой зовут! Пожалуйста, помогите!

Голос был таким слабым, что я не сразу смогла определить источник звука. Замерла, повертела головой, прислушиваясь, и вдруг увидела его.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и был похож на узника концентрационного лагеря. Высокий, бледный, как сама смерть, с выпирающими костями и землистой кожей, туго обтягивающей череп. Казалось, в его организме вообще не было ни мясной прослойки, ни бодро журчащих ветвистых кровяных рек, и прямо под болезненной тонкой кожей находился похрустывающий несмазанными сцеплениями скелет.

– Да, я Вера, – удивилась я, – а вы откуда меня знаете?

– Я здесь всех знаю, хоть и не общаюсь ни с кем, – он улыбнулся, но менее устрашающим от этого не стал, – меня зовут Павел. Думаю, местные сплетницы вам обо мне успели рассказать. Все-таки я тут единственный мужчина.

– Постойте, так вы… Модель-анорексик? – выдохнула я. – Моя соседка Алина о вас упоминала.

Меньше всего эта ходячая смерть напоминала модель. Насколько я понимаю, модели должны вызывать желание быть на них похожими, приобщиться к их отфотошопленной идеальности хотя бы посредством приобретения ерунды, которую они рекламируют. Человек, окликнувший меня, скорее вызывал желание брезгливо зажмуриться, сбежать на всех парах, а оказавшись в уединенном месте, как следует проблеваться.

– Ну да, – он польщенно кивнул. – Так вы мне не поможете?

– Ну ладно, – пожав плечами, я двинулась в его палату.

Видимо, находился он тут давно. Постепенно палата из казенного помещения превращалась в обжитое уютное гнездышко. Стол был застелен клетчатой скатеркой, на нем стояла ваза с фруктами – судя по их безупречности, восковыми. На полу валялась груда шмотья. На подоконнике цвела герань. По стенам были развешены постеры – на всех изображен один и тот же юноша, чем-то напоминающий молодого Ди Каприо. Я с удивлением поняла, что это и есть хозяин палаты – в доанорексический период.

– Павел, я вижу, вы пользовались успехом! Это ведь вы?

Он застенчиво зарделся. Я никогда не умела общаться с мужчинами, помешанными на самолюбовании. Ведут себя, как прыщавые гимназистки, честное слово.

– Да, это я. Я должен был стать лицом одного известного бренда… Это вот пробные фотографии.

– Даже странно, что они велели вам похудеть, – совершенно искренне сказала я, – по мне, выглядели вы тогда идеально.

– Да что вы! – ужаснулся Павел. – Посмотрите, какие складки на боках! А задница… Ничего, что в первые пять минут знакомства мы говорим о моей заднице? Ой, да ладно, вы все равно не в моем вкусе, слишком худая… Так о чем я говорил? Ну да – и обратите внимание на лицо! Брылья висят, как у коккер-спаниэля. Видите? Видите?

Мне пришлось соврать, что вижу. На всякий случай я решила держаться поближе к двери. У парня-то явно не все дома.

– Я мог бы стать звездой, – он вздохнул и вдруг разом сдулся, как проколотый воздушный шарик. Сел на краешек стула, печально сгорбился, свесил вниз плети длинных рук, – а сейчас мое место занимает кто-то другой. И все из-за моей девчонки, которая вызвала психиатров.

– Вас привезли сюда насильно?

– А вы думаете, я добровольно тут уже второй год отсиживаюсь?! – взвизгнул он. – Вместо того, чтобы позировать лучшим фотографам мира, участвовать в миланских и нью-йоркских показах и грести деньги лопатой?

– Может быть, вам и правда стоит подлечиться? – осторожно предположила я. – Работа и деньги никуда не денутся… Вам бы набрать хотя бы… Килограммов пять-шесть.

– Да что вы такое говорите?! – Он вскочил со стула и нервно заметался по комнате. – Из-за вас мне придется принимать успокоительное. С какой стати я должен поправляться, если впервые в жизни я собою доволен на все сто процентов?!

Байка о том, как испарилась Инна

В один из субботних дней в самом начале апреля стрелка ее весов, застенчиво дрогнув, остановилась на нулевой отметке. Инна недоверчиво хмыкнула. «Наверное, весы неисправны», – рассудила она. Однако смутная тревога отчего-то скрутила кишки. Инна схватила первое, что подвернулось под руку – напольную бронзовую вазу, изрисованную огнедышащими драконами, и поставила ее на весы. Пять килограммов – определила стрелка. Нахмурившись, Инна поменялась с вазой местами. И вновь получила вердикт – ноль.

Она отошла к окну и задумчиво закурила.

Инна Аникина пыталась сбросить вес давно и безрезультатно. Она была уже немолода – сорок два года, имела двух взрослых сыновей и одного гуляющего налево мужа. Первая беременность округлила ее линии, добавила ее телу царственной монументальности. Вторая осела на ее животе спасательным кругом плотного гормонального жирка, разрыхлила мякоть пышных ягодиц, превратила ее некогда спортивные бедра в желеобразную субстанцию, которую Инна стыдливо прятала под длинными юбками. Девчонки с работы посоветовали раздельное питание – Монтиньяк тогда как раз только вошел в моду. Она сбросила два килограмма, но при ее габаритах это было совсем незаметно. Она съездила к знаменитой бабке в Тюмень – та втыкала в ее лоб заговоренные иголочки. Все бесполезно, все впустую. Она не ела после шести, потом после пяти, потом после полудня. Она консультировалась у лучших эндокринологов, два раза в неделю парилась в бане и записалась на шейпинг.

Тем временем седина посеребрила виски ее супруга, и по закону жанра, он поселил в ребре волоокого бесенка по имени Секретарша Наденька. Бесенок был белокурым ангелом, взирающим на мир огромными глазищами цвета рассветного моря, и, похоже, имел на Инниного супруга далеко идущие планы. Начиналось все с невинных кофепитий в lunch-time, закончилось – ночными звонками домой с капризным требованием: «Ну когда ты наконец скажешь этой, что любишь только меня?» Инна все понимала, но виду решила не подавать. Невероятным усилием воли переключила внутреннюю плотину, и полноводная река разрушительной ревности устремилась в русло хаотичного налаживания отношений. Что она только ни делала. Покупала дорогое белье и варила борщи. Носила дома нарядные туфли и вела себя как идеальная гейша. Худела. Ничего не помогло – однажды супруг с виноватым видом извлек с антресолей старенький чемодан.

– Ты меня прости, – лепетал он, аккуратно складывая рубашки, – на моем месте ты поступила бы точно так же, и я не стал бы тебя удерживать. Она молодая, хрупкая, невинная… Я просто не могу удержаться.

Ключевым словом ей показался эпитет «хрупкая». Супруг отчалил к волоокому бесенку, а Инна сошла с ума. Она решила умереть и нашла в Интернете службу «Заказ гробов по телефону». Позвонила – к ней явился улыбчивый похоронный агент в розовых кедах. Обсудили цвет, размер, сроки, и через три дня на ее разложенном, как к празднику, обеденном столе лежал нарядный гроб с перламутровой инкрустацией. Не поскупилась, выбрала самый дорогой. К тому же к этой модели прилагался подарок – бутылка шампанского. Шампанское Инна выпила, нарядилась, причесалась, улеглась, сложила руки, закрыла глаза, притихла. Через какое-то время ей стало скучно. Не поднимаясь из гроба, она нашарила на столе телевизионный пульт, наощупь включила.

И сразу же услышала то объявление.

«Я не шарлатанка, а потомственная ведунья. Исполню любое ваше желание. Дорого. Оплата после получения результата».

«А что я теряю?» – подумала Инна. Встала из гроба, переоделась в будничные джинсы и отправилась по второпях записанному адресу.

Потомственная ведунья принимала в старинном особняке на Остоженке. Она была настолько красива, что сразу Инне не понравилась. Загорелые плечи, вульгарное красное платье, крупные брильянты в ушах, наглый взгляд. Первым Инниным побуждением было развернуться и уйти прочь, но она уже внесла сто долларов в качестве аванса.

– Садитесь, – пригласила ведунья, – налить вам кофе?

– Вы гадаете по кофейной гуще? – неприятно усмехнулась Инна. – Да-а-а, и много к вам приходит таких наивных дур, как я? Не стыдно людей обманывать? Ведь счастливый человек сюда не пойдет.

– Я не обманываю, – без раздражения ответила ведунья, – я исполняю желание. Но только одно-единственное. Так что советую хорошо подумать.

– А что тут думать-то? – скривилась она.

Ведунья будто бы удивилась:

– Неужели будете просить, чтобы он вернулся?

– Кто? – оторопела Инна.

– Ваш муж, – ведунья с ухмылкой помешивала старые истрепанные карты. – Или думаете, мне про вас ничего не известно? Не забывайте, с кем имеете дело.

– Да ну вас! Наверное, сюда только такие и приходят, от которых муж ушел.

– Разные приходят, – последовал ответ, – и те, от кого муж ушел, и те, кто в карты проигрался, и те, у кого онкологию нашли… Но знаете, я бы вам не советовала.

– Что?

– Возвращать его. Не так уж он был хорош. Храпел, жадничал и сидел на виагре. Смел орать, когда вы купили новое платье. А минувшим летом оставил вас одну в Москве, а сам повез какую-то проститутку в Ялту.

Инна покраснела:

– Вы его знаете, да?

– Я знаю вас, и этого достаточно. Так что, будем возвращать?

– Не знаю… – теперь уже Инна растерялась по-настоящему.

– Сделаем так. Вы закройте глаза и представьте, чего вы хотите больше всего на свете. Через полгода максимум ваше желание сбудется, и вы принесете сюда мой гонорар.

– А если не принесу? – ухмыльнулась она.

– Согласно контракту я имею право забрать его сама, – будничным тоном ответила ведунья. – Ну! Учтите, времени у меня немного. Говорите желание и проваливайте.

Инна послушно закрыла глаза, откинулась на спинку стула. Странно, вроде бы это был обычный складной деревянный стульчик из Икеи, у нее самой на кухне стояли такие. Но он показался ей более мягким и глубоким, чем самое уютное в мире кресло. Словно невидимый некто принял ее в свои сумрачные бархатные объятия.

– Хочу быть хрупкой, – будто бы против своей воли выпалила она. – Да!

– Хрупкой? – удивилась колдунья. – В смысле, вы хотели бы похудеть? В этом и состоит ваше сокровенное желание, ради которого вы согласны заплатить мне… гораздо больше, чем может себе позволить женщина вашего положения?

– Именно, – улыбнулась Инна, открывая глаза. – Но предупреждаю вас, это бесполезно. За меня брались и знахарки, и эндокринологи. Даже если я перестаю есть вообще, ничего не меняется.

– А на этот раз изменится, – нахмурилась ведунья, – хотя, признаться, я не ожидала от вас такой глупости… Так бездарно использовать единственный шанс! Но дело в прошлом. Давайте установим границу. Сколько вы хотите весить?

– Чем меньше, тем лучше, – весело ответила Инна, поднимаясь. Это надо же, взрослая баба, а умудрилась попасть под обаяние какой-то шарлатанки.

– Так и запишу, – ведунья действительно достала из верхнего ящика стола пожелтевший от старости лист бумаги и обгрызенный карандаш, – чем меньше, тем лучше. Хотя нет, лучше вы запишите своей рукой.

«Совсем придурочная», – подумала Инна. Но огрызок карандаша брезгливо взяла и круглым почерком хронической отличницы вывела: «Чем меньше, тем лучше».

– Спасибо, – на полном серьезе поблагодарила ведунья. – А теперь ступайте.

Инна отправилась домой, где на обеденном столе ждал ее дорогой инкрустированный гроб. В свете последних событий идея с преждевременной кончиной показалась ей псевдоромантической придурью. Собравшись с силами, она отволокла гроб в прихожую – позже заплатит местным алкашам, чтобы отнесли его на помойку.

На следующий день она и думать забыла о визите к гадалке.

А потом был Новый год и сопутствующие ему обычные хлопоты. Выбрать на рынке самую пышную свежую елочку, влажной тряпкой протереть каждый шар, накупить мандаринов и шоколада, забежать к маникюрше. Тридцать первого с утра позвонил муж и воровато сообщил, что они с волооким бесенком улетают на каникулы в Париж. Странно, но почему-то она восприняла это известие с не свойственным ей холодным равнодушием. Какая разница, одной даже лучше. Не надо готовить, улыбаться, утруждать себя разговорами, а потом на рассвете мыть посуду под набирающий обороты мужнин храп. Пусть сонное хрюканье слушает волоокий бесенок, а она, Инна, купит огромную банку красной икры и будет есть ее столовыми ложками, посматривая «Голубой огонек». И ничего никому не будет должна. Ничего. Никому.

В последний момент она, правда, передумала и решила напроситься в компанию к соседке по лестничной клетке, разбитной разведенке Аньке, у которой на все праздники собирались такие же горластые и смешливые гости, как она сама. Инну она всегда тоже приглашала, но та стеснялась, игнорировала. Без пятнадцати двенадцать она позвонила в соседкину квартиру, прижимая к груди теплую кастрюльку со свежеиспеченными пирожками. Долго давила наманикюренным пальцем на облезлую кнопку звонка. Но ей никто не открыл, хотя – вот странно! – Инна явственно слышала за дверью чужие веселые голоса.

Озадаченная, она вернулась домой. За окнами взрывались петарды и пьяный голос фальшиво выводил «Ой, мороз, мороз». Инна закуталась в плед, посмотрела «Неспящих в Сиэтле» и отправилась спать, даже не прикоснувшись к еде.

А потом начались странности.

Девятого января Инна вышла на работу и обнаружила, что за ее кульманом стоит незнакомая женщина в нелепом вельветовом костюме. На чертежной доске был Иннин проект – она работала над ним с начала сентября и за его досрочное выполнение собиралась получить нехилую премию.

– Что здесь происходит? – нахмурилась она. – Чьи это проделки? Мой проект передали вам? Почему мне ничего не сообщили?

Женщина спокойно повернула к ней голову, посмотрела на Инну внимательно и серьезно и, ничего не ответив, снова углубилась в чертеж.

– Нахалка какая, – пробормотала Инна.

И пошла жаловаться начальству – но выяснилось, что глава отдела слинял с молоденькой любовницей на Канары и появится не раньше двадцатого числа. Странно – она должна была обозлиться, оскорбиться, вспылить. Вместо этого Инна чувствовала не свойственное ее характеру блаженное спокойствие. Все события воспринимались сквозь толстый ватный слой этой новоявленной безмятежности – вроде бы Инна и понимала, какая реакция на это хамство будет считаться адекватной, но в глубине души ей было на все наплевать. Возвращаясь сквозь проходную, она взглянула в зеркало и вдруг с удивлением поняла, что сильно сбросила вес. Ну да, она почти не ела в праздники, ну да, ноябрь был нервным и неспокойным… Но ведь ничего особенного она не делала, не старалась, не потела на тренажерах… А юбка на ней болтается, и под пальто гуляет ветер, скулы заострились, втянулся живот. Инна подкрасила губы и отправилась домой.

Вернувшись двадцатого числа, начальник отдела так ей и не позвонил. Инна сделала вывод, что стала жертвой странного заговора. Ее тихонько подсидели, потом без предупреждения уволили и даже не попытались состроить хорошую мину при плохой игре. Наверное, та баба в вельветовом костюме – любовница главы отдела. Инна и раньше слышала, что у него своеобразный вкус.

Ну и черт с ними.

С ними всеми – с коллегами, мужем, детьми, на которых она угробила лучшие годы молодости, а взамен получала лишь три вялые гвоздички к Восьмому марта и агрессивное хамство в ответ на любую попытку сблизиться.

Ничего, она и без них обойдется.

Весь март Инна блаженствовала в гордом одиночестве. Валялась на диване с книгами, мазала лицо оливковым маслом, а тело – кофейными опивками (она читала, что они подтягивают кожу). Много курила, ела сладкое и почему-то все равно не поправлялась. Смотрела по телевизору все подряд. Готовила изысканные блюда – для себя одной, пробовала писать стихи. Насчет денег она не особенно волновалась – накопления были, да и с ее стажем она в любой момент найдет себе новое место. Единственный факт показался ей странным – за весь этот месяц домашнего рая ей никто ни разу не позвонил. Она даже, грешным делом, подумала, что телефон неисправен. Но нет – аппарат работал. Но ни одна живая душа не вспомнила, что на белом свете живет она, Инна Аникина.

И черт с ними.

Только вот эта стрелка… Чертова стрелка весов. Инна и одним боком на них становилась, и другим, и запрыгивала с разбегу, и просто осторожно надавливала ногой. Ничего. Ноль килограммов.

Почему-то ей стало страшно. То есть не то чтобы страшно – просто как-то не по себе. И тогда она вспомнила о ведунье, к которой ходила несколько месяцев назад. Кажется, в ноябре. Или это была ранняя осень? Вот странно, тот день вспоминался ей смутно, как будто бы принадлежал вовсе не ее личному прошлому.

И не успела она об этом вспомнить, как в замке двери осторожно повернулся ключ. Инна подпрыгнула, сердце забилось часто-часто. Неужели вернулся супруг? Она метнулась к шкафу, сорвала с себя домашний халат, через голову надела свое любимое платье. Надо встретить подлеца во всеоружии, чтобы… чтобы… да какая теперь уже разница зачем. Она пригладила волосы вспотевшей ладонью, облизнула верхнюю губу, и в этот момент…

…В комнату зашел участковый дядя Вася, с которым она была в прекрасных отношениях. А сопровождала его та самая ведунья, к которой когда-то ходила Инна. Теперь она была одета буднично и скромно, ни одна деталь не выдавала в ней представительницу сомнительной профессии. На ней были потрепанные джинсы, клетчатая рубаха, темные волосы забраны в небрежный хвост, ни грамма косметики на смуглом лице.

– Что вы здесь делаете? – так и подпрыгнула Инна.

Но парочка не обратила на нее ни малейшего внимания. Они вели себя так, словно никакой Инны в комнате не было и в помине.

– Квартира в отличном состоянии, ремонт свежий, – бубнил дядя Вася, – соседи хорошие. Правда, наверху живет запойный алкоголик, но если что, звоните мне, я ему быстро рога обломаю. Да, и в квартире напротив шумная женщина, Анька. Но она безобидная.

– Хорошо, – улыбнулась ведунья, – мне здесь нравится. Я еще не решила. Возможно, перееду сюда, а возможно, буду эту квартиру сдавать.

– Что вы несете?! – вскипела Инна. – Какую, на фиг, квартиру сдавать? А ничего, что я здесь прописана и уже сто лет живу?!

– Ну и ладно, – спокойно сказал дядя Вася, глядя сквозь Инну в окно. – Так странно получилось… У женщины, которая здесь жила, было два взрослых сына. Почему она решила отписать квартиру вам?

– Мы близко дружили, – улыбнулась ведунья. – Если вы сомневаетесь в законности этого решения, посмотрите. У меня есть документ, – порывшись в дорогой сумочке из крокодиловой кожи, она достала лист пожелтевшей от времени бумаги.

Подойдя ближе, Инна с ужасом узнала свой почерк. В ту минуту она даже, кажется, вспомнила, как ведунья попросила ее написать: «чем меньше, тем лучше». Только вместо этого на документе, подкрепленном печатью нотариуса, было написано: «Передаю квартиру в дар такой-то такой-то»… Инна зажала ладонью рот, ее ноги подкосились. Она бессильно рухнула на пол, но на нее по-прежнему никто не смотрел.

– Да верю я вам, верю, – махнул рукой дядя Вася, даже не взглянув на документ. – А ведь я ее знал…

– Инну? – улыбнулась ведунья.

Дядя Вася кивнул и с печальным вздохом уставился в окно, за которым плясали не по-апрельски дерзкие солнечные зайчики.

– Хорошая была женщина, красивая… А как страшно она умерла. Ее сыновья хотели завести уголовное дело, но никаких улик не нашли… Невозможно было доказать, что это насильственная смерть.

– А что с ней случилось? – довольно равнодушно поинтересовалась новая хозяйка Инниной квартиры.

– Никто не знает, – дядя Вася перекрестился, – просто она пропала… А когда взломали дверь, все оторопели. Я там тоже был. Представляете, свет в комнате был включен, телевизор орет, обеденный стол разложен, как к празднику, когда готовишься принять много гостей. А на столе стоял гроб. Такой дорогой, нарядный. В гробу лежала Инна, причесанная, прибранная и будто бы живая. Я ее за руку схватил, а она уже окоченела… Такие вот дела.

Инна поднялась с пола и зажала уши ладонями. У нее не было сил слушать этот бред. Она подошла к дяде Васе и постучала его по плечу, но ее ладонь не почувствовала прикосновения его шерстяного свитера. Это было так странно, так страшно. Она была здесь. Она все слышала, видела, понимала, и в то же время ее словно не было… И вдруг она поймала на себе взгляд – внимательный и будто бы даже чуть насмешливый взгляд ведуньи. Сомнений не было – она Инну видела, смотрела прямо на нее.

– Что тебе? – одними губами прошептала Инна.

– Да вот, пришла должок забрать, – усмехнулась ведунья, – а тебе здесь больше делать нечего. Ступай.

– Куда же мне идти? – растерялась она.

– Не знаю. Это уже не мои проблемы. Да хотя бы… вот туда! – она кивнула в сторону окна.

Подумав, Инна забралась на подоконник и неуверенно посмотрела вниз. Что теперь – прыгать? Она разобьется? Умрет? Может ли человек умереть дважды?

– Ну что же ты стоишь? Уходи! – велела ведунья.

И тогда она решилась. Робко подавшись вперед, Инна легко прошла сквозь немытое с прошлой весны окно и, широко раскинув руки, сделала шаг в никуда. Но – вот чудо – вниз она не упала, полетела между заставленных рогатыми телеантеннами крыш. Она не знала, куда летит, зачем, что будет впереди, и ждет ли ее кто-то… И правда ли, что умершие встречают друг друга, и есть ли в таком случае шанс повстречать старого кота Мурыся, который тоже вот так неосмотрительно спрыгнул с подоконника, когда ей было всего десять лет, но она помнила его всю свою жизнь и больше животных не заводила… Если честно, она даже ни о чем таком особенно не задумывалась. Просто двигалась вперед, неловко растопырив руки и щурясь на яркий солнечный свет.

Я находилась в клинике больше недели, когда на огонек решила заглянуть и Нинон. Я валялась на кровати, почитывая какой-то бессмысленный глянцевый журнал, когда маячившая у окна Алина воскликнула:

– Интересно, к кому такая фифа прется? У нее не хватило ума, что в больницу выряжаться неприлично? Ты только на нее посмотри, кудри завила, жирной жопой вертит! А сумка-то, сумка у нее Birkin! Такая десять тысяч долларов стоит, и на них лист ожидания минимум полтора года!

– Сумка оранжевая? – оживилась я.

– А ты откуда знаешь?

– Все понятно, это ко мне.

Нинон и правда вырядилась, как на бал. Она ворвалась в нашу палату – свежая, намакияженная, на высоченных каблуках, в белом сарафане, подчеркивающим ровный солярийный загар, благоухающая лимитированным ароматом «L’Artesian». От такого великолепия хотелось зажмуриться.

– У тебя что, потом свидание?

– Нет, – смутилась она. – Ну как ты не понимаешь? Я вообще долго не решалась сюда прийти.

– Это еще почему? – озадаченно спросила я.

– Да потому что это отделение для анорексиков, тупица! Здесь все худые, а тут я со своей задницей.

– Нин, ты что? – я не могла поверить, что она говорит всерьез. – Вот именно, что это отделение для анорексиков. Половина пациентов ест через зонд и не может самостоятельно передвигаться.

– Ну да, а еще у них нет никакого целлюлита, – не сдавалась Нинон.

– Ладно, пойдем покурим. Есть разговор.

Под изумленным взглядом Алины мы удалились на лестничную клетку.

Нинон рассматривала меня так пристально и беззастенчиво, что мне даже стало неуютно. Ее взгляд, как наглые руки метрополитеновского приставалы, ощупывали каждый сантиметр моего тела. Наконец мне был вынесен приговор:

– А ты ничего. Похудела. Свежая. Долго тебя еще тут будут держать?

– Не знаю, – равнодушно ответила я, – но не думаю, что долго. Задерживаются тут настоящие анорексички. Которые уже не умеют есть, не испытывая мук совести.

– Давай уже поскорее. Мне кажется, сейчас ты находишься в такой форме, что и Федя Орлов на тебя польстится. Помнишь Федю Орлова?

– Помню… Но я о другом поговорить хотела. У меня такие новости!

– Ты и в психушке умудряешься обрасти новостями! – усмехнулась Нинон, усаживаясь на подоконник и прикуривая. – Выкладывай.

– Как ты думаешь… – я замялась, не зная, с чего начать, – можно ли войти в одну реку дважды?

– В каком смысле? – захлопала ресницами Нинон.

– У тебя когда-нибудь случались повторные романы? Допустим, ты с кем-нибудь рассталась, а через какое-то время обнаружила, что тебя к нему тянет…

– Постой-постой, – насторожилась Нинон, – ты о ком? Если о Громовиче, то это вряд ли имеет смысл, потому что две недели назад я разговаривала со своей подругой из модельного агентства, и она сказала, что Жанна…

– Они расстались.

– …Выбирает свадебное платье, – закончила Нинон. – Постой, что значит расстались? Из-за тебя?!

– Не знаю, – честно ответила я, – он сказал, что не любит ее. Что просто… не смог устоять.

– Еще бы, у нее ноги длиннее, чем у Адрианны Скленариковой!

– Спасибо, ты настоящий друг, – усмехнулась я. – И в начале весны он переезжает в Лондон… Он пригласил меня с собой. Решать надо сейчас. Надо оформлять документы, визы…

– Но ты с ним развелась! Ты была рада! Ты мечтала о свободной жизни!

– Ну и что хорошего из этой свободной жизни вышло? – я посмотрела на свои костлявые колени, обтянутые старенькими спортивными штанами. – Сначала меня обозвали толстожопенькой. Потом я так долго не могла найти мужчину, что обзавелась комплексом неполноценности. Потом у меня случился роман, и это была вспышка счастья… Но мужчина свинтил от меня к тайской девушке из квартала красных фонарей. А потом я сошла с ума, сбросила в итоге почти пятнадцать килограммов и оказалась здесь… Но самое главное… Нина, когда мы с Громовичем развелись… Мы вдруг стали нормально общаться. Все изменилось, мы стали друзьями, и я почувствовала, что меня к нему тянет…

– На твоем месте я оставила бы все, как есть, – нахмурилась Нинон. – Да, вы стали друзьями после развода… Но это не значит, что вы сможете снова быть семьей.

– В том-то и дело… Тогда, четыре года назад, все получилось как-то скомкано… Я встретила его, узнала, что у него есть девка из модельного агентства, завелась… Меня всегда возбуждало соперничество, ты же знаешь. Он за мной не ухаживал, не было этого волнительного предвкушения… В первый же вечер я затянула его в койку. Мы толком не познакомились, когда решили пожениться. Не было ухаживаний, томления, предвкушения… Он работал как помешанный, а я разлагалась от безделья. Мы почти не общались. Он уходил в семь тридцать, я еще спала. Возвращался за полночь, измотанный. Какой уж там секс. Как выяснилось, секс и диссертация – понятия несовместимые.

– Так ты… Хочешь вернуть Громовича? – она так выразительно скривилась, словно я призналась, что млею, когда по моему обнаженному телу ползают тараканы и ужи. – Я тебя не понимаю… Вер, ты же стала такая хорошенькая, ты могла бы заполучить любого, зачем тебе этот слюнтяй, который даже не умеет обращаться с женщинами, который тебя не ценил и уже один раз упустил?! Который не понимает, что такое мода! Никуда не ходит, ничем не интересуется, кроме своей работы!

Я даже попятилась. Не ожидала от Нинон такой горячности, хотя всегда знала, что она Громовича недолюбливает.

– Который гладит носки, ты сама рассказывала! – продолжала распинаться она. – Который не понимает, что такое красивая женщина. Который просто послал меня, когда я назначила ему свидание… – Нинон вдруг резко замолчала, как-то странно булькнув.

– Что?! – недоверчиво хохотнула я. – Что ты сказала?

– Ничего, – буркнула Нинон. – Сама не помню, чего сболтнула. Не обращай внимания.

– Да нет же, ты помнишь! Ты назначила свидание Громовичу?

Я была знакома с Нинон почти шесть лет и считала, что знаю о ней почти все. Я держала ее волосы, когда Нинон тошнило после душераздирающего коктейля шампанское + виски. Я приносила апельсины в больницу, где ей делали аборт. Она три дня рыдала на моем плече, когда ее бросил мужчина, на которого она строила матримониальные планы. Я знала название, точный размер и чуть ли не химический состав ее грудных имплантатов. Я знала, что всю жизнь ей снится один и тот же кошмарный сон, от которого она просыпается в холодном поту – будто бы она подходит к зеркалу и видит дряхлую старуху с глубокими морщинами и черными пеньками сгнивших зубов. Я знала, когда она лишилась девственности и с кем из знаменитостей она была бы не прочь переспать. Я знала, что у нее аллергия на мидии, что она четыре раза в жизни сдавала анализ на ВИЧ, что она мечтает о китайской лысой собачке и в глубине души все еще по-детски надеется стать знаменитой…

Но я не знала, и даже не могла предположить, что у нее хватит наглости назначить свидание моему мужу.

– Нинон! Рассказывай сейчас же, – потребовала я.

Она посмотрела на часы с перламутровым циферблатом и плавающими брильянтами.

– Ты знаешь, мне уже пора. Назначила свидание одному типу, не хочу опаздывать. У него «Ferrari» и все такое…

– Не юли! – я с трудом сдерживала смех. – Когда это ты успела назначить свидание Громовичу?

– Это было давно, – наконец ответила она, глядя в пол, – нет смысла ревновать, ведь у нас ничего не было.

– Я не ревную, мне просто интересно.

– Ничего интересного, – пожала плечами Нинон. – Вы были вместе уже года два, а я была одна… Помнишь, я тогда рассталась с рок-музыкантом и очень страдала?

– Ты всегда очень страдаешь, когда с кем-нибудь расстаешься, – усмехнулась я, – а через неделю не можешь вспомнить его имени.

– Так я и знала, что ты будешь злиться.

– А чего ты ожидала? За моей спиной крутить шашни с моим же законным мужем! Ты думала, я тебе посочувствую, что он оказался более порядочным, чем ты?

– Ну прости! – В ее красиво подведенных глазах не было и тени раскаяния. – Я никогда не строила из себя святошу… Ладно, Вер, правда прости. Столько лет прошло.

– Ладно… – мне было и смешно, и грустно одновременно, – но все равно я хочу знать. Зачем он тебе понадобился? Ты говорила, что он сухарь!

– Он и есть сухарь. Но вполне симпатичный сухарь. И тело у него классное. Я еще все удивлялась – как при таком образе жизни ему хватает время на то, чтобы качаться в зале?

– Да он не качается. У него такая фигура от природы.

– Понятно, – вздохнула Нинон. – Да, он мне нравился… Обаятельный, зарабатывает много, чувство юмора и такой надежный… Ты же знаешь, как мне не везет с личной жизнью. Все время попадаются отморозки, или самовлюбленные придурки, или моральные уроды, или кокаинисты, или маскирующиеся под миллионеров жиголо, или примитивные бабники…

– Ты сама выбираешь таких. Как сорока-воровка тянешься к блестящему.

– Мне казалось, Громович тебе не подходит. Что вы из разного теста, что ты могла бы обойтись мужчиной попроще. Только без обид, ладно?

– Да чего уж там, ты всегда была обо мне невысокого мнения, – криво усмехнулась я.

– Но тебе и правда было все равно. Рядом с тобою был такой мужчина, а ты скучала.

– Да я этого мужчину в лучшем случае раз в неделю за ужином видела! – фыркнула я.

– Я же этого не знала. Когда я приходила к вам в гости, вы производили впечатление… настоящей семьи, – глаза Нинон мечтательно затуманились, – такой семьи, о которой всегда мечтала я сама.

– Но ты всегда так о нем отзывалась… Я была уверена, что ты терпеть его не можешь.

– Так и было, – потупилась Нинон. – С одной стороны, он мне нравился, с другой – я его тихо ненавидела. За то, что он ничего не понимает, не видит во мне женщину, не замечает, как я стараюсь… К тому же я видела, что ты к нему равнодушна. Мне казалось, что если ты сама его бросишь, то, возможно, я смогу его утешить… Ну сама понимаешь, как… Да не смотри ты так на меня, это было очень давно и длилось совсем недолго. Когда мы все-таки поговорили, я успокоилась и переключилась на других мужчин.

– Значит, вы все-таки поговорили?

– Ну да, ты же меня знаешь, – ухмыльнулась она, – я, как танк, всегда пру напролом. Однажды я не выдержала, зажала его в угол. Я ему позвонила и сказала, что мы с тобой приглашаем его в кафе. Он немного удивился, конечно, но пришел. Тебя, естественно, не было. Зато была я, вся из себя красивая.

– Ну ты даешь, – не то восхищенно, не то возмущенно протянула я.

– Я во всем ему призналась. Что он мне нравится, что я с ним не против, что я понимаю – возле тебя его держит чувство долга, что я сама берусь разрулить эту ситуацию…

– А он?

– А он удивился. Молча меня выслушал, потом сказал, что все это не имеет смысла. Что он не такой дурак и все понял давно. Заметил, что я наряжаюсь, кручусь возле него, стараюсь, чуть ли не из штанов выпрыгиваю. Он так и сказал, представляешь, какой нахал? Так сказать мне!

Мне стало смешно. Все это напоминало цирк.

– И что дальше?

– Да ничего! – передернула плечами Нинон. – Дальше он сказал, что я очень красивая. И мужчине, который возьмет меня в жены, несказанно повезет. Но он этим мужчиной не будет, поскольку любит тебя, а не меня. Обычная отмазка самовлюбленных мужиков… Ну что? Ты расстроилась?

– Да нет, просто… Не ожидала такого. Слишком много информации.

Я вернулась в палату и застала Алину за тривиальным занятием.

Заколов длинные волосы золотым «крабом», засучив рукава белоснежного махрового халата, Алина склонилась над раковиной и двумя пальцами правой руки деловито копошилась в собственной глотке. Из ее рта вырывались душераздирающие булькающие звуки, хрипы, надрывное карканье, но стошнить никак не получалось. Да и нечем ей было тошнить – на ужин Алина съела половинку сырой морковки и четыре ложки картофельного пюре.

– Зачем ты это делаешь? – тихо спросила я. – Ведь ты же тайские пилюли принимаешь, зачем еще и это?

– Привычка, – не оборачиваясь, объяснила она. – У медсестер пересмена, на посту никого нет, надо воспользоваться случаем… Вот оно, кажется, пошло!

Я посмотрела на ее содрогающуюся от спазмов худенькую спину… И вдруг проснулась.

Нет, правда – я прекрасно помню этот момент. Я смотрела на Алису, изрыгающую скудный ужин в раковину, и неожиданно поняла, что минувший год был потрачен мною впустую. Чем я занималась? Худела, ввязывалась в какие-то нелепые авантюры, чтобы сбросить несколько кило, ни о чем не думала, кроме того, как бы соответствовать модному эргономичному дизайну…

Международные стандарты – от самого этого сочетания слов веет инкубаторской уравниловкой. Едва ли истинную красоту можно вместить в шаблонную формулу: ноги + грудь + губы – задница = перепихонистая телка.

Когда-то, пять лет назад, Гениальный Громович отверг девушку, на сто процентов соответствовавшую идиотским стандартам, ради меня. Меня, неидеальной, с шероховатостями-потертостями, неженственной привычкой пить пиво вместо шампанского и питаться быстрорастворимым картофельным пюре. Меня, девушку со среднестатистической мордашкой, девчонку из толпы. Меня, безработную, не по-московски расслабленную, лишенную амбиций.

Может быть, у нас ничего не получится. Может быть, нельзя войти в одну реку дважды. Может быть, я снова окажусь в замкнутом круге. Может быть, я вообще не создана для размеренной семейной жизни. Может быть, умнее было бы не идти на поводу у сиюминутного желания.

Но тогда это была бы уже не я.

Одно я знаю точно – я знаю, как пахнет Лондон в апреле.

Имбирными пряниками и едва прорезавшейся газонной травой. Разномастная толпа похожа на карнавальный парад – кто-то еще кутается в тончайший норковый палантин, кто-то щеголяет ярким педикюром в босоножках. Сначала я отправлюсь в любимую кофейню на Bond-street – там пекут ватрушки с корицей, а кофе подают в жизнерадостных оранжевых кружках. Потом дождусь автобуса. В свежем весеннем Гайд-парке я лягу на траву, широко раскинув руки и ноги. Я попрошу у внутренней принцессы прощения. Как спасительный принц на белом коне, я вызволю ее из белокаменной башни дурацких комплексов. Это будет непросто, но я справлюсь. Она расправит затекшие плечи, тряхнет золотым покрывалом шелковых волос, взглянет на мир моими прояснившимися глазами… И – я это точно знаю – все изменится, и вино будет пьянее, смех – сочнее, а мое отражение в магазинной витрине – стройнее. И какой-нибудь случайный прохожий удивленно обернется мне вслед, и, может быть, перед сном ему вспомнится моя обращенная в никуда улыбка.