Девушка с Рублевки

Глава 1

«Скорая» подъехала быстро. Две девчонки-медички сами не унесли бы грузного Пенкина, но наш спаситель-дежурный все сам понял, позвал двух крепких ребят в голубой униформе, они ловко подняли носилки с моим стонущим шефом и потащили куда-то боковыми коридорами. Мы вышли в зал прибытия аэропорта лишь на пару минут. Люди, завидев нашу процессию, отвлекались, ненадолго задерживая взгляд на носилках, и тут же забывали о чьей-то беде, вновь занимаясь своей дорожной суетой.

Всего каких-то пять дней вот так же хлопотали и мы, собираясь лететь в Тунис. По-разному я рисовала себе свое возвращение в Москву, всякое представляла, стукнув шефа по башке деревянной грушей: скандал, увольнение, поиск новой работы. Но только не то, что увозить нас из Шереметьева будут на «скорой помощи».

– Спасибо вам огромное, – сказала я парням, сначала ловко задвинувшим носилки с Пенкиным в заднюю дверь машины, затем так же ловко закинувшим в салон наши сумки.

– Пожалуйста. Надо же, как вам не повезло! Пусть ваш муж выздоравливает скорее, – кивнул один из них, краснолицый блондин со светлыми бровями и ресницами. Я проглотила рвущееся наружу «Он мне не муж». Не объяснять же им все по новой про личного помощника, язык намозолила петь эту песню сначала таможенникам, потом дежурному по аэропорту.

Машина проехала шлагбаум, выбралась на основную трассу и, завывая сиреной, помчалась вдоль мелькавших свежей зеленью обочин к Москве.

– Продиктуйте мне, пожалуйста, данные больного, я карту заполню, – попросила меня фельдшерица, вторая девушка села рядом с водителем. – Имя, фамилия, отчество?

– Пенкин Виктор Алексеевич.

– Дата рождения?

– Ой, а я не знаю, – растерялась я. – Сейчас в паспорте посмотрю!

Я достала из сумки паспорт шефа – после того как его скрутило на таможенном контроле, я документы взяла к себе. Так, двадцать пятое декабря, тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Девять лет у нас разницы, оказывается.

– Домашний адрес? – продолжала приставать фельдшерица.

– Я не знаю... Виктор Алексеевич, какой у вас адрес?

Пенкин издал в ответ протяжный стон, и я поняла, что ему не до адреса.

– Ну, он хотя бы москвич? – сдалась фельдшерица.

– Да, москвич.

Пенкин лежал скорчившись, держался за бок и громко стонал на каждом ухабе. Хорошо, что ухабов было немного. Да, возвращение из Туниса получилось неожиданным. И вообще, начиная с момента, как шеф набросился на меня, а я от него отбилась, события завертелись с такой быстротой, что я только плыла по течению, стараясь не «нахлебаться».

Первой неожиданностью было то, что Аленка и Пенкин на следующее утро вели себя очень странно. Шеф выглядел не обиженным и не надутым, как обычно. Надменно-брезгливая мина, которую я чаще всего видела на его круглом лице, сменилась растерянной и ошеломленной. У него даже губы как-то обмякли и, если бы не прикрывавшие их взъерошенные усы, наверное, расплылись бы мягкой безвольной улыбкой, как у сбитого с толку ребенка. Он сидел у окна, полностью занятый собственным внутренним миром, и почти не реагировал на происходящее вокруг, даже на Аленку, которая совершенно распоясалась.

Если раньше она была просто болтушкой-хохотушкой, то теперь вдруг превратилась в фурию и почти всю обратную дорогу из оазиса к побережью гремела на весь автобус своими шуточками и репликами, весьма ядовитыми. Мне даже показалось, что ее бравада граничит с истерикой. Которая и случилась, когда мы остановились у отеля, где нас кормили обедом, и томно-ленивая троица девиц из «АиФовских» приложений вовремя не вернулась в автобус. Оказывается, они ушли в местный бар и пили там кофе, и томно курили, придерживая тонкие сигаретки тонкими пальчиками с длинными блестящими ногтями.

Когда мы их разыскали, Аленка устроила девицам истерику на тему, что задолбалась отвечать за наш придурошный детский сад, что свинство с их стороны заставлять остальных полчаса сидеть в душном автобусе и ждать, пока они соизволят нагуляться, и если они еще раз вот так упрутся без предупреждения, то мы не будем их ждать, уедем – добирайтесь до Хаммамета, как сумеете.

– Аленушка, ну зачем так нервничать? – повела в ответ тонкой бровью Света. – Мы уже идем. Просто не заметили, как быстро пролетело время. Не сердись.

Аленка сердиться не прекратила и сыпала искрами до конца пути, не успокоившись даже на соляных озерах, куда нас высадили «посмотреть-пофотографировать». А Пенкин, пребывая все в той же своей утренней растерянности, отказался ехать в сафари на джипах, которое было заключительным пунктом программы. Сказал, что плохо себя чувствует. Я, кстати, тоже почувствовала себя нехорошо после того, как меня два часа трясли по пустыне, чтобы показать «водопад» – невысокую горку, с которой стекал ручей, местами действительно образуя маленькие водопадики. Еще нам показали степного лисенка – маленькое существо палевого окраса с огромными, в половину его размера, остроконечными ушами. Лисенка тискал чумазый мальчишка в черно-синей полосатой майке и за один динар давал зверька подержать и сфотографироваться.

В общем, «сафари» после оазиса было полной ерундой и явным перебором. Все устали в дороге и хотели покоя. Но покой мне только снился. Когда мы вернулись в автобус, выяснилось, что мой шеф действительно болен. Бледный, лоб в испарине, держится за живот. Абдель сказал, что дороги остается часа полтора и добраться до места разумнее, чем искать врачей где-то по пути.

В отеле, на этот раз оформленном в арабском стиле, совершеннейшем дворце из восточной сказки, Пенкина осмотрел врач, предположил, что у него приступ аппендицита, и предложил госпитализацию. Аленка от его слов разревелась, что-то бормоча про страховки и невезение. Оказывается, страховки нам ее фирма сделала по минимуму, операции в страховой случай не вошли, и если сейчас везти Пенкина в местную больницу, придется ему выкладывать из своего кармана несколько сотен долларов.

Тогда Пенкин, наглотавшийся к тому времени обезболивающих таблеток, выданных доктором, и повеселевший, предложил другой вариант. Алена меняет его и мой билеты, мы завтра вылетаем в Москву, и там он идет к хирургу. Поменять билеты в это время почти нереально, но получилось. Аленке удалось передвинуть наш вылет на двенадцать завтрашнего дня, а Пенкину удалось убедить меня ночевать в его номере. Он выглядел слишком больным, чтобы быть опасным, и я согласилась подежурить на случай, если вдруг ночью ему станет совсем плохо.

Уснула я в углу на диванчике. Спала некрепко, прислушиваясь к стонам и сопению шефа, и, действительно, один раз он позвал меня, попросив обезболивающего и воды. Утром Пенкин выглядел совершенно осунувшимся, однако до посадки в самолет и в полете держался, а вот уже в Москве после таможенного контроля его скрутило окончательно: он схватился за бок и не мог разогнуться. В таком виде таможенники проводили нас в комнату дежурного, и дальше все – вызов «скорой» и так далее – пошло своим чередом.

До больницы мы доехали быстро.

– Пойдемте, – кивнула мне одна из девочек-медичек.

Я подхватила наши сумки и потащила их в приемный покой.

После райских отелей Туниса московская больница выглядела трущобой. Хотя, если разобраться, нормальное медучреждение, построенное лет двадцать назад даже с некоторым шиком для того времени да так с тех пор и красующееся уже истертым линолеумом в коридоре, когда-то лакированными деревянными панелями на стенах и рядами проводов под потолком.

Один из санитаров, молодой, веселый, черноглазый (я аж вздрогнула – повеяло Тунисом) то ли таджик, то ли узбек ловко снял с моего шефа куртку, вручив ее мне, расстегнул ему штаны и увез за дверь с табличкой «Мужская смотровая». Вскоре туда же проследовала процессия из чернявого усатого дядьки-врача, похожего на индуса, и двух молодых робких парней, видимо, практикантов.

– Вы сопровождаете больного Пенкина? – выглянула из другой двери строгая медсестра. – Мне нужен его паспорт и страховое свидетельство.

– Вы знаете, у меня их нет, только загранпаспорт. Нас из Шереметьева привезли.

– Займитесь, пожалуйста, документами. Больного сейчас поднимут на операцию в четвертую хирургию, и вам завтра же нужно будет принести в отделение паспорт и страховое.

Я кивнула, соображая, как поскорее узнать телефон его мамы. В редакции наверняка есть сведения, но не попрусь же я сейчас в редакцию, из больницы да с двумя сумками! Я кинула куртку шефа на соседний стул – мешает думать! – и та чем-то ударилась о деревянное сиденье. Чем это? Я пощупала карман. Мобильник! А здесь бумажник. Надо их вынуть, не дай бог потеряются. Я достала телефон и машинально нажала кнопку входящих вызовов, и первая же строчка появившегося списка сообщила: «мама». Ну вот и хорошо, само все нашлось.

– Алло, здравствуйте! Это Лариса Калитина, секретарь вашего сына.

– Лариса? Здравствуйте. Что-то случилось? – Голос мамы по телефону звучал так, что мне казалось, будто я слушаю радио.

– Вообще-то да. У Виктора Алексеевича приступ аппендицита, и в больнице требуют срочно привезти страховое свидетельство.

– Куда привезти? В Тунис?

– Нет, что вы! Мы в Москве, Виктора Алексеевича из Шереметьева на «скорой» увезли.

– Говорите, какая больница, где вы, – властно потребовала мама Пенкина, и я растерялась.

– Не знаю, я не успела заметить... Я сейчас все узнаю и перезвоню!

– Уж сделайте одолжение! – сварливо ответила мама шефа, срывая на мне раздражение от неприятного известия.

Я стала осматриваться и заметила стенд. Ага, вот оно. Номер больницы, адрес и телефон справочной. Перезваниваю.

– Здравствуйте, это опять Лариса. Я все узнала. – И собралась диктовать, что узнала.

– Подождите, Лариса, – перебила меня мама Пенкина. – Ваш звонок буквально выбил меня из колеи, я плохо соображаю. Кажется, у меня подскочило давление. Я все равно сейчас не смогу никуда ехать. Давайте сделаем так: вы ко мне приедете, подробно расскажете обо всем и возьмете вещи, которые Вите понадобятся в больнице.

– Я сейчас не смогу, наверное. Мне нужно будет дождаться, пока его оформят, – растерялась я. – И я не знаю, где вы живете.

– Объясняю. От метро «Щелковская» на любом троллейбусе до остановки «Трансагентство», перейдите на другую сторону улицы, пройдите чуть вперед и увидите наш дом. – Она назвала номер дома и квартиры, как будто я могла запомнить. – Когда вы приедете?

– Не знаю... Все зависит от того, сколько времени я тут буду нужна.

– Постарайтесь не задерживаться, мне вредно волноваться, – распорядилась мама Пенкина и закончила разговор.

Что это было? Я потрясла головой, но тут из смотровой вышел врач, похожий на индуса, и его ассистенты.

– Вы сопровождаете больного? – спросил меня врач.

– Да. У него аппендицит?

– Нет. Там другое, похоже на флегмону. Сейчас делаем рентген, потом поднимаем в отделение и сразу оперируем.

Белозубый таджик-узбек вытолкал каталку с Пенкиным из смотровой и повез в конец коридора, а я осталась соображать, что за хворь такая – флегмона. Опасно это или нет?

Все выяснилось примерно через час, когда операция наконец закончилась и меня, совершенно отупевшую от всего и ждавшую развязки на диванчике рядом с операционной, позвал к себе в кабинет завотделением, жизнерадостный высокий старик с зычным раскатистым голосом.

– У вашего мужа гнойная флегмона, очень плохая рана, не знаю, сколько времени будет заживать, – бодро сообщил он.

– Я не жена, я личный помощник, – поправила я. – А что такое флегмона?

– Что-то вроде чирья, только внутреннего. Как же он так запустил себя, почти довел до септического заражения?

– Не знаю, он ничего не говорил, не жаловался. Ему только вчера плохо стало, пришлось билеты обменять. Мы были в Тунисе. Вернулись и сразу сюда, по «скорой», – объяснила я.

– Ну да, Тунис. В море холодном купались? Вот и результат переохлаждения. В общем, какое-то время придется вашего больного выхаживать. Подежурить возле него. Судно ему подавать.

– А кто будет возле него дежурить? – недоуменно заморгала я.

– Ну, это уже вам решать. Вы или другие родственники, можно сиделку пригласить.

Дежурить возле постели тяжелобольного шефа и подавать ему судно не входило ни в мои планы, ни в мои обязанности.

– Я не родственница. Давайте, я его маме позвоню, и вы ей все объясните.

– А как зовут маму?

– Не знаю, я с ней не знакома.

– Ну хорошо, давайте поговорю.

Я опять нажала кнопку мобильника шефа и сказала в трубку:

– Это снова Лариса. С вами завотделением хочет поговорить.

– Здравствуйте, – пророкотал в трубку врач. – Иннокентий Олегович, заведующий четвертой хирургией. Будьте любезны, ваше имя-отчество? Очень приятно, Эмма Валерьевна. Эмма Валерьевна, вашему сыну вырезали флегмону в паху, очень плохой был гнойник, скорее всего ему потребуется сиделка на несколько дней. Лариса? – Врач посмотрел на меня с недоумением. – Лариса, как я понял, посторонний человек. Ну хорошо, как скажете. – Он отдал мне трубку и пожал плечами: – Эмма Валерьевна сказала, что сидеть с больным будете вы. На правах невесты.

– Невесты? – Я почувствовала, как меняюсь в лице.

Взглянув на меня, врач расхохотался, затем с сочувствием посмотрел на меня.

– Я вижу, у вас тут все непросто. Ладно, тысяча рублей у вашего жениха найдется? Чтобы санитарка за ним сегодня-завтра приглядывала. А потом поглядим.

Я кивнула, вспоминая, что бумажник шефа в моей сумочке. Что ж, если я невеста, то с полным правом могу взять оттуда деньги и заплатить. Еще немного денег я взяла из бумажника шефа, когда расплачивалась за такси. В конце концов, это из-за его барахла: кроссовок, штанов, которые я запихала в баул вместо оставленных в больнице мокасин, спортивного костюма и куртки, не влезшей в баул, пришлось тащить ее под мышкой – я не смогла воспользоваться метро, чтобы доехать до Хабаровской улицы, где жила его мама. Так что триста рублей за счет Пенкина. Я подошла к подъезду и набрала на домофоне номер квартиры.

– Кто там? – бодро спросили меня из домофона после нескольких звонков.

– Эмма Валерьевна? Это Лариса.

– А, Лариса. – В голосе сразу появились нотки страдания. – Заходите, дорогая.

Шеф жил на четвертом этаже. Дверь в его квартиру открылась сразу же, как я вышла из лифта, и в проеме появилась дама в блестящем зеленом халате. Видимо, стерегла у дверного глазка.

– Проходите, я уже вся извелась, дожидаясь вас!

В квартире пахло пылью и терпкими духами. Сразу за дверью начинался широкий коридор, похоже, трехкомнатной квартиры. Вернее, широким он становился потом. А здесь, у двери, было тесно из-за Эммы Валерьевны, которая хоть и пригласила меня войти, но встала как-то так, что я не могла ее обойти с двумя сумками и курткой под мышкой.

– Скажите честно, что с ним? – спросила Эмма Валерьевна трагическим голосом, прижимая руки к пышной груди.

В прошлую встречу я маму Пенкина толком не разглядела, осталось лишь общее впечатление: нечто монументальное. Теперь я поняла, откуда эта монументальность. Эмма Валерьевна обладала настолько пышным бюстом, что ладони к груди ей пришлось прижимать горизонтально.

– Уже все в порядке. Когда я уходила, он спал. Температура нормальная, ничего не болит. За ним санитарка присмотрит, я договорилась.

– Слава богу, слава богу, я так переволновалась! Даже Татьяне позвонила, чтобы приехала! Лариса, что же вы в дверях застыли? Проходите в комнату! – И она прошествовала вперед по коридору.

Комната, куда она меня привела, выглядела странно нежилой. Всю середину занимал овальный стол, вокруг него были расставлены стулья с круглыми спинками. В углу блестела хрусталем и фарфором горка с посудой. В углу напротив стояла огромная напольная ваза, вся в бутонах и завитушках, из вазы торчал букет искусственных цветов. Возле балконной двери находилась кадка с разросшимся до потолка растением с резными бело-зелеными листьями.

– Какой красивый цветок! – вырвалось у меня совершенно искренне, наверное, потому, что в отличие от остальной обстановки растение выглядело по-настоящему живым.

– А, это монстера, Витя вырастил. Он любит цветы, целые оранжереи в прежней квартире разводил. Но у меня на растения аллергия открылась, пришлось все горшки по знакомым раздать. А монстеру эту он не отдал, так нервничал, что пришлось оставить. Прошу вас, садитесь. – Эмма Валерьевна отодвинула стул для себя, я села за стол чуть наискосок. – Лариса, должна вам сказать, что вы меня разочаровали.

Я вскинула брови, но мама Пенкина не дала мне и слова произнести.

– Я с легкой душой согласилась, чтобы Витя ехал в эту командировку, потому что знала: рядом с ним будете вы. Как же вы допустили, что он заболел?

– Простите, Эмма Валерьевна, я не понимаю...

– И я не понимаю. Неужели можно быть такой легкомысленной! Мужчины как дети, им уход нужен. Вот я, пока был жив Алексей Георгиевич, ни на минуту, слышите, ни на минуту не оставляла его без присмотра. Куда пошел, надолго ли, надел ли шарф, взял ли носовой платок, покушал ли.

– А от чего он тогда умер? – невольно вырвалось у меня.

– У него вдруг отказали почки. Вы не представляете, что я тогда пережила! Я совершенно не хотела жить! Меня спасло только то, что у Витеньки начались проблемы, и мне, матери, нужно было спасать сына.

– Он тоже заболел?

– Лариса, ну что вы такое говорите? Он женился на ужасной девице, на этой хищнице, которая хотела полностью прибрать его к рукам! И если бы я не вмешалась, неизвестно, к каким последствиям это бы привело! Мне даже пришлось оставить Воронеж и переехать в Москву, чтобы контролировать события. – Заметив мое удивление, Эмма Валерьевна, однако, не остановилась. – А Витя вам разве не рассказывал? Наверное, ему стыдно за тот неудачный опыт. Но кто не делает глупостей по молодости? А она, Зина эта, была очень даже неглупа и расчетлива. Видит: парень перспективный, талантливый, родители далеко, подсказать некому. Затащила моего мальчика в постель и женила на себе! Да так все быстро провернула, что я о свадьбе узнала чуть ли не в день регистрации! И этот ужас, брак с такой особой, Витеньке пришлось терпеть почти пять лет! Ладно, что я все о Зине рассказываю? Вам, наверное, неприятно о ней слышать?

– Да нет, почему же...

– Я вот что хочу вам втолковать. Если уж вы входите в нашу семью, вам следует принять правила, которых мы придерживаемся...

– Эмма Валерьевна, с чего вы решили, что я вхожу в вашу семью? – перебила я мадам Пенкину, пока она не начала перечислять и навязывать мне свои правила.

– Что? Разве Витя еще не сделал вам предложение?

– Войти в вашу семью? Нет, не сделал.

– Странно... Ладно, я с ним поговорю. Так где находится эта больница?

Я продиктовала Эмме Валерьевне все, что требовалось, и сбежала от этой невозможной тетки, сославшись на позднее время и усталость.

Глава 2

До дома я добралась ближе к полуночи, совершенно вымотанная. Голова кружилась от голода, усталости и, конечно, от общения с мамашей Пенкина. Эти ее то страдальческие, то обличающие интонации, откровенное желание свалить на меня заботу о больном сыне, ее сыне, между прочим, неподдельное изумление, что я никакая не невеста, – все говорило о том, что, похоже, моему шефу очень сильно не повезло с матушкой. Эдакая вдовствующая императрица – все должно быть по ее и даже без намеков на возражения. Цветы его выкинула, с женой развела и теперь, как видно, велит на мне жениться. А он то ли не очень хочет, то ли не знает, как позвать замуж. А звать надо, раз мама велела, иначе житья ему не даст, запилит. Короче, попал мужик!

Инфантильный он, мой шеф. Разменял бы квартиру, разъехался, устроил бы свою личную жизнь без мамочки. Ладно, что я за него переживаю, сам сообразит. Или мама за него все решит.

Все это варево вяло булькало у меня в голове, когда я открыла дверь квартиры, щелкнула выключателем и застыла на пороге. Мама дорогая, я совсем забыла о ремонте! Судя по состоянию прихожей, он был в самом разгаре: стены ободраны, линолеум сорван, в углу половина бумажного мешка с остатками цемента и банки с краской. Здрасте, я вернулась! Где ночевать-то теперь? Я тупо, уже ни на что не надеясь, заглянула в большую комнату и обмерла. Нет, похоже, запас сюрпризов на сегодня не исчерпан.

Комната была чистой и огромной. Здесь Самвел уже успел побелить потолок и сменить обои. А главное – он как-то так передвинул мебель, приткнув пианино к окну, а диван к освободившейся стенке, что комната теперь казалась вдвое больше. Правда, из-за этого стал лучше виден старый линолеум на полу. Да и ладно, потом кину какой-нибудь коврик.

Бросив возле дивана сумку и куртку, я понеслась на кухню. Кухня встретила меня той же чистотой, а еще – новенькой раковиной, мойкой, столиком-тумбой и навесным шкафчиком. Плита была передвинута так, что в углу кухни освободилось место для холодильника. И теперь оба эти агрегата престали раздирать пространство пополам, а спокойно соседствовали, освободив пространство для стола со стульями, которые мне нужно будет купить. Я с облегчением набрала воды в чайник и кастрюльку, поставила на газ и начала ревизию в поисках еды. Когда я уезжала, у меня полпачки макарон оставалось, банка лечо. Можно спагетти изобразить...

Макароны нашлись в новом столике, «лечо» в холодильнике. Причем по соседству с ним обнаружился кусок докторской колбасы, видимо, Самвел купил себе на обед. Я договорилась с собственной совестью, пообещав завтра купить такой же, и внесла колбасу в меню своего ужина. То есть, чуть ли не урча от голода, съела ее тут же, у холодильника, передумав варить макароны. Потом выпила чай и повалилась спать.

Утро для меня началось с пронзительного вопля автосигнализации. Чья-то машина заходилась воем на все лады, а хозяин не спешил успокаивать свою игрушку. Рулады, которые издавала машина, были четырех типов: короткий свист, длинный свист, противный вой и что-то вроде стрельбы. Это, наверное, чтобы злоумышленника напугать, потом оглушить, затем завалить и добить, чтобы не мучился. После четвертого цикла автоистерики я поняла, что больше мне не уснуть. Эх, а в Тунисе меня будили птицы и солнечные лучи!

Мысль о Тунисе разбудила меня окончательно. Так, я в Москве. Пора заниматься делами. Из самых важных дел – навестить шефа в больнице. Уж его-то пробуждение куда кошмарнее моего! Заодно верну человеку бумажник и телефон – вчера его мамаша так меня огорошила, что я начисто забыла выложить их из сумочки. Вот только с пустыми руками в больницу не ходят. А не испечь ли мне пирожок свой фирменный, скороспелый? А испечь! Самой ведь тоже что-то есть надо. Тогда пора в магазин сгонять за всяким-разным.

Утро встречало прохладой. Не то чтобы совсем уж зябкой – начало мая все-таки, но ветерок ощущался. Не простыть бы, после тунисской-то жары. Тюльпаны на клумбе покачивали нежно-лиловыми, с белыми прожилками, головками. Красиво. Но в оазисе было красивее. Белые стены, а по ним – пена из розовых цветов, нависающая над темными дверями... Стоп, матушка, прекращай сладкие воспоминания. Все, ты вернулась, ты в Москве!

Город принарядился: цветные флаги, плакаты ко Дню победы. Шестое мая как-никак, скоро праздник. А наши из Туниса вернутся восьмого... Я опять поймала себя на мысли о Тунисе и разозлилась. Да что ж это такое, в конце-то концов! Отдохнула, называется! Заработала полное помрачнение ума! Не хватало еще, чтобы вместо лиственниц на Осеннем бульваре пальмы начали мерещиться! Сказано, в Москве ты уже! И не на пляж с фотоаппаратом топаешь, а в «Копейку» идешь за рыбой и мукой! Кстати, о фотоаппарате: может, заскочить в редакцию, скачать фотки на комп и поглядеть, что там у меня получилось? Ключи у меня есть от офиса, с охраной договорюсь, чтобы пустили. Ладно, это потом.

Дешевая «Копейка», которая работала с десяти, была закрыта. Пришлось топать в круглосуточный «Перекресток». Я вошла в магазин и застыла в овощном отделе возле апельсинов. Они лежали такой праздничной оранжевой горкой, прямо как на улицах Хаммамета. Я опять поймала себя на мыслях о Тунисе и перестала сопротивляться. Ну что тут поделаешь, слишком резко выдернули меня из сказки. Видимо, частичка меня еще бродит по Африке и посылает мне воспоминания. Нагуляется – вернется.

Я тоже побродила – между полками с едой, прикидывая, что еще нужно купить, кроме пакета муки и брикетов из филе окуня. Зазвонил мобильник, и я полезла в сумку его отыскивать, натыкаясь на бумажник и телефон шефа. И как я позабыла вчера их Эмме отдать! Мало мне своего барахла в сумке, еще это под руками путается!

– Алло!

– Лариса, здравствуйте. Вы что, уже в Москве?

– А, Самвел! Здравствуйте! Да, я вчера прилетела, так получилось, что раньше пришлось вернуться.

– А я пришел, смотрю – на кухне кто-то хозяйничал, даже испугался, думал, кто-нибудь чужой в квартиру влез. Замок ваш гвоздем вскрыть можно.

– Да ладно, что там у меня брать. Слушайте, Самвел, вы просто волшебник! Все так чистенько стало. В комнате очень удачно мебель передвинули. А кухню вообще не узнать!

– Я мебель передвинул, чтобы середину освободить, место нужно, где обои расстилать. Потом все обратно, как было, поставлю.

– Нет-нет, не надо, так очень хорошо стало. Могу представить, как будет выглядеть прихожая, когда вы закончите!

– Мне еще на два дня работы осталось.

– Да, я понимаю... Но я не буду вам мешать. Я сейчас в магазине, вернусь на часок, а потом уйду на целый день.

– Лариса, вы хозяйка, как вы можете мешать?

И я им действительно не мешала. Им – это Самвелу и его помощнице Мануш. Пока я возилась с тестом и начинкой к пирогу, а заняло это у меня полчаса, они закончили белить потолок в прихожей. А к тому времени, как пирог испекся – еще полчаса, – успели подготовить обои: настригли их кусками нужной длины и разложили в большой комнате.

Пирог и поднялся хорошо и пропекся. Я его делаю по «скоростному» рецепту – увидела в какой-то кулинарной передаче и запомнила. Начинка – мелко резаный лук, рыбное филе, лаврушка, соль и черный перец. Тесто – пакет кефира, полстакана растительного масла, пара яиц, сода и мука. Все размешать до густоты сметаны. Ложкой выложить на противень половину теста, засыпать начинку, выложить вторую часть теста, поставить в разогретую духовку, полчаса ждать. Все. Лично для меня самая большая сложность в процессе – равномерно начинку раскладывать, чтобы везде была, по всему пирогу. В этот раз я справилась – «пустого» теста не было даже с краев. Так, вот этот кусок Пенкину, вот этот на ужин заначу, а вот этим своих мастеров угощу. Тем более что их колбасу я вчера сожрала, а новую купить позабыла.

– Самвел, Мануш, идите чай пить, – позвала я мастеров. – В комнату пойдем? Или здесь, стоя, почаевничаем? – спросила я, разливая по чашкам кипяток.

– Здесь постоим. Зачем садиться, пока работа не сделана? – Самвел взял свою чашку и отошел к окну, освобождая место Мануш. Та отщипнула от пирога и похвалила.

– Нравится? – обрадовалась я. – Это вам на обед. А то я вчера колбасу вашу съела, вы уж извините. Домой поздно пришла, голодная была очень, а в магазин идти сил не было. Умоталась: и дорога, и больница, и поездка через всю Москву.

– Вы приболели? – посочувствовала мне Мануш.

– Нет, не я. Шефа моего скрутило, пришлось возвращаться раньше на четыре дня. Ему вчера «скорую» прямо в аэропорт вызвали, и сразу – на операцию.

– Что-то серьезное? – ахнула Мануш. – Может, ему помощь нужна? Лекарства какие-нибудь достать? Или врача хорошего?

– Заведующий отделением сказал, что сиделка может потребоваться...

– У моей родственницы дочка на медсестру учится, она может подежурить!

– Спасибо, Мануш. Пока не надо – вчера он нормально себя чувствовал. Сегодня схожу, проведаю, узнаю, как дела. Если что, пригласим дочку вашей родственницы.

В больницу к Пенкину я добралась часам к двум. По случаю праздничных дней посещения были разрешены с утра до вечера. Раскатистый голос шефа я услышала еще в коридоре – он что-то кому-то доказывал. Не настолько он плох, как меня вчера пугал завотделением!

– Здравствуйте! Виктор Алексеевич, а я к вам. Вижу, вы в порядке?

– О, Лариса! Привет, заходи! – Шеф полусидел-полулежал на подложенных под спину подушках и так обрадовался, что мне захотелось оглянуться: может быть, за спиной еще кто стоит, кому он рад? – А мы тут с мужиками спорим, пора ли уже говорить всю правду о войне, или нужно подождать, пока умрут все ветераны.

– Вить, да кому она нужна, эта твоя правда? – досадливо махнул рукой мужичок (вторая рука у него была забинтована), сидевший на своей кровати слева от Пенкина. – Молодым абсолютно плевать, были ли на самом деле герои-панфиловцы или их военные идеологи выдумали. А старикам, которые на вере в эти мифы войну выиграли, вся эта выкорчевка, за которую ты ратуешь, ножом по сердцу!

– И что теперь? Продолжать врать, поддерживать эти мифы, замалчивать и извращать историю? – завелся Пенкин.

– Виктор Алексеевич, давайте, я вам отдам что должна и пойду, – сбила я накал спора.

– Ой, извини, увлекся. Садись.

Я села на стул у кровати шефа и стала вынимать из сумки то, что принесла больному.

– Вот, я вам апельсинов купила. И пирог, теплый еще. И телефон ваш у меня, и бумажник. Я забрала вчера, чтобы не потерялись, а маме вашей отдать забыла.

– И хорошо, что забыла! – Шеф отвлекся от апельсина, который сцапал первым делом и уже принялся чистить. – Моей маме бумажник лучше не оставлять.

– Только я кое-что оттуда потратила: санитарке заплатила и за такси.

– А я-то думаю, с чего они вчера вечером и сегодня с утра вокруг меня шуршат-стараются! И постель перестелили, и в туалет на каталке отвезли! А это ты им заплатила.

Мне показалось, что шеф недоволен, что я без спросу распорядилась его деньгами, и поспешила объяснить, что заведующий сказал, мол, уход требуется и сиделка.

– У вас был очень плохой нарыв, и врач опасается септического заражения. А Эмма Валерьевна сказала, что у нее давление и чтобы я сама все устроила.

– Ну и молодец! – похвалил шеф то ли меня, то ли свою матушку, нажимая кнопки телефона. – Черт, разрядился. А с чем пирог?

– С рыбой.

– Завари мне чаю, а? Сулейман, можно у тебя чаю взять?

Шеф отложил телефон, распотрошил пакет с пирогом и уже ел, роняя крошки на одеяло. А я пошла мыть его стакан с остатками больничного чая, раковина была тут же, в углу палаты. Кроме Пенкина и мужичка, что с ним спорил, было еще трое больных: тучный дед, которого шеф назвал Сулейманом, худой дядька с ободранным лицом, хмуро изучавший потолок, и раскосый парень, то ли казах, то ли калмык, решавший кроссворд. С молчаливого согласия деда Сулеймана я воткнула в розетку чайник, согрела воды и заварила шефу чаю.

– Спасибо. Вкусный пирог. Сама пекла?

– Купила, – зачем-то соврала я. – Что говорят врачи, когда вас выпишут?

– Говорят, минимум две недели мне тут торчать. Хотя фиг им, я раньше отсюда сбегу. Номер же надо доделывать, про Тунис отписываться, а я тут валяюсь!

Действительно, а я и забыла. Первый номер журнала, который наша редакция только при мне собирала целый месяц, был почти готов. Специально оставили свободными три полосы под статью о Тунисе, и шеф собирался выпустить номер к середине мая.

– Ну куда же вы, больной, побежите! Выздоравливайте, за вас кто-нибудь напишет.

– Кто напишет? Ты, что ли? – Шеф даже жевать перестал.

«А хотя бы и я. А Сан Саныч отредактирует», – подумала я и сказала:

– Ну, Сан Саныч, например. Я с ним поделюсь впечатлениями, он запишет...

– Могу представить эти перлы! – фыркнул Пенкин, разбрасывая крошки от пирога теперь уже вокруг кровати. – Тут ведь не просто впечатления нужны, что видишь, о том и поешь. Тут сравнения нужны, параллели, аналогии, отличия Туниса от других стран, от других культур. Мне, например, есть с чем сравнивать. А вам с Сан Санычем?

– Ну, тогда сами напишете, прямо здесь, а я наберу, – не стала я спорить.

Чего это нашло на моего шефа? И тут мне стало смешно – поняла. Пенкин выпендривался. Работал на публику. И публика внимала. Мужик-спорщик смотрел на шефа уважительно, хмурый дядька перестал созерцать потолок и теперь разглядывал Пенкина, калмык-казах забыл про кроссворд и чуть ли не ушами водил от любопытства. Да, ребята, повезло вам! Среди вас затесался великий журналист, и вы допущены, можно сказать, в закулисье масс-медиа. Ладно, хочет выпендриваться – его дело. Только без моего участия.

– Ладно, Виктор Алексеевич, мне пора. – Я стала собираться.

– Завтра во сколько зайдешь? – начальственно бросил шеф.

– Не знаю, как смогу. У меня очень много дел, и в квартире ремонт.

– Ларис, найди время, а? Принеси чего-нибудь вкусненького, а то я после тунисских разносолов это больничное есть не могу!

И тут мне шефа стало жалко. Бедный! Если я все утро хожу, никак мозгами из этой африканской сказки не вылезу, то ему каково! Было: солнце, море, шикарная еда и масса впечатлений. Стало: больница, каша с рыбой и пятеро больных мужиков в одной палате. И все храпят небось! Такой контраст, что жить не захочешь! А он держится да еще ерепенится!

– Хорошо, я зайду. И что-нибудь принесу. Сок вам купить?

– Купи, – кивнул шеф. – И воды купи. И буженинки. Вот тебе триста рублей. Хватит?

– Хватит. – Я взяла деньги и встала. – До свидания, выздоравливайте.

– Лариса! Почему же вы мне не сообщили, что идете к Вите? Я бы сказала вам, что ему нужно принести. Витя, почему у тебя телефон отключен? Все утро звоню – бесполезно!

В дверях стояла монументальная мамаша Пенкина. О нет! Ну почему бы мне не уйти несколькими минутами раньше. Глядишь, и разминулись бы.

– Лариса, возьмите этот пакет, у меня уже рука отваливается. В моем возрасте и с моим давлением нельзя носить такие тяжести.

Я подхватила пакет, он весил килограмма четыре. Да уж, я вчера потяжелее таскала, когда металась с нашими сумками по больнице. А Эмма Валерьевна прошествовала к кровати сына, раздвигая пышным бюстом напряженную тишину, повисшую в палате.

– Я смотрю, ты вполне прилично себя чувствуешь. – Она села на стул, и мне показалось, что Пенкин как-то вжался в подушки, отодвигаясь от матери. – Не понимаю, зачем было такую панику разводить с твоим якобы тяжелым состоянием? Я так переволновалась, что давление под двести подскочило!

– А кто разводил? – Пенкин перевел взгляд с матери на меня, и я прочла немой вопль: останься!

– Лариса позвонила с этим доктором, как там его... И телефон у тебя отключен.

– Он не отключен, он разряжен, – буркнул шеф; великий журналист сдувался на глазах, превращаясь в неловкого подростка. – А зарядник в сумке. Привези в следующий раз.

– Ты всерьез думаешь, что я буду мотаться через весь город, чтобы привезти тебе какой-то зарядник? Пусть Лариса заедет. Тебя когда выписывают?

– Говорят, минимум через две недели.

– А, хорошо. Витя, а почему возле твоей кровати такой беспорядок? Крошки, каша эта ужасная. Витя, вчера приезжала Татьяна Белозерцева, узнала, что ты в больнице, настряпала для тебя котлет и морс сварила. Сама приехать не смогла, у нее сегодня собрание дилеров, мне самой пришлось тащить все это через весь город. Давай садись поудобнее, я буду тебя кормить. Лариса, детка, хватит стоять столбом, давайте сюда пакет. И пригласите санитарку, пусть все уберет.

Я, выйдя из ступора, отдала пакет. Мама Пенкина порылась в его недрах и извлекла кастрюльку. В палате запахло чесноком. Никакую санитарку я искать не собиралась и поспешила смыться. Так, если килограммчик-полтора скинуть на бутыль с морсом, то, похоже, шефу предстоит слопать пару кило котлет с чесночком. И судя по решительному настрою его мамаши, если уж она добралась до больницы через весь город, то материнский долг выполнит неукоснительно: накормит сыночка.

Мне представилась картина, как мама Пенкина его пичкает: «Ну, еще кусочек! Витя, ты должен. Ты что, не любишь свою маму?» А он мотает головой, зажимает рот руками и орет: «Не хо-чу! Я пирога наелся!» Витя, держись! Желаю тебе пережить мамин визит без потерь для здоровья. Завтра, похоже, тебе, кроме сока и яблок, можно ничего не приносить.

За воротами больничного двора я выбросила мысли о Пенкине и его мамаше. Что-то слишком много места они занимают в последние два дня моей жизни, как будто у меня других дел нет. А вот и есть! Например, в редакцию сейчас пойду, фотографии тунисские рассматривать.

Глава 3

– Лариска, привет! Как вы там? Как Виктор?

Я стояла босиком на мокром полу и мерзла. Звонок сотового телефона вытащил меня из-под душа, я накинула полотенце и побежала отвечать – почему-то мелькнула мысль, что это мама звонит или Никитка. Но голос в трубке был не мамин, хотя очень знакомый.

– Ларис, это Алена, мы прилетели, паспортный контроль проходим. Я тебе сразу и позвонила, как телефон заработал. Как дела у Виктора? Что-то у него мобильник не отвечает. Обошлось с аппендицитом?

– Обошлось, у него оказалась флегмона.

– Что за фигома? Он сейчас где?

– В больнице, ему фигню эту вырезали, выздоравливает уже.

– Обалдеть! И когда он туда попал?

– Да сразу же, нам «скорую» в аэропорт вызывали. Хожу вот к нему теперь, передачки таскаю.

– Лариска, я тоже хочу к нему зайти! Проведешь?

– Да там свободно всех пускают. Адрес записывай, это возле «Планерной», оттуда маршруткой доедешь, позвонишь, я встречу!

Я продиктовала Аленке, как добраться до больницы, и вернулась под душ греться. И успокаиваться. Ее звонок всколыхнул улегшуюся было за два дня тоску по сказке, которой меня сначала поманили, а потом так неожиданно из нее выдернули. Я как-то уже смирилась с тем, что все закончилось. Пострадала чуть, пока позавчера фотографии с цифровика на компьютер скачивала: классные, кстати сказать, получились снимки, – и смирилась. Тем более что есть чем заняться, кроме как страдать. Порядок вон в квартире навести нужно после ремонта. Самвел, умничка, все закончил вовремя и сделал так хорошо – не придерешься. Сразу видно, что на совесть человек работал, не абы как. Не зря я вчера по Москве целый день гуляла, чтобы не мешать линолеум стелить в прихожей. Заодно весну пофотографировала.

И шефа подловила, щелкнула в палате. Принесла ему буженины, соку и фруктов; с его мамой, слава богу, не столкнулась. Я фыркнула, вспомнив, каким стало у шефа лицо, когда я сказала, что ничего существенного специально не принесла, знаю, что ему котлеты доедать. Пенкина будто аж перекосило! А потом он почему-то шепотом признался, что матушка впихнула-таки в него две котлеты, а остальные он отдал соседу по палате, который оказался киргизом. Самат приехал в Москву на заработки, устроился на стройку и на третий день работы напоролся на арматурину, серьезно поранив ногу. Заработать ничего не успел, родственников и знакомых у него в Москве не было. Поэтому передач Самату никто не носил, и он перебивался больничной едой и тем, чем делились сопалатники. Так что, скормив котлеты соседу, Пенкин, во-первых, оказал парню гуманитарную помощь, а во-вторых избавился от нелюбимой еды. А на сегодня шеф попросил сварить ему картошки и раздобыть соленых огурцов. Пойду проверю картошку, сварилась уже, наверное.

Я вылезла из-под душа и отправилась на кухню проверять картошку. Желтоватые клубни кое-где треснули, показывая рассыпчатый излом. Огурчики я у бабульки возле метро еще вчера купила – вку-у-усные, еле удержалась, чтобы все не схрупать. И селедку взяла в супермаркете, уже готовую, кусочками. Так что будет моему шефу сегодня пир горой, как-никак праздник, День Победы!

Шеф меня ждал возле палаты, сидел в холле на кресле-каталке возле диванчика.

– Виктор Алексеевич, вы уже встаете? Врач ведь говорил, что вам минимум неделю надо будет лежать.

– Да заколебался я лежать. Михалыча на праздники домой отпустили, Сулеймана в другое отделение перевели, вместо него какого-то забулдыгу положили, всю ночь храпел и сейчас трещит, как отбойный молоток. У меня от него голова разболелась. Ты что мне принесла?

– Картошку сварила, огурчики соленые и еще селедка. Будете?

– Потом, попозже, – сглотнул слюну шеф.

– Потом остынет. Хотите, я сюда тарелку принесу, вы здесь поедите?

Шеф оглянулся. В холле был народ, но как-то в стороне от нас. В креслах неподалеку сидели толстый мужчина и пожилая женщина. Мужчина брюзгливо рассказывал ей что-то о беспорядках в палате, называя женщину мамой. Больной старик в выцветшей пижаме и две женщины, видимо, дочь с внучкой, сидели чуть поодаль возле фикуса. Старик откусывал от бутерброда и запивал кефиром. Женщины внимательно смотрели ему в лицо.

– Давай неси, – решился Пенкин.

Я пошла в палату за посудой. Действительно, вместо задумчивого Сулеймана на кровати возле умывальника храпел укрытый с головой мужик. Звуки он издавал такие, будто под его кроватью кто-то беспрестанно заводил трактор «Беларусь». Больше в палате никого не было. Я взяла тарелку с тумбочки шефа, вытряхнула из нее апельсиновые корки и спитые чайные пакетики, сполоснула и понесла тарелку в холл.

– Нет, Ларис, что-то мне неловко тут закусывать, – передумал шеф. – Помоги мне в палату вернуться.

Я толкнула кресло-каталку, оно послушно развернулось и поехало к палате. Возле кровати шеф осторожно встал и аккуратно уложил себя на больничную койку. Да, не так он еще крепок, каким хочет казаться.

Сервировка на прикроватной тумбочке получилась отличнейшая: теплая картошечка на тарелке, крепкие огурчики и кусочки сельди в винном соусе в открытой пластиковой плошке.

– Да, под такую закуску сто грамм так и просятся! – сказал шеф, потирая руки.

– Не пойду, и не просите, – предупредила я.

– Точно не пойдешь? – хитро взглянул на меня Пенкин. – А то бы выпили на брудершафт.

– Виктор Алексеевич, – всплеснула я руками, – не начинайте, а то уйду!

– Да ладно тебе! – Шеф с удовольствием надкусил сначала картошку, потом огурчик. – Будешь?

Я кивнула и тоже взяла картошечку и огурчик. Они так пахли, что трудно было удержаться.

– Ага, – засмеялся Пенкин, – вот у нас и получился брудершафт. Мы с тобой едим из одной тарелки. А по древнему народному обычаю, если люди едят из одной тарелки, они могут говорить друг другу «ты». Будешь говорить мне «ты»?

– А целоваться надо?

– Ну, не обязательно.

– Тогда буду. Витя, возьми селедочку, – сказала я, подражая интонациям его мамы.

Пенкин вздрогнул, а потом расхохотался:

– Ну ты даешь! Говоришь прямо как моя мама!

– Мужик, а сколько времени, а? – спросил «трактор „Беларусь“, высовывая из-под одеяла лохматую голову и глядя на нас заплывшими опухшими глазами.

– Не знаю, я без часов, – поджал губы Пенкин.

– А вы тут чё, бухаете, что ли?

– Мы тут обедаем, а время – тринадцать двадцать, – ответила я.

– Ларис, что-то мне есть расхотелось. Давай, ты все уберешь, и мы опять в холл поедем, – попросил шеф.

Я кивнула. Вот ведь не вовремя мужик из-под одеяла вылез, все веселье нам испортил. Я накрыла еду пакетом, помогла шефу выбраться из кровати, сесть в кресло, и мы потихоньку снова прикатили к диванчику. Недовольный толстый мужчина в очках и его мама уже ушли. Мы с Пенкиным в своем углу оказались без соседей. Шеф выглядел сосредоточенным и серьезным.

– Слушай, Лариса, я поговорить с тобой хотел.

– Да, Виктор Алексеевич, я слушаю.

– Мы ведь на ты! – Шеф набрал воздуха в грудь, будто перед прыжком в воду, и сказал: – Я прошу тебя выйти за меня замуж. Ф-фу.

– Куда выйти? – ошалела я. – Виктор, ты что?

– А что? Я тут о многом подумал, пока лежал. Мама права – ты идеальный вариант. Ты умная, ответственная, хозяйственная. И веселая. И невредная. И маме моей нравишься.

– А тебе? Вить, а тебе я нравлюсь?

– Нравишься. – Он отвел глаза. – Не зря ведь я тебя в Тунисе хотел в постель затащить. Ты такая, знаешь, неброская, но что-то в тебе есть. Ты какая-то уютная, домашняя. Ты похожа на жену.

– Вить, спасибо, конечно, за твои слова. Но я, если честно, не готова идти на такой шаг.

– Лариса, ты пока ничего не отвечай мне, ладно? Ты подумай. Я уже понял, что ты женщина серьезная, за что тебя и ценю.

– Витенька, но я тебя не люблю.

– А кто говорит про любовь? Мы с тобой уже не в том возрасте, чтобы о любви думать. Я женился раз по любви, ничего хорошего из этого не получилось. И ты наверняка в своем возрасте любви этой уже напробовалась. И ничего хорошего, уверен, от нее не увидела. Я не прав?

– Прав, к сожалению...

– Вот. У тебя ведь сын, и ты его одна тянешь. А я помощь предлагаю. И семью. Я помогу тебе в Москве закрепиться, а ты мне поможешь настоящую семью создать, тыл, семейный очаг. Так что подумай, Лариса. Ведь для тебя это самый лучший вариант – стать моей женой.

Я совсем не была готова к такому повороту событий. Да, я предчувствовала, что мама Пенкина велит ему на мне жениться. И я даже развлекалась слегка, представляя, как мой шеф, заикаясь, будем мямлить мне что-нибудь про чувства, про женитьбу. А он – по самому больному прошелся. Ведь действительно даже свежеотремонтированная халупа на Рублевке – чужое жилье. И жить мне там гарантированно – до декабря. Потом деньги, что я вложила в ремонт, закончатся, и что дальше решит хозяин, неизвестно. А у меня Никитка скоро девятый класс заканчивает, его через год в Москву надо будет везти, в колледж поступать. И нам где-то надо жить, и мне нужна стабильность, от которой зависит не только моя жизнь, но и жизнь моего ребенка. Да, я красиво фыркнула, когда решила натянуть нос Углову и доказать, что отлично проживу и без него. Но если честно, то, что я случайно получила работу у Виктора, большая для меня удача. И о том, чтобы выйти замуж за москвича, грезит каждая баба, прибывшая в столицу на заработки. Наверное, мне надо соглашаться.

Я взглянула на Пенкина. Он смотрел слегка исподлобья, будто боясь моего ответа. И опять напоминал подростка, который ждет, чтобы его полюбили. Ну не нравится он мне как мужчина, ну ни капельки! Хотя, если вспомнить, те мужики, которые нравились и были у меня до сих пор, приносили мне только боль. А Пенкин – понятный, нестрашный. Быть может, и вправду выйти за него? Хоть раз в жизни выйти замуж, а? И тут зазвонил мой мобильник.

– Алло, Лариска, я уже здесь! Стою возле проходной и пытаюсь выяснить, где тут у них корпус «Б»!

– Иди прямо по узенькой дорожке вокруг серого здания. Свернешь за угол и увидишь корпус «Б». Там тамбур такой стеклянный, заходи в него, не ошибешься, я спущусь к тебе. Вить, Алена пришла, ее надо встретить.

– Алена? – В глазах шефа отразилось смятение.

– Да. Наши сегодня вернулись из Туниса, она звонила, спрашивала, как ты. Я сказала, что ты в больнице.

– Черт, а я небритый. – Пенкин ощупал заросший густой щетиной подбородок. – У тебя есть расческа?

– Да, вот. – Я нашла в сумке массажку, отдала ему, и он начал наводить пробор.

– А куртка у меня не очень мятая? Пятен нет?

– Нет, все нормально. Виктор Алексеевич, вы отлично выглядите для больного. Вам помочь дойти до кровати?

– Нет, я здесь подожду. Иди встречай.

Я спустилась на первый этаж, Аленки еще не было. Однако! Значит, передо мной сидеть лохматым и небритым да еще и замуж меня звать – это в порядке вещей. А перед Аленкой ему надо, оказывается, хорошо выглядеть.

– Лариска, привет! – Аленка ворвалась райской птицей.

Господи, я и забыла, какая она яркая! Светлые, выгоревшие на солнце волосы перехвачены темными очками, как ободком. Короткая, до талии, куртка расстегнута и совсем не скрывает голый загорелый живот и черный топик, натянувшийся на свободно колыхающейся груди. Ниже куртки – черные бриджи в обтяжку и сапоги на высоких шпильках.

– Аленка, ты в таком виде из Туниса прилетела?

Я провела ее к лифту мимо ошалевшего от Аленкиного вида охранника. По крайней мере ни сменной обуви, ни дурацких синих клеенчатых бахил поверх сапог он от такой посетительницы не потребовал.

– Шутишь? Я уже домой успела смотаться, и переодеться, и душ принять! Как там Витька?

– Нормально. Замуж меня зовет.

– Что? – споткнулась Аленка возле лифта.

– Замуж зовет. Говорит, маме я его нравлюсь. И стать его женой – самый лучший для меня вариант.

– А ты что? Какой этаж нажимать?

– Второй. А я призадумалась. Может, и вправду выйти?

Мы вышли из лифта, и, пока шли по коридору, Аленка держала паузу. Видимо, усваивала информацию. Пенкин сидел там, где я его оставила, у диванчика.

– Витька, привет! – Аленка сунула мне пакет и кинулась к Пенкину. – Как ты себя чувствуешь? Хорошо выглядишь, просто красавец! Когда Лариса мне сказала, что тебе какую-то фигному вырезали, я думала, увижу бледного и еле живого мужика. А ты молодцом!

– Спасибо, Алена, – заулыбался польщенный Пенкин.

– И даже женихаешься. Что, все-таки уболтал Лариску, красноречивый?

– Ну да. – Пенкин взглянул на меня с укоризной, как будто я разболтала его секрет.

– Алена, ты бы перестала Виктора атаковать, – вмешалась я. – Садись, а то даже у меня от тебя голова уже кружится. Расскажи лучше, как вы там без нас отдыхали.

– Да нормально отдыхали. Саид не таким уж и жлобиной оказался. Сделал нам отвальную хорошую, на ужин всех пригласил. А потом предложил желающим еще на недельку остаться. Девчонки из «Зверя» остались. Я тоже могла бы, но решила ехать, узнавать, что тут у вас происходит. Слушай, Вить, а теперь, раз ты болеешь, материал о Тунисе не скоро выйдет, да?

– Выйдет в ближайшем номере, не беспокойся. Я же обещал, – нахмурился Пенкин. – Ларис, принеси мне завтра ручку и бумагу, хорошо?

– Вить, а хочешь, я к тебе завтра приду и все принесу? – предложила Аленка. – Лариска, наверное, уже замучилась каждый день к тебе бегать!

– Ой, Аленушка, если честно, то мне завтра на работу надо выходить, а еще мастер придет дверь входную в квартире менять.

– Все, решено. Витька, завтра моя смена, готовься. Чего тебе принести?

– Не знаю, чего хочешь...

– Хочешь, борща тебе сварю, а? Или блины сделаю, хочешь?

– Хочу, наверное.

– Точно, блины. С инжирным джемом. Вкусно! Ой, Витька, я же тебе передачку привезла, прямо из Туниса! Где мой пакет? А, вот. На, держи! – Аленка протянула Пенкину светлую коробку.

– Спасибо. Что это?

– Сухофрукты тунисские. Финики, инжир, курага и еще какая-то фигня местная, не помню названия. Говорят, офигительно потенцию повышает. По-моему, тебе сейчас в самый раз пригодится, а?

Аленка толкнула Пенкина плечом и захохотала, запрокинув голову и встряхивая волосами.

– Витя, что здесь происходит? Почему возле тебя так шумно? – раздался голос у меня за спиной, и мне захотелось втянуть голову в плечи, но прятаться было поздно, пришлось отвечать:

– Здравствуйте, Эмма Валерьевна. Мы Виктора проведать пришли.

– Да, я слышу.

Эмма Валерьевна разглядывала нас с видом хозяйки, обнаружившей пятна на любимом ковре. Словно бы гадала, откуда они могли здесь появиться. Самым ярким пятном была Аленка, поэтому изрядная доля хозяйской брезгливости досталась ей.

– А вы что тут делаете?

– Сына вашего проведываю, Лариса же сказала, – фыркнула Аленка, поражаясь тому, как плохо доходит до некоторых.

– Витя, а почему ты встал? Ты уже достаточно здоров, чтобы принимать посторонних женщин?

– Мама, я достаточно здоров.

Пенкин принял независимый вид и теперь был похож на подростка, застуканного за непозволительным делом. Например, за курением. Или разглядыванием порножурнала.

– А вот я плохо себя чувствую. Я опять вчера поздно уснула, думала про тебя и про твое здоровье. А утром поехала через всю Москву, чтобы привезти документы, которые тут требуются. И зарядник твой тебе везла. И пирожки с ливером, Татьяна для тебя напекла. Тащила на себе всю эту тяжесть, хотя ты знаешь, что мне нельзя поднимать больше двух килограмм. И что я вижу? Ты отлично себя чувствуешь и развлекаешься с девицами!

– Но-но, поаккуратнее с выражениями! – гордо выпрямилась Аленка. – Я, между прочим, деловой партнер вашего сына. А Лариска, можно сказать, невеста.

– Я, милочка, не с вами разговариваю. Витя, ты почему молчишь?

– Вить, мы пойдем уже, ладно? – Я поняла, что если сейчас не увести Аленку, то что-то случится: между ней и мамой Пенкина воздух так накалился, что запахло грозой. – Мы засиделись, а тебе с мамой нужно побыть. Выздоравливай, я позвоню. Алена, пошли.

– Нет, ну что за мымра, а? – выпалила Аленка, когда мы уже почти дошли до лифта. – С девицами он развлекается! Витька не пацан сопливый, что она его так пасет?

– С ней, кажется, именно пацан. Он свою маму боится. Эмма им крутит как хочет. С женой его развела, цветы его повыкидывала.

– Какие цветы?

– Пенкин цветы разводит, комнатные. Вернее, разводил. А потом у мамаши открылась аллергия, и она все горшки из дома выселила.

– А ты откуда знаешь?

– А я к ним домой заезжала в тот день, когда шефа в больницу положили. Баул его отвозила. Так мамаша его целое представление устроила на тему, какие мы эгоисты, мол, напугали ее до потери пульса и вообще.

– Вот крыса! Слушай, мне Витьку жалко, кажется, она его заела совсем.

– Мне тоже так кажется. Хотя он ведь взрослый человек. Если живет так, значит, его это устраивает.

– Да, наверное. Слушай, мне эта мамаша совсем настроение испортила. Может, поедем ко мне? У меня наливочка есть из инжира, тунисская. И еще одна коробочка сухофруктов. Посидим, День Победы отметим. А то слишком резкий переход – с утра пальмы, после обеда – эта обезьяна злобная.

– Поехали, – улыбнулась я; выходит, не только мне требуется время на адаптацию.

Аленка жила по той же ветке метро, на «Октябрьском поле». Минут семь ходьбы, и я обалдело разглядываю бело-зеленый фасонистый небоскреб с башенками, колонками, фигурной оградой и охранником возле шлагбаума.

– Что это?

– «Гнездо глухаря». Комплекс так называется, я тут живу.

Мы прошли роскошный холл, отделанный мрамором. Двери лифта отливали тусклым серебром, внутри кабины – полированные панели и зеркала. И ни единой царапины.

– Слушай, тут шикарнее, чем в тунисских пятизвездочных отелях. Там я слово из трех букв видела, на стенке нацарапанное. А здесь чистота, будто и не в России.

– В России, в России. Просто здесь вон, видишь, глазок над зеркалом? Камера слежения. Кто нагадит – сразу охрана вычислит и платить заставит, причем неслабо.

Мы поднялись на девятый этаж и вошли в просторную светлую прихожую. Однако! У меня вся квартира ненамного больше одной этой прихожей!

– Раздевайся, – кивнула Аленка, отодвигая дверку огромного, во всю стену, шкафа-купе. – Тапки вот здесь.

Я скинула плащ, пристроила его на вешалку, обулась в мягкие полосатые тапки с розовой опушкой. И пошла за Аленкой в комнату.

Комната была пятиугольной. И очень большой, даже несмотря на светло-серый диван, поставленный посередине. Позади дивана было устроено что-то вроде кабинета, со столом, компьютером, книжными полками. Впереди – журнальный столик, кресло, тумба с огромным телевизором. Я подошла посмотреть книжные полки: Пушкин, Чехов, подборка книг по психологии отношений. И фотография в рамочке – сияющая голливудской улыбкой и декольте Аленка, а рядом серьезный мужчина с высоким лбом с залысинами и слегка заметной иронией в глазах.

– Аленка, с кем это ты?

– А, это мы с Ильиным, ну с моим несостоявшимся мужем, я тебе рассказывала. В первый месяц совместной жизни сфотографировались. Я тогда счастли-и-ивая была. Думала, мне жизнь джекпот отвалила.

Мне стало неловко, что задела за больное. Я отошла к дивану, плюхнулась и покачалась, проверяя. Диван послушно пружинил подо мной.

– Слушай, ну ты живешь! Как в кино про буржуев, честное слово!

– А, Петька мне эту квартиру в качестве отступного купил, – махнула рукой Аленка. – Кофе будешь? Сварить?

Я поднялась с дивана и пошла за Аленкой на кухню. Кухня была размером с большую комнату в моей «рублевской» квартире. В ней поместились не только шкафы, плита, тумбы, двухкамерный холодильник и мойка с двумя отсеками, но и мягкий зеленый диванчик с веселыми оранжевыми подушками. Кухня у Аленки была веселой: салатовые стены, светло-коричневый гарнитур, вышитые петухи в рамочке над столом, банки для специй, расписанные под хохлому. И горшки с растениями, занявшие все пространство перед окном.

– Слушай, как тут у тебя уютно. И цветов столько... – Я опять плюхнулась на диванчик, наблюдая, как Аленка двигает крошечной джезвой по мелкому песку. Песок был насыпан на специальный поддон и, похоже, подогревался электричеством.

– Да, я постаралась. Когда Петька меня из своей жизни вышвырнул и квартиру эту купил, я занялась обустройством как одержимая. У меня до встречи с ним однушка была на Первомайской. Так я ее продала, на вырученные деньги и ремонт сделала, и обставила квартирку, как мне нравилось. Хотела доказать ему, подлецу, что одна не пропаду!

– Аленка, ну почему «подлецу», он же квартиру тебе купил!

– Да пошел он со своей квартирой! Знаешь, какими он деньгами крутит? Ему эту квартиру купить – не фиг делать. Откупился от меня, гад. А как я буду жить, на какие шиши, ему плевать!

– Аленка, но ведь все устроилось?

– Устроилось. Ладно, хватит про Петра. Слушай, а ты и вправду за Витьку замуж собралась?

– Не знаю еще. Он позвал меня сегодня, а я ему пока ничего не сказала. Не успела: сначала ты пришла, потом мама.

– А что ты ему хотела сказать?

– Не знаю, Аленушка. Он предложил именно то, чего мне сейчас не хватает. Стабильность. И помощь. Мне ведь еще Никитку поднимать, учить. И мозгами я понимаю, что вариант мне подвернулся замечательный: муж-москвич с квартирой и пропиской...

– И с чокнутой мамашей!

– И это тоже. Но, может быть, мы квартиру с ней разменяем, придумаем что-нибудь...

– Ага, разменяете. Скорее вы хрен на пятаки разменяете. Она начнет за сердце хвататься и умирать, и куда вы от нее денетесь?

– Ну, не знаю... Может быть, я смогу ей объяснить...

– Ты? Ей? – фыркнула Аленка, успев подхватить джезву раньше, чем она выпустила в песок шапку коричневой пены, и разлила одуряюще пахнущий кофе в крохотные кофейные чашечки.

– Ой, Алена, не трави душу. Я вдруг подумала, что к своим тридцати семи ни разу не была по-настоящему замужем. Ни разу. Может, пора попробовать?

– Я тоже не была. Попробуй. Не горько? Я про кофе. Подожди, сейчас ликеру дам.

Аленка достала из шкафчика круглую плоскую бутылку и плеснула тягучей, чайного цвета, жидкости в крохотные стопочки. Я попробовала – пахло инжиром.

– Ну, давай выпьем за наше бабье счастье, – подняла стопочку Аленка. – И за свободу от иллюзий.

– Давай. Только у меня нет никаких иллюзий. Виктор мне все четко разложил: я ему тыл, он мне московскую прописку. И маме его я нравлюсь.

– Не говори мне про эту каргу, – поморщилась Аленка, закуривая. – Слушай, а чего ты так в этого Пенкина вцепилась? Он что, последний мужик в твоей жизни?

– Ну, по крайней мере он первый, кто позвал замуж, – пожала я плечами. – Ален, я тебя что-то не пойму. Ты же сама в отеле меня убеждала, чтобы я не кочевряжилась, что надо ловить момент.

– Я сама себя не пойму, – буркнула Аленка. – Слушай, а давай из тебя красотку сделаем, настоящую? Такую, чтобы мужики валом валили и в штабеля укладывались! Чтобы у тебя выбор был в женихах, а не только этот, первый попавшийся! Хочешь?

Глава 4

Нет, почерк у Пенкина испортился окончательно! Ну вот что он опять нацарапал? Что за «модой пдивой»? «Морской прибой», что ли?

Я разбирала каракули своего шефа и тихо злилась. Не так ведь было в Тунисе. Текст, написанный Пенкиным, был скучным и неживым. Как будто взялся человек выполнить тоскливую обязанность, лишь бы отвязаться. И чего было фыркать на нас с Сан Санычем? Уж так мы точно написали бы! Скачали бы с Интернета и не мучились с набором. Ну что такое: «В отелях Туниса следуют европейской традиции сервиса и даже в кухне предпочитают блюда европейской кухни. Тем более что из блюд местной кухни широко известен только кус-кус». Алло, Витя! Ты так пишешь, как будто видел этот кус-кус на картинке, а не лично ковырял пшенку с томатной подливкой и кусками мяса и овощей!

Я отвлеклась от набора скучного текста и залезла в папку с фотографиями. Запустила просмотр в режиме слайдов и нырнула в воспоминания, рассматривая свои снимки. Вот первое утро в Тунисе, отель после дождя... В лужах на террасе отражаются небо и ножки кованых кресел. А вот белый изгиб бассейна и над ним, как повтор, такой же изгиб крыла отеля. Вот Ира входит в воду – точеный силуэт против восходящего солнца. Вот маленький бульдозер сгребает в стога выброшенные ночным штормом водоросли.

А вот второй отель, эти карликовые пальмы с крошечными, с оливковую косточку, финиками, собранными в грозди. А вот парень-продавец позирует мне возле своих сувениров. Вот наши девчонки сидят на белом песке, эдакие фотомодельки, под соломенными зонтиками с розовыми коктейлями в руках. А вот море ослепительной голубизны и выходящая из воды девушка-испанка. Вот тук-туки, на которых мы ехали в Хаммамет. А вот...

Вот он, Тунис. На моих снимках он живой, сказочный, очень славный. Витя, неужели ты ничего этого не увидел? Или просто не сумел описать? Ну нельзя печатать в нашем журнале статью, холодную, как могильный памятник. И я решилась. Открыла новый файл и набрала первую фразу.

«Тунис – страна, для наших туристов пока что непознанная. То ли дело Турция – почти дом родной. А тут – далекая и загадочная Африка, куда еще дедушка Чуковский не советовал ходить гулять. Но писатель был не прав. Тунис стоит того, чтобы туда поехать и там погулять».

Все, что я успела запечатлеть на снимках, и все, что осталось в памяти, вдруг запросилось на бумагу. И я писала про забавные кактусы, из которых делают живые изгороди, ими же кормят скотину и с которых собирают урожай невиданных плодов по десять евро за штуку. Про потрясающие пляжи с белым песком и совершенно беспечными русскими туристами, которые настолько привыкли, что никто их тут не понимает, что не стесняясь обсуждают «красные морды» загорающих. Про местных жителей, которые начинают понемногу учить русский язык, потому что наших в страну приезжает все больше, и свидетельство тому – до боли родное слово из трех букв на стенке в лифте пятизвездочного отеля. Про Сахару и верблюдов и про затерянный в оазисе сказочный «голливудский» отель, увитый цветами.

Про нереально темные ночи и потрясающе яркие звезды, огромными кляксами мерцающие над головой. И про незнакомцев, чей голос в ночи обещает... Ничего не обещает, эк тебя занесло, девушка. Закругляйся.

– Лариса, ты закончила? – заглянул в приемную Сан Саныч.

– Да, я все, сейчас на ошибки проверю. Сан Саныч, вот, посмотрите снимки, какие возьмете на полосу?

– Ну-ка, ну-ка. – Редактор подошел, поправляя очки. – Слушай, Калитина, отличные снимки! Тоже Виктор делал?

– Нет, снимки мои.

– Правда? Здорово. У тебя репортерский взгляд. Вот этот вид, сверху, очень хороший. И Виктор на фоне мешков хорош. И вот это фото давай возьмем, из пустыни, рожица какая славная у мальчишки. Вот с цветами, красивый. А это что?

– Каменные розы Туниса.

– Их тоже берем. Подписи к снимкам сможешь сочинить? Тогда быстрее и отдавай все на верстку, они только тебя ждут. Мне еще у Виктора в больнице полосы подписывать.

Я кивнула, пробежала свой текст и подписала «Виктор Пенкин». Извини, Витенька, но пусть будет, словно это ты написал. А я – сфотографировала. Так, звоним верстальщику.

– Алло, Коля! Это Лариса. Я все закончила, тексты и фотки перекинула в папку «верстка», лови!

Уф, ну все, Лариска, обратного хода нет. Твой материал пошел в номер.

– Лариса? Здравствуйте! – В приемную заглянула незнакомая брюнетка. – Вы сейчас свободны?

– Да. А вы кто?

– Ребята, заходите, – скомандовала кому-то женщина.

Вслед за ней в комнату просочился парень в бейсболке козырьком назад, с камерой на плече и еще один парень, с хвостиком на затылке, штативом под мышкой и чемоданом в руке. На камере и чемодане небрежным росчерком была нарисована бабочка. Я начала что-то припоминать.

– Дорогая Лариса, вы извините, что мы захватили вас вот так, врасплох, но это принцип нашей передачи. Я Ольга Крестовская, автор и ведущая программы «Образ бабочки». Слышали про такую?

– Да, что-то слышала...

– Я в своих выпусках помогаю простым женщинам, таким, как вы, найти свой стиль и перевоплотиться.

Брюнетка слегка обозначила руками собственный силуэт, как бы показывая возможности перевоплощения. Выглядела она шикарно, словно только что сошла с обложки модного журнала: коротенький серый жакет с маленьким отложным воротничком, из-под него выглядывает розоватая блузка, кажется, про такой цвет говорят «пыльная роза». Затем – черные брючки, плотные в бедрах и свободные книзу. Стрижка слегка взъерошена небрежными стильными «перьями», очень красиво.

– Я помогаю в своих передачах найти и выявить ту красоту, ту прелесть, которая есть в каждой женщине, но, по тем или иным причинам, она завуалирована. Вы согласны?

– Да. То есть с чем согласна?

– Стать участницей нашей передачи!

– А это не больно?

– О, с чувством юмора у вас, вижу, все в порядке. Это не больно, это приятно и даже в некотором роде выгодно. С вами совершенно бесплатно будут заниматься стилист, визажист, косметолог. Кроме того, наш спонсор предоставляет вам подарочный сертификат на пятьдесят тысяч рублей, чтобы вы смогли одеться.

– Да я вроде не раздета...

– Если вы о том, что на вас надето сейчас, то лучше бы вы были раздеты. Не обижайтесь, на правду не обижаются. Ну что, вы участвуете?

– А что я должна делать?

– Сниматься, конечно. Сначала вот такой, какая вы сейчас, потом красавицей, которую мы из вас сделаем. Ну и в процессе перевоплощения, конечно.

– А никакого экстрима не будет? В смысле зеленых и малиновых прядей или фигурных проплешин на темени? Или там какого-нибудь пирсинга, кольца в нос?

– Лариса, вы о чем? Какой малиновый пирсинг? – Брюнетка распахнула идеально подведенные глаза. – Мы серьезный канал для гламурных зрителей. Никакого эпатажа, все очень стильно!

– Ну хорошо, согласна, – решилась я.

Кажется, я знаю, откуда ветер дует. Что-то мне Аленка в Тунисе рассказывала про свою подружку-ведущую из «Образа бабочки». Похоже, она ее на меня и наслала. Пообещала ведь позавчера, что сделает из меня красотку. Ну-ну, поглядим, как это у вас получится.

– Ребята, работаем, – распорядилась Ольга.

Ребята стали расчехлять камеру и крепить на треноге фонарь. Осветитель нашел подходящую розетку, включил свой свет, оператор настроил камеру, а Ольга продолжала командовать.

– Так, готовы? Очень хорошо. Лариса, встаньте, пожалуйста, из-за стола, пройдитесь по комнате.

Я прошлась, потом на всякий случай улыбнулась оператору в камеру.

– Кажется, места маловато, – сказала Ольга. – Вадик, у тебя получается взять в полный рост?

– С проходкой не получается, ноги не входят, – пробасил Вадик. – И фикус все время в камеру лезет. Нужно выйти и в коридоре проходочку снять.

– Сережа, выноси свет в коридор. Лариса, пойдемте.

– В коридор? – Я представила, как фланирую по коридору, а на меня изо всех дверей глазеют сотрудники, и оробела.

– Конечно. Нам нужна качественная картинка. А вы что, стесняетесь? – проницательно взглянула на меня Ольга. – И совершенно напрасно, вся редакция в курсе, что мы с вами работаем, мы предупредили. И потом, если вы сейчас стесняетесь, то как вы собираетесь в белье сниматься?

– А я должна?

– Лариса, вы что, ни разу не видели нашу передачу? Мальчики, стоп камера. Лариса, тогда я должна вам все объяснить еще раз. – Ольга стала перечислять, загибая пальцы: – Мы помогаем вам найти свой стиль, мы дарим вам одежду на пятьдесят тысяч рублей, мы учим вас правильному макияжу и подбираем стильную стрижку. Взамен вы перед камерой проводите ревизию вашего гардероба, позволяете снять вас в одном белье, чтобы увидеть все достоинства и изъяны вашей фигуры, в финале дефилируете в новой одежде и новом образе. И вас видит вся страна. Вы согласны?

– Согласна, Ольга. Пойдемте в коридор.

«Проходочкой» в коридоре дело не закончилось: Ольга привезла меня в бутик имени спонсора и отправила выбирать модную одежду. Мама дорогая, что же выбрать-то? А цены – обалдеть! Какая-то паршивая юбка – три с половиной тысячи рублей! А жилетка – четыре тысячи! Да у меня мама такую же свяжет, тут пряжи рублей на двести, максимум! Впрочем, не за свои же деньги покупаю. Халява, плиз, выбирай, расслабься!

Я прошлась между вешалками, присматриваясь. Вот эта юбка мне нравится, на кокетке и подол трапецией. Очень симпатичная, в клеточку. И жакет вот миленький, чем-то напоминает тот, что на Ольге. И эту юбочку возьму – фасон годе мне всегда нравился. Блузка славная, цвет сиреневый, приятный. И вот эту кофточку полосатенькую беру, нравится она мне. Так, а это что за платье-мешок? Цвет красивый, изумрудно-зеленый, но фасон! Сверху балахоном, подол заужен, широкий воротник, как у растянутого свитера. Неужели кто-то носит такое? Вот это другое дело: двоечка, маленькое шелковое платье и коричневый жакетик. Ну вот брюки еще беру, и хватит на первый раз.

– Выбрали? – подскочила ко мне Ольга. – Дайте-ка посмотрю. Двоечка годится, брюки прямые от бедра тоже должны вам подойти, полосатый джемперок не очень, но пусть будет, поглядим... так, юбка в клетку не годится категорически, она вас будет полнить!

– А мне нравится! – заупрямилась я.

– Ну хорошо, можете примерить, но сразу говорю – не ваш фасон, вот увидите. И второй жакет практически такой же, как в двоечке. Зачем вам дублирующие вещи?

– Думаете, такой же?

– Вижу. Крой совершенно аналогичный, только цвет другой. Блузку оставьте, не ваш цвет, это для блондинки. Вам вот этот подойдет, «пьяная вишня». Юбка-годе – хороший выбор. К ней вот этот жакет попробуйте. – Она сняла с плечиков бордовую кофту рыхлой вязки с косым запахом. – И на это платье я вам тоже рекомендую обратить внимание.

– Этот мешок? Нет! – Я даже отшатнулась. Ничего себе выбор!

– Лариса, примерьте. Никто же вас не заставляет покупать. Мне кажется, это ваша вещь.

– Ладно. – Я со вздохом сгребла обновы. – Где здесь примерочная?

– Примерочная вон там. Пока ребята будут выставлять свет, подберите себе приличный комплект белья, будем вас снимать без одежды.

Так, девушка, ты попала! Тоже мне, звезда стриптиза. Сверкать телом и кружевами на всю страну не хотелось, и я крутила в руках трусы и лифчики, стараясь выбрать что-нибудь поплотнее. Этот комплект взять, что ли?

– Лариса, какие-то проблемы? – Ольга подошла ко мне, и я вздрогнула и оглянулась, отыскивая камеру: они что, и мой выбор трусов снимать будут? – Ребята вас ждут в примерочной. Вы выбрали белье?

– Вот, – показала я черный скромный бюстгальтер и высокие плотные трусики.

– Неплохой выбор, только почему черное белье? А как вам вот это? – И Ольга показала на комплект желтоватого цвета. Трусики были тоже высокими и довольно плотными, но с красивой кружевной каймой. В бюстгальтере такое же кружево закрывало половинки круглых чашек.

– Красивый. Но он желтый, я такое не ношу.

– Он не желтый, это цвет шампанского. Можете взять вот этот цвет, бордовый. Кстати, бордо, вишня, зеленый, песочный и шоколадный – ваши цвета, имейте в виду. Берите, я уверена, что эти комплекты вам подойдут.

Я выбрала тот, что цвета шампанского, и пошла переодеваться. И трусы и лифчик сели идеально, я даже засмотрелась в зеркало. А ведь, похоже, я со всеми своими тунисскими приключениями и московской беготней слегка похудела! По крайней мере живот почти плоский и «попины уши» на боках выдаются меньше, чем раньше. Белье очень приятно ощущалось на теле, нигде не кололось и не натирало и в сочетании с моим тунисским загаром выглядело роскошно.

– Готовы? – спросила за занавеской Ольга.

– Да, все нормально.

– Тогда идите к нам, будем сниматься.

Я решительно, как в холодное море вступала, вышла из примерочной и сделала несколько шагов, переходя в примерочную напротив, где ждала съемочная группа. Парень с хвостиком при виде меня крякнул, а оператор в бейсболке срочно занялся камерой.

– Отлично выглядите! – кивнула Ольга. – Я же говорила, что без вашей ужасной одежды вам гораздо лучше. Вадик, начинай с лица, потом медленно грудь, талию, ноги. Лариса, у вас очень женственный тип фигуры, с покатыми плечами, тонкой талией и полными бедрами. Вам нужны вещи, подчеркивающие эту разницу между бедрами и талией. Вам противопоказаны балахоны и зауженные брюки. И юбки-трапеции тоже не ваш стиль. Вадик, закончил? Хорошо, выметайся в торговый зал, готовь площадку. Лариса, теперь вы будете надевать на себя все, что выбрали, в любом сочетании, какое вам понравится, и будете выходить к нам в зал. Вадик будет снимать. Давайте, через десять минут мы вас ждем.

Съемочная группа убралась из примерочной, а я снова застыла перед зеркалом. Юбка-трапеция не мой стиль, говоришь? А вот поглядим!

Я надела блузку цвета «пьяной вишни» – действительно мой цвет – и натянула юбку в клеточку. М-да, кажется, из меня получилась баба на чайник.

– Лариса, вы готовы? – заглянула в примерочную Ольга. – Боже, какой кошмар! Ну, вы сами этого хотели, пошли сниматься.

Ну и пойду, подумаешь! У меня еще целая куча вещей, найду идеальное сочетание!

Вторым номером я нарядилась в двойку из платья и жакета. Получилось строго и стильно. Еще бы нитку жемчуга на шею...

– Отлично! – согласилась Ольга, когда я вышла к камере. – Классическое сочетание, очень подходит к вашей фигуре. Удачный выбор.

Далее пошли все та же «пьяная вишня» и брюки. Сверху я, подумав, надела жакет с запахом. Получилось очень мило.

– Мило, – подтвердила Ольга. – Ничего радикального, но и ничего уродующего. Вполне приемлемый вариант, несколько сдержанный. Но почему бы и нет?

Сочетание полосатого джемперочка с юбкой-годе ей понравилось меньше. По отдельности вещи вроде бы и приятные, но вместе сочетаются плохо. К этой юбке она бы посоветовала такой же верх, что в предыдущей комбинации. А джемперок, возможно, с брюками как-то совпадет. А сюда – нет, не годится.

– Вы похожи на тетку с рынка. – И заключила: – Что там еще осталось?

– Балахон, который вы мне всучили, – напомнила я. – Может быть, не стоит позориться?

– Нет, что вы, у меня большие надежды на этот наряд! – оживилась Ольга. – Только к нему не туфли нужны, а сапоги на каблуке. Давайте что-нибудь подберем!

– Олечка, я не ношу обувь на каблуках.

– А это мы сейчас посмотрим. Как вам эти сапожки? – Она протянула мне нечто замшевое на шпильках.

– Нет, я в них ноги переломаю. Вот. – Я показала на сапожки с невысокими устойчивыми каблучками.

– Да, можно, но только с брюками, – согласилась Ольга. – А вот эти?

«Вот эти» оказались сапогами-чулками из материала, похожего на плотную бархатистую ткань. Каблуки были не очень высокими и не совсем шпильки, и я решила попробовать. На ноги сапоги сели второй кожей и были удобными, как кроссовки.

– Отлично! – обрадовалась ведущая «Образа бабочки». – Примерьте последнее платье с этими сапогами! Я вас жду с камерой!

Ладно, примерю, раз так просишь. Только из уважения к тебе и твоим хлопотам. Все-таки полдня уже на меня потратила и действительно помогла выбрать красивую одежду. Надену я твой балахон, любуйся!

Я расправила подол и застыла у зеркала. Оттуда на меня смотрела незнакомка, стильная, красивая, изящная. Балахон, на вешалке мешок-мешком, на мне распределился, полуприлегающе подчеркивая и плечи, и грудь, и талию. Прильнул к ногам до середины икры, а сапоги на каблуках сделали красотку в зеркале высокой и стильной. Воротник, высокий, мягкий и широкий, открывал шею и ключицы. Рукава длиной в три четверти плотно облегали руки. Это было полноценное платье из мягкого трикотажа, который прильнул к телу, но не обтягивал, а намекал и позволял угадывать: все, что надо, у хозяйки платья в полном порядке. Да, вот что значит хорошее белье и фирменная вещь. Сколько стоит-то? Я поглядела на ценник. Восемнадцать тысяч, однако!

– Лариса, это ваша вещь! – ахнула Ольга, когда я вышла к камере. – Берите, даже не сомневайтесь!

– Беру. Я в сумму-то вписалась?

Оказалось, что не совсем. Чтобы уложиться в «подарочные» пятьдесят тысяч, пришлось оставить в магазине сапоги на низких каблуках, полосатый джемпер и юбку-годе.

– Устали? – спросила Ольга, когда мы вышли из бутика. – Тогда на сегодня все. Жду вас завтра в двенадцать в студии, вот адрес. – Ольга дала мне свою визитку. – Эти вещи я забираю до завтра, они нужны будут для съемки. А вы принесите с собой свой старый гардероб. Будем с ним разбираться, что оставить, а что выкинуть. Назавтра у нас стилист-парикмахер и финальное дефиле. Отпроситься на работе на весь день сможете? Тогда до завтра, приходите в той же одежде и с той же прической, что и сейчас, а то у меня потом передача не смонтируется.

– Хорошо, договорились!

Я была настроена решительно. В конце концов, из меня впервые в жизни женщину делают! И пусть хоть кто-то попробует мне помешать! Мобильник запиликал, и я ответила:

– Слушаю!

– Лариса? Это Эмма Валерьевна. Лариса, ты завтра мне понадобишься. В субботу в моем доме собирается наш театральный коллектив, мы будем читать новую пьесу, и я бы хотела завтра перемыть окна в квартире. Без тебя мне не справиться.

– Эмма Валерьевна, я завтра не смогу, у меня работа...

– Я с Витей договорилась, назавтра он тебя освобождает!

– Эмма Валерьевна, завтра у меня съемка на целый день, я не знаю, когда освобожусь. Давайте послезавтра!

– Послезавтра уже суббота! – Я будто увидела, как мама Пенкина поджимает губы. – Окна нужно мыть завтра.

– Ну хотите, я вам из клининговой компании людей пришлю? – предложила я.

– Терпеть не могу, когда в доме шастают чужие люди. – Голос Эммы Валерьевны скрипел бритвой по оконному стеклу. – Ладно, раз тебе так некогда, придется принимать гостей в неубранной квартире.

Я в недоумении послушала разгневанные гудки в трубке. Что это было? Меня попытались использовать в качестве бесплатной рабочей силы? Вот еще! Некогда мне. Завтра мое превращение в красавицу завершается. Какие тут могут быть окна! Так, надо Пенкину позвонить. На завтра отпроситься.

– Алло, Виктор? Это Лариса. Вить, мне завтра отгул нужен на целый день, я в передаче снимаюсь.

– В какой передаче? – Голос Пенкина был сонным, видимо, я его разбудила.

– «Образ бабочки», Аленка на меня съемочную группу напустила.

– Так ты и завтра ко мне не придешь?

– Приду-приду, только вечером, после съемки! Ладно? Если хочешь, я Аленку попрошу, чтобы она тебя проведала. И Сан Саныч к тебе придет полосы подписывать, ты не будешь скучать. Кстати, совсем забыла, я там статью твою немножко...

– Да, я видел, слегка отредактировала. Сан Саныч сегодня уже приходил с полосами. Нормально получилось, я не против. Ладно, снимайся в своей передаче, разрешаю.

Глава 5

– Штаны эти жуткие долой, черную юбку – на помойку, пиджак туда же!

Ольга Крестовская расправлялась с моим барахлом так самозабвенно, будто мстила ему за что-то. Впрочем, ни черной прямой юбки, ни серого жакета-букле, в которых я обычно ходила на работу, мне было не жаль. А вот штанишки жалковато – льняные, дышат! Правда, я в них слегка похожа на Карлсона, зато удобные!

– Вот эта юбка – еще куда ни шло, – продолжала оценивать мой гардероб ведущая телепередачи, одобрив мою любимую летнюю юбку с подолом «клочьями». – И свитерок неплохой, хотя и Турция.

– Это не Турция, это мама моя связала, – повертела я в руках мамино изделие. Нитки на него очень удачные попались – желто-коричнево-зеленых оттенков, прокрашенные так, что вязка получалась цветными разводами.

– О, ручная работа! Тем более оставляем, практически дизайнерская вещь, – кивнула Ольга в камеру. – А остальное я вам рекомендую выбросить. Или на дачу отвезти. Эти вещи делают из вас тетку, а не женщину. А взамен мы с вами сейчас отправимся выбирать новую одежду, которую вам предоставляет спонсор нашей программы.

Ольга изо всех сил делала вид, что сегодня первый день съемки и нам только предстоит идти выбирать обновы, а я на минуту испытала странное чувство, будто вчерашним событиям только предстоит случиться и я как бы предвижу будущее.

– Стоп, снято, – выглянул из-за камеры оператор Вадик. – Сейчас куда, к визажисту?

– Да, к Юре, он уже ждет.

Стилист Юра, странный персонаж с выбеленными прядями и ужимками любимца публики, был похож на парня весьма модной сегодня ориентации.

– Здравствуй, Оленька, – чмокнул стилист в щечку Крестовскую. – Что ты мне привела на этот раз?

– Знакомься, Лариса. Ларочка, это Юрий Солоницын, один из ведущих московских стилистов.

– Очень приятно, – кивнула я.

В ответ Юра сделал какой-то странный жест, жеманно круговым движением ладони показав на свое рабочее место. Видимо, это означало приглашение занять кресло перед огромным зеркалом.

Я села, сняла заколку с волос и тряхнула головой, чтобы ровнее рассыпались. Стилист и ведущая передачи встали у меня за спиной. Первый задумчиво покусывал маникюр, разглядывая мое отражение, вторая с ожиданием смотрела на мастера. Пауза затянулась.

– Ну, Юрочка, что скажешь? – первой не выдержала Ольга.

– Что скажу? Раз привела, будем работать. По крайней мере есть с чем, не то что твоя прошлая белобрысая дылда с тремя волосинками на темени!

– Но-но, Юрочка, я же просила, клиенток не обсуждаем! Тем более что из твоих рук Анжела выпорхнула настоящей принцессой!

– Но чего мне это стоило! – страдальчески завел очи к потолку стилист.

– Юрочка, на то ты и один из лучших в Москве, – положила руку ему на плечо Ольга. – Готов? Камеру включаем? Работаем!

К нам приблизился оператор с камерой, и Юру словно бы подменили. Вместо по-детски кривлявшегося самовлюбленного стилиста возле меня уже стоял художник, спокойный и собранный.

– Юрий, что вы можете сказать о внешности нашей сегодняшней героини, о Ларисе? – спросила Крестовская.

– У Ларисы очень хорошие природные данные, – начал Юра. – Хорошо выдержаны пропорции лица, может быть, овал излишне округлый. Губы хорошей формы, нос немного коротковат, но это даже придает ее лицу определенный шарм. У Ларисы отличные волосы, может быть, тон несколько темнее, чем требуется.

– Что будете делать с ее внешностью?

– Ничего экстраординарного. Маленькая корректировка лица с помощью косметики плюс небольшая работа с волосами. Лариса, вы готовы? Мы начинаем.

Меня развернули спиной к зеркалу, и я перестала контролировать процесс. На минутку стало страшно – стрижет, а я не вижу! Кто его знает, что он там мне выстрижет! Но тут Вадик направил объектив камеры прямо мне в лицо, и я расслабилась. А какая теперь разница, я все равно уже в это впуталась. Идем до конца. Встрепенулась я только однажды, когда, примерно с полчаса пощелкав ножницами, Юра развел краску в прозрачном блюдце – получилась фиолетовая смесь – и собрался наносить мне это на волосы.

– Ольга, вы же обещали без экстрима!

– Спокойно, дама, цвет природный, – шикнул на меня стилист и продолжил свою работу.

Ладно, дома перекрашусь, если что не так. Юра закрыл мои волосы клеенчатой шапочкой и, попросив откинуться на подголовник, занялся моими бровями. Он почему-то щипал волоски сверху, возле лба.

Я зашипела, что мне больно.

– Дама, а что вы хотели? Так себя запустить, и чтобы все легко было? Брови домиком, как у Бабы Яги, это же просто неприлично!

– Я забыла предупредить, у меня аллергия на дешевую косметику, – вспомнила я.

– Дама, вы вообще понимаете, куда вас привели? – обиделся Юра. – У нас только запатентованные средства. Так. Сидите, не двигайтесь. Закройте глаза, масочку сделаем.

Я закрыла глаза и ощутила на лице прохладную студенистую массу, которую Юра быстрыми движениями размазал по лицу.

– Пять минут не гримасничать и не разговаривать, пока не схватится! Люба, можешь начинать маникюр!

Желе на лице высыхало, пощипывая и холодя кожу. Я почувствовала, как мою правую руку погрузили в теплую ванночку. Интересно, а педикюр они будут делать?

– Лариса, я же просил не гримасничать, – ласково попенял мне мастер, и я поняла, что опять работает камера. А не то сказал бы мне «дама». – Впрочем, наша маска уже подействовала, можно ее удалять.

И он быстрыми движениями начал снимать с моего лица пленку, в которую превратилось высохшее желе.

– Юра, расскажите нам, в чем состоял смысл процедуры? – попросила Ольга.

– Это увлажняющая и регенерирующая маска, содержит водоросли и соли Мертвого моря, приготовлена по оригинальному авторскому рецепту в нашем салоне. Она обладает эффектом лифтинга, поэтому не только питает, увлажняет и освежает кожу, но и работает с контуром лица. Женщинам старше тридцати я всегда рекомендую: прежде чем начинать макияж, освежить лицо подобным образом.

Юра сдернул пленку с моего лба, и я поморщилась – больно, волоски присохли.

– Краска на волосах за это время уже подействовала, смываем. Люба, прервись на время с маникюром.

Девушка послушно оставила в покое мои пальцы, и Юра попросил меня запрокинуть голову и смыл краску. Люба тут же положила в теплую ванночку мою левую руку.

Теперь Юра сушил мои волосы феном, а я по-прежнему не видела, на кого стала похожа. Стилист минут пятнадцать колдовал над моим лицом, пользуясь палитрой из тонального крема, румян, коричневой подводки для глаз и помады из баночки.

– Юра, вы волшебник! – ахнула Ольга, когда Юра, закончив, отошел в сторону.

Вадик направил камеру мне в лицо. Интересно, а мне дадут на себя посмотреть, или только по телевизору увижу, что из меня тут сделали?

– Лариса, мы вас сейчас повернем к зеркалу. Вам не страшно? – интриговала Крестовская.

– Мне так любопытно! Поворачивайте скорее!

Мама дорогая! И это – я?!

Шок был посильнее вчерашнего, когда я обнаружила, что балахонистое платье создано специально для меня. Красотка в зеркале напоминала Ларису Калитину не более, чем солнце лампочку у меня на кухне. Женщину, что отражалась в зеркале, можно было фотографировать на обложку журнала: роскошные волосы с медным отливом, огромные, в пол-лица, глаза и ровная, сияющая кожа на скулах.

– Ну, Лариса, как вам ваше превращение? – В зеркале рядом с красавицей отразилась телеведущая «Образа бабочки».

– Это не я. Мне как будто сделали косметическую операцию.

– Вы, вы, не сомневайтесь! Юра, расскажите нашей героине, как вы добились такого эффекта!

– Лариса – неярко выраженный тип «женщина-осень», – начал объяснять Юра, весьма довольный произведенным эффектом. – И я, чуть добавив медного оттенка волосам, подчеркнул ее тип красоты. Такой цвет волос отлично сочетается с цветом кожи Ларисы. Мне даже почти не понадобилось тонировать, так, слегка оттенил румянами контур лица. Затем мы откорректировали форму бровей, акцентировав глаза. Естественного тона помада подчеркивает хорошую форму рта. Так что никаких операций, просто правильно расставленные акценты на внешности нашей героини.

– Лариса, что скажете?

– Юра, вы волшебник, – только и смогла я выдохнуть.

У меня не было слов. Я мгновенно простила Юре и ужимки, и пренебрежительно-снисходительное «дама». Вот тебе и мастер педикюра! Волшебник! Пигмалион!

Я все еще не могла прийти в себя, а Ольга уже тащила меня в соседнюю студию. Там было сооружено что-то вроде подиума, на стенах красовались зеркала и эмблемы передачи. Понятно, место для финального дефиле.

– Лариса, с прической и лицом все получилось просто здорово, я сама не ожидала такого эффекта, – говорила мне Ольга, видимо, от избытка впечатлений перейдя на ты. – Сейчас снимем твои выходы в обновах, и у нас получится потрясающий выпуск! Значит, так. Все, что мы вчера выбрали, вон за той ширмой, там одеваешься, выходишь на подиум, проходишь вот до этой отметки, возвращаешься. Катя тебе поможет. Катя!

На призыв Крестовской из-за ширмы вышла девушка в джинсах и тонком джемпере и прошла до края подиума.

– Катя, забери Ларису. Покажи ей проходочку и помоги одеться.

– Смотрите, выходите отсюда, идете... – сразу же начала Катя. – Покажите, как будете идти.

Не задав ни одного вопроса, я показала.

– Отлично. Вот здесь повернетесь, посмотрите в камеру, улыбнетесь. Главное, чувствуйте себя раскованной, и тогда все будет хорошо. Пойдемте переодеваться.

Мои вчерашние приобретения были развешаны за ширмой на плечиках уже собранными комплектами: брюки с «винной» блузкой и жакетом с запахом, двойка из платья с пиджачком и трикотажное платье-балахон. Я решила начать с него.

– Нет-нет, – остановила меня Катя. – Ольга просила, чтобы вы начали с брючного комплекта. Вот туфли к нему, ваш размер. И колготки, это для выхода в «двоечке».

Я быстренько переоделась, стараясь не касаться макияжа. И посмотрелась в зеркало. Прическа от манипуляций с одеждой слегка растрепалась, но так стало только лучше. Я уже начала привыкать, что красотка в зеркале – это я. Интересно, как же Юра умудрился так меня подстричь, что волос на голове будто вдвое прибавилось?

Я довольно успешно прогулялась по подиуму. Подумаешь, сложности, пройти, повернуться, улыбнуться! Потом сменила наряд. Кажется, сочетание бежевого с коричневым к моим рыжим волосам подходит гораздо больше, чем «винная» блузка со свекольным жакетом. Так, снова на подиум. Наконец дошла очередь до трикотажного платья. С моей новой внешностью оно совпало идеально. Да, эта красавица с медно-рыжей копной в этом потрясающем уютном трикотаже – я, Лариса Калитина. Прошу любить и жаловать.

– Лариса, поделитесь ощущениями от участия в нашей передаче!

Ольга просто сияла от восторга: похоже, ей не меньше, чем мне, понравилась штучка, которую они тут из меня вылепили.

– Ощущения новые и непривычные. Мне кажется, я только сейчас поняла, какая я на самом деле и чего достойна. У меня как будто крылья за спиной выросли!

– Конечно, выросли! У вас даже походка изменилась! Мы ведь не зря назвали свою программу «Образ бабочки»! – ликовала Ольга. – Имейте в виду, после выхода в эфир передачи у наших участниц начинаются перемены в жизни! Вы готовы к переменам в своей жизни?

– Они у меня уже начались, – улыбнулась я.

Знала бы ты, Оленька, как меня колбасит в последнее время от всяких перемен!

– Стоп, снято! Ну, Лариса, вы даете. Восемнадцатый выпуск снимаю, впервые вижу, чтобы такое превращение случилось, – сказал Вадик. – Вас, кстати, камера любит, из вас могла бы получиться телезвезда не хуже некоторых...

– Вадик, не увлекайся, – оборвала оператора Крестовская. – Ты пока еще не продюсер нашего канала. Лариса, спасибо вам за участие в программе, забирайте ваши вещи, об эфире я вам сообщу.

– Что это с ней? – спросила я у Кати, которая помогала мне за ширмой упаковывать обувь и одежду в два больших фирменных пакета.

– Да звезданулась, у нее это случается. Не любит, когда рядом с ней других женщин хвалят.

– А зачем же тогда передачу взялась делать по превращению теток в бабочек?

– А такая бабочка, как ты, у нее впервые вылупилась. Вот и заревновала. Слушай, а ты раньше уже снималась?

– Нет, впервые попробовала.

– Тогда ты молодец. Совершенно камеры не боишься.

– А чего тут бояться? Я когда в Челябинске презентацию продукта проводила, перед целыми залами выступала – отучилась бояться.

– Презентацию продукта? Ты бренд-менеджером работаешь?

– Нет, я личный помощник главного редактора журнала «Новый фактор».

– Что-то не слышала про такой. Ну, не важно. Могу представить, как охренеет твой шеф, когда ты в понедельник в таком виде на работу явишься! Слушай, а хочешь чаю?

– Хочу. Я вообще съела бы что-нибудь, с одиннадцати утра бегаю.

– Тогда пошли ко мне в редакторскую, у нас там пирожки есть с капустой.

Тут нас прервал звонок мобильника. Я посмотрела на номер. Аленка.

– Лариска, привет! Как все прошло, нормально?

– Более чем. Из меня такая красотка вылупилась, что твоя Крестовская заревновала.

– Не может быть! Краше Ольки, что ли, получилась?

– Не знаю. Но эффект потрясающий, минут десять к своему новому лицу привыкала.

– Лариска, я заинтригована. Ты сейчас где?

– В студии, на Зубовском.

– Сиди там, никуда не уходи. Я за тобой заеду. Красоту нужно являть миру, поэтому мы сегодня идем на презентацию. Готовься к приятному вечеру.

– Какому вечеру? – не поняла я. – Алена, алло!

Но так уже отключилась.

– Приятельница звонила, что-то задумала. Слушай, – обратилась я к Кате, – а не очень будет вызывающе, если я в люди в этом платье пойду? – показала я на свой балахон.

– Нет, конечно! Ты в нем шикарно выглядишь. Я на твоем месте его вообще не снимала бы!

Аленка заехала за мной минут через сорок. Я успела и пару пирожков с чаем слопать и по студии пройтись.

Экскурсию мне устроил осветитель Сергей. Было забавно, и не только потому, что я впервые бродила по «телезакулисью»: на меня странно реагировали мужчины. Как-то замолкали, подбирались, а потом начинали суетиться. Так что когда я, уходя, прошла через охрану и охранник, втянув пузо, засиял улыбкой и предложил заходить к ним почаще, я уже приняла это как должное.

– Ну ни фига себе! – присвистнула Аленка, когда я постучала в окно ее машины. – Я ведь видела, как ты из дверей вышла, но узнала только сейчас! Лариска, ты должна Ольке коньяк поставить. В честь дня рождения.

– Ой, а у нее сегодня день рождения? – огорчилась я, садясь в салон и с непривычки цепляясь каблуками за порожек. – Надо же, не знала, не поздравила!

– Да это у тебя сегодня день рождения! Нет, я видела, что если с тобой поработать, может стоящее получиться, но чтобы такое перевоплощение! Могу представить, как удивится Пенкин.

– Могу представить, как удивится его мама, – вспомнила я. – Она хотела, чтобы я сегодня пришла к ней окна мыть.

– Еще не поздно, – хитро покосилась на меня Аленка. – Хочешь, отвезу?

– Нет уж, у меня сегодня день рождения, сама сказала. Вези меня на свою презентацию. Что презентуют, кстати?

– Увидишь. Это сюрприз.

О том, куда меня везет, Аленка молчала всю дорогу, загадочно улыбаясь. Она, кажется, принарядилась. Понять было трудно, она и так всегда одевается очень ярко. Но сегодня ее голову украшали затейливо подколотые локоны, и помада на губах мерцала новым перламутровым блеском.

– А знаешь, что я вчера сделала? Вместо Пенкина статью написала. И своими тунисскими снимками проиллюстрировала.

– Как это? – взглянула на меня Аленка.

– Витька в больнице какую-то фигню про Тунис написал, скука смертная. Хотя что можно требовать от больного человека! Я набирала эту чушь, набирала, а потом не выдержала и все переписала по-своему. И он сказал, что в таком виде ему статья нравится, пусть будет.

– Слушай, я что-то в толк не возьму. «Приезжайте, люди, в Африку гулять» ты написала?

– Ну да. А ты откуда знаешь, журнал же еще не вышел?

– Мне Виктор сегодня макет показывал, я к нему в больницу заходила. Попросила дописать в конце, что материал подготовлен при содействии нашей компании. Слушай, я ему за эту статью столько комплиментов наговорила... Но ведь там его подпись стоит!

– Ага, я его подпись оставила. Старался же человек, писал, зачем больного расстраивать. Тем более что он настоящий журналист. А на меня минутное вдохновение нашло. Хватит и того, что моя фамилия под фотографиями стоит.

– Слушай, Лариска, ты в него влюбилась? – спросила Аленка почему-то охрипшим голосом.

– Я? Нет. Но раз я за него замуж выхожу, наверное, должна ему помогать, поддерживать.

– Все-таки выходишь? Ты твердо решила?

– Аленушка, ты знаешь, да. Кажется, это самый подходящий для меня вариант.

– Ну и дура! Выходи, приехали.

Мы вышли из машины. На противоположной стороне из-за чугунной узорчатой ограды какого-то парка гремела музыка.

– Аленка, что это?

– Сад «Эрмитаж». Здесь сегодня «Премиум-банк» устраивает в театре прием для держателей карт «Премиум-голд». То есть для миллионеров.

– А у тебя есть карта «Премиум-голд»?

– Нет. Мы с тобой пройдем как пресса. Я нас аккредитовала от журнала «Новый фактор».

Возле входа в сад образовалась небольшая давка. Двое парней – эдакие шкафы, затянутые в черные костюмы и белеющие манжетами и воротничками – проверяли пригласительные и осаживали стайку желающих пройти «на халяву».

– Послушайте, почему вы нас не пускаете? – возмущалась тощая девица с прической из взъерошенных разноцветных прядей. – Я представитель прессы, газета «Вечерняя Москва», моя фамилия Сидорова, посмотрите в ваших списках.

– Девушка, сейчас выйдет представитель пресс-службы и разберется. Я с прессой не работаю, отойдите в сторонку. – Охранник стоял скалой.

– Нет, черт знает что такое! Прессу не пропускают! – скривилась девица. – Вы хотите, чтобы я в газете написала, что ваш банк облажался?

– Девушка, я хочу, чтобы вы не мешали проходить гостям, – невозмутимо сказал охранник.

– Слушай, не пускает, – шепнула я Аленке.

– Нас пустит. Плащик расстегни, воротник поправь. И волосы взбей на затылке. Ага, так хорошо. – Она тоже расстегнула свой блестящий плащ, показывая черное платье с серебряной искрой. – Вперед! Улыбайся.

– Ваши пригласительные, дамы? – В глазах охранника мелькнул интерес.

– Мы аккредитованные представители прессы, журнал «Новый фактор». Это Лариса Калитина, редактор. – Я держала улыбку. – А я Алена Лопахина, ведущая рубрики «Светская жизнь». Мы можем пройти?

– Да, конечно, – отступил в сторону охранник, и, миновав ворота, мы оказались на красной ковровой дорожке.

– Ух ты, обалдеть! – удивилась я. – Никого не пускал, а нас впустил. Как это у тебя получилось?

– У меня было секретное оружие – ты.

– Да ну тебя, я серьезно!

Шикарная красная дорожка, петляя между деревьями, вела к театральному подъезду. По краям дорожки горели факелы, закрепленные в специальных «стаканах». Оркестр, чью музыку мы слышали издалека, играл у входа в театр. Мы вошли и тут же получили по роскошному цветку. Их всем входящим дамам раздавали девушки с корзинками цветов.

– Что это? – Я залюбовалась розовыми, в бело-малиновых крапинках, лепестками.

– Орхидеи! Пойдем что-нибудь съедим, я голодная!

В фойе театра тоже играла музыка, но уже только скрипки. Собравшаяся публика лениво фланировала, искоса поглядывая друг на друга.

– Ой, смотри, Елена Ханыгина! – увидела я известную телеведущую.

– Да тут много всяких VIP-персон набежит, еще кого-нибудь увидишь, – отмахнулась Аленка и ухватила крохотный бутербродик размером с половинку спичечного коробка. Бутербродики – кусочки белого хлеба с огурцом и ломтиками какого-то светлого мяса – держал на подносе парнишка-официант, неподвижный, словно статуя.

– Аленка, может быть, сначала плащи сдадим в гардероб? С чем бутерброды-то?

– С осетриной. Еще возьму. Теперь пошли в гардероб.

Я тоже прихватила бутербродик – на один зуб, честное слово, даже вкуса не успела разобрать – и поспешила за ней. Отстать и затеряться одной в этой тусовке мне не хотелось.

– Аленка, а что здесь будет-то? – спросила я, отдавая плащ в гардероб и пряча номерок в сумочку.

– Много чего. – Аленка отошла к огромному, во всю стену, зеркалу и поправляла прическу. – Шоу фонтанов, потом будет петь Дайана Росс, ее специально из Америки пригласили. Далее – фуршет. А главное – тусовка тут будет потрясающая, сплошь денежные мешки! Карты «Премиум-голд» знаешь, кому дают? У кого на текущем счету не меньше пятидесяти тысяч баксов, вот кому! Сечешь, какие мужики тут сегодня тусуются?

– А, понятно. Жениха себе ищешь, да?

– Ага. Или тебе. Чтобы Пенкин светом в окошке не казался. Причесаться не хочешь?

– Ну, знаешь, я не умею очаровывать «денежные мешки»! – сказала я, отыскивая в сумке расческу.

– Стой, не оборачивайся! – Аленка вдруг схватила меня за руку.

– Ты чего? – застыла я, вглядываясь в зеркало.

– Вон видишь, мужик в сером костюме?

Позади нас отражался мужчина в сером костюме, который помогал снять плащ с норковой опушкой высокой молоденькой брюнетке. Лица мужчины я не видела, разобрала только, что он был ростом со свою спутницу.

– Это Петька. Вот гад, какую-то модельку подцепил.

– Ну почему гад? Он же свободный мужчина, и вас с ним уже ничего не связывает.

– Потому что он с бабой пришел, а я без мужика.

– Да ладно тебе. По-моему, ты придаешь этому слишком большое значение, – сказала я, поворачиваясь и пряча расческу в сумочку.

Подняла голову и на какое-то мгновение встретилась взглядом с этим мужчиной. Да, я его узнала. Именно этот ироничный взгляд я видела на фотографии в Аленкиной квартире. А он симпатичный, этот ее бывший. Правда, на принца не очень похож: коренастый, с залысинами. И увлекается глупыми красотками. А жаль!

Глава 6

Дайана была похожа на заводной манекен из дорогого магазина. Роскошная копна волнистых волос, распахнутые глаза, точеный носик, пухлые губы. Розовое платье сидело на ней как перчатка, тесно облегая изящную миниатюрную фигурку и расходясь от колен пышной пеной юбки с оборками. Шлейф от юбки расстилался по сцене метра на полтора. Иногда певица приподнимала подол и пыталась двигаться, но шаги получались неуверенными, ведь, кроме тесного платья и пышного шлейфа, ей приходилось удерживаться на туфлях с высоченными каблуками. Поэтому в основном она поводила открытыми плечами и затянутыми в розовое платье бедрами. Движения получались прерывистыми, кукольными. А может быть, мне так казалось отсюда, сверху, а из зала все выглядело как надо. Наши места были не очень удобными, прессу организаторы загнали на балкон.

– Вот кукла, – озвучила мои мысли Аленка. – Уж лучше бы на шоу фонтанов успокоились и пустили бы уже всех на фуршет. Есть охота!

Я тоже проголодалась. Два пирожка, схваченные днем в студии, и пустяковина с осетриной, добытая до начала шоу, давно уже куда-то провалились, и желудок требовал добавки. Я взглянула на часы – одиннадцать. Поп-дива поет минут двадцать. Если ее выступление на час, как обещали, то терпеть нам еще минут сорок.

Я закрыла глаза и стала вспоминать фонтаны. Всего каких-то полчаса назад они били в зале, в бассейне перед сценой. Водяные струи подсвечивались, они были розовыми, золотистыми, голубыми, били на разную высоту, в такт сопровождавшей их музыке. Было очень красиво и... неназойливо. Я нашла наконец определение тому, что меня раздражало. Фонтаны завораживали и радовали. Свет, движение, музыка дополняли друг друга и создавали в зале какой-то рисунок, который нежным кружевом висел в воздухе. А Дайана сейчас рвала это кружево в клочья. Отчасти – из-за глупости звукооператоров, перебравших с децибелами. Отчасти – из-за сценической неестественности «благодаря» своей роскошной кукольной упаковке.

– Все, Аленка, больше не могу, у меня от нее голова разболелась. Пойду подышу.

– Это же Дайана, мегазвезда! На ее концерты билеты от двухсот баксов продают! А ты уходишь! – удивилась подруга.

– Не приучена я к мегазвездам, голова от них раскалывается, – отмахнулась я, пробираясь к дверям.

В холле, куда я спустилась, было тихо. Я прошла мимо зеркала и вздрогнула, увидев свое отражение в большом стекле. Интересно, я когда-нибудь к себе такой привыкну? Нет, все-таки Крестовская молодец, что посоветовала мне взять это платье. И мастер Юра молодец, что рыжины волосам добавил. С зеленым платьем очень хорошо сочетается. И если сравнивать с красотками, которые сегодня здесь тусуются, я выгляжу ничуть не хуже. Что, девушка, огламурилась? Я улыбнулась и показала своему отражению язык. В желудке заурчало. Хоть бы официант попался с этими своими бутербродиками!

Я поднялась по лестнице наверх, решив поискать какую-нибудь еду. Еда нашлась на самом последнем уровне – официанты накрывали к фуршету стол. Желудок свело судорогой, и я метнулась к столу за добычей.

– Извините, пожалуйста, но фуршет начнется после концерта, – заступил мне дорогу официант.

– Молодой человек, я сейчас упаду от голода. Прямо возле стола, – пообещала я.

И схватила чайную ложку с салатом. По крайней мере выглядело это именно так: чайная ложка опиралась на гнутую ручку, а на ней горкой высился салатик. На один глоток. Что-то с семгой и свежим огурцом. Да, пока я таким наемся, все ложки придется облизать. А есть у них что-нибудь посущественнее? Например, вот это – я взяла прозрачный бокал, заполненный каким-то салатом. Смесь из креветок, яиц и еще чего-то, неопознанного. К нему прихватила бутерброд с копченым мясом – ну и мастера-минималисты, так тонко настрогали, на просвет можно посмотреть! Официант нервничал, наблюдая за моим бесчинством, и я решила его не волновать – отошла закусывать в сторонку.

Я открыла дверь, и меня снова накрыла лавина звуков. Оказывается, я обогнула зрительный зал и вошла в боковую ложу, темную и совершенно пустую. Внизу Дайана пела знакомый всем шлягер. Она успела переодеться в другое, менее стесняющее ее платье и теперь свободно двигалась по сцене.

Я села в темном углу за занавеской и стала расправляться с едой. Вкусно! Но мало. Хотя на ночь есть вредно, заморила червяка, и хватит. Или пойти стянуть добавки?

Но тут в ложу кто-то вошел, и я притихла, чтобы меня не застукали. Почему-то мне показалось чрезвычайно глупым вот так попасться: за не совсем легальным фуршетом. Мужчина бесшумно прошел и сел на ряд впереди меня так, чтобы видеть сцену, но чтобы его не было видно из зала. Я его узнала – тот самый спутник модельки с капризным лицом, бывший Аленкин Петька. Кажется, он меня не заметил и думает, что он тут один. Надо как-то подать ему сигнал, что я тоже здесь, а то неудобно получается.

Подать сигнал не успела. Мужчина снял пиджак, повесил его на спинку стула и вдруг растянулся на стульях, закинув руки за голову. Господи, и что мне теперь делать? Как к выходу пробираться? Поставлю человека в неловкое положение. Устал, наверное, решил расслабиться. Я случайно оперлась на стул и сбила с него бокал из-под салата. Тот упал с глухим звуком на устилавший ложу ковер, а я замерла. Может, не услышит? Музыка вон как гремит! Но тут музыка затихла и зал грянул овацией.

– Кто здесь? – лениво спросил мужчина.

Он ничуть не испугался и даже не переменил позы.

– Уже никого. Извините, что я вам помешала, сейчас уйду.

Я встала, подняла бокал и, пробравшись позади стульев, на которых он лежал, проскользнула к выходу. Вышла, поставила бокал на столик с закусками – официант поспешил убрать безобразие – и отошла к окну. За окном в темноте догорали факелы, бросая мерцающие пятна света на красную ковровую дорожку. Мне почему-то стало грустно. Я вдруг почувствовала, что очень устала. И хочу домой. Надо предупредить Аленку, что уезжаю. А пакеты с барахлом я у нее потом заберу.

– Простите, я, кажется, вел себя по-свински. – За спиной стоял Петр.

– Нет, ничего страшного. Я понимаю, вы устали. Да и сама мечтаю прилечь. Что-то сегодняшний день меня совершенно вымотал.

– И меня. А я вас узнал, вы сюда пришли с Аленой. Меня Петром зовут.

– Лариса. – Я протянула ему руку.

Зря я это сделала. Господи, зачем?

– Ла-ри-са.

Он покатал мое имя, словно камешек во рту. Потом слегка пожал мне пальцы, и от тепла его руки меня словно током ударило. Однако!

– Рад знакомству. Хотите чего-нибудь выпить, Лариса?

– Я хочу чего-нибудь съесть, а официанты от стола отгоняют.

– Отгоняют? Почему?

– Боятся, что остальным не достанется, – улыбнулась я.

– Подождите, только не уходите.

Петр исчез и через несколько минут появился с тарелками, полными закусок.

– Вот, – сказал он, ставя все на подоконник, – налетайте.

Я выбрала рулетик из ветчины, начиненный сыром и увенчанный черной маслинкой. Все это великолепие держалось на шпажке, пронзавшей конструкцию.

– Вы уговорили официантов?

– Я их обездвижил. Вам сок принести? Или вина?

– Лучше сок, апельсиновый.

Он кивнул и исчез, а я стянула со шпажки другую закуску, что-то из белого пресного сыра и крошечного помидора. Как же приятно, когда за тобой мужчина ухаживает! Интересно, а куда он дел свою спутницу?

– Прошу! – Мой новый знакомый вернулся с двумя бокалами сока.

– Петр, а где ваша спутница? Высокая красивая девушка, которой вы помогали раздеваться?

– Нэлли? А, она в полном порядке, концерт смотрит. – Он взглянул на часы. – Я совсем забыл, через пятнадцать минут концерт закончится, здесь станет тесно и шумно. Будут ходить всякие нетрезвые личности, шуметь, греметь, приставать к хорошеньким женщинам. Вы остаетесь?

– Нет! Я очень устала и еду домой!

– А где у вас дом?

– На Рублевском шоссе.

– Соседи, значит. Вы на машине?

– Нет, меня Алена привезла.

– Алена... Знаете, вы не похожи на девушек, с которыми дружит Алена.

– А на кого я похожа?

– Если честно, на мою маму.

– Вот спасибо! Я такая пожилая?

– Да я не в том смысле! Вы похожи на мою маму, какой она была в молодости, правда. Слушайте, насколько я знаю Алену, она будет тусоваться до последнего. Хотите, я вас подвезу?

– Хочу, – честно ответила я.

– Тогда пойдемте.

Петр перехватил у гардеробщицы плащ и подал мне, помогая одеться. Мы прошли немного пешком, огибая ограду, к ряду припаркованных под фонарями машин. Интересно, какая из них его? Я почти ничего не понимала в марках и загадала на внешний вид. Если вон та, черная, зверского вида, то этот Петя – нехороший человек. А если вон та, серебристая, то он...

– Лариса, нам сюда.

Он подошел к машине цвета темно-зеленого бутылочного стекла. Открыл мне дверцы, я скользнула на переднее сиденье.

И замерла.

Над лобовым стеклом на тонкой серебристой цепочке висела моя бабочка. Та самая! Та самая, что я купила в Тунисе и так досадно обронила ночью на пляже, прощаясь с тем незнакомцем. Так мне что, не померещилось? Я закрыла глаза. Когда Петр заговорил, мне показался тот же голос, что и в ночи на пляже. Но не может быть этот лысоватый крепыш тем самым человеком! Просто не имеет права! Я закрыла глаза, вспоминая, как все было.

– Лариса, вам плохо? – прозвучал его голос.

Тот самый. Это он! Мужчина на ночном пляже...

– Откуда это у вас? – Я открыла глаза и потрогала свою бабочку.

– Нечаянный трофей. Недавно в Тунисе встретился на пляже с прекрасной незнакомкой. И она, убегая, уронила на песок вот этот кулончик.

– Почему вы решили, что незнакомка была прекрасной? Там ведь было абсолютно темно!

– Потому что таким голосом могла говорить только прекрасная...

– Брунгильда, – вырвалось у меня. – Петр, верните мне бабочку. Пожалуйста! Я ее потом все утро на пляже искала.

– Лариса, это ты? Это была ты? – Петр резко затормозил.

– Получается, что я. Так можно я заберу свой кулончик?

– Ну конечно! Просто мистика какая-то. То-то я сразу почувствовал, что мы уже встречались. И голос знакомый, и внешность. Знаешь, а я ведь потом долго думал, какая ты. И по голосу тебя представлял похожей на мою маму.

– А я с твоей внешностью не угадала. Ты должен быть высокий, поджарый и с копной темных волос над выпуклым лбом.

– Ну прости! – Петр весело рассмеялся. – Какой есть.

А я почувствовала, как меня волнует его близость. Мое тело бунтовало и требовало этого мужчину. Зазвонил мобильник.

– Алло, Лариска, ты где?

– Алена, я уехала. Мои вещи в твоей машине остались, я их потом заберу, хорошо?

– Какие вещи? Ты хочешь сказать, что свалила с тусовки сейчас, когда все только начинается? Когда тут полно богатых мужиков и самое время ими заняться?

– Аленка, я очень устала. Извини, что оставила тебя, но я за день вымоталась до предела.

– Лариска, ты неисправима. Я тащу ее на самую козырную московскую тусовку, а она, видите ли, устала. Ладно, спокойной ночи, малыши, завтра позвоню, расскажу, чего ты лишилась.

– Бушует? – Петр включил радио и настроил на джаз.

– Да, говорит, что я пропускаю самое интересное.

Какое-то время мы ехали молча, и только когда показались знакомые окрестности, я сказала, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно:

– Мне надо вон в тот дом, на другой стороне шоссе.

– Так, здесь нам не развернуться. Придется до МКАД ехать и там кругаля давать. – Он молча проехал еще немного, затем спросил: – Лариса, а что ты скажешь, если я тебя к себе приглашу? Тут недалеко, минут двадцать.

– Нет, Петя, я к тебе не поеду.

Мужчину этого я хотела безумно. Но пополнять его коллекцию девочек? Нет уж, увольте!

– Ларисочка, не отказывайся. Это ведь чудо, что мы с тобой во второй раз пересеклись. Или ты меня боишься?

«Я себя боюсь!» – подумала я, встретившись с ним взглядом, который манил и затягивал, словно в омут.

– Лариса, я обещаю, все будет так, как ты захочешь, – спокойно сказал Петр, и я сдалась.

Больше всего я боялась, что он живет в одном из безобразных псевдозамков, натыканных возле Рублевского шоссе, как куличи в детской песочницы. Этот поселок напоминал дачный кооператив, владельцы которого решили возвести дворцы на своих шести сотках. И вот теперь дворцы заглядывали друг другу в окна и кичились один перед другим башенками и зубцами. Когда я впервые увидела их, теснящихся между сосен, я подумала, что в таких домах, наверное, живут в основном быстро разбогатевшие, но лишенные вкуса люди.

Если Петр – один из них, это будет очередным моим разочарованием. Я чуть не застонала, когда он свернул на дорожку, ведущую в этот «кооператив». Но его машина проехала мимо «куличей» и, углубившись в сосновый лесок, остановилась возле кирпичного забора с чугунной оградой поверху. Фонарь освещал ворота, за которыми угадывался довольно большой участок.

– Приехали. Вот здесь я и живу.

Петр щелкнул пультом, и ворота стали разъезжаться. Машина проехала за ограду и вскоре уже тормозила у крыльца белого двухэтажного коттеджа с мансардой, размерами напоминающего сельский клуб средней руки.

– Это твой дом? – удивилась я. – Какой большой! А сколько народу в нем живет?

– Постоянно – двое, я и Анна Георгиевна. Это моя тетушка. А так... друзья иногда зависают.

– И подруги? – не удержалась я.

– И подруги, – согласился Петр и открыл дверь. – Заходи!

Сразу за дверью Петр щелкнул выключателям, по стенам зажглись светильники. Справа сквозь арку была видна кухня с барной стойкой. Слева начиналась лестница.

– Проходи, можно не разуваться, – пригласил Петр, помогая снять плащ.

Я прошла прямо и оказалась в гостиной. Все как полагается: у одной стены камин, вторая – сплошь окно, возле третьей – антикварный секретер и торшер в виде нагой негритянки, держащей над головой абажур. Перед камином – диван, на полу – серый пушистый ковер. Каблуки утопали в густом ворсе. А сниму-ка я эти сапоги, утомили они меня окончательно. Я села на диван и начала стаскивать сапог.

– Подожди. – Петр подошел бесшумно и сел на ковер возле дивана. – Я тебе помогу.

– Не надо. – Я посмотрела ему в лицо, но никаких особенных эмоций не увидела, лишь легкое удивление в глазах: «Почему?» – А вдруг у меня там колготки лопнули? Они рвутся иногда на пальцах. Хороша же я буду в рваных колготках и в таком роскошном интерьере!

Боже, что я несу! Кажется, у меня есть все шансы сойти за дуру.

– А мы и колготки снимем, если захочешь, – улыбнулся Петр, взялся за мой сапог и потянул его очень аккуратно. Потом так же осторожно снял второй.

– Какие маленькие у тебя ноги!

Мои ступни в абсолютно целых колготках поместились на его ладони. От ладоней шло тепло, и я почувствовала, как оно жаром отозвалось сначала в ступнях, затем в лодыжках, коленях, поднялось до бедер, груди, а потом ударило в голову. Я откинулась на спинку дивана. Потолок холла терялся где-то высоко-высоко. И мне показалось, что я вижу сквозь него звезды.

...Петр спал очень спокойно. Впрочем, кровать в его спальне была такой огромной, что даже если бы он метался, все равно бы мне не помешал. Он и не мешал – с вечера сгреб меня к себе на плечо, а наутро я, проснувшись, обнаружила, что лежу с краю. Я тихонько повернулась. Петр спал на середине кровати, обняв подушку. Лицо его было расслабленным и оттого немного детским. Лоб высокий, нос немножко, совсем чуть-чуть, картошкой, губы четко очерчены, подбородок с легкой впадинкой. Кажется, я где-то читала, что такой подбородок – признак упрямца, а такой лоб – примета интеллектуала, а нос картошкой говорит о добродушии его владельца.

Эй, Петька, Петр, а ты какой? Добрый, упрямый интеллектуал, да? Я ведь ничего про тебя не знаю, кроме того, что ты смог целый год прожить с Аленкой и, расставаясь, подарил ей квартиру. А еще я знаю, что ты самый восхитительный из тех немногих мужчин, которые у меня были. Так, как сегодня ночью с тобой, я еще никогда и ни с кем не летала. Высоко-высоко, до самых звезд...

Утреннее солнце застревало в оконных жалюзи, но в комнате хватало света, чтобы видеть его лицо. Петр почувствовал мой взгляд, открыл глаза и улыбнулся:

– Привет!

– С добрым утром. – Мой голос звучал хрипловато.

– Ты простыла? – слегка нахмурился он.

– Нет, осипла с чего-то.

– Ну еще бы! Ты так вчера звучала. – Теперь его улыбка стала самодовольной. (Вот поросенок, довел до такого состояния, что я кричала от наслаждения, а теперь намекает.) – Иди ко мне.

Бог мой, как же давно я вот так не просыпалась с мужчиной! Интересно, а что там за шум? Шумели внизу, в холле. Слышались женские голоса, слегка истеричный молодой и увещевающий немолодой.

– Петь, там, кажется, кто-то пришел, – сказала я, выпутываясь из его рук.

– А? Да, пойду посмотрю. Подожди меня, я быстро.

Он, перекатившись к краю, встал с кровати одним гибким движением, накинул халат и вышел. А я отправилась в ванную.

Ванная примыкала к спальне и, насколько я вчера успела заметить, была роскошной. Черный кафель на стенах, серый – на полу, белый фаянс, хромированные смесители и всякие финтифлюшки. Наискосок – вторая дверь. В коридор. На стенах зеркала, разумеется. Мама дорогая, на кого я похожа!

Вчерашняя подводка для глаз расплылась черными кругами, стильно выстриженные пряди встали дыбом и торчали, как у пугала, в разные стороны. Ну и красавица! Хорошо, в спальне полумрак был! Срочно под душ!

– Где эта тварь? Я хочу видеть шлюху, которую ты вчера подцепил! – раздался голос за дверью, и я вздрогнула.

– Нэлли, прекрати! Ты же знаешь, что я не выношу крика.

– Ах, ты не выносишь криков? А я не выношу твоих закидонов! Оставил меня вчера одну и уехал с какой-то бабой! Где ты ее прячешь? Я знаю, ты с ней спал! В этой комнате разит блядством!

Так, пора одеваться. Я мысленно поблагодарила всех богов, надоумивших меня вчера раздеться здесь, в ванной. И стала натягивать свое бельишко цвета шампанского и трикотажный зеленый балахон. Потом пустила воду из крана, умылась, вытерла полотенцем глаза, оставляя на нем черные пятна, провела мокрыми ладонями по волосам, приглаживая. И тут дверь ванной распахнулась.

– Ага, вот она где!

В зеркале отразилась вчерашняя брюнетка. Только теперь ее лицо не было капризным. Оно было разгневанным, в красных пятнах, но все равно красивым. И очень юным.

– Милочка, вы ко мне? – Я повернулась к ней, с перепугу скопировав интонации Эммы Валерьевны.

– К вам... – оторопела Нэлли и вдруг стала хохотать, показывая на меня пальцем. – Ой, не могу! Петька, ты что, с ней спал? Она же старуха! Вчера с перепою не разобрал, что ли? Ой, не могу...

Так, все, с меня достаточно. Я рванула на себя вторую дверь из ванной, выскочила в коридор, сбежала вниз по лестнице. Сапоги! Где мои сапоги?

– Что случилось? – На шум выглянула пожилая женщина с приятным лицом.

– Вы не знаете, где мои вещи? Сумочка, плащ и сапоги?

Женщина, с сочувствием глядя на меня, открыла дверь стенного шкафа и указала на мои вещи.

– Спасибо.

Я натянула сапоги на голые ноги, некогда колготки искать, платье длинное, накинула плащ и, схватив сумочку, выскочила за дверь. Ворота были закрыты неплотно, и я протиснулась в щель. Так, мы вчера с той стороны приезжали. Я заспешила по дорожке и минут через пятнадцать вышла к Рублевскому шоссе. Ну, отсюда уже недалеко, осталось перейти на другую сторону и проехать три остановки.

Автобус подъехал почти сразу, и еще через десять минут я уже подходила к своему дому. Возле подъезда пес, похожий на овчарку, играл с котенком. Котенок бегал из стороны в сторону, а пес, припадая на толстые, еще щенячьи лапы, заступал ему путь и пытался поддеть носом. Я подошла поближе и разглядела, что с собакой играл вовсе не котенок. Это крыса радовалась весне и доброй компании. Ну вот, девушка, ты и дома. На Рублевке.

Глава 7

Хотелось плакать. Да что там, выть хотелось! Боже мой, да что же это со мной такое? Ну взрослая ведь баба, не восемнадцать лет! Ну заигралась в принцессу, в роковую красавицу, ну потянуло, грешным делом, к мужику незнакомому. Ну вспомнила про ночной пляж, звезды и все такое, переспала в свое удовольствие. Отчего же настроение такое, будто конец света?

Я машинально топила чайный пакетик в бокале – замечательный пакетик: и входит, и выходит. И чувствовала себя былинкой на обочине. Росла себе, росла, тянулась как могла и даже расцвела, поднатужившись. И тут меня сорвали, понюхали и вышвырнули вон – на фига нам ромашка, когда вокруг столько розочек? Ста-ру-ха. Я что, уже старуха? Мой поезд уже ушел? И кроме Вити Пенкина, мне в этой жизни действительно больше ловить нечего?

Зазвонил сотовый, выдирая меня из круга тупого отчаяния. Хм, Эмма Валерьевна. Что, опять зовет окна мыть?

– Доброе утро, Эмма Валерьевна.

– Здравствуйте, Лариса. Я вас разбудила? – холодно поинтересовалась она.

– Нет, что вы. Меня разбудили не вы.

– Хорошо. Лариса, надеюсь, сегодня у вас никаких сверхважных дел не намечается? – А это уже выпад на мою недавнюю строптивость.

– Уже нет. Могу помыть вам окна.

– Сегодня мне некогда этим заниматься. Лариса, ты должна проводить нашего автора в Рязань, – оттаяла Эмма Валерьевна и перешла на ты. – Она очень плохо знает Москву, вчера с вокзала еле ко мне добралась, заблудилась в метро, потому что совершенно некому было ее встретить. – Мама Пенкина говорила так, как будто это я должна была, но не встретила несчастного автора.

– А куда проводить? На какой вокзал?

– На автовокзал в Выхино. Знаешь, где это?

– Нет.

– От метро сразу направо, там увидишь. Бедная Марина Дмитриевна в Москве не была уже десять лет и в таком шоке от нашей подземки, что ее обязательно надо сопроводить! Сегодня она у Белозерцевой ночевала, на «Щукинской». Таня посадит ее в метро, а ты встретишь Марину Дмитриевну на «Выхино». И проследишь, чтобы она уехала без приключений.

– Так. А как я ее узнаю? Вдруг пропущу, поезда ведь каждую минуту ходят.

– Сейчас восемь тридцать, Таня через полчаса посадит Марину Дмитриевну в метро. А ты встретишь ее ровно в девять. Я ей дам номер твоего мобильного. Отнесись к этому серьезно, пожалуйста, дело очень ответственное.

– Хорошо, Эмма Валерьевна, я все сделаю.

Ну вот и дело нашлось, все лучше, чем есть себя поедом.

Марина Дмитриевна оказалась милой дамой лет шестидесяти. Примета, названная ею по телефону, сработала безупречно: во всей толпе пассажиров, хлынувших из выхода метро, в накидке пончо из цветастых русских платков была только она.

– Марина Дмитриевна?

– А вы Лариса? Здравствуйте, очень приятно.

– Здравствуйте. Я, пока вас ждала, расписание узнала. Через двадцать пять минут уходит экспресс на Рязань, вы вполне на него успеваете.

– Очень хорошо, спасибо! Показывайте, куда идти!

Работали почти все кассы, очередей за билетами не было, так, по два-три человека к каждому окошку. Поэтому мы пришли за четверть часа до отправления. Автобуса еще не было, и толпа пассажиров заполнила асфальтовый пятачок.

– Марина Дмитриевна, Эмма Валерьевна сказала, что вы автор, – завела я вежливый разговор, чтобы не молчать в ожидании. – Автор чего?

– Я пьесу написала для их народного театра. Знаете, очень интересно получилось, специально для женской труппы. Я так рада была помочь Эмме Валерьевне. Потрясающая женщина ваша будущая свекровь! Мы с ней прошлым летом познакомились, когда у нас в городе проходил фестиваль народных театров и я была в жюри. Мне очень понравилась постановка их студии, «Дом Бернарды Альбы» Гарсиа Лорки. И Эмма Валерьевна в роли Марии, матери Бернарды, меня просто поразила. Уникальные женщины, просто уникальные! Хотя что я вам рассказываю, вы, наверное, сами знаете.

– Нет, не знаю. Я ни разу не видела Эмму Валерьевну на сцене.

– Вы непременно должны сходить на их спектакль, непременно! Это же чудо – женщины, которые никогда профессионально не занимались актерским мастерством, собрались вместе, создали театральный коллектив и делают такие потрясающие по своей энергетике постановки! Конечно, надо отдать должное Александру Евгеньевичу, его режиссура просто бесподобна. Но Эмма Валерьевна с ее безупречным литературным вкусом, чутьем на выбор пьес и врожденным артистизмом – просто прима. На ней, я это давно заметила, а вчера еще раз убедилась, держится весь коллектив.

– Да, Эмма Валерьевна – очень энергичная женщина, – согласилась я, и тут глаза у моей собеседницы полезли на лоб.

Что, я что-то не то сказала? Но нет, дело, похоже, было не во мне. Марина Дмитриевна смотрела куда-то мне за спину.

Я оглянулась. Позади, боком к Марине Дмитриевне, стояла дива под два метра ростом. У дивы были блестящие рыжие волосы, собранные в хвост на затылке, и кокетливая челка набекрень. Одета она была в ворсистую кофту вишневого цвета, натянутую на богатырскую спину и плечи. Кофта, перехваченная в районе заметного живота поясом-цепочкой из крупных «золотых» звеньев, заканчивалась на середине бедра. А потом сразу начинались ноги, разлинованные крупными ромбиками сетчатых колгот. Ноги, в свою очередь, заканчивались прозрачными босоножками на прозрачной же десятисантиметровой платформе. Из босоножек вылезали кривоватые пальцы с малиновыми ногтями, пролезшие сквозь крупноячеистые колготки – видимо, лапа размера так сорок второго в них не помещалась. Возле дивы топтались две тетки простецкого вида. И развлекались.

– Слушай, ты откуда взялась, такая красота? Неужто наша, рязанская? – весело спросила одна из теток.

– Вот еще, я москвичка, – гордо повела дива богатырскими плечами.

– Ну, таких москвичек в Рязани точно нет, – покивала вторая тетка. – Все мужики твои будут. Туда-то на автобусе поедешь, а обратно небось на «мерседесе»!

– Да ну их, этих мужиков. – Дива кокетливо прикрыла ладошкой с малиновыми ногтями малиновый рот. – И пристают, и пристают. Уже мамка на меня ругается!

Я пыталась увидеть, есть ли кадык, но девица (или мужик?) так держала голову, что было не понять, кто это все-таки. Бывают же такие тети-лошади, широкоплечие и узкобедрые. Ноги вон совсем не кривые, красивой формы, большие только очень. И тут дива потянулась поправлять хвост на затылке. Кофта-платье спереди задралась, показав на несколько секунд красный мешочек стрингов. Так, мужик все-таки.

– Господи, что это? – наконец вернулся дар речи к Марине Дмитриевне.

– Мужик ряженый, трансвестит, – объяснила я.

– То-то я и смотрю, неужели, думаю, женщина могла дойти до такой степени бесстыдства! Ужас, что у вас в Москве делается!

Тут подошел двухэтажный автобус-экспресс, и пассажиры потянулись на посадку. Красавец-красотка закинул на плечо сумку, отчего и так короткое одеяние задралось еще выше, почти полностью открывая зад, и прошествовал к автобусу, кокетливо поводя круглыми ягодицами, расчерченными ромбиками колготочной сетки. Перепонка от стрингов спряталась между ягодицами, и задница трансвестита выглядела голой. Ну что же, ему есть на что искать приключения. За спиной у ряженого образовалась пустота: внутри проверяли билеты, отчего пассажирам приходилось какое-то время стоять друг за другом на лестнице, ведущей в салон, и никому не хотелось забираться в высокий автобус, уткнувшись носом в голую задницу.

«Московский ужас» поднялся в автобус, следом вошли мы с Мариной Дмитриевной. Моя подопечная предъявила билет девушке-проводнице, которая сидела на подлокотнике перед входом, уставившись перед собой малоосмысленным взглядом.

– Девушка, а в какой стороне двадцать восьмое место? – спросила я.

– Там, – неопределенно махнула рукой девушка, глядя на рыжую хвостатую голову трансвестита. – Господи, боже мой, что же это делается, а? – спросила она сама у себя, а я, убедившись, что Марина Дмитриевна благополучно села далеко от дивы, вышла из автобуса. И даже помахала ладошкой, провожая.

Автобус уехал, и тут меня, что называется, «пробило». Мама дорогая, а ведь это знак мне был. Иллюстрация «сверхогламуренности». Пародия на суперкрасоту. Тоже ведь вылупилась откуда-то бабочка. То есть мотылек. Порхает вон, сверкая голой задницей и потряхивая мошонкой. Все, хватит! Побыла красоткой на одну ночку и успокойся. Считай, это было тебе прощальное приключение перед тем, как за Виктора замуж выйти...

И тут до меня дошло, отчего мне так плохо-то. Кажется, я не пойду ни за кого замуж. Прошлая ночь меня перевернула так, что все мои уговоры и договоры себя с собой про обустройство личной жизни с сопутствующими выгодами в виде семьи, стабильности и московской прописки растаяли.

Я поняла, что мне нужно немедленно поговорить с Виктором, и поспешила в метро. Толпа у края платформы начала группироваться, подгадывая, где остановятся вагоны, чтобы быстрее войти внутрь. Я за три с лишним месяца жизни в Москве и катания на метро тоже уже усвоила эту науку. Поезда тормозят у каких-то своих отметок, и двери всегда открываются в одном и том же месте. И если посмотреть под ноги, то там, где народ входит и выходит, на платформе темные дорожки. Я встала возле такой дорожки и угадала: двери приглашающе распахнулись прямо передо мной. Я вошла и села.

Вагон метро грохотал по перегонам, а я все отчетливее понимала, что пропала. Просто переспать у меня не получилось. Кажется, я умудрилась влюбиться в Петра. А он? Может быть, и для него все было больше чем эпизод? Не знаю, не знаю. На маму его похожа... С мамами так себя не ведут. А что же теперь с Витькой-то делать? Как теперь ему объяснить, что не смогу я себя заставить с ним жить? Даже ради внятных перспектив и вожделенной московской прописки. Не смогу. Теперь – не смогу.

Я подъезжала к «Таганской», когда зазвонил мобильник.

– Слушай, Лариска, что происходит? Ты сейчас где? – спросила Аленка.

Сквозь грохот вагона было едва слышно.

– Еду на «Планерную» к Виктору.

– А чего в такую рань?

– С утра пришлось в Выхино на автовокзал съездить, тетеньку одну проводить. Заодно был повод задуматься о пределах женской красоты и гламура.

– Они беспредельны. Слушай, а ты вчера что, не одна с презентации уехала?

– Почему ты так решила?

– Что за еврейская манера отвечать вопросом на вопрос! Так одна или нет?

– Ну, не одна. Меня подвезли.

– Кто подвез?

– Алена, ну какая тебе разница? Ты его все равно не знаешь.

Рассказывать про Петра не хотелось. Во-первых, чтобы ей рану не бередить, во-вторых – себе душу и сердце. Да и вагон метро не место для признаний.

– Ты уверена, что не знаю? – с подозрением спросила Аленка.

– Уверена, – почти не соврала я.

В конце концов, то почти чудовище, о каком мне рассказывала Алена, имело мало общего с мужчиной, с которым я встретилась в Тунисе и провела ночь в Москве.

– А что за расспросы с утра пораньше?

– В том-то и дело, что пораньше. – Аленка зевнула в трубку. – Я вчера в два часа ночи до дому добралась, а сегодня Петька, ну бывший мой, я тебе рассказывала, минут двадцать как меня разбудил. В субботу, в полдесятого утра, ты можешь себе представить? И знаешь зачем?

– Наверное, сказать, что ты вчера была неотразима, – предположила я.

– Ага, счас! Спрашивал, где тебя найти и какой у тебя номер телефона. Ты когда с ним познакомиться успела?

– Я не успела с ним познакомиться.

– Да? А откуда он тогда знает твое имя?

– Может быть, слышал, как ты меня звала?

– И заинтересовался таинственной незнакомкой. Ой, девушка, что-то ты темнишь! Так давать твой телефон-то или не давать?

– Ну дай. – Я постаралась ответить равнодушно, хотя сердце затрепыхалось пойманной бабочкой.

– Ну дам. Только учти, бабник он еще тот, после меня у него уже штук шесть подружек сменилось.

– Да ладно, я не рвусь в его коллекцию, – промямлила я.

Вот научилась врать-то, а? Поздно предупреждать. Я уже в этой коллекции. Ладно, пусть будет как будет. Если позвонит – поговорим.

– Ну и правильно. Ты у нас женщина почти замужняя. У Витьки долго пробудешь?

– Да побуду с часок.

– Ага. А я в четыре приду, я ему блинчиков с мясом навертеть пообещала, приготовлю и приду, ты ему скажи, ладно?

– Ладно, – согласилась я.

– Эй, а что так вяло? Ты там не заревновала, невеста?

– Нет, конечно. Ревнуют, когда любят. Пока.

По случаю выходного дня в больнице снова царила вольница. Охранник, в будни строго охранявший загородку, сквозь которую просачивались посетители, теперь сидел на диване, смотрел кино по телевизору и даже не повернул головы в мою сторону. Я поднялась в палату. Пенкин лежал на кровати и читал книжку про Волкодава. Сосед-киргиз спал, укрывшись с головой. Второй сосед, молчаливый дядька с ободранным лицом, кивнул, здороваясь, и вышел из палаты. Еще две кровати стояли пустыми.

– Привет, – села я возле Пенкина. – Что читаешь?

– Так, сказку. Фантазию про супермужика: сильный, смелый, молчаливый и верит в матриархат. Аленка дала почитать.

– Интересно?

– Ей понравилось, а по мне – полная ерунда. Бабские бредни. Что ты мне принесла поесть?

– Ты знаешь, мне некогда было готовить, я в гастроном забежала. Вот, отбивные тебе купила, салатик развесной и сок апельсиновый. К четырем часам Аленка придет, она для тебя блины с мясом стряпает.

– А! Это хорошо.

Пенкин взял корытце с овощным салатом и начал есть. Кусочки капусты запутались в усах. Ломтик огурца сорвался с вилки и упал к нему на живот, оставив на серой футболке масляное пятно.

– Надо же, уронил, – удивился Пенкин, подобрал огурец и сунул в рот. – Ну расскажи, какие у нас новости?

– Да так. Я в передаче снялась, «Образ бабочки» называется, там мне помогали свой стиль найти.

– Нашла? – Он поднял глаза от корытца с салатом. – То-то я смотрю, у тебя вроде прическа изменилась.

– Да, меня немного подстригли и покрасили.

– Тебе идет, – кивнул он, доскребывая салат с донышка.

– Слушай, – вспомнила я, – я давно тебя спросить хотела, мама у тебя актриса?

– Сейчас да. Она тридцать лет в Воронеже в школе проработала, завучем. Русский и литературу преподавала. А когда отец умер, на пенсию вышла, квартиру продала и ко мне приехала. Уговорила нас с Зиной, добавила денег от воронежской квартиры, и мы купили трехкомнатную на троих. А потом Зина от меня ушла. Сказала... В общем, грубо очень сказала, я от нее таких слов не ожидал. Маме пришлось «скорую» вызывать, укол делать.

– В общем, выжила мамочка твою жену. А теперь велит на мне жениться.

Пенкин хмыкнул неопределенно и отложил пустое корытце, приглядываясь к отбивным.

– Слушай, Вить, давай поговорим.

– Давай, – согласился он, – начинай.

– Может быть, выйдем? Разговор серьезный, я хочу, чтобы ты меня слушал, а не жевал.

– Ну, давай выйдем. – Он довольно ловко скинул ноги с кровати и встал, хоть и осторожничая, но вполне уверенно.

– Я смотрю, ты выздоравливаешь, – заметила я. – Когда выписывают?

– Хирург сказал, через недельку.

Мы вышли в холл и сели возле фикуса. Я помолчала, собираясь с духом, и заговорила, глядя в пол:

– Вить, я хотела тебе сказать... Я не пойду за тебя замуж. Не смогу.

– Ты знаешь, да? Алена тебе сказала? – спросил он убитым голосом.

О чем это он? Я растерянно посмотрела на Пенкина. Тот сидел, уставившись в пол и зажав ладони между коленями.

– Ты не думай, я не импотент. Тогда в Тунисе, когда ты меня оттолкнула, мне так плохо было. Я подумал, что ни на что не гожусь, что после Зины ни одна женщина никогда на меня не посмотрит. Что если даже ты так от меня отбиваешься... А Аленка меня утешала. И если бы я решился, то у нас с ней все бы случилось. Но я... я не рискнул.

Я молчала, совершенно не представляя, как комментировать откровения Пенкина. Получается, из-за того, что я от него бегала и отпор ему дала, он не рискнул заняться сексом с Аленкой, хотя она была не прочь?

– Вить, скажи честно, Алена тебе нравится?

– Мне ты нравишься. А Алену я побаиваюсь. Она такая роскошная, яркая. – Он помолчал, подбирая сравнение, и лицо его приобрело влюблено-мечтательное выражение. – Она – как звезда!

– А я как кто? Как лампочка Ильича?

– Ну, к тебе я уже привык, – сразу поскучнел он.

– Вить, ты сам себя сейчас услышал? Ты ведь не любишь меня ни капельки. А я, ты ведь знаешь, совсем не люблю тебя. Может быть, мы не будем морочить друг другу голову? Не получится у нас с тобой семьи.

– Почему? – чуть ли не возмутился Пенкин.

– Потому что ты Алену любишь! – вдруг осенило меня. – Почему ты ей об этом не скажешь?

– Я боюсь. После того тунисского конфуза боюсь. Да и мама ее не любит.

– Витенька, извини за прямоту, но тебе не кажется, что мужик в возрасте без малого пятидесяти лет может уже и не оглядываться на маму?

– Понимаю. Но и ты пойми, мама такой человек... Она живет ради меня. Я же не могу ей сказать: «Не лезь», она обидится. У нее сердце больное, и давление, и вообще...

– А мне показалось, что твоя мама ради себя живет, если даже твоим растениям в квартире места не нашлось. И потом, ей и кроме тебя есть куда приложить свои силы: в театре вон играет. Ты поменьше на нее оглядывайся, подумай, чего сам хочешь. Хочешь совет от бывшей невесты? Женись на Аленке. Почему-то мне кажется, она тоже к тебе неравнодушна. Вон смотри, в больницу к тебе каждый день бегает, блины печет. И у нее подходящий характер, чтобы справиться с твоей мамой. Нет, правда. Я с Эммой Валерьевной не справлюсь. А Аленка запросто! Ты не бойся, скажи Аленке, что любишь ее. И у вас все получится, вот увидишь.

Пенкин молчал, задумавшись. Мимо нас прошаркал тапками на босу ногу бомжеватого вида больной, одетый в выцветший халат. Он открыл холодильник, куда складывали скоропортящиеся передачи, и начал в нем шарить. Нашел полкруга полукопченой колбасы и спросил меня, заметив, что я наблюдаю:

– Ваша?

Я отрицательно покачала головой, и он, взяв еще банку с винегретом, спрятал добычу под халатом и, придерживая двумя руками, пошаркал в палату. Но тут вышла толстая медсестра и загородила ему дорогу.

– Стой, Савченко! Что ты прячешь под халатом? Покажи!

– Ничего не прячу, живот прихватило, – попытался обойти ее Савченко.

– Живот, говоришь? От обжорства, наверное! – Она быстрым движением выудила колбасу из-под халата мужика и затрясла перед его лицом. – Так, опять в холодильнике шакалил! Это тебе принесли, что ты это берешь?

– Да Светочка, да что ты жлобничаешь! Все равно ведь стухнет! Там жратвы этой – вагон, – показал руками, сколько еды, мужик, и банка с винегретом выпала и покатилась по полу.

– Ты мне еще рассыпь тут все, что наворовал! – заорала медсестра. – А ну быстро все положь, откуда взял! Нажрутся чужого на дармовщину, потом дрищут, все туалеты загадили!

– Он похож на меня, – вдруг сказал Пенкин, когда бомж вернул продукты на место и исчез из поля зрения строгой медсестры.

– Нет, что ты! – удивилась я: между упитанным щекастым Пенкиным и этим тощим, с худым лицом, бомжом не было ни малейшего сходства.

– Я примерно вот так же по дому хожу, как будто ни на что права не имею, если только сворую украдкой... Ларис, ты и вправду думаешь, что Алена согласится?

– А ты спроси ее. Я почему-то уверена, что она будет рада.

– Хорошо. Спасибо тебе.

– Пожалуйста. Вить, у меня просьба к тебе. Сейчас ведь в журнале затишье, номер вышел, до следующего время есть. Можно, я дни возьму в счет отпуска, домой съезжу? Я очень сильно по своим соскучилась. Отпустишь? За мой счет?

– Да ладно, почему за твой? Заплачу я тебе отпускные, получишь во вторник, я распоряжусь.

– Вить, я потом получу, когда приеду, ладно? У меня зарплата есть, хватит пока. Я сегодня вечером хочу уехать. А вернусь в следующие выходные, хорошо?

– Хорошо, – кивнул Пенкин. – Тогда и у меня просьба есть: не говори пока маме, что мы не станем жениться, ладно? Я ей потом сам скажу, когда выпишусь, хорошо?

Мобильник я включила сразу, как вышла от Виктора – в больнице отключила, так как боялась, что если мне начнет названивать Петр, то не смогу с ним объясниться при свидетелях. Зря боялась – звонка от него прождала до вечера. Вначале твердо знала: позовет – ни за что не побегу к нему сразу же, как собачонка, пусть сначала извиниться за поведение своей нахалки малолетней. И подождет, пока из Челябинска вернусь. Потом кураж поутих. В ожидании звонка я собирала вещи, стояла в кассу за билетом до Челябинска, садилась в вагон и лежала на своей верхней полке. И только когда поезд выехал за пределы Московской области и телефон перестал ловить, я прекратила ждать. Ну что ж, закончилось и это приключение. Помечтала и хватит. Надо жить дальше.

Глава 8

Поезд прибыл в Челябинск в половине первого, опоздав на полтора часа. Меня никто не встречал, так как я решила сделать сюрприз. Отмахнувшись от назойливых таксистов, облепивших московский поезд и заламывавших две цены, пошла к остановке. Все время, пока ждала свой троллейбус и пока ехала до дома, я вглядывалась в улицы родного города и ловила себя на том, что они никак не изменились за эти несколько месяцев. Моя жизнь так забурлила-закучерявилась, что, казалось, весь мир вокруг тоже должен бурлить и меняться. И поэтому мне было странно видеть, что Челябинск остался все таким же Челябинском. Из какого города уехала, в такой и вернулась.

Впрочем, будто откликнувшись на мою маету, изменения начались: я не смогла открыть своими ключами входную дверь. Ключ входил до конца, но в замке не поворачивался.

– Кто там? – спросила испуганно мама из-за двери после минуты моих ковыряний.

– Это я, мам, открой.

– Ларочка! – Мама распахнула дверь и застыла в удивлении. – Ты? Ты приехала? А я замок сменила, Никитка ключи потерял! А почему не позвонила?

– Так получилось, я не уверена была, на какой день билеты возьму. Мам, дай я пройду.

– Да-да, что же это я, застыла в дверях, как тетеря.

Мать засуетилась, освобождая мне дорогу. Я вошла, поставила сумку и поцеловала мамину мягкую щеку.

– Здравствуй. Я, оказывается, очень по вам с Никиткой соскучилась. Где он?

– В школе задерживается.

– Жаль. Всю дорогу ехала и представляла, как он меня встретит.

Я с удовольствием переобулась в свои старые тапочки. Господи, как хорошо-то! Я дома.

– Да уж встретит, только держись, – вздохнула мать.

– Что такое? – насторожилась я.

– Да проходи, не на пороге же рассказывать. Пошли на кухню, голодная, наверное, с дороги. Я как раз борщ сварила, горячий еще.

Я подождала, пока мама нальет темного борща в мою любимую салатницу, которую я приспособила под тарелку, положила в него сметаны, съела ложку – вкуснотища, сто лет не ела маминого борща! – и спросила:

– Ну рассказывай, что тут у вас происходит?

– Двойки в четверти у нас происходят, по истории и русскому языку с литературой, – огорченно махнула рукой мама.

– С чего вдруг? – опустила я ложку.

– Да конфликт у него с учителями, весь дневник ему замечаниями исписали. Придет – поглядишь.

Я кивнула. Что же такое с моим ребенком? Уж в чем в чем, а в этом судьба была ко мне благосклонна: Никитка всегда учился легко. Мне даже в начальных классах не пришлось стоять у сына над душой и вдалбливать в него школьные знания. Впрочем, эту обязанность взял на себя мой папа. Не в смысле вдалбливать, а в смысле организовать игру, в которой буквы гуляли по строчкам, взявшись за руки, из палочек и крючочков получались симпатичные дорожки и заборчики, а цифры превращались в нарисованные яблоки, вагоны и даже в Бармалея с его компанией.

Меня папа примерно так же приобщал к домашним заданиям, рисуя и играя. И однажды я заигралась уже в школе, превратив кривоватую заглавную букву «О» в пирата. Ну очень она его напоминала, особенно если глаза и зубы дорисовать. Я и дорисовала, правда, бледно-бледно, чтобы учительнице было понятно, что изначально это все-таки буква «О»! Учительница не поняла, влепила мне «пару», и я пришла домой обескураженная первой в своей жизни двойкой. Мама меня тогда начала стыдить: «Что же ты двойки из школы носишь?!», но папа ее остановил: «Ну принесла и принесла, с каждым случается». А потом мы с ним договорились, что в буквы и цифры мы играем дома, а учительнице, раз она играть не хочет, будем писать просто буквы и рисовать просто цифры, ладно уж!

Так я и проучилась, играючи, до восьмого класса. А потом у меня случился переходный возраст, и все, что в моей жизни тогда происходило, я воспринимала очень серьезно, включая и учебу, и оценки, и отношение ко мне одноклассников и учителей. Пятерки не исчезли, но приобрели оттенок выстраданности. Да и предметы становились все более абстрактными, чтобы с ними можно было играть. Одна история СССР с ее бесконечными съездами коммунистов-большевиков, о которых надо было помнить все, включая даты проведения и исторические решения, поддавалась только тупому зазубриванию. А разбор в сочинениях «лишних людей» поначалу вызывал ожесточенное несогласие с «официальной линией», выдвигаемой нашей «русичкой» Линой Михайловной. И я даже схлопотала «пару» за своевольность и инакомыслие. А потом на меня снизошел полный пофигизм, и я принялась за элементарное передирание цитат из критической литературы. Так что в старших классах игры закончились, но хорошие оценки – нет. Я просто научилась приспосабливаться.

А Никитка, получается, не приспособился. До сих пор ведь учился без проблем, в третьей четверти вон ни одной тройки не было. А теперь, к концу года, вдруг «пары» посыпались. Может, оттого, что я уехала?

– Разленился без родительского глаза, – подтвердила мои мысли мама. – Расскажи хоть, как ты там?

– Я же звонила на прошлой неделе, рассказывала.

– Так это на прошлой неделе было, за неделю много чего случиться могло, – проницательно сказала мама.

Конечно, мамочка, могло. И случилось. Только я тебе пока рассказывать не буду. Не сообщила же, что замуж собиралась, теперь не придется объяснять, почему раздумала.

– Шеф мой выздоравливает, к концу недели выписать должны. Я у него дни в счет отпуска выпросила, чтобы к вам приехать. Обратный поезд в пятницу вечером.

Мама кивнула с непонятным выражением на лице: то ли облегчения, то ли огорчения.

– А я сижу, гадаю, совсем вернулась или как. А спросить боюсь.

– Почему боишься? – удивилась я.

– Да так. До сих пор не могу понять, хорошо это или плохо, что ты из дома уехала. Уговариваю себя, уговариваю, что в большом городе тебе проще работу найти и личную жизнь устроить, глядишь, повезет. Да и деньги там совсем другие, вон сколько ты нам сюда высылаешь. Когда со своим кобелем бизнесом занималась, мы столько денег не видели. Но как посмотрю новости по телевизору на то, что там в вашей Москве делается, всю ночь не сплю, за тебя боюсь. Может быть, зря боюсь? Вон с февраля не виделись, а выглядишь ты сейчас совсем по-другому, красивее стала, увереннее. На пользу тебе столичная жизнь.

– Мамуля, поменьше верь тому, что рассказывают в новостях. Чайку нальешь? У меня с собой «Бабаевские» конфеты есть, достань в сумке.

Мама вернулась с коробкой конфет. Я сорвала пленку, открыла крышку, посмотрела на теснившиеся внутри шоколадные полусферы и придвинула матери.

– А они разные? – зависла она над коробкой.

– Не знаю. Кажется, все одинаковые. Кстати, о телевидении. Меня, между прочим, для передачи снимали. «Образ бабочки» называется.

– Правда? А про что передача? – вдруг насторожилась мать.

– Про женщин.

– Легкого поведения? – Она отодвинула от себя конфеты.

– Мам, с чего ты взяла? – изумилась я. – Про нормальных женщин. По московскому каналу. Жаль, что здесь не ловится. Меня учили правильную одежду выбирать, потом прическу делали и макияж. В общем, мой стиль искали. Сама же заметила, что я изменилась.

– Извини, – перевела дух мать и взяла конфету. – Мне показалось, что раз про бабочек, то про проституток. Ну, знаешь, «ночные бабочки».

– Мам, ты подумала, что я в Москве в проститутки подалась? – захохотала я. – И на третьем месяце работы уже делюсь секретами мастерства?

– Да ладно тебе смеяться над матерью, ничего я не думала, – смутилась она. – Просто по телевизору все время рассказывают, как приезжие парни в Москве бандитами становятся, а девушки в проститутки идут.

– Мамочка, так то – девушки, а у меня не тот возраст, чтобы телом зарабатывать, другим беру! – продолжала веселиться я. – У меня, между прочим, дебют на этой неделе. Мои фотографии из Туниса в журнале, где я работаю, напечатали.

– Ой, правда? – Эта новость маме понравилась больше. – Покажи!

– Не могу, он в среду выйдет. Я вам с Никиткой пришлю потом.

– А вот и он, легок на помине, – встрепенулась мама.

– Ба-а! – услышала я от порога юный басок. – Ба-а, я пришел!

Ничего себе! Это у Никитки, пока меня не было, голос начал ломаться?

– Слышу. Иди сюда к нам, на кухню, – откликнулась мать и заговорщически приложила палец к губам.

– У нас гости? – уточнил мой сын, а потом показался в коридорчике перед кухней и замер, не веря глазам. – Мама? Мама! Ну ты даешь!

– Иди сюда, целоваться будем!

Я, понимая, что ребенок в ступоре от неожиданности, поднялась и сама подошла к сыну. Ого, он меня на полголовы перерос! Но щеки еще не мужские, а по-мальчишечьи мягкие.

– Никитка, как же ты вырос! И басом заговорил!

– Мам, ну хватит меня целовать, я что тебе, девчонка? – на всякий случай возмутился Никитка, хотя и не отстранился.

– Да уж какая девчонка, с таким-то басом, – засмеялась я, – мужчина! Пошли за стол, мы чай пьем с конфетами.

– О, классно! – забрался Никитка в коробку.

– Никита, положи на место! Сначала борщ и сосиски! – всполошилась мама. – А сладкое – потом! Лариса, ну скажи ему, он так себе желудок испортит!

– Никитка, может, с борща начнешь? – предложила я.

– Я им продолжу. Ба-а, наливай. Мам, а ты насовсем вернулась?

– Нет, повидаться приехала, на неделю.

– Так мало! – пожалел сын. – А тебя как раз завтра в школу вызывают.

– Никита! – всплеснула руками мать. – Что ты опять натворил?

– Да ничего. Сказал нашему козлу-историку, что мне по фигу его белые-красные, пусть хоть серо-буро-малиновые, не стану эту муть зубрить про революцию.

– Никита, да как ты о взрослых отзываешься! – опять всплеснула руками мать. – Это же твой учитель!

– Ага, если учитель, то меня можно у доски чмырить? Он меня чмырит, а я – молчи, да?

– Ларис, ну что с ним делать? – Мать подперла щеку рукой, совершенно расстроенная. – Ну вообще с ним никакого сладу не стало, как ты уехала. Взрослым уже грубит, учителям!

– Ладно, мамуля, разберемся. – Я погладила Никитку по напряженной спине. – Пусть пока поест спокойно.

Школьной темы мы за столом больше не касались. Другая нашлась – моя поездка в Тунис. И мама, и сын дружно охали и сокрушались, что я не привезла фотографии. А мне как-то в голову не пришло их напечатать в круговерти последних дней. Ладно, вышлю им снимки вместе с журналом.

После обеда, когда мы перешли в большую из двух комнатенок нашей тесной хрущевки, я вернулась к школьным делам.

– Ну, давай рассказывай, что там у тебя в школе творится, почему двойки таскаешь.

– Потому что Стасик – козел, а Ворона – дура, – лаконично объяснил сын.

– Ничего не понимаю. Тебя что, в зоопарк перевели учиться?

– Скажешь тоже, – фыркнул Никитка. – Стасик – это историк, вместо Анн Саны.

– А куда Анна Александровна девалась? Она же ваш классный руководитель!

– Уехала, ее мужа перевели куда-то. А Нона Викторовна ушла в декретный, беременная она, и вместо нее нам Ворону поставили по русскому и литре.

– Ворона – это фамилия?

– Фамилия у нее Воронкова, Татьяна Александровна, – нахмурился сын.

– Ну и?.. Почему двойки-то?

– Потому что Ворона орет все время, а Стасик придирается.

– Все равно не поняла. На всех орет, ко всем придирается?

– На всех. Только все молчат, а я Вороне сказал, что орать на детей непедагогично. Она выгнала меня из класса и поставила три двойки. А Стасик – козел. Думает, раз его нашим классником поставили, то он может нас всех чмырить.

– Ой, Никитка, по-моему, ты перегибаешь. Прямо так уж и всех? – не поверила я. Понятие «чмырит» мне было знакомо: «принародно позорит».

– Мальчишек – всех, – кивнул Никитка. – А девчонкам просто так пятерки ставит. Козел!

– Так. А в школу кто меня вызывает?

– Стасик и вызывает. Я сегодня перед уроком на доске написал, что он козел. Ну он и велел, чтобы пришли родители. Я сказал, что из родителей только бабушка, а он сказал, что вот пусть бабушка перед ним за меня и извиняется.

– Да, братец Кролик, что-то круто ты берешь, с учителями перессорился. Во сколько завтра приходить-то?

Сын принес дневник, и я, полистав страницы, исписанные красной ручкой («Пререкался с учителем на уроке литературы», «Не подготовился к уроку истории», «Занимался посторонними делами на уроке истории», «Обменивался записками с одноклассниками на уроке литературы») и пестрящие двойками по истории и литературе, нашла последнюю запись: «Прошу родителей зайти в школу в 12.00. Ваш ребенок катится по наклонной плоскости! Классный руководитель Бабенко Станислав Андреевич».

– Катишься, значит? – приняла я к сведению сообщение Станислава Андреевича. – Ладно, завтра выясним куда.

Бабенко Станислав Андреевич совершенно не был похож на козла. Скорее, на суслика. Или на морскую свинку: мелкий, белобрысый, с мигающими глазками под покрасневшими веками. Придя к назначенному им часу, я попала в разгар школьной перемены и минут десять плутала по трем этажам, пытаясь отыскать нового классного руководителя Никиты сначала в учительской, а потом в обоих кабинетах истории. Нашелся он в школьной столовой, когда уже прозвенел звонок, детвора начала разбегаться по классам и один из школяров на мой вопрос, не видел ли он учителя Бабенко, махнул в сторону столовой. В полупустой столовой, где обедала продленная группа «второсменников», взрослых было четверо: полная брюнетка, сопровождавшая учеников, две поварихи в накрахмаленных марлевых колпаках и блондинистый парень, сидевший у окна с пирожком и стаканом компота.

– Станислав Андреевич? – подошла я к нему.

– Да. – Он чуть не подавился пирожком. – А в чем дело?

– Я мама Никиты Калитина. Вы просили меня зайти в школу.

Я села за стол напротив Стасика, на Станислава Андреевича он никак не тянул, молодой совсем, вчерашний студент.

– А... Никита говорил, что зайдет бабушка.

– Так получилось, что смогла прийти я. Да и к лучшему – наша бабушка не набегалась бы, разыскивая вас по этажам.

– Извините. – Стасик запил смущение компотом. – Я время не рассчитал. Дети в столовую набежали, пришлось стоять в очереди.

«И ты решил, что старушка пусть ждет тебя под дверью кабинета каких-нибудь, – я взглянула на круглые часы, висевшие на стене столовой, – пятнадцать минут». Впрочем, вслух я этого не сказала.

– Станислав Андреевич, если уж я вас здесь разыскала, скажите мне, что не так с моим сыном?

– Он дерзит. И не выказывает уважения, – собрался с мыслями Стасик.

– Это в то время, как вы его чмырите? – уточнила я.

– Не понял!

– Никита мне вчера несколько раз повторял, что вы его чмырите.

– Глупости! Никто его не чмырит! – запротестовал педагог, прекрасно ориентируясь в жаргоне. – Я его вызываю к доске и задаю вопросы по программе. И если он не может ясно ответить, выглядя при этом последним тупицей, позорится перед девочками, то это его проблемы!

– И часто вы его так позорите перед девочками?

– То есть?

– Часто к доске его вызываете? Я дневник вчера полистала – четыре двойки за четыре недели.

– Пусть учит историю!

– Пусть. Станислав Андреевич, вы что, объявили моему сыну войну?

– Что? – Он начал подниматься из-за стола, а потом сел обратно. – Нет.

– А мне кажется, что объявили. Перед классом его позорите, двойки ставите и ждете, что он от этого полюбит ваш предмет. Слушайте, вы же сами не так давно были школьником. Сколько вам лет, двадцать три?

– Двадцать четыре. При чем здесь мой возраст?

– Ну вы же еще не забыли, каково это – учиться в школе. Вот вы, разве вы никогда не спорили с учителями?

– Я учителей уважал, – блеснули глазки из-под белесых бровей. – И никогда не одобрял своих одноклассников, которые мешали учебному процессу. И вашему Никите я не позволю мне мешать.

– Ох, Станислав Андреевич, не по-взрослому это. Девочкам ведь пятерки просто так ставите, а мальчишек гоняете. Почему?

– Знаете, наш разговор вышел за рамки. Вы на что намекаете? Что вам наговорил про меня Никита? Он все врет!

Стасик все-таки вскочил из-за стола, повышая голос. На нас уже стали оглядываться дети, хихикая, и воспитательница шикнула на них, успокаивая.

– Станислав Андреевич, что это с вами? – спросил глубокий женский голос, и мой Стасик поник, сдуваясь.

– Вот с родителями... с мамой Калитина из восьмого «А» беседую.

Я оглянулась: возле меня стояла завуч Евгения Петровна. Точно, а я и забыла, что она здесь работает! Евгения Петровна, помимо работы в школе, была активным дилером в нашей с Угловым сети, и мы раньше частенько встречались с ней на инструктажах.

– Здравствуйте, Лариса Владимировна, – кивнула мне завуч. – Вы вернулись из Москвы?

– Здравствуйте. Я в отпуск приехала. Заодно в школу зашла, с новым классным руководителем познакомиться.

– Понятно. Когда закончите разговор со Станиславом Андреевичем...

– А мы уже закончили, – решила я.

– Тогда пройдемте в мой кабинет, – пригласила Евгения Петровна.

В кабинете завуча было тесно. Кроме письменного стола, тумбы у окна и шкафа с книгами, поместилось только два стула у стенки.

– Садитесь, – сказала завуч. – Чем вы так нашего Стасика огорошили?

– Да бог его знает! Спросила, почему он девочкам просто так пятерки ставит, а мальчишек позорит перед всем классом. А он взбеленился. Слушайте, а с ним все в порядке, с вашим новым историком?

– Присматриваемся пока, – неопределенно ответила Евгения Петровна. – Он первый год в школе. Характеристики из института хорошие.

– Мне показалось, что он боится учеников, особенно мальчишек. Никиту двойками просто засыпал, каждый урок спрашивает у доски. Разве так можно?

– Вообще-то каждый учитель сам определяет, как строить урок в рамках программы... Но я поговорю со Станиславом Андреевичем.

– И еще новый учитель, Ворона Татьяна Александровна...

– Воронкова.

– Да, Воронкова. Там у Никиты тоже нелады начались, мне бы с ней поговорить, узнать, в чем дело.

– Сегодня ее в школе не будет, она почасовик-совместитель. Корректором в областной газете работает. Хороший специалист, с университетским образованием.

– Понятно, – сказала я.

В общем, повезло моему сыну, прислали учителей. Один – вчерашний студент с комплексом неполноценности, затырканный в своем школьном прошлом и теперь самоутверждающийся за счет учеников. И корректор, не знающая, с какого боку подступиться к учебному процессу и оттого постоянно орущая на учеников.

– Ну, сами ведь знаете, какие у нас зарплаты. Хороший учитель в школе – большая редкость. Берем, кто идет, – будто прочла мои мысли завуч.

– Евгения Павловна, а можно сделать так, чтобы эти... Ну, кто пришел, не ломали моего ребенка. До конца года всего ничего осталось, пусть его не трогают, а? А потом я его заберу из школы.

– Что вы, Лариса Владимировна! – всполошилась завуч.

– Я его в Москву заберу, там будет доучиваться, – объяснила я.

– А! – поняла завуч. – Как вы там устроились, в Москве-то?

– Спасибо, нормально. Квартиру снимаю.

– А где? Дорого?

– На Рублевском шоссе. Плачу шесть тысяч в месяц.

– Ой, дорого, почти половина моей зарплаты! Рублевское шоссе, что-то я такое слышала... Это место, где живут московские олигархи! Правильно?

– Ну, вроде того. Только я не с олигархами, я отдельно живу.

– Ну, все равно рада за вас, вы хорошо устроились. Где работаете?

– В журнале одном новом, помощником главного редактора.

– Замуж не вышли?

– Нет пока.

– А Геннадий женился. На Лене Севастьяновой. Она на шестом месяце уже.

– Рада за них, – улыбнулась я.

Надо же, Углов женился! То-то он так о Леночке хлопотал, о ребенке своем будущем заботился. Правда, за мой счет и вел себя при этом как последняя сволочь. Ну да ладно, проехали!

– А вам Москва на пользу, – сказала Евгения Павловна, всматриваясь в мое лицо. Видимо, ловила реакцию на новость. – Вы стали не то чтобы увереннее, вы всегда мне казались достаточно сильной женщиной. Нет, вы стали как-то глубже и похорошели. Правда, это не комплимент.

– Спасибо, – искренне улыбнулась я, и тут раздался звонок, сообщая, что прошло уже сорок пять минут, и школа за дверями кабинета завуча стала наполняться детским топотом и голосами.

– Рада была встрече, – закруглилась Евгения Павловна. – Я поговорю с новыми учителями о Никите, а вы его все-таки предупредите, чтобы вел себя посдержаннее, хорошо? Вы извините, Лариса Владимировна, но у меня следующий урок в седьмом «Б».

Я распрощалась с завучем и в коридоре столкнулась с Никиткой.

– Мам, ты еще здесь? – пробасил сын. – А я думал, ты уже ушла. Что тебе сказал Стасик? Будешь меня ругать?

– Не буду. Ты скоро домой?

– Уже иду. У нас англичанка заболела, урок отменили.

– Слушай, сын, может, в кино сходим? Так хочется посмотреть что-нибудь веселое! – попросила я.

Впечатления от встречи со школой хотелось вытеснить более приятными эмоциями.

– Давай! – обрадовался сын. – В «Авроре» крутят «Лесную братву», мы с Мишкой ходили на праздниках. Классный мультик, смешной, еще раз с тобой посмотрю!

И мы пошли смотреть «Лесную братву».

Глава 9

– Мама, а ты точно заберешь меня в Москву?

– Точно, если ничего не помешает.

Мои, мама с Никиткой, провожали меня на поезд. То, что я хочу забрать его в Москву, чтобы он там окончил школу, а потом поступил в вуз – за три года выберет в какой, – сын принял на ура. А мама перепугалась, решив, что если уж я оказалась столице не по зубам, то на моем сыне Москва точно отыграется. И все четыре дня, начиная со вторника, она пыталась меня отговорить. Мол, пусть ребенок тут спокойно доучится, да и я за три года в Москве получше укоренюсь...

Но мне после визита в школу и после недели жизни с моим ребенком стало ясно: сына из Челябинска нужно увозить. Он сейчас в такую пору вступает, что должен жить рядом с матерью. А по-хорошему и рядом с отцом, да только откуда его взять-то? У Никитки накопилась уйма вопросов, которые бабушке задавать было нельзя, и секретов, которыми с бабушкой нельзя было делиться. А со мной пока еще можно, и мы с ним обговорили столько всего – и про девчонок, и про несправедливость, и про взрослых, которые на каждом шагу норовят тебе напомнить, что ты ничто, пустое место. И про мир, который вдруг перестал быть простым и понятным... В общем, у сына явно назревал кризис переходного возраста, и оставлять его со всем этим смятением чувств под бабушкиным присмотром, с ее-то тревожной заботой, было бы жестоко по отношению к ним обоим.

Поезд отходил в шесть вечера, мама, как всегда перестраховавшись, заставила нас выехать загодя. На вокзал мы добрались в начале шестого и теперь стояли, наблюдая, как подают состав. Темно-зеленый тепловоз медленно тянул мимо платформы такие же темно-зеленые вагоны, а потом остановился, оставив мой одиннадцатый вагон где-то позади нас.

– Пошли, – скомандовала мама.

Она попыталась поднять сумку, в которую положила для меня всяческих домашних варений-солений. Но Никитка опередил, сам поднял довольно увесистую, килограммов на семь, поклажу и заспешил к вагону.

Наконец после посадки, проводов, окончательных разговоров на перроне («Мама, ну ты правда приедешь за мной через месяц?» – «Правда-правда, я же сказала» – «Ох, Лариса, не зарекайся, мало ли что случиться может!» – «Ну, бабушка, хватит уже!»), прощальных поцелуев и маханий в окошко я забралась на свою полку и расслабилась. Вот он, момент истины. Ты прежде всего мать. И думать тебе нужно о ребенке. А не о мужике, с которым провела пусть и восхитительную, но случайную ночь. Так что всю лирику из головы вон, надо думать, как жизнь свою распланировать, чтобы Никитка в нее удачно вписался минимум на ближайшие три года, а лучше – на восемь лет, пока институт не окончит.

Планы в моей голове складывались весьма смутные – что-то о добавке к зарплате, которую надо будет со временем выпросить у Пенкина, и о том, что сын, пока учится, сможет подрабатывать в Москве тем же промоутером. Вон бегают же другие девочки и мальчики по супермаркетам, то листовки раздают, то сосиски предлагают продегустировать. Для Никитки, с его бойким характером и уже богатырским ростом, самое подходящее занятие. Планировать что-то более конкретное я не стала: жизнь показала, что планируй, не планируй, все равно она все сделает по-своему.

Весь следующий день пути я пребывала в этой уверенности – все идет как надо и все будет хорошо. Из этого состояния меня даже не смогли вывести беспокойные соседи.

А в Ульяновске на станции мне вдруг попался наш журнал, я его купила, открыла и ахнула. Страницы с моими снимками в журнале выглядели совсем не так, как на мониторе компьютера, были более осязаемыми и оттого – более основательными. И я окончательно расслабилась и отдалась на волю судьбы. Все хорошо в моей жизни, все хорошо. Все идет как должно.

На Казанский вокзал поезд прибыл без опозданий, в начале двенадцатого. Один из мужичков-попутчиков помог донести до метро сумку с мамиными гостинцами. О том, что поддалась маме и столько всего нагрузила, я пожалела лишь однажды, когда переползала злополучную галерею через Рублевское шоссе: ну-ка, семь кило припасов да три кило барахла, итого десять кило на высоту третьего этажа вверх, потом вниз. Но зато когда стала выгружать банки с медом, малиновым вареньем, домашним лечо и маринованными огурчиками, в кухне будто потеплело и запахло домом.

Может быть, Аленку позвать почаевничать? Заодно узнаю, как там у них дела. Я взяла телефон, но не успела набрать номер, как трубка запрыгала в ладони, вибрируя и издавая трели. Номер я не узнала.

– Алло, слушаю вас, – сказала я, внутренне подбираясь.

– Лариса, я запрещаю вам подходить к моему сыну, – сказала мне Эмма Валерьевна. – После такого позора на всю страну ему стоит серьезно задуматься не то что о браке с вами, а о вашем соответствии занимаемой должности!

– Эмма Валерьевна, а в чем дело? – опешила я, перебирая в уме, что могло так разъярить маму моего бывшего жениха.

Статья в журнале ей, что ли, не понравилась? Догадалась, что это я писала, а не он?

– И вы еще спрашиваете? В вас дело! В вашем нездоровом желании обнажаться перед камерой! Это же уму непостижимо: быть невестой уважаемого, солидного человека и у всех на виду раздеваться до нижнего белья!

– Эмма Валерьевна, а что вам больше не понравилось, мое белье или моя фигура? – поинтересовалась я.

– Вы... вы... Держись подальше от моего сына, потаскуха!!! – рявкнула она и бросила трубку.

Да, с последним вопросом я погорячилась. Во-первых, не ожидала атаки, во-вторых (ладно уж, себе-то не ври), ждала, что в трубке зазвучит не женский голос склочной бабы, а заинтересованный мужской голос. И в-третьих, давненько меня не учили жить. Да, Пенкин, похоже, так и не сообщил мамочке о нашем разрыве. Интересно, а Аленке сообщил? Я набрала ее номер.

– Аленка, привет, это Лариса. Говорить можешь?

– Ну, как тебе сказать... Могу, если отвлечься от очень приятного занятия, – промурлыкала та в трубку и сказала кому-то: – Это Лариса, приехала уже.

– Ты с кем там?

– Отгадай с трех раз! Ты его знаешь.

– С Виктором? Он с тобой поговорил?

– Ага, – довольно протянула Аленка. – Слушай, давай, я тебе перезвоню чуть погодя, а то сейчас неудобно.

Перезвонила она минут через десять: чайник уже успел вскипеть, а наскоро почищенная картошка забулькала в кастрюльке.

– Лариска, это я. Как съездила?

– Нормально. Слушай, я так поняла, у вас с Виктором все сладилось?

– Ага. Этот поросенок мне только в пятницу признался, когда выписался, что вы с ним передумали жениться и что я есть женщина его мечты.

– Ну и молодец, что решился. Надо же, неделю с духом собирался, – хихикнула я.

– Зато как собрался! Слушай он – это нечто, просто самец! Машина любви! И это у него шов еще не до конца зажил, осторожничает!

– Но-но, без подробностей! – засмеялась я. – Я все-таки у твоего самца помощником работаю, зачем мне лишние интимные подробности? Ты лучше напомни ему, чтобы он маме о переменах в своей личной жизни сообщил, а то она уже успела мне позвонить и обозвать потаскухой.

– Ну ни фига себе! С какой радости?

– Говорит, нельзя мне было перед камерой раздеваться. Это что, в мое отсутствие передачу по телику показали?

– Ага, вчера был эфир. Крестовская мне звонила, хотела, чтобы я тебя нашла и предупредила. У них готовая передача слетела по каким-то там техническим причинам, пришлось срочно выпуск с тобой ставить.

– Жаль, пропустила, – пожалела я. – Хорошо хоть получилось-то?

– Получилось просто супер, реальное превращение тетки в женщину. Ольга пообещала тебе копию на диск согнать, заберу – посмотришь.

– Ладно. Надо же, сплошные новости. По дороге журнал купила со своими снимками, а тут, оказывается, передача вышла.

– О, хорошо, что напомнила! – оживилась Аленка. – Твои фотки безумно понравились Арине, моей начальнице. Спрашивает, за сколько продашь.

– В смысле? – не поняла я.

– Ну, она каталог хочет издавать про Тунис, и Саид тоже хочет. Им обоим твои фотографии нужны. По триста рэ за штуку устроит?

– Сколько?! – Я не поверила своим ушам.

– Лариска, ну не борзей, для первого раза хорошая цена. Профессиональные фотографы берут от двадцати баксов!

– Алена, у меня шестьдесят две фотографии. Вы все хотите? – Я поняла, что Аленка не шутит.

– Да не знаю... Давай, ты завтра в офис подъедешь, мы выберем, ладно? Да, совсем забыла. Настя из «Зверя» твой номер телефона спрашивала, я дала. Ничего, что без спросу?

– Пусть звонит, – согласилась я и не удержалась от жалобы: – Если и она не передумает.

Аленка помолчала, а потом сказала, будто что-то для себя решив:

– Знаешь, подруга, во-первых, хочу перед тобой извиниться, а во-вторых, у меня есть план.

– За что извиниться, и что за план? – не поняла я.

– Про извинение потом объясню, а план такой: давайте мы все, впятером, ты, я, Витька и Танька с Иркой, соберемся где-нибудь. Отметим твою передачу, выход первого номера журнала и вообще!

– Вообще – это ваш союз с Виктором, да? – засмеялась я. – Ладно, согласна. Только вы все-таки маму его предупредите, что я больше не невеста, ладно?

– Ладно! До вечера. Я сообщу, где собираемся! – попрощалась Аленка.

А я достала журнал и раскрыла на страницах со своими снимками. Вот это да! Кажется, я нежданно-негаданно начала пользоваться спросом как фотограф. Триста рублей да на шестьдесят снимков, это сколько получается? Восемнадцать тысяч? Не хило!

Аленкины новости разогнали досаду и тоску, в которую меня вверг звонок Эммы Валерьевны (потому что ждала я, оказывается, совсем другого звонка). И я, пообедав, затеяла уборку в квартире. Вскоре позвонила Аленка и сказала, что мы собираемся в восемнадцать ноль-ноль, кафе «Плюмаж» в Романовом переулке, возле Российской государственной библиотеки.

Кафе оказалась одним из пяти, собравшихся между старыми домами в один ресторанный дворик. И «Плюмаж» был не самым экзотичным местом, так, уютный клуб. То ли дело рокерское кафе напротив, с выставленными окнами и стенами, разрисованными портретами рокеров! Или грузинское в глубине двора, трехэтажное, с фонтанчиком и стенами, увитыми пока искусственной, но, судя по набирающим силу росткам, вскоре живой зеленью!

В «Плюмаже» уже сидели за столиком у окна Ира с Татьяной и радостно замахали, увидев меня:

– Лариса, привет, мы здесь!

– Привет, девчонки. Как же я рада вас видеть! Аленка что, опаздывает? Говорила, в восемнадцать ноль-ноль, а сейчас уже начало седьмого.

– Почему-то это меня совсем не удивляет, – философски заметила Татьяна. – Мы тут пока коктейльчики заказали для разгону. Рекомендую «Маргариту», занятная вещь!

– Пока «Маргариту», потом видно будет, – сообщила я подскочившему официанту.

– Слушай, Лариска, мы тебя поздравить хотели, – сказала Ира, когда официант отошел. – Видели статью в вашем журнале, снимки – просто супер! Я даже позавидовала, что наша газета не цветная! А то мы бы Танькины снимки напечатали и с твоими сравнили!

– Вот еще, соревнования устраивать, – фыркнула Татьяна. – У Ларисы свой взгляд, у меня свой. А снимки у тебя действительно что надо. Ты кадр хорошо выстраиваешь и видишь некие изюминки, просто притягиваешь своими снимками внимание. У меня такого нет.

– Спасибо, – сказала я, смущенно заглядывая в принесенный официантом конический бокал, наполненный прозрачной жидкостью и мелко крошенным льдом.

Не привыкла, чтобы меня хвалили за то, что я делала для собственного удовольствия. Не трудилась же в поте лица! И поэтому похвалы, да и Аленкино предложение купить снимки, казались мне не совсем заслуженными. Я попробовала «Маргариту».

– Странное сочетание, не пойму, что за привкус, – сказала я, чтобы не молчать. – Лимоном отдает и чем-то еще.

– Лимоном, текилой и ликером «Куантро», – объяснила Татьяна. – А текилу знаешь, из чего делают? Из кактусов.

– Да, да, – кивнула Ирина, – из таких, какие в Тунисе растут! Так что коктейли у нас с подтекстом! Кстати, у меня в понедельник тоже материал о Тунисе выходит, я про сафари на верблюдах написала. Страстей всяких напустила!

– Каких страстей? – не поняла я. – Там ведь все спокойно было.

– В том-то и дело! А главный редактор требует, чтобы материал захватывал. Поэтому пришлось и бурю в пустыне подпустить, и то, как мы ее пережидали в бедуинских шатрах...

– Ирка, ты что? Это же все неправда! Ты же очерк в газету пишешь, а не художественный рассказ!

– Да ладно, Лариса, правда-неправда, кому от этого хуже, что люди с удовольствием нашу газету почитают. Я ведь там никого не оговариваю, так, фантазирую чуть-чуть.

Я пожала плечами – кто их разберет, этих журналистов, не мне судить. Сама вон тоже приврала, подписав свою статью фамилией Пенкина. И тут Пенкин собственной персоной возник в дверях клуба. С Аленкой под ручку.

– Всем салют! – сверкнула нам голливудской улыбкой Аленка, и парочка прошествовала к столику.

Пенкин вежливо отодвинул стул, подождал, пока его дама сядет, сам сел и спросил:

– Ну, девочки, что заказываем?

Официант принес нам всем меню, и Виктор с Аленкой стали выбирать, заглядывая в одну папку. Мы с девочками тоже листали одно меню на двоих.

– Слушай, у них что, роман? – спросила меня Ира шепотом.

– Да. Они хотят пожениться.

– С ума сойти! А я думала, он на тебя глаз положил.

«Как положил, так и снял», – подумала я, улыбаясь оттого, что разгадала Аленкину хитрость. Специально ведь припозднилась, чтобы вот так эффектно войти и удивить девчонок. Кстати, об эффектах. Аленка в трикотажной кофточке с низким декольте и шифоновой цветастой юбкой была, как всегда, неподражаемо роскошна. Но шеф-то, шеф как преобразился! Серый джемпер, сиреневого оттенка рубашка, темно-синие в мелкую полосочку вельветовые штаны. И прическу сменил: не вечный чубчик набекрень, с которым он похож на зиц-председателя, а зачесанные кверху волосы, открывающие высокий лоб. Да он красавец, наш Виктор Алексеевич!

– Виктор, как твое здоровье? – спросила Ира, когда мы все выбрали, что заказать, а официант принес бутылку красного вина и разлил его по бокалам.

– Все отлично! Заживает как на собаке. Хирурги в больнице устали удивляться, как быстро у меня рана заросла.

– Хорошо, – кивнула Татьяна, – а то мы очень расстроились, когда узнали, что тебя прямо с самолета на «скорой» отвезли. В чем причина была, врачи сказали?

– Говорят, застудился в холодной воде, и резкая смена климата сказалась. Что-то типа иммунного сбоя в организме, – охотно делился информацией Пенкин, потом поднял свой бокал и провозгласил: – Девушки, хочу вам сказать, по какому поводу мы здесь собрались. Я сделал Алене предложение, и она согласилась стать моей женой!

– Обалдеть... – протянула Ира. – Ну, ребята, вы даете!

– Тогда пьем за любовь! – воскликнула Таня, и мы выпили.

Мне стало грустно от слова «любовь». И поэтому, когда зазвонил мобильник, я даже на какие-то секунды поверила, что звонит... Не важно кто. В любом случае не по поводу моих фотографий.

– Лариса, привет, это Настя из журнала «Зверь». Мне твой номер Алена дала. Ничего, что я звоню? Говорить можешь?

– Могу, Настя, могу, – сказала я, справляясь с невольной досадой.

– Музыка у вас там... Я точно не мешаю?

– Все нормально, Настя, мы тут в кафе сидим, говори.

– Я хотела узнать, ты нас с девчонками в Тунисе на пляже щелкала, снимки получились?

– Да, все получилось. Вы там такие лапочки в бикини, прямо как с рекламного плаката. Тебе выслать?

– Пожалуйста! – обрадовалась Настя. – А они у тебя большие? Ну, по весу?

– Примерно в полтора мегабайта.

– Здорово! Можно на полосу давать! – Настя просто ликовала. – И на обложку, если получится. Мы с девчонками опус сочинили про наши сексуальные похождения в Тунисе, иллюстрации нужны.

– Ты хочешь моими снимками иллюстрировать материал про сексуальные похождения?

– Ну да. Да ты не волнуйся, мы тебе гонорар заплатим! У нас расценки хорошие: пятьдесят долларов за фото в журнале, сотня за обложку! Давай, я отправлю тебе эсэмэску с моим адресом, завтра вышлешь мне снимки. Договорились?

Мама дорогая, что же это творится! Я со своими фотками просто нарасхват. Кстати, а что там за сексуальные похождения у них были в Тунисе? Я что-то пропустила, пока от Пенкина бегала? Или они потом оторвались, когда мы улетели?

– Кто звонил? – спросила любопытная Аленка.

– Настя. Просит выслать фотографии, чтобы проиллюстрировать в журнале свои сексуальные похождения. Слушай, а про что их журнал?

– «Зверь»? Как раз про это. Специальный журнал для мужчин. Интересно, что там у них были за похождения? Что-то я ничего такого не заметила. Насочиняли, наверное.

Рядом со мной вздохнула Ира. Наверное, завидовала буйству чужой фантазии, ведь своей едва хватило на бурю с бедуинами.

– Надо было и мне подпустить что-нибудь про бедуинский гарем, – подтвердила она мое предположение. – Слушай, Лариска, я просто рада за тебя, журналы тебя публикуют. Кстати, Виктор, хотела сделать комплимент твоему материалу: классный текст, с юмором, и Ларискины снимки ему под стать.

– Еще бы не под стать! – метнул на меня взгляд Пенкин, и я обмерла. – Автор-то один. Лариска, признавайся, раз уж разговор зашел, почему свой материал моим именем подписала?

– Он не совсем мой, – попробовала оправдаться я, – я просто твои мысли отредактировала. Ты же в больнице писал, тебе, наверное, тяжело было.

– Отредактировала она. Не было там особых мыслей, писал, потому что сроки уже поджимали. Думаешь, не заметил, что материал другой, когда мне Сан Саныч журнал на подпись принес?

– А почему тогда подписал, если заметил? – с укором озвучила мой вопрос Таня.

– А потому что не заметил! – захохотал довольный розыгрышем Пенкин. – Я тогда все не глядя подмахнул, голова сильно болела. А подмену потом обнаружил, когда номер из типографии привезли. Лариска, твое счастье, что хороший материал получился, иначе оштрафовал бы за самоуправство, честное слово. А так – гонорар тебе выпишу. Но больше не смей приписывать мне свои опусы, я и сам писать умею!

– Слушайте, народ, по-моему, нам пора пить за Ларискины профессиональные успехи, – сказала Аленка. – И фотографии ее пригодились, и пишет она у нас, оказывается. Так что давайте пить и за дальнейший успех в ее делах!

«Лучше бы – за счастье в личной жизни», – думала я, отпивая из своего бокала. Официант принес наконец нашу еду, и я принялась за куриное филе, думая, как в очередной раз чудит моя фортуна. Вот уж не ждала, не гадала, что в одночасье превращусь в фотографа, журналиста и, ха-ха, практически телезвезду, если вспомнить утренние вопли Эммы Валерьевны по поводу моего появления в «Образе бабочки». И что деньги начнут капать в мой карман.

А то, что на душе маятно при виде чужой любви – нет, не потому, что я фактически отдала шефа Аленке, а просто потому, что осталось какое-то послевкусие от нечаянного абсолютного счастья той ночью, оно и будоражит, не дает покоя. Что ж, «се ля ви»! Не может везти одновременно сразу на всех фронтах. Я допила вино, мысленно прощаясь с любовью в своей жизни. И так судьба щедро отмеряет большой лопатой.

И тут же зажмурилась, решив, что у меня галлюцинации. В дверях кафешки стоял, озираясь, Петр.

Глава 10

– Привет! Я не помешаю? – Петр подошел к нашему столику, и я едва сдержалась, чтобы не затрясти головой, прогоняя наваждение.

– Конечно, садись! – радушно предложила Аленка. – Девочки, знакомьтесь, это Петр, мой хороший знакомый.

– Очень приятно, – состроила ему глазки Ира.

– Это Ира, – продолжила Алена, – это Таня, а с Ларисой вы, кажется, знакомы.

– Кажется, да, – согласился Петр, усаживаясь на свободный стул рядом с Таней.

Я поняла, что мне срочно нужно куда-нибудь удалиться. Хотя бы в туалет.

– Эй, Лариска, ты куда? – попыталась пресечь мою попытку к бегству Аленка.

– Туда, – показала я в сторону лестницы, ведущей в подвал, где, судя по указателям, был туалет.

– Я с тобой. Носик припудрить.

Мы спустились вниз, но в туалет не пошли, а сели на один из диванчиков, расставленных в нишах вдоль стен. Стены подвала были отделаны камнем, имитирующим грубую кладку. Свет – синим, для интимности. Глядя на Аленкино мертвенно-голубое лицо, я подумала что мы – словно два привидения в старом замке. Я по крайней мере чувствовала себя не совсем в этой реальности и все никак не могла поверить...

– Ну, давай колись, партизанка, – велела Аленка уличающим тоном.

– Алена, откуда он здесь взялся?

– Оттуда. Я пригласила. Сказала, что его разлюбезная Ларочка будет здесь сегодня, пусть приходит к семи, забирает. Между прочим, ты дура.

– Почему? – совсем не обиделась я.

– Потому что сразу мне не сказала, что у тебя с Петькой роман. Я бы тогда дала ему твой телефон без разговоров. Хотя нет, вру. Все равно бы не дала.

– Почему? – Меня будто заклинило.

– Потому. А вот когда Витька мне в любви объяснился и сказал, что это ты ему мозги прочистила, я себя такой стервой почувствовала! Ты, можно сказать, ради меня своим шансом выйти замуж пожертвовала, а я...

– Аленка, ничем я не жертвовала...

– Не перебивай. Короче, вот тебе Смагин, делай с ним что хочешь. Только, чур, потом на меня не обижаться, если он тебе жизнь поломает.

– А он может? Мне он показался вполне вменяемым человеком.

– Поживешь – увидишь. Эх, Лариска, не завидую я тебе, сложного мужика ты отхватила!

– Никого я не отхватывала...

– Да ладно! Что я, Петьку не знаю! Чтобы он, впервые почти за два года, что мы расстались, так мне телефон обрывал! Зацепила ты его. Правда, не понимаю чем. Потом расскажешь?

– Может быть. Если ты расскажешь, как Витькину маму укрощать будешь, – улыбнулась я.

– А чего ее укрощать! – беспечно махнула рукой Аленка. – Витька ко мне переезжает, а эта старая клюшка пусть себе одна живет.

– А если за сердце начнет хвататься и умирать? – напомнила я наш с Аленкой недавний разговор.

– Тогда отправлю ее в какие-нибудь Карловы Вары, пусть лечится. Ну, возвращаемся к столу? А то неудобно, Петька ждет.

Мы вернулись. За столом произошла дислокация: Ира пересела к Тане, освободив место для Петра рядом со мной.

– А мы тут пьем за прекрасных дам, – сообщил Пенкин, – присутствующих и отсутствующих. И за любовь.

– Отличный тост, присоединяюсь. – Аленка многозначительно подмигнула Петру, и вдруг я заревновала.

– Ребята, я был рад с вами познакомиться, – сказал Петр, – но мне пора, я зашел на минутку.

Я увидела, как меняется выражение Аленкиного лица, и почувствовала, что и с моим лицом что-то происходит. Это – все? Он уходит?

– И я должен забрать с собой Ларису, – продолжил Петр, – с вашего позволения.

Он протянул мне руку, я вцепилась в горячую ладонь и пошла на ватных ногах к выходу.

Мы сели в машину и стали целоваться как сумасшедшие. По крайней мере мне крышу снесло окончательно, я превратилась в точку, которая перемещалась под его губами. И, закрыв глаза, была то в ложбинке возле уха, то на шее под подбородком, то в ямке между ключицами, то...

– Хватит, остановись, нас оштрафуют за непристойное поведение! – очнулась я и стала застегивать блузку. – Стоим в центре города посреди улицы, нас ведь видно отовсюду!

– Сама виновата! – выдохнул он, успокаиваясь. – Сначала сбежала, потом исчезла. Я подумал, ты не хочешь со мной больше видеться.

– Я хочу с тобой видеться. – Я положила ладонь поверх его руки. – Только я не хочу, чтобы наши отношения комментировали всякие... красотули.

– Отношения с Нэлли прекращены. – Петр завел мотор и попытался аккуратно выехать с тротуара, где была припаркована его машина. – Девушка много о себе возомнила. Я тогда не успел тебя остановить, пришлось объясняться с ней.

– Куда мы едем? – спросила я.

– Куда захочешь. Можем в ресторан заскочить. А потом ко мне.

– Я не хочу есть... А ты обещаешь, что к тебе не ворвется еще какая-нибудь Нэлли и не начнет удивляться, что рядом с тобой не слишком роскошная девушка?

– Обещаю. С прошлой пятницы я совершенно свободен.

Я смотрела на мелькающие за окном дома и чувствовала, как меняется мое настроение. Растерянность от внезапного явления Петра начала проходить, плоть угомонилась, туман в голове начал рассеиваться, и на смену ему пришла мысль: что же я творю? Где моя голова? Почему я позволила себе так втрескаться в этого малознакомого человека? Ведь я его совершенно не знаю, не знаю его привычек, его отношения к жизни, даже возраста его точно не знаю: что-то около сорока.

А из того, что знаю, выводы могу делать самые неутешительные: богатенький плейбой, которому, видимо, наскучили пустоголовые красотки. И он решил заняться мной, тем более что знакомство получилось таким романтичным. Ну позанимается в лучшем случае недельку-другую. А потом что? Наткнусь в его постели на другую женщину, моложе и красивее меня, и пойму, что притяжение, которое я ощутила на ночном тунисском пляже, а потом во время потрясающего секса – мои фантазии? А для него – просто очередное приключение? И в который раз мне придется собирать себя из руин. Оно мне надо?

– Лариса, что-то случилось? – посмотрел на меня Петр, и я вздрогнула от неожиданности.

– Нет. Почему ты спросил?

– Мне показалось, что твое настроение изменилось.

– Если честно, то да. Знаешь, на меня столько всего навалилось в последнее время... Я, наверное, к тебе не поеду. Я хочу домой.

Он помолчал, заглянул мне в глаза и кивнул:

– Хорошо, я тебя отвезу. Куда ехать?

– Недалеко, – усмехнулась я, – мы в некотором роде соседи. Я живу в длинном сером доме на левой стороне Рублевского шоссе. Напротив «Зара».

– Да, я вспомнил, ты говорила. Тогда поедем не по Рублевке.

После череды поворотов по незнакомым мне улицам Петр выехал на знакомую, проходившую со стороны единственного въезда в наш длиннющий двор. Мы медленно двигались мимо подъездов, какая-то старушка с сумкой-тележкой посторонилась, еле найдя себе место между нашей машиной и другими, плотно вставшими на неширокий тротуарчик вдоль дома, и шевелила губами, явно ругаясь в наш адрес. Я ее понимала: сама терпеть не могу идти по этому двору, просачиваясь между проезжающими и припаркованными с обеих сторон машинами.

Я показала, где остановиться. Петр, затормозил и спросил:

– Если ты ко мне в гости ехать не хочешь, может быть, к себе пригласишь?

– Ко мне? – изумилась я.

Он действительно после своего дворца хочет подняться в мою хрущебину? Ну, пусть идет. По крайней мере на своей территории мне спокойнее – голову не потеряю. Да и у него прыти не будет – это не его дворец с джакузи и сексодромом.

– А пошли. Угощу тебя маминым вареньем.

В лифте опять была лужа.

– Чья-то собачка не доехала, – пошутил Петр.

– Алкоголик с верхнего этажа мстит обществу: гадит в лифте из чувства протеста. Придется ехать в соседнем вагоне.

Я открыла дверки тесного лифта-шкафчика. Петр весело хмыкнул, вошел первым в маленькое пространство, я следом, закрыла лифт, нажала кнопку. И тут он обнял сзади, прижав меня всю к себе, от бедер до макушки, и моя броня из глупой рассудочности, которую я старательно выстраивала всю дорогу, рассыпалась вдребезги. Осколки ссыпались к ногам, их звон отдавался в ушах и был серебряным.

– Лариска, что с нами происходит, а? – спросил он меня, когда мы вернулись из Вселенной, в которую вместились наш подъем до этажа, торопливое открывание двери, лихорадочное освобождение от одежды и полет на стареньком диване...

Про тряску, скрип дивана и все остальное я вспомнила только сейчас, когда мы «приземлились», и теперь лежали, прижавшись друг к другу и приходя в себя. Голова моя, оказывается, все слышала и отмечала. Нашла себе занятие, пока тело плавилось, и растворялось, и сливалось, и превращалось в музыкальный инструмент. Да что там, в целый оркестр, ведущий потрясающе многоголосую мелодию.

– Не знаю. У меня такого еще не было.

Отголоски мелодии нашего оркестра еще звучали в воздухе. Я вспомнила страхи, терзавшие меня в машине, и улыбнулась. Плейбой, две недели... Да хоть бы и две недели такого вот счастья! Уже достаточно. И даже если у нас с Петром ничего не сложится, уже этой вот мелодии, того, что мне было дано ее услышать, – достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой.

– О чем ты думаешь? – Петр провел пальцем по моему загорелому плечу.

– О том, что даже если через неделю тебя опять потянет на молоденьких моделек, я все равно рада, что мы с тобой встретились.

– Дурочка. – Теперь он провел пальцем по моей шее, и по ней побежали мурашки. – Я, кажется, впервые в жизни занимаюсь любовью, а не постельной гимнастикой. И впервые в жизни встретил женщину, которая чувствует, а не изображает.

– Изображает? Ты о чем?

– О том самом. Ты – это ты. Ты даже в этой дебильной телепередаче умудрилась не превратиться в осчастливленную дуру. С тебя просто будто стерли слой пыли, и ты засветилась.

– Ты видел «Образ бабочки»? – Мне стало неловко.

– Ага. Ты там такая секси получилась. – Он шутливо толкнул меня плечом. – И я пообещал Аленке, что замучаю ее своими звонками, если она не даст твой телефон.

– Так она тебя и испугалась, – засмеялась я.

– Не испугалась, конечно. – Петр помолчал, а потом сказал, будто самому себе удивляясь: – Лариска, до меня вдруг дошло. Я хочу на тебе жениться.

– Ты мне делаешь предложение? – спросила я, поудобнее устраиваясь на его плече.

– Да, наверное, – проговорил он озабоченно. – Правда, не знаю, как его делают, я еще никогда никого не звал замуж. Тебя – первую.

– Ты тоже у меня первый, я еще ни разу не была замужем, – призналась я. Мы посмотрели друг на друга и стали хохотать как сумасшедшие.

– Лишили друг друга девственности! – выдохнул Петр, обнимая меня, и мы снова зашлись от хохота.

Глава 11

Ресторан назывался «Царский терем» и был выдержан в русском стиле: бревенчатый дом с четырехскатной крышей и башенкой, увенчанной куполом-луковкой. По двору были расставлены деревянные фигуры, изображающие скоморохов.

– Ух ты, мамуля, как в сказке! – Никитка восторженно смотрел на это великолепие, застыв у открытой дверцы машины.

Да, восторгов и впечатлений в последнее время моему ребенку досталось хоть отбавляй. Во-первых, путешествие в поезде, первое, кстати, в его жизни. Спальный вагон предполагал спецобслуживание, и мой сын пришел в неистовый восторг, выяснив, что шоколад, печенье, орехи, сок и йогурты, которые были на столике нашего купе, дают просто так, бесплатно. И тут же подарил один из наборов бабушке, провожавшей нас в дальнюю дорогу и счастливой, что в моей жизни все налаживается. Говорить, сколько стоят билеты, в которые входит и этот «бесплатный» набор, я не стала ни ему, ни маме – незачем пугать их ценами, ни к чему.

Во-вторых, знакомство с Петром. Никитка несколько настороженно принял его, хотя в дороге мы с сыном обсуждали перемены в моей личной жизни. И я старалась дать ему понять, что хотя и вошел в мою жизнь новый мужчина, но его, Никитку, я меньше любить не стала. А Петр – настоящий человек, сильный, цельный, честный. И дом у него достаточно просторный, чтобы выделить для Никиты отдельную спальню. А еще в доме есть тренажерный зал, сауна и большая ванна-джакузи. А Анна Георгиевна, тетка Петра, которая присматривает за хозяйством, очень добрая, совсем невредная и ждет не дождется, когда Никитка поселится в их доме, потому что любит детей и хочет с ним познакомиться.

Тем не менее мой сын весь подобрался и напрягся, когда Петр вошел к нам в купе и поцеловал меня в щеку. Пожимая протянутую Петром руку, Никитка отчего-то представился басом. Однако, уже в машине, чью марку он опознал с ходу – «лексус», – усевшись на переднее сиденье, расслабился и, задавая по дороге вопросы про лошадиные силы, объем двигателя и какие-то там форсажи, настолько завладел вниманием Петра, что ревновать начала уже я.

И в-третьих, этот вот ресторан. Его открыли недавно, до Петра дошли слухи, что место очень приличное, и он предложил съездить, посмотреть, что за заведение. Никитка, разумеется, с восторгом согласился.

– Милости просим, гости дорогие!

Вышедшие к нам навстречу добрый молодец в кафтане и красна девица в сарафане и кокошнике кланялись в пояс, приглашая войти. Мы пошли вслед за девицей, а молодец, приняв ключи у Петра, поехал парковать машину. Место было стильным и дорогим. Ничего лишнего, все строго выдержано в рамках русской темы: от дубовых столов с лавками до пятачка, на котором бряцало на гуслях трио бородачей в косоворотках.

– В этом зале остаться желаете или в верхние горницы пройдете? – спросил нас ряженный в царевича администратор, которому нас передала красна девица.

– Никита, что скажешь? Здесь останемся или на второй этаж пойдем? – Петр показал на деревянную лестницу.

– На второй этаж пойдем, – выбрал сын, которому не терпелось посмотреть все.

Верхними горницами оказались три зала, над входами в которые были прибиты доски с надписями: «Золотое царство», «Серебряное царство», «Медное царство». Попасть в любое из «царств» можно было с площадки, на которую привела нас деревянная лестница.

– Ух ты, как в сказке! Мам, помнишь, ты мне читала в детстве! – восхитился Никитка и выбрал «Медное царство».

В зале пахло хвойным деревом, хотя деревце, стоявшее в правом углу горницы, было не хвойным: стволик, свитый из медной проволоки, расходился ветвями, на которых торчали медные листочки и висели медные яблоки. Медными также были рамы вырезанных из дерева барельефов, развешанных по стенам и изображавших сцены из русских сказок, и чеканные украшения на спинках тяжелых стульев возле деревянных столов.

– Интересно, а в Золотом и Серебряном царствах у них все из настоящего золота и серебра? – поинтересовалась я вслух, усаживаясь на отодвинутый Петром стул.

– Сейчас выясню! – И Никитка выбежал за дверь.

– Ф-фу, – уселся Петр на свой стул. – Я как будто экзамен сдаю, честное слово!

– Тебя так напрягает Никита? – посочувствовала я. – Он сейчас в трудном возрасте...

– Да нет, он у тебя классный парень! Просто я пока не очень понимаю, как мне себя с ним вести. По виду – детинушка выше меня ростом, а по сути – ребенок еще, вон как всему этому антуражу радуется.

– Ты просто дружи с ним, и все, – посоветовала я. – Только на голову себе не давай садиться, а то он парень шустрый.

– Ну, голова у меня скользкая, сядешь – не удержишься, – хмыкнул Петр, принимая меню от официанта в косоворотке.

– Мама, дядя Петя, я все узнал, – громко сказал Никитка, возвращаясь к столу. – Там все такое же, только деревья покрашены золотистой и серебряной краской, а на стульях эти штуки тоже серебристые и золотистые. Я у официанта спросил, он сказал, что не золото и не серебро, просто металл такого цвета.

– В общем, обман зрения, – резюмировал Петр. – Надеюсь, кормят тут по-настоящему. Давай выбирай, что хочешь попробовать?

– Ни фига себе! – перевел дух несколько минут спустя мой сын, видимо, зачитавшись меню, как сказкой.

Я была с ним солидарна: «Пара румяных рябчиков с аппетитным соусом из белых грибов», «Спинка пятнистого оленя, жаренного на решетке под взваром с брусникой», «Расстегаи с рыжиками и мясом серой куропатки», «Осетрина под медовой глазурью», «Медовуха с добавлением пряных трав», «Овсяный кисель с клюквенным вареньем».

– Я все хочу попробовать, кроме киселя!

– Никита, ты же лопнешь! – засмеялась я. – Глазки завидущие, ручки загребущие!

– Не лопнет. – Петр коснулся плеча насупившегося Никитки. – Мы закажем «шведский стол». Молодой человек, будьте любезны, все меню, отсюда досюда, и еще вот этот пунктик, по одной порции к нам на столик. И чистые приборы отдельно принесите.

– Класс... – счастливо выдохнул мой сын спустя полчаса, обозревая изобилие, которое еле поместилось на нашем столе.

– Кстати, за границей «шведский стол» называют «русским столом», – сообщил Петр. – Иностранцы в древности видели, как в Московии на столы сразу помногу закусок подают, и переняли. Так что и тут мы со своим заказом вписались в стиль ресторана!

Никитка слушал его в пол-уха, он был занят. Переложил к себе на тарелку зажаренного на манер цыпленка-табака рябчика, расстегай, оказавшийся пирожком с дыркой, из которой выглядывала начинка, кусок осетрины в желтоватом соусе и полностью отдался процессу еды.

– Мне это напомнило «шведские столы» в Тунисе, – сказала я Петру, попробовав «спинку оленя», по вкусу напоминавшую баранину.

– Кстати, о Тунисе. Есть идея провести там в октябре фестиваль этномузыки, я вхожу в оргкомитет. Поедешь со мной? Заодно репортаж сделаешь о фестивале, Пенкина своего порадуешь.

– А Никитка?

– А Никитка останется с Анной Георгиевной. Думаю, до октября он освоится.

– Хорошо, – согласилась я. – Только обещай, что мы поживем несколько дней...

– В отеле «ультра плюс все включено»? – не дослушал он меня. – Без вопросов!

– Не угадал. В оазисе, в одном милом трехзвездочном отельчике. Там так красиво, тебе понравится, я обещаю.

– Ладно, Золушка ты моя неисправимая, – вздохнул Петр. – Хочешь три звезды, будут они тебе.

– Кстати, о Золушке, – спохватилась я, – чуть не забыла. Когда тебе принесут счет за вот этот праздник живота, не показывай его Никитке, ладно? Подозреваю, что насчитают нам долларов пятьсот, я им с бабушкой в Челябинск меньше посылала. Ладно?

Петр, улыбнувшись, согласился. И когда мы наелись и развлеклись под перестук появившихся в зале ложечников, а официант принес нам счет, Петр мельком взглянул в коричневую папочку и молча прокатал свою пластиковую карту в услужливо подставленный официантом терминал. Я не утерпела, заглянула в подписываемый им чек и вздохнула. Интересно, когда я привыкну к таким суммам? Мы здесь оставили больше пятисот долларов. Но – я посмотрела на сытое и счастливое лицо Никитки – честное слово, оно того стоило!

И мы поехали домой, на Рублевку.