Девушки из хижины

Глава 7 Рен

Снег шел двадцать четыре часа, а потом растаял, словно его и не было. Думаю, земля еще не остыла, чтобы он остался лежать. Обычно я о нем не жалею, но в данном случае мы лишились единственной возможности определить, возвращался ли тот человек.

Закутавшись в куртку и завязав шнурки, беру дробовик под мышку и иду к курятнику. Насколько могу судить, новых следов нет, все в порядке и на своих местах.

Однако унять бьющееся сердце и выровнять дыхание не получается.

В курятнике, прислонив ружье к стене, замечаю последнюю из наших красных род-айлендов, неподвижно лежащую на земле. Опустившись на колени, трогаю ее за крыло.

Она еще теплая.

Пробую пошевелить птицу, осторожно двигая из стороны в сторону, но она не открывает глаза. Две оставшиеся птицы, белые леггорны, которые у нас дольше всех, кудахчут возле меня, хлопают крыльями, будто понимают – что-то случилось.

Еще раз тронув умирающую, определяю, что птица не дышит.

У меня начинает дрожать губа, я прикусываю ее до крови, чтобы не расплакаться. Мама всегда предупреждала, что нельзя привязываться к животным, но я любила эту глупую курочку. Из всей птицы она была самой ручной, и когда мы выпускали кур погулять, тенью ходила за мной. Даже клевала с ладони, если я ей предлагала.

Я никому не говорила, что звала ее Руби.

Это был наш маленький секрет.

Взяв ее на руки, выношу во двор и кладу тельце под раскидистым деревом, с которого облетела листва. Иду в сарай за лопатой. Земля твердая, холодная, но нужно похоронить Руби, чтобы не привлекать хищников.

Не сдохни курица от неизвестной болезни, мы бы ее съели, и тогда смерть птицы была бы не напрасной. Но теперь это опасно.

Полчаса спустя водружаю последнюю лопату грязи на могилу Руби. Под одеждой по телу стекает пот. Кончики пальцев заледенели, а тело горит, и хотя я поднялась всего час назад, все бы отдала, чтобы вернуться в постель.

Трясущимися руками прислоняю лопату к дереву и бреду к дому. Закрыв дверь, отдыхаю, привалившись к ней спиной – восстанавливаю дыхание и грею кончик носа, холодный, как лед.

– Что случилось? – спрашивает Сэйдж. – И где яйца?

Стащив куртку, вешаю ее на крючок; склонившись, развязываю шнурок на левом ботинке.

– Еще одна подохла.

Сэйдж ничего не говорит. Она понимает: мы бессильны остановить падёж, если причина неизвестна. Мне даже думать не хочется, что будет, если умрет еще одна курица. Наши куры несут по яйцу в день, и эти яйца нам необходимы.

– Рен… – произносит Сэйдж, глядя на меня своими большими глазами.

– Да?

– Ты поиграешь со мной в шашки?

Собираюсь возразить, но останавливаюсь. Раньше мы все время играли в шашки, а теперь я припомнить не могу, когда мы в последний раз во что-то играли. Кроме того, мне думается, что Сэйдж хочется не в шашки сыграть, а хоть ненадолго вернуться к нормальной жизни.

С полки в углу беру коробку, изображая улыбку, несу к кухонному столу. Сестра спрыгивает с кресла, встречает меня у стола, с довольной улыбкой на лице садится.

– Мои красные, – говорит она, помогая расставить шашки на доске. – Так что ходи первая.

Передвигая черную шашку на клетку, выпрямляю спину и смотрю, как сестра обдумывает свой ход. И только когда наступает моя очередь, замечаю, что начисто изгрызла ногти – сама не помню как.

– Твой ход, – говорю я, пряча изуродованные пальцы.

Сэйдж уставилась в оконце возле нас. Она замерла, как те греческие статуи, что я видела в маминых книгах по искусству Греции и археологии.

– Ты слышала, Рен? – произносит она тихим шепотом.

Волосы у меня на затылке встают дыбом, хотя я не уловила ничего, кроме завывания ветра и негромкого блеяния козы.

– На что похож этот зв…

– Шш! – Сэйдж поднимает палец, ее взгляд перемещается, прочесывая видимый из окна участок двора.

Треск веток и звук шаркающих по мокрой палой листве шагов за стенками хижины заставляет нас уставиться друг на друга, затаив дыхание.

– Рен… Ружье… – Сэйдж показывает на пустую полку над дверью, и сердце мое падает.

– Оставила в курятнике, – шепчу я.

Три быстрых стука в дверь эхом отдаются в нашей лачуге. Сэйдж ладонями зажимает и рот, и нос; я не двигаюсь. Из оружия мы располагаем только кухонными принадлежностями, но когда я в последний раз проверяла разделочные ножи, они крайне нуждались в заточке.

Человек с той стороны двери снова стучит.

И снова трижды.

Сэйдж начинает подниматься, словно лишилась рассудка и хочет открыть дверь, но я перегибаюсь через стол и хватаю ее за руки. Она хмурит брови и вырывается из моего слабого захвата.

– Рен! – едва слышно протестует она.

– Успокойся, – беззвучно кричу я, поднимая ладонь.

– Что, если это Мама? – не унимается Сэйдж.

Проглатываю ком, вставший в горле.

– Мама не стала бы стучать.